Читать онлайн
"Сочетай"

2+1=4

Глава 1

Тома поджидал очередной сюрприз – Оскар взял его на автогонки. Шулейман сомневался, что Том оценит зрелище по достоинству, но сам в прошлом любил посмотреть и с трибуны, и трансляции, потому решил попробовать приобщить его к данному спорту. Выбрал Гран При Валенсии по удобству расположения, остальные гонки проходили значительно дальше, в Китае, Японии, Бахрейне, штате Аризона и так далее. Заманчиво выглядела финальная гонка сезона Формулы 1, которая должна пройти в Абу-Даби, так бы двух зайцев убил – и на гонки Тома сводил, и столицу ОАЭ ему показал. Но та гонка стартует только двадцатого ноября, а он задумал поездку сейчас. Финальная гонка Формулы-Е тоже сойдёт, тем более Том никогда не будет возражать против Валенсии.

Гонка оглушала рёвом моторов и шумом трибун, комментариями крикливого испанского арбитра, истово болеющего за соотечественника Маркеса, что тому не помогало. Пугала скоростью, накалом эмоций, которых Том не понимал в силу непричастности к спорту, но отгородиться от них не мог, они проходили через тело волнами, вибрацией от скоростного движения болидов, невероятных, походящих на серебристые космические корабли.

- В гоночных соревнованиях бывают аварии, вплоть до летального исхода, - рассказывал Шулейман. – Некоторые ради аварий гонки и смотрят, я этого интереса не разделяю, чья-то жизнь всё-таки, мы не в средневековье, чтобы улюлюкать на чью-то публичную кончину.

Трибуны взорвались шумом, когда вперёд вырвался некто Урриага, фаворит сезона, отчего-то до этого отстававший в заезде.

- О, он наш, оказывается, из Ниццы, хотя и Эстебан, - сказал Оскар, загуглив фамилию претендента на чемпионский титул. – Можно было бы за него поболеть, не будь ему двадцать один год.

- Что плохого в этом возрасте? – не понял Том, повернув к нему голову.

- Ничего. Но я что-то не доверяю молодняку, когда дело касается гонок.

Фаворит снова отстал, уступив лидерство сопернику, фамилию которого Том не расслышал.

- Надо было ставки сделать, чисто наугад пальцем ткнуть, чтобы азартнее было смотреть, - усмехнулся Оскар, взглянув на Тома, и вернул внимание к трассе, на которой разворачивался ожесточённый заезд.

К своему удивлению, Том наблюдал за гонкой с интересом, хотя и не знал ни гонщиков, ни правил, ни кого бы хотел увидеть победителем. Зрелищный спорт.

- Я был на гонках один раз, - сказал Том, наблюдая за лихим движением болидов, - но не в качестве зрителя, я там работал.

- Работал на гонках? – переспросил Шулейман.

- Я снимал фотосессию для рекламы на их фоне.

Оскар сощурился, кое-что заподозрив:

- Случайно не для Bottega Veneta на прошлогоднюю осеннюю коллекцию?

- Да, - подтвердил Том.

- Охренеть! – воскликнул Шулейман, перекрывая шум трассы и болельщиков. – Так это твоих рук дело? Потрясающая работа. Я видел пару рекламных фотографий, и они произвели на меня впечатление, я даже купил бы что-то из той коллекции, будь в ней мужская линия, хотя я не поклонник бренда.

- Ты серьёзно? – растерянно спросил Том.

Он знал, что достаточно хорош в искусстве фотографии, но от Оскара редко можно услышать чистую похвалу, потому с трудом мог поверить, что эти восторженные слова для него, заслужены им.

- Да. Очень достойная работа, - кивнул Шулейман, говоря спокойнее, без шуток.

Поразмыслив о чём-то, он положил руку Тому на плечо и повернулся к нему корпусом:

- Слушай. Мне нужны фотографии для официальной страницы. Сделаешь?

- Я? – удивился Том.

- Ты, кто ещё? – Оскар усмехнулся. – Я уже три месяца тяну. Не люблю постановочные фотосессии, никогда в них не участвовал. Фотографа выбрать тоже беда – половина из них будут на меня слюни пускать, а половина нос задирать, что крутые, раз я его или её выбрал. С тобой таких проблем не возникнет, что, бесспорно, плюс. Так что, возьмёшься? – он выжидающе посмотрел на Тома.

Том в замешательстве заправил волосы за ухо, через паузу пожал плечами:

- Хорошо, если ты хочешь, я попробую.

- Отлично, - Шулейман хлопнул его по плечу, улыбнулся. – Здесь громко, обсудим условия после гонки.

По завершении гонки, отойдя от трассы, со стороны которой продолжал доноситься шум расходящихся болельщиков, вернулись к разговору.

- Оскар, ты попросил меня, потому что мы состоим в близких отношениях? – остановившись и повернувшись к нему, Том задал вопрос, который его заботил и на который, как он думал, знал ответ.

- Нет. Я хочу, чтобы ты меня снял, поскольку для меня это предпочтительный вариант, я уже объяснил почему, и мне вправду понравилась твоя работа. Думаю, ты справишься.

Том беззвучно вздохнул носом, не отводя от Оскара взгляда. Хотя не мог уличить его в лукавстве, сомнения всё равно не оставляли полностью.

- Хорошо, - кивнув, Том повторил своё согласие. Замялся, закусил в задумчивости губы, глядя на Оскара. – Но нам нужно кое-что обсудить. Дело в том, что на съёмочной площадке я главный, всегда я командую. По-другому я не работаю, не могу.

Неловко говорить об этом Оскару, но лучше оговорить данный нюанс заранее, чем потом за командирские замашки нарваться на словесную оплеуху или не вести в съёмочном процессе и запороть работу. Шулейман также кивнул:

- Окей. Я в профессиональной съёмке ничего не смыслю, так что будет справедливо, чтобы ты командовал. Я согласен слушаться, думаю, один раз переживу. Что-нибудь ещё?

Том ответил отрицательно, и Оскар сказал:

- Тогда идём дальше. Скажи номер своего счёта, - он вытащил из кармана телефон, чтобы записать цифры.

- Зачем? – не понял Том.

- Чтобы я перевёл тебе плату. Индивидуальная фотосессия у тебя стоит тридцать тысяч, я правильно помню?

- Я не возьму у тебя деньги, - ответил Том твёрдо, удивленный тем, что Оскару пришло в голову ему заплатить.

- Почему? – Шулейман его тоже не понял, взглянул пытливо.

- Потому что… - Том набрал в лёгкие воздуха, но зря, поскольку мощный, основательный ответ загнулся в зародыше. – Потому что. Это неправильно и неуместно. Мы не чужие друг другу люди, мы встречаемся. У близких не берут деньги за какую-то услугу, - объяснил он, как думал.

- Я нанимаю тебя не как своего партнёра, а как специалиста. За чужую работу я привык платить, - Оскар чётко разъяснил свою позицию. - Так понятнее?

Том ещё поспорил, но в итоге сдался и согласился получить деньги за свою работу.

- Номер, - напомнил Шулейман, разблокировав экран, и вбил в заметки продиктованные цифры. – Переведу оплату в день съёмки.

Договорились на субботу в полдень, через четыре дня, предварительно Оскар обрисовал Тому задачу. Предстоящая фотосессия заставляла Тома волноваться, испытывая смесь предвкушающей радости и тревоги, потому что люди статуса Оскара очень взыскательны, а он, пусть и профессионал, но не его уровня. То, что получит за работу оплату, внушало мысль, что всё будет серьёзно, что это именно работа, а не личная услуга, во время которой можно чувствовать себя более расслабленным. Том не хотел разочаровать Оскара и искренне хотел сделать фотографии, которые ему понравятся.

Том готовился, вечерами после свиданий изучал фотографии Оскара, даже референсы набросал, чтобы заранее представлять не только в голове, как будут выглядеть кадры. Считал эту сессию самой ответственной в своей жизни и из-за статуса модели, и из-за личной значимости съёмки. Но, встретившись с Оскаром в арендованной студии, Том понял, что вся подготовка была зря, бессмысленна и бесполезна. Нельзя Оскара снимать по наметкам. Не получится.

- Привет, - поздоровался Том, голосом выдавая, что от одного взгляда потерял всю хватку, которая помогала ему управлять моделями, как куклами, и создавать выдающиеся фотографии.

- Привет. Начнём? – поинтересовался Шулейман.

- Нужно подготовить аппаратуру. Подожди немного.

Шулейман отошёл в сторону и уткнулся в телефон, периодически поднимая голову и с интересом наблюдая за передвижениями Тома. Редко когда он мог увидеть Тома таким собранным и не знал, что Том радовался возможности не смотреть на него и настроиться на основную работу. Том таскал осветительные приборы и отражатели.

- Почему ты сам всё носишь? – спросил Оскар. – Здесь должны быть специальные люди.

- Мне так проще, - отозвался Том и пояснил: - Мне проще самому всё установить так, как мне надо, чем объяснять это кому-то, я чувствую лучше, чем формулирую.

Поставив последний прибор к выбранной локации, Том стал двигать, поворачивать и настраивать аппаратуру, чтобы добиться идеального света, который наиболее удачно подчеркнёт силуэт и лицо Оскара. Выключил осветители, решив, что лучше будет смотреться естественный свет, льющийся из панорамного окна на противоположной стене. Не остался доволен видом через визир установленной на штатив камеры, включил обратно, понизил мощность и играл с ней до тех пор, пока не увидел то самое, идеально сбалансированное сплетение естественного и искусственного света.

- Всё готово. Встань здесь, - попросил Том, указав на место у светлой, едва зеленоватой стены.

Шулейман занял указанное место, встав лицом к Тому. Сняв камеру со штатива – со штатива он не любил работать, если есть выбор, ощущения не те, - Том повесил её на шею, окинул Оскара оценивающим взглядом, нащупывая ракурсы, и снова почувствовал, насколько же бесполезны его подготовительные усилия. Оскара не нужно ни ставить, ни улучшать хитростями выигрышных поз. Он уже совершенен, в нём есть всё – и внешность, и фактура, и взгляд, и мощная неповторимая энергия, пробирающая окружающих и вживую, и с фотографии. Оскар просто стоит, а уже готова эффектная картинка, он, Том, здесь и не нужен, его полезность сводится к нажатию на кнопку.

Прошли две минуты, а Том так и стоял с камерой в руках и смотрел на Оскара, не замечая за собой, что уже откровенно пялится. Перестав понимать, чего они ждут, Шулейман вопросительно выгнул бровь:

- Это у тебя такой способ настроиться на рабочий лад?

- Нет, - Том тряхнул головой, отгоняя наваждение, испытывая внутри стыд за своё поведение.

Профессионал он или кто? Дело не в том, что Оскар входит в двадцатку сильнейших мира сего, не в том, что он охуенный, а в том, что он – Оскар. Его Оскар, который на Тома действовал как алкоголь в вену – то ли пьянит, то ли травит, парализуя. Но именно с «просто Оскаром» Том умел взаимодействовать, опыт более десяти лет со дня знакомства. Потому должен взять себя в руки, собраться, вспомнить всё, что может помочь, и сделать эту работу самым лучшим образом, на какой способен. Облажаться сейчас – хуже, чем прослыть дилетантом на весь мир. Потому что Оскар попросил его, поверил в него, и Том не должен его подвести.

- В какую позу мне встать? – поинтересовался Шулейман.

- Фотографии должны быть официальные, представительные, но не сухо-деловые, - Том обобщил через своё видение то, что Оскар рассказал ему вначале недели. – Думаю, удачно будут выглядеть естественные позы. Твоя наиболее частая поза – со скрещенными на груди руками. Начнём с неё.

Приняв озвученную позу, Шулейман уточнил:

- Мне в анфас остаться?

- Да. – Том поднял камеру к глазу, щёлкая пробный кадр. – Подбородок чуть выше. Слишком высоко…

Том едва не прикусил язык, настолько непривычно было командовать Оскаром, но сдержал укол эмоций, потому что это глупо, он не просто наглеет, а Оскар сам передал ему бразды правления. Постепенно Том втянулся, вошёл во вкус, не так, как вёл себя с другими моделями, и не отрывался в единственный раз, когда ему выпала возможность быть главным, а командовал и направлял в той профессиональной мере, которой требовала успешная съёмка.

Процесс пошёл бодрее. Том говорил Оскару встать так и так, сам перемещался, пробуя разные ракурсы. Требовались фотографии в полный рост и по пояс. Отсняв достаточно фотографий первого типа, Том опустил камеру и подошёл к Оскару. Обвёл его взглядом, поправил воротник рубашки, коснулся ткани рукава.

- Хочу что-то сделать с твоей рубашкой, - озвучил Том свои намерения, не имеющие определённой формы.

Хотел… чего-то. И не факт, что только как фотограф. Как человек тоже. Человек, который хочет прикасаться и быть рядом. У Тома на челюстях ходили желваки, пока сосредоточенно думал, пытаясь понять себя и поймать за хвост и разглядеть неоформленную идею.

- Хочешь её с меня снять? – усмехнулся Шулейман.

- Не думаю, что голый торс уместен на официальных фотографиях, - Том улыбнулся, снова приложив ладонь к его крепкому плечу. – И я не хочу, чтобы всякие там смотрели на тебя без рубашки.

Оскар хохотнул:

- Всякие там на меня и так смотрят, причём давно. В инсте у меня разве полностью обнажённых фоток нет.

Том вновь поправил воротник рубашки, придавая ему лёгкую небрежность. Отступил на шаг, нацелил на Оскара камеру. Заснял. Включил режим боке, сделал несколько фотографий. Отошёл от изначальной концепции, отдавая чувствам и ощущениям право вести его, и просто творил, чтобы потом вместе с Оскаром выбрать подходящие снимки.

- Положи руку так, - Том показал на себе.

Запечатлел кадр, в котором бриллианты на циферблате часов Оскара создали яркие блики, отражая боковой свет. Слишком дерзко. Том переставил свет Оскару за спину – потом затрёт лампу, не проблема, зато как выглядит.

- Прищурься немного, - руководил Том. – Повернись вполоборота. Меньше.

Вновь Том подошёл к Оскару, трогая по ткани. Да чего ж он хочет-то? Сам не знал. Влекло непреодолимо, как на тянущей цепи, зацепленной крюком где-то за грудиной. Это не просто «хочу». Том видел в Оскаре рабочий объект, произведение искусства и человека, которого знал лучше, чем самого себя. Особенно на ощупь. Но этого мало, чертовски мало наизусть. Том провёл ладонями по рукам Оскара, вниз – по голой расписанной татуировками коже, по щекочущим волоскам; вверх – чувствуя ладонями рельеф плотных мышц. До упоения от прикосновений.

Добравшись до воротничка рубашки, Том потеребил его, загибая уголки, коснулся подушечками пальцев обнажённой горячей кожи между ключиц. Расстегнул на одну пуговицу больше, пригладил ткань на груди Оскара слева. Поднял камеру, беря его в объектив крупным планом, со всеми точностями. Но палец лежал на кнопке, не нажимая, Том разглядывал Оскара через видеоискатель и опустил камеру, не сделав фотографию.

Шулейман поймал его руку, притянул к себе и поцеловал, чтобы перестал маяться – и отнюдь не без удовольствия. Том принял поцелуй и ответил, свободной рукой держа камеру, второй обнял Оскара за шею.

- Как включить видеозапись? – спросил Оскар, забрав у Тома камеру.

Том показал кнопку, и Шулейман развернул его спиной к себе, требовательным, направляющим прикосновением ладони к щеке повернул голову вбок, назад, насколько возможно. И снова приник к губам, раздвинул их языком, не встречая сопротивления, и одновременно нажал кнопку, держа камеру на вытянутой руке, в то время как второй обнимал Тома, оплетя поперёк груди. Камера писала их поцелуй, запечатлевая все волнующие подробности вплоть до скольжения языка по языку, мелькающих в открытых ртах.

Том облизнул губы, когда Оскар его отпустил. Глаза блестели. Шулейман принялся расстегивать пуговицы на рубашке:

- Примерь, - сказал он, загоревшись идеей.

Не совсем понимая смысл не спрашивающей согласия просьбы, Том снял тёмно-синий свитшот и надел протянутую ему рубашку. Застегнул пуговицы, оставив расстегнутыми две верхние, и подвернул длинные для него рукава.

- Тебе идёт, - высказался Шулейман.

- Разве? – Том взглянул на него и затем оглядел себя.

Рубашка Оскара была ему очень велика и висела балахоном.

- Оверсайз нынче в тренде. С узкими чёрными или серыми штанами будет самое то. Возьми на вооружение.

Взяв отложенную камеру, Шулейман изучил взглядом кнопки и, найдя нужную, направил объектив на Тома.

- Ну-ка, покажи себя. Улыбнись.

Смутившись, растерявшись, словно в первый раз перед камерой, Том трогательно улыбнулся. Повернулся боком, оглядываясь через плечо, согнул руку к груди, показав кисть, кажущуюся особенно тонкой в оформлении широкого одеяния.

- Кто из нас здесь фотограф? – спросил Том шутливо.

- Сейчас я, - ухмыльнулся Шулейман, на секунду опустив камеру.

Хотя и не понимал смысла действия, которое только отвлекало от работы, Том позировал Оскару, совсем не как Джерри в бытность модели, не как сам двигался перед камерой во время собственных сессий, а по-домашнему, как те, кто никогда не снимались профессионально.

- Тебе вправду нравится? – полюбопытствовал Том о своём внешнем виде. – Ты же говорил, что не любишь балахоны?

- В любом правиле есть исключения, в данном случае это рубашки. Возьми на вооружение, что они тебе идут. Но только светлых цветов, лучше всего белые, - подчеркнул Оскар, - чёрные вообще мимо.

Наигравшись, Шулейман вернул Тому камеру, а себе рубашку, и вернулись к делу. Нужно было ещё поработать над портретными фотографиями по пояс, дойдя до которых ранее Том ушёл немного не в ту сторону.

- Покурить хочу, - известил Оскар через полчаса и, сунув в губы сигарету, щёлкнул зажигалкой.

Можно ли здесь курить, нельзя – его не волновало. Том собирался подождать, но передумал и нацелил на Оскара камеру, чтобы сделать пару фотографий для себя. Даже курил он невероятно эффектно.

- Выдохни дым в объектив, - попросил Том, медленно подступая к нему.

Глубоко затянувшись, Шулейман выпустил в глаз камеры струю дыма. Хороший кадр. После перекура Том сделал ещё пару фото и потянул Оскара в другую локацию студии, к фактурной тёмной стене, в которой основной чёрный свет дополняли вкрапления нитей разных оттенков серого. Изначально полагал, что Оскар не будет смотреться на тёмном фоне, но решил попробовать и понял, что глубоко ошибался.

- Не хочешь попробовать сидя за столом? – Том обернулся к Оскару, положив камеру на письменный стол, который также имелся в локациях для съёмок.

Шулейман заблокировал его с двух сторон руками, упёршись в ребро стола, почти прижался со спины, говоря в затылок:

- Я хочу разложить тебя на этом столе и засадить на всю длину. Но не буду, - приглушённая издевательская усмешка. – А фотографироваться за столом не хочу, не в моём вкусе такие приёмы.

С его первым словом, произнесённым искушающим низким голосом, Том непроизвольно перестал дышать и вдохнул только тогда, когда Оскар договорил и отступил.

- Оскар, так тоже не делай, пожалуйста, - сказал Том, собирая обратно мысли, разлетевшиеся от его подлого приёма.

- Заблаговременное разжигание желания посредством всего лишь слов. Учись, - усмехнулся Шулейман. – Томительное ожидание удовольствия обостряет ощущения. Я бы тоже послушал, что ты хочешь со мной сделать.

- Я бы с удовольствием послушал, если бы затем мы перешли от слов делу, - тихо вздохнув, Том прильнул к Оскару, закрыл глаза и уткнулся носом под челюсть. – Мне иногда кажется, что я не доживу… Сколько осталось?

Шулейман машинально обнял его, ответил:

- Месяц.

Том издал новый, мучительный вздох, почти стон.

- Я точно не доживу.

Не отлипал от Оскара, дышал его запахом с шеи, хоть этим довольствуясь и успокаиваясь. Настолько хорошо, уютно чувствовал себя в его руках, что мог бы так остаться надолго и даже заснуть. Шулейман отстранил Тома, чтобы коротко поцеловать в губы, и весело шлёпнул по заднице:

- Стимулирующий аванс ты получил. Вперёд, работай!

Том хотел было ответить Оскару касательно его выходок и слов, но ограничился осуждающим взглядом, который опровергала улыбка уголками губ и тепло в глазах. По завершению фотосессии, занявшей три часа с небольшим, Оскар сказал скинуть ему видео и те фотки, которые он снимал, и положил на стол лист с распечатанным вензелем букв «OS»:

- Сможешь сделать на заднем плане? – спросил Шулейман. – Или надо было сразу на фоне снимать?

Том посмотрел на картинку, коснулся пальцами, обдумывая варианты соединения фотографий с рисунком, прежде чем ответить:

- Смогу. Есть в электронном варианте? – он поднял глаза к Оскару.

Тот выудил из заднего кармана флешку и положил рядом с распечаткой. Том улыбнулся:

- Сколько всего ты носишь в карманах?

- Не с сумкой же мне ходить, - Шулейман развёл кистями рук. – Пробовал – мне неудобно.

Последний рабочий вопрос закрыли, и Шулейман повёз Тома на обед. Вечером перед сном Том увидел в инстаграме Оскара новый пост – видео их поцелуя с провокационной, бьющей в лоб подписью: «Во время фотосессии посетило желание трахнуть фотографа». Разозлиться, что ли, что Оскар опять это сделал, выставил его в непристойном свете на весь интернет? Как на него злиться? Том лишь снисходительно улыбнулся и покачал головой.

На эти выходные остались во Франции и просто покатались по окрестностям Ниццы, что Тому тоже очень пришлось по нраву: Оскар за рулём, он на пассажирском сиденье, дорога с потрясающими видами по обе стороны, скорость, и Оскар на время убрал крышу, что окрылило, вызвало душевный подъём свободой ветра, несмотря на то, что поездки в кабриолете уместнее летом, а не поздней осенью. Первая остановка – ближайший город, Канны. Том с интересом глазел в окно, пока в голову не ударило узнавание – отсюда Джерри вылетел в сторону Великобритании, свершив их с Оскаром развод. Наиболее знаменитое место Канн, Дворец фестивалей и конгрессов, где проводится Международный Каннский кинофестиваль, Том посмотрел и сказал, что дальше не хочет оставаться в Каннах, честно рассказав о причине.

- Вот и перебьём тебе ассоциации, - возразил Шулейман, намеренный познакомить Тома с городом вне зависимости от его желания. – Тут тоже есть интересные места, Канны красивый город.

- Давай не сегодня, хорошо? – Том положил ладонь на его руку, улыбнулся. – Сегодня я хочу отдыхать и наслаждаться жизнью, а не думать, каким я был идиотом и сколько боли нам обоим принёс. Канны совсем недалеко от Ниццы, мы в любой момент можем съездить.

Нехотя Шулейман согласился. Не так уж он и любил Канны. По сути, город запомнился ему лишь тем, что здесь тоже отрывался в клубах, бухал и имел всех, кого находил достойными своего внимания. Ещё как-то запёрся на фестиваль в неизменных джинсах и трахнул в туалете одну небезызвестную актрису, которая ныне добропорядочная жена, мать двоих детей и поборница осознанного потребления. Та мадам поднялась на сцену вместе со съёмочной командой-победителем прямиком с его члена. А сам Шулейман сел на режиссера, потому что поленился идти до свободного места и негоже ему сидеть где-то вдалеке. Ему тогда было двадцать три. Разумеется, ничего этого не показали в записи церемонии, и Пальтиэль как обычно замял скандальную ситуацию с участием сына. Эту историю Оскар поведал Тому в числе прочих занимательных фактов про Дворец фестивалей.

- Хорошо, что ты поселился в Ницце, а не Каннах, - Том оглянулся, когда они покидали город, и посмотрел на Оскара. – Ницца намного лучше.

- Согласен.

Далее отправились в авто-тур по всему Провансу. Шулейман круто повернул, выруливая на вьющуюся дорогу, чтобы сделать большой крюк и поехать по побережью – километры вдоль моря. Классический кинематографический момент, воплотить в реальность который мечтают многие. Со скоростью вождения Оскара – можно только летать. Пользуясь тем, что крышу он снова убрал, Том отстегнул ремень и привстал, раскидывая руки в стороны.

- Сядь, кретин! – Шулейман дёрнул его за пояс джинсов, усаживая на место. – Вывалишься на первом повороте и познаешь прелесть множественных переломов и размазанного ровным слоем по асфальту лица.

Том пристыжено опустил голову и честно защёлкнул ремень безопасности. Перспектива размазанного по асфальту лица произвела эффект. Прованс интересовал Тома даже без цветущих полей, но он жил с уверенностью, что Прованс – это город, и премного удивился, узнав от Оскара, что это целая историческая область, в которой прожил столько лет, так как туда и Ницца входит. Как неловко.

- Надо тебе репетитора по географии нанять, - сказал Шулейман. – Ладно, не знать, где находится какая-то далёкая, никак не относящаяся к тебе страна, но не знать географию места, где живёшь – это край.

- Феликс полагал, что я всю жизнь буду с ним и никуда не поеду, поэтому не считал, что география мне нужна и не учил меня ей, - слабенько оправдался Том.

Слабенько, потому что уже много лет волен познавать мир и учиться чему угодно, но дело в том, что учиться он не любил, когда речь не идёт о неком деле, которое вызывает личностный интерес, как было с изучением испанского языка и искусства фотографии. А Джерри учиться любил, много читал, Том же заставлял себя читать, потому что хорошая литература делает человека лучше и чтобы не отставать от «старшего брата», но уже год не брал в руки ни одной книги. Ещё одно, в чём Джерри на ступень выше – ему не нужно заставлять себя заниматься тем, что способствует развитию, как духовному, так и физическому, да и изначально он куда умнее в плане наук и жизни. Если сравнивать себя с ним – комплексов не оберёшься, называется, хочешь почувствовать себя убогим – сравни себя с блистательной личностью, полностью идентичной тебе в плане исходных характеристик. Хорошо, что Том не сравнивал, приняв, что соперничество бессмысленно, они просто разные личности – немного смешно думать о разных личностях применительно к себе и своей альтер. Лишь иногда накатывало чувство собственного безнадёжного отставания, как сейчас, например, поскольку реально стыдно не знать, где живёшь.

Заехали в Экс-ан-Прованс – город, из которого родом Марсель. Наконец-то Том понял, о каком Провансе говорил друг, не ошибся, что звучало данное наименование, но не запомнил начало. Красивый город, тоже солнечный и уютный, скромнее Ниццы. Тома обуяла грусть от мыслей о друге, с которым до сих пор не встретился, хотя давно имел возможность. Что останавливало? Много чего, но ни одной действительно веской, оправдывающей причины.

- Что на этот раз? – осведомился Шулейман, боковым зрением приметив тоску на его лице.

- Это родной город Марселя.

Закатив глаза, Оскар адресовал Тому вопрос: «Куда ж мне тебя отвезти, чтобы ты там не нашёл повод для грусти?». Том потёр ладонью плечо:

- Я замороченный, знаю.

- Чудно, что знаешь. Плохо, что не пользуешься знанием. Ты должен либо идти и исправлять ситуацию, либо не делать ничего и не страдать. Третьего варианта не дано. В идеале не дано. В твоём случае как раз третий вариант наиболее распространён. Ты говори-говори, я ж волнуюсь, когда ты не болтаешь обо всём, что стукает в твою не очень здоровую голову.

- Похоже на сарказм, но не он, - вслух рассудил Том.

- Ты делаешь успехи, - Оскар усмехнулся, - правильно понял такой сложный момент. Глядишь, когда-нибудь научишься всегда распознавать, когда я шучу, прибегаю к иронии, сарказму.

- С иронией у меня проблем нет, с сарказмом сложнее. А шутки… У тебя очень непонятные шутки.

- Да, я заметил, что спустя десять лет ты по-прежнему веришь, когда я шучу.

- Давно ты меня так не учил, - Том повернулся к Оскару вполоборота, улыбнулся, забывая печаль, которую вытесняла память, где множество подобных моментов.

- И толку с тебя мало, когда я не втолковываю тебе в голову жизненные истины, - веско заметил Шулейман, скосив к нему глаза.

- Я не возражаю, втолковывай, - Том вновь улыбнулся, чуть склонив голову набок.

- Вот и умница.

Шулейман усмехнулся и, обхватив Тома рукой за плечи, потянул к себе, чтобы чмокнуть в лоб. Том вскинул лицо, с готовностью подставил губы под поцелуй, не думая о смертельной опасности скорости, которую Оскар не сбавил. Но Шулейман был благоразумнее и вернул внимание к дороге, оставив Тома без поцелуя. Сказал, заметив его разочарование:

- Я всё ещё не хочу погибнуть молодым, особенно в автомобильной аварии. Страстные поцелуи на большой скорости хороши только в кино.

- Ты никогда так не делал?

- Нет, за рулём всегда предпочитал минеты – и приятно, и обзор никто не загораживает, и как минимум одна рука свободна.

Том немного запутался, как ему реагировать, с одной стороны, это ещё одно грубое в своей циничной прямоте откровение о бурной жизни Оскара до него (возможно, даже после него), подробности которой не радовали, вызывали то ужас, то грустную зависть, то ревность, то, в лучшем случае, смятение. С другой стороны, ему приятно, что они разговаривают обо всём и честно, своими «Я», а не улучшенными, более одобряемыми версиями себя. Том сел в кресле боком, подогнув ноги, и смотрел на Оскара влюблёнными глазами. Потом вернулся в ровное положение, потому что виды за лобовым и оконными стёклами проносились прекрасные, на них тоже хотелось посмотреть.

- Останови, - попросил Том, тронув Оскара за бедро, когда они отъехали от второго города.

- Зачем?

- Пожалуйста.

Съехав к обочине, Шулейман затормозил и вопросительно воззрился на Тома.

- Убери крышу, - озвучил тот вторую просьбу, тонко, очень мило улыбаясь. – Куда нажимать? – Том посмотрел на приборную панель.

Шулейман дал команду крыше сложиться. Как только над ними раскрылось ясное небо, Том одним движением отстегнул ремень безопасности и шустро и ловко перебрался на кресло Оскара, на его бёдра, лицом к лицу. И поцеловал, нежно обхватив за щёки ладонями. Без умысла о большем. Просто хотел выразить то восхитительное, циркулирующее внутри сиятельным теплом, что чувствовал.

- Чем тебя поцелуй в закрытой машине не устроил? – Шулейман усмехнулся в его губы.

- Я хотел, чтобы на фоне мира, - Том ответил не очень понятно, но честно и трогательно, поглаживая подушечками пальцев у виска.

- Через стекло от мира не те ощущения?

- Помолчи.

Том приблизился к лицу Оскара и снова прижался губами к губам, запечатывая ему рот тягучим поцелуем. Больше Шулейман не нарушал красивый момент лишней болтовнёй и со вкусом участвовал, держа Тома за поясницу. Клонящееся к горизонту солнце окрашивало небеса в золото и пурпур, обливало кожу цветом.

- Мне нельзя так ехать? – нацеловавшись, Том сидел у Оскара на коленях и гладил по плечам.

Сам понимал, что нельзя, будет обзор загораживать и мешать управлению автомобилем, но очень не хотелось возвращаться на своё место. Ещё чуть-чуть посидеть бы на коленях. Но пришлось вернуться в пассажирское кресло, Оскар подтолкнул, и продолжили путь. Шулейман проехал мимо плантаций виноградников, к винодельне Chateau La Coste, прославившейся своими напитками ещё в Прекрасную эпоху¹

- Выбирай.

Пройдясь вдоль полок, Том взял из углубления бутылку интересной формы, со скошенными боками основной части и плавно загнутым горлышком, вызывающим ассоциации с вытянутым цветочным бутоном. Повертел бутылку в руках - в прозрачном стекле перетекал розовый напиток. По-настоящему розовый. Розовое вино пил только Джерри, потому Тома немного удивляло, что оно не просто носит такое название, как в случае с белым вином, которое вовсе не белого, а жёлтого цвета.

- Урожай двадцатого года не был удачным, - высказался Оскар, - другое выбери.

Том обернулся к нему:

- Ты сказал мне выбирать и не признаёшь мой выбор? – претензия тоже вышла с улыбкой.

- Я подсказываю, - сказал Шулейман и подозвал работника винодельни. – Нам нужно что-то сорта гренаш. Подскажите лучшее вино.

Отыскав подходящий под пожелания Шулеймана напиток, мужчина продемонстрировал клиентам бутылку, рассказал о характеристиках.

- Подходит, - кивнул Оскар. – Откупорьте.

Подоспел второй работник с бокалами, которые наполнили розе́. Вино сорта гренаш гармоничное, фруктовое. Том оценил – Шулейман потому и запросил его, что гренаш отвечал вкусам Тома. Вкусно. И почему Джерри не понравилось, когда пробовал розовое игристое на одном из множества рабочих мероприятий? Том облизнул губы. На голодный желудок алкоголь сразу проник в кровь, покушаясь вскружить голову.

Вышли в другое помещение, с окнами. Том поднял бокал, покрутил и поймал преломлённый тонким стеклом и розовым напитком луч почти упавшего солнца. Стараясь не сдвинуть эту руку ни на миллиметр, второй рукой он вытащил из кармана телефон и запечатлел вдохновенный, хотя и не уникальный кадр. С момента начала нынешних отношений, особенно с началом каждодневных встреч, его инстаграм полнился новыми и новыми публикациями. Том фотографировал захватывающие виды, интересные места и Оскара на их фоне. Только себя не фотографировал. Том не разделял всеобщей страсти к селфи и не понимал смысла однотипных фотографий, на которых человек загораживает собой часть того, что действительно стоит показать. По его мнению, не нужно сунуть себя всюду, все и так в курсе, что это твоя страница. И сейчас тоже, щёлкнув бокал, Том сфотографировал Оскара: прикладывающегося к бокалу, задумчиво глядящего куда-то в окно и щурящегося на яркое закатное солнце. Породистый, шикарный, он может пить из горла что угодно, и эти характеристики никуда не уйдут. Опустив телефон, Том улыбнулся – немножко пьяно, много счастливо.

- Достаточно, - Шулейман забрал у Тома бокал и поставил на подоконник. – У нас впереди ужин. Как ты, очень голодный? Сначала поужинаем, потом остальное посмотрим, или наоборот?

- А что остальное?

- Культурная программа, - Оскар ухмыльнулся и приобнял Тома за талию, отводя от окна. – Давай начнём, а там разберёмся, сразу всё посмотрим или продолжим после ужина.

Том согласился – и прихватил с подоконника свой бокал, в котором оставалось вино. Chateau La Coste примечательна и уникальна тем, что нынешний хозяин соединил вино, архитектуру и искусство, с его подачи на территории появились арт-центр архитектора Тадао Андо, выставочный центр архитектора Ренцо Пьяно, музыкальный дом архитектора Френка Гери и более тридцати арт-объектов авторства Луизы Буржуа, Александра Колдера, Ай Вейвея, Джона Роша и других мастеров искусства, которые можно обнаружить среди виноградников и оливковых рощ. Том с интересом слушал Оскара, который рассказывал о выставленных арт-объектах, вставляя едкие комментарии касательно того или иного примера современного искусства, и маленькими-маленькими глотками потягивал вино, растягивая удовольствие.

- Как это? – Том остановился у озера и наклонил голову к плечу, озадаченно разглядывая огромного чёрного паука, стоявшего прямо на глади воды.

Шулейман встал рядом с ним:

- Полагаю, он установлен на крепления, находящиеся под поверхностью воды.

- Но вода прозрачная, а там ничего не видно, - Том удивлённо посмотрел на Оскара и отвернулся обратно к поражающей, завладевшей его любопытством скульптуре, наклонял голову вправо, влево, силясь разглядеть нечто под поверхностью озера, но ничего не мог заметить.

Как ни подбивало любопытство полезть в воду и лично проверить, на чём же стоит паук, Том удержался, не без участия Оскара в принятии решения. Вторым, что заставило его остановиться и в изумлении округлить глаза, была зависшая над землёй сплюснутая зеркальная сфера. Том даже позволил себе её потрогать, благодаря чему увидел такую же зеркальную подставку, что и создавала ощущения парения в воздухе. Ресторан на территории Шато тоже выступал знаковым местом и арт-объектом – он представлял собой «плавающий» на воде стеклянный куб, на кухне которого колдовал известный шеф Жэраль Пасда, чей ресторан в Марселе имел три звезды Мишлен. В центре зала располагалась подвешенная к потолку удивительная скульптура «Пара». Том долго разглядывал «металлический клубок», прежде чем понять, что это два человека, сплетённые руками, ногами, телами.

- На нас похоже, - сказал Том и перевёл взгляд к Оскару.

Ведь это правда. Они два непохожих человека из совершенно разных миров, которые сплетены столь многим и столь намертво, что не разорвать. Не нужно разрывать, иначе умрёшь от кровопотери – медленно, бессмысленно, утонув в серости дней, которые могли быть яркими и счастливыми.

Не каждый день в ресторане бывают такие высокие гости, потому шеф-повар лично вышел поздороваться и спросить, всё ли им понравилось. Том с искренней улыбкой поблагодарил его за прекрасный ужин, особенно выделив закуску и десерт. Шулейман был значительно скупее на похвалу, но и его всё устроило, кроме скульптуры, о чём он сказал – небезопасно располагать что-то громоздкое над головами посетителей (скульптура висела точно над центральным столиком), поскольку, как бы хорошо оно ни было закреплено, есть шанс, что упадёт. Не мог он ни к чему не придраться. Как реагировать на такое замечание шеф не знал, растерявшись, так как никто и никогда не высказывался неодобрительно в адрес скульптуры, которая всех восхищала, и только заверил, что она закреплена надёжнейшим образом.

После ужина вернулись к обходу территории, неспешно прогуливались по темноте и в половине одиннадцатого снова зашли в ресторан, чтобы перекусить на грядущую дорогу и выпить в случае Оскара кофе, в случае Тома – чёрного чая. Том обнял ладонями гладкую чашку.

- Оскар, давай останемся на ночь? Здесь так… - Том вдохнул полной грудью, прикрыл глаза, - уютно.

Это место – настоящее воплощение устойчивой фразы: «Искусство жить». Том так и подписал фото бокала. Art de vivre.

- Ладно, - согласился Шулейман после некоторых раздумий, - переночуем, а завтра поедем дальше.

Для тех, кому недостаточно одного дня наслаждения праздником неспешной жизни, здесь был и отель, в интерьерах которого соединились лёгкая буржуазная роскошь и современный вариант узнаваемого прованского стиля. Отель не пришёлся Шулейману по вкусу, и он нашёл кучу придирок к номеру. Ему не нравилась воздушная лёгкость в интерьере комнат, замешанная на маниакальном обилии белого цвета, французские окна – обычные, не упирающиеся в пол и не посеченные на квадраты лучше, а плетёную мебель, без вкраплений которой не обошлось, вообще считал атрибутом деревни и презрительно фыркал, не стесняясь озвучивать своё резкое мнение. Том воспринимал его ворчание легко, с улыбкой и вставил слово:

- Нет в деревне ничего плетёного.

- Тебе почём знать? – Оскар, обходивший апартаменты, остановился и обернулся. - Или наконец-то признал, что Морестель деревня?

- Морестель не деревня. Но Паскаль и, соответственно, Джерри жили в деревне. После раскола у меня не отшибло его память.

В этот раз второй номер Шулейман не стал снимать. Перед сном в одной постели Том придвинулся ему под бок, полез целоваться.

- Я не поддамся, отстань, - усмехнулся Оскар, отодвигаясь.

Том не отступил, прильнул к нему, перебирая пальцами по груди.

- В чём дело? Я же не настаиваю на большем, хочу только поцеловаться.

- Ты от меня не отлипаешь. Для разнообразия можно лечь спать и без часа лобызаний.

- Я был бы рад, если бы ты от меня не отлипал.

Шулейман фыркнул:

- То-то я помню, как ты жаловался, что я тебя замучил, затрахал и вообще достал с приставаниями.

- Я был молодой, глупый, и моя сексуальность тогда ещё не до конца раскрылась, - находчиво и не кривя душой промурлыкал Том, сгибая ногу, чтобы положить её на Оскара.

- Вообще-то, у тебя и тем более у меня пик сексуальной активности в прошлом, - резонно ответил Шулейман, - он у мужчин приходится на восемнадцать-двадцать лет, дальше плато и спад.

Перестав игриво улыбаться, Том приподнялся на локте и бесхитростно посмотрел ему вниз:

- У тебя уже спад?

- У меня всё работает отлично, - усмехнулся Оскар, не сочтя за оскорбление то, что ничуть не являлось правдой. – Но в целом утверждение о неминуемом спаде сексуальной активности у мужчин с возрастом, иногда уже к тридцати годам статистически справедливо.

Том немного поразмыслил над полученной информацией и вскочил на Оскара верхом, наклонился к лицу, почти ложась на него грудью.

- Раз всё хорошо, требую своего удовольствия.

Шулейман обхватил Тома и перевернул их, оказываясь сверху, между его разведённых ног. Усмехнулся криво:

- Ты точно мазохист. У тебя потом стоит так, что едва трусы не рвутся, но ты всё равно упрямо желаешь ласкаться и изводить себя.

- Лучше я буду страдать от возбуждения, чем от его отсутствия, - серьёзно ответил Том, глядя ему в глаза.

- Из твоих уст это таки прозвучало гениально. Ладно, сдаюсь, - с блуждающей ухмылкой сказал Оскар и сам его поцеловал.

Утром Том проснулся от поцелуев в плечо, в ощущении тепла от горячего тела, обнимающего сзади, гладящего руками по голой коже живота, бёдер ниже трусов. Не открывая глаз, он улыбнулся губами и повернул голову, подставляя губы под поцелуй. Шулейман поцеловал его поверхностно и скользнул ладонью вниз по животу, забираясь под резинку боксеров. Том сильно прикусил губу, вздохнул и немного откинул голову назад, чем заслужил влажный поцелуй под ухом. Как будто дивный сон из тех, что посещали в разлуке, где он, едва проснувшийся, разморенный со сна, просыпался не один и сходу окунался в наслаждение. Но всё взаправду. Чтобы убедиться, что не спит, Том накрыл ладонью руку Оскара, двигающуюся у него в трусах. Не сон, явь. Том улыбался, и млел, и выгибался не от удовольствия даже, а от сладости момента.

Чтобы было удобнее, Шулейман спустил с Тома бельё до середины бёдер и взял его руку, заводя ему за спину. У Тома это движение ассоциировалось с одним – с заломом, и он сам согнул руку под прямым углом, прижимая к спине.

- Не можешь ты не выкинуть что-нибудь странное, - услышал он усмешку над ухом. – С чего бы мне заламывать тебе руку? Я совсем другое хотел сделать, - Оскар взял ладонь Тома, разгибая руку, и направил вниз.

Со второй попытки Том понял его правильно: отогнул резинку трусов Оскара и тоже обхватил его ладонью. Двигать рукой в таком положении неудобно, но развитая усилиями Джерри гибкость сохранилась в теле, потому получалось без боли в вывернутом локтевом суставе. Как же хотелось направить член Оскара в себя, надавить головкой на сжатое колечко мышц. Но, во-первых, не готовился; во-вторых, нет смазки; в-третьих, понимал, что Оскар не согласится. После разрядки утро стало окончательно и бесповоротно добрым, несмотря на то, что не до конца выспался.

Блаженно выдохнув отходящие отголоски оргазма, Том устроился удобнее, намереваясь ещё немного поспать. Но у Шулеймана были другие планы, вытерев испачканную ладонь о наволочку, он откинул одеяло и встал. Том завозился, недовольный тем, что его раскрыли, натянул одеяло обратно и свернулся уютным клубком.

- Вставай, - Оскар настойчиво похлопал его по бедру. – У нас немного времени на остаток путешествия, я же должен вернуть Золушку домой к одиннадцати.

- Золушка не возражает, если не вернёшь, - Том обнял подушку, утопив в ней половину лица, и улыбнулся.

- Ага, всего лишь не выспится, на работе приляжет вздремнуть на скамейку и проснётся от того, что с неё снимают штаны. Оно мне надо?

- Почему по твоему мнению меня обязательно захотят изнасиловать? – отозвался Том из подушки. – Не беспокойся, я не позволю снять с меня штаны никому, кроме тебя.

Не удовлетворившись успокаивающим заверением, Шулейман сдёрнул с него одеяло. Том состроил обиженно-недовольную гримасу со сведёнными бровями и надутыми губами, упрямо не открывая глаз, попытался укрыться. Так дело не пойдёт, разговорами будить его можно долго. Оттолкнув руку Тома, которой он потянул на себя одеяло, Оскар собрал пальцами капли спермы и втолкнул их ему в рот.

Том мгновенно взбодрился, распахнул глаза, подскочил, отплёвываясь:

- Тьфу! Оскар! – воскликнул гневно и, утерев губы тыльной стороной ладони, взглянул на Шулеймана. – Это чья хоть?

- С твоего живота, логично, что твоя, - как ни в чём не бывало ответил тот и, взяв свои джинсы, велел собираться.

Их ждал завтрак, ещё пара-тройка интересных мест прованского региона и возвращение домой. Вздохнув, Том тоже покинул постель. Что-что, а убеждать Оскар умел.

Глава 2

Завтра я буду снова решать,

Дальше терпеть или преданно ждать.

Ты сердце моё разрываешь на части;

Самообман, иллюзорное счастье.

Винтаж, Огромное сердце©

К рекомендации Оскара Том прислушался и на свидание в понедельник явился в новенькой белоснежной свободной рубашке, небрежно, не полностью заправленной в тоже новые узкие чёрные джинсы, что сидели как вторая кожа и идеально подчёркивали ноги.

- Теперь мне ещё больше хочется тебя раздеть, - оценил Шулейман его внешний вид, бесстыдно разглядывая говорящим хищным взглядом.

Том растерянно поднял брови:

- То есть плохо? Ты говорил, что тебе особенно приятно меня раздевать, когда я одет в отстойную одежду.

- Запомни одну вещь – я всегда хочу тебя раздеть, - глядя в глаза, разъяснил Оскар. – Отстойные шмотки снимать с тебя приятно потому, что под ними скрывается куда более привлекательное тело, но и любая другая одежда на тебе вызывает у меня тот же интерес. Например, эта, - он кивнул на Тома. – Думаю, ты будешь очень возбуждающе смотреться в расстегнутой, распахнутой рубашке, тоже заведённый.

Том смущённо опустил взгляд, под столом потирая друг о друга коленями, закусил губы.

- Оскар, ты вгоняешь меня в краску, когда говоришь что-то подобное, а вокруг люди.

- Разве я вгоняю тебя в краску? По-моему, я вгоняю тебя в возбуждение.

Именно так, оттуда и краска. Также Том хотел воспользоваться другим высказыванием Оскара и начать говорить разогревающие пошлости, как делал он, но как описывать свои желания в действиях, если его сексуальная активность – это лечь и получать удовольствие? Как ни напрягался, Том так и не смог ничего придумать, а выдумывать что-то, чего не делал, не хотелось, да и не был уверен, что не будет выглядеть глупо со своей не подкреплённой опытом фантазией.

Куда лучше дело шло с порученной ему работой. Том считал кощунством обработку фотографий Оскара, поскольку в нём нечего исправлять, нечего добавить, но хорошо понимал, как работает презентация объекта через фото. В современном мире давно уже реальность приукрашивается на фотографиях, это правило, которое может нравиться, может расстраивать, но оно есть. Необходимый минимум – подкрутить яркость, контраст, искусственно добавить глубины, которой редко бывает достаточно у плоских изображений.

Перенести вензель на совместно выбранные под него фотографии Том пробовал двумя способами: совмещением двух электронных изображений и рисованием от руки. Второй вариант показался ему лучше, более живым. Щурясь, он раз за разом сверял каждую мельчайшую деталь, чтобы его рисунок в точности повторил оригинал. Обработав один снимок до финального вида, Том отправил его Оскару с вопросом:

«Тебя устраивает вид?».

«Если бы я не знал, подумал, что вензель висел у меня за спиной. Отлично получилось, мне нравится».

Обработав все фотографии в подобном ключе, Том послал их Оскару на согласование и, только получив одобрение, посчитал, что работа закончена, и выдохнул, перестав сидеть по ночам за ноутбуком и графическим планшетом. Свой не свой он Оскару, а к работе Том всегда относился ответственно, хотя в данном случае и не был уверен, что в ней есть смысл.

Том до последнего сомневался, что Оскар на самом деле использует сделанные им фотографии, что не подбодрил, обратившись к нему, пусть это и не в его стиле. Но зря. В инстаграме Шулейман одним постом опубликовал три фото, сопроводив их текстом: «Долго руки не доходили сделать официальные фотографии, не люблю я фотосессии и не имею желания работать с истеричками из шоу-бизнеса, но есть один фотограф, у которого я готов сниматься. Спасибо Тому Каулицу за отличные фотографии. Предупреждая сплетни, заранее отвечу на главный вопрос – нет, мой выбор продиктован не нашими личными отношениями, а тем, что Том – охрененный профессионал, который и не стелется передо мной, и звезду из себя не корчит. Завидуйте молча, вам тоже когда-нибудь повезёт, но не факт».

В конце записи располагалась ссылка на официальный сайт – с чёрным фоном и неуловимо давящей эстетикой оформления, что очень подходила Оскару. Владельца бизнес-империи представляли сделанные Томом фотографии. Всё честно и взаправду, он создал знаковые фотографии. Даже немного не верится. Хотя и не воспринимал Оскара как недосягаемого Оскара Шулеймана, Том сознавал, что по факту так и есть.

Кликнув «назад» Том обвёл взглядом галерею страницы Оскара и обратил внимание на запись, опубликованную постом ранее. Открыл её – отрывок совместного интервью Шулеймана с Мадлин Кеннет, под которым крепилась ссылка на полную версию. Поддавшись любопытству, Том перешёл по ней. Пришёл щенок, покрутился вокруг хозяина, встал на задние лапы, передними опёршись Тому на бедро, поскрёб, просясь на ручки. Том поднял его, немаленького и уже тяжело подъёмного малыша весом в двадцать пять кило, посадил на колени и запустил видео. И пропал на сорок пять, которые оно длилось.

Том не слушал, что они говорили, не пытался понять слова и постепенно стискивал зубы. На экране Оскар и Мадлин улыбались, постоянно бросали друг на друга взгляды и выглядели так, словно находятся в непринуждённой обстановке, а не презентуют сложный продукт с колоссальным бюджетом и претензией на прорыв в своей области. Как будто оператор, интервьюер и прочие вспомогательные люди там лишние. Несколько беспардонная мисс Кеннет, которую при первой встрече счёл привлекательной и интересной женщиной, сейчас вызывала совершенно иные эмоции. Про себя Том называл её не иначе как «сукой».

Они так общались, так друг на друга смотрели, что Тома скручивало бессильной, ядовитой яростью. Между ними невооружённым взглядом заметен обоюдный интерес. Мадлин красивая, умная, богатая, сделавшая себя сама, и она женщина, примерно ровесница Оскара. Она подходит Оскару, и от этого, от того, что не в силах с ней соперничать по всем пунктам, больно и злостно. Она из мира Оскара, в который попала своими силами, своим умом, а не приблудившийся, навсегда низший и вечно не дотягивающий котёнок, которым являлся он. Том сжимал кулаки до судорог пальцев. Ссадил на пол малыша, потому что не до него, как бы ему в шкурку случайно не вцепиться.

Она подходит… Какой смысл себе лгать? Никогда он не станет достаточно хорош, достаточно на уровне Оскара, их союз всегда будет оставаться гротескным примером мезальянса. Том подзабыл об этом, но обратный пример Мадлин пробудил мысли. Ей не нужно ничего делать, она уже рядом с Оскаром органична, равноценна. А он рядом с Оскаром забавная зверушка, которой очень повезло. О каких равных отношениях Том говорил, если самому подходит то, что всегда было и есть, и если равными они быть по определению не могут. Разный старт, разные миры, в которых происходило формирование личности, разный образовательный и культурный уровень, разное восприятие, образ мышления, привычки. Горько смотреть на ту, что во всём соответствует, чувствуешь себя убогим и обречённым быть брошенным.

Как хорошо они смотрятся вместе… Отвратительно… Том колебался от клокочущей ненависти до топкого смирения и жалости к себе, в которой опускались руки, чтобы затем снова сжаться в кулаки, впиваясь ногтями в ладони. И обратно, и снова. От яростного желания бороться, высказать всё в лицо блондинистой твари, а может, и не только высказать, его не учили, что бить женщин нельзя, до желания втянуть голову в плечи и уйти в тёмный угол, где ему и место, освободить дорогу для более достойного кандидата. До высшей точки напряжения, до кома слёз в горле, не проливающихся, выражающихся в частом сопении на грани истерики. На одной грани злость, на другой отчаяние.

Чувствуя настроение хозяина, щенок тихо сидел рядом, прижав уши. Потом сходил на кухню и принёс Тому кость, к которым питал большую страсть, предлагая её в утешение. Том улыбнулся, погладил малыша по голове:

- Всё будет в порядке. Если она имеет что-то на Оскара, я её убью. А ты поможешь мне избавиться от тела. За недельку справишься, да? – он почесал щенку шею. – Не думаю, что она много весит.

Шутка, конечно.

Недолго Том продержался в более-менее устойчивом состоянии, которым успокаивал щенка, вновь отбросило в отчаяние с беспомощным страхом. Эмоциональные качели выматывали, мешали спать, отвлечься, даже аппетит отбили. Изведшись за этот вечер, назавтра Том решил прямо спросить Оскара о том, что украло его покой. И будь, что будет. Если да, то он примет это, уже подготовился морально, и будет… Что-нибудь как-нибудь будет.

- Оскар, у тебя есть что-то с Мадлин Кеннет?

- Мы работаем над совместным проектом, я тебе рассказывал.

Том беззвучно вздохнул, набираясь сил, и сказал:

- Я помню, но я не о делах. В личном плане, есть? Вы… любовники?

- Что? – Шулейман удивлённо посмотрел на него. – Нет.

- Оскар, пожалуйста, скажи мне правду, я обещаю не устраивать истерик.

- Ты меня слышишь? Я и Мадлин не любовники.

- Но ты этого хочешь? Оскар, я не просто так спрашиваю, я смотрел ваше интервью, между вами очевидно взаимное притяжение.

- По каким же признакам ты определил, что оно есть? – поинтересовался Оскар.

- Вы живо разговаривали, улыбались, смотрели друг на друга, - Том перечислил то, что видел, и что заставило его почувствовать угрозу.

Шулейман подпёр кулаком висок:

- А что мы должны были делать, молчать и в разные стороны смотреть? Мы так-то интервью давали, представляли совместный проект.

- Я понимаю, но дело в том – как вы это делали.

- Тебе ни о чём не говорит, что я со всеми себя так веду, кто заслуживает моего внимания? – осведомился Оскар, подталкивая Тома к верным выводам.

Но Том уже пришёл к другим выводам и упорно видел всё через их призму:

- Оскар, просто скажи: да или нет, - попросил он тоном, говорящим о том, что выбрал ответ. – Мадлин нравится тебе, да? Ваша работа приведёт к чему-то между вами? Понимаю, что я ничего не смогу сделать, если ты её хочешь, но я хочу хотя бы знать сейчас, а не когда-нибудь потом узнать, когда ты попросишь меня уйти, потому что она лучше.

Шулейман выгнул брови, на секунду округлил глаза, выражая то, какое впечатление на него производят слова Тома.

- Моё мнение вообще учитывается, или ты уже всё за меня решил? Ты в курсе, насколько ты двинутый? Нет, я не сплю с Мадлин, не собираюсь, и она меня не привлекает.

- Почему? – совершенно глупый вопрос, который Том не находил таковым, и в той же степени искренний. – Она красивая, умная, из твоего круга, то есть у вас примерно один взгляд на мир.

- Ты меня убедить пытаешься, что зря я её не рассматриваю в качестве любовницы?

- Нет. Но… Просто она подходит тебе.

- Всё-таки пытаешься, - кивнул Оскар и убрал локоть со стола.

- Да нет же. Просто…

Том запутался, растерял притянутое, силой воли удерживаемое спокойствие и вместе с ним способность внятно изъясняться. Ощутил свою несостоятельность по части логики и изложения своих мыслей, отчего лицо приобрело страдальческое, жалобное выражение, коим не просил жалости, оно само.

- Ещё раз и, надеюсь, последний – мне не нравится Мадлин. Даже когда был свободен, я не рассматривал её в качестве сексуального объекта на ночь или более продолжительное время, между нами сугубо деловые отношения. Вообще, я всегда больше любил шатенок, - он ухмыльнулся, с прищуром глядя на Тома, - с определённой поры одного конкретного шатена, чью блондинистую альтернативную ипостась я как раз не люблю.

Том его услышал – и снова удивил:

- То есть ты выбрал меня из-за цвета волос в том числе? – спросил растерянно. – А если я перекрашусь?

Шулейман хлопнул пятерню на глаза и, с нажимом проведя ладонью по лицу, произнёс:

- У меня нет слов. Твою логику надо приравнять к смертоносному оружию – она мозг разжижает. Отвечая на твой вопрос – мне побоку, что у тебя на голове, хоть лысый, но милее всего мне твой натуральный цвет, в прошлом я тебе это уже говорил.

- Потому что он такой, какой тебе всегда больше всего нравился?

- Да, - глядя в глаза, честно и чётко ответил Шулейман. – У всех есть предпочтения. Так совпало, что ты подошёл под мои в плане цвета волос. Но, - важно заметил он, - надо отметить, что Джерри под них не попадал, что не мешало мне его хотеть.

Том почувствовал себя идиотом, в принципе, привычное состояние. Пристыжено опустил глаза. Надо же, почти сутки сходил с ума – из-за чего? Из-за собственной буйной фантазии и ложащейся в её основу воспалённой тревожности. Но ощущение себя нервнобольным кретином сейчас стоит спокойствия, так намного лучше, чем если бы промолчал и думал, думал, ожидая, когда же его отправят в утиль за непригодность и ненужность.

- Похоже, мне всё-таки придётся подарить тебе самолёт, чтобы ты не сомневался, - усмехнулся Оскар.

- Не уверен, что это поможет, - пробормотал Том, опустив подбородок на грудь.

- Печально, - заключил Шулейман. – Но предсказуемо. Придётся жить с тем, что есть. Покупать самолёт всякий раз даже для меня перебор. Куда мне их ставить? – развёл он руками. – Открыть международный аэропорт имени меня? Или имени тебя и твоего психоза? – усмехнулся, взглянул на Тома с прищуром. – Тебе-то народ будет обязан его появлением.

Том тоже посмотрел на него, улыбнулся уголками губ, с каждым выдохом избавляясь от осадка пережитой тревоги. Сейчас переживания казались глупость, виделось очевидным, что ничего у Оскара с и к Мадлин нет, но час назад всё было серьёзно, вплоть до мысли, что сегодня последний день их отношений. Это Том и доносил до Оскара, говоря, что хотел бы сказать, что полностью изменился, и теперь будет только хорошо, но не хочет лгать, потому что не уверен, что ничего не случится. Тревожный он, нестабильный, нервно-припадочный, и склад психики усилием воли не изменить, можно только притворяться перед всеми и собой или глушить препаратами загибы в голове. Повезло Оскару с партнёром, ничего не скажешь. Тем более благодарен судьбе и счастлив Том, что его, такого неподходящего и полного минусов, выбрали.

- У меня есть вариант, что может помочь мне больше не сомневаться, - с улыбкой сказал Том.

Шулейман вопросительно кивнул, демонстрируя интерес, и Том озвучил:

- Женись на мне.

Оскар приподнял брови. Надо признать, Том его удивил. Наглеет он редко, но очень уж метко, так, как никто другой не решился бы наглеть.

- Я на тебе не женюсь, - ответил Шулейман.

- Пока? – уточнил Том.

- Пока что точно.

На том и договорились. Том считал, что в относительно скором времени вновь наденет кольцо на палец, во второй раз навсегда; Оскар тоже имел своё мнение. По поводу ревности и неуверенности в своё положении Том успокоился, взялся за ужин, в котором ранее больше ковырялся, не имея аппетита от волнений. Безоговорочно поверил, что выдумал проблему, потому что Оскар может что-то недоговорить, если не считает нужным, но, если его спросить, он всегда отвечает прямо и предельно честно. Раз Оскар сказал, значит, так оно и есть. Оскар любит его и ни на кого менять не хочет.

Но некоторое время спустя Том нашёл новый повод для отягощения настроения, зачатки этих переживаний поселилась в нём около двух недель назад и периодически давали о себе знать, крепли. И обратился к Шулейману с вопросом:

- Оскар, ты мне изменяешь?

- У тебя реально настолько короткая память? – Шулейман говорил грубовато, не пытаясь смягчать голос и взгляд, поскольку некоторые заскоки Тома даже милые, а его ревность сладка для самолюбия, но когда его придури чересчур интенсивны, это начинает бесить. – Ладно, раз в десять дней обнуляться, в неделю, но заводить разговор сначала через полчаса – перебор.

- Нет, - Том качнул головой. – Я не о Мадлин, я понял, что ты с ней ничего, кроме работы, не имеешь и не хочешь. Но ты с кем-нибудь занимаешься сексом? Без чувств, просто секс.

- Возможно, я пожалею, но мне интересно, как же ты пришёл к такому выводу. Поделись, слушаю.

Том помешкал, теребя салфетку на коленях, и ответил:

- Ты откладываешь секс, ты объяснял, почему хочешь подождать, но тебе не может быть так легко терпеть. Ты мог бы заняться со мной сексом и сказать, что это не считается, и я бы согласился, но ты этого не делаешь. Ты даже не всегда пользуешься возможностью получить удовольствие, когда она есть, всего пару раз, а в остальные ты просто уходил или отпускал меня, если это был не конец свидания. Ты хочешь, я чувствую и вижу это каждый раз, когда мы вместе, но тебе как будто не очень надо. Так быть не может. Логично, что ты где-то добираешь, чтобы держаться со мной.

- Так ты объясняешь мою выдержку? – усмехнулся Оскар.

- Я просто не вижу другого объяснения.

Том старался показать, что нормально относится к связям Оскара «для здоровья», готов принять такой вариант. Старался верить в это и на данный момент даже верил, что сможет спокойно жить со знанием, что Оскар где-то там с кем-то там занимается ничего не значащим сексом.

- А оно есть, - заметил Шулейман и раскрыл интригу. – Я мастурбирую. Всё элементарно.

Том дважды моргнул, непонимающе нахмурился:

- В смысле?

- У слова «мастурбация» есть какой-то другой смысл? – Оскар вновь усмехнулся, его забавляла реакция Тома, подчёркнутая выражением богатого на мимику лица. – Нет, только один, прямой. Не делай такие глаза, ты знаешь это слово.

- Знаю, - Том кивнул немного скомкано. – Но взрослые ведь этим не занимаются.

- Да? Просвети-ка, когда установили возрастную границу, после которой запрещено заниматься самоудовлетворением.

- Не запрещено, нет, но… Это для детей, подростков. Зачем взрослым делать это, если можно заняться сексом?

- Открою тебе секрет – далеко не все взрослые имеют возможность заняться сексом в любой момент, когда возникнет желание. Например, как ты сейчас.

Том продолжал не понимать Оскара, убрал за ухо прядь волос, сказал:

- Но возможность-то есть, можно дождаться своего партнёра и получить удовольствие с ним или найти одноразового или постоянного, если партнёра нет. Зачем самому?

- Ты странно рассуждаешь. Не строй из себя невинность, как будто сам никогда не дрочил, - фыркнул Шулейман.

- Я никогда, - не уйдя от ответа, Том наконец-то признался.

Пришёл черёд Оскара не понимать:

- В смысле никогда? – переспросил он.

- Я этим не занимаюсь, - Том пожал плечами, не видя в своей правде ничего необычного. – Я пробовал дважды, первый раз в девятнадцать лет, но тогда я не смог прикоснуться к себе дальше бедра, а второй во время нашего спора, но тогда ты зашёл и запретил мне продолжать, если я не сдамся, и я… тоже не закончил. Больше я этого не делал.

- Ты серьёзно?

Том подтвердил, и Шулейман выдал ёмкий мат, прежде чем произнести:

- Прямо ни разу? То есть после развода ты не только никому не разрешал к себе прикасаться, но и сам себя не трогал?– он ощущал то ли изумление, то ли ужас, то ли жгучий интерес исследователя, обнаружившего занятный материал. Всё в одном. – Всё это время ты кончал только со мной и один раз с тем парнем на пляже? А что ты делал, когда я тебя заведённым оставлял?

- Ничего, - Том пожал плечами. – Ждал.

- Невероятно! – воскликнул Оскар. – Почему? – он искренне не понимал, не мог поверить, что Том до сих пор такой странно-особенный. – Ты же знаешь, как это делается? В Париже я видел, как ты дрочил и кончил.

- Тогда я был с тобой.

- И? – вопросил Шулейман, вперив в Тома удивлённо-испытывающий взгляд. – Какая разница?

- Когда с партнёром, можно. А наедине с собой… Это как-то обезличено, бессмысленно, - как мог, объяснял Том. – По-моему, это неправильно – делать во взрослом возрасте то, чем занимаются в подростковые годы, но чего я не делал. Я лучше подожду.

Неправильно. Неправильно, мать вашу! От его рассуждений Шулейман был в праведном шоке. Логика Тома шикарна – не удовлетворялся рукой в юности, не надо и начинать.

- Ждёшь, когда яйца до колен отвиснут под собственной тяжестью? – усмехнулся Оскар. – У тебя, должно быть, они уже до нечеловеческих размеров распухли и гудят.

Том машинально сжал бёдра. Ничего такого он не замечал и не ощущал, кроме требовательной тяжести непосредственно в моменты возбуждения.

- Хотя нет, - продолжал Шулейман, - я видел, размер не изменился. Ты, наверное, каждое утро в мокрых трусах просыпаешься?

- Ты о…?

- О поллюциях, - максимально прямо ответил Оскар. – Непроизвольное семяизвержение во сне.

- Нет… - Том смутился, начиная понимать, что это он неправильный. – Со мной такого никогда не случалось. Когда я просыпался с… возбуждённым, то открывал глаза раньше разрядки.

- Ни секса, ни мастурбации, ни поллюций, - подытожил Шулейман. – Бедное ты, несчастное недоразумение, всё у тебя не как у людей. Теперь я понимаю, почему ты так остервенело жаждешь ласки. Это ж умом двинуться можно – постоянно возбуждаться и не кончать. Официант, счёт, - он махнул парню в униформе, - и поскорее.

- Мы уже уходим? – Том удивился, ужин же в разгаре.

- В другой раз насладимся неспешным ужином. Сейчас надо срочно спасать твои тестикулы от переполнения, - Оскар выдернул из рук официанта счёт-книжку, не обращая на него самого никакого внимания. – Между прочим, полное воздержание при наличии желания не только на психологическом благополучии плохо сказывается, но и на физическом сексуальном здоровье, а я уверен, что ты будешь жёстко загоняться, если у тебя перестанет стоять. Я допустил конкретный пробел в твоём сексуальном воспитании…

Благоразумно изображая глухоту к тому, что не для его ушей, официант порадовался чаевым, которые Шулейман всегда оставлял более чем щедрые, и удалился с оплаченным счётом, не удостоившись и взгляда в свою сторону, что его ничуть не оскорбило. Несмотря на скверный нрав и риски попасть в немилость самому и подставить заведение, за обслуживание столика Шулеймана велась серьёзная конкуренция в местах, где его знали, именно по причине его щедрости, в удачные дни на чай официант мог получить от него месячную зарплату, а то и больше. Любой каприз за ваши деньги, как известно, хоть смотри как на пустое место, хоть оскорбляй, хоть за попу хватай.

Том не нашёл причины отказаться от предложения Оскара и не искал, переключив всё внимание с ужина, в котором поставлена точка, на обещанное продолжение вечера.

- Бутылку вина принесите, - велел Шулейман другому, проходившему мимо официанту и ухмыльнулся Тому. – Может, тебе понадобится расслабиться.

Том смутился, потупил взгляд, стоя у столика, из-за которого они встали, но ничего не сказал.

- Это не вино, а гадость, - возмутился Оскар, сунув принесённую бутылку обратно испуганному официанту, и назвал достойный, по его мнению, напиток.

- Прошу прощения, - проговорил официант. – Сейчас поменяю.

За вино Шулейман расплатился сразу, и они направились к машине и поехали к Тому домой. В квартире Том не успел ничего сказать, Шулейман распорядился:

- Иди в душ.

Обоснованная просьба, поскольку сегодня Оскар забрал его в шесть, с конечной точки рабочего маршрута. Том до сих пор наивно называл приказы Оскара просьбами и, согласно кивнув, отправился в ванную, разделся и переступил порог душевой кабины, притворив за собой дверцу. Включил воду, сначала поставляя под струи руки. Чтобы прийти в спальню к Оскару чистым и свежим, чтобы… что-то. Оставалось загадкой, что Оскар ему уготовил, он ничем не намекнул. Том не рассчитывал на секс, едва ли Оскар настолько проникся его бестолковостью и порождёнными ею муками, что решил скосить оговоренный срок, но он явно задумал что-то интимное.

Придумать, что же его ждёт, Том не успел, как и вымыться, только ополоснулся. Дверца душевой кабины тихо открылась, Оскар, тоже полностью обнажённый, зашёл внутрь и встал у Тома за спиной, взял за напрягшиеся плечи. Том мог вести себя весьма раскованно в спальне и других местах, но в ванной не получалось. Потому что ванная комната – интимное место, в душе выполняются гигиенические процедуры, которые только в рекламе и кино выглядят красиво. В душе ты обнажённый в большем смысле, чем просто без одежды, и это заставляло Тома напрягаться, поднять острые плечи в непроизвольном защитном жесте.

Может быть, всё-таки секс? Здесь?.. Впервые за долгое время Том не был уверен, что готов немедленно. Даже мелькнула мысль: попросить Оскара не здесь.

- Помылся уже? – вопрос сзади.

Том отрицательно покачал головой:

- Нет.

- Дай, - Шулейман протянул вперёд руку.

Взяв с полки мочалку, Том вложил её в ладонь Оскара. Вылив на мочалку геля для душа, Шулейман положил руку Тому на плечо, вдавил пальцы в жёсткие, натянутые мышцы, что принесло Тому двойственные ощущения - приятно от принудительного расслабления мускулатуры и одновременно странно, отчасти сопротивление шло воздействию, потому что его тело подчиняется не ему.

Помассировав мышцы, Шулейман усмехнулся Тому в затылок:

- Чего ты такой напряжённый, как будто я тебя насиловать собрался, а ты не хочешь?

От его слов Том фыркнул, опустил расслабившиеся плечи. Юмор Оскара обладает двумя вариантами воздействия – либо напрягает, либо разряжает обстановку, потому что невозможно продолжать дуться, бояться, зажиматься, когда он говорит какие-то такие вещи.

- А что собираешься? – спросил Том.

- Помочь тебе помыться.

Том не сказал, что может сам, Оскар знает, что он в состоянии помыться, и, раз решил ему помочь, значит, так надо. Том доверял ему безоговорочно, заново привыкал доверять и уже бесповоротно. Облив Тома водой, Шулейман отвёл с его шеи прилипшие завитки мокрых волос, задев сгибом пальца выпирающий позвонок – Том опять опустил голову. Добавил ещё геля и на пробу провёл мочалкой по его спине выше лопаток, покрывая кожу пеной. От прикосновения Том вздрогнул, свёл лопатки, снова напрягаясь. Оскар надавил на его плечо, опуская силой:

- Расслабься.

Том старался, прислушивался к своим ощущениям, к шершавому скольжению мочалки по коже и со временем расслабился. Хоть и неловко, но приятно, особенно, когда Оскар подключил вторую руку, водил ладонью по скользкой от мыла коже, ненавязчиво массировал. Он продавливающим движением проводил по позвоночнику вниз и лёгким, щекотным – вверх. Том поводил лопатками, дышал чаще. Шулейман снова брал его за плечо, призывая стоять на месте. Том не оборачивался.

Закончив со спиной и руками, Шулейман завёл руку Тому вперёд, начиная мылить грудную клетку. Том вздрагивал, когда то мочалка, то ладонь Оскара задевали предательски отвердевшие соски, закусывал губы, послушно стоя смирно. Потом живот, бока, где ходили рёбра, при каждом вдохе натягивая кожу. Намылив весь его перед, Шулейман провёл ладонями по торсу Тома, закручивающимися движениями размазывал пену. И обратно назад, на спину, вниз по пояснице, мочалкой по ягодицам и следом ладонью. Том прикусил губу.

Мокрые пальцы Оскара скользнули меж ягодиц, провели там, и у Тома дыхание сбилось, запнулось, глаза распахнулись. Приятно, очень приятно, до блаженствующей дрожи, хочется попросить не останавливаться, касаться его ещё там, ниже копчика, где изголодался по вниманию. С другой стороны, это стыдно, Оскар же по факту моет его там, словно сам не в состоянии подмыться. Том опустил голову. Шулейман ополоснул его шею от пены и прижался губами к загривку, провёл пальцами внизу, намеренно задержавшись на сфинктере, сократившемся от прикосновения. Слегка, едва ощутимо надавил кончиком пальца в центр. И не дав Тому опомниться от этих ощущений, опустил руку ниже, между ног, побудив Тома расставить их шире, ладонью по промежности. Повторил то же самое мочалкой – Том хихикнул, дёрнулся, подогнул правую ногу, закрывая уязвимую зону.

Оскар шикнул на него, сказал встать нормально. Ещё раз прошёлся по спине Тома, ягодицам и между ними, по груди и животу, прижавшись сзади, целуя в изгиб ушной раковины и висок. Том млел в его руках, улыбаясь уголками губ, прикрыв глаза, перестал ждать и гадать, что же дальше, поскольку уже сейчас было хорошо. Шулейман провёл мочалкой по его лобку, проверяя реакцию – не щекотно, по крайней мере, Том не задёргался, только замер. Отложив на полку истекающую пеной мочалку, он взял член Тома в ладонь, оттянул крайнюю плоть и, сполоснув водой, обвёл головку большим пальцем по нижнему краю. Том дёрнулся, врезался в него, вцепился в предплечье. Сердце в груди паниковало и заходилось. Слишком, это слишком.

Шулейман снова успокаивающе шикнул ему на ухо, перехватил левой рукой поперёк живота, продолжая ласкать правой. Спросил:

- У меня вопрос. Как ты осуществлял интимную гигиену до объединения, когда не мог к себе прикасаться?

Том опустил голову, чувствуя, как полыхает лицо. Только Оскар может сказать в интимный момент что-то такое, не относящееся к происходящему, что заставит сгорать от смущения.

- Я старался помыться как можно быстрее, - скомкано проговорил Том. – А когда было совсем плохо, то… просто ополаскивался.

Смущение захлестнуло с новой силой, поскольку он фактически признался, что далеко не каждый раз мылся нормально, не мыл как раз то место, за которое его сейчас держит Оскар. Том зажмурил глаза.

- Удивительно, что ты не обзавёлся какой-нибудь инфекцией, - хмыкнул Шулейман. – Хотя бы сейчас ты всё моешь как надо? Ты вообще в курсе, что необрезанным мужчинам обязательно каждый день отодвигать крайнюю плоть и смывать смегму, чтобы не обзавестись воспалением? Тебя Феликс учил правилам гигиены?

- Оскар!

Не выдержав переизбытка концентрации стыда и смущения, Том крикнул, взвился, вырываясь. Шулейман удержал его, прижал, основательнее обхватил внизу.

- Да ладно, - усмешка над ухом, губами задев хрящик, - я давненько близко имею с тобой дело, я бы заметил, будь у тебя патологические проблемы с интимной гигиеной. Или унюхал.

Том вновь зажмурился. Как Оскар это делает?! Одновременно ведёт к пику возбуждения и низвергает в пропасть смущения от того, что возбуждению никак не способствует. Том предпринял вторую попытку высвободиться, опять провальную. Крепче прижав его спиной к своей груди, Шулейман повернул голову Тома вбок и развязно, грубовато поцеловал, переключая его с протеста. Сильнее сжал пальцы, уже конкретно двигая рукой по его члену, принял в рот стон.

Шулейман останавливался, не доводя Тома до оргазма, и снова гладил по плечам, спине, животу. Раз пять, не меньше. До тех пор, пока Том не начал дрожать и отзывчиво извиваться в такт прикосновениям, тянясь алчущим телом за его ладонями. На новом круге Оскар не остановился. Том выгнулся, жмуря глаза, запрокинул голову Оскару на плечо, принимая поцелуй в выгнутое горло, подстёгивающий, продлевающий удовольствие, пока он судорожно выплёскивался горячим семенем. Шулейман не остановился, пока член Тома, не успевший обмякнуть, вновь не обрёл полную твёрдость, тогда разжал пальцы, целовал в шею, плечи и губы, оглаживал торс и бёдра, дразня опускал ладонь к паху и цеплялся пальцами за острые бедренные косточки. Последнее собственная блажь.

Трижды. Три оргазма подряд за… Том понятия не имел, сколько времени прошло. Но с учётом того, что Оскар не просто помогал ему кончить, а искусно мучил, снова и снова распаляя и отодвигая разрядку, вряд ли десять минут. Мелко содрогаясь в отголосках третьего оргазма, который прокатился по телу волной, ударив гулом в уши, Том закрыл глаза и откинул голову Оскару на плечо. Тело наконец-то насытилось, теперь в нём разлилось абсолютное, бездумное расслабление, дарующее ощущение тепла и лёгкости. Но держался на ногах Том самостоятельно, лишь опирался спиной о грудь Оскара, дыша глубоко.

- Пойдём.

Перекрыв воду, Шулейман открыл дверцу, вышел из кабинки и подал Тому руку. Не имея сил мыслить, Том вложил руку в его ладонь и, пошатнувшись, ступил на кафельный пол. Оскар накинул на его плечи большое, нагретое сушилкой полотенце, вытирая от капель воды. Том не мешал, получая ещё больше удовольствия от того, что ему не только хорошо сделали, но и заботятся после.

Укутав уже сухого Тома в полотенце, Шулейман повёл его в спальню, придерживая за плечи. Убрав полотенце, Оскар бросил его на стул и подтолкнул Тома на кровать. Том послушно забрался на постель, видя, что и Оскар делает то же самое, но отвернулся от него, ложась на бок, согнул ноги. Ничего не меняется. Каков эгоист мелкий, получил удовольствие – и на боковую. Причём не специально, само собой у него так получается.

- Мы не закончили, - ухмыльнувшись, Шулейман подтянул Тома к себе.

Том не сопротивлялся. Что с ним, разморенным, лежащим на боку, делать? Есть идейка, более привлекательная, чем взаимная мастурбация. Том приподнялся, оглянулся через плечо. Оскар уложил его обратно:

- Лежи.

Выдвинув верхний ящик тумбочки – запомнил, откуда Том доставал смазку, - Шулейман нашарил флакон. Выдавил гель на пальцы и протолкнул их Тому между ног, смазывая бёдра и промежность. Нравилась ему данная разновидность непроникающего секса, давно же задумывался о ней, но когда в доступе был обычный секс, на меньшее размениваться не получалось, а сейчас самое время. Оскар ещё ближе подтянул к себе Тома, провёл пальцами по спине сверху вниз.

- Что мне делать? – спросил Том.

- Надеюсь, вопрос касается настоящего момента, а не всей жизни, - усмехнулся Шулейман, устраиваясь позади него, и ответил на вопрос: – Как минимум не мешай.

Взяв Тома за бедро, Оскар вставил член ему между ног, начиная двигаться, поцеловал в позвонок в основании шеи. Том закусил губы, потому что приятно, волнующе головкой и стволом по промежности, задевая мошонку при толчках вперёд. Так странно… секс без секса, рождающий чувство нехватания члена внутри, чтобы ощущать толчки не одним участком тела, а всем нутром. Оскар руками, губами по его телу, ускоряясь.

Том повернул голову, пряча лицо в подушке, когда понял, что снова возбуждён. Шулейман заметил это полуминутой позже, проведя ладонью по его животу и задев член.

- И снова здравствуй, - усмехнулся Оскар. – На рекорд идёшь.

Обычно предел Тома – три раза подряд. После второго он начинает скулить, вырываться и просить больше не трогать, а если не послушаться и довести его до третьего подряд, то вовсе превращается в безвольную, стремящуюся впасть в сон массу, которая уже ни на что не способна. Занимательно, очень занимательно, что сегодня ситуация иная. Всего лишь надо Тома хорошенько протомить, чтобы в его организме активировались бо́льшие возможности. Как страстный до экспериментов исследователь Оскар не мог обделить реакцию Тома вниманием.

Том смутился себя, но что он мог с собой поделать? А Оскар озвучил свои мысли:

- Интересно, какой у тебя предел, после которого уже не сможешь возбудиться и кончить? Сколько раз? Так, давай-ка придумаем, как нам лечь, чтобы обоим было хорошо.

Просто подрочить Тому – было, скучно, надо что-то новое. Шулейман развернул его к себе лицом, скользнул пальцами по груди и животу, с увлечённым блеском в глазах прикидывая, что же ему с Томом сделать.

- Иди сюда, - Оскар положил ладонь Тому на ягодицу, потянул к себе. – Положи ногу, - закинул его ногу себе на бедро.

Сам тоже придвинулся ближе, чтобы они соприкоснулись животами и бёдрами. Сплелись ногами. Том тяжело дышал, грудь высоко вздымалась, когда он несмело положил руку Оскару на плечо, зацепился пальцами, чувствуя контакт внизу. Шулейман взял его за задницу, прижимая к себе, и одновременно толкнулся, вжимаясь в пах, проскользнув членом по члену. Тесно, жарко и в то же время мало. В голове Тома конвульсивно бился оголённый проводок: «Мало».

Запрокидывая голову, Том горячо, судорожно вздыхал и сам совсем не двигался, лишь усилиями Оскара оказываясь прижатым к нему раз за разом. В голове темнело и вспыхивало, руки не находили покоя, а внизу пульсировало и текло, будто и не было трёх предыдущих разрядок, и всё равно мало. Недостаточно немного. Совсем-совсем немножко…

- Можешь меня потрогать? – сбитым голосом попросил Том, открыв помутнённые глаза с огромными зрачками.

- Где тебя потрогать? – Шулейман усмехнулся и, опустив руку между их телами, пробежался пальцами по члену Тома. – Здесь? Или здесь? – спросил лукаво, с ухмылкой, просунув кисть Тому между ног, коснулся подушечкой указательного пальца сфинктера.

- Да, здесь, - наступив на горло съедающему стыду, подтвердил Том на грани шёпота, в котором таился крик.

Да, да, да! Там ему нужно.

Шулейман обвёл ободок его ануса уже двумя пальцами, недавил, не проникая внутрь. Спросил:

- Ты чистый?

- Я не… Я…

Спрятав взгляд, Том не смог выговорить, что по большой нужде ходил в туалет сегодня, но специальных очистительных процедур не проводил, поскольку не предполагал, что их эффект понадобится. Оскар его понял, сплюнул на пальцы и вновь завёл их Тому между ягодиц, смазал снаружи, поглаживая чувствительное колечко, и ввёл один палец внутрь – не резко, но уверенно, до конца одним движением. Том порывисто прогнулся в пояснице, чувствуя первый дискомфорт в рефлекторно сжавшихся мышцах. Уронил голову Оскару на плечо, уткнулся носом ему в шею, теряя силы под натиском эмоций, кричащих, что его желания неправильны, не должен заявлять о них, которым не подчинялся.

Недолго подготовив его одним пальцем, Шулейман добавил второй, воткнул в тело на всю длину, прокручивал, пробуя разные углы. Оскар трахал его пальцами. Именно так. Эта хлёстко-откровенная правда стучала у Тома в мозгу, обжигая, и он смущался всё меньше по мере того, как тело затапливало удовольствие от стимуляции, к которой не требовалось никаких дополнений. Том гнулся в пояснице, насаживался на длинные сильные пальцы.

Забывая о себе, Шулейман наблюдал игру чувств на лице Тома, и возобновлял движения, дёргал его на себя, ударяя бёдрами. Целовал в шею, плечи и лицо, царапал зубами, прикусывал. Том скрёб пальцами по его лопаткам. Кончил Оскар первым, он же ещё с душа возбуждение копил. Но не оставил Тома, не остановился ни на секунду, продлевая таким образом и своё наслаждение тоже, что привело к тому, что не успевший обмякнуть член вновь отвердел в готовности к продолжению.

Том кончил с коротким, срывающимся криком и не переставал загнанно дышать ртом, даже когда пик ощущений сгладился, перестав колотить тело, перешёл в плато. Мутным взглядом посмотрел вниз, без мыслей, на уровне примитивного узнавания отмечая возбуждение Оскара. Выбравшись из его объятий, Том перевернулся, встал на четвереньки на середине кровати и опустился на неё грудью, широко расставив колени. Спиной к Оскару, предлагая себя максимально понятно и откровенно, бесстыдно. Мол, я готов на всё, делай со мной, что хочешь, я и сам этого хочу. Не имел сил ни думать, ни что-то делать, потому без слов предлагал Оскару воспользоваться им для своего удовольствия, в чём уже не мог помочь ему активно.

Какая заманчивая картина: разведённые стройные гладкие ноги, всё ещё яркая от прилива крови промежность и виднеющаяся между ног мошонка, призывно вздёрнутая задница и маленькая, покрасневшая и припухшая после его пальцев дырочка между ягодиц. Сложно удержаться перед таким приглашением. Оскар аж облизнулся и поднялся, вставая позади Тома на колени, огладил ладонями его бёдра, примеряясь. Взяв свой член пальцами, Шулейман провёл головкой между ягодиц Тома, добавляя влажного блеска естественной смазки на открытую кожу, ткнулся в колечко сфинктера, сомкнутое, потому не имелось возможности проникнуть без усилий. И затем запустил пальцы Тому в волосы на затылке, сжал в кулаке, дёрнул, вынуждая его выпрямиться, тоже встать на колени и сильно прогнуться в спине.

- Я бы даже согласился, - сказал Шулейман, прижавшись щекой к щеке Тома. – Но у меня нет с собой презервативов, и я не уверен, что у тебя нет сифилиса. Ты ведь ещё не сдал второй блок анализов.

Том мысленно взвыл от досады: у него тоже не было презервативов. Ту пачку, которая осталась после провальной попытки переспать с Себастьяном, он однажды оставил на тумбочке, решая, выбрасывать или нет, а когда вернулся с работы, увидел разметанные по спальне клочки картона, фольги да латекса – щенок постарался и, похоже, половину съел, что никак не отразилось на его самочувствии.

Потому продолжили в том же духе – член между бёдер и мощные, ожесточённые движения, от которых Том сотрясался, но не падал благодаря рукам Оскара, который продолжал держать его за волосы, а потом перехватил поперёк груди. Понимание собственного возбуждения пришло с удивлённой, замученной мыслью: опять? Сколько можно? Сколько он может хотеть? Шулейман бархатно усмехнулся у Тома над ухом, сказав что-то о его ненасытности, поцеловал в скулу и обхватил его пальцами, часто двигая кистью намеренно не в такт движениям своих бёдер.

К пятому оргазму у Тома не осталось не только сил, но и физических возможностей. При его обычной обильности сейчас выплеснулось всего пара капель, и тело обмякло, полностью полагаясь на Оскара. Глаза закрылись. Том не отключился, но не мог заставить себя пошевелить и одним пальцем. Просто очень, очень хорошо. Удовлетворённость до дна, чрезмерная даже.

Шулейман сдвинулся в сторону, позволяя Тому упасть, и подпихнул его к подушке, а сам потянулся за сигаретами и зажигалкой в кармане джинсов, которые, как и рубашку, оставил здесь перед тем, как присоединиться к Тому ванной. Неумолимо морила сонливость, но Том приоткрыл глаза и смотрел, как Оскар курит, сидя на краю кровати. По-прежнему голый, не посчитавший нужным чем-то прикрыться. Дойти до окна и открыть его он тоже не считал нужным, потому дым наполнял комнату, а пепел невесомыми хлопьями падал на пол.

- Я не пойду за пепельницей, - сообщил Том слабым, сонным голосом.

- Не беспокойся, я уже приметил в качестве пепельницы вон тот горшок, - прищурив один глаз, Шулейман указал на цветок в углу ближнего подоконника безымянным пальцем руки, которой держал сигарету.

Вздохнув без тени настоящей обиды, Том всё-таки заставил себя встать. На подоконнике второго окна стояла кружка с засохшей кофейной гущей на дне, которую забыл здесь утром, торопясь на смену. Том подал её Оскару, заодно и окно открыл и вернулся в постель. Докурив, Шулейман поставил пепельницу с окурком на тумбочку и тоже лёг. Тома хватило на то, чтобы поднять руку и погладить Оскара по шее, нежно перебрать пальцами короткие волосы на его затылке, после чего темнота незаметно утянула за грань яви. Засыпал он удовлетворённый и счастливый, как и Шулейман.

Проснувшись среди ночи, Том испытал сдавившее чувство в груди от мысли, что остался один, что Оскар ушёл, не став его будить. Сел, осмотрелся и, наткнувшись взглядом на смягчённый темнотой силуэт рядом, успокоился, ощутил тепло внутри. Том улыбнулся уголками губ, преисполненный нежностью и тихим счастьем от того, что Оскар остался, лёг обратно. Но вспомнил о необходимости посетить уборную, которая и разбудила, и вынужденно выбрался из-под одеяла. Вернувшись в спальню, он лёг к Оскару и смежил веки, позволяя себе спать спокойно.

Утром Том проснулся раньше и не спешил вставать, хотя хотел приготовить завтрак для двоих, может, прямо в кровать его принести. Лежал неподвижно, чтобы не разбудить, и смотрел на Оскара, разглядывал, обводил черты взглядом с затаённым любопытством, которое не утолил десяток лет знакомства.

- Ты опять смотришь.

Том едва не вздрогнул от неожиданности, когда якобы спящий Оскар заговорил. Он проснулся с минуту назад и безошибочно чувствовал на себе взгляд. И открыл глаза, посмотрел прямо на Тома.

- Не надоело тебе пялиться на меня спящего? – поинтересовался Шулейман, впрочем, вопрос был риторическим.

- Почему тебе не нравится? – Том любопытно изломил брови.

- Потому что это будит и раздражает. Уверен, ты от подобного пробуждения перепугался бы до икоты. Если будешь продолжать, я проведу такой эксперимент.

- Мне было бы приятно, если бы ты смотрел, как я сплю, - возразил Том.

Это же вправду приятно, по его мнению, поскольку означает, что тебя любят, к тебе испытывают большую-большую нежность и налюбоваться не могут.

- Это ты сейчас так говоришь, а среди ночи заорёшь, - фыркнул Шулейман и сел.

- Не надо среди ночи, лучше утром, когда будет светло, - попросил Том, полагая, что в темноте на самом деле может испугаться в первую секунду.

- Не указывай мне, как проводить эксперимент. Просто не делай так, если не хочешь нарваться на ответку, сколько раз я тебе говорил.

- Хорошо, не буду, - нехотя согласился Том, потупив взгляд.

Но оба понимали, что его послушание едва ли продлится долго, поскольку прошли десять лет с первого прецедента, а он продолжал нарушать запрет.

- Пойду в душ, - сказал Том, перебираясь к краю кровати, обернулся к Оскару, сквозя чутким вниманием, настроенным на его персону. – Ты ещё полежишь?

Шулейман угукнул, кивнув, и потянулся к пачке, заваливаясь обратно на подушку с сигаретой в зубах. Помывшись меньше, чем за десять минут, Том зашёл в спальню, поправил волосы, намокшие на концах и у лица. Испытывал лёгкое смятение, поскольку здесь его территория, он вроде как хозяин и должен руководить, и он очень не хотел, чтобы это утро, выросшее из вчерашнего вечера, заканчивалось.

- Пойду я, - Оскар откинул одеяло, вставая с кровати.

Том вздрогнул, будто не ожидал, что Оскар может уйти, и очнулся от его слов, отбрасывая замедляющую неловкость. Предложил с яркими надеющимися, просящими нотами:

- Останься на завтрак. Я приготовлю что-нибудь на двоих. Пожалуйста, - добавил через короткую паузу и замолчал, глядя на Оскара в ожидании ответа.

Подумав, Шулейман согласился:

- Ладно. Я соскучился по домашней еде, которую для меня готовят не за деньги, - он ухмыльнулся, с прищуром взглянув на Тома. – Но мне надо позвонить. Иди на кухню, я приду.

Просияв счастливой улыбкой, Том поспешил сделать, как он сказал. Придя на кухню с заходом в душ, Шулейман застал Тома у плиты, он пританцовывал в такт музыке в голове. Усмехнувшись под нос этой прелестно домашней забавной картине, Оскар сел за стол и сказал:

- Запомни на будущее – дома стоит иметь запасную зубную щётку на случай, если кто-то незапланированно останется у тебя на ночь. Я как-то не привык чистить зубы после обеда.

- Ты мог бы взять мою, - Том мельком обернулся через плечо.

- Я сделаю вид, что не слышал этого. А ты сделай вид, что пошутил и не считаешь нормальным использовать чужую щётку, - ответил Шулейман и сощурился ему в затылок. – Надеюсь, ты мою никогда не брал? В каких бы местах я ни пробовал тебя на вкус, делить с тобой зубную щётку я не согласен.

Том почувствовал себя неловко, смутился своей простоты. Знал же, что негигиенично пользоваться чужой зубной щёткой, но ему не пришло в голову вспомнить об этом теоретическом, болтающемся где-то в голове знании, прежде чем сказать.

- Не брал. Ты же мне сразу выделил зубную щётку, когда я поселился у тебя, а потом у меня мозгов прибавилось, - пробормотал Том, лопаткой аккуратно размазывая не свернувшееся яйцо, чтобы всё пропеклось.

И вновь оглянулся, сказал виновато:

- Извини, у меня небольшой выбор продуктов, ничего изысканного не получится. В последнее время я дома только завтракаю, поэтому не покупаю что-то особенное. Будет омлет.

- Ничего страшного, главное, не сожги. Мне по горло хватило подгоревшей пищи.

Около минуты Том смотрел на поверхность омлета с вялеными томатами, на которые подсел весной и с тех пор всегда имел в холодильнике упаковку. И серьёзно спросил:

- Оскар, почему ты меня не выгнал? Мне не верится, что ты тот, кто будет терпеть некомпетентность прислуги.

- Я и не терпел, за любое нарушение правил, общих или моих личных, прислуга шла вон, - подтвердил Шулейман. – Почему я тебя терпел? Жалел тебя, мне было скучно и интересно, что из этого получится, уже тогда я бессознательно проникся к тебе симпатией. Один из этих вариантов, или все вместе, или вообще другая причина. Чёрт его знает, - он пожал плечами. – На самом деле, я до сих пор понятия не имею, почему не выгнал тебя и почему изначально к себе позвал. Как бы благотворительностью я никогда не занимался, обиженных жизнью не жалел и не жалею, но поступил так, как поступил.

- Ты совсем-совсем меня не жалел? – Том оглянулся, улыбнулся тонко, с хитро-озорными искорками в глазах.

Невозможно же было не жалеть его, вчерашнего ребёнка, едва переступившего порог совершеннолетия, испуганного, наивного, хрупкого, с большими глазами, в которых затаённая, застывшая надежда и вера, что его не обидят. Вспоминая того юношу, Том думал, что он крайне очарователен и мил.

- Совсем, - ответил Оскар. – Часто ты меня жутко раздражал, ты же был сущим недоразумением, ещё и надоедливый и нытик. Но и это почему-то не подвигло меня выставить тебя за дверь.

Выключив плиту, Том разложил завтрак по двум тарелкам, поставил их на стол и сел напротив Оскара, беря вилку. Ситуативная беседа перешла в молчание, наполненное лишь жеванием, и оно напрягало Тома, чего не было с момента, когда решил покончить с их отношениями. Его вновь обуяли сомнения, что недостаточно интересный, неполноценный собеседник в сравнении с остальными, кто окружает Оскара, даже поговорить с ним не о чем, чтобы не замолкать.

Хмуря брови во внутренней неуверенности, глядя в тарелку, Том спросил:

- Оскар, тебе не скучно со мной?

- Нет, иногда даже чересчур не скучно.

- Правда? – Том с надеждой посмотрел на Оскара, не сознавая того, напрашивался на подтверждение, что всё в порядке, он достойный.

- Началось? – Шулейман тоже прямо глянул на него. – Ты бы хоть подождал, пока наши отношения перейдут в стадию рутины.

Том открыл рот, но Оскар не дал сказать, поднял ладонь, останавливая его, и продолжил:

- Будь ты мне не нужен, я бы уехал на следующий день после нашей встречи в Париже, не бегал за тобой летом и в сентябре и сейчас не развлекал тебя свиданиями, не остался бы на ночь. Постарайся понять и запомнить, чтобы мне не пришлось повторять. Когда меня что-то не устраивает, я об этом говорю. Если этого не происходит, значит, всё в порядке. Дошло?

Том кивнул: дошло. Понял, постарается запомнить. Только надеяться на это не приходилось, через год или два месяца его снова дёрнут сомнения, и лучше говорить о них, чем молчать, желая казаться более нормальным, чем есть. Оскар это тоже понимал – с Томом просто не будет. Никогда. Но то, что Том такой сложный, склонный впадать в уныние по любому случайному поводу, ему тоже нравилось, пускай и раздражало. Парадокс, как и всё его отношение к Тому, начиная с самого начала.

- Ты не сварил кофе, - напомнил Шулейман.

- Точно, прости.

Запихнув в рот кусочек омлета, Том встал из-за стола и включил кофе-машину, которой пользовался всего пару раз, себе он кофе заваривал в чашке, когда пил по утрам, но полагал, что Оскар не оценит кофейную гущу на зубах. Оскар не просил, что важно и на что Том не обращал внимания, спустя годы после того, как Том на него работал, он по-прежнему говорил так, словно варить ему кофе является обязанностью Тома. Впрочем, будь на месте Тома кто угодно другой, Шулейман вёл бы себя точно так же, барские замашки не вытравить. Себе Том тоже кофе сварил, долил в чашку молока и принёс обе к столу.

- Я встретился с мамой, - между делом поделился Шулейман шокирующей новостью.

Перестав жевать, Том удивлённо посмотрел на него и, проглотив, что было во рту, спросил:

- Случайно встретились или…?

- Или. Воспользовался советом Джерри, он, конечно, та ещё сука, но иногда говорит реально умные вещи, в психологии он шарит, как бы я ни относился к данной науке. Так что я решил начать строить своё светлое будущее с разбора прошлого в числе прочего, вспомнил его слова, в прошлом году летом связался с мамой и предложил встретиться. Мы поговорили, она ответила на мои вопросы, объяснила, почему поступала так или иначе и вообще рассказала, чем для неё была семейная жизнь, что и подвигло её уйти. Я её понял и сказал, что не держу обиды, мама и не просила прощения.

Не просила, но приняла прощение, которое ей и не нужно, в этом вся эта женщина, промелькнуло в голове Тома в ответ на слова Оскара, оставившие неприятный отпечаток равнодушия и неспособности признать свою вину.

- И что, вы теперь общаетесь? – спросил Том с непонятной интонацией, напоминающей надежду на лучшее.

Простить ту ужасную бессердечную женщину, которая приходилась Оскару матерью, он не мог, но был готов порадоваться за Оскара, если он восстановил отношения с мамой и ему так лучше.

- А зачем? – произнёс Шулейман. – Мы чужие друг другу люди, если не считать кровное родство. Мы поговорили и разошлись обратно каждый в свою жизнь, но я предложил маме содержание и сказал, чтобы она обращалась ко мне, если возникнут какие-то проблемы.

- Что?! – воскликнул Том. – Ты не должен давать ей деньги и помогать! За какие заслуги?!

- Не волнуйся, - усмехнулся Оскар, - у меня денег на всех хватит. Могу себе позволить содержать не только одного тебя.

Том его позитива не разделял и не проникся, негодовал, полнясь клокочущей обидой за Оскара, в том числе за то, что он не понимает, что должен вычеркнуть мать из своей жизни, как она это сделала, и точно не оказывать ей материальную и ещё какую-то поддержку.

- Я подумал, это будет честно – после развода мама ничего не получила, даже драгоценности свои, шубы и большую часть вещей не забрала, - продолжал Шулейман. – При всех своих возможностях папа из обиды ничего не дал ей, она ни на что и не претендовала. Теперь я восстановлю справедливость и дам маме то, что ей давно полагалось.

- За что? – повторил Том. – Ты сам сказал, что вы чужие друг другу люди.

- Просто так, - Шулейман вновь пожал плечами. – Потому что я могу себе это позволить. С тех пор, как мама вышла из бедности, то есть после знакомства с моим папой, её главной валютой была внешность в сочетании с незаурядной личностью, благодаря этому она снова и снова удачно устраивалась в жизни и ни в чём не нуждалась. Но она не молодеет, в случае необходимости пусть лучше обратится ко мне, чем столкнётся с тем, что красивая жизнь закончится и подвергнется унижению.

- Она пыталась тебя убить, - твёрдо сказал Том, глядя Оскару в глаза, пытаясь достучаться.

- Не пыталась. Я спросил маму о том случае, цитирую ответ: «Я рассчитывала, что ты на берегу побегаешь, не думала, что ты такой тупой и полезешь в океан».

- Серьёзно? Она ожидала большого ума и понимания от четырёхлетнего рёбенка? – Том с трудом удержался от восклицания.

Пожимая плечами, Оскар развёл руками:

- Я действительно был умным ребёнком. Но, как оказалось, не настолько, чтобы данный эпизод не произошёл.

Том покачал головой и вновь вперился в него взглядом:

- Она оставила тебя в торговом центре.

- И тот случай мама тоже объяснила, - кивнул Шулейман. – По её словам, я её ужасно утомил, и она знала, что охрана найдёт меня и приведёт обратно, потому она меня там оставила, чтобы немного отдохнуть.

- О да, это оправдание, - фыркнул Том. – В конце концов, она тебя и твоего отца бросила, она намеренно оставила тебя, шестилетнего мальчика, совсем одного дома и больше не появилась, не интересовалась твоей жизнью.

- Она оставила меня со вторым родителем, который меня хотел и мог обеспечить мне более чем достойную жизнь, - легко парировал Оскар. – Не мои слова, мамины, но я с ними согласен. По сути, в моей жизни мало что изменилось после её ухода, пока папа не начал творить дичь, у меня с мамой не было тех отношений, которые могли бы заставить меня страдать от её ухода. Как сказала мама, она бы не бросила меня, если бы для этого нужно было оставить меня на произвол судьбы на улице, или с отцом-алкоголем, малоимущим, ещё каким-то, с кем нормальной жизни не будет. Но, поскольку условия были совершенно иные, она выбрала себя и покончила с тем, что её тяготило, то бишь с семейной жизнью. Ты должен её понимать, тебе это знакомо, - он ухмыльнулся, лукаво взглянув на Тома.

От такого укола – справедливого и потому омерзительно неприятного – Том помрачнел, смотрел хмуро.

- Если бы все поступали так, как им хочется, в мире было бы куда больше счастливых людей и меньше алкоголиков и самоубийц, - говорил Шулейман. – Не могу осудить маму за здоровый эгоизм. Я даже благодарен ей за то, что она ушла, потому что в противном случае продолжалась бы никому, кроме папы, не нужная игра в семью, и я не стал бы тем, кто я есть, а мне нравится случившийся вариант моего «Я».

- А надо осуждать, - Том ни на секунду не проникся пониманием к мадам Шулейман. – Она даже не попыталась сделать вид, что сожалеет. То, что ты рассказываешь, не оправдывает её. Угнетала её семейная жизнь, понимаете ли! – он всплеснул руками и скрестил их на груди. – Да, я тоже не был готов к созданию семьи и наделал глупостей, но у нас с тобой не было детей.

- Считаешь, что наличие детей всё меняет? – поинтересовался Шулейман.

- Конечно! Взрослому тяжело переживать разрыв с тем, кого он любит, а ребёнок нуждается в родителе намного больше, - бескомпромиссно уверенно отвечал Том. – Если человек завёл ребёнка, то не имеет права от него отказаться, как бы ни было тяжело.

Какие интересные рассуждения. Неожиданные.

- Запомни свои слова, - сказал Оскар.

- Зачем? – не понял Том.

- Просто запомни.

- Хорошо, - согласился Том. – А ты бы понял, что твоя мама не заслуживает ничего хорошего.

- Может быть. Она уж точно не та, кого можно назвать эталонной родительницей, но я не вижу причин её ненавидеть. Что касается твоего категоричного настроя в её отношении – ты же простил свою маму, а она с тобой ещё хуже поступила: не поверила, посчитала сумасшедшим, опасным и хотела отправить в клинику.

Запрещённый приём – бить в больное место. Но нередко Тома только так можно осадить и заставить посмотреть на ситуацию под другим углом, а текущая тема Оскару уже надоела.

- Это другое, - Том качнул головой, по лицу видно, что удар в тяжёлые воспоминания возымел эффект. – Моя мама ошиблась один раз, и она сожалеет и раскаивается все последующие годы.

- Тот раз самый яркий, но не единственный. Все решения твоих родителей касательно тебя с того момента, когда они о тебе узнали, и до твоего побега, ошибочны. Кристиана я не осуждаю, потому что, во-первых, он мне нравится, во-вторых, как я понял, у тебя в семье мама главная, по крайней мере, была таковой, так что на ней ответственность за то, что жизнь в семье тебя довела до нервного срыва и едва не погубила.

Том мрачнел с каждым его словом, но Шулейман не останавливался, методично обличал его плавающую мораль:

- Насколько я знаю, твоя мама не рвётся наладить и поддерживать с тобой отношения. И тем не менее ты простил её за всё и заступаешься.

- Это из-за меня мы не сближаемся, - возразил Том, потому что такова правда, ему хватало того, что мама просто есть, а она не настаивала, не навязывалась, понимая, что с их историей нельзя взять и стать самыми близкими на свете людьми. – И, хоть я не держу обиды на маму, я ничего для неё не делал, а мог бы, я в семье самый обеспеченный, - заметил, возвращаясь к тому, с чего началось его возмущение – что Оскар помогает маме.

В свою очередь Шулейман напомнил:

- Ты купил родителям дом.

- Его ты купил.

- Идея была твоя, я её всего лишь оплатил.

- Всего лишь, - фыркнув, передразнил Том и снова скрестил руки на груди, положил ногу на ногу.

- Так что, продолжим разбор полётов, или согласишься, что мне решать, как относиться и поступать с мамой? Кстати, справедливости ради надо отметить, что от содержания она отказалась, у неё всё в порядке с финансами, но согласилась обращаться в случае необходимости.

- Хоть отказаться от денег совести хватило, - хмыкнул Том.

- Вопрос повторить? – Оскар приподнял брови.

Том вздохнул, опустил голову:

- Тебе решать, как относиться к маме. – И вскинул взгляд, добавил: - Но я её ненавижу и никогда не прощу за то, как она с тобой поступала.

Шулейман ухмыльнулся:

- Ты так бесишься, что мне всё больше хочется вас познакомить.

- Избавь от такого «удовольствия».

- Я подумаю.

Том убрал пустые тарелки в машинку, проверил холодильник и шкафчики в поисках чего-нибудь сладкого, что можно поставить к кофе, но нашёл только печенье, которое купил так давно, что предлагать его Оскару неприлично. Забыл об этой початой упаковке с погрызенной половинкой опробованного печенья, надо бы выбросить.

- Хочешь сладкого? – осведомился Шулейман, потягивая чёрный кофе.

- Нет. Может быть… - Том беззвучно вздохнул и, закрыв последний шкафчик, повернулся к Оскару. – К чаю или кофе принято предлагать что-то сладкое, а у меня ничего сносного нет.

Шулейман усмехнулся, поведя подбородком, сказал:

- Круто, что ты учишься социальным правилам, но надо ещё понимать, где какое уместно использовать. Я когда-нибудь предлагал тебе сладкое к кофе? Нет, ты сам брал, если хотел. Я тоже сам скажу, если захочу съесть какую-нибудь сладость.

- Как сложно, - Том улыбнулся, переводя ситуацию в шутку, - надо не только знать правила, но и разбираться в тонкостях их применения на практике.

- Очень сложно. Думаю, ты никогда не овладеешь данной наукой в полной мере.

Дёрнув бровью, Том беззлобно огрызнулся:

- Я не законченный тупица. Я знаю все правила, просто иногда волнуюсь и веду себя глупо или странно.

- Да, ты не тупой – ты особенный, - многозначительно кивнув, согласился Оскар, - с изюминкой, так сказать.

Том вернулся за стол, обнял ладонями чашку. Его кофе совсем остыл, поскольку изначально был не горячий благодаря немаленькой доле молока. Подогреть в микроволновой печи? Затянув с исполнением мысли, Том поводил пальцем по столу и спросил:

- Оскар, ты сказал, что разобрался с прошлым. С папой ты тоже выяснил отношения? – он осторожно поднял глаза, в которых дрожал искренний интерес.

Боялся, что спрашивает о том, о чём Оскар не готов говорить; что заденет рану, ведь отец его тоже допустил множество жестоких ошибок. Но на ошибки отца Том смотрел куда более терпимо, хотя и не понимал его, он знал Пальтиэля, в отличие от Хелл, и относился к нему хорошо и почтительно, потому не хотел наговорить на него словом или интонацией.

- Иным путём и медленнее, но да, процесс прояснения идёт, - ответил Шулейман. – Около года назад папа сам начал осознавать и признавать свои косяки в моём воспитании. Правда, от повторения некоторых ошибок его это не останавливает.

- Оскар, - голос Тома напряжённо дрогнул, - твой отец в порядке? Он… болен?

О чём можно подумать, услышав, что человек в одночасье осознал свои ошибки? О самом плохом, о том, что он переосмыслил жизнь в близости смерти.

- Нет, он здоров, - Оскар усмехнулся, дивясь тревожности Тома, к которой невозможно привыкнуть настолько, чтобы больше никогда не удивляться. – Насколько может быть здоров человек, у которого в семьдесят лет сердце изношенное, как у столетнего старика. Появилось одно обстоятельство, которое побудило его пересмотреть свои поступки, к близости смерти оно не имеет никакого отношения, папа не первый год живёт со знанием, что его шансы дожить до восьмидесяти стремятся к нулю.

Том не спросил, что за обстоятельство, рассудил, что Оскар сказал бы, будь это что-то важное. Может, естественным образом Пальтиэль пришёл к переосмыслению прошлого, некоторые ведь просто так осознают свои ошибки и меняют поведение, в силу изменений личности с возрастом, это ему вечно нужны пинки, чтобы думать и быть лучше, не нужно обо всех судить по себе.

- То есть всё хорошо? – Том по-детски любопытно вздёрнул брови. – И у твоего отца, и у вас друг с другом?

- Едва ли у меня с отцом когда-нибудь всё может стать безупречно безоблачно, мы слишком разные, и прошлого всё-таки не исправить, у меня с моим отношения совсем не такие, как у тебя с папой. Но наши отношения определённо стали спокойнее, чем были когда-либо, он даже не припоминает мне, что я «разрушил брак».

- Это хорошо, - Том улыбнулся и затем посерьёзнел, задумался. Посмотрел на Оскара. – Наверное, я должен рассказать твоему отцу, что ты не виноват? Не наверное, - он качнул головой, отвергая предыдущие свои слова, - я должен. Только надо придумать, как всё объяснить…

Что придумать, чтобы не рассказывать долгую и запутанную историю возвращения Джерри? Оставив томины рассуждения вслух без комментария, Шулейман задал вопрос:

- Ты рассказал Кристиану, что мы снова вместе?

Том покачал головой:

- Нет.

- Правильно. Мой тоже пока не в курсе.

- Почему?

Том вскинул взгляд. То, что сам ничего не сказал отцу, не останавливало его от подозрения чего-то дурного в подоплёке того, что Оскар сделал то же самое. Двойные стандарты в действии: всем нужно поступать определённым образом, а когда дело касается его, то «это другое». Причём Том совершенно не сознавал, что мыслит столь неправильно.

- А ты почему? – не ответив, вернул ему вопрос Шулейман.

Том потупился, неуверенно пожал плечами, хотя неуверенность неуместна, поскольку никакого другого варианта, которым руководствовался, он не имел.

- Рано.

- А я просто так, - сказал Оскар, - я папе далеко не всё рассказываю.

Том подумал некоторое время – и додумался:

- Ты не рассказываешь папе, потому что не уверен, что наши отношения надолго?

Чем ещё можно это объяснить? Логичный, зрелый подход – сначала удостовериться, что отношения имеют самые серьёзные перспективы, прежде чем рассказывать о них родным, но… Но Том не хотел услышать, что Оскар сомневается в том, что у них будет навсегда, и не услышать тоже не хотел, поскольку домысел уже засел в голове и в случае не подтверждения и не опровержения будет нарывать.

- Судя по причине, которой ты объяснил то, что ничего не сказал папе, это ты не уверен и хочешь подождать, убедиться, что не ошибся с выбором, прежде чем посвятишь семью в свою личную жизнь, - произнёс Шулейман, отбивая его подозрения.

Подозрение, обвиняющее в том, что самому Тому свойственно. Справедливо ткнуть его в это носом, чтобы не занимался переносом.

- Нет, я уверен! – воскликнул Том, испугавшись, что Оскар сомневается, что он не сомневается и не начал делать, как раньше. Мозг можно сломать от накладывающихся друг друга слоёв того, кто что думает о том, что другим движет. – Просто отношения – это очень личное, для двоих, я пока не хочу заявлять о нас, потому что… - запнулся, выуживая из глубины себя истинную причину, - боюсь. Не знаю, чего я боюсь, - Том мотнул головой, нахмурился, речь частила. – Может быть, того, что у нас что-то пойдёт не так, не сложится, поэтому я не хочу, чтобы мои родные знали и питали надежды до того момента, когда наши отношения станут нерушимо серьёзными, для меня эта черта – совместное проживание.

Произнеся последнее слово, Том выдохнул, почувствовал, что за время тирады сердце взволнованно ускорило бег, провоцируя более частый ритм дыхания. Как будто бежал, но он всего лишь говорил то, что цепляло не за разум – за эмоции.

- Так всё-таки сомневаешься? – осведомился Шулейман, пытливо глядя на него.

- В себе, - Том не поднимал глаз, смотрел в почти пустую чашку, которую снова сжимал пальцами. – От твоего лица. Я не на сто процентов уверен, что после всех этих отношений со свиданиями и узнаванием друг друга ты захочешь продолжать мучиться со мной. Может быть, ты не позовёшь меня жить к себе, и всё останется как есть, мы будем любовниками. Я соглашусь…

В его голосе больше не было надрыва и скачущих интонаций, не было желания доказать, что хороший, согласный, чтобы Оскар не лишил его хотя бы каких-то отношений. Только правда, смиренное, спокойное признание, что пойдёт за ним даже в то, что будет не тем, на что рассчитывал.

-…но это не то, не то, чем можно хвалиться родным, - закончил Том.

Шулейман покачал головой и вновь устремил на него взгляд:

- Как ты живёшь? – вопросил с непонятной интонацией, смесью удивления, недоумения, раздражения и насмешки. – У тебя в голове загонов столько, что она пухнуть должна. Утро, всё хорошо, я ничем не дал понять, что меня нечто не устраивает, а у тебя тараканы лезут из всех щелей. Чего тебе надо, а? Или это у тебя развлечение такое – придумывать проблему, накручиваться и заодно взрывать мне мозг?

- Мне не нравится сомневаться, - возразил Том, подняв голову, - от сомнений я страдаю.

- Тогда в чём дело? – Оскар смотрел на него прямым, жёстким, испытывающим, сказал бы Том, взглядом, как когда-то давно во время опросов в центре. Пытался понять, нужно попытаться, ему же с этим жить, пускай понимание в одном моменте и не даёт никаких гарантий в другом. – Я говорил, что имею серьёзные намерения, ты меня понял, по крайней мере, обрадовался и успокоился, но – бац и снова здорова, словно ты меня не слышал!

- Я не могу быть уверен, пока ты со мной не спишь, - выпалил Том.

И запоздало понял, что это правда. Наличие между ними сексуальной жизни едва ли полностью застрахует его от разных сомнений, но будет проще, потому что будет знать, что по меньшей мере в одном удовлетворяет Оскара и что Оскару не нужно искать удовлетворение на стороне.

На лице Шулеймана отразилась череда сменяющихся эмоций: удивление, скепсис и, наконец, смех, вокализированный смех. Том не совсем понял, почему он смеётся, хлопая ладонью по бедру.

- Иди сюда, - позвал его Оскар, вместе со стулом отодвинувшись от стола, чтобы Тому хватило места.

Том перебрался Оскару на колени, куда он позвал, похлопав рукой. Шулейман придержал его одной рукой за талию и постучал по голове:

- Мозг тут есть, в рабочем состоянии? Есть шанс, что я хоть какую-то информацию смогу вдолбить тебе раз и навсегда? Если ты съюморишь по поводу того, как

Отведя взгляд, Том молчал и сопел, одновременно выражая осуждение и то, что ему тоже смешно. Безусловно, Оскар мастер слова. Потом Том встал и сел по-другому, верхом на Оскара, лицом к лицу. Обнял его за шею и, помедлив немного во взгляде в глаза, по чертам лица, поцеловал, коснулся пальцами щёк. Шулейман не думал его отталкивать, отвечал лениво, что позволяло делить инициативу на двоих, сжимал ладонь на боку Тома, выдавая более грубые желания.

Том хотел просто поцеловать, просто потому, что вновь ощутил ту нежность, которая требует выражения, иначе у самого будет передозировка. Но, как обычно бывает, всё пошло не по плану. Светлый порыв перерождался в страстный, голодный поцелуй. Желание поднялось, обволакивая душным коконом, Том ощущал возбуждение не только в паху, а от низа живота до копчика, горящей, обострённо чувствительной линией.

- Оскар, а если я сбегаю в аптеку, мы можем…? – оторвавшись от его губ, сбито, несмело выговорил Том.

- Нет, момент упущен, - стоически ответил Шулейман.

Том отстранился, упёршись руками в его плечи, возмущённо свёл брови:

- Тебе особый момент нужен?

- Возраст, знаешь ли, мне нужна атмосфера, чтобы настроиться.

Том поверил, лицо вытянулось, глаза приобрели озадаченное выражение. Он машинально опустил взгляд к паху Оскара.

- Да учись ты понимать, когда я шучу! – Шулейман встряхнул его. - Нельзя быть таким легковерным. Сидишь на подтверждении, что никакая особенная атмосфера мне не нужна, а всё равно поверил.

И правда, сидел, и чувствовал, и поверил словам, что противоречили собственным ощущениям и глазам.

- Не шути так, - сказал Том. – Сколько бы раз подобные случаи ни повторялись, я воспринимаю твои слова на свой счёт.

Оскар вопросительно приподнял бровь:

- Даже если я буду повторять каждый день? Можно провести эксперимент.

- Не надо. Если ты будешь каждый день повторять, что просто так я тебя не завожу, будет ещё хуже: я начну сомневаться в себе и думать, что это на самом деле так, потому что если шутка постоянно повторяется, значит, в ней есть какой-то смысл, - честно рассказал Том о перспективе, которую очень хорошо прочувствовал.

Это настоящий кошмар, жизнь, медленно, неумолимо превращающаяся в ад – догадываться, что больше недостаточно хорош в том, в чём единственном раньше удовлетворял Оскара, и сильнее убеждаться в этом с каждым днём.

Том не возобновил прерванный поцелуй, провёл ладонями по плечам Оскара, закусив губы, и спросил:

- Если серьёзно, почему мы не можем сейчас?

- Потому что я сказал правду – момент упущен. Вчера мне было чертовски сложно устоять, когда после всего ты встал передо мной раком, но по известной причине пришлось сдержаться, а сегодня я снова хочу подождать, несмотря на то, как сильно хочу тебя трахнуть. Ты прав, будет лучше, если я увижу справки о твоём здоровье и уверюсь, что сифилиса у тебя нет, прежде чем мы займёмся сексом.

- Почему ты говоришь именно о сифилисе? – Том в недоумении развёл руками. – Есть и другие болезни, более страшные.

- С тех пор, как я начал вести активную сексуальную жизнь, папа пророчил мне сифилис. Не хочется, чтобы он таки оказался прав, - с усмешкой ответил Шулейман.

Приняв, что нельзя, Том задумался о чём-то, водил ладонью по плечу Оскара, перебирал пальцами тонкие складочки ткани, которые сам же творил. Поднял взгляд чуть выше, скользнул пальцами по шее Оскара, по линии челюсти слева, скуле и виску, переходя прикосновением на волосы. Никто и никогда не перебирал его волосы, возможно, боялись испортить укладку, которая только казалась естественной небрежностью, потому действия Тома породили в Шулеймане интерес.

Том трогал его волосы, щекотно и приятно, непривычно ерошил короткие волоски, проводя против роста, и перебирал пряди, где они были длиннее. Сам не знал, чего хотел, просто хотел касаться, сделать то, что раньше будто бы было под запретом, оставалось вне поля внимания. Как будто близость выходила на новый уровень. У Оскара волосы густые и плотные, гладкие, что приятно коже, и в то же время упругие, более жёсткие, чем у него, Тома. Интересно, интересные ощущения – и тактильные, и те, что внутри, ментальные. Том касался его с затаённым любопытством испытателя, который не знает, что делает, не имеет опыта, но ему нравится.

Том провёл ладонью по макушке Оскара, приглаживая пряди, чтобы затем обратно навести беспорядок. Запустил пальцы ему в волосы на затылке, остановился, прислушиваясь к ощущениям. И сжал пальцы в кулак, потянул, заставляя Оскара запрокинуть голову, обнажить горло. Это Шулейману понравилось меньше, но интерес вызывало больший – что Том сделает дальше? – потому не остановил его. Том обвёл взглядом его открытую шею, провёл двумя пальцами от ключиц до мягкого, уязвимого места под челюстью. Вернулся на середину, подушечками пальцев потрогал выступ кадыка – впервые, - зацепил. Движение кадыка под пальцами вызвало в Томе странное подспудное удивление, словно не знал, что тело работает так, не чувствовал. Он и не знал, не умом, конечно, на другом уровне, не трогал себя за горло, чтобы ощутить, как движется кадык при глотании, и не ласкал Оскара, как тот его ласкал, чтобы знать пальцами и губами всё тело, а не только отдельные части.

Том знал губы Оскара, член и руки, ещё спину, за которую хватался в порывах страсти. А с шеей не был знаком вопреки тому, сколько раз в неё утыкался, то другое. Том любопытно знакомился сейчас, обводил пальцами, исследуя на ощупь и запоминая тактильно новые места, изучал внимательным, сосредоточенным взглядом кожу, что вверху со свежей щетиной, линии, полные бегущей крови вены. Как многое он прежде не замечал.

Наклонившись, Том втянул воздух с запахом кожи с шеи Оскара, табака и немножко, едва уловимо парфюма со вчерашнего дня. Казалось, даже кровь чувствовал, тёплую, солёную, живую, что совсем близко под кожей. Момент в духе кадров из фильмов ужасов. Шулейман скосил к Тому глаза:

- Надеюсь, ты не собираешься укусить?

Укусы он не любил, как и царапанье в постели, от чего никак не мог Тома отучить. Том зашипел на него, как Оскар вчера вечером делал, призывая к тишине. И опустил голову ниже, попробовал кожу его шеи на вкус, тронул изгиб кадыка упругим кончиком заострённого языка. Не остановился, уходя с головой в процесс исследования и познания на самом близком уровне. Подняв голову, широко лизнул шершавый, колючий подбородок Оскара. Необычные ощущения, но не неприятные.

Странно, это очень странно, думалось Шулейману, смешно, щекотно и дико, но любопытство побуждало сидеть и не мешать, чтобы узнать, какими будут дальнейшие действия Тома. Уже не остановиться, очень уж интригует его поведение. Наконец-то отпустив волосы, Том тремя пальцами взял Оскара за подбородок и провёл языком по щеке, скуле, почти до уголка глаза. Потёрся носом, снова лизнул. Вернулся к шее, проделывал то же самое: облизывал до мягкого места под челюстью, где тоже колко, что ему понравилось, и по линии артерии, водил носом по влажной от слюны коже, тёрся им и лбом, прихватил зубами.

- Вампирёныш, что ты делаешь? – Шулейман всё-таки не сдержал смеха.

Том опять шикнул на него, тише, интимно. Коснулся губами губ Оскара, ещё раз, ещё, не целовал, просто прихватывал губами то нижнюю, то верхнюю его губу, снова и снова отстраняясь на миллиметры и возвращаясь. Том выпрямился, замер, положив ладони Оскару на плечи, заглядывая в глаза непонятным взглядом. И сполз на пол, садясь на пятки между ног Оскара, поднял глаза на две секунды и начал расстегивать ремень на его джинсах. Звякнула пряжка, но Шулейман не остановил, только смотрел сверху.

Расстегнув пуговицу, Том потянул вниз язычок молнии и запустил пальцы в ширинку, проводя подушечками по трикотажу белья. Оскар молчаливо позволил ему продолжать, приподнялся, помогая приспустить с себя джинсы, и шире развёл ноги. Оттянув резинку трусов, Том коснулся губами и вобрал в рот наполовину эрегированный член. Новые ощущения, прежде ему не доводилось прикасаться к Оскару не в состоянии каменной твёрдости. Это довольно приятно, мягкость всегда сопряжена с уязвимостью. Но ненадолго.

Член стремительно твердел и увеличивался на языке, головка упиралась в мягкое нёбо, горло. Том не пытался насадиться под корень, как делал в прошлом, и в чём заключалось всё его мастерство. Облизывал, прихватывал губами, чередуя с взятием в рот примерно наполовину. Взяв член ладонью у основания, Том разомкнутыми губами провёл по стволу сбоку, высунул язык и с нажимом провёл по нему головкой, обхватил самый кончик губами, посасывая, и отпустил с чмокающим звуком. Облизнул губы, размазывая за пределы рта слюну вперемешку с терпкой смазкой. Поднял взгляд, посмотрев на Оскара. Шулейман зацепился вниманием за развратно налившиеся цветов пухлые влажные губы, что особенно хорошо смотрелись на его члене. Но не подтолкнул Тома вниз, чтобы продолжал, иногда приятнее быть пассивным.

Том сам не засиделся без дела. Широко открыв рот, он наделся на член, пока головка не упёрлась в горло, проскользнула в него, вызывая рефлекторный спазм, и резко снялся с характерным пошлым звуком. Наделся, снялся, наделся, снялся. Такой интенсив приходился Шулейману по вкусу, откинувшись на спинку стула, он и пальцем не трогал Тома и наслаждался его активностью. Выпустив член изо рта в очередной раз, Том обхватил губами только головку, пососал, мягко, упруго сжимая. Облизал ствол, обвёл языком вздутые вены. Со вкусом, в каждом движении читалось, что он делает это со вкусом, с удовольствием. Том захотел, потому и опустился на колени, и наслаждался процессом, каждым прикосновением к тому, до чего наконец-то дорвался.

Поцеловал уздечку, кончиком языка провёл вверх, пощекотал отверстие уретры, надавил напористо, словно пытался проникнуть внутрь. Оскара дёрнуло, в самом хорошем смысле, он впился пальцами в сиденье стула. Вроде бы ничего нового, его как только не ублажали, но от Тома даже обычные вещи ощущались иначе, ярче, он умел обычное делать необычно. Шулейман положил руку на затылок Тома, поощряя, перебирал пряди волос. Но не давил, по-прежнему оставляя всю инициативу за ним.

Том опустился ниже, ткнувшись носом в корень члена, облизывал мошонку. Не вбирал яички в рот, а именно облизывал. Его действия вызывали у Оскара прочные ассоциации с котом, Том же до этого его облизывал, верху, и сейчас облизывал яйца. Это… круто. Крутые ощущения, и физические, и моральные, от ярко проявляющихся кошачьих повадок.

Нализавшись, Том вернулся к налитой головке и затем взял в рот, основательно обхаживая губами, языком, брал за щёку, потирая о мягкую слизистую внутренней стороны. Чувствуя подступающую разрядку, Шулейман не отстранил его и не предупредил, знал уже, что для Тома не проблема принять сперму в горло. Том проглотил, не выпуская член изо рта.

Поднявшись на ноги, Том снова сел Оскару на колени, обнял за шею. Поцеловать после минета он не решался, неважно, кто кому делал. Где-то глубоко сидела частица суждения, что оральный секс пачкает, потому нельзя после него без разрешения целовать в губы. Шулейман взял Тома за затылок и поцеловал, забирая половину своего вкуса. Никакими предубеждениями он не страдал и в который раз демонстрировал это Тому. Получив выраженное в инициативе разрешение, Том расслабился и отвечал на поцелуй, ощущая на языке остатки семени. На ответную услугу он не рассчитывал ни изначально, ни теперь, ему хватало того, что сделал, и этого поцелуя.

- Вкусно тебе было? – поскольку больше нет угрозы, что Том остановится, Шулейман позволил себе высказать то, чем его распирало. – Не наелся завтраком?

Том вопросительно повёл бровью, совсем не понимая.

- Ты так меня облизывал, что выводы напрашиваются сами собой, - Оскар бессовестно потешался, почесал Тому шею. – Кис-кис-кис, котик.

Гневно фыркнув, Том ударил его по плечу, порывисто встал и отошёл, посмотрел хмуро, неодобрительно, но тяжёлый взгляд не пугал, а забавлял.

- Я же могу обидеться и больше этого не делать.

- На что? Ты только скажи: теперь ты сытый? – Шулейман едва не улюлюкал, так его забавляла собственная ассоциация и реакция Тома тоже.

- У меня не всё гладко с инициативой, не надо смеяться над тем, как я её проявляю, - сказал Том, стараясь не дать недовольству перейти в обиду.

- Ладно, уговорил, - ответил Оскар и, ухмыльнувшись, добавил: - Котик.

Схватив с тумбочки кухонное полотенце, Том швырнул его в Оскара в отместку за ненавистное, бесящее обращение. И получил ответный хлёсткий удар полотенцем по попе. Проиграл, что признал, подняв руки. Поймав за запястье, Шулейман затащил его обратно себе на колени, чему Том сопротивлялся только несколько секунд. Сегодня пятница, но о необходимости пойти на работу Том благополучно не вспомнил. Вчерашнее свидание плавно переросло в сегодняшнее, только на четыре часа расстались, на которые Оскар поехал домой, выпутавшись из рук Тома и не поддавшись на жалобный взгляд, что расстроило Тома, но нехотя он всё-таки его отпустил.

Глава 3

Разорвать бы город на части, чтобы нас разъединить;

Мы с тобой такой разной масти, но так хотим любить.

Между нами стены из сплетен и зависть всех вокруг;

Между нами пропасть и ветер и фразы: "Просто друг".

Мари Краймбрери, Смогу ли я без тебя©

Шулейман устроил Тому гастрономический тур, привёл на показ моды в Париже, отличительной особенностью которого являлось то, что вся одежда сделана из шоколада. Джерри никогда в подобных шоу не участвовал, он был моделью иного толка, которую никому не приходило в голову нарядись во что-то съедобное.

После шоу можно было попробовать детали любых понравившихся нарядов, что обычно не позволялось, но Оскар заранее позаботился о данной возможности, как и о том, чтобы помимо них на показе присутствовало минимум зрителей. Возможность попробовать на вкус усладившие взор произведения искусства очень заинтересовала Тома, но он столкнулся со сложностью выбора, поскольку ему приглянулся кусочек тонкого тёмного шоколада, являющийся частью лифа открытого платья и прикрывающий левую грудь модели. Раздевать девушку не хотелось, она же даже прикрыться не сможет, потому что на работе, но и другой кусочек не хотел.

- Мадам, извините, у вас под платьем есть бельё? – неловко спросил Том, надеясь на положительный ответ, поскольку в таком случае его совести будет спокойнее.

Но сам понимал, что, скорее всего, надеется зря, потому что лиф платья прилегал не плотно, и можно было заметить, что под ним ничего похожего на бюстгальтер не виднеется. Модель не ответила – нельзя. По окончанию данного шоу, заняв финальные позы, модели должны обратиться статуями, живыми куклами. К Тому подошёл Шулейман, поинтересовался:

- Определиться не можешь?

- Определился. Мне нравится кусочек, - Том показал пальцем, - но я не хочу оголять модель…

- Она не обидится.

- Оскар, - Том осуждающе посмотрел на него: нельзя же говорить при человеке так, словно его здесь нет, словно она на самом деле кукла, это неприятно.

Закатив глаза, Шулейман сам отломил кусок шоколада с груди модели и вручил Тому в руки:

- Не парься, ешь и не смотри на чужие сиськи.

- Неуместно говорить «чужие», у тебя же нет своих, - откусив кусочек, заметил Том.

На обнажённую грудь девушки – явно натуральную, с бледным ореолом и напряжённым соском – он тоже обратил внимание, что и послужило причиной слов Оскара.

- Окей, - сказал Шулейман. – Не смотри на чужие сиськи, потому что у меня нет своих.

- Это поправимо, - шутливо улыбнулся Том.

- Предлагаешь мне сделать имитацию женской груди? Мне не пойдёт. Что за извращённые фантазии блуждают в твоей голове?

Усмехнувшись, Шулейман взъерошил Тому волосы, обнял, закинув руку на плечи, и развернул от частично обнажённой девушки, повёл вдоль других моделей. Модели-мужчины здесь тоже были, двое. Том снова встал перед дилеммой: с одной стороны, интересно, один мужчина привлекал внимание, как и его замысловатый костюм, с другой стороны, пища с мужского тела казалась куда менее аппетитной. Как-то это немного фу, вызывает внутреннее отторжение. Почему? С одного конкретного мужчины готов есть с большой страстью, да и без сладкого с удовольствием оближет. Дело в «одном конкретном», остальные неаппетитные.

- Только попробуй, - предупредил Шулейман у него над ухом.

Том послушно отошёл от парня-модели и сказал с улыбкой:

- Мне, конечно, приятно, что ты проявляешь ревность, но ты переигрываешь.

- Я не играю, а не хочу, чтобы ты проявлял интерес к каким-то левым мужчинам и ел с их тел.

- Хочешь, чтобы я ел только с тебя? – Том снова улыбнулся.

- Почему бы и нет? Переодеваться в шоколад я не буду, но можно и альтернативными вариантами поиграть.

Отломив кусок шоколада от костюма ближайшей модели, Оскар взял его в зубы, предлагая Тому забрать.

- Ты серьёзно? – спросил Том удивлённо, заинтересованно и немного смущённо.

Шулейман кивнул. Приняв предложение, Том шагнул к нему, осторожно откусил кусочек хрустнувшего лакомства и оказался вовлечён в буквально сладкий поцелуй, когда шоколад между ними закончился. Только во рту остался у обоих, что одновременно смущало, поскольку целоваться с чем-то съедобным во рту неправильно, и наполняло радостно-щемящей приязнью, потому что это что-то новое, особенное. Том улыбнулся в поцелуй, касаясь ладонью щеки Оскара, а тот по-хозяйски держал его за поясницу.

Улыбаться зубами в шоколаде сомнительное дело, но Том улыбался, губы тоже испачканы в растаявшем. Том пальцем снял кусочек с нижней губы Оскара и сунул себе в рот. Моделей впечатлило развернувшееся на их глазах зрелище, в котором они более не имели значения. Среди них не было знаменитостей, кто были или могли бы быть удостоены чести оказаться в постели Шулеймана, но были те, кто тоже об этом мечтали, да облом. Они не могли соперничать с бывшей моделью, чья звезда погасла так же внезапно, как и зажглась, чтобы перейти в небо более высокого ранга, поскольку Оскар на них элементарно не смотрел.

Второй пункт вкусного тура – город Лилль и экскурсия на завод по производству мармелада, но не той химической отравы, что продают массовому потребителю в любом уголке мира, а настоящего, натурального, который от того, что готовили далёкие предки, отличало лишь разнообразие вкусов. Мармелад единственная сладость, которую Том не любил, относился к нему никак и никогда не покупал, но с удовольствием посмотрел, как его готовят на каждом этапе, начиная от подготовки ингредиентов, и попробовал тоже с удовольствием. Здесь производили не только фруктовый мармелад, но и овощной – из томатов, свёклы, даже лука и прочего. Том попробовал все овощные вкусы, поскольку прежде не встречал подобного, и, пускай не проникся любовью к мармеладу, оценил здешний продукт по достоинству. Оскар купил несколько упаковок разных вкусов в качестве гостинца для одного любителя овощей.

- У тебя есть второе имя? – спросил Шулейман за ужином в среду.

- В каком смысле второе имя? – Том его не понял, подумал и дал единственный пришедший на ум ответ. – Моё второе имя Джерри.

- Нет, я не об имени твоей альтер-личности, которое и так отлично знаю, странно было бы спрашивать, - усмехнулся Оскар, - а об имени, которое может быть у всех, а не только у больных ДРИ – втором данном при рождении имени, например, у Феликса второе имя было Йенс. У тебя есть какое-нибудь?

- Ты же делал мне паспорт, знаешь, что нет.

- В твоём паспорте я сказал написать то, что знал, поэтому, как ты помнишь, местом рождения у тебя был записан Морестель, а не Франкфурт-на-Майне, поскольку на тот момент я понятия не имел, что родился ты не там, где думал. Откуда мне знать, может, твой названый папа-псих дал тебе и второе имя.

Том покачал головой:

- У меня нет второго имени. Просто Том Каулиц, даже не Томас. Можно было бы предположить, что Феликс называл меня сокращённой формой имени, потому что кто называет полным в близком кругу, но на надгробии его сына написано «Том», значит, будь у меня в детстве документы, я бы тоже был просто Томом по паспорту. – Том помолчал и добавил: - А у тебя есть второе?

- Нет. Я тоже просто Оскар Шулейман.

- Тебе нравится твоё имя?

Вопрос пришёл внезапно и сорвался с губ без предварительного обдумывания, но Том понял, что ему действительно интересно узнать. Как только не относился к собственному имени на протяжении жизни, отвергал, отказывался от него, менял, принимал, но никогда не задумывался, что у других людей тоже может быть какое-то особое отношение к своему имени.

- Нравится, - ответил Шулейман и усмехнулся. – Я рад, что папа назвал меня Оскаром, а не каким-нибудь традиционным именем, какое он носит, мои дедушка, бабушка и более далёкие предки носили.

- Так это отец придумал тебе имя? – удивился Том. – Один?

- Да. Это был тоже своего рода папин протест против родителей, которые не принимали его выбор, то есть создание семьи с моей мамой. Мама в выборе имени не участвовала, ей было всё равно, но, как она рассказала, она терпеть не может имя Оскар, всю жизнь его не любила, но почему-то папа настоял, чтобы меня всё равно так назвали.

Сложные, однако, у Пальтиэля и Хелл были отношения, подумал Том, но решил не лезть в чужую, давно похороненную в прошлом жизнь. В любом случае, как бы ни жили и сколько бы ошибок его родители ни совершили, Том был им благодарен за то, что они подарили миру и ему Оскара, и, как бы странно и предосудительно ни выглядело то, что Пальтиэль настоял на имени ребёнка, которое не нравилось супруге, Том и за это был ему благодарен, потому что Оскару очень шло его имя. Он – Оскар, ничего не добавить и не убавить.

- Мне тоже нравится твоё имя, - сказал Том. – Оно такое… значительное, броское. У меня такие ассоциации. Не то что моё.

- У тебя опять проблемы с именем? Хочешь сменить? – осведомился Шулейман.

- Нет, я уже понял, что это бессмысленно, кем ни назовусь, я всё равно останусь Томом, потому что под этим именем рос, формировался как личность. Да и не хочу менять, это моё имя, мне и папа его хотел дать, оно меня устраивает. Просто… - Том опустил голову, задумчиво провёл указательным пальцем по скатерти. – Имя «Том» такое усреднённое. В смысле – так могут звать кого угодно, кота из мультфильма, киноактёра, дворника. Твоё имя, например, другое – запоминающееся, яркое, задающее определённую высокую планку, не зря ведь и самая престижная в мире кино премия носит название «Оскар». Мне кажется, это не случайность. Не может быть награды «Том», но за «Оскара» каждый год борются лучшие.

- Считаешь, имя влияет на судьбу?

- Может быть, - Том не был уверен, но и не мог сказать, что отрицает существование данной связи. Его суждения находились где-то посередине, чуть ближе к «верю». – Не думаю, что имя прямо определяет судьбу, это уже какой-то мистицизм, но оно влияет тем, что на человека накладывается отпечаток ассоциаций, которые вызывает имя. Я не знаю, что сказать об имени Том, поэтому я всю жизнь ищу себя.

Шулейману нравилось слушать рассуждения Тома, противоречивым образом совмещающие в себе мудрость и детскость взглядов. Нравилось, когда они не бесили. Сейчас нет, напротив, ему было интересно, разбираться в витиеватых суждениях Тома весьма занимательно.

- Том, - повторил Том своё имя, вдумываясь в чувство букв на языке. – О чём оно? Один слог, - вздохнул, поскольку что говорить о значимости, когда в имени всего одна гласная буква и две согласных по бокам, максимально простое имя. – А Оскар – сразу звезда, это имя незаурядного человека.

Шулейман сощурился, формируя идею, и протянул Тому руку через стол:

- Привет. Я – Том Шулейман. Просто Том, на Томаса не отзываюсь.

Том удивлённо выгнул брови и, немного запоздало сообразив, что должен подыграть, ответил на рукопожатие, тоже представляясь его именем:

- Меня зовут Оскар, Оскар Каулиц.

- Как ощущения? – поинтересовался Шулейман, не отпуская его ладонь.

Том улыбнулся душевно, наклонился чуть вперёд:

- Спасибо, что ты делаешь это для меня. Я только сказал, а ты сразу отреагировал, предлагая мне поменяться именами.

- Пожалуйста. Но ты не ответил на вопрос. А, Оскар? – Шулейман пытливо сощурился.

Том потупил взгляд и, смущённо улыбнувшись, честно ответил:

- Так себе ощущения. Чувствую себя неудачником, у которого ничего нет, кроме звучного имени, до которого я не дотягиваю.

- А мне нравится быть Томом, - непринуждённо отозвался Оскар и откинулся на спинку стула. – Неплохо звучит. Эй, - он тормознул официантку. – Мне идёт имя «Том»?

Девушка с каре перевела с него на Тома и обратно растерянный, напряжённый взгляд. Что она должна сказать? Что происходит? Она точно знала, что перед ней Оскар Шулейман, почему он спрашивает о другом имени?

Достав бумажник, Шулейман вынул из него несколько сотенных купюр и, сложив вдвое, сунул официантке в карман:

- Волшебное заклинание «Отомри». Так что, идёт?

- Да, месье, вам очень подходит имя «Том», - сказала девушка не столько из-за денег, сколько из-за понимания, что дальше тормозить нельзя.

Шулейман не унялся, не отпустил несчастную официантку:

- Ему идёт быть Оскаром? – он указал рукой на Тома, взглянул на девушку.

- Да, месье.

- А сам он как, хорош собой, не так ли? – продолжал Оскар. – Хоть и дохлый, - усмехнулся, взглянув на Тома, и вернулся к официантке. – Никак не могу от него избавиться. – Выдержал эффектную короткую паузу. - Ладно, вру, не хочу я от него избавляться, сам за ним бегал летом.

На официантке лица не было от волнения и непонимания, почему Шулейман всё это говорит, почему говорит ей. Но она не могла позволить себе уйти, приходилось принимать участие в странной сцене, которую затеял хозяин жизни. Том тоже мало что понимал, но, в отличие от девушки, наблюдал и слушал с интересом, с невольным изгибом улыбки. Оскар подбодрил официантку ещё тремя сотнями.

- Месье, ваш спутник очень красив, - посмотрев на Тома, убедительно ответила та.

- Повезло мне.

- Я совершенно с вами согласна.

- Умница.

Шулейман наградил официантку ещё двумя сотнями, похлопав по бедру, где располагался карман, и отпустил. Едва она отошла, Том закрыл лицо ладонями и прыснул в них смехом.

- Оскар, что это было?

- Я развлекался и тебя развлекал, - пожал плечами тот, ухмыльнулся.

- Я должен обидеться на то, что ты заплатил ей, чтобы она назвала меня красивым, но не получается, - сказал Том с широкой лучезарной улыбкой, как солнечный зайчик светился.

- Думаю, она бы и без оплаты сочла тебя привлекательным, не будь меня рядом. На моём фоне ты проигрываешь.

- Милый-милый ты, - Том покачал головой, продолжая улыбаться.

Шулейман не ответил на его беззлобную саркастичную поддёвку, но спросил:

- Почему ты меня своим именем назвал? Сегодня я Том.

- Может быть, не надо?

- Надо, Оскар, надо.

В этот момент к столику подошёл официант, принёс шампанского и откупорил при них бутылку, разливая шипучий напиток по бокалам.

- Когда ты успел заказать шампанское? – Том перевёл удивлённый взгляд от официанта к Оскару.

- Когда ты в туалет ходил.

Шулейман поднял бокал за тонкую ножку. Том последовал его примеру, снова, абсолютно счастливо улыбаясь. Внутри сиял абсолютный свет. Аккуратно чокнувшись, Том попробовал напиток – свой самый любимый. В отличие от него самого, Оскар запомнил, какое шампанское вызывало у Тома наибольший восторг. Нужного не оказалось в данном ресторане, но его успели отыскать и привезти из другого заведения.

- Спасибо, - сказал Том, ставя бокал на стол. – Я не могу представить, чтобы кто-то другой делал для меня даже половину того, что делаешь ты.

- Ты решил меня за все годы неблагодарности отблагодарить? – усмехнулся Шулейман.

- Лучше поздно, чем никогда.

- Это тот самый редчайший случай, когда я не могу с тобой не согласиться. Но надо понимать, что ситуация ситуации рознь.

- Я понимаю, - ответил Том. – Если будет выбор: уйти от тебя поздно или никогда, то лучше никогда.

- Умнеешь на глазах.

Оскар отпил шампанского и щёлкнул пальцам:

- У меня ещё вопрос по теме того, что досталось от родителей. Во Франции ударение всегда на последний слог, но у тебя-то фамилия немецкая, как она звучит в оригинале - Ка́улиц или Каули́ц?

Том задумался, сказал:

- Каули́ц. Наверное. Я же не слышал, как к Феликсу обращались в Германии.

В конце вечера как всегда остановились у подъезда Тома, близко напротив друг друга, в предвкушении приятного прощания. По крайней мере, Том предвкушал, положив ладони Оскару на плечи, и, дрогнув улыбкой, произнёс:

- Поцелуешь меня… Том?

Странно произносить своё имя, обращаясь к нему, неправильно на уровне сильнейшей привычки, определяющей, кто есть кто и кто ты сам, и вместе с тем чем-то приятно, будоражит. Это ещё более глубокое взаимопроникновение. После поцелуя, по-прежнему держа Тома в руках, Шулейман сказал с ухмылкой:

- До встречи, Оскар.

На выходные в очередной раз отправились в Испанию, в Барселону. Нашли на улицах нового города укромный уголок типа того, где как ошалевшие подростки целовались в Мадриде, и повторили. Одурев, опьянев от близости, поцелуев, бьющихся внутри эмоций и чувств, Том сделал то, что не было дозволено в прошлый раз – упал перед Оскаром на колени и принялся расстегивать его ремень. Со стороны Шулеймана не последовало сопротивления. С его безмолвного согласия Том расправился с застёжками ширинки, высвободил из трусов твёрдый член и, широко открыв рот, взял его до мягкого упора в горло.

Шулейман машинально положил ладонь на его голову, зарываясь пальцами в волосы. Том остановился, посмотрел снизу, взглядом разрешая и прося: делай сам, как тебе хочется. Рискованное мероприятие, где-то на задворках сознания продолжали существовать крупицы убеждения, что с Томом нельзя быть грубым, но Оскар, поколебавшись всего два мгновения, отбросил их за неактуальностью. Сжав волосы Тома в кулаке, он толкнулся бёдрами. Член проскользнул в горло, вызывая удушливый спазм, натужно натянувший мышцы на шее, но Том не дёрнулся, лишь распахнул глаза. И затем прикрыл веки, сомкнул губы плотнее, скользя ими по стволу в задаваемом Оскаром темпе.

Том давился, закрывал глаза, на которых выступали слёзы, но они рефлекторные не имеющие ничего общего с его чувствами. Он скрёб пальцами по джинсам на бёдрах Оскара, самозабвенно подавался вперёд и с упоением обсасывал член в придачу к тому, как Шулейман нещадно таранил его горло. Дорвавшись до его члена хотя бы так, Том желал снова и снова делать это, чувствовать его в себе. Никогда Шулейману не отсасывали в подворотне, не его уровня утеха, но с Томом – другой случай. Потому не видел ни единой причины отказывать себе в удовольствии нового опыта и трахал Тома в глотку, крепко держа за волосы, глядя сверху на то, как он старается и отдаётся действию без остатка, как блестят мокрые от слюны губы, обхватывающие его член. Очаровательно пошлая картина. В Томе очаровательно сочетаются невинная наивность и порочность – и любовь к его члену, похоже, Том полюбил его не только как источник удовольствия, что весьма приятное открытие.

Не постоянно Том держал глаза закрытыми, преданно заглядывал Оскару в глаза, что в данной ситуации особенно охуенно. Том сам завёлся не на шутку, ширинка больно прижимала член. Но не расстегнуть штаны, не помочь себе. Не мог. Оскар ускорялся и Том вместе с ним, не обращая внимания на неприятные ощущения в затекающей челюсти. Всё насыщеннее, острее. Очень, очень… Чудом Том не укусил, только несильно задел зубами, пачкая спермой трусы. Не прикоснулся к себе и кончил от члена во рту. Но оргазм получился мучительный, недостаточный, в паху продолжала зудеть неудовлетворённость, ещё сильнее, потому что разрядка была, но не хватило. Том страдальчески, жалобно зажмурился, вылизывая член Оскара от спермы, он кончил следом за ним.

Взяв подмышки, Шулейман вздёрнул Тома на ноги, прижал к стене, впиваясь в губы грубым поцелуем, и, расстегнув пуговицу и молнию на джинсах, запустил руку ему в трусы. Мозг взорвался фейерверком в глаза. Том хватал ртом воздух и судорожно хватался за руку Оскара онемевшими, потерявшими чувствительность пальцами, пока кончал в его ладонь через какие-то полторы минуты, а Шулейман целовал, прикусывая, его выгнутое горло. А через головокружение и гул крови в ушах доносилась какофония оживлённой улицы: звонкие голоса, бодрая музыка и переплетение прекрасных тёплых запахов из открытого кафе. Жизнь города не остановилась и продолжала бурлить на расстоянии семи метров от них, неправильно, запретно предавшихся страсти на улице. Содрогаясь в оргазме, Том не приложился затылком об стену лишь благодаря Оскару, что надёжно его зафиксировал.

Острое наслаждение отхлынуло вместе с силами и твёрдостью тела. Шулейман придержал обмякающего Тома, прижал лопатками к стене. Том покачал головой, отказываясь от помощи.

- Мне надо сесть.

- Заправься сначала, - сказал Оскар, отпустив его плечи.

Поправив трусы, Том съехал вниз по стене, садясь на корточки, запрокинул голову, упёршись затылком в каменную кладку. Мир в глазах покачивался, стремясь поменять местами верх и вниз. Шулейман застегнул ширинку и присел рядом с ним, опёршись спиной о стену, щёлкнул зажигалкой, прикуривая. Взглянул на Тома:

- У меня никогда такого не было.

- Чего? – Том тоже посмотрел на него.

- Минета в подворотне, ещё и с последующей дрочкой партнёру.

Том слабо, устало улыбнулся, спросил:

- Где ещё не было?

- Сложно сказать. До настоящего момента я не думал, что в подворотне у меня не было, поскольку никогда не испытывал желания это сделать.

- Значит, буду импровизировать, вдруг снова угадаю.

- Так ты меня удивить хотел? – усмехнулся Шулейман.

- Нет, я просто хотел взять в рот твой член. Ещё в прошлый раз, когда мы были в Мадриде, хотел сделать что-то подобное, но тогда ты бы не согласился.

В ответ на такую крышесносную честность Шулейман притянул Тома к себе и поцеловал. Потом встал, потянул его вверх, побуждая тоже подняться. Том повиновался, но сказал:

- У меня ноги ватные.

- Не упадёшь, - Оскар взял его под локоть. – Сейчас поправим твои силы, как раз время ужина.

После ужина продолжили прогулку по городу, Том насмотрел у уличного торговца радужную сахарную вату и, конечно же, захотел купить, давненько он не ел эту сахарную бомбу. Сфотографировался с ней.

- Говорящее фото, - заметил Шулейман, заглянув в экран его телефона.

- В смысле? – Том непонимающе на него посмотрел.

- Радужный флаг – символ ЛГБТ-сообщества. Знаешь, как расшифровывается?

Том кивнул, озадаченно перевёл взгляд к фотографии на экране. Геем он себя не считал, несмотря на то, что, даже если не был бы с Оскаром, предпочёл бы иметь отношения с мужчиной, и не хотел ни о чём таком заявлять посредством символа. Наверное, не нужно публиковать. Но, подумав, Том решил всё-таки выложить пост, поскольку не хотел сказать ничего такого, он и не подумал, что радуга что-то означает, пока Оскар не сказал, а семицветная вата красивая, ей хотелось поделиться. Дабы постебаться над подписчиками, Шулейман репостнул себе фото и подписал: «В следующем году пойду на парад. Придётся возглавить его, потому что быть на вторых ролях я не привык. Кто со мной?».

Посмотрев его запись, Том согнулся от смеха, ярко представив себе Оскара во главе парада, облачённого в розовые трусы и перья, или в чём там ходят.

- Ты вообще не думаешь, что можно, а что нельзя? – спросил он с улыбкой и слезами на глазах от смеха.

- Можно всё, - важно ответил Шулейман и ухмыльнулся. – Всё, что я себе разрешаю.

Опустив вату на палочке, Том вытянулся и поцеловал его в щёку сладко-липкими губами. И затем отщипнул невесомый клочок ваты и закинул в рот, предложил Оскару, но тот отказался, сахарный сахар не в его вкусе.

Селфи в инстаграме Тома всё-таки появились, три, совместные с Оскаром, ситуативные, опубликованные одним постом. На первой – Том искренне улыбался в камеру, прижавшись щекой к щеке Оскара и положив ладонь на вторую его щёку, протянув руку за шеей, будто обозначая этим жестом – моё. На второй, где они оба повернули друг к другу головы, трогательный чмок в губы. А третья фотография получилась случайно, на ней Том вышел размазанным из-за движения, а Оскар смотрел на него весьма выразительным взглядом. Последний снимок Шулейман опубликовал у себя, подписав: «Моё лицо, когда я смотрю на него и думаю, что этот странный человек уже десять с половиной лет делает в моей жизни».

Том шутливо пихнул его за такие печатные слова, обидеться по-настоящему не смог, потому что губы растягивало совершенно счастливой улыбкой до ушей от того, что Оскар заявил миру, как долго они знакомы. Более десяти лет – это не ерунда, это судьба, переплетение жизней, столкнувшихся в одной точке огромного мира, и навсегда.

Но из озорной вредности Том прямо при Оскаре написал комментарий под его записью:

«Мне он тоже сначала не нравился, да и сейчас бывает».

Шулейман усмехнулся, глянув уведомление с текстом, и ответил:

«Ты о своём отражении в зеркале?».

Сволочь обаятельная. Умело вывернул слова, кольнув в точку правды, у Тома же действительно были проблемы с принятием себя в тот период и годы после. Том наморщил нос от его меткой остроумности и напечатал и отправил:

«Оно тоже не нравилось, но я о тебе».

Следующий комментарий Оскар адресовал не ему, а всем:

«Как считаете, стоит мне быть с человеком, который такое говорит? Я тоже думаю, что не стоит, но у меня на него так стоит, что отказаться не получается».

- Всего лишь? – Том поднял взгляд от экрана, подпёр кулаком челюсть.

Знал, что нет, но захотел придраться к словам и ещё раз услышать подтверждение, что он не просто секс.

- То, что с тобой у меня самые кайфовые сексуальные ощущения, тоже имеет значение, - отвечал Шулейман. – У меня к тебе сложное отношение: ты меня бесишь, но мне это нравится.

Том улыбнулся, приятно тронутый его классной формулировкой, в которой сто процентов принятия, и решил тоже проявить откровенность:

- Там, в комментарии, я слукавил. Давно уже нет такого, чтобы мне в тебе что-то не нравилось, мне нравится даже то, что не нравится. Я люблю всё в тебе, потому что это ты.

Оскар ответил ему улыбкой-усмешкой и поднял бокал:

- Отличный тост.

Действительно, отличный. За любовь, за их особенные отношения и особенное отношение друг к другу. Том поддержал и, чокнувшись с ним, отпил белого вина.

В конце лета Том с горечью говорил, что они не смогли, и был бесконечно благодарен Оскару за то, что он его не послушал. Не сдался и подарил им настоящее и будущее, ещё более прекрасные, чем Том мечтал одинокими днями, вечерами, ночами, истово, как ничего никогда не хотел, желая вернуться домой, к нему. Они не смогли и благодаря упорству Оскара сделали намного лучше. Делают. На протяжении последних полутора месяцев Том не единожды думал, что невозможно быть счастливее, чем он есть сейчас, но всякий раз наступал новый момент, когда он ощущал себя ещё более счастливым. Иногда до желания разреветься от переполненности эмоциями, невероятным, невыразимым словами счастьем.

Они ещё не один раз проводили ночь вместе, в кровати Тома, ласкаясь до изнеможения. Просыпаться на заляпанном спермой постельном белье и со стянутой ею же кожей было вовсе не неприятно. Каждое совместное утро Том честно менял постельное бельё после того, как Оскар поймал его на том, что он этого не делает.

***

Том думал встретиться с Марселем, когда уже съедется с Оскаром, чтобы прийти к другу счастливым, завершившим путь, растянувшийся почти на два года. Но понял, что снова откладывает, ищет идеальные обстоятельства, что пустое, сам ведь потом будет себя корить, что вновь ничего не сделал, придумывая причины, которые ничуть не оправдывают. И собрался к другу в свободный день, когда они с Оскаром не встречались, что случалось пару раз, и к чему Том относился с пониманием, у Оскара же работа, которой он должен хотя бы иногда уделять время.

Впервые разговаривать по телефону после долгой разлуки Том не считал уместным, хотел встретиться, объяснить, почему исчез, душевно провести время, как было всегда. Соскучился по другу, по его двухкомнатной квартире со старенькой мебелью, где так уютно болтать и пить чай, понял, насколько сильно, когда ехал в такси по адресу, который прекрасно помнил. Но дверь квартиры, куда позвонил, открыл совсем не Марсель – незнакомая молодая женщина в сером домашнем платье с капюшоном. Здесь давно проживала она, а куда переехал Марсель, мадам ответить не смогла, она в глаза его не видела.

Том остался стоять в растерянности у закрывшейся двери. Где ему теперь искать друга? Помнил бы номер, чтобы позвонить и спросить… Но номера не было, как и ни единой зацепки, куда Марсель мог переехать, может быть, он вовсе уехал из Ниццы, вернулся в родной город или ещё куда перебрался. Но Том не намеревался сдаваться из-за препятствия на пути, он нашёл только два способа, как может узнать новый адрес друга. Первый – спросить у Дианы, бывшей коллеги и подруги Марселя, присутствовала вероятность, что они продолжают общаться, и Диана осведомлена об изменениях в его жизни. Второй вариант – попросить у Оскара узнать. Том выбрал Диану, не хотел обращаться к Оскару с просьбой о Марселе, если есть другой вариант, считал, что должен справиться с этой ситуацией самостоятельно, потому что это его друг, другая часть его жизни. Должен испробовать все способы, а потом, если ничего не получится, попросит помощи.

Не факт, что Диана по-прежнему работает в том магазине, но Том понятия не имел, где ещё её искать, потому отправился туда. Повезло. Диана всё ещё работала там, уже не продавцом-консультантом, а администратором зала, что позволяло ей чувствовать себя вполне довольной жизнью. Строгий образ администратора, собранный сегодня из чёрной юбки на два пальца ниже колена и красной рубашки, был ей к лицу и приходился по душе. Диана узнала Тома ещё до того, как он подошёл к ней, и не обрадовалась, когда он спросил о Марселе, с которым Диана поддерживала дружбу и после того, как он уволился. Хоть поняла уже, что ни во что дурное Том не втянет Марселя, она всё равно не считала, что человек типа Тома, человек, который живёт с Шулейманом, может дружить с самым обычным парнем, каким являлся Марсель, и беспокоилась за друга.

- Да, я знаю, куда Марсель переехал, - сомневаясь в том, что ей следует давать Тому эту информацию, в конце концов сказала Диана.

- Куда? Диана, пожалуйста, скажи мне.

Том достал телефон и открыл заметки, чтобы вбить туда адрес. Вздохнув, Диана надиктовала интересующую его информацию. Поблагодарив её, Том поспешил на выход, одновременно вбивая в приложение «Карты» адрес, чтобы посмотреть, далеко ли отсюда теперь живёт Марсель. Далековато, но можно и пешком дойти, минут за сорок. Поколебавшись, Том решил пойти своим ходом, чтобы успокоиться, проветриться и ещё раз подготовиться к встрече с другом.

Дом, в котором ныне жил Марсель, отличался от того, где он проживал прежде: новый, светлый, с длинными открытыми балконами под навесами, представляющими собой часть здания. Том мысленно порадовался за друга, что он может себе позволить более хорошие условия жизни. На лифте поднявшись на нужный этаж, Том ещё раз сверился с адресом в заметке и нажал на кнопку дверного звонка. Дверь открылась.

- Том? – удивился Марсель.

Том набрал в лёгкие воздуха, когда дверь открывалась, улыбнулся радостно, искренне, но произнесённые слова: «Привет, Марсель» затухли на губах, сменившись растерянностью, шоком на лице.

- Марсель, что с тобой произошло? – выдохнул Том, мечась взглядом по другу.

Марсель сидел в инвалидной коляске, что страшной неожиданностью выбило из Тома всё, что хотел сказать и сделать. Какое это имеет значение, если с другом такая беда, о которой не ведал, полагая, что можно вернуться спустя несколько лет и продолжить с места, на котором остановились, что ничего не изменится.

- Упал, - Марсель пожал плечами. – Помнишь, я же посещал подготовительные курсы в университете. Я поступил, а в середине сентября запнулся на лестнице главного корпуса и упал, спиной на ступени, встать уже не смог. Врачи сказали, что всё, ничего не сделаешь, меня ведь предупреждали, что новая травма будет последней. Два года уже не хожу.

- Почему ты не сказал мне?!

Не дожидаясь приглашения, Том ворвался в квартиру, протиснувшись мимо перекрывшей проход коляски с другом. Развёл бурную эмоциональную деятельность:

- У меня есть деньги, мы тебя вылечим! А если недостаточно, если нужна какая-то особая клиника, я попрошу Оскара! Марсель, тебе помогут, слышишь? Ты встанешь на ноги, я уверен.

В голове стучало: как так, как так? Том испытывал физическую боль от трагедии друга. Неважно, сколько они не виделись и не поддерживали связь, всё неважно. Том готов был отдать всё до последнего евро, что есть у него на счетах, чтобы ему помочь. Потому что ему больше не нужны эти деньги, у него Оскар есть, если они могут помочь Марселю, ни о какой прижимистости не может идти и речи; Том умел быть очень щедрым, когда щедрость не ставила под удар его благополучие, то есть рядом с Оскаром. А коль этого будет мало, готов на коленях перед Оскаром ползать и умолять, если просто так он не согласится помочь.

Марсель потупил взгляд и ответил только на первую часть его тирады:

- Я думал, ты больше не хочешь меня знать.

Том как-то внезапно сдулся, замерев на месте лицом к другу. Опустились руки, которыми размахивал в жестикуляции, опустились плечи, на лице застыло неприятное удивление.

- Что? – переспросил он. – Почему ты так решил?

Друг вновь пожал плечами, было заметно, что для него это грустная тема.

- Я звонил и писал тебе летом, осенью, в том числе из больницы, но ты не отвечал, а потом бросил меня в чёрный список.

Удар. Том не мог поверить, но вспомнил, как это происходило – как Джерри выключал звук, когда «друг Тома звонил», не желая с ним разговаривать, и в октябре внёс Марселя в чёрный список, чтобы больше не досаждал. Воспоминания из того самого разряда «до востребования», они не скрыты, но чтобы вспомнить, нужно о том подумать, пожелать поднять воспоминания о конкретном времени, когда был активен не ты. Джерри не лгал, ему не нравился Марсель, и он не стал себя утруждать имитацией добрых отношений.

Том разозлился на Джерри за бессердечное самоуправство, но как-то слабо и смазано, в треть силы. Чувствовал себя тошно от того, что друг звонил ему раз за разом, в том числе в период страшного жизненного перелома, когда наверняка нуждался в поддержке, и нарвался на холодное отвержение игнорированием, будто их дружба ничего не значила. Марсель обоснованно подумал, что Том от него отказался, на его месте иначе не рассудишь, только это не было правдой.

Прерывисто, тяжко вздохнув, Том закрыл ладонями лицо, с нажимом провёл пальцами по коже.

- Марсель, всё не так, как ты думаешь… - в его голосе и глазах читалось страдание. – Я бы ответил тебе, но я…

Как же надоело лгать, придумывать десятки версий, новую для каждого человека и обстоятельства, что нужно объяснить. Том устал.

- Я не мог, - закончил Том предложение. – Меня не было.

Посмотрел в глаза друга, который не понимал его «я не мог», не поверит в ничтожные оправдания вроде «не слышал/разбил телефон/в качестве полезного эксперимента отказался от телефона и интернета». Том причинил ему боль, предал, бросил, как считает Марсель, и не имел морального права оскорблять его притянутыми нелепыми причинами своего поведения. Сил на это тоже не имел. И рассказал правду: о том, что много лет болеет, о Джерри, о рецидиве и том, что его альтер нередко сама решает, как ему будет лучше.

Марсель не перебил его ни разу и, надо отдать ему должное, не выглядел шокированным, чего Том боялся, представляя, как будет кому-то признаваться в своём изъяне, не смотрел на него как на нечто непонятное и потому опасное. На его лице отражалось лишь удивление.

- Это правда? – спросил Марсель.

- Да, - Том шагнул к другу и присел перед ним на корточки, положив ладони на подлокотники коляски, глядя в глаза. – Марсель, ты можешь меня не прощать, даже то, что я рассказал, не обязано оправдать меня в твоих глазах, потому что испытанные чувства не перепишешь. У меня нет подтверждающей диагноз справки, потому что там, где мне его поставили, справки не выдают, и немногие знают о том, что я болею, я стараюсь не рассказывать. Но, прошу, поверь мне, я не хочу остаться в твоей памяти плохим человеком, который некрасиво с тобой поступил.

Марсель задумался, переваривая полученную информацию, накладывая её на то, что знал о Томе. Никогда он не встречал человека с психическим расстройством или болезнью, не считая собственной депрессии, когда школьником оказался в инвалидном кресле, но отчего-то страшно ему не было ничуть. Факт болезни ничего не менял, Том всё ещё тот человек, которого он знал и с которым дружил.

- Я тебе верю, - сказал Марсель, не кривя душой. – Том, я не держу на тебя обиды, если ты хочешь быть моим другом, я буду рад снова считать тебя им.

Добрый он, Том это знал, хотя и не надеялся на искреннее прощение, не смел надеяться. У Тома из глаз едва слёзы не брызнули, они не первую минуту блестели, налившись от сложных чувств. Улыбнувшись, он, не сдерживая порыва души, обнял друга, сказал:

- Ты лучший, я всегда знал, что у тебя большое сердце. Марсель, я скучал. Очень. Ты мой единственный друг. Прости, что я не пришёл и не позвонил раньше.

- Всё в порядке, - Марсель тоже улыбнулся, обнял его в ответ, слегка похлопав по спине. – Но как ты узнал мой новый адрес?

- Диана сказала.

Том отстранился, и Марсель усмехнулся, качая головой:

- Диана… Хорошо, что она сказала. Если бы ты приехал с Оскаром, мне бы это понравилось меньше.

Том опустил взгляд к коленям друга, согнутым ногам, безвольно установленным на подножке, и вернулся к теме, которая намного важнее избавления от камня чувства вины.

- Марсель, я помню, как ты отказывался от денег, но я не предлагаю, а настаиваю, - говорил Том, серьёзно глядя на друга. - Как я понял, лучшие клиники в Швейцарии, там и будем искать специалистов, я спрошу Оскара, он разбирается. Я заплачу, он, неважно.

- Том, ничего нельзя сделать, - сказал в ответ Марсель. – Можно потратить миллионы, но это не вернёт мне способность ходить. Так бывает.

- Марсель, не отказывайся! Не опускай руки, - убеждал его Том, истово желающий помочь. – То, что в одной клинике тебе не смогли помочь, не означает, что нигде не смогут. Смогут, я уверен, медицина ныне творит чудеса. Это я виноват в том, что с тобой произошло, я настаивал, чтобы ты исполнил свою мечту и пошёл учиться, я дал тебе деньги. Фактически я тебя заставил, и там ты упал. Моя помощь хоть частично компенсирует то, что тебе пришлось пережить по моей вине…

- Том, ничего нельзя сделать, - перебив, повторил Марсель и взял его за руку. – Если есть шанс, врачи говорят: тебе могут помочь в таком-то месте, и это будет стоять столько. Дело не в клинике и не в умениях докторов. Ты ни в чём передо мной не виноват, благодаря тебе я учусь и получу диплом по интересной мне специальности, деньги, которые ты мне дал, позволили мне уволиться и посвятить всё время подготовке к поступлению и помогли, когда случилась травма. Я ни о чём не жалею, даже наоборот. Знаешь, - он улыбнулся, что совершенно не подходило к печальной теме, - я полжизни жил со страхом возвращения в инвалидное кресло, но когда это произошло, я почувствовал себя свободным и счастливым. Забавно: в ограничениях я намного свободнее, чем был, передвигаясь на своих двоих. В этом мне очень помог Маркис, он поддерживал меня и ни на толику не изменил ко мне отношение, он принимает меня таким.

- Вы всё ещё вместе? – Том удивлённо поднял брови. – В смысле я не думал, что вы расстанетесь. Просто мы потеряли связь вскоре после того, как у вас начались отношения, и мне сложно было представить, что у вас происходит.

- Да, мы вместе, - Марсель улыбнулся счастливо, кивнул. – А тему моего восстановления давай закроем, хорошо? – попросил. – Я не хочу тратить ни часа своей жизни на разъезды по клиникам и бессмысленные обследования.

- Хорошо, - со скрипом согласился Том и посмотрел на друга, тоже улыбнулся. – Я рад за тебя, что у тебя всё хорошо, и за вас. Получается, сколько вы уже вместе?

- Два года и семь месяцев.

- Ого, долго.

- Да, недавно я наконец-то смог окончательно поверить и перестать бояться, что наши отношения скоро закончатся. Меня ведь всегда бросали. Но Маркис другой, он вообще не похож на тех, с кем я раньше встречался. Он… - Марселю было сложно подобрать слова, чтобы описать того, кто совершенно не его типаж, но оказался тем самым человеком, с кем сердце обрело дом и перестало бояться боли. – Самый лучший для меня. И за него тоже я должен тебе сказать спасибо, при других обстоятельствах у нас не было шансов познакомиться.

Визит Тома застал Маркиса на кухне, куда он за минуту до звонка в дверь зашёл налить себе сока и остался стоять там, невольно подслушивая их разговор, поскольку не считал правильным выходить и нарушать момент встречи давно не видевшихся друзей. Но, услышав, что речь пошла о нём, рассудил, что может показаться.

- Маркис! – удивлённо и радостно воскликнул Том, увидев парня, которого запросто мог назвать другом, потому что он приходился близким, любимым человеком его другу.

- Привет, Том, - помахал ему маркиз.

Его не узнать. Том никогда бы не подумал, что парень перед ним потомственный аристократ, если бы не знал. Футболка с какой-то музыкальной группой, серые спортивные домашние штаны, босые ноги, распущенные волосы немного ниже плеч и улыбка на лице – Маркис выглядел таким уютным, расслабленным и одновременно уверенным в себе. Из грустного, загнанного в сотни рамок парня он превратился в человека, который каждое утро встаёт с улыбкой и у которого в глазах свет.

- Тебя не узнать, - озвучил Том свои мысли. – В хорошем смысле. Ты так… улыбаешься.

- Спасибо. У меня есть поводы улыбаться, - с улыбкой ответил Маркис и взглянул на любимого. – Извините, я вас невольно подслушал, - он указал себе за спину, в сторону кухни. – Если хотите поговорить обо мне или о чём-то наедине, я пойду, не буду вам мешать.

Марсель посмотрел на Тома, оставляя ему право попросить об общении наедине, вдруг он хотел что-то личное обсудить. Но Том ни словом, ни знаком не дал понять, что присутствие Маркиса нежелательно.

- Не надо, - ответил Марсель Маркису. – Ты не помешаешь, побудь с нами.

Маркис сел в углу дивана, подогнув под себя ноги, а Марсель припарковался около него. Они всегда садились так: Маркис специально выбирал место на краю, чтобы быть близко, мочь держаться за руки с Марселем, пересаживание которого на диван сопровождалось очевидными неудобствами и не имело большого смысла, чтобы делать это каждый раз. Том расположился напротив.

Том расспрашивал их о жизни, в первую очередь его волновала материальная составляющая. Конечно, деньги, вырученные с продажи презентованной Марселю короны, пускай и малая их часть, представляли внушительную сумму. Но с тех пор едва не три года прошло, Марсель не работал, учился, они снимали – или купили - эту хорошую квартиру, Том не уточнил, а Маркис в его представлении являлся не тем, кто умеет работать и обеспечивать не только себя, но и ещё одного человека. Плюс реабилитация после травмы, Том понятия не имел, сколько она стоит, но полагал, что необходимые процедуры отъели немалую часть от оставленных другу денег. На что они живут? Надо же за квартиру платить, особенно если она съёмная, покупать одежду, продукты, это всё только необходимые статьи расходов, которые не отменить, а после опыта отдельного проживания в Лондоне Том понял, что жизнь недёшево обходится.

Но зря беспокоился, Марсель и Маркис вполне неплохо жили и нужды не испытывали. Оказалось, у Маркиса имелось наследство от отца, не миллионы, конечно, но хорошее подспорье. Никто другой, кроме единственного сына, снять эти деньги не мог, Маркису семья, мама и тётка, её сестра, в первую очередь, тоже не позволяли притрагиваться к наследству, рассчитывая, что однажды оно пополнит капитал бедствующей семьи. Никогда Маркис не прекословил семье и не считал, что имеет на отцовское наследство большие права, чем матушка, тётя, кузены и кузины. Но всё изменилось, когда он вырвался из гнетущего, зажимающего в тиски родительского дома и со временем понял, что может быть иначе, что он имеет право жить так, как ему угодно, и не слушать никого, в особенности тех родных по крови людей, которые всю жизнь делали его несчастным. Для себя Маркис не боролся бы, он просто вычеркнул семью из жизни, потому что они, увы, не изменятся, то доказали крики мамы, когда она до него дозвонилась, и скандал с угрозами, когда он приехал домой забрать некоторые вещи, тётушка ещё и прокляла его в спину, а два кузена едва не дошли до того, чтобы силой остановить, скрутить и вернуть. Потому никто не имеет права нарушать традиции их дома, тем более тот, на кого с малых лет возлагали надежду по возрождению веса в обществе знатного рода. Маркис не знал, что их остановило, но, обернувшись, запомнил их полный ненависти взгляд. В машине его ждал Марсель, и, сев к нему, Маркис окончательно понял, что у него теперь есть только одна семья – этот парень, что переживал за него, поддержал и держал наготове телефон, чтобы в случае чего позвонить в полицию. Ради него Маркис и боролся за отцовские деньги, дошёл до суда и, отстояв право на единоличное распоряжение наследством, порвал последние связи с семьёй, тогда он видел их в последний раз. Сменил фамильное поместье на квартиру в городе у моря, классические костюмы на джинсы и был счастлив, и только устаревшие манеры, нет-нет да проскальзывающие в повседневной жизни, и читающаяся в движениях выправка выдавали в нём маркиза.

Также выяснилось, что без гнёта семьи Маркис вполне способен быть и инициативным, и сильным, и трудолюбивым. Периодически он вёл лекции в разных университетах страны, благодаря полученному им классическому образованию высочайшего качества ему были рады. Одно время занимался токарным делом в одной небольшой, но востребованной частной мастерской. Маркис охоч до жизни, открывшейся ему лишь в двадцать шесть лет, и готов выполнять любую работу.

- Прошедшей весной мы завели совместный канал и занялись блогингом, сейчас он наша основная работа, - поделился Марсель.

- Блогингом? – удивился Том.

- Да, - Марсель улыбнулся, прикрыв глаза. – Для меня это тоже неожиданно. Мы ничего такого не планировали, просто записали и опубликовали видео с обсуждением интересных нам вопросов, а когда увидели количество просмотров, подумали: может быть, продолжить? Людям заходит тандем из потомственного аристократа и инвалида-колясочника, - он посмеялся, нежно посмотрел на Маркиса, который уже перебрался на подлокотник дивана, чтобы быть ещё ближе. И вернулся к Тому. – У нас девяносто тысяч подписчиков, это… неплохо?

- Это отлично! – искренне поддержал их Том.

У самого подписчиков несколько миллионов, но Том никогда не мерил людей собой. Надо учитывать базу, с которой стартует человек, а она у него мощнейшая. Потому Том радовался за друзей и считал, что они молодцы, многого добились.

- А какая у вас тематика? – спросил Том.

- Тематика? – Марсель снова посмотрел на Маркиса, они постоянно так делали. – Какой-то конкретной направленности у нашего канала нет. Мы освещаем самые разные темы, например, научные, тогда говорит в основном Маркис, а я пытаюсь тоже выглядеть умным, иногда просто рассказываем о своей жизни, как прошёл день. Из-за моих ограничений часто происходят забавные ситуации, даже принятие ванны для меня квест, без помощи не справиться.

- Сколько вы зарабатываете? – Том продолжил любопытствовать.

- Сложно сказать, по-разному, но нам хватает на аренду этой квартиры, питание, покупку каких-то вещей и даже на массаж для меня. Можно и без массажа, это недешёвое дело, но с ним лучше, мышцы не атрофируются.

- Я учусь, чтобы самостоятельно делать ему массаж, - поднял руку Маркис.

- Жадный ты высокородный крысёныш, - Марсель шутливо пихнул его в бок.

- Не жадный, а разумно экономный, - с улыбкой возразил Маркис. – Мне ничего не жалко, но если можно урезать затраты без отказа от процедуры, почему этого не сделать? Мои руки лучше, разве нет?

- Конечно.

Том улыбался, глядя на друзей, и не мог за них нарадоваться. Они расцвели друг с другом. Они так друг другу подходили… как он и Оскар. У них и приколы свои есть, особенное отношение друг к другу, выражающееся в том, что они не обижаются на то, на что кто-то другой, посторонний, обиделся бы, а им забавно и приятно. Им тепло вместе, это видно по взглядам, по настроенности друг на друга.

- Вы вместе уже два года, а как вы…? – Том запнулся, не зная, как сформулировать некорректный вопрос, который не мог не задать, поскольку распирало интересом. – Ну, как… - помогал себе руками, пытаясь намекнуть. – Ты же в коляске.

- Ты спрашиваешь о сексе? – уточнил Марсель.

- Да, - подтвердил Том, стыдясь своего бестактного любопытства, что его не останавливало.

В его представлении был только один способ, как парализованный ниже пояса Марсель мог заняться сексом – он ложится на живот, а Маркис выступает в активной роли и берёт его. Сомнительный вариант, потому что это как-то… неправильно, даже гаденько заниматься сексом с тем, кто не может убежать, не чувствует. Но Том старался держать свои ассоциации при себе и не судить, поскольку это не его жизнь, он вообще крайне слабо себе представлял, как функционировать с такими физическими ограничениями.

Марсель закусил губы, взглянув на партнёра, и ответил:

- У меня не полностью отсутствует чувствительность, и половая функция у меня сохранена. То есть я могу возбудиться и получить удовольствие, могу даже верхним быть, если лягу на спину, а Маркис всё сам сделает, и снизу могу, я чувствую, только с позами проблемы, - Марсель подбирал слова, но в целом почти не стеснялся, говоря о столь личном. Разительная разница между тем, каким он был и каким стал. – Но мы редко практикуем проникающий секс, уже никогда, нам больше нравятся обоюдные ласки, взаимный оральный секс.

- Так и есть, - подтвердил Маркис и, наклонившись, поцеловал Марселя в висок.

- Вы такие милые, я сейчас расплачусь! – воскликнул Том и вытянул руки, растопырив пальцы. – Дайте я вас обниму.

Никто не протестовал. Том обнял обоих, поцеловал вдобавок и тоже примостился на диване. Спустя некоторое время, незаметно летящее в разговорах, Тому в голову пришёл один вопрос, что встревожил.

- Марсель, тебя не гложет, что у Маркиса до тебя практически не было опыта, но первый секс у него был со мной? – осторожно спросил Том.

Молчать бы, не поднимать опасную тему, но смолчать не мог. Марсель посмотрел на любимого и серьёзно ответил:

- Том, извини, но мы тебя не считаем.

- Без проблем, - Том с готовностью согласился, подняв ладони. – Меня там не было. Тот случай был ошибкой, я бы тоже с удовольствием вычеркнул его из памяти.

- Вычёркивай, - кивнул Маркис, обнимая Марселя одной рукой за плечи.

- Договорились, - ответил Том, довольный, что друг, в отличие от него, не сходит с ума по поводу и без.

Всё хорошо, полное взаимопонимание без обид и ревности. Но Том поставил светлую идиллию под угрозу, задав вопрос:

- Маркис, ты знаешь, что Марсель со мной не единожды спал?

И по лицу Маркиса сделал предположение, от которого охватил ужас.

- Ты не знал? – проговорил Том. – Прости… Простите. Я должен был заткнуться до того, как открыл рот.

- Ты имеешь право говорить всё, что считаешь нужным, - сказал Маркис. – Я знаю, что одно время вы были не только друзьями, но мне неприятно об этом слышать.

- Прости, - повторил Том. – Это тоже было ошибкой, я был идиотом, а Марсель слишком добрым и одиноким, чтобы меня послать. Я сожалею о том, что делал, и больше никогда не прикоснусь к Марселю не как к другу.

Целый день Том провёл у них, а вечером, вернувшись домой, позвонил Оскару, спросил, может ли он приехать. Хотел поделиться новостями, пока эмоции самые свежие, и увидеть его, конечно же, тоже хотел. Шулейман мог, план на день он выполнил достаточно, чтобы позволить себе отлучку.

- Я сегодня встречался с Марселем, был у него в гостях, у них, - рассказывал Том, курсируя перед диваном, где сидел Оскар. – Они с Маркисом живут вместе, в новой квартире, у них до сих пор отношения, всё серьёзно. Представляешь, Марсель снова не может ходить, уже навсегда.

- Что, решил переписать неудачный опыт, поехал кататься на лыжах, да снова упал и поломался? – усмехнулся Шулейман.

Том остановился, укоризненно посмотрел на него:

- Оскар, нельзя над таким шутить.

- Инвалидов бить нельзя, ибо ограничены и защищаться и давать сдачи полноценно не могут, - отмахнулся тот, - а шутить вполне можно, особенно если человек не слышит и потому не может обидеться.

Доля правды в его словах есть, но всё же беспринципность Оскара иногда поражала, она не знает границ. Том вздохнул, покачал головой. Сказал:

- Марсель дал мне понять, что не будет рад тебе. Полагаю, это из-за Маркиса, наверное, он всё ещё обижен на тебя за то, как ты с ним поступал.

- Чувства бедного аристократа волнуют меня в последнюю очередь, - скрестив руки на груди, фыркнул Шулейман. – Расскажи что-нибудь более интересное.

- Я и рассказываю. Было бы хорошо, чтобы ты как-то исправил ситуацию между вами, чтобы мы могли встречаться вчетвером, я бы этого хотел.

- Предлагаешь мне попросить прощения? Даже не мечтай. Не мои проблемы, что двинутая мама пихала его к нам, а он не мог за себя постоять. Так-то ты трахался с ними обоими, это у меня есть все причины затаить злость и обиду.

Тонко уловив момент, Том не стал спорить. Поднятая вина – его вина перед Оскаром намного больше, чем вина Оскара перед ним, вины Оскара перед ним вообще нет, поскольку он задел его опосредовано, словами о друзьях.

- Ты не возражаешь, что я буду видеться с ними? – спросил Том.

- Нет, дружи, - великодушно разрешил Шулейман и задумался, сощурился, протянул: - Хотя… В изменах ты не повторяешься, но тебя тянет на убогих, а Марсель теперь инвалид – экзотика, столько поводов для жалости. Велики шансы, что однажды ты не удержишься и запрыгнешь на него. Если у него ещё стоит. Стоит? Впрочем, ты его тоже можешь, как раз он не сможет оказать тебе активное сопротивление.

Перебор для плохонькой выдержки. Том сбил Оскара на спину, упёрся руками в плечи, нависая сверху. Но вопреки действиям, которые легко принять за выражение гнева, на губах играла улыбка.

- Меня обижает твоя беспринципность, резкие слова, но и в такие моменты ты мне нравишься, нравится, как ты говоришь. Это я неправильный или ты настолько обаятельная сволочь?

Шулейман ухмыльнулся, взяв его одной рукой за поясницу, а второй показал два пальца:

- Два в одном.

Помедлив чуть, разглядывая его лицо, Том полностью лёг на Оскара. Удобно. Ему удобно. Оскар большой, горячий, твёрдый, но это не мешает, на нём приятно лежать. Приятно для разнообразия побыть тем, кто сверху во всех смыслах. Он же Оскара повалил.

- Сволочь, - повторил Том. – Обаятельная.

И потянулся поцеловать, в чём Оскар его поддержал. Шулейман поднялся в прежнее положение, легко удерживая Тома одной рукой, усадив его на себя верхом.

- Оскар, а… - несмело заговорил Том, водя пальцами по его плечам, - ты можешь как в тот раз, пальцами?

Одна мысль обожгла, подстегнув пульс, в паху потянуло в предвкушении, что это сладко-неправильное действие будет, будет удовольствие, которое намного острее от такой противоестественной стимуляции. Стыдно, от своей несмелой смелости смущение одолевает, но Том хотел так, если у него есть право выбирать. Не обязательно ждать, когда начнёт колотить от возбуждения, Том попросил, потому что захотел так, после одного поцелуя, с ясным сознанием.

- Озабоченное ты создание, - усмехнулся Шулейман.

Том виновато опустил голову, но Оскар добавил:

- Снимай штаны.

Дважды повторять не нужно. Том быстро избавился от домашних штанов, отправив с ними на пол и трусы тоже, и вернулся в исходную полицию, закусил губы. Неловко сидеть обнажённым ниже пояса, с широко разведёнными по причине позы бёдрами на одетом Оскаре. Что же он делает? Попросил трахнуть его пальцами, когда ещё может мыслить и не задыхается. Но смущение отпустило, как только сильные пальцы пробрались по пояснице и опустились в ложбинку между ягодиц.

Шулейман неторопливо огладил по кругу колечко сфинктера, дразня, сплюнул на пальцы, чтобы не идти за смазкой, и вставил в Тома указательный резко и полностью. Поперхнувшись воздухом, Том закрыл глаза и запрокинул голову. Оскар притянул его к себе за затылок и поцеловал в шею, начиная ритмично двигать в нём пальцем. Сначала одним, потом двумя.

- Мне надо прикупить секс-игрушек, брать их на встречи с тобой, - с усмешкой сказал Шулейман. – Скоро пальцев тебе станет мало.

- Я рассчитываю, что когда мне станет мало, ты перейдёшь к использованию более крупной части тела, - с придыханием ответил Том.

В запале ощущений от желанной стимуляции Том расстегнул ремень и ширинку Оскара и обхватил ладонью член, чтобы и ему доставить удовольствие, что делало собственное наслаждение ещё более полным. На подступах оргазма Том зубами вцепился в рубашку на плече Оскара, но не перестал двигать кистью.

- Обслюнявил, обкончал, - изрёк Шулейман, оглядев себя, когда оба закончили.

Вместо ответа Том наклонился вперёд и снизу вверх лизнул его губы и нос.

- Фу, - Оскар скривился и затем, сменив недовольство на озорство, ухмыльнулся, потрепал улыбающегося Тома по волосам. – Котик-котик, довольная морда.

С сегодняшнего дня Том решил поддерживать постоянное общение с Марселем, звонить, писать, чтобы больше не теряться, и с радостью следовал своему плану. И с Эллис решил связываться регулярно, она ведь тоже его подруга, хорошая, которая была рядом в сложные моменты. У него друзей раз-два и обчёлся, нельзя ими разбрасываться и вспоминать только тогда, когда ситуация располагает.

Глава 4

Так все начиналось, я опускалась,

Знаю, плохо, но я же твой солдат.

И когда я закончу, мы будем ночью

Еще больше, просто иди в такт.

Серебро, Угар©

Последний блок анализов сдан, и Том получил выписку с результатами: сифилис – отрицательный, ВИЧ – отрицательный, гепатит B – отрицательный, гепатит C – положительный. Как гром среди ясного неба. Маленькая смерть. Том несколько минут кряду смотрел в справку не в силах поверить. Как? Ему же всегда везло? Ему же… Инфекциями, передающимися половым путём, болеют лишь аморальные люди, которые за жизнь не трёх партнёров сменили, а сто трёх. Том верил в это неосознанно, потому сейчас стоял бледный, не зная, на каком он свете и как дальше жить. Как?.. Это навсегда, клеймо и затаившаяся в теле смерть? Том не знал, убивает ли гепатит, не знал даже, в чём выражается его поражающее действие, ему никогда не приходило в голову интересоваться болезнями, которые его не касаются.

- Месье, вы в порядке? – спросил сидящий за столом эскулап.

Том поднял к нему потерянный, испуганный взгляд и неопределённо кивнул. Не спросив о лечении, скомкано попрощавшись из-за порога, он покинул кабинет. Сев на скамейку во дворе клиники, долго смотрел в журнал вызовов на экране телефона и, не найдя в себе моральных сил для звонка, написал Оскару сообщение, в котором признался, что допрыгался, подцепил заразу. Понимал, что из-за этого Оскар его не бросит, наверное, даже не удивится, но сердце всё равно заходилось бьющейся в клетке птичкой в ожидании ответа. А если?.. Как он мог так подвести Оскара? Мало того, что в принципе не самый шикарный вариант, так теперь ещё и заразный.

- Что теперь будет? – тихим голосом спросил Том во время встречи.

- Лечение, иначе печень отвалится, - отозвался Шулейман, которого плохая новость и вправду совсем не удивила.

- Отвалится? – испуганно переспросил Том.

- Ладно, не отвалится – разложится. Пущенный на самотёк гепатит C чреват циррозом и раком печени.

- И что… что-то можно сделать? Оно лечится? Или это навсегда, можно только сдерживать болезнь препаратами?

- В девяноста пяти процентах случаев гепатит C успешно полностью излечивается противовирусной терапией, - ответил Оскар и завёл двигатель. – Не читай о вирусе, хуже будет, ты восприимчивый.

Том рассеянно кивнул, соглашаясь с ним. Свидание началось нестандартно: Оскар отвёз Тома в клинику на приём к доктору, который провёл консультацию по лечению заболевания, выписал и выдал препараты вместе с подробным расписанием приёма. За весь приём Том не сказал ни слова, сидел ссутулившись, кажась меньше и только кивал. Три коробки с таблетками он распихал по карманам, поскольку сумку сегодня не брал с собой.

- Оскар, прости, - не глядя на него, заговорил Том, когда они вернулись в машину. – Я конченый идиот. Я не знал… Я не думал, что могу чем-то заразиться. Что было бы, если бы я уговорил тебя заняться сексом и мы не предохранялись?

- Вдвоём лечились бы, - ответил Шулейман, проявляя железобетонное спокойствие.

Прерывисто вздохнув, Том обтёр ладонями лицо, повторил:

- Прости… Я бы с ума сошёл, если бы заразил тебя. Ты правильно сделал, что решил подождать, ты как всегда прав. А я как всегда совершаю действия, которые мне выходят боком.

- В данном случае буквально боком, печень же сбоку находится, - многозначительно заметил Оскар.

Том невесело приподнял уголок губ. Повернулся в кресле всем телом, посмотрел на Оскара:

- Ты будто не удивлён, что я заболел. Ты ожидал, что я заражусь чем-то таким?

- Я этого определённо не ждал. Но предполагал, что рано или поздно это может произойти, ты не самый удачливый человек и всевозможная зараза к тебе охотно липнет. Заразиться гепатитом C половым путём не так-то просто, вероятность всего пять процентов, но ты смог.

Том грустно вздохнул, опустил голову, сникая совсем. Оскар сказал не больше, чем чистую правду, но тем неприятнее получать подтверждение того, о чём сам думаешь – что недоделанный, человек-косяк, причём по собственной вине. Как с тем огурцом, из-за которого страдал летом – надо было всего лишь хорошо помыть перед употреблением. Так и сейчас. Не будь огрех в работе той части тела, что на плечах, головой зовётся, не было бы проблем ниже. Всё время странности мышления толкают его на глупые поступки, которые потом аукаются. Последний хуже всех. Наверное, потому, что остальные уже в прошлом, а с последствиями этого только начал жить, ещё даже толком не осознал свой новый статус, только то прочувствовал, что бесконечно подвёл Оскара. Оскар же говорил – думай головой, не побрезговал, когда он не подумал, а он что? А он подцепил постыдную заразу – наказание за умалишённое распутство.

Том снова взглянул на Шулеймана, исподволь, несмело, прибитый грузом того, что натворил, а Оскар это вместе с ним расхлёбывает. Спросил:

- Оскар, а целоваться можно?

- Можно, - ответил Шулейман и перегнулся к нему, чтобы подтвердить слова действием, а то на Томе совсем уж лица нет.

Том подался навстречу, разомкнул губы, но не коснулся. Сомнения ударили в грудь, останавливая.

- Точно можно? – уточнил он.

- Точно. Гепатит C не передаётся через слюну.

Том почти убедился. Почти. В последний момент отвернул лицо. Безумно любил целоваться, но сильнее этой страсти в нём был страх подвергнуть Оскара угрозе, у него ведь печень и так слабое место, он столько лет пил в огромных количествах. Том готов на неопределённый срок отказаться от того, что так любит, в чём нуждается, только бы не причинить вред. Эта тревога парализовала мышцы, исключая возможность активного поцелуя, заставляла дёргаться, уворачиваясь от самых желанных губ.

- Оскар, я доверяю твоим знаниям, но ты психиатр, а не венеролог. Пусть специалист в данной области подтвердит, что можно, чтобы я успокоился, и тогда будем, как раньше? – на последних словах Том поднял взгляд к Оскару, надеясь на понимание.

- Мы множество раз целовались, - напомнил Шулейман. – Если бы вирус передавался таким путём, я бы уже заразился и предосторожности были бессмысленны.

- Оскар, а ты проверялся? – встревожился Том.

Как он мог не подумать о том, что если можно заразить через поцелуй, то уже инфицировал Оскара?

- Нет, но мы договорились обменяться справками, так что в ближайшее время проверюсь. Сомнительных половых контактов у меня не было, выжидать инкубационный период не нужно, сдам все анализы в один день.

- Что если ты тоже заразился?

Тревога переходила в панику, медленно поднимающийся стылый ужас осознания. Дай Тому повод, и его тревожность перейдёт все разумные пределы. Неразумные тоже.

- Каким местом ты меня слушаешь? – одёрнул его Оскар. – Я же сказал – нельзя так заразиться.

- Но вдруг?

Шулейман красноречиво вздохнул, закатив глаза, и, сказав, что сейчас всё и выяснят, у него есть номер доктора, вытащил из кармана телефон.

- Здравствуйте, доктор, вас беспокоит Оскар Шулейман, я приводил на приём пациента Тома Каулица. Расскажите, пожалуйста, как передаётся гепатит C – и как не передаётся.

Эскулап на связи перечислил пути передачи вируса, подробно объяснил, какими способами вероятность заражения ничтожно мала, а какими заразиться невозможно. Терпеливо повторял сказанное, когда Том переспрашивал, боясь поверить слишком быстро. И по просьбе Шулеймана акцентировать внимание на данных пунктах выделил, что - через поцелуи заразиться невозможно и во время проведения успешной противовирусной терапии половым путём вирус тоже не передаётся.

- Хорошо, - наконец кивнул Том.

Попрощавшись с доктором, Шулейман отключился и глянул на Тома:

- Убедился?

Причин не доверять словам доктора Том не имел, потому снова кивнул, подтверждая, что ему стало значительно спокойнее. Улыбнулся растерянно:

- Получается, можно целоваться?

Том потянулся исполнить отсроченный поцелуй, ровно на половину разделяющего их расстояния, чтобы Оскар тоже наклонился к нему и взял инициативу. Хотел, чтобы Оскар его поцеловал. Но теперь Шулейман отвернулся:

- Всё, я передумал.

- Всё-таки брезгуешь? – произнёс Том с горьким смирением в голосе.

Конечно. Том и сам бы побрезговал целовать того, кто не только обмарался сторонней связью, но и болезнь от неё понёс. Это естественное отторжение перед больными. Побрезговал бы поцеловать кого-то другого, не Оскара, с ним инстинкт самосохранения работает слабее желания быть рядом. Но Оскар куда более брезгливый и чистоплотный.

- Не пристёгивайся, - сказал в ответ Шулейман, выруливая с парковки. – Тебе необходим целебный удар лбом об приборную панель, чтобы мозги на место встали.

- Обычно швыряет из стороны в сторону, об дверцу.

- Я постараюсь резко тормознуть, чтобы тебя вперёд бросило.

Том пристегнулся, решив не искушать судьбу. Мало ли Оскар сделает то, что сказал.

- Ты не брезгуешь, да? – спросил Том спустя пять минут пути. – Ты разозлился, когда я засомневался, значит, ты так не думаешь.

- Браво, ты сделал верное умозаключение, - несмотря на саркастичный тон, высказывание Шулеймана не было сарказмом.

- Оскар, прости. Просто я…

- За что ты на этот раз извиняешься? – перебив, Оскар бросил на Тома взгляд.

- За себя, - Том опустил глаза. – Ты простил меня за того парня, спокойно воспринял новость, что я по собственной глупости заразился, слова плохого мне не сказал, взялся за моё лечение, так ещё и выслушиваешь моё нытьё и успокаиваешь. Ты не должен, но делаешь.

Отстегнув ремень безопасности, Том опустился и лёг щекой Оскару на бедро, легонько погладил по джинсам.

- Я больше никогда не буду делать глупостей, - пообещал негромко из-под руля, искренне сожалея о последней глупости, что совершил.

- Не зарекайся, - хмыкнул Шулейман.

- Такие точно не буду. Больше никого, только ты.

Не самая удобная поза, и Оскару, возможно, мешает управлять машиной, но Том не вставал. Нуждался в тепле, чтобы быть в порядке, в контакте, чтобы не почувствовать себя отверженным. Шулейман свернул к обочине и положил ладонь на его голову, перебрал пряди волос.

- Что, если лечение не подействует? – тихо спросил Том. – Так ведь бывает.

- Подействует, - ответил Оскар без тени сомнений.

- Но вдруг? Это… смертельно?

- Может быть смертельно при отсутствии лечения. Но для меня не проблема купить тебе новую печень. Так что ты в любом случае будешь жить, с родными запчастями или заменой.

Том вздохнул носом, прикрыл глаза, фокусируясь на тепле, что впитывал кожей. Не хотелось ни в ресторан, ни куда-либо ещё, даже есть не хотелось.

- Поехали домой? – предложил Том, по тону попросил. – Поужинаем у меня, я приготовлю что-нибудь. Не хочу никуда идти.

- Началась «депрессия больного»? – Шулейман скосил к нему глаза.

- Нет, я буду в порядке. Просто хочу сегодня побыть только с тобой, а не там, где много людей.

Том не лгал, не утаивал своё истинное состояние. Нет у него депрессии и ощущения, что жизнь закончена, тоже нет. Просто хотел скрыться на время от мира, чтобы прожить чувства, привыкнуть к ситуации. Побыть с тем, с кем можно быть на сто процентов собой, и там, где не нужно соблюдать приличия, можно обнимать сколько вздумается, сложиться клубочком под боком и замереть на часы. Так и поступили, услышав – и поверив – что Том не впал в меланхолию, а просто хочет сегодня побыть с ним дома, Шулейман согласился.

Щенок встретил их у порога – грязный, лапы и морда в земле, вывернул тот цветок в горшке, который Шулейман грозился использовать в качестве пепельницы. Том убрал землю и осколки, переселив растение в пол-литровую чашку, помыл полы под взглядом Оскара. Помыл малыша, заодно и развеселился, поскольку щенок пытался выпрыгнуть из ванны и отряхивался. Оскар наблюдал за ними, привалившись плечом к дверному косяку. По окончанию водных процедур не только щенок, но и Том оказался мокрый. Обтерев малыша полотенцем, он повернулся к Оскару, попытался сдуть с лица прядь волос, что не получилось, потому что мокрая и прилипла к коже. Улыбнулся немного рассеянной, открытой улыбкой.

- Теперь я тебя должен помыть? – приподняв бровь, осведомился Шулейман. – По возрастающей.

- Думаю, можно и без этого обойтись, - Том опустил взгляд к своей футболке, насквозь мокрой на животе, хоть выжимай. Оттянул ткань от тела. – Я просто переоденусь.

Оскар упёрся рукой в противоположный дверной откос, преграждая путь подошедшему Тому, в глазах которого застыл немой вопрос. Захватил его той рукой, притягивая к себе с намерением наконец-то поцеловать, но вдохнул воздух у его лица и выдал:

- От тебя псиной воняет.

- У тебя тоже есть собака, - не обидевшись, напомнил Том.

- Я в курсе. Но от меня ею не пахнет.

В спальню Шулейман тоже пошёл за Томом, вальяжно уселся на кровати, созерцая не слишком искусное шоу его переодевания. Том спиной чувствовал его взгляд, блуждающий по позвоночнику, упирающийся между лопаток. Раздевшись до трусов, Том украдкой оглянулся через плечо.

- Трусы тоже смени, мокрые, - порекомендовал Оскар.

- Это не я, - на автомате отговорился Том.

- Знаю, это собака.

А вот и собака – толкнул лапой не защёлкнутую дверь, встал на пороге, одновременно виноватый и любопытный.

- Малыш, сейчас я переоденусь и покормлю тебя, - сказал Том.

На кухне он насыпал щенку корма и встал к плите, переговариваясь с Оскаром за приготовлением. А после ужина, как и хотел, на диване устроился компактным клубком у Оскара под боком, подогнув ноги и руки, и наслаждался тёплым присутствием того, с кем рядом весь остальной мир не нужен.

Оказалось, не так уж страшно быть заражённым, как показалось сначала. В течении недели Том полностью привык, перестал думать о болезни как о чём-то страшном, меняющем всё. Его жизнь изменилась лишь в том, что по расписанию принимал лекарства, каждый день по одной таблетке трёх препаратов, что уже делал на автомате и исправно, ответственно, не пропускал и не забывал. Больше Том не боялся, что может не победить вирус и останется с ним в хронической форме. Оскар сказал, что он выздоровеет, значит, так и будет. Доктор, к которому его Оскар привёл, без сомнений выписал ему лучшую терапию, какую только может предложить современная медицина.

Но, несмотря на лёгкость бессимптомного протекания болезни и лечения, Том учился на этом всё равно негативном опыте. Выдавливая из блистера на ладонь очередную таблетку, он вспоминал, что ныне в его теле живёт не только Джерри, но и болезнь иного толка, заработанная исключительно по собственной глупости. Том больше никогда не хотел вынужденно жить на таблетках. Достаточно того, сколько выпил их в центре и психиатрической клинике. Потому навсегда запомнит этот урок, он откладывался на подкорке, чего не могли добиться слова.

***

Том держал в голове дату, когда истекает двухмесячный срок, и следил за временем, но не отсчитывал дни, не настолько помешанный и не был уверен, что всё случится день в день. Потому заявление Оскара застигло его врасплох.

- Сегодня мы переспим, - между делом сообщил Шулейман. – Ко мне поедем.

Только он может сказать подобное безо всяких предпосылок посреди ужина. Повезло, что Том нарезал мясо, а не жевал, стоило бы неимоверных усилий протолкнуть пищу в горло после такой новости. Том поднял взгляд от тарелки, как-то растерянно переспросил:

- Сегодня?

- Да. Два месяца прошли, причин откладывать секс и дальше я не наблюдаю, мы движемся в верном направлении и можем перейти на следующий этап. Неужели ты не считал и не знал, когда иссекает срок? – Оскар усмехнулся и сощурился на Тома.

- Я не отсчитывал дни, не думал, что ты строго в срок согласишься, - честно ответил Том.

Повёл себя правильно, не как сумасшедший, зацикленный на одном, а всё равно реакция получилась неправильной, что смущало. Что с собой делать?

- Что-то ты не выглядишь счастливым, - заметил Шулейман.

- Я рад. Просто… неожиданно. Мне казалось, к сексу надо подводить как-то по-другому, а не огорошивать посреди ужина, когда речь ни о чём таком вообще не шла.

- Хождениям вокруг да около я предпочитаю прямоту, - спокойно парировал Оскар. - Да и в первый раз к сексу мы пришли именно так – ты пришёл ко мне и сказал: «Оскар, я готов, учи меня».

Том потупился в тарелку, смущённо улыбаясь под нос уголками губ. То, как настаивал, чтобы Оскар его обучил, так дико, если подумать. Сейчас казалось диким, потому что ума и понимания прибавилось, но, конечно, ни на секунду не жалел, что к нему обратился.

- Я рад, - повторил Том. – Просто когда чего-то очень ждёшь, потом не верится, что дождался.

- Дождался, - подтвердил Шулейман и сделал глоток из бокала. – Так что не наедайся. Хотя… - задумчиво прищурился. - Насколько я помню, полный желудок никогда не мешал тебе самозабвенно трахаться.

Сегодня. Сегодня они останутся вдвоём в квартире Оскара. Сегодня Оскар войдёт в него, возьмёт, произойдёт то, чего так долго жаждал, изнемогая. Волнительно в первый раз, неважно, сколько раз было в прошлом, этот раз первый в их новых отношениях, они долго к нему шли. Он долго ждал, смиряясь с тем, что Оскар знает, как лучше, и всё равно не мог ничего изменить. Вкусный ужин отошёл на далёкий второй план.

Том думал о том, что между ними будет, весь остаток ужина, и в машине, и в лифте, которым поднимались на двадцать первый этаж. Кусал губы. Оскар к нему не прикасался, у них не приступ необузданной страсти, в котором пара начинает раздеваться ещё в лифте, а осознанный шаг. Дверь в квартиру – последний рубеж, за которым начинается новая долгожданная глава.

- Оскар, можно мне в ванную? – попросился Том, чувствуя, как начинают полыхать щёки, поскольку он-то знал для чего.

Не единожды бывало, что он не готовился перед близостью и не переживал по поводу чистоты/не чистоты, но хотел, чтобы сегодняшний вечер прошёл идеально, чему могла сильно помешать естественная, но постыдная проблема. Потому хотел подготовиться, чего не сделал дома по простой причине незнания, что это необходимо.

- Где ванная, ты помнишь, - разрешил Шулейман.

Кивнув в знак того, что помнит, Том знакомым маршрутом прошёл по коридору к ванной комнате. Включил свет, притворил за собой дверь и прошёл раковине, чтобы заглянуть в зеркало. Из отражения на него смотрели большие карие глаза на бледном лице. От волнения сердце стучало быстрее и быстрее.

Дверь за спиной открылась, и Том вздрогнул так, словно Оскар застал его непосредственно в неприглядный момент очистки кишечника, хотя даже не успел раздеться.

- После развода я демонтировал анальный душ за ненадобностью, - сказал Шулейман, подходя к Тому с коробкой в руках. – Сегодня купил портативный. Разберёшься, как пользоваться?

- Да, - кивнул Том и забрал коробку.

Хорошо, что Оскар позаботился об этом, поскольку сам Том не подумал, как будет проводить чистку, если в ванной Оскара не окажется специальных приспособлений.

- Смазка внутри, - подсказал Шулейман.

Том удивлённо посмотрел на коробку и снова на него:

- Ты хочешь, чтобы я сам смазался и растянулся?

- О нет, не лишай меня этого удовольствия, - усмехнулся Оскар и пояснил: – В идеале смазку необходимо использовать при введении в задний проход любого предмета, к коим и наконечник душа относится. Будет не очень, если ты придёшь ко мне уже с ноющей жопой.

С ним сложно не согласиться, хотя Том слабо себе представлял, как нечто столь незначительных размеров, как наконечник, может причинить ему боль. Ему никогда не приходило в голову использовать смазку во время чистки, и ничего, но спорить не стал. Проводив Оскара взглядом, Том перевёл его к рисунку и надписям на коробке. Инструкция простейшая: открутить наконечник, заполнить ёмкость чистой тёплой водой, прикрутить наконечник на место, нанести смазку и ввести в анус, медленно впрыскивая жидкость внутрь. Повторить необходимое количество раз, пока выходящая вода не будет прозрачной. Что ж…

Том разделся догола, ополоснул портативный душ, как тоже было сказано в инструкции, и наполнил водой, после чего взял миниатюрный флакон смазки и встал в поддон душевой кабины, что изменилась с тех пор, как он здесь жил. Изменился также цвет и материал пола и многое другое в ванной комнате и за её пределами, на что в прошлый раз не обратил внимания, поскольку был занят мыслями, что Оскар его или убьёт, или изобьёт, или морально уничтожит, что сам жить расхочет. Сейчас тоже не особо обратил – лишь мимоходом отметил, что раньше была другая.

Послушно смазав наконечник прибора, пусть и не видел в том нужды, Том завёл руку за спину и приступил к делу. Стационарный анальный душ, подключённый к водопроводу, лучше, этот прибор похож на клизму, а их Том ненавидел. Но выбора нет. Выдавив всю воду, Том поставил душ на полочку. Теперь остаётся ждать, пока организм не даст знать, что пора избавляться от воды. Чем скоротать время? Раньше ждать было проще, со стационарным душем во всём было проще. Том посмотрел на дверь, вспомнил, что не запер её, что обдало ощущением тревожной неуютности. Вдруг Оскар снова зайдёт? Том стеснялся – всегда – даже говорить о естественном или спровоцированном очищении кишечника, а от мысли, что Оскар застанет его в такой момент, когда у него полный живот воды, которая в любой момент может попроситься наружу, в ужасе каменел. А ведь от эмоций мышцы могут сократиться, и вода потечёт, не факт, что чистая…

На всякий случай Том перешёл поближе к унитазу. Пару раз настороженно, пугливо оглянулся к двери и, оценив ощущения в животе и время, что у него осталось, сбегал к двери. Защёлкнул замок и вернулся к унитазу. Второй подход промывания прошёл как первый. Как и третий. В четвёртом не было нужды, но Том, преследуя совершенство, его сделал. Хуже от лишней порции воды не будет. Закончив с очистительной процедурой, Том включил воду и встал под душ. Мыться полностью тоже не было нужды, он принимал душ дома перед свиданием, но и это не будет лишним. Волнение усиливалось по мере уменьшения количества шагов до того, как они окажутся в спальне.

В конце Том ещё раз ополоснулся ниже пояса, перекрыл воду и вздохнул, задерживаясь в душевой кабине. Потом открыл стеклянную дверцу и ступил на пол. Жаль, дезодоранта нет, секс довольно активное занятие, а запах пота никого не красит. Том взял с полки дезодорант Оскара, понюхал, но ему не понравился запах, для него слишком резкий. Интересно, что от Оскара никогда не чувствовал этого аромата, хотя куда только не тыкался ему носом. Наверное, он смешивался с другими в тот уникальный гармоничный коктейль индивидуального запаха. Поставив дезодорант на место, Том провёл пальцами по влажной, естественным путём высыхающей коже, задрал руку и понюхал подмышку – это уже паранойя, невозможно вспотеть так быстро.

Отчего же так колотится сердце? Он же столь сильно этого хотел… В том-то и дело. Случайно сказал Оскару пророческую правду – «когда чего-то очень сильно ждёшь, потом не верится, что дождался», но недооценил, насколько сильным может быть волнение. Том вдохнул и выдохнул, силясь успокоить в себе то-не-знаю-что, и наконец-то снял с держателя полотенце, начиная вытираться. И, повесив его обратно, остановился в замешательстве раздумий. Ему одеться? Прийти к Оскару голышом? В полотенце? Только трусы надеть? Последнее точно нет, у него не та фигура, что эффектно смотрится в одном белье.

Том оделся полностью и покинул ванную комнату. Коридор такой длинный… Осилив всего два шага, Том остановился, заламывал руки, глядя в полумрак коридора, изламывающегося поворотом впереди. Такой длинный… Телефон лежал в кармане. Том вытянул его и набрал сообщение:

«Оскар, встреть меня».

Отправил. Очень стыдно, но пусть лучше будет стыдно. Телефон зазвонил через пять секунд, вопросил голосом Оскара:

- Я не понял, ты что, из квартиры ушёл?

- Нет, я около ванной. Забери меня, пожалуйста, - опустив голову, ответил Том.

Шулейман ни черта не понял, что это за номер, но поднялся с кровати, на которой развалился в ожидании Тома, и пошёл за ним. Нашёл его, как Том и сказал, около ванной комнаты. Предвидя вопросы, на которые не имел ответа, Том покачал головой:

- Не спрашивай.

- Нет уж, объясни, - оставшись глухим к его просьбе, сказал Шулейман, сложив руки на груди. – Что это было? Ты забыл, где спальня?

- Нет, я помню. Я не могу объяснить, - Том снова покачал головой. – Потому что… я не знаю, в чём дело. Мне стало некомфортно, и я решил, что лучше не бороться с собой, а попросить тебя прийти.

Шулейман вопросительно приподнял брови. Обманывал ли он себя надеждами, что сегодняшний вечер пройдёт гладко, как у нормальных людей? Нет, но он и не думал, что произойдёт нечто подобное, что непонятно как назвать.

- Ладно, в принципе, ничего нового: ты странный, я тебя спасаю, - изрёк Оскар и подошёл к Тому, обнял его за плечи. – Пойдём. Или ты передумал? – посмотрел пытливо, забираясь взглядом под кожу.

- Нет, я хочу этого, - Том не побоялся посмотреть в глаза, был честен перед ним и перед собой.

Оскар повёл его по коридору, в спальне обвёл рукой комнату:

- Светло, кровать, мы собираемся переспать, всё, как ты хотел.

Взглянул на Тома с ухмылкой, отпустил, отошёл к кровати и поманил его пальцем:

- Иди сюда.

А у Тома сердце снова набирало обороты, вибрируя в грудину. Но это нормально, да? Нормально волноваться перед первой близостью. Том подошёл к Оскару, к большой королевской кровати, дрогнул губами в растерянной улыбке. Шулейман убрал волосы от его лица, заправив пряди за уши, обхватил щёки ладонями и поцеловал, не глубоко, снимая пробу начинающегося интимного вечера, сминая губы губами. И толкнул мягко, но уверенно, директивно, заваливая на кровать, сам забрался сверху, навис над Томом с блуждающей ухмылкой на губах. Том тоже улыбался, всё так же растерянно, по-детски незащищено. Оскар наклонился и поцеловал его уже основательно, забираясь языком в рот, прижимая собой к поистине царской перине постели. Том отвечал, закрыл глаза, но отставал. Что-то не позволяло раствориться в любимом приятнейшем действе и быть неимоверно счастливым от того, что они зайдут дальше. До конца.

Оторвавшись от губ, Шулейман целовал Тома под челюстью. Приятно, вправду приятно, очень-очень, но пульс стучал в виски не от возбуждения. Сейчас всё произойдёт. Не прямо сейчас, через минуту, но они разденутся и соединятся, кожа к коже, проникновением в нутро, движениями, гарантированно сулящими наслаждение до крика и искр из глаз. Том ждал этого момента, изнемогая от желания, ластился к Оскару похотливым животным, не в силах себя контролировать, просил хоть каким-то способом подарить ему ласку и удовольствие. Но теперь накатили переживания, не отпускали, растекались по телу усиливающимися волнами в такт ударам нездорово частящего сердце. Том цеплялся пальцами за плечи Оскара. Тревога перерастала в панику.

Всё должно быть не так… Не так… Как?.. Никакого возбуждения вопреки вызревавшему два с половиной месяца желанию и умелым прикосновениям и поцелуям Оскара. Ничего, внизу полный штиль, а в голове тучи, гром и ураган. Том с ужасом поймал себя на мысли, что больше всего хочет встать и уйти. Убежать из комнаты. Чтобы не сейчас, не сегодня. Из-за старых травм? Из-за того, что инфицирован и ещё не завершил лечение? Нет – из-за того, что знал заранее, думал, готовился и, когда дошло до дела, не знал, что делать. Лучше не знать заранее. Ситуация с Себастьяном повторялась – запланированная близость превращалась в пытку с полным отторжением. До слёз обидно, что это Оскар, его Оскар! А тело гудит от напряжения, противится, а чувства сущий ад. Том не мог так. Можно не надо? Сердце оглушительно колотилось в горле, причиняя дискомфорт, мутило от токсичного переизбытка переживаний.

- Чего ты такой деревянный? – произнёс Шулейман. – Так-то я рассчитывал, что после того, как активно ты на меня лез, ты будешь проявлять больший энтузиазм.

Том отвернул от него лицо, зажмурился, на ресницы просочились слёзы досады, что такой неправильный, всё портит. Уже испортил.

- Ты что, плачешь? – удивился Оскар.

Ко многому его годы жизни с Томом подготовили, но не к тому, что во время прелюдии Том заплачет. Судя по всему, не от счастья. Том не переставал удивлять.

Даже хуже, чем в прошлый раз. С Себастьяном Том мог бы заставить себя перетерпеть, но не захотел, потому что потом почувствовал бы себя отвратительно. А сейчас не мог. Паника – не страх, а ужас иного толка – свела с ума сердце, парализовала тело. Казалось, он вот-вот может лишиться чувств. Уйти. Сбежать. Вот, что неосознаваемое его тревожило, заставив остановиться, не суметь самостоятельно преодолеть расстояние до спальни и обратиться за помощью к Оскару. Он не может по плану, не может. Сходит с ума от волнения, утратившего всякую рациональность.

- Оскар, я не могу, - Том сел.

- В смысле не можешь? – не понял Шулейман.

- Не могу заняться сексом, - сказал Том, отодвигаясь к краю кровати. – Прости, я просто не могу сегодня. Я переволновался, не могу. Давай как-нибудь в другой раз. Давай завтра? – он с надеждой взглянул на Оскара нездорово мечущимся взглядом.

- Чего ты переволновался?

Понять Тома сложно на грани невозможности, но можно попытаться.

- Потому что я знал, что мы это сделаем, - ответил Том, голос его звучал неровно от переживаний. – Мне нельзя знать заранее, иначе я думаю об этом и слишком волнуюсь.

- А завтра, значит, ты будешь спокоен? – скептически вопросил Оскар. – Ты знаешь заранее, что завтра, только не знаешь точное время. Не будешь ли ты ещё сильнее волноваться от неопределённой определённости?

Том задумался, сказал через паузу:

- Можно не завтра, а через несколько дней… Не говори мне, когда решишь, что пора, просто начни. Так будет лучше.

Какие же у него беды с башкой…

- Предлагаешь не спрашивать тебя и завалить? – приподняв брови, осведомился Шулейман.

Том всё-таки встал, отошёл от кровати, готовый буквально сбежать, потому что эмоции продолжали зашкаливать вместе с пульсом.

- Как вариант, - ответил он. – Я же хочу с тобой, просто очень волнуюсь, а если ты меня не спросишь, у меня не будет времени начать переживать.

Шулейман тоже поднялся на ноги, и Том отступил от него, хотя тот и не успел приблизиться. Том увернулся, пытался не даться в руки, но со второй попытки Оскар схватил его за запястье:

- Эй, - Шулейман сжал пальцы на его руке, несильно потянул к себе, перехватывая взгляд. Случайно надавил на артерию, и клокочущий в ней пульс ударил по нервным окончаниям. – Да у тебя сейчас сердце разорвётся!

Даже отдельные удары не различить, настолько быстро и мощно у Тома колотилось сердце. В ребёрной клетке растекалась не боль, но давящий дискомфорт. Перехватывало дыхание. Просто паника перерождалась в паническую атаку, в которой опасно зашкаливают все физические показатели. Шулейман повёл Тома обратно к кровати:

- Сядь.

Том упёрся, что-то неразборчиво возразил, но Оскар всё равно усадил его и сам сел у него за спиной.

- Иди сюда. Дыши.

- Оскар, я не… - Том нервно дёрнул плечом.

- Тихо, - Шулейман приложил палец к его губам. – Дыши. Тебе нужно успокоиться. Между прочим, сердечные приступы и у молодых бывают, не доводи. Давай, вдох, выдох, - он положил ладонь Тому на грудь, где сердце.

- Оскар, я…

- Повторяй, - перебив, чётко повторил Оскар. – Вдох, выдох. Вдох…

- Вдох, - сдавшись, повторил за ним Том; глубокий вдох получился прерывистым, почти судорожным.

- Выдох.

- Выдох, - воздух выходил из лёгких долго, едва не со свистом.

- Вдох.

- Вдох…

Между вдохом и выдохом Шулейман выдерживал интервал в семь секунд – минимальный интервал в дыхательном цикле здорового человека в нормальном состоянии. Сначала от кислородного голодания, вызванного принудительно сниженной частотой дыхания, у Тома закружилась голова, он закрыл глаза. Но уже в этот момент сердцебиение начало замедляться.

- Выдох.

- Выдох, - повторил Том и ещё раз выдохнул, начиная дышать без подсказок.

Сердце билось ещё ускоренно, но уже незначительно, в голове прояснилось. Больше не было паники. Оскар считывал его пульс ладонью и остался удовлетворён достигнутым эффектом.

- За что я тебе? – спросил Том с усмешкой, за которой прятал неуверенность и растерянность от своей ненормальности.

Снова довёл себя до того, что ему понадобилась помощь. Не дурак ли? Как Оскар его, психованного на всю голову, терпит?

- Лучше спроси: «На что?».

- На что? – Том повторил за ним, не поняв смысла вопроса.

Но Шулейман и так ответил:

- На всю жизнь. Опыт показывает, что иначе не получается, - говорил он Тому в затылок. – Знал бы я за день до знакомства с тобой, что вот-вот моя жизнь изменится навсегда.

- На всю жизнь? – переспросил Том с глупой улыбкой.

Сам желал именно так, не видел другого варианта жизни. И хотел снова и снова слышать, что Оскар тоже хочет навсегда.

- Да, - ответил Шулейман, задев его волосы губами, и усмехнулся. – А теперь продолжим.

Оскар коснулся губами его уха, кончиком языка обвёл изгиб внешнего края раковины. Том хихикнул, дёрнувшись, инстинктивно поднял плечо, прижав к нему склонённую набок голову.

- Щекотно.

В прошлом Оскар никогда особо не уделял внимание его ушам, и это действительно щекотно, неконтролируемо дёргает от ощущений.

- Не мешай, - ухмыльнувшись, сказал Шулейман.

- Мне выйти? – Том оглянулся к нему, сияя нежно-игривой улыбкой.

- Мне будет сложно без тебя заниматься с тобой сексом.

Улыбка ушла с губ Тома, лицо приобрело серьёзное выражение, а в глазах блеснула тревога.

- Оскар, я не думаю…

Не думает, что это удачная идея, но договорить не успел, Шулейман накрыл его губы ладонью, шикнул, призывая к тишине. Учтя ошибку – что Тому щекотно от нежной ласки в той области, Оскар прикусил хрящик его уха. А это приятно. Том замер, прислушиваясь к новым ощущениям. Теперь и возбуждение пошло, уже. Потекло теплом вниз от одного прикуса. Только тело оставалось настороженно-напряжённым. Шулейман провёл ладонью по правому из его сжатых бедёр и силой заставил их развести:

- Расслабься.

Том повиновался, и напряжение действительно начало покидать мускулатуру. Метод обратной связи работает в обе стороны – тело отвечает на психическое состояние, но и на психическое состояние можно повлиять через тело. Шулейман это, конечно же, знал и использовал, о чём Том не догадался. Ладонью по внутренней стороне бедра, чувствительно, медленно, без нажима, но и не настолько невесомо, чтобы сердце не зачастило снова по другой причине. Том дышал чаще, глубже, чувствовал, как кровь бежит быстрее и приливает. Оскар не касался его между ног, лишь по бёдрам гладил, распаляя, и целовал в шею. Добрался до точки под косточкой нижней челюсти, верхней шейной точки сонной артерии, куда поцелуи Том больше всего обожал, особенно влажные, такие, как сейчас. Том запрокидывал голову, открывая горло под ласку.

Том немного пропустил тот момент, когда Оскар начал ненавязчиво гладить его живот пальцами поверх кофты, рисуя простые завитки, но отчётливо почувствовал приязнь от прикосновений. Они растекались по телу теплом, тем самым, от которого не только расслабляешься, нежась, но и томит внизу живота. Желания свести ноги больше не возникало, Том сам развёл их немного шире. Улыбнувшись с прикрытыми глазами, он повернул голову и попал в чувственный поцелуй, инициаторами которого оба выступили, Том дал зелёный свет и показал готовность, а Оскар с удовольствием поддержал его желание. Перестав искусно иметь его рот, Шулейман провёл языком к уху, прихватил губами мочку, царапнул зубами тонкую кожу под ухом.

Его рука забралась Тому под водолазку, пальцами по голой коже вверх, вниз, до кромки трусов, немного под них, где кожа горячая, вспаренная. Прижатый бельём и сверху джинсами член намеренно не задел и кончиком пальца.

- Уже потёк? Или ещё нет? – усмешка в ухо, поцелуй туда же.

Шулейман обхватил Тома рукой поперёк груди, массировал слева, дёрнул сосок. Том выгнулся в его руках от импульса боли, что прекрасно вплёлся в наслаждение.

- Сними штаны, - сказал Оскар, отпуская его, чтобы исполнил команду.

Том избавился от джинсов, бросив их на пол, и вернулся в прежнюю позу, опёршись спиной о его грудь. Шулейман легко коснулся его голой коленки, острой, узкой.

- Урок номер неизвестно какой – когда снимаешь штаны, носки тоже нужно снять, - наставил Оскар.

Смутившись, что сам не догадался, Том быстренько стянул носки и сбросил их с кровати. Шулейман притянул его обратно и снова поцеловал в шею, вылизывая горячую кожу. Гладил теперь по голой коже от колена до штанин трусов, сильно ниже не дотягивался. Такие тоненькие, трогательные, совсем не мужские колени… и гладкие, идеальной формы стройные ноги, ни единого лишнего изгиба. Руку из-под его водолазки Оскар уже не убирал.

- Оскар, я всё равно не уверен, что… - сбитым голосом проговорил Том.

Не думал, что и как будет дальше, не пытался нарисовать в голове, но не был уверен, что сможет отдаться Оскару, раз один раз сегодня уже дошёл до паники.

- Тише, - Шулейман шикнул на него и потянул за плечо. – Ложись.

Том сомневался в себе, но послушался и опустился лопатками на постель, согнув ноги в коленях, смотрел на Оскара. Шулейман подобрался к нему, скользнув пальцами по колену и вверх по ноге, наклонился к лицу, вовлекая в поцелуй. Том отвечал активно, но в остальном лежал бревном. Оскар задрал на нём водолазку, обвёл взглядом торс, огладил ладонью впалый живот, рёбра, грудную клетку, цепляя твёрдые соски.

- Я рассчитывал на похотливого котика в моей постели, но вынужден снова раскрепощать испуганную деревяшку, - усмехнулся Оскар, не отрываясь от тела Тома.

- Прости, - пискнул Том, устыдившись того, что вправду домогался его всё это время, но обманул все ожидания и в решающий момент перенервничал и оцепенел.

К прошлому нет вопросов, тогда он и был невинным, наивным и не умеющим и не знающим ничего не только о плотских утехах, но и своём собственном теле. Но почему сегодня ситуация повторилась при совершенно разных исходных данных? Нормально вести себя так, когда в твоём сексуальном опыте лишь изнасилование, но очень странно, когда тебе двадцать восемь, имеешь море опыта и очень хотел.

Шулейман поцеловал Тома чуть ниже солнечного сплетения. Поцеловал соски, поиграл языком с напряжённой верхушкой, облизал, прикусил по очереди оба. Том шумно дышал от этой стимуляции и ёрзал, выгибаясь под его губами и руками. Оскар стянул с него водолазку и отбросил в сторону.

- Трусы уже тоже не нужны, - сказал он.

Трусы тоже отправились на пол. Том приподнял бёдра, помогая снять с себя последний клочок одежды. Прикусил губу от той самой неловкости, когда ты обнажён, а второй человек одет. Оскар и в одежде такой красивый…

- Сними с меня рубашку, - Шулейман словно прочёл его мысли.

Том послушно поднял руки, берясь за первую застёгнутую пуговицу. Точно всё как в первый раз, который без принуждения и таблеток, тогда Оскар тоже подсказал растерянному Тому раздеть его в качестве того, что он может сделать. Когда Том справился с пуговицами и спустил рубашку с его плеч, Шулейман сбросил её и сам снял джинсы, звякнувшие пряжкой ремня.

- Похоже, это уже традиция – наш первый раз должен быть таким, - усмехнулся Оскар и извлёк из ящика тумбочки флакон смазки.

Отщёлкнул крышку. Том следил за его движениями. Выдавив гель на пальцы, Шулейман чистой рукой расставил ноги Тома шире, устраиваясь удобнее для проведения растяжки.

- Не смотри, - сказал Том.

Оскар и не смотрел туда, куда Тому не нравилось, и строго посмотрел ему в лицо:

- Началось?

И, ухмыльнувшись, ловко одной рукой перехватил ноги Тома под коленями, задрал вверх, открывая полный обзор на задницу. Том закрыл ладонями лицо и неожиданно для себя засмеялся. Потому что нервничал-смущался, и вправду забавный момент получился и одновременно милый.

- Всё, я понял, - Том убрал руки, улыбнулся. – Отпускай.

- Нет, мне вполне удобно, - отозвался Оскар и закинул его ноги себе на плечо.

Направил руку вниз, провёл пальцами между ягодиц, распределяя смазку. Подушечкой указательного коснулся сжатого колечка сфинктера.

- Есть рекомендация, что от чистки кишечника до анального секса нужно выждать сорок пять минут, чтобы там всё успокоилось, - произнёс Шулейман. – Своеобразным подходом, но ты соблюл правило.

Том вновь смутился, вновь улыбнулся, фоном дивясь, что Оскар всё-всё от него сносит, сохраняет позитивный настрой и с юмором подходит к ситуации. Кто бы ещё его, нервно-припадочного, стал терпеть? Том видел только два варианта реакции. Первый тип послал бы его куда подальше, а второй не послушал бы его подступающую истерику и сделал то, что хотел. А Оскар не только терпел его – ещё успокаивал, расслаблял, делал приятно, чтобы он захотел и смог.

Оскар протолкнул в него первый палец на две фаланги, повернул кисть. Наклонился вперёд, сгибая Тома пополам, и сдвинул его ноги с плеча:

- Поставь ноги так, чтобы мне не пришлось вынимать из тебя палец.

Как было велено, Том аккуратно поставил разведённые, согнутые ноги, чувствуя, как Оскар двигает у него внутри пальцем, касается толстых, сильных стенок внутреннего сфинктера и тонких, гладких стенок дальше. Оскар не ложился на него, расположился сбоку и орудовал рукой у него между ног. Добавил второй палец, объём двух был очень ощутим, тело ещё не привыкло, не вспомнило.

Ещё один неловкий момент – растяжка. Когда секс происходит регулярно, тело привыкает и легко откликается, раскрываясь, подготовка нужна для галочки, а если не первый раз за день, то можно и без неё обойтись. Но после долгого перерыва нужно постараться, чтобы мышцы расслабились и раскрылись. Том закусил губы, отвёл взгляд. Шулейман положил ладонь на его щёку, побуждая вернуть взгляд, посмотреть на него.

- Почему я просил тебя поласкать меня пальцами, но стесняюсь того, что ты сейчас делаешь ими у меня внутри? – произнёс Том.

- Потому что это ты – странный, двинутый, тревожный человек с патологической двойственностью мышления, - авторитетно и спокойно ответил Шулейман. – Но я знаю, что делать с этими твоими характеристиками, - ухмыльнулся и, сдвинув кисть, повёл ею вперёд, с нажимом проводя по простате.

Том весь натянулся, выгнулся, упираясь в постель пятками и затылком. Оскар продолжал до тех пор, пока обхватывающие его пальцы мышцы не стали мягкими и податливыми и Том не начал беспрерывно стонать, явно близясь оргазму.

- Э нет, кончать рано, - усмехнулся Шулейман, издеваясь, вытащив из Тома пальцы, навис над ним, опёршись на руки. – У меня на тебя большие планы.

Вспорхнув ресницами, Том открыл помутнённые удовольствием глаза, посмотрел на него. Зрачки огромные, глаза кажутся чёрными, масляно блестят. Шулейман тащился от глаз Тома в моменты возбуждения, как и от него целиком. Удивительно, весь его сексуальный опыт составляли активные и умелые партнёрши и партнёры, готовые исполнить любое желание, но нравилось ему бревно, весьма темпераментное при правильном подходе. Оскару нравилось думать, что при правильном, а не со всеми Том такой. В принципе, Том сам это сказал – только с тобой, с тобой не так, как со всеми. Оскара ничуть не смущало, что сегодня от секс-куклы Тома отличало лишь сердцебиение, он с огнём в глазах смотрел на него, ласкал и вёл к обоюдному наслаждению.

Шулейман снова опустил руку Тому между ног, но с другой целью: гладил мошонку, перебирал яички, мягко и упруго сжимал, одновременно целуя в губы. К стимуляции члена Том относился равнодушно, насколько это возможно, но остро балдел от ласк яичек. Всё-таки в чём-то он был настоящим мужчиной. Выпав из поцелуя, Том приязненно жмурился, снова и снова искренне забывая, что по-хорошему тоже должен что-то делать, а не только лежать на спине, хотя бы рукам дело найти. Он и хотел делать, делал бы, но сегодня он вновь тревожное бревно, как в первый раз. Невинность и связанная с ней пугливость, оказывается, восстанавливается. В самый неподходящий момент. Но понимание, что делает что-то не так – ничего не делает – ничего не меняло.

Ласку яичек Оскар тоже прекратил, чтобы Том не кайфовал слишком сильно раньше времени, вновь провёл пальцами между его ягодиц. Том открыл глаза, положил подрагивающие руки ему на плечи.

- Оскар, может быть, мы сегодня не до конца? Без проникновения? А завтра по-настоящему.

Вернулись не эмоции, доведшие до приступа паники, но тревога, что они могут вернуться. Том думал о том, как Оскар в него войдёт, и опасался, что его психика может как-то неправильно отреагировать. Очень не хотелось испортить сегодняшний важный вечер, не хотелось потом вспоминать и грустить, что всё прошло не так, как мечтал.

- Нравится тебе это или нет, но секс у нас сегодня будет вне зависимости от твоего желания, - непоколебимо сказал Шулейман.

- Против моей воли? – Том изломил брови, не испугавшись ничуть – удивившись.

- Против воли тараканов в твоей голове. Ты хочешь, - ответил Оскар с ровной железобетонной уверенностью.

Том улыбнулся, успокоенный тем, что с него сняли ответственность, от него ничего не зависит, и озвученной Оскаром меткой правдой, ведь вправду – он хочет, это всё тараканы подбивают тревожиться, пугаться и отказываться. Не нужно идти у них на поводу.

- Правильно, не слушай их, - улыбаясь самую чуточку несмело, Том обнял Оскара за шею.

- Я всегда прав.

С ухмылкой на губах Шулейман провёл указательным пальцем по его скуле и разом вогнал в его тело три пальца. Том дёрнулся, зажмурился, выгнулся. Третий лишний, Оскар сам знал, он всегда готовил Тома двумя пальцами, но захотел посмотреть, как он отреагирует на такое количество. Согнул пальцы в направлении к паху. Том распахнул глаза, изумлённый ощущениями. Не понимал, куда там Оскар ему давит, но это было очень чувствительно. Вытащив немного пальцы, Шулейман развёл их, сильно растягивая анус. Том снова закрыл глаза, смущённый тем, что происходит у него внизу.

- Думаю, достаточно. Да?

- Да, - подтвердил Том.

- Не боишься? – Оскар сел на пятки между его ног, гладил по бёдрам.

Том отрицательно покачал головой. Шулейман пробрался ладонью выше, обхватывая пальцами его член, потёр подушечкой большого уздечку, заставив Тома вновь приязненно зажмуриться. И взял флакон смазки, нанёс на Тома ещё геля, протолкнул внутрь, распределил по себе и направил в него член. Том испуганно упёрся ладонями в его плечи:

- Оскар, а презерватив?

- Зачем?

- Чтобы ты не заразился.

- Во время лечения вирус не передаётся половым путём, забыл, что доктор говорил? У меня сейчас нет ни малейшего желания звонить ему, чтобы он повторил. Расслабься, беспокоиться не о чем.

- А вдруг? – Том продолжал упираться в его плечи, не пуская ближе, смотрел тревожно.

- Я готов рискнуть, - ухмыльнулся Шулейман и всё же опустился на него.

Том запротестовал, завертелся, вырываясь:

- Оскар, нет, пожалуйста!.. – кое-как Том смог его оттолкнул, заглянул в глаза. – Прошу, надень презерватив. Даже одна сотая процента вероятности может сработать. Я никогда не прощу себе, если заражу тебя.

Шулейман закатил глаза, чертыхнулся, выражая отношение к его тревожности, но выудил из тумбочки презерватив и надорвал индивидуальную упаковку. Том наблюдал за тем, как он раскатывает по себе латекс.

- Подожди, - попросил Том, когда Оскар вновь подался к нему.

- Что ещё? – Шулейман взглянул раздражённо.

Словами Том не ответил, но сделал то, что вдруг захотелось: протянул руку и осторожно обхватил ладонью его член, провёл пару раз по длине, примеряясь к весу, толщине. Попытался заглянуть себе между ног, чтобы оценить соразмерность отверстия и того, что в него войдёт. Не получилось, чтобы увидеть, нужно загнуться в лучших традициях йоги, а он лишь чуть приподнялся. Отпустив, Том откинулся на постель, сильнее развёл согнутые ноги и приподнял для удобства. Но в последний момент снова подал голос:

- Оскар, почему упаковка презервативов вскрыта?

- Что? Ты серьёзно предъявляешь мне, что я начал её с кем-то другим? – усмехнулся Шулейман, не зная, то ли ему смеяться, то ли плакать, то ли придушить Тома, чтобы наконец-то умолк и не мешал.

- Оскар, почему? – повторил Том.

Не предъявлял, но в мозгу заклинил этот вопрос, смысла которого не сознавал в полной мере, потому не испытывал эмоций, только проявлял интерес.

- Я купил её вскоре после того, как мы начали встречаться, и примерно тогда же вскрыл, - отвечал Оскар. – Удобнее, когда презервативы лежат россыпью, чем ковыряться со слюдой и упаковкой, когда дойдёт до дела.

- Но ты сам говорил, что секса раньше времени у нас не будет. Зачем ты купил и подготовил их так рано?

- А вдруг бы я не удержался? – Шулейман обворожительно, искусительно ухмыльнулся, накручивая на палец прядь волос Тома. – Необходимо позаботиться о защите, если неизвестно, что у партнёра со здоровьем.

Том не удержался и улыбнулся в ответ, забывая о глупом сомнении. Прикрыл глаза, говоря:

- Прости… Я не подозреваю тебя в измене, просто интересно стало.

- Может быть, мы уже трахаться начнём?

- Тебе только этого от меня надо? – Том тонко улыбнулся с игривой укоризной в глазах и чуть склонил голову набок.

- Ну всё… - Шулейман опасно и тоже не всерьёз сузил глаза и вздёрнул его ноги вверх, подтягивая к себе.

Том раскрыл рот в немом звуке, когда головка напористо раздвинула мышцы, проникая внутрь. Закрыл глаза, чтобы не пропустить ни крупицы ощущений. Схватился за лопатки Оскара. Медленнее, медленнее, он хотел почувствовать!

- Подожди, - попросил Том шёпотом, когда Оскар полностью вошёл в него, заполнил.

- Больно? – Шулейман заглянул ему в лицо.

- Нет, хорошо. Я хочу прочувствовать этот момент. Тебя. Пожалуйста.

Оскар вопросительно, скептически повёл бровью, но прислушался к его просьбе, замер, за что Том был очень благодарен – за ещё одну порция понимания. Том не ожидал, что вступит в первый секс предельно осознанно. Но лучше так, чем задыхаясь от страсти, когда потом можешь вспомнить лишь отдельные моменты и взрывное удовольствие. Намного лучше осмысленно чувствовать и проживать. Всё чувствовать: проникновение, давление внутри, запахи, жар кожи. Видеть и осязать. Проживать в мельчайших гранях момент, к которому шёл почти два бесконечно долгих года. Те разы, что были в Париже и по дороге в Ниццу, Том не считал, поскольку это не то, неправильно, он тогда сходил с ума, ослеплённый больной влюблённостью, а Оскар некрасиво с ним поступал. Почти два года от дня после развода, когда осознал, что потерял и насколько хочет вернуть, до сегодняшнего дня. Два года мечтаний, борьбы, слёз, лживых перед собой попыток врозь, криков, обидных слов, боли физической и душевной, крови на его белье и у Оскара на теле, равнодушия, безысходности, привыкания заново. Том чувствовал остро, впитывая момент единения кожей, нутром, фибрами естества. Теперь по-настоящему. Путь, оказавшийся долгим и тернистым сверх всех планов, пройден. Он всё-таки дошёл до того, о чём мечтал, и уже неважно, что там было, какие сложности и боли.

Том лежал безмолвно и тихо, смотрел в глаза, обводил взглядом и кончиками пальцев невесомо черты лица Оскара, линии шеи, плеч. Пронзительно чувствовал счастье, то, от которого не заплачешь, не закричишь, оно есть и обещает быть до последнего вдоха, светить внутри солнцем. Потому что у него есть персональное солнце, он обрёл его вновь и больше не потеряет. Они всё-таки смогли, вопреки всем бедам вычеркнули печальную частицу «не».

- Не могу больше, - хрипло сказал Шулейман и, почти накрыв Тома собой, двинул бёдрами.

От первого толчка Тома пробрало волной ощущений. Что же будет дальше? До крика? До истомы? До потери сознания? Откинув голову, Том зажмурился и ещё шире развёл колени, открываясь движениям Оскара, отдаваясь. Ещё больше, ещё глубже. Сердцебиение набирало обороты в геометрической прогрессии, дыхание срывалось. Как же хорошо… Том вцепился пальцами в лопатки Оскара, царапая кожу.

- Зараза!

Шулейман перехватил его запястья, прижал над головой. Том коротко вскрикнул, завертел руками в попытке освободиться, быстро успокаиваясь, улыбнулся с лихорадочным блеском в глазах. Напросился котёнок. С дьявольским огоньком во взгляде Оскар прижал обе его руки одной своей, и перехватил левую ногу Тома под коленом, загнул к подмышке, начиная двигаться быстрее, сильнее, глубже, врезаясь в тело.

- Оскар, нет! Нет, нет, нет!.. – Том замотал головой, размётывая волосы, извивался от чрезмерных ощущений. – Да, да, да!..

Недолго прожил его отказ. Закричал от удовольствия раньше, чем ожидал. Шулейман с довольством отметил оба момента – и тут же выбросил прочь из головы. В разгар долгожданного секса мысли не к месту. То, что заставило Тома твердить на повторе одно слово и кричать, ещё совсем не конец. В голове Оскара имелось множество вариантов того, как довести его до забытья, и он намеревался пустить в ход если не все, то многие.

Бросив руки Тома, Шулейман выпрямился, встал на коленях, удерживая его бёдра на нужном уровне, подвесив вниз головой. В прошлый раз такая поза свела Тома с ума. В этот раз тоже. Том метался, стонал, вскрикивал, стискивал в кулаках простыни, пытался схватиться за Оскара, то за руку, то за бедро, чтобы замедлился, чтобы немного снизить накал ощущений. Оскар его не щадил, он обещал оторваться, когда придёт время, и он отрывался, дальше только больше. Член долбил к брюшине.

- О, господи…

- Лучше по имени, - ухмыльнулся Шулейман.

Том открыл глаза, взглянул на него, улыбнувшись:

- Твоё самомнение не знает границ.

- Что поделать, если у меня адекватная самооценка.

Странно болтать и улыбаться на отвлечённую тему в постели? Более чем. Но это особый вид удовольствия. Двойное удовольствие, для тела и для души. Том раскрыл рот, но не успел ничего ответить, от особенно точного толчка выгнулся так круто, что встал на макушку.

- Позвать для тебя экзорциста? – осведомился Оскар, лишь чуть сбавив темп.

Том засмеялся – насколько странно смеяться во время секса? – закрыл ладонями лицо и сразу опустил руки, спросил:

- Нормально ли смеяться во время секса?

Улыбался, снова лучисто улыбался, прекрасно чувствуя, как Оскар двигается в нём. Взрыв мозга.

- Если ты смеёшься не надо мной, ничего не имею против, - сказал Шулейман. – Если бы ты смеялся надо мной, значит, ты псих.

- Так я и есть… Ау!.. – Том не договорил, сорвался на гулкий, протяжный стон, выгнув горло, зажмурившись.

От одного такого откровенного стона можно обкончаться. Оскар ощутил первую предвещающую волну, но опыт победил, позволив продержаться дольше.

Чувственный секс в первый раз согласно правилам романтики? Пройденный этап. Они жёстко трахались. Вырвались на волю изголодавшиеся звери. Оскар был очень голодный. С девятого июля – запомнил дату, с которой началось его запланированное, но неожиданно затянувшееся воздержание. А ныне на дворе декабрь, он побил собственный рекорд. Потому держал данное слово и без ограничений наслаждался Томом и тем, что мог сделать с его телом.

- Я бы хотел, чтобы ты в меня кончил. Чтобы сделал своим, - сбито выговорил Том, трепетно касаясь ладонью шеи Оскара, когда тот опустил его спиной на кровать.

Очень, очень этого хотел. Хотел принадлежать ему безоговорочно. Быть меченным, чтобы Оскар стёр следы всех прочих, заклеймил собой, подчинил. Чтобы больше не имел права посмотреть ни на кого другого, чтобы перестали иметь значение все, кто были до. Хотел принадлежать и получить некий символ этой принадлежности. Очень хотел забыть, что был кто-то ещё, переписать себя только для него.

- Я тоже этого хочу, - ответил Шулейман, нависая над Томом на согнутых руках. – Но ты сам настоял на использовании защиты. Ничего, твоё лечение закончится.

Оскар полностью лёг на него, просунул руки под спину, обхватывая крепкими, тесными объятиями. Сложно двигаться в таком положении, без опоры и с заваленным центром тяжести, но у него получалось. Том перестал дышать от запредельной близости, утонул в моменте. Близость внутри, снаружи. Везде. Самая тёплая, самая желанная. Они потеряли почти два года. Но больше никогда.

- Никогда… - шёпотом повторил Том.

- Ты с кем разговариваешь? – поинтересовался Оскар.

Том посмотрел на него блестящими глазами, пронзительно серьёзным взглядом:

- Больше никогда я тебя не потеряю. Больше никогда… я…

Слова спутались, мысль смазалась, растворяясь. Утратив самообладание, Том выгнулся, жмуря глаза, стиснув зубы, из-за которых вырывался почти жалобный стон. Шулейман поцеловал его в горло над кадыком, вылизывая и прикусывая тонкую кожу. Снова приподнял Тома над кроватью, вбиваясь в тонкое тело. Внутри он такой горячий, гладкий, узкий, но не сжимается. Хочет, он хочет его в себе.

Первый оргазм пришёл сотрясающейся взрывной волной. Том чувствовал почти боль от перегруза нервных проводов. Как безотчётно сладко у него сокращались мышцы, на исходе экстаза он начал поднывать, потому что Оскар не давал ему покоя.

- Оскар… Оскар… - то шептал, то скулил Том.

Как часто у него бывало, если не прекращать стимуляцию, за первым оргазмом у Тома очень скоро, в течение пары минут, последовал второй. Шулейман тоже кончил, но даже минуту не передохнул, не остановился. Член также не заметил, что была разрядка, и продолжал крепко стоять. Стянув презерватив, Оскар отшвырнул его и рывком перевернул Тома, ставя на четвереньки. Провёл пальцами по скользкой от смазки коже между его ягодиц, по покрасневшему, припухшему, расслабленному отверстию.

- Как долго я этого ждал…

Том не успел толком смутиться того, что Оскар разглядывает его зад и разговаривает с ним. Не успел осознать, поскольку в голове ещё шумело после двух подряд оргазмов. Оскар ворвался в него без предупреждения, до упора, сразу беря резкий и чёткий темп. У Тома ноги разъезжались, руки дрожали и подгибались, но Шулейман заставлял его стоять под сносящими ударами.

Шулейман с нажимом провёл ладонью по спине Тома, надавил на загривок, опуская его, уткнув лицом в постель. Ему нравилось так. В прошлом он предпочитал позы лицом к лицу и давил в себе грубые порывы, поскольку с Томом так нельзя, но с некоторых пор полюбил ставить его раком. Злость и желание отыграться за всё, которые двигали им в Париже, прошли, но осталось желание брать его жёстко, по-животному. Почему нельзя одновременно нежно любить и заботиться по жизни и драть в спальне, как последнюю сучку? Можно. Судя по реакции, Тому тоже нравилось, когда его опускали.

- Тебе нравится. Нравится… - Оскар снова провёл рукой по спине Тома, накрыл его собой. – Нравится? – спросил с озорным лукавством в голосе.

- Да… - протянул Том на одной протяжной ноте, сотрясаясь под его толчками, едва не распластываясь под его тяжестью, но Оскар не позволял упасть.

Шулейман сжал его член у основания, когда стоны Тома стали чаще и громче, чтобы не кончал слишком быстро.

- Оскар!

Том вскрикнул, замолотил по его руке, пытаясь спасти прерванный оргазм. Не вышло. Шулейман дёрнул его за волосы, поднимая, выпрямил, обхватив рукой поперёк торса, продолжая вбиваться в жаркое нутро. Том прогибал спину и цеплялся пальцами за держащую его руку, получая поцелуи в скулу, щёку, ухо, шею. Оскар повернул его лицо к себе, впиваясь в рот поцелуем. Кончая, Том расцарапал его руку, едва не поломался в спине, так изогнулся.

Не дав ему времени на роздых, Оскар пихнул Тома вперёд и сам лёг на спину, потянул его на себя:

- Теперь давай ты сверху.

- Оскар, я не могу… - Том жалобно изломил брови, сидя на его бёдрах.

У него сил на дыхание едва хватает. Какие скачки верхом? Шулейман пихнул его в плечи, заставляя выпрямить спину, и Тому ничего не осталось, кроме как повиноваться: изогнуться, завести руку за спину, приподняться и сесть на член, чувствуя, как воспалённое пережитым удовольствием нутро натягивается на толстый ствол. Зажмурился, упёрся руками в грудь Оскара, двигался не вверх-вниз, а вперёд-назад. Медленно. Объективно нормально, но очень вяло для Шулеймана.

- Не могу, - в конце концов Том упал Оскару на грудь, опаляя кожу хриплым, сорванным дыханием.

Не может так не может, Шулейман сам уже хотел взять дело в свои руки. Ухватив Тома за бёдра, он согнул ноги, упёршись пятками в матрас, и начал трахать его снизу. Сильно растянул Тому ягодицы в стороны, чтобы входить глубже. Том чувствовал, как глубоко бьёт головка. Очень-очень, словно где-то в середине живота. В кой-то веки Том не вырывался после пары разрядок, всё больше терял силы, но продолжал принимать Оскара. Ему и не требовалось ничего делать: Оскар валял его, как куклу, складывал, переворачивал, Том подчинялся его силе. Обоих устраивал такой расклад: Том забывал своё имя, а Шулейман отрывался.

Они слиплись животами, спермой Тома. Лёжа на Оскаре, Том просил подождать, дать ему время. Шулейман дал, сам немножко устал от взрывной активности. Ключевое слово «немножко». Закончили на боку со счётом четыре-три в пользу Тома. Ни в чём Том не отличался выдержкой, особенно когда Оскар делал всё, чтобы он не выдержал.

Осмысленно от начала и до конца всё-таки не получилось. Упав, как Оскар его оставил, Том дышал как загнанный зверь и, если бы ему сейчас устроили опрос, не смог бы без заминки назвать ни дату рождения, ни место, ни ещё какую-нибудь информацию. Лишь усилиями Оскар Том повернулся к нему лицом – Оскар его перевернул, убрал с лица волосы, зацепившиеся за ресницы. Том был взмокший, ужасно растрёпанный, измождённый, липкий от смазки и спермы и счастливый.

- Ты точно бог, - Том улыбнулся, даже не пытаясь восстановить дыхание.

- Бог секса? – с ухмылкой поинтересовался Шулейман, подперев голову кулаком.

- В нём тоже.

Оскар непонимающе, заинтригованно прищурился:

- В чём ещё?

- Во всём, - Том вновь улыбнулся, довольный, что заинтересовал его. – Ты по жизни царь и бог и постоянно доказываешь, что достоин этого звания.

Том помолчал, нахмурил брови, оглянулся мельком через плечо.

- Похоже, последний раз был лишним. У меня такое ощущение, что… у меня там очень широко и мокро.

Шулейман притянул его, смятённого, к себе, скользнул рукой по пояснице, пальцами в ложбинку между ягодиц, проник двумя внутрь, отчего Том смущённо засопел.

- Неправда, - сказал Оскар. – Вполне аккуратная дырка.

Том дёрнулся, протестуя против таких пошло-прямых выражений. Шулейман перехватил его за затылок и поцеловал, и не отпускал, и спустя время завалил на спину, нацелившись на четвёртый заход.

Глава 5

Утро началось в том же духе, с поцелуев сзади в шею, прикосновений горячих ладоней по голой коже. Том улыбнулся блаженно, сонно прищурил один глаз и завредничал:

- Оскар, я сплю.

- А я нет, и целиком, и отдельными частями тела, - отозвался Шулейман и прижался пахом к его ягодицам, давая Тому почувствовать красноречивое подтверждение своих слов.

Том почувствовал – твёрдый, горячий, готовый к продолжению вчерашнего вечера.

- Так ты мечтал проснуться? – поинтересовался Оскар, обняв Тома одной рукой под шеей, поцеловал в косточку на нижней челюсти.

Да, именно так… Том не удержался от ещё одной блаженной улыбки, принимая ласку, и подтвердил:

- Да, так.

Шулейман качнул бёдрами, притираясь членом между ягодиц Тома.

- Оскар, ну!.. – заканючил Том, пытаясь отвертеться от немедленного секса.

Искренне ли отказывался от нежелания? Нет. Но почему-то не хотелось соглашаться сразу, и со сна он – сонный, хочет спать и медленно просыпается, если не сам проснулся, это правда. На его ломания у Шулеймана всегда был один ответ. Проведя ладонью вниз по животу Тома, Оскар обхватил пальцами его полувозбуждённый член. Том и не понял, когда успел завестись хоть частично, но теперь у него не оставалось шансов не откликнуться на стимуляцию. Через десять секунд он и забыл, что не хотел прямо сейчас. Выгибаясь томно, Том взял Оскара за бедро, предупреждая его отстранение, сам вжимался в него ягодицами, прогибаясь в пояснице.

Дотянувшись до лубриканта, Шулейман выдавил гель на руку, мазнул между ягодиц Тома и вставил в него палец, проверяя. За ночь мышцы не успели стянуться до естественного жёсткого состояния. Отлично. Оскар взял Тома за подбородок, повернул его лицо к себе и поцеловал, одновременно толкаясь внутрь. Том чувствовал не быстрые, ритмичные движения, скольжение толстого члена внутри и сплетался с Оскаром языком до тех пор, пока не стало невозможно продолжать поцелуй от рвущихся наружу стонов. Том отвернулся, зажмурился, хватая ртом воздух, упиваясь ощущениями. Тело ещё разморенное со сна, а уже настолько хорошо.

Шулейман целовал Тома в шею, согнул и отвёл вперёд его верхнюю ногу. Потом вообще поднял её для удобства, чтобы проникать глубже. Вот это доброе утро. День определённо задался, подумал Том, отходя от оргазма. Повернувшись к Оскару, он поцеловал его, оплетя руками за шею, и уронил голову обратно на подушку. Перекатившись на спину, Том потянулся всем телом, заведя руки за голову, но, сев, поморщился, поскольку ощущения ниже копчика намекали, что они перестарались. Поясница тоже не радовала ощущениями, её тянуло.

- Надо было подождать после вчерашнего, - проговорил Том, неуверенно коснувшись поясницы, поёрзал, о чём пожалел, нахмурившись, скривившись сильнее.

- Болит? – тоже сев, осведомился Шулейман.

- Не совсем, но ощущения неприятные… - Том опустил голову, ненамеренно занавешиваясь волосами. – Мы уже встаём? – спросил через паузу, посмотрев на Оскара.

- Да, все главные дела, которыми занимаются в кровати, мы уже выполнили.

Кивнув, Том на четвереньках пополз к краю постели и услышал команду:

- Стоять.

Подобравшись к Тому, Шулейман развёл его ягодицы, оценивая состояние пострадавшего места. Тыл его выглядел… олицетворением слова «затрахали». То есть полностью отражал реальность. Но ничего такого, что бы требовало медицинского вмешательства.

- Всё в порядке, жить и пользоваться задницей по назначению и нет будешь, - Оскар похлопал Тома по попе и встал, оглядываясь в поисках сигарет.

Том тоже поднялся с кровати, встал в шаге от Оскара, скользнув по нему взглядом. Оба голые, это и смущало, и ощущалось чем-то приятным, сближающим ещё больше. Шулейман привлёк Тома к себе для поцелуя и затем сказал:

- Тебе пора домой.

- В смысле? – Том непонятливо нахмурился. – Разве я теперь не живу здесь? Ты же позвал меня к себе.

- В тебе интереснейшим образом сочетаются простота и ушлость, - Оскар от души усмехнулся, восхищённый его логикой. – То замуж ты напрашиваешься, то в сожители ко мне записался. Нет, мы не съехались. Я пригласил тебя только на секс, жить вместе я тебе не предлагал.

Том хлопнул ресницами, осмысливая поступившую информацию, и спросил:

- Но ты позовёшь меня жить вместе?

- Не порть себе сюрприз, - умно ушёл от ответа Шулейман.

Том кивнул – и тут же опроверг своё согласие закрыть тему, повторил:

- Ты позовёшь?

- Тебе не кажется, что ты наглеешь и неправильно понимаешь смысл понятия «здоровые, постепенно развивающиеся отношения»? Подсказка – смысл не в том, чтобы нацелиться на какой-то результат и давить, чтобы его добиться, а в том, чтобы прийти к сожительству, когда оба будут готовы и захотят этого, что применительно и к любому другому этапу отношений.

- Позовёшь?

Том мог быть очень упрямым, когда его заклинит. Когда ему что-то важно настолько, что мысли о неправильности своего поведения утрачивают значение и не посещают, важнее узнать.

- Сюрприз испорчен, - констатировал Оскар. – Да, это есть в моих планах.

- Хорошо, - Том выдохнул. – Я просто хотел знать, что всё это не зря. В смысле, - провёл кистью в воздухе, - что мы движемся к более серьёзным отношениям.

- Охренеть, - Шулейман весело усмехнулся, скрестил руки на груди. – То есть тебе обязательно нужно что-то большее, иначе смысла нет? Недавно ты говорил, что согласен быть просто любовниками.

От переводящего стрелку, но справедливого обвинения Том не дрогнул, не растерялся и серьезно ответил:

- Я согласен, но я этого не хочу.

- Всё у тебя не ко времени, - Оскар развёл руками. – Когда я хотел семью, ты в итоге от меня сбежал, а теперь тебе совместное проживание и предложение подавай.

- Может, это у тебя не ко времени? – Том выгнул бровь. – Ты должен учитывать, что я младше…

- И тупее, - кивнув, добавил к его словам Шулейман.

- Ты меня обидеть пытаешься, чтобы я ушёл? – Том заподозрил его в нечестной игре.

- Нет, я констатирую факт – ты глупее меня.

И хотелось бы возразить, и нечего. Он вправду намного глупее в плане наук и по жизни. Потому Том промолчал, отсутствием защиты признавая правоту Оскара.

- А когда ты позовёшь меня жить вместе? – склонив голову набок, спросил Том.

- Этого я тебе точно не скажу. Жди, - к своему удивлению, Оскар не раздражался, а веселился от настырности Тома. Наверное, много отличного секса благотворно повлияло на настроение и психическое равновесие, что их не перебить.

Том склонил голову на другую сторону, обводя его взглядом, и произнёс:

- Оскар, ты сказал, что отношения переходят на новый этап, когда оба готовы. Но предлагает один из пары?

- Да, сложно представить ситуацию, при которой двое настолько совпадут, что одновременно озвучат некое предложение, - подтвердил Шулейман, не догадавшись, к чему он ведёт.

Том кивнул, приняв его ответ и своё решение, и, вскинув голову, сказал:

- Переезжай ко мне.

- Нет, я не буду жить у тебя, - усмехнувшись, покачал головой Оскар.

Том не сдался и находчиво предложил по-другому:

- Я к тебе перееду.

- Так не делается, - Шулейман вновь усмехнулся, - нельзя самого себя пригласить.

- Тогда ты меня пригласи. Ты ведь хочешь, чтобы я всегда был рядом. Хочешь?

- Ты меня сейчас достанешь, и я вообще передумаю с тобой съезжаться. Будем ещё года два просто встречаться.

- Оскар, но почему ты не хочешь, чтобы мы сейчас начали жить вместе? – недолго продержавшись в твёрдой взрослой позиции, Том начал канючить.

- Рано, - веско ответил тот. – В нормальных отношениях от первого секса к сожительству не переходят, вот и мы не будем. Нам нужно ещё повстречаться, походить на свидания, больше узнать друг о друге.

- Но мы можем жить вместе и ходить на свидания, - возразил Том. – Живя вместе, мы только больше сблизимся, больше друг о друге узнаем и вдобавок сможем каждый вечер быть вместе и просыпаться так, как сегодня, - с соблазнительной улыбкой на губах он шагнул к Оскару, провёл ладонью вверх по его руке.

- Ты забыл о ребёнке? – в лоб спросил Шулейман, не поведясь на заманчивое предложение.

Ход не конём – танком, не оставляющий шансов удержаться за предыдущую мысль. Том опустил руку, свёл брови, в недоумении захлопал ресницами:

- О каком ребёнке?

- О четвероногом, которого ты малышом зовёшь и носишься с ним возишься образом. Забыл, что оставил его дома? Ты должен к нему вернуться.

Отойдя от шока, вызванного совершенно странным вопросом Оскара, Том быстро заговорил:

- Ты можешь послать кого-нибудь, чтобы его привезли сюда, или я сам могу съездить и привезти его. Ой… - до него дошло.

Дошло, что не знал заранее, что не приедет на ночь домой, потому не предупредил малыша и бросил его одного. О еде нет причин беспокоиться, если закончится на то, что насыпана в мисках, щенок без проблем достанет себе пропитание из шкафчика, но он один… Совсем один брошенный в темноте малыш. По глазам Тома Шулейман видел, что его переключающий манёвр возымел должный эффект.

- Да, я должен вернуться, - сказал Том и посмотрел на Оскара, жалобно изломив брови. – Хоть завтраком меня покормишь?

Рассудил, что лишний час малыш сможет побыть в одиночестве. А когда приедет домой, будет весь день носить на руках и играть с ним в качестве компенсации за одинокую ночь. И игрушку нужно будет ему купить.

- Ладно, завтрак – это будет честно, ты же меня кормил, - также рассудил Шулейман. – Иди на кухню.

Стоило предупредить Тома? Определённо стоило, но Оскар запамятовал об одном «нововведении», с которым он может столкнуться.

Собрав с пола свою одежду, Том оделся и по пути на кухню зашёл в ванную комнату, чтобы справить малую нужду. Заглянул в зеркало – ужас. Вид у него, как у человека, которым полночи активно елозили по постели, что соответствует правде. На голове хаос, близкий к состоянию колтуна. А расчёски нет. Том покосился на расчёску Оскара, но вспомнил, как ревностно тот относится к предметам личной гигиены, и, тоскливо вздохнув, отказался от этой затеи, отвернулся. По возможности он причесал волосы пальцами, пригладил, снова посмотрел на себя. Намного лучше не стало. Собрать бы волосы. Том собрал непослушные кудри в высокий пучок и отпустил, поскольку закрепить нечем.

На полочке стояла новая зубная щётка. Посчитав, что упакованная для него, Том вскрыл упаковку. Почистив зубы, он за три минуты принял душ и, снова одевшись, направился на кухню. И замер на её пороге, вперившись взглядом в мужскую спину. С натяжкой мужскую. Даже со спины понятно, что перед ним скорее молоденький парень, а не взрослый мужчина.

Кто этот незнакомец на кухне Оскара, одетый по-домашнему? Он даже босиком.

Том медленно, тихо подступал к незнакомцу, не сводя с него напряжённого взгляда. Но тот ощутил чужое присутствие и обернулся.

- Привет, - улыбнувшись, первым поздоровался парень.

Так и есть – молоденький совсем, лет восемнадцать, вчерашний ребёнок, каким Том был, когда впервые пришёл в эту квартиру.

- Ты кто? – проигнорировав приветствие, спросил Том, не проявляя и толики дружелюбия.

- Меня зовут Грегори. А ты, наверное, Том? Приятно познакомиться, – вытерев мокрые руки о висящее на плече кухонное полотенце, он протянул ладонь Тому.

Том холодно, хмуро посмотрел на неё, не подумав подать руку в ответ, и вернул взгляд к лицу парня. Показательный жест, вернее, его отсутствие. Поняв, что не все здесь рады знакомству, Грегори опустил руку, ощутив некоторую неловкость от натянутой атмосферы, причин которой не понимал. В свою очередь Том не стеснялся, сканировал его прожигающим взглядом, оглядывал сверху вниз, снизу вверх. Парень немного ниже его ростом, стройный ближе к худобе, как часто бывает у мальчиков-тинейджеров, но с потенциалом в мужскую сторону, что прослеживается в правильных пропорциях тела. Брюнет с прямыми волосами, чёлкой набок, обрамляющей симпатичное обаятельное лицо. Белокожий и кожа без недостатков. Волос на руках почти не видно, на лице тоже, ни намёка на щетину, наверное, ещё не бреется. А главное – он юный, совсем юный.

- Оскар не рассказывал обо мне? – предположил Грегори.

- Нет, - односложно ответил Том.

От него веяло холодом, и его немногословность вкупе с враждебным настроением сильно осложняли ведение диалога, а вести его хотелось. Грегори в принципе был человеком общительным, открытым и легко сходился с людьми, если они не являлись отталкивающими личностями, и с Томом нужно найти общий язык.

А Том всё смотрел на него, пробивая тёмным взглядом. Симпатичный парнишка. Вправду обаятельный, к таким люди тянутся. Вот и Оскар потянулся. Том вереницей вспоминал кадры моментов, в которых Оскар говорил о человеке, которым его заменил. Это вполне может быть Грегори, а Оскар солгал, что нет никакого другого. Зачем-то, о причинах Том пока не мог думать. У них и типаж с натяжкой один. Наверное, у юнца и печальная история за плечами имеется, а Оскар пожалел и пригрел бедняжку. Будет ещё печальнее.

Тома от него корёжило. Том выглядел младше своего возраста, ему спокойно можно было дать двадцать лет и даже за тинейджера принять. Но – Грегори не выглядел, он был. От него веяло неподдельной свежестью юности, которую ни с чем не спутать, и это задевало Тома за больное и уязвимое место. За то, что ему уже никогда не будет восемнадцать, девятнадцать и даже двадцать три. Ему через два неполных года тридцать, а этот мальчишка только школу окончил, может быть, ещё и учился хорошо не в пример ему, неучу, глаза у него вполне умные, не считая юношеской наивности. Не хлебнул ещё опыта, видимо, недостаточно его жизни ломала. У них разница в десять лет. Отвратительный симпатичный юнец.

- Что ты здесь делаешь? – спросил Том.

- Конкретно на кухне или в принципе? – пошутил Грегори, снова лучисто улыбаясь.

Гадость какая. Тупой, не понимает сквозящей опасности. Да, жизнь его определённо не била в достаточной степени. Подкидыш какой-то, наивно верящий в добро. Том сам был таким в его возрасте и на его месте, оттого становилось ещё гаже и злее, до зубовного скрежета и желания стиснуть пальцы на его горле, чтобы летальный недостаток кислорода стёр красивую улыбку с лица и лучи жизни из глаз.

- В принципе, - конкретизировал Том.

- Живу, - Грегори пожал плечами.

Живёт, значит. Всё сходится. Только имя не сходится – между именами Терри и Грегори разница такая, что не спутаешь.

- Ты теперь будешь жить с Оскаром? – спросил Грегори, глядя на Тома с искренним интересом. Поправился: - Извини, если лезу не в своё дело.

- Да, это не твоё дело, - кивнул Том и сделал шаг вперёд, наступая на юнца. – Но я отвечу – я буду жить с Оскаром. А ты нет.

Не поняв его, Грегори вопросительно выгнул брови. Том добавил:

- Ты сейчас собираешь свои вещи и выметаешься вон отсюда, и чтобы я больше никогда не видел тебя рядом с Оскаром.

Грегори удивлённо усмехнулся:

- Что? Я не могу уйти.

- Можешь. Пока можешь.

- Я не…

Грегори на кухне готовил завтрак. На тумбе осталась разделочная доска, от которой он отвлёкся для разговора с Томом. Не дослушивая его, Том взял нож, за которым Грегори не следил, и резко, громко воткнул в доску. Парень вздрогнул от неожиданности, изумлённо посмотрел на него.

- Выметайся, - повторил Том, продолжая сжимать рукоять ножа и глядя в глаза в упор. – Если не хочешь, чтобы в следующий раз я воткнул его в тебя. Понял? Шмотки можешь не собирать, я их в окно тебе выброшу.

Грегори растерянно бегал глазами не в силах понять, что происходит. Это шутка, розыгрыш? Не мог поверить, что не шутка, он совсем не таким представлял себе Тома – не неадекватным и агрессивным.

Имя не то, это не давало разуму Тома покоя. Кто этот Грегори, откуда? А если… Второе имя – вспышкой в мозгу. Оскар говорил про второе имя, неспроста интересовался.

Том выдернул нож из носки и направил парню в горло. Кончик острого лезвия застыл в сантиметре от кожи.

- Какое у тебя второе имя?

- Том, ты чего? – не сознавая серьёзности происходящего, Грегори попробовал отодвинуть от себя нож.

Том оттолкнул его руку, снова приставил нож к горлу:

- Говори, прирежу.

Не шутка, или же Том гениальный актёр с очень своеобразным чувством юмора. Чутьё подсказывало, что верен первый вариант, наконец-то оно разглядело нешуточную опасность. Грегори медленно поднял руки, сказал:

- Том, что бы ты ни думал, ты неправильно меня понял…

А что он думал? Грегори представить себе не мог, что заставило Тома взяться за нож и угрожать ему.

- Имя, - жёстко повторил Том.

Грегори нервно облизнул губы, сбивчиво ответил:

- Тэди, моё второе имя Тэди.

Тэди, значит. Довольно созвучно с Терри. Том сделал шаг вперёд, тесня парня к стенке:

- Что у тебя с Оскаром? – спросил, не опуская ножа.

- Том, я…

Грегори не договорил, метнулся взглядом к дверному проёму, где, подперев плечом косяк, стоял Оскар. Со стороны Шулеймана – крайне занимательная картина разворачивалась, потому он не обозначил себя сразу и, скрестив руки на груди, наблюдал за развитием ситуации. Грегори глазами взмолился о помощи. Заметив, что он куда-то смотрит, Том обернулся – и изменился в лице, столкнувшись взглядом с Оскаром, опустил нож.

- Не бойся, - сказал Шулейман, обращаясь к Грегори, - он психбольной, но я знаю на него управу. Итак, знакомьтесь, Грегори – Том, Том – Грегори, мой домработник. Объясните, что здесь происходит? – он вопросительно приподнял брови и переводил выжидающий взгляд с одного участника не случившегося членовредительства на другого.

- А где Жазель? – спросил Том, не отреагировав на поставленный вопрос.

- Нет Жазель, давно уже, она меня разочаровала. Есть Грегори.

В присутствии Оскара Грегори почувствовал себя в безопасности, но на всякий случай отошёл от Тома, покосился на него, всё ещё не понимая, что только что произошло. Шулейман протянул руку и спокойно, чётко сказал:

- Нож.

Том послушно подошёл и вложил нож в его ладонь. Грегори смотрел на них, не имея в голове ни единого домысла, которым мог бы объяснить, что происходит. Что за дрессировка странного парня, которого до знакомства считал иконой? Грегори знал Тома лишь по фотографиям времён модельной карьеры Джерри и по паре снимков более позднего периода, которые ставил сам Том. Наверное, не нужно думать о нём так, не надо применять к нему слово «дрессировка». Неприязнью к Тому Грегори не проникся, пускай их знакомство вышло более чем эксцентричным.

- Оскар, нам нужно поговорить, - напряжённо выговорил Том, с трудом заставив себя отвернуться от Грегори.

- Говори.

- Наедине.

Шулейман пожал плечами и вышел из комнаты, что означало – следуй за мной. Остановившись в гостиной, он развернулся к Тому и вопросительно кивнул ему. Том прерывисто вдохнул, силясь собрать мысли в кучу, натянуть на себя спокойствие, которое с каждой секундой ощущал всё меньше и меньше, и задал вопрос:

- Он вправду у тебя работает?

- Да, - кивнул Шулейман, - Грегори мой домработник – в основном повар, но уборкой и закупкой продуктов тоже занимается.

Том также кивнул. Домработник, получается. Это… Это ровным счётом ничего не меняет – Грегори остаётся юным и симпатичным и он проживает в квартире Оскара. Том тоже когда-то был просто прислугой.

- Давно? – спросил Том, сложив руки на груди, с трудом давя в себе подступающую истерику, от которой уже начинало потихоньку колотить изнутри.

- Что давно?

- Давно ты с ним спишь? – Том смотрел в глаза с расстояния в три шага, что их разделяли. – Поэтому ты не торопился спать со мной? Конечно, почему бы не отложить секс, если на подхвате есть другой вариант, ещё и лучше?

По подслушанному обрывку диалога Шулейман понял, что Том приревновал, но не ожидал, что его ревностная паранойя так далеко зашла.

- Ты с ним вскрыл ту упаковку презервативов, да? – добавил Том с горьким смирением в голосе.

Смирением, что плохо прикрывало затаившиеся, прыгающие на нервах иные эмоции и потому не обманывало.

- Ты что несёшь? – произнёс Шулейман, поражённый полётом его воспалённой фантазии. – Я с ним не сплю и не спал.

- Почему я должен тебе верить? Ты всегда спишь с прислугой.

- Неправда, - подняв палец, возразил Оскар. – Я всегда старался этого избегать.

- Старался, но всё равно делал, - страстно парировал Том. – Я тому подтверждение – ты едва не каждый день высказывался о моей непривлекательности, но всё равно захотел меня и зажал. Тебе же всё равно с кем, ты спишь со всеми, кто у тебя под рукой! А тут такой молоденький симпатичный мальчик!

- С Жазель я ни разу не спал и желания такового не испытывал, а работала она на меня много лет, так что ты неправ. Насчёт Грегори тоже.

- А что мне ещё думать?! – вплеснув руками, Том сорвался на крик. – Ты говорил про какого-то другого, а оказывается, что с тобой живёт этот парень, он прекрасно подходит на роль твоего любовника! Он подходит на роль того, кем ты меня заменил!

- Ответь мне – и, главное, себе – на один вопрос: если я заменил им тебя, на кой чёрт мне сдался ты и тем более отношения с тобой? – скрестив руки на груди, произнёс Шулейман.

Том вынужденно задумался и, поняв, что вправду не сходится, сказал:

- Хорошо, не заменил. Но ты с ним спишь, - уже не спрашивал, а утверждал. – То, что было, я не могу изменить, но я не потерплю, чтобы он оставался рядом с тобой, даже если между вами больше ничего не будет. Уволь его.

- Во-первых, я с Грегори не спал. Во-вторых, увольнять его я не буду. Мне непросто подобрать прислугу, и я не стану отказываться от того, кто меня более чем устраивает в данной роли.

- А где Жазель, почему она ушла?

Жазель Тому нравилась, в ней он не видел никакой угрозы, к ней он привык ещё до того, как начал смотреть на Оскара как на мужчину, который принадлежит ему.

- Я её уволил, она меня разочаровала – предала, а подобного я не прощаю, - ответил Шулейман.

- Верни Жазель. Меня же ты простил.

- Хочешь, чтобы я забрал своё прощение обратно и послал тебя вместе с твоей зловредной альтер? – Оскар выгнул бровь. – Ты исключение из моих правил, а Жазель им не станет. К тому же я не хочу ничего менять, Жазель была хорошей домработницей, но Грегори намного лучше.

- Оскар, уволь его, - с нажимом повторил Том, не допуская мысли, что он не может этого требовать.

- Нет, - Шулейман также повторил отказ. – Обсуждение закрыто? Или повторим ещё несколько раз? Давай я сразу отвечу, чтобы не тратить время – нет, нет, нет, Грегори остаётся.

- Тогда я тоже останусь, - заявил Том, вздёрнув подбородок, вызывающе глядя в лицо. – Я буду жить с тобой. Пошли кого-нибудь, чтобы привезли мои вещи и малыша.

- Нет, ты не останешься.

- Останусь, - упёрся Том, взмахнул руками. – Думаешь, я оставлю тебя наедине с симпатичным восемнадцатилетним парнем? Нет, ни за что! Где ты его вообще взял?! Он хоть совершеннолетний?

- Совершеннолетний, Грегори девятнадцать.

Девятнадцать? Немного не угадал возраст. Девятнадцать лет чуть менее печально, чем восемнадцать, но – это всё равно очень плохо, между ними девять лет разницы, увы, не в его, Тома, пользу.

- И давно он у тебя работает? – продолжил подозрительно наседать Том.

- Год и семь месяцев, с апреля прошлого года, - методично отвечал Шулейман. – Забавная история – Грегори подошёл ко мне в ресторане, спросил, не нужна ли мне какая-нибудь домашняя прислуга, просился на работу. Я ему отказал, но он не отставал, и в итоге я согласился, но с условием, что приму его на работу только после достижения им совершеннолетия, на тот момент ему было семнадцать. Спустя три с небольшим недели вечером своего дня рождения Грегори приступил к работе. Сначала он приходил и уходил, как Жазель и все домработницы до неё, но через месяц я предложил ему работать с проживанием, так удобнее.

Грегори вошёл в эту квартиру на исходе восемнадцатого дня рождения, после этих слов Том не слушал толком, стоял грустный, потерянный. История точь-в-точь повторяется, он тоже появился здесь вечером дня совершеннолетия. Только его совершеннолетие в далёком прошлом, а совершеннолетие Грегори случилось всего полтора года назад. Через пять месяцев ему двадцать, он перестанет быть столь беспросветно юным, но Тому в том же следующем году исполнится двадцать девять. Девять лет разницы между моментами, когда каждый из них появился на свет, никуда не изотрутся, не станут незначительными.

- Слишком много совпадений, - проговорил Том упавшим голосом. – Не находишь, что они не случайны? Грегори – это я, но на девять лет моложе.

Оскар усмехнулся, позабавленный его «гениальным» умозаключением. Сказал:

- Единственное совпадение – это то, что вы оба начали работать у меня в восемнадцать лет. Всё остальное мимо, у Грегори не было папы-психа, нет шрамов, психического расстройства и группового изнасилования в анамнезе. Ты по-прежнему уникальный, правда, это не повод для радости и гордости.

- Какая у него печальная история? – Том не сомневался, что она есть, не может не быть.

Раз Оскар дал работу и кров этому парню, он обязательно должен быть жертвой: сиротской жизни, бездомной жизни, вовлечения в проституцию с малолетства, наркомании. Логика Тома здесь работала исключительно ассоциативно – раз он был жертвой, значит, и у этого парня должно быть так. И он заранее ненавидел Грегори (имя какое дурацкое) за это ещё больше, потому что в жизни Оскара может быть только один несчастный, которого он пожалел.

- Никакой, - сказал Шулейман. – Грегори из приличной и обеспеченной семьи, его папа знаменитый французский шеф-повар – Бэйли Жервиль, может, слышал, он владелец сети ресторанов, ведущий кулинарного шоу, ещё книги пишет, тоже кулинарные. У Грегори есть два старших брата, тоже повара.

Том озадаченно моргнул и спросил:

- Если он не нуждается в деньгах, зачем ему работать у тебя прислугой?

Оскар развёл руками:

- Меня тоже удивило его желание. Грегори расказал мне, что хочет попробовать себя в разных направлениях, в том числе в грязной работе, прежде чем выберет дело жизни, скорее всего, продолжит семейную поварскую династию.

- Он мог бы поработать на кухне у своего отца, мыть посуду, если ему хочется начать с низов.

- Мог бы, - согласился Шулейман, - но он пришёл ко мне. Как Грегори объяснил – пойти убираться к какому-нибудь обычному человеку он не мог, потому что сам из необычной семьи, к нему было бы не то отношение, а по сравнению со мной его семья никто, потому и поблажек никаких не будет.

- Какой честный парень, - фыркнул Том, снова складывая руки на груди, - поблажки ему не нужны, трудиться хочет и жизнь познать, какой она может быть без богатых родителей.

- У кого-то сейчас яд по подбородку потечёт, - усмехнулся Оскар и щёлкнул Тома по указанному месту.

Том отмахнулся от его руки, сурово свёл брови:

- Уволь его. Оскар, я серьёзно, он не будет у тебя работать.

- Может быть, я тебя удивлю, но – это не тебе решать. Мне Грегори нравится, и он продолжит у меня работать.

Лицо Тома исказила болезненная гримаса, в которой с трудом угадывалась улыбка:

- Нравится, - повторил он за Оскаром. – Ты сказал, что он тебе нравится, - голос задрожал от истерики, добравшейся уже до горла.

- Да, нравится – как человек и как работник. Грегори не пресмыкается передо мной, но выполняет все поручения, что для меня идеальный баланс, с некоторых пор мне опостылело, что передо мной стелятся, но при этом я хочу, чтобы работа выполнялась качественно, к Грегори у меня нет нареканий. Плюс у нас больше не деловые, а дружеские отношения, что для разнообразия приятно, при этом Грегори чётко понимает, что он мне подчиняется, он в моём доме, и не наглеет. У меня нет ни единого повода его выгонять.

Понимает, не наглеет в чужом доме – камень в его огород. Всё больше плюсов у этого мальчишки перед ним, Томом, который и наглел ещё тогда, когда ему идти было некуда, и пониманием не отличается, и старше его на треть жизни и километры жизненных и внутренних неприятностей. Треть своей жизни, половину его жизни. Как ему бороться с юнцом, который по всем фронтам его лучше? Том почти поддался отчаянию. Но не поддался, он ещё поборется!

- Да он же хочет тебя окрутить! – воскликнул Том. – Он уже на полпути к этому! Ты уже защищаешь его, хвалишь!

- Нет, не хочет, - со спокойной уверенностью возразил Шулейман, - и это ещё один его плюс.

- Ты просто не понимаешь! – Том взмахивал руками. – Все мечтают заполучить тебя, все хотят в твою постель. Я был единственным, кто этого не хотел, и то только из-за своих страхов, сейчас я тоже не могу на тебя спокойно смотреть.

Том осёкся, прикусил язык с болезненно-слезливым выражением в глазах. Он же только что сказал, что такой же, как все, больше ничем не отличается. А Оскар не любит банальность, его в нём всегда привлекало то, что он особенный. А он давно обычный: хочет его и сесть ему на шею.

По лицу Тома читалось, что он додумывает до того, что делает его несчастным.

- Говори вслух, - прервал Оскар поток его всё более невесёлых мыслей. – Мне сложно поддерживать разговор, когда ты ведёшь его в голове.

Он сделал шаг к Тому, но Том увернулся, обнял себя одной рукой.

- Уволь его, - повторил в который раз, - пусть он уйдёт.

- Нет, и меня уже начинает доканывать этот идущий по кругу разговор. Чего ты так взъелся на Грегори? – Шулейман развёл руками, подчёркивая, что он не понимает.

Понимал, что Том ревнует, но причина, какая-то важная, лежащая в основе его бешенства деталь, ускользала от него. Том вскинул голову:

- Того, что ему восемнадцать. То есть девятнадцать, - Том мотнул головой, на миг зажмурившись. – В любом случае, это очень мало. Мне с трудом верится, что столь юный мальчишка может быть хорош в ведении домашнего хозяйства.

- Я сам не возлагал на него никаких надежд и планировал выгнать через месяц-два, когда он докажет, что не годен, но Грегори приятно меня удивил. Не знаю, дело во врождённых способностях или в воспитании, но он прекрасно справляется с домашним хозяйством, а за то, что он творит на кухне, ему можно было бы простить некоторые промахи, если бы они были, его блюда – это идеальное сочетание домашней кухни и высокого ресторанного качества, не зря, очень не зря он происходит из семьи кулинаров, он многое усвоил, несмотря на юный возраст.

Оскар только что сказал, что Грегори прекрасно готовит? Этот мальчишка ещё и кухню его занял. Тома передёрнуло злобной судорогой. Этого он юнцу не простит. Кухня Оскара – его место, только он ему готовит. Том искренне любил кормить Оскара и был не готов кому-либо уступить это право. Раньше Оскар только к приготовленной им пище относился по-особенному, он даже кухню выдающихся поваров никто не хвалил, не выделял, а теперь выделяет и хвалит стряпню юнца! Кухня единственное место за исключением спальни, где Том может проявить себя и сделать что-то для Оскара, а юнец это у него отбирает, вон, Оскар его уже хвалит.

- Оскар, ты влюблён в него? – прямо спросил Том.

- Ты опять пытаешься убедить меня в том, чего нет, как в случае с Мадлен. Кстати, не так давно было, ты бы больше перерывы делал. Я всего лишь рад, что у меня есть прислуга, которая меня во всём устраивает, и ценю его в той степени, которой он заслуживает.

Оскар ценит его? Для Тома это стало шоком. Оскар же никого не ценит. Даже ему Оскар говорил, что любит, хочет, дорожит, но никогда – что ценит. А о юнце он так сказал.

- Оскар, ты через год променяешь меня на него, - Том говорил так, словно не сомневался, он и не видел иного исхода, сложно тягаться с тем, кто моложе и лучше по всем фронтам.

- Мой тебе совет – никогда не говори партнёру, что он тебя бросит ради кого-то другого, он же может и задуматься. Я достаточно уверен в своём выборе, несмотря на все его недостатки, - Оскар обвёл Тома пальцем, - но всё равно учти, что я сказал. Я люблю тебя даже вопреки тому, как активно ты сейчас выносишь мне мозг.

- Терри – это прозвище? – Том утрачивал способность вести диалог линейно, спрашивал вразнобой. – Ты называешь Грегори так?

- Что? – Шулейман удивлённо усмехнулся. – Нет. Грегори – это Грегори, с чего бы мне называть его иначе?

Врёт, правду говорит? Том запутывался, не знал, что думать, чему верить. Оскар говорил, что в его жизни кто-то появился, и оказалось, что в его квартире живёт Грегори. Но если он говорил правду, то правда и всё остальное, что потом Оскар назвал выдумкой… Нет, не думать, не думать об этом сейчас, иначе мозг не выдержит, закоротит.

- Почему Терри? – спросил Том, подняв взгляд к Оскару. – Почему ты назвал мне это имя?

- Потому что Джерри, - пожав плечами, непонятно объяснил Шулейман.

Том непонимающе нахмурился:

- Причём здесь Джерри?

- Мне вспомнилось его имя, но использовать его было бы слишком, потому я изменил две буквы и выбрал созвучное.

Теперь Том верил, что Оскар говорит правду. Потому что… Потому что бывает такое – чувствуешь, что человек не лжёт, просто чувствуешь. Том кивнул:

- Хорошо, Терри не существует. Но есть Грегори, - он твёрдо посмотрел на Оскара. – Я хочу, чтобы его не было. Ты же хочешь, чтобы я был спокоен и здоров? Тогда избавься от него.

- Во-первых – не указывай и не манипулируй своим психическим нездоровьем и шатким психологическим равновесием, которое рушится вне зависимости от того, насколько я стараюсь, - веско и с расстановкой отвечал Оскар. – Во-вторых, не пытайся мне приказывать, ты не можешь.

- Но ты мне приказываешь.

- Я да, у тебя нет такой привилегии.

- Почему это? – Том упёр руки в бока, затем скрестил их на груди, выражая жажду справедливости.

- Потому что равные отношения у нас никогда не получатся, - просто объяснил Шулейман, - я всегда буду командовать, а ты будешь подчиняться, но нас обоих устраивает такой расклад, иначе мы не можем.

Вопиющая несправедливость. С которой, увы, не поспоришь. Том вздёрнул подбородок, отвернулся, фыркнув, показывая, что думает о словах Оскара. И посмотрел на него, сказал:

- Допустим, я не могу требовать, но я могу попросить тебя о чём-то, и ты должен пойти мне навстречу, люди в отношениях так и поступают. Я прошу – уволь Грегори. Верни Жазель или найми какую-нибудь бабушку, - он всплеснул руками. – А если настолько сильно не желаешь его увольнения, не противься тому, чтобы я остался. Я смогу лично контролировать, чтобы вы не подходили друг к другу слишком близко, видеть, что мои подозрения не подтверждаются, и мне будет немного спокойнее. Хотя о чём я?! – Том вновь порывисто взмахнул руками. – У тебя настолько огромная квартира, что вы сможете спокойно трахаться, а я тоже буду здесь, но ни о чём не узнаю!

- В твоём двинутом разуме есть вариант, в котором я не сплю с Грегори и не пересплю при первой возможности? – осведомился Шулейман. – Возможностей у меня было навалом, но ни у меня, ни у него такой мысли не возникло. Между нами разница пятнадцать лет, - он развёл кистями рук, - для меня это слишком. Я всегда предпочитал ровесников, даже ты с нашей разницей в шесть лет для меня исключение. Не думаю, что когда-нибудь приду к этапу, когда меня потянет на молоденьких, просто не моё.

- Молоденькие всем нравятся, и даже если ты не рассматриваешь Грегори в качестве любовника, ты не можешь утверждать за него. Он тебя хочет, тебя все хотят, - повторился Том.

- Он не гей. Наверное. За полтора года я вообще не заметил от него никаких проявлений сексуального интереса к кому-либо.

- Скажи ещё, что он девственник, - фыркнул Том.

- Может быть, - пожал плечами Шулейман. – Я не спрашивал.

У Тома опустились плечи, на лице отразилось удивление. Неужели вправду девственник? Это очень плохо. Потому что Том тоже был девственником, не считая насильников. Слишком похоже. Если он ещё и совсем невинный, не тронутый какими-то уродами… Прямо-таки лакомый кусочек девятнадцатилетней выдержки, достаточно взрослый, чтобы его можно было брать без зазрения совести, достаточно юный, чтобы покориться и наслаждаться его молодостью. Том поднял глаза к потолку. За что ему это? Всё ведь было хорошо и вдруг этот мальчишка, по сравнению с которым он не первой свежести. Он в принципе не первой свежести. Как же невыносимо от этой мысли. Том втянул воздух, почти шмыгнув носом, обтёр ладонью лицо и, не поднимая головы, сказал:

- Оскар, можешь впредь отказывать мне во всех просьбах, но, прошу, послушай сейчас. Уволь его, выгони, он ведь не пропадёт, у него есть семья, деньги.

- Повторяю в последний раз – нет, - твёрдо произнёс Шулейман, не проникшись его поникшим, убитым жалобным видом. – И я всё ещё жду внятных объяснений, чего ты так взвинтился. Я знаю, что ты патологически ревнивый и теряешь рассудок в такие моменты, но не настолько, обычно я объясняю, показываю, что не интересуюсь тем человеком, которого ты избрал «врагом номер один», и ты успокаиваешься. Сейчас-то в чём дело? Чего ты одно и то же твердишь?

- Потому что твои слова меня не успокаивают.

- Почему? – вроде диалог сдвинулся с алогичной зацикленности, самое время задавать вопросы.

- Потому что ему девятнадцать.

- И? – одним звуком вопросил Шулейман, рассчитывая всё же разобраться в данном моменте.

- И то. Всех привлекает юность, а я этим похвастаться уже не могу.

- Я чего-то о тебе не знаю, и на самом деле тебе шестьдесят? – Оскар выгнул бровь. – Хорошо сохранился.

- Оскар, это не смешно, - Том тряхнул головой, ощущая уже не злость и наливающуюся в ожидании пуска истерику, а подкатывающее отчаяние. – Я не смогу спокойно жить, зная, что вы здесь, а я там, и даже если я буду здесь. Я буду его видеть, - на последних словах он прижал кулак к груди, невольно выражая, насколько сильно его это задевает.

- Окей, давай без шуток – ты меня не слышишь? По-моему, я тебе доходчиво объяснил, что на молоденьких меня не тянет, наоборот, разница в возрасте является для меня отталкивающим фактором. Даже когда мне симпатичен человек, если он намного младше, я его не рассматриваю как сексуального и тем более партнёра для отношений, как было с твоей сестрицей – она заводная, но она ж для меня малолетка.

- Это ты сейчас так говоришь.

Том с ослиным упрямством стоял на своём и словно на самом деле не слышал, не доходил до него смысл слов, говорящих, что причин для беспокойства нет. Причина есть – молоденькая причина с умными глазами.

- Я знаю Грегори более полутора лет и что-то у меня до сих пор не случилось – вау, он мог бы быть моим сыном, если бы я хуже предохранялся, это так заводит, - сказал в ответ Оскар. - Ладно, если бы хуже предохранялся и начал вести половую жизнь на год раньше, забыл про время на беременность.

Оскар мог бы быть ему отцом. Точно – между ними пятнадцать лет разницы, когда Грегори только родился, Оскар уже занимался сексом, хлестал коньяк и принимал запрещённые препараты. Какой кошмар… Как быстро летит время. Почему оно не может остановиться, почему нельзя не взрослеть, не стареть? Лицо Тома изломила гримаса внутренних терзаний по поводу неуклонно бегущего вперёд времени и возраста.

- Опять диалог в голове, - констатировал Шулейман по его лицу и напомнил: - Вслух.

С тем же страдальческим выражением на лице Том покачал головой:

- Ему девятнадцать.

Оскар не успел закатить глаза и высказаться касательно того, сколько раз он уже слышал данный известный ему факт. Потому что Том продолжал:

- А мне двадцать восемь. Мне уже никогда не будет девятнадцать, даже двадцать пять не будет, а ему до двадцати пяти ещё целых шесть лет. Я взрослею, вот-вот я начну стареть, а он ещё даже в полноценную взрослость не вступил! Ему всего девятнадцать, он юный и свежий, а мне двадцать восемь, я уже всё! – сорвался на крик, тот повышенный тон, которым в запале эмоций выкладывают правду. – Я уже не могу сказать, что молодость моё преимущество, потому что её нет, в моём возрасте молодость уже совсем другая. Ещё два года – и всё, мне будет тридцать, а когда мы познакомились, мне было восемнадцать, ты брал меня тем парнем, которым я всё больше перестаю быть.

- Так и у меня возраст не в обратную сторону идёт, - резонно вставил слово Шулейман. – На момент нашего знакомства мне было двадцать четыре года, сейчас на десять лет больше, сейчас-то зачем мне восемнадцатилетний? – он развёл кистями рук, полагая, что исчерпывающе ответил на тревоги Тома.

Нет.

- Всех привлекает молодость, - повторился Том, уверенный, что неизбежно скоро потеряет вид, состарится, и его заменят новой улучшенной версией.

- Так ты молодой. А если нет, по твоей логике, мне в мои тридцать четыре пора поближе к кладбищу переселиться, привыкать?

- Причём здесь ты? – воскликнул Том. – Ты – это другое, ты молодой и с возрастом не станешь хуже. А я стану. Потому что у меня нет ничего, кроме внешности, а она портится с годами.

Убийственная логика. Тридцать четыре года – это молодость и всё впереди, что правда, а двадцать восемь лет – это уже закат.

Том понимал, что ведёт себя неадекватно, что говорит слишком много и какие-то ненормальные вещи, но не мог остановиться. Мысли-эмоции перекрывали, распирали, если заткнёт их, голову попросту разорвёт.

- У тебя есть не только внешность, - сказал Оскар. – Как минимум ты отличный профессионал в своём деле.

- Я знаю, - Том вправду знал, что дорого стоит там, во всём остальном мире. – Но это неважно. Для тебя у меня есть только внешность.

- Шикарно – ты наконец-то понял, что внешность у тебя привлекательная, но и из этого ты сделал проблему.

- Это не проблема, - Том мотнул головой. – Проблема в том, что внешность не вечна, а ничем другим я тебя не могу заинтересовать.

- Стоило мне столько стараться, - хмыкнув, Шулейман покачал головой. – На протяжении двух с половиной месяцев я тебе доказываю обратное, что мне с тобой интересно, но ты так ничего и не понял.

- Я понял, понял, - Том как-то вскинулся, нервно дёрнув руками. – Но от того, что я не только для постели гожусь, суть не меняется. Я для тебя этакая забавная милая зверушка. Это мой образ – молодой, привлекательный, вечный мальчик. Думаю, я и дальше буду выглядеть моложе своих лет, но выглядеть – это не быть. После тридцати этот мой образ будет смотреться нелепо и жалко, какой мальчик в тридцать плюс? Прав был Эванес. А ничего другого у меня нет. Ты будешь хорош в любом возрасте, а я нет, и я не знаю, что делать, каким быть, когда мой срок свежести истечёт, а он уже на последнем издыхании. Да что там – он уже вышел! Нельзя быть юным в двадцать восемь лет. По факту я взрослый мужчина, но я им не являюсь, по внутреннему состоянию, поведению я всё ещё едва взрослый мальчик, и это диссонанс.

У Шулеймана мозг немножко подкипал от его речей – как в одной голове может умещаться столько загонов? Удивительно, что Том себе мозг не спёк такими тревожными этюдами. Том безнадёжно, прерывисто вздохнул и опустился на диван, как подкошенный, потерявший силы. Закрыл лицо ладонями.

- Время идёт, и это меня убивает, - продолжил он глухо. – Слишком быстро идёт. Восемнадцать лет мне было давно, в прошлой жизни, но двадцать пять-то недавно, откуда эта цифра – двадцать восемь? – Том уронил руки, вскинул к Оскару взгляд, подёрнутый слезами. – Как тебе может быть тридцать четыре года? Это же так много. Десять лет прошло. Как? Когда? Я не заметил… - снова опустил голову, покачал ею, сгорбился, кажась меньше, таким хрупким, что пальцем ткни – поломается. – Я не понимаю… Я остался где-то там, на двадцати четырёх годах, - поднял голову, махнул рукой в абстрактном направлении ушедшего прошлого. – Но годы продолжают идти. Я не успеваю. Не успеваю, Оскар, - в голосе смирение с тем, что никак не может изменить, а за ним растерянность и страх.

Растерянность и страх в глазах – как у ребёнка, которого высадили посреди оживлённой шумной улицы и сказали – дальше сам. Как взрослый. А он не взрослый, он может только пытаться. Том нервно заламывал пальцы и снова и снова крутил кистями в воздухе.

- Я всё время отстаю от себя, никак не могу синхронизироваться с объективным временем моей жизни. Вроде бы получается – а потом снова разрыв между объективным и субъективным. Может быть, из-за того, что я терял годы, из-за моего изолированного детства, не знаю. В моём опыте сплошные пробелы, и я никак не могу их заполнить. Я сразу пришёл к тому, к чему люди идут десятилетиями извилистыми тропами, то есть к тебе, к отношениям, к устроенной жизни. У меня не было школы, пьянок с друзьями, влюблённостей и отношений, в результате которых я нашёл того, с кем хочу быть всю жизнь. У меня всё не так. Нет, я не хочу гулять, добрать опыта. Многие пробелы я и не смогу восполнить при всём желании, потому что некоторые моменты происходят только в своё время и больше никогда. Но эти пробелы зияют во мне дырами, из-за этого моё время сжимается, стирая пустоты, и получается, что я младше, чем написано в паспорте. Время идёт… и это меня пугает. Мне нужно больше времени. У меня постоянно фоном чувство, что я не успеваю, не успел. Мне почти тридцать, а я никак не могу это осознать.

Какая прозаичная причина у его ярости, если убрать все слои надстроенной шелухи. Комплексы, страхи. Оскар сел рядом с потерянным, путающимся в словах Томом, обнял его за плечи, притянул ближе, наклонил его голову к своему плечу. Том податливо уткнулся в него и по-настоящему, с судорожными всхлипами расплакался, цепляясь пальцами за рубашку Оскара, как за спасение. Привычно. Оскар причина, по которой сходит с ума, и Оскар спасение в бушующем море тревог. Он един во всех ипостасях, как бог. Как тот, с кем единственным можно быть бесконечно счастливым и светлым и убить без раздумий.

Страстные танцы на грани безумия. Пограничное состояние, один шаг влево – психоз, один шаг вправо – эйфория. Убить за него запросто, даже когда в помине не было любви, и любить его сложно, но невозможно не любить, не получилось, как ни старался. С кем-то другим было бы иначе, с другим человеком Том не сомневался бы, что хорош достаточно и даже больше. С другими он другой. А с Оскаром всё, вообще всё лезет наружу, что при других в разных степени успешно мимикрирует под нормальность, потому что оно для него не секрет. Потому что с другими нет тех эмоций, что на разрыв, за горло, выкручивают наизнанку. Легко быть спокойным в равнодушном спокойствии. Но даже Джерри не смог заставить себя не чувствовать там, где чувства были.

Шулейман гладил его по волосам. Знакомое состояние, не ревность – отчаяние. Сам утопал в нём всё глубже, травился лишённым логики страхом потерять Тома. Готов был в огонь, в воду, в трубу и ещё раз в воду с трубой на голове, только бы он был рядом. Но Оскар перерос свою разъедавшую изнутри болезнь, переломался, чтобы стать лучше. А Том обладал нечеловеческой гибкостью, он легко гнулся, но никогда не ломался, потому бесконечно ходил по кругу от возвышения до упадка. Способность костенеть, обрастая защитой, отсутствовала в нём как функция. Где-то обязательно должно быть мягко, неубиваемое нутро должно быть окружено уязвимой оболочкой.

- Уволь его, - проплакавшись, глухо произнёс Том с его плеча. – Он для меня раздражитель. Я не смогу не ревновать, не смогу не думать. Возраст – мой сильнейший комплекс. Хуже только когда ты общаешься с привлекательной женщиной, потому что у меня пол не тот, и это просто безысходная данность, перед которой я бессилен. Возраст я тоже не могу изменить, но мой пол меня полностью устраивает, я рад, что не родился девочкой, а быть моложе я хочу.

Неожиданно для него Оскар рассмеялся. Не выдержал, потому что – опять двадцать пять, вернулись к тому, с чего начали. Том выговорился, поплакал и снова затребовал увольнения конкурента.

- А знаешь, - сказал Шулейман, - давай возьмём Грегори третьим, хотя бы на раз. Ты так его расхвалил, что я заинтересовался.

Том поднял голову, открыл рот. На то Шулейман и рассчитывал – чтобы он отвлёкся от упадочного настроения. Поднявшись на ноги, он ловко и легко закинул Тома на плечо и потащил в спальню. Скинул на кровать, навис сверху, прижав нижней частью тела.

- Что ты делаешь? – выказал удивление Том.

Глупейший вопрос, но он вправду не понял, почему так, слишком резкий переход.

- Собираюсь самым действенным способом развеять твои сомнения. Придётся твоей жопке выдержать ещё одно испытание на прочность, - с ухмылкой ответил Шулейман и наклонился к его лицу, но не до конца, оглядел придирчиво. – Но сначала высморкайся, - он вытянул из упаковки салфетку и сунул Тому под нос.

- Ты серьёзно?

- Абсолютно. Только в кино во время плача нос не течёт, так что вперёд, я жду, - Оскар тряхнул салфеткой.

Несмотря на свои колебания, поскольку это максимально далёкое от романтики и сексуальности действие, Том всё же взял салфетку и, отвернув голову вбок, по возможности тихо высморкался. Скомкав, спрятав в кулаке, он положил её на тумбочку и посмотрел на Оскара.

- Вытри лицо, - Шулейман извлёк из другой пачки влажную салфетку и подал ему, держась на второй руке.

Том изумлённо изломил брови. Серьёзно? Это запредельно странное и неловкое вступление к прелюдии. Сколько бы Оскар ни делал что-то подобное, Том не мог привыкнуть. Шулейман ответил на яркий растерянный вопрос в его глазах:

- У меня нет желания целовать тебя в сопли.

Щёки вспыхнули, как всегда без краски. Задержав дыхание от смущения, Том обтёр под носом, губы и подбородок. Шулейман выдернул салфетку из его пальцев, отбросив на пол, и впился в его губы поцелуем, сразу начиная избавлять Тома от штанов.

- Оскар, ты любишь во мне что-то, кроме секса? – влёт запыхавшись, спросил Том.

Оскар шлёпнул его пальцами по щеке, не сильно, но достаточно ощутимо, чтобы под кожей пробежала боль.

- Ай!

- Будешь дурить – буду бить, - разъяснил политику Шулейман и снова заткнул Тому рот поцелуем, прежде чем он успел ещё что-то вякнуть.

Том был ещё влажный после утреннего секса, ещё скользкий, что очень удобно. Оскар раздел его только снизу и вошёл, подтянув к себе, загнул его ноги к подмышкам. Том вздохнул, выгнулся, закидывая голову. Почему-то секс в одежде всегда казался ему более пошлым, заводящим до щемящего исступления. То же самое с ситуациями, когда кто-то может услышать. В квартире посторонний, неважно, что она огромная. Том старался сдерживать все звуки.

Шулейман надавил на его щёки, принуждая разомкнуть зубы. Том пытался сохранить тишину, но в ту же секунду, когда рот насильно раскрылся, с губ стёк шумный вздох, переходящий в стон, почти вскрик – вырвавшиеся на волю чувства.

- Люблю, когда ты громкий, - ухмыльнулся над ним Оскар.

Надо сдерживаться, надо… На границе сознания билась мысль о чужаке. Но Оскар не позволял молчать, и Том бессознательно, на каком-то бесправном молекулярном уровне настраивался на его команды и подчинялся. Жмурился и стонал, всё-таки тише, чем обычно, но как всегда безотчётно. Шулейман опустил руку и коснулся Тома в месте, где они соединились, провёл подушечкой пальца по натянутому ободку сфинктера.

- Достаточно убедительно?

Не ожидая ответа, Оскар положил ладонь на горло Тома, надавил. Не придушил, не сжимал пальцами, но это более чувствительно, чем если бы перекрыл доступ кислорода. Ощущение силы, которая может смолоть в порошок, но не причиняет зла. Возбуждающее чувство. Шулейман прижал его руки над головой и не отпускал. Том лежал под ним обездвиженный, принимая ускоряющиеся, мощные толчки, бесконтрольно со стороны разума выгибался от нарастающего жаркого наслаждения.

Оскар не остановился, чувствуя, как Том содрогается под ним, пачкая живот, дотрахивал его до своего удовольствия. Отчего, от передозировки стимуляции воспалённых оргазмом нервных окончаний, Том продолжал постанывать, даже когда Оскар покинул его и скатился на спину. Чуть переведя дыхание, Шулейман поднялся на локте, повернулся к Тому, окидывая быстрым цепким взглядом, и запустил руку ему между ног, погрузил два пальца в растянутый анус. Том дёрнулся, скрестил ноги, едва узлом не переплёл, спасаясь от причинения ему удовольствия, которого уже не выдержит. Прикосновения сильных пальцев к отёкшим от притока крови стенкам ощущалось чрезмерным, невыносимым и воспринималось мозгом как боль.

- По-моему, тебе для счастья не хватает ещё одного оргазма, - ухмыльнулся Шулейман, но не предпринимал попыток насильно довести его до повторной разрядки.

Оскар и в этом разе не нуждался, насытился утром, но лечение превыше всего, тем более когда оно такое приятное. Теперь уже пересытился, был неспособен продолжить немедленно, потому прибег к альтернативному способу доведения Тома до разрядки.

- Ещё один я не переживу, - ответил Том, не ища силы на то, чтобы поднять веки.

Настаивать Оскар не стал, упал обратно на спину, возвращаясь к отдыху. По мере возвращения в нормальное, осмысленное состояние Том ощущал своё положение – что лежит распластанный, вытраханный, голый по пояс и в задранной до груди, собравшейся складками водолазке; что на коже остывает брызнувшая на живот сперма; что сзади конкретно мокро, словно захлюпает при первом же движении. Последнее чувство неприятно, напоминает о чём-то грязном и склизком. Вечная проблема – Том любил секс с Оскаром, но после испытывал дискомфорт ощущения влаги там, где в норме её быть не должно, и при этом не любил, когда Оскар надевал презерватив, что сокращало количество попадающей в него жидкости, потому что желал чувствовать его полностью.

Вздохнув, Том свёл вновь разошедшиеся до этого ноги. Через пару минут сел, что было ошибкой. Дискомфорт в пояснице и ниже, который снизился, когда принял вертикальное положение, и о котором позабыл, увидев Грегори, перешёл в тупую боль, отдающую в позвоночник. Зато отвлёкся и успокоился. После внезапного секса у него не было шансов продолжать тревожиться.

- Отдохнул? – поинтересовался Шулейман.

Том кивнул. В сон его не клонило, и встать он может. Наверное, может. Вправду болит, не то чтобы сильно, невыносимо, но всё же.

- Отлично, - Оскар бодро поднялся, начиная застёгивать рубашку. – Теперь вставай, пойдём на кухню. Я обещал тебя покормить.

Встав с кровати, Том наклонился за трусами, но Шулейман выхватил их у него из-под руки, прихватив заодно и штаны.

- Нет, иди так.

Том изломил брови, под которыми глаза загорелись ярким удивлённым вопросом.

- Голым? Я не могу пойти голышом, - он качнул головой, протянул руку забрать трусы, но Оскар отступил на шаг, снова уводя необходимую ему вещь.

- Ты же хотел пометить территорию, вот и продемонстрируешь Грегори – кого я хочу и с кем сплю, - сказал Шулейман.

Помолчал чуть, наблюдая скептические сомнения на лице Тома, и «великодушно» предложил альтернативу:

- Либо идёшь со мной на кухню без трусов, либо идёшь на выход. Выбирай. Быстро, я есть хочу, - Оскар крутанул на пальце указанные трусы, его-то ничего не напрягало, он наслаждался очередным воспитательным моментом.

Том перемялся с ноги на ногу, исподлобья жалобно поглядывая то на Оскара, то на свою одежду в его руках. Но колебания его по факту не имели смысла и были лишь тратой секунд. Потому что Оскар предоставил ему выбор без выбора. Потому что очевидно, что он выберет не уходить, каким бы ни был этот вариант.

Молчаливо приняв его условие, Том прошёл мимо Оскара в направлении двери. Бросив одежду на кровать, Шулейман пристроился в шаг с ним, чтобы появиться на кухне вместе. Том настраивался на то, чтобы не думать о наготе, держаться естественно и свободно, в конце концов, не в первый же раз оказывается голым в квартире Оскара за пределами спальни, а перед ним и подавно. Но план провалился сразу. Том оттягивал водолазку, силясь прикрыть ею пах. Жалел, что не надел вчера какую-нибудь огромную кофту-мешок, которая спокойно прикрывает до середины бедра, а то и ниже. Водолазка из рук вон плохо справлялась с задачей превращения в коротенькое платье. На подходе к кухне Том остановился, жалобно посмотрел на Оскара, вцепившись пальцами в подол отчаянно оттягиваемой водолазки.

- Хочешь уйти? – осведомился Шулейман.

- Нет. Оскар… - такие глаза, какими Том смотрел на него, могли пронять и растрогать кого угодно. Кого угодно, кроме Оскара. – Я же голый.

- И? – проблемы в том, что сам затеял, Шулейман не видел никакой. – Для меня твоя нагота давно не в новинку. Грегори, в принципе, тебе тоже нечем удивить, у него в штанах тот же набор. Иди уже, - подтолкнул Тома в спину. – И побольше гордости в позе, у тебя только что был секс со мной, а не со своей рукой.

Грегори сидел на тумбочке, читал книжку в мягкой обложке, краем внимания контролируя заказанный Шулейманом обед, который на данном этапе приготовления не нуждался в активном участии повара. Завтрак он не стал готовить, рассудив, что сейчас Оскар завтракать не будет, а когда соберётся, даст знать. Подавать на стол остывший или разогретый завтрак не комильфо. Что-что, а уважение к пище отец всем своим детям привык.

Спрыгнув на пол, Грегори улыбнулся Оскару, но улыбка на его лице застыла мёртвой маской и погасла в глазах, когда взгляд натолкнулся на Тома, и сменилась недоумением, когда осмыслил, в каком виде Том стоит перед ним. Появление Тома превратило квартиру в сумасшедший дом, не поддающийся его разумению. Что происходит? Вопрос претендовал на становление риторическим. Не на то рассчитывал Грегори, ожидая встречи с Томом и с радостью к ней готовясь. Не на то, что Том сначала будет гнать его, угрожая ножом, а потом предстанет перед ним без штанов и трусов, будто так и надо.

Может быть, это прикол? Грегори перевёл взгляд к Оскару, в то время как Том мялся на месте и оттягивал вниз единственное прикрытие, стараясь не показывать, насколько ему неловко и стыдно.

- Мы хотим позавтракать, - известил Шулейман совершенно обыденным образом.

Словно не происходит ничего необычного, словно на самом деле так и надо. Значит, не нужно обращать внимание на «маленькую» странность, рассудил Грегори. Спросил с улыбкой:

- Что-то конкретное или импровизировать?

Шулейман вопросительно взглянул на Тома, чтобы он высказал предпочтения по завтраку, если они у него имеются. Том отрицательно покачал головой. Нет у него предпочтений. Сейчас никаких нет. Сейчас он даже не думал о том, что юнец занял его место у плиты и что юнец такой раздражающе молоденький и свеженький тоже. За раз не уместить в себе больше одной беды. На данный момент его главная беда – нагота.

- На твоё усмотрение, - сказал Оскар и пошёл к столу.

Отвернувшись к плите, Грегори сходу перешёл на четвёртую скорость, быстрыми, точными движениями выставлял на тумбу необходимые ингредиенты для блюда, что сейчас и придумывал. Оскар любил, когда его удивляют. Грегори и удивлял. Одной рукой смешивал продукты, второй разогревал сдобренную маслом сковороду, третьей… Казалось, у него есть третья рука, настолько быстро он всё делал. Обычно он готовил медленнее, расслабленнее, ещё и болтал между делом, если находился на кухне не один. Но Оскар уже пришёл и ждёт завтрака, а значит, нужно поторопиться. Это Грегори умел без потери качества блюд, насмотрелся на отца, который не только на работе готовил, но и дома кухней заправлял и баловал семью, а мама могла приготовить максимум бутерброды, иногда с недоваренным мясом.

Том тоже, короткими шажками двинулся занять место за столом. Не каждый день ему приходится щеголять голыми чреслами. Предпочёл бы, чтобы не пришлось никогда. Том остановился в шаге от цели, его лицо приобрело непередаваемое выражение, потому что – потекло по внутренней стороне бедра, потянулось вязкое. Уродская особенность – сразу из него не текло, но стоило встать, походить, и те самые мышцы откликались на движение задействованных в ходьбе мышц, и начинало подтекать. Не всегда, но это «не всегда» случалось в неподходящие моменты.

Том застыл, не зная, что делать. Сесть не может, на стуле же останется след, и мерзко сидеть с хлюпающими ощущениями в заднице. Засуетившись на месте, он завертел головой, умоляюще посмотрел на Оскара.

- Что? – спросил тот.

- Потекло, - одними губами произнёс Том.

Шулейман непонимающе нахмурился. Глянув на Грегори, чтобы он не смотрел в их сторону, Том быстренько подошёл к Оскару и, наклонившись к его уху, шепнул:

- Потекло.

Выпрямился, кивнул себе за плечо, крайне выразительно изогнув брови. В глазах его плескалось почти отчаяние – полная растерянность, помноженная на растущую с каждым мгновением позорность ситуации. Шулейман усмехнулся его нервности и обратился к домработнику:

- Грегори, дай бумажные полотенца и отвернись.

Грегори передал рулон, лишь на секунду позволив себе искру вопроса в глазах, и продолжил заниматься завтраком. Оторвав полотенце, Оскар протянул его Тому. Покосившись на парня у плиты, чтобы не подглядывал, не видел его позор, Том взял мягкую бумажку и, извернувшись, принялся стирать белёсые потёки. Почему в нём сперма, Том не задумался, не обратил внимание методом ретроспективного анализа на то, что Оскар не надевал презерватив ни в этот раз, ни ранее утром, ни вчера после того, как снял использованный. Понаблюдав за ним немного, Шулейман не смолчал:

- Кто так вытирает?

Оторвав второе полотенце, он встал и беспардонно обтёр Тома между ягодиц. Поначалу замерев от шока, Том запоздало дёрнулся, зашипел:

- Ты бы мне его ещё внутрь запихнул.

- Тебе уже нужна затычка? – не пытаясь говорить тихо, Оскар усмехнулся, чмокнул его в скулу и вернулся за стол.

Том не оценил ни его весёлость, ни ласку, снедаемый моментом своего унижения. Щёки опалило стыдом. Затычка… Он предпочёл бы мешок на голову. За неимением иного варианта действий Том тоже вернулся на свой стул, положил ногу на ногу, закрыл ладонью глаза, ссутулив плечи.

- Том, как ты относишься к острой пище? – обернувшись через плечо, участливо спросил Грегори.

Том никак не отреагировал, не менял позы. Грегори добавил:

- По задумке блюдо пряное, но если ты не любишь острое, я сделаю твою порцию более пресной.

Том открыл лицо, но молчал в ответ, удостоил парня лишь угрюмым взглядом и отвёл его, глядя мимо Оскара, что сидел напротив. За что ему этот позор? Что может быть позорнее, чем явиться раздетым, только после секса со всеми последствиями к тому, кого полутора часами ранее расценил как конкурента за его юность и привлекательность?

Выключив плиту, Грегори переложил в тарелки завтрак, который готовил в двух сковородах, и поставил его на стол, аккуратно положил столовые приборы и занялся приготовлением кофе для Шулеймана. Том на Грегори не смотрел, позорность этой ситуации выдавила из него все прочие эмоции, сбила спесь, злость, способность драться и выйти победителем.

- Том, варить для тебя кофе? – вновь обратился к нему Грегори, продолжая проявлять доброжелательность, неуместную в отношении того, кто тыкал в тебя ножом.

Разговаривать с ним Том не хотел от слова совсем, не хотел, чтобы он был здесь и видел его таким, но всё-таки ответил:

- Нет.

- Чай, какао, сок?

Почему он такой дружелюбный? Омерзительно.

- Воды, - сказал Том.

Грегори взял из холодильника бутылку, наполнил стакан водой и поставил по правую руку Тома, поднёс кофе Оскару, после чего вернулся к плите, чтобы навести порядок.

За что ему такой позор? Почему мальчишка не уходит, крутится здесь? Что он о нём, Томе, думает? Что уже не такой крутой? Так и есть. Ужасная ситуация, каток стыда сделал своё дело и размазал его. Окончательно сдавшись в попытке пройти это испытание достойно, Том начал взглядом показывать Оскару на Грегори и на дверь, глазами пытался сказать: «Пусть он выйдет». Не получалось, Оскар не понимал. В придачу Том стал пинать его под столом, продолжая выразительно пучить глаза и дёргать зрачками и немножко головой в сторону дверного проёма.

- Либо у тебя инсульт, либо говори вслух, - сказал Шулейман.

- Я не могу сказать.

- Тогда сиди спокойно и ешь.

Не мог он сидеть спокойно, не с голым задом. На пару секунд Том задумался, озабоченно хмуря брови, и привстал. Водолазка вытягивалась только с одной стороны, но лучше светить голым задом, чем передом, потому Том натянул ткань на пах и перегнулся через стол к Оскару, шепнул:

- Пусть он выйдет.

Шулейман помедлил с ответной репликой, глядя ему в лицо, пытая. И сказал:

- Грегори, выйди.

Домработник незамедлительно покинул комнату. Убедившись, что он ушёл, не подслушивает, Том спросил:

- Зачем ты выставляешь меня посмешищем?

- Я тебя ничем таким не выставляю, - спокойно ответил Оскар.

- Выставляешь. Ты заставил меня прийти сюда голышом.

- Я предоставил тебе выбор, - справедливо заметил Шулейман. – Ты сам выбрал пойти со мной в таком виде.

- Ты знал, что я не выберу уйти, - крутанув головой, не менее справедливо возразил Том. – Это нечестный выбор. Ты опять меня воспитываешь? Ты сделал это, чтобы я больше не кидался на Грегори?

- Я сделал это для того, чтобы вы прояснили свои роли раз и навсегда – ты мой партнёр, он моя малолетняя по моим меркам прислуга, и ты больше не переживал. И для того, о чём ты сказал, тоже, - честно изложил Шулейман и усмехнулся. – А ещё это забавно.

Гад, забавно ему. Успокаиваясь, Том выпрямил спину и заявил с вернувшимся апломбом:

- Если он посмеётся над внешним видом моей оголённой половины, я его убью.

- Я запрещаю тебе его убивать, - спокойно сказал Оскар.

Том не сдержал смешка. Вот так просто запрещает? Но отчего-то почувствовал, что подействовало, что не нарушит запрет. Потому что давным-давно отпечаталось на подкорке, что правилам Оскара надо следовать. Когда он повысит голос, поздно будет говорить мирно.

Без третьего лишнего нагота перестала тяготить. Расправившись с завтраком, Том попросил:

- Я хочу поговорить с ним наедине.

- О чём? – взглянув на него, поинтересовался Шулейман.

- Ни о чём конкретном. Просто хоть немного понять, что он за человек.

Том не лгал, и лгал, и сам не знал, для чего ему этот разговор, но не мог уйти, не поговорив с Грегори без свидетелей. Допив кофе, Оскар позвал Грегори и оставил их вдвоём. Грегори остановился в паре шагов от стола, снова не понимая, чего Том от него хочет, что проскальзывало на его лице, как ни старался держаться обычно. Том вызывал у него множество вопросов, а вопросы рождали интерес к нему. Впрочем, интерес был и до знакомства, Том виделся ему яркой, выдающейся личностью, прошедшей невероятный путь, а личная встреча показала его едва не сумасшедшим.

- Садись, - Том указал ладонью на стул напротив.

Грегори сел. Том сцепил на столе руки в замок. Не спешил заговаривать, смотрел на парня изучающе, чем интриговал и, признаться честно, немного пугал.

- У тебя есть прозвище? – наконец спросил Том.

- Прозвище? – Грегори удивился вопросу, он-то готовился… ни к чему он не готовился, но на всякий случай ожидал новых угроз.

- Да, у многих оно есть, у меня тоже. Какое у тебя? – Том наклонил голову набок, смотрел пытливо, неотрывно.

Пугал. Что-то в его простых вопросах, в его заинтересованной мимике пугало. Грегори постарался избавиться от этого нелогичного чувства, ответил:

- У меня нет прозвища. Было в детстве – мелкий, меня так братья звали, потому что я младший, - поведал он с улыбкой.

- Совсем никакого нет?

Грегори задумался, отведя взгляд.

- Есть не совсем прозвище, ласковое сокращение имени – Ори, меня так самые близкие зовут. Грегори сокращают как Грег, но моя мама терпеть не может эту форму имени и запрещала всем так меня называть, она и придумала «Ори», прижилось.

Грегори улыбался, рассказывая о себе, о семье, что подкупало, располагало к себе. Бы. Тома не подкупало, но он отметил про себя, что Грегори из тех счастливых мальчиков из любящих семей, которым повезло, и только взрослая жизнь, возможно, даст им хлебнуть не только света, но и тьмы.

Ори. Мило. Очень по-французски, в отличие от «Грегори».

- Кто такой Терри?

Том не знал, зачем снова спрашивает о нём. Не подозревал Оскара во лжи, но что-то толкало узнать больше, потому что часть лжи нежданно оказалась правдой – с Оскаром на самом деле живёт новый человек. Том не вёл расследование, ни о чём не думал – действовал бессознательно, интуитивно. Что-то не сходилось и не давало покоя тому, что глубже разума.

- Я знаю только одного человека по имени Терри, но вы вряд ли знакомы, - покачал головой Грегори.

- Вдруг знакомы. Кто он?

- Мой бывший одноклассник. Хороший парень, но очень импульсивный, максималист, он постоянно находил какие-то идеи и уходил в каждую с головой. В последний раз, когда мы виделись, он хотел сменить пол. Не знаю, может быть, он уже она.

- Оскар его знает?

- Не думаю, им негде было пересечься.

Убедившись, что никакого Терри в жизни Оскара нет, Том потерял интерес к разговору с Грегори. В половине третьего Оскар всё-таки отправил его на выход.

- Оскар, может, я всё-таки останусь? – жалобно попросил Том, затормозив у входной двери.

- Нет. Нам рано жить вместе.

Выставив Тома из квартиры, Шулейман пришёл к Грегори на кухню, сел за стол, придвинул к себе пепельницу.

- Я не буду ни о чём спрашивать, - не оборачиваясь, сказал Грегори, имея в виду поведение Тома.

Оскар его понял:

- Правильно. Я сам расскажу, если захочу.

Какое-то время провели в молчании. Грегори помешивал овощной суп, который готовил себе на обед.

- Оскар, ты сказал Тому? – спросил он.

- Нет.

Глава 6

На свою территорию Оскар Тома больше не приглашал, но они захаживали на территорию Тома, где продолжающий расти и крепчать щенок встречал их у двери, но не всегда сразу удостаивался внимания. Через комнаты в спальню, упали на кровать. Оскар так мял ягодицы Тома, пока что покрытые джинсами, что у него дыхание перехватывало, а губы сами собой улыбались между отрывистыми поцелуями. Плечи сводились назад в компенсацию того, что таз не его волей подавался вперёд.

- Чего ты не двигаешься? – с усмешкой спросил Шулейман, заглядывая Тому в глаза блестящим от желания взором.

Том непонимающе хлопнул ресницами, сказал:

- Я двигаюсь.

- Ты не двигаешь бёдрами. Никогда, - пояснил Оскар. – Как будто ты ничего не чувствуешь, но я-то знаю, что ты хочешь, - говорил, с нажимом оглаживая тело Тома, сминая ухватистыми ладонями. – Двигайся, покажи своё желание. Ты умеешь, ты же был в активе, в том числе со мной.

Растерянное недоумение в глазах Тома стало ярче, часто захлопал ресницами, качнул головой:

- Зачем? В смысле - зачем мне двигать бёдрами? Я же снизу.

- Даже женщины двигают, если они не холодные брёвна, которые не пытаются сделать вид, что заинтересованы в процессе.

Этого Том не знал; ладони Оскара вернулись на его попу, остановились там, укрывая теплом.

- По мне странно, что ты этого не делаешь, - добавил Шулейман. – Чего ты такой зажатый? – снова качнул его таз на себя. – Ты насаживаешься, но у тебя напрочь отсутствуют колебательные движения. Так быть не может. Где твои рефлексы?

- Какие рефлексы? – не понял Том.

- Половые, - усмехнулся Оскар. – Они у тебя крепко спят, надо разбудить, этим мы и займёмся. Давай, покажи, как ты можешь, как хочешь.

- Тебе не нравится, что я лежу бревном? – выталкивая из себя слова, негромко проговорил Том.

- Меня это вполне устраивает, не устраивало бы – не спал с тобой, - резонно ответил Шулейман. – Но мне не нравится, что у тебя нет того, что должно быть. Можешь быть бревном – но будь бревном как мужчина.

- А я… - Том запнулся, смутился, опустил голову.

Что же он, не мужчина? Том упорно не понимал, что он должен делать, а главное, для чего, если в его пассивной роли того не требуется.

- Давай, - повторил Оскар и подцепил его за подбородок, заставив поднять глаза.

И положил начало раскрывающей «тренировке», качнул бёдрами, вжимаясь в Тома, передавая ему инерцию движения. Которая в нём и заглохла.

- Твоя очередь, - подсказал Шулейман.

Просто двигаться? Почему это кажется таким сложным, он же вправду умеет, не девственник с органическим поражением мозга, у которого отсутствуют элементарные рефлексы вперёд-назад. Отчего-то полыхнуло таким смущением, что захотелось немедленно прекратить всё, что здесь между ними происходит, а не только то, что ещё не началось. Засопев от прилива эмоций, Том не придумал ничего лучше, чем отвернуться, лёг на бок спиной к Оскару, подогнув ноги.

Шулейман вопросительно выгнул бровь:

- Как это понимать? Ты только задом умеешь двигаться? Я не возражаю, но не сейчас, - сказал с ухмылкой и развернул Тома обратно к себе передом, прихватил, чтобы не вывернулся и не отвернулся.

- Оскар, ты хочешь, чтобы я… типа… - Том не мог сформулировать, смущался, мялся, ковыряя рубашку Оскара.

- Чтобы ты вспомнил о том, что в тебе природой тоже заложено, и продемонстрировал это.

Том продолжал терзать его рубашку, перебирал мелкие складки ткани, глядя Оскару в грудь.

- Вперёд, - Шулейман повторил движение бёдрами, подтолкнув Тома себе навстречу, и поцеловал, разжигая стихший огонь желания, чтобы ему было проще раскрыться.

Том жадно целовал в ответ, словно не было смутившего его разговора, прижимался к Оскару, но не больше.

- Дай себе волю, выпусти животное начало.

Том зажмурился от невыносимости: от невозможности исполнить требование, тупого непонимания и жалкого, беспочвенного торможения в мозгу, не позволяющего поддаться движения. И от понимания, что Оскар едва ли от него отстанет, он в ловушке. Оскар показывал ему, как надо, подталкивал. В конце концов Том сдался, двинул тазом, неумело как-то, слабо, но это уже результат.

- Так? – спросил.

- Да, но смелее.

Смелее так смелее. Сильнее. Смущение отвалилось. Том толкался в Оскара, встречая его движения, сталкиваясь, целуя всё более остервенело, задевал зубами, трогал пальцами его лицо, как слепой в порыве страсти, в котором и был по факту. Ширинка уже ощутимо мешала, как и штаны в целом.

- Оскар, мы будем нормально заниматься сексом? – задыхаясь, спросил Том.

- Подожди, - отозвался тот и снова заткнул ему рот поцелуем.

Расстегнуть джинсы Шулейман ему не разрешил и дотянул до того, что Том кончил в трусы, судорожно содрогаясь, запрокинув голову. Не на это Том рассчитывал. Но, выйдя на финишную прямую, уже не думал, от чего ему бы хотелось кончить. Главное унять требовательное безумие гонящего вперёд тела, у которого одна цель – разрядка.

Бессильно пытаясь отдышаться, Том опустил голову в нормальное положение, посмотрел на Оскара мутным взглядом:

- Ты так планировал?

- Нет, из нас двоих только ты спешишь, - ответил Шулейман, дышащий не менее сбито, но по иной причине, от неутолённого возбуждения.

Опустив объяснения, он толкнул Тома в бедро, крутанул на живот, содрал с него штаны, кофту, трусы. Том не поспевал за его скоростью, вцепился пальцами в покрывало, когда Оскар вздёрнул его на четвереньки. Шулейман провёл ладонями по его спине вверх, вниз, сжал белые, подстёгивающие сексуальный аппетит ягодицы, разведя половинки. И одной рукой расстегнул свой ремень. Том не успел обернуться и что-то сказать, прийти в себя полностью не успел, чтобы соображать и реагировать достаточно быстро. В противовес ласковым прикосновениям Оскар въехал в него резко, шлёпнувшись кожей об кожу.

Том вскрикнул, отмахнулся, попытался оттолкнуть. Больно. Слишком резко, не надо так. У них сегодня ещё не было, вчера тоже, секс по-прежнему случался не каждый день.

- Больно!

Шулейман перехватил его обеими руками поперёк живота, чтобы не вырвался, но больше не двигался, налёг на спину и поцеловал между сведённых лопаток.

- Потерпи, скоро пройдёт.

Том опустил голову, зажмурил глаза, потому что инородное тело внутри ощущалось – инородным, что неприятно. Вырываться перестал, услышав одну просьбу потерпеть, произнесённую самым родным голосом. Старался расслабить непроизвольно сокращающиеся мышцы. Смазку, которой пренебрёг, как и подготовкой, Оскар всё-таки нанёс на Тома и на себя, подпихнул прохладный гель ему внутрь и снова вошёл в него, начал двигаться потихоньку, почти безамплитудными толчками. А уже скоро Том хватался за спинку кровати, чтобы не упасть под его напором, не опрокинуться в пропасть, и хватал ртом воздух, забывая себя от нарастающего наслаждения.

В другой раз Шулейман замыслил другую идею и тоже не преминул воплотить её в жизнь. Толкнул Тома в грудь к кровати. Том отошёл спиной вперёд, остановился, неотрывно глядя на него в вопрошающем ожидании. В ожидании, которое не имеет своих ответов, не может требовать и утверждать. Лишь вопрос в глубине зрачков и послушное ожидание его следующего шага, его зашифрованной в прикосновении команды. Казалось бы, какая может быть интрига – они в спальне, а значит, всё решено. Но нет, нет, вовсе нет. Том ничего не знал, до последней минуты не мог утверждать уверенно, будет ли и как. Оттого интрига с замиранием сердца. Замирание сердца как симптом взгляда на него, когда закрытая дверь отгораживает от всего остального мира.

Такая нелепая, беспочвенная, если не заглядывать глубже, неуверенность. Может, от того, что по-прежнему не каждый день, всякий раз не надуманная, а настоящая интрига. Может, потому, что слишком долго ждал. Словно в первый раз. Пусть так. Том не хотел думать, что когда-нибудь пресытится, начнёт воспринимать близость с Оскаром как обыденность, и не мог подумать. С Оскаром каждый раз как в первый раз, неважно, сколько километров намотано на простынях, сколь подробно тела разобраны на миллиметры.

- Сегодня я хочу увидеть, как ты мастурбируешь.

Том моргнул в замешательстве, удивлённо изломил брови:

- Что?

- По-моему, ты всё прекрасно слышал.

- Я… - Том передумал говорить то, что начал. – Ты прикалываешься надо мной?

- Нет, - спокойно, непринуждённо отвечал Шулейман. – Ты говорил, что не умеешь мастурбировать, и я намерен восполнить пробел в твоём сексуальном опыте. Это необходимое умение. Вдруг меня разобьёт инфаркт/инсульт/просто импотенция, я хочу знать, что ты в состоянии самоудовлетвориться и не будешь блядовать.

- Ты шутишь? – поверить, что нет, Том не мог.

- Ладно, насчёт инфаркта и иже с ним я придумал только что, но в остальном я говорю серьёзно. Ненормально, что ты, как ты выразился, не умеешь, не можешь почему-то. Будем исправлять. Приступай, - Оскар указал ладонью на кровать позади Тома.

Том покачал головой:

- Оскар, я не буду.

- Будешь.

- Нет.

- Ты сам знаешь, чем заканчиваются подобные споры – ты сдашься. Может, не будем тратить время? - произнёс Шулейман, пристально взглянув на Тома, и, разведя кистью, добавил: - Окей, для ускорения процесса я дам тебе стимул – пока ты не сделаешь то, что я говорю, секса между нами не будет.

- Ты блефуешь, - заявил Том с уверенностью, которой не испытывал, но этого ещё не понял.

- Я не люблю отказывать себе в удовольствии, но ради высшей цели я готов пострадать, - театрально ответил Оскар, тем не менее ничуть не кривя душой.

И Том это знал, знал, что Оскар очень упрямый, ещё упрямее его, потому что он упирается в каких-то глупостях, на которых замыкает, а Оскар движется к цели как танк, не замечая никаких препятствий. Мысль с привкусом безысходности, потому что, раз Оскар не отступит, придётся сдаться ему.

- Ложись, - подсказал Шулейман исключающим возражения тоном.

Как будто не было никаких возражений, они уже договорились и действуют в команде. Только Оскар умел так – отсекать всё лишнее, прекрасно видеть, но не замечать того, что не вписывается в его усмотрение, и ведь работает. Том посмотрел на него с последней искоркой надежды и мольбы – и, услышав повторную команду, лёг. Не из-за шантажа, даже не из-за воздействующей на сознание манипуляции – отказа его слышать, а потому, что исход спора вправду предрешён, он уже случился. Да и ничего такого в этом нет, верно? Это ведь Оскар, он всему его учил, всё видел.

Том лёг на спину, ноги вместе, руки по швам. Мысль, что стесняться нечего встала поперёк горла, не протолкнуть дальше, чтобы превратилась в уверенность, и не выплюнуть, чтобы откреститься от согласия. Том посмотрел на Оскара потерянным взглядом.

- Приступай, - наставил тот.

Возражений Том не выражал, но ничего не предпринимал, продолжал лежать по струнке. И, наконец, сказал:

- Я не хочу. Как?..

- В смысле как? – Шулейман развёл кистями рук. – Заведи себя, я с удовольствием посмотрю. Ты ведь знаешь, что тебе нравится, это и делай.

Логично. Элементарно. Выглядит в отрыве от практики. А на деле – как, что? Глупейшие, стыдные вопросы для человека его возраста, который последние пять лет отнюдь не в монастыре провёл. И тем не менее в плане возбуждения себя Том был абсолютно чистым листом, за его желание всегда кто-то отвечал. Даже Джерри не ласкал себя, каждый раз, когда прибегал к самоудовлетворению, он испытывал достаточное сексуальное напряжение, чтобы не нуждаться в дополнительной стимуляции, кроме той, ради которой всё затевалось. Неоткуда взять знания.

- Я не знаю как, - признался Том. – Ты мне поможешь?

Лучше попросить содействия, самому с собой странно, непонятно и неправильно. А там, если Оскар поможет… Что «там», дальше, Том не подумал, не хотел думать. Неосознанно рассчитывал, что оно всё как-то само собой сложится, перетечёт в привычную близость, например, без его унижения, коим для него является самоудовлетворение, с которым едва знаком.

- Нет, - Шулейман отрицательно крутанул головой, издеваясь над его слабой надеждой. – Ты должен сам от начала и до конца. Мастурбацию потому и зовут самоудовлетворением, что человек справляется с собой самостоятельно. Разве что порно можно посмотреть для разжигания возбуждения, это активно практикуется.

Порно? Том вопросительно изломил брови. Он никогда не смотрел видео для взрослых и не имел желания начинать сейчас.

- Но лучше не надо, - добавил Оскар. – Отвлечёшься ещё, начнёшь удивляться, вопросы задавать. Собственные руки тебе в помощь, их всегда бывает достаточно.

Том так и смотрел на него с не находящими ответов вопросами в глазах, жалобно. Сказал:

- Оскар, я не умею…

Даже объяснить не мог, что именно не умеет, какие у него вопросы, поскольку ничего непонятно, а тема стыдная, табуированная собственным разумом.

- Потому тебе и надо учиться, - ответствовал Шулейман, не теряя твёрдой решимости добиться своего. – Можешь начать стимуляцию с сосков, - подсказал и скрестил руки на груди, ожидая начала эротического представления.

Брови Тома дрогнули в очередном неоформленном, невысказанном вопросе. Неуверенно, словно ожидая подсказок «правильно/неправильно», он поднял руку с покрывала, сгибая её в локте, и положил на грудь. И снова всё, никаких хоть отдалённо похожих на аутоласку действий за этим движением не последовало. Шулейман терпеливо подождал минуту, две, а на половине третьей терпение закончилось. Вздохнув, закатив глаза, он дал новую инструкцию:

- Вспомни, как я к тебе прикасался, и повторяй.

Легко сказать, сделать – невозможно. Том понял это, толком и не попытавшись. И в итоге закрыл глаза, снова положив руки вдоль тела, раздавленный моральными муками. Как-то так. Это его амплуа – лежать на спине и не двигаться. Пусть это время пройдёт без его активного участия, на маломальскую активность он не способен, не может заставить себя и пальцем пошевелить. Как парализовало. Не может что-то с собой делать, тем более под пристальным взглядом.

- Ты спать собрался? – произнёс Шулейман спустя минуту ожидания, что Том всё-таки перейдёт к делу, а таким образом, с закрытыми глазами, настраивается. – Не время. Совсем не можешь? – спросил, взглянув на Тома пытливо.

Не поднимая век, Том отрицательно покачал головой. Источал напряжение, напряжение и растерянность, что его обычное состояние. Любую случайную ситуацию можно взять, и Том в ней будет – растерянным и напряжённым, готовым или убежать, или одеревенеть и спрятаться в темноте закрытых глаз. Тщедушное зажатое тело, не способное с самим собой справиться. Ничего нового. Эти качества Тома раздражают, но они и цепляют.

- Придётся помочь тебе, - усмехнулся Шулейман. – Дам тебе визуальный стимул и подам пример.

Передвинув кресло на середину комнаты, он удобно, вальяжно устроился, широко разведя колени. Открыв глаза, Том любопытно, немного настороженно наблюдал за тем, как Оскар расстегивает ремень. Не став раскрывать ширинку сразу, Шулейман переключился на рубашку, неспешно расстегивал пуговицы, не сводя с Тома взгляда, с искушающей ухмылкой на губах. Да, искушающее зрелище, особенно когда Оскар всё-таки потянул язычок молнии вниз, провёл пальцами по голому торсу, будто невзначай раздвигая полы рубашки шире. В своей сногсшибательности Оскар не сомневался и знал, какой эффект производит на людей. Но прежде никто не удостаивался подобного представления. Том как всегда первый и единственный. Остальные сами извивались, чтобы барину было интересно.

И оттянул трусы, взял ладонью член, толстый, крепкий, уже возбуждённый. Том сглотнул, приклеившись взглядом, хотелось зажмуриться, ведь понимал, к чему Оскар это делает, но не получалось. Развязное действо гипнотизировало.

- Повторяй, - Шулейман бархатно усмехнулся, играя с собой без намёка на стыд.

Усмешка ничуть не испортила момент, она его часть, неизменная черта, когда ни её, ни ухмылки нет, наоборот, становится неуютно, страшно, что всё слишком серьёзно, слишком серьёзно. Потому что таков его образ, его склад – смеющийся над всем миром, благодаря чему он может от всего спасти, вытянуть, зацепив изгибом губ и беспринципной прямотой личности.

Том послушно потянулся к поясу штанов, расстегнул ширинку и положил руки обратно.

- Погладь себя, - Шулейман уже понял, что нужно проговаривать каждый шаг, направлять, чтобы процесс двинулся и пришёл к успеху. – Начни с верха.

Том провёл ладонью по груди, животу поверх ткани. В глазах его застыла и никуда не девалась растерянность, будто следовал командам, не понимая их смысла. Взгляд метался, снова и снова находя Оскара.

- Нежнее, больше чувственности, - наставлял Шулейман.

С поставленной задачей Том справился, но никакого прока от этого не ощущал. Определённое возбуждение он испытывал, но вызвал его вид Оскара, а не собственные действия. От своих прикосновений вообще ничего не чувствовал, что добавочно сбивало с толку, отвлекало, мешало формированию правильного настроя. Гладил себя Том абсолютно бестолково, с желанием прекратить, чтобы ощущения от прикосновений не отвращали, и продолжал только потому, что верил руководству Оскара, что всё получится, дальше будет лучше. Смотреть на Оскара и чтобы он его трогал, а от себя отстать – вот, что было бы лучше. Не заводит он сам себя, не получается. В тот единственный раз, когда прибег к самоудовлетворению, у него от неутолённого желания искры со всех возможных искр летели, потому руки и делали всё правильно, ведомые бешенством тела, а сейчас, так сходу, без желания кончить любой ценой…

Получив команду спуститься, Том сполз ладонью по животу, расстегнул пуговицу и молнию. Коснулся кончиками пальцев трикотажа трусов в раскрытой ширинке. И убрал руку, поскольку испытал желание обратное желанию приласкать себя в самом чувствительном месте. Не получается, ничего не поделать. Это Джерри мог возбуждаться на своё отражение в зеркале, а он даже не понимает, как себя трогать. Да и зачем? Зачем, если у них есть нормальный секс?

- Сними штаны.

Том отрицательно покачал головой, отказываясь исполнять команду.

- Сними, - повторил Шулейман, не приняв попытку непослушания.

Тихо вздохнув, Том выпутался из джинсов. Опустился обратно на подушку, раскинув ноги. Свёл их, вспомнив, что сейчас не в привычной роли выступает, а в не пойми какой.

- Раздвинь, - подсказал Оскар. – Мужчины в мужской роли ноги тоже раздвигают.

Том послушался, закусив губы. Согнул ноги в коленях, приняв знакомую позу, в которой стало чуть-чуть спокойнее. Даже толику инициативы проявил, несмело, неуверенный, что действует правильно, провёл пальцами по бедру, переходя на внутреннюю сторону. Такое прикосновение приятно, отталкивается, потому что это его же рука, но приятно. Внимательный взгляд насмешливых зелёных глаз наблюдал за каждым его движением, обводил сантиметры кожи, смущая. Добравшись до кромки белья, Том замер в нерешительности.

- Погладь себя через трусы, - командовал Шулейман. – Сожми член.

Том исполнил оба указания – второе слабее, не чувствуя от собственной хватки того, что должен бы чувствовать. Что-то мешало – преграда в голове. Ноги подрагивали, что было незаметно, поскольку лежал, но ощущалось. Член даже не твёрдый, полумягкий, зачем его трогать в таком состоянии? Это неприятно, жалкие ощущения, когда нет эрекции. Когда-то эрекции у него вообще не бывало, неуместно вспомнил Том, начиная переживать о своей половой несостоятельности. Вдруг она вернулась? Потому и не получается, он же заводится влёт, а сейчас как рыба об лёд. Том закрыл ладонями лицо, прячась от мыслей в голове и мучащего его момента.

- Убери руки, они у тебя в других местах должны находиться.

Руки Том опустил, но к неумелым попыткам приласкать себя не вернулся. Вперился в Оскара взглядом:

- Какой для тебя в этом смысл? – подобие возбуждённого морока развеялось в секунду.

- Я хочу восполнить пробел в твоём сексуальном образовании. И посмотреть тоже хочу, - с усмешкой на губах просто пожал плечами Шулейман. – В прошлый ж раз я не досмотрел представление, пришлось тебя остановить. Сними трусы и меньше думай, мысли тебе мешают.

- Не буду снимать, - буркнул Том.

Вместо долгих переубеждений Оскар оттолкнул один палец:

- Раз.

Том открыл рот, но ничего не успел вымолвить, потому что Оскар сказал:

- Два.

Подобные отсчёты Том хорошо знал и знал, что если не выполнить условие до счёта «три», хуже будет. А что именно будет – не угадаешь, у Оскара фантазия богатая, по части санкций он мастак. Потому протест Том проглотил, стянул трусы и откинулся на спину, поставил ноги в прежнее согнуто-разведённое положение. Шулейман ухмыльнулся:

- Никогда не лицезрел твою промежность с такого расстояния. Мне нравится вид. Теперь постарайся, чтобы мне понравилось ещё больше.

От его комментария Тома опалило смущением. Он машинально свёл колени, пряча от цепкого взгляда интимные места.

- Не будешь стараться? – осведомился Шулейман немного погодя.

С печально-страдающим выражением лица Том покачал головой, выдавил:

- Не могу…

Оскар цокнул языком. Предполагал, что просто не будет, это же Том, но не ожидал, что всё окажется настолько плохо – что Том деревяшкой обратится и ничего не сможет. До какого возраста Том будет впадать в состояние испуганного девственника? До сорока, до смерти?

- Печально, когда в двадцать восемь лет не стоит, - подметил факт, который успел увидеть.

Смущение перешло в перекрывший кислород стыд. Том зажмурил глаза, сжал ладони в кулаки, пережидая унизительный момент.

- Ладно, - непонятно сказал Шулейман и, оттолкнувшись от подлокотников, встал из кресла.

Джинсы он не застегнул и в трусы не заправился. Прошествовал к кровати, провёл ладонью по ноге Тома вверх почти до промежности, задержавшись там на долгую томительную секунду. Тело Тома заинтересовалось прикосновением, как и сознание. Оскар огладил его торс, сминая вверх ткань оставшейся одежды. Обвёл по кругу соски, сжал между пальцами левый и снова приласкал. Раскрытыми ладонями помассировал плоскую грудную клетку, в которой быстрее билось сердце, и повёл руками выше, по шее, под челюсть. Наклонившись к лицу Тома, Шулейман поцеловал его, сразу присваивая себе всю инициативу.

И без перехода дёрнул Тома в сидячее положение, так, что ожидающий внимания член оказался у него под носом. Придержав ствол у основания, Оскар ткнулся головкой в приоткрытые губы, без усилий проникая в горячий рот. Том прикрыл глаза, принимая смену сексуального сценария. Головка упиралась в горло, но не проталкивалась дальше. Шулейман сжал волосы на его затылке и направлял головой на себя, одновременно подаваясь бёдрами вперёд, контролируя глубину проникновения. Сейчас у него не было цели выдрать Тома в глотку.

Закономерная реакция пошла ещё тогда, когда Оскар его ласкал-целовал, и теперь только крепла. Удивительно, что его возбуждало сосать, но Том уже не удивлялся этой странности, в данный момент он вообще ничего не анализировал, принял за единственную, устраивающую его истину, что Оскару надоело с ним возиться, и он решил поиметь с него хоть что-то. Поиметь – насколько подходящее слово. За отсутствием вопросов голову Том отключил. Она сама отключилась, когда Оскар дал понять, чего хочет. А собственное тело тоже хотело… Желание ощущалось, разгоралось фоном.

Ставка сыграла, Оскар прекрасно видел, что Том возбуждён. Шулейман дёрнул его за волосы, оттягивая от себя, запрокинув ему голову, и поцеловал, вылизывая не успевший закрыться рот. Отстранился, пронзив до основания взглядом в глаза, растёр по коже Тома опавшую на подбородок нить слюны, и снова заткнул ему рот членом. Глубже, мощно толкнулся в заднюю стенку горла, отчего Том подавился, но сосать перестал лишь на мгновение. Оскар повторил трюк с поцелуем в разгар минета и внёс новый элемент, положил ладонь Тома на его член.

- Подрочи. Получим удовольствие вместе. Вот так, двигай рукой.

Том несколько раз провёл ладонью по члену, смазал выступившую смазку с конца, но быстро разжал пальцы. Ему не хотелось так.

- Оскар, я не хочу так, - освободив рот и подняв к нему глаза, сказал Том. – Давай наоборот? В смысле ты мне, я тебе.

Шулейман отказал, дважды повторил Тому продолжать, но без толку. Задача заставить Тома заняться самоудовлетворением обрастала новыми и новыми звёздочками повышающихся уровней сложности. Оскар стянул с него кофту, а с себя скинул рубашку и толкнул Тома на спину. Завалившись рядом, он прижал Тома к себе и потянул его руку вниз, к его члену, накрыл своей ладонью для надёжности, руководя движениями. И отпустил спустя недолгое время, берясь за себя. Том ожидаемо остановился.

- Ты ведь не оставишь меня без оргазма? – заглянув в глаза, запрещённым приёмом произнёс Шулейман, намекая, что если Том не доведёт себя до разрядки, то и он не кончит.

На протяжении пары секунд в глазах Тома, вновь окрасившихся жалобным взглядом, отражались муки выбор. Выбора без выбора, поскольку он не сможет отказать. Неярко кивнув, Том закусил губы и двинул ладонью по члену. Оскар повторил за ним движение и, убедившись, что Том наконец-то сдался, привлёк его к себе и поцеловал. Целовал, глотая его сорванное дыхание, сминая мягкие, чувственно раскрытые губы. Они забрызгали друг друга.

- В другой раз будешь пробовать анальную мастурбацию, - усмехнулся довольный Шулейман, размазывая по животу Тома капли своей спермы. – С ней у тебя дело должно пойти лучше.

- Хочешь посмотреть, как я сую в себя пальцы? – скептически спросил Том. – Ты это уже видел.

- Хочу посмотреть, как ты удовлетворяешься игрушкой, - с ухмылкой ответил Оскар.

Том его слова всерьёз не воспринял и опустил голову ему на плечо, отдыхая. Шулейман тоже позволил себе полениться и затем похлопал Тома по плечу:

- Сходи-ка ты в душ, - сказал многообещающе и пытливо сощурился. – Ты сегодня чистился?

Том кивнул:

- Да.

- Повтори, ты же наверняка чистился если не утром, то когда забегал домой после работы. Хуже не будет.

Так и было. Поскольку неизвестно, случится ли секс, лучше быть готовым всегда, что Том и делал в перерыве между возвращением со смены и свиданием, а по выходным утром. Сегодня будний день. Согласившись кивком, Том встал с постели и пошёл в сторону ванной.

- Хорошенько вымойся после клизмы! – крикнул вдогонку Шулейман. – Или что там у тебя.

Как привыкнуть и начать воспринимать подготовку как обыденный этап интимной близости? Вроде знал, что без неё никак, и что ничего такого в этом нет, и что Оскар прекрасно знает, для чего у него попа используется по природному назначению и что он делает, чтобы секс прошёл без неприятностей. Сам же Оскар спокойно об этом говорит. А Том привык, что надо, но всё равно коробило от мысли, что прежде чем заняться сексом, необходимо промыть кишечник – и что Оскар знает, чем он занимается. Это же… нижние отделы кишечника, априори неприятная, грязная часть тела. То, что Оскар вставлял ему туда член, не вызывало в Томе противоречивых эмоций, это та данность, к которой привык ещё до того, как начал смущаться туалетных вопросов. Но обсуждать физиологическую сторону – как-то фу, ещё одно личное табу, распространяющееся только на него самого.

Том постарался выбросить из головы мысли, чтобы не испортить вечер. Взял с полочки ненавистную клизму, которую купил после первого секса в нынешних отношениях. Зайти в секс-шоп и купить или заказать по интернету более комфортный в использовании анальный душ ему в голову не пришло. Что ж, процедура недолгая, просто данность, без которой никак при избранном им типе отношений. Так и надо думать, чтобы каждый раз не бороться с собой, прежде чем ввести в себя наконечник.

Не теряя времени даром, Оскар снял джинсы, трусы и ждал Тома обнажённым. Том пришёл в полотенце.

- Иди сюда, - Шулейман поманил его пальцем.

И, когда Том подошёл, сдёрнул с него полотенце и, зацепив за руку, повалил на кровать, подминая под себя. Ухмыльнулся над ним, предоставляя выбор:

- На спине или на животе?

Поскольку Оскар ничего не пояснил, Том подумал, что он спрашивает о позе для предстоящего секса – о чём ещё? – и ответил:

- На спине.

- Ноги вверх, - приняв его выбор, скомандовал Шулейман и поднялся с него.

Том ноги раздвинул шире и согнул, приподнял. Но этого оказалось мало. Оскар вздёрнул его ноги вверх, загнул к груди и опустился вниз, провёл языком Тому между ягодиц. Том вздрогнул не в попытке вырваться, от неожиданности, выразительно округлил глаза и попытался заглянуть туда, вниз.

- Надо же тебя вознаградить, - подняв голову, с широкой ухмылкой ответил Шулейман на незаданный вопрос. – Себя тоже, - усмехнулся. – Я тоже люблю так тебя обхаживать, наконец-то появился повод начать. Даже не знаю, кому из нас римминг для тебя больше нравится.

Его прямолинейная откровенность обескураживала, оглушала. Как и всегда. Том открыл рот, но предпочёл не спрашивать о чём-либо и уронил голову обратно на подушку, закрыв глаза. По-прежнему смущался подобных ласк, они же максимально запретны, не должен рот соприкасаться с… противоположным концом пищеварительного тракта. Но это ему не мешало не отказываться и остро кайфовать. Такая ласка самое сладкое, что может быть, самое чувственное, интимное, и мысль о запретности и аморальности лишь подстёгивает ощущения. Лишь самый близкий человек может касаться так

Том выгибался, насколько позволяла поза, и царапал сбитое складками покрывало. Время растянулось розовой жвачкой. Шулейман провёл языком по шву на промежности, поднырнув под мошонку, и вернулся к анусу, проведя по промежности губами и носом, ввинтился кончиком языка в колечко сфинктера, пощекотал. Том гулко застонал, сжал в кулаках покрывало, выкручивая суставы. Не замечал, что возбуждён, не чувствовал желания в паху, все ощущения сконцентрировались в другом чувствительном месте.

Мышцы играли, Шулейман видел это, когда немного отодвигался и не удерживался от взгляда в потаённое место, сейчас выставленное ему напоказ. Смочив слюной указательный палец, он протолкнул его Тому внутрь на две фаланги, проверяя степень его расслабленности и нащупывая удовольствие, которое может доставить плюсом к тому, что уже делает. Как и думал – от напряжения, в котором Том деревенел во время едва ли удачного практического занятия по мастурбации, не осталось и следа. Мышцы податливо пропустили его, обхватывая трепещущей горячей плотью, плотной и гладкой, и не сомкнулись, когда вытащил палец. Вид приоткрытого, блестящего от слюны отверстия под аккомпанемент постанываний Тома ударял по мозгам кипятком. Сложно было удержаться, чтобы не перейти к следующему этапу немедленно, не втолкнуть стоящий колом член в горячее, приглашающее.

Но Оскар удержался, не торопя события. Припал губами к колечку мышц и, стиснув пальцы на ягодицах Тома, раздвинув их ещё шире, проник внутрь языком. Том стиснул покрывало до судорог пальцев, стягивая его с кровати. Сказать бы «не надо», попросить остановиться, оттолкнуть, потому что это чересчур, слишком неправильно позволять другому человеку пробовать тебя изнутри. Но мог только хватать ртом воздух и наслаждаться выжигающей лаской, от которой не имел сил отказаться. Не сейчас… Ещё немного… Почему это так приятно, почему столь приятно, стыдно произнести это в мыслях, вылизывание ануса? Тому всегда нравился римминг, когда смог его принимать, но успел забыть, как бывало и что так можно, и чувствовал как в первый раз.

Шулейман вводил в него палец, не массировал простату, не надавливал, но дразнил гладящими движениями набухший бугорок и снова вылизывал Тома у входа, чередуя стимуляции безо всякой системы, чтобы не привыкал. Том уже сам держал свои ноги под коленями, следуя просьбе-указанию Оскара. Кажется, следуя, не помнил, в какой момент взялся помогать и по своей инициативе или нет. В ушах шумело, тому и поза виной. Возбуждение пылало линией от ануса до кончика истекающего смазкой члена. Оскар смазал вязкие капли с головки, отчего Том спазматически дёрнулся, уронив одну ногу, и, поднявшись на одной руке, погрузил в рот два пальца, испачканные его вкусом, глядя Тому в глаза. Том беззвучно разомкнул губы и уронил голову, зажмурил глаза, теряя последние силы от увиденной непростительно провокационной картины, отпечатавшейся на сетчатке, проступившей под закрытыми веками. Ещё и губы и язык вернулись… а царапающие ощущения от щетины, задевающей нежные места, оттенял мягкие, скользящие, напористые, когда нужно, прикосновения.

Интересно, смог бы Том кончить только от этой стимуляции? В Оскаре взыграл интерес, но и о себе нужно подумать, потому отложил эксперимент до лучших (или худших) времён. Шулейман навис над Томом на руках:

- Моя очередь выбирать позу. Встань на колени, грудью на кровать.

Поднявшись, он потянул Тома за руку, подгоняя. Перебравшись на середину кровати, Том опустился на неё грудью, выставляя зад, прогнулся в пояснице, раскрываясь для Оскара. Шулейман встал позади него на коленях, провёл ладонями по ягодицам, по бокам и спине, надавил на поясницу, прогибая сильнее, ниже. Медлил, позволяя себе созерцание прекрасного, любимого вида: белая кожа без единой родинки, изгиб прогнутой узкой спины, расставленные худые ноги, налитая цветом промежность и расслабленная, приоткрытая дырочка. Поза ожидания, полное послушание, обещающее космос. От предвкушения узости, жара и гонки за оргазмом у Оскара в паху простреливало разрядами тока.

Полно ждать. У самого уже с конца подтекает, оральная прелюдия взвела не только Тома. Можно и без смазки обойтись, Том хорошенько вылизан и полностью готов, но Шулейман всё же добавил геля. И, приставив головку к входу, втолкнулся внутрь, думая, что много времени ему не понадобится. Том двигался вместе с ним, подавался вперёд, назад, направляемый движениями рук Оскар, не отпускающими его бёдра. Совсем мало надо… Том кусал губу и жмурил глаза, обратившись концентрированным комком ощущений, засевшим там, внутри, где поршнем двигался член, не покидая ни на секунду, не останавливаясь. Предэякулята выделялось всё больше, вязкие капли тянулись на постель, оставались на животе и бёдрах от того, что член раскачивался в такт толчкам, которые принимал.

Мыча что-то абсолютно не связанное с человеческой речью, Том поднялся на руках, круто прогнулся, стремясь к правильному углу проникновения. Понял уже, какие позы нужно занимать, чтобы секс был ещё приятнее, до страха, что кровь в сосудах мозга спечётся. Обычно Том обходился без массированной стимуляции простаты, даже боялся столь сильного и быстрого удовольствия, но изредка, как сейчас, желал её, взорвать себя ощущениями. Недовольный самовольной сменой положения Шулейман надавил ему между лопаток:

- Наклонись.

Том извернулся, оттолкнул его руку:

- Нет. Мне надо так. Мне надо… Надо… - к концу его высказывание вылилось в гулкие стоны неприкрытого наслаждения.

Том сам насаживался на член Оскара, невпопад его толчкам. Но на вытянутых руках долго не простоишь, они слабели, дрожали, норовили уронить. Том пытался найти лучшую опору, хватался за воздух, что заведомо обречено на провал. Устав лицезреть его бесполезные дёрганья, Шулейман умудрился повернуть их обоих, не выходя из Тома – подхватил Тома под живот и одним слаженным рывком развернул к спинке кровати, подтолкнул ближе. Том схватился за спинку, повис на ней, что создавало идеальный прогиб тела под таранящий член. Воздуха катастрофически не хватало даже на стоны, Том лишь хрипел на выдохах и вдохах.

Хорошо, что Тому настолько хорошо, что он сам стремится сделать себе лучше. Но Оскар всё-таки хотел немного по-другому и снова выбрал себя.

- Всё-таки опустись, - сказал он и нажал Тому на загривок.

Том уткнулся лицом в подушку и в этот раз не сопротивлялся. Идеально. В этой позе Том идеальный. Шулейман взял такой темп, что побоялся бы за целостность за целостность его кишок, если бы не знал, что Тому нравится глубоко и жёстко и что его внутренности весьма эластичны. Но о Томе он тоже подумал, налёг на его спину, обхватил руками, чтобы давать максимальный, окутывающий контакт и входить в него так, как хотел Том. Том оценил невнятными, похожими на всхлипывания звуками, по которым Оскар безошибочно угадал, что ему приятно. Очень. Шулейман целовал и кусал его загривок, зарывался носом в волосы, пахнущие так просто – только шампунем и им самим.

Кончая, Том не кричал, даже не стонал, а скулил на неровной ноте, напрягшись струной, ощетинившись острыми лопатками и затем расслабляясь. Шулейман особо от него не отстал.

- По твоим звукам во время оргазма не понять, то ли тебе больно, то ли настолько хорошо, что больно, - усмехнулся Оскар и заботливо уложил размякшего, безвольного Тома на бок.

Том покопошился, пока Оскар устраивался рядом, согнул руки к груди. Взгляд неосмысленный, поблёскивает из-за хаоса кудрей, упавших на лицо. Шулейман отвёл волосы от его лица, коснулся скулы; Том приласкался к его ладони, неосознанно, машинально, потому что мозг временно не работает, а тело и душа всегда тянутся к нему.

- Тебе вправду нравится это делать? – Том задал вопрос, который его озаботил, когда было не до разговоров.

- Я так понимаю, ты имеешь в виду римминг, - Шулейман тоже повернулся на бок, подпёр голову кулаком, взирая на Тома. – Да, нравится. У меня необъяснимая самому себе страсть тебя облизывать, - усмехнулся, поведя подбородком. – Интересно: тебя заводит мне сосать, а меня заводить тебя вылизывать.

Том надулся, такой эффект создало то, что наклонил голову, упёршись подбородком в грудь. От высказывания Оскара пробрало многогранным замешательством.

- Не говори это слово, - пробормотал Том. – Оно меня коробит.

- Какое слово?

Том облизнул губы, глубоко вдохнул, тяня время, надеясь, что Оскар поймёт намёк. Но Шулейман смотрел на него выжидающе и не спешил спасать от необходимости давать ответ.

- Вылизывать, - всё-таки произнёс Том.

- Что тебя смущает? – раз уж мучить Тома, то по полной программе, пусть рассказывает.

- Оно… - Том передёрнул плечами в неспособности объяснить, поморщился в смеси растерянности, страдания и отвращения. – Пошлое.

Шулейман от души усмехнулся, посмеялся приглушённо, бархатно и перекатил Тома на спину, оказываясь сверху.

- Твоя голова не только полнится тараканами, они ещё и множатся. Да, мне нравится тебя вылизывать, - издеваясь, чётко повторил Оскар, наклонившись к лицу Тома, глядя в глаза. – Здесь, - коснулся его губ. – Здесь, - провёл пальцами по груди Тома. – И особенно здесь, - опустил руку Тому между ног и тронул, погладил между ягодиц, где мокро, скользко, растянуто.

Податливо, надави, и мышцы раскроются, пропуская в горячую глубину.

- Гордись, - с усмешкой продолжил Шулейман, опёршись обеими руками на кровать по бокам от головы Тома. – До тебя у меня никогда не возникало желания кого-то облизывать. Кунилингус я делал только одной женщине, Из, когда мы встречались, мне было интересно попробовать, ей тоже. Ей понравилось, мне… - повертел кистью в воздухе, - было удовлетворительно. Анилингус ни с кем, кроме тебя, не практиковал.

Том сфокусировал взгляд на его губах. Наверное, лучше бы не знал, что эти губы касались кого-то другого ниже пояса. Или как делается кунилингус? Том мысленно сказал: «Стоп», останавливая не свои воспоминания, воспоминания Джерри, в которых имелся таковой опыт.

- Что, теперь ты хочешь убить Изабеллу? – поинтересовался Шулейман, истолковав задумчивый взгляд Тома как признак изменения его настроения.

- Нет, - Том качнул головой. – Но я не хочу знать подробностей. Пожалуйста, не рассказывай мне.

А может, наоборот, лучше знать? Том не успел обдумать эту мысль, поскольку Оскар усмехнулся:

- Какие подробности? Будто ты…

Том зажал ему рот ладонью. Выбор сделан, он не хочет знать. Серьёзно, с ноткой тревожного испуга смотрел в глаза. Том хорошо относился к Изабелле, как и ко всем остальным подругам и друзьям Оскара, и не хотел в следующий раз, когда её увидит, видеть в голове её голую, с раздвинутыми ногами и Оскаром между ними. Не хотел возненавидеть за далёкое прошлое, которое не имеет значения. И не хотел задумываться о том, что ещё делали губы Оскара, прежде чем целовать и ласкать его. Так можно свихнуться, известись мыслями и начать чувствовать грязь в том, что без меры любил.

Какая разница, с кем и что делал Оскар, если сейчас он целует и ублажает его одного? Убрав ладонь с его губ, Том провёл рукой по щеке и виску Оскара, проник пальцами в волосы. Приподнялся и прислонился лбом к его лбу, прикрыв наполовину глаза. Шея от напряжения заныла в считанные секунды, но это нужно, ему нужно. Брови сосредоточенно сведены.

- Судя по твоему лицу и поведению, в твоей голове происходят сложные, а значит, занимательные процессы, - Шулейман нарушил молчание. – Поделишься?

- Я убеждаю себя не ревновать к прошлому, - тихо, серьёзно признался Том, поглаживая пальцами его щёку. – Не представлять, как это было.

Так трогательно, и смешно, и… в духе Тома, проще говоря.

- С тех пор я почистил зубы не одну тысячу раз, никаких следов не осталось, - произнёс Шулейман, приблизившись к лицу Тома, опустившего голову обратно на подушку, и поцеловал.

И, отстранившись, подозрительно сощурился:

- А ты случайно ни у кого в рот не брал за время нашего расставания?

- Я же говорил, что у меня не было секса до тебя и того парня, - Том покачал головой, одновременно чуть пожав плечами.

- Так за секс не считается, если сосал только ты.

- Я этого не делал, - честно ответил Том.

Не настолько сумасшедший, чтобы брать в рот у незнакомца на пляже. Да и не возникало у него никогда желания ублажить орально никого, кроме Оскара. Марсель не считается, тогда Том искал себя. Чёрт, он же делал Марселю минет, как и друг ему. Зачем вспомнил?.. Только продолжение диалога отвлекло от самобичевания.

- Отлично, - сказал Оскар. – Я бы побрезговал тебя целовать после неизвестного члена.

Том удивлённо, с большим вопросом выгнул брови:

- Ты говорил, что для тебя ничего не значит, что меня насиловали вчетвером, а тут брезгуешь?

- Тоже мне вспомнил, - фыркнул Шулейман. – Когда это было?

- То есть важен срок давности? – Том выдвинул единственное напрашивающееся предположение. – Каков он?

- Так я тебе и сказал. Мучься неведением и мыслью, что можешь не вписаться в границы, если позволишь себе очередной грешок, - просто подвёл черту Шулейман.

Скатившись с Тома на кровать, Оскар потянулся и заложил руки под затылок. Теперь, после настоящего секса, можно по-настоящему полениться. Том подлел ему под бок, прильнул телом, упёрся подбородком в его плечо, а затем уткнулся носом Оскару подмышку, щекоча каким-то странным, словно принюхивающимся дыханием.

- Что ты, мать твою, делаешь? – Шулейман поднял голову, заглядывая себе под руку.

- Сверяю запах.

- Что?!

- Запах, - повторил Том и тоже поднял голову, посмотрел на Оскара чистым невиннейшим взглядом без тени каверзы. – Я нюхал дезодорант в твоей ванной и подумал, что никогда не чувствовал от тебя этого запаха, решил сейчас проверить. Да, он.

Шулейман гортанно, по нарастающей рассмеялся, закрыл ладонями лицо.

- Как хорошо, что я лежу, я бы упал. Что с тобой не так? – Оскар взглянул на Тома. – Ты… - не договорил, покачал головой, потому что словами Тома не выразить. Усмехнулся. – Нужно учредить и присвоить тебе награду «Самому ревнивому человеку». Ты бесспорно чемпион мира.

- Я не ревную. Просто интересно стало – тот запах или нет? – объяснился Том с той же неподдельной невинностью в голосе.

- Чей ещё дезодорант может стоять в моей ванной? – развёл руками Шулейман.

Том пожал плечами:

- Грегори?

- С чего бы его вещам стоять в моей ванной комнате? Он другой пользуется.

А это обидно, он, Том, значит, в бытность прислуживания по дому довольствовался маленькой тёмной комнатой, которую не захотела собака, а Грегори собственную ванную комнату Оскар выделил? И что-то подсказывало, что живёт он не в ней. Оскар снова отвлёк словами от набухающей обиды:

- Мне страшно представить, до чего ещё ты додумаешься, - произнёс, усмехнувшись. – Будешь обнюхивать меня на предмет посторонних запахов, в частности женских духов?

- Причём здесь женские духи? – Том непонятливо нахмурился.

- Притом, что если близко общаешься с кем-то, на одежде остаётся его запах. Мои духи ты знаешь, я меняю наименования, но верен двум-трём сочетаниям нот, которые крайне редко используют женщины.

- О каких женщинах ты говоришь? – Том продолжал не понимать, всё больше, отчего терялся. – С кем ты собираешься обниматься? Это по работе?

- По работе я имею дело с мужчинами, не считая Мадлин и всяких там секретарш-помощниц, - Шулейман вновь усмехнулся, поражаясь его наивности, которая порой не знала границ и создавала ощущение, что Том беспросветно тупенький. – А с женщинами я сплю.

Смысл слов дошёл до разума не сразу, но холодок пополз по телу, от пальцев к груди, прорастая в сердце кристаллами льда, разрывая мягкое, живое, начинающее истекать кровью. Взгляд Тома беспомощный, безоружный, мечется в ускользающем непонимании, как у человека в шаге от потери всего. Целого мира, каким он является в его глазах.

Том не успел ничего сказать. Сказал Оскар:

- Шутка.

Шутка? Том только сейчас понял, что до этого перестал дышать. Вдохнул, чувствуя, как лёгкие расправляются, наполняются воздухом, топя лёд, не успевший нанести смертельные раны. Дышит, живой, ещё не всё кончено.

- Нельзя быть таким доверчивым, - добавил веселящийся Шулейман, не обращая должного внимания на то, какой Том бледный.

Быстро не надышаться, когда лёгкие решили перестать работать.

- Ты вправду пошутил? – переспросил Том, медленно выходя из испуганного, контуженого оцепенения.

- Смысл мне быть с тобой, если я хочу спать со всеми остальными? – резонно вопросил Шулейман. – Я так не делаю. Пока я с тобой, я только с тобой. Если же мне захочется чего-то новенького… не думаю, что могу заскучать, в моей жизни было предостаточно разнообразия, надоело. Знаешь, какую оскомину набивают все эти бесконечные модели, проститутки? – он взглянул на Тома. – Они же одинаковые, разные, но однотипные, одинаково счастливы, когда я их выбираю, одинаково блюдут свою внешность как высшую ценность и стараются мне угодить. Это так скучно, - с характерным звуком высунул язык и указал в рот пальцем, мол, тошнит уже от этого.

Оскар перевернулся на живот, подперев кулаком челюсть, и продолжил излагать свою мысль, уходя всё дальше от первоначального вопроса:

- А некоторые ещё и тупые, представляешь? Как та, о которой ты спрашивал. Как её? Тиана. В постели она отыгрывала за трёх проституток разом, настоящий ураган, но какая же она тупая! Сексом остальные минусы не компенсируешь, будь у неё хоть волшебная вагина, во сто крат усиливающая ощущения, а всегда занимать ей рот я не мог. Я продержался четыре месяца, чисто потому, что надоело менять шлюх, и послал её.

- Ты сейчас жалуешься мне на то, как тяжело тебе было спать с женщинами, о которых большинство мужчин могут только мечтать? – Том выгнул брови, удивлённый, возмущённый его откровениями.

- Да, в парах так поступают, - невозмутимо подтвердил Шулейман.

Тома вновь охватило сложносочинённое замешательство. С одной стороны, здорово, что Оскар не только требует от него откровенности, но и сам её проявляет; что доверяется ему, как другу, которым Том ему никогда не был и быть не может, поскольку они на сотню процентов разные, противоположные, можно любить человека, с которым ни одного совпадения, но дружить с таким нельзя, попросту не получится. С другой стороны, эти рассказы воспринимаются странно, как-то неправильно. Почему неправильно, Том не мог себе ответить.

- Мне не очень нравится слушать рассказы о твоей интимной жизни, - Том не нашёл, что сказать, кроме правды.

Части правды, поскольку его высказыванием не исчерпывалось всё, что чувствовал. Наверное, просто не мог поверить и принять, что они могут разговаривать как друзья. А подобные разговоры ведь только с друзьями ведут, за стаканом чего-то крепкого или косяком, в таком хлёстко-пренебрежительном тоне, который не поймут и осудят те, кто с тобой не на одной волне.

Шулейман снова перевалил Тома на спину, заключив в несомкнутые объятия, заговорил с улыбкой-усмешкой на губах, в паре сантиметрах от его лица:

- Мне больше по душе иметь одного партнёра, к этому я вёл. Тебя. Мне нравится исполнять с одним человеком все фантазии, хотя фантазий как таковых у меня нет, но всё же. Нравится наконец-то забыть о презервативах, потому что знаю, что ты чистенький. – Оскар задумался на пару секунд и добавил: - Ладно, последнее утверждение ложно. Ты постоянно стремишься перестать быть чистеньким, и тем не менее я всё время рискую и вставляю в тебя член без защиты.

Как и в прошлый раз, когда подмял Тома под себя, член заинтересовался происходящим, позой, в которой так легко его взять. Он ведь растянутый и влажный. Просто согнуть и приподнять ему ноги и трахнуть ещё раз… Внизу живота свело от этих мыслей. Но Шулейман оставил Тома и вернулся на вторую подушку, на спину. Том завернулся в одеяло; холод ужаса не прошёл бесследно, замёрз лежать голым и неприкрытым.

- Замёрз?

Том кивнул и пояснил:

- Это нервное.

- Иди сюда, - усмехнулся Шулейман и поднял руку, приглашая устроиться под ней, - буду тебя греть.

Том с готовностью подлез к нему вместе со своим коконом, не закрывающим плечи, пригрелся к горячему обнажённому телу, а Оскар продолжал:

- Чудо ты. Непонятно только, от слова «чудовище» или «чудесный». Есть ещё вариант «чудной», - говорил насмешливо, но без зла, обняв его. – С такой неустойчивой психикой, как у тебя, индивидуум нежизнеспособен.

- Я вполне жизнеспособен. Меня хрен добьёшь, - пробормотал Том, не противясь дремотному расслаблению от проникающего под кожу тепла, от близости и понимания, что им не нужно никуда бежать, это может долго длиться. – Просто я впечатлительный.

Шулейман не прокомментировал его справедливое замечание, но добавил к теме замерзания:

- У тебя вправду прохладно. Отопление работает плохо, - глянул в сторону окна, - а с моря дует.

Что правда, то правда. Выбирая квартиру летом, Том не задумывался о том, как будет жить зимой, ни в чём не умел он думать на перспективу. А здесь половина окон и балконная дверь не стеклопакет, деревянные конструкции, и в щели продувает, да и отопление не самое мощное, не регулируется. Казалось бы, Средиземное море тёплое, бриз с него должен идти мягкий, но в ветреные дни, когда ветер с моря, зябко и по полу стелется сквозняк. На днях Том купил пушистые тапочки, чтобы не простудиться. Мерзляк же, что не удивительно, греют мышцы и жир, а у него ни того, ни другого.

Оскар в очередной раз отвлёк Тома от мыслей:

- Наверное, зря я купил тебе эту квартиру.

- Что? – Том даже приподнялся, опёршись на локоть, с шоком взирая на Шулеймана. – Когда? Зачем?

- Чтобы у тебя было собственное жильё, - пожав плечами, просто ответил Оскар, словно речь идёт о какой-то мелочи. Впрочем, для него так оно и есть. – Я хотел купить квартиру поприличнее, но ты бы её не выбирал, и решил, что правильнее приобрести ту, которую ты считаешь для себя подходящей. Я решил спросить тебя, нравится ли тебе эта квартира, и, если да, купить. Как ты помнишь, ты ответил, что нравится.

- Но как же… я же платил за аренду, - Том решительно ничего не понимал.

- Платил. Деньги возвращались к тебе на счёт. Ты не очень-то внимателен в отношении своих средств, - с тонким упрёком ответил Оскар, обдав Тома взглядом.

Вот так бывает, жил в съёмной квартире, платил за проживание, а оказывается, проживаешь в собственной квартире, «добрый волшебник», для которого нет ничего невозможного, подсуетился.

- Но зачем? – повторился Том. – Зачем ты её купил?

- Я уже ответил на этот вопрос – чтобы у тебя был дом. Негоже, что за столько лет ты не обзавёлся никакой недвижимостью.

- Но у меня есть дом, - мотнув головой, возразил Том. – Будет, когда мы съедемся. Мой дом – твоя квартира.

- Тебе нужен дом, который ты не со мной делишь, который не я тебе дал, а только твой. Каждому человеку необходим собственный дом, чтобы в случае чего было, куда возвращаться.

Такая простая и одновременно глубокая, мудрая мысль. Тому понадобилось время, чтобы её прожить. А ведь правда, будь у него дом, любой, главное, свой, ему бы жилось куда проще. Не пришлось бы каждый раз мотаться по свету, как перекати-поле, он бы просто возвращался туда, на собственные квадратные метры, которые никто не отнимет, которые могут быть тем самым островком стабильности. Почему об этом Оскар подумал, подумал о нём, а не он сам? Том стыдливо спрятал лицо у Оскара на плече, спросил:

- Есть ещё что-то, о чём я должен знать?

- Больше никакой недвижимости я тебе не покупал. Но планирую в будущем купить что-нибудь более представительского уровня, выберешь.

- Месье, которому некуда девать деньги, угомонитесь, - шутливо отозвался Том. – Мне одной квартиры предостаточно, тем более она мне вправду нравится.

- А что-то просторнее и с человеческим ремонтом не хочешь? – поинтересовался Шулейман, уверенный, что ответ должен быть положительным.

Каждый хочет лучшей жизни, материальных благ. Хотя Том – не каждый, и Оскар это прекрасно знал. Том не скромничает, ему вправду не надо большего. Потому добро ему нужно не предлагать, а причинять.

- Это – человеческий ремонт, - уверенно ответил Том, сохраняя несерьёзный тон, - а то, что у тебя в квартире, для избранных.

Теперь является владельцем квартиры в Ницце, не в центре, не элитная недвижимость, но у моря, как и мечтал. Забавно, хотел переехать к морю, оставив Оскара в прошлом, но в итоге именно Оскар купил ему квартиру у моря.

- Спасибо, - сказал Том запоздало и без шуток. И, помолчав чуть, усмехнулся: - Ты купил мне квартиру, а я только так могу тебе ответить.

- Каждый действует в меру своих возможностей, - философски отозвался Шулейман. – Я могу обеспечить себе любые материальные блага, от тебя мне другого надо.

- Да, понимаю, тела, - ответил Том без намёка на обиду, просто констатировал общеизвестный факт.

- Зачем ты опошляешь? – фыркнул Оскар, будто ничуть не думал об этом. – Я о том, какой ты человек, какие эмоции привносишь в мою жизнь. Мне это нужно. Ну и секс, конечно, тоже, - ухмыльнулся в конце, не удержавшись от того, чтобы быть собой.

Том улыбнулся уголками губ, покачал головой, мол, ты в своём репертуаре. Но на самом деле секс ему понятнее, пускай и переживал из-за того, что ничего больше не может дать, кроме тела и сомнительных способностей. А всё остальное… о чём оно? Но, наверное, действительно нужен Оскару целиком, раз он постоянно об этом говорит, пусть Том и не понимал, что интересного и привлекательного в нём может найти такой человек как Оскар. Что в нём в принципе привлекательного, кроме внешности, которая тоже далека от эталона, сомнительно хороша, но, как показывает практика, любители находятся.

- Оскар, - подал Том голос, снова пригревшись на плече Оскара, - мы можем заниматься сексом каждую встречу? Я постоянно не понимаю, будет, нет, готовлюсь, жду, мучусь вопросами до конца свидания. Давай уже каждый раз?

- Нет, - односложно и неожиданно.

Том удивлённо, разочарованно посмотрел на Оскара:

- Почему?

- Потому что когда мы занимаемся сексом, у нас не получается ни разговаривать, ни культурно проводить время. Когда мы будем жить вместе, выбора не будет, мы постоянно будем рядом, доступны друг другу, а пока есть возможность не поддаваться искушению, надо ею пользоваться. Я и сейчас хотел пойти на второй заход, но придерживаю себя, поскольку мы хорошо говорим. Потрахаться ещё успеем, - Шулейман усмехнулся, взглянул на Тома с лёгким прищуром, - на сон грядущий.

- «Трахаться» звучит грубо, - поморщился Том, понимая, что к остальному придираться бесполезно, бесполезно спорить и канючить.

- На занятия любовью то, что мы с тобой делаем, не тянет, - ухмыльнулся Оскар и, просунув руку в кокон одеяла, ущипнул Тома за попу.

Том в шутку ударил его ладонью, наморщился, засопел оскорблённой невинностью, а затем отвернулся, скинул одеяло со спины и ниже, прогнулся и игриво спросил через плечо:

- Нравится?

Как такое может не нравиться? Маленькая белая задница распаляла в Оскаре животный голод, даже в моменты полной сытости. Бывало, казалось, никуда ничего уже не полезет, а нет, взгляда и прикосновения достаточно, чтобы захотелось добавки. Что Шулейман продемонстрировал действиями, огладив, пожмакав половинки, и словами:

- А то, - провёл указательным пальцем по ложбинки между ягодиц.

Оставшись довольным его реакцией и удивлённым своим поведением, Том повернулся обратно лицом к Оскару, прильнул к его боку, положил согнутую ногу на его ногу. Зябкий холод уже отступил, проиграл близости и теплу. Отогревшись, Том тоже перекатился на спину, спустив одеяло до пояса. Болтали о всяком, разменивая темы, смеялись, Том задирался в ответ на колкие моменты.

Том рассматривал новые часы на левом запястье Оскара и коснулся ремешка, спрашивая:

- Можно?

И, не дожидаясь ответа, стянул аксессуар, поднёс к лицу. Красивые. Стоят, наверное, как крыло самолёта. Об выверенный механизм можно сломать мозг даже при визуальной оценке. Громоздкие, как и все часы Оскара. По окружности циферблата плотная россыпь бриллиантов в три ряда, но не прозрачных, а… Том затруднялся с идентификацией цвета, назвал бы его медным, удивительный цвет для бриллианта. А на самом циферблате с десяток маленьких-маленьких белых камней, создающих космический блеск. Мещанство не мещанство, но бриллианты Шулейман любил и не стеснялся их носить.

Часы Том по жизни не носил, как и прочие аксессуары, даже с теми часами, которые Оскар подарил, не сложилось, но к часам Оскара он питал слабость. Они такие… особенные, значительные. Том надел часы на руку; даже при застёгнутом ремешке они болтались на тонком запястье, но это ничего.

- Подаришь их мне? – улыбнулся Том, уже сроднившись с «украденными» часами и не планируя их отдавать.

Как когда-то нашёл часы Оскара в постели, не додумавшись, что они принадлежат ему, и носил их долго-долго. Когда они были на руке, ощущались тяжестью, чувствовал что-то особенное.

- Нет, - бессердечно отказал Шулейман, - они мне самому нравятся.

- Квартиру ты мне купил, а подарить часы не хочешь? – восклицательно усмехнулся Том.

- Не смешивай, - усмехнулся Шулейман, глянув на него. – Я подарю тебе собственные.

- Не надо, мне не нужны собственные, у меня будет ассоциация с теми, которые ты мне подарил перед Эванесом. Я хочу эти, - Том прижал руку к груди, чтобы не отняли его прелесть.

- Но я их тебе не отдам, - важно ответил Оскар, пресекая попытки разжалобить его и уговорить.

Любовь любовью, а собственные интересы – отдельно. Том перевернулся на живот, подпёр голову той рукой, на которой поблёскивали часы.

- А можно я буду брать у тебя часы поносить?

- Куда ты их собрался носить? На работу мусор убирать? – пренебрежительно усмехнулся Шулейман.

Тома его тон если и задел, то он не обратил на это внимания, качнул головой:

- Нет. Не знаю куда. Можно? – посмотрел заискивающе, трогательно выгнув брови домиком.

- Не получилось прямо уговорить меня съехаться, так решил хитрым способом въехать, через перенос вещей? – Оскар вновь усмехнулся. – Так по канону вещи нужно перевозить туда, куда намерен въехать, а не выносить оттуда. Ты как обычно отличился и пошёл нестандартным путём.

Том его обвинение в коварстве не понял, но решил не вступать в полемику и повторил волнующий его вопрос:

- Так можно?

- Нельзя. Я уже сказал - хочешь часы, я тебе их куплю, а мои останутся при мне, - отбрил Шулейман и снял с него часы, возвращая их на законное место, то есть на своё запястье.

Том в преувеличенной обиде надул губы, но через пару секунд забыл, что хотел разобидеться, показать Оскару, что он не прав, и снова завалился на спину, заговаривая на отвлечённую тему. Потом, через неопределённое, расслабленно текущее время, вернулся к нему под бок, положил голову на плечо.

Раньше у Оскара на груди была татуировка мультяшных Тома и Джерри. Была. Больше нет. Том заметил это ещё в Париже, правда, не сразу, и тогда же Оскар объяснил, почему её свёл. Потому что она была напоминанием, не хотел продолжать носить на себе образ подлого обманщика; образ, который был счастьем и вырвал сердце. Шулейман хотел забыть, вычеркнуть, вытравить из себя и выжег лазером чернила из-под кожи. Том его понимал; понимал также то, что Оскар сделал её в период лихорадочной ломки его «Я», когда любовь из дара свыше переродилась в медленно убивающую болезнь. Хорошо, что он свёл это клеймо, он не такой, каким был, когда набивал рисунок. Но всё равно грустно, что был на сердце, а больше нет. На том месте не осталось и следа, как будто и не было ничего, лишь память дорисовывала серого кота и коричневую крысу на загорелой коже. Том вздохнул и прикрыл глаза. Оскару тоже может быть невыносимо больно, удивительное открытие, от которого даже не получается почувствовать себя безнадёжно виноватым, поскольку не верится, что сильный, непробиваемый, смеющийся над этим жалким миром может быть слабым и сломленным. Оскар не такой, не воспринимается таким даже после всех признаний, это он, Том, вечно загибается, а Оскар смеётся в лицо и выигрывает, ему всё ни по чём. Но это, конечно, самообман, чтобы не мучиться из-за того, что натворил, через что вынудил его пройти. Или нет, потому что неважно, что было, главное, что больше никогда не сделает Оскару больно, никогда не уйдёт. Отсюда, от этой временной точки, и навсегда, вот, чего хотелось искренне, истово, всем способным чего-то желать существом.

Том сполз ниже, прижался ухом к груди Оскара, невольно подслушивая стук его сердца. Живое, мощное, непрерывно бегущее уже тридцать четыре года, пульсирующее песней жизни под кожу. Оно и есть сама жизнь, ведь когда сердце не бьётся, то и жизни нет, иссякает в теле, кончается, выходит с последним выдохом. Будто подслушивал нечто сокровенное и в этом прикосновении к биению жизни чувствовал, словно бы становится ещё ближе, сплетается собственным пульсом, подстраивается. Удар к удару едино. Том верил, что сердце Оскара будет биться долго, очень долго и непременно счастливо. Иначе быть не может. Иначе думать не хотелось, не моглось. И был бесконечно, тихо счастлив лежать на его груди.

Удивительный орган сердце, ни одна мышца в теле человека не способна работать без отдыха, а оно может. Удивительная штука жизнь, в ней два бесконечно далёких по миру и по духу человека могут сойтись и стать друг для друга самыми близкими. Самыми особенными. Самыми нужными. Самыми-самыми, что не объяснить тому, кто этого не чувствует. Кто через это не проходил, через связь вопреки всему, которую не перерубить, которая всего дороже. Удивительно. Два мира, мир белоснежных орлов с вершины горы и мир обычного безродного воробушка; два человека, которым по всем законам не суждено было даже встретиться. Больше, чем страсть, больше, чем любовь, больше, чем привязанность, совсем не дружба. Всё и ничего, ничего из списка категорий, на которые человечество делит свои чувства. Что-то иное, большее, более сложное и одновременно простое, потому что они могут себе позволить не притворяться друг перед другом. Быть собой с любимым человеком – большая ценность, которая немногим дана. Особенно страшно быть собой, когда за спиной ворох скелетов, ты больной и неправильный. А Тому не страшно.

Семья – это здорово, это величайшая ценность. Но есть ценность бо́льшая – это семья, которая не даётся от рождения, а создаётся. Для Тома такой семьёй был Оскар. Безоговорочно, правильно и необходимо, как дышать, быть с ним. Всегда. В горе и в радости. Нет, только в радости, горя он Оскару больше не принесёт. И когда-нибудь их семья станет больше, они будут воспитывать мальчика с глазами Оскара…

- Какой твой любимый фильм?

Вопрос вывел из дремоты, почти переросшей в сон. Том поморгал, возвращая зрению чёткость, а мозг в бодрствующий режим, и удивлённо посмотрел на Оскара:

- Что?

- С моего прошлого вопроса прошли два с половиной месяца, - с едва слышной усмешкой объяснил Шулейман. – Я подумал, может, ты определился. Есть варианты? – сощурился на Тома.

Вместо ответа на вопрос Том улыбнулся и предложил:

- Давай посмотрим фильм? Тот, о котором ты говорил. Ты обещал. – Запнулся на секунду, припоминая название, но вспомнил только смысл. – «50 оттенков психопата».

- Я бы посмотрел такое кино, - усмехнулся Оскар, - оно должно быть куда интереснее оригинала, который «50 оттенков Грея». В другой раз посмотрим. Уже за полночь, а у меня на тебя ещё планы на активную деятельность.

- Моё мнение не учитывается? – Том вновь улыбнулся, глазами тоже.

- Твоё мнение совпадает с моим, - самоуверенно, с видом готовящегося к прыжку хищника ответил Шулейман и свалил Тома на спину.

На предварительные ласки для Тома Оскар распыляться не стал, он и в процессе заведётся. Как и думал, Том мокрый, скользкий, мягкий, податливый. Готовый принять вне зависимости от своего желания, поскольку мышцы так быстро стягиваются, отзывчиво откликаются на прикосновения и раскрываются. Такой беззащитный, почти жалостный в неспособности закрыться, но тоже желающий. Улыбающийся, пока Оскар его раскладывал удобнее и пристраивался над ним.

Шулейман оставил его на спине, теперь лицом к лицу хотел. Как в воду глядел, что Том распалится и без дополнительных усилий с его стороны, хотя тут гадать пустое, ответ известен наперёд. Кончая, Том сократился с такой силой, что Оскару стало больно, но это послужило спусковым крючком. Оскар с рыком стиснул его бёдра, вбиваясь внутрь, вбивая его в матрас. Так сильно, что Том сдвигался вверх, впечатался макушкой в многострадальную спинку кровати с глухим стуком. Шулейман дёрнул его ниже, сжал, зафиксировал, чтобы не скользил, дотрахивая до своего полного блаженства. У Тома слёзы из глаз брызнули.

- Не двигайся, - взмолился Том сорванным шёпотом, когда Оскар наконец-то остановился и завис над ним на руках.

- Я вытащу, - ответил тот, полагая, что так лучше.

- Нет, не надо! Не двигайся! Не могу… - запричитал Том, мотая головой по подушке.

У него внизу всё обратилось сплошным оголённым проводом. Каждое маломальское движение раздражённые нервы воспринимали как боль и били в мозг. Шулейман к нему прислушался, застыл и только через три минуты отстранился.

Теперь можно и спать, что и сделали и провалились в сон, едва свет погас. А перед тем Шулейман выкурил две, по своему обыкновению не утрудившись отойти к окну и дымить на улицу.

Глава 7

Ужинали в ресторане, это оставалось традицией, несмотря на меняющийся формат отношений и то, что половина вечеров оканчивались у Тома дома. Культурный досуг Оскар для Тома тоже продолжал устраивать, но в основном вывозил куда-то за пределы города или страны, поскольку в Ницце закончились выдающиеся места. А иногда встречались и сразу ехали к Тому, Том кормил его ужином, и там, у него, и оставались. Свидания такого формата Шулейман ограничивал, не чаще двух раз в неделю, поскольку дай Тому волю, он бы засел с ним дома и не отпускал, обратившись отчаянной домохозяйкой. А у них тут вроде как попытка в нормальные отношения, никуда не выходить и трахаться сутками напролёт ещё успеют.

- Оскар, когда мы уже съедемся? Скоро Рождество.

Шулейман поднял взгляд от тарелки к Тому и ёмко вопросил:

- И?

Том даже растерялся немного от такого ответного вопроса, если его можно так назвать, но собрался и пустился в сбивчивые, лепечущие объяснения, изложение своей позиции:

- Ну, Рождество – семейный праздник, его с самыми близкими людьми проводят, а нам пора уже начать жить вместе. Почему бы нам не съехаться к празднику? По-моему, это очень хороший момент. Я украшу квартиру, мне это нужно, отпразднуем вместе, - Том заулыбался, заломил набок сцепленные руки, которыми облокотился на стон. – Потом, на Новый год, поедем куда-нибудь, как ты любишь.

В мыслях он уже бегал по квартире, развешивая и расставляя рождественскую атрибутику. Как в детстве, только тогда не принимал участия в подготовке и лишь смотрел, пропитываясь восторгающим чувством праздника. Феликс не был верующим человеком, но к семейным традициям относился уважительно, а Рождество – самый семейный праздник, потому оно в их доме справлялось всегда. Сколько лет у Тома не было Рождества, настоящего или хоть какого-то? С тринадцати лет. В четырнадцать не успел его отпраздновать и пять лет спустя, с родной семьёй, тоже не успел. Но понял вдруг, как ему этого хочется – по-настоящему, как настоящая семья. И думал, что так и будет, и мысленно уже намечал маршрут пробежки по магазинам в поисках всего необходимого. Это столь здорово – праздничные хлопоты, особенно если создаёшь волшебство не для себя одного.

- Я не праздную Рождество, - сказал в ответ Шулейман, не проникшись его сердечной речью. – Ты за столько лет не заметил?

Том сник чуть, опустил глаза, но сдался:

- Можешь не праздновать, - пожал плечами и поднял взгляд, глядя на Оскара с надеждой и верой, не понимая, что его сказка тает, как мираж. – Но я всё равно украшу квартиру, хорошо? Я потом всё уберу. Поучаствуй в этом, пожалуйста. Я же тоже не буду читать молитвы, Феликс этого никогда не делал. Просто проведём день в особенной атмосфере, я приготовлю соответствующий праздничный ужин.

Даже как-то жаль разбивать его надежды, столь искренне, чисто Том загорелся данной идеей. Но придётся.

- Так, давай по-другому – мы не съедемся к Рождеству и к Новому году тоже, - сказал Оскар. – И Рождество мы не будем справлять вместе, я обещал его папе.

Том удивлённо изломил брови:

- Ты же сказал, что не празднуешь?

- Не праздную. На самом деле, я обещал папе Хануку, но проще сказать Рождество, чем объяснять, собственно, Ханука чаще всего захватывает рождественскую дату, как и в этом году. Теперь придётся объяснять, - Шулейман цокнул языком. – Ханука – это иудейский праздник, праздник света, который длится восемь дней, с двадцать пятого кислева до второго или третьего тевета. Кислев – третий месяц еврейского календаря, совпадает с ноябрём-декабрём, соответственно, тевет – следующий месяц. Собственно, чистая Ханука вряд ли получится, папа много лет участвовал в праздновании более общепринятого Рождества и перенял некоторые хорошие традиции. Но в любом случае я пообещал своё присутствие ему первому. А если бы не пообещал, не праздновал.

- А как же я? – спросил Том с жалобной растерянностью ребёнка, которому сказали, что не берут его с собой на праздничные каникулы.

- Отпразднуй с семьёй, - пожал плечами Оскар. – Сам же сказал, Рождество – семейный праздник. А мы с тобой не семья уже скоро будет два года как. Думаю, в Испании Рождество справляют ярко, там сильна семейность, финские традиции тоже должны быть хороши, не знаю, в каких традициях празднует твоя семья.

- Я не хочу праздновать с родными. Я с тобой хочу, - сказал Том с той же пронзительной незрелой эмоцией в голосе и во влажно поблёскивающих глазах.

Нет, не плакал, не хотел плакать, но чувствовал, будто из-под него выдернули почву, и не мог сходу придумать, на что теперь опереться. Он ведь придумал прекрасный план, исполнения которого желал всей душой с истовостью ребёнка, ждущего Санта-Клауса в волшебную ночь. А теперь… Что теперь? Не успевал так быстро перестроить мысли.

- Со мной ты не будешь, - чётко ответил Оскар, чтобы Том наконец-то понял. – Я буду в это время у папы.

- А я? – повторился Том. – Почему ты не возьмёшь меня с собой? Я же знаком с твоим папой и даже нравлюсь ему. Я не буду мешать. Вы объясните мне, как праздновать эту Хануку, я поучаствую. А если не евреям нельзя принимать участие в праздновании, посижу в стороне.

Том отчаянно пытался прибиться к Оскару. Что угодно, только бы не оставаться в одиночестве на этот праздник. Не оставаться без него, ведь всем сердцем желал, мечтал провести праздник с ним. Рождество, Хануку, неважно. Для него это будет Рождество, его особенное, волшебное Рождество, первое за пятнадцать лет.

- Я не буду брать тебя с собой, - сказал Шулейман. – Потому что пока не хочу посвящать папу в то, что мы опять вместе. Пусть ещё поживёт с мыслью, что я просрал единственные в своей жизни серьёзные отношения и умру в одиночестве, - усмехнулся.

- Почему ты тянешь время? – Том упорно цеплялся хоть за что-то, не желая принимать, что Оскар так просто бросит его в светлый праздник. – Мы встречаемся уже почти три месяца и не собираемся расставаться, у нас всё серьёзно.

- Потому что я так хочу, - Шулейман вновь взрезал ему душу бескомпромиссным тоном, убивая в Томе последнюю надежду на то, что сможет его переубедить. – И потом, нечего тебе делать на этом празднике. Я сам не горю желанием отмечать, но я обещал и хочу выполнить данное обещание. Так что поеду к папе и буду жечь свечи. Чтоб ты понимал, жечь свечи – это обязательная и главная ханукальная традиция.

Том кивнул, показывая понимание, на большее не нашлось слов и сил. Совсем расстроился, ненамеренно приобрёл душераздирающий вид брошенного котёнка под дождём. Что может быть печальнее остаться одному в семейный праздник, на который возлагал такие большие светлые надежды? Который должен был стать началом доброй и прекрасной традиции, что будет длиться как минимум столько, сколько они проживут. Тому просто очень нужен был этот день, это Рождество. Рождество, которое у него снова отняли. И не обидеться, поскольку Оскар бросал его не просто так, а ради отца, ради своей семья, частью которой Том для него не являлся. Низко и неправильно на такое обижаться.

- Послушай, - Шулейман привлёк его внимание, перехватил взгляд. – Мой папа может в любой момент умереть, девяносто пять процентов вероятности, что он не доживёт до моих сорока, я хочу быть с ним, пока есть такая возможность. Я не могу жить с ним и общаться постоянно, мы слишком разные, и я привык жить без него, но я хочу уважить его желание провести праздник по-семейному, как положено.

Правду сказал. По той же причине и в прошлом году принял приглашение отца и провёл праздник в родительском доме. В том году праздник больше походил Рождество, Рождество длиною в неделю, настоящие праздничные каникулы. Но в этом году Пальтиэль хотел отметить Хануку по всем традициям, вернуться к истокам, как праздновали его родители, родители его родителей и многие поколения предков ранее, чего был лишён долгие годы, поскольку то рождественские званые мероприятия съедали время, то не с кем было праздновать, потому что жена ушла и семья его ограничивалась одним сыном, который не интересовался традициями. В былые годы, когда оставался дома на праздник, Пальтиэль ставил на подоконник одинокий подсвечник. Но в прошлом и этом году по-другому, свечи будут гореть во всех окнах, и свет их будет виден за десятки километров, чтобы все видели – этот дом счастливый. Этот дом победил.

Оскара по-прежнему совершенно не интересовали религиозные праздники, но не видел причин отказывать папе в том, что ему не сложно выполнить. В конце концов, они наконец-то могли нормально сосуществовать рядом. И была ещё одна причина согласия справить праздник в кругу семьи, главная, пожалуй, основополагающая, но Тому о ней знать не нужно.

Глаза Тома, затянувшиеся топким мраком беспросветной печали, просветлели, осознанность вытеснила фатальную безнадёжность, в которую имел свойство впадать, и которая легко переходила в затяжную, приступами накатывающую меланхолию. Он получил объяснение, которое понимал, которое не имел права не понять, ведь Оскару только посочувствовать можно, что его отец глубоко нездоров, а не обижаться. Как можно обижаться? Стыдно, стыдно. Как сам не подумал, что Оскару нужно проводить время с отцом, особенно в такие особенные дни, в том числе без него?

- Да, я понимаю, - закивал Том. – Конечно, езжай. А…

- А ты езжай к своим, - закончил за него Оскар и взял отложенные на край тарелки нож и вилку с намерением вернуться к ужину.

- Нет, я не поеду, - решительно качнул головой Том. – Я хотел провести Рождество со своей семьёй, которую создал, то есть с тобой. Знаешь, я недавно думал, что есть два типа семьи, - почесал затылок, пытаясь сформулировать вслух как можно ближе к тому, что думал и чувствовал, и, желательно, лаконично, а не размазано на сотню слов. – Родительская семья и твоя собственная семья, которую ты создал со своим человеком. Я хотел с тобой. Я подожду. В следующем году ведь мне уже можно будет поехать с тобой?

- Как знаешь, - ответил Шулейман на его нежелание праздновать с родительской семьёй – и на поступивший вопрос: - Думаю, папа будет рад тебя видеть, в следующем году поедем вместе, если ничего не изменится.

- Что может измениться? – моментально насторожился Том.

- Например, папа может умереть, или ты можешь от меня опять сбежать, или ещё что. Не люблю загадывать наперёд.

Том снова покивал. Да, загадывать не нужно, но намёточный план они согласовали, и Том очень верил, что он сбудется. И добавил, чтобы Оскар не забывал:

- Я не сбегу.

- Знаю, - спокойно ответил тот – Но я не перестану припоминать тебе прошлое.

Том смятённо закусил губы, за дело ведь укол. И, робко подняв взгляд, спросил:

- А… Ты сказал, что Ханука длится восемь дней. Тебя не будет всё это время?

- Да, я буду в Париже.

- Когда заканчивается Ханука?

- В этом году первого января.

- А как же твоя традиция уезжать куда-то на Новый год? – Том изломил брови домиком.

- Подожду покамест, потом вместе съездим.

Том просиял от обещания совместного отдыха, улыбнулся, кивнул, соглашаясь с планом Оскара. Главное, не думать, что в праздники останется один, в светлый семейный праздник и день, когда начинается отсчёт нового года, тоже, а то может снова одолеть печаль, из которой не факт, что найдёт силы выплыть. Восемь дней – это ведь ни о чём, верно? Верно. Но восемь дней – это бесконечность, когда ты не будешь видеть человека, которого хочешь видеть каждую минуту; когда восемь дней выхватывают праздники, на которые очень грустно быть одному.

- Хорошо, - согласился Том и снова вздёрнул брови. – А можно мне выпить? Вина? Нет, лучше ликёра. А ликёр можно погреть? Холодно… - зябко потёр плечи.

Ноу-хау его организма – мёрзнуть в ответ на переживания. Довольно неприятная особенность.

- Мне можно всё, - усмехнулся Шулейман, - а значит, и тебе тоже, - и махнул рукой официанту, озвучивая затем ему заказ.

Тёплый ликёр оказался своеобразным, создавалось впечатление, что половина алкоголя из него выпарилась, но вкусно. Том облизнул липкие губы, обнимая ладонями греющий бокал.

В компенсацию за то, что бросит Тома на праздники, Шулейман устроил ему мини-каникулы с тем же праздничным духом, который уже витал всюду в европейских городах. У него как раз были в запасе три дня перед двадцать четвёртым декабря, когда вечером стартует Ханука. Отправились в Амстердам, естественно, с заходом в одно из тех самых «весёлых» кафе, где подавались кексы с марихуаной. В особенное кафе, где не только кексы с травкой выпекали, но и печенье и даже торты. Оскар только в таком виде, в съедобном, положительно воспринимал марихуану.

Том же положительно воспринимал траву в любом виде, впрочем, до этого он её только курить и пробовал, и с энтузиазмом воспринял перспективу новых впечатлений. Шулейман съел два кекса, что для него ни о чём, так, настроение расслабилось. А Том слопал три кекса, тарелку печенья и два куска торта. Оно всё вкусное, и весёлое, и чем больше ел, тем больше хотелось, это ведь побочный эффект травки – на сладкое тянет. Вкусно, сладко, счастье переполняет… Том улыбался и смеялся, руками держа очередную сладость, о столовых приборах, которыми хотя бы торт положено есть, он не вспомнил. Зачем? Руками вкуснее, и грязнее, и можно перемазать лицо, а потом облизываться. Оскар контролировал его порции, но недостаточно строго, чтобы Том послушался и не объелся.

Дальше воспоминания остались обрывчатые, вспышками из матовой темноты. Как гуляли после кафе, Том любил весь мир и пытался обнять воздух, и у него получалось. Как убегал на коротенькие дистанции, чтобы Оскар догонял. Как пытался искупаться в одном из многочисленных каналов, но Оскар не позволил, оттащил за шкирку, не дав прыгнуть с моста в зелёную воду. Как стоял разинув рот у двери в их номер, потому что дверь светилась золотым. Пытался собрать жидкую чудесную пыль в ладони, откуда-то точно знал, что она жидкая, но свет всё время ускользал, разумным существом уклонялся от протянутой руки, играя с ним. Как прыгал на члене Оскара часы подряд. Лишался сил, выдыхал маты, падая, но упорно выпрямлял спину и продолжал. Не слезал с него, объезжал отчаянно и яростно. Потом полная темнота и до утра.

С пробуждением сознание потекло плавно, без перебоев. Том сфокусировал взгляд на свете из окна, поморгал, пытаясь понять, что ему мешает – ресницы слиплись. Потёр кулаком левый глаз, вспоминая всё это, вспышки, что остались в качестве памяти о вчерашнем дне.

- Сушит? – вместо «доброго утра» поинтересовался Шулейман.

Том кивнул, чувствуя, что говорить не лучшая идея, горло слишком сухое. Без лишних слов Оскар подал ему бутылку воды, к которой Том незамедлительно присосался, не садясь, и отпустил горлышко, лишь когда ополовинил тару. Посмотрел на Оскара:

- Чем мы вчера занимались?

- О, чем мы только не занимались, - усмехнулся Шулейман.

Том покачал головой:

- Я плохо помню, урывками.

- Удивительно, что ты вообще что-то помнишь, - фыркнул Оскар.

Помнил-то Том плохо, а вот чувствовал… Уже жалел о том, как резво практиковал дикие скачки. Это ведь не причудилось? Если причудилось, то нет никаких объяснений теперешним ощущениям тела. Внизу натурально болело, снаружи, внутри, поясница, отдавая в позвоночник, и даже промежность.

- У меня всё болит, - поделился Том. – То есть там

- Это тоже неудивительно. Ты вчера на меня как запрыгнул, так часа три не слезал. Я честно пытался тебя утихомирить, но, признаться честно, не слишком активно, сам понимаешь, не в моих интересах было отказываться. А когда я пытался помочь тебе, перенять активность, ты укладывал меня обратно на лопатки и начинал насаживаться ещё более ожесточённо. Вчера я почувствовал себя насилуемым, и, знаешь, мне понравилось, - усмехнулся Оскар и лукаво сощурился на Тома. – Я не прочь повторить, но без допинга.

Даже как-то стыдно стало за своё поведение. Том встал на четвереньки и задом пополз к краю кровати, чтобы встать сразу на ноги, без присядки на попу. Заранее чувствовал, что садиться плохая затея. Поразительно, что после вчерашнего марафона мышцы бёдер не болят. А нет, болят, почувствовал это, когда встал, и ноги дрожат, и боль в промежности побуждает расставлять ноги, отчего походка получается непривлекательно ковыляющая. По ногам потекло, что ожидаемо, мышцам не хватило ночи, чтобы восстановиться. Том чувствовал, как густые капли, щекоча, ползут по коже. Много. Как будто внутри по меньшей мере стакан жидкости. Повезло, что там только сперма, поскольку сфинктер совершенно не справляется со своей работой. Могло быть и хуже. А это ничего. Ничего… Нет поводов для смущения, здесь же только Оскар, говорил себе Том, но закусил губы и остановился, опустив голову. Одна капля достигла ступни и скатилась на пол.

- Ты куда собрался? – осведомился Шулейман.

- Хотел сходить в туалет. Уже не надо.

Уже и так всё вытекло, а идти мыться прямо сейчас Тому и в голову не пришло. Том вернулся в постель, не боясь её испачкать, упал на живот. И потянулся к телефону:

- Мне нужен лёд.

- Плохая идея прикладывать холод. Застудишь простату, будешь в три раза сильнее мучиться.

- И что мне делать? – капризно и с лёгким налётом претензии спросил Том, но прислушался и номер не набрал.

- Пойдём, - Шулейман встал с кровати и, вернув трубку телефона на место, подал Тому руку, в которую он вложил ладонь. – Примешь горячую ванну, это поможет расслабить мышцы и немного снизит боль.

Придерживая за плечи, Оскар повёл ковыляющего Тома в ванную комнату, там включил воду. Мощный напор из широкого крана быстро наполнял белоснежную, ассиметричной формы ванну с высокими бортиками.

- Залезешь сам? – спросил Шулейман.

Том кивнул, чувствуя себя от его предложения, от того, как шёл в ванную комнату, больным, немощным и недееспособным. Это унизительно.

- От твоей помощи я чувствую себя немощным и убогим, - озвучил Том свои мысли, аккуратно забираясь в ванную; задирать ногу на самом деле было непросто, а главное, неприятно. – Интересно, может пройти хотя бы год, чтобы тебе не пришлось ни от чего меня лечить?

- Я привык, - Оскар присел на корточки, сложив одну руку на бортике ванной, а вторую опустил в воду. – В заботе о тебе в такие моменты есть даже что-то привлекательное, - он ухмыльнулся и мазнул пальцами по боку Тома под водой. – Но постарайся всё-таки не болеть, мне, например, не хотелось бы повторять тот эпизод с твоей не случившейся пневмонией.

Том фыркнул на его завуалированное признание в получении удовольствия от заботы и прикрыл глаза. Тёплая ванная вправду помогала. После вернулись в спальню. Том снова растянулся на кровати, на животе, обняв подушку, для разнообразия совсем не стесняясь своей наготы в отрыве от секса. Зачем одеваться, если лежит в кровати? И чтобы надеть хотя бы трусы, их, чистые, нужно взять, нужно встать за ними, ближе валяются только вчерашние, из которых, судя по своей прыткости накануне, очень быстро выпрыгнул. Только на животе было более-менее комфортно лежать.

Шулейман присел на край кровати, корпусом повернувшись к Тому, он тоже не торопился одеваться. Усыплённая теплом боль возвращалась, но притуплённая, разливалась от копчика до пупка, вызывая тупую ассоциацию с ужасно неудобными, почему-то стальными трусами, которые не можешь снять, а они давят, и врезаются, и пекут.

- Как ты? – осведомился Оскар.

- Немного лучше, - честно ответил Том, не поднимая головы. – Но всё равно очень неприятно.

- Пошлю прислугу за мазью.

- Ты взял с собой Грегори? – Том голову всё-таки поднял и посмотрел на Оскара.

Предположение не обрадовало.

- Ты бы хотел, чтобы я отправил Грегори за лекарством для твоей задницы? – усмехнувшись, вместо ответа спросил Шулейман.

Том бы этого не хотел, это было бы очень, очень, очень стыдно и непонятно потом, как смотреть Грегори в глаза, зная, что он приложил руку к столь интимному моменту.

- Нет, - хмуро ответил Том из сгиба локтя, куда уткнулся носом, побеждённый мыслями о нависшей над ним неловкости.

- Грегори я оставил дома, - не став долго его мучить, сказал Оскар. – Отправлю кого-нибудь из здешней прислуги, администратора или кого-нибудь из горничных.

С этими словами Шулейман набрал номер и озвучил, что ему необходимо. Запоздало Том подумал, что и посылать кого-то постороннего за такой мазью неловко, и ещё более запоздало подумал, что работница или работник отеля зайдёт сюда и увидит, в каком он виде и состоянии, но заранее не пошевелился, чтобы прикрыться одеялом. Шулейман сам трусы надел, чтобы прислугу разрыв сердца не хватил от счастья, но не вышел к входной двери забрать у неё лекарство и великодушно накинул край одеяла на скромный тыл Тома, скрывая его от чужих глаз. Том же предпочёл притворяться спящим-мёртвым-впавшим-в-кому, пока девушка не ушла, передав заказанную покупку Оскару в руки, как он распорядился.

- Сейчас будем лечиться, - известил Шулейман, освободив мазь от коробки и оголив Тому зад.

Выдавив гелеобразную субстанцию на пальцы, он сказал:

- Раздвинь ноги.

Том послушался, зарывшись лицом в подушку, чтобы скрыть, как ему неловко. Всё равно неловко, сколько бы раз Оскар нечто подобное ни проделывал с ним. Когда пальцы коснулись сфинктера, сначала дёрнуло от холодка, на первые мгновения успокоившего неприятные ощущения. Смазав снаружи, Шулейман предупредил:

- Я введу палец. Потерпи.

Том едва заметно кивнул и поморщился, почувствовав, как палец проникает в него, раздвигая растянутые, воспалённые, болезненные стенки. Стало, безусловно, больнее. Том невольно сжался, насколько мог, почти неощутимо для Оскара, он почувствовал лишь движение пытающихся сократиться мышц и сказал:

- Не зажимайся. Почти всё, - погладил свободной рукой Тома по ягодице, отвлекая от неприятных ощущений, успокаивая.

Неправильно, что он это для него делает, всё неправильно. Партнёры не должны делать друг для друга таких вещей, Том не мог перестать думать так. Потому что… потому не должны. Лечением занимаются родственники, например, отец лечит сына, не от такой беды, конечно, это было бы форменным извращением, но всё же. А партнёры должны видеть друг друга в лучшем, а не таком свете.

Как и обещал, Шулейман закончил быстро, вытер пальцы влажной салфеткой и бросил её на пол. Том так и лежал лицом в подушку, тщетно пытаясь справиться с навалившимся грузом мыслей о своей убогости и непривлекательности в таком виде. Больной, опять больной. Но надо отдать Оскару должное, его лечение работало, через пять минут боль унялась, парализованная действующими веществами мази, среди которых присутствовал и анестетик.

- И оно того стоило? – приподняв голову и повернув голову к Оскару, произнёс Том; слишком слабо повернул, чтобы видеть его прямо, больше наблюдал его боковым зрением.

- Это к тебе вопрос, - отозвался тот, разворачиваясь и складывая ноги по-турецки, чтобы сидеть лицом к Тому.

- Я был не в себе.

- Ты и в трезвом уме не всегда себя контролируешь, - усмехнулся Шулейман. – Но всё же - больше никакой травы, особенно без меня, - сказал назидательно, с нажимом. – Судя по твоей реакции на дурь, я крайне не хочу, чтобы с тобой рядом оказался какой-нибудь другой человек, на член которого ты запрыгнешь и будешь резво скакать.

Его формулировка смутила. Том опустил голову, занавешиваясь растрёпанными кудрями, и через короткую паузу, понадобившуюся на борьбу с эмоциями, сдавленно ответил:

- У меня нет такой реакции. До этого я уже курил траву два раза, с Эллис, и у меня не было мыслей о сексе.

- Уверен? – приподняв брови, осведомился Оскар. – Сегодняшнее утро показывает, что ты не очень-то хорошо помнишь, что было во время накура.

Том посмотрел на него в смеси недоумения и негодования, мотнул головой:

- Уверен. Я с ней не спал. Я всё помню: мы разговаривали, смеялись и не занимались сексом

Шулейман его выслушал и остался при своём мнении:

- Мой вердикт не изменится. Употреблять марихуану тебе нельзя. В плане психоактивных за тобой нужен глаз да глаз, потому что ты то спиться или напиться до потери сознания пытаешься, то под алкоголем и травой проявляешь одинаковое поведение, которое требует контроля извне. Потребление тобой алкоголя я и так контролирую, а наркотики – просто нет, ты прекрасно проживёшь без них.

- Оскар, ты не можешь мне что-то запретить, - сказал Том, думая, что Оскар вправду не может, может только просить, обсуждать спорные моменты.

Они же взрослые люди, а взрослому дееспособному человеку нельзя просто взять и что-то запретить.

- Ты и сам знаешь, что могу, - спокойно ответил Шулейман с уверенностью в себе куда большей, чем испытывал Том.

После его слов в Томе вовсе не осталось никакой уверенности. Ага, взрослые люди, он взрослый человек, которому нечто запретить можешь лишь государственный закон и суд. Что-то подзабыл на минуту, с кем имеет дело, наверное, наркотическое вещество не до конца покинуло кровь и придало необоснованной самоуверенности и смелости.

- Хорошо, я не буду употреблять без тебя, без твоего ведома, - Том сдался без боя. – Я и не хочу курить часто, но иногда же можно? – взглянул Оскара с надеждой ребёнка, выпрашивающего вредные конфеты. – По праздникам? То есть не по праздникам, не нужно к ним приурочивать, я имею в виду, что изредка, под настроение.

- Ты так отстаиваешь травку, что я волей-неволей задумываюсь, что ты уже подсел, - Оскар хмыкнул и прищурил глаза.

- Я не подсел, - возразил Том. – Я же говорю, что не хочу употреблять постоянно, а люди с зависимостью вроде как не должны мочь жить без наркотика. Просто мне нравится изредка расслабиться, повеселиться, тем более в твоём обществе, это же на сто процентов безопасно. Я не хочу знать, что больше никогда, запреты тяготят и ослабляют удовольствие от жизни. Разве тебе не понравилось вместе?

Том спросил, и лицо изнутри опалило стыдливым жаром, когда понял, намёком на что прозвучал его вопрос. Он смущённо опустил, прикрыл глаза, прячась за ресницами.

- Ах так, манипуляции в ход пошли? – насмешливо воскликнул Шулейман и кивнул. – Окей, признаюсь, мне ещё как понравилось. - Подумал немного, щурясь. – Ладно, если мне однажды захочется снова попасть под каток твоего разбушевавшегося либидо, повторим, только ты в следующий раз наденешь ковбойскую шляпу и крикнешь: «Иииха!», - ухмыльнулся и подмигнул Тому, смутив его пуще прежнего. – Хотя нет, никакой травы, во-первых, у тебя к ней нехорошая приязнь, которую не стоит поощрять, во-вторых, есть куда более интересные вещества. Устроим эксперимент с экстази, я же давно обещал тебе показать, как круто может быть под таблетками.

Том согласился с таким уговором. Ему главное, чтобы не полный запрет. Потому что голословные запреты напоминают о детстве, когда столь многое было нельзя, а мечтал о свободе и том, что доступно его ровесникам. Марихуану ведь тоже может купить любой желающий взрослый человек, а может, и не взрослый, едва ли при продаже заведомо запрещённого вещества проверяют документы. Его устраивала замена травки таблетками. По сути, Том не нуждался в возможности периодически баловаться дурью, в первый раз Эллис предложила, а он был злой и растерянный. Летом у него все надежды рухнули, разбившись розовыми стёклами в тело, устраивал сумасбродный праздник на костях, потому до кучи захотел покурить. А в этот раз и не вспомнил бы о том, что Амстердам столица лёгких наркотиков, если бы Оскар не сказал, что они держат путь в особенное кафе. Идеей, конечно, загорелся, но кто бы остался равнодушен и отказался от столь необычного нового опыта?

И до этого Том боковым зрением выхватывал кое-что, что выбивалось из правильной картинки отельной спальни, но мозг был занят другими проблемы, потому не фокусировал внимание. А сейчас звякнул в сознание звоночком – посмотри. Том повернул голову в сторону раздражителя и нахмурился, в недоумении глядя на то, чего здесь никак не должно было быть.

- Оскар, откуда тут велосипед? – спросил и взглянул на Шулеймана. – Ты купил мне велосипед?

Красивый золотистый велосипед, приваленный к стене, с загнутыми, округлёнными хромированными «рогами» на руле. На полу около колёс грязь, земля. Видно, на нём уже катались. Он катался? А где взял его? Может быть, велосипед полагается каждому постояльцу отеля? Том где-то слышал, что в Нидерландах вроде бы очень развито велодвижение…

- Можно сказать и так, - кивнул Оскар.

- Можно сказать? – переспросил Том, чувствуя в этой формулировке подвох, который заведомо, подспудно заставлял его напрячься.

- Если вкратце изложить историю приобретения тобой данного велосипеда, то ты его отобрал.

Том округлил глаза:

- В смысле? А если не вкратце?

Уже испытывал ужас от того, что натворил вчера, но лучше знать всю история целиком.

- Если не вкратце, то это шикарная история, - Шулейман усмехнулся, качая головой. – Дело обстояло так: мы гуляли, нам навстречу ехал парнишка на этом самом велосипеде, ты ему наперерез пошёл, он пытался тебя объехать, но ты столь упорствовал, что он в итоге упал, а ты поднял велосипед и многословно сообщил владельцу, что забираешь его. Я тебя не одёргивал, уж больно забавно было наблюдать и интересно, что будет дальше.

- То есть ты просто стоял и смотрел, как я отбираю чужую собственность? – спросил Том в тихом шоке.

- Обижаешь, я не просто стоял и смотрел, а веселился от души. Правда, про себя, чтобы смехом не отвлекать вас и не разрушить момент.

Том осуждающе покачал головой. Ладно он, обдолбанный был и не соображал, но Оскар мог бы его остановить и не позволить творить бесчинство.

- В общем, велосипед ты отжал, - добавил Шулейман, - но я потом честно заплатил тому парню за материальный ущерб и моральный от столкновения с тобой, - снова усмехнулся. – Потом пошёл за тобой и следил, чтобы ты не упал лицом об асфальт или под машину. К слову, катался ты недолго, метров двадцать проехал, потом слез и катил велосипед рядом, пока мы не вернулись в отель, зато счастливый до ушей.

Том закрыл лицо ладонями. Как стыдно-то, господи… Напал на случайного прохожего и отобрал средство передвижения, а Оскар как обычно откупился деньгами. Хотя бы так, если бы безымянный парень не получил никакой компенсации, чувствовал бы себя ещё более плохим человеком.

- Наверное, нужно найти того парня и вернуть ему велосипед? – Том поднял голову и неуверенно посмотрел на Оскара.

- Хочешь искать одного человека в целом городе? – скептически произнёс тот. – Полагаю, найти его возможно, но не вижу смысла, я ему заплатил не меньше десяти цен этого металлолома.

Том перевёл взгляд на велосипед, необоснованно обозванный хламом:

- Но это ведь его вещь… Я должен извиниться…

- Забудь, - махнул рукой Шулейман. – Я же ему заплатил.

- Не всё исчисляется деньгами, - Том покачал головой.

- Всё, - авторитетно не согласился с ним Оскар, - особенно для студентов, а он, судя по всем признакам, студент.

Том помолчал, думая, и спросил:

- И… что мы будем с ним делать? Нельзя же просто оставить его на улице или выбросить, это неправильно, может, тому парню велосипед был дорог.

- Не выдумывай драму на пустом месте, - одёрнул его Шулейман, - это всего лишь велосипед. Заберём его с собой, будет служить тебе напоминанием, что наркотики зло и что, казалось бы, безобидная травка доводить до преступлений.

Том снова застыжено, задумчиво опустил голову. До чего докатился, до преступления. Убийство более страшное преступление, но ни разу не совершал его как блажь, потому воспринимал первый опыт воровства тяжелее. Обман доверчивых итальянцев и гостей Рима не в счёт, у него был веский повод, чтобы присвоить себе те деньги. А тут повода нет, просто наелся «весёлых» сладостей, и в голову стукнуло, что ему нужен велосипед. Может быть, Оскар и прав, не нужно ему баловаться психоактивными веществами, потому что под ними неадекватно себя ведёт. То залез на незнакомца в общественном месте, выпив вина, то украл велосипед, а после залез на Оскара и дотрахался до стойкой боли.

Том задумчиво, чуть прикрыв глаза, посмотрел на велосипед. Почему именно золото?.. Выбрал золотистого цвета велосипед, видел золотой свет и Джерри видел золотого дракона в таком же состоянии. Почему он не видел? Обидно как-то, Том тоже хотел бы увидеть и потрогать дракона. Глупая мысль, но по-настоящему расстроился из-за того, что его изменённое сознание оказалось скупым на фантазийность.

- Почему я не видел дракона? – печально и жалобно озвучил свои думы Том.

- Потому что Джерри смешал экстази с травкой, а ты только марихуану употребил.

- Но у меня тоже вчера были галлюцинации, - Том перевернулся на бок, - я видел золотой свет, им дверь светилась.

- Я в курсе, - хмыкнул Шулейман, - ты пытался всучить его мне в руки, чтобы я подержал, пока ты наберёшь побольше.

Ещё один повод для смущения, Том смятённо закусил губы. Сколько же всего неадекватного вчера делал…

- И после всего, что я вчера делал, ты согласился заняться со мной сексом? – произнёс Том, защищаясь дрожащей шутливостью.

- У меня не было выбора, - усмехнулся Оскар.

- Ты так говоришь, как будто я в силах тебя заставить.

- Не физически, но чем-то необъяснимым ты в силах меня заставить хотеть тебя любого: здорового, больного, наряженного, немытого, обдолбанного…

Плюс одна волна смущения, в этот раз приятного. Том потупился, улыбаясь уголками губ, и затем поднял взгляд к Оскару:

- Даже сейчас?

- Сейчас я не хочу, - честно ответил Шулейман. – Ты вчера из меня все соки выжал, в прямом смысле. Никогда столько раз подряд не кончал. Хотя нет, вру, было однажды, лет двенадцать назад, но тогда мои оргазмы были менее яркими, а партнёрша интересовала меня не больше, чем прикроватная тумбочка, о которую она периодически ударялась откинутой в сторону рукой.

Ещё одна подробность богатейшего сексуального опыта Оскара. Хоть Оскар и сказал, что та девушка не вызывала у него никаких эмоций, Тому не нравилось слушать рассказы о многих, многих, многих других, что до него прошли через постель Оскара. Том опустил взгляд, провёл ладонью по плечу и наконец-то заметил то, что до этого заявляло о себе непонятным дискомфортом. Тёмную, в оттенках космоса гематому, затронувшую локоть и треть предплечья.

- Оскар, я вчера упал с велосипеда? – самое логичное объяснение появления синяка, которое сразу пришло Тому в голову. – Поэтому я перестал кататься?

- Ты упал, - подтвердил Шулейман его догадки и тут же опроверг. – Но не с велосипеда, а с меня.

Том воззрился на него в недоумении, большими глазами, в которых застыл вопрос: как? Оскар пояснил:

- Уж не знаю, что за трюк ты хотел исполнить, но ты подскочил, извернулся и свалился на пол, закономерно ударившись рукой об ребро тумбочки. Повезло, что не головой, я не поклонник секса, который ведёт в больницу.

Как, как можно упасть с партнёра во время секса? Том не находил ответа на этот вопрос, как и не знал того, что хотел сделать вчера, но не смог. Впрочем, одно предположение имел – наверное, хотел развернуться, чтобы продолжить секс в позе наездника, но спиной к Оскару. Хотел развернуться, не вставая с члена. Вчера в запале дурманной похоти искрой в голове вспыхнул откуда-то почерпнутый факт, что лишь лучшие куртизанки так умеют. Но потерял равновесие и комично рухнул с Оскара и с кровати вместо того, чтобы удивить его искусностью, которой не обладает. Какой стыд… Почему он такой несуразный?

- Как тебе не стыдно быть со мной?

- А чего стыдиться? – преспокойно, с флёром фирменного пофигизма ответил Шулейман. – Ты прикольный. Мне даже нравится, что ты с безуминкой – когда твоя безуминка не переходит в форму тревожного психоза.

Том улыбнулся тепло, благодарно, придвинулся ближе к нему и поцеловал в щёку. Шулейман принял его трогательную ласку и затем сел:

- Поедем домой. Не вижу смысла оставаться, раз ты ни ходить, ни сидеть не можешь, - он взял мобильник, чтобы позвонить пилоту.

- Что? Нет! – воскликнул и заныл Том. – Давай останемся, я не хочу уезжать раньше, это же наши рождественские каникулы.

- Какие тебе каникулы? – усмехнулся Оскар. – Ты лежишь задницей кверху и не похоже, что способен на большее.

- Я способен, - возразил Том, поднимаясь на руках. – Я могу встать. Показать? И пойти могу. Скажи куда.

- Лежи, герой, - Шулейман надавил ему на плечо, укладывая обратно, поправил подушку.

- Оскар, мы можем оставаться в номере, - предложил Том, с надеждой и мольбой вглядываясь в него. – Можем посмотреть кино. У нас же всё никак не находится время, а сейчас оно есть.

Боялся, что Оскар не послушает, и они прямым рейсом отправятся в Ниццу, где всё закончится. Да, у них останутся два дня вместе, но дома не избавиться от тоскливого ощущения «скоро разлука», а здесь можно, можно поверить, что уже Рождество, для них двоих, как и мечтал.

- Ладно, - подумав, согласился Шулейман и отложил телефон. – В конце концов, я никогда не проводил целый день в постели за просмотром фильмов. Тоже какой-никакой опыт.

Просияв, Том сказал:

- То посмотрим, «50 оттенков». Ты обещал.

- Далось тебе это так называемое кино, - усмехнулся Оскар, но вновь соизволил пойти навстречу. – Ладно, раз обещал, посмотрим.

Оскар включил фильм, а Том устроился у него под боком, голову положил на плечо и с первых секунд начала киноленты внимательно приклеился взглядом к экрану, чтобы ничего не пропустить. Он же так долго этого ждал. Сюжет несложный, насколько смог заключить за десять минут просмотра, только непонятно, почему главная героиня всё время мнётся, смущается, губы кусает, но не ему за это судить. Сюжет что-то напоминает, почти упорно. Ах, точно, Оскар же говорил, что это взрослая интерпретация истории Золушки.

Оказалось, фильм полон постельных сцен, но они не оказывали ожидаемого эффекта, скорее, вызывали молчаливое недоумение как раз потому, что совсем не возбуждали. Может, это такая режиссерская задумка? Неэротичная эротика, холодная телесность, не вызывающая отклика и являющаяся лишь фактической визуальной составляющей. Глубоко, если так. А если нет, значит, с ним что-то не так, думал Том, люди же должны возбуждаться, когда смотрят подобные вещи. Или, может, дело в том, что на экране любовным играм предаются мужчина и женщина, причём делают это так, что у него вопросы, вопросы и никакой физической реакции.

Когда кино закончилось, Том выждал ещё минуту, пытаясь собрать, переосмыслить впечатления от просмотра, чтобы найти в нём что-то позитивное, кроме времяпрепровождения с Оскаром под боком, и произнёс:

- В прошлый раз, когда я предлагал посмотреть этот фильм, я потом хотел сказать, что мой любимый фильм тот, который мы посмотрели вместе. Но я не могу так сказать.

- Я же говорил, что дерьмо редкостное, - фыркнул Шулейман. – Не знаю, лучше ли дела обстоят с оригиналом, не читал, но экранизация откровенно не удалась.

Том снова помолчал немного, глядя в тёмный экран, и спросил:

- Это и есть БДСМ?

- Это пародия на него.

Том вздохнул, отодвинулся немного. Питаемые интересом и желанием обсудить фильм вопросы крутились на языке, но робел их задавать. Главный вопрос – возбуждает ли то, что они видели?

- А… - начал Том, но нашёл ответ, посмотрев Оскару вниз.

Оскар лежал раскрытый, и было видно, что он не полностью, даже слабо, скорее, но возбуждён.

- Что? – поинтересовался Шулейман. – Начал, договаривай.

Том потупил взгляд, закусил, облизнул губы, прежде чем ответить:

- Я хотел спросить, показались ли тебе постельные сцены возбуждающими, потому что я от них ничего не почувствовал. Но уже вижу, что тебя они возбудили.

- Я не удивлён твоей реакции. Ты же нежная фиалка, которую не заводят столь пошлые, грубые стимулы, как порнография!

Шулейман резко перевалил Тома на спину и пробежался пальцами по рёбрам, щекоча. Том дёрнулся, схватился за его руку и, поняв, что Оскар прекратил, улыбнулся ему. И затем, сохраняя улыбку, выгнул бровь:

- Я фиалка?

- Не я же, - усмехнулся под нос Шулейман. - Я ромашка, мы это уже выяснили, а назвать тебя лавандочкой я не мог, в данном случае сравнение с ней неуместно.

Том вздохнул, прикрыл наполовину глаза:

- Я думаю, со мной что-то не так. На экране секс, а у меня ноль реакции.

- Забей. Главное, я знаю, как завести тебя за полминуты, - с ухмылкой на губах проговорил Оскар, искушающе наклонившись к лицу Тома. – Тем более ты особенный и ценный, что не откликаешься на левые стимулы.

Сказав это, Шулейман поднялся с Тома и вернулся в прежнюю позу, спросил:

- Будем ещё что-то смотреть? Надеюсь, ты не хочешь посмотреть вторую часть?

- А есть вторая? – Том любопытно вскинул брови.

Оскар закатил глаза, но запустил второй фильм, надеясь, что третий Тома не заинтересует, и разумно рассудив, что лучше закончить с данной серией сегодня, чтобы больше никогда к ней не возвращаться. Том же может быть жутко упёртым и надоедливым, если что-то засядет у него в голове.

Вторая часть пикантной саги понравилась Тому ещё меньше, чем первая, хотя честно пытался смотреть кино через позитивную призму, искать что-то привлекательное, типа «вот это интересно, надо смотреть и понять, что там дальше будет, во что выльется эта ситуация», потому что обидно чего-то долго ждать, а дождавшись, понять, что оно пустышка. Меньше понравилось, поскольку первая часть повторяла историю Золушки, которая по очевидным причинам близка, а вторая отошла от первоисточника. Но тем не менее вопреки надеждам Шулеймана Том захотел посмотреть и третью часть, просто из ничем не подкреплённого желания довести дело до конца и не бросать киноленту, не узнав, чем она закончилась, пускай даже идея её просмотра была провальной и от просмотра никто не получал удовольствия.

В третьем фильме Тому понравились свадьба и романтическое путешествие после, они напоминали о том, что у самого было, было у них с Оскаром, пусть и те светлые, сладкие воспоминания о медовом месяце были омрачены тем, что творилось в то радостное время у него в голове. Но сейчас Том не вспоминал о том, что омрачало начало их семейной жизни, и блаженно улыбался, проводя параллели между происходящим на экране и своим опытом.

- На нас похоже, - продолжая улыбаться, поделился соображениями Том.

- Немного. Но, будь мы на пляже, где есть другие отдыхающие, я бы от греха подальше завернул тебя в ковёр и пристегнул к поводку.

- Думаешь, я кому-то так сильно нужен? – скептически фыркнул Том.

- Думаю, что ты похотливый котик, который обожает влипать в неприятности, - Шулейман ухмыльнулся и ущипнул его за попу.

Больно, надо сказать, ущипнул.

- У меня будет синяк, - поморщившись, пожаловался Том.

- А так? – Оскар погладил по пострадавшему месту.

- Сомневаюсь, что ласка может восстановить повреждённые кровеносные сосуды, но так лучше.

Так, под одеялом, на тёплой ягодице, Шулейман руку и оставил, а Том вернул внимание к экрану. Увы, медовый месяц закончился, и началась обыденная жизнь и неприятности, в частности незапланированная беременность, которой обрадовалась лишь героиня, но не герой. Том не мог её понять, ей же был двадцать один год на момент начала истории, стало быть, сейчас примерно двадцать три, совсем молодая, сам в таком возрасте только-только сексом начал заниматься, а она ратует за рождение этого ребёнка, который что, червячок, горошина без признаков человеческого облика? Женщины на самом деле взрослеют раньше мужчин? Где-то и такое слышал. Или женщины вне зависимости от возраста взрослеют резко, когда становятся мамами, что-то у них в голове неотвратимо меняется под воздействием того, что происходит с их телом? Странно это, Том не находил объяснения мотивам главной героини.

Зато очень хорошо понимал чувства главного героя. Это очень сложно, грустно, когда сталкиваешься с тем, к чему ты не готов; когда ты не в силах ни на что повлиять, и тебя ставят перед фактом, что с тобой или без тебя оно будет. Безысходность, отчаяние неготовности и, может быть, малодушное, но честное желание оставить всё так, как есть. Том тоже не хотел ничего менять в отношениях, когда Оскар пожелал перевести их в формат брака, семьи и практически не оставил ему выбора. Потому очень хорошо понимал тревоги и кажущуюся черствость мистера Грея.

После той сцены, где раскрылся факт неожиданной беременности, Том пребывал в своих думах и спустя некоторое время решился спросить, поскольку у него имелось много вопросов, вопросов, которые, возможно, не имеют ответов, но всё равно испытывал потребность их обсудить.

- Оскар, женщины всегда радуются беременности?

- Они радуются куда реже, чем принято считать, и их можно понять, - хмыкнув, ответил Шулейман.

- Почему? – наивно на первый взгляд спросил Том, но он хотел узнать реальные причины от того, кто умнее и намного лучше знает жизнь.

- Потому что не все хотят иметь детей и не все к ним готовы, - буднично начал перечислять Оскар. – Потому что беременность, роды и послеродовой период – это сложно.

- Почему это сложно? – у Тома снова включился режим почемучки. – Беременность, например? Оили тоже так говорила, но я не совсем понимаю.

Шулейман фыркнул, прежде чем сказать:

- В среднем к концу беременности плод вместе с околоплодными водами, плацентой и всем остальным весит в среднем двенадцать килограммов. Представь, что у тебя внутри, в животе, находится такой груз, причём объёмный, он смещает твои внутренние органы и давит на них. Плюс токсикоз – тошнота беременных в ответ на любой провокатор, вкус, запах, без повода. Гипертония – повышенное артериальное давление, отёки. Сахарный диабет беременных. Запоры, изжога. Боли в спине, сложности в передвижении по мере роста живота по причине смещения центра тяжести. Симфизит – расхождение лонных костей, что иногда ведёт к инвалидности. Это только то, что так или иначе вписывают в понятие нормы, то есть хотя бы одно из списка бывает у большинства беременных.

Вот вам и чудо зарождения жизни. Угробь своё здоровье, называется. Том начал ещё меньше понимать дурочку главную героиню, которая кричит – мой ребёнок, рожу! Может быть, она не знает, как будет сложно? На её месте Том не захотел бы подвергать себя таким испытаниям, но, конечно, ему было сложно представить себя на месте женщины, тем более беременной.

Том размышлял над ещё одним вопросом, ответ на который вроде бы знал, но решил его задать:

- Оскар, а можно что-то сделать с беременностью, чтобы ребёнок не родился?

- Да, можно её прервать, сделать аборт.

Том подумал немного, уже совсем не обращая внимания на продолжающееся кино, и спросил:

- Аборт – это плохо?

- На эту тему человечество без конца спорит, но по факту аборт – это всего лишь альтернатива деторождению, такая же операция, как и многие другие. Я считаю, лучше бы как минимум пятьдесят процентов мировых беременностей заканчивались абортом, многие, очень многие дети появляются на свет, чтобы стать несчастными взрослыми, которые не нужны миру. Нас было бы меньше, и человечество добилось бы куда большего, если бы люди продолжали род осознанно.

- Зная твои возможности, после таких рассуждений мне немного страшно за человечество, - пробормотал Том и следом рассмеялся, взглянул на Оскара. – Ты случайно не собираешься уменьшать рождаемость посредством медикаментозного вызывания бесплодия у особо плодовитых слоёв населения?

- Эта ниша уже занята, - усмехнулся Шулейман. – Я не собираюсь пытаться контролировать рождаемость. Это были всего лишь мои размышления и фантазии, которые никогда не сбудутся, потому что люди по своей природе тупые, мы недалеко ушли от животных, какими бы ни были высокоразвитыми. Я такой же: я хотел завести ребёнка не потому, что был готов, а потому, что так надо, мне нужен наследник. Где здесь осознанный подход? Нет его. С той лишь разницей, что я, в отличие от тех, кто бездумно плодятся, могу дать ребёнку всё, чтобы он вырос достойным человеком и никогда не был в мире лишним.

Какая глубокая мысль. Но разве достаток и статус являются решающими, а как же любовь и тепло, которые ребёнку куда нужнее? С другой стороны, у него в детстве любви было в избытке, но где бы он был, сложись жизнь иначе, не будь подвала, центра, знакомства с Оскаром? Феликс бы рано или поздно умер, скорее, рано, поскольку был немолод и, наверное, не очень здоров, раз его смог убить один стресс, пускай и очень сильный. И как бы жил потом? Без образования, без навыков жизни, без сбережений, без жилья, ведь хозяйка дома попросила бы покинуть жилплощадь, как только не смог бы платить за неё аренду. Как бы жил [выживал] с такими стартовыми условиями? Попал бы в тюрьму за воровство, на которое пошёл от голодного отчаяния и незнания, как ещё раздобыть пищу, кроме как взять и съесть? Взяли бы его в проститутки? С симпатичным лицом и юным телом на это можно рассчитывать, на что-то другое – нет. Прав был Оскар, однажды сказав, что участь его была бы незавидна, если бы выживал своими силами. Никаких надежд, никакого просвета. Его спасло то, что судьба совершила крутой крен и выбросила в абсолютно другие жизненные условия. По сути, Оскар стал для него заменой семьи, обладающей деньгами и статусом, потом Джерри перенял эстафету и дал ему собственный капитал и место в социуме, и вот он, где находится сейчас, отнюдь не на обочине жизни.

Противоположный пример Оскар. Его не додали любви, тепла и принятия, но обеспечили всем материальным, и он вырос зрелым, цельным, точно знающим, чего хочет, и уверенным, что сможет этого добиться. В отличие от него, Тома. Да и в целом шансы на счастливую жизнь и успех повышаются по мере того, как жизнь становится легче, устроеннее. А осложняют жизнь недостаточное или некачественное питание, отсутствие собственного жилья, отсутствие финансовой опоры, чтобы мог заниматься тем, что нравится, а не тем, чем приходится, чтобы жить, отсутствие страхов за будущее и мыслей, где взять денег, чтобы через неделю не оказаться на улице и не голодать. Если бы не опыт самостоятельной жизни в Лондоне, Том не понял, но теперь он хорошо понимал, что всё это очень сложно и местами невыносимо угнетает. Даже любимой работой тяжело заниматься без продыху, когда не хватает времени на сон и какой-нибудь другой отдых, что уж говорить о пятидневке за делом, от которого тебя тошнит, особенно когда над тобой довлеет необходимость платить по счетам, не позволяющая что-то изменить и вдохнуть полной грудью.

Так что всё-таки важнее? Материальное или эфемерное? И то, и другое важно. Но если выбирать, Оскар прав, пусть лучше рождаются дети, у которых куда меньше шансов вырасти и захотеть выйти в окно, что обеспечивают ресурсы родителей. Так и рождаются озарения – любовь любовью, а кушать хочется всегда, и какая разница, насколько сильно тебя любили, если родители посчитала, что любви достаточно, и кушать тебе нечего? И перспектив на лучшую жизнь никаких. Взять для примера его семью, будь у них больше денег, будь у них дом больших размеров, не случилось бы столкновения с Кими, место которого Том занял, и всё могло сложиться иначе. Да, деньги всё-таки решают.

Концовка фильма разочаровала. Получается, серая мышка подмяла под себя красавчика-богача-доминанта? Знакомая история. Только Оскар смог восстановиться и вернуть себе силу, чему Том был рад, за него рад и за себя, что может быть рядом с ним. От того, чтобы пялиться на Оскара влюблёнными глазами, останавливала боль в самом неприятном для неё месте, приземляла настроение. За время кино-марафона действие анестетика иссякло, пришло время повторного нанесения мази. Как оказалось, наносить её нужно трижды в день.

Том снова уткнулся лицом в подушку, терпя манипуляции Оскара, которые не смог бы полностью спокойно воспринимать даже от незнакомого доктора, с которым больше никогда не увидится.

- Удачно получилось, что мы не увидимся восемь дней, - закончив, сказал Шулейман. – Находясь рядом, нам было бы сложнее воздерживаться и дать время на восстановление твоей многострадальной задницы, особенно тебе, ты же говорил, что рядом со мной не можешь себя контролировать, - усмехнулся.

- Я бы предпочёл не расставаться и не сдержаться, - пробормотал Том, опёршись на локти под обнимаемой подушкой, и посмотрел на Оскара.

Тот фыркнул:

- Ага, и вместо временной дисфункции сфинктера получил бы ректальный пролапс.

- Что это?

- Выпадение прямой кишки.

Том в шоке округлил глаза:

- Это возможно?

То, что уже переживал подобное, ничего не доказывало, поскольку есть большая разница между сексом и жестоким групповым изнасилованием недоразвитого в силу возраста тела.

- Нужно очень постараться, чтобы до этого дошло, - ответил Оскар. – Но ты старательный.

Видимо, смущение – это главное чувство его сегодняшнего дня, подумал Том. Смущение и болезненные ощущения, но боль снова свернулась под действием спасительной мази, потому ушла из фокуса сознания, оставив на первом плане остальные чувства, мысли. Один раз постарался, а Оскар ему долго будет это припоминать. Но это не отбивало желание стараться, наоборот, хотел и в ясном уме порадовать Оскара, но понимал, что едва ли сдюжит. Без допинга он брёвнышко.

Том задумчиво пожевал нижнюю губу и заговорил:

- А мы можем?.. – повернул голову к Оскару. – Ты сможешь аккуратно, чтобы мне не было больно?

- Нет, ты точно мазохист, - усмехнувшись, покачал головой Шулейман. – Хочешь от убого садомазохизма с экрана перейти к реальному? Без меня. Или ты хочешь, чтобы дисфункция осталась с тобой надолго? – вздёрнул бровь, воззрился на Тома.

Том потупился, начал ковырять пальцем простыню:

- Нет, не хочу. Я же сказал – аккуратно как-нибудь.

- Ты знаешь мой размер, у меня аккуратно не получится.

Том закусил губы, терзаемый неразрешимыми противоречиями. Ему и самому не хотелось сейчас заниматься сексом, тем, который у них обычно, сложно хотеть, когда с задействованной в нём частью тела всё плохо, а ещё голова немного тяжёлая после обилия «весёлых» сладостей. Но и не иметь секс он не хотел, они же скоро расстанутся на целых восемь дней. Как пережить их, если и сейчас ничего не будет? Как Оскара отпустить неудовлетворённым? Том не хотел секса, пресытился вчера, но, если подумать, вчувствоваться в себя, всё-таки хотел. Но не мог. Всё сложно.

- Оскар, мы же расстанемся больше, чем на неделю. И тебе, и мне будет проще, если мы… Ты понимаешь.

- Я понимаю, что ты не только мазохист, но ещё и озабоченный, я прямо-таки джек-пот сорвал, - усмехнулся Шулейман, сложив руки на груди.

Том нахохлился от его обвинения в озабоченности. Вовсе не озабоченный он, не такой, просто любит секс, если в нём Оскар участвует, и волнуется, что его у них не будет больше, чем на срок разлуки. Тем временем Шулейман продолжал мысль:

- Также я понимаю, что единственный способ, как мы можем безопасно заняться сексом – это если я буду в пассиве. Но извини, дорогой, я не в настроении.

- Что же нам делать? – растерянно вопросил Том, как всегда надеясь, что ему дадут ответ и план действий.

И Оскар также как всегда их дал:

- Как самый разумный вариант – не трахаться. Хотя у меня есть одна идейка, - Оскар ухмыльнулся, сощурился. – Но сначала давай хотя бы зубы почистим, а лучше и почистим, и душ примем, ты ж тоже в ванной только пополоскался, а не мылся.

Стоя босыми ступнями на приятно подогреваемом полу, Том орудовал во рту зубной щёткой, чуть повернул голову к Оскару и так и продолжил на него смотреть, наблюдая, как он совершает те же самые действия.

- Что? – вынув щётку изо рта, осведомился Шулейман.

Том качнул головой:

- Ничего. Просто смотрю. Мне нравится на тебя смотреть, - улыбнулся безоружно, честно.

- Давай, расскажи мне, какой я красивый, охуенный и далее по списку, а лучше скажи что-нибудь, чего я не знаю, - Оскар усмехнулся и вернул взор к зеркалу, чтобы продолжить чистку зубов.

- Но это правда. Тобой сложно не любоваться, я однажды на тебя смотрел и так и думал – он охуенный мужчина, - Том немного смутился своего откровения, но не пожалел, что сказал.

- Взаимно насчёт любования, - вновь прервав своё занятие, Шулейман указал на Тома щёткой. – Правда, не знаю, что именно меня в тебе цепляет, но любоваться, бесспорно, тянет, особенно когда ты сидишь спиной. Меня чем-то нереально цепляют эти линии, - он провёл пальцами по излому позвонков в основании длиной, тонкой шеи Тома, скрытой под нечёсаными кудрями, по острым лопаткам и месту между ними.

Том передёрнулся от лёгкой, посылающей мурашки щёкотки, улыбнулся губами непроизвольно, взглянул исподлобья на Оскара вспыхнувшими огоньками глазами. Такой простой жест, но он Тома заводил; тот случай летом в ванной комнате не был случайностью и ошибкой.

- Не забудь причесаться, - Шулейман не ограничился комплиментами, - волосы у тебя выглядят, как шерсть бездомной собаки.

- Можно было ограничиться приятными словами, - с обидой заметил Том.

- Можно было, но я человек объективный, что хорошо – говорю, что плохо – тоже. Кстати, ты в курсе, что ты первый и единственный, с кем я делю раковину? – Оскар взглянул на Тома, приподняв брови. – Теперь в курсе. Секс в душе я любил всегда, но ни с кем и никогда, кроме тебя, не разделял проведение гигиенических процедур.

Приятно. Том заулыбался от того, что ещё в одном он первый и единственный для Оскара, и, вздохнув, опустил глаза, говоря:

- Оскар, я должен тебе сознаться, ты не единственный, с кем я так чистил зубы, я делал это с Эллис.

Театрально преувеличил степень тяжести своего преступления и вины, играл. Шулейман ответил в том же духе:

- Всегда так: я тебе верность храню, а ты изменяешь мне со своими друзьями.

Том хихикнул, вновь бросил на него горящий светом взгляд. Закончив с чисткой зубов, Шулейман приступил к бритью. У Тома не было поводов тоже оставаться около раковины, но он не пошёл мыться, топтался рядом, наблюдая снова. Ему нравилось смотреть, как Оскар бреется – потому нравилось наблюдать за ним за любым занятием и потому, что бритьё вызывало интерес, так как являлось для него диковинкой, поскольку самому ни разу не пришлось избавляться от щетины на лице.

Здесь в придачу к ванной имелась и душевая кабина, не слишком просторная, но двоим места хватало. Том облился водой, выдавил на ладонь прозрачный, нейтральный, не имеющий запаха гель для душа и, вымывшись сверху, подумал, что всё-таки надо было помыться, пока Оскар брился, потому что мысль при нём мыться ниже пояса парализовала и холодила. А помыться надо, раз они пойдут в постель.

Выдавив ещё геля, Том отвернулся от Оскара, собираясь с мыслями и силами, опустил голову и негромко попросил:

- Не смотри.

- Я на тебя и так не смотрю, - отозвался Шулейман, занятый намыливанием тела.

- И не смотри. Я не хочу, чтобы ты видел.

- Что видел?

Том добился прямо противоположного результата – Оскар обернулся и непонимающе смотрел на него.

- Как я моюсь, - ответил Том, борясь с желанием немедленно закончить принятие душа. – Внизу.

Шулейман усмехнулся, поведя подбородком, и сказал:

- Не вынуждай меня самостоятельно тебя подмывать.

- Нет! – Том воскликнул, шарахнувшись, вскинул руки. – Не говори этого, я не могу это слышать, - закрыл уши, затем закрыл ладонями лицо, едва не трясясь от внезапного шквала эмоций.

Шулейман окинул его взглядом и, цокнув языком, произнёс:

- Сколько раз я говорил, что тебе надо лечить нервы? Это по-прежнему актуально.

- Мои нервы здесь ни при чём, - Том немного опустил руки, открыл глаза. – Просто есть некоторые вещи…

- Мойся уже, - перебил его Оскар, - пока я не передумал и взялся лечить тебя от стеснения.

Тому было, что ответить, но он предпочёл промолчать и сделать, как Оскар сказал, пока представляется такая возможность. Оказалось, не так уж страшно помыть интимные части тела не наедине с собой, когда есть более страшная угроза.

Вернулись в спальню свежие, приятно распаренные, пахнущие мятной пастой, такие же голые, как уходили в ванную. Завалились на изрядно помятую кровать, и Шулейман притянул Тома к себе, нежно поцеловал, сходу не давая ему времени задуматься, что потом и невозможно сделать. Гладил тонкое тело сначала кончиками пальцев, отчего у Тома мурашки бежали, бежали, бежали, разбегались до тех же самых кончиков пальцев, и хотелось улыбаться, но для этого пришлось бы отвлечься от поцелуя, потому улыбался внутри, душой и сердцем. Оскар кончиком языка провёл от челюсти Тома к скуле, кончиком носа обвёл ушную раковину и уткнулся в волосы на виске, глубоко вдохнул, предугадывая его положительную реакцию. Том затрепетал и оцепенел одновременно. Неужели Оскару тоже нравится, как он пахнет? Неужели не он один плывёт от его запаха, ощущает нечто животное, что и привязывает, и возбуждает. От этой мысли немного кружилась голова.

Том прикрыл глаза и запрокинул голову, сливаясь с движением Оскара, открывая горло его губам и языку, изучающим тонкую кожу, линию бьющейся крови, прикосновения к которой кричали в мозг сигналом об опасности для жизни, но это и возбуждало столь же сильно, как страшило на уровне древних инстинктов. Шулеймана всегда заводило, как доверчиво Том открывал горло. Поцелуи в шею обыденны, банальны, но Том принимал их по-особенному, с немым посылом: «Ты можешь вгрызться мне в горло, но я всё равно позволю тебе». То, что Том безоговорочно доверял и доверялся ему, будоражило Оскара.

Прикосновение стали сильнее, всей ладонью, обеими, но не задерживались нигде, поглаживаниями распаляли кожу, нервы. Тома потянуло ахнуть, когда Оскар прикусил кожу на его шее, на том самом опасном, возбуждающем месте, но почему-то считал, чувствовал, что сейчас правильнее молчать, и сохранил тишину, нарушаемую лишь звуками обоюдно учащающегося и тяжелеющего дыхания и поцелуев. Правильнее, потому что момент особенный. Какой-то необъяснимо особенный момент, каких у них было уже не счесть сколько, но от того каждый не теряет ценности. Важности на грани ощущения сакральности.

- Повернись, - сказал Оскар хриплым голосом, посмотрел тёмными, почти потерявшими зелень за глубиной зрачков глазами.

Да, его тоже возбуждал запах Тома, взаимодействие с ним и он целиком. Тому вовсе не обязательно что-то делать, Шулейману хватало собственных прикосновений к нему, поцелуев, чтобы внизу разгорелся адский пожар. Чаще всего пожар зачинался ещё на этапе взгляда и мысли.

Том перевернулся на другой бок, спиной к Оскару. Шулейман обнял его, прижался всем телом, изгиб к изгибу, нарочито медленно, доводя до непроизвольных вздрагиваний мышц, провёл ладонью внизу по его животу и обхватил ладонью член. Думал воспользоваться смазкой, которой они вчера едва не флакон израсходовали, но взгляда хватило, чтобы вспомнить и убедиться, что организм Тома собственную смазку в более чем достаточно количестве. Оставалось только размазать тёплую скользкую влагу с конца по всей длине.

Оскар сразу начал двигать кистью, одновременно чувственно целуя Тома в изгиб шеи, между шеей и плечом. Том томно, страстно вздохнул, выгибаясь от действий Оскара, в его руках, не отпускающих жарких объятьях. Шулейман поцеловал его, когда Том повернул к нему голову, как слепой котёнок, с закрытыми глазами и разомкнутыми губами, ищущими его губы. Целовал глубоко, мокро, неспешно под стать движением руки, в которых не торопился.

Впервые Том не просил дополнительной стимуляции. Впервые не думал об анальной стимуляции, не хотел её. Та часть тела, которую привык эксплуатировать для удовольствия, временно вышла из строя, потому и мыслей и желаний соответствующих нет. Но и того, что Оскар ему давал, неожиданно оказывалось достаточно для сворачивания разума в мутный водоворот, вполне достаточно, если не думать о другом. Но Том чувствовал, последней устойчивой точкой плывущего сознания чувствовал, как член Оскара упирается ему в ягодицы. Мышцы сокращались, отчего тело вздрагивало.

Том разорвал поцелуй, когда глотать звучные вздохи, постанывания стало невозможно, и Шулейман переключился на поцелуи в щёку, в висок, не оставляя его без ласки, обхватил рукой поперёк шеи. Оскар видел его повёрнутое вполоборота лицо, опущенные веки, раскрытые, подрагивающие, будто бы Том хотел что-то сказать, но никак не мог, губы, сведённые брови, что всё вместе складывалось в обманчиво страдальческую гримасу, но любой, кто знает, как выглядит настоящее удовольствие, поймёт, что это оно. Чистое, откровенное удовольствие. Лицо Тома в такие моменты, когда он забывал все свои комплексы, страхи, ограничения, притягивало взгляд Оскара, гипнотизировало, рождало чувство вскипания крови в самых мелких сосудах. Изломанное гримасой наслаждения лицо некрасиво с общепринятой точки зрения, но является самым прекрасным, самым честным. Шулейман не удержался и вскользь поцеловал Тома в раскрытый рот, прихватил нижнюю губу, оттянул, почти укусил. Давления зубов не хватило для того, чтобы захват стал укусом.

Том цеплялся пальцами за его бедро, сам вжимался в Оскара, уже мало что соображая за оглушительным рокотом сердца. И излился в его ладонь. Предугадывая оргазм Тома, Шулейман сместил руку на головку, взял в кулак, чтобы сперма не выстрелила на простыню, и подключил вторую руку, двигал по стволу сложенными кольцом тремя пальцами, дабы не обделять стимуляцией в самый яркий момент. Куда чаще Том кончал в воздух, потому от плотного сжатия на головке испытал особенные, новые ощущения. Оскар целовал, целовал его в шею, пока Том переживал пик и следом успокаивался, содрогаясь реже и слабее, расслаблялся разнеженный удовлетворением.

- Теперь надо придумать, как мне получить свою порцию удовольствия, - Шулейман усмехнулся и похлопал Тома по бедру, чтобы не засыпал, хотя он и не собирался. – Человечество задолго до нас изобрело множество способов имитации проникновения для тех, кому оно по каким-то причинам недоступно, или тех, кому захотелось разнообразия, остаётся только выбрать. Вариант подмышку отпадает, руки у тебя тонкие, площадь обхвата будет недостаточной, - говорил Оскар, взяв и отпустив руку Тома. – Под колено туда же, мне не нравится вариант, и попробуй ещё так извернись. Остаётся мой любимый межбедренный способ.

- Или можно сделать проще.

Том повернулся, загадочно улыбнувшись, и плавным движением сполз вниз, лицом к паху Оскара, открыл рот и взял его член, начиная обсасывать и обхаживать языком, для начала примерно до половины. Шулейман его инициативу молчаливо одобрил, только лёг так, чтобы им обоим было удобнее, и заложил одну руку под голову. Оскара всегда вставляло, когда Том неожиданно проявлял инициативу, а инициатива от Тома всегда неожиданна, поскольку редка и бессистемна. Особенный смак – когда Том проявлял вкус до его члена. Как сейчас.

Выпустив член изо рта, Том слизал с пошло блестящих губ слюну с каплей смазки, поднял взгляд к Оскару:

- Делай, как ты хочешь.

Дал разрешение на всё, предложив себя в качестве бесправной плоти, куда Оскар будет вколачивать член.

- Я хочу, чтобы ты всё делал, - ответил Шулейман, коснувшись его подбородка, подушечкой большого пальца надавил на нижнюю губу.

Сам, значит, сам, как Оскар хочет, так и будет. Том не задавал лишних вопросов и взялся за дело, заглотил его член, насколько позволяла глубина рта, и подался вперёд, пропустил член в горло одновременно с глотательным движением, что обеспечило восхитительное подвижное сжатие. До упора носом в лобок. Двинул головой назад, немного освобождая себя, и снова наделся, и без остановок. От добровольно инициированного повторяющегося движения в горле тошнило, но тошнота приходила не спазмами, а просто существовала под ложечкой, потому не мешала, Том успешно её подавлял и отбрасывал вон из фокуса того, что сейчас заслуживает его внимание.

Оскар и подзабыл, как Том умеет сосать, не каждая профессионалка умеет так глубоко и без передышек работать глоткой. И принимает в рот сперму и глотает он так, словно по-другому и быть не может. А какой кайф, когда Том всё делает сам, всё сам. В качестве разнообразия Шулейман всегда любил полениться, чтобы его ублажали, но с Томом чаще получалось наоборот, оттого его инициатива и активность втройне ценнее.

Том проглотил до последней капли, поднял глаза, улыбнулся, облизнулся довольным котом и выдал не совсем стандартную для данной ситуации фразу:

- Оскар, я есть хочу.

- В тебе мой член аппетит пробудил? – Шулейман посмеялся над ним, но поддержал. – Ладно, я тоже голодный. Завтрак в постель? – взглянул на Тома.

- Было бы хорошо, сомневаюсь, что сейчас смогу комфортно сидеть на стуле.

Шулейман заказал завтрак, учтя пожелания Тома, которые сначала из него вытянул. Опёршись спиной на подушку, приставленную к спинке кровати, Том приступил к завтраку. Расправившись с третью порции, он наколол на вилку кусочек котлеты из рубленой рыбы с травами и поднёс к лицу Оскара.

- Чего ты от меня хочешь? – осведомился Шулейман.

- Попробуй, - Том улыбнулся.

- Не хочу, у меня свой завтрак есть.

- Попробуй, - настоял Том. – Ты же мне доверяешь?

Оскар усмехнулся, посмеялся коротко, бархатно и сказал:

- Проверка на доверие с использованием еды происходит немного иначе: человеку, которого проверяют, нужно закрыть глаза и положить ему в рот один из двух вариантов – или вкусную еду, или гадость вроде червя. Смысл в том, что проверяемый понимает, что может получить червя, но всё равно открывает рот, потому что доверяет проверяющему и верит, что он не даст ему неприятный продукт.

- Всё равно, - Том качнул головой, упёрто не опуская вилку. – Это тоже проверка доверия, проверка, можешь ли ты показать слабость, выступить в слабой роли, ведь кого кормят – детей и больных, а они беспомощные.

Том не сводил с него выжидающего, нацеленного на успех взгляда, и Оскар открыл рот и принял предложенный кусочек.

Зверь приручается, когда начинает брать пищу с рук, не так ли? Том не имел в голове такой мысли, но бессознательно проверял именно это – насколько Оскар его

После завтрака Оскар пил кофе, курил, а Том просто полулежал рядом, разглядывал его, думая о всяком.

- Оскар, я понял, что до Нового года мы не съедемся, но когда это случится? – спросил Том.

- Прикормил-приручил, а теперь пытаешь? – усмехнулся Шулейман, глянул на него.

- Нет, - Том качнул головой, восприняв его слова серьёзнее, чем следовало. - Оскар, я не давлю, не требую скорее, хотя мне бы этого очень хотелось, но я не хочу быть в подвешенном состоянии. Пока мне нормально, я счастлив тому, что есть, но и через полгода ничего не изменится, меня это начнёт тяготить, я начну думать, что не настолько нужен тебе, чтобы ты хотел со мной жить; что ты не хочешь возвращаться к тому, что было, из-за того, что я натворил.

- Опять хочешь определённости? – Шулейман выгнул бровь.

- Хотелось бы.

- Хрен тебе, дорогой, а не точный срок, как минимум потому, что я сам его не знаю, - слово «дорогой» всегда звучало из уст Оскара как издёвка, поскольку он только так его и произносил, насмешливо, саркастично. – Но как только, ты узнаешь вторым.

- А кто первым? – Том неприятно насторожился.

- Я сам.

- А… - протянул Том. – Я подумал, ты о Грегори.

- Точно, Грегори, - Шулейман щёлкнул пальцами. – Ты узнаешь третьим. После того, как прошло ваше знакомство, с моей стороны было бы бесчеловечно не предупредить его, что угроза станет круглосуточной, - усмехнулся и потрепал Тома по волосам.

Том недовольно надулся, сплёл руки на груди и повернулся, утопив половину лица в подушке, буркнул оттуда:

- Не буду я его трогать.

Выдержал паузу и добавил:

- Но лучше бы ты его уволил.

- И снова – хрен тебе, Грегори останется, он мне нравится.

- Очень уж он тебе нравится, это подозрительно, - сейчас, конкретно сейчас, Том не видел ничего подозрительного, не чувствовал угрозы от оставшегося в Ницце юнца, но развивал тему из вредности.

- Ничего подозрительного, - спокойно возразил Шулейман. – Грегори хороший работник и приятный человек, а мне тяжело подобрать прислугу. И он всё равно не задержится у меня надолго, для него же это временная работа, так что расставаться раньше времени я не собираюсь, если только он не сделает что-то, что заставит меня передумать.

Если Грегори не разочарует, значит… Надо запомнить, отметил про себя Том. Лишним не будет.

- Оскар, и всё-таки, когда мы съедемся? – спустя некоторое время произнёс Том.

- Тебя устроит, если я скажу, что через год?

- Нет.

- Тогда жди и не дави на меня. Съедемся, не переживай, даже скоро.

Глава 8

Если бы осталось что-то, кроме пыли;

Если бы считалось что-то, кроме любви.

Все, что хочешь, у меня ты забери и смотри,

Как светится изнутри мой маленький принц.

Mary Gu, Маленький принц©

Поехать к семье и провести Рождество с ними, а может, и до Нового года и на него остаться – отличная, правильная идея. Тому, как и другим приговорённым к исправительным работам, и рождественский отпуск полагался, государство же не зверь, даже оступившиеся люди имеют право на праздник и время с родными. Но Том, ещё раз обдумав вариант поездки в Аликанте, отмёл его окончательно. Звать родных или одного папу к себе тоже не хотел. Том хотел отметить Рождество с Оскаром, а раз этого не будет, то и праздника ему не надо. Не будет у него праздника, как и многие предыдущие года, будет обычный день. Это вовсе не так грустно, как может показаться, ведь в любой ситуации важны не сами по себе обстоятельства, они всегда нейтральны, а то, как человек их воспринимает. Том не воспринимал отказ от Рождества как повод для горя, поскольку таков его выбор. Будет новое Рождество, когда Оскар останется с ним, тогда и будет у него и праздник, и семейная атмосфера, всё, как мечтает. Может быть, и к семье его съездят, они же Оскара любят, Оскар нашёл с ними общий язык, особенно с Кристианом. А пока не нужно праздника, не нужно ехать и пытаться провести его как положено, если в голове есть единственный идеал, как хотел отпраздновать. Не грустно остаться без Рождества, если не думать о том, что у всех остальных есть праздник, печаль ведь рождается из мыслей, из раскручивания точки от укола на психологическом благополучии до разлома. Просто он не празднует в этом году, подождать ещё год совсем не сложно, тем слаще будет момент, когда план из мечтаний станет явью, волшебной, пропитанной тем самым духом Рождества явью.

От мысли украсить квартиру хотя бы одной гирляндой Том после недолгий раздумий тоже отказался. Вольно и невольно он вспоминал Рождество с Феликсом, каждый год с самого малого детства. Первым в памяти осталось, кажется, третье Рождество, Том стоял у пушистой натуральной ёлки, которая ему казалась огромнейшим исполином, и очень хотел достать высоко висящее печенье в форме ангелочка, имбирное, с белой глазурной окаёмкой по контуру, ароматное и притягательное для ребёнка жуть. В памяти не осталось, съел или не съел вожделенное печенье, но воспоминания тёплые, несмотря на то, что знал о Феликсе. Все те воспоминания пропитаны праздником и сказкой, еловым духом, яркостью украшений, ароматами праздничного ужина и, конечно, вкусом сладостей, которых в праздничные дни дозволялось съесть больше. Помнил Том и другое печенье – белое с анисом, даже название помнил – шпрингерле; посыпанные сахарной пудрой звёзды; ёлочки, обсыпанные белыми и золотыми сахарными шариками – самые вкусные после шоколадных; а также так называемый «русский хлеб» - печенье в форме латинского алфавита. На четвёртое Рождество Тома при помощи шпрингерле Феликс пробовал научить его читать, пробудить интерес к буквам, из которых, о чудо, можно сложить слова. Не получилось, интерес Тома заключался в том, чтобы затащить печенье в рот. Праздничное печенье Феликс в основном пёк сам.

Погружённый в воспоминания, Том цеплялся взглядом за праздничную атрибутику в витринах магазинов и в конце концов остановился, разглядывая подсвеченные фигурки. Германия и Франция близки, но традиции празднования Рождества у немцев и французов разнятся. Французы украшают дома в основном еловыми ветками и венками, омелой и фигурками Санта-Клауса, а немцы любят ангелочков и оленей в придачу к тем же еловым ветвям и ёлке. В магазинах Ниццы можно было найти то, что традиционно для Рождества в Германии, и Том не удержался, купил небольшую фигурку белого оленя из папье-маше и раскрашенного деревянного ангелочка на верёвочке.

Дома Том сел на пол посреди гостиной, поставил перед собой купленные украшения, сидел, смотрел на них и улыбался, утонув где-то далеко в детстве. Потом лёг на бок и водил пальцем по фигурке ангела, оставаясь где-то не здесь. Хорошо было, светло на душе, тепло, пускай пол холодный; пускай со стороны печально, хоть лезь в петлю.

Ангелок пал в зубах малыша этим же вечером. Увидев, что он делает, Том кинулся к любимцу, рухнул перед ним на колени:

- Малыш, что же ты делаешь?! Это же дерево! А ты не бобёр!

Том разжал щенку челюсти, заглянул в пасть, где исчезли обломки игрушки.

- Малыш, я не злюсь, это всего лишь безделушка, я могу таких сотню купить. Я за тебя волнуюсь, тебе же может стать плохо, а работающую в праздники ветеринарную клинику будет сложно найти. Что же ты… - Том обхватил собачью голову и упёрся лбом в его лоб.

Щенок проскулил, прижав уши, мол, понимаю свою вину, но не удержался. Том вздохнул, повторил:

- Я не злюсь и не буду тебя ругать. Но я боюсь, что щепки и кусочки дерева тебе навредят. Рождественских игрушек может быть сколько угодно, а ты у меня один, - он улыбнулся и, отстранившись, потрепал щенка по голове.

Обошлось без срочной ветеринарной помощи и даже без колик, щенок всё мог переварить. Том лишился игрушки, которая пробудила в нём особенные чувства, неуловимое чувство праздника, но и потеря не заставила его впасть в уныние, вспомнить, что он один, несчастный, всеми брошенный и возвести тоску одиночества и отсутствия праздника в поглощающий тёмно-серый абсолют. А оленя пришлось убрать на шкаф в спальне, едва не единственное место, куда малыш не забирался.

Том не праздновал ни внешне, ни внутренне, даже сладостей рождественских не купил. Ему всегда нужен кто-то, чтобы что-то было. Кто-то конкретный, кто придёт и даст праздник, даст эмоции и запал, а наедине с собой нет смысла праздновать. Многое не имеет смысла для себя одного, Том иначе не умел, хотя весной и делал некоторые успехи в направлении «для себя». Ему нужен кто-то рядом.

Зато Том придумал и осуществил подарок для Оскара. На самом деле, давно хотел это сделать, но планировал реализовать, когда они будут жить вместе. Но, как и в случае с визитом к Марселю, решил не ждать. Рождество прекрасный повод. И неважно, что уже двадцать шестое декабря и Рождество прошло.

Вернувшись домой, Том набрал Оскара:

- Привет, ты можешь приехать? Хоть на пять минут? У меня для тебя подарок.

Шулейман подумал секунд десять и дал короткий положительный ответ:

- Жди.

Гнать самолёт через всю страну ради пятиминутной встречи? Конечно да. Для того Оскар и имел самолёт, чтобы его эксплуатировать.

Шулейман позвонил в дверь квартиры Тома через два с половиной часа, что вместе с наземной дорогой в аэропорт и из него и подготовкой к вылету. Том ждал его, как и было велено, очень честно ждал и быстро отпёр замки. Ничего не сказав, Том улыбнулся широко, чуточку робко и протянул руку, где на внутренней стороне запястья под защитной плёнкой свежие буквы чёрными чернилами: «OS». Это его подарок, подпись на теле, кому он принадлежит сердцем и всем прилагающимся.

Оскар также молча взял его руку, долгие секунды разглядывал с неясным выражением лица, в котором не читалась никакая реакция. Не вензелем инициалы оформлены, не вычурным витиеватым шрифтом или утончённым курсивом, просто две чёрные буквы на бледной, сейчас немного покрасневшей вокруг татуировки коже.

- Почему без точки? – наконец сказал Оскар, подняв взгляд к лицу Тома. – Обычно инициалы разделяют.

- Я думал об этом, но решил, что лучше без точки, потому что так получается игра букв. OS – это и твои инициалы, и первые буквы имени, - с улыбкой объяснил Том.

Оскар всё ещё держал его руку, снова посмотрел на тату:

- Почему на запястье? Именные татуировки принято делать на груди или интимных частях тела, - усмехнулся он.

Нет, не предъявлял, не придирался, не издевался в кой-то веке, просто его вправду интересовали мотивы выборов Тома, что привели именно к этому результату.

Том пожал плечами:

- Когда я задумался о татуировке, то сразу подумал, что хочу сделать её на запястье, другие места я и не рассматривал. Я хочу постоянно её видеть.

- Чтобы не забывать? – усмехнулся Оскар и вновь посмотрел ему в глаза.

- И чтобы другие видели и знали. Думаю, во Франции не найдётся человека, у которого не проскользнёт мысль, что же означают эти буквы, и он подумает трижды, прежде чем ко мне подходить, а тем более связываться со мной, - Том широко улыбнулся своей шутке-не-шутке.

- Правильно, не можешь себя контролировать, пусть другие отводят от тебя соблазны, - Шулейман снова усмехнулся, провёл большим пальцем около татуировки.

И опять посмотрел на неё и спросил без насмешки:

- Больно было бить?

- Не так сильно, как я ожидал. Я читал, что на запястье очень больно.

- Я тоже думал, что тебе должно было быть очень больно, - кивнул Оскар и ещё раз провёл подушечкой пальца по плёнке. - На запястьях кожа тонкая, и чем худее человек, тем зачастую больнее проходит процесс, больно, когда игла бьёт по костям.

Паузы воцарялись через каждые пару фраз, и Том не торопил Оскара их заполнить, не гнал себя сказать хоть что-то и терпеливо не забирал у него свою руку, которую Оскар держал всё это время, уже и не ощущал руку как часть себя, что правильно, ведь она для него, для Оскара.

На фоне плотно забитых «рукавов» и других рисунков на теле Оскара, что скрывались под одеждой, его татуировка выглядела минимально, жалко, но Том и не гнался за тем, чтобы перещеголять. У его поступка совершенно иное предназначение – быть символом. Добровольно принятое клеймо принадлежности, даже более серьёзное, чем обручальное кольцо, поскольку его можно снять, а татуировку попробуй вывести. Главное – добровольное, желаемое, принятое вовсе без участия Оскара и любого другого лица, что говорило об исключительной чистоте выбора.

Тянуло смотреть снова и снова, разглядывать простейший рисунок, в котором ничего эстетичного, ничего художественного, и Шулейман не отказывал себе в исполнении желания, не распылял внимание на слова. Не испытывал фееричного восторга, или умиления, или рискованной веры, что этот шаг со стороны Тома значит больше, чем то, чем он является – просто татуировкой, чернилами под кожей, сложенными в задуманные символы. Оскар сам не знал, что он чувствовал в связи с этим так называемым подарком, но определённо ощущал нечто особенное. Из ряда тех невыразимых, бесформенных чувств, которые не единожды переживал с Том и лишь с ним одним. Это что-то, что нельзя объяснить. Что-то, что ничего не значит в плане великих приложенных смыслов, но одновременно значит многое. Для него. Потому что лишённые изысков буквы собственных инициалов-имени затрагивали что-то внутри. Не знак, не метка, которая сможет на самом деле кого-то от чего-то остановить, но приятно видеть. По мнению Шулеймана, Том и татуировки существовали в разных плоскостях, которые не противоречат друг другу, но и не пересекутся никогда. Ошибся. Первая татуировка, тоже своего рода лишение невинности. То, что Том набил её во всех смыслах во имя его, льстило, и Оскар не думал, что Том когда-либо обзаведётся второй и последующими. Поскольку для Тома рисунок на теле не украшение себя, а символ.

- Мне нравится, - вынес вердикт Шулейман, говоря тем свободным от всякой насмешки тоном, что редко можно от него услышать. – Правда.

Обвёл подушечкой большого пальца вокруг тату, не касаясь самого рисунка. Понимал, что прикосновения к воспалённой коже будут болезненны, да и по другим причинам не нужно трогать свежую татуировку. Розовые оттенки перенесённого воздействия смотрелись трогательно на белой кожей, на тонком, изящном запястье. Боль тоже бывает эстетична. В синяках можно увидеть космос, а в красноте воспалённой кожи любовь, нежность, преданность.

Том внутренне выдохнул, услышав одобрение, улыбнулся уже совсем расслабленно, совершенно открыто. Не для Оскара делал татуировку, не для него в первую очередь, прежде всего для себя, поскольку хотел носить на себе эту преисполненную смысла метку, которую не снять и не стереть. Раз уж кольцо на палец и штамп в паспорте ему пока не полагаются, он иначе обозначит принадлежность. Том очень хотел её, нуждался в том, чтобы принадлежать Оскару не только на словах и телом, но и ещё как-то больше. Три года назад боялся навсегда, уз и исключающей всё остальное принадлежности, а ныне жаждал. Повзрослел, или просто научился на ошибке. Или хотел того, чего у него нет, но такой вариант Том не рассматривал.

- А у меня для тебя ничего нет, - произнёс Шулейман с приглушённой усмешкой, слегка пожав плечами, и наконец-то опустил руку Тома.

Том тоже пожал плечами:

- Ты приехал.

Ответил так простодушно, так обезоруживающе искренне и непритязательно, что сложно было не расчувствоваться. Оскар и не стал противиться умилению, улыбнулся ему.

- И у тебя ведь уже была моя татуировка, - добавил Том. – Теперь моя очередь.

Нет никакой очереди и долженствования сделать ответный шаг. Том не вспоминал о том, что его образ был у Оскара на груди, когда решался пометить им кожу. Но факт есть факт, было, потому его можно озвучить в числе прочего. В шутку точно можно.

Том перемялся с ноги на ногу и неуверенно спросил:

- Пока? Тебе пора уезжать?

- Я задержусь. Пойдём.

Шулейман скинул обувь и, взяв Тома за руку, увлёк за собой. Ногой подвинул в сторону щенка, встретившегося у порога спальни:

- Ты с нами не идёшь.

Том не возмутился насчёт «грубого» обращения с его любимцем, и, когда Оскар притворил за ними дверь спальни и отпустил его руку, улыбнулся робея:

- Мне раздеться?

Сердце мгновенно пустилось вскачь. Это абсолютный условный рефлекс – когда они остаются вдвоём за закрытой дверью, отрезавшей от всего остального теперь неважного мира, стоят напротив, столкнувшись взглядами, тело сдаётся безотносительно ещё до первого прикосновения, до его дыхания на своих губах, уводя за собой в мягкий, на всё согласный морок и разум, у которого нет ни единой причины сопротивляться. Пульсация под кожей, в груди, крупных сосудах рук, кончиках пальцев; остановившийся миг до первого соприкосновения кожей. Не гаснущая, немного глупая из-за всеобъемлющего и всепроникающего ничего не требующего счастья улыбка на губах.

- Для начала ляг, - ответил Шулейман.

Сам он тоже лёг, подгрёб Тома себе под бок, обняв одной рукой, и взял его правую руку в ладонь, повернув вверх внутренней стороной, снова глядя на чёрные буквы под бликующей на искусственном свете плёнкой. Сколько можно смотреть? Судя по наметившейся тенденции, как минимум до утра. Смотреть и ловить необъяснимый для себя тонкий, изысканный, незнакомый прежде кайф от созерцания, прикосновений к плёнке вокруг рисунка и услаждающего эго знания, что это – его имя, для него Том вынес боль и нарушил первозданный облик тела первой татуировкой. Набивал ли кто-то прежде его имя? Да, но над той девицей, которая наколола над бритым лобком его имя и фамилию целиком да вычурным шрифтом, Шулейман посмеялся. А над тем же ходом со стороны Тома не хотелось смеяться, совсем, совсем нет. Хотелось чего-то другого, чего – сложно понять. Один из тех моментов, в которых ни черта непонятно в себе, чувствах, которые не разложить на логически обоснованные человеческие наименования, но понятно одно – ему нравится. Ему в удовольствие, и оно всё перекрывает.

- Это я до тебя и пытался донести, говоря, что ты даёшь мне то, что никто другой не может дать, - заговорил Шулейман. – Мои друзья и папа могут подарить мне что угодно дорогое, что мне действительно нужно, но никто не подарил бы мне того, что ты. Кто-то из друзей тоже мог бы сделать татуировку с моим именем, но это был бы совершенно другой подарок, потому что я бы не испытал таких эмоций.

Том тепло, растроганно и наконец-то понимающе улыбался от его слов и тоже смотрел на татуировку на своём запястье, с двух сторон подчёркнутую пальцами Оскара. Если бы от боли терял сознание под иглой, оно бы всё равно того стоило, стоило одобрения Оскара, его положительных эмоций и мысли, что он теперь всегда на коже.

Рождество прошло, но это двадцать шестое декабря уже претендует на звание лучшего Рождества в жизни всего лишь получасом вместе, рукой в руке, теплом соприкосновения тел.

- Где ты нашёл работающий в праздники тату-салон? – поинтересовался Оскар.

- Мастер буддистка, - ответил Том, устроив голову у него на плече.

Шулейман вопросительно, скептически выгнул бровь:

- Ты уверен, что это было безопасно? Как бы тебе не пришлось лечиться ещё от чего-то, передающегося через кровь.

- Уверен, у неё чисто, есть всевозможные сертификаты, и у салона хорошие отзывы, - спокойно парировал Том.

- И всё же проверься.

Том поднял голову, непонимающе поднял брови, прося объяснений.

- Оскар, откуда такое недоверие?

- Оттуда, что ты сказал, что мастер буддистка.

- И что? Ты что-то имеешь против буддистов?

- Ничего не имею, но, когда речь заходит о нанесении татуировки, у меня нет доверия к представителям религии, которая отказывается от всего мирского, к чему как раз относится и гигиена.

- Разве не все религии призывают к отказу от мирских благ?

- Все, но буддизм в этом плане шагнул дальше прочих.

Том покачал головой:

- Иногда у меня складывается такое впечатление, что ты расист.

- Хотя ни одно, ни другое не имеет отношения к религии, я, скорее, нацист. Да, нацист-еврей это очень иронично, - усмехнулся Шулейман.

Том не понял, почему это сочетание иронично, но не стал спрашивать. Нежиться в тепле под боком куда приятнее, чем тратить драгоценные минуты на дискуссии.

- Если ты останешься на несколько часов, я мог бы приготовить праздничный ужин, - предложил Том через неопределённое количество идеалистических минут. – Только у меня нет гуся, и капусты, и картофеля, и вообще ничего для рождественского ужина нет.

Вконец стушевавшись, смутившись к последним словам, Том спрятал лицо у Оскара на плече, поджав руки к груди. Шулейман перебрал волосы на его дурной, замороченной, но такой милой голове, и спросил:

- А мука, яйца, сахар и много растительного масла у тебя есть?

Том удивлённо посмотрел на него и кивнул.

- Пойдём, - Шулейман отпустил его и встал с кровати. – Буду учить тебя готовить суфганийот. Раз я уехал от Хануки, будем устраивать Хануку здесь.

Такому повороту Том удивился ещё сильнее, но незамедлительно последовал примеру Оскара и зайчиком поскакал за ним на кухню, радостный, что у них не только будет праздничный ужин, но и они вместе займутся его приготовлением, Оскар посветит его во что-то своё.

- А ты умеешь готовить это блюдо? – улыбчиво полюбопытствовал Том.

- Нет, но я подскажу тебе, какой из представленных в сети рецептов правильный, - великодушно ответил Шулейман.

Понятно всё, он, Том, будет готовить, а Оскар как всегда сидеть за столом, смотреть, курить и руководить. Но Том вовсе не обиделся, лишь приличия ради в шутку пихнул Оскара локтем:

- Ты обещал помочь.

- А снабжение информацией чем тебе не помощь? Между прочим, информация дороже денег, - со знанием дела отозвался Шулейман.

Информационный вклад Оскара в процесс приготовления оказался не только полезным, но и интересным, включал в себя помимо указания на правильный рецепт рассказ о том, что же такое суфганийот – те же пончики – историю угощения, традиции его приготовления и поедания, а также экскурс по всем праздничным блюдам. От него Том узнал, что основу трапез на Хануку составляют жаренные в большом количестве масла блюда, дополняют их блюда из молочных продуктов и, конечно же, овощи, а сочетать мясо с молоком согласно иудаизму нельзя, потому праздничные столы в большинстве своём являются вегетарианскими. Слушать Оскара было вправду интересно, Том делал это со светлой благодарностью в груди за то, что Оскар через годы продолжает и продолжает учить его чему-то новому. Отличный кулинарный тандем получился: один занимается продуктами, второй развлекает рассказами.

- Аккуратнее меси, чтобы под плёнку не попало, - посоветовал Шулейман, волнуясь за чистоту повреждённой кожи, которая фактически открытая рана. – Старайся использовать только пальцы и верхнюю половину ладони.

И наставление Том тоже принял с благодарностью, потому что в нём забота, запакованная в помыкание забота. Вопреки ожиданиям Тома Оскар не ограничил участие словами. Сняв часы, Шулейман вымыл руки, закатал рукава до локтя и, встав у Тома за спиной, тоже опустил кисти в миску, где он замешивал тесто. Можно было воспользоваться и машиной, но таковой Том не имел; когда нужно было замесить тесто, Том использовал для того ложку, не прибегая даже к помощи миксера, а сейчас решил, что руками будет традиционнее.

Вдвоём стало и проще, поскольку двойными усилиями всё спорится быстрее, и сложнее из-за провокационной близости, двусмысленного положения спиной к Оскару и попой к его бёдрам. Том закусил губы, стараясь концентрироваться на тактильных ощущениях кистей, на текстуре теста под пальцами, но те, будоражащие, мысли назойливо лезли обратно, густели в голове.

- Оскар, очень плохо, если человек за приготовлением религиозной пищи имеет греховные помыслы? – улыбнувшись тонко, Том взглянул на него через плечо.

- Не плохо, если второй участник процесса иудей.

Шулейман ухмыльнулся, переняв и приумножив игривый настрой Тома, положил ладонь ему на живот, пачкая тестом футболку. Горячо. От места прикосновения лучами, колкими иголочками распустилось желание, то дрожащее желание, которое не обязательно будет исполнено сразу же, но будет концентрироваться и оставаться в теле до тех пор, пока не получит реализацию и разрядку. Том вывернул шею и поцеловал Оскара в губы, коснувшись ладонью его щеки, тоже запачкав. У самого руки едва не до рукавов футболки припорошены мукой и даже на лице пара белых мазков.

Пришлось оторваться друг от друга, потому что суфганийот сами себя не приготовят. Отпустив Тома, Шулейман набрал на палец теста и щёлкнул его по носу. Пятном больше, пятном меньше – всё равно уже грязный, а в муке и тесте Том очень милый.

- Оскар, разве ты иудей? – спросил Том после, выкладывая будущие еврейские пончики в самую широкую и глубокую сковороду, какую смог найти на кухне.

- Я посвящён в иудаизм, религию не менял, стало быть, если не брать в расчёт то, что я агностик, да, я иудей.

- А такое правило существует, об участниках приготовления? – Том вновь улыбнулся, оглянувшись через плечо. – Оговорюсь, что мне не очень верится в его существование.

- И правильно, - кивнул Оскар, - я его выдумал. Но, по-моему, отличное получилось правило.

Перекладывая готовые суфганийот на блюдо, Том с удивлением обнаружил о себе, что никогда не ел пончики. Не считая немецких берлинеров, которые Феликс куда чаще выпекал в духовке, предпочитая традициям здоровье ребёнка. Настоящие, пожаренные в масле, Том ел два-три раза в жизни и уже и вкус их вспомнить не мог.

Суфганийот удались на славу, пускай и были «пустыми», поскольку у Тома не нашлось ничего, чем их традиционно начиняют, кроме разве что плитки молочного шоколада, но его решили не использовать. Без ничего самый традиционный вариант, первый, архаичный. Ели руками, с одного блюда, хотя Том честно поставил на стол также каждому по отдельной тарелке и столовые приборы.

От пончиков у Тома остались исключительно положительные впечатления. И даже шоколадом сверху мазать не обязательно. Простенько, но жирно и сладко, что ещё нужно для счастья? Шулейман творение их рук, но в основном рук Тома тоже оценил, хорошо получилось, не хуже, чем у тех, кто не сегодня узнали рецепт и не впервые готовили суфганийот.

- Оскар, возьмёшь меня в следующем году с собой на праздник? – спросил Том в конце позднего ужина.

- Возьму, - благодушно согласился Шулейман.

Причин отказываться у него не было, к следующей Хануке их отношения уже точно перейдут в ту стадию, когда семейные праздники справляются вместе.

- Здорово, - Том улыбнулся и пустился в рассуждения-планы-мечты. - Можно я приму участие в приготовлении праздничного ужина? Знаю, что у твоего папы повара, но мне бы очень хотелось приложить руку к приготовлению угощений. Но можно я добавлю что-то своё? Немного Рождества? Приготовлю меттвурст, в последнее время я часто о них думаю, они очень вкусные.

- Это что? – Оскар непонятливо и недоверчиво сощурился.

- Колбаски из сырого свиного фарша.

- Да, сырая свинина – это то, что надо для иудейского праздника, - Шулейман цокнул языком.

- Правда?

- Нет, это был сарказм. Иудеям запрещено есть свинину, - объяснил Оскар. – Мой папа всю жизнь её не ест, я тоже почти не ем, но по другой причине, свинина мне не нравится.

Том погрустнел, задумался и снова спросил:

- А говядину можно? Но франкфуртские говяжьи колбаски не такие вкусные… - нахмурился, пытаясь придумать, как выйти из ситуации. – Жаль, что нельзя свинину. Большинство праздничных, да и будничных немецких блюд с ней готовятся.

- Забудь уже своё сомнительное немецкое прошлое, - Шулейман воззвал к нему с правильным, на его взгляд, наставлением.

- У меня нет другого, - Том покачал головой, пожав плечами с растерянно-обречённым сожалением. – Я понятия не имею, как празднуют во Франции или других странах. Я знаю лишь немецкие рождественские традиции, познакомиться с другими у меня не было возможности, потому что ты не празднуешь, а ни с кем другим я Рождество не справлял и сам тоже не праздновал. А традиции отличаются, я это уже понял, во Франции непопулярны фигурки оленей, а моё детство – это олени, ангелочки и печенье на ёлке. А у вас не так, то есть у нас, - поправился, нахмурившись, качнул головой, - здесь, в общем, во Франции.

Шулейман подпёр кулаком щёку, приподнял брови, внимательно взирая на Тома. Похоже, недооценил влияние на него немецкой культуры, что иронично, поскольку в Германию Том впервые попал во взрослом сознательном возрасте, не считая дня, когда появился на свет в немецком городе.

- Испано-финн, считающий себя французом, воспитанный в немецких культурных традициях, - произнёс Оскар, - это никогда не перестанет быть интересным и находит новые и новые моменты, где себя проявить.

Том вновь ощутил ту забытую тонкую грусть-тоску, что он всюду чужой. Самая родная, впитанная в детстве вроде как Германия, но и в ней будет чужим, да и не хочется в Германию. Франция же родная лишь языком и Оскаром. Даже знаменитая французская кухня прошла мимо Тома, не то чтобы не любил её, но готовил более простые, сытные, в хорошем смысле грубые блюда, отсылающие к кухне немецкой, а также любил испанские и итальянские мотивы в кулинарии.

- Я подскажу тебе, что приготовить, - сказал Шулейман. – Если хочешь приготовить на Хануку что-то рождественское, испеки «рождественское полено», папа и я оценим.

- А что это за блюдо? – Том мгновенно загорелся живым интересом, вниманием и любопытством.

- Вкусный десерт. Для подробностей пока рано, до того ещё целый год.

- Хорошо, пусть будет «полено». Спасибо. Спасибо за то, что не оставил меня наедине с грустными мыслями и помог хоть немного сориентироваться, - пояснил Том.

- Пожалуйста. Я не хочу, чтобы у тебя был повод для грусти, ты и без него прекрасно справляешься.

Убрав посуду со стола, Том посмотрел на часы Оскара и констатировал час:

- Двадцать минут первого.

- Я останусь до утра.

- Правда? – Том посмотрел на Оскара неверующе и одновременно истово счастливо.

Всего лишь одна ночь, большую часть которой они проведут во сне, как ни старайся с ним бороться, но такое счастье, что она может быть.

- Правда. Только надо предупредить папу, обрадовать, что задержусь.

- Думаешь, он обрадуется? – Том с сомнением нахмурился.

- Думаю, что он не обрадуется. Это снова был сарказм.

Встав из-за стола, Шулейман вышел в другую комнату, чтобы пообщаться с отцом. Том остался ждать его на кухне, полагая, что подслушивать нехорошо, даже случайно, хотя и очень подбивало пойти следом. Как Оскар и предполагал, папа не обрадовался тому, что он, не удосужившись ни с кем ничего обсудить, решил затянуть своё отсутствие и поставил перед фактом. Но ничего не поделать, никаких рычагов давления на сына, кроме манипуляций моральным долгом, у Пальтиэля не имелось, потому он обозначил своё недовольство его поступком, но спорить не стал, сказал лишь:

- Постарайся вернуться утром.

- Я вернусь не позже полудня, - заверил отца Оскар, намереваясь сдержать слово.

В свою очередь он надеялся, что за время его отсутствия папа не успеет наделать глупостей. Но что-то Шулейману подсказывало, что надежды его обречены, и если не за ночь/утро без него, то после папа точно сделает что-то из разряда того, что он уже совершал и чем Оскар был недоволен, но папа его не слушал.

Сорваться на пару часов и остаться на ночь вместо того, чтобы быть там, где должен быть, неправильно? Да. Но иначе не получалось. Иначе не хотелось, а желания свои Оскар привык слушать и потакать им. Мог быть вдали от Тома, мог не думать о нём и не желать к нему бежать. Мог, проверено и временем после развода, и двумя днями в отцовском доме. Но когда видел Тома, когда оказывался рядом, всё менялось. Когда

Потом вернулись в спальню. Том ожидал, что вечер завершится сексом, но долгий, эмоционально насыщенный к исходу день и плотный поздний жирно-мучной ужин сделали своё дело и сморили сном. Так и заснул в одежде, уютно свернувшись у Оскара под боком. А Шулейман ещё два часа лежал рядом, обнимая его, гладил по волосам и по руке, которая попадала под ладонь. После мягко растолкал Тома, помог раздеться и, сделав то же самое, погасил свет.

Проснулся Шулейман рано, в восемь, сразу написал пилоту, чтобы готовили вылет обратно в Париж, и выскользнул из кровати. От этого Том тоже проснулся, посмотрел на него, одевающегося, сонно, не соображая ещё, что всё, ночь прошла, Оскар уходит. Накинув на плечи одеяло, Том проводил Оскара до входной двери, предложил:

- Давай я тебе хотя бы кофе сварю.

- Кофе я в самолёте попью, - усмехнулся Шулейман. – Иди досыпать.

Сказал «пока» и, наспех чмокнув Тома, вышел за порог. Том стоял у открытой двери до тех пор, пока гул опускающейся кабины лифта не стих, и, вздохнув, пошёл обратно в спальню, где на кровати его уже ждал щенок, радостный, что место снова свободно и возможности полежать с любимым хозяином. Том лёг на подушку, где спал Оскар, пахнущую им, обнял малыша, запустив пальцы в шёрстку, и закрыл глаза.

***

- Привет, можешь говорить? – улыбчиво спросил Том, дозвонившись до Оскара видео-звонком.

- Могу, у меня ж тут вроде как свободное времяпрепровождение, - усмехнувшись, ответил Шулейман и поинтересовался: – Как ты?

Том пожал плечами:

- Не знаю. У меня тоже каникулы, но я не знаю, на что их тратить, пока только отсыпаюсь, более полезных занятий не придумал, - сказал чуть смущённо от того, что опять не может тратить выдавшееся свободное время с умом.

Слонялся по квартире, смотрел фильмы и один сериал, готовил, пару раз выходил на прогулку с малышом по собственной инициативе, сам щенок по-прежнему не изъявлял потребности регулярно выходить на улицу. С Марселем и Маркисом не встречался, они на праздники уехали к семье Марселя; как Том узнал от друга, он отнекивался от этой поездки, но Маркис настаивал, хотел сопроводить любимого к родным, заодно и познакомиться с его родителями, и в итоге Марсель поддался на уговоры. Оставшись в городе в одиночестве, Том отдыхал телом и душой, впав в полуспячку без Оскара. Хорошо ли ему было на таких ленивых каникулах? Хорошо, не считая того, что с Оскаром было бы лучше, ярче, с ним жизнь била ключом, а в его отсутствии текла. Но когда о том, что делал, заходила речь, кололо угрызение совести, что бездарно тратит время вместо того, чтобы заниматься саморазвитием хотя бы час в день.

- Отсыпаться тоже полезно, - сказал Оскар, - в последние месяцы у тебя с этим напряг.

Том покивал, соглашаясь с ним. Когда необходимость рано вставать на работу пять дней в неделю соединились с каждодневными свиданиями, времени на долгий сон не осталось. Том и сейчас находился в кровати, но на застеленной, лежал на спине, держа телефон над собой. Сдвинул затекающую руку, и объектив камеры выхватил больше тела, показав, что лежал он в футболке и белых заниженных трусах-слипах. Умилительных минимальных невинно-белых трусах с этими очаровательными швами, очерчивающими зону гениталий. Шулейман аж присвистнул, затем изложил свою реакцию словами:

- Это даже лучше, чем то, о чём я тебя просил.

А просил он Тома заиметь в гардеробе и иногда чередовать с привычными боксерами более маленькие брифы, которые Джерри опорочил, надев на себя. Но брифы в прошлом, совершенно случайно появился новый идеал.

- Ну-ка покажи себя, - загоревшись подсмотренным видом, нетерпеливо сказал Шулейман.

Том улыбнулся смущённо и медленно провёл телефоном вдоль тела, задержал руку ниже пояса, скромно, смущённо сжав колени. И это, скромность, подчёркнутая невинностью кроя и цвета, тоже очаровательно. Скромность того, кого знал и пробовал во всех позах и местах. Во взрывном смысле очаровательно.

- Тебе нравится? – спросил Том.

Понимал, что ответ на сто процентов положительный, он читался на лице Оскара и в горящих глазах, но лучше услышать. Приятнее.

- Спрашиваешь! – воскликнул Шулейман. – Я в восторге целиком и особенно отдельной частью тела. Когда я приду, надень эти трусы. Желательно, чтобы ты не носил их всё время до моего возвращения.

- Я меняю бельё каждый день, - указал Том на несправедливость замечания.

- Всегда ли так было? – резонно вопросил Оскар. – Даже тогда, когда ты мыться забывал? Когда приехал ко мне в одном комплекте одежды и одном тапке?

По фактам разнёс былую несостоятельность Тома в плане личной гигиены, в основе которой лежало непонимание, что он уже не неполовозрелый мальчик, а взрослый парень и точно будет дурно пахнуть, если пропустит приём душа, плюс полное отсутствие привычки пользоваться дезодорантом, и всё это сдобрено страхом и отвращением перед собственным нагим телом. Том мог поспорить с Оскаром, напомнить, что он не неряшливый, просто у него были причины, по которым иногда так получалось, в чём его вины нет. Нет же? Том так считал и благополучно опустил в мыслях, что и сейчас не является образчиком чистоплотности, спокойно может отправиться в душ далеко не сразу после пробуждения и ходить с пятном на домашней одежде. Если Оскара рядом нет, с ним всегда хотел и старался быть лучше, чему несвежесть совсем не способствует. Но спорить Том не захотел, Оскар и так прекрасно знает обо всех его причинах. В другой раз поспорят, Оскар же никогда не перестанет тыкать его в прошлое.

- Я исправился, - сказал Том вместо всех возможных оправданий и пререканий.

Шулейман тоже не хотел развивать тему. Куда больше его интересовали маленькие белые трусы, которые тянуло назвать трусиками.

- Чего вдруг ты решил расширить бельевой гардероб? – осведомился он.

- Не знаю. В детстве я носил похожее бельё, потом ты купил мне боксеры, и я привык носить их, их и покупал, а на днях решил купить что-нибудь новенькое, попробовать, вдруг оно мне больше понравится. Пока что нравится, удобно.

- Мне тоже нравится, - ухмыльнулся Оскар.

- У меня и других цветов есть, я три пары взял.

Воодушевлённый вниманием Оскара, его красноречивым пылким одобрением в горящих глазах, Том поспешил достать из шкафа и продемонстрировать две другие пары трусов: нежно-голубые и красные в чёрный и более редкий белый горошек, как клубника. Шулейман впечатлённо застонал. Даже не мог определиться, какие трусы больше его заводили – пастельные голубые или красная клубничка, которые уже представил на маленькой аппетитной заднице Тома. Все по очереди, начиная с белых.

- А сзади? Покажись со всех сторон, - скомандовал Шулейман.

Том отвёл руку с телефоном, что в камеру попадали только бёдра и половина туловища, покрутился, как перед зеркалом никогда не вертелся, потому что зеркалу всегда безразлично, а для Оскара хотелось постараться. Не смотрел в экран, но кожей чувствовал жар взгляда Оскара. Шулейман бесстыдно пожирал Тома глазами, его образ плавил сетчатку, припекаясь к мозгу, куда устремлялся по каналам нервных волокон, грозя полным блэкаутом. С ощущением, что в глазах темнеет, но по факту темнело за ними, в голове.

Слипы считаются бельём для сна, для дома, не для выхода и появления перед партнёром. Эротичные кружева лучший выбор для разжигания страсти, но Шулейману они опостылели до зевоты, сколько он их пересмотрел, чёрных, красных, прозрачных, ручной работы, на телах, над которыми создатель явно постарался. Его торкали невинные маленькие белые слипы, над низкой резинкой которых, когда Том лежал, выпирали тазовые косточки. Когда Том стоял, они тоже торчали, но их прикрывала футболка. О, как Оскар хотел снять с Тома эти трусы для одной понятной цели; ширинка уже ощутимо давила, прижимая физическое отражение похотливых мыслей.

Том упал обратно на кровать, улыбнулся в экран. Для него привычно общение по видео с папой, благодаря современным технологиям они и стали очень близкими, но совсем не привычно разговаривать таким образом с Оскаром, видеть его не перед собой, а на прямоугольнике в границах корпуса телефона. Но раз пока не могут видеться вживую, можно и по видео поддерживать связь, когда очень-очень хочется увидеть, пускай и не знаешь, что хочешь сказать и что сказать в принципе. И Том намеревался использовать этот дарованный современностью канал почти присутствующего общения, о котором с Оскаром и не думал, пока осенью Оскар сам не предложил переключиться на видео. Конечно, вживую лучше, но и через экран Тому нравилось, общение по видео волновало, как и любой новый опыт. И совсем, совсем не хотелось заканчивать звонок, пускай и понимал, что у Оскара, наверное, дела, ему нужно проводить время с отцом. Оскар же скажет, когда пора? Сам Том не хотел прощаться, часы бы так пролежал, улыбаясь и глядя в экран.

- Итак, ты позвонил мне полуголый из кровати, - произнёс Шулейман, сощурился, - это намёк? Или мне так хочется думать, что это намёк?

- Намёк на что? – не понял Том.

- Что ты очень, очень, очень скучаешь по мне, - иносказательно ответил Оскар с ухмылкой на губах.

- Нет, это не намёк, - Том улыбнулся. – Но да, я очень скучаю и жду твоего возвращения.

В совпадение Шулейман не поверил, усмехнулся:

- Признавайся, ты снял штаны перед тем, как набрать меня?

- Да-а, - сознался Том, растянув гласную, и рассмеялся в искренней внутренней растерянности. – Не знаю, зачем я это сделал.

И смутился, закрыл ладонями лицо, отчего исчез из видимости, поскольку опустил телефон. Снять штаны и лечь на кровать было игривым-глупым-бессмысленным-неосознанным порывом. Наверное, он выдавал, что Том хотел скорее оказаться с Оскаром без штанов.

- Да, я скучаю, - повторил Том, убрав руки и вернувшись в поле зрения камеры, и неосознанно провёл ладонью по торсу.

Глаза Шулеймана вспыхнули ещё ярче.

- Предлагаешь поиграть по видео?

- В каком смысле? – Том снова его не понял.

- В смысле секса по видеосвязи. Понятно, раз ты спросил, ты не предлагаешь или же не можешь принять и признаться, что предлагаешь. Значит, предлагаю я.

- А так можно? – удивлённо переспросил Том, чувствуя, что его уже очень-очень смущает данная идея, но не протестовал.

Жар смущения не только ввергал в оторопь, но и непривычно волновал, толкая кровь бежать быстрее.

- Можно всё, до чего могут додуматься два взрослых человека на добровольной основе, - усмехнулся Шулейман и пронзил Тома взглядом с экрана. – А давай. Раз классически заняться сексом мы сейчас не можем, попробуем на расстоянии. Лично я уже очень хочу кончить, прям джинсы рвутся, с тобой на пару это будет приятнее.

Его эмоциональные, откровенные, прямолинейные, бесстыдные речи опаляли.

- А… М… - издав пару невнятных, неопределённых звуков, Том прикусил губу. – Давай.

Согласился, сверкая одновременно смятённым, смущённым и взбудораженным взглядом. Шулейман и не ожидал, что он сразу согласится.

- Но я не знаю, что делать, - негромко добавил Том, снова неосознанно ведя рукой по телу, которое куда лучше всё знало, если не подключать мешающий разум.

- Пока что у тебя отлично получается. Только подожди минуту, уйду в комнату с замком, не хочу, чтобы кто-то вошёл.

Недолгое время картинка на экране тряслась в такт движению, и на нём вновь появился Оскар. Поставив телефон на столик, он раскинулся в кресле, широко раздвинув ноги. Теперь Том увидел то, о чём он говорил – вспученную ширинку.

- Можем начинать, - озвучил Шулейман и подсказал, чтобы Том не растерялся. – Погладь себя.

Том погладил, ещё раз по торсу поверх футболки, несмело опустил ладонь и положил на низ живота, где ощущал жар, и тело, вторя ему, было горячим. За волнением от нового типа общения и эмоциями Том и не заметил, что тоже возбуждён, сексуализированное внимание Оскара зеркально отразилось в нём, взбудоражило, заразило. Но теперь понял, понял, что, возможно, секс по видео – хорошая идея. Тоже хотел этого. Стыдно, страшно и хочется.

Как же волнительно, но отчего-то взволнованность не тормозила, она была не только переживаниями, но и… предвкушением? Том не думал. Не успел подумать загодя, и это спасало от психомоторного паралича. Подняв майку, Том провёл по голому телу, глядя в экран мечущимся взглядом, взглядом, в котором возбуждение смешалось с растерянностью, как будто не понимал, что делает. Не понимал, но делал. Том пальцами обласкал чувствительную кожу под резинкой трусов и несмело поднырнул под неё ладонью, обхватил член, наконец-то безоговорочно осознавая, что полностью хочет. Возможное «Нет?» потеряло последний процент силы, растворилось, выпав за границы сознания. Губы сами собой раскрылись в немом звуке то ли удивления от собственных действий, то ли приязненных ощущений от них же.

Оказывается, трогать себя приятно. Удивительным образом по видео получалось то, что вживую смог настолько плохо, что оно и не считается. По видео хуже, более стыдно, потому что это уже какое-то извращение, что-то на грани порнографии. Но смущение и стыд странным образом будоражили, возбуждали, не включая торможение, а туманя разум. Как будто выпил перед звонком, чего-то крепкого и залпом, что только сейчас ударило в голову, не позволив уловить переход в опьянение и услышать голос разума: «Это не ты, остановись». Но Том не пил.

Разврат. Но кровь горит в венах, и руки знают, как двигаться правильно, распаляя больше и даря удовольствие, если не стеснять их скрепами рассудка. Шулейман тоже не только смотрел, расстегнул джинсы и выпростал член из трусов, водя кулаком по стволу, периодически скрывая налитую, багровеющую головку в плетении пальцев. В отличие от него, Том видел Оскара полностью, и это способствовало освобождению от внутренних ограничений. Визуальная стимуляция, то, что Оскар не оценивал его, а разделял с ним это неправильное, постыдное действо, смешивалось с исходным возбуждением и ощущениями тела в идеальный коктейль желания и новых чувственных переживаний и опыта.

- Ты трогаешь себя? – Шулейман видел лишь отражение ощущений на лице Тома да движения верхней части руки, которые могут быть обманчивыми, потому спросил. – Покажи.

Выдохнув ртом жаркий, сухой воздух, Том опустил телефон, показывая, что делает его вторая рука ниже пояса, как ладонь скользит по члену, размазывая сочащуюся естественную смазку. Из уретры выступила капля, блестела на головке – признак острого, лихорадочного возбуждения. Том уже не стеснялся. Почти. Всполохи смущения тонули в тягучем бушующем море прочего, что творилось внутри.

Показав себя, Том запрокинул голову, закрыв глаза, и застонал. Сжимающая телефон рука слабела, опускалась. Том провёл пальцами по животу и груди, зацепив левый сосок, сжал его, дёрнул, как Оскар ему делал, и выгнулся, простреленный импульсом боли, которую мозг расценивал как бензин в огонь возбуждения и наслаждения. На секунды Оскар даже перестал двигать рукой, завороженный живым чувственным представлением на экране, откровенностью Тома, который наконец-то смог свободно себя ласкать. Том стянул трусы ниже и заправил резинкой под яйца.

- Поставь телефон так, чтобы я тебя полностью видел, - велел Шулейман, задыхаясь, потому что его тоже лихорадило от возбуждения.

- Как? – Том приподнял голову, посмотрев на него мутным взглядом абсолютно тёмных глаз.

- У тебя же есть штатив.

- Он для камеры. Телефон не…

Том недоговорил, покачал головой, решив, что чем объяснять, лучше перейти к действиям. На штатив, как он и говорил, телефон не получилось закрепить, не для того конструкция, но он нормально встал на стул. Теперь Оскар видел его немного сверху, сбоку, но зато целиком.

- Поласкай себя пальцами, - новая команда от Оскара.

- Что?

Вот теперь Том смутился, испуганно посмотрел в сторону телефона, следящего за ним глазами Оскара.

- Ты же любишь анальную стимуляцию, - просто ответил Шулейман. – Давай, доставь себе большее удовольствие.

Однако, встрепенувшееся смущение не имело власти, и Том послушался, опустил теперь свободную вторую руку между чуть разведённых и согнутых одновременно с этим движением ног. Коснулся ануса, обвёл по кругу. Том облизал два пальца, смочив слюной, и повторил действие. Продолжал двигать кулаком по члену и гладил себя там, ниже, где стремительно тоже начинало полыхать желание. Флакон смазки нашёлся в верхнем ящике тумбочки, где его и оставлял. Суетливо выдвинув его, Том выдавил гель на руку и с протяжным выдохом ввёл в себя указательный палец. Какие-либо мысли уже отсутствовали напрочь, существовало только желание и застрявшее в голове, подчинившее чувство, что они делают это вместе.

- Повернись ко мне, я хочу видеть, как ты себя трахаешь, - срывающимся голосом сказал Шулейман.

Глаза его, тоже обворожительно потемневшие, при этом сверкали демоническим огнём.

Дико смущаясь, что уже ничего не значило, Том перелёг поперёк кровати и раздвинул бёдра в прямую линию, раскрыв взору глазка камеры и Оскара промежность. Шулейман следил за ним с горячечной жадностью человека, не знавшего прежде ни секса, ни взрослых фильмов; смотрел на блестящую от смазки дырочку, натянутую на пальцы. От такого зрелища собственный член немел от перевозбуждения, яйца гудели, болезненно поджимаясь, и в промежности натягивались мышцы.

Том подтянул к себе подушку и подсунул под голову, чтобы тоже видеть Оскара. Лучше бы не видел, это передозировка жара. Ублажая себя, Оскар смотрел на него с предельно откровенным, голодным желанием, но не примитивной животной похотью, а на грани восхищения. Перед глазами поплыло, они закатились и закрылись. Сохрани он способность мыслить, Том бы удивлялся, что не отпускал член, ритмично двигал рукой, ведомой тем животным, что порой умнее разума; сейчас и эта стимуляция казалась нужной, в придачу к тому, что быстрее и быстрее двигал в себе пальцами.

В таком положении достать до простаты сложно. Но, не сразу, Тому удалось. Вместе с первым давящим движением по комку нервов, темнота закрытых век взорвалась фейерверками. Том выгнул шею, вдавливаясь затылком в подушку. Задыхался. Хватал ртом воздух, но он не проходил дальше горла. Всё более отчаянно вгонял пальцы в горячее, сокращающееся нутро.

- Представь, что я с тобой. Я вылизываю твой анус, проникаю языком внутрь, он горячий, упругий…

Тому и представлять было не нужно. Он верил, чувствовал. Горячий умелый язык у себя на входе, в который поверил мозг, подменив голосом Оскара реальность, и толчки собственных пальцев, и сознание закручивалось в чёрный водоворот.

- Потом, когда ты будешь достаточно расслаблен и раскрыт, я войду в тебя. Глубоко, как ты любишь, и буду жёстко трахать тебя на контрасте с тем, как до этого был нежен. Пока ты не закричишь подо мной, но и тогда не остановлюсь…

Это добило, взорвало. Том сорвался в оргазм с высоким, жалобным криком, сжал бёдрами руку, а второй вцепился в покрывало, чтобы не улететь, не упасть. Двумя мгновениями позже, ещё находясь в колотящем, выкручивающем полубреду экстаза, снова схватился за член, яростно двигая рукой, чтобы растянуть пиковое наслаждение. Как Оскар всегда делал с ним, вытягивая все силы. Но оргазм всё-таки схлынул, движения замедлялись, и, выдавив последние капли спермы на живот, рука расслабилась, опустилась на постель, вторая же осталась между ногой, двумя пальцами внутри.

После, распрощавшись с Оскаром, который действительно не мог проводить на связи весь день, иначе смысл его нахождения в отцовском доме пропадал, Том сидел на кровати и думал. Неужели он перешагнул своих тараканов и теперь может мастурбировать? Но что-то подсказывало, что рано праздновать победу, когда они с Оскаром будут вживую, без разделяющего экрана, или, когда будет наедине с собой, снова обратится потерянной деревяшкой, парализованной стеснением, комплексами и чувством бессмысленности. Пускай наука и говорит, что у людей не бывает импринтинга, но Том, похоже, сексуально запечатлён на Оскаре. Оскар владел властью над его желаниями, над самим по себе желанием, ведь в его отсутствии Том не испытывал нужды, даже и не думал о сексе, а стоит Оскару появиться, непонятно где прятавшиеся сексуальные потребности включаются будто по щелчку.

Вернулся Шулейман второго января и, уладив всё дома, сразу приехал к Тому.

- Вечером свожу тебя на нормальное свидание. Сейчас я очень соскучился, - сказал Оскар через порог и переступил его, не глядя захлопнув дверь.

Улыбаясь, Том отступил, давая ему место, и плавным движением спустил штаны, вышагнул из них, показывая, что не только тоже соскучился и готов, но и исполнил желание Оскара. На нём надеты те самые белые слипы. Том не успел повернуться спиной и завлекательно (как надеялся) прошествовать в направлении кровати. Шулейман схватил его за руку и потянул в спальню, захлопнув её дверь перед носом щенка. Бросил Тома на кровать и, задрав его футболку, поцеловал над резинкой запавших в душу белых трусов. Затем поднялся и впился в губы поцелуем, начиная сдирать с него одежду. Знал, что можно не церемониться, Том уже хочет и в процессе заведётся влёт.

Оскар поставил Тома на четвереньки, уткнув лицом в подушку. Но через несколько минут перевернул на спину, накрыл собой, задрав его согнутые ноги. После разлуки хотелось быть лицом к лицу, видеть эмоции. Во второй раз поставит Тома раком.

- Надень мою рубашку, - с горящим взглядом Шулейман подцепил с пола свою вещь и сунул Тому.

Том удивился, но надел, подвернул рукава, чтобы они не закрывали ладони.

- Почему тебе так нравится, когда я в твоих рубашках? – с тонкой улыбкой спросил Том, едва заметно раскачиваясь на его бёдрах.

Подозрительно это. Но в каком плане подозрительно, не успел придумать.

- Можешь считать, что я настолько самовлюблённый, что хочу сам себя, - усмехнулся Оскар, взял Тома за бёдра, прижимая теснее, побуждая двигаться чуть сильнее. – Устраивает версия? Но на самом деле я просто нахожу тебя чертовски сексуальным в моих рубашках.

Том улыбнулся шире, упираясь руками в его грудь. Шулейман же весело шлёпнул его по бедру:

- Садись уже, не ленись!

И за затылок притянул Тома, уложив себе на грудь, а второй рукой вправил в него член. Согнул ноги, снизу толкаясь в Тома, и прерывисто целовал в губы, путаясь пальцами в растрепанных волосах.

Глава 9

После того дня, когда Оскар вернулся, оставшись в конце концов в одиночестве, что неизбежно, когда не делите одну крышу над головой, Том водил пальцами по местам, где отпечатались его поцелуи и прикосновения, приложил два пальца к губам, хранящим столько жадных, пылких, нежных, трепетных поцелуев, улыбаясь свежей памяти. Вспоминал, как Оскар говорил, что скучал, в постели, и до неё, и после. Фирменным насмешливым тоном и всерьёз, глядя в глаза. Оскар не боялся признаваться в чувствах, проявлять эмоции, и это восторгало и трогало. Он снова смог доверять, он помнил негативный опыт, но не зацикливался на нём, что самого посадило бы в клетку. А Том… жил эмоциями и не умел их скрывать. Отражал откровения Оскара иными словами с тем же смыслом, с благодарностью. Уже скучал, когда они только расстались, чтобы встретиться завтра.

Том перестал спрашивать, когда же Оскар позовёт его съехаться, удовлетворившись его обещанием, что это случится скоро, и просто наслаждался текущими отношениями, встречами, свиданиями в предвкушении, ночами, которые они проводили вместе. Потому, как и в прошлый раз, оказался неподготовленным и застигнутым врасплох, когда Оскар без перехода завёл разговор о переходе на следующий этап:

- Я готов съехаться, - спокойно, даже буднично сказал Шулейман. – Я хочу, чтобы ты переехал ко мне.

Как будто специально подгадывал момент, когда у Тома рот едой занят, чтобы озвучить новость, от которой эта еда в горле застрянет. Но Шулейман выдержал паузу, чтобы Том что-то сделал с едой во рту, осознал услышанное и дал какую-то реакцию, кроме пришибленности неожиданностью и затем вытаращенных в изумлении глаз, что сейчас наблюдалось на его лице.

- Оскар, ты не мог бы как-то подготавливать меня к таким разговорам, а не обрушивать их на меня внезапно посреди ужина? – с трудом сглотнув, попросил Том.

- Как, например? – осведомился у него Оскар. – Сказать: «Дорогой, у меня есть к тебе серьёзный разговор»? Ты же испугаешься.

С тем, что испугается подобной формулировки, Том и спорить не стал, потому что это было бы ложью, в которую никто не поверит. Он качнул головой в знак того, что не так, но можно иначе:

- Мог бы сказать, что готов съехаться.

- Так я это и сказал, - не удивившись даже, ответил Шулейман.

Чёрт, а ведь вправду он именно так и сказал, слово в слово. Стараясь не циклиться на том, что повёл себя как жуткий идиот, причём клинический, и вообще замять текущее обсуждение, Том кивнул:

- Хорошо. Хорошо? – вскинул голову и распахнул глаза, с опозданием осознав, что же

- Ты рассудком не тронулся от счастья? – усмехнулся Шулейман. – Подожди радоваться, я ещё не всё сказал.

- Что ещё? – Том удивился, вперился в него взглядом во внимательнейшем ожидании.

- Не предложение руки и сердца, - сразу уточнил Оскар. – Прежде чем мы перейдём на следующий этап и начнём жить вместе, я хочу обговорить некоторые моменты. Конечно, всего не предусмотришь, но имеет смысл обсудить хотя бы то, что уже известно и важно.

- Хорошо, давай обсудим.

Том вновь кивнул и сложил руки на столе, приняв серьёзную, внемлющую позу. Шулейман же без лишних прелюдий перешёл к перечислению пунктов:

- Первое. Твоя неверность. В прошлом я говорил, что мне всё равно, когда ты спишь с другими. Я лгал, - прямой взгляд в глаза. - В первую очередь себе, поскольку мне было важнее сохранить тебя рядом, чем заботиться о своих чувствах, и я считал, что тебе нужна свобода, иначе ты сбежишь с концами. Поэтому я терпел, прощал и крайне успешно убеждал себя, что мне безразлично, по каким койкам ты скачешь, если возвращаешься ко мне. Больше я так унижаться не буду. Больше я не потерплю измен, - Оскар говорил спокойно, выверено, будто обсуждал деловую сделку, а не свои поруганные чувства, но каждое его слово, ровная, чуть расслабленная серьёзность били точно в цель, достигая разума притихшего собеседника. – Я уже говорил вначале наших текущих отношений, но повторю ещё раз, последний – пока ты со мной, ты только

- Оскар, что ты сделаешь, если я изменю? – вместо ответа тихим голосом спросил Том. – Я не собираюсь, но мне интересно, ты так сказал, будто будет что-то страшное.

- Так и будет. А что именно я сделаю, узнаешь, если нарушишь запрет.

- Например?

Глупое, глупое, глупое неуместное любопытство, но оно завладело Томом.

- Без разговоров пойдёшь на выход, - соизволил ответить Оскар.

Блефовал ли он? Возможно. Но неважно, какие на самом деле карты имеешь на руках, главное, чтобы оппонент верил, а Том боялся и чувствовал границы, которые нельзя преступать.

- Я так и не услышал ответа на вопрос, - добавил Шулейман через короткую, но достаточную для осмысления услышанного паузу. – Ты согласен на абсолютную моногамию?

Том должен был почувствовать, что его свободу грубо ограничивают, отбирают ту самую волю выбора, без которой человек не человек, и внутренне запротестовать. Но ничего подобного не испытывал. Может быть, потому, что глубоко внутри, в тёмном уголке, куда не добирается свет разума, полагал, что всё не столь серьёзно. Не выгонит же его Оскар в самом деле, не порвёт же с ним навсегда из-за одного ничего не значащего приключения? Нет, конечно же, нет. Но вера в свою безнаказанность там, за границами разума, а сознанием Том воспринял слова Оскара серьёзно, как ту самую «стоп-линию», которую некогда у него выпрашивал, чтобы что-то его останавливало от ошибок.

- Я согласен, - серьёзно ответил Том. – Я хочу быть только с тобой, мне тебя более чем достаточно.

- Уверен? – Шулейман приподнял брови, смотрел на него внимательно и пытливо, испытывал. – Имей в виду, от того, на что ты сегодня согласишься, потом ты не сможешь отказаться, не сможешь сказать, что передумал, плохо подумал и так далее. Второго шанса не будет. Сейчас мы с тобой заключаем своего рода договорённость, пункты оговариваются в процессе, но не потом.

Даже это давление не напугало Тома. Он ответил с твёрдой уверенностью в своём решении и своей способности ему следовать:

- Да, я уверен. Это то, о чём я тебе и говорил – больше никого, только ты. Я хочу быть с тобой всю жизнь, какие-то другие в эту систему просто не вписываются, они мне не нужны. Даже хорошо, что ты выдвинул верность условием, теперь я точно знаю, что для тебя это тоже важно.

- Отлично, я рад, что мы достигли взаимопонимания по данному вопросу, - сказал Шулейман, подводя черту под первым пунктом обсуждения. - Идём дальше. Я могу тебя ударить.

Том изумлённо поднял брови, и Оскар продолжил, объясняя:

- Разумеется, я не стану тебя бессмысленно избивать, это указывало бы на психические неполадки с моей стороны, коими я не страдаю. Но разок ударить могу. В последнее время, примерно с нашего возвращения летом в Ниццу, я не испытывал такового желания, кроме того раза, когда ты сам полез ко мне с кулаками, и я тебе закономерно ответил, но в прошлом бывало, что каким-то поведением ты жутко меня раздражал, выводя на желание стукнуть тебя, чтобы ты прекратил. Я этого не делал, поскольку, опять же, думал прежде всего о тебе, что с тобой так нельзя, ты травмированный, чувствительный слабый, и я, большой и сильный, не должен поднимать на тебя руку, если хочу сохранить наши отношения. Больше я так не думаю и сдерживать себя не буду. Нарвёшься – получишь. По-моему, справедливо и для меня правильно. Энергия же никуда не деётся, если возник порыв, она остаётся и накапливается; мы оба видели на примере моей агрессии в сторону Джерри, что бывает, когда я долго себя давлю. Не было бы Джерри, недовольство продолжило копиться и нашло какой-нибудь другой разрушающий выход. Больше я не хочу и не буду себя ущемлять.

- Ты сдерживался? – удивлённо переспросил Том.

С самого начала, с тех пор, когда успел понять, с человеком какого характера имеет дело, в браке и после Том жил с выработанной опытным путём и въевшейся в подкорку уверенностью, что Оскар не такой плохой и злой, каким кажется, он чаще пугает словами, чем делает, но тем не менее, когда его терпение иссякает, нужно быть готовым получить за своё поведение, то есть готовым нужно быть всегда, поскольку никогда точно неизвестно, когда он лишь пугает, а когда перейдёт к действиям. Потому Том опасался применения силы с его стороны всегда, понимая, что мало не покажется, он же мышь полудохлая в сравнении с Оскаром. Всегда, кроме тех моментов, когда глаза застилала собственная агрессия. Для Тома стало открытием, что Оскар сдерживал себя в той нездоровой любви к нему.

- Да, - ответил Шулейман. – Обидно, кстати, что ты не заметил. Но это лишь подтверждает то, что щадить тебя бесполезно, человеческого отношения ты не понимаешь и вовсе не замечаешь.

- Теперь уже мне обидно, - с озвученной эмоцией проговорил Том. – Не говори так, будто я полуразумное существо, живущее тупыми рефлексами.

- Но отчасти так и есть, - спокойно парировал Оскар.

Том скрестил руки на груди, положил ногу на ногу и надул губы, ярко показывая, что ему неприятно то, куда свернул их диалог.

- Не смотри на меня так, - сказал Шулейман. – Ты сам знаешь, что далёк от совершенства. Я тоже. Да и следование выработанным паттернам поведения для человека нормально, мозг переживал бы большие перегрузки, если бы люди каждый раз искали новую стратегию поведения. Разница между тобой и большинством в том, что большинство отказывается от нерабочих паттернов, а ты продолжаешь им упорно следовать.

- Мы можем закрыть тему? – Том поднял ладони. – Мне неприятно слушать, какой я неправильный. Ты прав, я знаю, как много со мной не так, но не нужно мне об этом напоминать, я и сам не забываю. Иначе бы не сходил с ума, когда ты обращаешь внимание на кого-то нормального. Или хотя бы сходил с ума не настолько сильно.

- О, вот мы и выяснили ещё один глубинный корень твоей патологической ревнивости, - усмехнулся Оскар и затем качнул головой. – Забей. Несмотря на всю твою ненормальность, а может, и благодаря ей, я люблю тебя и хочу с тобой жить, так что ещё вопрос, кто из нас более неправильный, - он вновь усмехнулся и взглянул на Тома с огоньком в прищуренных глазах.

А Том улыбнулся в ответ, растаял, забыв обиду и оборону. Протянул ладонь по столу и взял Оскара за руку, которую он положил на скатерть ближе к Тому. Как специально. Так и есть – специально, чтобы Том ответил и развил примирительный жест, доведя его до завершённого вида.

- Это, конечно, очень милый момент, - сказал Шулейман. – Но вернёмся к обсуждению. Ты согласен, что я могу тебя ударить?

- В каком смысле? – Том не совсем понял его формулировку и не хотел ошибиться.

- В том смысле, что ты соглашаешься на то, что не неприкасаемый, и принимаешь, что я могу применить к тебе силу. Или же не соглашаешься, если не потерпишь такого отношения, и мы будем думать, как нам быть.

Том серьёзно задумался, склонив голову набок, тема-то для него, боящегося насилия, сложная. И начал рассуждать вслух:

- Я согласен. Если тебе это нужно, я не против физического воздействия в те моменты, когда ты будешь считать, что так правильно. В принципе, для меня ничего и не изменится, как ты верно заметил, я и не понял, что ты меня не трогаешь, - Том неловко усмехнулся под нос, глядя в стол. Поднял взгляд к Оскару. – Но можно тебя попросить? Можешь предупреждать, что сейчас ударишь? Если ты вдруг меня ударишь, я могу сильно испугаться.

- Справедливо, - кивнул Шулейман. – Я согласен тебя предупреждать за исключением тех случаев, когда обстоятельства будут не располагать к ведению диалога, то есть твоих истерик и физической агрессии с твоей стороны.

Том тоже кивнул в знак того, что договорились. Договорились, по сути, на унизительный для него уговор. Но Том так не думал, потому что не знал иных отношений с Оскаром. Разница в том, что теперь от самого Оскара знал, что может получить по шее.

Как-то грустно это. Нет, не согласие быть битым, а весь этот разговор. Как будто они ведут деловые переговоры. А как же романтика, немыслимая без спонтанности? С другой стороны, это и есть более правильный, взрослый подход – говорить, обсуждать важные и спорные моменты заранее, а не бросаться в омут с головой, уповая на то, что желания быть вместе достаточно, чтобы отношения не развалились и не превратились в муку как минимум для одного из пары. Том предпочитал разумный подход, бездумно, на одних лишь чувствах, он уже наделал дел; хорошо, что Оскар его инициировал, поскольку сам Том в жизни бы не догадался остановиться и поговорить, прежде чем переходить к совместному проживанию, что обязывает к большему, чем просто встречи, он бы побежал к машине, сверкая пятками.

Тем временем Шулейман продолжал «переговоры»:

- Третье. Секс…

- А с ним что не так?

Внутренне напрягшись, Том непонимающе смотрел на Оскара, готовый яро защищаться, что не так уж он и плох и может лучше, не надо клеймить его бездарным любовником. Просто у него не было причин стараться, Оскар сам же в этом и виноват, разбаловал.

- Послушай и узнаешь, - не грубо, но доходчиво осадил его Оскар, чтобы больше не перебивал, и Тому ничего не осталось, кроме как заткнуться и слушать. – Помнишь, я говорил тебе, что секс для меня не столь важен, и если его между нами не будет, это ничего не изменит? Забудь. Секс для меня важен, а секс для меня – это проникновение, в нашем случае моё в тебя. Если с тобой что-то случится и по медицинским показаниям будет нельзя, я, конечно, воздержусь без претензий, подожду, сколько надо. Но если тебе вдруг стукнет в голову, что секс в пассиве унижает твоё мужское достоинство, и ты решишь от него отказаться, ничего у тебя не получится. Может, я дам тебе время перебеситься, но если процесс затянется, то слушать я тебя не стану, возьму, чего хочу, и изнасилованием это не будет, потому что тебе понравится.

- Зачем ты мне это говоришь? – Том не понимал. – Разве я когда-нибудь отказывался?

- Во-первых, да, ты отказывал мне и не раз. Во-вторых, ты меня плохо слушаешь. Я хочу, чтобы ты понимал свою со мной роль и чего мне надо во избежание недопонимания. Я воспринимаю тебя исключительно как пассивную сторону, это не плохо, для меня это нормально и единственно естественно. Поскольку я хорошо знаю тебя, уточню, что дело не в твоей внешности, личности и прочем, из-за чего ты периодически впадаешь в глубокие комплексы. С любым типично маскулинным мужчиной я бы придерживался той же расстановки ролей, так как, повторюсь, для меня характерно быть тем, кто вставляет член в партнёра. Я могу перебиваться мастурбацией, петтингом, оральным сексом, но временно или в качестве разнообразия, а полноценный секс в моём понимании лишь проникающий. Так что хочешь не хочешь, а зад тебе придётся подставлять. В свою очередь, если ты всё-таки загонишься, что недомужчина, забудешь, для чего тебе член, или просто захочешь быть сверху, я по-прежнему готов иногда меняться местами. Но, - важно выделил Оскар, - о своём желании ты должен известить меня словами через рот, мысли я читать не умею. Или же должен действиями дать мне понять, чего хочешь, но лучше словами, потому что мне что-то подсказывает, что ты так намекать будешь, что я в жизни не догадаюсь, чего тебе надо. Итак, - он положил ладони на стол по бокам от тарелки, - получилось многословно, но, надеюсь, смысл ты уловил. Ты согласен?

Всё больше складывалось ощущение, что данный диалог не обсуждение, а закладывание правил, как ему, Тому, быть послушным… зверьком? Плохо звучит, очень плохо, можно глубоко обидеться и впасть в уныние от того, что до человека не дотягивает, а только и горазд, что предписанным правилам следовать, чтобы не разочаровать и заслужить те отношения, которых очень хочет. Том мысленно заменил «послушный зверёк» на «хороший партнёр». С такой формулировкой всё и выглядит иначе и Оскар оказывается правым, что говорит о том, чего хочет, а не ждёт, как он, Том, что он угадает.

- Я всё равно не понимаю, к чему ты всё это сказал, - Том покачал головой. – Я никогда и не претендовал на другую роль или отказ от того, чем мы занимаемся. Я… - метнулся взглядом по сторонам, проверяя, не подслушивает ли кто, и понизил голос до шёпота. – Я люблю секс в том виде, в каком он у нас есть.

- Я же сказал – вдруг тебе что-то стукнет в голову, - Шулейман чуть повысил голос, до более звучного, глубокого тона. – С тобой это случается. Я тебя предупредил, и теперь ты знаешь, что я думаю на этот счёт и что потакать твоим заскокам не стану.

- Да, я согласен, - кивнул Том немного комкано. – Ты актив, я пассив, и если мне взбредёт в голову совсем отказаться спать с тобой в такой роли, ты мне напомнишь, где моё место.

Формулировка грубая, опять ограничение прав. Но, если сказать другими словами, то это именно то, чего сам Том хотел. Давно уже он понял и принял, что в пассивной роли получает куда больше удовольствия, чем в роли активной, она ему ближе, даже ж с тем парнем на пляже, о котором предпочёл бы забыть, её избрал. Какая разница, что получаешь удовольствие не тем местом, которое для той цели предусмотрела природа, если тебя всё устраивает, и никакого диссонанса ты не испытываешь? Вроде бы не испытывает, ничего подобного давным-давно не было. Потому нет никаких причин для удивления и тем более обид. Да и с самого начала ведь знал, какой будет расстановка ролей в сексе с Оскаром, Оскар же спросил его тогда, когда Том подошёл с требовательной просьбой научить: «Ты понимаешь, что будешь снизу?». Знал, и его это устроило.

Но оставалось одно, что всколыхнуло в Томе интерес ещё до того, как Оскар изложил, что он на самом деле хотел сказать, заговорив о сексе.

- А в остальном? – спросил, осторожно поглядывая на Оскара исподлобья.

- Что «в остальном»?

С невольным тонким изгибом улыбки, поскольку тема пикантная, Том покусал нижнюю губу, прежде чем ответить:

- Тебя всё устраивает в постели?

- Что-то мне подсказывает, что ты ведёшь к тому, что ты бревно и предложению проявлять больше активности. Поправь меня, если я не угадал.

Именно к этому Том и вёл и одновременно боялся этого. Потому что можно стараться по своей инициативе, но когда знаешь, что должен, стараться страшно, начинаются мысли о правильности своего поведения, а не смешён ли ты и тому подобное по нарастающей. Особенно с Оскаром, который всё знает в тысячу раз лучше, оценивает и не стесняется комментировать и смеяться. Тому заранее стало стыдно, когда представил, как пытается быть инициативным и раскованным, а Оскар в ответ лишь смеётся, поскольку выглядит он нелепо в своих потугах.

Не дождавшись ответа в выданную на то паузу, Шулейман сказал:

- Да, ты бревно. Но меня это не устраивает.

- Я не бревно, - возразил Том. – Бревно лежит тихо и не подаёт признаков жизни, я веду себя по-другому.

- Почём тебе знать, как ведут себя брёвна? – усмехнулся Оскар. – Окей, ты темпераментное бревно, но смысл от этого не меняется, как и мой ответ. Меня полностью удовлетворяет наша сексуальная жизнь. В качестве активности от тебя мне достаточно того, что иногда я усаживаю тебя верхом, люблю я грешным делом полениться и поглазеть, - ухмыльнулся, скользнув по Тому взглядом, - ну и твоя открывшаяся любовь к моему члену, выражающаяся в том, что ты тянешь его в рот, выше всяких похвал.

- По тому, какие малые у тебя ко мне требования, складывается ощущения, что я в нашей постели вроде неодушевлённой вещи, куда ты вставляешь член, - пробормотал Том.

- Тебя это обижает? – осведомился Шулейман без волнения, просто спросил.

- В такой формулировке немного, - честно ответил Том. – Но я же сам её сложил, можно сказать и иначе. В принципе, так оно и есть – я лежу, а всё делаешь ты.

- И меня за это можно только пожалеть.

- Что?! – воскликнул Том, но со смешливым возмущением.

- А что? – Оскар развёл кистью. – Думаешь, легко мне было вначале, когда я должен был и не напугать тебя, и расслабить, и удовольствие доставить, и удовлетворить, и про себя за всем этим не забыть? Ни черта не легко.

Облокотившись на стол, Том улыбнулся:

- А потом что?

- А потом я привык, что видеть и чувствовать, как тебе хорошо, для меня важнее собственного удовольствия, и понял, что с этим кайфом не сравнится никакой механический оргазм, какие я получал с другими людьми, - ответил Шулейман с той откровенностью, которая всегда обезоруживала Тома, лишала дара речи.

Это настолько трогает, что можно забыть, как дышать, не то что мыслить.

- Я… А…

Том хотел сказать что-то столь же искреннее и важное и, отчаявшись сформулировать красивую мысль, на секунду закрыл ладонями лицо и, резко отняв их, выпалил, может, и сомнительное, но честное признание:

- Да для меня секс с другими вообще не секс, если сравнивать с тобой! А не сравнивать я не могу. В твою пользу.

- Можно подытожить, что мы оба подсели друг на друга? – произнёс Оскар, приподняв уголок рта в улыбке.

- Я определённо подсел. Я же и не хочу, когда тебя нет.

- Не хочешь, но тем не менее на незнакомца запрыгнул, - хмыкнул Шулейман и ткнул в Тома вилкой. – Да, я простил тебя, но я буду долго припоминать тебе этот поступок.

Тому оставалось только вздохнуть и понурить голову, признавая вину и принимая, что заслуживает порицания и тычков в большую, бездумно совершённую ошибку.

- Мы закончили с данным пунктом? – поинтересовался Оскар. – Можем продолжать обсуждение?

- У меня есть один вопрос, - сказал Том несмело, но с уверенностью, что хочет об этом поговорить. – Ты сказал, что тебя всё устраивает, но мы можем экспериментировать? Иногда мне хочется придумать что-то такое, для тебя и для себя. Мне нравится пробовать новое.

- Я приверженец классики, но и всему новому открыт, так что валяй, придумывай, что тебе интересно попробовать, я поддержу любой движ при условии, что он не будет болезненным и травматичным, - отозвался Шулейман и махнул рукой. – Хотя ладно, забудь об ограничениях, я порол тебя так много раз, что будет справедливым, чтобы и я согласился на садо-мазо, - он легко усмехнулся.

- Ты серьёзно? – Том в изумлении выгнул брови и округлил глаза. – Я ни о чём таком и не думал…

Смутился самой мысли сделать с Оскаром что-то из списка, который можно начать с порки. Не мог его представить в такой роли.

- Да, почему нет? – пожал тот плечами. – Что-нибудь ещё?

Том покачал головой:

- Нет. Продолжай. Что ещё я должен знать?

- Не знать, а соблюдать, - поправил его Шулейман. – Не трогай Грегори.

Настроение у Тома испортилось, что отразилось хмурой мрачностью на лице.

- Почему ты его опять выделяешь?

- Потому что я не хочу, чтобы ты сломал парню психику, а то и физически что-нибудь, - доходчиво ответил Оскар. – С учётом того, что ты в него уже тыкал ножом, мои подозрения и предосторожность закономерны.

- Я не тыкал, а угрожал. Если бы я хотел ему навредить, я бы не промахнулся, - скрестив руки на груди, с едкой улыбочкой отозвался Том.

- О чём я и говорю, - выразительно подчеркнул Шулейман. – Человек, хладнокровно убивший двух вооружённых наёмников, вызывает определённые опасения, когда рядом оказывается тот, кто ему не нравится.

- Я понять не могу, ты прикалываешься или реально меня подозреваешь? – нервно, с наездом спросил Том.

- Я утрирую, - признался Оскар, сохраняя непоколебимое спокойствие. – Я не думаю, что ты убьёшь Грегори. Хотя… - смерил Тома сощуренным взглядом, - как знать, ты не отличаешься адекватностью поступков. Не суть, не буду вдаваться в долгие рассуждения. Моё условие ты слышал – не трогай его.

- То, что ты сейчас говоришь, совсем не убеждает меня в том, что он для тебя всего лишь прислуга.

- Грегори для меня всего лишь отличная прислуга. Легче?

- Нет.

Том откинулся на спинку стула, выдыхая, и, подумав, сказал:

- Хорошо, я готов принять твоё условие. Но у меня есть встречное, – вскинул взгляд подбородок, серьёзно глядя в лицо Оскара. – Грегори должен вести себя так, чтобы было понятно, что он – всего лишь домработник.

- А он себя как кто ведёт? – усмехнулся Шулейман.

- Как домработник, к которому у тебя особое отношение. Пусть не находится всё время рядом с нами и разговаривает с тобой только по делу.

Оскар вновь усмехнулся, веселясь с наглости Тома, тоже откинулся на спинку стула:

- Грегори и так не находится всё время рядом со мной и тем более не будет этого делать, когда мы с тобой будем вместе, - отвечал он, скрестив руки на груди. – А общаться с ним я продолжу так, как привык.

Том насупился, сверлил его взглядом. Но с первой секунды закралась трещинка в уверенности, что в силах одержать верх в этой схватке взглядов и воль. Оскар не прилагал никаких усилий и именно этим побеждал. Том снова вздохнул, принимая негласное поражение, и прикрыл глаза:

- Давай закроем это обсуждение, хорошо? Ты слышал мою позицию, а если мы продолжим, то поругаемся. Я этого не хочу.

- Повтори, что согласен.

- Хорошо, я согласен терпеть его существование на одной с нами территории, - сдался Том.

- Отлично, тогда переходим к последнему пункту, это не условие, а вопрос. Как ты понимаешь, живя вместе, мы не будем каждый день куда-то ходить, ездить, это формат свиданий, а не отношений на стадии совместного проживания. В связи с этим у меня вопрос – как часто тебе нужно куда-то выходить, чтобы не заскучать?

Вот так по-деловому? Просит озвучить желаемый график? Романтиком Том себя не считал, но такого расписания его натура не принимала и вынести не могла, это же совсем уж сухо, без капли спонтанности. С другой стороны, расписание даёт определённость, а в определённости он нуждается, в ней чувствует себя спокойно, устойчиво, поскольку есть, на что опереться. Нет! Не думать о другой стороне, иначе в двойственности пожеланий вообще ничего не сможет решить.

- Эм… - начал Том, стараясь понять, что ему действительно подойдёт. - Раз в неделю… Нет, раз в неделю слишком часто, - качнул головой, отвергая собственную мысль. – Раз в месяц будет нормально…

Нет, не нормально, почувствовал, что и это не то.

- Хотя нет, - нахмурившись, Том снова отказался от того, что только что озвучил. – Знаешь, идея составить график развлечений не кажется мне удачной. Давай лучше я буду говорить, если захочу посетить какое-то конкретное место или просто развеяться, а ты тоже будешь так делать, будешь подходить ко мне и говорить, что мы едем туда-то? Так и разнообразие будет, и элемент неожиданности сохранится. Свободы, вроде того, мы будем развлекаться не тогда, когда должны, а когда сами этого захотим.

- Договорились, - согласился Оскар. – Только ты говори, словами через рот, ты помнишь.

- Обещаю, что буду, - улыбнувшись, пообещал Том.

Шулейман задумался, наклонив голову набок, перебирал пальцами по столу. И посмотрел на Тома:

- В принципе, это всё, что я хотел обсудить на берегу. Твоя очередь.

- Что «моя очередь»? – не понял Том.

- Говорить.

- Что?

- Может, у тебя тоже есть какие-то условия? – подсказал Оскар. – Что-то, что ты хочешь прояснить заранее?

Том растерянно задумался, ища в себе что-то, что хотел бы обсудить, но ничего не находил. Нет у него никаких условий. Но казалось правильным что-то сказать, чтобы не быть тем, кто заранее думать не умеет, молчит весь такой хороший, на всё согласный, а потом опять двадцать пять. Потому думал. Но по-прежнему ничего. Все минусы Оскара он воспринимал как его неотъемлемые части и давно уже не мог вычленить, что в нём исключительно плохое и хотелось бы изменить. Разве что… Кое-что всё-таки мог озвучить в качестве условия и знать, что не продешевил и не притянул его за уши, а озвучил то, что ему на самом деле важно.

- Оскар, уволь Грегори, - Том постарался звучать серьёзно, без вздорного вызова. – Как раз это и твоё условие удовлетворит – в отрыве от тебя он не представляет для меня никакого интереса, я его больше никогда не увижу.

- Я тебя услышал, - кивнул Шулейман. – Но нет, я его не уволю.

- Что?! – Том влёт растерял деловую серьёзность, в возмущённом удивлении изломил брови. – Ты не можешь отказаться.

- Могу, - спокойно отвечал Оскар. – Обсуждение подразумевает, что каждая из сторон на добровольной основе может принять или не принять условие, выдвинутое другой стороной. Ты тоже мог отказаться от любого из моих условий.

- Что, так можно было? – неподдельно и оттого крайне тупо изумился Том.

- Тебя ни на какие выводы не натолкнуло, что я в конце каждого пункта спрашивал, согласен ли ты? – вопросил у него Шулейман, пристально вглядываясь в глаза, должно быть, в поисках признаков разумения. – Если бы ты не мог отказаться, я бы ставил тебя перед фактом, а не спрашивал.

Том хлопал ресницами, судя по выражению лица, в его голове шёл процесс осознания, что не говорило ни о чём хорошем. Шулейман вздохнул и закатил глаза:

- Понятно. Начнём сначала? – его голос и поджимание губ выдавали раздражение. – Хочешь изменить свои ответы?

Том обхватил голову руками, прочесав пальцами волосы, поскольку всё пошло слишком быстро и совсем не так, как хотелось провести этот вечер. Затем вскинул руки; все телодвижения заняли пару мгновений:

- Стоп, подожди. Я понял, что могу отказаться, просто думал, что это вроде как условность, потому что если для тебя что-то принципиально важно, а для меня нет, логично, что я должен уступить и согласиться. Поэтому я и сказал, что ты не можешь отказаться, я же согласился на все твои условия, ты тоже должен пойти мне навстречу, - объяснил Том, в конце приложив ладонь к груди.

- Так я не понял, ты на самом деле согласен или уступил мне? – искренняя попытка Тома выйти в примирение не подействовала на Шулеймана, он оставался раздраженным и требовал истинных ответов.

Поскольку знал, что когда Том входит в роль безотказной овечки, потом его же его согласие и начинает разрушать, а после и всех окружающих. Том резко подался через стол, приподнявшись со стула, двумя руками схватил Оскара за руку, отчаянно и одновременно твёрдо вглядываясь в его глаза:

- Я согласился, потому что согласен. Хочешь бить меня – бей. Поверю Джерри, возможно, мне это нужно, только не слишком усердствуй, но ты этого и так не станешь делать, потому что никогда не делал. Хочешь, чтобы я был верен – я тоже хочу этого. И взгляды на секс наши совпадают. Это то, что я думаю. Но я действительно считаю, что ты должен пойти мне навстречу, потому что я согласился на все твои условия, пускай и искренне, это справедливо.

Шулейман его понял, остыл. Держа его за руку, Том чувствовал, как он расслабился, взгляд стал мягче.

- Я всё равно не соглашусь, поскольку для меня принципиально, чтобы Грегори остался, - сказал Оскар. – Он мне нравится исключительно как человек, и я очень ценю его как работника. Повторю в последний раз – я не сплю с ним, не спал, не хочу и не захочу, у меня своего рода пунктик – я не могу расценивать как сексуальный объект тех, кто намного младше. Можешь обижаться, злиться, но я тебе не уступлю.

Том потупил взгляд в стол, опустился обратно на стул. Но не в грусти, а в неком замешательстве эмоций, которые по большей части пустышка.

- Оскар, хочешь правду? – Том сверкнул неуверенно-улыбчивыми искорками в глазах, исподлобья взглянув на Шулеймана. – Если честно, я назвал своё условие только потому, что ты сказал мне говорить, я подумал, что должен что-то сказать. Пока ты не заговорил о Грегори, я о нём и не вспоминал.

- Получается, я сам виноват? – усмехнулся Шулейман; атмосфера разрядилась как по щелчку. – Да, сам, надо было молчать, а там вы бы встретились лицом к лицу, и камень преткновения отпал сам собой по причине смерти Грегори.

- Оскар… - укорил его Том.

- Ладно-ладно, - развеселившись, Оскар вновь усмехнулся, поднял ладони. – Убийца – это не диагноз, а стечение обстоятельств. Отложим шутки, - он положил руки на стол. – Так что, мы поняли друг друга и договорились, Грегори остаётся и продолжает исполнять свои обязанности домашней прислуги, а ты мой партнёр и любовник?

Том невольно улыбнулся, так обласкало слух это слово «партнёр». Потому что партнёр – это больше, чем любой его синоним, партнёр – это по жизни.

- Да, договорились, - кивнул Том и следом сощурился. – За исключением ситуации, если он будет меня провоцировать или если я сочту, что он меня провоцирует. Тогда я его убью, - сказал с очаровательной улыбкой маньяка-психопата.

Мысль, что придётся регулярно видеть юнца, который фактом своего существования и особенно возрастом выводил его из себя, Тома не радовала. Но в самом же деле не думал о нём, пока Оскар не напомнил, и знал, что Оскар его, Тома, любит и хочет. Да и Грегори не смотрел на Оскара с сексуальным интересом, что, конечно, подозрительно, потому что Оскара все хотят, даже Эллис со своей ориентацией не отказалась бы от него, но отсутствие такого интереса определённо говорит в пользу того, что беспокоиться не о чем. С этой неприятностью можно смириться и ужиться.

Шулейман усмехнулся под нос, покачав головой, понимал же, что Том шутит, но не захотел развивать тему. Им ещё было, о чём серьёзно поговорить, а то такими темпами до рассвета не управятся.

- Подводя итоги, выходит, что мы можем съехаться, - сказал Оскар. – Тут я должен тебя спросить – ты уверен, что готов? – спросил чётко, пристально глядя на Тома.

- Разумеется! – Том аж воскликнул, всплеснув руками. – Я жду этого с мая!

- С мая? – Шулейман скептически выгнул бровь. – То есть я с тобой обращался, как с грязью, а ты мечтал жить вместе? Впрочем, ладно, ни для кого здесь не новость, что ты странный. Ты и секса хотел, помнишь, что было, когда мы до него дошли?

- В этот раз так не будет, - заверил его Том. – Я не сбегу от порога и потом.

- И завтра, и послезавтра?

- Ты пытаешься меня переубедить?

- Я хочу, чтобы ты хорошо подумал сейчас и не начал сомневаться потом.

Том облокотился на стол, наклонившись вперёд, взял Оскара за руку и серьёзно и предельно честно сказал:

- Оскар, я хорошо подумал и не начну сомневаться. У меня было достаточно времени, чтобы понять, чего я хочу, я определился задолго до сегодняшнего вечера. Я хочу быть с тобой, хочу жить с тобой, и что бы ни случилось, мы пройдём это вместе, я не испугаюсь, не передумаю и не усомнюсь в своём выборе.

- Тебе удалось меня растрогать, - Шулейман улыбнулся, не обнажая зубов, мазнул пальцами по ладони Тома, накрывающей его руку. – Окей, верю. Когда хочешь переехать, сегодня поедешь со мной, а вещи твои завтра привезут, или завтра с утра вместе с вещами приедешь?

Лицо Тома вновь приобрело то растерянно-испуганное выражение сложности определения. Выждав немного, Шулейман утвердил:

- Сегодня. Достаточно с тебя самостоятельных выборов.

Отпустив его руку, Том с готовностью встал:

- Поехали.

- Не хочешь сначала завершить ужин? – Оскар указал на тарелки на столе.

- А… да, точно, - Том сконфуженно вернулся на место.

Совсем забыл про ужин. Какой может быть аппетит, когда сбывается самая светлая, самая истовая мечта?

- Будешь десерт? – спросил Шулейман, когда официант забрал пустые тарелки.

Том хотел отказаться, чтобы не тратить время. Но подумал, что не нужно торопиться, мечта уже сбылась, осталось только прийти к ней, почему бы не подсластить этот сладчайший вечер. Согласившись, Том пробежался взглядом по позициям меню и назвал официанту название желаемого десерта. Сливочно-ванильное парфе, отличный выбор. Оскар на десерт как всегда пил кофе.

От момента окончания ужина, когда встали из-за стола, до мечты от силы десять минут пути. Дорога прошла как в полусне; Том смотрел в окно, на проносящиеся, сливающиеся в яркие линии огни вечернего города и испытывал благоговение. Без крупицы волнения, разве что с лёгкой, неощущаемой, как рябь на воде, дрожью переживаний от предвкушения. Ровного, светлого предвкушения, в котором, перманентном, слишком долго жил, чтобы сейчас испугаться. Даже странно, что не боится и не тревожится, смотрит в будущее исключительно уверенно, это не в его характере. Но разве ж отсутствие волнения повод для волнения? Нет, не в этот раз. Для полного, идеалистического счастья оставалось только уговорить Оскара завести ребёнка, которого почему-то больше не было в его планах. Потому что очень, очень хотел воспитывать мальчика с глазами Оскара, дарить ещё и ему любовь, которой уже становится слишком много для себя одного. Но это потом, года через три. В тридцать один впору задуматься о семье, ко времени такой шаг, а пока наслаждаться жизнью вдвоем, зная, что у них будет что-то ещё большее.

Машина остановилась, и Том невольно затаил дыхание, до последнего этажа обводя взглядом сияющее светом в окнах здание, к которому вели все дороги в его жизни. Хлопнула дверца, возвращая в реальность, которая не замирает ни на миг. Том последовал за Оскаром, вышел из автомобиля, кричаще-яркого, красно-оранжевого, с которым каких только воспоминаний ни связано с той случайно встречи в Париже. Позволил себе остановиться и ещё пару мгновений посмотреть на фасад здания и двинулся за Оскаром, что остановился у парадного входа и выжидающе на него смотрел.

- Уже усомнился, что не поторопился?

- Я же могу обидеться, что ты хочешь меня отговорить, - с улыбкой ответил Том, в шутку пихнув Оскара локтем.

- Не задирайся, - отозвался тот и, хлопнув его по попе, открыл дверь.

Лифт на двадцать первый этаж. Вровень шаги к двери в квартиру – последний рубеж, за которым светлое, невозможно желаемое будущее станет настоящим. За последние полгода зайдёт в неё в третий раз и насовсем.

- У тебя есть последняя возможность передумать, - наклонив голову к Тому, с ухмылкой сказал Шулейман.

- Не дождёшься, - повернувшись к нему, ответил Том. – Никогда и ни в чём я не был так уверен, как в том, что хочу вернуться в эту квартиру, к совместной жизни с тобой.

Больше не о чем говорить. Оскар открыл и распахнул дверь в немом пригласительном жесте. Где же фанфары? Они кричат внутри. По закону подлости Том должен был споткнуться на пороге и упасть или нелепо влететь в квартиру, что плохой знак. Но ничего подобного не произошло. Том просто переступил порог. Набрав полную грудь воздуха, как перед шагом к чему-то невероятно важному, поскольку даже Оскару не объяснить, но для него это триумфальный момент. Момент его триумфа. Он смог, он вернулся.

Разувшись в положенном месте, Том пошёл по квартире. В прошлые разы не замечал, был занят и ослеплён разными своими переживаниями, но здесь многое изменилось. Цвета, интерьеры, даже стены кое-где передвинулись. Том в молчании разглядывал всё, касался кончиками пальцев стен. В затаённом восхищении, потому что это его момент, момент, когда сбылась его мечта, влившись в быль без единого шва и изъяна. Подтверждая, что так и должно быть. Шли годы, менялось всё, что только могло измениться в жизни, а Том исправно возвращался в эту квартиру, в которую по всем законам мироздания никогда не должен был войти. Восемнадцатилетним, бездомным и имеющим единственный ориентир в жизни в лице своего неординарного доктора; девятнадцатилетним, отчаявшимся и потерявшим надежду быть частью семьи, которую едва успел обрести; двадцатитрёхлетним, понявшим вдали отсюда, что здесь его единственный дом, а свобода не столь важна, как возможность вернуться; и, наконец, двадцативосьмилетним, совсем взрослым и понимающим себя и свои чувства, которые наконец-то без сомнения любовь. Теперь уже непременно навсегда.

Шулейман ходил с ним и не одёргивал. Знал эту особенность-чудинку Тома – посмотреть помещение, потрогать, познакомиться на неком никому больше не понятном уровне. Иногда его поведение раздражало, но сейчас Оскар готов подождать и просто понаблюдать, раз Тому нужно привыкнуть к новому-старому месту.

Том остановился в гостиной, что теперь была очень светлая, с жёсткими прямыми линиями мебели. Огляделся вокруг. Два года он шёл к исполнению мечты, что есть возвращение к Оскару, возвращение сюда и к жизни, которая у них была; которую не ценил по собственной глупости и незрелости. Сейчас эти два неполных года казались сном, забылись все сложности, переживания и боли. Сколько всего произошло? Жил в чужой недружелюбной стране, спал на улице, обманывал, работал на износ, заработал имя, подвергся попытке изнасилования и смог защитить себя, за что поплатился, потеряв всё, был осуждён и выслан из страны, исполнял исправительные работы и даже успел поставить крест на их с Оскаром истории и долго держать оборону, но в один миг понял и принял, что иначе быть не может, кроме как с ним. Точно приснилось, а на самом деле вчера вышел отсюда, а сегодня вернулся. Том по-прежнему живо помнил свои чувства, разрушившие их брак, но то, что было позже, утратило и краски, и значимость, став не более реальным, чем то невнятное, что снилось вчера.

Но всё-таки было. Путь, затянувшийся на два года, в которые произошло всё, что только могло и не могло произойти. Два года, за которые стал намного взрослее и осознаннее и, отказавшись от счастья, пришёл к новому, совершенному счастью. Мальчик из пригорода Морестеля снова смог подняться на вершину и больше никуда никогда отсюда не уйдёт. Это его место – вершина горы, где обитают белые орлы. Том развернулся к Оскару, что стоял поодаль, подошёл к нему и обнял за шею, прильнув всем телом. Улыбнулся и озвучил свою последнюю и самую главную мысль:

- Больше никогда.

- Что? – уточнил Шулейман, сцепив руки у него на пояснице.

- Больше никогда от тебя не уйду. Даже если будешь прогонять, не уйду, - Том тряхнул кудрявой головой.

- То есть я попал конкретно и до конца жизни? – Оскар усмехнулся, указательным пальцем поглаживая его по ощутимым позвонкам.

Том отпустил его, задумчиво отошёл на пару шагов в сторону и повернулся кругом:

- Мне кажется, что я сплю или спал всё это время. Два года я мечтал о том, чтобы вернуться к тебе, и теперь мне не верится, что всё это правда, было и есть.

Сказал то, что, возможно, Оскар и не поймёт, потому что он не боролся эти два года. Но хотел, чтобы он слышал его чувства. В свою очередь теперь Шулейман подошёл к Тому, возобновил прерванные объятия:

- Мне тоже не верится. Я выстроил свою жизнь без тебя и думал, что если мы и встретимся, то я пройду тебя мимо. Но вот мы снова здесь, - Оскар развёл кистями рук и снова сомкнул их на спине Тома.

Ответил улыбкой на трогательную, нежную, полную любви, как и его сияющие карие глаза, улыбку Тома. И, не отпуская Тома из объятий, которыми и он вновь зацепился за его, Оскара, шею, коснулся губами его губ. Идеальный момент для каноничного хэппи-энда, все слова сказаны, чувства выяснены, главные герои получили главную награду – счастье друг с другом. Но в реальности не бывает хэппи-эндов, после свадьбы, рождения ребёнка, любой ситуации, которой традиционно заканчивают кино или книгу, жизнь продолжается.

- Пойдём дальше, - добавил Шулейман и взял Тома за руку, увлекая за собой.

В спальню, в чём совпали желаниями. Том тоже хотел перейти в эту комнату. Но в спальне Том заметил кое-что, чего совершенно точно не было раньше – карту на стене, да не простую, а необычную какую-то. Заинтересовавшись, Том подошёл к стене, указал на карту:

- Что это?

Нет, понятно, что это карта, но она совсем уж не сочеталась с Оскаром как часть интерьера спальни.

- Голографическая карта, - закономерно ответил Шулейман, заодно прояснив для Тома, почему же карта показалась ему необычной. – Специально для тебя. Во-первых, я помню, что обещал тебе Африку, но подзабыл исполнить, когда это было актуально. И, хоть мы договорились, что ты будешь говорить о своих пожеланиях, я не рассчитываю на то, что ты столь быстро сможешь искоренить в себе дурную и вредную привычку молчать, а так проще, тебе и говорить ничего не придётся: захочешь куда-то, отметишь место на карте, я увижу и организую путешествие.

Лёгким касанием активизировал карту, она засветилась, приобрела объёмный вид, и произвольно ткнул пальцем, показывая, как отмечать места. На месте прикосновения загорелась примечательная красная точка.

- Видишь? Всё просто. В спящем режиме все отметки сохраняются, - продолжал Оскар. – Во-вторых, будешь учить географию, - взглянул на Тома с лёгкой ухмылкой и таким же прищуром.

Том наблюдал за его манипуляциями и мгновенными до синхронности ответами карты как за дивом дивным.

- Вау, - выговорил он. – Я не знал, что такое бывает.

- Прямиком из Японии приехала, - ответил Шулейман, скрестив руки на груди и привалившись плечом к стене слева от карты. – У них там вообще мир будущего.

Том кивнул его словам и вернул взгляд к карте. Смотрел на неё большими завороженными и неподдельно радостными глазами, как кот на мигающую новогоднюю гирлянду.

- Я только пять лет как освоил интернет и смартфоны, а технологии вон как далеко зашли, - улыбаясь, сказал Том. – Похоже, я никогда не догоню прогресс. А как убрать отметку? – полюбопытствовал.

- Касаешься отметки, и она исчезает, - объяснил и показал Оскар. – Можно увеличить, если хочешь отметить не страну, а город, - расходящимся движением пальцев по типу того, каким приближают изображение на сенсорных экранах телефонов, увеличил карту в районе Франции.

Высветились все крупные французские города, а также города соседних Германии, Бельгии, Швейцарии. Не сдержав восторга от такого технологического волшебства, Том запищал, дважды хлопнул в ладоши. Как легко порадовать ребёнка, даже если ему двадцать восемь лет.

- Надо выключить, а то я всю ночь около неё простою, - произнёс Том, взглянув на Оскара. – А у меня были и есть совершенно другие планы. Только сначала отмечу место, куда хочу сейчас.

Приблизившись к карте, Том ещё немного увеличил карту в том же районе и поставил отметку на наименовании «Ницца».

- Ты и так здесь, - отметил Шулейман.

- Я никуда не хочу уезжать.

Том улыбнулся, положил ладони на грудь Оскара и потеснил его к кровати, толкнул, укладывая, и, сразу сняв кофту, которая в ближайшее время точно не пригодится, сел на его бёдра. Провёл руками вверх по его торсу, плавно качнулся, продолжая улыбаться с нотой загадочности.

- Хочу обновить нашу кровать, - поделился Том своими очевидными намерениями.

- Это новая, - неромантично, но честно подсказал Шулейман.

- Я знаю.

Том знал, что эта не та кровать, которая была их супружеской, а до того просто общей. Знал, что явно не первый в ней. Но разве это имеет значение? Теперь это их

- Я хочу так.

И Том сдался, уступил без раздумий и без единого возражающего порыва, тонко, послушно улыбаясь, транслируя взглядом и всем телом, что готов принять всё, что Оскар захочет с ним сделать. Считав его согласие, Шулейман принялся неспешно водить кончиками пальцев обеих рук по его груди и животу, как бы невзначай цеплял затвердевшие соски, поднимался к ключицам и опускался обратно к кромке штанов. Расслабляя и распаляя. Наклонился и влажно поцеловал Тома в шею, продолжая блуждания рук по его телу. Большей частью едва ощутимые прикосновения, а Том уже затрепетал. От знания, что будет дальше; от того, что уже приятно; от желания захотеть больше, сильнее и отдаться Оскару. Том запрокинул голову, открывая себя, в опережающем нетерпении елозил пятками по покрывалу.

- Подожди, - Том осторожно похлопал Оскара по плечам и, дождавшись реакции, заглянул в глаза. – Я кое-что забыл сказать. Я понял, что Грегори очень хорошо готовит, но можно я буду нам готовить? Я люблю готовить, и мне нравится делать для тебя то, что я могу сделать.

- Значит, удовлетворять меня в постели тебе мало, хочешь быть идеальной жёнушкой? – усмехнулся Шулейман, но не стал переводить поддёвку в разряд издевательства. – Можно. Завтра поговорю с ним.

При всей избалованности и придирчивости ему вообще неважно, чтобы завтраки, обеды и ужины были уровня высокой кухни. Главное, чтобы еда была и была вкусная. Как готовит Том, Оскара вполне устраивало. А если захочет чего-то этакого, поручит приготовление Грегори или поедут с Томом в ресторан.

- Ты мылся перед свиданием? – спросил Оскар.

- Да, и… всё, что надо, сделал, - смутившись нелюбимой туалетной темы, ответил Том.

- Отлично.

Шулейман показал зубы в довольной, заговорщической широкой улыбке-ухмылке и расстегнул штаны Тома.

- О, клубничка, - провёл пальцами по яркой ткани тех самых красных в горошек слипов, которые Том ему демонстрировал по видео.

И вытряхнул Тома из штанов, заодно сдёрнув и трусы, перевернул его лёгким рывком и потянул за бёдра вверх, ставя на четвереньки. Том открыл рот, но вопросы все отпали, поскольку почувствовал прикосновение языка на копчике. Оставалось только закусить губы и приготовиться к той смущающей, запретной, но невероятно приятной ласке, которую, чего уж греха таить, распробовал и желал получать как можно чаще.

Шулейман широко провёл языком между его ягодиц, припечатал прикосновение губ к сжатому пока что колечку мышц.

- Мне нравится, что когда я тебя хорошенько вылижу, - намеренно назвал вещи своими именами в самой пошлой форме, чтобы Том задрожал в смущении, - ты такой расслабленный и жаждущий секса, что тебя можно никак больше не готовить.

Развязные слова опалили, как и было рассчитано. Том зажмурил глаза, но ничего не мог противопоставить правоте Оскара. Тем более что Оскар продолжил своё дело, не оставляя возможности сконцентрироваться на мыслях и что-то возразить, отказать себе в удовольствии. Впиваясь пальцами в его разведённые ягодицы, Шулейман водил языком по нежной коже, всё больше концентрируясь непосредственно на сфинктере, непроизвольно сокращающемся от таких ласк. Освободив одну руку, гладил Тома по наливающейся кровью промежности, будто случайно, дразня, трогал яички. Покусывал ягодицы, перемежая лёгкой болью сворачивающую сознание набекрень ласку. А Том комкал в кулаках подушку.

То, что не был полностью возбуждён на момент начала, ничуть не помешало. Том и не обращал внимания, что там с его членом, возбуждение концентрировалось в другом месте – во всём теле, особенно сзади, от поясницы и ниже, окутывая жарким облаком. Момент, когда Оскар ввёл в него язык, всего наполовину, прострелил по позвоночнику столпом искр, ввинтился в мозг взрывом настолько сильного желания, что свело все жилы, всё тело вскинулось. Том резко поднялся на руках, со звуком, напоминающим всхлип, схватил ртом воздуха, прогнулся в спине на пределе возможностей. И чуть позже упал обратно, вцепился в подушку не только руками, но и зубами.

Найдя на промежности Тома точку – внешнюю проекцию простаты, - Шулейман надавил, и Том звучно застонал в истерзанную подушку. Целого языка, ритмично двигающегося внутрь, тоже было мало, мало распалённому, раскрывающемуся навстречу телу. Хорошо, что Оскар и сам уже желал перейти к основному блюду. Но перед тем схватил Тома за щёки и поцеловал взасос. Мысль, где до этого Оскар касался его губами и языком, Тома не коробила. Да и не было никакой мысли.

Сбросив одежду, Шулейман снова поставил Тома на четвереньки, смазал, и у Тома сорвался вдох, когда почувствовал в себе его член. Крепкий, толстый, горячий, заполняющий до той глубины, от которой должно быть страшно и неприятно, но нет, ощущения прямо противоположные. Оскар обхватил его, накрыв собой спину Тома, но не налёг полностью, что не позволило бы Тому выстоять долго под его много превосходящим собственный весом, а держался в скрюченной позе в основном за счёт собственных усилий, напряжения мышц, удерживающих тело в любом положении.

Том начал кричать едва не с первой минуты. От переизбытка эмоций, помноженных на интенсивность физических ощущений, долбящих в мозг, и тех же чувств, рождающихся из телесных, ментальных, всех вместе, спутанных клубком переживаний, разворачивающихся в груди бурей-торнадо. Оскар поднял его, потянув за плечо, и Том извернулся, повернул голову и получил поцелуй в губы. Потом, когда воздух иссяк до головокружения, поцелуи в шею, оставляющие следы на бледной коже. Нужно за что-то держаться. Оскар держал его, но Том всё равно чувствовал, что падает. Скрёб пальцами по телу Оскара, сознанием в забытьи фиксируя, какая жёсткая, каменным рельефом вычерченная у него сейчас мускулатура.

Вновь оказавшись на четвереньках, одной рукой Том схватился за спинку кровати, а второй цеплялся за руку Оскара, обхватывающую его под шеей, внушая угрозу удушья, что лишь подстёгивало безумие гормонов в крови. Обнимая директивно-заботливым жестом, что напоминало, что он – с правильным человеком, который знает, как о нём позаботиться во всех отношениях. Который может. Немного сменив позу, Шулейман выпрямил спину и теперь держал Тома лишь за бёдра, вколачиваясь с мощью и ритмом отбойного молотка. Тому казалось, что все внутренние органы подпрыгивают при каждом толчке, а на ягодицах останутся синяки от столкновений с жёсткими, сильными бёдрами.

Внезапно внутри воцарилась пустота, неприятный холодок попавшего в горячее нутро воздуха. Шулейман вышел из него, перевернул, валяя, как легковесную куклу, подтянул к себе и снова вошёл, подняв нижнюю половину тела Тома над постелью. Ненавидимая Томом поза из-за того, что в ней ощущения невыносимо зашкаливают, в ней член не только врывается глубоко, но и каждым движением давит на простату.

- Я знаю, что ты это любишь, - издевательски ухмыльнулся Шулейман, не сбавляя темпа.

Том ответил бы ему, но не имел на то никаких сил, лишь раскрыл рот буквой «о», глядя на Оскара неосмысленно-умоляющим взглядом.

- А давай попробуем более продвинутый и экстремальный вариант данной позы.

Шулейман не спрашивал. Прежде чем Том успел осмыслить, что могли бы означать его слова, Оскар, не отпуская его, поднялся на ноги, подвесил вниз головой. Мир в глазах в прямом смысле этого слова опрокинулся, перевернулся. Том вскрикнул, бессмысленно пытаясь схватиться за простыню. Встал на руки, выгнулся, чтобы немного разгрузить Оскара, тоже создать точку опоры. Сумасшествие. Часто ли доводится заниматься сексом вниз головой? Большинству людей никогда в жизни.

В голове нарастал гул крови – шум бушующего девятибалльным штормом океана. Картинка в глазах прыгала, сотрясалась, плыла.

- Всё, не могу уже… - взмолился Том.

Чувствовал, что руки слабеют и подводят, и что того и гляди кровь пойдёт носом, ища способ сброса давления. Оскар опустил его, уложив спиной на постель, налёг сверху. Первый оргазм плавно перетёк во второй, поскольку Оскар не останавливался, бескомпромиссно тоже стремясь к разрядке, пока не стих, уткнулся носом в висок Тому.

Быстро, за полторы минуты перекурив одну, Шулейман придвинулся к Тому с ясно читающимся желанием продолжить.

- Оскар, я не могу сейчас, - сказал Том жалобно и по возможности серьёзно, чтобы отказ звучал убедительно.

- Можешь, - не согласился Шулейман, водя пальцем по его бедру в близости от паха.

- Не в том смысле. Дай мне хоть двадцать минут отдохнуть. Хотя бы отдышаться.

- Кто из нас двоих старше? – усмехнулся Оскар и подпёр голову рукой. – Тебе двадцать восемь, а уже передышка нужна. Не стыдно тебе?

Том изменился в лице:

- Должно быть стыдно? Это плохо?

- Кто меня за язык тянул? – риторически произнёс Шулейман, цокнув языком. – Поздравляю с новым загоном.

Посмотрев пару секунд на Тома, в глазах которого не было ни капли понимания, что он изначально пошутил, Оскар добавил, поясняя:

- Нормально это. Рефракторный период характерен для всех мужчин.

- Ре… Чего? – непонятливо нахмурился Том.

- Рефракторный период – время после оргазма, в которое мужчина физически не может продолжать половой акт, или может достичь эрекции частичной или же полной, но кончить не может. У тебя данный период отсутствует, иначе бы ты не мог за одну минуту дважды кончить, у меня чуть более выражен, я могу снова возбудиться, когда едва пошёл спад, быстро достигаю второго оргазма в редких случаях. Поэтому – потому что у тебя рефракторного периода нет – я знаю, что ты можешь, но ленишься, и сразу рассчитываю на продолжение.

На такой расклад по фактам, подкреплённым наукой, и возразить нечего. Том похлопал ресницами и, смущённо прикрыв веки, сказал:

- Хорошо. Но дай мне пять минут отдохнуть, хорошо?

Шулейман великодушно согласился, усмехнулся, притянул Тома к себе, загребши в медвежьи объятия, и поцеловал в висок.

Утро тоже началось с секса, более нежного, ленивого, но не менее яркого. На боку, с поцелуями почти до самого конца, несмотря на то, что никто ещё не чистил зубы. После такого и вставать не хотелось. Но разгулявшийся голод настойчиво толкал покинуть постель.

- Пойду умоюсь и приготовлю завтрак, - сказал Том, борясь с ленью, и, приподнявшись, поцеловал Оскара в щёку.

- Окей, - Шулейман потянулся и взял с тумбочки сигареты.

Одевшись, Том вышел из спальни, вдохнул полной грудью ни на что не похожий дух дома и направился в ванную комнату, поскольку не только голод толкал двигаться, но и мочевой пузырь, да и освежиться действительно нужно. И причесаться, обязательно, в зеркало Том ещё не смотрелся, но представлял, какой лохматый.

Справив нужду, Том зацепился взглядом за предмет, который неосознанно воспринимался лишним, выбивающимся из образа и ванной комнаты, и всей квартиры. Подойдя ближе, Том поднял, повертел в руках табуретку – пластиковую, низкую, такие в хозяйственных магазинах продают. Зачем она Оскару? Ещё что-то похожее видел в детстве в каком-то комедийном сериале, там вроде говорилось, что табуретка облегчает процесс опорожнения кишечника, на неё ноги ставить нужно. Но это предназначение точно мимо. Тогда для чего она и почему такая простенькая, невнятного, поблекшего белого цвета, совсем не в стиле Оскара?

Решив не забивать голову лишними мыслями, Том поставил табуретку обратно на пол и ногой пихнул её в угол. Не нравится она ему чем-то неуловимо, но конкретно раздражающе, портит картинку. Удовлетворившись тем, что странная табуретка больше не царапает глаз своим видом посреди комнаты, Том скоро принял душ, почистил зубы и причесался, что оказалось не совсем просто, поскольку непослушные кудри после ночи сна и всей сексуальной активности местами спутались до мелких колтунов. Впрочем, справиться с ними удалось с лёгким шипением, но без потери прядей. Нужно, наверное, купить кондиционер. Том привык мыть голову шампунем и больше ничем.

Приведя себя в порядок, Том пошёл на кухню, воодушевлённо прикидывая в голове, что приготовить на завтрак. Хотелось чего-то особенного, это же первое утро их совместного проживания, да и настроение выше крыши и ярче солнца, под такой настрой хочется творить и кормить не только и не столько себя, сколько любимого человека. Но светлые планы на полном ходу влетели в бетонную стену, когда зашёл на кухню и увидел что-то. Или, правильнее сказать, кого-то.

Первая мысль – гном, потому что человек, но маленький, как ребёнок. Вторая мысль… А не было второй мысли. Застыв на месте как вкопанный, Том широко раскрытыми глазами смотрел нечто, что раньше него оказалось на кухне. Что это? Кто?!.. С виду – мальчик лет пяти, с очень-очень светлыми, какие у Джерри были крашеными, вьющимися волосами почти до плеч длиной и бутылочкой сока в руках. Кажется, сок морковный. Это важно? Мозг метался и фиксировал всё подряд в попытке объяснить то, что видят глаза.

По виду эталонный ангелочек, но у Тома волосы на затылке вставали дыбом от первобытного ужаса, будто перед ним стоял сам дьявол. Что-то тёмное и плохое, несущее опасность. Чем объяснить появление непонятного ребёнка на кухне Оскара, проще поверить, что это на самом деле гном, кобольд, какая-то другая мифическая дрянь, которая перепутала день с ночью и в неположенное время вылезла из своего тёмного угла.

- Оскар? – напряжённо громко позвал Том, не сводя взгляда с гнома.

Мальчик тоже замер, словно не ожидал увидеть людей, что подпитывало версию, что сам он человеком не является. Но вот удивление в его глазах сменилось какой-то другой эмоцией:

- Здравствуй, Джерри.

Оно улыбнулось.

- Оскар! – крикнул Том и, настороженно оглядываясь через плечо, поспешил найти его, чтобы Оскар объяснил, что происходит и что не он один это видит.

Шулейман нашёлся в спальне, тоже освеженный водными процедурами, одетый с иголочки, застёгивающий часы на левом запястье – последний штрих образа.

- Оскар! Оскар! Там ребёнок! – Том налетел на него, вцепился в рубашку на локте, второй рукой тыча в сторону дверного проёма.

- Какой ребёнок?

- Я не знаю, - Том мотнул головой, разжав пальцы. – Не твой, не мой. Это ребёнок Грегори, да? – осенило.

Конечно же, это ребёнок Грегори, которого он взял с собой на работу, чей же ещё? И как сразу в голову не пришло? Напридумывал себе нечисти. Том заулыбался и готов был сейчас броситься на Грегори с объятиями и расцеловать, потому что, во-первых, если ребёнок его, это всё удачно и не суля проблем объясняло, во-вторых, если у него есть ребёнок, то не такой уж он уже юный и свежий, что тоже приятно.

- У Грегори нет ребёнка, - ответил Оскар.

- Как нет? – Том неверующе всплеснул руками. – А чей он? Твоей подруги?

- Здесь нет никакого ребёнка, - без шуток сказал Шулейман.

- Чей он? Твоей подруги? Друга? – повторил Том, словно не слыша его. – Надолго он здесь?

- Ни у кого из моих друзей и подруг нет детей. В моей квартире – нет ребёнка, - чётко произнёс Оскар, чтобы до Тома дошло хотя бы со второго раза. – С чего бы ему здесь быть?

- Как нет? – Том перестал восклицать, абсолютно растерянно захлопал большими глазами. – Я же видел…

- Это не первый раз, когда ты видишь то, чего нет, - фыркнул Шулейман.

- Оскар, на что ты намекаешь? – Том и обиделся, и напрягся. – Есть он, я видел. Пойдём, я докажу тебе, и тебе придётся мне всё объяснить, я не такой сумасшедший, которому постоянно что-то чудится, каким ты пытаешься меня выставить.

Том схватил закатившего глаза Оскара за руку и потащил на кухню.

- Вот!

Но на кухне никого.

- Никого… - потерянно констатировал Том очевидный факт, блуждая взглядом по пустой комнате. – Но я же видел… Он был здесь, - указал пальцем место.

Том обошёл кухню, растерянно ища хоть какой-то след. Остановился около стола и с абсолютно потерянным, просящим помощи взглядом повернулся к Оскару:

- Я видел… Оскар, клянусь, я не разыгрываю тебя, - эмоционально приложил руку к сердцу, подчёркивая искренность своих слов. – Ты можешь просто сказать мне, что это за ребёнок? А то я подумаю, что схожу с ума.

- Здесь нет никакого ребёнка, - чётко повторил Шулейман, глядя ему в глаза. Развёл руками. – С чего бы ему здесь быть? Думаешь, я нанял маленького актёра, чтобы тебя разыграть? Я до этого не знал, что ты боишься детей.

- Я не боюсь. Я… Я…

Том совсем запутался, не знал, что думать. В голове вместо мыслительного процесса хаотичные обрывки.

- Я не схожу с ума! – прикрикнул, воинственно опровергая своё же предположение.

- Я этого и не утверждаю, но когда люди видят то, чего нет, это наталкивает на определенные выводы.

- Он был! Я докажу! Грегори! – требовательно заорал Том.

Грегори пришёл на зов, обратился к Тому:

- Том, ты меня звал?

- Да. Это твой ребёнок?

Грегори машинально посмотрел на пустое место рядом с Томом и снова на него:

- Какой ребёнок?

- Маленький светловолосый мальчик. Я пять минут назад зашёл на кухню, а здесь он. Твой?

Грегори растерянно, недоумённо посмотрел на Оскара и то ли у одного Тома, то ли у них обоих спросил:

- Это шутка? Розыгрыш? – посмотрел на Тома. – У меня нет детей, и, прости, но у тебя не получится заставить меня в этом усомниться.

- Тогда чей он? – требовательно спросил Том, сверля парня взглядом.

- Не знаю, о ком или о чём ты, но здесь нет никаких детей. Можно я пойду?

Шулейман за Тома отпустил Грегори. А Том, постояв десяток секунд в прострации, проговорил:

- Я видел… Оскар, пожалуйста, объясни мне, что происходит.

- Я и сам не отказался бы от объяснений. Ты точно не выдумываешь? – Шулейман сощурился на Тома.

- Похоже, что я выдумываю? – Том взмахнул руками в новом эмоциональном всплеске. – Я не настолько хороший актёр. Да я испугался до одури! То есть… - на секунду прикрыл глаза, сжал пальцами переносицу. – Не знаю, чего я испугался, ничего страшного там не было. Просто… Не знаю… - развёл руками в признании бессилия объяснить.

- Что ты видел? – скрестив руки на груди, спросил Оскар с непонятной интонацией.

- Ребёнка, - с готовность отозвался Том. – Или гнома, или кобольда – это немецкий домовой дух, не очень добрый. Бред какой, правда? – улыбнулся нервно. – Конечно же это был ребёнок, а не мифическая сущность, их не бывает. Мальчик пяти лет примерно. Может, и не пяти, я плохо разбираюсь в детях. У него очень-очень светлые волосы и карие глаза.

Кольнуло чем-то, что Том не смог понять. Неприятно, страшно, холодя. Предчувствие, понимание? Том не обратил внимания и предпочёл слушать Оскара, а не себя.

- Он что-то говорил? – задал вопрос Шулейман.

- Да, он сказал мне: «Здравствуй, Джерри». Представляешь? – Том снова всплеснул руками. – Почему Джерри?

Несколько секунд Оскар серьёзно разглядывал его лицо и произнёс:

- Ты уверен, что он к тебе обращался, а не представился?

Внутри прозвучал треск разбившегося, обрушивающегося стекла. Прежде чем Том успел осознать, что за ним скрывалось, Оскар добавил, развивая мысль:

- Ты уже видел Джерри в прошлом. Вполне может быть, что это был он.

- Но… Но я видел ребёнка, - Том запинался с широко распахнутыми глазами.

- Ребёнка, который по твоему описанию похож на Джерри и представился им.

В глазах Тома застыли непонимание и ужас. Это то, что кольнуло его – что видел Джерри. Потому что у мальчика – его лицо. Его лицо в обрамлении светловолосого образа Джерри. Его имя.

- Но Джерри не приходит просто так, - взгляд у Тома метался, голос отвердел в отрицании. – Сейчас нет ничего такого, что могло бы спровоцировать его появление. Клянусь, нет.

Ещё больше ужаса в глазах от того, что Оскар может подумать, что он снова лжёт, что всё повторится.

- Оскар, я не лгу. Я неподдельно счастлив, - Том подошёл к нему, заглядывал в глаза.

- Не знаю, что тебе на это сказать. Но могу предположить, почему Джерри явился тебе в образе ребёнка, если это, конечно, был он. Возможно, это как-то связано с тем, что ты вспомнил о своём детстве в самом конце нашего брака.

Логично. Настолько логично, что невозможно поверить.

- Оскар, а это мог быть микросон? – спросил Том через паузу; мозг отчаянно искал объяснение, исключающее психический рецидив. – В микросне бывают сновидения? Они воспринимаются как видения, галлюцинации, да? – говорил всё быстрее, выходя из онемения отчаяния, поскольку нашёл то самое.

- В принципе, да, - подтвердил Шулейман. – Если не увидишь больше мальчика-Джерри, значит, приснилось, если увидишь… - развёл кистями рук, не договаривая, и строго наставил: - Обязательно скажешь мне.

- Если я увижу, ты услышишь, - Том улыбнулся, испытывая значительное облегчение.

Только одно «но» мешало окончательно поверить в спасительную версию.

- Странно, я вроде бы выспался… Может, мне надо прилечь? – Том приложил ладонь ко лбу.

- Давай сначала позавтракаем.

Том согласился, приготовил завтрак, но без былого энтузиазма, поскольку переживания выжали и голова отяжелела.

После завтрака Шулейман уложил Тома и, ненадолго оставив его одного, зашёл в комнату в дальнем конце квартиры, притворил за собой дверь.

- Терри, мне нужна твоя помощь…

Глава 10

Разбуди мою страсть, заведи мою плоть,

Забери мою власть - мне уже не помочь.

Заведи мою плоть, мне ладонь протяни,

Ты меня разбуди, заведи, заведи.

Kazna, Стрельцов, Заведи (МакSим cover)©

Том весь день провёл в постели. Настолько поверил в эпизод микросна, что на самом деле начал чувствовал лёгкое недомогание, которое объясняло, почему это с ним случилось. Шулейман по большей части сидел с ним и даже сексом не тревожил, за что Том был благодарен. Том предполагал, что ближе к ночи всё будет, но не сейчас. Сейчас у него совершенного иного толка постельный режим с объятиями со свернутым, засунутым между ног одеялом.

С регулярной периодичностью к Тому приходил щенок, которого привезли вчера вечером, хотел забраться к хозяину, но Оскар бескомпромиссно напомнил, что никаких животных в кровати быть не должно и в его кровати не будет, особенно таких невоспитанных. На что Том не очень убедительно возразил, что малыш у него не невоспитанный, он уже почти не мочиться в неположенных местах. В свою очередь Шулейман сказал, что по манерам у него не собака, а свинья пушистая, и что никаких исключений для животных он не делает, Космосу, который куда более воспитанный и чистоплотный, ход в кровать тоже закрыт, как и Дами, которая была на редкость умной сукой, тоже дозволялось забираться в постель.

- Малыш, он смягчится, - с нежной и чуть хитрой улыбкой сказал Том щенку. – Меня Оскар тоже за животное считал и в постель к себе не пускал, а потом изменил своё мнение. Подожди пять лет.

- Я пустил тебя в мою постель куда раньше, в девятнадцать, - напомнил Шулейман.

- Не пустил, а заставил спать с тобой, потому что разыгрывал отца, что мы пара, - отозвался Том.

- Не заставлял, а предоставил тебе выбор – спать на кровати со мной или на полу рядом. Ты сам выбрал кровать.

- Было бы странно выбрать пол, там холодно и жёстко.

Щенок встал на задние лапы, передними опёршись на кровать, явно намереваясь запрыгнуть на неё. Шулейман зычно скомандовал ему «Фу» и отогнал. Впрочем, малыш тут же вернулся и снова сел у кровати, но пока на неё не лез. Не первый раз уже это происходило.

- Оскар, он привык спать со мной, - Том попробовал его разжалобить и переубедить.

Но Шулейман был непреклонен и доходчиво объяснил:

- Либо он отвыкает и спит в положенном собаке месте, либо вы оба спите отдельно от меня.

Том обиженно – и за себя, и за своего любимца – насупился. Затем придвинулся к краю кровати, погладил щенка по голове.

- Оскар, он же маленький, ему грустно одному… А я болею, можно сделать исключение.

- Твой «маленький» уже догнал тебя по весу. И ты не болеешь, - спокойно отрезал Шулейман.

Что правда, то правда. При последнем взвешивании месяц назад восьмимесячный щенок уже весил пятьдесят восемь килограммов. Сейчас, наверное, побольше будет. И это он ещё ребёнок, подросток, которому расти и расти. Том тогда тоже взвесился, и его вес составлял шестьдесят килограммов. Поднять любимца Том мог уже разве что на минуту и с большими усилиями, после которых ныла спина и руки.

О чём-то радостно тявкнув, щенок отскочил от Тома и полез Оскару на колени. Его малыш тоже любил, это же он первым подарил ему дом, не выгнав на улицу, где голодно, тоскливо и шумно, и потом принёс его к новому замечательному хозяину. Даже Шулейману было тяжеловато, это тебе не изящные шестьдесят кило Тома, распределённые по всему не маленькому росту, а увесистая мохнатая куча. Покривившись, он спихнул щенка на пол. Том снова заныл, что малыш маленький, а он сам тоже хочет с ним лежать.

- Хочешь лежать с ним – иди в гостиную и валяйся на диване, - жестоко ответил Оскар. – Не будет в моей кровати этого животного.

- Вот выйдешь ты снова, а я его пущу в кровать, - с улыбкой заявил Том.

- Тогда переедешь на диван, пока не усвоишь правило, что домашним питомцам в кровать нельзя. Ты достаточно давно его знаешь, чтобы смириться и не нарушать.

- Злой ты, - буркнул Том, сильнее обнимая одеяло.

Но всерьёз и долго обижаться на Оскара не мог, потому что да, давно знал, что животных в кровати он не терпит, и не рассчитывал особо, что сможет упросить. Просто от нечего делать и лёгкой игривой вредности спорил.

Позже, значительно после обеда, малыш в очередной раз ушёл куда-то за дверь спальни, а вернулся не один, привёл с собой Космоса. Несмотря на то, что малыш был уже больше чем вдвое тяжелее, Космос продолжал воспринимать его с позиции старшего, как щенка, которым он и был, которым узнал его летом и взял под опеку на те недолгие дни, пока они жили вместе. Сколько счастливого визгу было, когда они встретились после разлуки, узнали друг друга и кинулись навстречу. Но вчера Оскар и Том были заняты друг другом и пропустили трогательный момент собачьей радости.

- Космос!

Том радостно воскликнул, улыбнулся и даже встал с кровати, раскрыв руки навстречу псу.

- Я по тебе скучал!

Хотел опуститься на колени и обнять Космоса, погладить, поговорить, но не успел подойти близко. Пёс ощетинился и зарычал.

- Космос, ты чего? – остановившись, удивлённо вымолвил Том.

Скаля зубы, Космос ещё раз рыкнул и начал лаять, громко, хлёстко, на одного Тома.

- Космос, ты меня не узнаешь? Оскар, что с ним? – Том растерянно обернулся к сидящему на кровати Шулейману.

- У меня есть одно предположение, но оно тебе не понравится, - сказал тот, наблюдая за ситуацией.

- Что… - Том понял, что Оскар имел в виду, прежде чем договорил. Прикрикнул: - Я не Джерри! Я не Джерри! – уже для Космоса, тыча себя в грудь пальцем. – Я Том!

Всплеснул руками в истовости растерянности и беспомощности, вертясь между неожиданно агрессивным псом и Оскаром. Да что происходит?! Сначала мальчик-Джерри-видение, теперь Космос на него реагирует так, будто он Джерри. Но нет, нет! Нет же?.. На секунду Том сам усомнился в том, кто он, одномоментно почувствовав, что разум не справляется.

Но нет! Он – Том! Невозможно не знать, кто ты!

Действительно, предположение напрашивается лишь одно. Предположение в принципе одно. Поскольку Оскар давно заметил, что животные реагируют на Джерри негативно, а его домашние животные так вообще могут служить лакмусовой бумажкой по его обличению. Но перед ним Том. Шулейман тоже не понимал, что происходит.

- Оскар, я Том!

Том дёрнулся к Оскару, чтобы доказать себя, чтобы он не сомневался, не смел сомневаться, несмотря на это странное, не имеющее объяснения обстоятельство. Космос не пустил, выпрыгнул перед ним, надрываясь агрессивным лаем, аж подскакивая. Том рефлекторно поджал руки к груди, в напряжённом недоумении глядя на пса. Обычно флегматичный, взирающий на всех и вся со снисходительным презрением под стать хозяину, Космос был сам на себя не похож, скакал вокруг Тома, оттесняя его от кровати.

- Космос, это я – Том. Помнишь, как я выгуливал тебя и Лиса, как кормил и играл?

Том наклонился к псу, будто с большего расстояния тот мог его не признать. Космос опасно лязгнул зубами у него перед носом, вынудив Тома испуганно распахнуть глаза, дёрнуться, отклониться. Не удержав равновесие, он упал, больно ударившись пятой точкой. Идеальный момент для атаки, Космос не упустил его – прыгнул. Пудели, даже королевские, далеко не тяжеловесы в мире собак, но и двадцать пять килограммов очень значительны, когда они, живые, собранные, бьют в грудь. Том оказался опрокинутым на лопатки, тараща глаза в невозможности осознавать происходящее достаточно быстро, чтобы предпринимать какие-то действия. Встав передними лапами ему на грудь, Космос не пытался укусить, но утробно, тихо рычал в лицо неугодному ему человеку.

Шулейман не успел вмешаться. Его опередил малыш – толкнул старшего друга в бок, зарычал, предупредительно показывая зубы, встал над Томом, закрывая собой его голову и шею. Оскар тоже охреневал от происходяшего, снова оставаясь в роли не вмешивающегося наблюдателя.

То ли минуту, то ли считанные секунды псы рычали друг на друга, борясь взглядами, Том сейчас плохо ощущал время. Космос прекратил рычать первым, спрятал зубы, после, чуть отступив, гавкнул. Малыш тявкнул, проскулил; они будто общались о чём-то. Лёжа недвижимой мумией, Том переводил взгляд между собаками, что по-прежнему стояли над ним.

Наконец Оскар тоже внёс свою лепту в спасение Тома, встал, решительно подошёл и, растащив собак в стороны, поднял Тома на ноги. Напоследок Космос его укусил.

- Он меня укусил! – Том изумлённо воскликнул и, прижавшись к Оскару, непонимающе смотрел через плечо на чёрного пса.

- Я видел и я тоже в шоке.

Шулейман усадил Тома на кровать, обнимая за плечи.

- Оскар, ты веришь мне? – Том больше не эмоционировал и не кричал.

- Можно было бы проверить, но не стану, я и так верю.

Почему-то верил. Чувствовал, что это именно Том. Глупо? Возможно, однажды ведь слепая вера уже подвела, и за доверчивость дорого пришлось поплатиться. Но сейчас вера другого плана, не та, которая идёт от разума, от истового желания видеть Тома, а идущая из глубины, бессознательная. Интуиция? Да, больше всего похоже на интуицию, к которой Оскар был не склонен, но сейчас ей доверял. Разум умён, но то, что глубже, ещё умнее, поскольку в нём, подсознательном, хранятся все знания, оно фиксирует то, что сознание упускает.

- Будет очень обидно, если зря верю и я снова дурак, - усмехнувшись, добавил Шулейман. – Но что поделать, придётся рискнуть, чтобы не изводить себя паранойей.

Весёлый, лёгкий, не поддающийся тому, что Тома прижало к земле. Частицей души, не занятой переживаниями, Том бело завидовал, что он так может. Том прерывисто, похоже на всхлип вздохнул носом, поскольку не первую минуту находился на грани слёз, но они так и не пролились. Уткнулся лицом Оскару в плечо.

- Почему он так? – тихо проговорил Том, пальцами теребя рукав его рубашки. – Космос же помнит меня, я проводил больше времени с Лисом, но и с ним тоже. Не может не помнить, запомнил же малыша, которого намного меньше знал.

Шулейман пожал плечами, машинально начал гладить Тома по волосам:

- Увы, спросить не получится, не расскажет. Может, Космосу не понравилось, как ты пахнешь?

- Я плохо пахну? – Том поднял голову, растерянно и чуточку обиженно посмотрел на Оскара.

- У собак нюх в сорок раз острее, чем у человека, им что угодно может не понравиться, - тот развёл кистями рук и вернулся к обниманию Тома. – Например, большинство собак негативно реагируют на пьяных.

- Я не пил. А если выпить сейчас? – в глазах Тома блеснула надежда.

Оскар подсказал, что его идея, мягко говоря, глупа и бессмысленна:

- Сейчас не считается.

Тем временем собаки выясняли отношения между собой. Космос лапой ударил малыша по морде, и тот прижал уши, пригнулся к полу, признавая за ним главенство по старшинству. По памяти, где был по-настоящему маленьким, на коротких лапках, а чёрный пёс взял его под опеку, показывал территорию, водил к еде, вылизывал, спал с ним, окружив своим телом, как мама, и всегда был рядом. Космос фыркнул и сел, гордо выпрямившись, мол, так-то лучше, знай и уважай вожака. Больше не дрался, но на Тома поглядывал враждебно.

Том тоже обнял Оскара, за талию, примостил голову ему на плечо, силясь впитать, успокоиться его теплом, его незыблемым спокойствием. Но не срабатывало. Поскольку внутри поселился и шевелился, причиняя страдания, червь страшного предположения.

- Как думаешь, то, что я видел Джерри, может быть связано с агрессией Космоса? Он мог почувствовать Джерри рядом со мной и потому так себя повести?

Том снова поверил, что тот донельзя странный утренний эпизод был не сном, не безобидным глюком разума, а звоночком, предвещающим большую беду, которую не в силах остановить. Это логично до вытягивающей жилы безысходности, ведь животные видят и чувствуют намного больше людей. Тогда, пять лет назад, вначале Том тоже не постоянно видел Джерри, он постепенно наращивал время своего присутствия, начиная с раза в день. Но если Джерри сейчас рядом, невидимым для него, Тома, фантомом, сгустком энергии, то Космос мог его почувствовать и отреагировать. Почему малыш никак не реагировал? Потому что он нестандартный пёс, ему и гулять не нужно, и гавкать не умеет, а издаёт какие-то около собачьи звуки, и как кошка любит сидеть на коленях. И добрый он очень, абсолютно миролюбивый.

- Даже когда ты видишь Джерри, никакое животное не может его чувствовать. Джерри в такой форме – не материя, он существует лишь для тебя, поскольку является проекцией твоей психики, - Оскар опроверг его гипотезу.

- Думаешь?

Том съехал ниже, Оскару подмышку, обхватил его поперёк живота уже двумя руками.

- Либо я прав, либо призраки на самом деле существуют, Джерри твой погибший брат-близнец, дух которого тебе является, и тогда да, животные могут на него реагировать, - авторитетно и чуть иронично ответил Шулейман.

- Тогда я ничего не понимаю.

Том вздохнул, понемногу отпуская переживания. Уверенное спокойствие Оскара заражало, цепляло якорем и вытягивало.

- Я тоже, - отозвался Шулейман. – Остановлюсь на том, что Космосу не понравился твой запах.

Том поднялся выше и, прикрыв глаза, благодарно ткнулся носом в его челюсть, потёрся.

- Спасибо, - выдохнул, чувствуя, что внутри снова распускаются почерневшие цветы жизни. – На твоём месте я впал бы в истерику.

- Ты и на своём месте в них впадаешь.

Том тихо усмехнулся, не открывая глаз, упёрся лбом в щёку Оскара, обнимая его одной рукой за шею. Чтобы точно не исчез, не оставил его одного со своими мыслями-демонами, которые вновь заморозят ужасом и утянут на тёмное дно, откуда не разглядеть солнца, не поймать тёплого лучика.

- Ты так трёшься об меня, котик, может, оближешь? – совсем иначе усмехнулся Шулейман, глянул с прищуром.

Том понял его намёк однозначно и серьёзно, спокойно:

- Давай позже? Я сейчас не в настроении.

Сейчас испытывал потребность лечь, новая волна переживаний съела все едва восстановившиеся силы. Том отодвинулся дальше от края кровати, лёг и потянул Оскара за собой, потому что это важное условие – хотел лежать с ним. Видеть его. Минуты две Том лежал на боку, поджав руки к груди, разглядывал Оскара. И вытянул шею, поцеловал его.

Шулейман принял поцелуй и сказал в губы Тома:

- Если будем целоваться, я запрошу продолжение.

- Я хочу только поцеловаться.

- Я не объясню этого своего телу.

Том беззвучно вздохнул и не полностью прикрыл глаза, глядя на Оскара через частокол ресниц. Снова потянулся к нему:

- Хорошо, - Том согласился и тронул губами губы Оскара, трепетно касаясь пальцами его лица. – Но давай как-нибудь так, чтобы мне не пришлось двигаться. И только один раз, хорошо?

- Какая-то пенсионерская инструкция, - фыркнул Шулейман.

Но его тон не отменял согласия. В новом, более долгом поцелуе Том прильнул к нему. Почувствовав возбуждение Оскара, зеркально отражающееся в собственном теле, Том снял футболку, повернулся спиной и приспустил штаны вместе с бельём. Шулейман активно откликнулся на его призыв, скинул с себя рубашку. Перевернув Тома на живот, мягко придавил за загривок и наклонился к его уху:

- Я хочу так, на боку у нас сегодня уже было.

Сев на пятки, Оскар стянул с Тома штаны с трусами, развёл ему ноги и медленно повёл ладонью по внутренней стороне от косточки на щиколотке до последних сантиметров бедра. Том закусил губы, потому что такие неспешные прикосновения невероятно распаляли, обостряли ощущения, и потому что лежал раскрытый и знал – Оскар смотрит. Шулейман смотрел, водил взглядом по длинным гладким ногам до более тёмной, розовеющей промежности. Положил ладони на ягодицы Тома, посжимал, потряс, забираясь большими пальцами в ложбинку. Ему нравилось смотреть

Удивительно, что сейчас не закрывается, хотя видно ж – стесняется, спрятал лицо в сложенных руках. Шулейман плевать хотел на то, что Тому неловко. Наоборот, чем больше он стеснялся, тем больше хотелось смотреть. Оскар большим пальцем провёл по шву на его промежности, указательным и средним пальцем той же руки массируя сфинктер.

Собаки оставались в спальне, лежали на полу. Космос первым встал и выскользнул за дверь, уводя за собой младшего подопечного. Знал, что когда хозяин занимается сексом, делать в комнате нечего. Малыш с удовольствием остался бы и наконец-то посмотрел, что же такое громкое и любопытное происходит за обычно закрытой дверью спальни, но послушался и пошёл за чёрным псом.

Позже Шулейман привёл Космоса обратно в спальню, поднял под передние лапы и поднёс к Тому:

- Что тебе не нравится?

Космос укусил. Не Тома – Оскара.

- Ах ты скотина! – Шулейман бросил пса на пол и шлёпнул по задней части. – Сегодня будешь без ужина. А попробуешь вытворить подобное ещё раз, пойдёшь на усыпление, - строго погрозил собаке пальцем.

- Оскар, ты чего? – Том отвлёк его, взяв за запястье и непонимающе вглядываясь в глаза.

- Что? – высвободив руку, Оскар развёл кистями. – Домашнее животное должно вести себя правильно и послушно, прощать дурное поведение равносильно, что поощрять.

- Кажется, я наконец-то понимаю, почему мне с тобой приходилось так непросто, - пробормотал Том, улыбнулся неловко. – Удивительно, что ты меня не усыпил.

- Не успел. Ты часто выпадал из моей жизни, а потом я к тебе привязался, - без смягчения ответил Шулейман. – Знаешь, как про котят говорят – тупой, бесполезный, но милый, и рука выбросить не поднимается.

Усмехнувшись, Оскар сел рядом с Томом, обнял за плечи, встряхнув, и потрепал его по волосам. Том с улыбкой поморщился, испытывая двойственные чувства. Такие моменты всегда радуют, но в то же время неприятно, что Оскар снова поставил его на один уровень с животными. Вторая сторона ощущений перевесила.

- Оскар, у меня есть ещё одно условие. Перестань меня обзывать.

- Поздно. Надо было говорить, когда я спрашивал.

- Я говорю сейчас.

- Сейчас не считается. Контракт не правят после подписания.

- Я ничего не подписывал, - серьёзно напомнил Том.

На что Шулейман со знанием дела ответил:

- Слова могут скреплять уговор не хуже писаных букв. Твоя подпись – твоё согласие. Зато я убедился, что агрессия Космоса никак не связана с Джерри, - перевёл тему, посмотрев на пострадавшую руку. – С Джерри животные кидаются только на него, но не на меня.

Для них так и осталось загадкой, отчего же на самом деле Космос вдруг взбесился, что для него совершенно несвойственно. А ответ на него лежит на поверхности. Собаки без меры любят своих хозяев, каким бы они ни были. Космос защищал Оскар. Запомнил, что хозяин страдал после ухода Тома, и тот, кто ушёл – предатель. Значит – чужак. Значит – должен быть изгнан. Космос пытался прогнать Тома с их территории, поэтому и укусил Оскара – чтобы не приближался к Тому и его не заставлял. Это и «объяснял» Космосу малыш – что Том хороший, не нужно его прогонять.

По мере того, как проходило всё больше часов, забывалось утреннее происшествие и идущий к нему бонусом необъяснимый приступ агрессии Космоса. Том согласился с Оскаром, что, наверное, дело в его запахе, который не понравился псу. Точно дело в запахе, навскидку обвинил гель для душа, поскольку ничем другим не пользовался в этот день и, соответственно, пахнуть не мог. Ложился спать Том уже абсолютно спокойный, уверенный, что будет новый день и ничего плохого в нём не будет, оно останется в дне предыдущем вместе с сопутствующими переживаниями.

Новый день пришёл с лучами в окно ясного, близящегося к зениту зимнего солнца. На часах одиннадцать утра, хорошо поспал. Том покинул кровать, привёл себя в порядок и, как и обещал, отправился готовить завтрак. Говорил вчера Оскару – сегодня я полежу, а завтра вернусь к нормальному образу жизни. Шулейман с него ничего и не требовал, потому не видел причин не соглашаться, лишь усмехнулся сам себе, что Том оправдывается за неисполнение домашних обязанностей, которые сам же себе придумал. Прям отчаянная домохозяйка на минималках, которая хочет, но не всегда может.

На кухне Грегори Тому не встретился, что доказало, что сегодня определённо хороший день. Не хотелось объяснять ему, что он, Том, здесь главный, и Грегори должен уступить ему приготовление пищи. Пусть сам знает и держится подальше. Пусть наведением и поддержанием чистоты и порядка занимается, убираться Том не любил, разве что под особое, крайне редко приходящее настроение, и с удовольствием готов был всецело уступить уборку Грегори. Желательно, пусть всё время где-то в другом конце квартиры убивается в бесконечных комнатах с пылесосом, шваброй и прочим, с чем Том в своё время познакомился лично. Подальше от его и Оскара глаз. И пусть перчатки не надевает, чтобы моющие средства руки попортили, и побольше дышит химией, едва ли она хорошо скажется на его самочувствии и юном свежем лице. Свои мысли Том вовсе не считал кровожадными. Всё по справедливости – он главный, а Грегори должен быть на своём месте. Главное не думать о Том, что сам когда-то начал свой путь в этой квартире как обычный домработник, эта мысль может сильно испортить настроение. Но Грегори на глаза ему не попадался, и мысль о возможности его «карьерного роста» не приходила.

Для начала Том не замахивался на сложные блюда, что легче выбрал, попутно от плиты рассказывая Оскару ход своих мыслей, что решил поберечь силы и наращивать активность постепенно. После завтрака Том переставил грязную посуду со стола на тумбочку, плавно перекинул через Оскара ногу и оседлал его, обняв за шею.

- Чем дальше займёмся? – спросил с тонкой улыбкой.

- Поддерживаю твоё предложение, - ответил Шулейман с ухмылкой, взяв его за бёдра, вдавив пальцы в тело через ткань. И неожиданно крикнул, повернув голову вбок: - Грегори!

- Зачем ты его зовёшь? – опешивши округлив глаза, произнёс Том.

- Не зову, а хочу предупредить, чтобы не заходил на кухню, - отозвался Оскар и снова крикнул: - Грегори, не заходи на кухню! Мы с Томом собираемся…

Том испуганно зажал ему рот, не дав озвучить сообщение до конца.

- Ты чего? Не надо ему говорить, чем мы тут собираемся заниматься, - Том мотнул головой, хмуря брови в нервном отношении к такой публичности.

Шулейман сбросил его руку со своего лица и вопросил:

- Почему? По-моему, логично предупредить того, кто может войти, чтобы он этого не делал. И потом, ты должен наоборот быть рад огласке, - усмехнулся, - пусть знает, кто есть кто для меня.

Том в сомнении поводил пальцем по рубашке на его плече и через паузу сказал:

- Всё равно мне это не нравится. Уволил бы ты его, и не было проблем. Жазель ты никогда не предупреждал, где мы собираемся заняться сексом.

- Жазель издалека всё слышала, понимала и близко к той комнате не подходила, или проходила мимо, если приходилось, делая вид, что слепая и глухая. А Грегори мальчик молодой и неопытный, и, в отличие от Жазель, при нём я по всей квартире не трахался, только на кухне раз было, он тогда и зашёл. Он может и не догадаться, что происходит и как должен себя повести.

- По звукам очевидно, что происходит, - возразил Том.

Даже он со своей сексуальной неискушённостью крайней степени когда-то безошибочно угадал, чем

- Хочешь, чтобы Грегори стоял и слушал? – выгнув бровь, осведомился Шулейман.

- Он что, извращенец?! – Том возмутился скорее в удивлении, что Оскар такое предположил.

В ответ Шулейман ухмыльнулся:

- Секс – заразительная штука.

Снова Том вспомнил тот далёкий эпизод родом из его юных и наивных девятнадцати лет. С другой стороны вспомнил – как завёлся, подслушивая Оскара с неизвестной дамой. О чём Оскар и сказал – секс заразителен. Даже если ты до смерти боишься всего, что с ним связано. Подтверждённая этим неловким, окутанным мраком той ночи воспоминанием правота Оскара вогнала Тома в смущение, что читалось на его лице.

- Что, у тебя вставало на меня чаще, чем один раз, о котором я знаю? – осведомился Шулейман и провёл ладонями дальше по бёдрам Тома, устроив их на ягодицах.

Том набрал в грудь воздуха для ответа, какого Оскар заслужил такой далёкой от правды наглостью, но их прервал заглянувший на кухню Грегори:

- Оскар, ты меня звал?

- Да, - Шулейман обратил к нему взор, не подумав убрать руки с задницы Тома. – Мы здесь займёмся сексом, не заходи на кухню и будь где-нибудь подальше.

Перед глазами Грегори вспышкой ожило воспоминание, как одним поздним вечером зашёл на кухню, а тут некая мадам сидит на тумбе с широко раздвинутыми бёдрами и Оскар делает с ней понятно что.

- Эм… - Грегори неловко замялся от собственной встрепенувшейся памяти и просьбы Оскара, но взял себя в руки, бросил взгляд на Тома. – Хорошо, я буду далеко.

- Ты видел, как он на меня посмотрел?! – истово возмутился Том, едва за парнем закрылась дверь. – Как будто от меня ничего другого и не ожидается, кроме того, что ты меня трахаешь.

- Хочешь, чтобы он думал, что ты у нас сверху? – Оскар вопросительно приподнял брови.

- Нет. Но это не его дело, он много на себя берёт. Кто он такой, чтобы меня судить?

- Ты всё это в секундном взгляде прочёл? – скептически произнёс Шулейман, намекая, что раздувает слона из несуществующей мухи. – Я более чем уверен, что ты себя накручиваешь.

- Ты опять его защищаешь. Я сейчас поговорю с ним, чтобы не зазнавался.

Том решительно встал, намереваясь по понятиям выяснить отношения с юнцом, поставить его на место и заодно доказать Оскару свою правоту. Шулейман остановил его, поймав за запястье, напомнил:

- Пункт четвёртый договора. Ты обещал не трогать Грегори.

- Я и не буду его трогать, а только поговорю, - Том пытался стряхнуть его руку, но безуспешно.

- Я не буду его убивать, а только проломлю голову и на всю оставшуюся жизнь сделаю овощем, - перекривлял его Шулейман и разжал пальцы.

Не дожидаясь ответной реплики, Оскар за талию переставил Тома обратно к столу и ограничил с обеих сторон руками. Том, рвущийся в бой, дёрнул плечом, мимолётно покривился в буйстве эмоций и направил на Оскара недовольный взгляд исподлобья.

- Ты второй день здесь, - произнёс Шулейман, - тебе не кажется, что рано качать права?

- Не угрожай, что выгонишь меня за это, не поверю, - ответил Том, прямо посмотрев на него.

Не с самоуверенностью, просто констатируя факт, что эту карту Оскар не сможет разыграть.

- Не выгоню, - кивнув, подтвердил Шулейман. – Я помню и уважаю нашу договорённость. Выгоню я тебя в том случае, если ты мне изменишь.

- А если я убью Грегори? – Том прищурился и склонил голову к плечу.

- Что ж, - Оскар даже задумался, наклонив голову, и снова посмотрел на Тома. – Если ты его убьёшь, я расстроюсь и разозлюсь, но не выгоню тебя.

Том широко улыбнулся, что совсем не подобало обсуждаемой теме:

- Зря ты это сказал.

- Не торопись с выводами. Ты же не знаешь, как

- А как? – в глазах Тома блеснуло детское любопытство.

- Узнаешь, если сделаешь.

- Так нечестно, - заканючил Том. – Если не буду знать, что мне за это будет, я же буду бояться пойти против твоего слова, потому что неизвестно, насколько страшной будет расплата.

- В том-то и смысл, - ухмыльнулся Шулейман.

- А… - только и протянул Том с впечатлённым видом.

До него дошла вся глубина стратегии Оскара. Это действительно мощно – пригрозить, не сказав ни слова угрозы.

- Умно, - признал Том.

- Как будто кто-то здесь сомневался в моих умственных способностях, - усмехнулся Шулейман и сократил расстояние между ними. – Всё, успокоился, буйный ревнивец?

- Сейчас я не ревновал, - важно заметил Том.

- Ага, как будто бы ты цеплялся к Грегори, если бы он не раздражал тебя самим фактом существования вблизи меня, - фыркнул Оскар.

- Не в этот раз, - Том стоял на своём. – Меня раздражило, что он посмотрел на меня как на что-то низшее, будто я здесь только благодаря тому, что сплю с тобой.

- А это неправда?

От негодования у Тома вдох встал поперёк горла.

- Что?! – выпалил он повышающимся, взлетающим голосом. - Хочешь сказать, правда? Неправда это.

Шулейман с ним не согласился и изложил по порядку:

- Ты здесь потому, что являешься моим партнёром. Партнёры занимаются сексом. Так что да, можно сказать, что ты здесь благодаря тому, что я с тобой сплю.

- Я был здесь, когда между нами ничего не было, - парировал Том, твёрдо упёршись в новую свою правоту. – Если бы мы не состояли в отношениях, а я позвонил тебе и попросил помощи, ты бы всё равно меня принял и поселил у себя и без секса.

- Но не спать со мной ты бы выдержал недолго, - многозначительно и без толики сомнения подметил Шулейман и без перехода перевёл тему, рывком усадил Тома на край стола. – Мы к делу перейдём или как? Мы собирались заняться сексом, а вместо этого чуть не поругались.

- Что-то у меня уже нет настроения.

Том оттеснил Оскара, упёршись ладонями в его грудь, и отошёл в сторону. Шулейман развернулся вслед за ним, скрестил руки на груди и хмыкнул:

- Ты добился своего и что-то испортился. Что дальше, будешь говорить, что голова болит?

Том встал в ту же позу, вступив в дуэль взглядами:

- Тебе только моё тело важно?

Шулейман от упрёка, сейчас претендующего на справедливость, и бровью не повёл, сказал:

- Я проникся тобой задолго до того, как дело дошло до тела. Анализ показывает, что мне в жизни остро не хватало дурдома, поэтому я никак не могу тебя отпустить. Но и секс для меня тоже важен. Я тебя предупреждал.

Оскар взял Тома за плечо и потянул к себе, и Том сам сделал последний шаг к нему, уткнулся лицом в грудь.

- Прости… - выдохнул Том без намёка не недавнюю враждебность. – Я не отказываюсь, просто… давай не здесь, хорошо? – мельком взглянул на Оскара и снова спрятал лицо. – Грегори и этот разговор выбили меня из колеи, я здесь не смогу расслабиться, буду думать, что он знает, что он думает…

- Я почти согласился, пока ты не сказал последнее предложение.

Не дав времени на ответ, Шулейман усадил Тома на стол, опрокинул на спину, вздёрнул его ноги вверх и одним точным движением сдёрнул с него штаны с трусами. Том взвизгнул и помимо воли улыбнулся. Оскар победил, никуда они с кухни не ушли. После Том даже нашёл в этом плюс – теперь это точно не территория Грегори, он пометил её, буквально обтёр собой стол – центр микровселенной кухни.

В гостиной к Шулейману подошёл Грегори, присел рядом и, оглянувшись на дверь, не идёт ли Том, не глядя на Оскара негромко произнёс:

- Прости, что спрашиваю, но вы делали это на столе?

Дико неловко было обращаться к Оскару с таким вопросом, с трудом заставил себя посмотреть на него, но и не спросить не мог в силу своих убеждений и рода занятости в этом доме.

- Да, - односложно ответил Шулейман.

Грегори кивнул и встал:

- Пойду, помою его.

- Здравая мысль, - одобрил его намерение Оскар.

Возвращаясь из ванной комнаты, Том увидел отходящего от гостиной Грегори, а парень его не видел.

- Что он здесь делал? – потребовал ответов Том, сев рядом с Оскаром.

- Спрашивал, насколько сильно пострадал стол.

- Ему какое дело? – Том мгновенно напряжённо озлобился, разве что не осклабился.

- Такое, что это его работа – наводить порядок, - буднично, но доходчиво ответил Шулейман. – Ему нужно было узнать, нужно ли убрать после нас.

Мысль, что Грегори мог бы со стола или пола вытирать за ним сперму, если бы она не выплеснулась на собственный живот, не показалась приятной, но быстро растворилась вместе с неловким ощущением. Том поостыл, но агрессивная злость не ушла полностью, а перетекла в едкость.

- Напомни мне в следующий раз насвинячить, - сказал Том. – А то он слишком расслабленный, пусть упахивается, как я упахивался в своё время.

- О, а где же месье-справедливость с его убеждениями «прислуга не хуже тебя», «не будь сволочью», «уважай чужой труд»? – усмехнулся Шулейман.

- На него не распространяется, - язвительно отозвался Том. – Он не обиженный жизнью, а заскучавший мальчишка из богатой семьи, которому захотелось попробовать такую диковинку, как физический труд. Он не вынужден работать на тебя и в любой момент может уйти обратно к папочке, который вкусно накормит и даст денег на любое начинание, или к любому из братьев, которые тоже хорошо в жизни устроились. В прислугу идут не от хорошей жизни, поэтому я всегда буду защищать тех, кому нужна эта работа, нужны деньги, поскольку сам знаю, каково заниматься этим тяжёлым, часто неблагодарным трудом, а его – нет.

- Ты тоже мог уйти, - справедливо напомнил Оскар, - никто тебя силком не держал.

- Ага, уйти на улицу, где меня бы изнасиловали и съели бомжи.

- Какие, однако, в твоём мире страшные бомжи, - многозначительно проговорил Шулейман и щёлкнул пальцами, перескакивая на другую мысль. – Кстати, когда Грегори меня покинет, нужно будет разыскать и нанять на его место какую-нибудь восемнадцатилетнюю сироту из бедной восточно-европейской страны, с грудью четвёртого размера и кукольной модельной внешностью, желательно, глухонемую, чтобы ещё жальче. И пусть работает в костюме горничной с глубоким вырезом. Проверим, останешься ли ты верным своему слову, что защищаешь сизых и убогих, - кто вынужден исполнять незавидный труд обслуживающего персонала, - ухмыльнулся, с лёгким прищуром глядя на Тома, ничуть не сомневаясь в его кровожадной ревнивости.

А Том сидел с лицом кирпичом, направив взор в себя. Потому что на основе слов Оскара живо представил себе ту молоденькую красотку в коротком платьице и вопреки желанию думать, что относился бы к ней с уважением и старался облегчить жизнь, понимал, что ни черта. Ни капли жалости она не вызвала бы в нём. Захотел бы свернуть шею девице, что имеет наглость крутить перед Оскаром вываливающимися из декольте прелестями.

- Судя по лицу а-ля «я не здесь», мысленно ты её уже убил и расчленил, - Шулейман усмехнулся и приобнял Тома за плечи, - длинные ноги отдельно, сиськи отдельно, а голову смысл в унитаз.

- Голова не пролезет в унитаз, - машинально поправил Том, будто думал об этом.

- Хорошо, что ты это понимаешь. Мне бы не хотелось однажды пойти отлить и обнаружить в унитазе то, что осталось от головы после упорных попыток протолкнуть её в трубу.

Том повернулся к Оскару, вздохнул и, прикрыв глаза, как на духу признался:

- Я всегда буду ревновать. И чем старше я становлюсь, тем хуже будет.

Тяжело признался в бессилии и безволии себя контролировать, между строк расписываясь в том, что всё так же не обладает ни высокой, ни устойчивой самооценкой, которая позволяла бы рассматривать себя как ценность, которую ни на кого не променяют, даже на объективно лучший вариант.

- То есть я имею вполне реальные перспективы однажды проснуться от того, что ты секатором пытаешься меня кастрировать, чтобы мой член точно принадлежал тебе одному и ни на кого больше не среагировал? – осведомился Шулейман.

- Нет, - буркнул Том у него из-под бока, но не настолько угрюмо, чтобы в нём можно было заподозрить обиду на несправедливое предполагающее обвинение.

Потому что он именно тот человек, кто в пылу эмоций может пойти на сколь угодно безумный поступок, в том числе на секатор.

- И на том спасибо, - сказал Шулейман. – Мне дороги все мои части тела, а член в особенности.

Том зажмурился и уткнулся лбом ему в плечо, смял в пальцах ткань рубашки.

- А вообще, мне приятно, что ты меня смертельно ревнуешь, - добавил Шулейман с указанным довольством в голосе. – Опустим, что ты меня ни черта не слушаешь и бараном упираешься в свои непонятно с чего раздутые комплексы.

- Прости… - Том обнял его за шею и лёг щекой на плечо, жмуря глаза с новой силой. – Я будто не могу себя контролировать.

Не может себя контролировать, именно так. Умом понимал, что Оскар его любит, и никто другой ему не нужен как минимум по той причине, что Оскар имел миллион возможностей изменить, променять его на другого, но раз за разом доказывал обратное – верность. Но ум его мал и слаб в сравнении с эмоциями, которые ударяли в голову при малейшем намёке на раздражитель. Как пелена глаза застилала, и всё, не остановиться, не посмотреть на себя со стороны, как неадекватно выглядит. Несло, как больного в остром психозе. Он попросту жалок. Том сам о себе думал, что жалок в этой неоправданной, патологической ревности ко всему живому, что привлекательней среднего, но ничего не мог с собой поделать. Виной тому глубинные, неискоренимые комплексы? Да, комплексы, что недостаточно хорош.

В целом день проходил мирно, без эксцессов, кроме тех эпизодов с Грегори, когда хотел размазать по стенке того, кого сам назначил соперником и угрозой. Набравшись сил после обеда и завершившего его кофе, который уместнее назвать кофейным напитком, поскольку в основном состоял из молока и сахара, Том отправился во второй тур исследования квартиры. Пошёл в ту часть, куда позавчера не заглядывал.

Но в очередном крыле коридоров, которые изломанными каналами тянулись по всей квартире, Том почувствовал что-то не то. Ноги сами начали замедляться до того, как мозг осознал причину остановки. Причину, которой нет. И причину, которая есть, похожую на страх, но не являющуюся им. Напряжение, переходящее в тревогу, против всех законов рассудка поднимающуюся из глубины живота. Том остановился, глядя вперёд, в конец коридора, где закрытая дверь в одну из многочисленных непопулярных в использовании комнат и налево поворот в следующее крыло коридора.

Никого нет, он в коридоре один. Но Тому казалось, что есть. Есть… Странное чувство. Предчувствие? Почти, но не совсем оно, потому что предчувствие прочно связано с ожиданиями, а Том ничего не ожидал. Тупо чувствовал, ощущал нечто, что сковывало тело. Как будто там, впереди, есть что-то опасное. Как будто оно вот-вот явится взору, и тогда захлестнёт таким ужасом, что сознание отключится. А пока у него есть минута до.

Том попытался проморгаться, будто надеясь увидеть или наоборот развеять наваждение. Зажмурился крепко и распахнул глаза, забегал взглядом по стенам и углам, испугавшись, что упустил мгновение, когда ещё мог убежать. Но по-прежнему никого и ничего. Что за чертовщина происходит? Будто нечто воздействует на сознание, подчиняя, вселяя иррациональные чувства. Том попробовал взять себя в руки, объяснял себе, что ничего впереди нет, как и поводов для страха. Призраков и монстров не бывает, бояться нужно людей, но посторонних людей здесь и нет, и люди неспособны оказывать такое воздействие.

Раз, два, три… Бесполезный счёт сорвался, не успокоив ничуть. Вот-вот что-то увидит, там, в конце недлинного коридора. Ничего не увидит, там никого и ничего нет, тем более страшного. Увидит. Вот, сейчас…

Том развернулся и пошёл обратно, обернулся, вопреки зароку не оглядываться, и прибавил шаг, почти переходя на бег. Оскар обнаружился в гостиной, где Том его и покинул, отправившись на экскурсию, он клацал что-то в телефоне, стоя около дивана. Том подошёл к нему, привлекая к себе внимание словами:

- Оскар, скажи, что я идиот и накручиваю себя.

Не успокоения просил, не подтверждения, что там ничего нет, а утверждения, что там ничего и не было. Только так единственно правильно, ведь разумом сам понимал, что накрутился ни с чего, потому пришёл за заверением в этом к тому, кто точно не станет ни жалеть его, ни тревожиться по пустякам.

Шулейман усмехнулся, подняв взгляд от экрана телефона:

- Твоя прелестная самокритичность вышла на новый виток?

- Оскар, пожалуйста… - попросил Том, прикрыв глаза.

- Ты идиот и сам себя накручиваешь, - сказал тот. – Я тебе это регулярно повторяю. Но позволь полюбопытствовать, по какому поводу на этот ты идиот и накручиваешься? – Оскар направил на Тома внимательный, выжидающий взгляд.

Сейчас, рядом с ним, все переживания покинули Тома, уведя за собой сковавшее напряжение, и то, что испытал в коридоре, казалось пустышкой, бредом, не стоящим ни одного слова. Но раз начал, надо говорить.

- Ерунда, - улыбнувшись, Том коротко изложил свои текущие ощущения касательно той «страшной» ситуации. – Я шёл по коридору, и мне без причины стало страшно, как будто там впереди что-то есть, и оно меня непременно перепугает.

Перемявшись с ноги на ногу, он в замешательстве раздумий закусил губы и более серьёзно спросил:

- Оскар, у меня могла быть паническая атака?

- С учётом твоей тревожности и перекорёженной психики, удивительно, что ты в день по десять панических атак не ловишь, - со знанием дела хмыкнул Шулейман. – Да, вполне могла быть.

- А причина? – не очень уверенно спросил Том. – У панической атаки должна же быть причина? Или нет?

Слишком мало знал о данной психической неполадке, чтобы что-то уверенно утверждать. Знаний хватало лишь на то, чтобы предположить, что именно её пережил. Слабую, наверное, поскольку до неконтролируемой паники не дошло.

- Причина – это ты, - ответил Оскар. – У тебя же постоянно какая-то хрень в эмоциональной сфере происходит.

- Ты не считаешь, что на этом стоит заострять внимание? – уточнил Том, немного не понимая его равнодушия, хотя за его непрошибаемым спокойствием и пришёл.

- Если повторится, будем думать, в чём причина и что делать. А один эпизод – это всего лишь один эпизод. Тем более не доказано, что у тебя была именно паническая атака, из неё быстро и легко собственными усилиями не выходят, а ты, похоже, в порядке, дышишь ровно, пульс… - Шулейман взял запястье Тома, отсчитывая пять ударов, - пульс в норме.

- Думаешь, не она?

- Ты испытывал нарушение сердцебиения или его учащение?

- Да, когда я думал о том, что мне почему-то тревожно, пульс участился.

- А до того, как начал думать? – пытливо уточнил Оскар.

- Нет.

Не озвучив заключение по данному пункту, Шулейман продолжил:

- Ты потел в тот момент?

- Нет.

- Дрожь в теле была, ощущение нехватки воздуха или сдавленности в горле?

- Нет.

- Боль или дискомфорт в груди, тошнота, спазмы в животе, головокружение?

- Всё нет.

- Чувство жара или холода?

- Нет.

- Парестезии – это онемение или покалывание в конечностях, ощущение дереализации, деперсонализации?

- А считается дереализацией, если мне казалось, что я увижу что-то, умом понимая, что этого нет? – Том попросил помощи в определении.

- Не совсем.

- Тогда нет, не было, - качнул головой Том.

- Ты испытывал страх смерти, потери контроля над собой или страх сойти с ума?

- Нет, - уверенно ответил Том.

Ничего подобного, он только боялся, понимал, что бояться нечего, и снова боялся.

- Не было у тебя панической атаки, - вынес вердикт Шулейман. – Для постановки соответствующего диагноза обязательны как минимум четыре симптома из списка, который я тебе перечислил, у тебя же один и тот с натяжкой.

- Что тогда?

Том растерянно смотрел на Оскара, ожидая экспертного ответа и полностью переложив на него ответственность за то, что будет думать. Он же всё знает лучше, его слово правильное. Сказал, что не паническая атака это была, значит, так и есть, значит, нет причин думать, что новое что-то в голове повредилось, он же профессионал.

- Это ты мне должен сказать, меня там не было, - ответил Шулейман и сел на диван. – Что тебя встревожило?

- Что я увижу кого-то, - сказал Том как есть.

- Кого?

- Не знаю, - Том пожал плечами даже с некоторым сожалением, что никак не может помочь в разгадывании данной ситуации. – Я не уверен, что боялся увидеть кого-то, а не что-то, просто логически думаю, что что-то – это неодушевлённый предмет. Какой предмет может напугать? – развёл руками. – Разве что оружие, но и оружие само по себе не пугает, оно должно быть у кого-то в руках, и тогда всё равно выходит, что я боялся кого-то.

- То есть никакого образа в голове ты не имел?

Том отрицательно покачал головой, подошёл ближе:

- Мне не о чем беспокоиться?

- Зная тебя, беспокоиться ты всё равно будешь, но поводов для того нет. Судя по всему, у тебя был очередной эпизод немотивированной тревоги, помнишь, как в тот раз, когда всё было хорошо, а ты изводил себя и меня за компанию, что долго хорошо быть не может, непременно случится что-то плохое?

- Да, наверное, - чуть улыбнувшись, кивнул Том.

На самом деле не был согласен, что проблема в его натуре, которой и поводов для тревоги не надо, сам найдёт, а если не найдёт, психика услужливо дорисует то, чего нет, чтобы мог дёргаться и прожить день не зря.

- Не наверное, а точно, - поправил его Шулейман. – Ты же личность не просто тревожная, а маниакально-тревожная. И как я с тобой живу, находка для психиатра? – усмехнулся, поведя подбородком. – Ладно, иди, благословляю, - махнул рукой, - на твоём пути больше не встретятся демоны.

Том почти ушёл, но ключевое слово «почти». Открыл рот, закрыл, обернулся к проёму открытой двери, через которую зашёл в комнату, и в нерешительности закусил губы, потому что вернулась тревога. Вернее, испытал тревогу, что та пугающая, не имеющая оснований тревога вернётся, что снова произойдёт что-то неладное, и он опять окажется с этим один на один.

- Оскар, походи со мной? – попросил Том, умильно сложив руки ладонью на ладонь.

- Давай позже, ладно? – Шулейман взглянул на него, не скрывая особо, что гулять по квартире ему лень.

Том согласно кивнул, подошёл и сел рядом с ним, зажав ладони между бёдрами. А затем лёг Оскару на колени, щекой на его бёдро. С ним спокойно, с ним хорошо, и когда он рядом, мало просто находиться рядом, душою тянет прикоснуться, чем-то внутри, чему нужно соприкосновение, чтобы чувствовать его тепло. С Оскаром как за каменной стеной. Всегда. Даже когда он не спасает, а просто сидит и молчит. С ним Том чувствовал себя защищённым со всех возможных сторон, под перманентной, всеобъемлющей и всепроникающей защитой, в которой позволял себе быть слабым, маленьким и, чего уж, часто глупым. С ним можно не отвечать ни за что, даже за самого себя, потому что Оскар решит все вопросы. Какой пример проблемной ситуации ни приведи, ответ, к кому обратиться, будет – к Оскару. Даже когда кажется, что едет крыша, нужно идти к Оскару.

Шулейман начал перебирать пряди его никогда не уложенных волос – привычка на грани рефлекса, - посмотрел на Тома сверху.

- Отсосёшь?

Том поднялся и в недоумении посмотрел на Оскара. Никогда он не говорил прямым текстом сделать ему минет, и это было даже как-то неприятно.

- У меня складывается такое ощущение, что я вправду нужен тебе только для секса, - сказал Том без обиды, но давая понять, что ему не нравится эта мысль.

А закрадывалась она потому, что стало слишком много секса, везде, без долгих сладких прелюдий. Оскар хочет – Оскар берёт. Не то чтобы Том жаловался, его удовольствие от процесса никто не отменял, но всё же что-то изменилось с началом совместного проживания.

- Ты буквально дышал мне в ширинку, мои мысли об оральном сексе закономерны, - развёл руками Шулейман. – Ты должен гордиться, а не обижаться, потому что к оралу я всегда относился равнодушно и только с тобой полюбил его, хотя ничего особенного ты не делаешь, ты не первый в моём опыте, кто умеет брать под корень.

- Не обязательно было напоминать, что я у тебя далеко не первый, - теперь Том обиделся, как ребёнок, который пытается того не показать, но лицо выдаёт. – Как ни стараюсь, я никогда не забуду, как много всех и всего в твоём опыте. Мне впору уйти в монастырь, а лучше сразу в окно, потому что мне это никогда не переплюнуть.

- Нет, в окно тебе нельзя, - усмехнулся Оскар, крутанув головой, и по-хозяйски обнял Тома за плечи, - это правило номер один твоего проживания в моей квартире – ты должен быть живым, помнишь? – сощурился с ухмылкой, заглянув Тому в лицо. – В монастырь тоже нельзя, монастырская жизнь не входит в сферу моих интересов, а я ж не могу отпустить тебя одного.

Том не сдержался и улыбнулся, тоже глядя на Оскара. Потому что это так в его стиле – не пущу, не смей умирать и вообще, слушай меня. Том подался вперёд и трогательно поцеловал его в уголок губ. Шулейман перехватил инициативу, делая поцелуй настоящим. Но коротким. Прервав его, Оскар поинтересовался:

- Так что насчёт моего вопроса? – указал взглядом себе вниз.

Теперь Том как-то не видел причин отказываться и возражений против того, чтобы обслужить Оскара, не испытывал. Отодвинулся немного, чтобы было удобнее, расстегнул ремень Оскара, ширинку и оттянул трусы, являя своему взору полувозбуждённый член. Не показалось, значит, когда лежал, что чувствовал под головой оживление.

- Когда ты успел?.. – Том поднял недоумевающий взгляд к лицу Оскара.

- Ты рядом, - просто ответил тот.

Это проняло и взбудоражило. Неужели Оскар, этот охуенный Оскар, возбуждается просто от его присутствия? Немного не верилось, конечно, но Оскар не из тех, кто лжёт, запудривает мозги, чтобы чего-то добиться. Том наклонился, поцеловал член под головкой и взял в рот; член стремительно твердел, достигнув полной эрекции за считанные секунды. Теперь, как и всегда, придётся постараться, чтобы охватить весь размер. Том почти снялся с члена, оставив во рту головку, обвёл её языком и напряжённым кончиком под ней, по стволу. И пропустил глубже, до упора в горла, начиная качать головой вперёд-назад.

Правой рукой Том забрался Оскару в трусы и пальцами начал перебирать мошонку, интуитивно угадал, что это будет приятным дополнением, раз самому нравится, когда Оскар так делает. Головка при каждом поступательном движении упиралась в горло, сглотнув вокруг члена, дав себе секундную передышку, Том опустился ниже, позволяя члену проникнуть в глотку. Шулейман шикнул приязненно, шумно втянул носом воздух и съехал ниже прежде всего для своего удобства, шире развёл ноги. Положил руку Тому на голову и впутался пальцами в волосы, поглаживал, одобряя и поощряя его действия.

- Оскар, ты не знаешь, где Том? – в кайф Шулеймана вмешался голос Грегори. – Нигде не могу его найти. Хотел спросить, он будет готовить ужин или мне…

Грегори оборвался на полуслове. Диван стоял спинкой к двери, и он не видел, что Том здесь и что он делает, пока не подошёл близко.

- Том, освободи рот и ответь, вопрос ты слышал, - как ни в чём не бывало сказал Шулейман.

Грегори не послушал ни Тома, ни Оскара. Пискнул «простите», закрыв ладонью глаза, и поспешил покинуть поле крайне неловкой сцены, так суетливо, что врезался в угол декоративной тумбочки, но проглотил звуки боли и сбежал за дверь, благоразумно закрыв её за собой. Том вскинулся:

- Что это было?! Что значит «освободи рот и ответь»?!

- То и значит, - спокойно ответил Шулейман, не видя за собой ничего предосудительного. Усмехнулся: - Твоя неприязнь к Грегори вышла на новый уровень, хочешь пойти следом и сломать ему что-нибудь?

- Нет! Не ему! – Том ударил его кулаком по груди, доходчиво демонстрируя, на кого зол. – Оскар, как так можно?! У тебя смущение и понимание норм напрочь отсутствуют? Нельзя никак не отреагировать на вмешательство постороннего в интимный момент и сказать: «Вынь изо рта и ответь». Ты же меня этим унизил, - злость в его голосе сменилась обидой и желанием достучаться, - я тебе не проститутка, чтобы не проявлять ко мне ни капли уважения.

Задело, всё вместе задело, то, что этот чёртов юнец появился в такой момент, то, как Оскар себя повёл. Том опустил руки на колени, обиженно сопел и смотрел на Оскара из-под эмоционально нахмуренных бровей.

- Теперь ты понимаешь, что я правильно делаю, предупреждая Грегори о нашем намерении заняться сексом? – вместо оправданий произнёс Шулейман.

Да, теперь Том понял, что смысл в этом действии есть. И ринулся в словесную атаку с новой силой:

- А чего его предупреждать? Чего он шастает, как у себя дома? Может, он специально зашёл? Хотел нам помешать и на тебя посмотреть?

- У меня тоже закрались такие подозрения, но наоборот. Может, Грегори из-за тебя пришёл, ты ему симпатичен? - Оскар говорил и смотрел на Тома. - Он часто о тебе спрашивает, а ты эмоционально на него реагируешь. Взаимна симпатия?

- Что? – Том мотнул головой, не в силах поверить в этот бред. – Это типа ответка? Чтобы я понял, как выгляжу со стороны со своей ревностью?

- Нет, это вопрос. Грегори тебя привлекает?

- Он меня раздражает! – воскликнул Том, всплеснув руками. – Ты сам видел.

- Ты меня тоже бесил, да и сейчас бывает. Любые эмоции – это эмоции, они привязывают и имеют свойство перерождаться, ничего не значит лишь их отсутствие. В отличие от меня у тебя нет принципа касательно возраста, а Грегори хороший парень, не урод точно, и в отличие от меня ты давал поводы для того, чтобы я мог заподозрить тебя в сексуальном интересе к Грегори.

Том открыл рот и закрыл, не произнеся ни звука. Растерянно хлопал ресницами. Не раз было, что Оскар не сомневался, что он, Том, снова изменит. Но совершенно другое дело, когда Оскар не снимает с него ответственность, констатируя факт, что верности от него не ожидает, а спрашивает с него, в глаза без шуток спрашивает. Смотрит пристально и ждёт ответов. За секунды растерянного, наполненного обрывками мыслей молчания Том понял, что глуп, а Оскар имеет полное право подозревать и спрашивать с него, потому что из них двоих только он зарекомендовал себя как ветреный человек.

Том сглотнул и наконец-то ответил, покачал головой:

- Он мне не интересен. Совсем. Ни капли. А если я ему интересен, то пусть валит подальше, потому что у него нет шансов, и я не хочу, чтобы он вмешивался в нашу жизнь. Ты не должен каждый день видеть, как кто-то ещё на меня смотрит.

- До первого прокола поверю тебе на слово, а с Грегори поговорю отдельно, пора ему учиться правилам поведения в доме, где есть сексуально активная пара, - Оскар принял его ответ и перевёл тему. – Мне тоже начинать злиться на Грегори, что он обломал мне удовольствие, или ты продолжишь?

Снова смотрел внимательно, пытливо, будто в порядке вещей продолжать секс, который прервала неприятная ситуация и непростой разговор. Но Том вновь не отказал, поскольку – действительно, почему бы не продолжить? Тем более градус возбуждения Оскара ничуть не спал, что поражало, так как у самого Тома от сексуального настроя не осталось ничего.

- Так удобнее, - зачем-то прокомментировал Том, сползя на пол и встав на колени между ног Оскара.

Доведя дело до конца, он вернулся на диван, аккуратно утёр влажные губы и робко взглянул на Оскара. Поцеловать, может быть, хотел бы, но не смел первым. Это неосознаваемое табу, непонятно откуда взявшееся убеждение, не нуждающееся в анализе – нельзя целоваться после минета. Если Оскар поцелует – можно, первым потянуться – табу. Том об этом не думал, не мог думать, оно же не нуждается в анализе. Думал о другом и хотел бы об этом поговорить, прояснить ситуацию без упрёков. И завёл разговор:

- Оскар, я тебе больше не интересен?

Шулейман вопросительно посмотрел на него, безмолвно побуждая дать больше информации. Том дал, развернул свой вопрос:

- Мы много разговаривали, пока встречались, а сейчас только ситуативно. Я что-то делаю, а ты остаёшься в другой комнате. Нет, я не в обиде, но я бы хотел знать – так теперь будет всегда?

Вправду не обижался, разве что самую чуточку, которую сам от себя таил. Просто хотел знать, чтобы подготовиться и не скатиться в недовольство и те самые упрёки, без которых хотел обойтись. Том не считал себя «принцессой», тем человеком, которого нужно кружить вниманием, но неожиданно затосковал по тому, что было в их отношениях на этапе встреч, а сейчас нет. Не по ресторанам и поездкам грустил, а по насыщенному взаимодействию с Оскаром. По его живой, направленной заинтересованности.

- О чём я и говорил, - усмехнулся Шулейман, - тебе стало тоскливо. Долго ты продержался, целых два дня.

- Нет, ты немного меня не понял, - Том качнул головой, повернулся к нему корпусом. – Мне не хватает не развлечений, а наших отношений, твоего ко мне отношения. Я люблю с тобой разговаривать, для меня каждый разговор с тобой не просто общение, а также урок, потому что практически не бывает такого, чтобы в разговоре с тобой я не узнал ничего нового. Мне этого не хватает.

Том говорил и выглядел очень искренне, раскрыл всего себя как книгу, чтобы больше не возвращаться к этому ни на словах, ни в мыслях.

- У меня сложилось впечатление, что ты потерял ко мне интерес как к собеседнику и партнёру по разным занятиям, и я думаю – это потому, что мы съехались? В смысле ты старался впечатлить меня, а теперь в том вроде как нет нужды, поскольку мы уже живём вместе.

Шулейман больше не усмехался, выслушал его внимательно и сказал:

- В некотором смысле так и есть. Я развлекал тебя, заполнял всё вместе проводимое время, а теперь расслабился и отдыхаю, поскольку, как ты верно заметил, мы пришли к закономерному итогу развития отношений, ради которого всё и затевалось. Буду ли я вновь вести себя так, как на предыдущем этапе – возможно, - кивнул Оскар. – Буду ли я делать это постоянно – нет. Я не хочу и не буду тащить всё один и выступать массовиком затейником на постоянной основе. Хочешь какого-то досуга – предложи, если я не буду категорически против твоей затеи, то соглашусь. Хочешь больше, не только по ситуации общаться – заводи тему, в чём в чём, а в разговоре я точно не откажу, если только не буду чем-то серьёзно занят, что не смогу отвлечься, в таком случае я скажу тебе подождать.

Его слова, спокойные, планомерно объясняющие, стали для Тома откровением. Он и не думал, искренне не догадался, что у проблемного момента не одна сторона, а их, оказывается, в отношениях двое, и оба ответственны за то, что в них происходит. Несправедливо обвинять Оскара в том, что он больше не хочет в одиночку нести общую ответственность и развлекать его, как малого ребёнка, а Том как-то упустил это из виду. Оскар же ещё вначале отношений говорил – я тащу наше взаимодействие, но только во время свиданий, Том и сам это понимал, поскольку сознавал, что объективно не ахти какой собеседник, но почему-то не пришёл к логическому выводу, что так не будет всегда, и ждал, и почти обиделся.

Откровение, ставшее для него озарением, Том осмыслил быстро, обошёлся без долгих пауз перед ответной репликой:

- Я тебя понял, - вправду понял, что редкостью. – Ты прав, мы оба в равной степени ответственны за них отношения, и если я чего-то хочу, я должен проявить инициативу, а не ждать, что ты прочтёшь мои мысли и исполнишь желания, и дуться, что ты этого не делаешь. Только… - Том потупился, заломил пальцы. – Я не очень хорош в разностороннем общении, я не знаю, как начать.

- Задай мне вопрос, это самый действенный способ, - подсказал Оскар. – Я так и поступал.

Точно, Оскар задавал ему бесчисленное количество вопросов, которые служили узловыми моментами общения и рождали вокруг себя отдельные диалоги. Том покивал, показывая, что понял, и взглянул на Оскара:

- Ты сказал, чтобы я предлагал досуг. То есть если я захочу куда-то сходить или дома что-то устроить, ты согласишься?

- Не факт, каждый случай будем рассматривать отдельно, - напомнил Шулейман, что не даёт Тому карт-бланш на поддержку всех его начинаний. – Я люблю оставаться дома, если мне никуда не нужно, разве что в ресторан могу съездить и то нечасто, а тебе нужно больше деятельности, чтобы ты не заскучал, поэтому я готов идти тебе навстречу, если это не будет ущемлять мои интересы. Например, ты любишь гулять по городу, а я этого терпеть не могу, я тупо не понимаю, в чём смысл ходить пешком, если можно доехать до нужного места и там провести время, но изредка я готов соглашаться на бесцельную пешую прогулку. Или сегодняшний пример – ты хотел походить по квартире, я нет, для меня нет смысла гулять по собственной квартире, которую я и так прекрасно знаю, вдобавок сегодня мне лень. Но завтра я мог бы согласиться, я не знаю, какое у меня будет настроение, - развёл кистями рук. – К чему я веду – всё зависит от обстоятельств и всё подлежит обсуждению. Хочешь чего-то – настаивай, есть шанс, что сможешь меня уговорить, - Оскар посмотрел на Тома так, будто открыл ему великую тайную истину, и усмехнулся, возвращаясь от серьёзности к своей обычной манере общения. – Надеюсь, я не пожалею, что открыл тебе этот секрет, ты можешь быть жутко упрямым.

- Я тебя понял, - повторился Том, сохраняя серьёзность в отличие от Оскара, поскольку она охватила всё его существо. – Я не буду упираться по каждому вопросу, я же не ребёнок, чтобы топать ногой и требовать исполнения любого моего каприза. Но я не буду отступать после первой неудачи и думать, что если ты отказал мне раз, то ничего другого и предлагать не имеет смысла.

Удивительный диалог, удивительные чувства он рождал внутри. Они разговаривали как два взрослых человека, не искали компромиссы, которые на самом деле ущемляют обоих и никому не дают быть полностью удовлетворённым и счастливым, а договаривались, обсуждали, приходя к большему пониманию друг друга. Том никогда ещё не чувствовал себя таким взрослым, в хорошем смысле, без единой грустинки об безвозвратно утраченном беззаботном детстве и надвигающейся старости.

- Я рад, что мы поговорили, - честно сказал Том. – Иначе я бы думал об этом, мог накрутиться, в общем, ты знаешь, как у меня бывает.

- Знаю. Я тоже рад, - Шулейман также высказался искренне, глядя на Тома редким для себя тёплым взглядом без насмешки. – Я предупредил тебя о развлечениях, что в таком масштабе их больше не будет, но почему-то не догадался предупредить об изменениях в нашем общении.

Усмехнулся собственным мыслям, поведя подбородком. Они оба виноваты, Том тем, что не догадался, что изменится не только досуг, а он в том, что, прекрасно зная Тома, не догадался, что Том сам не догадается.

- Оскар, тебе на самом деле интересно общаться со мной или ты делал это, потому что так надо? – робко решился спросить Том и поднял взгляд к Оскару.

- На самом деле. Бывало тяжело, я немного устал, но я получал удовольствие от общения с тобой, - не кривя душой ответил Шулейман, глядя Тому в глаза. - Будь мне нужен от тебя только секс, я бы выстроил наши отношения в виде кратковременных встреч, ты бы согласился. Но мне нужно от тебя больше. Ты нужен мне целиком.

Том и не сомневался, что нужен, но снова закрались тоскливые, если быть с собой честным, сомнения, что нужен Оскару как домашнее животное, ведь с кошкой можно разговаривать, а можно нет, она всё равно не равноценный компаньон и просто зачем-то есть, потому что хозяин так пожелал. Но слова Оскара, его тон голоса и взгляд развеяли сомнения и вселили, укрепили до прочных ста процентов веру, что он для него человек. Нужен ему как человек. Не такой, как он, но тоже важный. Важный для него со всем своим многообразием сомнительных характеристик. Для него

- Я тебя понял, - повторился Том, сам себя поражая разумностью в этом диалоге. – И ещё раз – я тоже буду вкладываться в наши отношения.

- Договорились. Но не слишком усердствуй, ладно? То, что я сказал, что не хочу всё тащить один, не значит, что я хочу, чтобы ты меня развлекал. Веди себя естественно.

На секунду Том даже обиделся, что Оскар держит его за идиота, которому всё необходимо разжевать, потому что он меры не видит, а полумер вовсе не различает. Но в целом хорошо, что Оскар это уточнил, поскольку позже Том мог мысленно вернуться к этому разговору и решить – Оскару со мной скучно, буду каждый день организовывать карнавал впечатлений. В итоге и сам умотался бы, и Оскара достал.

Поразмыслив немного, Том уточнил для пущей уверенности в правильности понимания:

- Естественно – это говорить и предлагать, но не впадать в крайности?

- Именно. Правда, для тебя зачастую впадение в крайности и есть естественное состояние, но хотя бы ради меня этого не делай. Если я чего-то захочу, я сам организую и тебя вовлеку.

Том покивал, показывая разумение и соглашаясь. Закусил губы и сказал:

- Оскар… спасибо за то, что не посмеялся, не отшутился и поговорил со мной. Это помогло мне разобраться.

Нетвёрдо, путано. Потому что отчего-то сложно благодарить. Том мог извиняться и говорить «спасибо» за всё подряд сколь угодно раз на дню, но когда дело касалось истинных эмоций, слова застревали в горле. Но хотел, чтобы Оскар знал.

- Пожалуйста, - ответил Шулейман, выдержал паузу и поинтересовался: - Ещё что-нибудь хочешь спросить или сказать?

Том отрицательно покачал головой:

- Нет.

Что ещё? Ничего, всё важное сказано и прояснено, а впустую раскручивать и углублять разговор нет смысла, каждому вопросу своё время, когда он будет актуален.

- Закрой глаза, - неожиданно, непонятно к чему сказал Оскар, сощурившись с хитрой ухмылкой.

Брови Тома вопросительно дёрнулись вверх, но после первого удивления он исполнил команду и погрузился в неплотный мрак. Того Шулейман и ждал, дёрнул его за ноги, опрокидывая на спину, спустил штаны с трусами до колен, а затем, воспользовавшись удивлённым отсутствием сопротивления со стороны Тома, снял их полностью и отбросил на пол. Почему-то Том глаза не открыл, прикрыл ладонями пах. Потому что это ещё один комплекс – вид гениталий в невозбуждённом состоянии он считал крайне неприглядным. С эрекцией ещё куда ни шло, даже находил облик эрегированного члена привлекательным, например, у Оскара. А в спокойном состоянии что? Болтается что-то, ещё меньше и бесполезней.

Шулейман без труда расцепил его руки и раскинул в стороны, наклонился и поцеловал в живот левее и чуть выше пупка. Том пытался скомкать в пальцах обивку дивана, но она натянута, не получалось. Оскар лизнул его выпирающую тазовую косточку, ниже – провёл языком по гладкому лобку, который Том всё порывался прикрыть, но Оскар не давал. Тут Том дёрнулся. А Оскар уткнулся в его лобок носом и втянул воздух, так громко, что у Тома не было шансов не услышать. К тому, что лежал с закрытыми глазами, Том вдобавок закрыл лицо ладонями:

- Оскар, что ты делаешь?

- Я понял, что никогда осознанно не нюхал тебя в интимных местах. Решил попробовать, интересно же. По законам природы мужчине не должен нравиться запах другого мужчины, но ты пахнешь довольно-таки неплохо.

Том сгорал от смущения, после таких-то его слов и действий. Оскар же с последними словами поднырнул пальцами ему под мошонку, погладил нежную кожу на задней стороне и начал нежно мять яички. Вторую руку тоже подключил, аккуратно массировал член Тома, постепенно сдвигая кожу с головки. Том прикусил губу, а затем мизинец. Обычно ему не нравилось, когда Оскар трогал его между ног, если не был заведён, это не возбуждало, но сейчас Оскар проводил какие-то такие умелые манипуляции, что реакция тела не заставила себя долго ждать.

Окончательно сдвинув крайнюю плоть, Шулейман лизнул открытую головку, слизывая первую мускусную влагу. Том весь дёрнулся, нечаянно ударил его коленкой в плечо.

- Не лягайся, - насмешливо сказал Оскар, выпрямляя его ногу, и прижал за колено.

- Что ты…?

Том недоговорил, не хватило воздуха, поскольку губы Оскара сомкнулись на его члене.

- Ты же мне минет сделал, я тебе сколько раз задолжал. Нечестно так, - с ухмылкой ответил Шулейман, держа его в руке.

И, не теряя времени даром, вернулся к едва начатому прерванному делу, прикрыл глаза и взял в рот. Том раскрыл рот в неясном восклицании, которое так и не прозвучало, и уронил голову на жёсткий подлокотник. Несколько раз пытался оттолкнуть Оскара, отодвинуть, поскольку неправильно это, не должен Оскар так его удовлетворять. Думал о том, чтобы получить минет, думал и хотел этого, грешен, но так и не нашёл момента попросить, да и того, что Оскар делал с ним в постели, с лихвой хватало для чувства полного, отдавшего всего соки удовлетворения, забылось как-то. Сейчас Том не был готов принять оральную ласку и себя в роли мужчины, которому тоже делают минет. Но и отказаться не мог, если Оскар что-то задумал, его бульдозером не сдвинешь. Оставалось только смириться и получать удовольствие.

Природа наградила Тома среднестатистическими пятнадцатью сантиметрами, но Оскар и эту длину полностью осилить не мог, не хватало глубины рта. Недостаток возможностей он компенсировал выдумкой. Так компенсировал, что Том нечто беззвучно бормотал и впился ногтями в обивку дивана. Жмурил глаза, чтобы не мешать столь остро удовольствие с неловкостью.

Наслаждение от члена било разрядами электричества в позвоночник. Том начал рефлекторно покачивать бёдрами, пытался остановить и не мог, после паузы тело снова тянуло в движение, поскольку разум отказывал волна за волной по мере того, как горячее влажное кольцо губ Оскара раз за разом прокатывалось по стволу, а язык дразнил головку. Тем более, кажется, Оскар сказал ему: «Не стесняйся». Точно сказал. Что ж, не будет стесняться, в конце концов, мужчина он или кто? У него тоже есть те самые рефлексы, забитые, слабые, нуждающиеся во внешней стимуляции и поддержке, но есть.

Том не предупредил Оскара о приближении разрядки, не смог собрать вместе столько звуков для целой реплики и необходимости в том не видел, поскольку все разы, когда предупреждал, Оскар не отстранялся, а значит, ему не противно принять сперму в рот. Недостаточно не противно, чтобы он иногда не сплёвывал, но достаточно, чтобы в отвращении не отдёргивался. Том выгнулся, закинул руку за голову, вывернул, впился ногтями в обивку, оставляя на материале полосы. С раскрывшимся буквой «о» ртом, беззвучным надрывным стоном, переходящим в хрипящее подобие всхлипов. Натянувшийся как струна, он расслабился, вздрагивая слабее и реже.

Шулейман поднялся, и Том, перехватывая движение, сам потянул его на себя, судорожно обхватил ладонями лицо и поцеловал. Специально разделял с ним свой вкус. Сейчас первым целовать можно, Оскар же делал ему. Отпустив губы Оскара, Том уткнулся лбом в его лоб, смотрел в глаза лихорадочно-серьёзным взглядом, поглаживая кончиками пальцев волосы на его висках. На челюстях ходили желваки, будто хотел сказать что-то важное, но не мог. Не-будто чувствовал так сильно и много, что ощущал физическую боль в переполненной груди, где не осталось места лёгким. Оттого дыхание частое и поверхностное. Как в болезни. Любовь и есть болезнь. Летальная. Потому что жизнь без того, кто в сердце запечатлён, ничем не отличается от холодного не-существования смерти.

- Я люблю тебя, - Том выдохнул свои чувства срывающимся голосом, не отпуская Оскара ни на сантиметр дальше. – Я люблю тебя так сильно, что мне больно дышать.

Шулейман усмехнулся:

- Надо запомнить, что минет заставляет тебя растаять.

- Нет, - Том твёрдо качнул головой. – Я счастлив, когда мы делаем что-то вместе. В смысле ты мне, я тебе, - смутился, надеясь, что Оскар не заставит его называть вещи своими именами.

Совсем не о сексе речь, он лишь крайний пример. Шулейман не потребовал от него конкретизации, больше не усмехался, ответил серьёзно и неуловимо так проникновенно, что у Тома мурашки пошли по коже и в животе завязался узел:

- Я тебя понял. Тебе нужно моё внимание и проводить со мной время, желательно, за общими занятиями, - подытожил всё услышанное от Тома ранее. – Я постараюсь.

Том улыбнулся, всё поглаживая указательным пальцем его висок, короткие волосы, немного не дотягивающие до цвета смоль. Теперь знал, что всё будет в порядке. Оскар сказал – Оскар сделал. Он не постарается, а сделает.

Встав с дивана, Том оделся и повернулся обратно к закурившему Оскару, помялся немного в задумчивости.

- Наверное, надо пойти и ответить Грегори на его вопрос, - не очень уверенно сказал Том.

- Хорошая идея, - поддержал Шулейман. – Пойти с тобой?

- Зачем?

- Мало ли тебе будет стыдно смотреть ему в глаза, после того, что он увидел, - развёл руками Оскар. – Я поддержу тебя и послужу стабилизатором атмосферы.

- Нет, - Том покачал головой, как ни заманчиво было согласиться, а лучше вдвоём никуда не идти. – Я сам согласился сделать тебе минет, что он увидел, и сам должен посмотреть ему в глаза.

Шулейман не стал настаивать на своём присутствии, кивнул, тем самым завершая разговор и отпуская Тома. Легко сказать, но сложно сделать. Том шёл решительно и с внутренней уверенностью, что мальчишка не заставит его смущаться, но когда зашёл на кухню и увидел Грегори, оба сильных чувства покинули. Включилась защита.

- О чём ты хотел меня спросить? – холодно спросил Том, сложив руки на груди.

Услышав его, Грегори отвернулся от плиты, тоже постарался не показать, как дико смущён тем, что нечаянно подсмотрел, что у него получалось.

- Об ужине, - ответил парень, не заостряя внимания на том, что он это уже говорил и Том не мог его не слышать. – Ты займёшься им или мне приготовить?

Смотрел на Тома открыто, дружелюбно и без тени осуждения за что бы то ни было, хотя поводы имелись. Блаженный, что ли, подумал Том. После всех неприятных моментов этот парень будто бы до сих пор хочет с ним подружиться.

- Я приготовлю, - сказал Том.

Развернулся на выход, но передумал уходить, повернулся обратно к парню:

- Я передумал. У меня нет вдохновения, ты готовь.

Грегори немного удивился резкой перемене решения, но с готовностью отозвался:

- Что приготовить? Или мне у Оскара спросить?

Том наклонил голову набок, в раздумьях о выборе блюда разглядывая Грегори, и спросил:

- У нас есть дичь?

- Нет. Дичь должна быть не замороженной, а свежей, в этом весь смысл, - профессионально объяснил Грегори, совсем не пытаясь умничать и тыкать Тома носом в незнание.

- Тогда иди, купи и приготовь. Оленину.

- Но, Том, хорошая дичь не продаётся в супермаркетах, её нужно заказывать заранее. А даже если я сейчас найду качественное мясо, то не успею приготовить его к ужину, дичь долго готовится, - разволновавшись, сказал Грегори, надеясь, что Том его поймёт.

Том его понимать не желал.

- А ты успей.

Сказав это, Том развернулся и ушёл. Грегори растерянно смотрел ему вслед, не понимая, за что Том так недружелюбно и высокомерно себя с ним ведёт. Даже Оскар не поступал подобным образом, не смотрел, как на клопа, которого может и хочет раздавить. Настроение испортилось, Грегори не злился, но погрустнел и не знал, как ему поступить. Выждав время, он выключил конфорку под кастрюлькой с домашним джемом и пошёл к Шулейману. Не хотел жаловаться на Тома, он и не собирался жаловаться, но не мог решить этот вопрос в одиночку, не мог себе этого позволить, потому что, в конце концов, он здесь всего лишь прислуга, а Оскар главный.

- Оскар, Том сказал мне приготовить на ужин дичь, но я не успею к нужному времени. Ты согласен поужинать позже или мне приготовить что-то другое?

- Готовь говядину, - сказал Шулейман. – С Томом я поговорю. Свободен.

Можно было попросить Грегори приготовить говядину под видом оленины для спокойствия Тома и своего заодно, всё равно он не разберёт разницу. Но в таком ходе отсутствовал бы воспитательный момент. Отослав Грегори, Оскар позвал Тома и спросил с него за его поведение.

- Наябедничал, значит, - хмыкнул Том, скрестив руки на груди.

- Не наябедничал, а попросил совета, как ему не разозлить тебя и ужин не испортить. Ему я ответил, теперь скажу тебе – не делай из Грегори Золушку, которая должна перебирать горох по твоей прихоти, - чётко проговорил Шулейман, прямо глядя на Тома. – Ты не можешь ему ничего приказывать, Грегори – моя

- То есть всё у нас общее, и только он – персонально твой, да? – в глазах Тома блеснула сталь, в голосе зазвучали опасные нотки грядущего скандала, возможно, с истерикой.

Шулейман не испугался, ровно сказал:

- Если я отвечу, ты обидишься. Но я отвечу. У нас нет ничего общего, общее было в браке, а сейчас ты просто живёшь у меня, как в старые добрые времена.

Том уязвлённо поджал губы, но скандал так и не развёл. Его затопила не злость, а желчь. Хотел пойти к Грегори и ехидно поздравить с тем, что Оскар встал на его сторону, но остановился на полпути и отказался от изначального порыва. Потому что если захочет войны, будет лучше, чтобы Грегори не ждал удара. Пусть думает, что победил.

Глава 11

Мама говорила: «Никому не желай зла»,

Всё равно за тебя кто-то сверху на небе там

Всё расставляет по местам,

Было так и будет на века:

Пуля догоняет стрелка,

Пуля догоняет стрелка!

Это карма, bitch,

Карма, bitch!

Рита Дакота, Карма bitch©

Тихая гавань с эпизодической сумятицей в тёмных водах, ничего такого, с чем нельзя было бы жить. Поскольку когда счастливая безоблачность бытия абсолютна, есть поводы тревожиться, что ты чего-то не знаешь или что светлая сказка закончится, и ей на смену придёт глобальный пиздец. А так между ними всё хорошо, а Грегори и то, что Оскар его защищает (совершенно незаслуженно, по мнению Тома!), служит противовесом, что помогает чувствовать, что текущая жизнь реальна, а значит, не закончится. Да, Грегори раздражитель, жёстко раздражает, даже когда поводов нет, но не настолько сильно, чтобы беспокоиться о своём психическом благополучии. Тем более Том перестал видеть в юнце угрозу, которая может увести у него Оскара, не факт, что навсегда, но всё же.

Пузырящаяся внутри токсичной жижей желчность перешла в обиду, но не продержалась долго. Этому поспособствовало то, что они с Оскаром обсудили тот неприятный момент – что Том здесь никто на птичьих правах, как он понял посыл Оскара об отсутствии чего-либо общего и запрете приказывать Грегори. Шулейман объяснил, что Том не никто, он – его партнёр, что означает определённый статус, о чём тот же Грегори знает. Что Том не может гонять Грегори, в том числе уволить, не имеет права, потому что Грегори подчиняется ему, Оскару, но Том может давать ему поручения в виде просьб, и Грегори наверняка исполнит. Том его понял, он статусом выше Грегори, это не обсуждается, но и жестить в отношении домработника ему запрещается. Хорошо, что поговорили, поскольку Том почти начал накручивать чёрную обиду-тоску, что никто и звать его никак и Оскар может в любой момент его выгнать.

Но и после разговора, не оставившего места истерике, и нежных поцелуев полностью эмоции не улеглись, осадок остался. Через час после ужина, который Грегори подал на стол и покинул кухню, чтобы вернуться, когда они уйдут, Том поднялся на крышу и провёл там два с половиной часа, чтобы сделать фотографии панорамы вечернего города, направить негатив в созидательное русло. Ни одной гениальной фотографии он не снял, но отвлёкся и замёрз, что тоже неплохой способ остыть. Уже и время клонилось ко сну.

Том заварил и выпил горячего чая, чтобы согреться, поставил чашку с пакетиком на тумбочку у плиты и, не переодевшись, прямиком направился в спальню. Распахнул дверь, снял куртку, бросив её у порога, и сходу взобрался верхом на Оскара. Начал раскачиваться, упёршись руками в его плечи. С каждым новым движением более резко, ожесточённо.

- Хочу так, - только этим объяснением Том и удостоил Оскара.

В чертах его лица читалось то же упрямое, целеустремлённое исступление, что и в движениях тела.

- Ты убил Грегори и пытаешься загладить вину? – ухмыльнулся Шулейман, не имея ни малейшего желания отказывать Тому в его инициативе.

Блеск в глазах и оживление в штанах, которое Том уже чувствовал промежностью, доказывали, что Оскару нравится его поведение.

- Я пошёл на крышу и фотографировал город, чтобы успокоить и перенаправить неприятные эмоции. Не получилось, - отвечал Том, не прекращая раскачиваться. – Теперь я хочу выплеснуть негатив через сексуальную активность.

- Ого, - Шулейман взял его за талию, помогая прижиматься теснее. – Если тебя так распаляет злость, то завтра я даже поцелую Грегори.

Том резко схватил его за подбородок, давя на щёки, отчего губы выпятились, наклонился к лицу:

- Если ты его поцелуешь, я отрежу ему голову. Кухонным ножом.

Поцеловал так же жёстко, как всё остальное делал. Разжал пальцы, выпрямил спину и нетерпеливо толкнул Оскара в плечо, поторапливая:

- Раздевайся!

Хотелось быстрее, быстрее насадиться и прыгать, прыгать, прыгать, пока в глубине живота не сорвётся пружина, снося волной наслаждения все неприятные моменты сегодняшнего дня, оставит сладостное расслабление в теле и пустоту в голове, с которой только мирно засыпать, уходя в путь к новому светлому дню.

В повторении Шулейман не нуждался, быстро избавился от одежды. Сам Том тоже разделся и снова перекинул колено через бёдра Оскара, схватил флакончик смазки. Мазнул себе между ягодиц, смазал член Оскара и, взяв его у основания, направил в себя, упёр головкой в анус, присел. Сначала пропустил внутрь головку, потом, вдохнув, надавил, чтобы член проскользнул полностью. И сразу начал ретиво двигаться, реализуя то, чего требовал внутренний настрой. Ни на секунду не упускал инициативу, буквально жёстко скакал, стремясь к разрядке.

Шулейман смотрел на него удивлённо-восторженным взглядом. Он думал, что в Амстердаме был лучший секс в его жизни, потому что такая активность Тома для него лакомый кусочек. Но теперь лучший секс – тот, что происходит сейчас. Поскольку Том – на трезвую голову проявляет бешеную активность. Боги! Как же сложно будет удерживаться от искушения использовать знание, что Тома так восхитительно стимулирует злость.

Потом, на границе сна, под рёбра кольнуло, как вожжа под хвост попала, заставив открыть глаза.

- Я два часа был на крыше. А ты не пришёл, - глухо, с какой-то обречённой грустью сказал Том в потолок.

Увидел в этом опровержение обещания Оскара делить с ним время и дела. Пустые слова.

- Я заходил, - тоже глядя в потолок, сказал Шулейман, удивив Тома. – Грегори видел, что ты поднимался на крышу и обеспокоился, что ты долго не возвращаешься, но сам проверять не решился, сообщил мне. Я посмотрел, что ты фотографируешь, и решил не мешать.

Неожиданно. Получается, Оскар проверил, что он в порядке, и ушёл, чтобы не отвлекать? Значит, волновался и как всегда заботится о нём, так, что с виду и не скажешь? Том не знал, как относиться к этому вскрывшемуся факту, он требовал обдумывания. Но одного, самого главного поступок Оскара не менял.

- Я должен был вмешаться и позволить тебе устроить истерику? – предположил Шулейман свою ошибку.

- Ты должен был быть рядом.

- Я рядом, - Шулейман повернул голову к Тому и накрыл ладонью его руку. – Но я не буду рядом каждую минуту, - продолжил через непродолжительную паузу, глядя Тому в глаза. – Ты не мой ребёнок-младенец, чтобы я двадцать четыре часа в сутки носил тебя на руках. Постарайся это понять.

Грустно это, но правильно. Оттого и грусть правильная, ведущая к пониманию. Том повернул кисть под рукой Оскара, едва уловимо, щекотно кончиками пальцев коснулся его ладони и переплёл их пальцы.

Какая разница, какие ещё факторы составляют жизнь, если они с Оскаром могут так говорить? Говорить и засыпать вместе. Том поцеловал Оскара в плечо, потом положил на него голову и сказал: «Давай спать». Теперь точно спокойно, на душе царило умиротворение. Они пройдут вместе через все мелкие неприятности, потому что они есть друг у друга. У него есть такой замечательный человек как Оскар, а значит, все неприятности мелкие и решаемые.

А назавтра Том увидел его

Мальчик – он сам, ведь это Джерри – тоже стоял и смотрел на него, неподходяще серьёзным для ребёнка взглядом смотрел. Точь-в-точь он сам, но с белыми волосами, подтверждающими Джерри. Одетый в приглушённо-синие джинсы с подворотами и белую, точно нетронутый горный снег, кофту мелкой вязки. Точно Джерри, его стиль. В схожем образе Джерри пришёл к нему в первый раз, только в штанах чёрных при белом верхе, но сейчас ведь он ребёнок, детям не подходит чёрный цвет. Все эти мысли-идентификации мелькали в голове Тома без его участия, его сознание было парализовано.

Не видение. Не обман зрения. Никакой надежды, что это ошибка, поскольку два раза – это уже система. Знамение. Что ничего не будет как прежде – и будет, - начался новый, хоженый не раз этап. Оттого, от знания, как это бывает, лёгким и не расправиться для полноценного вдоха. Безысходность она такая – со светлыми-светлыми волосами и карими глазами. Смотрит в душу, примеряясь, как будет вытягивать её наружу и перекраивать. Ждёт, Джерри никогда никуда не торопится. Не уйдёт. Смотрит и молчит, взгляда не отводит, изучает. Попытка вдохнуть полной грудью обернулась тихим хрипом. Время будто остановилось, заморозив все звуки, которые могли бы донестись издали, извне и разрушить студящую сферу отчуждения от мира, сферу «я и он наедине». Я и оно, моё светлокудрое расстройство. Но на самом деле время не остановилось, Том чувствовал бег секунд, и с каждой новой становилось всё страшнее. Сколько их прошло? По личным ощущениям – бесконечность безвременья. В реальности – семь. Символично. Каждые семь секунд один человек в мире сходит с ума. Настала его седьмая секунда. В очередной раз.

- Оскар…

Первая попытка позвать на помощь вышла из сдавленного горла жалким, задушенным звуком на грани слышимости. Джерри слышал, точно слышал. Он перевёл внимательный взгляд к лицу Тома, и это послужило сигналом к действию, стегануло ужасом, вывело из оцепенения.

- Оскар! – сиреной заорал Том, оглушая самого себя до звона в ушах.

Развернулся и побежал, не разбирая дороги, ведомый одним побуждением – к нему, едва не врезался в углы на поворотах. Кинулся Оскару на грудь, как единственному спасению. Уткнулся лицом, вцепился пальцами в его рубашку.

- Оскар, я опять его видел! Я видел… Мальчика… Джерри… - из крика Том съехал в сбивчивый лепет.

Шулейман отцепил его от себя, немного отстранил и заставил поднять лицо – мокрое от дорожек слёз, которых Том не почувствовал.

- Уверен? – лаконично спросил Оскар, перехватывая мечущийся взгляд Тома.

- Да, я видел его вот так перед собой, - Том показал рукой. – То есть не так, дальше… Это точно был он, моё лицо, светлые волосы, даже одежда – белый верх и тёмный низ. Джерри любит такие классические сочетания, в прошлый раз он явился мне в похожем образе. Оскар, он снова пришёл ко мне… У меня рецидив… За что? Почему?..

Том снова уткнулся Оскару в грудь, зажмурив глаза, обнял его, обвив руками. Шулейман во второй раз отстранил его, держа за плечи. Том снова плакал, но слёзы не просто катились по щекам, а со всхлипами, вздрагиванием плеч.

- Я понять не могу, чего ты убиваешься? – спросил Шулейман. - Сам же сказал – не в первый раз. Ты вроде давно уже понял, что Джерри – это не конец света.

Том шмыгнул носом, утёр кулаком глаза. Оскар подвёл его к кровати, и Том сел на край, повинуясь его движению. Плечи опустились, взгляд потух, устремившись в одну точку на полу.

- Всё пропало, - тихо сказал Том, отвечая на вопрос Оскара о своей реакции.

Оскар не понимал, что он имел в виду. Что Джерри – всегда надолго. Не бывало так, чтобы он мелькнул, и на этом всё. Включение Джерри всегда означает начало долгого пути трансформации, который не будет счастливым. Изменения всегда болезненны, поскольку, чтобы сделать нечто новое, старое нужно сломать. А главное, появление Джерри отнимает жизнь, которая у него, Тома, могла бы быть. Могла и должна была быть у них с Оскаром. Жизнь, в которую Том безоговорочно верил, уже жил ею, не видя на своём небе ни одного предвещающего беду облачка, потому сейчас так больно и страшно. Горько, тошно за себя и свои в очередной раз рухнувшие надежды и мечты. Светлые планы растворились в грязно-серой дымке, вместо них воцарилась неопределённость настоящего и будущего. Неопределённость всегда страшит, особенно когда ты бессилен перед тем, что внутри тебя. Когда ты добился своего счастья, выгрыз его у судьбы, был счастлив и планировал таковым оставаться до последнего вдоха, который произойдёт очень не скоро. Но нет. «Больше никогда» обещал Том. Никогда наступило сейчас.

- Появление Джерри всегда означает, что он останется надолго, пока не исправит то, что его разбудило, - добавил Том.

- Я знаю, - ответил Оскар, обняв его одной рукой.

- Тебе всё равно? – Том повернул к нему голову.

В голосе не звучало ни единой эмоции, даже на удивление не хватало сил. Все силы ушли на тупое, выжирающее изнутри разочарование и попытки найти точку опоры, куда поставить ногу, чтобы не улететь в бесконечную чёрную пропасть непонимания и неопределённости. Тщетно, Том ничего не понимал, не понимал – почему сейчас? До застрявшего в груди крика и желания рвать на себе кожу. Ведь сейчас нет никаких поводов для рецидива. Никаких. Вообще. Провода нейронов искрили и перегорали в отчаянной попытке оглушённого разума понять.

- Нет. Но что я могу сделать? – Шулейман развёл руками. – Только выслушать тебя и попытаться понять и помочь. Кстати, я уже слушаю, можешь начинать.

Том отвернулся, бессмысленно, ничего не видя водил взглядом по полу.

- Я не знаю, что сказать, - произнёс через полминуты. – Я ничего не знаю… Не понимаю…

Губы шевелились как чужие. Взгляд не находил той самой точки, куда встать, чтобы хоть что-то сохранить. Рассудок, Оскара, крупицу счастья и веру, что потом, когда это закончится, снова будет всё хорошо. Веры не было. Том старался говорить себе: «Верь и всё переживёшь», но не мог поверить. Устал, бесконечно устал от того, что когда в его жизни солнце в зените, непременно происходит затмение, а за ним неизменно воцаряется личный Армагеддон. Устал от американских горок. Хватит, укачало, тошнит, краски меркнут. Устал, что не может быть победителем без оговорок, поскольку даже сейчас, когда всё прекрасно, со всем справился, счастлив без «но», для «но» место нашлось. Случился Джерри.

- Джерри сказал, что придёт, если я не справлюсь… Но я справился. Оскар, я справился, - Том повернулся к Шулейману, отчаянно вглядываясь в его глаза, будто надеялся найти в них ответ на терзающие вопросы. Только Оскар и мог дать ответ и спасти, удержать. – Я в порядке, и это слабо сказано, никогда ещё я не был таким счастливым, как сейчас, я никогда не испытывал такой внутренней гармонии. Давно уже, с того момента, как мы начали встречаться, да даже в Париже, когда ты меня пинал, я чувствовал, что в порядке и всё преодолею.

Где логика? Не нужно искать логику в психическом расстройстве, где её быть не может? Но в его расстройстве всегда есть логика. Но логики нет…

- Предположу то, с чем мы уже сталкивались – ты чего-то недоговариваешь, - произнёс Шулейман.

- Оскар, нет! – воскликнул Том. – Нет! Нет! Нет! Я не лгу и ничего не утаиваю! Да пусть прямо сейчас здесь появится Джерри, и ты по моему лицу поймёшь, что я лгу, Джерри не позволит мне соврать, если это меня разрушает! Но я не лгу. Мне не нравится только Грегори, и я тебе об этом говорил. Если это из-за него, я готов полюбить его, как родного! – вновь повысил голос, не кричал, но голос скакал от эмоций, от выражаемого надрыва. – Я прямо сейчас пойду и обниму его! Я…

Том запнулся, распахнув глаза, его осенило.

- Точно, Грегори. Я должен изменить своё отношение к нему и наши отношения, он же доброжелателен ко мне, а я психую, извожу себя. Это гениально! – Том улыбнулся, что странно сочеталось со слипшимися стрелками от непросохших слёз ресницами. – Джерри специально напугал меня, пока не зашло слишком далеко, чтобы я сам понял и исправил свою ошибку. Гениально! Позови Грегори, - Том подскочил на месте, вертелся, преисполнившись энергией. – Нет, я сам к нему пойду, - встал. – Оскар, пожалуйста, сходи со мной, я боюсь встретить его. Но не заходи со мной в комнату. Грегори на кухне, да?

Шулейман проводил его и остался снаружи кухни. Том подошёл к Грегори, который нарезал цукини, и обратился к нему:

- Грегори, можно с тобой поговорить?

Грегори едва не вздрогнул от удивления, не слышал, как Том подошёл.

- Да, конечно, - отозвался он, отложив нож, вытер руки кухонным полотенцем и повернулся к Тому.

Даже не потребовалось глубоко вздыхать. Том знал, что должен сделать, и, как ни удивительно, хотел этого. Шагнул к Грегори и обнял, чем изумил парня до полуобморока и судорожных соображений, что происходит.

- Грегори, прости меня. Я прошу прощения за своё поведение, - сказал Том и отпустил парня из объятий, продолжая держать речь: - Я очень некрасиво с тобой поступал, несправедливо по отношению к тебе, поскольку ты не сделал мне ничего плохого. Грегори, я жутко ревную Оскара ко всем симпатичным людям, с которыми он общается, и у меня комплексы по поводу возраста, а ты такой молоденький, тебе всего девятнадцать, поэтому ты меня раздражал, и я на тебя кидался. Впредь подобного не повторится, я очень постараюсь держать себя в руках и думать головой, а не тем, что у меня в ней не так. Надеюсь, ты сможешь меня простить, и мы сможем изменить и наладить наши отношения. Я этого очень хочу, нам же жить под одной крышей, и ты хороший человек, Оскар не станет лгать, да и без него я вижу, что ты хороший, когда мне глаза не застилает пелена эмоций. Я приношу извинения за свою неуместную агрессию.

И ещё раз обнял Грегори, прижал к себе. Отпустил, заглядывая в глаза и не убрав руку с его плеча:

- Мы можем начать сначала?

- Да, конечно, - Грегори улыбнулся ему и слабо, неуверенно похлопал по плечу, поскольку сомневался в уместности данного жеста в адрес Тома. – Я не в обиде на тебя, я и не обижался и буду рад, если мы будем… - прикусил язык, так как слово «друзья» точно неуместно. – Если наши отношения будут добрыми.

- Я тоже, - Том также улыбнулся ему, широко и искренне. – Я смогу рассказывать тебе что-то о жизни с позиции старшего, а ты будешь учить меня готовить как шеф-повар.

- Да, это было бы очень интересно.

Снова улыбнувшись, Том указал на плиту:

- Ты готовишь завтрак?

- Не для вас, - ответил Грегори и уточнил: - Для себя.

- Можешь и для нас приготовить? Я сейчас не в форме стоять у плиты.

- Конечно. Что приготовить?

- Не знаю, выбери на своё усмотрение. Но пусть это будет что-то белковое.

- Конечно, - повторился Грегори. – Сейчас же займусь этим.

Обняв в третий раз, Том покинул Грегори так же без предупреждений, как и обрушился на него. Вместе с Оскаром, который всё слышал, они вернулись в спальню, где Том сел на кровать, просветлённо улыбаясь во весь рот:

- Я испытываю огромное облегчение. Да, видимо, это было то самое, Джерри хотел, чтобы я одумался, он же следит за мной. Уф, мне действительно теперь легко и светло на душе. И тебе теперь не придётся беспокоиться, что я что-то сделаю с Грегори, - улыбнулся уже персонально Оскару.

Шулейман сел рядом:

- Хорошо, что всё так быстро прояснилось. Главное, чтобы тебе на самом деле стало легче, а не ты убеждал себя, что хорошо относишься к Грегори, чтобы Джерри не появился.

- Вправду легче, - Том обнял его, потёрся носом об плечо и снизу заглянул в глаза вновь загоревшимся, заискрившимся взглядом. – Если я не застану тебя в постели с Грегори, то моё отношение к нему будет хорошим, и я буду напоминать себе о сегодняшнем эпизоде с Джерри, чтобы не сорваться в глупые эмоции, если вдруг потянет. Я на многое способен, чтобы не отдать свою жизнь и право ею распоряжаться, даже победить свои комплексы.

Завтрак прошёл не просто хорошо, а радостно, празднично. Потому что для Тома это победа. Как прошлой зимой, когда выстоял под гнётом попытки изнасилования, следствием, заточением в клинике, когда непонятно было, когда ему позволят выйти и на каких условиях, перед крахом всего, чего добился, и отдалением от мечты, ради которой и покорил лестницу в небо, да не удержался на предпоследней ступени. Как до того, когда убегал от журналистов, нарвался на грабителей с преступно сексуальными намерениями в придачу, остался без денег, спал на улице, работал с нуля под палящим итальянским солнцем. Тогда Том стискивал зубы и держался, говоря Джерри и себе: «Не приходи, я справлюсь». Не имел права не справиться. Что в сравнении с пройденным путём изменение отношения к Грегори – мелочь. Если так надо – никаких нервов, Том уже проникся к этому парню. За завтраком Том разговаривал не только с Оскаром, но и с Грегори, которого попросил остаться на кухне.

Мотивация – сильнейший стимул держаться. А сильнейшая мотивация – знание, что можешь потерять право на свою жизнь, если с ней не справишься. Всё-таки гениальный план придумал Джерри, сообщив, что будет за ним присматривать. Гениальный, простой и действенный, как и все его планы. Мысль, что Старший Брат следит за тобой, мобилизует и останавливает от ошибок. Кто-то верит в Бога и старается не грешить, а у Тома был Джерри.

Том думал закрепить успех сексом, но после сытного завтрака отдал предпочтение принятию душа, до которого ещё не успел дойти. А после, вернувшись из ванной комнаты в гостиную к Оскару, узрел мальчика-видение. Джерри стоял сбоку от дивана, на котором сидел Оскар, и будто бы знал, что он придёт, поскольку Том сразу столкнулся с ним взглядом. Конечно знал, Джерри всё о нём знает, они же из одной психики происходят.

Сердце ухнуло в пятки, и вмиг стало холодно, будто оно остановилось, перестав греть тело жизнью.

- Я же подружился с ним… - прошептал Том, потерянно мечась взглядом, за которым вновь утрата всякой опоры.

Все надежды вновь рухнули и рассыпались, забрав с собой веру. Не в Грегори дело, иначе бы Джерри не вернулся. Или всё-таки в нём, а Джерри остался, чтобы проследить, чтобы он не сошёл с правильного пути? Отчего-то Том чувствовал, что нет… То предположение, если подумать, слишком простое, чтобы быть правдой, с Джерри всегда сложнее. А Том истово поверил потому, что нужно во что-то верить, во что угодно, когда мир в который раз идёт трещинами и разрушается в твоих руках. Чтобы удержать сыплющиеся камни, нужна вера, что ты можешь что-то исправить.

Том глупой воспарившей птицей сорвался с неба на дно, на ломающие кости острые камни. Опять. Второй раз за день. Но больше всего пугало то, что мальчик-Джерри стоял рядом с Оскаром. Это не случайность. В этом есть смысл, посыл… Посыл, который Том не пытался разгадать, не мог анализировать, парализованный тем, что необъяснимый рецидив не отступает. Впервые действительно без причин рецидив, Том не лгал ни Оскару, ни себе и не сомневался, что нет никакой проблемы, которую он пока не осознаёт.

В отличие от прошлого, Том понимал, что Джерри неспособен причинить Оскару вред. Но отчего-то мороз мурашками поднимался по коже. Этот страх хуже того, который испытал в коридоре, боясь увидеть загадочного кого-то. Поскольку тогда объяснимой причины не было. А сейчас была. Необъяснимая и одновременно объяснимая причина – Джерри в образе мальчика в белоснежной вязаной кофте. На вид – нежнейший кашемир. Мозг зачем-то опять подмечал ненужные детали. На самом деле, ещё утром подметил качество одежды, Джерри в любом воплощении не изменял вкус.

- Оскар… - выдохнул Том.

Шулейман поднял взгляд от экрана телефона, видимо, только после обращения его заметил:

- Судя по твоему лицу, он здесь.

Том напряжённо кивнул, не сводя взгляда с мальчика-видения.

- Значит, дело не в Грегори, - констатировал Шулейман и сощурился, глядя на Тома. – Или в нём, а Джерри проверяет, чтобы ты довёл дело до конца?

Продублировал его собственные мысли. Как замороженный, Том качнул головой:

- Нет, не в нём. Я… - как объяснить, если сам не понимаешь и не можешь определиться окончательно, поскольку ни одной версии не хватает аргументов? – Я чувствую, что нет.

- Жаль, - сказал Оскар, - я уже порадовался, что в моём доме наступил мир, - усмехнулся. – Может, ты не будешь менять отношение к Грегори обратно на негативное?

- Не буду, - Том говорил с Оскаром, а смотрел на мальчика-Джерри, только на него, не отводя взгляда. – Может, и в Грегори тоже дело, но не в нём одном, Джерри всегда решает мои многофакторные проблемы.

Шулейман кивнул на его ответ и задал вопрос:

- Всё ещё ребёнок?

Том натужно кивнул, так и глядя на мальчика, который в свою очередь тоже смотрел на него. Оскар проследил его взгляд. Джерри опять смотрел и молчал, никак не отреагировав на движение Шулеймана. Но вдруг мальчик, стоявший статуей, пришёл в движение, забрался на диван, усаживаясь рядом с Оскаром.

- Нет!..

Том кинулся к Оскару, прежде чем успел подумать, что собирается делать. Остановился перед ним – перед ними, - в растерянности и панике переводя взгляд между Оскаром и маленьким Джерри. Что ему делать? Почему Джерри теперь смотрит будто бы с полутенью улыбки в живых карих глазах? Слабо болтая двумя ногами вместе, мальчик повернул голову к Оскару.

- Нет!

Том дёрнулся вперёд в неосознаваемом порыве, который снова остался незавершённым.

- Чего ты орёшь? – с долей раздражения спросил Шулейман.

Сложно что-то понимать, когда ты видишь лишь половину происходящего. Том это понимал и не обижался, что Оскар не проявляет чудеса чуткости.

- Оскар, встань, - Том схватил его за руку и потянул, заставляя подняться.

Отвёл от дивана, встал перед Оскаром, положив ладони на его грудь, обернулся к мальчику. Абсолютно иррациональный страх. Но суть любого иррационального явления и есть в том, что разуму категорически сложно взять над ним контроль. Томом управлял необъяснимый страх от близости Джерри к Оскару и желание отодвинуть Оскара от него, защитить, и он защищал, буквально прикрыл собой.

Шулейман резко щёлкнул пальцами перед самым носом Тома, переключая на себя его внимание. Установил зрительный контакт и спросил:

- Какие ещё есть идеи касательно причины появления Джерри? У меня есть одна – самолёт, - озвучил Оскар и усмехнулся. – Ты много говорил о личном самолёте, я тогда ещё не понимал, почему ты именно его выделяешь, но мы вместе, а он у тебя так и не появился. Возможно, это ущемило тебя. Похоже, всё-таки придётся купить тебе самолёт.

- Нет, - Том покачал головой. – Не нужно покупать мне самолёт, дело не в нём. Мне не нужен личный самолёт. То есть нужен – твой, он у меня уже есть, потому что мы вместе. Мне не нужен собственный, когда я с тобой.

Говорил серьёзно, будто неудовлетворение хотелки «иметь личный самолёт» на самом деле могло вызвать рецидив. Хотя с его психикой всё возможно, довело же его до повторного раскола нежелание носить обручальное кольцо, с которого началось душевное беспокойство.

Том задумался, нахмурил брови, вглядываясь в себя, в прошлое в поисках зацепки-ответа. Что-то должно быть, что-то должно…

- Корона, - вскинув взгляд, сказал Том. – Когда я думал, что между нами всё кончено, я очень хотел её забрать, для меня это было принципиально важно, и меня обидело, что ты подарил мне её, а потом сказал, что не отдашь, назвал не моей. Принеси мне корону, - вытянул руки, словно она уже здесь и следом схватил Оскара за запястье, словно он мог немедленно сорваться с места и убежать выполнять просьбу. – Я пойду с тобой. Нет, принеси…

Болезненно скривился в противоречии страха оставаться одному, наедине с мальчиком-Джерри и чувством, что правильно, чтобы Оскар принёс ему корону. Это некая незначительная при взгляде со стороны, но символично очень важная деталь – хотел забрать корону – получил корону, Оскар её принёс. Том колебался, чувствуя, что знает, какой выбор правильный, но не имея сил его принять. Шулейман выбрал за него:

- Сейчас принесу, - отцепил руку Тома и пошёл к двери.

Том прошёл за ним, остановился на пороге, вроде как ни тебе, ни мне – он ждёт, но не совсем в комнате с Джерри. Кому «тебе»? Оскару? Нет же… Том уставал от собственных мыслей, от них мозг распухал, давя на своды черепа, что вызывало головную боль. Пока только ментальную.

Том обернулся и увидел, что мальчик уже спрыгнул на пол и уходит.

- Нет, стой!

Стой? Что?! Джерри не остановился, не оглянулся и скрылся за второй дверью из комнаты. Накрытый новой волной паники, Том повернулся в сторону, куда ушёл Оскар, желая побежать его спасать, ограждать от Джерри, который мог пойти к нему. Спасать? От чего? Иррациональная паника толкала бежать, но Том остановил себя. Джерри не может причинить вред Оскару напрямую, поскольку он для него нереален. Значит, причина страха кроется в чём-то ином. Либо Джерри намеренно вызывает в нём страх. Зачем? Хороший вопрос. Том дышал, заставляя себя мыслить.

Обуздав алогичное желание бежать за Оскаром, Том отошёл к дивану, сел, спрятав лицо в ладонях. Потом либо поднимет голову и снова увидит Джерри, либо поднимает голову, услышав шаги Оскара. Либо и Оскар вернётся, и Джерри вновь окажется тут, как и не уходил, ему же не нужно непременно передвигаться ногами, он может появиться в любое время и в любом месте. Как призрак.

Шаги. Прежде чем Том успел начать гадать, чьи они, к звуку шагов прибавился голос:

- Вот.

Оскар. Можно было догадаться, для ребёнка шаги слишком тяжёлые, если только Джерри не перевоплотился во взрослую ипостась. Том задумался: а может ли он слышать шаги Джерри, слышал ли их хоть раз в прошлом? Почему в голове столько побочных и попросту неуместных, лишних мыслей? То ли мозг пытается отвлечься, сместить и рассеять фокус внимания, спасая психику, то ли мозг сломался. Неприятно допускать, что мозг мог сломаться, выйти из строя, как глючный компьютер, который выполняет любые действия, кроме поступающих команд. Том остановил эти мысли, развернувшиеся в две секунды, законсервировал, запретил себе думать, что сходит с ума на новой ступени. Убрал руки от глаз и поднял голову. Перед ним стоял Оскар, протягивая благородно сверкающую корону. Только красной бархатной подушки под ней не хватало. Но это уже клоунско-капризная блажь, лишняя деталь, в которой на самом деле нет никакой нужды.

Том забрал корону и сразу нацепил на голову. Король без короны получил корону. Что дальше? Никаких изменений Том не ощущал, как ни прислушивался к себе. А какие могут быть изменения? Ликующее чувство: я нашёл то самое? Облегчение? Подтверждение от Джерри: ты исправил необходимое, мне здесь больше делать нечего? Или, что логичнее всего, отсутствие Джерри?

- Как? – осведомился Шулейман о результатах.

Том покачал головой:

- Не знаю. Я ничего особенного не чувствую.

Оскар помог вопросами:

- Джерри ещё здесь?

- Нет.

- Он ушёл сейчас?

- Он ушёл вслед за тобой, - сказал Том и, взглянув на Оскара, коротко посмеялся: - Похоже, Джерри полюбил тебя. Неожиданно.

Неудачная шутка непонятно к чему. Ещё одна попытка мозга сбросить напряжение? Смешливая улыбка погасла, Том дёрнул уголком рта и отвёл взгляд, вновь погружаясь в задумчивость. А когда повернул голову, увидел Джерри, он прошёл мимо, мелькнул в дверном проёме и скрылся за стеной. Как будто издевательски показал: я всё ещё здесь, но я наседать не буду [пока], думай. Может быть, показалось? Мельком же. Но нет, можно было верить, что показалось, в первый раз, но не сейчас, Том и не верил, не пытался обмануться нежизнеспособной сладкой глупостью, что не видел его, а лишь причудилось.

Шаткая, почти несуществующая надежда, что ход с короной сработал, рассеялась. Разумом Том разочарования толком и не испытал, поскольку это было бы слишком просто, ещё проще, чем предыдущая версия с Грегори, но лицо всё равно исказила болезненная гримаса проигрыша, с которой Том и отвернулся от двери. Сжал губы, хмурил брови, заламывая пальцы. С оригинальной короной на голове, о которой забыл, и которая нелепо сочеталась с его внешним видом. Король без короны в короне, но всё равно не король, потому что никогда не был им и едва ли когда-нибудь станет. Пустышка-подделка в дорогой цацке.

Снова ребёнок. Всё ещё ребёнок. Помимо очевидных вопросов: «Что произошло и что с этим делать?», Тома мучил ещё один – почему ребёнок? Почему Джерри не обращается во взрослого, а остаётся мальчиком дошкольного возраста? В чём смысл? А смысл должен быть, речь же идёт о Джерри. Том находил лишь одно объяснение – Джерри хотел его напугать, потому предстал в образе ребёнка, и… И всё, дальше логическая цепочка не плелась.

- Я его видел, - сказал Том, сокрушённо покачал головой. – Не сработало. Корона и не могла быть причиной, - добавил через паузу то, о чём сам только что вспомнил, отчаянно разбирая прошедший год по отдельным воспоминаниям. – Я очень обижался и злился на тебя, поэтому хотел её у тебя забрать. Хотел что-то поиметь с тебя. Нет, не так, я неправильно выразился… Я хотел… поиметь что-то с тебя? – неправильная форма выражения мыслей, а лучше не получилось. – Пусть будет так, я не знаю, как объяснить более близко к тому, что я тогда думал. Она моя, подарок же, и я принципиально хотел её себе вернуть, тем более она дорогая, а без тебя денег у меня далеко не так много, двенадцать миллионов не были бы лишними, - слабо пожал плечами, не глядя на Оскара. – Идиот я, да? Из всего, что я мог с тебя взять, ты же нереально богатый и нежадный, я решил забрать только то, что и так моё. А сама по себе, без тех эмоций, корона не имеет для меня большого значения, - вернулся к прерванной мысли и закончил её.

Шулейман мысленно удивился, что Том говорит о деньгах, рассуждает о целесообразности не оставлять дарителю дорогие подарки, которые могут дополнить личный капитал. Нелегко привыкнуть, что он умеет думать о материальном и даже думает о том, как себя финансово подстраховать. Объективно хорошее нововведение, субъективно тоже, взрослый человек должен понимать, что без денег жизнь есть разве что в каком-нибудь диком племени, даже если думать о деньгах ему нет нужды. Но Том прав – он идиот, когда дело касается наживы, не дано ему, даже то, что его – мелочь в сравнении с тем, что мог бы получить, - и то не смог забрать. Нет в нём сучьей жилки и хватки, которые позволяют обогащаться за счёт любовников.

Оскар сел рядом с Томом и спросил:

- Ты вправду мог отказаться от меня?

Наверное, правильно было бы солгать, чтобы не задеть его чувства, ведь прошлое тоже может ранить. Но Том об этом не задумался и ответил кристально честно, заодно напоминая себе о своей силе, о котором успел забыть, и по-прежнему глядя перед собой, а не на Оскара:

- Тогда мог. Я мог вынести от тебя насилие и пренебрежение, но не ложь и то, что я тебе не нужен, что я номер два где-то там на заднем плане. Всё накопилось, и это давало мне силы начать сначала.

Впервые не в истерике криком, не с вызовов бросая слова в лицо, говорил, что смог бы без него. Откровение из разряда – все могут без всех, никто ни без кого на самом деле не умрёт.

- Едва ли я был бы настолько счастливым, как с тобой, - продолжал Том ровным голосом. – Но это и не важно. Жизнь не обязана искрить фейерверком, она просто есть, где-то хуже, где-то лучше. У меня было много планов, и в той жизни, которую себе задумал, я смог бы быть счастливым. По-другому счастливым. А одиночество… Я думал найти кого-то, строить с ним отношения и жить. Мне сложно одному.

- А сейчас, можешь?

- А сейчас в моих планах умереть рядом с тобой когда-нибудь очень нескоро, и меня охватывает мертвенный холод от мысли, что будет иначе, - как на духу и по-прежнему без эмоций ответил Том и наконец-то посмотрел на Оскара. – Ты ведь меня не бросишь?

В глазах опрометчивое доверие до излома и надежда животного, уповающего лишь на добрую волю человека. Шулейман обнял его за плечи и усмехнулся приглушённо:

- Куда я от тебя денусь? – с прищуром взглянул в глаза. – Даже если мальчик-Джерри задержится с нами, в этом и плюс можно найти – попробуем быть настоящей семьёй, с ребёнком, так сказать, демо-версию семьи. Жаль только, что я его не вижу, было бы забавно воспитывать Джерри, - посмеялся.

Том улыбнулся и опустил голову ему на плечо. Впервые за сколько улыбнулся? Судя по ощущениям от сегодняшнего дня, того, что начался со встречи в коридоре – за бесконечность. Улыбка медленно растаяла, возвращая из мига проблеска обратно в объятия задумчивости, бесполезной, поскольку гонял, гонял мысли по голове (когда они пойдут по кругу?), а результата ноль. Куда ни сунься – неправильный путь и тупик, поворот назад, к начальной точке. Том вскользь удивился, что после двух неудачных проб не растерял способность и, главное, желание бороться и докапываться до истины. Да только пока не знал, в какую ещё сторону копать. В чём причина появления Джерри, ещё и в столь неожиданном виде?

Том поделился в рамках затронутой темы «детей»:

- Я боюсь Джерри.

- Почему?

Том не поднимал головы и не видел Оскара, но по голосу, движению тела и взгляду, который ощутил на себе, угадал удивление, взывающее к объяснению.

- Я не знаю, - ответил Том. – В прошлый раз я боялся Джерри, потому что сначала не понимал, что он такое, но потом привык и перестал. Я давно его не боюсь, я считаю его своим соратником, хотя и ненавижу иногда. А сейчас боюсь. И мне очень сложно совладать с этим чувством, у меня от Джерри мурашки по коже. То есть я знаю, почему он меня пугает…

Знал. С самого начала знал, но это такая нелепая причина.

- Меня пугает ребёнок, - признался Том. – Это же как в фильмах ужасов. Я не смотрел такие фильмы, но в других, не ужастиках, не раз слышал, что герои говорили о маленьком ребёнке, которого больше никто не видит, как о чём-то очень страшном. Вот и мне страшно, - улыбнулся нервно и неловко. – Я не верю в привидений, а мальчик-не-привидение меня пугает так, что кровь в венах стынет. Только там, в фильмах, говорили о маленьких девочках. А вдруг Джерри девочка? – Том поднял голову и посмотрел на Оскара широко раскрытыми глазами. – В смысле сейчас, под одеждой? До подросткового возраста девочки же ничем не отличаются от мальчиков физически, кроме того, что в трусах?

- Можешь, конечно, поймать Джерри и заглянуть ему в трусы, но это глупая затея. Я уверен, что Джерри мальчик. С чего бы ему менять пол?

- Чтобы по канону? – утвердить не хватило уверенности.

- По канону Джерри должен быть с модельными ногами от ушей и соответствующим ростом, платиновыми локонами, опахалами наращённых ресниц, французским маникюром на острых коготках, выправкой английской королевы и её же высокомерием и сучьей натурой, в сравнении с которой все самые прожжённые стервы мира нервно курят в сторонке, - крыл его предположение Оскар. – А не ростом метр.

Том машинально поправил корону, съехавшую набок от всех движений. Как и обычно, доводы Оскара не оставили места ни возражениям, ни дополнительным вопросам. Кроме главного вопроса, который так и оставался без ответа, висел в воздухе у левого уха, довлел концентрированным предгрозовым воздухом, такой же никому больше невидимый, как и сам Джерри.

- Почему ребёнок? – произнёс Том. – Понимаю, что должен думать о другом, но меня терзает этот вопрос. Как будто в этом есть смысл, но я никак не могу понять.

- Я по-прежнему придерживаюсь той версии, что Джерри явился тебе ребёнком из-за насилия со стороны Феликса, о котором ты забыл, - деловито ответил Шулейман. – Во-первых, это логично. Во-вторых, мне интересно узнать, что же у тебя в детстве происходило.

Том начал качать головой раньше, чем говорить. Словно отрицал слова Оскара, прежде всего перед собой. Но нет, не отрицал. Потому что его предположение неверно.

- Я этого не помню, - сказал Том. – То есть я помню, как говорил тебе, что Феликс меня избил, но не помню самого факта. Ничего подобного не помню в своём детстве. Наверное, то было ложное воспоминание. Что ещё это могло быть? – взглянул на Оскара. – Так ведь бывает, что человек помнит то, чего на самом деле не было. Бывает?

Новый взгляд на Оскара, требовательный, просящий подтвердить или опровергнуть. Шулейман кивнул, подтверждая, что феномен ложных воспоминаний существует. Вслед за ним Том кивнул самому себе, продолжил:

- От стресса я вспомнил то, чего не было, то, что подходило под ту ситуацию. Ты же тогда избил меня, то есть Джерри, но это неважно. Я включился сразу после, я чувствовал боль и был в шоке, вот мозг и выдал такие картинки.

Шулейман покачал головой и вступился за свою, куда более научную версию:

- Как раз логично, что ты вспомнил о насилии в детстве из-за того, что я избил Джерри, а ты получил последствия. Схожая стрессовая ситуация может разблокировать подавленные воспоминания.

- Нет, этого не было, - твёрже, чем Том планировал. – Феликс не мог. Знаю, как ты к нему относишься, я и сам не считаю его ни святым, ни нормальным. Он был больным человеком, но он меня любил и никогда бы не причинил мне вреда, кроме того психологического, который он нанёс мне своим воспитанием. Это попросту не увязывается между собой – как мог человек, для которого я был смыслом и центром жизни, который оберегал меня от всего на свете, причинять мне физический вред?

- Ты забываешь, что Феликс был глубоко больным человеком, несмотря на внешнюю адекватность. Поведение психически больных людей нельзя измерить здравой логикой, - назидательно сказал Оскар.

- Больным, но не лишённым всякого рассудка психом, как ты его называешь, - спорил Том, всплеснул руками. – В конце концов, дети хрупкие, Феликс никогда не показывал меня врачам, если бы он меня избивал, сомневаюсь, что я бы дожил здоровым до четырнадцати лет, а у меня даже переломов никогда не было. Это для тебя аргумент? То фантазия, в которую я в тот момент поверил, поскольку она согласовывалась с реальностью. Возможно даже, что её мне в голову подсунул Джерри, чтобы меня от тебя отвернуло.

- Ты оправдываешь «папу», - Шулейман разочарованно цокнул языком, смерил Тома взглядом. – Понятно, пока ты не готов разбираться в этой неприятной теме. Заставлять я тебя не буду. Но помни – в прошлый раз, когда ты не находил в себе сил поговорить со мной и решить проблему, закончилось всё дерьмово.

- Оскар, не дави на меня, - в голосе Тома мелькнуло раздражение на грани злости, - не внушай мне чувство вины. Я не настолько тупой, чтобы не разглядеть эту твою тонкую манипуляцию.

- Манипуляцию для твоего блага, - уточнил Оскар, ничуть не смутившись, что его обличили. – Но благими намерениями в твой адрес выстлана дорога в ад, это аксиома. Что ж, твоё право думать, что Феликс был хорошим.

Безразлично пожав плечами, Шулейман встал и направился к двери. Том подскочил, развернулся за ним, встал на сиденье дивана коленями, упёршись руками в спину:

- Ты куда?

Остановившись, Оскар обернулся к нему и указал кивком головы в абстрактном направлении:

- Туда.

- Оскар, не наказывай меня за то, что я с тобой не согласился!

В считанные секунды из борца за себя и право считать по-своему Том превратился в капризного ребёнка, испуганного тем, что взрослый покидает его в одиночестве.

- А я тебя наказываю? – осведомился Шулейман с налётом удивления.

- Да, ты без предупреждения свернул разговор и собрался уйти. Оскар, я боюсь оставаться один. Я же сказал, что мне страшно, когда Джерри рядом, а он может вернуться в любой момент. Почему ты воспитываешь меня такими жестокими примитивными методами? – теперь в голосе слёзная обида, а глаза как у брошенного котёнка.

Какой же он сложный… Придурочно-припадочный котёнок с возведённой в абсолют неустойчивостью эмоционального фона. Оскар терпеливо ответил, достукиваясь до разумной части Тома:

- Я воспитываю тебя часто, но не сейчас. Мы поговорили, и теперь мне нужно заниматься другими делами. Помнишь, вчера я сказал тебе, что ты должен постараться понять и принять, что я не буду рядом двадцать четыре часа в сутки. Это то, о чём я и говорил - сейчас мне надо тебя оставить, чтобы поработать.

- А можно я пойду с тобой? – Том встал и торопливо подошёл к Оскару, заглядывая в глаза. – Я не буду тебе мешать.

- Будешь, я буду на тебя отвлекаться, так что нет, нельзя. Я же не на месяц уезжаю из страны, а всего лишь часа на два ухожу в другую комнату.

- Оскар, пожалуйста… - Том взял его за руку, смотрел умоляюще, но от былой требовательности не осталось и следа. – Я боюсь… Я не хочу оставаться с этим наедине…

Где-то в глубине считал, что Оскар как личный доктор на круглосуточном дежурстве обязан быть рядом с ним всегда, когда ему хорошо и особенно когда ему плохо. Оскар же не может бросить его одного в сложный момент? Он же не справится.

- Нет, - ответил Шулейман не грубо, но и без настроя на дальнейшее обсуждение. – Джерри же ходит за мной, значит, пока меня нет, то и его не будет, - усмехнулся, посмеялся коротко.

Вернулся к серьёзности, оглянулся к двери, о чём-то раздумывая, и снова посмотрел на Тома:

- Давай сделаем так, станет страшно – кричи. Я предупрежу Грегори, чтобы был недалеко и позвал меня, если вдруг не услышу. Или попрошу его побыть с тобой.

Том сложил руки на груди, кисло насупливаясь, и хмыкнул:

- В обязанности Грегори теперь входит быть моей нянькой. Это очень поспособствует тому, чтобы я не чувствовал себя ущербным.

- Могу не просить, - пожал плечами Шулейман. – Но предупрежу, чтобы он прислушивался.

Оскар сделал шаг на выход, Том шаг за ним, обратился с очередным вопросом:

- Где ты будешь?

- В кабинете.

- Я приду, если… если что.

- Договорились.

Том покивал пустому месту, где секунду назад стоял вышедший за порог Оскар. Обернулся, оглядел комнату, обняв себя за локти, и, вздохнув, пошёл обратно к дивану, сел, облокотившись на бёдра. Через пять минут, за которые Том не сменил сгорбленной позы, в гостиную зашёл Грегори, предложил участливо и дружелюбно:

- Том, хочешь чего-нибудь? Заварить тебя чая?

- Успокоительного? – не взглянув на него, спросил Том.

Грегори растерянно замялся. И ответил:

- Могу успокоительного, если надо.

- Не надо.

«Не поможет», - мысленно добавил Том.

- Я пока ничего не хочу, спасибо, - дополнил он ответ для Грегори.

Том ожидал, что домработник уйдёт, но тот остался, посмотрел на него некоторое время, что не успело начать раздражать, и искренне улыбнулся:

- Том, тебе идёт корона.

Том коснулся металла на голове:

- Её мне Оскар подарил.

Вопреки ожиданиям Джерри не пришёл, Грегори тоже не стал досаждать своим присутствием, видя, что Том в нём не нуждается. Вместо обещанных двух Том два с половиной часа просидел в гордом одиночестве, не сделав за это время ничего хоть сколько-нибудь полезного, не сдвинувшись с места.

Может быть, корона всё-таки спасла?

Не спасла. С приходом вечера мальчик-Джерри снова промелькнул мимо. Том закусил губы, заломил руки. Маленький принц, потерявший своё волшебное королевство, осталась только корона. Оскар сидел рядом, и только его близость спасала от отчаяния и безнадёжного чувства, что никогда не сможет выбраться в мир здоровых людей, без проводника не сможет понимать, что реально, а что нет. Том цеплялся за Оскара, как за последнюю и единственную опору, которой он и являлся.

Глава 12

Я чувствую, что Ты оберегаешь мою жизнь,

Ты - моё спасение!

Касаюсь Тебя, вкушаю Тебя, чувствую - Ты рядом,

О да...

Я чувствую, что Ты оберегаешь мою жизнь,

Ты - моё спасение!

Обними меня, исцели меня, не отпускай от себя,

О да...

Skillet, Salvation©

Новый день. Завтрак. Джерри пришёл на кухню, где они завтракали. Для Тома время исчезло, текло для всех, а его обтекало; кусок, которого нет, застрял в горле. Джерри подошёл к Грегори, который продолжал крутиться у плиты, хотя уже подал завтрак на стол, наверное, себе готовил, он постоянно что-то готовил. Потом подошёл к Оскару, около него и остался, направил взор на Тома. Оскар продолжал есть, ничего не замечая, он и не мог ничего заметить, эта мысль обдавала Тома холодом. Пока Оскар не накрыл ладонью его руку, сказав:

- Не надо. Ты всё равно не сможешь ничего ему сделать.

Выйдя из оцепенения благодаря прикосновению и обращению, Том опустил взгляд к своей руке и с удивлением обнаружил, что сжимает в кулаке столовый нож. Теперь понятно, к чему слова Оскара – он просил не делать глупостей. Глупость же – бросаться с ножом на того, кого физически не существует. Это в прошлом Том от растерянности, ужаса и отчаяния пытался защититься от Джерри ножом, ха – ножом угрожал тому, кто ножом убивал. Сейчас же понимал, что такие действия бессмысленны и будут выглядеть, как драка с воздухом. Джерри даже мог бы истекать кровью и изобразить, что умер, он очень хорошо подстраивался под реальность и подыгрывал, но через минуту вернулся бы живой, невредимый и без единого красного пятнышка на безукоризненной одежде.

А сжимал нож в руке потому… Потому что сжимал, не думая и не осознавая того. Сдавленно кивнув, Том заставил себя разжать пальцы, что оказалось непросто, они как судорогой сведены от приложенных к металлу усилий. Том положил нож на стол и отодвинул от себя, может и без него доесть.

Том смотрел на мальчика-Джерри, что стоял по левую руку от Оскара. Молчал, он постоянно молчал, что тоже нагнетало, как и сам факт его присутствия. В прошлом Том был один и успел привыкнуть к Джерри, прежде чем Оскар стал регулярно присутствовать в его жизни. А теперь был не один, но единственный, кто видел. Среди людей, но один. Особенный, отличающийся, ненормальный. Том ощущал странным, что видит то, чего не видят другие, при всём желании не могут увидеть. Словно опыт обнулился, и заново привыкал к Джерри. Пока не получалось. Но в этот раз хотя бы не закричал.

Неприятное, заунывно скребущее в груди чувство – видеть то, что другие, не чужие тебе люди увидеть не в силах. Всё равно выходило наедине. Это и есть одиночество в толпе? Такой вариант трактовки известного выражения, на взгляд Тома, ещё печальнее, чем общепринятый. Потому что то, что видишь лишь ты, не объяснить другим так, чтобы они поняли в полной мере, чтобы твоими глазами увидели твою треснувшую реальность, в которую проникла сущность из глубины психики. Даже Оскар, который знает всё и обладает специальными познаниями, не может его понять, не может увидеть то, что он видит.

Выключив плиту, Грегори удалился, забрав с собой тарелку, куда переложил то, что готовил отдельно. Его уход Том заметил фоном и не обратил осознанного внимания.

- Где он? – спросил Шулейман и любопытно завертел головой, будто мог увидеть.

Том едва не сказал в ответ: «Ты не видишь?», так натурально Оскар искал взглядом Джерри. Будто он на самом деле мог.

- Рядом с тобой, - Том указал рукой место около Оскара.

Шулейман повернул туда голову, оглядел воздух.

- Должно быть, тебе смешно наблюдать, как я не вижу того, что видишь ты, - усмехнулся он и перевёл взгляд к Тому.

Мальчик-Джерри издал звук, похожий на приглушённый смешок. Смешок? Смешок?! Том изумлённо уставился на своё видение и затем ошеломлённо сказал:

- Оскар, Джерри над тобой посмеялся, что ты его не видишь.

- Это очень в стиле Джерри, - хмыкнул Шулейман и повернулся к Джерри. – Отрывайся. Можешь даже говорить про меня гадости, я всё равно не услышу.

Мальчик-Джерри посмеялся, сдержанно, тихо, почти как лисы фыркают. И улыбнулся. Теперь точно – не причудилось, не неверно истолковал звук – Джерри смеялся, смеялся и улыбался, почему-то глядя на Оскара. Том переваривал это открытие и ситуацию с одним неизвестным – для Оскара неизвестным был Джерри, поскольку не мог его ни видеть, ни слышать, ни осязать, а для Джерри Оскар, поскольку не мог с ним взаимодействовать напрямую. Словно они по разные стороны зеркала, разные стороны реальности, а он, Том, проводник.

- Кстати, - тем временем Шулейман вернулся к Тому, - может, будешь мне говорить, где Джерри, что он делает и говорит, если будет говорить?

- Зачем? – глупо удивился и не понял Том.

Очевидно же, если подумать. Но подумать он не успел, Оскар пояснил:

- Чтобы я был погружён в ситуацию и мог разделять её с тобой. Будешь моим «сверхзрением».

- Ты серьёзно?

Для Тома предложение Оскара было чем-то глубинно-личным, важным, показывающим его желание проникнуть в него и не оставлять одного, помочь. Почему-то. Не мог поверить сходу, что Оскар этого хочет.

- Да, почему нет? – ответил Шулейман. – Так и тебе будет лучше, если ты не будешь один.

Том сразу ничего не сказал, но смотрел на Оскара тронуто и благодарно, что точнее любых слов выражало его чувства. Потом взял Оскара за руку, произнёс тихо:

- Спасибо. Я не знаю, как повёл бы себя с тем, кто ненормален психически, но то, как ты поступаешь, как ты к этому относишься…

Не договорил, покачал головой, не в силах подобрать верные слова, они все пародия на чувства. Джерри любопытно наклонил голову к плечу, глядя на него, чего Том, сконцентрированный на Оскаре и своих внутренних ощущениях, не заметил. Шулейман мимолётно сжал пальцы Тома и отпустил его руку.

От всех эмоций аппетит пропал. Пока Том пытался возродить его в себе и справиться с завтраком, мальчик-видение ещё покрутился на кухне и ушёл; прежде чем скрыться, посмотрел снова на Оскара и на Тома. Отчего-то уход Джерри не дал Тому чувство облегчения, а вверг в подавленное состояние. Потому что снова гадать – когда увидишь его в следующий раз? Снова мучиться основополагающим вопросом – почему Джерри явился и почему ребёнком? Вопросы без ответов. Неопределённость и неизвестность всегда пугают, давят. Заезженный круг.

Том не запомнил, как доедал и доел ли, вкусовые зоны языка отказали во вкусе. Подавленно-серый мир стирал все действия, не относящиеся к муке разума и души. Том поставил в посудомоечную машинку последнюю тарелку, закрыл дверцу, нажал кнопку запуска. На автомате, забыв, что не его задача убирать со стола и мыть посуду. Прислонился к низко вибрирующей технике, с отсутствующим взглядом.

Его вид «я не здесь, и рок мой трагичен и неотвратим» Шулейману не нравился. Том варился в своих страданиях и, возможно, с удовольствием. Иначе как объяснить, что он сам съехал в глухое отсутствие и сам же не пытался оттуда выбраться. Без повода. Оскар встал из-за стола, подошёл к нему вплотную и смотрел в глаза, пока Том вынужденно не отреагировал, не поднял взгляд и не сфокусировался на нём.

Посмотрев на Оскара, Том обвёл взглядом кухню за его спиной. Джерри всё ещё – или пока ещё – не вернулся. Но это временно. Всё в его жизни невыносимо временно, особенно спокойствие и счастье, возможность жить нормальную жизнь без оглядки на свою «особенность». Особенность… как вычурно и неуместно. Особенностью можно назвать талант, а не болезнь, с который ты в мире далеко не единственный пациент. Живут ли другие больные ДРИ так, как он, под присмотром, с оглядкой, без беспрекословного права на себя? Том всё глубже уходил в себя. Такими темпами его апатия перейдёт в кому разума, из которой, как из болота, не выплывет без помощи команды специалистов и канатов – ударной медикаментозной терапии.

- Мне тебя ущипнуть, чтобы отмер, или сам вернёшься в реальность? – наклонившись близко-близко к его лицу, поинтересовался Оскар.

Том на секунду ожил, в глазах загорелось сознание, покачал головой. Но затем с лица снова стекло яркое выражение, во взгляде рассеялся живой фокус. Шулейман взял его под руку и отвёл в спальню, усадил на кровать. Том подчинялся безвольной куклой, сидел с опущенными плечами, глубоко-грустным лицом. Выглядел так, будто не только его жизнь, а весь мир кончается. Оборвётся скоро история тысячелетий, и останется глобальное ничего.

Шулейман развернул его, обхватил ладонями щёки, заставляя смотреть на себя и слушать:

- Эй, жизнь продолжается.

- Надолго ли? – с глухой трагичностью произнёс в ответ Том.

- Надеюсь, что проживёшь ты долго, - ответил Оскар с усмешкой на устах и коснулся губами губ Тома, одновременно забираясь рукой под его футболку, ладонью по голой чувствительной спине.

Том вывернулся, обратился к нему уже не безэмоционально:

- Оскар, тебе не кажется, что сейчас неподходящее время для секса?

- Я хочу секса, у нас его, между прочим, второй день нет, тебе нужно расслабиться, а секс один из лучших релаксантов, плюс серотонин, гормон хорошего настроения, который в больших дозах выделяется при оргазме, он тебе тоже не будет лишним, - рассудил Шулейман.

Том хмуро взирал на него, выражая скепсис к данной затее, но не отказал. Не сопротивлялся, когда Оскар притянул его к себе, снова запустил руки под одежду и поцеловал в шею. Опалило жаром ладоней, обжигающе горячих на голой коже поясницы. Скольжением сильных пальцев вверх, вдоль позвоночника, по выступам лопаток. Том думал, что не сможет захотеть в таком подавленном состоянии, когда мысли где-то далеко и одновременно здесь, направлены фокусом внимания в себя, кружат вихрем, отделяющим от всего внешнего, вокруг проблемы и того, кого сейчас здесь нет, но он всегда есть, внутри. Но тепло распространялось по телу, стекаясь к низу живота желанием. Это независящий от собственной воли условный рефлекс – реагировать на желание Оскара. Прикосновения необязательны, достаточно его взгляда, любым способом ему дать знать, что хочет – и тело настраивается на него, отзывается учащённым дыханием и ритмом сердца, тянущей горячей тяжестью в паху.

Том вздохом с губ признался в возбуждении. И уточнил словесно, посчитав это необходимым и честным:

- Я сейчас ни на что не способен…

Он фарфоровая кукла, неспособная к движению. Шулейман усмехнулся:

- Ты девяносто девять процентов нашего секса ни на что не способен. Не удивил.

Оскар снял с него футболку и уложил на спину, что только укрепило в Томе ассоциацию себя с фарфоровой куклой. Бесполезной, сломанной, старательно починяемой и снова ломающейся. Прочь из головы эти мысли. Их прогнала не воля Тома, а прикосновения. Оскар, тоже сняв рубашку, лёг рядом с ним на бок, водил пальцами по животу и груди, прочерчивал впалые линии между решёткой рёбер. Том смотрел на него и за его движениями из-под опущенных ресниц, положив руки по швам. Недвижимая бледная кукла. Даже губы бледные. Надо исправлять.

Шулейман перекатился, навис над Томом, поцеловал в ключицу, губами по груди, завладел левым соском, поиграл, вырвав из его груди новый громкий, прерывистый вздох. Дыша чаще, Том облизнул губы, и Оскар тотчас поднялся, поцеловал в них, напористо и беспрепятственно проникая языком в рот. Отрывался, покусывал губы Тома и снова глубоко проникал в него. Теперь его губы припухшие, яркие. Отлично. Особенно яркие на фоне белой кожи и контрастных тёмных волос и глаз. Да Том настоящая Белоснежка. Какая нелепая мысль. Разумеется, нужно её озвучить.

- Ты как Белоснежка, - сказал Шулейман.

- Чего?

Том открыл глаза, уставился на Оскара в смеси недоумения и раздражения. Какая из него к чёрту Белоснежка?! Какая из него к чёрту принцесса, ещё и диснеевская?! Как минимум по полу он не подходит!

- Кожа белая, как снег, - Оскар начал цитировать сказку, коснувшись щеки Тома, затем пряди волос у виска. – Волосы тёмные, как тёмное дерево, а губы красные, как кровь, - пальцы закончили путь на губах Тома. - Описание Белоснежки. Ты под него идеально подходишь. Буду теперь звать тебя Белоснежкой.

Лукаво ухмыльнувшись, Шулейман наклонился к Тому за поцелуем. Том отвернул лицо, мягко упёршись ладонями в его плечи, и высказал недовольство:

- Лучше уж Золушкой зови. Это хотя бы нарицательный образ, и моя с тобой история действительно как история Золушки.

- Нет, Белоснежка, - нагло, озорно и хитро отозвался Шулейман и навалился на Тома, сгрёб в объятия, заглянул в лицо. – Сколько ж у тебя прозвищ? Котомыш, Золушка, Сказочный единорог, Белоснежка.

- У меня и имя есть, - напомнил Том из его чувственного, слегка удушающего захвата.

Оскар взял его за подбородок, принуждая посмотреть в глаза, и неожиданно серьёзно сказал:

- Да. Тебя зовут Том.

Как будто открыл истину, которую Том сам не знал. Как будто сотнями штопоров под кожу, в естество, напоминая, кто он есть, открывая глаза на самую простую, но часто забываемую истину. Под анестезией, без капли боли. Том широко раскрыл глаза, в которых застыло живое, переливающееся тонами удивление и никаких мыслей и собственной воли, кроме зацепленности за крючок зелёных глаз напротив, всего его.

По оцепеневшему телу электрические мурашки. Дыхание замерло, но лёгким не больно и не нужно воздуха, взгляда не отвести, настроенность на питающую теплом точку соприкосновения и еготак

Том провёл ладонью по щеке Оскара. Колючий, родной, самый-самый. Шулейман продублировал его прикосновение и повёл ладонью ниже, по шее, торсу, взялся за пояс домашних штанов:

- Давай-ка их снимем.

Том послушно приподнял бёдра, помогая себя раздеть. Следом Шулейман скинул свои джинсы, провёл вверх по ногам Тома, взял за щиколотку и, согнув, поднял левую, поцеловал сбоку у колена. Пальцами под коленом, по нежной, тонкой коже, выше, по внутренней стороне бедра. Том испытал дрожь. Оскар потянул с него трусы, помял пальцами член, парой движений добиваясь полной твёрдости, ослабшей за время отвлечённого разговора о выдуманных принцессах.

Тоже избавившись от последней детали одежды, Оскар лёг на Тома, кожа к коже, бёдрами к бёдрам. Плавным и уверенно-сильным волнообразным движением вжался пахом в его пах. Целовал Тома в губы, целовал лицо, шею и тонкие плечи, покрывая кожу жаркими незримыми следами горячих губ. Невесомо водя пальцами по его рукам, бокам, отчего у Тома по телу извечные волны дрожи, неотвратимые, как морской прибой, и внутри сворачивается узел. От нежности. От того, что Оскар, сильный и жёсткий, умеет быть таким нежным. Только с ним. Если бы Том мог подумать о чём-то другом, кроме него и его прикосновений, он бы расплакался от переполняющих грудь чувств.

Оскар снова опустился к груди Тома, потёрся колкой щекой, замер на долгий миг, прижавшись ухом, подслушивая его сердце. Коснулся губами над солнечным сплетением. И взял оба их члена в руку, прижимая стволы друг к другу, провёл ладонью в направлении головок. Том всхлипнул и зажмурил глаза, запрокинув голову, скомкал в кулаках покрывало.

- Посмотри.

Не требование – просьба низким голосом, но Том истолковал её не иначе, как приказ. Открыл глаза, поднял голову, глядя вниз, на их собранное вместе мужское начало. Даже не получалось сравнить не в свою пользу и засмущаться, рассудок парализовал чёрный туман. Чёрный – цвет желания.

Сорвав ещё один его поцелуй, Шулейман сказал:

- Перевернись на живот.

Том перевернулся.

- Раздвинь ноги и приподними зад. Немного выше.

Посчитав, что Тому будет неудобно долго держать такой изгиб своими силами, Оскар подсунул ему под бёдра подушку. Шире раздвинул ноги Тома и сел между ними, мял, разводя, его ягодицы. Том догадывался, что будет дальше, и кусал губы, обнимая вторую подушку. Угадал. Ри… римминг, так Оскар говорил? Это слово не давалось Тому, норовило ускользнуть из головы. Но, главное, он хорошо понимал суть понятия.

О чистоте Том не беспокоился. С его переездом в ванную вернулся встроенный анальный душ, и, хотя с утра не имел настроя на секс, Том им воспользовался. Доведённая в прошлом до автоматизма привычка активизировалась, получив привычные условия.

Язык на входе. Упругий и одновременно мягкий, горячий, мокрый, идеально гибкий. Что ещё может подарить столь нежные, точные, умопомрачительные прикосновения? Постанывания перешли в полноправные стоны. Том впивался пальцами в подушку, судорожно сжатую в объятиях, и прогибался навстречу, раскрывался Оскару ещё больше. Чувствовал, как анус расслабляется, раскрывается и начинает нетерпеливо гореть и пульсировать в ожидании большего. Соблазнительная мысль – ласками, губами, языком и пальцами, довести Тома до того бешеного забытья, в котором он начнёт прямым текстом, криком требовать и умолять: «Вставь мне, выдери меня», как уже было однажды. Но не сейчас. Сейчас тон их близости не тот, и собственный член жаждет плоти, немеет уже от перевозбуждения. Смотреть на Тома, касаться его, видеть, слышать и чувствовать, как ему приятно – что может быть более возбуждающим? В жизни Оскара – ничего. Иногда самого коробило, насколько же подсел на Тома. Но стоит ли бороться с зависимостью, если не готов от неё отказаться? Ответ совершенно точно нет. Так лечение не проводится.

Шулейман выдавил на руку смазки и вкручивающим движением ввёл в Тома сразу два пальца. Размякшие мышцы пропустили без сопротивления. Какой он горячий внутри. Член дёрнулся в нетерпении. Разработав Тома, на что не потребовалось много времени, Оскар встал на колени по бокам от его бёдер и направил в него член. Приставил головку, проник внутрь, проскальзывая по упругим подвижным стенкам.

- Сдвинь ноги, - сказал Оскар.

И, когда Том исполнил, выпрямил спину, садясь на его бёдрах ниже попы, и совершил первое движение. Том прервал его молящим требованием:

- Нет. Ляг на меня. Я хочу больше тебя чувствовать.

- Моего члена у тебя внутри тебе, значит, недостаточно? – усмехнулся Шулейман.

Но послушался, опустился на спину Тома. И толкнулся у него внутри. Том нашёл его руку недалеко от своего лица и накрыл своей, впился пальцами. Чувствовал каждое движение Оскара – всем телом – всем своим телом. От глубокой точки в районе таза, где они соединены, до темечка, куда докатывались волны посылаемой энергии. До дыхания через раз и не закрывающегося рта, истекающего звуками наслаждения. Хорошо больше, чем на телесном уровне. Намного больше. На всех уровнях существования.

Кто бы сказал ему и поверил бы он, не думавший не гадавший об однополых отношениях, а позже панически страшащийся их, что будет под другим мужчиной получать удовольствие несравнимо большее, чем то, что можно вообразить в самых смелых фантазиях? Что будет отчаянно хотеть быть под другим мужчиной, нуждаться в том, чтобы впустить его в своё нутро. Во всех смыслах под. Под волей Оскара, у его руки, за его спиной. Первый только после него, подчиняющийся и подчинённый, Том нашёл в этом себя. И хотел кричать от плавящей концентрации эмоций и ощущений. И кричал, забыв, что кто-то там по имени Грегори может услышать. И не замолчал, пока последняя выкручивающая судорога не выжала последнюю каплю спермы на оставшуюся под бёдрами подушку.

Шулейман не остановился, на что воспалённое нутро отреагировало агонией нервных окончаний. Том начал вырываться, но Оскар придавил его за загривок и затем повернул его голову вбок, лицом к себе.

- Потерпи, - говорил Шулейман, между словами касаясь губ Тома отрывистыми поцелуями. – Тебе же приятно, просто ты этого не понимаешь.

На лице Тома отразилось жалобное выражение, но сменилось пониманием и согласием, он подчинился.

Потом упали на смятую кровать, разгорячённые, запыхавшиеся. Оскар курил, выпуская дым в потолок.

- Оскар, помнишь, ты говорил, что хотел бы заглянуть Джерри в голову? – заговорил Том, повернув к нему голову. – Я могу тебе помочь. Я давно хотел это сделать, но всё не подбирался момент, забывал.

Шулейман заинтересованно и заинтригованно выслушивал его, также повернув голову. Том выбрался из постели, вскочил в трусы и быстро ушёл куда-то. Вернулся со своим ноутбуком, включая его на ходу, и продолжил говорить с места, на котором прервался, как будто и не выходил:

- Во время нашей разлуки я обнаружил, что Джерри отредактировал и дописал мои мемуары, первую часть, где про него, и начал вторую часть, до моего пробуждения в центре. Получилось даже правильнее, это же была его жизнь, и он написал так, как происходило. Может, это поможет тебе «заглянуть» ему в голову и лучше его понять.

Том сел на кровати рядом с Оскаром, сложив ноги по-турецки, и протянул ему раскрытый ноутбук:

- Вот. Я хочу, чтобы ты узнал это, пока я ещё я. Может быть, это поможет тебе глубже разобраться в личности Джерри, в его логике и вытянуть меня, если что-то случится.

- Думаешь, Джерри может включиться? – спросил Шулейман, не проявляя пока внимания к ноутбуку, который Том поставил ему на колени.

- Я не знаю, - Том покачал головой, опустил взгляд, прикусил губу. – Наверное, он может включиться, если я не пойму, чего он хочет, или пойму, но не исправлю.

- Окей, я почитаю, думаю, я в любом случае найду что-то интересное. Это же уникальная возможность заглянуть в голову Джерри. Интересно, думал ли он, когда писал, что ты сольёшь мне информацию? – Шулейман весело усмехнулся, глянул на Тома с прищуром.

Том ответил ему тонкой и мягкой, немного растерянной улыбкой. И придвинулся ближе, смущённо поделился:

- Я тоже немного написал, написал о времени в центре и начале нашего знакомства, до момента, когда ты предложил мне поехать с тобой. Вроде бы ты это тоже хотел прочесть.

- Конечно! – оживился Шулейман. – Я прямо сейчас это прочту. Где? – спросил нетерпеливо.

Том показал ярлык, по которому Оскар кликнул и, прокрутив текст до нужного места, на пять минут погрузился в чтение.

- Ах вот, что ты обо мне думал?! – оторвавшись от чтения, несерьёзно возмутился Шулейман.

- Я мягко написал, тогда я ещё не умел думать грубо, - ответил Том в кокетливом смущении.

Резким выпадом Оскар повалил его, ничуть не заботясь о сохранности съехавшего на постель ноутбука. Шуточно повалял Тома по кровати, помял и завершил «разборку» глубоким, крепким поцелуем.

- Скинь файлы мне на почту, - отпустив Тома, сказал Оскар. Скептически оглядел развороченную постель со следами бурного секса, особенно на подушке. – Надо сказать Грегори, чтобы поменял постельное бельё.

Том оделся и остался в спальне, Шулейман же отправился дать домработнику указание и затем не вернулся в комнату. Надо было бы встать, чтобы не мешать Грегори менять постельное бельё, но с его приходом Том продолжил сидеть на краю кровати, подогнув под себя ногу, думал о своём, в основном ни о чём. После секса не хватало психической энергии на тяжёлые направленные размышления. Грегори не просил его встать, пока это не будет необходимым, занимался своей работой: собрал в кучу одеяло, подтянул ближе подушку, начал снимать наволочку. И остановился, почувствовав что-то на коже, поднёс руку к лицу, глядя на узнаваемые вязко-белёсые разводы на пальцах. Узнаваемые, но до него не сразу дошло, в чём испачкался, как-то не мог об этом подумать, хотя должен был, прекрасно же понимал, чем Оскар с Томом занимаются наедине и какая наиболее вероятная причина того, почему Оскар сказал сменить бельё сейчас.

Том уже повернул к нему голову, поняв, во что домработник вляпался.

- Это…? – произнёс Грегори, переведя взгляд от своей ладони к Тому.

- Моя! – восклицательно отозвался Том, напыжившись в смеси стыда и негодования от того, что Грегори спровоцировал столь дико неловкую ситуацию. – Ты почему перчатки не надеваешь, когда убираешь?!

- Я надеваю, когда работаю с бытовой химией или чем-то грязным, а постель же чистая, - оправдался парень. – Я не думал, что…

Грегори замолчал на середине предложения, сочтя, что говорит что-то не то, что делает только хуже. Улыбнулся широко и неловко, извинительно и, обронив смешок и слово «прости» от всплеска волнения, закрыл ладонями лицо. Запоздало сообразил, что зря схватился за лицо, поскольку теперь и его испачкал.

- Ой… - вымолвил Грегори, отняв руки от лица.

Том закатил глаза, всплёскивая руками:

- О Господи! Рядом с тобой я чувствую тебя старым, потому что в твоём возрасте был таким же!

Подскочил с кровати, подошёл к Грегори, перестав говорить на повышенных тонах:

- И умным себя чувствую, что тебе в плюс, - закончил Том, взглянув на Грегори, ему в глаза.

Вытянув из упаковки влажную салфетку, Том вернулся к парню и, на секунду застыв с поднятой рукой, стёр с его лица, с кожи у правого глаза, развод своей спермы. Поджал губы. Грегори смотрел на него признательно и смятённо, пошёл смущённым румянцем на щеках.

- Знаешь, - опустив руку, сказал Том, - я впервые сталкиваюсь с тем, что считаю чьё-то поведение нелепым, обычно это моя прерогатива.

И улыбнулся парню, что с этим румянцем выглядел ещё более юным, почти ребёнком, что на удивление не вызывало раздражение, а лишь заложило в душе тонкую ноту, протяжную струну грусти осознания, какая между ними разница, десять лет без малого. Один взрослый на границе зрелости, с огромным сложным и часто страшным опытом за спиной, второй ещё тинейджер.

- Спасибо, - поблагодарил Грегори и коснулся кончиками пальцев лица, откуда Том стёр свой след. – Прости, с моей стороны это действительно было нелепое поведение.

- Пожалуйста. – Том выдержал паузу, обводя парня взглядом. – Что ж, теперь у меня нет шансов относиться к тебе не хорошо, ты же так интимно ко мне прикоснулся.

Развёл рукой в сторону подушки в влажных пятнах и засмеялся. Легко расположиться к человеку, когда не ты, а он ведёт себя, как идиот. Грегори тоже посмеялся, всё ещё смущённо, но заразившись эмоцией веселья, взглянул на Тома исподволь с искорками в глазах и затем к нему обратился:

- Том, можно тебя спросить? Ты говорил, что негативно реагировать на меня тебя заставляли комплексы. Но – какие у тебя могут быть комплексы? – спросил в искреннем серьёзном непонимании. – Ты же дива.

- Дива? – переспросил Том.

- Я видел твои фотографии с модельного времени и более поздние, где ты сам себе и модель, и фотограф. Ты выглядишь именно так, - пояснил Грегори без капли лукавства. – В жизни тоже – ты красивый, сильный, талантливый, неординарный. Ты совсем не похож на человека, который может страдать от неуверенности в себе.

Том вздохнул и сел на край кровати, показав парню, чтобы присоединился. Грегори присел рядом, сложив на коленях испачканную наволочку и повернувшись к Тому корпусом вполоборота.

- Любая фотография – это иллюзия жизни, - раскрыл секрет Том. - Я могу изобразить что и кого угодно. Могу изобразить примерного семьянина с двумя детьми и женой, беременной третьим, но это не значит, что это я, это мне совсем не подходит. Модельный мир – он про продажи. Фотографии или дефиле обязательно что-то продают, а никто не захочет покупать то, что демонстрирует неуверенный в себе человек. Поэтому я был дивой. Я создал тот образ, потому что он продавался и продавал и был актуален в то время.

Отчасти не солгал. Лишь переложил на себя то, что сделал Джерри. Джерри углядел, каким его видят, и довёл образ изуродованного ангела до совершенства. Дива туда же, люди любят стерв, а ему шло быть стервой, которая может мило улыбаться, сексуальной энергией склоняя к своим ногам, а может так огреть словом, что долго с разбитыми мыслями не соберёшься.

- Что ты продаёшь сейчас? – спросил Грегори, продолжая тихо и с интересом недоумевать, но уже по-другому поводу.

Ничего ведь, ничего Том не продаёт ныне. Том ответил:

- Я продаю себя. Свои услуги фотографа, а для того, чтобы их продать, нужно показать, что я умею. Сейчас я с Оскаром и не нуждаюсь в деньгах, но чтобы вернуться к нему, мне пришлось постараться.

Наверное, не стоило говорить, что пришлось поработать, чтобы вернуться к Оскару. Как это объяснить? Том не пожалел о сказанном, спокойно отнёсся к тому, что придётся выкручиваться, а Грегори не спросил. Сидел, обдумывая слова Тома, и повернул к нему голову, сталкиваясь взглядом.

- Том, сколько тебе лет? – через паузу поинтересовался Грегори.

- Двадцать восемь.

- Ого.

- Что значит «ого»? – напрягшись, Том с нажимом выговорил каждое слово.

- Нет-нет, я не хотел сказать, что ты старый, - замахав руками, поспешил объясниться испугавшийся Грегори. – Понятно, что тебе не двадцать лет, потому что вы с Оскаром знакомы десять лет, а вы явно не могли познакомиться, когда тебе было десять, тебе должно было быть восемнадцать, минимум семнадцать. Но ты не выглядишь на двадцать восемь лет, поэтому я удивился. То есть… Логично, что если тебе на момент знакомства было восемнадцать, то сейчас тебе как раз двадцать восемь.

Что он говорит? Зачем так много – и всё не то?

Тот факт, что Грегори знает, как долго они с Оскаром знакомы, что означает, что Оскар говорил с ним об этом, что приятно, смягчил и умаслил Тома. Потому он не нападал и ждал, когда парень справится с эмоциями. А Грегори на секунду зажмурил глаза, на секунду же поднял ладони к лицу, закрываясь, и обратился к Тому:

- Том, можно я закончу здесь и пойду, пока не сделал или не сказал ещё что-нибудь не то? – он поднялся на ноги, глядя на Тома. – Похоже, у меня сегодня день несобранности.

- Хорошо, делай, что надо, и иди, - согласился Том и тоже встал. – Я пойду к Оскару. Ты не знаешь, где он?

- Оскар… пошёл работать, - немного замешкавшись, ответил Грегори.

- Жаль.

Том огорчённо вздохнул и всё равно пошёл к двери, чтобы не мешать домработнику наводить порядок и найти себе какое-нибудь дело на время занятости Оскара. Проводив его взглядом, Грегори занялся заменой постельного белья, а думал о прошедших минутах. Почему он так нелепо себя вёл с Томом, да и не в первый раз уже, но до этого неразумность не проявлялась настолько ярко. Оскар объективно более сложный и страшный человек как минимум из-за его положения и окутывающих его личность легенд, но с ним Грегори нашёл общий язык и даже попал в его симпатию, к чему не стремился, но само как-то сложилось. А с Томом всё время что-то шло не так, рядом с ним происходило что-то не то. Как мог не промолчать тактично, а спросить о принадлежности жидкости на наволочке да вдобавок размазать её по лицу? Непрофессионализм и идиотизм в кубе. Грегори не был склонен к самобичеванию, да и не совершал по жизни больших ошибок. Но очень обидно успешно проработать полтора года и внезапно скатиться в чужих и собственных глазах, забыв, что являешься человеком разумным, которому не чуждо социальное взаимодействие. Грегори со всеми находил общий язык, даже в средней и старшей школе, во языцех окутанной ореолом нетерпимости и насилия, у него не было ни врагов, ни столкновений с другими учениками. А с Томом затуп. С ним говорил и делал глупости, плохо излагал мысли. Грегори не понимал своего внезапного идиотизма и за это на себя злился.

Нужно будет сделать для Тома что-то приятное, чтобы сгладить эту ситуацию. Например, испечь торт, все же их любят. Или спросить, чего бы он хотел? Нет, если спросить, не будет сюрприза. Грегори остановился на торте или каком-нибудь другом десерте, нужно будет выбрать что-то изысканное, не каждодневное. Застелив кровать, Грегори отнёс грязное бельё в стирку. Нужно будет позвонить папе и братьям и проконсультироваться.

***

Тому потребовался ещё один день на осознание. Страшное, безысходное озарение, расставившее всё по своим местам, ответившее на вопросы без ответов и объединившее их в стройную до ужаса логическую цепочку. Джерри хочет, чтобы он, Том, порвал с Оскаром. Потому Джерри указывал на Оскара – подходил к нему; оттого необъяснимые страхи – они предчувствие. Оттого и апатия с чувством, что мир кончается – заранее их испытал, потому что бессознательное уже в тот момент знало, оно всё знало, до чего сознание не могло продраться через заслоны-отрицания очевидного. Очевидно же, что хотел сказать Джерри, раз за разом оказываясь рядом с Оскаром. И почему он молчал всё время, теперь тоже очевидно – Джерри хотел, чтобы он сам понял, своим умом дошёл до осознания, поскольку оно же элементарно.

Джерри не понравился его выбор. Не понравилось, что вместо себя и развития Том выбрал вернуться к Оскару и быть при нём всегда вторым. Том собственной мыслью внёс последнюю каплю в чашу терпения Джерри, после которой уже не остановить процесс. Том подумал два дня назад, что не справится один, без Оскара. Что спусковой крючок для Джерри, который уже был очень недоволен. Джерри же затеял весь этот план с разводом, чтобы он – научился жить сам, своими силами. И Том научился, выполнил все условия испытания, но оказался дисквалифицирован после победы. Из-за одной собственной мысли, перечеркнувшей все достижения. Джерри говорил: «Я приду, если ты не справишься», и Том отчаянно, в любых обстоятельствах справлялся, но расслабился ныне и, от страха и растерянности забывшись, сказал себе: «Я не справлюсь без него». Фиаско, заслуживающего отдельного романа. Роковая глупость, опрометчиво обронившая зерно слабости, которое не имел права сажать.

Теперь всё сначала, должен уйти и стать настолько сильным, чтобы больше никогда не думать, что без кого-то не сможет. Должен не быть с Оскаром, потому что он – его слабость. Тот, с кем Том всегда будет слабым и будет добровольно выбирать слабость. Потому что с ним не страшно и не стыдно, но Джерри иного мнения.

Тома затопил стылый ужас, в сравнении с которым все предшествующие страхи померкли, они были лишь увертюрой, разминкой, протаптывали тропку. Остыла кровь, замерло сердце, взгляд остекленел в мгновения осознания. По телу леденящий иней – и ничего, кожа утратила чувствительность. Глобальное ничего тёмного будущего, знаменованного безысходностью рушащихся на землю небес, которое уже шагнуло в настоящее. Тяжёлой беззвучной поступью, убивая цветы и краски. Убивая жизнь, которая у него была. Которая могла бы быть, но уже не будет.

Том хотел кричать, да сдавило горло, паралич ужаса не пропустил звук. Том искусал пальцы до крови под ногтями, отчаянно, судорожно, агонично ища выход, которого нет. Как у замурованного в бетонном коробе один выход – смириться и принять конец себя, уповая на то, что страдания будут недолгими, так и у него, он замурован в том, что они с Джерри – одно, что Джерри внутри. Страшнее всего то, что исход предопределён. Джерри добьётся того, ради чего пришёл, он всегда добивается. Борись не борись. Обречённость предопределённости на смену неизвестности, что показалась раем, да слишком поздно. Он обречён подчиниться, поскольку не может бороться против того, что внутри. Они с Оскаром обречены. Их уже можно сказать, что нет, остался лишь вопрос времени.

За что, за что?! Том же хотел быть с Оскаром сильнее, чем в принципе жить, Том счастлив с ним безоговорочно и понял себя, как завещал Джерри. За что, почему, Джерри, ты всё разрушаешь, отнимаешь?! За то, что не справился, уже думаный беспощадный ответ. За то, что мог быть сильным, но выбрал слабость, отыскав в ней личное счастье.

Джерри, ты же видишь, что я счастлив, не отнимай этого у меня… Поздно.

На голову обрушились небеса всей тяжестью Вселенной, под ногами обрушилась почва. Рушится, чёрными монолитами опадая в бесконечную бездну. Нет, у бездны есть дно. Со дна начнёт строиться его новая жизнь. Когда проиграет борьбу, что может быть не скоро, но неизбежно, как заход солнца в конце дня. Джерри сильнее, Джерри правит и может управлять его волей. Может захватить его тело и увести далеко. Проще сдаться без боя, ведь в итоге всё равно будет повержен и подчинён, лишь больше боли испытает в бессмысленном пути противостояния.

Том пришёл к Оскару бледнее смерти, без капли жизни в глазах. Рассказал ему, что понял. В тихой истерике, которая не пролилась слезами, их тоже парализовало-заморозило. В груди раскрылась чёрная дыра, из которой веет вечным холодом безвременья бессмысленной жизни без. Без него, без Оскара.

- И что ты будешь делать? – спросил Шулейман, вглядываясь в его лицо.

Том покачал головой:

- Я не уйду от тебя. Хочет Джерри или не хочет, но я не откажусь от тебя добровольно. Я обещал, что больше никогда тебя не брошу, и, чёрт побери, это не будет насмешкой судьбы, что я обещал, а вскоре снова ушёл. Я знаю, чего хочу – это ты.

Том повернулся корпусом к Оскару, глядя на него с такой пронзительно-ломкой гаммой чувств в глазах, словно уже прощался. Подспудно понимал, что однажды в относительно скором будущем придётся попрощаться. Повезёт, если не навсегда, а до ещё одной новой встречи. Том этого не хотел, всем естеством отчаянно не хотел терять ещё один год, а то и больше лет, которые мог провести с Оскаром. Довольно! Они уже достаточно взрослые, чтобы жить спокойно и до конца.

Джерри, отступись, прими его право быть слабым и всё равно быть. Джерри не отступится. Он всегда знает, как Тому лучше, и пускай в этот раз их мнения категорически не совпадают, Джерри это не остановит. Том неправильно счастлив, может лучше.

- Оскар, наверное, мне надо лечь в больницу? – голос Тома звучал нетвёрдо, но в нём сквозила нить уверенности в том, что хочет бороться, будет пытаться сделать всё, что от него зависит. – Я готов. Я должен как-то бороться с тем, что со мной происходит. Может быть, мне смогут помочь, остановить рецидив. Ты только навещай меня, хорошо? – в глазах всё-таки блеснули слёзы, а голос дрогнул, поскольку ничего не хотел больше в том будущем, о котором говорил, чем знать, что Оскар с ним, что по-прежнему ему нужен. Ради этого можно сдаться в ненавистные больничные стены и свернуть себе крышу в обратную, здоровую сторону. – Приходи, пожалуйста.

- Не думаю, что в этом есть смысл, - здраво заметил Шулейман. – Лечение в стационаре ещё ни разу тебе не помогло.

- Тогда что делать? – в глазах Тома растерянность – и следом снова почти больная, дрожащая уверенность, что нужно и будет бороться. – Может быть, мне пить какие-нибудь таблетки? Есть же препараты против психоза…

- У тебя не психоз, - услышав достаточно, прервал его Оскар. – Но можно попробовать препараты против галлюцинаций. По сути Джерри в том виде, в котором он есть сейчас – это галлюцинация.

Договорились на медикаментозную терапию. Шулейман позвонил кому надо, чтобы привезли необходимый препарат, и вернулся к Тому. Сказал:

- В твоей версии одно не сходится. Если Джерри включился, чтобы разлучить нас, почему он в образе ребёнка?

Том пожал плечами и затем невесело, продолжением творящейся внутри тихой истерики усмехнулся:

- Я мечтал воспитывать мальчика с твоими глазами, мечтал, что однажды у нас появится ребёнок, твой ребёнок, который для меня тоже будет самым родным, потому что он твоё продолжение. А разлучит нас ребёнок с моими глазами. Типа злая ирония.

- Красиво, изощрённо, можно сломать мозг, в духе Джерри, - заключил Шулейман.

Помолчал некоторое время, глядя на Тома внимательным взглядом, и спросил:

- Как считаешь, Джерри может от тебя что-то скрывать?

- Ты уже спрашивал.

- Спрашиваю ещё раз, - буднично ответил Оскар.

Том помолчал чуть, честно заглядывая в себя, и повторил иными словами, с дополнением то, что ответил в прошлый раз:

- Я не чувствую, что во мне чего-то не хватает. Но если окажется, что я ошибаюсь, и Джерри опять что-то скрыл, я разочаруюсь в нём и наших с ним отношениях. Я достаточно взрослый и достаточно сильный, чтобы самостоятельно справляться со своей жизнью и тем, что мне в ней не нравится, если Джерри думает иначе, то никакие мы не друзья.

Шулейман не прокомментировал его высказывание и через паузу, данную себе и Тому на обдумывание предшествующего вопроса, задал вопрос по другой теме:

- Что ты сделаешь, если я тебя обману?

- В чём? – Том недоумённо посмотрел на Оскара.

- Мало ли, - Шулейман пожал плечами, не выражая никакой особой заинтересованности или скрытой тревоги, неизбежной для лжеца. – Придумай сам.

Том не стал ничего выдумывать, просто воскресил в памяти тот, прошлый и единственный обман Оскара и перенёс его на настоящее.

- Я бы тебя простил. Потому что… это ты, - Том пожал плечами и повернул голову к Оскару. – Что бы ты ни сделал, я не могу тебя не простить.

- То есть за тот обман ты меня простил? – осведомился Шулейман, чтобы услышать то, что и так знал, поскольку если бы не простил, Том не был бы с ним.

- Я тебя не простил, - качнул головой Том, чем ввёл Оскара в недоумение, которое тут же и отменил. – Мне не пришлось тебя прощать. Потому что я просто перестал чувствовать и злость, и обиду, и отторжение, пытался воскресить их в себе, но не получалось, ты снова стал для меня близким и родным.

Шулейман улыбнулся ему губами и затем взял руку Тома, глядя на ногтевые пластины, почти все из которых по периметру очерчены запёкшейся кровью.

- Давай-ка хоть это смоем. Выглядит ужасно.

Том потупился: снова он недостаточно эстетичный. Оскар мягко потянул его за руку, побуждая встать и пойти с ним. Том пошёл, в ванную. Помимо отмывания крови, по возможности бережного, пришлось пережить экзекуцию окунания пальцев в антисептик, на что Том морщился, пытался отдёрнуть руку и получил от Оскара наказ:

- В следующий раз будешь думать головой и не делать глупостей. Терпи. Ты знаешь, сколько в слюне микробов?

Том не знал, но полагался на знания и умения Оскара и послушно терпел, только по-детски недовольные моськи корчил от жжения в ранках. На драгоценные минуты отчуждения от реальности глухими стенами ванной комнаты забыл, что мир рушится.

Привезли лекарство. Оскар объяснил, что можно принимать до пяти таблеток за раз, срок действия препарата двенадцать часов. Выслушав инструкцию, Том кивнул и вытряхнул на ладонь сразу пять продолговатых таблеток. Чтобы наверняка нейролептик погасил проекцию психики. Спи, Джерри, спи. Уйди. Готов травить себя и терпеть побочные эффекты, только бы сохранить, что имеет. Что пока ещё не потерял.

Шулейман забрал с его ладони три пилюли:

- Начни с двух.

Том снова кивнул, соглашаясь, поднёс ладонь к лицу и остановился, поднял взгляд к Оскару:

- Что, если мне снова станет плохо? Как в тот раз, когда я пытался лечиться?

От одной мысли внутренности скрутило холодом и ужасом, а рука завибрировала желанием отбросить таблетки, которые могут подарить адские мучения. Джерри будет бороться. Джерри может устроить «аллергию» на лечение, в прошлом он это уже доказал. Лицо Тома исказила гримаса страдания от сложного выбора. На чашах весов борьба и отказ от борьбы, и оба пути могут принести мучения, один физические, другой моральные.

- Прекратишь лечение, - лаконично ответил Шулейман.

Ни к чему успокаивать, говорить, что всё будет хорошо. Результат либо будет, либо нет, либо будет негативным. Такой подход немного прояснил Тому разум, затянувшийся было туманом ужаса. Малодушно тянуло отказаться от идеи медикаментозного вмешательства, то здравый рефлекс самосохранения, основанный на негативном опыте, который может повториться. Повторится наверняка. Есть ли смысл пытаться?..

Том посмотрел на таблетки в своей ладони, белые, с разделительным желобком. Мощное оружие в борьбе с сумасшествием. Для него – почти стопроцентно яд, на который организм отреагирует закономерно. Ослабляющий токсин для Джерри бумерангом отравит его. Опять – проще сдаться. Не проводить себя снова через те круги ада, единственный смысл которых – убедиться, что Джерри сильнее. Но если есть хоть один шанс, что лечение сработает – а Том верил, чувствовал, он есть, - оно того стоит. Возможно, обманывал себя ложной надеждой, чтобы не остаться вовсе без неё. Не пытаться легко, легко спрятаться в скорлупе «я ничего не могу изменить». Но лучше выть от боли и беспомощности, чувствуя, будто выблёвываешь внутренности, чем не сделать ничего. Не попробовать, закрываясь опытом неудач.

Том закинул таблетки в рот и всухую сглотнул. Пора Джерри понять, что не один он сильный и может решать за двоих.

- Запей, - Шулейман протянул ему стакан с водой.

Действительно, вода не будет лишней, а то таблетки прилипли к стенке пищевода. Поставив опустевший стакан, Том обнял Оскара, уткнулся лбом ему в ключицу.

- Скорее всего, скоро меня снова будет рвать дальше, чем вижу, - со вздохом сказал Том.

- Мне не привыкать, - отозвался Шулейман, обняв его за лопатки. – Справлюсь.

Том немного отстранился, чтобы посмотреть ему в лицо:

- Здесь же есть Грегори. Разве ты не ему поручишь неприятную уборку и уход за мной?

- Если тебе неловко перед ним, могу сам этим заняться.

После этих слов Оскара Том взял его за руку, тиснул в ладони пальцы, привычным для себя тактильным способом выражая чувства. И снова обнял его, кутаясь в неизменное тепло, ещё более дорогое тем, что в скором времени может его потерять, сначала в физической муке станет не до объятий, потом… Том прерывисто вздохнул Оскару в шею. Сколько плохих вариантов нависшего над ними будущего, все с одинаково трагичным исходом. Но есть шанс на светлое, на победу, есть, всё ещё есть…

Том отпустил Оскара, заглядывая ему в глаза:

- Я не сдамся, даже если Джерри будет меня пытать, а он почти точно будет. Я не послушаюсь и не уйду. Но если он включится вместо меня, прошу, не отпускай его, не позволь ему уйти. Запри его в комнате без окон и только сам заходи к нему, чтобы Джерри не смог тех, других людей обмануть и сбежать.

- Не отпущу, не беспокойся, - пообещал Шулейман, спокойной уверенностью настроя уверяя Тома в том, что справится и не даст Джерри выиграть третью их схватку. – Тем более у меня есть одно предположение, как переключить Джерри обратно на тебя. Если что, заодно проверю, прав ли я.

- Какое предположение?

Впервые за долгое время глаза Тома загорелись живым интересом. Но Шулейман его не утолил, ответил интригующе:

- Секрет. Но за сохранность своего черепа и его содержимого можешь не переживать, бить Джерри по голове я не буду. Однажды ударный метод сработал, но если им злоупотреблять, ты совсем дурачком станешь.

Погрустнев от того, что они не разделят на двоих план, Том понимающе покивал. Не стоит рассказывать, потому что если узнает он, то и Джерри узнает и сможет подготовиться. Элемент неожиданности важен для победы. И на том нужно быть благодарным, что обойдётся без ударов по голове. Том согласился бы на черепно-мозговую травму любой степени тяжести, если бы знал, что это поможет, но… в прошлый раз попытка Оскара ударом выключить Джерри провалилась и привела лишь к тому, что Джерри получил удар головой об стену. Но всё равно грустно, что разделены. Что третий участник ситуации всё слышит, потому Оскар должен придумывать планы и держать их при себе, из них двоих лишь его мысли Джерри не может читать, как открытую книгу. Том в третий раз обнял Оскара, нуждался в контакте.

- Не накручивайся насчёт плохого самочувствия из-за таблеток, - порекомендовал ему Шулейман. – Нервное перенапряжение может вызвать и тошноту, и прочие негативные реакции тела, и эксперимент по твоему лечению не получится чистым.

Том покивал на его плече и, подняв голову, глядя в глаза, пообещал:

- Я постараюсь. Пока… - нахмурился, прислушиваясь к себе. – Пока я чувствую себя нормально. Без изменений.

Рвота, боль и прочее, чего боялся Том, так и не пришли. Подумал, что, может, дело в маленькой дозировке, но и после принятия максимальной дозы не почувствовал себя плохо. Единственным негативным эффектом, который испытал от таблеток, была сонливость, о которой предупреждал Оскар. Умеренная сонливость, которая не сделала не встающим с кровати вялым телом, а просто поумерила активность и добавила час-полтора к необходимому времени сна. Можно сказать, что обошлось без побочных эффектов.

Лечение помогало. Но недолго. Первый день вообще не видел Джерри и поверил, что сработало, победил. На второй день увидел, мальчик-видение вновь мелькнул мимо. Привидением. Издёвкой злого рока. Мальчик-тень. Мальчик, который молчит, но не оставит в покое. Том закричал от разочарования, злого, разъедающего разочарования. Хватал таблетки жменями в надежде победить любой ценой, пусть даже ею будет собственное здоровье. Оскар отбирал у него сверхмерные пилюли, на что получил истерику Тома: «Больше – лучше!». Шулейман ему хладнокровно и доходчиво ответил:

- Больше – это интоксикация, промывание желудка и, возможно, летальный исход.

После первой попытки Тома выпить целую упаковку, Шулейман спрятал лекарство и сам выдавал ему таблетки. Некоторый положительный эффект от медикаментозной терапии всё-таки имелся – Том начал видеть Джерри реже и меньше. Но Джерри начал присутствовать на завтраках, сидел с ними за столом, со своей тарелкой, ел и как обычно молчал, поглядывая то на Оскара, то на Тома. Сжимая в руках столовые приборы, Том тупо смотрел на его тарелку и еду на ней: смесь из зелёных овощей, прямоугольников молодого сыра и тонких ломтиков мяса, навскидку не понять, какого животного или птицы. Ел ли Джерри в прошлом? Том не мог вспомнить, не мог вспомнить столь многое, что в прошлом не считал важным. Но точно помнил, что Джерри курил – тонкие с ментолом. Курил, но Том не чувствовал характерного сигаретного запаха.

Ничего никому не сказав, Том протянул руку и взял с тарелки Джерри кусочек сыра, отправил в рот. Что и следовало доказать - безвкусно. Мальчик открыл рот, но так ничего и не сказал. Оскар прыснул смехом в кулак.

- Том, что ты делаешь? – из-за его спины спросил Грегори.

- Схожу с ума, - мрачно отозвался Том. – Разве не видно?

То был первый раз, в последующем Том реагировал на присутствие Джерри за столом спокойнее, даже начал игнорировать. Джерри же как воображаемый друг, нужен он тебе – играешь с ним, нет – не обращаешь внимания, и он не вмешивается в твою жизнь, лишь присутствует фоном. На самом деле, Джерри совсем не то, но аналогия всё равно показалась Тому удачной.

Вечером Том с ногами сидел на диване, прислонившись к боку Оскара, и смотрел мимо телевизора. Поделился пришедшими мыслями:

- Если я выпью яда, может ли Джерри впитать в себя его действие и умереть вместо меня? Джерри же должен меня защищать, и он может намного больше обычных альтер-личностей.

- Ага, мило, - хмыкнул Шулейман, на плечо которого Том пристроил голову. – Доктору я так и скажу в ответ на вопрос: «Что случилось?» - он пытался убить свою альтер-личность, не торопитесь откачивать, чтобы альтер наверняка не выжила. Давай договоримся, - он посмотрел на Тома, - что ты тайком от меня не будешь пытаться отравиться. Или мне сразу сказать Грегори убрать в сейф всю химию и посадить тебя под домашний арест, чтобы не купил чего ядовитого?

Том покачал головой:

- Я не буду пытаться. Я… - не закончил мысль, в глазах разлился жалобный интерес экспериментатора-мазохиста. – Но, как думаешь, может Джерри умереть вместо меня?

- Нет, не может. Если бы он мог исцелить тебя, он бы это делал, у Джерри было достаточно моментов, где себя проявить.

Завуалированный упрёк в сторону того, как часто Том оказывался на грани гибели. Неважно, что первый и главный случай был не по его вине. Том не обиделся, помолчал немного, потупившись, и поднял взгляд к Оскару, спросил:

- Оскар, почему ты такой спокойный? Ты совсем не переживаешь из-за того, что происходит?

- Открыть тебе секрет? – Шулейман доверительно понизил голос. – Я бухаю успокоительное.

Том вытянулся к нему, понюхал и нахмурился:

- От тебя не пахнет алкоголем.

- Потому что я его и не пью. В данном случае «бухаю» - эвфемизм.

Сообразив, о чём говорит Оскар, Том спросил:

- Ты что, вправду пьёшь успокоительное?

- Нет, - сознался Шулейман.

- А зачем сказал? – не понял Том.

- Чтобы ты не загонялся из-за того, что я не загоняюсь.

- Зачем тогда сказал, что это неправда?

- Чтобы ты не загонялся из-за того, что из-за тебя я пью успокоительное. Замкнутый круг какой-то – куда ни поверни, всё упрётся в твои загоны, - Оскар усмехнулся, притянул Тома к себе и поцеловал в висок. – Но я всё равно тебя люблю.

Том улыбнулся уголками губ и компактно и уютно устроился у него под боком и под его обнимающей рукой, которую Оскар не убрал. Прикрыл глаза, вдыхая пьяно-пряный запах с его тела. В добровольной темноте и физической близости он настраивал на определённый лад. Открыв глаза, Том поднял голову и обратился к Шулейману:

- Оскар, мы можем… здесь? – закусил губы, не отводя от Оскара взгляда заискрившихся желанием глаз.

Шулейман откликнулся незамедлительно, ухмыльнулся с предвкушающим довольством в глазах:

- Я согласен.

- Только надо плед принести. Прохладно, - Том обнял себя за плечи, зачем-то иллюстрируя слова.

Вместо того чтобы прибегать к использованию дополнительных предметов, Шулейман дал климат контролю команду поднять температуру. Том мысленно удивился: как получилось, что за столько лет он не узнал, что в квартире Оскара установлена система контроля температуры и прочих показателей воздуха? Или она появилась с ремонтом после развода? Наверное, давно была, но для него и обычный кондиционер диковинка, Том привык использовать для охлаждения или согревания открытое окно, тёплую одежду, одеяло и никак не отвыкал.

- Оскар, если я как-то странно закричу, знай, что пришёл Джерри, - предупредил Том. – Я не хочу, чтобы он смотрел, как мы это делаем.

- Окей. Надо и Грегори предупредить. Или мне по оттенкам твоих криков учиться понимать, кто вмешался в наш секс? – Шулейман усмехнулся, глянул на Тома.

- Не надо. Предупреди, - смутившись, ответил Том.

Чтобы не орать, пытаясь докричаться до домработника, который может находиться в любой точке огромной квартиры, Оскар послал ему сообщение, где они с Томом и что не надо сюда заходить. Убедившись, что Грегори сообщение получил, Шулейман бросил телефон на столик и повалил Тома на спину, нависая сверху. Том мягко улыбнулся и обнял ладонями его щёки. Пока мог чувствовать так – нежно и трепетно, а не пылать и биться в нетерпении желания и страсти.

Хорошо, что можно забыть о том, что твой мир стоит на краю. Плохо, что реальность неизбежно вернётся.

Состояние Тома менялось от нормального или относительно нормального до слёз на ровном месте, до беспросветной апатии, в которой глаза стекленели бесчувственностью мертвеца. От последней Шулейман продолжал лечить его сексом. Сначала Том даже обижался, что ему одного надо, невзирая на его страдания. Про себя обижался, ноюще сжимающимся сердцем, не высказывая того ни единым словом. Но за три дня привык, выработался рефлекс, и когда Оскар отводил его в спальню, у Тома выключались все сложно-тревожные мысли, оставляя в голове кристальную пустоту, и существовала лишь эта комната, эта кровать, эти минуты, они с Оскаром вместе, а мир за дверью и все проблемы переставали существовать. Даже Джерри в этот обособленный мирок-сферу хода нет.

Сначала Том соглашался, потому что Оскару нужно, а самому не сложно, да и приятно, в каком бы ни был состоянии изначально, нечего из себя мученика строить. Лёжа вначале бесчувственной куклой, затем Том неизменно разгорался. Чувствовал, чувствовал, чувствовал!.. Целуясь с Оскаром, касаясь его, глядя на него из защищённой позиции «под ним», ощущая его в себе. Глаза открылись. Том начал воспринимать секс как отдушину, как перерыв в кошмаре, которым нежданно обратилась жизнь. Как паузу времени. Время переставало идти, когда они вдвоём за закрытой дверью. Том сам целовал Оскара, отчаянно, вкладывая в каждое движение губ все испытываемые чувства. Касался его лица пальцами и ладонями, вглядывался в него не моргая, до боли в глазах, лёжа под ним на спине. Ныне неизвестно, как долго им отмерено, когда истечёт последняя минута. Это придавало безысходной остроты каждому прикосновению, каждому взгляду в глаза. Неизвестно. Каждый день может стать последним, а завтра проснётся в далёком городе, отлучённый и разлучённый. Один. Если Джерри сменит тактику. Никакой уверенности, никакого будущего, на которое строил планы и мечты, а ныне планов быть не может, потому что будущее не только в его руках. Но эти, те, что происходят сейчас, минуты вместе у них никто не отнимет. Том понял отчаяние Оскара в браке, когда он, Том, исчезал к утру. Это ужаснее всего – не мочь ничего сделать, чтобы удержать то, что тебе дорого. Но Том мог, самую малость, но мог. Держаться покуда хватит сил, а сил хватит до бесконечности. Ради себя. Ради Оскара. Ради них двоих. Пусть остаток жизни пройдёт в изнуряющей борьбе, только бы он прошёл рядом с Оскаром.

Только Том понимал, что все те красивые слова о борьбе до конца, складываемые в голове – пустое. Однажды, может быть, через год, он не выдержит. Это человеческое свойство – когда давление чрезмерно, человек ломается. Кто-то выходит в окно, кто-то подчиняется воздействию. От этих мыслей охватывал мороз. Том холодными ладонями растирал голые руки. И обнимал Оскара. Пока мог. Пока всё ещё мог. И сам повёл Оскара в спальню с просьбой: «Возьми меня». Выдолбить бы мысли из головы, чтобы стать немыслящим и счастливым. Выдолбить бы мозги, ведь нет мозга – нет психики, нет психики – нет Джерри. Но на это даже самый зубодробительный секс не способен. А Том стремился, подстёгивал Оскара словами: «Быстрее» и «Сильнее», сам двигался навстречу, встряхивая тело. Забрался верхом в ожесточённой борьбе с собственным разумом, используя в качестве главного оружия член Оскара. Добился лишь того, что потом в заднем проходе побаливало.

Гениальная идея, Том, ещё одна «гениальная» идея. Почти слышал это голосом Джерри. Нужно быть умнее. Сложно быть умнее, когда ты в панике. Том пробовал остановиться и подумать, без эмоций, исключительно рационально, а утром и перед сном подходил к Оскару с протянутой рукой за таблетками, как ребёнок за вкусными витаминками. Только его таблетки не были вкусными, вообще не имели никакого вкуса. Хорошо, что не горькие, ему и без пилюль горечи хватало. Том исправно соблюдал медикаментозную терапию, находя в ней надежду и то физическое, что мог делать и за что мог держаться.

Том разговаривал с Джерри, когда его не было рядом, поскольку он всё равно слышит. Умолял, кричал, угрожал и снова умолял.

- Не отнимай у меня Оскара, прошу, не отнимай. Ты же видишь меня изнутри, ты знаешь, что я его люблю. Ты знаешь, что я с ним счастлив. Не разлучай нас! Да, я мог быть самостоятельным и успешным, но я выбрал свой путь, я выбрал то, что мне подходит. Я понял, чего хочу, как ты и хотел! Какая разница, правильное ли моё счастье, если я его ощущаю каждую минуту? Это не тебе решать! Джерри, это не тебе решать! Оставь мне моё счастье и право на свою жизнь, доволен ты ею или нет! Не разлучай нас… Не поступай так, как я поступил с тобой! Не будь бессердечным и подлым! Если бы я мог что-то изменить, если бы у тебя была отдельная жизнь, я был бы рад за вас с Кристиной, теперешним умом я бы никогда не причинил тебе ту боль. Прости за то, что я убил твою любовь. Прости, Джерри… - слёзы горячим градом по щекам, вид безумный, иной не может быть у человека, разговаривающего с кем-то в пустой комнате. – Не убивай мою. Не разрушай мою жизнь… Дай мне право быть тем, кем ты никогда не сможешь гордиться. Я неправильный, знаю, но я счастливый. Я всё смог ради Оскара, разве это не доказательство, что он должен быть в моей жизни. Разве не доказательство, что я его люблю? Тебе не дали право любить, но, прошу, не отнимай его у меня. Джерри, прости, прости…

В другой раз кричал во все четыре стены, цедил слова:

- Я убью себя, если ты отнимешь у меня Оскара! Я не смирюсь с жизнью без него! Я не хочу без него! Слышишь? Ты ведь не можешь допустить, чтобы я умер?

И осёкся, испугался, распахнув глаза, собственных слов. Потому что они признание в слабости. Они – прямая угроза жизни. А Джерри любой ценой должен защищать его [их] жизнь. Джерри может прямо сейчас включиться, чтобы увести его от этой точки кипения, и его действия будут обоснованы с точки зрения психики.

- Нет, нет, я не убью себя, - поспешил исправиться Том, подняв ладони, будто Джерри стоял перед ним. – Я и с этим справлюсь и буду жить. Но я не хочу снова терять время. Без Оскара я не буду счастливым, а у несчастного человека страдают психологическое и психическое благополучие. Понимаешь? Оставь мне моё счастье. Я буду работать, если ты хочешь, буду реализовываться независимо от Оскара, и не буду возражать против брачного контракта, когда мы снова поженимся, чтобы в случае расставания точно быть материально защищённым, хорошо? Только не отнимай его у меня…

В ответ неизменно тишина, оглушительно громкая, когда сам смолкал. Но Джерри слышит. Может быть, услышит?..

Том кончиками пальцев водил по буквам на правом запястье – печати Оскара. Что бы ни случилось, этого Джерри у него не отнимет. Следом думал, что Джерри с лёгкостью отнимет у него и это тоже – сведёт татуировку, подотрёт память, сделает так, чтобы он долгие годы не вспомнил, что в его жизни был такой человек, Оскар Шулейман. Самый близкий и самый важный, заточённый в забвение вырванных счастливых моментов. Как адрес забыл, так и самого Оскара Том забудет, заснёт и наутро не вспомнит, если Джерри пожелает. Джерри манипулирует его памятью, как фокусник цилиндром с кроликом. Есть кролик – и нет кролика, толпа аплодирует, а о кролике никто не вспомнит. Ужасно сознавать, что можешь не просто потерять – можешь забыть. Новая степень беспомощности и безысходности, высшая.

- Оскар, найди меня, если я уйду, - просил Том, сжимая пальцы на сгибе локтя Шулеймана. – Если я забуду тебя, заставь меня вспомнить. Не отказывайся от меня, прошу, только не бросай…

Память имеет свойство стирать плохое, так и Том забывал, что нашёл единственный ответ на вопрос – почему явился Джерри? Почему? Почему? Почему? Нет объяснения, ведь всё намного лучше, чем хорошо, никаких явных и подавленных проблем. Почему?!.. Столкнувшись с Джерри, Том кричал, размахивая руками:

- Чего ты хочешь? Чего?! Скажи! Я не понимаю, не понимаю! Чего ты от меня хочешь?! Почему ты всё время молчишь?! Я не могу ничего исправить, если ты не говоришь, в чём проблема!

Мальчик-видение молчал и смотрел на него. Когда воздух на крик иссяк в лёгких, Том вдруг осознал, что ещё кое-что понял – понял Оскара. В браке, когда уже случился раскол, Оскар же говорил ему эти же слова – я не могу тебе помочь, когда ты не рассказываешь, в чём проблема. Как иронично. Том даже рассмеялся, рокочуще, нервно, почти истерично и с налётом глухой злобы от беспомощности. Может, и это тоже урок от Джерри – показать, каково было Оскару, поставив Тома на его место, чтобы точно впредь неповадно было повторять? Если Джерри не хочет их разлучить, то он за его счастье с Оскаром и хочет его сохранить, и становится вполне логичным, что он хочет предупредить повторение Томом былых ошибок. Наглядно. Очень действенно. В стиле Джерри.

Тем временем мальчик-Джерри исчез за поворотом. Как понять, прав ли он, что Джерри вызвала не конкретная проблема, а он пришёл, чтобы его проучить и натаскать на успешную личную жизнь? Никак. Вздохнув, Том развернулся и пошёл обратно. Потом вспомнил, что шёл на кухню за кофе, снова сменил маршрут. Остановился на полпути и набрал Оскара, попросил сходить с ним. Глупо просить сопровождения в квартире – не страшно уже. Но всё равно как-то не по себе.

Читая переданные Томом тексты, Шулейман сделал для себя интересные открытия. Джерри умеет бояться, не только за Тома, а испытывая свой собственный страх, свои независимые эмоции. Не солгал. Ещё – Джерри не чужды ошибки, значительные ошибки. Оскар и сам это знал, но узнать, так сказать, от первого лица, прочесть мотивы и чувства – другое дело и другой уровень познания. Очень занимательно. Интересно, можно ли пойти дальше в препарировании Джерри и подключить Тома, чтобы рассказывал его подноготную? Джерри так может, может рассказать о Томе больше, чем сам он знает. Коварные планы по познанию подтачивало воспоминание, в котором Джерри поведал, что «Том знает лишь то, что он позволяет ему знать». Значит, не получится через Тома узнать больше.

Жаль, тексты не могли дать ответ на недавно назревший вопрос. Ответ на него можно будет найти в более поздних частях мемуаров, до которых ещё далеко. Вопрос – может ли Джерри заблуждаться насчёт того, что для Тома лучше? Джерри Защитник, который призван спасать Тома и направлять его на путь благополучия. Отсюда выходит, что Джерри не может ошибаться, даже если Тому так кажется, поскольку, являясь продуктом его психики, знает о нём всё. Но если посмотреть на Джерри как на отдельную личность внутри Тома (уже мистицизм какой-то, но это же Том и Джерри), то Джерри может заблуждаться, как и любой человек в отношении другого человека, думая, что так или иначе ему будет лучше. Том говорил, что видит воспоминания Джерри, чувствует его чувства, но – они всё равно преломлены через его, Тома, личность. Если так у Тома, то и Джерри не может познать Тома стопроцентно и видит его через призму себя, пускай на самую малость, но искажающую истину. А они очень разные. Что хорошо для Джерри – Тому не подходит. Вывод – то, что Джерри задумал как благо для Тома, может таковым не быть и стать его ошибкой.

Всё очень и очень сложно. И оттого безумно интересно. Никаких точных ответов, лишь исследовательский интерес и надежда, что когда-нибудь одна из гипотез получит неопровержимые доказательства и станет утверждением. Все науки постоянно опровергают и отвергают собственные постулаты, которые ранее считали незыблемыми и возводили не пьедестал. Психиатрия утверждает, что альтер-личность не может считаться независимой личностью, она по определению вторична, неполноценна, однобока. Что суб-личность аксиоматично неполноценна, Джерри уже опроверг. Вероятно, когда-нибудь психиатрия изменит свои взгляды и будет наделять альтер-личность теми же характеристиками, что и истинную личность, и это будет нормой в рамках болезни.

Удивительна человеческая психика, в мире нет ничего её сложнее – утверждение, которое пока не опроверг никто, а многие и не знали. Человек правит геном и изучает далёкий космос, а собственная психика для него по большей части до сих пор остаётся непостижимой загадкой. В чём причина возникновения шизофрении – нет точного ответа. Почему люди не выходят из оглушения при отсутствии органических повреждений мозга и гормональных нарушений – нет ответа. Что такое суб-личности при диссоциативном расстройстве идентичности – нет окончательного ответа, не требующего продолжения изучения.

Шулеймана интересовал только последний вопрос (и немного оглушение). Возможно, частичный ответ он сможет узнать раньше, чем через годы, когда Том допишет мемуары. Или не узнает, поскольку никогда не узнает, что могло быть при другом выборе. Завораживающая головоломка с тучей неизвестный, переменных, гипотез. Старческое слабоумие Оскару определённо не грозит, поскольку верными помощниками в предотвращении дегенеративных возрастных изменений выступают задачки для мозга, а Том их ему постоянно поставляет.

Закрыв текстовый файл, Шулейман опустил крышку ноутбука. В дверь поскреблись. Том. Только он так делал, когда мялся, понимал, что не к месту сейчас, но всё равно хотел зайти, нормальные люди стучат. Том по-кошачьи скрёбся, когда не находил причин войти и хотел, чтобы его пригласили. Оскар дал ему желаемое, сказал: «Заходи» и, оттолкнувшись ногой от тяжёлого стола, с креслом развернулся лицом к открывшейся двери, в которую как раз вошёл Том. Шулейман вопросительно приподнял брови, мол, чего хотел, решив больше не помогать Тому, пускай сам думает и действия предпринимает, чтобы остаться, раз уж ему захотелось его общества.

- Проходи.

Оскар всё-таки дал Тому дополнительное разрешение и развернул кресло обратно к столу. Том подошёл и сел ему на колени, умостившись на одном бедре, обнял за шею, находясь как-то сбоку, чтобы не загораживать обзор и не мешать.

- Что ты делаешь? – спросил Том.

- Уже ничего.

Несколько секунд Том смотрел в пустое место над ноутбуком, будто его экран всё ещё поднят. После повернул голову и поцеловал Оскара, глубоко и чувственно.

- Ты решил меня в прямом смысле затрахать? – усмехнулся Шулейман в его губы, заглядывая в глаза смеющимся взглядом.

- Ты не хочешь? – вместо ответа спросил Том, растерянно и почти жалобно изломив брови.

- Хочу. Но ты в последние дни стал очень активный. Мне интересно – почему?

Том потупил взгляд, перебирая пальцами по загривку Оскара.

- Я боюсь не успеть, - ответил негромко и без уверенности в чём-либо посмотрел Оскару в глаза.

- Что не успеть? – усмехнулся тот, мало понимая, о чём Том говорит. – Устать от секса?

- Нет, - Том качнул головой. – Насытиться тобой, временем с тобой. Быть с тобой, - третий вариант самый верный, самый близкий к истине сердца. – Я больше всего чувствую тебя, когда мы вместе.

- Может, ты перестанешь уже называть секс словом «вместе»? Звучит как в сопливых мелодрамах для девиц нежного возраста, - фыркнул Оскар, тем не менее оплетя Тома рукой за поясницу. – Но на твоё предложение я согласен, - добавил, ухмыльнувшись и подавшись к лицу Тома.

Ловко развернув Тома, Шулейман встал вместе с ним, поддерживая под попу. Прежде чем оказаться на столе, Том остановил его вопросом-просьбой:

- Оскар, мы можем в кресле?

- Можем.

- А… можем, чтобы я сидел сверху, но ты двигался? – смущаясь, озвучил пожелание Том.

- Можем.

Широко ухмыльнувшись, Шулейман упал обратно в кресло и сразу начал раздеваться и Тома раздевать. Тому пришлось встать, чтобы они оба смогли снять низ, после чего Оскар потянул его обратно на себя. Том оседлал его бёдра, поставив колени на сиденье кресла по бокам. Голой кожей к голой коже. Непривычно немного, когда они оба не распалены действиями, лишь предвкушением, что будоражащими искрами играет в крови.

Оскар провёл ладонями по его плечами, по бокам и раскрытым бёдрам, не отводя взгляда от шоколадных глаз. По рукам, тонким, изящным, что особенно ярко выражено в хрупких кистях. И толкнул Тома, чтобы встал, развернул его, усадил спиной к себе, спиной к горячей груди. Впился в шею пылкими поцелуями. Шарил ладонями по плоской груди и животу. Том касался его пальцами, зарывался в волосы, извивался, наклонял голову так и этак, подставляя губам Оскара все чувствительные уголки. Просил поцелуй в губы поворотом головы и раскрытием губ и получал его. Чувствовал скоро вставший член, раздражающий нервные окончания.

Шулейман приподнял его и приставил головку к отверстию.

- Подожди, нужна смазка, - сбито сказал Том.

- Той, что в тебе, недостаточно? – скептически отозвался Оскар.

- Я после того помылся.

Прерываться и идти за смазкой Шулейману не хотелось совершенно.

- По слюне нормально будет? – спросил он.

- Думаю, да, - кивнул Том.

Уверен он не был от слова совсем, но не отказываться ведь из-за этого от секса? Шулейман считал так же, наплевал в ладонь, размазал слюну Тому между ягодиц, потом по себе, плюнул ещё раз и вставил в Тома два пальца, увлажняя и заодно проверяя, насколько у него там всё готово. Зажат и патологически узок Том не был. Вот и славно. Перехватив Тома одной рукой поперёк живота, Оскар вправил в него член. Том запрокинул голову, захлёбываясь вздохом от не резкого, но в одно слитое движение свершённого вторжения. От чувства заполнения.

Шулейман шире развёл его бёдра, и Том продел ноги в подлокотники кресла, упираясь носками в пол. Оскар продолжал его жарко и влажно целовать, оглаживать обжигающими ладонями, снизу вбиваясь в глубину. Том гибко гнулся от его движений, хватал ртом воздух, без конца заходясь не стонами – сорванными, наполненными звуком вздохами. Сгорая и плавясь в пришедшей преждевременно, растянутой во времени сладкой предоргазменной агонии.

Никто не заметил, что на них смотрят со стороны не закрытой до конца двери. Не обнаруживший себя наблюдатель покинул их раньше, чем Том залился частыми-частыми, что не успевал вдохнуть, стонами, вцепившись ногтями в кожаную обивку кресла, и разбрызгал сперму.

- Мне нужен ещё один час, потом поужинаем, и я буду с тобой, - после сказал Оскар, застёгивая ремень, и поцеловал Тома в скулу.

Том, прислонившийся к ребру стола в постколитальной слабости, кивнул и, без слов выпросив ещё один, нежный и непродолжительный поцелуй, вышел из кабинета, чтобы Оскар мог закончить со своими делами. В этот день Том больше не видел Джерри, только утром на кухне они встретились и затем второй раз, когда Том шёл по квартире.

Гостиные изменились, больше не было тёмной, некогда популярной у Тома, а из другой исчез шикарный глянцевый рояль, потому Том начал их именовать так, как Оскар, по удалённости от входной двери. Том зашёл в среднюю гостиную и остановился; помимо Оскара, что сидел в левом углу дивана с телефоном в руке, и его самого здесь присутствовал третий. Джерри находился дальше от двери, второй двери, и ближе к Оскару. Тоже стоял на месте.

Том не решился – почувствовал потребность так поступить. Подойдя к Джерри, он опустился перед ним на одно колено, чтобы быть более-менее на одном уровне. Мальчик-видение не шелохнулся, только смотрел на него. Том также молча разглядывал его, впервые со столь близкого расстояния и отметил, что ранее, при взгляде сверху, ошибся, волосы у Джерри не до плеч, а лишь до челюсти доходят, стрижка такая, названия которой Том не знал.

С обеих сторон – лишь моргание. Том медленно поднял руку и коснулся плеча мальчика. Чувствовал его. В прошлом Джерри для него тоже был осязаемым, ничего нового и удивительного. Но, касаясь его сейчас, Том ощущал тепло тела, спрятанного под одеждой.

- Ты научился быть ещё более настоящим, - отчего-то шёпотом проговорил Том.

Мальчик-видение ничего не ответил. Том провёл по кофте на его плече, худи-кенгуру, снова белого цвета. Поразительно – материал как настоящий, в совершенстве тактильный. Том одним пальцем, без нажима прикоснулся к щеке Джерри. Кожа тоже как настоящая, тёплая, мягкая. Завораживающая достоверность того, что способна создать психика. Невозможно отличить реальность от иллюзии без посторонней помощи.

- Оскар, что ты видишь? – не оглядываясь к нему, спросил Том.

- Как ты трогаешь воздух. Будь на твоём месте кто-то другой, я бы вызвал психиатрическую бригаду, но это ты, так что всё в норме, продолжай, - отозвался Шулейман.

Том едва заметно кивнул, продолжая смотреть только на Джерри. Большие карие глаза на кукольном детском лице, белые волосы, не просто вьющиеся, какие были у Джерри в его самом запоминающемся модельном образе, а кудри, как у него, Тома, самого ныне на голове. Том подушечкой пальца коснулся светлого локона, поддел, распрямил завиток. Мальчик тоже прикоснулся к нему, к лицу маленькой ладошкой. Потом коснулся волос, прядей, закрывающих ухо. Странное взаимное тактильное изучение. Странные ощущения.

Мальчик-Джерри разглядывал его в ответ. Том наклонил голову набок, и мальчик зеркально повторил его движение, визуально наоборот, но на самом деле тоже на правую сторону. Том взял шнурок его кофты, потрогал твёрдый кончик – он тоже на сто процентов имитировал реальный материал. Потянул и затем, поддев ворот, заглянул под кофту. Мальчик-видение остановил его, накрыл ладошкой руку Тома и отстранил от себя.

- Что ты сейчас делаешь? – осведомился Шулейман.

- Хотел посмотреть, что у него под одеждой.

- Не надо лезть под одежду ребёнку, даже воображаемому.

Том прислушался, тем более Джерри и сам показал, что не хочет, чтобы его раздевали. Да и не знал, что хотел увидеть, просто исследовал всеми возможными способами, не имея никакой цели.

Как будто в зеркало смотрелся, по ту сторону которого параллельный мир. В само время смотрел. Точь-в-точь его лицо напротив. Один человек в воплощении двух возрастов нос к носу. Кто не мечтал увидеть себя в детстве? Не на фотографиях, а вживую. Том никогда не задумывался о встрече с собой маленьким, но это же удивительно, невероятно, уму непостижимо – иметь такую возможность. Лишь волосы не того цвета, но Том мысленно окрасил кудри «маленького себя» в каштановый цвет.

Вглядываясь в него, Том постепенно осознавал, что испытывает странное чувство, родства что ли. Но ведь так оно и есть – они с Джерри одно. О чём Том в очередной раз забыл со страха и злой беспомощности, что Джерри что-то изменит в его жизни против его воли.

- Мы ведь не враги, - тихо произнёс Том.

- Нет.

Воодушевлённый тем, что Джерри ему впервые ответил, Том попытался продолжить диалог:

- Почему ты явился мне?

Молчание. Том попробовал зайти с другой стороны, положил ладони на хрупкие мальчишеские плечи и попросил:

- Не разлучай меня с Оскаром.

Молчание.

- Я его очень люблю. Я с ним счастлив.

Молчание. Шулейман тоже внимательно слушал, на что Том не обращал внимания, не стыдился чувств. Пусть слушает, он же не говорит ничего, кроме правды, о которой готов говорить Оскару каждый день. Кричать.

- Оскар хороший, ты ведь знаешь.

Том уже не ждал ответа, просто говорил, надеясь, что будет услышан. Но мальчик-Джерри сказал:

- Знаю.

Том дрогнул губами в мимолётной честной улыбке и осторожно его обнял, прикрыл глаза, прислушиваясь к ощущению единения. Может быть, Джерри и этого хотел – чтобы он вспомнил, что они друзья? Что он, Джерри, всегда на его стороне. Если Джерри исчезнет, растворится в руках [уйдя вовнутрь], когда Том откроет глаза, значит, так оно и есть.

Не растворился. Но ушёл, когда Том отпустил его и не нашёл больше, что сказать. Проводив его взглядом, Том поднялся и подсел к Оскару, ощущая умиротворение, какого давно не испытывал.

Глава 13

Стань моим шрамом на теле,

Ночной истерикой,

Самой большой потерей

За то, что я тебе верила.

Я держусь еле-еле,

Не стреляю, но целюсь,

Стань моей параллелью за то, что я тебе верила.

Mary Gu, Ненавижу города©

Как пластично субъективное время, то гонит вперёд, что не удержишь, срывая в дали прошлого месяцы, как ветер листья с осенних деревьев, то растягивается резиной, выдавая день за год. Тому казалось, что с момента его переезда к Оскару прошла уйма времени, не меньше полугода, так устоялась жизнь на новом-старом месте. Но на самом деле не минуло и двух недель, он переехал всего двенадцать дней назад. Невероятно осознавать, что две недели назад жил в своей квартире у моря, по утрам по будильнику вставал на недобровольную работу, а по вечерам спешил на свидания, надеясь, что каждое перейдёт в совместный завтрак или хотя бы совместное пробуждение в одной постели. Невероятно, но факт, память и электронный календарь не врут, две недели назад его жизнь была совсем другой. Совсем. Без рецидива и эмоциональных качелей «я могу так жить – мне не позволят так жить».

Сегодня с утра настроение у Тома было благодушное. Но это ненадолго. Поскольку в гостиной – какое-то проклятое место – Оскар и около него Джерри. Около, опять. Лезвиями под рёбра мысль, тягостное ощущение, что Джерри оказывается рядом с Оскаром неспроста. Что верна самая страшная и трагичная версия его появления. Том открыл рот, чтобы высказать вновь сдавивший грудную клетку страх; чтобы попросить Оскара отойти от того места, к нему подойти. Шулейман его опередил, поднял ладонь в останавливающем жесте:

- Достаточно. Спектакль затянулся. Я знаю, что ребёнок рядом со мной, потому что я его тоже вижу и видел всё время, он настоящий. Пора вам нормально познакомиться. Том – это Терри, с двумя «р», как и в имени «Джерри», - Оскар указал ладонью на мальчика и обратил к нему взгляд. – Терри, поздоровайся.

- Здравствуй, Том, - подав тонкий голосок, мальчик ему скромно помахал.

- Твоя очередь, - Шулейман переключил внимание на Тома.

Том стоял с огромными глазами на бледном, застывшем вытянутой маской лице, не чувствуя ни тверди под ногами, ни того, что забыл моргать, ни всего собственного тела. Выждав немного, Оскар снова обратился к мальчику:

- Не обижайся на Тома, он в шоке, очень уж у нас с тобой мощный розыгрыш получился, - усмехнулся, с нежностью погладил Терри по светлой кудрявой голове.

Том смотрел на них, не веря ни глазам своим, ни ушам, ни разуму, ни тому, что существует в этой, происходящей сейчас реальности, а не в какой-то другой. Может быть, и его не существует? Может быть, всё, вообще всё, что видит, галлюцинация, игры воспалённого разума? Как понять теперь, который Оскар реальный, а какой спроецирован вовне? А реален ли Оскар? Реален ли Терри? Джерри? Кто есть кто и что реально?

Терри…

Терри. Имя вонзилось в мозг осознанием. Имя, которое слышал от Оскара не раз. Терри – загадочный любовник, с которым у Оскара ни одной фотографии и которого он признался, что нет. Терри всё-таки существует, он – ребёнок. Разом стало понятно всё, что ранее не складывалось, и странные формулировки Оскара, которыми он описывал их с Терри отношения, и серьёзная ответственность, которую он взял и не сложит с себя. Пока они были в разводе, Оскар усыновил ребёнка. В том, что мальчик Оскару не родной, сомнений не возникало, они совершенно не похожи.

Вот это новость. Присесть бы.

Но… зачем Оскар солгал, что Терри не существует? Зачем, у них же выстроились такие доверительные отношения? Восковая застылость на лице Тома сменилась непониманием и обидой.

А солгал ли?..

Том переводил взгляд с Оскара на белокурого мальчика, не имея никакой уверенность в том, что они оба реальны, что хотя бы один из них. Или, может, Оскар здесь, но он не говорит того, что Том слышит, что-то другое говорит или вовсе молчит, смотрит, не понимает, что у него, Тома, с лицом, в какую параллельную реальность он выпал. Мозг распухал и перегревался в циклящихся попытках понять, реальна ли реальность, и в отсутствии всякого вспомогательного ориентира. Если его психика научилась проецировать Оскара, то он никогда не найдёт выхода в реальность. После такой мысли только в окно выброситься, но и оно может быть не настоящим, и вместо падения разобьёт лицо о стену.

Мальчик Терри. Мальчик – ответственность Оскара. Вне зависимости от того, реально ли то, что видит и слышит, жизнь больше не будет прежней. Или их будет трое, двое взрослых и ребёнок. Или потерялся в лабиринтах собственного больного разума и имеет все шансы очнуться, если очнётся, в застенках больницы, из которой не выходил с восемнадцати лет, в жизни, в которой никогда не было Оскара.

Но всё складывалось. Слишком стройно, чтобы уверовать в своё безумие и расхотеть жить. Мальчик Терри – тот, кто занял освобождённое им место в жизни и квартире Оскара. Чей он? Почему Оскар его взял?

Может быть, Том сможет принять и полюбить этого мальчика. Точно сможет, поскольку его любит Оскар. Только сперва нужно простить. Пока Том не представлял, как это сделать, чересчур жесток обман, сыгравший на его чувствах и нездоровье.

Время субъективно. Для Тома шли собственные минуты, минуты в себе, в столкновении своего внутреннего мира, полнящегося мыслями и чувствами, и кристально прояснившейся внешней реальности. На деле же прошли мгновения, Оскар сделал лишь короткую паузу и сказал мальчику:

- Терри, а теперь оставь нас с Томом одних, хорошо? Нам нужно поговорить наедине. Позже я к тебе приду.

Терри понятливо кивнул и вышел из комнаты, притворив за собой дверь. Выглянув в коридор и убедившись, что его нет поблизости, Шулейман закрыл дверь и повернулся к Тому, говоря:

- У меня для тебя есть ещё информация. Терри – твой сын. Поздравляю, папаша.

Звук обрушившегося внутри бьющегося стекла оглушил. Рухнули заслоны выстроенной Джерри защиты, и на Тома бурным, сносящим всё на своём пути потоком хлынули воспоминания. Как Джерри решил подарить себе день с любимой и поехал в Лион. Как он пришёл к Кристине. Как увидел в её съёмной квартире маленького мальчика. Как узнал, что это – их сын. Его сын. Как принял решение сокрыть всю информацию о том дне, выстроить защиту, пробить которую сможет лишь встреча с сыном, больше – лишь кем-то озвученная правда, что у него есть сын. Изолирующая сфера держалась до последнего, но пала под ударом правды в лицо, как и заложено в программе. Джерри не ожидал, что Шулейман узнает, что он узнает так быстро. А больше никто узнать не мог. Идеальный план как всегда разрушило то, что все обстоятельства в жизни невозможно предусмотреть, особенно в чужой жизни. Один шаг в сторону, родивший новую цепочку событий – и правда вскрылась.

Точно ж, у мальчика точь-в-точь его лицо. И как сам не догадался, не проскользнуло допущение, которое могло вылиться в ассоциативную цепочку и пробудить память? Как-как – благодаря Джерри. Джерри мастак защищать его от того, что счёл опасным.

Том стоял с отвисшей челюстью, некрасиво открытым в истовом, лютом шоке ртом, а теперь вдобавок к той гримасе натурально перекосило в осознании, причём непреднамеренно. У него есть сын. Пятилетний, мать его, сын! Пяти лет и семи месяцев от роду, если быть точнее, мальчик родился примерно в середине июля, точной даты Кристина Джерри не называла. Тогда же, в середине июля прошедшим летом Оскар пожелал вернуться в Ниццу и забрал его с собой. Теперь понятно – почему. Чтобы справить день рождения мальчика, и потом не появлялся несколько дней, чтобы провести с ним время.

Лучше бы сошёл с ума. Безумие абсолютно перестало казаться самым страшным, что с ним могло случиться. Страшнее – мальчик с его глазами, который где-то там в квартире. Мальчик, который родился, когда Тому и двадцати трёх лет не исполнилось. Какой кошмар.

Больше Том не сомневался, что правильно понимает реальность, что она реальна. Алмазная, кристальная и несокрушимая, уверенность вставшей на место украденной памяти не оставляла сомнений в правдивости происходящего. Когда психика знает, что правда, усомниться невозможно.

Шулейман выжидающе смотрел на него, и Том наконец-то заговорил, вымолвил:

- Его же звали Джерри…

В глазах и слабом, непослушном голосе несостоятельная надежда на то, что, может быть, мальчик всё-таки не имеет к нему отношения. Бывают же похожие люди, не состоящие в кровном родстве? А что вспомнил… так может, тот, Джерри зачатый ребёнок где-то есть, а Терри просто мальчик, которого Оскар зачем-то взял себе?

- Звали, - подтвердил Шулейман, подходя на два шага ближе. – Теперь и почти два года уже как его зовут Терри. Конечно, мысль воспитывать Джерри заманчива, но всё-таки не хотелось, - усмехнулся. – Поэтому я сменил ему имя. Выбрал максимально похожее по звучанию, чтобы легче было привыкнуть.

- Ты сменил ему имя? – глухим эхом переспросил Том.

Это же в точности то, что с ним самим произошло в детстве – отрыв от семьи, другое имя, данное чужим мужчиной, который его забрал.

- С его согласия, разумеется, - ответил Оскар. – Я предложил, и Терри согласился, ему понравилось новое имя, а от полной формы – Терриал – он вообще в восторге. Терриал Шулейман – звучит величественно! – он снова усмехнулся, даже посмеялся коротко.

Никакого напряжения, похоже, Шулейман не испытывал.

- У него твоя фамилия? – спросил Том тем же глухим тоном.

Не верил в то, что говорит, что слышит, и одновременно явственно осознавал себя здесь и сейчас, в этой единственной реальности, из которой не сбежать. Без вариантов. Без надежды на спасение от того, что гранитной плитой по голове.

- Нет, просто примеряю, как звучит, - отозвался Шулейман. – Когда-нибудь она может у него быть.

- А сейчас? Какая у него фамилия?

Том ощущал себя будто в двух состояниях – в себе и наблюдающим за этим диалогом со стороны. Оттого и эмоции не проявляются, они парализованы шоком.

- Вилларе Ле-Бретон, - прозвучал ответ Оскара.

Отчего так знакомо? Больше чем знакомо. Вилларе Ле-Бретон – фамилия Кристины, составленная из фамилий отца и матери, которую и оба родителя носили, её Джерри не единожды слышал в школе, потому и Том знал. Сейчас – знал. Это же элементарно! Вилларе – эту фамилию Оскар назвал в ответ на вопрос Тома о фамилии Терри. Для краткости Кристину часто называли по первой части фамилии, как и Оскар поступил. Кристине такое сокращение никогда не нравилось, о чём она заявляла, но редкие прецеденты всё равно повторялись; ей больше нравилась вторая часть фамилии, отцовская, потому что она красивее звучит.

Вилларе Ле-Бретон, да хотя бы просто Вилларе, как услышал от Оскара. Почему не вспомнил, что такая и у Кристины фамилия, и не пошла возможная предполагающая логическая цепочка? Всё потому же – спасибо Джерри! Чтоб ему пусто было, сука крашенная… Защитник хренов.

Логично, что ребёнок носит фамилию матери, если в графе «отец» у него стоит прочерк. Всё до отвратительности, до оскомины логично. Теперь, когда уже поздно думать.

Сесть бы, под грузом открытий уже невозможно стоять. Пуще прежнего не чуя пола под ногами, Том доковылял до дивана и опустился на сиденье, положив на колени руки, которых тоже не чувствовал. Оскар подошёл и сел рядом, на расстоянии метра.

- Почему ты тогда, когда я летом спрашивал, назвал мне неполную фамилию?

Вопрос стёк с губ Тома будто бы без участия сознания, фоном по отношению к разуму, застывшему в той, исходной точке шока на словах «он – твой сын». К чему вопрос? А к чему всё?

- Побоялся, что ты вспомнишь о Кристине и как-то догадаешься, кто такой Терри, фамилия-то редкая, - честно ответил Шулейман. – Тогда я ещё не хотел, чтобы ты узнал.

- А потом?

- Потом хотел.

- Ты не сказал… - голос Тома задрожал шелестом, но в глазах не угадывалось ни намёка на слёзы; это вовсе не плачь, а всё тот же не проходящий шок. – Почему ты не сказал?

- Потому что сначала это было не твоё дело, я же считал, что попользуюсь тобой, уеду домой и больше тебя не увижу, - спокойно ответствовал Оскар, обескураживая простотой изложения и выражаемых эмоций, среди которых ни напряжённой серьёзности, ни раскаяния. – Потом захотел поставить тебя на место и назвал Терри своим любимым партнёром, чтобы не выдумывать того, чего нет, а так всё, что я тебе говорил, правда – он живёт со мной, у нас самые серьёзные отношения из всех возможных, я несу за него ответственность и я его люблю, по-другому, чем тебя. Да я и не говорил слово «любовник», так что я и не лгал, только умолчал о том, что Терри ребёнок, и позволил тебе подумать то, что ты подумал. Потом мы начали встречаться, и я молчал, поскольку понимал, что эта новость собьёт тебе все ориентиры как минимум ненадолго, как максимум – безвозвратно к хуям, и строить с тобой нормальные отношения станет задачей невыполнимой, а мне очень хотелось. Но мне было интересно, знаешь ли ты о сыне, поэтому я задавал тебе всякие проверочные вопросы. Эксперименты показали – ты не знаешь. И также, хоть я не хотел, чтобы ты узнал раньше времени, мне было очень любопытно, насколько крепка выстроенная Джерри защита и смогу ли я заставить тебя вспомнить, и я давал тебе подсказки вроде того вопроса о птицах, но – ты оставался глух. Ты ни черта не видел связи в моих словах, и, признаться честно, проверять тебя и наблюдать, как ты ничего не знаешь, было очень занимательно. Потом, когда ты переехал, я собирался сказать тебе правду сразу, как ты увидишь Терри. Но ты и тогда не вспомнил, кто он такой, и своей реакцией подбросил мне идею розыгрыша, я не удержался от соблазна приколоться над тобой.

Шулейман весело усмехнулся, качая головой. Продолжил держать речь:

- Наблюдать за тобой, зная правду, было дико забавно, - он улыбался с налётом усмешки, глядя на Тома, который находился где-то между сознанием и оглушением, но слушал его внимательно. – Я позволил себе немного веселья и хотел сказать правду через пару дней, но ты начал мне рассказывать о своих чувствах, о своих версиях, и я снова не удержался. Невозможно отказать себе в возможности узнать всю твою подноготную из твоих же уст, пусть даже для этого пришлось поддерживать твой страх. Но затягивать игру до бесконечности в мои планы не входило, это было бы для всех вредно, и я тебе всё рассказал. Конец.

- Ты заставил мальчика тебе подыгрывать?

Если Том и испытал шок от данного предположения, то приглушённый, третьим теряющимся фоном, его без шансов на перестановку сил забивал шок главный, от самого факта существования этого ребёнка и, что ещё хуже, существования его здесь, в этой квартире.

- Почему сразу заставил? – Шулейман развёл кистями рук. – Я попросил. Объяснил, что так и так, я хочу разыграть дорогого мне человека, мне нужна твоя помощь.

Том испытал смутные, тоже еле угадывающиеся под оглушением шока, завертевшиеся под его толщей смутные чувства. Когда-то Оскар втянул его в розыгрыш для отца. А ныне тот же Оскар сурово разыграл его, при участии уже другого человека. Круговорот приколов в природе. Круговорот самой жизни, в которой на место одного человека всегда приходит другой. Лишь Оскар неизменен как центр своей и чужих вселенных. Эпицентр. Потому что в эпицентре всегда что-то происходит.

Тем временем Шулейман продолжал развивать мысль в направлении, раскрытие которого не требовалось для ответа на поставленный вопрос:

- У меня имелись некоторые сомнения касательно его способности исполнить игру, всё-таки Терри всего пять с половиной, но я быстро убедился, что не зря решил, что он может справиться. Терри очень умный, рассудительный и не по годам понятливый ребёнок. Не в тебя пошёл.

- Он и не мог в меня пойти, он никакого отношения ко мне не имеет.

- Я могу с тобой поспорить и буду прав, - заметил в ответ Оскар.

Том пропустил его слова мимо ушей. Повторил всё то же глухое:

- Почему ты не сказал?

- Я же уже сказал – я не хотел всё испортить. И не говори, что я ошибался, сейчас объясню почему. Если бы ты узнал вначале, середине или даже до наших отношений, твой фокус внимания сместился на факт наличия у тебя сына, и ты бы отрицал, психовал, страдал, в общем, делал всё, что ты так любишь делать и умом находился не здесь и сейчас. Ни черта бы у нас с тобой не получилось пройти тот путь, который мы прошли. А так мы построили хорошие, по правилам отношения, я узнал, как ты ко мне относишься и чего хочешь от жизни, ты тоже это о себе узнал и принял осознанный выбор быть со мной, и после этого можно и маленькую правду рассказать.

- Маленькую правду… - эхом повторил Том.

Эта «маленькая правда» ему всю жизнь перевернула. Нет, не так – она уничтожила его жизнь. На данный момент точно, прогнозировать ничего он не мог. Том больше не мог с уверенностью заглядывать в прошлое, потому что там половина неправда, а настоящее и будущее перестали существовать, покрылись непроницаемым грязно-чёрным туманом невозможности быстро осознать и встроить новую информацию в систему своего мира. Координаты сбились, внутренние стрелки погнулись о неперевариваемый факт.

Каково узнать, что у тебя есть ребёнок, причём не новорожденный, а вот такой, старший дошкольник, маленький взрослый человек со своей личностью, взглядами, предпочтениями? Что это ребёнок твоей альтер-личности. Что твой ребёнок живёт с твоим любимым человеком уже два года. В мае, получается, будет два, а ныне февраль.

Каково узнать, что твой любимый человек скрывал это от тебя непозволительно долго? Девять месяцев. Символично. За девять месяцев как раз может появиться ребёнок. У Тома появился.

- Терри же маленький, потому и правда маленькая, - пожав плечами, пояснил формулировку Шулейман. – Между прочим, молчать – это даже не моя идея, я лишь поддержал избранную Джерри тактику.

- То есть ты всё это время знал? – Том наконец-то посмотрел на Оскара, повернул к нему корпус вслед за головой. – Ты умышленно молчал и использовал моё незнание, пока мы строили якобы доверительные отношения? Ты разыграл меня и потешался, пока я сходил с ума от страха и непонимания?

В глазах Тома, до того отчуждённых, направленных взором в себя, зародились эмоции, разворачивались вихрем, просвечивая через чёрную корку льда шока.

- Последнее звучит плохо, признаю, - сказал Оскар. – В свою защиту скажу, что я заодно проверял пределы твоей психики.

- То есть ты понимал, что я могу не выдержать и может включиться Джерри?

- Понимал, - признал Шулейман. – И не хотел этого. Но раз уж всё пошло не по плану, то бишь ты не понял, кто перед тобой, когда увидел Терри, я решил использовать ситуацию и провести ещё один маленький, полезный на будущее эксперимент. Результаты меня удивили и порадовали, твоя психика крепче, чем я думал. И, что заслуживает отдельного внимания, Джерри не включился, чтобы проучить меня за обман и издевательства над тобой и тебя спасти. Тому у меня два объяснения – либо Джерри хотел сохранить тайну, потому поддерживал мои действия без оглядки на методы; либо твоя психика настолько окрепла, что не допустила переключения. Если у тебя есть соображения, какой из вариантов правильный, я бы хотел его узнать, - добавил к слову.

Том ощущал себя препарированной лягушкой, которую сначала вскрыли, покопались во внутренностях, а после запахнули брюшко и рассказывают ей о ходе исследования, спрашивают об ощущениях, будто не замечая, что внутренние органы несчастной оглушённой парализующим веществом и болью твари облизывает сквозняк. Ей осталось недолго. Ему – намного больше.

Ответа на свой интерес Шулейман не получил. Давно чувствуя, что уже перебор, Том зачем-то продолжал задавать вопросы, мучительно разбираясь во вскрывшейся правде.

- Лекарство… Оскар, ты же давал мне лекарство от галлюцинаций?

Неужели Оскар настолько беспринципный, что травил его тяжёлым психиатрическим медикаментом ради поддержания своей легенды? Или это то самое, что не сходится в его версии; что укажет на то, что галлюцинации всё-таки были, а мальчик пусть даже есть, но не этот?

- Пустышка, - ответил Шулейман, не стыдясь и за это тоже. – Просто крахмал.

- Но…

- Хочешь спросить, почему у тебя наблюдались побочные эффекты, если ты не принимал препарат? – опережая вопрос Тома, Оскар приподнял брови. Кивнул. – Я тебе расскажу. Я хотел не называть никаких побочных эффектов, сказать, что у данного препарата их нет, но подумал, что это будет нереалистично, и озвучил тебе самые безобидные, которые вправду есть в списке побочки. Старый добрый эффект плацебо: человек знает, что должен чувствовать при принятии препарата, человек чувствует. Этим я до кучи проверил степень твоей внушаемости. Ещё один маленький побочный эксперимент. Внушаемость, кстати, у тебя высокая, ты и сам уже мог догадаться.

- Эксперимент, - вновь повторил Том колодезным эхом.

Эксперимент, эксперимент, эксперимент… Слишком много экспериментов для одного. Чувство, что проснулся на хирургическом столе голый и привязанный, под прицелом любопытных глаз подпольных докторов и глазков фиксирующих камер. Что там дальше по плану эксперимента? Ассистент, несите скальпель и пилу! Посмотрим, как быстро после ампутации объект поверит, что у него всё ещё есть нога.

Том передёрнул плечами от собственных мыслей, обтёр ладонью лицо.

- Как? – абсолютно неинформативный вопрос, следом Том его развернул. – Как вообще ребёнок оказался у тебя? У него же есть мама, есть семья. Ты что, забрал его у них? Ты с ума сошёл, ты понимаешь, что повторяешь для него мою историю?

- Вовсе нет. Никого ни у кого я не забирал. Внимание, сейчас будет интересная и печальная история. Кристина уже два года как не с нами. Вечером того дня, когда к ней приезжал Джерри, она вышла из окна, выжила, но, увы, не только физически, но и из ума. Сначала полагали, что это последствия травмы головы, но её вылечили, никаких органических повреждений мозга не находят, сколько ни ищут, а Кристина в оглушении. Она ни на кого не реагирует, ничего не делает, днями сидит и смотрит в стену, как будто в окно. И я полагаю, что она действительно видит окно, потому что я видел, как она будто что-то насыпает на воображаемый подоконник, словно птиц кормит. Не суть, в другой раз расскажу подробнее о её плачевном состоянии. А суть в том, что Терри остался без родителей, поскольку мама отъехала в психиатрическую клинику, и ни о каком воспитании ребёнка речи идти не могло, а папы у него официально нет. Его забрали к себе дедушка и бабушка. Представляешь, когда Кристину забрали, Терри остался один в квартире на целую ночь, в темноте, потому что не доставал до выключателей, с открытым настежь окном, а была зима. Только в той комнате, откуда Кристина выбросилась, горел свет, и окно Терри потом, ночью уже, догадался закрыть, как-то вскарабкавшись на подоконник. Думаю, очень повезло, что он не выглянул в окно раньше, когда там ещё лежала разбившаяся Кристина, её каким-то образом заметили только через два часа. Родители её от шока, что произошло с дочкой, только к утру вспомнили о внуке и сообразили, что он остался один, тогда же и приехали и забрали его, с ними Терри и жил после. Я когда узнал обо всей этой ситуации, подумал: какая жизнь ждёт Терри с бабушкой и дедушкой? Кристина была поздним ребёнком, её родителям уже сейчас за шестьдесят, а средняя продолжительность жизни у нас высокая, но не заоблачная, восемьдесят лет, вполне вероятно, что Терри остался бы один, едва вступив во взрослость. А даже если нет – больших денег у семьи нет, и бабушка, и дедушка уже на пенсии, а здоровья с каждым годом становится меньше. В старшей школе Терри имел все шансы вместо учёбы и подростковых развлечений работать, чтобы помогать бабушке с дедушкой, и ухаживать за ними, никакого старта у него в жизни не было бы. Я и решил, что не хочу для него такой безрадостной участи и заберу себе. Поскольку я – молодой, здоровый, обеспеченный настолько, что моим далёким потомкам хватит, ничем не обременённый, а главное, я хотел забрать его и дать ему лучшую жизнь. Не чужой же он мне, твой сын, по отношению к которому ты не исполнял родительские обязанности ни минуты, почему бы мне их на себя не взять. Кстати, меня порадовало, что ты беспокоишься о Терри, добрый знак.

- И его тебе, постороннему человеку, так просто отдали? – Том ни на секунду в это не верил, поскольку ни одна нормальная семья не отдаст ребёнка. – Или что, ты его купил, угрозами отнял?

- Ты очень плохо обо мне думаешь, - заметил Шулейман. – Добровольно отдали. Правда, для того пришлось назваться его отцом и предоставить подтверждение. Для меня не составляет труда подделать результаты генетической экспертизы. Я сочинил легенду, что имел кратковременную связь с Кристиной и не знал, что в её результате родился ребёнок, а тут что-то сердце потянуло проведать, как она, но не нашёл её в квартире и тогда начал наводить справки и узнал о сыне. Если Кристина придёт в себя, мы расскажем правду, пока же как-то так. Мнение Терри в вопросе, с кем он будет проживать, учитывалось, дедушка с бабушкой спросили его: «Пойдёшь с Оскаром?», он ответил, что пойдёт. Как сейчас было помню, как его забирал: Терри вышел ко мне с рюкзачком с вещами и этой своей табуреткой, которую я хотел отправить в первый же мусорный бак, но пришлось смириться, поскольку она ему дорога как память о доме, о том доме, где ещё с мамой жил, а у детей нельзя отбирать то, что помогает их психологическому комфорту, особенно в ситуации крупных жизненных перемен, таких как переезд на новое место.

Табуретка… Должно быть, та самая табуретка, которую видел в ванной, и отчего-то так она ему не понравилась, что пнул её в дальний угол. И почему не догадался спросить о ней? Мог узнать правду раньше, без периода мнимого рецидива. То Джерри вызывал в нём антипатию к табуретке, чтобы не смел думать о ней, говорить и понять. И наверняка Джерри вызвал в нём тот приступ «необъяснимой» тревоги, настигший в коридоре – чтобы испугался и не пошёл дальше, не увидел ещё хотя бы день маленькую-не маленькую тайну со своими глазами. Как всё понятно и логично, стоит добавиться в пазл одному элементу, который соберёт разрозненную мозаику воедино.

О табуретке, вправду ли та неприглядная пластиковая, которую видел в ванной комнате, принадлежит мальчику, Том не стал спрашивать. Смысл? Вместо того задал более серьёзный вопрос:

- Так он считает тебя отцом?

- Нет. Мы с его бабушкой и дедушкой посовещались и единогласно решили, что Терри об этом лучше пока не говорить. Собственно, никто так и не сказал, чему я рад, поскольку не хочу его обманывать. По документам и по факту я его опекун. Что ещё тебе интересно? Пока думаешь, расскажу немного про «отношения семей». Общению Терри с бабушкой и дедушкой я не препятствую, они могут звонить в любое время мне или ему по обычной связи или с видео, могут приехать в гости или попросить меня, чтобы я его им привёз. Но за всё время приезжали они всего три раза, сюда не заходили, звонят чаще. Они сосредоточены на Кристине и вымотаны её болезнью, они практически потеряли единственную дочь, поскольку у неё нет ни малейшего узнавания, ни проблесков. У Кристины же никого больше нет, кроме родителей, а о Терри они понимают, что со мной он точно в порядке, так что расстановка приоритетов здоровая. Также вместе с Терри я взял на себя опеку над Кристиной, не официальную, но фактическую. Я перевёл её в лучшую психиатрическую клинику страны, что в городе Гарш, неподалёку от Парижа, и, разумеется, оплачиваю лечение. Хотя правильнее сказать содержание, поскольку лечение должно давать результаты, а оно не даёт никаких.

Шулейман цокнул языком, выражая недовольство и огорчение тем, что самая передовая медицина опять ни черта не может. Том смотрел на него и не мог понять, кто же всё-таки Оскар – злодей с наклонностями экспериментатора-садиста или добрый самаритянин, взявший ответственность за жизнь сиротки и обеспечивающий помощь женщине, впавшей в недееспособность? Кто Оскар для него? Для него Оскар всегда был и остаётся совершенным, ломающим мозг воплощением единства противоречий. Жёсткий, беспринципный циник, который спокойно может причинить боль, и справедливый человек с большим добрым сердцем, которому не чужда помощь нуждающемуся, ответственность за слабого. Который в отличие от многих не говорит, а делает и поступками показывает отношение и цену своей личности.

Но на данный момент Оскар для Тома всё-таки больше злодей. Потому что благостные начинания Шулеймана направлены не на него, а против него.

- Плохой поступок искупается поступком хорошим… - на грани слышимости прошептал Том непонятно откуда взятую философскую истину.

Оскар придерживается её всю жизнь. Всю жизнь Оскар безотчётно грешил, а потом помог ему, безнадёжному, и даже смог его полюбить. Оскар обманывал его и дал лучшую жизнь мальчику с несчастной судьбой, отца которого на тот момент заслуженно ненавидел. Иронично, что у Тома и у его ребёнка один счастливый билет. Может, пережитыми в юности страданиями, достойными звания мученика, наработал хорошую карму на три поколения вперёд? В таком случае Оскару придётся очень долго жить, чтобы для всех будущих стать билетом удачи.

- …Собственно, поэтому я отказался от идеи завести ребёнка. У меня уже есть, кому всё передать, не дело, нет, но хотя бы деньги. Себе в преемники я Терри не готовлю, он займёт моё место, только если сам захочет и будет чувствовать, что это ему по силам.

Том уже потерял мысль Шулеймана. Что он говорил до этого? Прослушал, видимо. Или это продолжение к теме «отношения семей»? Так много информации, слишком много. Удивительно, что мозг продолжает её воспринимать, впитывает как губка и сортирует звено цепочки к звену. Удивительно, что голова не треснула стукнутым арбузом.

Хр-ясь.

Откуда этот звук? Из детства, где уронил и разбил арбуз, разбросавший по полу сочную красную мякоть и чёрные вкрапления семян. Как разбившаяся на полной скорости полёта божья коровка. Как у него хватило сил поднять большой арбуз?

Не получив подпитки вниманием, неуместная мысль-воспоминание свернулась и ушла.

Том покачал головой не меньше трёх раз, словно пытаясь отогнать назойливых чёрных мух. Закрыл ладонями лицо, облокотившись на колени.

- Лучше бы Терри на самом деле был твоим любовником, - Том снова покачал головой, но посмотрев на Оскара.

Встал, начиная ходить вперёд-назад по пяточку перед диваном. Теперь невозможно сидеть на месте, не двигаться, застыв холодной фигурой. Шок застопорился в потугах перехода в следующую фазу, застрял, и переполняло, распирало давлением.

- Это ты сейчас так говоришь, а будь Терри лет на двенадцать старше и не воспринимай я его как ребёнка, не сексуальная фантазия о секаторе претворилась бы в жизнь.

Услышав ответ Оскара, Том остановился, повернулся, глядя на него так, словно видел впервые и одновременно знал очень хорошо, но так и не мог понять. Неужели он нисколько не раскаивается? Всё на то указывает: Оскар не просто спокоен, он расслаблен и будто бы даже в приподнятом настроении, в том самом своём фирменном смеющимся надо всем пофигизме. Оттого у Тома и эмоциональный ступор. Они на разных волнах.

Том фоном удивлялся, что всё ещё может мыслить. Что до сих пор не повысил голоса. Что спокойно всё это обдумывает. Неужели настолько закалился, что уже ничто не способно столкнуть его в неконтролируемую бурю эмоций? Да нет же.

Том подошёл к Оскару. Спросил:

- Что идёт дальше по твоему плану?

Прежде чем что-то сказать, Шулейман взял его за запястье и потянул, усаживая рядом. Не любил, когда над ним возвышаются, особенно так близко, что приходится голову задирать.

- В моих самых смелых планах мы счастливо живём втроём как настоящая семья: двое взрослых и ребёнок, - ответил с улыбкой-усмешкой на губах, которая не нашла у Тома никакого отклика. - Вчетвером, если считать Грегори, - уточнил для порядка.

Том покивал, уже ничему не удивляясь. Театр абсурда какой-то. Театр, в котором безумие из кошмара превращается в предпочтительное состояние, а он один, бедный-несчастный среди актёров, живущих на этой сцене. Шулейман закинул руку ему на плечи, добавил:

- Ты же хотел воспитывать со мной сына – он уже есть, мечты сбываются! Только глаза у него не мои, а твои.

Последняя капля. Щелчок. Шок прошёл дальше. Фаза.

- Ты знал… - выдохнул Том, стремительно дичая вперившимся в Оскара взглядом.

- Разговор пошёл по кругу? – осведомился тот. – Да, я знал. Да, не сказал. Да…

- Ты знал!

С этим криком Том врезал Оскару по лицу. В нос. Том физически слабый, но в моменты адреналинового выброса, опасности или ярости, в нём срабатывали вбитые до уровня рефлексов навыки боя, делая удар точным и сокрушительным за счёт резкости. Шулейман не ожидал, что он ударит, не ожидал, что с такой силой. Удар с левой вышел убедительным до кратковременного звона в ушах и растерянности на лице Шулеймана, не успевшего собраться и свалившегося с края дивана. Из разбитого носа потекло горячее, заливая губы и подбородок.

- Ты знал!

Том рывком бросился вперёд, сбивая Оскара на лопатки и валясь сверху. Его стремительность обеспечила лидирующую позицию. Второй удар пришёлся сбоку, в ребро челюсти.

- Ты требовал от меня честности и доверия, а сам обманывал!

Том кричал, нанося удары.

- Ты плевал на то, как мне страшно, что я плачу по пять раз на дню! Ты видел, ты слушал меня, и ничего у тебя не ёкнуло, ты продолжал свой эксперимент! Очередной гребанный эксперимент! Сука! Я тебе что, кролик подопытный?! Я, блять, человек! А ты сука, сволочь! Ненавижу!

От лица Том перешёл к ударам по корпусу, в живот, грудь, по бокам. Больше не бил в полную силу, из такой позиции не размахнуться.

- Ты меня обманывал! Всё было ложью! Ты ложью привязал меня к себе, ложью заставил открыться! И кто из нас после этого лживая дрянь?! Я обманывал, потому что не хотел причинить тебе вред и не умел строить отношения, а ты, потому что тебе приспичило поиграть в бога и заодно развлечься! Сука! Смешно тебе?!

Оказывается, не только для Джерри и Тома справедливо правило, что выигрывает тот, кто начинает схватку. Кот в бешенстве страшный зверь. Оскар тоже кот, но иного вида. Мелкий кот побеждает ловкостью и скоростью, большой – силой и исключительно силой. Но силу Шулейман к Тому не прилагал, не бил в ответ, лишь пытался оттолкнуть, что ему не удавалось. Том, может, и слабый, но если вцепится – то намертво. Потому расклад сил не менялся, Шулейман внизу, Том сверху, молотя руками, прижимая его раз за разом за плечи к полу.

- Ты эмоциональный инвалид! И социальный тоже! Потому что ты ни черта не понимаешь, как можно поступать с людьми, а как нельзя! Я нездоров психически, а ты здоровый, но больной на голову!

Вся обида, вся злость, вся взросшая из них ненависть и всё отчаяние сконцентрировались на костяшках кулаков, зудели, требуя врезаться в плоть, по рёбрам.

- Может, и Грегори тебе никакой не домработник?! А что, удобно – любовник с функцией повара! Чего ещё я не знаю?! Ты сделал худшее из того, чего я не мог от тебя ожидать! Ты играл со мной чёртовы девять месяцев! И тебе в голову не пришло, что я не заслуживаю жить в обмане!

Со стороны двери донёсся невнятный звук удивления. Замерев, они одновременно повернули головы. Там с растерянным лицом стоял Терри, держась одной рукой за дверь. Терри не собирался нарушать наказ дать взрослым поговорить наедине, но некстати пошёл на кухню близким к этой гостиной путём, услышал крики и другие непонятные звуки, и простодушное детское любопытство перевесило, побудило посмотреть, что здесь происходит. От сильного испуга его спасло лишь отсутствие опыта наблюдения драк, даже в кино серьёзных драк никогда не видел, не попадались такие фильмы. Терри не понимал, что происходит, почему Оскар и Том на полу, сцепившись, почему у Оскара лицо в крови. Смотрел на окровавленное лицо Оскара, важного для него взрослого, и переводил растерянный взгляд к Тому, и обратно.

- Всё в порядке, - Шулейман первым подал голос, уверенным и спокойным тоном успокаивая ребёнка. – Я и Том просто выясняем отношения, так случается, когда двое мужчин очень близки.

Терри молчал и смотрел на них большими карими. Перемялся с ноги на ногу в нерешительности, уйти ли ему или можно остаться. Оскар подпихнул Тома в плечи, негрубо сталкивая его с себя, поднялся, подошёл к мальчику и поднял на руки. Отнёс Терри в его комнату и, усадив на кровать, присел рядом. Терри на него не смотрел, сидел с опущенным взглядом и теребил пальцы. В точности как Том, они вообще поразительно похожи в некоторых моментах мимики и жестов, хотя едва знакомы, и все привычки Терри вырабатывались независимо от отца.

В это время Том может сбежать, и всё опять станет очень сложно. Оскар сознавал. Но он достаточно оставлял Терри, чтобы вновь выбрать не его. Не просто долг – долг сердца быть рядом с маленьким потерянным мальчиком, которого однажды взялся защищать. За прошедшие девять месяцев Шулейман уже привык разрываться между двумя в равной степени и одновременно очень по-разному важными людьми с одинаковыми глазами. Привык каждый раз делать выбор, взвешивая все факторы и прежде всего повинуясь сердцу. Если Том уйдёт, пусть, потом снова будет его искать и завоёвывать. Неприятная ситуация, но не смертельная. Не в первый же раз. Порушенные отношения можно отстроить заново, а время, не уделённое ребёнку, когда он в том нуждался, уже никогда не восполнишь.

Сам себя Оскар загнал в угол? Возможно. Но не знал же, когда решил взять Терри под опеку, что в его жизнь вернётся непутёвый папа мальчика, который о ребёнке ни сном, ни духом. Подчас жизнь подкидывает такие каверзы, что ни один выдающийся литературный ум не сочинит.

- Ты испугался? – спросил Оскар, заглядывая в лицо мальчика.

Сейчас, переварив первое изумление и непонимание, да, Терри испугался. Не самой ситуации, а за Оскара. Его боли. Потому что кровь означает боль. Терри помнил это по тем редким разам, когда сам ранился. Например, как в тот раз, когда, ещё живя с мамой, побежал спасти зазевавшегося голубя, на которого хотела напасть спущенная с поводка собака, да запнулся об бордюр. Была тёплая золотая осень, короткие штанишки. Сильно разбил голую коленку. Мама расстроилась тогда, Терри хорошо запомнил, подбежала к нему, подняла, осматривая раны. Пришлось ехать в больницу, потому что попала грязь, а потом ещё неделю дома терпеть обрабатывание ранок лекарством. Терри терпел и ни разу не пикнул. Зато голубя спас, собака отвлеклась на падение, а голубь испугался и улетел. Потом прилетал к нему, тот голубь один из тех, которых регулярно подкармливал из окна.

- Болит? – Терри поднял к Оскару взгляд из-под упавшей на глаза чёлки.

- Да, - честно ответил Шулейман. – Но несильно и это пройдёт.

Запоздало он огляделся в поисках того, чем зажать нос, чтобы не коробить ребёнка видом крови. Взял полотенце, которым Терри вытирал руки после рисования, всё равно его в стирку. Опять оно здесь. У Терри была отдельная комната для развивающих видов деятельности (рисования, чтения, логических игр, конструирования, занятия музыкой, если захочет на чём-то играть), но он периодически снова и снова рисовал на полу в спальне, как привык делать при маме.

Для порядка Шулейман спросил:

- Я воспользуюсь твоим полотенцем?

Терри согласно кивнул и, проследив движения Оскара, сказал:

- Не надо запрокидывать голову.

- Молодец, подловил, - выпрямив шею, Шулейман улыбнулся ему, что в сочетании с окровавленным лицом смотрелось неправильно. – Верно, при носовом кровотечении не надо запрокидывать голову, поскольку так кровь будет затекать в дыхательные пути и желудок. Иногда забываюсь и делаю не как правильно, а по привычке, когда-то бытовало заблуждение, что голову нужно запрокидывать.

- Том из-за розыгрыша разозлился? – спросил Терри. – Я так и думал, что ему неприятно, видел, что, похоже, ему не нравится… - не ожидая ответа, поделился тем, о чём до этого момента молчал, поскольку игра есть игра, у неё свои правила.

Впрочем, Оскар с самого начала всё хорошо ему объяснил, чтобы не терялся от бурных реакций Тома, не пугался и не винил себя за его эмоции. Терри себя не винил и не испугался, даже когда Том на него накричал какими-то непонятными обвинениями. Так надо. Почему надо – непонятно. Но Оскар так сказал, а ему Терри доверял и его слушался.

- Да, Тому не понравилось, - подтвердил Шулейман, не считая нужным лгать в общении с Терри. – Но смысл этого розыгрыша как раз в том, что он неприятный.

Терри посмотрел на него со смесью формирующегося в вопрос непонимания и желающего понять наивного любопытства:

- Обязательно делать неприятно тем, кто тебе дорог?

- Вовсе нет. Даже наоборот – тем, кто тебе дорог, не нужно делать неприятно, - Оскар спокойно объяснял мальчику. – У меня так никогда не получалось и не получается, я некрасиво поступаю с людьми без деления на далёких и близких, - по голосу слышно, что по крайней мере в данный момент он этим не гордится. – Надеюсь, ты будешь лучше меня. Но только если сам захочешь, не нужно быть добрым в ущерб своим чувствам и не нужно быть добрым со всеми, некоторые не заслуживают доброго отношения.

- А Том заслуживает? – Терри любопытно наклонил голову набок.

- Том, он… Он очень сложный человек.

- Что значит сложный человек?

Шулейман задумался, как объяснить. Даже про себя он никогда не пробовал объяснить Тома по характеристикам, поскольку знал его как облупленного и знал – Том пиздец сложный, точка, либо надо послать его подальше, либо с этим жить.

- Это значит – человек, с которым сложно, - Оскар нашёл наилучшее определение. – Есть люди, с которыми легко общаться, дружить, жить, а есть те, с кем всё это или что-то одно делать сложно.

- Что сложно делать с Томом?

В отличие от вопросов Тома, когда их много сыпалось, вопросы Терри не раздражали, Шулейман готов был терпеливо объяснять ему всё на свете, поскольку он ребёнок, который ещё лишь познаёт мир, и ему нужно в этом помочь.

- Сложнее всего его понять, отсюда вытекают все остальные сложности, - сказал Шулейман.

- Но ты всё равно его любишь?

- Да.

Терри уверенно кивнул:

- Значит, я тоже буду его любить.

Оскар улыбнулся, подсел ближе и обнял его, маленького, одной рукой:

- Ты не обязан любить Тома из-за моего к нему отношения. И потом, может, Том и не останется с нами.

- Почему? – Терри удивлённо изломил брови, ещё одно – точь-в-точь как Том.

- Потому что не захочет, - Шулейман неярко пожал плечами.

- Ты хочешь, чтобы он остался? – опять тот излом бровей, внимательный живой взгляд шоколадных глаз.

Как же они с Томом похожи…

- Не надо мне помогать и просить Тома остаться, ладно? – Оскар усмехнулся и снова улыбнулся мальчику. – Ты мог бы, но если двум людям в отношениях постоянно помогает третий, они никогда не научатся разбираться сами, а в мои с Томом отношения много вмешивался такой третий человек.

Кровотечение уже остановилось. Отложив полотенце и больше не рискуя испачкать, Шулейман крепче, всё так же одной рукой обнял Терри, уютно прильнувшего к его тёплому боку, и поцеловал в вихрастую макушку, качнулся вместе с ним. Оскар не думал, что будет питать большую любовь к своему ребёнку, тому, гипотетическому, которого надо завести, чтобы по наследству передать империю. Думал, что будет делать для него всё, что должно, защищать, не обижать, конечно же, и будет знать, он – его, его продолжение, его пожизненная ответственность. Но за два года Оскар полюбил Терри той нежной, особенной любовью, о существовании которой не знал. Не представлял, что однажды почувствует это. Дело не в том, что у Терри лицо Тома. Не только в этом. И это удивительно – что принял того, кто маленькая копия человека, который причинил ему столько боли, которого ненавидел. Поступил противоположно собственному отцу, который за сходство с мамой выкинул его подальше.

Сидя с Терри в его комнате, Оскар ощущал непонятный, тёплый, размеренный уют, какого никогда прежде не чувствовал нигде и ни с кем. Наверное, так чувствует себя ребёнок в своей спальне, когда к нему приходят родители, читают на ночь или просто разговаривают, чего у него никогда не было.

Впервые испытал подобное на третий месяц проживания с ним Терри. Те первые месяцы были сложными. Терри не бунтовал, не проявлял признаков кризиса привыкания к новому месту и человеку, но лучше бы он капризничал и протестовал, было бы проще. Потому что он – молчал, вёл себя тихо, послушно, отвечал коротко и только на обращённые к нему вопросы, а сам ничего не говорил, не рассказывал, не искал внимания. У Оскара тогда почти руки опустились, начал уже думать, что погорячился, не дано ему воспитывать детей, не справляется. А в тот вечер он перед сном проходил мимо комнаты Терри и увидел, что в ней горит свет, стало быть, мальчик не спит. Заглянул и увидел, что малыш лежит в кровати с печальным лицом и книжкой в руках. Освещал его лишь прикроватный ночник. Оказалось, мама читала ему на ночь эту сказку, но не успела дочитать, а Терри очень хотел узнать концовку. Даже не из-за самой истории, а потому, что в его детском сознании она прочно сплелась с ощущением покоя и счастья, когда ещё мама не исчезла и не начались переезды с места на место. Она стала последним рубежом той, потерянной жизни. Незавёршенным делом, что заставляло Терри очень грустить, поскольку мама не закончила рассказ и больше не вернулась. Оборванная сказка повисла в воздухе.

Терри пытался сам её читать, но на тот момент, будучи четырёхлетним малышом, читал ещё плохо, буквы путались, а длинные слова вообще не давались. Причём самостоятельно учился читать, не ради этой истории. Не в первый раз Терри лежал перед сном с этой книгой, грустя о том, что не узнает, чем она закончилась; о маме, голос которой помнил, и его очень не хватало. Шулейман выслушал его и предложил ему почитать. Терри мялся, верно, не хотел обременять, но неуверенно согласился. И Оскар открыл книгу и начал читать приятно приглушённым убаюкивающим голосом, с выражением, сидя на краешке детской кровати. Мог ли Шулейман представить себя в такой роли? Нет, никогда. Но в тот момент это воспринималось самым правильным, что он когда-либо делал в своей жизни – стать для мальчика голосом недочитанной сказки и помочь ему завершить это дело, чувствовать себя маленьким под надёжной защитой взрослого, который провожает его в сон.

Терри никогда ничего не просил, что осложняло взаимодействие. Живя с бабушкой и дедушкой, не попросил их дочитать сказку. Не показывал, что по ночам иногда не может уснуть и плачет по маме, из-за мыслей, что она никогда не вернётся, и непонимания, почему она ушла, пока Оскар его не застукал. Не сказал, что испугался просмотренного на ночь фильма ужасов, того – «Глаз», который Оскар с Томом смотрели. Тогда Грегори застал мальчика в постели разбитого и напряжённого, хлюпающего носом, испугался, что не уследил, какое кино он увидел, и бросился звонить Шулейману, каяться и спрашивать совета. Потому Оскар и предложил Тому посмотреть этот фильм – чтобы освежить его в памяти и проанализировать, чтобы помочь Терри преодолеть страх.

Как выяснилось из личного разговора, когда Шулейман вернулся домой, Терри испугался не мертвецов на экране и резких моментов. Мальчик боялся того, что скоро тоже заболеет и умрёт, как мама, и что это неизбежно. Для Оскара стало открытием, что Терри так, нехарактерно трагично для маленького ребёнка объясняет себе отсутствие мамы. Ему пришлось подбирать слова для непростой темы и объяснить Терри, что мама жива, но вправду болеет, иначе бы она его никогда не оставила, она его очень любит и была бы рада быть с ним, но не может. Что есть такие болезни, когда болеет не тело, а разум. И что болезнь мамы вовсе не означает, что Терри тоже заболеет, он здоровый мальчик, у которого вся-вся жизнь впереди, и у него нет никаких причин думать о смерти. А о маме заботятся лучшие врачи и делают всё, чтобы ей помочь. Подействовало. По крайней мере, плакать Терри перестал и впредь по этой причине не плакал.

Той августовской ночью, в первый раз, Оскар читал до половины первого. У Терри глаза слипались, но он упорно боролся со сном, желая дослушать до конца историю о приключениях говорящих зверушек в огромном мире лесов и полей. Да что там, Шулейман и сам устал читать в полумраке, вкладывая жизнь в каждое слово, и хотел спать, но что-то не позволяло сказать: «Дальше завтра». Обоим не позволяло. Лишь когда Оскар озвучил последнее слово: «Конец» и закрыл книжку, сказка официально закончилась. Терри улыбнулся ему и сказал: «Спасибо». Так просто и так проникновенно, и у Оскара в груди чувство, что всё не зря. Лёд тронулся. Уже через три дня Терри сам его неловко обнял и поцеловал в колючую щёку. Он же ласковый мальчик, тянущийся к людям, но привык не мешать взрослым, а когда мешает, когда нет, понимать ещё не умел, мама же говорила, что сейчас будет работать и он не должен её отвлекать, и Терри тихонько сам себя развлекал, а потом они проводили время вместе. Без подсказок не разобраться, Терри не хотел навязываться и мешать.

Так и повелось. Перед сном Оскар читал Терри, а потом и сам начал складывать сказки, в том числе ту, о принце и мальчике-холопе, которая о нём и Томе, рассказывал малышу. Позже, когда мальчик подрос, Шулейман начал рассказывать ему истории из жизни, перекладывая их на язык, который будет интересен ребёнку. Терри слушал его с интересом, смеялся, забывая, что должен засыпать, спрашивал и хотел познакомиться с прекрасной леди Изабеллой по прозвищу «Из». Оскар обещал, что когда-нибудь их познакомит. Когда-нибудь потом. За почти два года никто из друзей и подруг не узнал о том, что он обзавёлся ребёнком, пускай и не родным. Не считая Грегори и охраны, о Терри знал лишь один человек – отец Оскара. И все прилагающиеся к нему люди – Эдвин, охрана, домовая прислуга.

Шулейман провёл с Терри час и не жалел о потраченном времени, которого Тому наверняка хватило, чтобы уйти; даже если не сбежал сразу, за час он успел почувствовать себя покинутым, не заслуживающим внимания после сложного разговора и ситуации, и всё. Предлагал позвать Грегори, чтобы побыл с ним, они с Терри стали настоящими друзьями, за что Оскар и ценил молоденького домработника столь высоко. Терри отказался, что случалось редко, он хотел что-то поделать в одиночестве.

Оставив Терри, Шулейман пошёл обратно, не рассчитывая особо найти Тома ни в гостиной, ни в любой другой комнате, потому не спешил. Ожидал, что в квартире уже простыл его след, оставалось в том удостовериться и поставить мысленную галочку напротив «чего и следовало ожидать».

Том сидел на диване, с которого началось одностороннее побоище, и вяло крутил в руках пачку сигарет, выпавшую у Оскара из кармана. Хотел закурить. И не хотел. Хватало держать сигареты в руках. Часы говорили, что прошёл уже час. Почему он всё ещё здесь? Том услышал приближающиеся шаги, но не повернул голову в сторону двери, даже не подумал: кто идёт? Оскар? Грегори, опять будет пытаться его ободрить?

Шулейман удивился, увидев Тома, был на девяносто девять процентов готов к его отсутствию. Один процент оставался на неприятные чувства от того, что Том всё-таки всё похерил и сбежал.

- Признаться, я не ожидал, что ты останешься, - поделился Оскар.

Не насмехался ни тоном, ни взглядом и бесстрашно сел рядом с Томом, показывая, что идёт на перемирие и готов продолжать диалог, несмотря на разбитый нос и все брошенные в лицо слова.

Том сам не знал, почему остался. Почему сел и ждал. Почему… Слишком много почему, слишком много всего в этом дне – скорей бы он закончился. Но это бесполезное желание, поскольку завтра ничего не изменится, в завтрашнем новом сегодня продолжится всё, что составляло нынешний день. И с этим надо как-то учиться жить. Иначе выход один – беспамятство, а туда Том не хотел. Почему-то. Ещё одно почему-то, доказательство ли обретённой силы?

Том совсем запутался. Но, увы, ясно понимал, что ложью были все в запале выплюнутые слова. Не ненавидит Оскара. Не считает его ужасным человеком и безнадёжно больным душевно. Не стал последней каплей обман и жестокий розыгрыш. Не отвернуло. Впрочем, последнего Том и не говорил. Странно, летом меньшего хватило, чтобы перегореть и обрубить все мосты. А сейчас ничего подобного не чувствовал и не желал. Не простил сходу, что заставило бы чувствовать себя законченной тряпкой без шансов претендовать на человеческие права, но и уйти не хотел, не ощущал на месте чувств выжженную пустошь, требующую жертв и решительных действий. Ничего яркого не чувствовал, даже обиды. За подъёмом всегда следует спад. Мысли и чувства об ужасных поступках Оскара вытеснила одна-единственная мысль – о ребёнке. Перед этим фактом всё меркло.

У него есть ребёнок, ребёнок, который пять лет и семь месяцев плюс семь месяцев внутриутробного существования где-то там жил и рос… Почему Джерри так поступил? Понятно, что ребёнка он не специально сделал, сам был в глубоком шоке, когда узнал. Но зачем он скрыл его? Чтобы ему, Тому, было спокойно? Да, ему сейчас очень хорошо и спокойно, примерно как погребённому заживо. Том видел и понимал мотивы Джерри, но не принимал их. Зачем, зачем было скрывать? Во благо? О каком благе идёт речь, если всё так обернулось? Джерри сделал намного хуже, чем если бы Том узнал о ребёнке тогда, два года назад. Джерри в принципе сделал непростительное – сделал ребёнка.

Ребёнка!

Этот факт взрывал и сворачивал мозг.

Почему Кристина не сделала аборт? Ей же двадцать два года было, только университет окончила, одинокая, живущая на съёмной квартире – какие дети? Почему она не поставила Джерри в известность о беременности, чтобы он смог убедить её избавиться от ребёнка или же сам этому поспособствовать? Джерри мог. Одна жизнь – не цена за то, чтобы новая неудобная жизнь не появилась. Том хотел бы, чтобы малыш Терри перестал существовать на этапе зародыша и не ужасался собственным мыслям. Что плохого в желании избавиться от того, чего истово не хочешь?

Но мальчик родился и дожил до пяти с половиной лет. Вон какой – кареглазый в Тома, светленький в его северных предков. Ангелочек ангелочком. Отвратительно… Можно просто вычеркнуть его, чтобы его не было?

Нельзя. Он уже существует, и Том о нём уже знает.

Лучше бы Джерри убил обоих, как сначала думал разобраться с проблемой. Убил и скрыл информацию. Может, Оскар и не узнал бы об этом и вместе с ним не узнал Том, прожил всю жизнь в сладком неведении. Джерри же должен решать его проблемы, почему он проблему породил и довёл до такого кошмарного вида? И не слышно его, никаких признаков присутствия…

Том думать забыл о том, как недавно в слезах просил у Джерри прощения за разрушенную любовь и тем причинённую боль, он больше не заслуживает таких слов и его раскаяния. Забыл, каким виноватым себя чувствовал, видя разбитую Кристину, в рыданиях сползшую по стенке. Тогда у неё внутри уже развивалась новая жизнь. Знал бы он об этом… Попросил бы Оскара помочь избавиться от ребёнка. Оскар не стал бы применять к Кристине насилие, но мог купить её согласие или же как-то иначе убедить, он мог, Том не сомневался. В тот год Оскар пришёл к нему в мае, кажется, в мае. Получается, шёл пятый месяц беременности. На пятом месяце ведь ещё можно всё исправить? Наверняка можно – что там на этом сроке. Том понятия не имел, как выглядит ребёнок на пятом месяце развития, и знать не хотел, его это не интересовало. Зачем жалеть комок плоти с зачатками того, что когда-нибудь станет человеком, если он испортит жизнь уже существующему человеку?

Оскар… Даже эти мысли привели к нему как к главному помощнику и спасителю. Оскар. Вот он, сидит рядом, смотрит на него. Том не видел, но чувствовал его внимание на себе. Скосил глаза – точно, смотрит, не обманули ощущения.

Об одном Том не думал – что тогда, пять с половиной лет назад, у него бы не поднялась рука убить собственного ребёнка. Он бы впал в леденящий ужас от растерянности, в истерику от того, что на него свалилось, с чем ему не совладать, забился в угол и рыдал там до тех пор, пока Джерри не пришлось включиться и спасти его от полного обрушения психики и самоубийства. Джерри пришлось бы разобраться с ситуацией, и ребёнок бы не родился.

А сейчас – сейчас поднялась бы рука. Том не желал позволять мальчику-ошибке испортить ему жизнь. Да только он давно перерос стадию зародыша, от которого легко избавиться, как и не было его, потому что его и не будет, не будет нового человека.

Кристина, почему ты молчала?.. Бессмысленно задаваться этим вопросом. Поздно. Другой вопрос – почему не заметил характерных изменений фигуры? Почему Джерри, стоя рядом, не заметил? Шок у него был, чувства глаза застелили? Джерри молчал, не отвечал ни на вопросы, ни за свои поступки с разрушительными последствиями.

На Кристине была свободная, скрадывающая фигуру одежда. Теперь понятно почему. Её выбор – родить ребёнка в одиночестве. Так и растила бы его сама и к нему, Тому, не лезла. Она и растила, но Оскар влез. Отсюда вытекает следующий мучащий сознание вопрос.

Почему ребёнок здесь? Главный вопрос, главная беда. Вопрос, на который нет ответа, потому что – потому что. Он здесь. Зачатый Джерри сын. Реальный ребёнок альтер-личности. От такого кульбита судьбы впору сдаться в больницу под капельницы с транквилизаторами и блаженно пускать слюни. Но почему-то не хотелось бежать ни в больницу, ни просто и даже рвать на себе волосы не тянуло. Окутанные ужасом и безысходностью мысли текли на удивление спокойно, насколько это вообще возможно в подобной ситуации.

С Джерри они больше не друзья, это точно. Потому что друзья так не поступают. Иди ты, Джерри, спаситель хренов. Эту ситуацию Том ему не простит.

Шулейман ждал, что Том как-то отреагирует на его присутствие и слова, но тщетно. Том лишь протянул ему пачку сигарет, сказав: «Твои». Как будто буря миновала. Очень интересно. И странно. Это же Том. Спустя ещё минуту ничего не изменилось.

- Мне вот интересно – нос у меня не канонично еврейский, не выдающийся, чего ж ты всё время в него попадаешь? У тебя прицел что ли? – Оскар усмехнулся, возвращаясь к излюбленному шутовству, но как-то без запала.

Он тоже устал. Не от собственной игры, а от всего; от новой страницы, на которой ничего неизвестно, она пишется сейчас. Том ничего не ответил, помолчал немного, не дольше полуминуты и посмотрел на Оскара с вопросом:

- Как ты вообще о нём узнал?

- О Терри? Помнишь, я говорил, что через два месяца после развода мне надоело спиваться и ненавидеть весь мир, начиная с тебя, и я плотно взялся за работу? – Шулейман облокотился на расставленные колени, всем телом повернувшись к Тому вполоборота. - Немного позже я задумался: вправду ли Джерри встречался со школьным другом, когда ездил в Лион? Что-то мне не верилось, ни когда он мне так сказал, ни после. Раз я подумал об этом, два и решил – надо узнать, почему нет, если мне интересен ответ. Я лично поехал к Кристине – жаль, уже не узнаю, как она удивилась бы моему визиту, - но дверь мне никто не открыл. Я поговорил с её соседкой, и та сказала, что в этой квартире больше никто не живёт, подробностей не рассказывала. Тогда я по своим каналам разузнал информацию о Кристине и открыл для себя, что у неё, оказывается, есть сын. А когда я увидел его фотографию, у меня не возникло сомнений, чей он. Твой. После всего, что узнал, я уже не мог просто забыть об этом и уехать. Дальше ты знаешь.

- Не называй его моим, - сурово отрезал Том. – Он мне никто и никакого отношения ко мне не имеет. Может, он вообще не мой? – резковато развёл руками. – Кристина могла солгать Джерри или сама не знать, от кого родила, она же могла переспать с кем-то по возвращению в Лион или быть с Джерри уже беременной. Внешнее сходство ничего не доказывает.

- Могла. Внешнее сходство ещё не показатель родства, - согласился Оскар. – Но я не настолько наивный, чтобы безоговорочно поверить без проверки. Генетическая экспертиза подтвердила моё сделанное с первого взгляда заключение – Терри твой сын, без вариантов. Чужого ребёнка я бы, наверное, не взял. Хотя не факт, на тот момент я уже проникся к мальчику, но изначально меня зацепило именно то, что он твой.

- Какая ещё генетическая экспертиза? – Том непонимающе нахмурился. Тряхнул головой. – Я был далеко в то время, ты не мог провести экспертизу.

- Мне не были нужны твои образцы. Я заказал сделать твой генетический профиль, когда ты лежал в клинике в Швейцарии, сам не знаю зачем, на всякий случай и, как выяснилось, не прогадал. Твой профиль сравнили с материалом Терри и вынесли вердикт – вероятность родства девяносто девять целых девятьсот девяносто девять тысячных процента. Показать лабораторное заключение? У меня есть.

Губы Тома шевельнулись, но звук опоздал. Раз открыв и закрыв рот, Том сказал:

- Покажи.

- Иди за мной.

Шулейман поднялся и пошёл к двери, Том последовал за ним. Неосознаваемым, потому что разум другим занят, фоном болталось странное ощущение от того, что после всего, что случилось сегодня, вопреки всему всё равно слушает Оскара, всё равно идёт за ним. Но это же для дела – знак вопроса в скобках.

Коридорами в кабинет, один из трёх или четырёх, Том пока не до конца разобрался в новой планировке, не всю квартиру изучил. Так всегда было в квартире Оскара – комнаты дублировались в разных вариантах оформления, поскольку у него не хватило фантазии, чтобы каждой комнате назначить отдельное, не повторяющееся предназначение. Дизайнеры, привыкшие работать с недвижимостью высшего уровня, с их предложениями сделать сигарную, комнату релакса и прочую высококлассную муть не помогали, в подобных изощрениях у себя дома Шулейман не нуждался. Капительный ремонт не изменил эту картину, только позже к ней добавилась детская зона.

- Ты хранишь заключение в сейфе? – удивился Том.

- Ценным бумагам место в сейфе, - отозвался Шулейман.

- Это не ценные бумаги.

- Я очень удивлюсь, если ты знаешь, что такое ценные бумаги, - Оскар глянул на Тома. – В любом случае таковые дома я не храню, всё ценное у меня в электронном виде на ноутбуке, а надо же что-то держать в сейфе, для чего-то же я его установил, - пожал плечами и, повернувшись к Тому, протянул ему документ. – Смотри.

Том взял заключение и пробежался глазами по тексту, вниз, туда, где обозначено непосредственно заключение экспертизы. Как Оскар и сказал – вероятность отцовства 99,999%. Сухой медицинский текст и безжалостные цифры опровергли хлипкую надежду, что это мстительная ложь Кристины или её же ошибка, на которую и не надеялся.

99,999% - как приговор. Виновен. Опять в чём-то без вины виновен. Да сколько ж можно… То трупы на нём – наследство от Джерри, то вообще ребёнок. Ещё один труп был бы куда предпочтительнее.

- Не обращай внимания, что процентов девяносто девять с тысячными, сто в научных кругах никогда не пишут, - тем временем добавил Шулейман.

- Почему я должен тебе верить? – Том поднял к Оскару твёрдый взгляд и повернул к нему заключение. – Верить тому, что здесь написано. Может, это продолжение твоего розыгрыша? Ты ведь сам сказал, что тебе не составляет труда подделать результаты генетической экспертизы.

Губы сжаты. Весь вид – строгость, отринувшая наивную доверчивость. Шулейман ответил ему:

- Я, конечно, люблю розыгрыши, но не настолько, не вижу в твоём предположении ничего смешного.

- Я и в прошлом не вижу ничего смешного, но тебе ж было смешно, - в глазах Тома вновь начали заводиться эмоции. – А что, прикол – заставить меня думать, что у меня есть ребёнок, а лет через пять сказать – шутка, не твой он, обманули дурака, ха-ха. Вот умора.

Глаза метали гром и молнии, буря в них ждала крючка, который спустит с тормозов истерику, позволит ей родиться. Буря облизывалась, предвкушая выброс собственных эмоций и напитку чужими. Затаившийся пред стартовой чертой скандал.

- Ты сам понимаешь, что Терри твой, поэтому мне не нужно ничего доказывать, - сказал Оскар.

Как ведро ледяной воды, погасившей эмоции. Неподконтрольное разуму разбушевавшееся желание скандала съежилось, свернулось и уползло далеко вглубь, что уже не разглядеть и не нащупать. Слова Оскара попали в точку. Болевую. Тычок иглой в нерв. Но последовала не бурная реакция, а страдальческая гримаса, промелькнула тенью и сошла с лица.

Да, он сам понимал, оттого и отрицание.

Том отошёл и упал в глубокое кресло. Согнулся, опираясь локтями на колени, потёр ладонями лицо, надавив пальцами на глазные яблоки под закрытыми веками, взъерошил волосы надо лбом, разбросав пряди. И опустил руки, поднял голову, находя взглядом Оскара:

- Почему?

- Что именно тебя интересует? – осведомился в ответ Шулейман и подошёл ближе, до половины разделяющего их расстояния.

- Почему ты его взял?

- Потому что, как выяснилось, у меня есть потребность о ком-то заботиться, а ты ушёл и я думал, что никогда не вернёшься в мою жизнь, - как на духу, спокойно и без капли смущения за свою слабость. В этом весь Оскар. - Завидное вакантное место освободилось, и я его заполнил. Не специально, я не имел намерения заполнить оставшуюся после тебя пустоту, но если говорить о глубинных мотивах моих побуждений, то они таковы.

- Почему он? Ты мог взять себе любого другого ребёнка, который остался без родителей.

- Потому что он твой, - ответил Оскар, размеренно глядя Тому в глаза. – Я не хотел заводить ребёнка, даже того, которого надо завести, больше не планировал, поскольку семьи у меня не стало, и я решил – к чёрту всё, у меня свой путь, буду жить свою жизнь, а без продолжения обойдусь. Но я захотел забрать Терри, потому что хотел ему помочь. Было непросто. Оказалось, я ничего не смыслю во взаимодействии с детьми, и умные книжки на первых порах не помогали.

Признание своих слабостей, промахов – есть сила. На смену игре – предельная искренность.

- Ты же ненавидел меня. Почему ты взял ребёнка, который на меня так похож? – Том упорно и отчаянно не мог понять Оскара.

Шулейман пожал плечами:

- Терри не ты, он не имеет отношения к тому, как ты поступал.

Мудро. Благородно. Не каждый способен не перекладывать вину на того, кто связан с причинившим боль человеком. Лучше бы Оскар рассуждал, как его отец.

- Почему ты мне не сказал? – спросил Том, глядя на Оскара.

- Потому что хотел, чтобы у нас наконец-то получилось нормально, и не хотел, чтобы получилось как в прошлый раз.

Снова – как на духу. Без оправданий и без гордости. Голая констатация.

- Почему ты меня разыграл?

- Потому что не удержался от искушения это сделать.

Том встал и подошёл к Оскару, вглядываясь в его лицо. Путь сближения пройден, обе стороны прошли свои отрезки, ровно половины расстояния, навстречу. Очень метафорично.

- Неужели ты совсем не раскаиваешься?

- Нет, - короткий ответ.

Том смотрел на Оскара и не понимал, не мог понять. Прежде всего того, почему он, наворотивший столько обмана, вдруг снова начал рубить правду-матку.

- Сейчас мог и солгать, - с упрёком сказал Том.

- А смысл? – спокойно вопросил в ответ Шулейман, не ожидая ответа. – Моё лживое сожаление и раскаяние ничего бы не изменило в моём поведении, а успокаиваться тебе им такое себе. Понимаю ли я, что поступил плохо? Да. Сожалею ли я о своих выборах? Нет. Я козёл, ты имеешь право на меня злиться, поскольку использование твоего нездоровья для розыгрыша точно было перебором, но я ни о чём не жалею.

Том метался по его лицу взглядом, полным непонимания и смятённого смешения чувств, в которых сам не мог разобраться. Как так, Оскар совершенно не раскаивается, даже не пытается сделать вид, но прямо признаёт понимание, что поступил плохо? Самое паршивое, что Том не злился. Был обескуражен, растерян – да, но не зол. Том не успел ничего сказать, сказал Оскар:

- Раз у нас сегодня день раскрытия карт, открою все.

Том опять не успел – растеряться, испугаться, разозлиться, что там ещё Оскар от него скрыл. Правда прозвучала:

- Ты не вылечился от гепатита.

- Как это? – вымолвил Том, хлопая глазами. – Я же прошёл курс лечения, доктор сказал, что успешно, что я выздоровел.

На секунды Том даже забыл о своей главной проблеме и трагедии с его глазами. Болеть постыдной гадостью – ночной кошмар. Что же получается, у него не одна неизлечимая зараза, а две?

- Нельзя вылечиться от того, чем не болел, - ответил Шулейман, расставляя всё по своим местам.

Но не для Тома. До него доходило со скрипом. Оскар опять опередил его размышления объяснением:

- Поскольку до тебя упорно не доходило, что секс без предохранения чреват кучей проблем, я решил тебя проучить и вбить знание в голову опытным путём, негативный опыт всегда лучше усваивается. Конечно, я требую от тебя верности и вроде как тебе уже не нужно понимать, что секс с непроверенным партнёром должен быть исключительно безопасным, но всё же, лучше поздно, чем никогда, очень уж ярко ты проявил безответственность в данном плане с тем парнем с пляжа. Я узнал, в какую клинику ты обращался, и договорился с доктором, чтобы он выдал тебе положительный результат анализа. С доктором, к которому я тебя отвёз, я тоже заранее договорился, чтобы он говорил, что мне надо, и выдал тебе не препараты для лечения гепатита, а витамины, недостаток которых показал у тебя анализ крови. Поэтому я и сказал тебе не читать о гепатите C – чтобы ты не узнал, что тебе сообщили неправду, - Оскар усмехнулся, поглядывая на Тома, на его реакцию, - например, гепатит C очень даже передаётся через слюну, но я не хотел отказываться ещё и от поцелуев с тобой, потому немного подкорректировал картину болезни.

- Почему гепатит? – выдохнул Том.

Бессмысленный вопрос. Но мозг снова отправился в нокаут от валящихся на голову, как чёртова манна с небес, открытий и не был способен на разумные или бурные реакции.

- Хороший вопрос, - кивнул Шулейман. – ВИЧ – это слишком банально, потому от него я сразу отказался. У сифилиса имеются яркие, всем известные внешние симптомы, по отсутствию которых ты мог догадаться, что его у тебя нет. Туда же гонорея, генитальный герпес, трихомониаз. Потому гепатит – и подцепить половым путём его можно, хотя конкретно C сложно, и симптомов в половине случаев нет, пока болезнь не перейдёт в запущенную форму.

- Я бы не догадался, я не знал о симптомах…

Зачем признался? Губы говорят, а разум цепляется, пытается подняться из опрокинутого состояния.

- Значит, я переоценил степень твоей разумности, - сказал Шулейман. Помолчал чуть, изучая Тома прищуренным взглядом, и усмехнулся. – Надеюсь, то, что я рассказал тебе правду, не отменило результаты воспитательного процесса, ты не пойдёшь назло мне трахаться со всеми подряд и цеплять заразу?

Веселится, сука. Мозг оправился, внутри начала подниматься волна тёмной энергии. Перестав усмехаться, Шулейман выдохнул и добавил, подняв ладони:

- Всё, я чист перед тобой.

- Не пойду. Мне не понравилось быть больным и лечиться, - ответил Том на предыдущий вопрос.

В напряжённом, жгущем взгляде предупреждение об опасности. Шулейман не понял. Предсказуемая неожиданность – стремительно отведя назад локоть согнутой руки, Том ударил. Оскар успел отвернуть лицо, но не увернуться, потому удар достиг цели, но пришёлся не снова в нос, гарантировано ломая его, а в скулу. Шулейман потрогал пострадавшую скулу, пару раз открыл-закрыл рот, подвигал челюстями, проверяя подвижность онемевшей половины лица. И обратил взгляд к Тому:

- Окей, я заслужил. Но это последний удар, который я тебе спускаю с рук, - предупредил, доходчиво намекая, что в следующий раз Том получит в ответ.

Том и не собирался продолжать бить, он вспыхнул, взмахнул руками:

- Так в твоём понимании выглядят доверительные отношения, да?!

- Нет, - спокойно.

Чем выбесил ещё больше и окончательно. Том подскочил к Оскару вплотную:

- Тогда какого хрена?! Какого хрена, Оскар, ты так себя ведёшь?! – впившись взглядом в зелень глаз, кричал в лицо, обжигая рвущейся изнутри клокочущей энергией.

- А ты себя спроси – возможно ли с тобой строить доверительные отношения!

Впервые за этот сложный, безумный день Шулейман повысил голос. Тоже в лицо. Что немного остудило. Том не привык, что на него кричат. Том не любил, когда на него кричат, и неизменно терялся. Но собрался и попёр в ответ:

- Хочешь сказать, что это я виноват?!

- Это я и хочу сказать! С тобой же когда по-человечески, ты начинаешь борзеть, страдать и в итоге сваливаешь! И это не перечисление вариантов, с тобой всё разом происходит! Что, скажешь, я не прав?! Скажи, если нет! – Оскар тоже говорил запальчиво, Том единственный, кто мог вывести его на эмоции. – Да, обманывать плохо, и я обманывал только потому, что правда сделала бы хуже, но в целом, если я не буду тобой рулить, ты же потеряешься, и ни хера у нас не получится! Давай, скажи, как ты поступил бы, если бы я тебя не обманул и сразу сказал о Терри! Скажи, что я всё испортил, если я всё испортил.

Том закрыл рот. Не мог солгать. Потому что, как ни крутил в голове относительно недавнее прошлое, понимал, что ничего не было бы хорошо, узнай он правду раньше, не было бы пройденного пути и того, что они построили. Все его мысли и страдания были бы о нежданном ребёнке, и никакой вам новой, улучшенной версии отношений, в которой, как ни злился на Оскара, было много, очень много хорошего и правильного. Не было бы месяцев счастья и гармонии, окрыляющего, волшебного чувства влюблённости и осознания своих чувств и устремлений. Дар или же наказание, что в памяти остались те счастливые месяцы?

Но и признавать правоту Оскара Том не желал, потому молчал, упрямо поджимая губы, сверля взглядом. Они попали в ситуацию, из которой не было правильного выхода, любой из возможных путей нёс неприятности. Об этом думал Шулейман. И, первым перестав кричать, сказал об этом:

- В той ситуации не было правильного выхода. Либо наши отношения спутались бы уже тогда, вначале, и остались в таком виде, где ты нервничаешь и ничего не понимаешь. Либо то, что есть сейчас. Я выбрал вариант с наибольшими позитивными результатами. Так мы хотя бы разобрались в себе и поняли, что у нас общие цели и можем продолжать над ними работать.

- Мы? – Том ядовито оскалился. – К чему это смягчение? Скажи как есть – ты разобрался, то есть я! Только я ж из нас двоих слабоумный и в себе потерянный, а ты у нас идеал, который всегда знает, чего хочет!

- Окей, ты разобрался. Хотя это не совсем справедливое утверждение, поскольку я тоже кое-что для себя понял. Во-первых, я хочу быть с тобой, несмотря на всё, что между нами было, а это для меня нонсенс, я не прощаю предательства и ухода. Во-вторых, я готов стараться, чтобы у нас получилось.

Чёртова прямота Оскара раз за разом смиряла в Томе злостный огонь. Но Том нашёл, к чему придраться, не притянуто за уши, искренне.

- Что с тобой не так? – на грани крика непонимающе вопросил Том. – Как ты можешь оставаться таким спокойным? Где твои эмоции?!

Вместо слов Шулейман в своём обыкновении перешёл к делу – ударил Тома по лицу, что стало для него полной неожиданностью. Следом быстро, не давая опомниться, схватил за грудки, притянул к себе.

- Вот мои эмоции, - глубоким голосом сказал Оскар.

И, не отпуская футболки Тома, глубоко поцеловал, растягивая по всей поверхности рта вкус его крови из разбитой губы, глотая её, смешанную со слюной. Отпустил так же внезапно, как и налетел. Мозг спёкся от такого сокрушительно алогичного этюда. Том коснулся ранки и с запоздавшим удивлением посмотрел на кровь на пальце, словно не понимал и не чувствовал, что губа разбита. Поднял к Оскару совершенно растерянный, непонимающий взгляд:

- Что это было?

Никакой претензии в голосе. Все настройки разума сбились.

- Пиздец это, - ёмко вынес вердикт Шулейман и вздохнул. – Либо мы начнём конструктивный диалог, либо поубиваем друг друга. Ты как? Я голосую за диалог.

А Том нуждался в перерыве. Развернулся на сто восемьдесят градусов, отходя будто к окну, но свернул и по дуге вернулся почти на исходное место, лицом к Оскару. Тронул кончиком языка ранку на губе. Во взгляд вернулась осмысленность.

- Чего ты меня ударил?

Претензия с явственным оттенком капризной обиды. Потому что Тому можно махать кулаками, а его бить – нет, его бить нельзя.

- Ты хотел от меня эмоций – я тебе их показал, - ответил Шулейман.

- Это что, типа ты хочешь убить меня и любить меня?

Том невольно вспомнил, сократил до нескольких слов и процитировал откровение Оскара, то, в браке, когда он «сбегал» к утру.

- Хотя бы не сомневаешься в том, что я тебя люблю, уже что-то, - хмыкнув, подметил Оскар.

- Я уже не знаю, в чём не сомневаюсь. В чём могу не сомневаться, - Том покачал головой, хмуря брови в навалившейся тяжёлой серьёзности. – Чего ещё я не знаю? У тебя есть жена и двойня на подходе? А что, это объясняет, почему ты съезжал с темы, когда я говорил о браке. Ты рептилоид? – всплеснул руками. - Что, Оскар, в чём правда?

Глаза расширенные, требовательные. Голос твёрдый.

- Я съезжал с темы брака, поскольку больше не хочу быть с тобой в браке, мне по горло хватило, - с расстановкой ответствовал Шулейман. – Рептилоид, ты серьёзно? – снисходительно скривился. – Это до оскомины банально, что сильных мира сего считают инопланетянами. Нет, я человек и в контакт с внеземным разумом никогда не вступал.

- Как я теперь могу тебе верить? – громкость голоса снова набирала обороты.

- Что я человек и с инопланетянами не трахался? Ну, не знаю даже, как доказать, поверь на слово. Или нет, есть одно предположение – ты видел, что кровь у меня красная, а не светящаяся голубая, сойдёт за доказательство?

- Во всём, Оскар, во всём! Как я могу тебе верить после всего?! Как?! Никак! Не могу я тебе верить! Я больше ни в одном твоём слове не могу быть уверен!

Том снова сорвался на крик, размахивал руками. Лабильность психики позволяла ему бесконечное число раз подряд успокаиваться, выдыхаться и снова вспыхивать.

Шулейман мог много чего противопоставить словам Тома, но ему уже надоел этот недоскандал.

- Как сейчас веришь, так и продолжай, - сказал он. – Если бы не верил, ты ушёл.

Том застыл, хлопая глазами. Ещё одна прицельно точная правда в нерв. Нерв, который всё защемил, парализовал тело и выключил эмоции. Да, он верил, поэтому он всё ещё здесь, поэтому пытается до чего-то дойти разговором. Об этом думал, сидя на диване в гостиной. Что весь этот ужасный обман не отвернул от Оскара. Что вопреки всему доверие к нему не убито. Иначе да, развернулся бы и ушёл, молча и пока Оскар где-то там ходил. Те, кому не за что держаться, не держатся. Слова Оскара помогли осознать собственные чувства и мотивы. И снова – никакой злости. Даже разозлиться не мог, ни на себя за слабохарактерность, ни на Оскара за то, что довёл его до такого. Пытался, но не получалось.

Том не хотел уйти, разорвать отношения. Даже мысли такой не промелькнуло. Он думал – как теперь жить? С Оскаром.

Том прерывисто вздохнул, прикрыв глаза, и обтёр лицо, на пару секунд прячась за ладонями. Затем опустил руки, устало посмотрел на Оскара и попросил:

- Скажи, что сожалеешь об обмане.

- Ты знаешь, что это не так.

- Просто скажи, - качнув головой, твёрже произнёс Том.

- Лучше я тебе скажу кое-что другое, более полезное. Если ты хочешь, чтобы я тебя не обманывал, не умалчивал, ты должен был об этом сказать. Я тебя спрашивал о твоих условиях перед тем, как мы съехались? Спрашивал. Ты сказал, что требуешь от меня искренности? Нет, ты только клацал зубами на Грегори.

- Не обманывать как бы само собой подразумевается в доверительных отношениях.

- Не изменять тоже, - ответным аргументом заметил Оскар. – Но мне пришлось уточнить, поскольку я знаю, что без твёрдого «нет» до тебя не доходит, что можно, а что нельзя.

- То есть если бы я сказал, что требую искренности, ты бы признался в обмане? – сардонически произнёс Том, не скрывая, что нисколько в это не верит.

- Да. К тому моменту мы уже достигли всех задуманных мною результатов, и у меня не было причин продолжать молчать. Если бы ты спросил, я бы рассказал.

- То есть это я лох и идиот? – глаза Тома блеснули готовящимся очередным витком скандала.

- Ты не идиот, - Шулейман спокойно, с точно выверенной уверенностью смотрел ему в глаза, гася взрывные эмоции. – Ты не умеешь продумывать множество вариантов и мыслить на перспективу, учись.

Учись – в болевую точку. Все его поучают, все указывают ему, как правильно жить, и зачастую поучения Оскара и Джерри звучат одинаково.

- Хорошо, - Том кивнул, но не со смирением, а с той же жёсткой внутренней энергией. – Я приму к сведению. – Вскинул взгляд прицелом в лицо, в глаза. – Моё условие – не обманывай меня, не утаивай ничего.

- Договорились, больше не буду.

Так просто, серьёзно? Даже любопытно, что дальше, к чему это может привести. Том решил проверить.

- Ещё я требую, чтобы ты относился ко мне как к равному тебе человеку или хотя бы просто как к человеку, а не как к полуразумному существу, - почти с вызовом, но вызов не вздорный, а заявление о себе, о том, чего достоин. – Хватит относиться ко мне со снисхождением, щадить, беречь, направлять, как малого ребёнка. Хватит меня беречь! – крик не только Оскару, но и его главному покровителю Джерри. – Я вам что, слепой котёнок, умственно-отсталый, диванная собачка, которая обязательно сожрёт какую-нибудь дрянь и сдохнет, если её не контролировать?! Достали! Я взрослый человек! Я намного сильнее, чем кажусь, не надо меня беречь! Я могу пережить такое, что тебе и не снилось! Хватит!

Ух. Темперамент Тома – это отдельный вид искусства. Шулейман даже немного отвлёкся от его пламенной речи, любуясь, но быстро включился обратно.

- Я так понимаю, «вы» - это я и Джерри, - сказал Оскар. – Думаю, он тебя услышал, послушает ли – вопрос. Я же вынужден тебе отказать, ты уже израсходовал своё желание. Я тебе говорил – озвучивай условия в срок.

Не послушавшись, Том решительно шагнул вперёд:

- Ты не понял, я не прошу – я требую. Я требую, требую, требую! – Том говорил на грани крика, тыча Оскара пальцем в грудь.

Шулейман перехватил его руку, не больно сжал, останавливая. Спросил:

- Что ты понимаешь под человеческим отношением?

Том открыл и закрыл рот, одновременно теряясь и злясь за это на себя и на Оскара. Ему всегда сложно конкретизировать, объяснять, потому что многие понятия в его голове – всего лишь усвоенные из вне понятия, без личностного наполнения. Но за пару секунд Том собрался и нашёл ответ:

- Отношение как к взрослому, тоже разумному и сильному человеку, твоему партнёру, а не подопечному. Ты же поэтому не сказал мне о ребёнке – чтобы я не распсиховался и не испортил всё? – Том спрашивал, но не ждал ответа, поскольку для себя уже ответил на этот вопрос. – Не надо так делать. Не надо беречь мою «тонкую душевную организацию». Она у меня вовсе не тонкая. Ты уже должен был убедиться, что я сильный. То, что я до сих пор жив и в своём уме, это доказывает. Меня злит, когда ко мне относятся как к ребёнку. Да, иногда меня надо направлять, но не надо думать, что «вот это сведёт его с ума».

- Хорошо, я постараюсь.

К такому Том не был готов, хотя того и добивался. Будто подвиснув сначала, затем он недоверчиво сощурился:

- Правда?

- Да. Я тоже хочу относиться к тебе как к человеку, который всё может выдержать, но иногда меня заносит. Если ты тоже этого хочешь, я буду стараться.

Удостоверившись, что Оскар его не разыгрывает, Том выдохнул. Как же хорошо, когда покричал, выплеснул эмоции и вдобавок в диалоге получил сатисфакцию. Прям как после секса. Даже в теле такая же слабость и в голове расслабление на грани умиротворённой пустоты.

Том снова отошёл к столу и упал в кресло. Откинулся на спинку, прикрыв глаза, устало свесив кисти с подлокотников. Только один вопрос оставалось решить – и закончить со сложностями на сегодня. Том открыл глаза, подался вперёд, облокотившись на колени, и сказал серьёзно-усталым тоном:

- Оскар, я готов простить тебя за обман и этот розыгрыш, но у меня есть условие – избавься от ребёнка. Избавься от него, и забудем об этом, будем жить дальше.

Действительно готов простить, потому что прощать не требовалось, не было в нём хоть сколько-нибудь искреннего чувства «не прощу!», но, раз уж Оскар признал, что поступил плохо, Том решил не дешевить и продать своё прощение. Тем более что именно ребёнка простить Оскару не мог, не мог и не собирался мириться с его присутствием здесь. Не нужно ему и в своей жизни, и здесь, в частности в квартире Оскара незапланированного ребёнка, порождённого его конкретно облажавшейся альтер-личностью. Пусть ребёнок уйдёт, а между собой они как-нибудь разберутся. Да и не нужно будет разбираться – Оскар хочет быть с ним, Том хочет быть с Оскаром, нужно лишь исключить из их системы проблемный лишний элемент.

Том не мог злиться и смертельно обижаться за жестокий розыгрыш, потому что – это же Оскар. Том всегда знал, что он на такое способен, что он такой, беспринципный приколист, любитель шуток, которые не смешны жертвам розыгрышей. Как Оскар знал все его минусы и принимал его таким, какой есть, так и Том должен его принимать, иначе это попросту несправедливо. Но заставлять себя не приходилось, Том искренне не нуждался во внутреннем пути прощения и смирения с натурой Оскара. Оскар сложный, подчас невыносимый, но это вовсе не новость. Том любил его именно за его натуру, не хорошую и не плохую, просто такую, какая есть. Розыгрыш, конечно, жесть, так нельзя, но и это тоже не новость – что Оскар может додуматься до подобного, что он любитель приколов и экспериментов.

Принятие друг друга такими, какие есть, с коррекцией лишь того, с чем нельзя примириться или что вредит отношениям – это по-взрослому. Да, не лучшими путями, но Оскар проделал большую работу, в результате которой Том мог мыслить так, как мыслил сейчас. Сегодняшний день стал ещё одной вехой их пути.

- Нет, - коротко ответил Шулейман.

- Что значит нет? – Том уставился на него непонимающе, с капризной требовательностью удовлетворить его желание.

С полным непринятием того, что ему могут отказать.

- Нет – это отказ от чего-либо, противоположность согласия. Так понятней?

- Оскар, не паясничай!

- Не говори как мой папа не в лучшие годы, - отбил Шулейман, прервав Тома.

Том подскочил из кресла, подошёл к Оскару, говоря требовательным повышенным голосом:

- Что значит нет? Ты не можешь мне отказать!

- Могу и отказываю – Терри остаётся, - парировал Шулейман.

- Нет, ты меня не понял, - Том мотнул головой и снова впился взглядом в лицо Оскара. – Я не хочу жить с ним под одной крышей и в одном городе. Хорошо, ты взял его, потому что я ушёл, а тебе надо о ком-то заботиться, всё понятно. Но я вернулся, я здесь, заботься обо мне! Тебе больше не нужна замена.

- Я не знал, что ты вернёшься, и твоё возвращение ничего не меняет. Терри – уже есть, он часть моей жизни, нравится тебе это или нет, - пока что терпеливо объяснял Шулейман.

- Оскар, ты меня слышишь?! Я не хочу с ним жить! Не хочу и не буду! Верни его, где взял. Отправь обратно к дедушке с бабушкой. А если считаешь, что с ними ему будет плохо, найди ему лучшую семью, пристрой куда-нибудь в богатый дом. Тебе же это по силам!

- Если ты хочешь жить со мной, тебе придётся смириться с Терри и научиться жить с ним тоже.

Горящий в лёгких воздух на крик закончился. Закончился сам крик. Это что, тупик? Тупик и пиздец, неумолимо надвигающийся сдвигом литосферной плиты, который Том ещё не осознавал в полной мере.

Глава 14

Мы закипали песней, малиновый закат,

Хоть раз признайся честно, что здесь ты виноват.

Наркотик худший, дай мне несколько чувств,

Пять минут и снова влюблюсь;

Я на скорость, ты выжимаешь,

Ты выжимаешь всю мою грусть.

Mujeva, Малиновый закат©

- Пойдём со мной.

- Куда? – недовольно спросил Том, тем не менее начиная движение за Оскаром.

Рефлекс, мать его. Больше чем рефлекс – инстинкт. Импринтинг – следовать за Оскаром, повиноваться ему на уровне более глубоком, чем разум. Впрочем, осознание этого ничего не изменило, Том не остановился, шёл рядом с Оскаром, по его левую руку, всем видом выражая, что не рад. Ничему не рад, потому что получил отказ и пока не разобрался, как быть дальше.

- Покажу тебе комнату Терри, - посмотрев на Тома, ответил Шулейман. – Привыкнуть к чему-либо проще, если оно не окутано ореолом загадочности.

Том угрюмо промолчал, выражая скепсис и отсутствие энтузиазма, но не отказался. Остановившись около закрытой двери в детскую, Шулейман постучал:

- Терри, можно войти? Я с Томом.

- Ты стучишь? – удивился Том.

- Человеку с детства нужно привыкать к тому, что у него есть личное пространство, в которое никто не имеет права вторгаться без разрешения, - ответил Оскар, понизив голос, чтобы Терри за дверью не услышал.

- То есть если он скажет нет, ты просто уйдёшь? – тоже приглушив голос, Том недоумевал, с неприятными чувствами недоумевал.

- В таком случае я попрошу

Том смотрел на него большими непонимающе-неверующими глазами и на секунду подумал, что спит и испытал желание себя ущипнуть. Это Оскар говорит? Знакомый ему десять с половиной лет Оскар Шулейман, который отрицает права других людей на личное пространство и личные границы как феномен?

- Ко мне ты никогда не стучал и не спрашивал разрешения войти, когда у меня была своя комната, - с упрекающей обидой заметил Том.

- Потому что ты не был ребёнком, и границы твои восстановлению не подлежали, - со знанием дела отозвался Шулейман.

- Неправда, - скрестив руки на груди, Том отстаивал себя и справедливость. – С момента нашего знакомства мои личные границы претерпели большие позитивные изменения.

- Ладно, личные границы можно отстраивать заново и во взрослом возрасте, дела с ними у тебя обстояли очень плохо, и я не хотел с этим заморачиваться, - не став увиливать, Оскар иначе ответил на вопрос.

Том хмыкнул, насупливаясь, мол, так бы сразу и сказал. Внутри бутоном, тем, что тухлятиной пахнет, распустилась обида за такой разный подход, несправедливый к нему, Тому. Разговор шёпотом не успел перейти в ссору, Терри очень вовремя всё-таки открыл дверь, которая и не имела запирающегося замка. Небезопасно это – давать маленькому ребёнку возможность запираться изнутри, мало ли что может произойти, что секунды, которые потребуются, чтобы выбить дверь, будут дорого стоять. Старше станет, тогда и дверь с замком ему установят. Шулейман всё продумал. Всё, кроме того, что Том вернётся, и придётся как-то складывать жизнь с ними обоими одновременно.

- Прости, я не сразу услышал, что ты стучишь, я смотрю видео о цивилизации Норте-Чико, - мальчик виновато и светло улыбнулся. – А когда услышал, открыл не сразу, потому что хотел дослушать…

Наткнувшись взглядом на Тома, Терри замолчал. Посчитал, что, может, не Оскару, но этому едва знакомому мужчине точно будет неинтересно слушать его впечатлённые рассказы.

- Потом расскажешь, ладно? – немного наклонившись к мальчику, Шулейман улыбнулся. – Я никогда не интересовался древними цивилизациями, о Норте-Чико – так ты сказал? – и не слышал никогда. Должно быть интересно, наверняка узнаю для себя много нового.

Терри тоже улыбнулся ему, тронутый вниманием к его интересу и уважением, что он может рассказать что-то стоящее. Тому уже сейчас захотелось уйти от этой отвратительно-слащавой сцены. Какое лицемерие, разве ребёнок может рассказать что-то интересное, тем более Оскару, который знает всё на свете?

- А пока я хочу показать Тому твои комнаты, ты не возражаешь? – тем временем спросил Шулейман.

Терри не возражал.

- Сам покажешь и расскажешь всё? Или мне показать?

На Тома снова навалилось ощущение ирреальности от того, как непривычно, противоположно себе Оскар ведёт себя с ребёнком. Как спрашивает его мнения, даёт ему выбор в каждом случае, где его можно дать, как разговаривает и улыбается ему – улыбается, а не тянет губы в усмешке. То ли Оскар лицемер, то ли он, Том, всего этого не заслуживает, а к мальчику у Оскара особое отношение. Что-то подсказывало, что Оскар не лицемерит, разве что в том, что утверждал, что со всеми одинаков, а оказалось, что способен на гибкость и разный подход. Тем неприятнее и обиднее.

А подле стола, расположенного у окна, кто бы мог подумать, на полу мирно лежал пушистый малыш. Так вот, почему Том мало видел его с момента переезда… Малыш проводил время с мальчиком, которого помнил с тех дней, когда обрёл первый дом в этой квартире. Завидев хозяина, щенок поднялся, притопал к Тому и сел у ног, вывалив язык и глядя преданными глазами. Том зло прищурился на пса. Предатель пушистый, тоже предал его, бросил, променял. Все его предали…

Терри видел реакцию Тома, но не мог понять, что за мысленный диалог он ведёт с собакой, и решил не лезть. Выбрав самостоятельно показать свою территорию новому человеку, Терри помялся чуть, не зная, что говорить, и начал презентацию:

- Это моя спальня. Здесь я сплю и занимаюсь разными другими делами. Это моя кровать, - подошёл ближе к спальному месту у правой стены и указал рукой. – Стол, - указал в другую сторону, - за ним я читаю и смотрю видеоролики…

Том обратил внимание на стол, на котором стоял планшет, белоснежный айпад последней модели. На экране замер кадр поставленного на паузу документального видео, место раскопок, вид сверху. Чики… Рики… как их там, Том даже не запомнил название. Как пафосно. Этот ребёнок в пять с половиной лет самостоятельно просвещается, смотрит умные научные фильмы о древней цивилизации, о которой Том в двадцать восемь лет впервые услышал. А Том в его возрасте днями смотрел «Том и Джерри» и хотел сменить имя, потому что «Джерри крутой, а Том неудачник». Отстой… Называется – почувствуй себя ущербным в сравнении с пятилеткой. Даже Минтту, его въедливая, продвинутая и очень умная сестра Минтту, не была такой в свои шесть, когда Том с ней познакомился, она в игрушки играла! А этот… Том мысленно окрестил мальчика занудой и будущим ботаником, с которым никто не хочет общаться, поскольку от его разговоров заснуть можно. Лучше же другого человека очернить, чем признать собственную плохость.

- Я люблю рисовать, - Терри продолжал не очень уверенный рассказ о себе. – У меня есть для этого отдельная комната, но иногда я рисую здесь, на полу или за столом…

Отдельная комната для рисования у него, значит, есть. Что ещё? Карликовый единорог в ещё одной специальной комнате? А что у него, Тома, было, когда появился в этой квартире? Правильно – мрачная комната, от которой отказалась собака. Том захлёбывался в едкой желчи и обиде, до изжоги.

Собрав последние рисунки, Терри подошёл к Тому, показывая свои творения и немного рассказывая о каждом. Тут птица с голубыми перьями и длинным хвостом – голубая сойка, которую Терри считает одной из самых красивых птиц в мире. Тут два воробья, купающиеся в луже, один взъерошенный, другой с задранной головой, замерший в моменте чириканья – Терри очень любит птиц. Около десятка разных рисунков, в том числе людей. На каждом листе по одному человеку – есть портрет Оскара и даже его, Тома, портрет, явно не законченный, поскольку самый блеклый, с непроработанными линиями.

Рисунки выполнены в довольно примитивной, неидеальной технике, что свойственно детям, но уже сейчас виден талант. Люди хуже получаются, птицы и всё остальное – лучше, но в целом рисунки незаурядные, далеко не каждый дошкольник так нарисует, да и более старший ребёнок тоже. Мальчик в Джерри пошёл, Джерри же художник. Том в детстве тоже хотел рисовать, но ему не позволили. Тоже хотел вот так, яркими фломастерами, но Феликс забирал их из рук, потому что тот, оригинальный, Том имел другие интересы и цветовые предпочтения. А это что, восковые мелки? О них Том в детстве и не мечтал, потому что узнал об их существовании лишь в раннем отрочестве, когда о желании рисовать думать забыл. А о гелевых мелках, ярких, насыщенных, не уступающих краскам по возможностям нанесения и смешения, которыми выполнена часть рисунков, не знал и сейчас, потому не смог их идентифицировать и окончательно удавиться жабой горькой зависти к тому, чего не было у него.

В горле невыразимый ком, сплетённый из самых разных чувств: обида, несправедливость, зависть, раздражение, подавленная клокочущая злость… Ползёт вверх, царапает неровными краями, причиняет боль. До верха уже добрался, хоть блевани, такая интоксикация.

Умный мальчик, талантливый… Мальчик, которого не должно было быть, но он есть и занял часть его, Тома, места.

Передоз. Том круто развернулся и стремительно вышел за порог, хлопнув дверью. Посланный ударом поток воздуха колыхнул альбомные листы в руках растерявшегося мальчика. Шулейман обернулся Тому вслед, приподняв бровь в немом вопросе, и обратился к Терри:

- Не воспринимай это на свой счёт и не обижайся на Тома, ладно? Том некультурный. Ты вот очень воспитанный, а Тома не воспитывали, как вести себя с людьми.

- Том же взрослый? – удивлённо проговорил мальчик.

- Взрослые тоже неидеальны, - Оскар присел перед Терри на корточки, чтобы быть на одном уровне. – Каждый взрослый – это выросший ребёнок. Что в детстве заложили, таким человек и будет во взрослом возрасте. Бывают исключения, но в основном детство всегда оставляет отпечаток на личности человека.

По глазам Терри видно, что то, что взрослые неидеальны, стало него открытием, откровением. Как это? Все же дети считают взрослых суперлюдьми, уровня которых очень-очень хочется достичь.

- Даже ты неидеален? – спросил Терри – не разочарованно, а поражённо, пытаясь понять новую для него истину.

- Даже я. Но это секрет, договорились? – Шулейман хитро улыбнулся и подмигнул мальчику.

Терри улыбнулся в ответ, кивнул, давая слово хранить этот секрет. Продлевая улыбку и момент, Оскар потрепал его по волосам и затем сказал:

- Я пойду к Тому, ладно?

- Хорошо, - Терри снова кивнул, обернулся к столу и обратно к Оскару. – Я ещё немного посмотрю, потом пойду на кухню, перекушу.

- Позови меня, когда соберёшься, вместе поедим, я сегодня ужин пропустил.

Том нашёлся в первой же комнате, куда Шулейман заглянул в поисках, в гостиной. Предсказуемо. Том сидел на диване, положив ногу на ногу и нервно подёргивая верхней, плотно, напряжённо скрестив руки на груди. С видом слияния грозовой тучи и злобного сыча, тронь его и – или молнией шарахнет, или палец отхватит.

- Это было очень некрасиво с твоей стороны, - подходя ближе, заметил Оскар.

- С твоей стороны тоже многое некрасиво, - ответил Том, демонстративно не глядя в его сторону.

- Если я тебя обидел, отвечай мне, - Шулейман сел рядом. – Ребёнка не трогай.

- Ребёнка не трогать?

Том вскинулся, повернулся к Оскару. В карих глазах будто бы удивление, но такое же злое, ершистое, как и всё в нём сейчас. На губах улыбка – страшноватая, режущая улыбка, подчёркнутая диковато-стальными вспышками в глазах и не имеющая ничего общего с отражением позитивных эмоций. Оскал.

Шулейман видел многое, очень многое, думал, что видел Тома во всех возможных вариантах, но таким видел его впервые. Ему открылась новая сторона Тома – злая, острая, бьющая без разбора, только бы больнее, непримиримая, не прощающая того, кого не за что прощать. Тёмная, прячущаяся сторона, о которой сам Том узнал лишь в позапрошлом году. Неприятная сторона, с которой лучше бы не знакомиться. Оскар остановил и отогнал эти мысли, напомнив себе, что Том непостоянный и отходчивый. Сначала всегда тяжело, его кроет эмоциями, а потом привыкает.

- Он теперь для тебя на первом месте, а я на вторых ролях, да? А что, удобно иметь меня в доме, мне и не нужно ничего, мне что ни сделай, что ни покажи – всё вау!

- Я тебя не понимаю, - честно сказал Шулейман.

Действительно не понимал. О чём Том сейчас говорил? Оскар наивно понадеялся на объяснение, конструктив, но получил только следующую реакцию Тома.

- Я не удивлён, что ты не понимаешь, - хмыкнул Том, снова колюче зажимаясь, отгораживаясь перекрещенными руками и ногами. – Это у тебя всё легко, по кайфу и пофиг, я так не могу. Я попробовал познакомиться с ним поближе – не получилось. Не могу, это выше моих сил.

- Ты Терри и слова не сказал, - справедливо подметил Шулейман. – Если ты так понимаешь сближение, то у меня для тебя новости.

Том нервозно дёрнулся, снова повернулся к нему, хлестанув взглядом, но ничего не сказал. Отвернулся обратно, надуваясь сильнее прежнего. Шулейман коснулся его плеча, поскрёб пальцами по ткани футболки:

- Эй, ты привыкнешь. Ты всегда вначале психуешь, издержки неустойчивой психики.

Том дёрнул плечом, избавляясь от прикосновения:

- Не говори мне, что всё будет хорошо. Ты ничего не знаешь, не понимаешь, каково мне. Мне подсунули ребёнка, к которому я не имею никакого отношения, которого я не хочу! Ты притащил его в дом без моего ведома! Представь, если бы я без твоего ведома взял образец твоей спермы и заказал сделать тебе ребёнка, а потом принёс его тебе: «Вот, Оскар, это твой сын или дочь, он теперь будет жить с нами, ты счастлив?».

Выслушав его, Шулейман вдумчиво кивнул:

- Если бы я не уследил за своей спермой, то сказал: «Ладно, давайте этого ребёнка сюда, буду воспитывать двоих». Насчёт того, что я не поставил тебя в известность и не спросил твоего мнения – тебя здесь не было, когда я взял Терри.

- Но сейчас, сейчас я здесь есть! – прокричал Том, ударяя себя ладонью по груди. – Почему ты не считаешься с моим мнением?!

- Потому что сейчас поздно, год назад тоже было бы поздно, - в противовес ему Оскар голоса не повышал, но делал нажим на словах для большей доходчивости. - Терри – уже живёт со мной, он появился здесь, когда тебя не было, и прожил со мной без малого два года, поэтому в данном вопросе ты права голоса не имеешь.

- Так значит, не имею? – Том сощурился и затем подскочил с дивана, взмахивая руками. – Это не мой ребёнок, не мой! Почему я должен жить с тем, что сделал Джерри? – склонился к Оскару, упёршись руками в подлокотник и сиденье дивана по бокам от него. – Я же не отвечаю за его преступления! Ты сам говорил – не суди себя, раз даже закон тебя не судит! А тут что, двойные стандарты, что-то другое? Почему за его убийства я не отвечаю, а за ребёнка должен?

- Во-первых, это действительно другое, как ты любишь говорить. Убийство свершилось – всё, человека нет, ничего не попишешь, закон правильно считает, что психически больной убийца в тюрьме сидеть не должен, поскольку это бесполезно, должен лечиться, к чему и приговаривают, ты сам знаешь. С рождением же ребёнка ситуация иная – новый человек появился, и за него кто-то должен нести ответственность. Участвовало твоё сознание в его зачатии или нет – биологически он твой.

- То есть всё-таки двойные стандарты? – сказал Том и, поджав губы, выпрямился.

- Может быть, и так, может, и нет, - без ясности ответил Шулейман, не берясь утверждать. - На самом деле, я не знаю, с точки зрения юриспруденции это очень сложный вопрос. Насколько мне известно, подобных прецедентов ещё не было. Вы с Джерри опять отличились уникальностью. Но это всё несколько сторонние рассуждения, поскольку никто от тебя ответственности не требует, ты психуешь с ничего. Я – не требую у тебя ни воспитывать ребёнка, ни содержать, этим я занимаюсь. От тебя требуется лишь вести себя по-человечески.

- О, спасибо тебе, что снял с меня этот моральный и материальный груз! – саркастично воскликнул Том, всплёскивая руками. – Мне поклониться? По гроб жизни быть тебе благодарным, что ты взял сиротку под золотое крыло?

- Ты сейчас ведёшь себя как крайне неприятный человек, ты в курсе? – осведомился Шулейман, следя за дёргаными движениями Тома перед ним.

Проигнорировав замечание, Том снова наклонился к Оскару, упёршись руками в его бёдра, глядя в глаза. Чётко сказал:

- Оскар, ещё раз – я не хочу с ним жить.

- Ещё раз – Терри живёт со мной, и это не обсуждается, - зеркально ответил Шулейман, без усилий выдерживая давящий взгляд в глаза.

- Это твоё последнее слово?

- Что-то мне подсказывает, что быстро ты не успокоишься, так что нет, не последнее.

Глухо зарычав от бессилия, от раздражения во всех смыслах непрошибаемостью Оскара, Том оттолкнулся от его ног, отступил:

- Тебе всё шуточки! Весело тебе, да, весело?

- Не очень, - вставил слово Шулейман.

- Да пошёл ты, - выплюнул Том и махнул рукой, сдаваясь в текущей битве.

- Осторожнее, я, конечно, очень терпеливый, но и я могу выйти из себя, - поучительно произнёс Оскар.

- Выходи, - Том вздёрнул подбородок, обдавая его ледяным огнём взгляда тёмных глаз. – Ты меня ничем не удивишь, за годы знакомства ты сделал со мной всё, что можно и чего нельзя.

Упрёк в каждом слове. Не получилось одержать победу в диалоге и добиться своего, так хотя бы уколет, укорит, напомнит, какой он бедный и несчастный, которого Оскар так много обижал. Шулейман на упрёк не повёлся, виноватым себя не почувствовал и сказал в ответ:

- Ты же меня удивляешь, а знакомы мы одинаковое количество времени.

Том вновь полоснул по Оскару взглядом, в котором смешаны вселенская обида и такая же, увы, бессильная непримиримость.

- Я не смирюсь, - сказал Том, между слов объявляя войну, и решительно, гордо направился к двери.

В спину прозвучало:

- Ты, главное, глупостей не делай. Под глупостями я понимаю – убийство себя и окружающих, туда же членовредительство. В общем, всё, что ты любишь – не надо.

Том сжал кулаки, остановился у порога, оглянулся через плечо, бросая:

- Сегодня я буду спать один.

- Свою спальню я тебе не уступлю.

- В другой посплю, благо, их у тебя много, - огрызнулся Том и вышел из гостиной, оставляя за собой последнее слово.

Хотя бы это. Хотя бы не проглатывать всё сходу, не оставаться рядом с Оскаром тупой преданной собачонкой. Достало. Оскар перешёл черту, не будет ему быстрого прощения и смирения. Не будет. А что будет, Том не знал. Его самого ломало, корёжило, изнутри и до физических ощущений, до покалывания на кончиках пальцев, до нервных подёргиваний. Ломало жёстко, почти неконтролируемо, накатывая волнами, толкая кидаться, биться со всем миром и в себе. В клетке себя. В собственном теле Том ощущал себя в клетке, душа рвалась наружу, стремясь прорвать кожу.

Не оглядываясь, Том быстрым шагом шёл вперёд – как убегал. Но двигался не к выходу, прочь отсюда, а в противоположную сторону, вглубь огромной квартиры. Не имел ни мысли, ни побуждения вырваться из ловушки. Ничего. Это его ловушка, родная. Его единственный дом, и никаких мыслей об уходе. Противоречие самому себе. Всегда Том убегал, когда ему что-то невыносимо не нравилось, а ныне глубже вгрызался в место, которое его травило. Дело не в месте, а в пробравшемся в него раздражителе. В Оскаре, который эту пакость лелеет.

В коридоре к нему пристроился непонятно откуда появившийся Малыш, засеменил рядом.

- Уходи, предатель, - сухо сказал Том щенку. – Возвращайся к ребёнку. Ты мне больше не друг, не хочу тебя больше видеть.

Чувствуя негатив хозяина, щенок тихонько проскулил, не послушался, не отстал. Зайдя в первую попавшуюся запасную спальню, Том закрыл дверь; щенок успел проскользнуть в комнату, прежде чем дверь захлопнулась перед носом. Том сел на кровати, сложив ноги по-турецки, и Малыш забрался к нему.

- Уходи, - повторил Том твёрже и громче, агрессивнее, убрав руку, в которую щенок ласково ткнулся широким лбом. – Ты проводил время с ним, когда был мне так нужен, ты мог помочь мне понять, что у меня нет галлюцинаций, а ты? Всё равно тебе, кто хозяин, только бы живот чесали, да? – уже и на пса начал брызгать ядом. – Ребёнок даже лучше в этой роли, у детей энергии боль для игр. Вот и оставайся с ним, здесь тебе будет и кормёжка лучшая, и уход. Предатель. Все вы предатели.

Том оттолкнул тяжеловесного щенка, отвернулся и упал на бок. Малыш не сдался, виновато прижав уши, перелез через Тома, лёг рядом.

- Уходи. Я тебя не прощу. Предатели не заслуживают прощения.

Как ни цедил обиду и яд, постепенно Том остыл, по крайней мере, перестал прогонять щенка. Остаток вечера Том провёл в спальне за закрытой дверью, только перед сном вышел почистить зубы. В этом процессе раздражало всё – и вкус зубной пасты, и движения зубной щётки во рту, и случайные прикосновения щетинок к дёснам. Прополоскав рот, Том сплюнул в раковину, ударил по крану, выключая воду, и вернулся в спальню. Расправил постель, разделся, погасил свет и лёг. К нему запрыгнул Малыш, устроился под боком.

- Сегодня моя очередь быть любимым человеком? А завтра что, опять пойдёшь к нему?

Том ворчал на щенка, исходя непроходящим негативом, но физически не гнал. Как-то незаметно, сами собой пальцы нашли тёплый бок и начали гладить шёрстку. Не простил, злился, но ему одиноко. Лучше говорить с собакой, чем наедине с собой молчать.

Лёг Том в начале двенадцатого, но сон к нему не шёл. Обуревали мысли-чувства, клубились токсичным душным облаком. Тучей, пронизанной электрическими всполохами, которая и не уходит, и освободительной бурей никак не разразится. Тошно. Муторно. Гадко. По-новому, как никогда ещё не было паршиво, хоть вой и рви зубами подушку в попытке выплеснуть деструктив, да без толку, чтобы выплеснуть столько негативной энергии, нужно разрушить как минимум город. А он не суперзлодей из фантастических геройских фильмов. Он вообще никто, судя по обстоятельствам.

Том крутился с бока на бок, сбивая простыню. Почему Оскар не пришёл? Не хотел, чтобы он приходил, но ожидал, что придёт. Должен был прийти. Но не пришёл. Почему? Должен же был… Том здесь один, обиженный, а Оскар даже не пришёл разбавить его одиночество и темноту, успокоить, помириться, извиниться. Оскар же виноват. Нет, не надо, чтобы он приходил, Том ясно дал понять, что хочет побыть один, но где он?..

Оскар тоже его бросил. Том совсем один, когда так нуждается в поддержке. Все его бросили. Всего его предали. Одиночество сгущается, сливаясь с ночной темнотой, того и гляди проглотит. Никому он не нужен, все предпочли не его. Шмыгнув носом, Том обтёр ладонью ещё сухую щёку и зло стиснул зубы, сжал ту руку в кулак. Не будет он плакать, не будет. Пусть ребёнок плачет, детям слёзы свойственны. А он взрослый мужчина и будет сильным.

Очередной переворот, постель уже неприятно нагрелась, тоже раздражая, как и невозможность забыться сном, как и гудящая голова. Затылок начинало ломить, время позднее, перенапряжение. Лишь в два ночи Том наконец-то соскользнул в выстраданный сон. А в три часа проснулся от движения, переданного матрасом, подбирающегося ближе движения. От вторжения под его одеяло и случайных (ли?) соприкосновений горячего тела с его телом. От присутствия совсем рядом другого человека, одного конкретного, не спутать даже спросонья. На удивление головная боль не усилилась от слишком короткого сна и резкого пробуждения, а отступила за жалкий час отдыха.

- Ты чего пришёл? – Том отодвинулся, ярко выражая недовольство непрошеным вторжением Шулеймана в его пространство, его сон. – Я же сказал, что хочу спать один. Уходи, ты меня разбудил.

- Мне не спится без тебя под боком, - ответила темнота голосом Оскара; Том не видел, но слышал усмешку в голосе. – Я ожидал, что ты придёшь, ты же отходчивый, после ссоры всегда приходишь, винишься и ищешь внимания, но прошло два часа, три, а тебя нет… Пришлось самому к тебе прийти.

Теперь Оскар ухмылялся, Том слышал – и стремительно заново раздражался, закипая чайником.

- Я соскучился, - тем временем добавил Шулейман.

Так просто, как всё у него просто – просто признание, что ему рядом хочется его, Тома, и его величеству пришлось прийти самостоятельно. Остальное неважно – только его желания, его решение. Мнение Тома в расчёт не берётся, никто же не имеет права ему отказать, о таком и помыслить невозможно.

- Убери от меня руки! – прошипел Том, когда Оскар бессовестно наложил на него руки, скользнул ими по телу.

Не обращая внимания ни на исходящие от Тома волны раздражения, ни на осязаемое напряжение тела, Шулейман, ухмыльнувшись, потянул его к себе, загребая в объятия.

- Отпусти! Убери руки! – Том дёрнулся, яростно, но безрезультатно вертясь в наглых сильных руках. – Пусти!

Тонкое тело в руках напряжённое, жёсткое, непримиримое. А это заводит, отметил про себя Оскар, и не думая слушаться и ослаблять хватку.

- Что, потрахаться приспичило, поэтому ты пришёл?! – временно бросив вырываться, процедил Том, зло сопя.

Его частое, гневное дыхание доносилось до лица Оскара, опаляло кожу. Одним обвинением Том не ограничился:

- Ну да, с Терри же этого делать нельзя. Хотя почему нет? Меня поимели в четырнадцать, бывает и раньше. Ты же открыт всему новому.

- Выпорю за такие формулировки, - предупредил Шулейман.

- Пори! – запальчиво отозвался Том.

- Не сегодня.

Опережая очередную сумасбродную колкость ответной реплики, Оскар потянул Тома к себе ещё ближе и поцеловал, впутав пальцы в волосы на его затылке. Том мычанием и дёрганьем выражал крайнюю степень протеста против его действий, но Шулейман держал надёжно и целовал крепко, не позволяя отстраниться, отвернуть голову. Ещё ближе, что они оказались прижаты друг к другу животами и ниже. Том чувствовал, что Оскар хочет, и это злило сильнее, и отталкивало мыслью, что он всё равно возьмёт, чего хочет, и предательски, абсолютно нелогично сдвигало крышу.

- Мне больно, - Том вложил в голос как можно больше обвинения за то, что Оскар поцелуями бередит его разбитую сегодня губу.

- У меня тоже много чего болит, - без раскаяния отозвался Шулейман. – Удар у тебя не такой лёгкий, как хотелось бы.

Несколько секунд – и как спусковой крючок слетел. Том начал отвечать на поцелуй, с той же яростностью, едва уступая Оскару напором. Не зря всем известно, что агрессия и сексуальное возбуждение – сёстры-близнецы, неразлучные, взаимозаменяемые. Когда ты готов разорвать противника в клочья, достаточно шага в сторону, чтобы вы набросились друг на друга в неуёмном, больном, примитивном желании.

Том продолжал шипеть гадости, требовать не трогать его и гнать прочь и снова и снова впивался в губы Оскара, принимая то, что он не останавливается. Что сам всё дальше уносится от разумности. Боролся с Оскаром и с собой и сдавался обоим, и боролся, и сдавался по замкнутому кругу, пока два побуждения не слились и не стали одновременными, сводя с ума, замыкая нервы.

- Ненавижу, - цедил Том, упираясь в Оскара своим возбуждением.

- Я тоже тебя люблю, - ответил Шулейман несмешливо, но беззлобно, скользя ладонью по щеке Тома.

Опять его пальцы в волосах. Сплетение разгорячённых тел, отталкивающихся стараниями Тома и снова сталкивающихся. До концентрированной обсидиановой темноты, сгущающей краски ночи, и искр в глазах. Том оттянул нижнюю губу Оскара, ощутимо прихватив зубами. Если он сейчас сожмёт зубы со всей силы, то придётся обратиться к хирургу, Том не принадлежит к нормальным людям, которым инстинкты не позволяют причинять серьёзный вред себе подобным, насквозь прокусит на раз плюнуть и только потом, может быть, испугается, что наделал. Вместо секса ехать в больницу зашиваться Шулейману совсем не улыбалось, потому он мягко отстранил Тома, осторожно высвобождаясь из его зубов. Повезло, что Том отпустил, а не впился сильнее от злого куража. Несколько мгновений Том смотрел на Оскара, скрытого плотной темнотой, понимая, что неотвратимо проигрывает эту битву. Пытался понять себя, своё ожесточённое желание, ежесекундно вступающее в противоречие с затухающим разумом. И не понимал ни черта.

Оскар взял его лицо в ладони и коснулся губами губ, обманчиво легко и нежно в первые секунды. Том ненавидел его за это, за всё происходящее сейчас, но не мог остановиться. Том кусался и царапался, вымещая буйство чувств, назло оставлял полосы от ногтей на коже, чего Оскар так не любил. Шулейман глухо рычал от раздражающей боли и в отместку щипал Тома, собирал в щепоть, сжимал в кулаке кожу на его пояснице, бёдрах – назавтра точно расцветут синяки. Но плевать. Дикость есть дикость. Раскалённая тёмная энергия. Животное поведение – ломать и подчинять. Они насиловали рты друг друга, глубоко вылизывали.

Том пропустил момент, когда Оскар стянул с него трусы, отняв единственную одежду. Звук разрываемой упаковки, природу которого Том понял, лишь когда между ягодиц недвусмысленно коснулись скользкие пальцы. То был разовый пакетик смазки, который Шулейман исхитрился не потерять в темноте и надорвал зубами.

- Ты и смазку с собой принёс. Точно потрахаться пришёл, - зло и едко упрекнул Том, ударив Оскара ладонью по груди.

- И это тоже, - просто ответил Шулейман с ухмылкой на губах и добавил: - Вообще-то, я не планировал секс, смазку на всякий случай прихватил, о тебе ж забочусь. Не моя вина, что ты на меня действуешь круче, чем Виагра.

Странное чувство. С одной стороны, злиться на Оскара Том не перестал. С другой стороны, его последние слова приятны и льстивы. Они подтопили и почти дезориентировали. Не позволив себе размякнуть, Том пихнул Оскара:

- Всё, повалялись и хватит. Ничего не будет.

Не церемонясь, Шулейман перевернул его на живот. Приподнявшись, Том высказал недовольство:

- Я так не хочу.

О позе говорил, которая сейчас, в таком настроении, воспринималась обезличенной и унизительной, словно забыл, что десять секунд назад в целом возражал против секса.

- Я хочу, - отозвался Оскар.

И надавил Тому на затылок, утыкая его носом обратно в подушку. Затем сместил руку ниже, между лопаток, придавливая не с грубой силой, а как бы показательно, говоря этим действием: не рыпайся, всё равно будет по-моему. Том поднял голову и буркнул через плечо:

- Ты понимаешь, что это будет против моей воли?

- Ты хочешь.

- А моё словесное согласие тебе не нужно?

- Мне достаточно всего остального твоего согласия. Тем более твои слова часто расходятся с тем, что ты думаешь и чувствуешь.

Том говорил «нет», но когда ухватистая широкая ладонь прошлась по пояснице и ягодицам, прогнулся, подставляя зад. Проклиная себя за это распутство и безотказность, червоточиной сидящее внутри, пульсирующее кровавой темнотой желание ощутить в себе для начала хотя бы пальцы. Том заскрипел зубами, силясь отделить себя от тянущего в паху возбуждения, сложить его в глухой абстрагирующий короб и отодвинуть. Силясь задавить назойливое ощущение, что каждый воспалённый нейрон пылает обострённой чувствительностью и жаждет больше прикосновений, больше удовольствия и, наконец, разрядки.

Шулейман не стал его растягивать, мазнул ещё смазки, размял края сфинктера – Тома прострелило в самый центр мозга ощущениями от этого «массажа». Он зажмурил глаза и стиснул зубы, напряжённо натягиваясь в борьбе с собой – и с Оскаром. Шулейман лёг сверху, растолкал ноги Тома в стороны, прижал своими ногами, чтобы не свёл. Провёл головкой члена снизу вверх, по раскрытой промежности к анусу, и вдавился внутрь. Том задохнулся, темнота в глазах взорвалась пылью разноцветного света от ощущения нарастающего заполнения. От самого прямолинейного нарушения границ, чем является проникновение в человека. Это взлом тела и души.

- Ты такой тугой сейчас… Не зажимайся, - приглушённый бархатный голос над ухом, играющий на струнах взбесившегося естества. Усмешка. – Не надо изображать, будто я тебя насилую. Хочешь же.

В подтверждение своих слов Шулейман просунул руку Тому под живот и коротко сжал в ладони его твёрдый член, пачкаясь в обильной тёплой смазке. И, убрав руку, толкнулся в него, вжимая в матрас. Том не смог долго удерживаться в напряжении, тело раскрылось по памяти и по желанию, позволяя всё. Мышцы расслабились, позволяя члену беспрепятственно скользить внутри. Сильно, глубоко, давя на раздвинутые стенки.

Что Оскар наделал? Что сделал с ним? Его тело, его разум, его воля – всё это давно принадлежало Оскару. В обратном порядке. Первой пала воля, когда Оскар стал единственным, чьи команды Том исполнял, даже когда не хотел и не мог. Затем Оскар проник в его разум, вирусом поселился в нейронах раз и навсегда. Третьим сдалось тело, отдалось, подчинилось ему как единственному вожаку, запечатлело его в себе, больше ни с кем не переживая и четверти тех ощущений, которые испытывает с ним. Полный набор. Без шансов. Том припаян к нему на всех уровнях.

Том лежал с раздвинутыми, прижатыми ногами, распластанный и насилу раскрытый, лишенный возможности закрыться. Чувствуя жар и тяжесть покрывающего его тела и внутри движения члена, взламывающего его внутренности, отступающего и снова вонзающегося в глубину. Поза победителя – и поза побеждённого, если говорить о том, кто снизу. Поза полного подчинения. До чего приятно… Против всех препон решения не даваться приятно, скручивает удовольствие в тугую спираль, телу всё жарче. Дыхание сушит губы. Сжать их, сжать, чтобы заткнуть хриплые вдохи-выдохи.

- Не сдерживайся, - сказал Шулейман Тому, кусающему подушку. – Мы никого не разбудим.

И Том послушался. Дошёл уже до того состояния, в котором послушание неминуемо, им реагирует всё его подчинённое существо. Снова и снова подчиняемое. Снова подчинённое. Спасибо тем чёртовым месяцам, когда хотел жить без Оскара, но Оскар не позволил, снова приручил, проник в разум и душу, незаметно, по кусочкам отнял способность быть без него. Отпустив себя, Том протяжно застонал в темноту, в стену за спинкой кровати. Оскар ударил сильнее, глубже, сводя с ума нервные окончания там, внутри Тома, и всё его тело заодно.

- Нравится? – Шулейман прижался щекой к скуле Тома. – Нравится… - протянул довольным тоном демона-искусителя. – Тебе нравится быть насаженным на толстый член. На мой член

Оскар до сих пор не мог привыкнуть, удивлялся и восторженно дурел от того, что Том, тихий неискушённый мальчик Том, остро кайфует в пассивной роли и даже может сам требовать ему вставить. Охуенно. Его охуенный мальчик. Парень. Мужчина. Неважно, как его назвать, сколько ему лет и как он себя ведёт. Главное слово – мой. Безапелляционно. Никому не отдаст. И Том сам не хочет никуда уходить, наконец-то без малейших сомнений хочет его и с ним до конца, отчего сердце и мозги плавятся и стекают к деревенеющим сейчас яйцам.

Шулейман вжался в Тома и, перестав отводить бёдра, двигался в самой глубокой точке. Знал, что это сносит Тому крышу, да и сам хотел проникнуть в него как можно глубже, чувствовать больший контакт. Сцепку. Слияние. Том взвыл от ощущений, распространяющихся оттуда, из самой глубокой точки, где настолько хорошо, что терял контроль и готов был молить сделать так ещё раз. Оскар за волосы оттянул его голову назад, заставляя выгнуть шею, взял за горло под челюстью. Вскользь прижался губами к щеке Тома, к виску, к уголку рта. И впился в его рот поцелуем. Тоже повернув голову, Том отвечал ему, самозабвенно, развязно. Они задевали друг друга зубами, размазывали слюну по лицу, сплетались языками, имитируя секс и сверху тоже. Пока наслаждение не зашкалило до той отметки, за которой только оргазм. Оглушительные стоны, рычание. Оглушительная вспышка обрушившегося неба.

Шулейман укусил Тома за загривок, продолжая рефлекторно, медленнее, лениво вбиваться. Потёрся щекой о позвонки ниже шеи, затихая, опаляя частым, сорванным дыханием. Потом поцеловал место укуса. Так бы и заснул, обнимая своё характерное наваждение и не вынимая из него член. Чувства реальности возвращались к Тому постепенно, приглушая набат сердца в ушах. Первым пришло липкое ощущение влаги под животом. Затем мысль, что Оскар всё-таки сделал это, опять сделал это – подчинил его и заставил ответить взаимностью. Нахмурившись, Том повёл плечами, намекая Оскару, чтобы слез с него. Шулейман поднялся и сел рядом.

- Ты получил, чего хотел. Теперь уходи, - хмуро сказал Том, садясь и отодвигаясь от Оскара.

- Можно подумать, я тебя пытал, ты удовольствия больше моего получил, - весело, насмешливо хмыкнул Шулейман. – Не уйду я, сказал же, что хочу спать с тобой.

Том дёрнул рукой, сбрасывая с локтя его ладонь, снова без спроса вторгшуюся в личное пространство. Повернул к Оскару голову:

- Моё мнение опять не учитывается? Оно хоть в чём-то учитывается?

- Много в чём учитывается, - парировал Шулейман. – Но только в тех случаях, когда для тебя это реально важно, а не ты психуешь.

- Я психую?! – воскликнул Том, распахивая глаза и вздёргивая брови. – Я?! Действительно, чего это я психую? Нет никаких причин. Моя безответственная альтер-личность нагуляла мне ребёнка, ты додумался взять его под опеку, и я теперь вынужден с этим жить. Такой жопы мне жизнь никогда ещё не подкидывала! А так да, причин нет.

Фыркнул, резко, раздражённо выдохнув, скрестил руки на груди и отвернулся.

- Я всё жду, когда ж у тебя завод закончится, - задумчиво проговорил Оскар. – Ночь, спать надо, а ты всё туда же, орёшь.

- Я и спал, пока ты меня не разбудил, - выцедил Том и резкими движениями поднялся с кровати, замотался в одеяло, поскольку искать в кромешной темноте трусы гиблое дело. – Раз ты мне сон отбил, пойду к ребёнку. Пусть тоже страдает. Чего я один должен страдать?

Том сам не знал, что хотел сделать. Так, может, напугать мальчика, наговорить гадостей, довести до слёз, на ребёнка же легко воздействовать. Страшную историю расскажи убедительно – и всё, готовы ночные кошмары. Пусть плачет. Пусть, пусть, пусть!.. Челюсти сводило от внезапного порыва причинить зло тому, кто зло в нём породил. Выместить зло. Да и не зло это – мальчишка виноват, мальчишка должен получить по заслугам и узнать, что жизнь не исключительно сказка. В чём виноват? Сейчас Том об этом не задумывался, но, пожалуй, в том, что родился и не убежал от Оскара с криком, чтобы никогда не очутиться в его квартире.

- Только попробуй, - без намёка на шутки произнёс Шулейман. – Вылетишь отсюда быстрее, чем успеешь сказать своё любимое: «Оскар, я не хотел, не подумал, извини».

Том опустил руки, сжимая одеяло низко на бёдрах. Злостное, пылкое раздражение выгорело, на его месте разливалась опустошающая горечь.

- Понятно, - сказал он. – Никогда такого не было и вот опять, угрожаешь выгнать меня за неугодное поведение, потому что я здесь никто и прав никаких не имею.

Не злился больше, но испытывал медленно, как наплывающий на берег прилив, нарастающую боль разочарования. Всё встало на свои места. Он опоздал. Мальчик с его глазами действительно занял его место в жизни Оскара, а значит, ему места здесь больше нет, так, жалкие сантиметры без права считаться значимым. Терри официально опекаемый Оскаром ребёнок. А он, Том, кто? Постельная грелка и по жизни нервное недоразумение с необоснованно завышенными ожиданиями. Ожидал, что жизнь станет сказкой, когда Оскар примет его обратно. И жизнь вправду стала сказкой, да только не его, а этого ребёнка, которому выпал счастливый билет. Его, Тома, золотой билет.

- Ты не никто, - серьёзно ответил Шулейман. – Ты мой партнёр со всеми сопутствующими правами. Но – я не позволю тебя обижать Терри. Надеюсь, ты запомнишь это правило с первого раза.

В темноте Том чувствовал на себе взгляд Оскара, пристальный, строгий. Больно. Обидно. Несправедливо. За что? Почему? Том сел на кровать, понуро, обессилено опустив плечи и голову.

- Почему ты защищаешь его, а не меня? – спросил негромко.

- Стесняюсь спросить, что тебе может сделать пятилетний ребёнок? – Оскар наклонил голову набок, пытливо вглядываясь в силуэт Тома.

- Физически, понятное дело, ничего не может. Но его присутствие меня разрушает.

Том посмотрел на Оскара с держащейся ещё надеждой, что он услышит, увидит чувства в глазах и поймёт. Поможет, как всегда помогал.

- Какой ты нежный, - фыркнул Шулейман. – Всё тебя разрушает.

- Я виноват в том, что чувствую?

- Ты виноват в том, что накручиваешь себя. Смотри на ситуацию проще, какой она и является. Да, в результате «любви» Джерри у тебя родился ребёнок, но это не трагедия. Как я уже говорил, ответственности за Терри я от тебя не требую, и никто не потребует. Считай, я взял под опеку никак не относящегося к тебе ребёнка. А результаты генетической экспертизы… хочешь, сожгу заключение, оно всё равно не играет никакой роли.

- Это ничего не изменит, - Том покачал головой, сокрушённо хмуря брови. – Я уже знаю. Оскар, ты меня не понимаешь, и я не понимаю, почему ты выбираешь его, а не меня, - в голосе обида, сожаление, непонимание.

- Я выбираю вас обоих, так что это ты меня не понимаешь, - ответил Шулейман. – Но раз я тебя не понимаю, то просвети меня, объясни – в чём проблема, чем тебя выводит из себя Терри?

- Тем, что он существует. Тем, что он здесь, - как есть ответил Том, снова глупо надеясь на понимание и содействие в избавлении от проблемы.

- Это не изменится. Что-нибудь ещё? Что-то конкретное?

- Оскар, вот видишь, ты не слышишь меня, - Том повернулся к нему всем телом, подполз ближе в отчаянной попытке достучаться. – Я говорю, что меня гложет, я прошу избавить меня от этого, а ты не воспринимаешь мои слова всерьёз. Смысл мне быть откровенным, если ты считаешь, что я психую?

- Смысл в том, что я всегда постараюсь тебе помочь, но сейчас ты просишь о том, что я не могу и не хочу исполнять. Буду честным, ключевое слово – не хочу, так-то я, конечно, могу пристроить Терри в другую семью, но не буду.

Не получается у них диалог. Как в глухую стену говорит, объясняет, а Оскар ему повторяет – нет, нет, нет. Что и пытаться?..

Вздохнув, Том отодвинулся, садясь на пятки. Холодно сказал:

- Я хочу лечь и попытаться заснуть. Уходи.

И заёрзал, укладываясь, заворачиваясь в одеяло, как в кокон. Только успел закрыть глаза, как пришлось их открыть и скосить, поскольку Оскар лёг рядом, позади него.

- Ты не слышал? Уходи, - повторил Том.

- Нет уж, - усмехнувшись, Шулейман крутанул головой. – После твоего намерения нанести Терри ночной визит, я точно останусь, чтобы тебя контролировать. Отлично, что необходимость совпадает с моим желанием.

- Да ничего я ему не сделаю! – бросил Том, начиная чувствовать, что может проиграть, чего очень не хотелось, физически-то он не вытолкает Оскара за дверь, элементарно сил не хватит. – Иди! Оставь меня одного.

- Да, ты прав. Пойдём в нормальную спальню, не хочу я спать здесь.

- Что…

Том не договорил вопрос, так как Оскар встал с кровати и, Том чувствовал, выжидающе на него смотрел, тем самым дав все ответы.

- Не пойду я с тобой, - запротестовал Том, отодвигаясь к дальнему краю кровати.

- Не пойдёшь? – переспросил Шулейман.

- Не пойду, - твёрдо, с вызовом.

Движение в темноте. Том не успел отреагировать. Не сообразил, что надо реагировать, потому что не подумал, что Оскар это сделает. А он сделал – подошёл и закинул его на плечо, разворачиваясь к двери. И почему не подумал? Это же ожидаемый от Оскара поступок, если с ним не пойти добровольно, он возьмёт на руки/закинет на плечо и потащит в спальню. Потому не подумал, что сейчас другой случай! Оскар и так уже попрал его волю и должен хотя бы сейчас прислушаться.

Том издал изумлённый звук и машинально попытался схватиться на Оскара, но ладони соскользнули по широкой мускулистой спине.

- Что ты делаешь? – спросил, забыв добавить в голос достаточно нажима и претензии.

- На что похоже? – осведомился в ответ Шулейман. – Несу тебя в спальню.

Оправившись от удивления, Том грозно заявил:

- Никуда я с тобой не пойду!

- Не пойдёшь, - констатировал факт Оскар.

А сам пошёл. К двери. Том замолотил руками по его спине, требуя:

- Отпусти меня! Поставь меня на пол!

- Предлагаешь тащить тебя по полу? Это не будет приятно.

Том уцепился за дверные откосы, препятствуя выходу в коридор:

- Оскар, ты что, так пойдёшь, голым? И я голый.

- И что? Мой дом, как хочу, так и хожу, - отозвался Шулейман и потянул вперёд.

Пальцы Тома отозвались болью напряжения, но не отпустили косяки.

- А если мы встретим мальчика?

- Меня озадачивает, как в тебе уживается желание выгнать Терри и беспокойство о нём, - хмыкнув, заметил Оскар.

Если бы задумался, то Том тоже озадачился таким противоречием. Но это ещё одно неосознанное в нём. Вопреки ожесточённому отношению к Терри в Томе срабатывали некоторые непонятно откуда усвоенные стопы. Например, что нельзя ходить при ребёнке голышом, даже если вы одного пола. Или что при ребёнке нельзя ругаться, потому там, у двери в детскую, интуитивно тоже понизил голос в разговоре с Оскаром.

- Мы его не встретим, - добавил Шулейман. – К спальне Терри прилегает его собственная ванная комната на случай, если ему ночью захочется в туалет, чтобы далеко не ходить, вода в спальне тоже есть, если захочет попить. Ночью по квартире он не ходит.

Пока Том отвлёкся на мысли, что у этого ребёнка целый собственный дом в квартире – и спальня, и ванная отдельная, и игровая, и чёрт знает, что ещё, - Шулейман продолжил движение. Опомнившись и поняв, что они движутся в сторону спальни Оскара, Том задёргался, завертелся на его плече, пытаясь отвоевать свободу и гордо пойти обратно, в одинокую ночь.

Шулейман перехватил его ноги, прижал, чтобы не лягнул, что с Тома станется. Затем провёл ладонью вверх по бедру, шлёпнул по правой ягодице, сжал, отводя в сторону, не слушая, что там Том протестует. И вставил в него два пальца; пальцы легко вошли в скользкое от смазки и спермы отверстие. Том замер с расширенными глазами. Только Оскар мог додуматься отвлечь таким

- Что, неприятно? – с весёлым лукавством поинтересовался Шулейман. – А так? – протолкнул пальцы глубже, давя на горячие мягкие стенки. – Или так… - повернул кисть, несколько раз с нажимом проезжаясь пальцами по простате.

Тома одновременно прострелило болью и неправильным удовольствием, ведущим за собой не полноценную, рефлекторную, но от того не менее острую вспышку лихорадочного возбуждения.

- Ты ненормальный! – почти отчаянно воскликнул Том. – У тебя вообще никаких границ нет? Так нельзя!

Достигнув цели, Шулейман скинул Тома на кровать и тоже на неё забрался, устраиваясь ко сну.

- Думаешь, победил? – сев, с вызовом произнёс Том. – Я сейчас уйду и всё, что, будешь всю ночь за мной ходить и на себе носить?

- Попробуй.

Звук выдвигающегося ящика, два щелчка, холод на запястье. Том удивлённо посмотрел на левую руку – в этой спальне светлее, и он мог что-то рассмотреть. На запястье – стальной браслет наручников.

- Ты надел на меня наручники?!

- Не только на тебя, - Шулейман поднял руку, потянув и руку Тома вверх и демонстрируя, что второй браслет защёлкнут на нём. – Мне принципиально, чтобы мы сегодня спали вместе, но я хочу спать, а не ловить тебя всю ночь, поэтому так. По-моему, всё логично.

- И давно ты хранишь наручники в прикроватной тумбочке?

- Недавно. С тобой нужно быть готовым ко всему, - Оскар ухмыльнулся.

Том дёрнул рукой, звякнула сковавшая их цепь. Он хотел быть связанным с Оскаром, но не в прямом ведь смысле и не в текущей ситуации. К такому его жизнь не готовила, оттого на некоторое время впал в растерянность. Но готовил кое-кто другой.

- Ты понимаешь, что я умею выбираться из наручников? – проговорил Том. – Криц научил.

- Когда ты будешь выбираться, я проснусь и остановлю тебя, сон у меня чуткий, - спокойно ответил Шулейман, давая понять, что никакой номер у Тома не пройдёт и вопрос о месте его ночёвки уже решён. - Всё, давай спать, у меня в полдень переговоры, онлайн, но всё же, надо хотя бы в одиннадцать проснуться.

Взбив подушку свободной рукой, он лёг и потянул Тома за плечо, укладывая рядом. Том снова немного опешил, растерялся. Не мог поверить, что битва окончена и проиграна им. Что Оскар так просто буквально приковал его к себе, и им предстоит совместный сон на одной цепи.

- Ты показал, что можешь, достаточно, сними их, - сказал Том, вертя запястьем в оковах.

- Не сниму. Спи.

- Оскар, сними, - с нажимом повторил Том, сверля его взглядом.

- Нет, - преспокойно также повторил отказ Шулейман.

Поразмыслив пару секунд о тупике, в котором оказался, Том дёрнулся через Оскара к тумбочке, выдёргивая верхний ящик едва не полностью в поисках ключа.

- Ты вправду считаешь, что я идиот, который оставит ключ рядом? – дав Тому время вытянуть второй ящик, поинтересовался Оскар.

Том поднял голову, сощурился:

- Ты блефуешь.

- Хочешь – ищи. Только быстрее, уже четыре утра.

- Ты не знал, что используешь их, - Том привёл аргумент в пользу того, что ключ в тумбочке.

- Заранее не знал, - подтвердил Шулейман. – Но знал, когда принёс тебя сюда.

Не сказал прямо, а лишь намекнул, что успел убрать ключ, оставляя Тому додумывать подробности.

- Сука, - шикнул Том.

Заключил, что ключ Оскар отбросил в сторону, стало быть, он где-то на полу. И подорвался с кровати, согнулся вынужденно, поскольку в пику собственному движению прикованная рука затормозила, потянула обратно. Оскара не сдвинуть, тяжёлый. Браслет впивался в запястье, руку дёргало – Том не сдавался и рвался, как посаженый на цепь дикий зверёк. Быстро устав от этого раздражителя, Шулейман потянул Тома назад, через себя закинул на кровать. Том тут же вскинулся, по большей части бестолково извивался, бил по груди и плечам Оскара и, отчаявшись, остро чувствуя свою слабость в этой ситуации, впился зубами в его руку выше наручника.

Шулейман стряхнул его со своей руки, но Том укусил снова. Кусался, кусался, полностью уподобившись зверьку. Задолбавшись пытаться по-человечески утихомирить того, кто как человек себя не ведёт, Оскар двинул Тома по лицу. Слабо, воспитательно, сумев ударить кулаком мягко. Отрезвило. Вести себя неадекватно Том перестал, хлопал ресницами, держась за скулу, которая и не болела, но всё равно очень неприятно, сбивает с толку, когда на тебя поднимают руку. Когда Оскар поднимает на него руку.

- Успокоился? – спросил Шулейман и, не дожидаясь ответа, перевалил Тома на спину, нависая сверху. – Или мне тебя ещё раз трахнуть, чтобы перестал психовать? Я не против.

Оскорбившись тем, что Оскар его низвёл до уровня какой-то истерички, которой ласки и сексуальной разрядки не хватает, Том занёс руку для удара, но Оскар предупредил новый виток конфликта. Шулейман схватил Тома за голову, лязгнув общей цепью и запутавшись пальцами в растрёпанных волосах. Взял крепко, чтобы не отвернулся, чтобы слушал и вникал в произносимые в лицо слова.

- Никуда я тебя нахер не отпущу. Ты мой и ты – со мной

Ты мой, не отпущу.

Желание ругаться, драться, уйти отпустило, как и не было его. Только Оскар умел так его укрощать. Подчинял себе, принуждал, в итоге приводя к счастью. Принуждал к счастью, которого не было бы без него. Том телом и душой принадлежал ему, хоть иногда забывался, что-то там пытался кому-то доказать, и Оскар умело манипулировал и телом его, и разумом, и сердцем.

Оскар присваивает себе, не спрашивая разрешения. Оскар знает, чего хочет, и всегда это получает, двигаясь к цели прямо, напористо, напролом, не видя препятствий. Когда он даёт слабину, всё рушится, потому что кто-то должен держать вожжи ситуации, а у Тома это никогда не получается.

Том в очередной раз подчинился его воле, потому что она навязывала то, чего сам хотел. Только клейма принадлежности не хватало. Клеймо принадлежности есть, на правом запястье.

Глава 15

Вьется светлым локоном моя злость,

Шелковой нитью ненависть.

Скажи мне, как тебе удалось

Разбудить моих демонов?

Тяжелое молчание — хрупкий лед,

Боюсь, но так хочу быть ближе.

Кажется, я знаю наперед,

Кто из нас двоих выживет.

Mary Gu, Магнолия©

Том проснулся от странных ощущений. По мере того, как мозг выбирался из дремотного ватного оглушения, понял, что ощущения влажные и… приятные. Подняв одеяло, Том удивлённым взглядом столкнулся с искристым, игриво-насмешливым взглядом Оскара, который в этот момент поднял голову.

- Доброе утро, - сказал Шулейман с широкой лукавой ухмылкой, держа в правой руке возбуждённый член Тома.

- Что ты делаешь? – вымолвил Том.

- По-моему, мои действия очевидны. Приятно тебе делаю. Что-то к тебе не приходит утренняя эрекция, надо хоть так исправлять, - ответил Шулейман лукавее прежнего и, не отрывая взгляда от глаз Тома, обхватил губами головку, проводя кончиком языка по уздечке.

Том открыл рот, чтобы отказаться от нежданной ласки, но слова не слетели с губ, по ним гуляло лишь разгорячённое дыхание. Решив принять подарок, он закрыл глаза и откинулся на подушку, комкая в пальцах одеяло. Уже слабо выгибался под ласками Оскара, перегревающими и туманящими едва пробудившуюся голову.

Одеяло Шулейман всё-таки откинул, жарко под ним. С толком, с чувством скользил губами вверх-вниз, обводил языком ствол и гладкую, набухшую, пряную от выделяющегося секрета головку. Держал ствол у основания в кольце пальцев, не обделяя вниманием те сантиметры, что не помещались во рту, периодически позволял головке упереться в упруго сжимающееся горло и перемещал пальцы ниже, перебирал поджавшиеся яички, гладил напряжённую промежность. Том сам разводил ноги шире, елозил пятками по простыням, выдыхая стоны.

Оскар сжал член особенно крепко, взял глубоко, и рука Тома как-то сама собой, против осмысления, опустилась на его голову. Испугавшись, что перешёл черту, делает то, что ему не положено, Том убрал руку. Не отрываясь от процесса, Шулейман взял его руку и положил обратно себе на голову, остановился, поднял глаза, предугадывая, что Том тоже посмотрит. Том поднял тяжёлую, мутную голову, шевелил губами, не выговаривая ни одного внятного звука, взгляд поплывший, пьяный без капли внутрь. Оскар ухмыльнулся уголками губ, не выпуская член изо рта, и как ни в чём не бывало продолжил сосать, взрывая Тому мозг. Тут он готов позволить Тому доминировать.

Получив это, наверное, разрешение, иначе сложно истолковать, Том оставил ладонь на затылке Оскара, перебирал его волосы, гладил, бездумно непривычным для себя способом поощряя за удовольствие. Пальцы сжимались. По позвоночнику простреливало, выгибало. Том сам не понял, как рука надавила, побуждая взять глубже, дать больше. Второй рукой тоже он схватился за Оскара, за его плечо. Немело всё, что далеко от паха, ноги ниже колен, пальцы рук.

Шулейман сунул в рот два пальца, другой рукой надрачивая Тому, чтобы не прерывать стимуляцию. Погладил скользкими от слюны пальцами сфинктер Тома и ввёл в него средний палец, одновременно снова беря член в рот.

- Нет, нет, нет, нет, - хрипло затвердил Том, мечась по подушке, упёршись рукой в плечо Оскара.

Не хотел сейчас такой стимуляции, хотел полностью по-мужски закончить, без проникновения.

- Тебе приятнее будет, - усмехнулся Шулейман, объясняя дурашке, что он себя же обделяет.

Том пробормотал ещё что-то и сдался, смирился, крепко зажмуривая глаза. Вернувшись к минету, Оскар просунул в него второй палец, размеренно совершая кистью поступательные движения. Согнул пальцы, давя костяшками на плотную выпуклость простаты. Тома вытянуло как в сплошной судороге, он выл, мотал головой, цеплялся пальцами Оскару за плечо. Шулейман дотянулся до тумбочки и добавил смазки, от которой промежность Тома скоро заблестела, не поскупился.

Само по себе делать минет не вызывало в Оскаре отвращения или отторжения, но и удовольствия не доставляло. Грубо говоря – никак ему это, можно и сделать, почему нет. Но ему доставлял удовольствие Том. Его наслаждение, его чувственность, дрожь и извивания его тела, вздохи, стоны, вскрики. Предельная отзывчивость и откровенность. Всё это возбуждало, потому вопреки отсутствию каких-либо особых ощущений от члена во рту собственный член стоял крепко и жаждал плоти. Той плоти – горячей, тугой, пульсирующей вокруг его пальцев. Между раскинутых в стороны стройных ног.

Шулейман провёл пальцами по ступне Тома, проверяя, растопырены ли у него пальцы – верный признак, что ему хорошо. И так понятно, что хорошо, но любопытно же. Том дёрнул ногой от щекотки, потерявшейся на полпути к мозгу под натиском более сильных ощущений.

Разрядка подступала постепенно, разворачивалась, затапливая всё тело волной стоградусного жара. Том не смог понять, в каком месте родился оргазм, кажется, в обоих сразу. Оттого ощущения сокрушительной, скручивающей силы. Том зашёлся пронзительным, надтреснутым криком, вцепившись Оскару в волосы. Обождав, пока Том, хныча в отходе чрезмерного экстаза, дёрнется в последний раз, Шулейман поднялся и прижался губами к его пересохшим губам.

- Моя очередь, - хитро ухмыльнулся Оскар, держась над Томом на руках.

- Мне тоже…? – спросил Том, потянувшись рукой ему вниз.

Оскар ответил просто:

- Ноги вверх.

Том мягко, немного рассеянно улыбнулся ему и поднял разведённые, согнутые ноги коленями к подмышкам. Шулейман подогнул руку, опираясь на один локоть, и поцеловал Тома. И, не теряя времени даром, направил в него член, вправил легко в подготовленное, расслабленное и его пальцами, и оргазмом тело. Том застонал ему в рот и почувствовал, как бёдра Оскара касаются его бёдер. Полностью в нём.

- Сейчас будет быстро и жёстко, - предупредил Шулейман.

На медленный, изысканный секс не хватало моральных сил. Ему бы по-животному вдалбливаться в горячее нутро и скорей достигнуть оргазма. Том понимающе, одобрительно улыбнулся, а затем, поняв, что это значит и чем ему грозит, испуганно распахнул глаза, вжался плечами в матрас. Потому что если быстро и жёстко, его точно снова разорвёт ощущениями такой силы, что удовольствие сольётся с болью.

Вопреки озвученному предупреждению начал Шулейман не с четвёртой скорости, чтобы немного раскачать Тома, но выдержки не хватило и на минуту. Том влёт вылетел в потерю контроля, извивался под ним, скулил, вскрикивал, сжимал бёдрами, цеплялся пальцами за плечи, спину, руки Оскара. Зато потом лежал растрёпанный, как мышь, с глупой, счастливой улыбкой на губах.

- Без пятнадцати двенадцать, - сказал Оскар, взглянув на часы. – В душ успею.

Том остался в постели, лежал в ворохе одеяла, отходя от пережитых ощущений. Вернулся Шулейман через десять минут, пахнущий свежестью и глубоким парфюмом, подошёл к шкафу и открыл дверцы. Том сел и наблюдал за тем, как он выверено, не сомневаясь, выбирает одежду. Как одевается отточенными движениями. Точность и чёткость его действий завораживает. А визуальный ряд заводит: длинные сильные пальцы, застёгивающие пуговицы снизу вверх; контраст загорелой, всегда горячей кожи с мягким светлым хлопком рубашки; сосредоточенное выражение лица. Словно мало того, что было ночью и только что. Мало, всегда мало. В нём всё до боли, до крика знакомо. И всегда, всегда, всегда мало. Одновременно кружит голову, щемит в груди и тянет в паху.

Том поёрзал и прижал рукой не к месту оживившийся член. Сейчас Оскару надо поработать, надо ему не мешать. И надо подумать, что не так у него с желанием, что три оргазма за девять часов его не утолили. Ответ уже известен – Оскар рядом. Оскар для него как стимуляция электрическим током тех самых зон мозга, которые отвечают за сексуальное желание. Застегнув белую, в тонкую светло-небесную полоску рубашку до двух верхних пуговиц, Шулейман дёрнул воротничок, подвернул рукава.

- Ты надолго? – спросил Том.

- Думаю, минут на сорок, - Шулейман взглянул на него, застёгивая на запястье часы. – Если хочешь, начинай завтракать без меня.

Том качнул головой:

- Нет, я тебя дождусь.

С уходом Оскара Том остался в спальне, сидел на кровати, слушая расслабленную тишину, которая на самом деле вовсе не утренняя, полдень уже. Так хорошо, покойно. Всё хорошо, словно там, за дверями спальни, нет проблемы, которая всё меняет.

На кухне Грегори готовил завтрак, рядом на своей табуретке стоял Терри и любопытно наблюдал за процессом, хрустя стеблем сельдерея. Это ещё одна уникальная, поражающая черта мальчика – подавляющее число детей нужно заставлять есть овощи и не факт, что получится, а Терри овощи очень любил и потреблял в больших количествах и в любом виде. В двух из трёх его приёмах пищи обязательно присутствовали овощи, а часто и во всех трёх. А между основными приёмами пищи он тоже перекусывал овощами, спокойно брал морковку или что угодно и подкреплялся. Даже сырую брокколи он ел. Шулейман когда впервые увидел, как Терри её грызёт, глубоко удивился.

В целом в вопросе питания Терри был тоже абсолютно беспроблемным и неприхотливым ребёнком. Что дашь, то и будет есть и не покривится, что вызывало уважение к нему и к воспитанию Кристины, как и многое другое. Но и предпочтения Терри имел, если позволить ему выбирать, что Оскар и делал. Помимо овощей мальчик питал большую приязнь к молочным продуктам, особенно к йогуртам без наполнителей, куда по желанию можно добавить ягоды или кусочки фруктов, а главной его любовью в данной категории являлись сыры. Причём особо любил Терри сыры с голубой/зелёной плесенью, что нехарактерно для детей, которых чаще всего отталкивает резкий вкус и своеобразный запах. Шулейман даже спросил у Терри, ел ли он Рокфор или подобные сыры раньше, поскольку если ел ещё при маме, понятно, почему ему нравится, привык. Терри ответил, что нет, никогда не ел, впервые пробует, и отправил в рот ещё один кубик благородного сыра. Со всех сторон удивительный мальчик. Даже Булет д’Авен, имеющий катастрофически неприятный запах, пришёлся ему по вкусу.

Также Терри любил супы-пюре – сырный, тыквенный, из той же брокколи или стручковой фасоли и вообще из чего угодно. Кроме традиционного во Франции лукового супа, его Терри не очень любил, куда больше ему нравился чесночный вариант. К чесноку Терри вообще питал особую страсть, доходящую до абсурда в понимании окружающих. Так, незадолго до отъезда на рождественские каникулы, Грегори приготовил яблочные дольки в карамели – старую добрую сладость, известную всем. Терри попробовал и спросил, можно ли приготовить так что-то другое? Грегори ответил утвердительно и предложил мальчику выбрать, что заключить в карамельный глянец, а Терри покопался в шкафчиках и протянул ему головку чеснока. Как ни скептически отнёсся Грегори к его идее, решил не объяснять, что это будет невкусно, а приготовить, пусть Терри сам попробует и поймёт. Но Терри понравилось, очень понравилось, чеснок, потерявший часть жгучести из-за тепловой обработки, в сочетании с карамельной коркой привёл его в восторг. Пришлось Грегори вздохнуть, унять изумление и готовить по желанию мальчика вопиюще неординарный десерт-не-десерт. Шулейман когда в первый раз увидел, как Терри ест нанизанные на деревянную шпажку зубчики чеснока в карамели, в осадок выпал. Ладно бы хоть карамель была солёной, такой вкус ещё можно понять, но нет же, сладкая карамель, с солёной Терри попробовал, оценил невысоко и вернулся к оригинальному варианту. Но что поделать, не запрещать же ребёнку есть, что ему нравится и вреда не несёт, пришлось принять его нестандартное вкусовое пристрастие.

Одна беда – Терри не хотел есть мясо. Не то чтобы не любил его, но не испытывал в нём потребности и потому не употреблял, если не проконтролировать. Тут Шулейман вмешался, поскольку придерживался убеждения, что мясо растущему организму необходимо, и пришлось договариваться. Уговорились на индейку на постоянной основе – единственную птицу, которую Терри почему-то не жалел и потому не отказывался употреблять в пищу, и на телятину раз в неделю. Иногда индейку заменяли крольчатиной, чего Терри не замечал; кроликов – милых пушистых зверьков с дрожащими носиками – Терри тоже жалел и есть не хотел. Конечно, все «мясные вопросы» можно было решить проще, сказать в приказной форме: «Ешь, надо», и Терри бы ел, но Оскар не хотел использовать с ним такие методы, посему выбирал обсуждения, переговоры и немного хитрости.

Зато паштет из утиной печени, тот самый, известный на весь мир, Терри ел с удовольствием всегда, когда давали. Даже интуитивно угадал, как правильно его употреблять, чуть-чуть лишь ошибся, что исправил проведённый Оскаром инструктаж. Сам Шулейман данный деликатес не любил, но с некоторых пор регулярно велел его покупать. Но не слишком часто. Поскольку ежедневное употребление фуа-гра может негативно сказаться на печени самого Терри, слишком жирный продукт. Также проблем не возникало с рыбой, её Терри ел без торга и с удовольствием, и чем жирнее вид рыбы, тем больше она ему нравилась.

Проанализировав однажды пищевые пристрастия мальчика, Шулейман усмехнулся собственному заключению, что они созданы друг для друга. Потому что жизнь в обычной семье не смогла бы раскрыть и удовлетворить его изысканный и дорогой вкус. Разве что его вкус на рыбу подкачал – между, к примеру, сёмгой и демократичной треской Терри отдавал предпочтение последней. Доля северной крови в нём говорила, не иначе.

Терри часто присутствовал при приготовлении пищи, проявлял интерес, и Грегори с удовольствием рассказывал-показывал ему всё, понемногу приобщая к искусству кулинарии.

- Можно я тебе помогу? – спросил мальчик, заглядывая в лицо старшего друга.

- Конечно, - ответил Грегори и, подумав чуть, выдал поручение: - Достань, пожалуйста, муку, приготовлю по-быстрому десерт, - улыбнулся мальчику.

Зажав сельдерей в одной ручке, Терри спрыгнул с табуретки, открыл шкафчик, достал пакет с мукой и, проделав обратный путь, водрузил его на кухонную тумбу.

- Это было очень легко, - сказал Терри. – Что-нибудь ещё сделать? – спросил с надеждой.

- Да. Насыпь сюда, - Грегори поставил перед ним большую пиалу, вишнёвую снаружи и белую внутри, - двести граммов муки.

- А как понять, что граммов двести?

- Правильно, лучше воспользоваться мерной чашкой, - Грегори снова искренне улыбнулся мальчику и подал ему указанный предмет. – Умение определять на глаз приходит с опытом.

Догрызя остатки сельдерея, Терри снова спрыгнул на пол, отошёл к раковине и вытянулся к крану всем телом, чтобы справиться без помощи табуретки. Вымыв руки, он вернулся на исходную позицию и поднял упаковку муки. Сосредоточенно, по маленькой щепотке, чуть встряхивая пакет и глядя на разметку на боку чашки, отсыпал двести граммов и посмотрел на Грегори в ожидании дальнейших инструкций.

- Теперь нужно растопить сливочное масло на водяной бане. Вот, - Грегори поставил на жарочную панель кастрюльку с водой и включил нагрев, отрегулировав градусы, - сейчас вскипятим воду, а ты пока отрежь кусочек масла, примерно столько, - он пальцами показал ширину.

С пяти лет Грегори начал давать Терри в руки нож, разумеется, только под своим наблюдением. Взяв маленький нож и приняв из рук парня брикет сливочного масла, до которого сам бы не дотянулся, оно в холодильнике высоко хранилось, Терри развернул упаковку, аккуратно тяня за края, чтобы не порвать, занёс над маслом нож. И вновь посмотрел на Грегори, попросил:

- Покажи ещё раз.

- Столько, - Грегори повторил жест.

Терри прищурил правый глаз и немного наклонил голову набок, что-то просчитывая в голове, и сказал:

- Три сантиметра.

- Да, думаю, это примерно три сантиметра.

Кусок масла шириной три сантиметра отделился от брикета и отправился в глубокую тарелку, которой Грегори накрыл кастрюльку с кипящей водой. Не отходя, Терри наблюдал, как масло подтапливается, растекается золотой лужицей, в которой плавал тающий айсберг сливочного кусочка.

А что, если сейчас пойти к Оскару, думал Том. Прийти в кабинет, проскользнуть по полу на четвереньках, чтобы не попасть в кадр, забраться под стол, расстегнуть его ремень и джинсы и… Устроить сюрприз-испытание, испытание выдержки, чтобы Оскар продолжал переговоры, не показывая, что одновременно получает удовольствие. Оскар же любит его проверять, испытывать. Почему не отплатить тем же, если это заводно и обоюдно приятно. Ух, как заводно! От одних мыслей под кожей щекочут пузырьки шампанского.

Том игриво улыбался в потолок, прикусил палец, складывая будоражащую фантазию. Может, не сейчас, но как-нибудь он обязательно это сделает. И будет из-под стола смотреть прямым взглядом, облизывая его член, наблюдая, как Оскар старается держать лицо перед деловыми партнёрами. Том провёл ладонью по бедру под одеялом. Отчего кожа такая горячая, такая чувствительная? Оскара нет рядом – и всё равно мало, мало, мало, ещё хочется. Потому что Оскар в его мыслях. Том опустил руку ниже, скользнул между ног, огибая пах. Не прикоснулся к влажному, растянутому входу, пальцы застыли в опасной близости, так близко, что кожа ловила исходящий от промежности жар.

Или можно сделать по-другому. Прийти в кабинет голышом, притворить за собой дверь и опереться руками об её полотно, прогнуться спиной к столу, крутя бёдрами, и поиграть с собой сзади. Оскар точно увидит это персонализированное представление в маленьком окошке, отображающем его сторону видеосвязи. О нет, нет, нет! Увидит эротическое шоу не только Оскар, но и все, с кем у него будут переговоры. Нет, отбросить вариант, такого

А что, если сейчас позвонить Оскару и сказать всего два слова: «Хочу тебя»? Чтобы Оскар знал, что будет дальше, когда он вернётся в спальню, где его ждут, и продолжал переговоры в горячечном ожидании. Рука между ног сама собой пришла в движение под аккомпанемент непристойных мыслей, подушечка указательного пальца коснулась колечка мышц, надавила. Мышцы раскрылись, пропуская, первая преграда преодолена, после которой уже так приятно и ноюще-сладко принимать в себя. Неглубоко, всего на две фаланги. С губ прерывистый выдох. Как же… Скручивает внизу живота, сладко, томительно тянет в глубине. Мышцы бёдер напряглись до лёгкой дрожи в согнутых ногах.

В голове ожили воспоминания, как на камеру, в прямом эфире ласкал себя для него

Нет, не надо. Лучше дождаться Оскара. Лучше при нём поиграть, если так хочется, чтобы Оскар в какой-то момент отбросил его руку и занял место пальцев собой. Том вынул палец и убрал руку, перевернулся на живот. Извивался гулящей кошкой, поднимая зад. Безумие. Сплошное непотребное безумие, зовущееся истовыми, до излома чувствами к человеку. Пьяняще-окрыляющее чувство влюблённости, покинувшее в сложный начальный период сожительства, вернулось с новой силой, двойной, тройной, в десятой степени. До боли и лихорадки от нехватки, когда его

Том перевернулся обратно на спину, открыл глаза. Хватит. Не так уж часто и не так уж много Оскар уделяет времени рабочим делам. Сейчас надо пойти на кухню, приготовить завтрак. И потом отдастся Оскару на столе. Да, так и поступит. Составив план действий, Том наконец-то покинул постель, перемялся с ноги на ногу в раздумьях, как успокоить плоть. Неосознанно по очереди подгибал ноги к паху. Нет, невыносимо, не выдержит он этого времени.

Бросившись обратно на кровать, Том написал Оскару сообщение: «Ты мне нужен. Срочно». Отправил. Телефон всегда при Оскаре, должен увидеть. Увидел. Пришёл Шулейман скоро.

Том встретил его стоя в центре комнаты, голый, кричаще возбуждённый, с огромными зрачками, чёрными глазами.

- Охуеть, - выдал Шулейман, обведя Тома взглядом с головы до ног. – Ты чем тут без меня занимался?

- Хочу тебя, - вместо ответа хрипло сказал Том и подошёл ближе.

Шулейман вопросительно выгнул брови, но удивление на его лице быстро сменилось довольством, интересом и предвкушением. В сощурившихся глазах блеснули искры. Взяв Тома за руку, Оскар подвёл его к кровати, приобнял и поцеловал, коротко, снимая пробу с открывшихся ему в готовности губ и дразня обещанием большего. И, оставив ладонь на пояснице Тома, заглянул ему в глаза:

- Подожди меня десять минут. Я думал, вдруг, случилось с тобой что, плохо стало, поэтому пришёл. Закончу переговоры и вернусь.

- Нет, сейчас, - Том тряхнул головой и потянулся к Оскару всем телом.

- Мне надо. Я их и так уже дважды опрокидывал, - рука крепче оплела Тома за поясницу. Шулейман приблизился к его лицу, говоря с соблазнительной улыбкой-ухмылкой: - Подожди. Ожидание только усиливает удовольствие.

- Не могу… Мне больно, - заныл Том, едва не хныча.

Больно в немеющем, гудящем от перевозбуждения паху и внутри, где остро не хватает быть заполненным. Том поцеловал Оскара, отрывистыми, дрожащими, не всегда попадающими в цель поцелуями цеплял его губы и покрывал кожу вокруг рта. Судорожно скользнул ладонями по крепкой груди Оскара, взялся за верхнюю застёгнутую пуговицу. Как ему отказать? Как себе отказать? С гортанным рычанием Шулейман прижал Тома к себе, схватил за ягодицы, вминая пальцы в тело. Больно. При столкновении нежная, обнажённая головка проехалась по металлическому краю пряжки ремня Оскара. Плевать. Том даже не замычал от болезненных ощущений, отчаянно целуясь с Оскаром, вылизывая его рот, задевая зубами. Отвлечь и остудить они были не в силах.

Шулейман немного повернулся, освобождая пространство, и обхватил ладонью член Тома. Надо по-быстрому дать ему разрядку, раз терпеть не может никак, а потом, закончив с переговорами, вернётся и сам получит удовольствие. Потом. Обязательно. Да… хищным хриплым стоном внутри головы.

- Нет! – Том схватил Оскара за запястье, выкручиваясь из его хвата.

Не хотел так, по-быстрому и неполноценно. Так только больнее. Шулейман серьёзно, не к моменту строго заглянул ему в глаза, у самого взгляд уже начинал плыть. Контакты медленно, но верно перемыкало, выбрасывая искры в темнеющую голову. Оскар буквально пихнул Тома, отталкивая к подоконнику, и впился в его рот жёстким поцелуем. Том лихорадочно, хаотично то расстегивал его рубашку, вырывая пуговицы, то хватался за ремень.

- Не рви мне рубашку, - грубо одёрнул его Шулейман, забывая пять секунд спустя о бесполезном требовании, которого Том не слышал или слышал, но не понимал.

Надо уйти. Нельзя давать слабину… Стучало в голове остатками разумности.

- Давай… Давай… Быстрее…

Том взялся за пряжку ремня Оскара, но дрожащие пальцы не справились с простой задачей. Его всего колотило, взгляд дикий, непроглядный, затягивающий – воплощение похоти, голых инстинктов.

- Да блять, - выдохнул Шулейман, сдаваясь самому себе.

Да что это с Томом? Что Том с ним делает? Безумие… Его обожаемое безумие. Том его слабость. СноваДо сих порВсегда

Том сразу и до конца кричал, хватаясь за ребро подоконника, оставляя на оконном стекле отпечатки ладоней. Получилось быстро, грубо, в полубеспамятстве. Стену под подоконником оросили жемчужные капли. Том вздрагивал под последними движениями Оскара, бередящими обострённо-чувствительное нутро. Остановившись, Шулейман наклонился и поцеловал Тома между лопаток, щекоча сорванным дыханием. Да блять… Кроме этого нецензурного сочетания пока что в голове ничего не формулировалось. У Тома по бёдрам вязко потянулась вытекающая сперма, когда Оскар вынул из него член.

Заправившись и не обращая пока внимания на раскуроченную рубашку, на которой не хватало одной пуговицы, а три болтались на нитках, Шулейман развернулся к окну спиной, прислонился к подоконнику бёдрами и закурил, глубоко втягивая в лёгкие никотин и выдыхая рассеивающейся струёй. Повернул к Тому голову и, прищурившись, обвёл его взглядом:

- Не знаю, что это было, но если подобное будет повторяться часто, у меня точно сердце не выдержит. Буду самым счастливым пациентом кардиологии, - Оскар усмехнулся, поведя подбородком.

Том лишь улыбался ему, стоя рядом в той же позе, только обнажённый и без сигареты в руке. И дал простой и честный ответ:

- Я соскучился.

- Меня полчаса не было. Что ж с тобой будет, когда я на несколько дней уеду? – Шулейман вновь усмехнулся.

- Куда это ты собрался без меня? – Том недоумённо свёл брови.

Вопрос Шулейман проигнорировал, рано пока.

- Пожалей меня, ладно? – сказал он, заглядывая Тому в глаза. – Подождём со следующим разом до ночи.

Едва вернувшееся на лицо Тома расслабленное благодушие растаяло, сменилось напряжением.

- Тебе это в тягость?

- Нет. Но мне уже не семнадцать, - отвечал Оскар. – Мочь-то физически я могу, но надо ж давать себе отдых.

- Тебе нужен отдых? – Том не догонял.

- Объяснить тебе, как работает мужская физиология? – Шулейман встал ближе к нему. Посмотрел на часы. – Позже объясню. Мне пора возвращаться, надо уже закрыть эту сделку. Только сначала сменю рубашку, - он коснулся Тома, прежде чем отойти. – Потом наконец-то пойдём завтракать.

Вновь оставшись в одиночестве, Том всё-таки оделся и, прихватив чистое бельё, направился в ванную комнату, где за пять минут принял душ и попутно почистил зубы, после чего двинулся дальше, на кухню. Заниматься сексом на столе больше не хотелось, по крайней мере, пока. Но идея приготовления завтрака для них двоих оставалась актуальной.

С того дня, когда Тому открылась правда, что у него не рецидив, а настоящий ребёнок, Грегори не специально, но очень удачно не попадался ему на глаза. Но удача ему отказала. Дойдя на кухни, Том увидел двоих, Грегори и мальчика, у плиты и услышал обрывок диалога.

- Почему нельзя растопить масло в микроволновой печи? – спрашивал Терри, глядя на Грегори большими любознательными глазами.

- Можно, - отвечал парень, одновременно одной рукой замешивая основу будущего десерта и следя за доходящим завтраком на жарочной панели. – Но не для всех блюд и продуктов подходит такой способ растопки. Например, шоколад в этом плане очень капризен, если растапливать его в микроволновке, нужно тщательно следить за температурным режимом и временем, потому что чуть больше перегреется – и всё, испортится, начнёт гореть. Микроволновку нельзя использовать для приготовления швейцарской меренги, блюд китайской кухни… Мой папа вообще не признаёт использование микроволновой печи в кулинарии и говорит – это способ для слабаков и лентяев, не различающих тонкостей вкуса, - Грегори посмеялся, взглянул на мальчика.

- Кем работает твой папа?

- Мой папа повар.

- Как ты? – Терри удивлённо и радостно вскинул брови, отчего карие глаза стали ещё больше на кукольном, по-детски округлом личике.

- Я просто неплохо умею готовить, - Грегори снова коротко посмеялся, улыбнулся ему. – А мой папа настоящий шеф-повар, у него рестораны, своё шоу, книги и всемирное признание.

- Каждый может стать поваром? – задумчиво спросил Терри, любопытно глядя на друга.

- В принципе, да. Есть люди с кулинарным талантом, но не бывает людей с врождённым неумением готовить, с которым ничего невозможно сделать. Каждый может учиться, практиковаться и стать поваром, не обязательно знаменитым, но тем, кто вкусно и классно готовит точно.

- Когда я вырасту, стану поваром, - сказал мальчик, облокотившись одной рукой на тумбочку и подперев подбородок ладошкой. – Повар же может готовить с птицей на плече? Как пират?

- Не думаю, что готовить с птицей на плече хорошая идея, - аккуратно сказал Грегори, - в пищу могут попасть перья и не только, и птица может обжечься. Но в остальное время повар спокойно может иметь птицу в качестве домашнего питомца.

- Когда я вырасту, обязательно заведу птицу, - уверенно проговорил Терри. – Наверное, попугая. Попугаев же заводят дома, - добавил менее уверенно, почти вопросительно.

- Совсем не обязательно. Завести дома можно любую птицу, если условия позволяют. Кроме разве что орла и грифа. Орёл слишком большой, ему много простора для полётов надо, а гриф создаст дома очень неприятный запах.

- Орёл не самая большая птица, самая крупная летающая птица – это альбатрос, - поделился знаниями Терри. – Размах крыльев альбатроса достигает трёх с половиной метров, а у самого крупного представителя рода орлов, беркута, всего два метра и сорок сантиметров.

Том стоял на пороге, его присутствия не заметила увлечённая делом и разговором парочка «молодняка».

- Я забыл снять планшет с зарядки, - Терри встрепенулся, распахнув глаза. – Нужно отключить.

Спрыгнув с табуретки, он поспешил на исправление упущения и едва не столкнулся с Томом.

- Ой, - обронил Терри и задрал голову, снизу глядя на всё ещё нового, едва знакомого и загадочного для него мужчину. – Привет, Том, доброе утро, - улыбнулся доброжелательно.

В противовес Тому, который с момента, когда увидел их, болтливого юнца-домработника и свою персональную жизненную катастрофу, стремительно мрачнел грозовой тучей, наливался тяжестью негативного настроения, вытеснившего без остатка радость от нового дня.

Не дождавшись ответа на своё приветствие, Терри медленно перестал улыбаться, опустил голову, спрятав глаза за пушистыми, тёмными в противовес цвету волос ресницами. Растерянно переступив с ноги на ногу, он снова посмотрел на Тома, попросил:

- Том, можно я пройду?

Сохраняя гробовое, гнетущее молчание, Том посторонился, выпуская мальчика из комнаты, и беззвучно закрыл за ним дверь. Взгляд упёрся в Грегори, припаялся, стекленея немигающим свинцом.

- Ты… - протяжно выцедил Том.

Грегори обернулся. Ни тон голоса, ни чёрный, страшный взгляд его ни о чём не предупредили. Не видел он плохого в жизни, чтобы научиться быть подозрительным и боязливым.

- Да? – отозвался Грегори. – Том, ты что-то хотел? Насчёт завтрака?

- Ты… - повторил Том, растягивая губы в широком оскале. – Ты всё знал. Ты знал…

- Том, я не понимаю, о чём ты.

- О розыгрыше. Ты знал правду, - Том медленно двинулся вперёд, к парню. – Знал и подыгрывал Оскару. Как он тебя заставил? Запугал? О нет, не думаю… - покачал головой. – Ты добровольно согласился. Из страха? Из любви к Оскару? Почему?

- Оскар сказал, что хочет разыграть тебя и что я должен делать. Я так и не понял смысла этого розыгрыша, но я хорошо отношусь к Оскару, у нас хорошие отношения, поэтому я согласился, - бесхитростно ответил парень правду.

Том и не нуждался в его ответах. Но кошки играют со своими жертвами, прежде чем нанести смертельные раны.

- Хорошо относишься, у вас хорошие отношения… - елейно растягивая звуки, Том повторил за домработником. – Как мило. Может, виды на него имеешь, сука?

- Нет-нет, - Грегори помотал головой и поднял ладони. – У меня и в мыслях никогда не было. Оскар мужчина, мой начальник, и он… намного старше, - говорил миролюбиво, словно не услышал оскорбление.

- Ты знал, - снова повторил Том, скалясь улыбкой Чеширского кота из хоррор-версии сказки. – Спелись за моей спиной? – вздёрнул брови, под которыми широко раскрытые, дикие, нездорово весёлые глаза. – Я перед тобой извинялся, обнимал тебя, душу тебе излил, а ты подыгрывал и за спиной смеялся надо мной, - он хищником подбирался ближе.

- Том, я над тобой не смеялся, - Грегори покачал головой.

Умом не боялся, не мог понять угрозу, но машинально сделал шаг назад.

- Ты знал, - как приговор, которого Грегори не понял. – Как думаешь, кексы с кровью будут вкусными? – продолжая страшно, сейчас только губами улыбаться, Том кивнул на противень с формочками, который домработник не успел поставить в духовку.

- Это не кексы, - глупо, машинально поправил его Грегори.

Запоздало на пару секунд обдумал смысл слов Тома, но не сумел их понять. Если это была шутка, он её не понял, если игра слов – тоже.

- Том, я тебя не понимаю, - честно сказал Грегори, надеясь на проясняющий диалог.

- Я тоже не понимал, а потом как понял. Когда-нибудь и ты поймёшь.

Замешательство Грегори разрасталось в геометрической прогрессии, ржавые шестерёнки непонимания скрипели в голове.

- Ты знал! – от игр к обвинению и действию.

Резко оказавшись рядом, Том пихнул Грегори в грудь. Парень отступил по инерции и неловким движением в попытке сохранить равновесие задел стоящую на плите сковороду. Она опрокинулась на пол, вывернув содержимое. Отвлёкшись от накаляющейся ситуации, Грегори разочарованно, грустно посмотрел на завтрак, который теперь только в ведро.

- Том, что ты наделал, – не удержался от раздосадованного упрёка.

Не жалко, что готовил, старался, а труд насмарку. Настроение у Грегори испортилось из-за того, что Оскар будет недоволен, когда придет завтракать, а есть нечего. И нехорошо заставлять голодного человека ждать, Грегори как человек, воспитанный влюблённым в пищу отцом, относился к этому очень серьёзно.

Том подобрал сковороду, покрутил за ручку:

- Раскалённая.

Вскинув взгляд, Том замахнулся. Лишь чудом Грегори сумел отклониться и избежать удара тяжёлым, раскаленным металлом по лицу. Не удержавшись на ногах из-за резкого прогиба назад, он с четверенек рванул прочь, прижался к стене, ошалело глядя на Тома. Сковороду Том бросил, не глядя переступил испорченный завтрак, приближаясь к парню.

- Неосмотрительно жаться к стене, ты сам себя в угол загнал, - говорил Том. – Когда-то я тоже постоянно совершал эту ошибку.

- Том, ты меня пугаешь. Пожалуйста, хватит, - Грегори поднял перед грудью ладони в инстинктивном защитном жесте. – Я не понимаю, что тебя так сильно разозлило, но я прошу прощения. Я не хотел тебя обидеть, я не думал, что этот глупый розыгрыш так сильно тебя заденет. Я поверил Оскару…

Отключив планшет от зарядного устройства, Терри разблокировал экран. Браузер, из которого не вышел, предложил видео полёта альбатроса, той самой огромной птицы, о которой упоминал в разговоре с Грегори. Целых тринадцать минут полёта величественной птицы над подёрнутой барашками пены синевой океана. Терри не удержался от соблазна включить ролик и посмотреть хоть три минутки, присев на край кровати.

- Глупый розыгрыш, - повторил за домработником Том.

Слишком резко. Том схватил Грегори за горло, больно притискивая, приблизился к лицу ошалевшего, испуганно распахнувшего глаза парня:

- Помнишь, я спрашивал тебя о Терри? Знаешь ли ты такого? Помнишь, что ты мне ответил?

Драться Грегори не умел, не умел даже давать сдачи, защищаться. Потому стоял – холодеющие руки по швам.

- Ты солгал, - озвучил Том. – Солгал, сука!

Отпустив шею несчастного побледневшего парня, Том замахнулся. Драться Грегори не умел совершенно, но реакция у него работала отлично – всё-таки с двумя братьями рос. Грегори ушёл от удара, бросившись по стене вбок, и, больше не тормозя, кинулся наутёк. Том сорвался с места следом, огибая стол. Грегори почти достиг цели – двери. Почти… Не собираясь давать ему выскочить в коридор, Том схватил стул и обрушил его парню на спину. Ножка ударила по затылку. Стул не разломился на части, но послышался деревянный треск.

Грегори упал на колени, схватился за голову, загудевшую вышкой электропередачи. Не мог продолжать бегство, не успевал соображать, сгорбился в попытке защититься, закрыться.

Шулейман застыл в дверном проёме, охреневши глядя на открывшуюся его взору сцену. Как раз вовремя заглянул, чтобы стать свидетелем эпичного момента удара стулом, что настолько шокировало своей невозможностью, что опешил и не сразу смог отреагировать. В голове отщёлкали три длинные секунды, в которые не мог поверить глазам, не мог сдвинуться с места, и щёлкнуло, проясняя мысли.

- Ты сдурел?! Отойди от него! – рявкнул Оскар Тому и обратился к Грегори, к которому наклонился, осторожно приподнимая его и пытаясь заглянуть в лицо. – Эй, ты как? Живой?

Эй, ты как?только к нему

- Как можно додуматься бить человека мебелью?! – Шулейман снова обратил внимание на Тома. – Ты боевиков девяностых годов пересмотрел?!

- А что, я должен был проглотить, что он с тобой заодно надо мной потешался?! – также ором ответил Том. – Нет! Я больше никому не позволю меня безнаказанно обижать, - выпрямил спину, вздёрнул подбородок, глядя Оскару в глаза победным, отдающим маниакальностью взглядом. – Я больше не слабый, всего боящийся мальчик, который не мог за себя постоять.

- Что ты несёшь?! Ты больной?! Края-то видь!

Что там ещё хотел сказать Оскар, Том не стал слушать, подался вперёд, запальчиво выкрикнул:

- Да, я больной! Ты это прекрасно знаешь! Меня судить нельзя! Так что не удивляйся!

И пнул Грегори ногой, удар пришёлся в бедро. Парень лишь заскулил, зажмурился, снова зажимаясь, втянул голову в плечи. Шулейман оттолкнул вконец слетевшего с катушек Тома, но он тут же вновь бросился вперёд. Трижды Оскар отпихивал Тома, не подпуская его к Грегори, и трижды Том возвращался грёбанным попрыгунчиком-бумерангом, кажется, его это только больше распаляло. Подняв Грегори на ноги, Шулейман одной рукой придерживал его за плечи, а второй держал на расстоянии Тома, рвущегося достать до несчастного парня. Оскар сам не запоминал, что говорил-выкрикивал, чего Том не слышал и слышать не хотел.

Испугавшись новой атаки, Грегори прижался к Шулейману и спрятал лицо у него на груди, постыдно ища защиты. В глазах Тома полыхнуло алым цветом, переходя в клубящуюся темноту. Оскар не позволил ему ударить, Том дотянулся до Грегори, но ничего не смог сделать, Шулейман зажал его, развёл обоих по бокам от себя.

- Утихомирься! Немедленно! Заткнись и сядь, иначе я тебя положу.

Оскар не пугал, а предупреждал. Том понял это по тону голоса, по твёрдому, давящему взгляду в глаза, но боролся с его силой своим жёстким, непримиримым взглядом, играя желваками на челюстях. Лишь благодаря метнувшемуся в сторону взгляду Тома Шулейман обернулся – и увидел Терри, что стоял у него за спиной. Сердце ухнуло вниз, глухо там стуча. Слишком много всего, слишком сложно, дайте перерыв. Перерыв никто не даст.

- Терри, ты давно тут стоишь? – поинтересовался Шулейман, отлично совладав с норовящим дрогнуть голосом.

- Только что пришёл, - ответил Терри. – Что вы делаете? Обнимаетесь? – спросил, переводя взгляд между мужчинами.

Грегори приятно удивил, собрался быстро и ответил. Быстрее Шулеймана ответил, который замешкался в сложном выборе между ложью, правдой и такой версией правды, которую можно выдать маленькому ребёнку без негативных последствий.

- Да, обнимаемся. Миримся.

- Миритесь? – на лице Терри удивлённо вздрогнули брови. – Вы поссорились?

- Немного. Я… упал и ударился, - Грегори невольно бросил взгляд на Тома.

- Из-за Тома, - добавил конкретики Оскар.

- Да, - подтвердил Грегори. – Том… он переставил стул, а я не видел, не заметил, запнулся об него и упал.

Пока домработник говорил, Шулейман прошил всё ещё злющего Тома припечатывающим к месту взглядом: вякнешь – прибью. И затем сказал для Терри:

- Сейчас я отвезу Грегори в больницу.

- В больницу?

Терри изломил брови, в глазах его расплескались удивление и страх – боязнь за дорогого ему человеку.

- С Грегори всё в порядке, - поспешил убедительно успокоить его Оскар. – Но с головой не шутят, поэтому лучше перестраховаться и показаться доктору.

Отпустив Тома, Шулейман повернул к двери, уводя с собой Грегори, которого всё ещё держал за плечи, и Терри, не отстающего от них взволнованным хвостиком. На пороге он обернулся и сказал Тому:

- С тобой я позже поговорю.

- Оскар, не ругай Тома, - попросил Терри по пути коридорами. – Он же не специально это сделал.

- Я не буду его ругать, а только поговорю об осторожности, - пообещал Шулейман.

Будь правда такой, как думает Терри, он бы так и поступил. А в реальности… Потом об этом подумает, пока необходимо доставить Грегори в больницу. Чёрт, как это сделать? Собирался лично отвезти Грегори в клинику, но после того, что Том устроил, его нельзя оставлять наедине с Терри. Забрать и Терри с собой и оставить Тома одного тоже нельзя, потом не соберёт осколки. Всем вместе поехать? Ага, чтобы цирк за гранью разумного в машине продолжился; чтобы псих этот на людей кидался и до аварии довёл.

Как на беду, как в отвратительном кино, в котором героя решили добить обстоятельствами, тело Грегори ослабло, он начал оседать. «Да блять!» - в голове, но не вслух. Похоже, это цитата дня. Упасть парню Шулейман не дал, перехватил крепче, судорожно соображая, что делать со всем этим дерьмом, что вдруг начало валиться на него, как из рога изобилия. С одним Грегори разобраться было бы просто. Но есть ещё и Терри. Терри перепугался за старшего друга:

- Грегори, что с тобой?!

- Шутка, - парень поднял голову и улыбнулся. – Неудачная шутка, - сам себя упрекнул.

В отличие от Терри, который, хоть и не по годам смышленый, всё-таки маленький ребёнок, Шулейман видел – не шутка. У Грегори взгляд плыл, а улыбка явно давалась ему тяжёло, как и слова. Переведя взгляд от мальчика, Грегори потянулся к уху Шулеймана, но повело, и он случайно уткнулся губами, выговаривая шёпотом, в котором крик о помощи:

- Меня сейчас вырвет…

Не хотел, Грегори тоже больше всего не хотел, чтобы Терри, его любимый мальчик Терри, младший братик, о котором всегда мечтал, видел то, что может его ранить. Не хотел, чтобы он волновался, чтобы ему было больно. Потому предупредил, между слов просил Оскара что-то сделать, не в силах справиться самостоятельно.

Да блять!

- Терри, сбегай-ка в мою спальню и принеси мой мобильник, - спокойно, почти весело сказал Шулейман, ничем не показывая, в каком он сейчас напряжении.

Отослав мальчика, Оскар обратился к Грегори:

- В ванную я тебя не потащу, блюй здесь, - отступил, чтобы на него не попало, продолжая поддерживать парня ладонью за лопатки.

- Всё равно же мне убирать, - Грегори вновь улыбнулся, в этот раз по-настоящему.

- Поменьше разговоров.

Посмотрев, что вопреки предупреждению блевать домработник не торопится – отпустило, - Шулейман приставил его к стене, спросил чётко:

- Сколько меня видишь?

- Одного…

- Хороший знак, - удовлетворённо кивнул Оскар и аккуратно, но настойчиво потянул парня за плечо, отлепляя от стены. – Пойдём.

Хотя бы Терри рядом нет, одной головной болью меньше, не нужно беспокоиться разом за двоих и лавировать между помощью пострадавшему и сбережением детской психики. Оставалось доставить Грегори в больницу и немного выдохнуть. Быстро Терри не вернётся, он мальчик исполнительный и не сдастся быстро, а найти телефон он не сможет никак, телефон у Оскара в кармане, как и всегда. Чёрт, Терри же в поисках телефона наверняка залезет в прикроватную тумбочку и найдёт там много интересных вещей. Ладно, как раз и сексуальное просвещение Оскар ему проведёт после закономерных детских вопросов. Потом, всё потом. Задачи надо решать поочерёдно, иначе мозг к чертям перегорит. И так пиздец по всем фронтам.

В клинику Шулейман отправил Грегори с одним из охранников. Дальше – Терри. Они встретились по пути навстречу друг к другу, недалеко от того места, где разошлись.

- Я не нашёл телефон, - виноватым голосом проговорил Терри и вскинул к Оскару большие глаза. – А где Грегори?

- Он поехал в больницу.

- Один? – глаза мальчика стали ещё больше, круглее.

- Нет, Грегори повёз Хаво, помнишь его? – вкрадчиво спросил Шулейман, заглядывая малышу в глаза.

Терри покивал, показывая, что помнит, и затем посмотрел на Оскара растерянно, доверчиво, с надеждой:

- Грегори поправится? С ним всё будет хорошо?

- Грегори и не болеет, - Шулейман усмехнулся и поднял мальчика на руки, чуть подбросил, не выпуская из рук, ободряя. – Ты же видел, Грегори сам шёл, разговаривал. Когда с человеком всё плохо, он не ходит, не говорит связно и не шутит плохие шутки, - Оскар ему улыбнулся. Визит к врачу простая формальность – и урок правильного поведения, - подчеркнул поучительно. – Запомни, Терри, если ты получил травму или если тебя что-то беспокоит, например, боль в животе, нужно обратиться к врачу, пусть специалист скажет, что с тобой и что с этим делать. Даже порез на пальце не мелочь, а нуждается в обработке, идти с маленькой ранкой к врачу, конечно, не надо, если только она не от чего-то заведомо очень грязного вроде ржавого гвоздя, но надо обработать антисептиком.

Терри кивнул:

- Я знаю, что раны нужно обрабатывать.

- Умница, - похвалил его Шулейман и чмокнул в лоб. – Мне тебя и учить нечему, что ни скажу – ты всё знаешь. А теперь мне надо провести беседу с Томом.

Ещё раз чмокнув мальчика, Оскар поставил его на пол. Терри не сказал, что очень хочет есть. Просыпался он довольно рано, завтракал в девять, за раз съедал немного и сейчас, к часу дня, уже был голодный. Время обеда, но обеда нет, и все взрослые заняты важными делами.

На кухне Тома уже не оказалось, только не случившийся завтрак кучей лежал на полу, валялась сковородка и стул, напоминая о том, что произошло. Но Оскар знал – Том не ушёл, каким-то внутренним зрением видел – Том где-то в глубине квартиры, в подробностях видел, будто глазами. Чувствовал тянущимися от сердца нитями, которыми с ним связан.

Сейчас, когда в мигающих в голове задачах осталась лишь одна цель, можно подумать. Оскар не ожидал, что Том может так поступить, привык, что он много кричит, много пылит в ударе негатива, но до дела никогда не доходило. Когда Том так изменился? Верно, за время разлуки. Оказалось, Оскар совсем его не знает. Всё судил по былому, что хи-хи и ха-ха – Том хоть и припадочный, но слабый и безобидный. Забавный. Нет. Большими чёрными буквами припечатанное слово НЕТ. То, что сегодня случилось, ни черта не забавно. Это страшно и непонятно. Шок – Том уже отнюдь не слабый невинный котёнок. Он опасный дикий зверь.

Оскар знал, что Том может убить, своими глазами видел. Но есть большая разница между убийством ради защиты и нападением на заведомо слабого. Заведомо?.. Знал ли Том, что Грегори не даст отпор? Оскар не знал, не думал, что Грегори настолько сам и беспомощен, и ничему его не научило то, что Том в первую встречу уже угрожал ему ножом. Сам виноват. Не Грегори, а он, Оскар, что не предупредил парня и не предупредил эту кошмарно вопиющую ситуацию. А как бы он предупредил? Как? Если сам не знал, не ожидал от Тома подобной жестокости.

Жестокость… Какое странное, непривычное слово в отношении Тома. Надо привыкать, нельзя продолжать думать, что он мальчик-одуванчик с неиспользуемыми бойцовскими навыками, иначе сегодняшняя ситуация непременно повторится, возможно, в более страшном, непоправимом варианте. Что Том может сделать дальше? Воткнёт Грегори в горло нож? Кинется на Терри? Утопит Терри в ванной? Страшно об этом думать, внутренности скручивает отрицанием, но Оскар вынужден признать суровую правду – Том может. Раскается потом, зная его, раскается, но что его запоздалое сожаление изменит? Ничего. Оно не вернёт отнятую жизнь, не исправит трагедию убитой детской психики.

Том проявил себя как чудовище. Чудовище – буквы эхом в голове. Но и таким, ужасным, жестоким, Оскар продолжал его любить и хотел сохранить отношения. Вот только… имеет ли он право рисковать? Оскар никогда не боялся за себя, непонятно как с самого начала знал, что ему Том вреда не причинит. И сейчас, будь он один на один с Томом, Оскар не задумывался бы о том, чтобы что-то изменить. Но он не один. Он хозяин в доме, где есть два уязвимых человека, а значит, отвечает за них и не вправе пускать ситуацию на самотёк. Так просто, нашлось то, что его ограничивает, что изнутри говорит ему, как должен поступать. Взрослая жизнь – это не только развлечения, но и большая ответственность. За десять лет многое изменилось, Оскар больше не мог позволить себе вести себя безрассудно и наплевательски и не хотел позволять. Только не дома, только не в том, что касается или может коснуться Терри.

Внутреннее видение не обмануло. Том обнаружился за дверью спальни, сидел на кровати, опустив голову и положив ладони на колени. Вскинул голову, услышав, что кто-то пришёл, поднялся на ноги – готов к новому раунду боя. Оскар зашёл в комнату, закрыл дверь – взгляд строгий, вид собранный.

- Какого хрена ты творишь?!

Шулейман сходу заорал на Тома, разрушая свой выдержанный образ, который сейчас был лишь фикцией. У него внутри тоже клокотали нервы. Он тоже, блять, не железный, он тоже человек, которого всё это дерьмо вывело из себя, но до определённого момента силой воли пришлось держаться, решать проблемы, а сейчас – можно.

- Я тебе уже ответил! Повторить?! – Том подхватил крик, влёт распалился.

Воинственно вытягивался вперёд, непроизвольно сжимал кулаки.

- Ты границы видь! - пуще прежнего рявкнул Шулейман. – Ты ему череп проломить мог, он мог инвалидом остаться! Я тебе уже сказал – если у тебя ко мне претензии, на мне и отрывайся!

- Ты здесь причём?! Ты его не заставлял тебе помогать, он сам! Вот и получил по справедливости! Мало получил! – выкрикнул Том с намёком, что это не конец.

- Ладно, допустим, в твоих глазах Грегори виноват! Допустим! Со своей позиции ты имел права врезать ему – дать по морде, а не стулом его бить со спины! Имел, но после того, что ты сделал, не имеешь. Это что за сумасшествие?! Ты дебил?! Сам виноват, - Оскар рубанул рукой воздух. – Должен был понять по твоему взведённому состоянию, что ты не мог, как трахаться хотел, что ты – не в норме!

- Не приплетай сюда моё поведение с тобой! И я что-то не заметил, чтобы ты был недоволен!

- Видь разницу! Неуёмно хотеть заняться сексом со своим партнёром не то же самое, что избивать людей!

- А ты мне объясни разницу, чтобы я не ошибался!

Казалось бы, очередной яростный крик, но в нём, в самой сердцевине жгучего энергетического сгустка, настоящее непонимание и просьба дать ориентиры. Шулейман замолчал на несколько секунд, глядя на Тома. Показалось ли, что он просит помощи. Не прямо, почти завуалировано, что не понять, но – в глазах под слоём непримиримой пылкости то самое детское непонимание: «Папа-папа, расскажи, что такое хорошо и что такое плохо…»

- Я тебе объясню, раз ты тупее, чем я когда-либо думал, - заговорил Оскар всё ещё в раже злой энергии, но уже не криком. – На пальцах объясняю. Если тебя дёрнет запрыгнуть на меня посреди ночи, забыв разбудить – это нормально. Если тебе взбредёт в голову со всей силы сомкнуть челюсти на моём члене – это плохо, нельзя. Если тебя обидели, можно в ответ ударить – это не очень адекватная реакция, но в целом обычная, вписывающаяся в норму, если не реагировать так на каждое неугодное тебе слово. Если ты попал в массовую драку, где идёт в ход всё, что под рукой, ты можешь драться мебелью – в такой ситуации это нормально. Если ты один на один с безоружным, беззащитным человеком, который не проявляет к тебе никакой агрессии – нельзя бить его мебелью, это неадекватное поведение. Улавливаешь разницу? Начинает проклёвываться понимание?

- Я всё равно не считаю себя виноватым, - также перестав кричать, Том скрестил руки на груди.

Шулейман и не рассчитывал на обратный результат. Это было бы слишком просто, слишком не в духе Тома. Если Том сразу сказал, что всё понял, значит – он не понял ничего.

- Зачем просил объяснить, - Оскар хмыкнул и также сложил руки на груди. – Типичный ты – помоги мне разобраться и больше не ошибаться; я всё равно буду поступать так, как поступал. Тупик какой-то, я не знаю, как вести с тобой диалог.

Оскар развёл кистями рук, раскрыв ладони, выражая телом озвученную растерянную слабость. И затем в сердцах усмехнулся:

– Грёбанный розыгрыш, вот сейчас я о нём жалею, потому что после него всё пошло по пизде, надо бы сразу сказать правду, когда ты увидел Терри, а не разводить тебя и Грегори с Терри по разные стороны баррикады моей потехи. А так… - Шулейман не договорил, поскольку им обоим всё известно, вздохнул. – Знаешь, признаться честно, сейчас я больше всего хочу попросить тебя уйти. Я не делаю этого только из-за самонадеянного желания попробовать ещё.

Яростный запал Тома разом иссяк пшиком затушенного фитиля, разжались кулаки. Непримиримый бой в глазах сменился потерянностью и страхом.

- Ты хочешь, чтобы я ушёл? – голос упал до полушёпота.

Всё-таки можно на Тома повлиять даже в его новом, непредсказуемом и отвратительном состоянии, достаточно его напугать. Но вопрос – надолго ли?

- Нет, - ответил Шулейман. – Но я не вижу другого стопроцентно безопасного варианта. Я не уверен, что справлюсь, я не вижу у тебя движения навстречу и не уверен, что сумею совладать с ситуацией в одиночку, ставки слишком высоки. Я боюсь за Терри, - громкое, оглушительно громкое в своей честности и посыле признание. – Я в ответе за него и за Грегори, пока он в моём доме, и если за смерть Грегори мне будет очень совестливо, но я смогу это пережить, то за трагедию с Терри я себя никогда не прощу.

Иногда слабость сильнее силы. Искренность может ударить сильнее громких слов, крика, угроз. Но Оскар использовал её не в качестве оружия. Впервые в жизни он не мог самонадеянно броситься в омут, поскольку не мог махнуть рукой на возможные последствия, и испытывал растерянность. Нести ответственность за себя легко, легко и привычно отвечать за себя и за Тома, но не справлялся с ответственностью за четверых. Боялся не справиться. Слабина, ошибка могут очень дорого стоить.

Том смотрел на него большими глазами, как будто только сейчас узнал, что Оскар человек, а не непробиваемый полубог пофигизма, которому всё по плечу легко и с усмешкой. Что у Оскара есть чувства, такие человеческие чувства и характеристики как слабость, растерянность, страх. Невыносимо слышать от него слова сомнений в себе и во всём. Кто, если не Оскар всегда сражает уверенностью? Кто, если не Оскар справится? Если он не будет за них бороться, то…

Страшно, что уже поздно. Одним ударом можно всё разрушить. Буквально одним ударом. Разрушить ли или ещё не всё потеряно? Они не у черты, но на краю. На краю всего, что было и было возможно. Дышать больно и страшно, чтобы не обрушился тонкий лёд.

- Я больше не буду так делать, - Том покачал головой, выглядел раскаивающимся.

- Могу ли я тебе верить? – резонно спросил в ответ Шулейман. – Сможешь ли ты сдержать слово? Кстати, ты уже нарушил данное мне обещание, одним из моих условий было – не трогать Грегори. Что ты сделал? – посмотрел строго, пытливо.

Том разомкнул губы, но Оскар сказал вместо него:

- Это другое? – предположил, что хотел сказать Том, зная, что если не по формулировке, то по смыслу попал в точку. Ответа не ждал. – Нет, дорогой, это не другое, а показывает цену твоего слова, - в голос Шулеймана вернулась сила, хлёсткость. – Знаешь, что ещё меня задело? – прямой взгляд. – Что ты там кричал на кухне? Что ты больной, и я это знаю? Никогда, слышишь, никогда не смей прикрываться своей болезнью.

Том съёжился под напором его взгляда, его речи, а Оскар продолжал:

- У тебя не тот диагноз, который делает сумасшедшим, ты это сам прекрасно знаешь. Не ты ли столько раз обижался, кричал, что ты не больной и не надо тебя таковым считать? Ты. Что, ты больной, только когда тебе выгодно? Нет, нельзя быть здоровым, когда удобно, и больным, когда удобно. Ты либо адекватный, несёшь ответственность за свои действия и стараешься себя контролировать. Либо ты неадекватный и, как престало психу, будешь сидеть на лекарствах для коррекции поведения. Я лично буду тебе инъекции колоть – инъекции, потому что таблетку можно выплюнуть/выблевать, а с уколом ничего не поделаешь.

Сказал – как отрезал. Как врезал пощёчину, хорошую такую оплеуху, выбившую остатки спеси.

- Зачем ты всё это говоришь? Мне неприятно от твоих слов, - проговорил истончившимся голосом Том, изламывая брови. – Зачем ты меня оскорбляешь? Зачем ты всё время это делаешь?

- Я тебя не оскорбляю. Это ты своим поведением себя унижаешь, - сказал Шулейман, пришибая словами. – Ты кто, маргинал из подворотни? Клинический имбецил, который не в состоянии себя контролировать? Кто ты? – мощно, глядя в глаза. – Ты ребёнок или всё-таки взрослый? Ты требовал, чтобы я относился к тебе как к взрослому, равному мне человеку, партнёру, но как мне это делать, если ты не ведёшь себя соответственно взрослому возрасту? Быть взрослым – это прежде всего нести ответственность за себя и за всё, что есть в твоей жизни, не периодами, когда прижмёт, а всегда, у тебя же с этим большие проблемы. Так кем ты в итоге хочешь быть: ребёнком или взрослым? Окей, я не против нести за тебя ответственность, как за ребёнка, но для этого нужно, чтобы ты мне – не мешал, а сейчас ты мне очень мешаешь. Ты не ведёшь себя как ребёнок, поскольку дети так не поступают, но и как взрослый тоже не ведёшь. Ты где-то между, не то и не сё – вечный не-подросток в бунте. Кончай. Если ты ребёнок, я накажу тебя соразмерно проступку; если взрослый – будем говорить по-взрослому. Определяйся. Сейчас с тобой не так и не так не получается: я начинаю с тобой как с взрослым – ты ведёшь себя как дитя дурное и капризное, я обхожусь как с ребёнком – ты обижаешься и требуешь уважение и иже с ним. Нет, Том, не прокатит, нельзя иметь привилегии взрослого человека без сопутствующих обязательств.

Том.

- Я уже не могу обращаться с тобой исключительно с позиции силы, ты противишься. Но и диалог с тобой вести невозможно, потому что ты не отвечаешь за себя и не держишь слово, ты не выполняешь свою сторону договорённостей. Конечно, я мог бы тебя побить и выкинуть из квартиры, чтобы ты подумал о своём поведении, это бы точно помогло, но я почему-то не хочу.

- Оскар? – тихо позвал Том и поднял к нему печальные глаза с надреснутостью на дне зрачков. – Попроси у меня прощения за обман и за розыгрыш.

Вправду нуждался в том, чтобы услышать слова извинений, пускай сами по себе они ничего не значат. Чтобы закрыть эту ситуацию и двигаться дальше, спасти их союз.

- Я не буду извиняться, - серьёзно ответил Шулейман. – Знаешь почему? Потому что извинения ничего не значат, то, за что просят прощения, всегда в прошлом и изменить этого нельзя, человек либо не раскаивается, либо понимает свою ошибку и впредь её не повторяет.

Том хотел сказать, что для него это важно, что ему

- Ты множество раз фигурально и буквально на коленях молил меня о прощении, а потом шёл и опять делал то, за что умолял тебя простить. В свою очередь я не нарушил ни одного данного тебе слова. Если всё-таки есть что-то, что я забыл или чего не заметил – скажи мне.

Том зажмурился на две секунды, настолько больно били слова, настолько они правдивы. Цепляли крюком за душу, выворачивали наружу и окунули лицом во всю дрянь, что есть внутри и в прошлом.

- Если есть что-то, что тебе во мне не нравится – скажи мне, - пылко сказал Оскар, требуя диалога.

Подождал минуту, в которую Том на тридцатой секунде опустил глаза в пол, и произнёс:

- Молчишь? Окей, скажу я. Впредь я обещаю не устраивать подобных розыгрышей, я могу подшутить над тобой, но не больше, я понял, что играть на твоём психическом здоровье было жестоким перебором. Я обещаю не обманывать тебя, не скрывать от тебя ничего ради твоего благополучия. После нашего неудачного брака я понял, что такая тактика делает только хуже, но меня опять занесло, меня тянет всё контролировать. Буду себя тормозить, я тебе не родитель, чтобы ограждать от «вредной» информации. И ещё – я больше не буду заставлять тебя ревновать. Мне нравится, когда ты ревнуешь, но ты всё воспринимаешь слишком серьёзно, а психика у тебя и так нестабильная, ни к чему лишний раз создавать тебе стресс. Если же ты припишешь мне интерес к кому-то на пустом месте, как не раз было, это уже твои проблемы, проблема в тебе, но я постараюсь сразу пресекать ситуацию и объяснить тебе, что никаких причин для ревности нет. Что-нибудь хочешь добавить?

- Не надо, не меняйся… - едва слышно, дрожащим голосом проговорил Том.

Шулейман подскочил к нему в пару шагов, закричал в лицо:

- Так чего ты хочешь?! Ты выдвинул требование, чтобы я тебя не обманывал, а сейчас, когда я сказал, что не буду обманывать и делать всё остальное, что тебя задевает, ты просишь, чтобы я не менялся! Чего ты хочешь? – уже не криком, но чётко, резко выдохнув, сказал Оскар, прижигая тяжёлым взглядом. – Определись уже, кто ты, кем хочешь быть и как к тебе относиться, и важно, чтобы эти элементы не противоречили друг другу. Тебе двадцать восемь лет, пора уже определиться.

Лучше бы Оскар от начала до конца этого разговора продолжал на него орать, лучше бы Оскар ударил его, чем выговаривал, заставляя посмотреть на себя со стороны и увидеть, каким дерьмом является и не заслуживает нормального отношения и нормальных отношений. Чудо, что Оскар всё ещё с ним разговаривает, а не выставил за дверь своей жизни как безнадёжно бракованного. Чудо, что Оскар всё ещё пытается что-то исправить, а не махнул рукой и решил избавиться от обузы, пусть даже любимой. Чудо, что чувства Оскара всё это выносят. У Тома дрогнули губы, раз, второй, глаза наполнились слезами.

- Не плачь, - чётко одёрнул его Шулейман. – Сейчас – не плачь, я не стану тебя утешать. Скажи уже что-нибудь внятное. Скажи – как мне себя с тобой вести. Я запутался. Я перестал тебя понимать, у меня чувство, что я тебя не знаю, и оно мне не нравится. Определяйся и говори. Начни с самого насущного вопроса: что тебе ближе, самостоятельно за себя отвечать и себя контролировать, или принимать корректирующую медикаментозную терапию, или, может, вообще хочешь от меня уйти? – последние слова с особым нажимом, напором энергии.

- Я не уйду, я не уйду… - Том потряс головой, повторив дважды, словно в полубреду.

Это самый страшный страх – что Оскар опустит руки и укажет ему на дверь. Устанет. Том не думал, что будет для него хорошим, правильным, самым лучшим, он хотел просто быть. С ним. Здесь.

- Отлично, - кивнул Шулейман, - осталось два варианта. Повторить их? – получив от Тома реакцию в виде отрицательного качания головой, он сказал: - Прекрасно. Значит, определяйся. Сейчас решай, - приказывающее указание. – Я мог бы оставить тебя одного и дать время подумать, но тогда ты не выберешь ничего, это мы уже проходили.

Том молчал. Стоял – взгляд какой-то одновременно стеклянный и дрожащий, направленный Оскару в грудь, сквозь него, плечи напряжённые, приподнятые. Шулейман взял его за подбородок, поднял лицо, устанавливая зрительный контакт:

- Ты здесь?

Том кивнул.

- Если тебе плохо – скажи, - произнёс Шулейман тоже чётко, но с мягкостью в голосе.

В глазах – и в голове, и в груди – мелькнула тревога: вдруг пережал? Том же сильный, сильный там, где невозможно выдержать, но хрупкий во всём остальном. Том отрицательно покачал головой.

- Вслух, - напомнил Оскар о старом, как их история, правиле.

Том снова покачал головой, собираясь с мыслями и словами, вдохнул, выдохнул и дал ответ:

- Нет, мне не плохо. Я… - вновь вдохнул-выдохнул, успокаивая внезапное сердцебиение, что так не к месту, отвлекает, волнует обратной связью. – Я буду себя контролировать, честно, я буду стараться. Я никогда больше так не поступлю, я же знаю, каково быть слабым и беззащитным, которого обижает более сильный. Сейчас я сам в ужасе от того, что сделал, это недопустимо. Я извинюсь перед Грегори.

- Не надо извиняться, - сказал Шулейман и кивнул. – Хорошо, я тебе верю. Но – я даю тебе только один шанс, - подчеркнул, строго посмотрев Тому в глаза. – Если что-то подобное повторится, альтернативы не будет, будешь на лекарствах.

Том тоже кивнул, соглашаясь на такое условие.

- Ладно, пока достаточно, продолжим позже. Пойдём завтракать, я голодный.

Том удивлённо вскинул взгляд и брови. Нет, он до сих пор не мог привыкнуть к тому, как легко Оскар переключается, не перескакивает, распыляя внимание, как с ним, Томом, часто бывает, а закрывает тему и движется дальше. Тем временем Шулейман, направившийся уже к двери, обернулся, добавил:

- Нет, не так – пойдёшь со мной? – спросил с нажимом на вопросительной интонации. – Предупреждаю – со мной будет Терри.

- Ты предлагаешь мне выбрать? – Том почти пробормотал, впав в замешательство неопределённого эмоционального окраса, сместил фокус внимания со смысла обращения на побочный вопрос.

- Ты только сейчас заметил? – Шулейман выгнул бровь. – С некоторых пор я предоставляю тебе право выбрать всегда, когда могу. Так что, пойдёшь, нет? Я хочу наконец-то позавтракать.

Том решился довольно быстро, сделал шаг вперёд:

- Пойду.

- Окей, - ответил Оскар, вытягивая из кармана телефон. - Побудь пока здесь, посиди, подыши, успокойся, а я закажу доставку из ресторана.

Покинув Тома, Шулейман зашёл к Терри, спросил его о пожеланиях по обеду, а дальше направился на кухню, в бой с кофе-машиной, которой давно не пользовался самостоятельно, попутно разговаривая с рестораном. С утра даже кофе выпить не успел, может, ещё и потому нервы взяли.

На кухне что-то изменилось. Повременив с запуском варящей бодрящий напиток техники, Шулейман огляделся. От перевёрнутого на пол завтрака не осталось и следа, сковородка тоже исчезла с пола, стул стоял на своём месте у стола, аккуратно задвинутый. Оскар повёл бровью, мысленно складывая вопрос: неужто Том решил хоть как-то исправить учинённый беспредел и навёл порядок? Эта версия согласовывается с вбитым в голову Тома правилом, что он должен убрать, если нагадил. И время на уборку у Тома было, немного, но мог управиться. Иной вариант и не придумывался: Грегори нет, он, Оскар, не убирал и не притронулся бы к беспорядку, стало быть, это дело рук Тома.

Решив для проформы спросить Тома, когда он придёт, Шулейман включил кофе-машину, заправил. Для порядка, конечно, надо было Тома заставить сварить ему кофе, но ладно уже, пусть отдыхает. Аппарат бесшумно делал свою работу, а Оскар прислонился бёдрами к тумбе и закурил, не озаботившись тем, чтобы сразу взять пепельницу.

На кухню пришёл Терри, одной рукой прижимая к груди мягкую игрушку – непонятную зверушку из отряда грызунов, которую Оскар окрестил для себя хомяком. Скорее же, это был лемминг. Терри вообще выбирал нетипичные мягкие игрушки – этого грызуна, весьма достоверного вида здоровую розовую креветку и, конечно, птиц, чайку и голубя, у которого расправлялись крылья. Из привычных игрушек у него были лишь те, что остались от жизни с мамой – изношенный кремовый заяц, длинноухий и длиннолапый, и отвратительного вида утконос, который уместно смотрелся бы только на крышке помойного бака. С утконосом, как и с табуреткой, Шулейману пришлось смириться. А с осени у Терри появилась одна-единственная любимая игрушка, странно даже, что не с ней пришёл.

Сигарету Оскар не затушил, посчитав, что глупо дёргаться и ограждать ребёнка от созерцания курения, но окно открыл и постарался, чтобы дым уходил на улицу.

- Том навёл порядок, - между делом отметил он, стряхивая пепел в пепельницу, которую с приходом мальчика поставил под руку.

- Это я убрал, - сказал Терри, не рассчитывая на похвалу, не прося её ни тоном, ни взглядом.

В этом доме Терри не имел никаких обязанностей по поддержанию чистоты, даже когда он попросился помочь Грегори с уборкой, Оскар мягко не разрешил, объяснил, что ему не нужно этим заниматься, это работа Грегори. Но он умел, мог и подмести, и пол помыть, и тем более расставить предметы по своим местам. Терри видел, как мама наводит порядок, думал, что она и так устаёт, она же работает, и хотел помочь, чтобы она отдохнула. Кристина не эксплуатировала его, но поощряла благородное начинание, выдавая малышу ровно столько работы, чтобы он сделал хорошее дело, почувствовал гордость за себя – это ведь очень важно, чтобы ребёнок мог реализовать свой порыв помощи – и не перетрудился. Так и научился.

- Ты и пол помыл? – не без удивления спросил Шулейман.

- Да, - просто ответил Терри, не видя ничего особенного в своём поступке. – Там жир был, пятно бы осталось, можно поскользнуться.

Затушив сигарету, Оскар подтолкнул пепельницу к окну, чтобы в него воняла, подошёл к мальчику и присел перед ним на корточки, положил ладони на маленькие, хрупкие детские плечи:

- Терри, ты мог этого не делать. Я бы вызвал кого-то для уборки.

- Если есть беспорядок, кому-то нужно его убрать. Грегори нужно будет отдохнуть, когда он вернётся, а мне не сложно, - Терри чуть пожал плечами.

Шулейман легко погладил его по плечам. Странное чувство – гордиться другим человеком, маленьким совсем человеком. Странное чувство – гордиться тем, к чему ты не имеешь отношения, ведь не он воспитал Терри таким. Но он его не испортил, что повод для гордости за себя тоже.

- Ты молодец, - произнёс Оскар, улыбнувшись Терри уголками губ – и сердечно глазами.

Привезли доставку. Усадив Терри на стул и сообщив о том, что собирается делать, Шулейман пошёл за Томом. Том сидел на кровати – точь-в-точь, как часом ранее, - поднял взгляд, как только Оскар зашёл. Выглядел Том, бесспорно, лучше, в его глазах не осталось ни единой искры воинственности, но осталась лёгкая потерянность. В глазах больших, внимательных, шоколадного цвета. Терри тоже так смотрел – внимательно, с предельным доверием в идентичных карих глазах. Оскар раз за разом спотыкался об ощущение и мысль, насколько же поразительно они похожи. Если быстро перейти от одного к другому, можно подумать, что перескочил во времени.

Сердце щемило теплом и чем-то немного муторным, неопределимым от этой феноменальной схожести. От того, что Том так по-детски преданно на него смотрел и что точно так же на него, Оскара, смотрел его

- Привезли, пойдём, - сказал Шулейман, не выдавая пережитого внутри сентиментального момента.

Том с готовностью встал, подошёл к нему, но взял за руку, останавливая:

- Подожди. Мне нужно тебе кое-что сказать, - по тону Том не ставил в известность, а просил.

- Давай, - согласился Шулейман, - но быстро, нехорошо заставлять ребёнка сидеть голодным. Себя тоже.

Том кивнул, закусил губы. И сказал:

- Оскар, ты обратился к Грегори моими

- Что? – Оскар непонимающе нахмурился.

- Ты сказал ему слова, которые всегда говорил мне, когда со мной что-то случалось. Ты заботишься о нём. Ты относишься к нему так, как относился ко мне, когда я был на его месте? Теперь он на моём месте?

Том не предъявлял претензию, лишь перечислял. В его глазах грусть, непонимание и налёт влаги. Шулейман усмехнулся с него, встал прямо перед Томом и ответил:

- Я позаботился о Грегори, поскольку в тот момент он в этом нуждался, он пострадал. Да, я забочусь о Грегори, как заботился о тебе, тебя я тоже защищал от тех, кто хотел причинить тебе вред, надеюсь, ты это помнишь. Я так поступаю, потому что если человек на меня работает, если он в моём доме, я за него отвечаю. Раньше, во времена твоей работы, я объяснял это иначе – моё никому больше нельзя трогать. Смысл один. Внимание, сейчас будет самая важная информация – я защищал тебя и защищаю Грегори, но – на этом ваше сходство заканчивается. Грегори мой домработник, которого я ценю за то, что, во-первых, он не лебезит передо мной, во-вторых, он подружился с Терри, второй пункт, пожалуй, должен быть первым, он более важный. Можно сказать, что у меня к Грегори особое отношение, так и есть, но только по тем причинам, которые я озвучил, когда-то он уволится, и на том будет всё. А ты стал моим партнёром и им останешься.

- Но я вначале тоже был твоей прислугой… - жалостным голосом проговорил Том, глядя на Оскара дрожащим, мечущимся взглядом.

- Ты начинал как моя прислуга, да, я так и сказал, - кивнул Шулейман, - но твоя роль изменилась, а роль Грегори останется без изменений. Меня не тянет на прислугу, не тянет на какой-то определённый тип, к которому вы якобы оба принадлежите, просто у нас с тобой так получилось, что ты начал свою роль в моей жизни с домработника, ещё раньше с пациента, а теперь он мой домработник. Не ищи параллелей там, где их нет. Я и без тебя полтора года прожил под одной крышей с Грегори, и ни разу у меня на него не падал взгляд с желанием: «О, хочу его трахнуть!». В отличие от тебя, кстати.

- Ты же говорил вначале нашего знакомства, что я тебя совершенно не возбуждаю? – Том нахмурился, зацепившись за несущественный в текущем обсуждении момент.

- Говорил, я так и считал, - согласился Оскар. – Но как минимум дважды было такое, что я смотрел на тебя и хотел тебя попробовать. Вернее, не совсем так, - он сам себя поправил, - я был не прочь тебя попробовать. Просто ты был такой милый, диковинный, с вечно вытаращенными глазами и маленькой задницей в этих твоих ужасных спортивных штанах, - Шулейман усмехнулся, едва не сюсюкая от умиления воспоминаниями.

Том вопросительно выгнул бровь. Вот так новости. Так Оскар его всё-таки хотел? Чертовски странно слышать из уст Оскара своеобразную оду его внешности, особенно впечатлил оборот, упоминающий пятую точку.

- Если бы ты тогда сказал, что смотришь на мою попу… - Том покачал головой, забывая, что его тревожило.

- Ты бы ещё раз врезал мне половой тряпкой по лицу, а потом разрыдался, знаю, - Шулейман дополнил его мысль. – Так, что-то мы отошли от темы. Пойдём, - он сделал шаг к порогу и тронул Тома за руку, побуждая тоже начать движение, - по пути на кухню договорим, успеем.

Вышли в коридор, Оскар повернул голову к Тому:

- О чём я говорил? – спросил, но в ответе не нуждался, продолжил с места, на котором остановился, прежде чем уйти в фантазии о восемнадцатилетнем Томе. – К тому же я не гей, даже не бисексуал, меня не привлекают никакие другие мужчины, кроме тебя. Я пробовал с другими, в том числе твоего типажа – не то, не моё. И хочу напомнить тебе о возрасте Грегори и моём бзике на разнице в возрасте, для меня Грегори недалеко ушёл от ребёнка, он малолетка.

- А будь он старше…? – Том исподволь косился на него.

- Было бы то же самое. Пойми уже – не привлекают меня другие мужчины от слова совсем, только ты. Женщины меня тоже не привлекают, когда есть ты. Да и в принципе женщины меня не очень интересуют, но без тебя провожу время с ними, нечего делать, надо ж куда-то стравливать напряжение. Плохо прозвучит, но женщина для меня – это вагина и только, сиськи и прочие части тела, на которые мужчины и некоторые женщины облизываются, не вызывают во мне особого волнения…

Том невольно вспомнил, как сам реагирует на пышную, светящую из декольте женскую грудь и устыдился, что из них двоих он тот, кому в голову бьют инстинкты, вызывая обильное слюноотделение.

- Получить удовольствие, разрядку, тупо трах, удовлетворение потребности, как поесть, - продолжал на ходу рассуждать Оскар. – Что-то меня опять унесло в сторону, - усмехнулся, глянул на Тома. – К чему я веду – у тебя нет никаких причин для ревности, ни к Грегори, ни к кому-либо другому. Грегори я ценю за определённые характеристики, а тебя люблю во всей совокупности твоих качеств и вопреки тому, что может оттолкнуть. Понимаешь разницу?

Притормозив, Шулейман пытливо, выжидающе заглянул Тому в глаза. Том кивнул: понимаю. Внутри испытывал стыд, что никак не может заткнуться со своей ревностью. Не может. Никак. Хоть убей. Знал, что Оскар его любит, заставлял его снова и снова повторять, почему другие его не интересуют, понимал, что он говорит, понимал беспочвенность своих опасений, но проходило время, и понимание и уверенность куда-то исчезали. Какой-то маниакальный психоз – найди потенциальную любовницу или любовника Оскара и сойди с ума.

«Ничего ты не понимаешь», - Шулейман мысленно покачал головой.

- Я исчерпал твой интерес к вопросу о моём отношении к Грегори? – спросил он, вновь заглядывая Тому в глаза.

Том снова кивнул и, спохватившись, ответил вслух:

- Да. Он слишком молодой и мужского пола.

- И он не ты, - добавил к его словам Оскар самую главную деталь.

Том невольно улыбнулся ему и склонил голову в кивке:

- Да, он не я.

Шулейман тоже кивнул, завершая тему:

- История имеет свойство повторяться, но не с конкретным человеком. В моей жизни уже был домработник, который стал для меня кем-то намного большим. Второго не будет.

Так хорошо внутри, так светло, словно не было пережитого стресса, скандала на грани и собственного дурного поведения. Идти бы так долго-долго, но, увы, квартира хоть и огромная, но не бесконечная, кухня всё ближе.

- И, Том, - Оскар остановился, повернулся к нему, - то, что я сказал тебе выбирать между самоконтролем и лекарствами, то, что ты выбрал контроль, не означает, что ты будешь с собой один на один, это касается только агрессии. Ты всегда можешь рассказать мне, что тебе плохо, что тебе не нравится, и я тебе помогу. Исключение – ситуации, касающихся третьих лиц. Как пример – ты не можешь требовать, чтобы я уволил Грегори или чтобы я избавился от Терри. Но если твоё недовольство будет касаться моего

«Ты не один, я с тобой, ты не никто»

- Спасибо, - негромко, но преисполнено чувством. – Спасибо за то, что ты это сказал.

- Было бы крайне глупо столько времени добиваться, чтобы ты говорил, - Шулейман усмехнулся, обняв Тома в ответ, сцепил руки у него на пояснице, - и похерить все результаты из-за того, что ты меня неправильно понял.

Том вновь улыбнулся, трогательно, до боли открыто – как разрезом к самому сердцу, - а на ресницах блеснула солёная роса. Оскар приложил ладонь к его щеке и провёл подушечкой большого пальца по линии нижнего века, стирая слёзы, отчего сердце Тома сжалось и взорвалось одновременно. Разве можно любить сильнее, разве можно сильнее, пронзительней чувствовать, чем сейчас… Можно. У них есть целая жизнь на то, чтобы открывать в себе и в другом новые высоты и грани.

Том накрыл ладонь Оскара своей ладонью, приласкался к ней щекой, прикрыв глаза. И удержал его за руку, когда Оскар отстранился, желая продолжить путь к кухне, где они будут не вдвоём и не смогут так разговаривать. Продлить бы этот миг до бесконечности, миг, в котором они вдвоём. В котором они заодно, друг для друга и ради общей цели. Невероятно прекрасно, что, несмотря на острые углы и столкновения, цель у них всё равно общая – быть вместе и быть счастливыми.

- Оскар, я хочу тебя попросить, - сказал Том. – Пожалуйста, не обращайся к Грегори моими словами. Для меня это триггер, от этого я перестаю чувствовать, что особенный для тебя.

- Я так и не понял, о каких словах ты говоришь.

- «Эй, ты живой?».

Шулейман от души усмехнулся и ответил:

- Это стандартные слова. Я бы сказал их любому в ситуации, где они к месту.

Том жалобно изломил брови, просительно смотрел в глаза. Точно так и Терри изламывал брови, но не в попытках разжалобить, а когда удивлялся и чего-то не понимал. Чёрт, как перестать ловить толчки сердца не в такт от их зеркальной схожести даже в том, что по наследству не передаётся?

- Ладно, скажу ему что-нибудь другое, если придётся, - смягчившись от вида и взгляда Тома, согласился Шулейман. – Хотя нет, - сощурился хитро, - если ты опять совершишь атаку на Грегори, я буду говорить с ним исключительно твоими, как ты выразился, словами, все фразы припомню. Если нет, то нет. Договорились?

Приподняв брови, Оскар протянул Тому ладонь для закрепления словесной сделки. Улыбнувшись, Том принял рукопожатие и смешной, но справедливый, на его взгляд, уговор. На том разговор и закончили и наконец-то дошли до кухни, где Терри смирно сидел в ожидании, покачивая ножками под столом.

Завтрак проходил мирно. Том и взгляда на Терри не поднимал, но не игнорировал его демонстративно, непримиримо сжимая губы, а просто не смотрел, был тих и занимался своим завтраком, в отличие от мальчика, который раз от раза любопытно на него поглядывал. Но в конце концов Том зацепился вниманием за игрушечного грызуна, которого тоже счёл хомяком. Хомяк, хомяк… Том помимо воли начал вспоминать свои игрушки. Помнил солдатиков и машинки, а мягкие игрушки… были ли они у него? Были. Но такого хомяка не было.

Заметив интерес Тома, Терри без слов взял свою игрушку и протянул ему. Том потянулся к игрушке, но пальцы дрогнули, и рука зависла в воздухе. Неловкая ситуация. Шулейман перевёл взгляд с одного на другого. Глупо было бы ожидать, что Том после одной беседы будет готов пойти на контакт, ему нужно время. Не впадает в истерику – и то победа и радость.

- Терри, что я говорил насчёт игрушек на столе? – посмотрев на мальчика, мягко, но назидательно произнёс Оскар.

- Прости, - Терри потупил взгляд и снял со стола игрушечного грызуна, посадил себе на колени.

- Мягкие игрушки стираются не настолько часто, чтобы считаться достаточно чистыми для нахождения рядом с пищей, - добавил Шулейман для закрепления эффекта.

Том посмотрел на него, не понимая в полной мере, что Оскар за него вступился, что Оскар и его тоже защищает, а не только ребёнка. Остаток завтрака-обеда прошёл спокойно.

После четырёх часов дня охранник Хаво привёз Грегори обратно. Обошлось, парень отделался испугом, а вело и тошнило его от стресса, но недельный отдых ему на всякий случай прописали. Услышав объяснение доктора, Грегори испытал жгучий стыд за себя. Надо же – перепугался как чихуахуа, на Оскара вешался, не в том смысле, но всё же – повис на нём, в ухо едва не поцеловал. Стыдоба. Стресс не оправдание нелепому поведению. Но… хотелось бы узнать, чем было обусловлено поведение Тома – чем заслужил столь яркую агрессию, разве же непонятный розыгрыш достаточно весомый повод? – и что дальше.

Терри выбежал навстречу Грегори, обнял, обхватив за бёдра. Переживал за него и был до слёз рад видеть живым и здоровым. Терри, однажды уже потерявший самого дорогого человека, боялся потерять ещё кого-то. Грегори положил ладонь на вихрастый затылок, в ответ нежно прижимая к себе мальчика, потом, когда Терри поднял лицо, сказал:

- Не плачь, всё хорошо.

- Это я от радости, - ответил мальчик, кулаком растирая соль по щекам, и распахнул на друга глаза. – Ты в порядке, честно-честно?

- Честно-честно, - Грегори улыбнулся, присел перед ним на корточки. – Видишь, костылей нет, голова не забинтована, улыбаюсь.

Шулейман тоже вышел его встречать и, привалившись плечом к стене, скрестив руки на груди, наблюдал. Ревновал ли? Есть такое самую малость. У Грегори с Терри сложились особенные отношения, действительно дружеские, верно, за счёт их более близкого друг к другу возраста и того, что Грегори по характеру сам ещё мальчишка. Быть одновременно и родителем, и другом – сложное дело, тонкое, но Шулейман к тому стремился и, похоже, получалось. Но всё-таки с ним и с Грегори у Терри были различные отношения, с Грегори Терри делал то, что не мог делать с ним, с Оскаром, то, чего Оскар не хотел делать. Например, Грегори учил Терри готовить, что мальчика очень интересовало и захватывало, а Оскар держался от этого дела в стороне. Но всё остальное он делал, даже в игрушки с Терри играл, причём не через силу – когда делаешь что-то для важного тебе человека, чтобы его порадовать, невозможно не втянуться и не получить удовольствие. Тем более в своё время Оскар не особо-то наигрался. Разумеется, в его детстве были игрушки, но уделялось им немного времени, наследнику империи престало учиться и совершенствоваться, а не носиться с машинками как какой-то обычный мальчик. А потом, когда отец отослал его в Швейцарию, игрушки закончились. Первый гувернёр, на попечение которого папа его оставил [бросил], был зверь – человек без эмоций, с выправкой надзирателя тюрьмы строгого режима, ставил на первое место учёбу и хорошее поведение, как попросил старший Шулейман, а играм и развлечениям места не осталось. Хорошо Оскар себя не вёл, и потому, что уже тогда, в восемь лет, имел характер, и в пику, но распоряжаться деньгами в то время не мог, потому в остальном приходилось подчиняться, смиряться, что вечерами уроки и тишина, как по таймеру ежедневное напоминание, что пора ложиться спать, бесчувственное: «Добрых снов» из уст гувернёра и до утра закрытая дверь, не на замок, но в полном одиночестве. Оскар, конечно, и протестовали, и сбегал, но его возвращали, и ничего не менялось. Следующая игрушка у него появилась только спустя несколько нет, это была игровая приставка. Обычными игрушками он больше не интересовался до тех пор, пока не стал взрослым рядом с ребёнком. Однажды попробовав поиграть с Терри, чтобы он не всё время играл в одиночестве, Шулейман открыл для себя, что это прикольно.

Отпустив Грегори, Терри подошёл к Оскару, встал рядом, задрал голову, заглядывая в лицо. Шулейман приподнял уголок рта в едва заметной удовлетворённой ухмылке. К нему Терри шёл, за него цеплялся в неуверенных ситуациях, с ним одним делился тревогами и страхами. Это показатель. Гордыня довольна и успокоена.

Позже Шулейман нашёл Грегори на кухне – где ещё? В воздухе витало напряжение напополам с замешательством.

- Наверное, я должен кое-что рассказать тебе о Томе, - сказал Шулейман.

- Наверное, - согласился Грегори, не глядя на Оскара.

Шулейман закурил – и начал рассказ. Рассказал всё – и о диагнозе Тома, и о Джерри, и даже об убийствах, совершённых Джерри, Томом и Джерри вместе и отдельно Томом. Грегори слушал, становясь всё более серьёзным.

- Если после этого ты захочешь уйти, я пойму. Мне бы этого не хотелось, ты мне нравишься, и Терри к тебе привязался, но держать не стану.

Грегори подумал несколько секунд и, приняв решение, покачал головой:

- Я не уйду.

- Хорошо, - Шулейман принял его выбор без лишних слов.

Грегори прикусил губу и повернулся к нему с растерянностью в глазах:

- Оскар, а… как мне вести себя с Томом?

- Как хочешь, - Шулейман пожал плечами. – Том не принадлежит к тем больным, которых можно спровоцировать на агрессию, например, яркой одеждой, диссоциативное расстройство идентичности вообще о другом, если ты об этом. У Тома проблемы в эмоциональной сфере – его эмоции часто аффективной силы, потому не он ими управляет, а они им, в волевой сфере, похоже, тоже проблемы, отсюда большинство бед. Я поговорил с ним, но я не могу и потому не буду гарантировать, что в будущем Том не проявит к тебе агрессию. Что могу сказать точно – Том жутко, маниакально ревнив, его неприязнь к тебе началась именно с ревности.

- С ревности? – изумлённо переспросил Грегори.

- Не удивляйся. Тому не нужен повод для ревности. Но если ты дашь ему повод, не уверен, что смогу тебя защитить. Том только с виду безобидный.

- Да, я уже понял.

- Осторожнее, - Оскар одёрнул парня. – Только я могу так о нём говорить, ты нет.

Грегори опустил глаза, сконфуженный чётким указанием на субординацию.

- Хорошо, я понял, чего нельзя делать. Но я же никогда этого и не делал, я никогда не проявлял к тебе романтического интереса. Или…

Его глаза округлились под натиском ужасающе шокирующего предположения, что это Оскар заинтересовался им, потому Том взбесился. Прочтя всё по его глазам, Шулейман посмеялся:

- Нет, я тебя не хочу, расслабься. Ты для меня недалеко ушёл от детсадовского возраста, меня такие не интересуют. Я же сказал – Тому не нужен повод, я здесь, ты здесь и симпатично выглядишь, ему достаточно. Потому мой тебе совет – унеси в могилу тайну, что ты на мне вис и губами прижимался.

- Хорошо, - кивнул Грегори, не понимая, что за монстр Том и что за странные у них с Оскаром отношения.

Неосмотрительно решился спросить, вопрос сам слетел с губ:

- Как ты любишь этого психа?

- Видимо, я тоже псих, раз мне такое нравится, - усмехнулся Оскар и затем посмотрел на Грегори потяжелевшим, строгим взглядом. – Теперь серьёзно. Грегори, я ценю тебя как работника, ты нравишься мне как человек, но – не преступай границы. Если я увижу, что ты не уважаешь Тома, что ты относишься к нему с предубеждением, я перестану быть добрым.

- Да, я понял, - Грегори пристыжено опустил взгляд. – Прости, я забылся.

В принципе, позиция Оскара логична и обоснована, Том его партнёр и любимый человек, а он, Грегори, всего лишь прислуга. Но всё равно неприятно. Грегори считал, что они с Оскаром друзья, не совсем настоящие, но всё-таки, у них хорошие, больше приятельские, нежели сугубо рабочие отношения. Так и было, но, как оказалось, только до той поры, пока не появился Том и не стал камнем преткновения. Да, Том совсем не та дива, которой считал его по фотографиям. Но он всё-таки дива.

- Не обижайся, - сказал Оскар. – У меня нет цели тебя обидеть, я только хочу избежать неприятных ситуаций. Я защитил тебя, когда Том на тебя напал, но и его я тоже защищаю. И у меня для тебя подарок – если Том снова наедет на тебя, когда меня не будет рядом, скажи ему, что всё о нём знаешь. Том не любит, когда узнают о его болезни, скорее всего, он растеряется, и ты сможешь уйти от острого конфликта.

Грегори удивился столь щедрой рекомендации, но принял её с благодарностью.

Ближе ко времени сна Том подсел к Оскару:

- Может быть, мне всё-таки пить лекарства? – проговорил нетвёрдым тоном.

- Хочешь изменить свой выбор? – Шулейман внимательно, пытливо взглянул на него.

- Нет, - Том качнул головой, - но я думаю, может, надо, вдруг я сам не справлюсь? – вопрос, на который никто не имел ответа, прежде всего он сам. - Меня вправду иногда перекрывает эмоциями, и мне самому от этого тяжело.

Непростое признание. Признание в том, что, возможно, больной, не тот, у кого диагноз, а тот, кто не в силах себя контролировать. Просто не в силах, потому что психика против. Оттого неуверенность в голосе, решимость вперемешку с сомнениями.

- Окей, будет тебе лекарство. Завтра.

Том коротко покивал болванчиком, прикусил губу. Сомнения, сомнения… Не должно быть места сомнениям там, где есть сомнения в себе.

- То, что ты решил воспользоваться медикаментозной терапией, не означает отказ от ответственности за себя, я тебя правильно понял? – уточнил Шулейман.

- Да, - Том вновь коротко дважды кивнул. Посмотрел на Оскара исподлобья, но не хмуро. – Оскар, а… я не стану овощем?

Готов был и на это пойти, стать ни на что не реагирующим полутрупом. Если есть – ради чего, то можно на всё пойти. Но, конечно, не хотелось бы, если есть иной вариант.

- Подберём препарат, чтобы не стал, - со спокойной уверенностью ответил ему Шулейман.

- Ты сам будешь…?

- Нет, проконсультируюсь с более опытным в практике специалистом.

Глава 16

Но на землю опустится ночь

И укроет под одним пледом.

Мы мечтали воспитывать дочь,

Но ты забыла об этом.

Sidorov, Доктор©

Том уже две минуты крутил в руках белый пластиковый флакончик с лекарством, разглядывая этикетку, где всё написано мелким шрифтом, кроме названия. Чтобы дать ему лекарство, Шулейман постарался, потратил не один час – дозвонился до ведущего психиатра страны и устроил видеоконференцию, затем, для большей уверенности в правильности рекомендаций, поговорил с другим специалистом, за пределами Франции. Оба доктора были едины во мнении, что для подбора медикаментозного лечения нужна личная встреча с больным и проведение диагностики, иначе есть риск ошибки, но что поделать. Оскар подробно рассказал о состоянии Тома, не умолчав и о его диагнозе, который мог иметь значение в подборе терапии, и озвучил последние имеющиеся у него результаты анализов Тома, которые желательно учитывать как минимум из-за вероятности несовместимости с препаратом и индивидуального вреда. В конечном итоге выбрали лекарство, которое удовлетворило всех троих участников процесса, включая Оскара, и дело осталось за малым – организовать его доставку на дом, с чем Шулейман тоже успешно справился. Заказав лекарство, которое обещали привезти в течении часа, он заодно, раз уж ждёт, связался с клиникой, где содержалась Кристина, спросил о её состоянии – без изменений, с сожалением ответил ему доктор. Уже два года без изменений. Проблески случались, но настолько незначительные и не поддающиеся развитию, что общей картины они не меняли. Кристина «в астрале». Нужно будет навестить её, подумал Шулейман, вдруг что-то увидит, да и просто – Кристина мама Терри, надо её не бросать. Даже понимая, что, скорее всего, Терри вернётся к Кристине, если она поправится, Оскар хотел бы этого, поскольку Терри очень любил маму и продолжал скучать по ней, и Кристина действительно отличная мать, такую только в пример ставить как идеал умения воспитывать. А в жизни мальчика он всё равно останется, будет навещать и, разумеется, помогать финансово, если, конечно, Терри не скажет, что больше не хочет его в своей жизни. Выбор Терри он уважит.

- Я не хочу принимать лекарство, - наконец сказал Том и поставил флакончик.

- Что значит «не хочешь»?

Шулейман напрягся, таких слов, такого выверта он не ожидал. Том же сам попросил лекарство, а сейчас что, передумал. Это, блин, шутка? Несмешная и дебильная.

- Я не хочу, - Том покачал головой, нахмурился, как часто делал в попытках объяснить что-то о себе. – В моей жизни было много лекарств, я больше не хочу жить на таблетках. Пойми меня.

- Ты вообще ни в чём не можешь определиться, - раздражённо высказался Шулейман и забрал с тумбочки таблетки. – «Оскар, я хочу пить лекарства» - я принёс тебе лекарства, а ты – «Оскар, я не хочу принимать лекарства». Сутки не прошли, а ты уже передумал. Ты хоть в чём-то уверен, чего хочешь? Чего тебе надо?

- Оскар, я же объяснил, почему передумал… - попытался сказать Том, не понимая, почему Оскар разозлился.

Он же имеет право решать, принимать или нет воздействующее на психику лекарства, даже если изменил первоначальное решение.

- Передумал-передумал, - перекривлял Оскар, он психанул, и его несло. – Это ещё одно проявление безответственности в огромном списке, ты же элементарно не понимаешь, что за свои слова и действия надо отвечать, что слова не пустой звук, что нельзя жить по повелению ветра в твоей голове, куда он подует, туда тебя и поворачивает. По-хорошему тебя надо сдать на лечение, прям сразу после того, как ты на Грегори напал, надо было. Потому что твоё поведение – социально опасное, а тех, кто несёт опасность для окружающих, исправляют или в тюрьме, или в клинике. В твоём случае только клиника. Ты же хуже шизофреника! У шизофреника мышление отдельно, память отдельно, восприятие отдельно, а у тебя в одном мышлении полный хаос, которым ты меня заражаешь. Ты взрываешь мне мозг! Я уже ничего не понимаю, чего тебе надо и что с тобой делать!

Эмоционируя, Шулейман резко жестикулировал, давил взглядом. Том хлопал глазами. Редко видел Оскара по-настоящему взбешённым – и впервые слышал, чтобы Оскар разом так проезжался по нему неприглядной правдой, говорил, что о нём думает.

- Чего там добивался Джерри, разведя нас и бросив тебя выживать? Чтобы ты научился самостоятельности? Поздравляю, он облажался. За время разлуки ты окончательно испортился. Ты понимаешь самостоятельность как способность выжить в одиночестве и обеспечить себя, забывая про всё остальное или не понимая, у меня уже складывается впечатление, что ты реально тупо не понимаешь, что значит принимать решения, отвечать за них, быть взрослым, в конце концов, тебя уносит во вседозволенность. Ты бьёшь себя в грудь, что имеешь право, но не знаешь, что с этим правом делать. У тебя в голове как был, так и остался пустой лист, заляпанный всякой всячиной, оттого ли или потому, что ты сам по себе такой, у тебя мышление нелинейное. Ты утверждал, что изменился, но нет, ты научился лишь вредности и жестокости.

Том сжимался под напором его слов, его энергии, но не мог отвести взгляда, не мог сказать: «Замолчи, не выговаривай мне».

- Прости… - Шулейман накрыл ладонью его руку.

Том вздрогнул от столь резкой смены тона, посмотрел растерянно, непонимающе, почти затравленно. А Оскар продолжал:

- Я не должен был отвечать отказом, когда ты попросил меня принести извинения. Да, я пожалел о своём поступке, я раскаялся, о чём сказал тебе, и пообещал впредь так не поступать, но тебе этого было мало, ты сказал, что тебе важно

Том смотрел на него большими, изумлёнными глазами, а после последних слов Оскара у него вовсе некрасиво приоткрылся рот, буквально челюсть отвисла. В голове шок, в глазах тоже – напополам с неверием. Где это видано, чтобы Оскар просил прощения, чтобы так много говорил о том, что он не прав? Оскар что, после этого его бросит, типа прощается и закрывает все разногласия перед концом? Эти параноидные домыслы блуждали на крайней периферии сознания, осознанно мыслить Том сейчас был не в состоянии.

- Ты принимаешь мои извинения? – уточнил Шулейман для завершения момента.

Том открыл рот, который едва успел закрыть, издал несколько невнятных булькающих звуков, подавившись то ли языком, то ли воздухом. И, с трудом собрав буквы в кучу, мотнул головой:

- К… Конечно. Я принимаю, я на тебя не в обиде.

Опустив голову, Том окончательно собрался с мыслями, прочувствовал ощущения и, несмело глядя на Оскара исподлобья, проговорил:

- Оскар, пожалуйста, больше не извиняйся передо мной. Не надо, не меняйся под меня, ты мне нравишься таким, какой ты есть, в этом весь смысл. Меня пугает, когда ты ведёшь себя так, как только что.

Шулейман открыл рот и закрыл, даже ему сходу не хватило слов, задохнулся эмоциями. Усмехнувшись, он закрыл рукой глаза, потёр переносицу, глухо, бархатно посмеиваясь в основание ладони.

- Какой ты, блять, сложный, - сказал, отчаиваясь что-то понять, чувствовал себя как тот псих, который был нормальным, но не выдержал в окружении ненормальных и стал таким же. – Чего тебе надо? – Оскар посмотрел на Тома. – Ты хоть сам знаешь? Ты хоть что-то знаешь? Ты попросил извинений, я с опозданием, но извинился, а ты что? Это как понимать? У меня от тебя мозг спекается, я так долго не выдержу. Реально, ты никогда не был нормальным, но это перебор.

- Хорошо, извиняйся, - Том тут же пошёл на попятную, испугавшись слов Оскара «я так долго не выдержу» и вернувшегося в его взгляд и голос раздражения.

- Зачем мне извиняться, если тебе это не надо? Или надо? – Шулейман поднял брови, прожигая Тома взглядом в глаза. – Чего тебе надо? Я это пытаюсь понять.

Оскар поджал губы, резко, раздражённо выдохнул носом:

- Гиблое дело добиваться определённости от того, кто сам себя не понимает.

Разговор снова зашёл не туда, совсем не туда. Том не хотел ругаться, не хотел, чтобы Оскар переживал, и в очередной раз остро ощутил, как сильно боится его потерять, боится, что Оскар скажет: «С меня хватит». Том перебрался по кровати, сел перед ним на пятки, опёршись руками на колени Оскара, предложил:

- Оскар, давай займёмся сексом?

- Ты серьёзно? – Шулейман его идею не оценил. – Предлагаешь каждый раз решать проблемы посредством ухода от них в койку? Давай тогда вообще не разговаривать и только для секса пересекаться, квартира большая, можем себе позволить.

- Нет, но… по-моему, это хороший вариант, - Том считал, что это лучший вариант и не понимал негативизма Оскара. – Мне будет приятно, тебе будет приятно, - потупил взгляд, пожал плечом, - и мы не поругаемся.

- Мы и не ругаемся, я от тебя охуеваю. Нет, - чётко сказал Шулейман и убрал с себя его руки, - не буду я сейчас с тобой заниматься сексом. Нельзя, понимаешь, нельзя всё сводить к сексу. Я доносил до тебя эту мысль, ты вроде бы понял, но вот опять – я с тобой разговариваю, а ты пугаешься и предлагаешь потрахаться.

Как точно Оскар понял, что он испугался, Том испытал замешательство и стыд от обличения своей слабости и трусости. Но как не трусить в такой ситуации? Как не хотеть исправить, сгладить? Том так и не понял смысла претензии Оскара, почему нельзя заняться сексом в нервной ситуации? После секса и настроение улучшается, и многое утрачивает значение, что до того тревожило. Он же не всё сводит к сексу, понял уже, что отношения – это намного больше.

- Ты теперь думаешь, что я тебя больше не хочу, раз отказался? – усмехнулся Шулейман. – О чём ты думаешь?

Тон его голоса едкий, обидный, с претензией к его, Тома, скудоумию и истеричности с ничего. Том опустил голову под грузом неприятного осадка, но ответил честно:

- Я не понимаю, почему ты против, почему ты сказал так, будто моё предложение – это что-то плохое. Я пониманию, что отношения не сводятся к сексу, я не откатился обратно к непониманию, я не настолько тупой и с короткой памятью.

- Что ты понимаешь? – спросил Оскар, пытливо, выжидающе глядя на него.

- Что отношения включают много составляющих – взаимодействие не только в постели, общение, интерес, желание проводить друг с другом время, - как смог перечислил Том, не поднимая головы.

- Видишь, ты понимаешь, что нужно разговаривать

- Да, я тебя понял, - Том кивнул.

Хорошо, что они сказали это друг другу, объяснили. Оскар понял, что он не настолько тупой, не нужно его заново учить тому, что такое отношения. А Том понял, почему Оскар отказался.

Том его понял… Только не понял, в чём проблема, о которой говорит Оскар. Как этот разговор стал проблемой?

- Жаль, я не могу понять тебя так же легко. Для этого нужно, чтобы ты не менял мнение со сводящей с ума частотой.

Том только воспрянул духом, почувствовал, что они вышли во взаимопонимание, отчего внутри посветлело – и Оскар вновь уколол. Шулейман помолчал, отвернувшись, закурил.

- Это моя вина, - неожиданно сказал он серьёзно, выдохнув вторую затяжку. – Я давно должен был организовать тебе лечение. Не со мной. С настоящим специалистом, не состоящим с тобой в личных отношениях. Твои проблемы никуда не исчезли и не исчезнут сами собой, они временно уходят с поверхности и там, на дне, приобретают новые и новые формы. Тебе нужна помощь, которую я годами пытался тебе оказывать, но я не могу её тебе оказать. Во-первых, я мало что смыслю в психологии, а далеко не все твои проблемы лежат в плоскости психиатрии; во-вторых, с тобой я предвзят.

Забыв про мелкую обиду за разнос, Том смотрел на него удивлённо, с подспудным, засевшим глубоко-глубоко в груди страхом, что Оскар сдался, что сдаст его на лечение. Шулейман докурил, взял вторую сигарету и задумчиво постучал фильтром по бедру. «Это моя вина» - эхом в голове Тома. Нет, не надо, прошу, Оскар, не сдавайся, не отдавай меня… Если ты сдашься, мы пропадём, ты же нас тащишь…

- Хочешь секрет?

Том напрягся. После недавних событий и невозможных новостей он боялся слов «тайна», «секрет», боялся сокрытой от него правды. Том не хотел никакого секрета, иногда лучше не знать, неведение – блаженство. Но он не успел отказаться, а Оскар и не спрашивал, несмотря на вопросительную форму фразы.

- Я не хочу, чтобы ты лечился, поэтому я до сих пор ничего для этого не сделал. Поэтому даже после твоего агрессивного припадка не отправил тебя лечиться принудительно, хотя должен был. Я не хочу, чтобы ты изменился, что неминуемо произойдёт в результате лечения, не гасящего симптомы, а полноценного, с психотерапией, поведенческой терапией, перепрошивкой когнитивных установок, социальной адаптацией, - Шулейман говорил будто сам себе, не глядя на Тома. – Помнишь, когда-то я сказал, что мне без разницы, как ты меняешься, я буду любить тебя любым, поскольку это всё равно будешь ты. Так и есть, но всё-таки я немного слукавил. Ты мне нравишься таким, какой ты есть, каким я тебя узнал, все изменения в рамках этой твоей личности я воспринимаю хорошо, они естественны, ты, как и все, взрослеешь, меняешься, развиваешься. Но я не хочу кардинальных изменений, которые уничтожат тебя в известном ныне варианте. Мне нравится, что ты ненормальный, особенный, пусть иногда я жалею о своём выборе.

Оскар выдержал паузу, прикурил, не сделав ни одной затяжки.

- Ты мне нравишься такой, какой есть, но при этом я хочу, чтобы ты был мне удобен. Поэтому я постоянно дрессирую тебя, воспитываю, учу, - он продолжил исповедь. – Хреновенькая такая мораль у меня вырисовывается, я и не отрицаю, я в принципе не хороший человек, мои благие поступки не отменяют и не перекрывают плохих. Но по отношению к тебе я уже слишком несправедлив, я требую от тебя здравого понимания, адекватности, но сам же отнял у тебя возможность таковым стать. Пора что-то менять, я не должен распоряжаться твоей жизнью, как бы мне того ни хотелось и как бы я к тому ни привык. Ты мне не ребёнок, чтобы я решал, как тебе будет лучше, и ты не недееспособный, чтобы не мочь принимать самостоятельные решения. Если ты хочешь лечиться и изменить свою жизнь, я не буду препятствовать и помогу тебе найти специалистов или клинику, может, тебе больше подойдёт стационар.

Оскар не задавал вопроса, но Том услышал его между слов. Глубоко, всерьёз задумался, хмуря брови в сосредоточенности. Измениться и стать… нормальным? Заманчиво? По правде говоря – ничуть. Как ни прислушивался к себе, не смог нащупать ничего, кроме пустоты в ответ на попытки вообразить долгое лечение и его ошеломляющие результаты, главный из которых – он выйдет из клиники/из кабинета после всех сессий другим человеком. Человеком, который больше не «не такой, как все».

Том поднял взгляд к лицу Оскара и накрыл ладонью его руку:

- Я не хочу лечиться. Не единожды я начинал сначала, когда всё то, что я знал о себе, оказывалось неправдой. Я больше не хочу. Пусть лучше я не буду нормальным, но буду знать, что я – это я, тот, кем знал себя всю жизнь. Это не трусость от страха перед неизвестностью, я просто не хочу.

Это взвешенное решение, по голосу слышно, по глазам видно. Может быть, причины у него и не очень здравые, но Том точно знал, чего хочет – не хочет узнавать и искать себя заново.

- Оскар, ты несправедлив к себе. Может быть, ты и отнял у меня что-то, но ты дал мне намного больше, ты дал мне жизнь, которой у меня никогда бы не было, и чувства, которые бы я никогда не испытал. Кем бы я был без тебя? Обычным парнем, которому очень не повезло, а потом он научился жить как все. Я рад, что именно ты был моим доктором и на протяжении всех этих лет продолжаешь выполнять эту роль. Легко сдать человека на лечение, особенно когда имеешь все возможности, но надо обладать незаурядной силой и смелостью, чтобы самостоятельно тащить «тяжёлого» человека и помогать так, как считаешь нужным, а не как правильно по протоколу.

Шулейман приподнял уголок рта в благодарной улыбке, но не удержался и осведомился:

- Ты что-нибудь слышал о Стокгольмском синдроме?

- Если ты сейчас поставишь мне этот диагноз, я тебя ударю, - угрожающе предупредил Том. – Нет у меня никакого синдрома, не переоценивай себя, на маньяка или террориста ты не тянешь, так – доктор-самодур.

- А по жопе?

- С удовольствием, - Том игриво улыбнулся, глаза зажглись огоньками.

- О как.

Том подсел ближе к Оскару, добавил к предыдущей теме:

- Это здорово, что мы любим друг друга такими, какие мы есть, пускай другим кажемся плохими, - Том тонко, мягко улыбнулся и переплёл их пальцы.

- Эй, не обобщай, - Шулейман перешёл к веселью, позёрству. – Меня все любят.

Тома всегда покоряло то, как легко Оскар переключался на позитив. Покорило и сейчас. Том улыбнулся шире и затем ответил в его духе, с жирным подкалывающе-шутливым намёком:

- А если бы у тебя не было многомиллиардного состояния?

- Всё равно. Я же мистер-обаяние.

- Такое обаяние, что у окружающих нередко дёргается глаз.

Как Том кайфовал от таких несерьёзных пикировок, взаимных уколов не с целью обидеть. Душа расправлялась и трепетала крыльями бабочки.

- Так всем известно, что смотреть на Солнце вредно для глаз, - ответил Шулейман.

Перебор. Не успев попытаться сдержаться, Том взорвался смехом, уткнулся лбом Оскару в плечо. Сравнить себя с Солнцем – надо же такое сказать, такое самомнение иметь… Так ведь и есть, Том сам мысленно называл Оскара Солнцем своей галактики.

Подняв голову, Том упёрся подбородком в плечо Оскара, лучился улыбкой и глазами. И, вспомнив, что они не закрыли один вопрос, вернул себя в частичную серьёзность, огляделся и скользнул пальцами Оскару в карман, вынул флакончик таблеток, чуть рассмотрел.

- Если ты хочешь, я буду принимать лекарство, - сказал Том, теперь зная, что сделает это, если Оскар скажет.

- Не перекидывай на меня ответственность, - Шулейман крутанул головой и впился испытывающим взглядом. – Чего ты

Том снова задумался. Чего он хочет?

- Ты хочешь, чтобы я сказал, что тебе делать? – предположил Оскар.

Этого Том и хотел, подтвердил кивком, смущённо закусив губы. Уже устал от ответственности. Свобода выбора, которой жаждал, оказалась отнюдь не так сладка, как виделось, когда был её лишён. То, чем не обладаешь, всегда кажется прекраснее и манит. На деле же это сложно и тяжело – делать важные выборы, направляющие жизнь в то или иное русло, принимать решения, нести ответственность за то, что происходит в твоей жизни. Том больше не хотел быть тем взрослым, кто только сам за себя в ответе, устал, не справлялся, изматывался каждым выбором и так и не мог окончательно определиться. Пусть Оскар скажет, а он исполнит. Так проще, проще, когда не надо много думать и терзаться вопросами: а что, если я ошибусь, если лучше по-другому?..

Интересная, однако, ситуация. Дилемма. С одной стороны, Том дал понять, чего хочет. С другой стороны, Том хотел сам решать, он, Оскар, давал ему такую возможность, и что, сейчас просто отменить все старания и результаты? Поразмыслив немного, Шулейман нашёл хитрый выход. Открутив крышку, он вытряхнул из флакончика таблетку и раскрыл перед Томом обе ладони, одну пустую, другую с лекарством:

- Говорю - выбирай.

Что ты возьмёшь, когда Морфиус выбрать предложит таблетку?..

Вроде как и сказал, что Тому делать, и сохранил за ним право выбора. Том понял его идею, улыбнулся губами и скользнул пальцами по пустой раскрытой ладони Оскара, накрыл своей ладонью, а второй рукой забрал таблетку и закинул в рот, проглотил. Сделал выбор, отказавшись выбирать одну из двух альтернатив: он заручится помощью медикамента, но с поддержкой Оскара, с опорой его руки, плеча, воли, чувств. Вместе.

Том сглотнул, приподняв голову, проталкивая таблетку вниз по горлу. Оскар подал ему стакан воды, который сразу прихватил к лекарству.

- Том, то, что ты пьёшь стабилизирующий препарат, не делает тебя ненормальным, - Шулейман считал, что это нужно сказать, смотрел Тому в глаза, держа его внимание. – Прибегать к помощи не стыдно, она не делает тебя слабым и больным. Даже полностью здоровым людям иногда нужна поддержка медикаментозная или психотерапевтическая, а ты к таковым всё-таки не относишься. Не справляться нормально, это со всеми случается, забудь, при каких обстоятельствах ты раньше принимал лекарства, это всего лишь опыт, а не единственный шаблон.

- Даже тебе? – тихо спросил Том. – Нужна помощь?

- Да. Например, мне требовалась помощь после развода. Но мне не хватило смелости быть слабым, я выбрал путь саморазрушения и ненависти, хотя это бо́льшая слабость.

Оскар говорил: «Смотрите, я не идеален» и всё равно оставался уверенным в себе, лучшим, самым сильным. Для Тома это непостижимо, что-то столь же завораживающее и недосягаемое, как звезда на небе. Оскар невероятный человек, образец того, каким каждый хотел бы быть, и невероятно, что его, несовершенного и проблемного, любит такой человек. Ему повезло, ослепительная комета, которая никому не светит, легла в его руки и не сожгла, а согревает теплом и освещает весь мир вокруг. Том любил Оскара ещё больше в такие моменты – моменты благодарности ему и судьбе. За то, что мальчик из пригорода без надежды на светлое будущее, перемолотый в мясорубке жестокости, оказался самым счастливым.

- Ты понимаешь, что я хочу тебе сказать? – уточнил Шулейман.

- Да, я не больной – я всего лишь лечусь, я не слабый – просто мне может потребоваться помощь, - пересказал Том суть его речи. - И я не должен держаться до последнего, пока не взорвусь, а всегда могу обратиться к тебе, поэтому мы вместе – чтобы вдвоём, - добавил от себя, надеясь, что верно понял посыл Оскара.

- Молодец, - одобрил Шулейман. – Не зря много лет назад я сказал, что мы сработаемся. Нередко со скрипом, но у нас получается, хотя мы оба сложно сходимся с людьми. Таблетка выпита, - ухмыльнулся, сощурился, - разговоры обговорены, всё, чего я хотел выполнено, теперь можно перейти к сексу.

И повалил Тома, загребая в объятия, ладонями под острые лопатки, как птичке на крылья, чтобы не упорхнула. Том и не думал вырываться, улыбнулся за секунду до того, как занять рот поцелуем. Руки на пояснице – широкие, сильные, - прижимая ближе. Сплетение теснящихся друг к другу тел, нога на бедре. Танец губ. В одежде быстро жарко, кожа алчет голого контакта. Стук в дверь.

- Да? – спросил Шулейман, оторвавшись от губ Тома.

- Можно войти? – детский голос из-за двери.

Отрываться от Тома не хотелось категорически, но сейчас Шулейман отдал приоритет ребёнку. Отодвинувшись, он поправил член, чтобы ширинка не топорщилась столь вызывающе, и дал разрешение. Сначала на лице Тома отразилось непонимание, затем он обиженно надулся, все преобразования произошли на считанные мгновения. Дверь открылась, Терри переступил порог:

- Оскар, можно тебя? – спросил, держась за дверную ручку.

Наполовину успешно скрывал взбудораженное воодушевление. Терри не всегда бежал к Оскару, но когда делал что-то особенное-особенное, то очень-очень хотел поделиться этим, получить оценку от самого важного после мамы взрослого.

- Беги, я сейчас подойду, - сказал Оскар.

Кивнув, Терри быстренько исчез в коридоре. Поднявшись с кровати, Шулейман просунул ладонь под ремень, укладывая в джинсах не желающую столь легко спадать эрекцию. Самому было неловко находиться рядом с ребёнком со стояком. Оправив одежду, он пошёл за мальчиком. Том остался на кровати один, возбуждённый, покинутый и стремительно накручивающий обороты обиды.

Терри склеил самолёт – действительно красивый, вручную расписанный красными, фиолетовыми и синими цветами, и получил искреннюю похвалу. Впрочем, лукавить с похвалой Шулейману ещё ни разу не приходилось, всё, за что ни брался, Терри выполнял талантливо. А он готов был лукавить, хвалить за то, что среднего качества, а критиковал исключительно мягко – не критиковал, а указывал на ошибку и объяснял, что без неё будет лучше. Как, например, в случае с куском яичной скорлупы в омлете – первой пробе мальчика его накормить, сделав всё почти самостоятельно, Грегори лишь подсказывал и наблюдал – и проглядел скорлупу, отвернулся в тот момент, когда она упала в сковороду. Тогда, вынув изо рта несъедобный кусок, Оскар посмеялся и сказал, что вкусно, но лучше без скорлупы, она в омлете определённо лишняя.

Самооценку нужно укреплять смолоду. Уверенный в себе человек с лёгкостью покорит любые высоты и будет счастливым. Потому Оскар похвалой и поддержкой старался заложить в Терри веру в себя. Он даст Терри всё, что у него есть, и, главное, то, чего у него не было. Это просто ощущалось чем-то очень важным – сделать всё, чтобы этот мальчик вырос счастливым. Но без перегибов, во вседозволенность Шулейман не ударялся и поддерживал дисциплину, что давалось легко, у Терри не возникало никаких проблем с пониманием правил и послушанием. То ли ещё будет, возможно, но будет потом, когда Терри войдёт в пубертат.

- Продолжаем, - сообщил вернувшийся в скором времени Шулейман, по постели подбираясь к Тому с горящим предвкушением взглядом.

Лёжа со скрещенными на груди руками, Том вздёрнул подбородок и показательно отвернулся:

- Я уже не хочу.

- Дай мне минуту, - Оскар широко ухмыльнулся и дёрнул Тома, стягивая немного ниже.

Сразу, не давая времени опомниться, коротко поцеловал Тома в губы, в уголок губ, покрыл поцелуями его лицо, спускаясь к шее. Сместился ниже и, задрав на Томе футболку, начал неспешно, чувственно, влажно целовать в живот. Том протестующе крутился и морщился в пику приязненным разрядам, разбегающимся по телу от прикосновений Оскара. Продолжая обцеловывать его живот, Шулейман положил ладонь на пах Тома, сжал, мял через ткань снова крепнущий член и мошонку.

- Так нечестно! – возмутился Том, чувствуя, что теряет силы.

- Ты не уточнил, что мне нельзя этого делать.

Шулейман вновь широко, лукаво ухмыльнулся и провёл кончиком языка от пояса штанов вверх, к пупку.

- Пошёл прочь! – Том грозно свёл брови, изображая стерву-недотрогу.

Абсолютно неубедительно. Том попытался отодвинуть Оскара ногой, но слишком медленно. Шулейман легко перехватил его ногу за тонкую щиколотку, отвёл в сторону, немного согнул, приподнял и поцеловал в выпирающую косточку, сверкнув адресным взглядом в глаза – на поражение.

- Ничего не будет.

- Поздно, я уже настроился, - Шулейман одним движением сдёрнул с Тома штаны с трусами и резко поднялся к его лицу, вжался бёдрами в его бёдра. – Ты тоже.

Том зажмурил глаза, вынужденно стиснул зубы, чтобы не выпустить подкативший к горлу звук.

- А если он вернётся? – открыв глаза, спросил Том уже без яркой борьбы.

- Скажу, что зайду к нему позже. Я умею расставлять приоритеты – Терри я уже уделил внимание, а сейчас хочу побыть с тобой, - ответил Оскар, ухмыльнулся.

- Хочешь, чтобы я заткнулся и снял трусы? – оскалившись улыбкой, Том едко вернул Оскару его слова.

- Не надо затыкаться, - Шулейман наклонился ближе к его лицу. - Меня вставляет от твоей громкости.

Том под ним дёрнулся, упёрся ладонями в его плечи, возмущаясь:

- Мы что, семейная пара с ребёнком, которые должны ждать, когда он отвлечётся? Я на такую семью не подписывался!

- Так случается, когда связываешься с мужчиной с ребёнком, - усмехнулся Оскар.

Том не догнал: кто из них мужчина с ребёнком? Ни одному данное определение в полной мере не подходит: у Оскара своих детей нет, а он, Том, от этого ребёнка всеми конечностями открещивается. Не ожидая, когда Том продумается, Шулейман взял его в оборот, впился поцелуем, стискивая в объятиях. Руками по телу, горячими, ухватистыми ладонями, языком по губам и внутрь, вылизывая.

Головой и глазами Том говорил: «Нет», но тело уже сдалось, ноги раздвинулись, согнулись, давая доступ. Шулейман провёл ладонью вверх по его бедру, задрал ногу выше, вжимаясь Тому в промежность красноречиво топорщащейся ширинкой. Без слов говоря: «Я тебя возьму. Ты согласен». Да, согласен…

Том поднял руки, выгнулся, помогая Оскару снять с него майку. Шулейман через голову стянул рубашку, не тратя время на то, чтобы расстегнуть все пуговицы, спустил джинсы с бельём. Кожа горела, словно её вовсе содрали, и касались оголёнными нервными окончаниями.

- Полностью… сними полностью…

Том сбивчиво просил, пытаясь ступнями скатать с Оскара джинсы, оставленные ниже колена. Хотел чувствовать его всем телом, забыв о своём: «Не дам», которое всполохами ещё поднималось на поверхность сознания, побуждая вырываться, но слабело всё больше. Вырываться и в следующее мгновение прижиматься, то сам, то насильно.

- Ты такой хороший… Хоть и отбитый на голову, - Шулейман целовал Тома в шею и растягивал двумя пальцами, выглаживая изнутри. – Такой вкусный…

Тома вело от того, что Оскар буквально дышал им, втягивая воздух с кожи, говорил о вкусе, пробуя его на вкус губами, языком, до ямочки за ухом. Глаза закатывались, тело дрожью, дыхание дробью, взор закручивался в воронку. Какое тут сопротивление? Они единое существо, задыхающееся болью взаимопроникновения до сердцевины, в сердцевину, в каждую клетку и счастьем от земли до небес и обратно, искрами в нервах, пузырьками шампанского в сосудах мозга. Том обнимал Оскара, цеплялся пальцами за его лопатки.

Протолкнув пальцы максимально глубоко в Тома, Оскар вылизывал изгиб его шеи, впадинку между шеей и плечом, где натянутые жилы струнами и бухающий пульс. Том поводил тазом, сгорая от накала желания, плавясь подтекающей горячей влагой. Вытащив из него пальцы, Шулейман провёл ладонями вверх по торсу Тома, цепляя соски. Растёр соски по кругу, прижимая, сдавил между пальцами, пощипывал. Том выгибался, жмурил глаза, то мыча, то поскуливая. Да, ему это очень, очень нравилось… Оскар наклонился и лизнул его левый сосок, продолжая пальцами терзать правый. Поиграл кончиком языка с верхушкой, втянул в рот. Том схватился за его голову, но ладонь соскользнула по коротко стриженному затылку, не зацепиться. Сместил руку выше, запустил пальцы Оскару в волосы, сжимая, прижимая его ближе к себе.

Блестящие капли на животе – накапало с головки – тянущаяся с верхушки члена вязкая нить смазки. Шулейман провёл по низу живота Тома, вдавливая ладонь в тело, размазывая капли. Собрал с головки текущую секреторику и облизал пальцы, посмотрев Тому в глаза. Вытянувшись вперёд, Оскар глубоко поцеловал Тома, делясь вкусом. Том схватил его руку за запястье, потянул себе между раздвинутых ног, прося продолжения стимуляции.

- Э нет, - усмехнулся Шулейман, качнув головой, - дрочкой ты у меня не отделаешься.

Том приподнялся на локтях и с готовностью раздвинул согнутые ноги шире, в ожидании глядя на Оскара. Взгляд у него пьяный, плывущий. В тёмных глазах космос. «Нет» в голове застыло на паузе, полностью утратив силу воздействия. Нет, нет, нет, нет… Потом скажет, после. Сейчас – двести процентов настроенность на Оскара и желание соединиться.

Ожидание в его глазах, вид призывно блестящей от смазки промежности пробивают, сносят крышу. Ощущения мощнее, чем от самого жёсткого в жизни Оскара прихода. Хотелось бы помучить его ещё, заставить умолять, но на то уже не хватало выдержки.

- Хочешь, чтобы я тебе вставил? – издеваясь на последних крупицах силы, спросил Шулейман. – Сейчас всё будет.

Приподнявшись над Томом, он посмотрел вниз и направил в него член. Дальше не глядя – мазнул головкой между ягодиц, приставил к припухшему после волнующей подготовки анусу, надавил, раздвигая податливые мышцы. Том схватился за спину Оскара, чувствуя наполнение глубоко внутри, его давление на стенки по всей длине члена, поднял ноги выше. Толчок – в голове микровзрыв.

Шулейман немного сменил позу, выпрямил спину, сев на пятки между разведённых бёдер Тома, подтянул его ягодицами себе на колени. Том круто выгнулся, со стуком резко упёрся рукой в изголовье кровати. Оскар скользнул ладонями ему под поясницу, придерживал, помогая держать положение и плавно двигаясь в нём. Для начала плавно, чтобы ещё больше разогреть обоих. В таком положении происходила стимуляция простаты при каждом движении. Том мычал сквозь зубы, стонал. Не чувствовал скоротечного приближения оргазма, но истекал предэякулятом.

Набрав темп, Оскар неожиданно вышел из Тома, развернул его, ставя на четвереньки. Том одной рукой схватился за спинку кровати, дышал ртом, не соображая ничего, кроме того, что должно последовать продолжение. Должно… Но Шулейман тянул, играл. Водил головкой по промежности Тома и между ягодиц, притирался всей длиной, имитируя слабые фрикции. Тома дёргало от этих прикосновений, он изнывал, вихлял задом, прижимался ягодицами, но всякий раз контакт ускользал. Членом по сфинктеру, чувствительному, сокращающемуся, потом пальцами, дразняще разминая мышцы. Шулейман всей ладонью гладил Тома от крестца вниз, до гениталий. Поглаживал мошонку, перебирал яички, обхватил в кулак и осторожно, с точно выверенной силой оттянул назад. Том завыл, замотал головой, прогнулся глубже, выпячивая задницу, позой крича: «Давай! Ты же видишь, что и куда, чего я хочу!».

Ещё бы Оскар не видел и не понимал. В такие моменты, когда Том горячечно хотел член в задницу и больше ничего, Шулейману казалось, что дальше жизнь не продолжится, поскольку ничего круче уже не будет. Наигравшись, он резко ворвался в Тома, без предупреждения и до упора. Том закричал, запрокинув голову, и отпустил себя, бездумно настраиваясь, что вот-вот взорвётся.

Не тут-то было. Спустя десяток мощных движений Оскар вновь остановился:

- Двигайся тоже.

Том оглянулся через плечо, непонимающе, с трудом фокусируя взгляд.

- Двигайся вместе со мной. Вот так.

Шулейман положил ладонь на живот Тома и подал его на себя. Том понял, повторил движение, постепенно смелея. Незаметно, с подачи Оскара, направление движений изменилось с встречного, на единое. Получилось, что член внутри не двигался, Том слито двигался вместе с Оскаром. Затапливали новые ощущения, недостаточные, потому что хотелось, чтобы Оскар долбил, и чрезмерные, необычные, выводящие чувственность и чувства на очередной новый уровень.

В какой-то момент Оскар остановился, а Том по инерции двинулся назад, насаживаясь на его член. Охнул от вспышки ощущений, округлил рот, хватая воздух.

- Продолжай, - сказал ему Шулейман. – Давай, сделай это.

И Том сделал, сначала осторожно, затем всё разнузданнее подавался всем телом вперёд и назад, нанизываясь на крепкий член. Оскар говорил ему одобрительные слова, ободряюще гладил по спине, бокам и бёдрам, пощипывал, не оставляя следов. В таком положении Том прежде не пробовал быть активным, ощущения перекрывали, пошлые шлепки тела об тело стегали по нервам.

- Ближе… Мне надо держаться… Не могу… - с трудом выговорил Том, оглянувшись к Оскару.

Придвинулись ближе к спинке кровати, Том взялся за её верх обеими руками, практически повис на пальцах и двигался, двигался назад, навстречу, сильнее, сжимая в себе член, упираясь лбом в тыльную сторону своей ладони. Дыхание хриплое, словно лёгкие отказывают, тело объято жаром, в голове алый пыл. Вдоволь насладившись его активностью, Шулейман перехватил ведущую роль, обхватил Тома за бёдра и спустил тормоза, беря сокрушительную скорость. Том закричал, пальцы ослабли. Упал лицом вниз, в подушку. Поднялся, изогнулся, тянясь к губам Оскара. Шулейман помог, поцеловал, перехватив рукой поперёк груди.

Пружина внутри сорвалась, выстрелила тремя порциями спермы. Бесценно наблюдать, как в момент оргазма у Тома закатываются глаза, прежде чем закрыться совсем, как меняется его лицо. Шулейману потребовалось ещё с полтора десятка движений, и он с рыком тоже кончил, сжимая Тома в руках. Рефлекторно продолжил рвано вжиматься в него.

Протяжно выдохнув на сходе оргазма, Оскар отпустил Тома, уложил, а сам потянулся за сигаретами и упал рядом. Приведя в порядок дыхание и выкурив одну, он повернулся на бок лицом к Тому, подпёр кулаком висок:

- У меня остался один вопрос. Я так и не понял: что с извинениями?

- Что с извинениями? – Том непонимающе изломил брови.

- Мне нужно перед тобой извиняться или нет? – пояснил Шулейман. – Я уже настроился учиться, но после твоих слов запутался, надо ли.

Том задумался, потупив взгляд, прикусив губу. И поднял глаза обратно к Оскару:

- Не надо, не учись. Мне нравится, какой ты, весь смысл в том, что ты такой, и когда ты специально менялся, чтобы мне было лучше, получилось плохо. Не надо. Будь собой.

Подумав ещё чуть, Том добавил:

- Не извиняйся, если тебе это несвойственно, только если я попрошу, как в тот раз, хорошо? Можешь не чувствовать, просто скажи.

Шулейман кивнул:

- Договорились.

***

Почему он не мог стать выкидышем? Почему не мог родиться мёртвым или умереть вскоре после рождения? Открылось бы кровотечение – и нет проблемы. Недоношенные же дети рождаются слабыми, их выхаживать надо, чтобы выжили. Он наверняка родился синим, хилым, может, вообще не дышал и сразу отправился в реанимацию для новорожденных. Сколько желанных, любимых родителями детей, появившихся на свет раньше срока, умирают, остаются глубоко больными и не живут долго, а этот, никому не нужный, выжил, выкарабкался и вон, живёт, растёт и ничем от обычных детей не отличается. Где справедливость? Если есть какие-то высшие силы, то куда они смотрели, оставляя жизнь, которая будет проблемой, и отнимая другие, выстраданные?

Нет никаких высших сил, всё в жизни до отвратительного случайно, такие ситуации в этом убеждают.

Почему он не может заболеть и скоропостижно скончаться? Или погибнуть случайно в несчастном случае. Или просто внезапно умереть. Дети же умирают по причине и без, есть даже такой феномен – синдром внезапной смерти, когда у ребёнка вдруг останавливается сердце, и всё, никто не виноват, необъяснимая случайность, в борьбе с которой бьётся медицина. Мальчики же до определённого возраста умирают чаще девочек, Том где-то видел соответствующую статистику. Почему он не может так, по собственной мальчишеской глупости, погибнуть? Сорвался с дерева головой об камень – труп. Но для этого нужно дерево. Может же он заболеть и не выжить? Может, у детей иммунитет слабый, любая зараза может убить. Подхватил кишечную инфекцию, не поставили вовремя капельницу – умер от обезвоживания. Или заболел банальным гриппом, а он осложнение на сердце дал – сердце остановилось, ничего не поделать. Кошмар, сколько всего может убить, сколько детей каждый день умирают в мире, а этот живёт и здравствует.

Внешне Том держал себя в руках, не делал и не говорил Терри ничего плохого, но редкие тяжёлые взгляды, ускользающие от внимания Оскара, выдавали ненависть и непримиримость с нахождением мальчика здесь, с самим фактом его существования, потому что от живого него не избавиться. Том не собирался причинять Терри вред, но затаённо желал ему смерти, которая всё исправит. Оскар погорюет, он, Том, будет рядом, утешит его, и они заведут нормального, общего ребёнка. Не жизнь – сказка. Только одно маленькое «но» должно сойти в землю, чтобы она сбылась.

Лучше бы Оскар усыновил какого угодно другого ребёнка. Лучше бы своего ребёнка завёл – он же как раз в это время собирался, а Тома ждал бы маленький зеленоглазый сюрприз. Том нахмурился своим мыслям. Нет, не надо какого-то другого, не родного Оскару ребёнка, вдруг Оскар любил бы его, а он, Том, не смог полюбить и принять, и было бы примерно то же самое? И родного тоже не надо, Том не хотел быть в стороне от изменений в жизни Оскара, хотел участвовать от начала и до конца, иначе не мог в полной мере почувствовать себя её частью. Присутствовал риск, что и родного Оскару ребёнка, о котором не знал до рождения и которого не знал с первого дня жизни, тоже не смог бы легко принять и полюбить. Надо вместе принять решение завести ребёнка, да хоть бы прямо сейчас, вести его от дня, когда доктор подтвердит наличие беременности, и до конца. Но в жизни сложилось иначе. Ребёнок уже есть – худший из всех вариантов, Оскар его любит, а Том бессилен что-то с этим сделать. Может только втайне надеяться, что судьба смилостивится и заберёт жизнь лишнего мальчика.

Том обвинял Джерри, крыл матом, кричал мысленно, а пару раз и вслух, размахивая руками и возводя глаза к потолку. Не злился за то, что Джерри сделал ребёнка, он не специально и сам был в шоке, когда спустя четыре года узнал, что Кристина ушла от него не одна. Джерри совершил другую непростительную ошибку, ошибку, которая всё изменила и перекорёжила. Том истово, до пылкой ненависти злился на Джерри за то, что тот скрыл от него информацию о ребёнка. Что распорядился его жизнью для его блага. Это было не во благо, Том просто знал и не сомневался. Джерри совершил ошибку, решив «украсть» его память. Узнай Том правду тогда, в первое пробуждение после того, как узнал Джерри, всё было бы иначе. Ребёнка не было бы здесь, Оскар не взял бы мальчика себе без его, Тома, ведома. Даже развода не было бы. Узнай Том, что у него есть сын, он бы забыл о своих глупых брачных страданиях и полностью переключился на эту куда более важную проблему. Те страдания перестали бы иметь значение и существовать, они с Оскаром вместе переживали новость о ребёнке, думали, как жить дальше, эта ситуация сплотила бы их, победила кризис в отношениях, и они остались бы вместе. Не было бы взятой Оскаром опеки, поскольку не случился бы развод и разлука. А тогда, в браке, Оскар бы не взял мальчика к ним против его, Тома, воли. Они бы не потеряли то, что имели, и шестнадцать месяцев в придачу.

Говорят, рассуждения в сослагательном наклонении есть пустая демагогия, поскольку невозможно с уверенностью утверждать, как повёл бы себя в тех или иных обстоятельствах. Но Том знал. Должен же он что-то знать. Не реши Джерри сокрыть информацию, не было развода, потерянных без малого полутора лет и нынешней ситуации. Джерри допустил огромную ошибку.

И зачем такой Защитник, если он не спас, а сделал намного хуже? Когда-то Том действительно нуждался в Джерри, Джерри его спасал, без него Том не смог бы выжить. Но эта ситуация всё перечеркнула, показала, что Джерри тоже может ошибиться, а значит, больше не годится на роль самого умного спасителя. В топку такого спасителя. Заварил кашу, которую непонятно, как расхлёбывать, и отсиживается в темноте дальнего угла психики. Где ж ты, Джерри, почему не выходишь? Боишься? Сам не знает, как разбираться со спровоцированным им закрученным пиздецом, потому не показывает носа.

Том твёрдо решил, что больше не нуждается в Джерри. Смысл его пропал после того, как опыт показал, что он не всегда знает, как лучше. Чем такой помощник, лучше самому решать свои проблемы. Том давно уже мог сам. Он не несмышлёный ребёнок, который непременно убьётся, если не держать за руку. С него хватит. Оскар не узнал ответ на интересующий его вопрос, может ли Джерри ошибиться, что лучше для Тома, поскольку Том не озвучил эти свои мысли.

Мечта сбылась, Том её добился, приложив все мыслимые и немыслимые силы, но радости победы не ощущал. Потому что всё совсем не так, как ему хотелось. Как в том фильме ужасов, где злой джин исполнял людские желания так, что они оборачивались кошмаром. Так и у него случилось – он с Оскаром, в его жизни и его квартире, казалось бы, мечта сбылась, цель достигнута и можно выдохнуть и просто быть счастливым, но в реальности мечта исказилась в уродливый вид пародии на семью, которой Том не хотел. Мечта застыла в воздухе несбывшимся идеалом, цель не достигнута и не факт, что будет.

Каждый раз, когда видел этого ребёнка, Тома неумолимо поднимающейся волной захлёстывало раздражением и отторжением до оторопи. Каждый раз, когда Оскар произносил его имя, Тома накрывало ощущением, что он опоздал. Просто безнадёжно опоздал. Каждый раз, когда видел, как Оскар ведёт себя с ребёнком, как разговаривает с ним и каким взглядом на него смотрит – совсем не так, как с ним, Томом, - Тома охватывало гиблое, отдающее тленом чувство, что он здесь лишний, он никогда не вернёт себе своё место во главе внимания Оскара, и он никогда не мог заслужить такое отношение Оскара. Хотелось развернуться и тихо уйти, потому что нет смысла оставаться, как раньше уже не будет, и никто не заметит его отсутствия. Потом хотелось бороться, грызться до крови за своё счастье. Снова уйти, снова остаться. Уйти, остаться, бороться, уйти… Нет, он не уйдёт, это его мечта, его жизнь.

Остаться и быть хорошим… Остаться и воевать за то, что принадлежит ему по праву, а мальчику этому – нет, не принадлежит. Это его, Тома, дом, его Оскар, а ребёнок должен уйти, его в планах не было, когда их с Оскаром история уже насчитывала пять лет. Его вообще в планах не было.

Том старался, но внутреннюю чеку срывало раз за разом. Нервы штормило нехилым психозом от «всё хорошо, я могу так жить» до противоположной крайности. Том не выкладывал Оскару все свои мысли на счёт Терри, это было бы слишком, но бился, бился в стену, прося понимания. Разве это так сложно, услышать его и пойти навстречу? Он же не может так, он кончается…

Ожидал ли Шулейман, что станет лучше? Да – наивный глупец. Трижды ха. Три нервных «ха». Том продержался ровно сутки, а после всё по новой, по кругу. То ли его действительно надо было проверить, прежде чем выписывать таблетки, мало ли у него банальный биохимический дисбаланс, оттого ему крышу рвёт, то ли современная фармакология не в силах справиться с мощью его неадекватности. Ответ на вопрос куда прозаичнее – после первого дня Том не принимал таблетки. Благополучно забыл, что раз в день должен проглатывать таблетку и что вообще у него где-то лежит флакончик с лекарством. Оскар не контролировал приём лекарства, поверил на слово и в ответственность Тома – Том же сам выбрал

Жизнь стала днём сурка, тем, первым, днём, когда Том узнал правду. Разве что спать с ним Том больше не отказывался, это единственное отличие. Вернее, отказывался, хлопал дверью, показательно уходил, но максимум через два часа возвращался, забирался в постель, гневно сопя, хлеща взглядом. Жизнь стала смесью траха на износ и нытья и истерик Тома. Каждый день «Оскар, он меня раздражает, Оскар, я так не могу, Оскар, убери его…». Оскар, Оскар, Оскар… Шулейман раз за разом терпеливо объяснял, почему Терри останется. Уже зубы и скулы сводило от повторов.

Призывать Тома к пониманию то же самое, что пытаться научить барана играть на фортепиано. Играть-то он не научится, но будет упорно таранить инструмент. Том отказывался от ответственности, хотел, чтобы за него решали и о нём заботились, но при этом уважали его мнение и считались с ним. Должно быть по моему, иначе я обижусь, а в остальном у меня лапки – позиция Тома. Хорошо устроился, ничего не скажешь. Таких наглых котов мир ещё не видел.

День за днём. Каждый день. Оскар, Оскар, Оскар – молоточком по голове, водой на темечко. Оскар, Оскар, Оскар… Только постель и спасала, во время секса Том затыкался и забывался, пусть не всегда сразу. И после был зазор времени, когда у него хорошее настроение. Хоть запри его в комнате, чтобы он Терри не видел, и трахай как можно чаще, чтобы у него сил не хватало сходить с ума, чтобы он жил в своём обособленном мирке, раз реальность его не устраивает.

Глава 17

Летя навстречу верной смерти,

Мы слепо верили в мечту.

Стирая грани и запреты,

Мы превратились в пустоту,

Подобно пеплу.

Rashamba, Нежнее смерти©

- Ты не забыл, что у тебя исправительные работы? – поинтересовался Шулейман.

- Они закончились, - Том посмотрел на него с искренней уверенность, что так и есть.

- Они закончатся в апреле, - напомнил Оскар. - Должны были закончиться, но ты пропустил месяц, так что поработаешь до лета.

- Ты же договорился об отмене? – проговорил Том с той же уверенностью, что он свободен перед законом, и непониманием, чего от него хотят.

- Я договорился о приостановке твоего наказания, - пояснил Шулейман. – Сейчас позвоню и сниму отработку с паузы. Отдохнул и достаточно, пора возвращаться к работе.

Том дважды моргнул, изломил черты лица в непонимающей гримасе, отказываясь принимать то, что сказал Оскар.

- Что значит «пора»? Никуда я не пойду, ты же знаешь, что меня осудили незаслуженно.

- Знаю. Но ты работал и надо бы закончить, нехорошо бросать дело в конце пути. Труд шёл тебе на пользу.

- Я не пойду, - твёрдо сказал Том, снизу, с дивана глядя на Оскара. – Я уже достаточно отработал на этой каторжной работе.

- Если не пойдёшь, за тобой придут и отведут, заодно разъяснят, в чём ты не прав.

Том развёл руками:

- Никто за мной не придёт. Все знают, что я с тобой и трогать меня нельзя, - как хорошо быть неприкасаемым, привилегированным.

- Так я позвоню, чтобы пришли.

- Что? – Том одновременно свёл брови и округлил глаза. – Ты не сделаешь этого, не сдашь меня. Ты блефуешь, - покачал головой, не сомневаясь, что прав.

Оскар умеет пугать, но Том знал его уже достаточно хорошо, чтобы не вестись на каждое слово и понимать, что он вправду способен сделать, а что использует для внушения.

- Сделаю, - кивнул Шулейман. – Ты же от безделья бесишься, надо как-то это исправлять, пока не зашло слишком далеко, - он не лукавил, не скрывал настоящую причину своего побуждения. – Я не могу заставить тебя заниматься фотографией, но вернуться к отработке – вполне. Желанием устраивать цирк с выездом представителей надзорных органов на дом я не горю, согласись добровольно вернуться к работе.

Том таращил на него глаза, не мог поверить, что Оскар так просто принуждает его заниматься унизительной и незаслуженной работой.

- Опять воспитание? – Том поднялся с дивана, в голосе претензия и вызов.

- Не воспитание – лечение, - ответил Шулейман. – Трудотерапия – известный метод борьбы со множеством проблем. Есть люди, которые могут сидеть дома и не деградировать и не сходить с ума, я могу, а ты нет.

Том сверлил его взглядом, играл желваками на челюстях, сказал:

- Нет, Оскар, нет. Я всё равно не пойду.

- Пойдёшь.

- Нет, Оскар.

- Да.

Том не хотел возвращаться к исправительным работам, не хотел работать, просыпаться рано, уставать. Это крупица в море причин, но в том числе и поэтому хотел вернуться к Оскару, попробовав, каково без него, – чтобы иметь возможность жить в своё удовольствие и никогда не работать так, как это делают люди, которым нужно беспокоиться о завтрашнем дне.

Том вскинул голову, посмотрел на Оскара взволнованно, немного преувеличенно, поскольку его переживания не только искренни, но и уловка:

- Ты хочешь, чтобы твой партнёр убирал улицы? Как это отразится на твоём имидже?

- Я тебе уже говорил, что мой имидж ничто не в силах испортить, - ответил Шулейман, легко отбив подачу.

Том зашёл с другой стороны:

- Ты хочешь, чтобы я приходил к тебе грязный и потный после целого дня работы на улице?

- Меня твой вид и запах не смущали, когда мы встречались, почему должны сейчас? – преспокойно, резонно произнёс Оскар.

По итогу часового спора Тому пришлось смириться с возвращением на ненавистную недобровольную работу. Утром первого рабочего дня, прежде чем покинуть постель, Том нехило ударил Оскара локтем в бок в отместку за несправедливость и унижение. Рань, на улице промозгло, а ему предстоит целый день там пахать, хоть в дождь, хоть в пронизывающий ветер, настроение отвратительное. Оскар даже не соизволил отвезти его на рабочее место – сам, всё сам. Промычав отказ в последней просьбе подвезти, Оскар зарылся лицом в подушку и бессовестно продолжил дрыхнуть.

Трудовая терапия не стала панацеей. Спасало, что Том целый день проводил вне дома и возвращался уставший, но двух часов после смены ему хватало, чтобы восстановить силы и завести свою шарманку. Стало хуже. Том смотрел на Терри с большей ненавистью, к которой добавилась боль, которую Шулейман был не в силах понять.

- Так значит, да?! – кричал Том. – Ему всё, а мне улицы убирать?!

В голосе отчаяние и та непостижимая боль.

- Я не понимаю смысла твоей претензии, - Шулейман покачал головой.

Не пытался насмехаться, искренне сожалел, что не может понять, что же такое гложет Тома, отражаясь надломом в глазах. Ответ на поверхности, в его словах, в его самоощущении, которое Оскар должен был бы разгадать, должен был знать, но увы.

- Смысл в том, что он как принц, у него всё есть, а что есть у меня? Что у меня было?

Том пытался улыбаться, едко скалиться, но взгляд разрушал все старания. На грани крика, надрывом, в глазах обида маленького ребёнка, не понимающего, за что такая разность отношения.

– Я тоже был ребёнком, когда попал к тебе! Да, я был значительно старше, но я был больным, я тоже нуждался в заботе и поддержке, а что я имел? – Том, не переодевшийся из рабочей униформы, судорожно тыкал себя пальцами в грудь. – Комнату, которая не понравилась собаке, и пинки от тебя. Почему он, а не я? Почему ты так по-разному ко мне и к нему относишься?

В голосе горечь, в глазах влага. Шулейман смотрел на него хмуро. Так вот оно в чём дело – Том ревнует, банально ревнует к тому, чего у него не было, и чувствует себя обделённым.

- Прошло более десяти лет, я изменился. Я больше не могу вести себя так, как вёл, просто потому, что я повзрослел. Десятилетие огромный срок в рамках жизни одного человека, на момент нашего с тобой знакомства я был молодой, отвязный и вздорный, а сейчас мне тридцать четыре, и я другой, не вчера таким стал, - сказал Оскар. – Хочешь услышать, что, попади ты сейчас ко мне в руки восемнадцатилетним пациентом, я бы относился к тебе иначе, мягче, уважительнее и ближе к правилам? Да, скорее всего. Но тогда между нами ничего бы не было, я не могу рассматривать в качестве партнёра восемнадцатилетнего мальчика, которого выхаживаю, как ребёнка. На самом деле, я не знаю, виноват ли я перед тобой, - Шулейман раскрыл ладони, чуть разводя кистями на уровне бёдер и пожимая плечами, - помог ли я тебе своим подходом или навредил. И никогда не узнаю, никто не узнает, поскольку случилось так, как случилось. Чего ты хочешь? Тоже свою комнату, игрушки? Ещё одну корону? Как у принцессы?

Последнее было неприятно, обидно, укол в то, что он не мужчина, а маленькая капризная девочка, принцесска. Том смотрел на Оскара исподлобья оленьими глазами, выпятив губы – комичная гримаска, но он совсем не притворялся.

- Я хочу, чтобы ты не относился ко мне так, словно я не заслуживаю хорошего отношения, словно я хуже всех в твоей жизни, - сказал Том без войны в голосе, с мольбой.

- А ты заслуживаешь хорошего отношения? Ты ведёшь себя как бешеное животное и трудный подросток в одном флаконе, и отношение к тебе соответствующее. Кто ты мне? Ты не имеешь права ничего у меня требовать, я тебе ничего не должен.

Зря это сказал, надо было придержать язык, не пинать Тома словом, он и так в надломе и только начал нормально говорить. Видно – ему неприятно, больно, зажался, как от удара, и приподнял тонкие плечи.

- Прости, - вздохнул Оскар, на самом деле сожалея о брошенных словах. – Я не хотел сказать, что ты мне никто и ни на что не имеешь права.

- То есть, будь он непослушным и с плохим характером, ты бы вёл себя с ним так же? – спросил Том. – Дело в том, что он хороший, а я нет?

- Нет, будь Терри ужасным ребёнком, я бы вёл себя с ним плюс-минус так, как веду сейчас, но с меньшим удовольствием от взаимодействия. Дело не в том, какой ты и какой он, а в том, что Терри – ребёнок, - отвечал Шулейман, старательно объясняя свою позицию, следя за мимикой и взглядом Тома на предмет понимания. - Взрослый по определению должен ребёнку, если взял за него ответственность, это обязательства, которые взрослый несёт вне зависимости от желания делать то или другое: обеспечивать ребёнка всем необходимым для жизни и гармоничного развития, сверх того по возможности и желанию. У меня возможность есть, но речь не об этом. Терри – ребёнок, а ты – мне не ребёнок, перед тобой у меня нет тех обязательств, которые есть перед ним, у нас с тобой совершенно другого типа отношения. Для тебя я что-то делаю исходя исключительно из своего желания. Разные отношения, понимаешь? Их некорректно сравнивать. Васмоё к вам

Том его выслушал. Понял ли, успокоился ли? Ни-чер-та.

То был третий рабочий день Тома, а вечером четвёртого он копьём для сбора мусора разнёс подвернувшуюся под руку декоративную вазу. Старинная вещь в несколько тысяч ценой разлетелась на осколки. Где-то заплакал один антиквар. Том перехватил копьё, встал в стойку на широко поставленных ногах, угрожая Оскару боем. С ничего, просто сходу пошёл в разнос. Шулейман не повёлся на брошенный вызов, кивнул на осколки:

- Убери за собой.

- Мне на работе уборки хватает! У тебя прислуга есть, пусть он и убирает! – запальчиво отозвался Том, сильнее сжимая копьё.

- Не грузи Грегори. Ты погром устраиваешь, тебе и убирать.

Том открыл рот, но с мысли сбило появление юнца из-за поворота. Шулейман поднял руку, не пуская домработника дальше, ближе к Тому:

- Грегори, уйди отсюда.

Совершенно не понимая, что происходит, что на этот раз на Тома нашло, парень послушался. Уходя, услышал крик Тома:

- Защищаешь его?! А как же я, меня кто защитит?!

- Ты в состоянии сам себя защитить, - серьёзностью и ровным тоном Шулейман крыл его очередную внезапную истерику. - Меня тоже, ты это уже доказал.

Шулейман уже пожалел, что заставил Тома работать, но отмотать назад не мог, дать с Томом слабину – значит утратить над ним последний контроль, чего допускать нельзя. Они и так сейчас как на сковороде с минами.

Честно – Оскар переставал хотеть Тома, потому что из очаровательного необычного парня он превратился в невыносимую истеричку и вызывал лишь раздражение и злость. Шулейман тормозил негатив. Том не виноват в том, что он такой. Никто единолично не виноват. Просто надо пережить этот период, скоро ситуация пойдёт на улучшение и станет легче. Терпение, Оскар, терпение и ещё раз терпение. Дыши и лови дзен, ты не первый день знаешь Тома.

Дзен не ловился, наоборот, с каждым днём покидал. Оскар даже испытывал вину – непривычное, тяготящее чувство. Перед Томом – за то, что из милого парня с лучащимися глазами и широкой улыбкой за короткий срок сделал его таким. Перед Терри – за то, что не уделяет ему достаточно времени, разрываясь на две стороны, что никогда не ведёт к добру. Злость на себя. Но что делать, чтобы всё исправить, не знал. Всё стало слишком сложно. Слишком стремительно. Слишком. Оставалось только ждать. Терпение, Оскар, терпение… Голова кругом.

- Я не хочу таких изменений! – кричал Том.

- Они уже произошли.

- А я не хочу! Я возвращался к тебе, а здесь всё изменилось! Я этого не хочу! Верни, как было! Убери его!

Наконец-то Оскар понял, в чём корень проблемы – Том не готов к изменениям, он хотел вернуться к тому, что было, и строить семью, а для него, Оскара, семья уже свершившийся этап. В принципе, эта же самая первопричина и разрушила их брак – Том был не готов. Оскар банально его опережал, они не совпадали, оттого столько разногласий и бед. Всё-таки разница в возрасте в шесть лет может быть значительной и проблемной, особенно с Томом, который нет-нет да всё-таки отстаёт в развитии.

Это заявление Тома стало последней каплей. Шулейман сомкнул пальцы на его запястье и потянул за собой:

- Пойдём.

Оскар не слушал, что там Том говорил по пути, довёл до выхода из квартиры, отпустил, повернулся к нему.

- Мне это надоело. Я планировал дать тебе больше времени привыкнуть, но я уже задолбался. Выбирай: либо ты прекращаешь истерики и учишься мирно сосуществовать с Терри, либо уходи.

Том моргнул, не сразу понимая весь смысл его слов, не сразу веря. Лицо вытянулось, обтекало расплывающейся растерянностью.

- Ты хочешь, чтобы я ушёл?

Шок. Остановка сердца. Обесценивание в ноль всего, что было между ними.

- Ты столько времени добивался меня, ради чего? – добавил Том с дрожью в голосе, пока ещё неслышной, прячущейся в полутонах. – Чтобы сейчас выгнать?

Забыл о борьбе, о своей непримиримости и воинственности от жёсткого противостояния до слёзной истерики и обратно. Потому что всё пропало, лопнуло мыльным пузырём. Такова цена усилий Оскара, его слов «ты нужен» - ничего… Мир в глазах рухнул, рушился в катастрофе смены магнитных полюсов. Оскар же долго, методично, массировано добивался его, заново располагал к себе, и Том верил, что эти усилия неопровержимое доказательство, гарант любви и нужды в человеке, в нём, Томе, навсегда. Что в любом случае всё будет – они вдвоём, его мечта, с какими бы препятствиями они ни сталкивались. Том верил, нет – был уверен, что чувства Оскара, его желание быть вместе обеспечивают иммунитет и всё простят. А оказалось, что нет. Нет тех чувств, которые Оскар демонстрировал, приручая его и присваивая себе.

- Я тебя не выгоняю, - сказал в ответ Шулейман. – Напротив – я хочу, чтобы ты остался. Но я не могу заставить тебя жить в условиях, которые тебя тяготят, опыт показывает, что ничего хорошего из такого хода не выйдет, ты будешь страдать и всё равно когда-нибудь сорвёшься. Поэтому я предлагаю тебе выбрать – если ты считаешь, что сможешь жить с изменениями, которые произошли в моей жизни, оставайся; если нет, уходи.

- То есть или я заткнусь и буду хорошим, или пошёл вон? – внутри начала подниматься произрастающая из обиды и боли агрессия, повышая голос. – Прекрасно, Оскар! – Том всплеснул руками, болезненно улыбаясь. – Так зачем ты меня добивался, зачем не позволил жить без тебя?

- Ты дослушай сначала, потом делай выводы, а драматизировать вообще не надо, - одёрнул его Оскар. – О расставании речи не идёт, я тебя не отпущу. Если ты решишь уйти – мы вернёмся к предыдущей стадии отношений, будем встречаться, так и у меня дома будет покой, и у тебя раздражителей перед глазами не будет, все в выигрыше. Плюс свидания, что тебе нравилось, и мы не будем проводить всё время вместе, что не даст нам друг другу надоедать и значительно снизит количество неприятных ситуаций. Квартира у тебя есть, есть куда вернуться. Если та не нравится, выбери любую другу в Ницце, я куплю.

Так прагматично, так по существу, по пунктам… Том не мог понять, как можно так говорить, когда речь идёт о чувствах, и переломе в отношениях.

- Не отпустишь? – усмехнулся Том. – Не тебе решать, останусь я с тобой или нет, я не твоя собственность. С чего ты взял, что я захочу продолжать с тобой отношения после такого? – заявил, характерностью и вызовом прикрывая потерянность и дрожь внутри.

Том скрестил руки на груди, вздёрнул брови, прямо глядя на Оскара. Дежа-вю – летом, сжигая мосты между ними, говорил Оскару эти же слова: «Я не твоя собственность». С тех дней минуло более полугода, а как будто в другой жизни было. Сейчас – как будто вчера. Вот снова – они на ножах, на острие. Он бросает Оскару гордые слова, а у самого сердце заходится, выпрыгивает. В этом разница между тогда и сейчас – тогда, летом, не блефовал, мог построить жизнь без Оскара, сейчас – его гордость игра, в первую очередь перед собой, чтобы хоть на минуты поверить, что может, и не развалиться на месте.

- Мне решать, - утвердительно кивнул Шулейман. – Я обещал, что не отпущу тебя ни при каких условиях, и впредь не отступлюсь от своего слова, мне одного раза с головой хватило. Не можешь ты решать за себя и тем более за двоих в таких вопросах. И да, ты принадлежишь мне, у нас это взаимно, поскольку мы как ни крути притягиваемся друг к другу. Судьба, злой рок или так просто сложились обстоятельства, но мы не можем расстаться с концами. Поэтому я имею право не слушать тебя в моменте и думать на перспективу. Перспектива такова – ты любишь меня и хочешь быть со мной, как и я с тобой. Конечно, я мог бы отпустить тебя полностью, но через месяц, три или год ты сам же придёшь ко мне и будешь фигурально, а может, и нет, скрестись в дверь: «Оскар, прими меня обратно». Не вижу смысла тратить время, мы его и так уже достаточно потратили, мне надоело бегать, потому совсем мы не расстанемся.

- С чего ты взял, что я люблю тебя настолько, что всё прощу? – Том не сдавался, хоть и ощущал дрожь и надвигающийся стеной цунами холодящий страх всё отчетливее. – Почему ты думаешь, что я это стерплю?

- С твоих же слов. С твоего поведения, - невозмутимо ответил Шулейман. – «Оскар, я люблю тебя и в любом случае хочу быть с тобой, я прощу тебя, что бы ты ни сделал, это не имеет значения, потому что я люблю тебя и хочу быть с тобой в любом случае, иначе я не могу и не хочу». Твои слова? Твои. Собственно, ради этого и был подготовительный этап наших отношений – чтобы я наконец-то раз и навсегда понял, как ты ко мне относишься, и знал, чего от тебя ждать, и чтобы ты тоже понял и больше не метался, мне твоя неопределённость, знаешь ли, не в радость, да и тебя она изматывает. Ты понял, я понял, можем двигаться дальше и не начинать каждый раз сначала, поскольку это не имеет смысла, так как мы оба хотим одного и того же – быть вместе. Вывод – вариант с расставанием не рассматривается.

Том задохнулся смесью удивления и негодования. Казалось бы, куда уже удивляться, столько лет знает Оскара, но он продолжал удивлять, и Том продолжал ему поражаться, чаще, но не всегда в позитивном ключе. Сейчас не в позитивном. Конечно, Оскар уже рассказывал о причинах своего умалчивания правды, о том, что это был план, но такими прямыми, наглыми словами – не говорил. Как будто все их отношения эксперимент, в который вляпался по уши, и уже настолько запутался, что не выбраться.

- Сука… - выдохнул протяжно, с шипением на согласных.

- Не ругайся, - сказал ему Оскар. – Лучше думай. Выбирай. Повторю варианты: остаёшься и начинаешь вести себя как взрослый, не умалишённый человек, или уходишь, и мы встречаемся на твоей территории или нейтральной.

- Не буду я выбирать, - Том вздёрнул подбородок, сверкая глазами. – Меня всё устраивает.

- Ни черта тебя не устраивает, иначе бы ты мне мозг не выносил.

Том открыл рот, закрыл. И заявил:

- Почему ты не рассматриваешь вариант «ребёнок уйдёт»? Это наша с тобой жизнь, он в ней лишний!

- Я тебе уже сто раз объяснил, что нахождение Терри здесь не обсуждается и почему.

- Почему же?! – Том не кричал, но был близок к тому. – Почему ты готов выгнать меня, а не его?

- Потому что ты взрослый, а он нет! – Оскар тоже повысил голос, не до крика, но до зычного, окатывающего энергией звучания. – Ты можешь прожить без меня, даже совсем без меня, ты это доказал, а Терри – нет. Ребёнку нужен взрослый. Терри и так потерял маму, его легко отдали бабушка с дедушкой, с него хватит, я его не брошу и не предам. Моя жизнь изменилась, и прежней уже не будет, по факту я отец, пойми это. По крови я Терри посторонний человек, но выполняю функции отца, и для меня это не пустой звук. До восемнадцати лет или так долго, как ему потребуется – он моя ответственность, я буду рядом и буду за него. Поэтому я не могу махнуть на сложившуюся ситуацию рукой – я не только устал, и у меня уже нервов не хватает – я переживаю, как это может отразиться на Терри. Я защищаю его, не могу не защищать по долгу и по своему желанию. Тебя я тоже защищаю, но если выбор между вами, то я встану на его сторону, поскольку у тебя куда больше шансов выдержать. Наша с тобой история намного дольше, ты верно заметил, но – Терри появился в моей жизни, когда тебя не было, и я не знал, что мы снова будем вместе. Что бы ни было в прошлом, сейчас – ты вошёл в мою с Терри семью, и ты не можешь её разрушать. Ты имеешь право принять изменения в моей жизни или отказаться их принимать и уйти.

Страстная речь, честная, серьёзная. Том смотрел на Оскара удивлённо, будто только что открыл глаза и увидел, какой он, как изменился за прошедшие годы. Как же Оскар повзрослел… Какой же Оскар взрослый. А он сам… взрослый? Недавно мог о себе так сказать, а сейчас… Наверное, нет. Том не понимал этих озвученных Оскаром понятий «ответственность», «защита», «не пустой звук», «семья» и не хотел понимать. Рано. Не дорос ещё. А Оскар дорос, для него это не просто рассуждения, а жизнь, которой он живёт. Ребёнок для Оскара не блажь, чем был Том, когда Оскар взял его к себе, а серьёзный шаг. Для Тома семья – это люди, которые должны его поддерживать, а для Оскара – те, о ком он заботится.

- Выбирай, будешь ли ты мне партнёром в моей нынешней жизни или ты не хочешь в этом участвовать и хочешь вернуться к предыдущей, не отягощённой версии отношений, - добавил Шулейман. – Важное уточнение – ориентируйся не только на то, чего ты хочешь, учитывай и то, что ты сможешь.

Отдав команду, Оскар посмотрел на часы, отметил положение стрелок и, скрестив руки на груди, направил на Тома выжидательный взгляд. За спиной Оскара входная дверь, за спиной Тома – остальная квартира. Наглядно – туда или туда, развилка путей. Для того Шулейман и привёл Тома сюда – чтобы он видел выход и понимал серьёзность ситуации.

Том хотел возмутиться столь ограниченному времени, фактически приказу здесь и сейчас принять важное жизненное решение, от которого будет очень многое зависеть, оно определит дорогу, по которой жизнь пойдёт. Но слова не поднимались по горлу, ватой встали, поскольку сам понимал их пустую вздорность, бессмысленную ненужность. Сам понимал, что если бы Оскар дал ему неограниченное время, то прошёл день, два, три, неделя… и он бы не принял никакое решение, оставив всё, как есть. Он всегда хотел оставить всё, как есть, противился изменениям, боялся их, впадал в панику и ступор. Но как есть уже нет. Как было – уже нет. Об этом слова Оскара – изменения уже произошли

Отсчёт идёт, неумолимо бегут секунды.

Сможет ли он?.. Том не задавался этим вопросом. Задавался другим: что будет, если он уйдёт? Они будут по разным квартирам, он в своей у моря, другую не хотел, не нуждался в более представительской, будет одинокими вечерами слушать тишину и смотреть на прибой. Одинокими вечерами… Они будут встречаться на часы в день, рестораны, развлечения, секс, без ссор, меньше серьёзных разговоров, поскольку нет совместных проблем. Потом Оскар будет уезжать, каждый раз, максимум наутро. Том будет лишь частью его жизни, одной из сторон, и Оскар от него будет возвращаться в свою жизнь. Будет возвращаться не к нему

Чего Оскар хочет? Чего он, Том, хочет? Быть с Оскаром навсегда. Ничего не изменилось. Бей меня, оскорбляй меня, я всё равно люблю и хочу лишь тебя и с тобой. Надо ли это, любовь, что всё простит? А выбора нет. Или смерть, или смирение. По ощущениям осталась минута данного на раздумья времени. Минута… Он принял решение.

Ничего не сказав, Том круто развернулся и быстрым шагом пошёл вглубь квартиры. Оставшись в одиночестве, Шулейман выдохнул, закрыл глаза и упёрся затылком в дверь. Дело сделано. Осталось узнать, что Том выбрал. Постояв ещё немного, Оскар направился в спальню, поскольку если Том собирает чемодан, то может делать это только там, там его одежда. К переезду Тома в спальне появился расширенный шкаф, чтобы они оба могли хранить в нём одежду текущего пользования, в случае Тома – всю, так как одежды он имел немного. Там, в спальне, висела карта, чтобы Том мог отмечать, куда ему хочется съездить. Всё Оскар предусмотрел, всё подготовил к его переезду, кроме того, что в реальности ситуация сложится так, как не мог вообразить, что Том окажется настолько непримиримым и враждебно настроенным по отношению к Терри.

Будь один Грегори камнем преткновения, было бы просто. Оскар сразу же выгнал бы его. Ладно, не сразу, сначала бы помучил Тома, ему полезно знать, что не все его прихоти исполняются по щелчку, а то наглеет, а потом уволил и нанял какую-нибудь женщину средних лет, чтобы и Том не ревновал, и работала хорошо. Но не собирался идти на поводу и лишать Терри друга, тем более Грегори и так не останется с ними на долгие годы, пусть он будет, хотя бы пока сам не решит уйти. И совершенно точно не избавится от ребёнка.

Интересно, что же Том решил. Положа руку на сердце – Оскар не хотел, чтобы Том уходил. Он всегда хотел, чтобы Том был рядом, чтобы в любой момент иметь возможность прикоснуться к нему, обнять. Чтобы чувствовать его. Но терпения не хватало, и он больше не имеет права думать лишь о себе. Больше не хочет, внутренние приоритеты сместились. Его с Томом отношения с одной стороны, с другой стороны он и Терри, если не получается объединить, надо разделить и снова сочетать в балансе, как делал во время встреч с Томом.

В спальне Том сидел на пятках около кровати, положив руки на колени, только раскрытого чемодана перед ним не хватало для полноты картины.

- Я думал, ты собираешь вещи, - поделился Шулейман частью своих мыслей.

- Нет, - тихо.

Оскар больше понял ответ по отрицательному движению головы Тома, чем услышал. Подошёл ближе.

- Почему он? – спросил Том через пару минут, обернувшись, скользнув по Оскару взглядом. – Нет, я понял, почему ты его взял. Но неужели ты вправду хочешь, чтобы он, произошедший от меня человек, был твоим единственным наследником?

- Да, - подтвердил Шулейман и присел рядом с ним, сложив ноги по-турецки. – Это и с прагматической точки зрения здравый и удачный выбор. Терри воспитанный, умный, способный. У него нет моих сердечно-сосудистых рисков. Зубы, опять же, у него хорошие, конечно, по молочным зубам нельзя делать выводы, но и у тебя, и у всех твоих родственников с улыбкой полный порядок. Зубы не главное, их исправить относительно легко, в отличие от того же сердца, но приятно, когда они изначально здоровые и ровные. Шулейманы уже которое поколение со скрипом размножаются, живут не особо долго, завидным здоровьем до меня никто не отличался, мой прадедушка так вообще до сорока не дожил, тоже сердце. Не надо насиловать природу, она давно намекает, что мы нежизнеспособны, хоть умны и зарабатывать умеем, нам пора вымереть. Терри отличный выбор в качестве наследника. Я и раньше об этом подумывал: использовать твой материал, чтобы ребёнок был здоровее. Генетика у тебя шикарная.

- Воспитание, здоровье, зубы, ты что, лошадь выбираешь? – Том мотнул головой, нахмурился на Оскара.

- Ответственные люди всегда озабочиваются здоровьем потомства, проходят обследования, правят образ жизни, исследуют свою генетику, - отвечал Шулейман. – Я не выбирал Терри по соответствию критериям, но почему не признать и не порадоваться, что в нём всё это есть.

- Физически он, может, и здоровый, но у него моя генетика.

- Твоё расстройство приобретённое, - легко и уверенно парировал Оскар. – ДРИ не входит в список наследственных заболеваний, оно формируется исключительно прижизненно. По наследству могут передаваться некоторые психические качества, которые способствуют включению именно диссоциации как механизма защиты, она же не у всех проявляется даже в схожих обстоятельствах. Но чтобы на основе этих качеств сформировалось диссоциативное расстройство идентичности, нужны провокаторы, мощные травмирующие ситуации, от них я Терри уберегу, и я могу утверждать, что Терри по складу психики не похож на тебя, не знаю, как будет дальше, когда он будет взрослеть, но пока что так. Насколько я могу судить по имеющимся сведениям, психическим складом Терри больше пошёл в Кристину, она была спокойная, взвешенная, когда дело не касалось Джерри, немного протестная. Психическая болезнь Кристины тоже не генетически обусловленная, она приобрела её при жизни. Когда собирался забрать Терри, я изучил генеалогическое древо Кристины до пятого колена, никто в её роду не имел психических заболеваний, только у её бабушки была послеродовая депрессия с первым ребёнком, которую она при помощи специалистов успешно преодолела. Твою семью я и так знаю, неординарных личностей в твоём семейном древе достаточно, больных нет.

Том отвёл взгляд, промолчал о том, что сам недавно, в декабре, узнал. Не захотел говорить, поскольку фокус внимания полностью сместился бы на ребёнка. Сейчас они говорят о нём, но речь – о них, они себя выясняют.

- Что? – спросил Шулейман, заметив, что он отвернулся.

- Меня поражает твоя уверенность, - беззвучно вздохнув, прикрыв глаза, ответил Том. Не солгал, об этом он тоже думал. – Я так не умею… На твоём месте я бы побоялся.

- Я вообще не склонен бояться, - усмехнулся Оскар, подсел ближе, обнимая рукой за талию. – Не побоялся же взять к себе домой психически больного человека, на котором три доказанных убийства, - заглянул Тому в глаза с лукавыми смешинками во взгляде. – А тут всего лишь ребёнок, хороший ребёнок.

Том ответил ему усталой улыбкой, чувствуя потепление между ними, которого так не хватало. Которое так нужно… Страшно, что они в любой момент могут сорваться в вечный лёд, всё пока ещё так шатко. Шулейман пальцами взял его за щёки, приподнял лицо, коснулся губ лёгким, коротким поцелуем. Спросил:

- Ты сможешь?

- Я постараюсь, - на вздохе, с выдохом ответил Том.

- Нет, Том, - Оскар добавил в голос не грубой требовательности, но твёрдости. – Ты либо сможешь, либо нет. Подумай сейчас.

- Я постараюсь…

Том с новым, прерывистым вздохом прикрыл глаза и потянулся к Оскару, обнял, уткнулся кончиком носа ему в шею. До дрожи страшно, что не справится, что Оскар его прогонит… Не надо, прошу, что угодно, только не лишай меня тебя… Под опущенными веками расплываются слёзы, в груди волнуется всхлип. Шулейман слышал его предвосхищающее плач неровное дыхание, чувствовал мелкую дрожь в груди. Маленький, слабенький… родной мой, необходимый. Обнять бы его крепче и удержать, от слабости и страданий и рядом с собой.

На сколько его хватит? Том будет стараться, Оскар в этом не сомневался. Но проблема никуда не исчезнет, уйдёт глубже до поры до времени, Том просто будет терпеть, бороться с собой. Оскар никак не сможет избавить его от раздражителя. Значит, неминуемо последует новый взрыв. Вопрос лишь – когда? Но этот вопрос неважен абсолютно. Важно то, что они в тупике, и развитие событий в нём предугадывается легко. Оскар слишком хорошо знал Тома, слишком хорошо помнил то, его самое свежее «пытался принять, но не смог», которым был их брак. А до того другие примеры. Правда в том, что Том очень сильный, очень, но когда он пытается насиловать себя, то старания его обречены на провал и крах всего.

Как долго он сможет улыбаться Терри? Делать вид, что принял его, не приняв на самом деле? Как долго он сможет быть нормальным в условиях, которые его корёжат? Том уже всё и не единожды сказал – я так не могу, говорил он, эта ситуация меня убивает. Сейчас Том напуган, он постарается, но потом…

В отношениях и браке Оскар мутил стратегии, чтобы Тому было лучше, и чтобы удержать его, и капитально облажался. Понял свою ошибку, изменился, откатился назад, к более рабочей и приятной для себя модели отношений, но летом – опять намутил гениальный план «как будет лучше» и опять облажался. И что он делает сейчас? Снова мутит хитрую стратегию, как обойти проблему и оставить Тома при себе.

Оскар не мог назвать себя никудышным стратегом, ему дано строить выигрышные планы, принимать верные, удачные решения. Но с Томом что-то идёт не так, с ним ошибается раз за разом. Когда-то и с ним мог легко и играючи, первые пять лет знакомства. Потом в игру вступили чувства, и начал сдавать. Любовь делает тебя сильнее, но одновременно и подрывает силу. Чувства дают предвзятость, ожидание определённого результата, страх потерять. Это уже не сухой холодный расчёт, не игра на интерес. Уже не плевать, каким будет итог.

Как однажды, когда они ещё были детьми, сказал отец Эванеса, вальяжно раскуривая сигару: «Привязанность – это уязвимость

Если посмотреть глубже, подумать, то становится ясно, что для Тома не было выбора. Он слишком сильно хотел вернуться, слишком сильно не хотел уходить. Можно ли засчитывать его решение, принятое под тяжестью страха? Можно ли понадеяться, что этот план сработает? Хочется, но… Но это уже собственная предвзятость, ожидание определённого результата.

Шулейман отпустил Тома, отстранился, оставив ладонь на его плече. Не нужно считать до трёх и тем более до десяти, по-особенному дышать, готовясь, подводить к знаковой фразе. Отрывать пластырь, вгонять иглу, рубить голову нужно резко. Просто сделай это в тот момент, когда принял решение.

Уже во время разговора у входной двери в глубине души он понимал, как правильно поступить, но торговался с Томом, с судьбой. До этого тоже понимал, но малодушно уповал на время, которое всё наладит. Хватит. Кто-то из них должен быть сильным. Пусть в этот раз будет он.

- Уходи, - сказал Оскар.

Том отреагировал не сразу, не мог осмыслить смысл услышанного, не мог поверить. Сознание крутило буквы в поисках того, что бы они могли означать, что-то другое, безобидное.

- Что? – Том изломил брови. – Я не уйду. Я буду стараться, я же сказал. Нет, я не постараюсь – я смогу! – рука на сердце, в широко раскрытых глазах паника.

- Том, - Шулейман покачал головой. – Не надо насиловать себя и меня заодно, когда ты сорвёшься, ничего хорошего из этого не выйдет. Уходи. Так будет лучше. Мы не расстанемся, а останемся в отношениях и будем регулярно встречаться, но жить будем порознь.

Всем так будет лучше. Почти всем. Будет лучше Тому, Терри, даже Грегори. А ему, Оскару, нет. Ему физически больно отрывать от себя Тома, пускай не полностью, а всего лишь разъездом. Том ему нужен. Но он сплоховал и должен ответить и исправить.

- Нет, так не будет лучше, - Том мотнул головой, уходя в глухое, судорожное отрицание. – Я не уйду.

- Уйдёшь. Ты не можешь принять это решение, я понимаю почему. Его принял я.

- Нет, Оскар, нет! Я не уйду!

Том вскинул руки к голове, но не зажал уши. Уставился на Оскара больным, отчаянным, ошалелым взглядом.

- Я не уйду, - Том мотал, дёргал головой. – Я не уйду…

- Не заставляй меня выставлять тебя силой, я этого не хочу, - поднявшись на ноги, сказал Шулейман. - Собирай вещи.

Что, что это значит? Уже не отбиться от единственного смысла слов. Оскар не шутит. Не пугает. Оскар не шутит… Не шутит…

Шум в голове, треск стекла. Воздушные замки обрушились. Откуда грохот? Они же невесомые… Воздушные замки обратились тёмным, мрачным, тяжёлым камнем, оттуда шум, их падение в руины подняло волну промозглого холода сырой земли, в которой живёт смерть, и споры токсичной плесени. Очередной его розовый замок… В глазах боль, непонимание, неверие, ужас.

- Уходи, Том. Мы можем встретиться уже сегодня вечером, никакой трагедии.

- Нет, я не уйду… Не уйду… Я не уйду… - всё твердил Том, дёргая головой, в глазах стояли слёзы.

- Если я пожалею тебя сейчас, то пожалею потом, - Шулейман смягчил голос, коснулся его волос на макушке в успокаивающем, поддерживающем жесте, но и твёрдость принятого решения из его голоса никуда не исчезла.

- Я не уйду… Не уйду…

- Том, - строго, с намёком, что хватит.

- Оскар, прошу, не прогоняй меня! – Том перекатился вперёд, буквально встал перед Оскаром на колени, вцепившись ледяными пальцами в его джинсы. – Мне некуда пойти! Здесь мой дом, моя жизнь! Не гони меня!

Куда же он без Оскара? Как же? Там, за дверью этой квартиры, ничего нет, нет жизни. Там царство пустоты, темнота, холод, одиночество. Вакуум чёрной дыры, в которой погибнет. Сердце заходится, захлёбывается.

Так… Слова Тома насторожили Шулеймана, напрягли. Если он так сказал для большей драмы, то всё нормально, ему свойственно сгущать краски и на словах умирать сотни раз. Если же нет… Чутьё подсказывало, что нет, что Оскару совсем не нравилось.

- У тебя есть квартира, - напомнил Шулейман, взывая к разуму Тома. – Ты не останешься на улице, тебе есть, куда идти.

Том не слышал. За грохотом внутреннего обрушения не расслышать слова.

- Оскар, умоляю, не прогоняй меня!

Пальцы сорвались. Том упал вперёд, едва не лицом в пол, сломано скорчившись в три погибели, и расплакался. Оскар присел рядом, выпрямил его, держа за плечи, пытаясь перехватить взгляд.

- Ты всего лишь вернёшься в свою квартиру, мы не расстаёмся. Я тебя не прогоняю.

Том дёргался в его руках, бился, вился, заливаясь слезами. Шулейман случайно, вскользь коснулся его руки. Вот чёрт. У Тома руки ледяные, причём не только кисти, а выше локтя уже распространился холод. Наверняка и ноги такие же. Быстро тронув босую ступню Тома, Оскар убедился в верности своего предположения. Спазм пошёл, сильный. Очень плохо.

- Том? Том, ты слышишь меня? – Шулейман взял его лицо в ладони, силясь достучаться.

Взгляд у Тома мокрый, стеклянный, нездешний. Он всё повторял: «Не прогоняй меня, не уйду», твердил о том, что пропадёт. Не драматизирует, Оскар уже понял. У него самая настоящая истерика, даже, похоже, больше. Нервный срыв. Контакт с реальностью потерян.

Дело труба. Разговор, обращения, попытки переключить ни к чему не привели. Чертыхаясь мысленно и немного вслух, Шулейман расписался в бессилии и вызвал бригаду из психиатрической клиники. Одной рукой держа Тома, прижимая к себе, второй он набрал Грегори сообщение: «СРОЧНО иди к Терри! Не выпускай его из комнаты!». Терри не должен это видеть.

С приездом медиков Том окончательно сорвался. Кричал, вырывался, пытался убегать. В его голове ожил тот, прошлый, не случившийся раз, когда семья сдала его в клинику. В его голове это случилось, происходило сейчас. Два времени одновременно. Прошлое наслоилось на настоящее, смешалось. Мама, Оскар, доктора, белые халаты… Он не справился, он не смог, от него избавляются… Он плохой, он опасный, его нужно изолировать… Нет, он не опасный, это не он… Не надо, не отдавайте… Отчаянный крик из горла, рвущий лёгкие и голосовые связки.

Больно смотреть. Оскару хотелось зажмурить глаза, заткнуть уши. Выйти из комнаты, чтобы не видеть, устраниться от невыносимой сцены. Но не позволил себе слабину – это его ошибка, его ответственность, его Том – помог скрутить Тома. Ему на месте вкатили ударное успокоительное, погрузили в машину. Шулейман с ним не поехал, нет смысла ехать. После препарата, которым укололи Тома, Оскар его хорошо знал, Том нескоро придёт в себя. Никакой опасности, насколько вообще может быть безопасным мощный психиатрический препарат, последнее поколение. Выключает он быстро и качественно, сам видел, Том на глазах обмяк. Да и сам когда-то уже колол его Тому, но более лёгкую версию, производную. Так гуманнее, чем оставить человека с выключенными эмоциями, но при способности мыслить, раз за прокручивать в голове произошедшее. Человек просыпается, и всяко проще, с ядерной ситуацией уже разделяет промежуток времени, и во время сна препарат также способствует восстановлению психики.

Шулейман проводил взглядом удаляющуюся медицинскую карету. Поднялся обратно в квартиру и, сев на первую подходящую поверхность, склонился, закрыл ладонями лицо. Браво, Оскар, браво, гениальный план, гениальное исполнение. Поаплодируй себе и никогда, никогда впредь не мути с Томом теневые схемы. Лучше перенаправь потенциал в бизнес, там хотя бы, если что пойдёт не так, только деньги потеряешь, их у тебя много. А Том один. Том на целом свете один. Другого нет.

Том решит, что Оскар его предал, к гадалке не ходи. Том может добровольно сдаться лечиться. Может попросить отвезти его в клинику. Но – его нельзя сдавать на лечение. Это аксиома. Но разве мог поступить иначе? Мог. Мог как всегда не отдать Тома другим, не делить полномочия и лечить его самостоятельно, устраняя лишь симптомы. Мог обнять его, расцеловать, приговаривая: «Родной мой, любимый», и сделать всё, как он хочет – пожалеть, чтобы потом пожалеть. Много чего мог. Но поступил единственно правильным образом. Наконец-то.

Что ж, не в первый раз начинать сначала, приручать дикого зверька к своим рукам, чтобы поверил и доверился. Переживёт, выдюжит. А что в груди болит – не сердце, глубже – это ничего. Это пройдёт.

Правильные, улучшенные отношения, говорил он и, главное, верил. Самому не смешно? А каков у них итог? Себя довёл до состояния перманентного стресса и страха. А Том отъехал в клинику. Если бы не уехал он, следующим этапом он, Оскар, сам отправился бы в клинику.

Самому ни капли не смешно.

Хочется плакать. Тупо заплакать. Потому что это адов пиздец. Их состав сошёл с рельсов и на бешеной скорости несётся в ад, и его уже не остановить. Хотя почему не остановить – уже остановился, слетел в пропасть, а на дне её потушенный ад. Потушенный, поскольку отъезд Тома в психиатрическую клинику не самый худший из раскладов. Хочется плакать, но глаза сухие, только под закрытыми веками жжёт.

Блять. Глухое, сухое, царапающее. В горле. Не вслух. Оскар обтёр ладонью лицо и поднял голову, нащупал в кармане сигареты. Щёлкнул зажигалкой, затянулся, глядя перед собой через лёгкий прищур и разводы дыма.

В кармане коротко завибрировал телефон, извещая о входящем сообщение. Оскар открыл – от Грегори: «Терри просит тебя». Текстовые сообщения всего лишь сухие символы, они не передают интонаций, но прямо-таки слышал растерянное волнение в голосе домработника.

Докурив одну, Шулейман затушил окурок об пол и поднялся на ноги. Полно страдать. Том не единственная его ответственность. Оскар пошёл в детскую. Едва он вошёл, Терри вскинул глаза – большие, с дрожью переживаний во внимательном взгляде. Детская интуиция сродни животной – дети всё чувствуют, даже на расстоянии, как выяснилось. Терри почувствовал беду, грозу в домашней атмосфере, потому и не удержался, забеспокоился, начал просить увидеть Оскара.

- Терри, ты чего-то хотел? – мягко спросил Шулейман, улыбнувшись мальчику.

Прожив первую эмоцию, Терри потупился, отягощённый чувством вины, что повёл себя так, внимания потребовал. И объяснить не может, и так нужно было.

- Прости… - выговорил тоненьким голосом.

Оскар подошёл ближе, опустился перед ним на корточки, взял за плечи, тронул за подбородок, побуждая поднять глаза.

- Мне не за что тебя прощать, - искренне, убедительно сказал Шулейман и шире улыбнулся Терри. – Малыш, ты чего?

Мальчик поднял к нему дрожащий, неуверенный взгляд:

- Прости, что я… Всё ведь хорошо?

Перескочил, распахнул глаза, смотрел внимательно, озёрами бескрайней надежды.

- Всё хорошо, - заверил Оскар. – Даже больше, - он заговорщически улыбнулся. – У меня к тебе предложение – пойдём гулять?

С переездом Тома они с Терри практически перестали выбираться на улицу, не получалось, за что Шулейман был собой недоволен. Ребёнку нужен свежий воздух и движение. Квартира, конечно, огромная, хоть обегайся, и крыша есть, чтобы воздухом дышать, но это не то.

Терри засветился, подскочил в радостной взбудораженности, начал готовить всё необходимое к прогулке. Но остановился, вернулся к Оскару с серьёзным выражением на личике:

- Надо голову помыть. Несвежие, - указал пальцем на волосы.

- Прямо сейчас? – удивлённо усмехнулся Оскар и затем кивнул. – Ладно, ты иди, наводи чистоту, а я подожду тебя здесь.

С уходом Терри улыбка сошла с лица Шулеймана, он сел на низкую кровать, вздохнул, измученно опустил голову, поставив локти на широко расставленные колени. Грегори наблюдал за начальником и подошёл ближе, спросил серьёзно и участливо:

- Что случилось?

Ни он, ни Терри ничего не видели и не слышали, но кричащее, восклицательное сообщение с капсом говорило о беде. Оскар посмотрел на домработника и, отвернувшись обратно, сцепив пальцы, ответил:

- Том в больнице, я его отправил.

- В…?

- В, - подтвердил Шулейман.

- Расскажешь? – Грегори присел рядом.

- Нет.

- Почему? Я не психолог, но у меня есть уши и язык, я тоже могу выслушать, - Грегори положил ладонь Оскару на плечо.

Шулейман снял его руку и убрал от себя:

- Грегори, я очень хорошо к тебе отношусь, но мы не друзья, - интонационно выделил последнюю часть, внушительно посмотрев в глаза парню. – Я мог бы поделиться с тобой своими случайными потрахушками, но я не стану обсуждать с тобой наши с Томом отношения. Понятно?

- Понятно, - Грегори опустил взгляд. – Прощу прощения, я только хотел помочь.

- Ты уже помог – побыл с Терри. Не нужно делать больше, чем от тебя требуется, я не оценю.

Терри вернулся через десять минут, потряхивая уже высушенными блестящими кудрями. Подошёл к комоду, чтобы переодеться для улицы. Грегори уже покинул детскую, Шулейман тоже встал, чтобы выйти из комнаты, пока мальчик переодевается. Терри обернулся:

- Останься. Мы же оба мальчики.

Разницу между мальчиками и девочками Терри понимал ещё не в полной мере, но уже уяснил, что оголяться перед девочками неприлично. А перед мальчиками-мужчинами можно не стесняться. Если это близкий тебе человек, это важно. Перед чужими нельзя.

- Точно, оба мальчики, - усмехнулся Оскар и сел обратно на кровать.

Перед выходом он поправил куртку Терри, застегнул верхнюю пуговицу на воротнике и, забрав ключи, открыл дверь. Отъехали подальше от центра, чтобы спокойно погулять. Шулейман отстегнул ремни детского кресла и выпустил мальчика из машины, на свободу, сопровождая. Терри разглядывал каждую птицу, которая попадалась ему на глаза, бегал по дорожкам и по земле – ребёнок же маленький ещё, хоть и очень разумный.

Насладившись парком, Терри подошёл к Оскару:

- А мы можем поехать к морю?

- К которому? – Шулейман улыбнулся ему. – К далёкому или тому, которое здесь?

- Которое здесь.

- Конечно. Пойдём, - Оскар тронул мальчика за лопатки, задавая направление к припаркованному красно-оранжевому автомобилю.

Море спокойное, практически полный штиль и людей на пляже всего-ничего, не та пора года, когда народ стягивается к воде. Сунув руки в карманы джинсов, Оскар брёл за Терри, который вертел головой, осторожно, чтобы не сильно запачкаться, копал мыском ботинка песок, вглядывался в горизонт и в другую сторону, в ближние к пляжу дома. Шулейман тоже повернулся к зданиям, прищурив правый глаз. В том доме позади жил Том, точно, там его квартира. Случайно привёз их именно на этот пляж. На пляж, где увидел, как Том без трусов встаёт с какого-то левого парня…

Присев на корточки, Терри подобрал ракушку, бережно очистил от песка и понёс Оскару показывать. Следующим, что он нашёл, был осколок зелёного стекла. Убедившись, что края не острые, обточенные водой, Терри взял осколок в руку и посмотрел через него на разгорающиеся огни переходящего к вечеру города.

- Изумрудный город… А Ницца лазурный город, - Терри улыбнулся, обернулся к Оскару.

- Верно. Ницца стоит на Лазурном берегу и является его жемчужиной.

Домой вернулись к семи, как раз к ужину. Игры, обсуждение того, что Терри сегодня узнал – у него ни дня не проходило без открытий и обогащения знаниями – совместный просмотр кино. Семейный фильм ужасов – странный жанр. Но Терри питал интерес к пугающим фильмам, а Оскар выдвинул условие – только со мной можно смотреть, и тщательно отбирал, что мальчику посмотреть можно, а что во избежание проблем не следует.

Терри задал закономерный вопрос:

- А где Том?

Правильно, не мог не заметить отсутствия Тома за ужином. Что ответить? Том дома, но поужинал раньше/будет ужинать позже? Размеры и запутанность квартиры таковы, что при отсутствии желания или стечении обстоятельств можно и полгода, и дольше не встречаться. Том ушёл? Ушёл и скоро вернётся? Ушёл и не вернётся? Самому бы знать…

Дети не заслуживают того, чтобы им лгали, считал Оскар. Исключение – если правда гарантированно причинит боль и вред. Это не тот случай.

- Том уехал, - честно ответил Шулейман, не вдаваясь в подробности.

- Почему?

Снова дилемма, скоротечная.

- Из-за тебя, - сказал Оскар.

Брови Терри поднялись, в глазах удивление и наливающаяся грусть понимания.

- Но это «из-за тебя» - не твоя вина, - внушением добавил Шулейман, пристально глядя мальчику в глаза. – Дело в Томе, он не любит детей, так бывает, и он не готов к тому, что мы с ним теперь не только вдвоём. Возможно, дело в возрасте. Том младше меня, в двадцать восемь лет я тоже был не готов к детям и совершал бы больше ошибок.

- А если бы меня не было? – вкрадчиво проговорил Терри.

- Не будь тебя, мне было бы хуже. Я рад, что ты у меня есть, - Оскар улыбнулся ему, приподняв уголки губ, погладил по волосам.

Слукавил, если бы Терри не появился в его жизни, хуже ему не было бы, было бы по-другому, невозможно знать, что тебе чего-то не хватает, если ты этого никогда не имел. Но это хорошее приукрашивание, поддерживающее.

- Терри, ты не виноват, - Шулейман не был уверен, что не посеял в мальчике зерно сомнения, и повторил главные слова, объяснял полнее. – Это мои с Томом проблемы, наши с ним разборки. Дети никогда не виноваты в том, что происходит между взрослыми, даже если каким-то образом послужили причиной разногласий. Понимаешь? Терри, пожалуйста, не вздумай винить себя за то, что сделал что-то не так, ты ничего не сделал, и тем более не вини за то, что ты есть.

В глазах Терри понимание, он покивал, соглашаясь со всем, что сказал Оскар. Подсел ближе, обвил руками руку Оскара, прижавшись боком, и прислонил голову к его плечу.

- Так-то лучше, - Шулейман широко улыбнулся и, высвободив руку из плена, обнял Терри, взяв под крыло. – У тебя больше нет вопросов? Или есть?

- Есть. Что это такое, - мальчик указал пальцем в телевизор, - я пропустил.

Посмеявшись с детской непосредственности, которая прекрасна, Оскар взялся объяснять, что происходит на экране. Потому и только вместе фильмы ужасов – чтобы иметь возможность объяснять и служить работающей на опережение защитой от появления возможных страхов. И чтобы Терри чувствовал, что не один и нет причин бояться всяких там пугающих вещей, в одиночестве всегда страшнее.

Не дождавшись окончания фильма, Терри заснул уютным калачиком, лёжа головой у Оскара на бедре. Потеряв интерес к кино, Шулейман смотрел на спящего мальчика, невесомо, едва касаясь, кончиками пальцев гладил по шелковистым кудрям. Выработавшийся с Томом рефлекс, волосы такие же вьющиеся, гладкие, мягкие, приятно ласкающие осязающие нервные окончания, только цвета редкого скандинавского. Только уже не Том, не любовник и любимый, а маленький ребёнок, мальчик, очень похожий на того, кого так гладил много-много раз. Из двоих у него остался один – мальчик с глазами самого любимого человека. Мальчик, нужный не потому, что настолько похож, а потому что. Это не объяснить. Это лишь чувствовать. Впрочем, как и ту, другую любовь, к Тому. Только эта любовь ещё глубже, её вообще никак и ничем не измерить, поскольку ребёнок ничего не даёт, слишком маленький для взаимного обмена. Он просто есть, и ты его просто любишь, и это, похоже, навсегда, это в самом твоём существе.

В груди смешение тоски и горечи с щемящими теплом и нежностью. Уже скучал по Тому, его не хватало. Оскар не хотел его потерять, не хотел, чтобы так вышло, но что уж теперь. Остаётся ждать, когда поедет к Тому, поймёт, на каком они свете и с какого места придётся начинать. Как бы там ни было, нельзя расклеиваться, он должен думать о Терри. Когда ты берёшь ответственность за ребёнка, неважно, своего ли привёл в мир или взял чужого, ты больше не имеешь права выпадать из жизни по любой из причин, не имеешь права взять тайм-аут на пострадашки. Потому что жизнь маленького человека не ставится на паузу, ты ему нужен всегда, а не только когда ты в ресурсе и хорошем настроении. Соберись, найди силы и делай. Иначе никак.

Ты можешь разваливаться, выть от каких-то своих личных проблем, но ты обязан оставаться для ребёнка опорой и поддержкой. И это навсегда. Ему может быть уже тридцать, сорок лет, но ты всё равно останешься для него более взрослым, тем, кто вырастил и к кому он обратится за помощью. Ребёнок может в любой момент показать и рассказать что угодно, а ты – нет. Ты не можешь спиваться у него на глазах, потому что уже не вывозишь, и тайком тоже. Не можешь жаловаться ребёнку на проблемы в отношениях со своим партнёром, поскольку здорово, правильно, когда вы друзья, но друзья – иного толка. Ребёнок не должен слушать то, что ему по возрасту не полагается; не должен оказываться вынужденным быть взрослым, поскольку по-настоящему взрослый не исполняет свою роль, и утешать, спасать. Либо ты можешь, либо ты очень зря взял на себя ответственность за целую человеческую жизнь, всецело от тебя зависящую. Быть родителем – это самая сложная и ответственная работа, которая никогда не заканчивается.

Семья – это навсегда. Непонятно, откуда взял эти основополагающие понятия, которые не только в сознании, стоят на правилах здорово функционирующей семьи, а глубже, у самого-то такой семьи не было. Сам маме был не нужен, а для папы всегда был недостаточно хорош, разочарование, получающее соответствующие комментарии и ноль понимания. Именно оттуда понятия, убеждения и устремления – что у самого этого не было, не было чувства, что он в мире не один и может на кого-то кроме себя положиться. Не компенсация собственных травм, Оскар сознавал, что такое поведение тоже нездорово и может нанести вред, чего ему не хватало, может не подойти Терри, и тщательно следил, чтобы не съезжать в перенос. Да и не мог сказать, чего ему не хватало, помня и понимая всё, что натворили его родители, он всё-таки считал, что детство его было нормальным, не идеальным, но и не несчастным, и не хотел бы ничего изменить.

Оскар не ждал, что всё сложится безукоризненно счастливо, как в рекламе, он не мечтатель, а реалист. Но в глубине души очень хотел семью, дружную, любящую, счастливую. С Томом и Терри, раз уж звёзды сложились так, что взял себе этого мальчика, а Том к нему вернулся. Самая лучшая семья, более родная, чем та, которую планировал строить в браке, с ребёнком, которого нужно завести. Но эта семья, похоже, несбыточна, красивая утопичная фантазия, которую хранит на дне сердца.

На коленях спало счастье, отчего и тепло на сердце, и горестно, поскольку сейчас остался только он, мальчик, для которого вместо папы и мамы. Которому обязан отдать предпочтение и не может не предпочесть, если встанет выбор между ним и Томом. Между двумя половинками собственного сердца, страдающего от нехватки и того, что не получилось. Дальше будет опять сложно, а сегодня… Сегодня надо не думать о том, что будет завтра.

Прошли титры, начался следующий фильм. Шулейман легонько потряс Терри за плечо:

- Пойдём спать, - сказал, когда мальчик приоткрыл сонные глазки, - спать лучше в кровати.

Аккуратно подняв Терри с себя, посадив, Оскар встал и предложил:

- Отнести тебя?

Знал, что Терри сам не попросит, не хочет утруждать. А сам – сам хотел отнести. Медля с ответом – не проснулся полностью, Терри потёр кулачком глаз, зевнул. Условность соблюдена – спросил, дал Терри возможность отказаться, чего он не сделал, потому Шулейман исполнил своё желание, поднял мальчика на руки, бережно прижав к себе, отнёс в ванную комнату, которая прилегает к детской, и поставил на пол у раковины. Терри встал на табуретку и намочил зубную щётку, выдавил на неё пасту, потом умыл лицо.

В спальне мальчик переоделся в пижаму, лёг в кровать, укрылся по рёбра, положив руки на одеяло. Шулейман сел на стул около кровати и достал телефон, открыл в приложении последнюю историю, которую читал Терри на ночь, и включил «режим чтения», приглушивший экран в мягкие жёлтые тона, чтобы глаза меньше уставали в полумраке.

- Оскар, а можно вместо чтения ты расскажешь? – спросил Терри, взбодрившийся после водных процедур.

- Что тебе рассказать? – подняв взгляд от экрана, Шулейман улыбнулся ему.

- А как вы с Томом познакомились?

В больших, внимательных детских глазах чистое, ничем не обременённое любопытство. Оскар приглушённо усмехнулся и ответил:

- О, это случилось давно, десять с половиной лет назад.

- Десять с половиной? – мальчик удивлённо округлил глаза. – Ого, вправду много.

- Да, мне тогда было двадцать четыре года, а Тому семнадцать, вскоре восемнадцать исполнилось. Мы познакомились в больнице.

- Чем ты болел? – глаза ещё больше, выгнутые брови выше.

- Ничем. Я лечил. Я же говорил, что по образованию психиатр, и в моей жизни был недолгий период, когда я работал по специальности, как раз тот период. Я был доктором, а Том моим пациентом, первым и единственным. Потом, когда пришло время его выписки, оказалось, что идти Тому некуда, у него не было ни дома, ни денег, ни работы и возможности работать. Я предложил ему обмен – жить у меня на полном обеспечении, а взамен работать домработником. Том согласился, так мы начали жить вместе, это был первый этап наших отношений, в конце которого мы расстались почти на год, а снова встретились, когда Том позвонил мне из Финляндии и попросил его забрать. Я забрал, послал за ним самолёт, больше Том на меня не работал, но мы снова жили вместе, вдвоём полетели на отдых…

Шулейман вкратце изложил их с Томом историю. Терри внимательно слушал и в конце задал вопрос:

- Грегори ты тоже любишь? Или полюбишь? Он тоже твой домработник.

- Нет, - Оскар покачал головой, - Грегори я не люблю и не полюблю, я к нему хорошо отношусь.

От разговоров перешли к чтению, когда у Терри иссякли вопросы. Но в историю он погрузился не полностью, держало на поверхности то, что волновало его с того момента, когда увидел Тома в первый раз, о чём молчал, думая, что не прав. Терри лежал серьёзный и наконец решился озвучить то, что никак не мог понять:

- Оскар, я был знаком с Томом раньше. Он один раз приходил, когда я жил с мамой, но он меня не узнал, и имя другое… - Терри опустил глаза, свёл брови. – Наверное, я ошибся. Но я помню, - поднял к Оскару взгляд, растерянный и одновременно твёрдый в своей ни в чём не уверенной уверенности. - Том был такой же, только волосы белые, почти как у меня, но немного другого оттенка, и он сказал, что его зовут Джерри, поэтому я сначала поздоровался этим именем, я точно запомнил, потому что тогда меня тоже так звали. Но он Том и брюнет… но такой же. Я много думаю об этом… - мальчик опускал, ронял и снова поднимал взгляд к лицу Оскара. - Я не понимаю, то был Том, или они два разных, очень похожих человека?

Терри, малыш Терри, чего же ты молчал о том, что тебя тревожит? Весь в папу. Такая ситуация и для взрослого тяжела, это же практически готовый сюжет для триллера – ты знакомишься с человеком, а спустя время снова встречаешь его, но он тебя не помнит и зовётся другим именем, и ты не понимаешь, что происходит, где правда, где ложь, и сходишь с ума в сомнениях в собственном разуме.

Как развеять непонимание Терри? Использовать старую добрую версию с близнецами? Подтвердить, что Том и Джерри разные, не знакомые друг с другом, но очень похожие люди, так же реально бывает, сколько в мире живёт двойников, не связанных кровью. Сослаться на странное чувство юмора Тома, мол, Джерри – это был он? Ни к чему придумывать ухищрения. Будет Том жить с ними или нет, но он останется в жизни Оскара, самое время Терри узнать о нём правду.

- То был Том, - сказал Шулейман, - но не совсем.

- Как это? – удивился Терри.

- Помнишь, я рассказывал, что есть болезни, когда страдает не тело, а разум, психика? У Тома такая болезнь. У него диссоциативное расстройство идентичности, раздвоение личности.

Терри хлопал ресницами.

Разумеется. Тут взрослые, не связанные с медициной, не разумеют, что есть диссоциативное расстройство идентичности, мыслят мифами, которыми окутано каждое психиатрическое заболевание, а он выдал термин и ждёт понимания от пятилетнего ребёнка. Оскар задумчиво почесал висок и объяснил проще, на примерах:

- Смотри, каждый человек – это личность. Я Оскар – это моя личность. Ты ещё маленький, твоя личность формируется, но уже сейчас есть то, что отличает тебя от других. Ты – это твоя личность. В норме у человека одна личность, в ней могут присутствовать разные идентичности, но они интегрированы в одну… - кажется, слишком сложно.

- Это как с одними людьми быть милым, а с другими строгим и деловым? – вставил слово Терри, показывая понимание.

- Да, верно, - кивнув, подтвердил Шулейман. – Так, как я сказал, в норме. Но бывает, что в одном человеке живут несколько личностей – истинная и альтернативные, психика переключается между ними, и они по очереди контролируют тело.

- Я не совсем понимаю… - проговорил Терри.

Оскар быстро сориентировался, нашёл способ объяснить понятнее:

- Помнишь, мы смотрели фильм, в котором мужчине поставили диагноз диссоциативное расстройство идентичности, а потом оказалось, что он не болен, а в него вселилось древнее зло?

Терри кивнул.

- Так и в реальности, - продолжил Оскар, - но без мистики, чистая психиатрия. Это и есть диссоциативное расстройство идентичности.

- А, кажется, я понимаю. Человек как бы перещёлкивается, сейчас он, например, Эштон, а потом Жозефина. Или так не бывает?

- Бывает. Альтер-личности могут быть разного возраста, национальности, пола, способностей и даже физических показателей. Ты уловил суть, молодец, это сложная тема, - похвалил Шулейман.

- А вторая личность Тома… Джерри?

- Да. Они ровесники, до четырнадцати лет у них общие воспоминания, в отличие от большинства задокументированных случаев диссоциативного расстройства личности Том и Джерри различаются лишь личностными качествами, но кардинально, и стиль у них очень разный. Джерри и был тем «Томом-блондином», с которым ты сначала познакомился.

- Мама говорила, что они с Джерри одноклассники.