Читать онлайн "Подобно тем китам"

Подобно тем китам.

Здание школы ничем не отличалось от тысячи других школ времен советской застройки пятидесятых годов. Желтое здание с годовыми дождевыми потеками на стенах, деревянными рамами мрачных классов, но в тоже время - с недобитой мальчишками ленточной лепниной на фасаде, советским гербом и грозной гипсовой надписью над входом в школу: учиться, учиться… и что-то там еще. Перейдя дорогу, Давид оказался у полутораметрового школьного забора, выкрашенного в такую же желтую штукатурку и поржавевшей решеткой. Уже не спеша он пошел к забору, вглядываясь через черную решетку, ища глазами вход и хоть что-то напоминающее детей.

Было уже около шести часов вечера, и естественно детей не было, не было детского визга перемены, не было кричащего грозного возгласа какого-нибудь «ужасного» зауча школы о необходимости соблюдения тишины и порядка. В начинающих вечерних тенях от тополей школа выглядела еще мрачней, напоминая древний готический средневековый замок с секретами и кровавыми историями. Давид подошел к воротам школы.

Ну почему всегда такие мероприятия проводят именно в школах? Или дирекция учебного заведения делает все возможное, что бы заработать на всем и всех, кто хоть как то может принести лишнюю копейку. Давид стал упорно вспоминать, что же натолкнуло его прийти сюда после работы, вместо того что бы уже как полчаса лежать на диване дома и смотреть бессмысленную передачу по такому же бессмысленному каналу. Конечно. Конечно же, это была та самая листовка на стене родного подъезда. Листовка в два цвета, желтый и синий. Ну конечно же желтый и синий. Какие еще в рекламном проспекте могут присутствовать цвета? Синий на желтом фоне. Не красный на черном, и не дай бог – черный на красном. Синие буквы на желтом фоне. С самым простым шрифтом и кричащей надписью: «Избавиться от страха! Бесплатный тренинг для всех желающих. Запись по телефону…Постоянный клуб работает с… по…». Внизу мелким шрифтом: «Тренинг проводит профессор Аданион Крештальский». Бред немыслимый! И главное найди простаков, которые бы повелись на эту желто-синию бумажку, висящую на улице, как тысячи других – в тысячу раз интереснее и красочней рекламных плакатов, баннеров, подсвеченных немыслимой иллюминацией, и висящих на главном проспекте города. Но стоп! Я же здесь?

Давид прошел сквозь распахнутые исполинские школьные ворота и устремился таким же неторопливым шагом к зданию школы. По темной алее, закрывающей остатки вечернего света тополиными кронами, Давид подошел к крыльцу. Взбежав на три ступеньки, он осмотрел дверь и стены фасада в надежде найти хоть малое подтверждение, что он пришел по правильному адресу. Но ни надписей с указателями, ни желто-синих листовок на стенах не было. Ложная тревога стала медленно вкрадываться в Давида, как кошка, заглядывающая одним глазом в комнату с хозяевами дома.

Боже, что я здесь делаю? Никогда в жизни не участвовал в подобных «разводах», а тут ноги сами принесли. И ведь не хотел идти. Ушел на полчаса раньше с работы, не пошел к Алле в больницу. Понимаю, что она в коме и врятли станет на меня обижаться. Но мои ежедневные вечерние сиделки рядом с ее койкой стали каким-то атрибутом моей повседневной жизни. За два с лишним месяца я узнал про весь персонал реанимационного отделения больницы практически все, чтобы сдать все секреты окружающим, или начать всех шантажировать. Думаю, что смогу пропустить один день. Алла когда-нибудь поправиться (?), очнется и никто не скажет, что из всех вечеров меня не было ОДИН вечер рядом с ней. Только я знаю, что это мне стоит, и что стоит Алле лежать с трубкой в горле и спокойно закрытыми глазами.

Надавив плечом на массивное полотно облупленной двери, он вошел в школу, оказавшись под яркой лампой, висящей прямо над макушкой. Сразу за дверью, сбоку от двери стояла школьная парта, за которой сидела тучная неприятная женщина лет шестидесяти. Ее небрежно закрашенная седина на черных волосах, собранных в пучок, напоминала стража из некого фильма ужаса. Яркая непристойная помада на постаревшем лице только усиливала это ощущение. Но писклявый голосок женщины вывел Давида из оцепенения, и даже повесил на его лице ухмылку, готовую в любую минуту разразиться смехом.

- Молодой человек, ну что стоим, проходим. Через пять минут начинается, а вы плететесь. На время смотрите? Когда ж вы молодые уважать время других научитесь?

- Извините… - Все, что смог выдавить из себя оторопевший Давид, и стал протискиваться между партой и распахнутой входной дверью.

Женщина коротко хлопнула по столешнице несчастной школьной парты. Взяв в руки шариковую ручку, она распахнула на столе ученическую тетрадь. Далее, уже не смотря на Давида, как на живое создание, она тем же металлическим писклявым голоском произнесла: «Куда? А взнос?».

Ну конечно! Какой же я идиот! Бесплатный тренинг – замануха. Не что иное как глупый и старомодный трюк с завлечением клиентов. Так, если эта старуха сейчас назовет цену, и она будет больше того, что у меня есть в бумажник, развернусь и с радостью уйду отсюда. Еще успею к Алле в больницу. Если не ошибаюсь, прием сегодня там часов до семи. Да и до больницы отсюда – пару кварталов.

- Сколько? – выговорил Давид, и навис над тучной сидящей женщиной, в надежде, что она взглянет на него.

- За лекцию – пятьдесят рублей, плюс взнос на защиту тихоокеанских синих китов.

- Синих, кого? Извиняюсь. – Подавляя в голосе нотки смеха, Давид обратился к «чудовищу» в женском образе.

- Молодой человек! Стыдно не знать самых великих созданий на планете. Они – единственные кто хоть как-то пытается спасти этот погрязший в грехах мир. – Женское создание первый раз посмотрела на Давида, и тут же что-то стало помечать в помятой тетрадке. – Пятьсот рублей!

Давид сделал паузу, еще не много постоял, и расплатившись со стражем на входе, прошел по залитому электрическим светом коридору.

- Третья дверь направо, только тихо. Лекция уже началась. – Писклявый голос за спиной Давида.

Что за бред? Что еще за синие киты? Может пока не поздно, развернуться и свалить отсюда? Ну да…Пятьсот пятьдесят рублей оставлены, и обратной дороги нет. Впереди, я так понимаю, будет шоу таких же уродов, затем прыжки через огненные кольца, потом знакомство с местным синим китом.

Давид приоткрыл дверь и вошел в класс. В отличие от коридора атмосфера в классе была приглушена тихим светом от двух переносных светильников повисших на оконных фрамугах. В результате чего, совсем не было видно, что творится на улице за окнами, и все помещение школьного класса становилось отрезанным от внешнего мира. Это был класс литературы, с портретами известных каждому ребенку классиками, и протертой до нездоровой белизны ученической доской.

Все парты в классе были составлены вдоль противоположной от окон стены, друг на друге, небрежно. Одно не осторожное движение и весь карточный домик из парт распадется с грохотом. В классе по кругу от центра сидели люди, человек десять, двенадцать. В центре класса стояли несколько стульев на которых сидели двое человек напротив всех остальных. Рядом с этими двумя стоял небритый пожилой человек с проплешиной на макушке головы. Человек без злобы и укора посмотрел на входящего Давида, и одним взглядом пригласил его присесть на свободный стул с краю. По правую сторону от человека стояла табуретка с большой металлической чашей, в которой было налито какое-то масло или другое вязкое вещество. Чаша была достаточно, старой медной антикварной вещью, с уже начавшимися зелеными следами коррозии.

Было видно, что Давид прервал пожилого лектора. Но видя спокойное расположение стоящего рассказчика, Давид плюхнулся на свободное место.

Вот так примерно я представлял собрание неких анонимных алкоголиков. Сидят такие, друг другу рассказывают о том, что они несчастные и все такое… Здравствуйте, меня зовут Матвей, и я алкоголик…А лечить нас сегодня будет этот, как его там? Профессор Крештальский.

Давид опустил взгляд вниз в надежде, что ему совсем не стыдно за опоздание. Да и ощущать на себе говорящие взгляды сидящих в помещении людей у него не было желания. Глядя на потертый линолеум прибитый гвоздями к классному полу, Давид начал вслушиваться в неторопливый рассказ пожилого человека.

- Что же лежит в основе страха? Откуда он появляется? – Продолжил стоящий человек. - Чувство страха – это производная неизвестности: когда мы чего-то не знаем или не можем хотя бы частично предугадать, незнание и неопределенность нас сильно пугают, и это вполне естественно – ведь за неизвестностью может скрываться опасность, которая может угрожать ценностям. Поэтому нормальный, умеренный страх, несмотря на все неприятные ощущения, которые он доставляет, является необходимым чувством. Это совершенно нормальная, закономерная реакция на опасность, угрозу (воображаемую или настоящую), которая поддерживается в нас очень сильным инстинктом – инстинктом самосохранения. Но вот – БОЛЬ! И страх, и боль имеют общую цель: сохранение жизни. Страх и боль довольно часто появляются вместе, у них много общего. Боль дает сигнал о том, что в организме что-то не в порядке, и если бы боли не было, мы не смогли бы выжить. Ведь наш организм ориентирован на продолжение жизни. Боль выполняет функции по предупреждению, сигнализации о том, что с телом что–то не в порядке, и это в итоге нам сохраняет в большинстве случаев жизнь. И страх выполняет аналогичную охранительную функцию. Он подсказывает, что нам угрожает опасность, и заставляет нас реагировать действиями. Страх, как и боль, призван охранять нас, заставлять быть осторожными, сигнализировать о том, что мы должны задуматься, перестроиться и принять некое решение, которое будет оптимальным в текущей ситуации. Обобщая, можно сказать, что и боль, и страх – это сигналы об опасности, которые мы должны распознать и принять адекватные меры по преодолению опасной ситуации.

Так. Приехали. Я сижу в непонятном месте, с непонятными людьми, слушаю типичную лекцию какого-то профессора из университета. Профессора - с грошовым жалованием, и пытающимся хоть на чем-то заработать. Пусть даже на обыкновенном сборище обманутых людей.

Через некоторое время Давид поднял голову, оторвав бессмысленный взгляд от пола, и стал понемногу разглядывать сидящих людей и лектора.

В полутемном помещении сидело четырнадцать человек. Все были разного возраста. Было две старушки с платками на головах, как на каком-нибудь собрании католической церкви в надежде услышать своего пастыря. Были мужчины и женщины средних лет. Почти по середине полумесяца из стульев сидели два внимательных парня, примерно такого же возраста, как и сам Давид – лет двадцати-пяти. Парни были очень серьезно настроены и видимо уже посещали подобное мероприятие раньше.

Напротив всех на стульях восседали двое. Мужчина лет сорока-пяти, может старше. Немного полноватый, с густыми усами. Одет он был в не по возрасту узкие джинсы и нелепую темно-синею фланелевую рубашку. Мужчина с приоткрытым ртом слушал лектора и виновато поглядывал то на присутствующих, то на стоящую неподалеку медную чашу с маслом. Рядом сидела девушка, около тридцати лет, во всем черном как при трауре. Макияж на лице девушки был аккуратным и не кричащим, с тонко выведенными черными бровями и подведенными глазами. Девушка смотрела в одну точку. Взгляд ее был спокойным и сосредоточенным.

Было понятно, что сидящие перед всеми двое человек завсегдатаи этого заведения и видимо им еще предстоит выступать перед всеми.

Лектор, стоящий перед присутствующими выглядел довольно уравновешенным стариком. Одет он был просто и неброско. Свободные льняные брюки на потертом кожанном ремне, в рубашке цвета выцветшей травы и вельветовом пиджаке на двух пуговицах. Создавался вид престарелого человека с долей вкуса и небрежности во внешности. Он не был похож на противного профессора. Скорее на филантропа или свободного путешественника, побывавшего там, где врятли побывает большая часть человечества вместе взятая. Ровным, почти успокаивающим, но не усыпляющим голосом он продолжал вещать.

- Давайте подробнее поговорим о неизвестности, которая лежит в основе страха. Как я уже сказал, именно неизвестность нас пугает. Это было известно еще в античные времена. Например, до нас дошла мысль выдающегося философа Аристотеля, который утверждал, что «страх определяют как ожидание зла». Замечу, что ключевое слово здесь – ОЖИДАНИЕ. То есть другими словами – неизвестность. Тот же мыслитель говорил - страх есть предвоображаемая беда; или иначе, страх есть трепетное чувство сердца, тревожимое и сетующее от представления неведомых злоключений. Не иначе страх есть беспокойство души при мысли о будущем зле, которое, вероятно, на нас обрушится.

Для того, чтобы нормально и полноценно жить, нам необходимо в некоторой степени представлять, что нас ждет в будущем, мы должны быть готовы к разного рода неприятностям, знать, как их преодолевать. Если же у нас нет этого более или менее ясного видения ситуации, если ситуация резко меняется, и мы не знаем, что дальше будет, или если мы не знаем, как реагировать на некий раздражитель, то возникает страх. Он легко возникает в ситуации нехватки информации. Поэтому в целом можно утверждать, что известность, предсказуемость, точный прогноз, анализ ситуации, гибкое мышление освобождают нас от страхов; чем лучше мы ориентируемся в ситуации, тем меньше у нас страхов.

Мы боимся всего сущего и несуществующего. Мы боимся только тех, от кого не знаем, чего ожидать. Посмотрите: нам иногда страшно подойти и попросить что-то у неизвестного человека – потому, что мы не знаем, что он нам скажет (если бы мы знали, то страха бы не было). А вот у знакомого, предсказуемого человека, чьи реакции нам известны, нам спрашивать не страшно. А почему так страшно делать выбор, принимать решения? Нам страшно принимать решения, потому что мы не уверены, что они правильные. Нам страшно жить – потому что мы не знаем, как жить, будущее нас пугает НЕИЗВЕСТНОСТЬЮ. Если бы знали, то страха бы не было. Страхи тем сильнее, чем хуже человек ориентируется в ситуации, чем больше неизвестности.

В какой-то момент Давиду стало совершенно не интересно. И чтобы случайно не зевнуть вслух от скуки, он стал вспоминать то, что всегда любил вспоминать в тяжелые минуты уныния.

Он вспоминал тот день, когда первый раз встретил Аллу, он вспоминал те дни, которые она подарила ему – те не полные два года их отношений. Он вспоминал ее фигуру, походку, глаза полные счастья и готовности жить полной любви к нему и с ним. Но самое страшное, это то, что он никогда больше не встретит такой девушки как она. Он вспоминал, что вот-вот, вот совсем недавно ей еще делали химиотерапию, и чем-то там облучали голову. Но она была, она присутствовала. Она еще могла разговаривать с ним. Она еще была с ним.

С чего все началось? С того первого ее падения на улице. С того первого звонка, когда она звонила из больницы, и совершенно спокойным голосом (даже весело) рассказывала, что почувствовала как потеряла равновесие и вдруг ясно увидела перед глазами как на расстоянии вытянутой руки разрастался черный цветок. Цветок заполнял весь обзор, пока не заполнил всю улицу вокруг нее. Ни она, ни я, ни врачи не знали, что в ее мозгу разрастался настоящий черный цветок. И что жизнь ее уже начала отсчитывать молоточком глухие удары своего завершения.

Профессор продолжал что-то рассказывать о страхе и его пагубном влиянии на все сущее в мире. Его голос становился все вкрадчивей. Профессор уже стал обращаться к сидящей рядом на стуле темноволосой девушке. А она рассказывала про свои первые посещения в этом клубе. Говорила что-то о своей детской боязни большого скопления людей, боязни не любви к себе, и не любви людей к ней, говорила, что она пыталась избавиться от этого мысленными и немысленными способами. Пока не попала в клуб. И о чудо, бла, бла, бла… В какой-то момент Давид стал осознавать, что ему здесь не место, и он здесь оказался совершенно случайно.

Я просто теряю время в этом цирке. Каждой минуткой, каждым своим свободным часом я должен находится там, с моей Аллой. Я никогда себе не прощу, если вот из-за таких своих бездарный действия, я в один момент приду в пустую больничную палату. И там увижу пустые глаза врача. Что я здесь делаю?

- …Нет, Мариночка дело не в том, что ты полностью погрузилась в веру и в религию. – Криштальский подошел за спину сидящей и тихонько взял ее за плечи. Глаза его не отрывались от аудитории. - Движимая священной идеей просветления людей, религия окутывает их еще большей тьмой, преодолеть которую способен только человек с высоким уровнем осознанности, в то время как невежественный с ускорением в виде религиозного страха катится в пропасть. Наберется немало желающих поспорить с этим, между тем такого рода аргументы подтверждены временем, которое, как известно, лучший арбитр.

Кто-то, возможно, возразит, что в основе религии лежит вера, которая несовместима со страхом. Вера движет миром. Так и есть. Но для того, чтобы её обрести, нужно обладать достаточным уровнем осознанности и доброй волей, ибо животному неведома вера.

Большинство людей скорее поддадутся благоговейному страху, нежели впустят в свое сердце истинную веру. Это указывает на то, что учения великих мудрецов и Пророков рассчитаны на узкий круг избранных, которые, следуя за просветленными умами, способны возвыситься над собой и постичь истинный смысл священных источников. Остальных же ждет болезненное низвержение.

Религия призывает взлететь над суетным, только кто-то с ее помощью обретает крылья, а кому-то предстоит длительное болезненное падение. Именно это и ничто иное делает религию, рассчитанную на массы, ложью, которой не одна тысяча лет.

В основе многовековой лжи лежат вполне определенные мотивы, древние как мир, и подчас не имеющие ничего общего с духовностью. С одной стороны, искажение существующей действительности является сдерживающей силой в проявлении у человека животных инстинктов; с другой стороны, в значительной степени замедляет процесс эволюции разума. Там, где человек мог бы с чистой совестью двигаться вперед, он, угнетаемый чувством вины и неполноценности, замедляет свой ход.

А вот это уже на мракобесие похоже. Понесло профессора. А начинал то как? Словно студентам начитывал.

- Религия сплошь состоит из запретов, а потому любые отступления от ее заповедей немедленно вменяются в вину «отступнику». Неужели человек, называющийся разумным, до сих пор не осознал, что он изначально свободен от любых запретов, если только его помыслы и действия НЕ несут в себе вреда ближнему и всему живому на Планете? Только попробуйте вообразить насколько вольнее можно почувствовать себя освободившись от религиозных догм. На самом деле мы даже представить себе этого не можем.
По сей день человеку внушают, что Бог всемогущ: верующих Он великодушно милует, и Он же своею дланью жестоко карает неверных. Во все времена по причине невежества самих людей их жизнь была и остается крайне тяжела, а потому и лишних доказательств не требуется — результат на лицо. Грешники получают «по заслугам», что порождает еще большую волну религиозного страха. Замкнутый круг. Страдания же, выпавшие на долю смиренных, ведут их к святости, то есть прямиком в рай. Как видно, у религии на все имеется ответ. Она, подобно калейдоскопу, вертит сознанием людей, да так, чтобы каждый узрел для себя тот чудесный узор, который ближе всего придется его пониманию.

Так как в различных религиях большинство естественных потребностей человека считаются греховными и находятся под запретом, верующий вынужден стыдиться естественных проявлений в себе и подавлять их. Это есть ни что иное, как подавление своей природы, а с нею и воли. Что хорошего может дать человеку подавление в себе естества?

- Но, господин Криштальский, я говорила, что искала веру, а не религию… - Девушка на стуле смущенно смотрела, то на профессора, то на аудиторию. – Я искала помощи,… но пришла в церковь. А куда я еще могла прийти?

- Правильно Мариночка, вы искали причины в своем смятении. Но в итоге нашли лишь утешение, а не корень. Отделите смятение от его причины, смотрите на само дело – и вы убедитесь, что в любом из них нет ничего страшного, кроме самого страха.

Нет, это точно секта какая-то. Еще и окна позакрывали, чтобы душнее в помещении было. А того гляди и народ начнет туго соображать. И говорить то профессор стал по другому. Уже ни как скучный лектор, а словно пророк с пустыни явился.

Криштальский продолжал слегка сжимать плечи девушки. Сидящие перед ним люди не отрывали глаз от профессора, его движений, слов. Давид стал чувствовать, как на какой-то момент в висках стала сдавливать легкая боль. Он даже стал большими пальцами рук прощупывать над ушами странные ощущения – едва ощутимая пульсация. Люди, сидящие в одном ряду с Давидом, что-то изредка перешептывались, как бы обсуждая каждую фразу сказанного профессором, но не обсуждая вслух своих мыслей. Затем на какое-то время в классе восстанавливалась могильная тишина, которую разрывал неторопливый, а иногда магический голос Криштальского.

В какой-то момент, профессор подошел к медной чаше и, достав из внутреннего кармана пиджака коробок спичек, вытащил и зажег одну из них. Люди замерли, в ожидании то ли чуда, то ли боялись своим дыханием затушить возникший в руках лектора огонек. Профессор аккуратно поднес к чаше зажженную спичку, и комната наполнилась дополнительным горячим, с синим оттенком светом от воспламененного в чаше масла.

Не хватает только обнаженных дев пляшущих вокруг новоиспеченного костра и колокольчика в носу профессора. А так все начинает напоминать подготовку к какому-то языческому ритуалу. Жаль директор школы не видит, влетело бы сейчас нашему Гендальфу за нарушение противопожарной безопасности в учебном заведении.

От слов к делу: профессор провел по волосам и плечам девушки ладонями, словно собирая невидимую паутину. Затем сделав шаг в сторону горящей чаши, Криштальский спокойно погрузил ладони в охваченное огнем масло. Люди вздрогнули, а кое-кто приподнялся со стула, давая себе дополнительную возможность узреть действие. Одна из бабушек в разрисованном платке что-то сказала вслух (вроде какое-то библейское изречение) и подняла к потолку глаза. Неподвижными оставались только два парня, сидящие в центре ряда. Было ощущение, что они уже это видели не раз, и это обыкновенное действо для них – норма. Давид не понимал, что начинает происходить, но подсознательно его тело стало вдавливаться в сидение стула, закрываясь от происходящего. Боль в висках усилилась.

Профессор так же медленно вытащил из чаши обе руки, и медленно поцеловал свои ладони, сначала одну потом другую.

- Любовь не уживается со страхом. – Голос Криштальского стал более хриплым и еще медленным. - Совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение; боящийся не совершенен в любви. Так говорил Апостол Иоанн.

А теперь он что? Цитирует святые писания? Ничего не понимаю. Что здесь происходит?

- Если человек чувствует, что к нему относятся в какой бы то ни было мере плохо, то это лишь страх меня не любят. Этот стресс является причиной личностного мировоззрения, или свойственного для современной цивилизации одностороннего видения мира, иными словами, причиной всех известных нам бед. В то же время он - необходимый урок, без усвоения которого невозможно идти дальше. Этот страх - учитель, который не дает ученикам спуску. Зато полученные у него знания закрепляются навечно. Страх меня не любят блокирует ток энергии любви. Он притягивает беды, а также болезни. Сегодня Мариночка, ты от него избавишься.

Кто бы сомневался? За пятьсот то пятьдесят рублей!

Криштальский еще раз обнял за плечи сидящую девушку и развернул голову в сторону Давида, сидящего с самого края. Девушка молча встала со стула и пошла к ряду с людьми напротив.

- Сейчас ты присядешь, Мариночка, со всеми, а у нас сегодня есть те, кто пришел сегодня впервые. И, наверное, не совсем отдают себе отчет, что они здесь делают.

Профессор протянул в сторону Давида открытую ладонь.

- Проходите молодой человек. Садитесь на это место. Сегодня оно ваше. И не думайте, что я вас буду спрашивать и пытать: «Зачем вы сюда пришли? Или – расскажите, чем вы страдаете, чего боитесь и тому подобное». – Профессор улыбнулся всем своим чистым и полным доверия взглядом. - Назовите только свое имя.

- Меня зовут Давид.

- Прекрасно. Проходите, садитесь же, не надо бояться.

Давид встал со стула и пересел на освободившееся после темноволосой девушки место. Он обернулся, приподняв голову чуть вверх, на все также стоящего за спиной Криштальского. Профессор в старом жесте положил руки на плечи Давида. Давиду было не удобно теперь, смотреть на присутствующих в комнате людей. Сейчас он был открыт как на ладони для всех. От чего Давид часто то переводил взгляд в сторону, то опускал глаза на пол, рассматривая обувь сидящих людей. Смотреть в глаза неизвестным людям желания не было. Профессор, продолжая говорить о Давиде в третьем лице, обратился к аудитории.

- Сегодня наш гость просто пройдет наше, громко сказать - посвящение. Давид просто послушает нашего героя, который пришел сегодня не в первый раз в наш клуб, и готов нам всем рассказать о своем главном достижении за это время. – Криштальский развернулся к сидящему рядом мужчине с густыми усами. – Да, Петром Николаевич?

Мужчина посмотрел сначала на профессора, затем на сидящих напротив людей. Видно, что ему было неловко, но не так сильно как было Давиду. Мужчина немного провел круговыми движениями по выдающемуся за ремень джинсов животику, затем нервно погладил свои рыжеватые усы. Опять посмотрел на профессора и на людей. Было понятно, что с этим бегающим взглядом он и будет дальше что-то рассказывать, и ни как по-другому. Люди уставились на Сергея Николаевича. Профессор смотрел на каждого из сидящих людей так, словно обращался к каждому индивидуально, в отдельности. Профессор встал за чашу, с пляшущим синим пламенем, так, что его тело перестали видеть присутствующие в помещении. Было видно только его лицо, подсвеченное немного снизу, и глаза, смотрящие на каждого человека в отдельности и одновременно. Все, кто находился в комнате осознавали, что он смотрел только на него и ни на кого больше.

Давид постарался посмотреть на Криштальского, но почувствовал в шейном отделе сдавленную боль. Боль так же отозвалась в лобной части, и Давид закрыл глаза. Но одного взгляда, одного секундного взгляда на стоящего сбоку профессора хватило Давиду погрузиться в невообразимый ужас.

Уже с закрытыми глазами, Давид постарался себя убедить в том, что это ему показалось. Это просто свет так лег на его лицо. Просто у меня сильно болит голова.

Профессор – Аданион Криштальский, стоял с немного поднятой головой. Он ни на кого не смотрел. Он просто не мог смотреть. Его глаза были абсолютно белыми. Нет, они не закатились, как в каком-нибудь приступе или припадке. Зрачков не было. Все пространство глаз заполняло белое яблоко, без венозных прожилок и тому подобного, что могло обозначать человеческие глаза.

Виски Давида сдавило еще сильнее, и на какую-то секунду в глазах немного потемнело. Но поморгав глазами, Давид заметил, что пространство помещения, в котором они находились, стало больше. Противоположная часть стены с окнами и боковые стены со шкафами, доской, портретами отодвинулись от сидящего круга людей на несколько метров. Давид, словно страус, вытянул шею и постарался рассмотреть по сторонам происходящие изменения.

Нет, это мне просто - так кажется. Стены как стояли, так и стоят на месте. Это просто боль в висках и духота в классе.

Помещение наполнилось склепной тишиной, ни один звук не просачивался снаружи. В этой тишине зазвучал голос профессора. Голос изменился, и Давиду показалось, что профессор не открывает рот, а слова звучат откуда-то из глубины комнаты. Из тех нескольких метров, на которые, как показалось Давиду, раздвинулись стены.

- … это фантомные страхи прошлых жизней или ситуации, произошедшей в прошлом в данном воплощении. Хорошо, что они вышли - теперь они видны, ощутимы, вы понимаете, что с этим нужно работать, а, значит, это сделает вас более чистыми энергетически. Причем, вы сможете очиститься на глубинных уровнях. Переступите черту, оставьте ваши страхи, сомнения, беспокойства, неуверенность, и откройтесь новому потоку животворящей и трансформирующей энергии света. Если вы готовы к изменениям внутри Вас, пожелайте сейчас впустить новые энергии в себя, которые трансформируют все то ненужное, годами скопившееся в Вас, в прекрасное и значимое для каждой души, когда-либо воплощавшейся на Земле.
Пожелайте соединиться с Вашим Я и позволить любым изменениям произойти в Вашей жизни и в Вас самих. Не бойтесь трудностей, не бойтесь неожиданных вещей, отпустите свои страхи и позвольте происходить всему.

Посмотрите на то, что высвободилось и находится на поверхности, будь то мысль или образ из Вашей жизни. Не обращайте внимания на это. Смотрите поверхностно, не задумываясь о том, что это может значить. Вас ничто не беспокоит. Позвольте происходить всему. Дышите ровно и свободно. Вы знаете, что ничто не может Вам навредить. Вы смотрите на происходящее осознанно и спокойно. Остановите все мысли, очистите ум. Позвольте происходить всему. Просто наблюдайте, наблюдайте, будто это сухие увядшие листья плывут по воде. Вас это не беспокоит. Это уже не актуально для Вас. Это старое, ненужное, что должно уйти.
Давид постарался еще раз взглянуть на стоящую фигуру профессора, но потом, осознав, что неведомая сила не позволяет ему это сделать, причиняя сильную боль в шее, он развернул голову в противоположную сторону. Перед ним сидел мужчина, тот самый, кого профессор назвал Петром Николаевичем. Мужчина смотрел на сидящих напротив людей. Глаза его наполнялись слезами. Кончик рта немного подергивался, и было видно, как каждый раз правый кончик его усов немного поднимался, то опускался. Казалось еще чуть-чуть и из глаз его вырвется водопад слез.
- Кто вы? И что здесь делаете? – Криштальский обратился к сидящему мужчине.
- Меня зовут Петр Николаевич. Я уже не первый раз здесь. Мне нужна помощь… - Голос его дрожал, а глаза продолжали наполняться слезами.
- Тот, кто заражен страхом, тот уже заражен болезнью страха. Кто вы, и что здесь делаете? – Голос Криштальского стал звонче, с нотками строгости.
- Меня зовут Петр Николаевич. Я уже не первый раз здесь. Мне…
- Первая обязанность человека — преодолеть страх. Пока у человека трясется сердце, его действия останутся рабскими. Кто вы? И что здесь делаете?
- Меня зовут Петр Николаевич. Я уже не…- Петр Николаевич стал громко сглатывать слюну и продолжать заикаться.
- Страх - болезнь, расслабляющая душу, как расслабляет тело физический недуг. Вы увидите, как само пространство и время начнет трансформироваться вокруг вас. Стоит только освободиться. Кто вы? И что здесь делаете?
- Меня зовут…
- Вам нет надобности перебирать это. Не нужно беспокоиться, не нужно перепрятывать снова. Оно здесь и вы видите, как оно больше не может существовать в Вашей жизни. Вы стали БОЛЕЕ, Вы не нуждаетесь в этом. Вы выросли из этого. Вас это не беспокоит. Наблюдайте, как оно уходит.
Отпускайте. Это то, что теперь останется за кадром Вашей жизни. Останется позади, не потому что Вы боитесь этого и скрываете. А потому теперь весь Мир на вашей стороне. Почувствуйте, что Вы свободны от того, что сковывало Вас по рукам и ногам. Все Ваши привязанности разорваны. На Вас больше нет цепей. Нет цепей – нет страха! Вас больше ничего не держит и не сковывает. Вы свободны. Вы чувствуете, как в Вас льются потоки Любви. Вы чувствуете, как они пробиваются в Вас. В Вас рождается нечто новое и прекрасное. Вы ощущаете это. Погрузитесь в состояние свободы, легкости и благодарности прощания. Вы чувствуете, как поток набирает силу, вы ощущаете, как ваше сердце бьется сильнее, оно расширяется и разгорается синим пламенем. Вы вдыхаете воздух. Почувствуйте его свежесть. Вдохните так, будто это ваш первый и последний вдох. Наполните ваше сердце благодарностью и любовью. Вы наполняетесь. Расширяйтесь. Будьте в этом состоянии столько, сколько нужно.
В какой-то момент из глаз мужчины вылились слезы. Они текли по щекам и усам. Давиду показалось, что им не будет конца. Петр Николаевич плакал, как никогда возможно не плакал. Сквозь трясущиеся губы врывались отдельные не членораздельные фразы. Затем его голос стал медленно выравниваться.
- Меня действительно зовут Петром, но я не тот, кто вы думаете. Я…не должен этого рассказывать,…но я не могу. Я давно уже хожу в этот клуб…вы все меня видели, и не раз.
- Кто вы? И что здесь делаете? – Голос профессора стал ровным, но еще более требовательным.
- Я сотрудник федеральной службы безопасности… я, мать его, сыскарь. Я здесь не просто так. В нашем ведомстве…там у нас,…где я работаю, давно наблюдают за вашим клубом, и чем вы здесь занимаетесь. Осталось совсем немного. Осталось совсем чуть-чуть. Осталось собрать немного доказательств и обозначить этот клуб как религиозно-пагубное собрание людей…потенциально-опасную для общества секту. Вы думаете, я здесь просто так? Да я напичкан всякими записывающими штуками, которые пишут не только все, что здесь говорят и делают, но и, черт бы их побрал, запахи, которые вы здесь источаете. Моя организация знает про вас все, но этого мало. Она знает про все ваши филиалы по всей стране и за рубежем. Она знает всех ваших посвященных и всех ваших лидеров. Я уже четвертый откомандированный и внедренный в этот клуб человек. Первые трое возвращались после первого посещения и закрывали дело подробным отчетом об отсутствии причин возбуждения федерального расследования. Но я… я продержался больше двух недель. Я не должен… всего этого говорит,…но я не знаю, почему это делаю. – Петр Сергеевич произнес почти шепотом. - Я так перед всеми вами виноват.
- Вы прекрасны. Продолжайте расширяться. Не останавливайтесь. Дышите любовью, источайте любовь. Вам ничто больше не может помешать.
Дышите без страха, позвольте происходить всему, не беспокойтесь. Выдыхайте все, что вам мешает, и вдыхайте любовь и свет полной грудью. Дышите, постепенно успокаивая и замедляя дыхание. Будьте в этом состоянии столько сколько нужно. - Криштальский сильнее сжал плечи мужчины. – Но я вас спрашивал не это, Петр Сергеевич. Кто вы и что здесь делаете?

- Я не знаю… Я очень боюсь, того что здесь вам рассказал…Я не должен был этого делать. И я не знаю, что мне за это будет. – Петр Сергеевич опять заплакал, закрыв лицо руками.

- Вот. Теперь все становится ясно. Когда ты поддаешься страху перед злом, ты уже начинаешь чувствовать зло страха. А вы - хотели совершить зло. Ничто не отбирает больше духа у человека, чем страх. А вы – потеряли свой дух. Ваш Страх и возник вследствие бессилия духа.

- Что же мне делать…я так виноват… Я не знаю, что мне теперь делать.

- Вы уже все сделали. Вы здесь. И не важно, как и зачем вы здесь появились. Вы уже стали свободными, вы открылись нам, и вам осталось лишь самую малость - бросить то, чем вы занимаетесь. Бросить и не бояться за свою жизнь, за свое будущее. Оно – ваше будущее уже начинает трансформироваться. И только так как будет лучше вашему вновь обретенному духу.

- Я должен бросить работу…службу. Освободиться от всего того, что держит меня в тюрьме. – Петр Сергеевич обхватил голову руками и ясным взглядом еще полным слез в глазах посмотрел на сидящих перед ним людей.

- Правильно, мой друг. Подобно синему киту, своим криком, очищающему ауру планеты, и делающую ее более чистой. Так и вы, оставив то грязное, чем вы занимались больше половины своей жизни, дадите чистой энергии не только вам и вашим близким, но всей планете. Я уже сейчас ясно вижу, как вы встанете и выйдете с комнаты другим человеком, ведь вы были другим, и любили делать то, что делало вас свободным и чистым.

Профессор резко оторвал ладони от плеч мужчины и поднял их вверх, а затем стряхнул невидимое в чашу с горящим маслом. Синее пламя озарилось ярким белым пламенем, и так же быстро приняло свой первоначальный цвет и форму. Сидящий мужчина обмяк на стуле и откинул назад голову. Его руки безвольно упали с колен и повисли вдоль стула. Давид понял, что тот потерял сознание.

Хотелось бежать, но сил не осталось, каждое движение придавало нестерпимую боль и страдание в голове и шее. Давид понял, что попал в ловушку и пожалел, что не сделал того о чем думал раньше – уйти и не возвращаться в этот клуб. Мысли об Алле не покидали его и он осознал, что смирился со своей беспомощностью.

Профессор сделал шаг в сторону и оказался за спиной сидящего Давида. Осторожно, словно спящему животному, Криштальский опустил руки на плечи Давида. На какое-то время Давиду показалось, что профессор посмотрел ему прямо в глаза, своими белыми и чистыми глазными яблоками. В то же время он понимал, что это не возможно. Профессор продолжал стоять за спиной Давида.

Время остановилось. Давид почувствовал, что воздух в комнате становится тяжелее, и ему все труднее становится дышать. Профессор нагнулся над головой Давида и шепнул ему на ухо одно слово. Затем выпрямился во весь рост и стал произносить непонятные фразы, на языке, которого Давид никогда не слышал. Боль в висках пронзила череп Давида, и комната для него погрузилась в темноту.

Он открыл глаза. Давид не мог понять, сколько прошло времени с момента затемнения. Было ощущение, что прошло несколько часов, и все это время он находился в темном мире. Первое, что он почувствовал, открыв глаза – это запах стоящий вокруг него. Воздух, окружающий Давида, был пронизан запахом мокрого леса. От чего Давиду стало необъяснимо спокойно. Затем он стал осознавать, что боль, сковывающая его волю, силы и мысли ушла. Далее, все, о чем бы ни подумал Давид, приходило в его мозг спокойно и без затруднений. Мысли приходили сами в том порядке, в котором и должны были приходить. Приходили из вне, и в тоже время они всегда были в его сознании. Но, по непонятным пока для него самого обстоятельствам они долгое время были спрятаны и недоступны.

Радость от того, что боль больше не мешает, переполняла Давида. А самое главное он ощутил блаженство и самообладание от того где он находился в тот самый момент.

Это был лес, а если сказать точнее – непроходимый джунгли. Давид стоял над живописным обрывом, странного и непроходимого леса. Исполинские деревья нависали над ним, и было не понятно какое же сейчас время – утро или вечер. Но, ни деревья, ни отсутствие причастности к какому-то времени дня не беспокоили Давида. Перед ним развернулась прекрасная долина с такими же джунглями, алым заревом на горизонте и летающими стаями неизвестных ему птиц внизу в долине, пролетающих в определенном порядке, как на оживленном дорожном перекрестке. За спиной в лесу он слышал звуки тропического леса, шелест листвы, стрекот неизвестных насекомых и отдаленные крики птиц.

Комната, в которой он находился, исчезла, как только он открыл глаза. Люди, профессор, его слова, мужчина на соседнем стуле, портреты классиков на стенах – все осталось в другом мире. Стоя на обрыве, дыша полной грудью, без боли и подозрений, Давид увидел под собой в долине то, ради чего его суда и поместили.

Высотой чуть больше пятиэтажного дома, под обрывом расстилался древний храмовый комплекс. Он был строгой геометрической формы с выступами и впадинами, похожими на бойницы крепости. Вся его форма напоминала строгое геометрическое творение – куб. Давид мог разглядеть потрепанные стены с испещренными дождями камнем и непонятными петроглифами на стенах, искусно выдолбленными древними. В храме не было видно входа и каких-либо напоминающих себя атрибутов современного здания. Храм на половину был обвит лианами и покрыт ярко-зеленеющим мхом. Что придавало ему еще большую древность.

Увиденное перед взглядом Давида одновременно восхищало и заставляло наполняться всю душу нестерпимым вдохновением и уважением. Ему хотелось стоять здесь вечно. Стоять над обрывом, видеть всю расстилающуюся перед ним красоту планеты. Возвращаться в комнату не хотелось, но и не страшило. В голове Давида рождались отдельные фразы на неизвестном ему ранее языке. Но он знал этот язык, знал его отдельные наречия, и понимал эти отдельные фразы. Название храма, отдельные населенные пункты на пути к нему, дежурные фразы путника, чтобы свободно общаться с местным населением.

Я знаю все. Или не все, но то, что мне нужно именно в тот момент времени, в котором я нахожусь. Я не боюсь голода и неизвестности, которая может передо мной сложиться. Я освобожден от предрассудков и страхов, которые сковывали меня все это долгое время. Все мои неприятности и катастрофы, происходившие в моей жизни, кажутся сейчас смешными и бесполезными. Они меня ничему не научили и только затратили мое время на ненужные переживания. Странно, но я вижу то, чего раньше не видел. Я даже могу видеть, что происходит у меня за спиной, кругозор моего зрения стал абсолютным и многие вещи я вижу, не поворачивая головы. Словно тот хамелеон, с глазами, вращающимися на триста шестьдесят градусов. Это странно, но и эта странность меня не беспокоит.

* * *

Раннее летнее утро на лицо. Отсутствие полуденной жары, легкая прохлада и первые солнечные лучи, пытающиеся протиснуться между городскими высотками. Улица еще пустая, нет ни машин, ни такого количества людей, как днем.

Он не помнит, как оказался на улице. Он не помнит, как выходил из здания школы и прошел пешком уже больше трех кварталов. Все, что с ним происходило в течение нескольких последних часов осталось за спиной. Давид идет по тротуару ровным и спокойным шагом. Он не торопиться, но у него есть цель, время до которой он рассчитал с точностью до нескольких часов. На его лице улыбка, смешанная с сосредоточенностью. Мысль о его цели идет рядом с ним, таким же неспешным и уверенным шагом. План действий сформирован и лежит в голове Давида на одной из его полочек.

Уже ничего не может его остановить. Даже если он резко развернется и двинется по проезжей части дороги навстречу дорожному потоку, его жизни ничего не будет угрожать. Автомобили расступятся, остановятся, заглохнут, но ничего не смогут с ним сделать.

Первое – нужно собрать самые необходимые вещи и добраться до одного места, расположенного на севере Индии. Путь не близкий. Карта с маршрутом лежат на соседней полочке. Отсутствие того необходимого наличия денежных средств Давида не беспокоит. В ближайшее время (день, два) деньги сами найдут его. Второе и самое главное – ему нужно туда добраться, чтобы совершить что-то очень важное. Важное - только ему и никому другому. Но это поможет всем, кто живет и старается сделать мир лучше. Это поможет всем им понять, кто они и зачем они здесь. Это поможет сплотиться для спасения.

На какое-то мгновение, Давид вспоминает слово, которое шепнул ему профессор на собрании в школьной комнате. Это название очень древнего храма, куда ему необходимо попасть. Неожиданно во внутреннем кармане ветровки Давида начинает вибрировать телефон. Спокойным жестом, Давид достает телефон и прикладывает его к уху.

- Здравствуйте. Доброе утро. Это лечащий врач Аллы Никольской, Антон Семенович. Вы Давид?

- Да.

- Вы просили меня позвонить. Сразу позвонить, как только она выйдет из комы. Помните? Давид, вы слышите меня?

- Слушаю, Антон Семенович.

- У меня сегодня было ночное дежурство. Я ничего не понимаю…она вышла из очень тяжелого состояния. Вы же все знаете. Понимаете, Давид, из такого состояния очень маленький шанс выкарабкаться. Да что там шанс, вообще не было случаев выйти. Вы слышите меня? Может я сумбурно говорю, я просто волнуюсь.

- Говорите! Я вас прекрасно слышу.

- Понимаете, я не стал ждать утра. Проверил все системы больной и сделал ночью повторную томографию головного мозга. Нет, я понимаю, что рано еще, о чем либо говорить, я даже не делал фото поперечных срезов. Да и МРТ не всегда показывает то, что необходимо увидеть. Но одно я вам скажу точно, опухоль на затылочной доле, которая была со спичечный коробок уменьшилась до булавочного ушка. Вы слышите меня, Давид?! Уменьшилась!

Давид некоторое время продолжает слушать доктора, затем выключает телефон и кладет его обратно во внутренний карман. Эмоции и задержка по времени. Главное Давид уже услышал. Его Алле стало лучше, а значит, надежда на выздоровление есть. Давид ощущает себя китом, разрезающим телом воздушную толщу окружающего мира, и идущего к своей цели. Огромное тело синего кита, не знающего преграды, свободного от обязательств и бренного ежедневного «мусора». Счастье переполняет душу Давида, сознание очищено от всего лишнего, что связывало его волю и мысли.

Он трогает на своем лице небритую ночную щетину. Проводит ладонью по лицу и уже несколько ускоренным шагом продолжает идти по залитому летним солнцем пыльному тротуару.