Читать онлайн
"Психо"

Глава 1

Спорим, мой ручей столкнётся с морем и затянет горизонт

Туманом моих страхов, брошенных за борт.

А спорим — виноватых будет двое;

Корабли вернутся в порт на разные причалы;

Ты начнёшь сначала, я наоборот.

Lascala, Реванш©

Том сидел на кровати у подушек, сложив ноги по-турецки и держа себя за босые ступни. Взгляд нерадостный, хмурый, пристальный, чуть исподлобья, но хотя бы спокойный, напряжение, появившееся в глазах с появлением гостя, не самая большая беда. Пройдя в палату, Оскар проигнорировал кресло и стул и сел на край кровати ближе к изножью, повернувшись корпусом к Тому. Дежа-вю, не накрывающее волной, уносящей в другую реальность, а просто узнавание-мысль – сколько раз в далёком прошлом точно так же сидел на больничной постели Тома, и Том такой же взъерошенный, недовольный, глядящий зверьком. Зверёк подрос и окреп, не показывал страха, но напряжение насытило воздух в палате, и чего-чего, а счастья от встречи в его глазах не наблюдалось. Ладно, могло быть и хуже.

- Привет, - Оскар решил банально начать с приветствия.

Том продолжал смотреть на него слегка исподлобья и ответил с небольшим опозданием:

- Привет.

Голос его не выражал ничего явного. Но контакт установлен, можно поставить галочку – Том не отказывается с ним разговаривать.

После взаимного приветствия – пауза, затягивающаяся в звенящее молчание, а через стеклопакет не проникает ни звука и через закрытую дверь тоже, покой пациентов в этой клинике берегли. Взаимно смотрели друг на друга, взаимно изучали взглядом.

- Том, - Оскар нарушил глухую, отдающую фигуральной пылью тишину, - это для…

- Это для моего блага и бла-бла-бла, - перебив его, сказал Том. – Знаю.

- Тогда чего ты на меня смотришь, как на предателя? – резонно, без наезда спросил Шулейман, пытливо глядя на него.

Том лишь дёрнул бровью и отвёл взгляд, оставив вопрос без гласного ответа. Нетипичная для него мимика. Обычно Том двигал обеими бровями вместе, выгибал, изламывал, хмурил. Но мимика отражает внутреннее состояние, а сейчас Том ощущал себя не под состояние «мальчик с распахнутыми глазами и бровями домиком», потому и движение такое.

- Том? – напомнил Оскар о себе и том, что он никогда не уходит без ответа.

Успел подзабыть, как сложно с Томом бывает в стенах клиники, когда он упорно играет в глухую молчанку и вдобавок взгляд прячет. Том не отзывался, отвернул лицо к окну, но не смотрел в него, жал подбородок к плечу, спрятав ладони под ноги.

- Том? – требовательнее.

Нет ни ответа, ни невербального отклика. Том на несколько секунд перевёл взгляд за стекло, где светил день, и снова опустил, поскрёб ногтями оголённое коротким рукавом футболки плечо и обратно спрятал руку под себя.

- Ладно, я никуда не тороплюсь, - произнёс Шулейман спустя три минуты игры в немые гляделки в одну персону.

Скрестив руки на груди, он всем видом показывал, что никуда не уйдёт, до ночи здесь просидит, если понадобится. Сегодня может себе это позволить, папа Терри займёт и позаботится о нём, можно не беспокоиться, что оставил ребёнка покинутым.

- Почему? – негромко спросил Том, всё ещё избегая зрительного контакта.

- Что «почему»?

- Зачем? – вместо пояснения.

- Что «зачем»? – Оскар нахмурился, абсолютно не понимая Тома.

Том только повёл правым плечом и вновь дёрнул бровью. Шикарный диалог, в кавычках.

- Я твой язык мимики не понимаю, можно словами? – попытался Шулейман.

Опять молчание в ответ, но недолгое. Через паузу Том задал более ёмкий вопрос:

- Надолго я здесь?

- Не знаю, докторам виднее.

Том перевёл к нему взгляд, посмотрел удивлённо, наконец-то в его глазах появились ясные эмоции.

- Не знаешь? – переспросил Том и крутанул головой. – Никогда не поверю, что ты не контролируешь процесс лечения.

- Не в этот раз, - без шуток ответил Оскар, ничуть не кривя душой. – Пора признать, что у меня не получается тебя лечить – по совокупности причин у меня единственного получается совладать с твоим расстройством, когда успешно, когда не очень, неважно, но во всём остальном я слаб и проваливаюсь. Я не самый опытный и выдающийся психиатр и я совсем не психотерапевт. Пусть тобой занимаются настоящие профессионалы, а я буду делать то, что у меня получается лучше всего – буду оплачивать их работу.

В глазах Тома снова что-то неясное, гаснущий свет и холодеющая вода.

- То есть всё? – спросил он.

Шулейман опять его не совсем понял, но решил ответить по первой пришедшей на ум версии:

- Да, я преодолел свой комплекс «я должен всё контролировать» и нежелание делить тебя с другими специалистами даже тебе во вред. Здесь может быть «Оскар, вау, молодец, я горжусь тобой, спасибо», но я не настаиваю.

Что Том услышал в его словах – тайна, но глаза его затянуло тоской, словно он внутри разбился.

- Спасибо, - тихо-тихо, мертвеющим шелестом с едва разомкнувшихся губ проговорил Том и вяло повёл кистью в воздухе. – Можешь идти, не буду тебя задерживать.

Шулейман выгнул бровь. Что услышал в его словах Том – загадка, но явно не то, что он хотел сказать и сказал.

- Я побуду с тобой, - сказал Оскар.

- Не надо, - Том покачал головой. – Не нужно благородно быть со мной на время лечения.

У Оскара сложилось твёрдое ощущение, что от него ускользает какой-то важный смысл, и он держался за это чувство, чтобы ничего не упустить. Подпёр кулаком висок, внимательно глядя на Тома. Опустив голову, Том поёрзал и вновь спрятал под себя руки.

- Тебе холодно? – Шулейман поднялся на ноги, намереваясь укрыть его одеялом, укутать.

Том поднял перед собой ладонь:

- Не надо, - это он сказал достаточно громко, снизу смотрел Оскару в лицо.

Затем Том лёг на бок, разрывая едва установившийся прямой зрительный контакт, подобрал колени к животу.

- Так, - Шулейман упёр руки в бока, встав перед ним, чтобы без шансов не видеть. – Давай начнём нормально – связно разговаривать.

- Оскар, зачем? – Том приподнялся, опираясь на руку.

- Если ты будешь изъясняться более длинными предложениями, я, возможно, смогу понять твои вопросы и отвечу на них.

Том обратно сел, складывая ноги в прежнюю позу.

- Оскар, зачем устраивать спектакль? Не надо. Я понимаю, что всё кончено. Я не оправдал твоих ожиданий, всё испортил и сломался. Но, знаешь, не я один всё испортил, не я один виноват, я виноват лишь в том, что у меня голова нервная, - Том говорил не бесцветно и без истерики, с глубокими, смирившимися уже чувствами.

Потом, когда выйдет в мир, обязательно будет больно, очень больно. Но это будет потом. А пока анестезия то ли от медицинских препаратов, то ли от шока, что мечта рухнула и жизнь вместе с ней. Ему опять выстраивать жизнь заново, там, за стенами клиники, где один будет дышать воздухом. Справится. Справился же уже однажды. Только в этот раз проект будет бессрочным, без великой цели в конце, которая ярче солнца. Многие так живут, он тоже сможет, он далеко не самый слабый. Не больно. Пока не больно. Только грустно. Невероятная сказка, в которой и за принца победителя всех преград, и за принцессу, прозаично закончилась. В жизни только так и бывает. Если это принять, то не придётся выть в тишину квартиры и рвать на себе кожу от боли сердца, разорванного пополам.

Шулейман замешкался в выборе между двумя одинаково сильными порывами: хлопнуть ладонь себе на лицо или хлопнуть по лицу Тома. Дурак же, какой дурак – подумал, что Оскар его бросил. Том такой Том. Очаровательный, неподражаемый его парень. Мой парень – мысль с гордостью, поскольку Том невероятный, несмотря на все свои огрехи.

Тем временем Том продолжил говорить:

- Удобно, - Том усмехнулся. – Человека с психиатрическим диагнозом всегда можно сослать в клинику, если надоест, как в древности неугодных жён ссылали в монастырь. Хотя ты и без диагноза любого можешь закрыть, тебе это не сложно. Оскар, пожалуйста, - поднял к нему серьёзные, глубокие, просящие глаза, - не оставляй меня здесь на всю жизнь. Обещаю, что не буду тебе навязываться, я выйду отсюда и больше не попадусь тебе на глаза.

Дурак… К порыву хлопнуть по одному из действующих лиц прибавилось подкатывающее к горлу желание рассмеяться. Подобных Тому нет, это точно. Как можно такого потерять? Как Том умудряется из раза в раз допускать такую мысль, и не просто допускать, а верить?

- Дура-а-а-ак, - протянул Шулейман, беззлобно усмехнувшись и качая головой. – Какой ты дурак. Ничего не кончено, мы вместе. Выйдешь из клиники, и наши отношения продолжатся, какими были. Или по-другому. Разберёмся, когда придёт время. А пока лечись и ни о чём не беспокойся, тебе нужно поправиться и восстановить психику.

- Но ты же…

- Что я же?

Оскар перебил, невольно улыбаясь, поскольку как не улыбаться, когда смотришь на такого Тома, накрутившего себя очередной необоснованной мутью? Милый такой, двинутый на всю голову. Оскар по нему соскучился. Успел за сутки, они как полгода. Полный всего день с ребёнком, а потом и с папой, но без второй половинки сердца под боком.

- Ты от меня избавился, - непонимающе произнёс Том.

- Я от тебя не избавился, а отправил тебя в клинику, потому что у тебя был серьёзный нервный срыв. Может, хватит уже единолично решать, что мы расстаёмся? Что ты мне не нужен, что я тебя брошу, что я тебе изменяю – все плохие вещи, которые я якобы делаю или сделаю, существуют лишь в твоей голове, ты заметил закономерность?

Шулейман смотрел на Тома с лёгкой укоризной, но гораздо больше с доброй снисходительностью, теплом. Соскучился же, а Том мудрёная дурашка, как на него злиться?

- То есть мы вместе? – переспросил Том.

- Вместе, - подтвердил Оскар. – В этом плане ничего не изменилось.

- Но как же мы? Я же не могу жить с этим ребёнком.

- Во-первых, его зовут Терри, учись называть его по имени. Во-вторых – первого пока достаточно. Потом подумаем, как нам быть и как организовать наши отношения, чтобы никто не страдал.

- Но у нас не получится правильно, как ты планировал. У нас уже не получилось. И я тоже хотел правильно…

- Мой косяк, что я подгонял тебя под правильные, желаемые мной отношения, не раскрывая полной картины. Неправильное у меня было понимание правильных отношений, справедливо ты меня в этом упрекнул. Не получилось – учтём и будем двигаться дальше, - вне сомнений кивнул Шулейман. – И вообще, правильно в общепринятом понимании, как я понял, не для нас, на то всё в истории наших взаимоотношений указывает.

- Но ты хотел правильно, - напомнил Том, теперь не сводя с Оскара внимательного взгляда.

- Хотел, - подтвердил тот, - попробовал, получил удовольствие, и теперь мы можем перейти к неправильным отношениям, или правильным наполовину, или ещё каким. Неважно. Я не буду загадывать наперёд и строить планы. Как будет, так будет.

- Не будешь? – переспросил Том. – То есть мы всё-таки можем расстаться, когда я пролечусь?

Том быстро поверил Оскару, что тот не бросит его, и сомнения не грызли. Но стремился понять, чего ждать. Что будет дальше, как будет.

- Нет, я потратил на тебя столько времени, что хрен тебе, а не свобода от меня, - усмехнулся Шулейман и, сощурившись на Тома, через две секунды добавил: - Шутка.

Том открыл рот, явно не для того, чтобы посмеяться. Оскар приложил палец к губам, призывая его помолчать сейчас и дать сказать.

- Мы не расстанемся. Я сказал, что не буду загадывать и планировать, потому что я больше не хочу этого делать, - произнёс Оскар. – Я всю жизнь не загадывал наперёд, жил одним днём, и всё было хорошо, а потом я начал строить в личной жизни планы и ждать, что они сбудутся, и жизнь не единожды показала, что у меня очень плохо получается. Дело не в тебе и не во мне, а в нас обоих – ты и чужие планы несовместимые вещи. Я понял это ещё после брака, но снова попёр на те же грабли, видимо, они мне очень милы, - он усмехнулся. Взял короткую паузу и посмотрел на Тома. – Планы – это неплохо, без них не обойтись, поскольку каждый человек чего-то хочет, чего-то ждёт. Но планы не должны строиться на лжи, на утаивании чего-либо. В этом моя грандиозная ошибка – я снова решил, что тебе лучше не знать. Я должен был летом, когда мы ещё не были вместе, рассказать тебе о Терри и по обстоятельствам разбираться с последствиями, всё равно бы я смог тебя завоевать. Можно было использовать изменения в моей жизни в плане по твоему завоеванию, но не скрывать их. Теперь я знаю, как должен был поступить, но что уж теперь.

- Как использовать? – спросил Том настороженно, но любопытно.

- Очень просто, - Шулейман широко ухмыльнулся-улыбнулся ему.

Настроение у него установилось отличное. Сам от себе не ожидал, думал, будет серьёзен, будет внимательно вглядываться в Тома. Он и вглядывался, но в лёгком, окрылённо-приподнятом настроении, и тянуло шутковать и улыбаться. Влюбился, что ли. Целые сутки не видел и влюбился, как в первый раз. Впервые. Никогда раньше Оскар с Томом не испытывал типичной первой влюблённости, у него к Тому было – сложно, потом сложнее, потом ещё сложнее, потом в кайф и не думать, что будет сложно и, возможно, пиздец. А сейчас словно прибухнутый.

- Вернуться ко мне было твоей сверхцелью, - продолжал Оскар. – Я мог использовать Терри в качестве твоей стимуляции – рассказать о нём, не забыв упомянуть, что он твой, тот самый сын, которого Джерри от тебя скрыл, и, когда ты переваришь информацию и снова ринешься в бой, сказать – нет, мы не съедемся, у меня ребёнок и ты с ним уживёшься. Ты бы не отступился, и тебе пришлось смириться с Терри и доказать мне, что ты можешь с ним сосуществовать на одной территории, и вуаля – Терри из того, кто, по-твоему мнению, отнял у тебя мечту, превратился бы в преграду, которую тебе нужно преодолеть, чтобы получить желаемое.

Том испытал желание взять подушку и ударить ею Оскара по лицу, потому что он дурак и нельзя так манипулировать, нечестно. Но сдержался. Потому что их отношения осложнились, повисли на ниточке, между ними очень много всего, сейчас не время ребячиться и делать вид, что всё хорошо.

- Я мог потом засомневаться, точно ли это, жизнь с тобой, то, чего я хочу, или я просто добивался цели, стоило ли оно того, - сказал Том.

- Мог, - согласился Шулейман. – С тобой никогда и ни в чём нельзя быть уверенным. С тобой вечная дилемма: не сделает ли мой выбор хуже?

- И зачем я тебе такой бедовый?

Том задавал этот вопрос не единожды и сейчас спросил скорее для проформы. Потому что правда же – зачем такому человеку, как Оскар, такой человек, как он?

- На что, Том, на что, - поправил его Оскар. – На всю жизнь.

Полюбил это высказывание, поскольку оно отражало полноту сути его отношения к Тому. Том для него не просто «люблю» Том для него – навсегда и тот, кто разделил жизнь на до и после.

- Я скучал, - помолчав, добавил Шулейман, глядя на Тома. – Правда. Сутки прошли, а мне тебя не хватало.

Том в ответ опустил взгляд и голову. Скучал ли он? Нет. Гадал лишь, навестит ли его Оскар или больше не придёт, как в тот раз, когда в восемнадцать уехал от него в реанимацию и застрял в больнице на год никому не нужный. Том был готов ко второму варианту и ни слезинки не проронил. Верно, анестезия медикаментов делала своё дело, в груди не болело, только тоскливо тянуло, с чем можно жить.

Том быстро поверил Оскару, что неправильно его понял, исходя из своего главного то ли страха, то ли уже комплекса. Более сильное, тяжёлое чувство покинутости и потери привычного мира растворилось, отменённое опровержением, и в полный рост расправилась детская, дующая губ обида.

- Ты меня бросил, - сказал Том, скрестив руки на груди и глядя на Оскара исподлобья.

- И снова здрасьте! – Шулейман взмахнул руками в подобии представляющего жеста. – Был единорог, а стала золотая рыбка. Рыбка моя, кончай страдать отказом памяти.

- Оскар, прекрати паясничать, - вид Тома сделался более хмурым, серьёзным. – Мне не смешно.

Честно говоря, Оскар несколько удивился. Нечасто Тома можно увидеть серьёзным – не обижающимся, не психующим, не ушедшим в драму на максималках а-ля трагедия всей жизни, а именно серьёзным, особенно в ответ на юмор.

- Я не паясничаю, - ответил Шулейман. – У меня настроение хорошее.

- От чего же? От того, что я в психиатрической клинике? От того, что наша совместная жизнь накрылась гремучим медным тазом? Не вижу поводов для позитива.

- Всё зависит от угла зрения, слышал? – осведомился Оскар, держа зрительный контакт.

- Понятно, - Том кивнул, - я как обычно виноват. Мне нужно изменить угол зрения и найти плюсы в сложившейся ситуации?

- Не получится. – Опережая ответную реплику Тома, Шулейман сразу добавил, поясняя: - Угол зрения вытекает из личности человека, который воспринимает ту или иную вещь, событие, явление. Личность изменить невозможно, можно лишь притворяться другим или принять то, что ты такой, какой есть.

«К чему ты это?» - хотел спросить Том, но передумал, поскольку это не столь важно.

- Давай откатимся назад, - сказал Оскар. – Повторяю – я тебя не бросил и не брошу.

- Бросил. Ты отдал меня другим врачам, а должен был сам лечить, ты всегда так делал, - озвучил Том причину своей обиды. – Что, ты не смог бы вколоть мне лекарство? Смог бы, снял приступ и не отдавал в клинику. Но ты этого не сделал, ты сбагрил меня на лечение. Ты, наверное, устал морочиться со мной в одиночку, я не могу тебя за это винить, но не говори, что это не так, признай. Ты не захотел самостоятельно заниматься моим лечением, ты струсил, потому что для тебя это больше не столь важно.

- Том, Том, Том, - повторяя его имя, посмеиваясь, Шулейман пересел ближе к Тому, почти касаясь коленом его ноги. – Я наконец-то не струсил

- То, от чего меня лечили в восемнадцать, невозможно вылечить, - справедливо возразил Том.

- Но можно было помочь во многом другом, - взвешенно отбил подачу Оскар.

- И что, теперь меня будут лечить от всего, от чего не долечили? – спросил Том, хмуря брови в непонятных, бегущих эмоциях. – Оскар, ты нравишься мне в качестве моего доктора, ты подходишь мне, я не хочу других. Ты всегда называл себя моим доктором, а теперь вдруг бросил, спихнул на других.

Ничего не изменилось по сути – Том по-прежнему выносил ему мозг, с той лишь разницей, что куда более спокойно, более последовательно и аргументировано. Но Оскар ни на каплю не съезжал в раздражение, напротив – слушал его и радовался, что он говорит, хоть какую муть. Вот, что значит – быть готовым к завоеванию крепости, которая сначала даст от ворот поворот, быть готовым с нулевого холодного уровня, а получить контакт. Улыбаться хотелось почти неконтролируемо. Пусть выносит мозг. Главное – он говорит. Главное – он есть.

Том замолчал, нахмурился, несколько секунд глядя на Шулеймана, и спросил:

- Оскар, ты меня слушаешь?

- Слушаю, - без промедлений отозвался тот.

Шулейман и в отлёте в свои мысли поступающую информацию фиксировал, полезная способность.

- Ты странно себя ведёшь, - проговорил Том, споткнувшись об изгиб его улыбки, которая совсем не подходила к ситуации и которую Оскар и не сознавал.

- Как, например? – осведомился в ответ Шулейман.

- Улыбаешься.

- Говорю же – соскучился по тебе, рад видеть, - улыбка шире, обнажая зубы.

У Тома складывалось впечатление, что он опять что-то упускает. Жил в одном мире и упустил, пусть и не по своей воли, что на самом деле настоящий другой, в котором Оскар воспитывает ребёнка – его, Тома, ребёнка. Сейчас тоже – они не виделись всего сутки, даже меньше, а что-то будто бы опять изменилось в обход него, Оскар совсем другой. Том настолько редко видел у Оскара улыбку – именно улыбку, что пугался.

- Ты пьяный? – предположил Том.

По своему обыкновению Шулейман словам предпочёл действия: подался вперёд, почти к носу Тома, и, вытянув губы трубочкой, выдохнул ему в лицо. Глядя в глаза, вопросительно приподнял брови, мол, убедился, что я трезвый? Том убедился, не пахло и каплей спиртного, но в его глазах тоже вопрос и некоторое непонимание этого жеста Оскара, потому что… Потому что та же причина – между ними провал и тысячи несказанных слов, всё смешалось в неясный клубок, а Оскар ведёт себя как ни в чём не бывало.

- Трезвый я, - на всякий случай Оскар подкрепил словами показательное выступление, отстранился, выпрямляя спину, но не отсел. – Уже и не помню, когда я в последний раз выпивал. Ещё в Париже это было, - опроверг он своё предшествующее высказывание. – Вино и прочее по чуть-чуть на свиданиях с тобой не в счёт.

Том в ответ молчал, но взгляда на отводил. Тоже помолчав немного, глядя на него с теплом в зелени глаз, Шулейман сказал:

- Я тебя не бросил. Тебе нужна была помощь, и я её тебе организовал.

Готов был повторять подряд десятки раз, чтобы Том не вздумал чувствовать себя преданным; чтобы Том понял и не терзался мыслями, которые его главные враги. Больше не бесит попугаем повторять одно и то же, поскольку есть что-то куда более неприятное – потерять Тома. Ощутил близость потери, отката в ноль, и как рукой сняло и стресс, и негативные эмоции. Что устал от Тома, как будто в дурном сне было, а на самом деле вчера. За день может вся жизнь измениться, куда уж там эмоциональному фону.

- Помощь? У меня был всего лишь нервный срыв, - говорил Том. – Можно подумать, в первый раз. Я и не такое переживал, это ерунда, успокоительного укола в качестве помощи мне бы вполне хватило.

Не ругался, не спорил, но был категорически не согласен с тем, что его состояние тянуло на отправление в стационар. Нервный срыв – это вообще блажь. Для человека с серьёзным психиатрическим диагнозом, который пережил подвал и кучу бед и испытаний в довесок, только так. В больницу с нервным срывом пусть ложатся те, кто сложностей плохой жизни не знали, а он не из нежных.

- У тебя до делирия дошло, - Шулейман поставил шах и мат его позиции, пристально глядя в глаза. – Ты вообще помнишь, что говорил, что делал?

Том отвёл взгляд, несильно хмурясь в задумчивости чувства поражения. Нет, он не помнил. То, что было до приезда бригады медиков и уже с ними, осталось в памяти смазанными, лишёнными эмоционального подкрепления обрывками, своими странными мыслями о том, как мама хотела позвонить в больницу тем последним его вечером в семье. При чём тут это, откуда параллель?

- Ты потерял связь с реальностью и ориентацию в ней, у тебя был бред и, видимо, галлюцинации, - добавил Оскар.

- Хорошо, - Том вздохнул, - я понял. Наверное, мне требовалась помощь.

- Не наверное, а точно, - негрубо подчеркнул Шулейман. – Том, я испугался, поэтому и позвонил в клинику и отдал тебя сюда.

Слова «я испугался» от Оскара ощущались порезом, Том испытал от них неприятное чувство, но не успел на нём зафиксироваться, вдуматься, так как Оскар продолжал:

- Буду честным, испугался я не только за тебя, но и за Терри и за себя. Ребёнку не полезно видеть человека в состоянии психоза, а от всего, что может причинить вред, я должен его защищать, это одна из моих обязанностей как опекуна. Что касается меня – я испугался, что не справляюсь, не справлюсь и доведу ситуацию до катастрофы, - Шулейман развёл кистями рук, признавая за собой это поражение. – Хотел ли я оставить тебя дома? Да, я всегда этого хочу. Но в этот раз я не мог себе этого позволить, слишком велики риски для всех сторон. Нервный срыв, знаешь ли, не шутки, он запросто может сломать психику, что не восстановишь, Кристина тому яркий пример. Я испугался, Том, - повторился Оскар и опустил руки, сцепив их между разведённых колен. – Испугался, что потеряю тебя, что испорчу жизнь Терри, за себя немного тоже, то, как мы жили в последнее время, было для меня жёстким стрессом.

Слабость, стресс, страх – это не про Оскара. Внутренности сжимало в отрицании.

- Я тебя понимаю, - Том не хотел этого говорить, но это правильно, это объективная правда, просто он её не разделяет. – На твоём месте любой бы так поступил.

«Но ты не любой» - в мыслях, но не вслух.

- Но что лечение изменит? – вместо того спросил Том. – Сейчас я спокойно с тобой разговариваю, спокойно отношусь к своему нахождению здесь, относительно спокойно реагирую на твои слова о Терри, хотя мне и всё равно неприятно, что ты сдал меня в клинику в том числе из-за него. Но я выйду отсюда, и что дальше? Я не буду жить на таблетках, - покачал головой, утвердив не вздорно, но твёрдо, - а значит, всё вернётся, как было, и смысла в лечении, получается, нет, оно только тянет время.

- Тебе не дают ни одного меняющего эмоциональный фон лекарства, только восстанавливающие препараты, так что ты сейчас в естественном состоянии, только более успокоенном.

- Почему я должен тебе верить? – Том слегка приподнял бровь. – Ты можешь сказать мне что угодно, я всё равно не смогу проверить. Мне могут хоть галоперидол колоть, я не узнаю.

- Во-первых, галоперидол не колют, если состояние не острое и есть возможность приёма внутрь, - по порядку отвечал Шулейман, не опустив просветительскую часть. – Во-вторых, никто от тебя ничего не скрывает.

Чтобы не быть голословным, он нажал на кнопку вызова доктора. Та пришла быстро, и Оскар велел принести план лечения Тома. Как оказалось, в плане лечения на данный момент всего два препарата. Минуту посмотрев в план, который ему ничего не говорил, Том поднял глаза:

- Я не знаю этих названий.

Телефона при себе Том не имел, чтобы прогуглить. Как и положено пациенту психиатрической клиники, он был отрезан от мира. Забрав у него план, Шулейман глянул на названия препаратов и расшифровал:

- Первый – для восстановления нервной системы, к тяжёлым психиатрическим препаратам не относится. Второй – для укрепления её же, витамины.

- Всего-то? – Том удивился.

Ради этого его держат в клинике?

- Позвольте? – доктор спросила разрешения объяснить. – План лечения будет дополняться и корректироваться, это подобранный для вас начальный минимум, который способствует выводу вашего психического состояния в плато.

- Тому будут давать препараты, меняющие психику? – спросил Шулейман.

- Нет, в том нет необходимости. Острое состояние снято, далее только стабилизирующая и затем прогрессирующая терапия.

- Спасибо, доктор.

Отпустив врача, Шулейман перевёл взгляд к Тому, поинтересовался:

- Убедился?

- Да, - некоторое недоверие Том и к докторше испытывал, она легко могла солгать по указке Оскара, но не стал заострять на том внимания. – Но мне всё ещё интересно, на сколько я здесь. На неделю, на месяц, три, полгода? Оскар, пожалуйста, скажи. Мне надо знать.

Всё о том же это – о необходимости определённости.

- Сто процентов не на полгода, так надолго я тебя не отпущу, - Шулейман приглушённо посмеялся под нос и вернулся к серьёзности. – Касаемо меньшего срока точно не могу сказать, я честно не знаю.

- Ты сказал, что оплачиваешь моё лечение, - припомнил Том и зацепился за этот факт. – Значит, ты должен знать – ты же оплатил какое-то определённое время, хотя бы его скажи.

- Наперёд я ничего не оплачивал. Плату за твоё лечение записывают на мой счёт, с него и поступают деньги, - пояснил Оскар.

- Значит, я останусь здесь навсегда, - хмыкнув, заключил Том. – Никто в своём уме не упустит возможность присосаться к такой золотой жиле.

Шулейман усмехнулся:

- Они не решатся играть со мной в подобные игры.

Том верил, что хозяева клиники не решатся играть с Оскаром. Но не до конца верил, что они не в сговоре с Оскаром, что предоставленный ему в руки план лечения не подделка, написать-то что угодно можно, бумага всё стерпит и никому не проговорится. Что он здесь действительно только потому, что ему нужна специализированная помощь и поддержка, а не Оскар таким образом эффективно избавился от проблемы, которой Том стал, полностью выбившись из его идеального плана, по которому они должны были зажить втроём как мирная и счастливая семья, но он как обычно сломался и сломал, не смог вписаться в нормальные рамки. Сплошные сомнения, поиск подвоха, в существовании которого уверился, оставшись в одиночестве в застенках клиники. А что, прекрасный, беспроигрышный план – Оскар и покой в свой дом вернул, и вроде как герой, всё для блага любимого человека делает. Любимого ли? Том не испытывал страха от вопросительности формулировки, устал бояться и терзаться. Кончился в этом направлении. Или, опять же, спасибо препаратам за уравновешенность.

- Том, - позвал Оскар, привлекая его внимание.

Каждый повтор его имени, как хлопок перед носом, дрессирующий на напряжение; как гвоздь в крышку гроба уверенности, что не ошибается. Том не захотел молчать, не хотел этой недосказанности, пусть лучше сейчас всё выяснится, и они оба станут свободными, Оскар уже сейчас, а он, когда выйдет отсюда. Стянутые крылья за спиной ныли, давно Том их не чувствовал. В последний раз в прошлом июне, когда впервые влюбился в Оскара по всем правилам, с бабочками в животе и помешательством в голове и всём теле. Потом, во второй влюблённости, пришедшей в отношениях, был не крылатым, а просто самым счастливым человеком. Был самым счастливым, а обернулся самым глупым, таков его фирменный жизненный стиль, всегда навязываемый другими. Дурак не тот, кого обманули, а тот плохой, кто воспользовался доверием. Только он всё-таки дурак. Но это поправимо.

- Оскар, ты много раз назвал меня по имени, это маркер того, что у нас и у тебя внутри из-за этого что-то не в порядке, - сказал Том вместо того, чтобы послушать Оскара. – Ты говоришь, что ничего не изменилось и всё будет по-прежнему, но это не так, не ври мне, лучше скажи правду. Мы в психиатрической клинике, более безопасного места для откровенности не придумать.

- Да, кое-что изменилось, - честно признал Шулейман. – Давненько уже. Ещё в браке я хотел называть тебя по имени и начал это делать, но ты отреагировал негативно, и я послушался тебя и перестал. Потом я опасался звать тебя по имени, у меня закрепилась ассоциация, что называть тебя по имени – к беде. А ныне она утратила силу, я устал опасаться и оглядываться на прошлое. Жизнь происходит в настоящем, и в нём я хочу называть тебя по имени.

Том открыл рот, чтобы возразить его эгоистичному «хочу», но Оскар не дал ему такой возможности:

- Никогда и ни к кому значимому в моей жизни я не обращался по имени, это была моя привычка и мой комфорт. Друзей-подруг я называю прозвищами, а у тех, у кого их нет, прозвищем стало имя, а чаще просто через «ты», у меня так со всеми, я не люблю обращаться к людям по именам. Уж не знаю, проистекает ли эта особенность из некого загиба в моей голове или нет, пока я не успел проанализировать её в достаточной степени. Наверное, ответ должен быть «да», ведь отказ в имени обезличивает, а желание обезличивать что-то да означает. Неважно. Речь не обо мне и других, я рассказал это лишь для того, чтобы ты мог сравнить и чтобы подвести к главному, к ответу на твой вопрос. Ответ в том, что с тобой по-другому, не так, как с моими друзьями, которых я знаю дольше, и всем остальным миром. Ты особенный для меня человек, и имя важная часть тебя. Я испытываю потребность называть тебя по имени, поскольку таким образом обозначаю, что обращаюсь именно к тебе

Как не растаять от таких речей? От слов, повторяющих: «Ты особенный. Только ты».

- То есть выбора у меня нет? – поинтересовался Том, старательно не показывая, что дрогнул, задавливая в себе слабину тронутых чувств, зашевелившихся в груди.

- В данном случае нет, - подтвердил Шулейман, покачав головой. Ухмыльнулся с лёгким, прицельным прищуром. – Сможешь привыкнуть, Том?

- Смогу, наверное, - сказал Том, руша зрительный контакт.

Есть ли у него выбор? Выбора у него нет. Это ещё одно, к чему ему предстоит привыкнуть, не самое, далеко не самое сложное. Всё меняется, а он как обычно не готов. Жизнь идёт вперёд, а он вечно в отстающих. Том потёр пальцами лоб, напруженный мыслями об изменчивости мира в рамках его жизни. Что есть? У него ребёнок, этот ребёнок живёт с Оскаром, он, Том, в психиатрической клинике после грандиозного срыва, плавно перетёкшего в психоз, Оскар его любит. Что будет? А ничего непонятно, что будет, будущее окутано туманом.

Будто бы даже смешно, иронично как-то. Лекарства ему дают определённо хорошие, вон, как настрой правят, так бы утонул в упаднической истерике и мыслях о суициде, а сейчас молодцом держится, мыслит здраво, разговаривает складно, не захлёбывается запалом эмоций и не укатывается на их американских горках от взрыва в упадок, от взрыва в упадок, до тошноты и изнеможения. Хорошие лекарства…

Оскар что-то сказал, но Том оставил его фразу без внимания. И опять – дёрнул бровью и взгляд отвёл. Шулейман улыбнулся, наблюдая. Смена выражений его лица – потрясающее зрелище. С его мимики можно рисовать эмодзи. У Тома чертовски красивое и обаятельное лицо. У Терри такое же, но его Оскар не мог оценивать по тем же параметрам, потому Том стоял выше. На него можно долго, долго, очень долго просто смотреть, как на произведение искусства. Изменчивое произведение с захватывающей игрой жизни на лице и в движениях. Не человек – палитра прекрасного, тонкого, яркого, неземного.

- Что? – спросил Том, заметив, что Оскар снова делает это – непонятно с чего улыбается, смотрит на него и улыбается.

- Ничего, - отозвался Шулейман, и улыбка на его губах стала ярче.

Это уже напрягало.

- Оскар, о чём ты думаешь? – произнёс Том.

- Думаю, что с твоей мимики можно рисовать эмодзи и что у тебя чертовски обаятельное лицо, залюбоваться можно, - выложил Оскар свои мысли.

- Оскар, я серьёзно.

Обидно и злит, что Оскар его за дурака держит, в сторону уводит.

- Я тоже, - сказал Шулейман.

Том пригляделся к нему, прищурившись, и поверил в возможность того, что он не шутит.

- То есть мы в психиатрической клинике, куда не на экскурсию пришли, а ты думаешь о том, что с меня эмодзи писать можно? – переспросил Том, ясно намекая тоном и осуждающим взглядом, что это категорически неуместно.

Из них двоих точно Оскар взрослый?

- Когда смотрю на тебя, меня часто посещают подобные мысли, ничего не могу с собой поделать, - Шулейман беззаботно пожал плечами, не стыдясь своих чувств. – Знаешь же, есть такие мысли.

Том цокнул языком и закатил глаза, покачал головой и скрестил руки на груди. Оскар в своём репертуаре. Впервые Том чувствовал себя с ним более взрослым. Потому что лёгкость и ребячество Оскара – насколько же они сейчас не к месту. Ситуация серьёзная и сложная, запутанная настолько, что непонятно, есть ли вообще, во что её распутывать.

Шулейман некоторое время вглядывался в Тома и наклонился к нему, облокотившись на колени, сказал уже серьёзно:

- Том, ты здесь не пленник. Никто не станет держать тебя в клинике против твоей воли, если захочешь, ты можешь сейчас выписаться. Но я прошу тебя остаться и пройти лечение до конца.

Ещё одна шпилька в рёбра. Неприятно, непонятно, непривычно. Оскар не признаёт свои ошибки с сожалением, Оскар не просит, не должен, это не в его личности. Две минуты назад был недоволен, что Оскар несерьёзен, но лучше бы он таким и оставался. Противоестественно видеть Оскара покорёженным, обычным человеком без железобетонной уверенности во всём, что, по его мнению, его касается.

Но зачем об этом говорить? Том кое-что уяснил – Оскар требовал, добивался от него искренности, но не услышал, когда Том просил, и в итоге он оказался в клинике. Не нужно всегда выворачиваться наизнанку, что-то можно оставить при себе, особенно сейчас, когда между ними раскол и ничего не понятно и не очень-то хочется быть откровенным.

- Хорошо, я останусь, - согласился Том безрадостно, но не несчастно.

По большей части безразлично. За ночь и утро Том успел смириться с тем, что застрял здесь на неопределённый, наверняка долгий срок. Почему не остаться и не попробовать предложенное лечение. Тем более что не особо-то верил в свою свободу воли и передвижения. Уже ничему не верил. Не доверял.

В кармане не вовремя зазвонил телефон. Пока он с Томом, всё время – не вовремя. Надпись на экране известила, что вызывает папа. Наверняка ничего серьёзного и срочного, но лучше ответить, иначе папа так и будет трезвонить.

- Нужно ответить, - извинительно сказал Шулейман.

Выходить из палаты он не стал, но отошёл к окну и принял вызов:

- Слушаю.

- Оскар, можно мы с Терри пойдём погуляем? – папа сразу обозначил причину своего беспокойства, которая побудила его набрать сына.

- Ты меня спрашиваешь? – удивился в трубку Оскар.

- Кого ещё мне спрашивать? Ты его опекун, вдруг у вас распорядок дня, ты же мне ничего не объяснил, никто ничего не объяснил, - с укором сказал Пальтиэль. – С Грегори твоего толку ноль, он хороший парень, но молоденький же совсем, что он может знать и уметь, уволил бы ты его и нанял нормальную взрослую женщину.

Оскар вздохнул, потерев переносицу, и, проигнорировав вторую часть папиного высказывания, сказал:

- Ты так нервничаешь, будто впервые с Терри остался. Выдыхай, папа.

- Я и остался впервые наедине, дома у меня штат помощников и мои порядки, а тут…

- Папа, стоп, - перебил Оскар родителя. – Я занят, так что давай по делу. Строгого распорядка у нас нет, кроме времени отхода ко сну, всё по желанию. Если Терри разделяет твоё желание погулять и не плачет от голода, не вижу причин, почему вы не можете это сделать.

- Терри что, плакал от голода? – ужаснулся папа.

- Образно говоря.

- Это очень плохое образное выражение, - постыдил Оскара отец.

- Папа, по делу, - напомнил Оскар. – Моё разрешение на прогулку ты получил. Благословление нужно? Благословляю.

Пальтиэль не стал отвечать на иронию сына, его куда больше заботила грядущая прогулка.

- Оскар, со мной мало охраны. Как мне связаться с твоими охранниками? Я ничего о них не знаю. Позвони им, чтобы сопроводили нас.

- Папа, с тобой трое охранников, - усмехнулся Оскар. – Этого более чем достаточно.

- Этого недостаточно, - уверенно возразил Пальтиэль. – Я должен быть полностью уверен в безопасности, трое даже не смогут нас надёжно прикрыть в случае нападения.

Никуда не делась папина паранойя. Стараясь не раздражаться и не ржать с папы, Оскар сказал:

- Моя охрана и без звонка будет вас сопровождать, не беспокойся. Если ты их не видишь, это не значит, что за вами не присматривают. Они так работают, отличные ребята.

Пальтиэль посомневался немного молчанием в трубку и ответил:

- Хорошо. А к которому часу мы должны вернуться? – тут же нашёл он новый вопрос.

- Как Терри проголодается, замёрзнет или просто устанет гулять, так и возвращайтесь.

Пальтиэль на том конце связи покивал и затем спросил:

- Оскар, ты где сейчас?

- Занимаюсь своими делами, как мы и договорились, - уклончиво ответил тот.

- Ты в городе?

- Да.

- Когда ты вернёшься?

- Это важно? – вопросом на вопрос ответил Оскар.

- Важно. У тебя дома ребёнок.

- Я в курсе, папа.

- Когда ты вернёшься? – упрямо повторил вопрос Пальтиэль.

- Сегодня, не беспокойся.

- Ты пообещал, - подчеркнул папа. – Будь дома до полуночи. Иначе получится, что я Терри совру, когда передам твои слова, ты не приедешь к указанному времени, и он будет переживать, спать не будет.

- Я вернусь до полуночи. Всё, давай, удачно вам погулять и, пожалуйста, не вкладывай Терри в голову, что вокруг враги и снайперы.

- Я и не собирался! – возмутился Пальтиэль, защищая своё честное имя человека, которому можно доверить внука.

- Договорились. Пока.

Отклонив звонок, Шулейман вернулся к Тому:

- Папа, звонил, - пояснил очевидное, снова присев на кровать и обведя Тома взглядом. – Он сегодня без предупреждения приехал в гости.

- Вовремя я уехал в клинику, - Том приподнял уголок губ в подобии улыбки.

Оскар внимательно посмотрел на него и вместо переубеждений сказал, как есть:

- Я всё рассказал папе.

На лице Тома отразилось удивление, он стал серьёзным.

- Рассказал?

- О том, что ты в клинике, нет, но о том, что мы снова вместе, рассказал, - сказал Шулейман.

- И как твой папа отреагировал? – настороженно спросил Том.

Они же так расстались, и правды отец Оскара не знает, он считает, что Оскар был в браке жестоким тираном, потому Том сбежал от него и попросил убежища и помощи с разводом.

- Ты удивишься, как и я удивился, но папа отреагировал вполне спокойно, - ответил Оскар.

Том действительно удивился, он же по памяти Джерри помнил, как Пальтиэль вставал не на сторону Оскара, какие слова говорил.

- Спокойно? – переспросил он.

- Да. Цитирую: «Делайте, что хотите, это ваша жизнь, главное, чтобы ваши отношения не вредили Терри».

Том помрачнел, хмыкнул тихо:

- У твоего папы тоже он любимчик.

- Не тоже, - поправил Шулейман, пристально глядя ему в глаза. – У меня среди вас любимчиков нет. А у папы да, Терри любимчик, я всё, вчерашний день, - он усмехнулся, помахал рукой в воздухе, - до меня ему больше нет дела.

- Прости.

- За что? – теперь Оскар удивился.

- За Терри, - Том слегка пожал плечами и потупил взгляд, - он же от меня. Тебе, наверное, очень неприятно, что твой папа теперь его любит и ему внимание уделяет.

Шулейман предпочёл не лукавить:

- Да, бывает немного обидно, - признал он. – Но это чувство не доставляет мне мучений, я его осознаю, рефлексирую и не переношу на Терри. Я не страдаю из-за того, что папа всецело переключился на него, мне так легче, и с появлением Терри мои с папой отношения стали лучше, мы начали лучше друг друга понимать.

Том кивнул, мол, хорошо, что так. Помолчал, думая о чём-то, и поднял к Оскару взгляд:

- Я всё равно не понимаю, в чём смысл и что дальше. Я о нас с тобой, о настоящем и будущем.

- Дальше – жизнь, - философски ответил Оскар, пожав плечами.

- У тебя совсем нет плана? – Том не верил, что это так.

- Совсем, - не бравируя подтвердил Шулейман. – Хватит планов, я тебе уже говорил об этом сегодня. Прости за то, что я мутил планы и в итоге довёл тебя до психоза, это всецело моя вина. Ладно, может быть, не всецело, но на восемьдесят процентов точно моя. Если бы я не держал тебя в неведении и не добил розыгрышем, этого бы точно не произошло. Но смысла думать об этом сейчас нет, как и нет смысла в том, что я запоздало понял, как должен был поступить. Прошлого не изменить, можно только сделать выводы. Я больше не хочу планировать в одного, жизнь всё равно невозможно спланировать, что-то обязательно пойдёт не по сценарию.

Оскар, прошу, замолчи…

- Том, с тобой больше не работают старые методы, теперь в тебя мало потыкать палочкой, чтобы получить определённую реакцию…

- Потыкать палочкой? – переспросил Том, которого резануло это словосочетание. – Когда это ты в меня палкой тыкал?

- Фигурально выражаясь, - пояснил Оскар. – Это грубое изложение цепочки «стимул-реакция». Раньше я знал, какой стимул к тебе применить, чтобы, например, добиться послушания, реактивные цепочки у тебя были примитивными, во многом рефлекторными. Но с тех пор прошло много лет, ты стал глубже, сложнее, ты вырос, в конце концов, и обзавёлся собственным жизненным опытом, своими победами, а я всё никак к этому не привыкну, и я не знаю, как с тобой обращаться. Старые методы и модели отношений уже не актуальны и потому не работают, а по-новому – я не умею. Пока что так. Том, я всё время забываю, что ты взрослый и можешь принимать активное участие в построении наших отношений не хуже меня, а может, и лучше, поскольку все мои социальные контакты, за исключением деловых, давно сложились и все они одинаковы, а ты в этом плане куда более гибкий. По этой причине – потому что забываю воспринимать тебя разумным и равным – я и придумывал всякие планы, мне кажется, что тебя обязательно нужно оберегать, направлять, иначе ничего не получится. Больше не буду, - серьёзно заключил Шулейман. – Потому мои планы и не работают – твоя внутренняя работа перед реакцией сложна и непредсказуема, и потому я от них отказываюсь, каждым своим планом я делал только хуже.

Между ними то и дело возникали паузы, Том поддерживал не каждую поднятую тему. И Оскар решил говорить сам, всё выложить, пока Том слушает и воспринимает. А он слушает – видно. Сейчас не страшно открываться, по крайней мере это открыть – что запутался и облажался и хочет по-другому. Поскольку сохранить отношения важнее, чем быть в них всезнающим королём-самодержцем.

- Я постоянно стремлюсь тобой манипулировать, а надо просто любить тебя и жить с тобой, - сказал Оскар. – Вдвоём как-нибудь разберёмся.

Том смотрел на него и не понимал, не узнавал. Запутывался, терялся, уходил с головой под мутную воду. В разлуке Том мечтал вернуться к любящему Оскару, к которому привык в отношениях и браке, и после встречи в Париже с шоком обнаружил, что он больше не собирается быть нежным и угождающим, может причинить боль словами и ударить. Том заново привык к такому Оскару, вспомнил, что именно таким полюбил его, именно этот Оскар – прямой и жёсткий пофигист – подходит ему. А потом оказалось, что Оскар не тот, каким был когда-то, он снова изменился, просил прощения, хотел делить полномочия.

Кто же Оскар? Какой он на самом деле?

То дрессура, то на равных.

То… То… То…

Оскар, кто ты?

Том не успевал, хватался, держался, а оказывалось, что за фантом. Привыкал, но каждый раз не к тому. Где истина? В чём истина? Чего Оскар от него хочет? В чём их будущее? Есть ли оно? Почему Оскар бросил поводья? Ему, Тому, этого не надо. Оскар же капитан и рулевой в их паре, и если у него не будет плана, если он не будет направлять, то их судно застрянет в тухнущих водах и со временем потонет.

Хотелось зажать уши ладонями и поставить момент на паузу, спрятавшись под одеялом. Пусть жизнь постоит на паузе, а он пока разберётся, нагонит, чтобы не быть вечно выпавшим и непонимающим.

Хорошие таблетки ему давали. Но недостаточно мощные, не справились они. Эмоции поднимались, подстёгивая сердцебиение.

- Оскар, прекрати, - Том не выдержал, зажмурился, зажал уши, согнулся лбом к коленям. – Уйди, пожалуйста.

- Что с тобой? – Оскар удивился, напрягся.

- Оскар, уйди, пожалуйста, - сдавленно повторил Том. – Пожалуйста, уйди…

Том чувствовал, что вот-вот сорвётся и боялся этого, бежал от этого.

- Никуда я не уйду, - отрезал Шулейман и пересел ближе, коснулся руки Тома. – В чём дело?

Том оттолкнул его руку, поджав свою к груди. Повторял просьбу уйти – спасение сейчас – и, опасаясь, что без толку, вытянулся в сторону и ударил ладонью по кнопке вызова.

- Доктор, уведите его, - сказал Том твёрдо, несмотря на пролившиеся слёзы, едва врач зашла в палату.

- Доктор, всё под контролем, - опроверг его посыл Оскар. – Если Тому понадобится помощь, я сам вас вызову.

- Доктор, пожалуйста, уведите его, - с нажимом повторил Том, а в глазах задрожало отчаяние, что никто его здесь не послушает.

Доктор перевела взгляд от Тома к Шулейману, всеми силами воли и профессионализма держась, чтобы не выдать растерянность. Столь сложную дилемму в секунду не решить, и обе альтернативы грозят бедой.

- Месье Шулейман, можно вас на несколько минут? – попросила врач.

Шулейман не желал уходить от Тома, но понял, что доктор хочет обсудить что-то лично с ним, потому встал и вышел вместе с ней из палаты, вопросительно кивнул. Не успели они толком поговорить, как дверь распахнулась, в коридор решительно вышел Том и, растерев кулаком по щекам остатки слёз, вздёрнул подбородок:

- Скажите сейчас, есть шанс, что меня здесь будут слушать или вы слушаетесь только его? – Том ткнул пальцем в Оскара и затем скрестил руки на груди, ожидая ответа и переводя взгляд между Оскаром и доктором.

- Месье Каулиц, вы наш пациент, и мы будем действовать в ваших интересах, - профессионально ответила врач.

Том метнул по ним ещё один взгляд, кивнул, удовлетворившись ответом, и вернулся в палату, закрыв за собой дверь.

- Месье Шулейман, пройдёмте в кабинет, - сказала доктор, ладонью указав направление.

За закрытой дверью кабинета она мысленно собралась и перешла к делу:

- Месье Шулейман, я не во власти что-либо вам запретить. Поэтому давайте сразу проясним один момент. Если вы хотите во что бы то ни стало быть рядом с Томом, я не буду пытаться вам препятствовать и со своей стороны персонал клиники будет делать всё возможное в данных условиях, но в таком случае мы не можем гарантировать грандиозных результатов. Если же для вас в приоритете лечение Тома, то я попрошу вас на некоторое время воздержаться от посещений.

Лечение Тома для Оскара в приоритете, иначе бы не сдал его сюда. Но и видеть Тома хочет. Дилемма. Несложная.

- Мы подберём компромиссный вариант, - кивнул Шулейман.

- Хорошо, - доктор тоже кивнула. – В таком случае я прошу вас сейчас не возвращаться к Тому. Сейчас ему дадут лекарство и будут подбирать более действенную медикаментозную терапию. Возвращайтесь домой.

- Я здесь подожду и через часа три-четыре зайду к нему.

- Месье Шулейман, будет лучше, если сегодня вы больше не вернётесь к Тому. Не хочу сказать о вас ничего плохого, но на данный момент вы для Тома раздражитель, причины чего нам пока неизвестны.

- Я подожду, - утвердил своё Оскар.

Том полулежал на кровати, опёршись спиной на подушки, и напряжённо поглядывал на дверь и нервно дёргал ногой в ожидании прихода кого-то из медиков. Долго ждать не пришлось. Том объяснил своё состояние и попросил дать ему что-то, что успокоит нервы, но не вызовет сонливости. В его интересах успокоиться.

Себя надо беречь. Он уже сорвался с нервов и поймал жёсткие галлюцинации, получив из простой истерики настоящий психоз. Повторения этого не хотелось категорически. Хватит. Том решил любить себя и заботиться о себе. Надо пользоваться тем, что предлагают. Пусть это будет медикаментозная поддержка и лакшери клиника, раз уж он здесь.

Глава 2

Кто,

Если не я твоя мишень,

Так стреляй, стреляй, стреляй в меня!

Натянуты нервы,

Что ты медлишь,

Стреляй, стреляй, стреляй в меня!

Две пули в сердце,

Даже не целься,

Некуда деться мне от тебя,

Я твоя мишень

Так стреляй!

Nansi, Sidorov, Стреляй©

Как и решил, Шулейман никуда не уехал, переждал время, перекрутившись в клинике за просмотром электронной почты, кофе и прочим, и ближе к вечеру поднялся в палату Тома. Том стоял у окна, глядя куда-то за стекло, обернулся на звук открытия двери и вытянул перед собой руку:

- Стой.

Оскар остановился сперва, но затем сделал шаг вперёд. Том вновь вскинул едва опущенную руку:

- Стой, - громче. – Не подходи ближе.

В свою очередь Том подался назад, прижимаясь к подоконнику и не сводя с Оскара следящего, напряжённого взгляда. Дальше Шулейман не пошёл, вопросительно выгнул бровь, удивлённый реакцией Тома, его такой не то просьбой, не то требованием. И кивнул в сторону кресла:

- Сесть-то мне можно?

- Нет, - отказал Том. – Оставайся стоять на месте.

- Можно узнать, почему?

Шулейман смотрел на Тома пристально, ловил изменения в его лица и в отчего-то беспокойном взгляде. Что с ним? Как переклинило в один момент. И с чего его переклинило, Оскар не понимал и в том числе поэтому вернулся, не мог спокойно уехать без понимания ситуации, на ноте подвешенности в воздухе, когда хрень какая-то развернулась, а он даже предположить её причину не может, поскольку вообще не в теме.

Том только покачал головой. Не только доктор, но и сам Том понял, что Оскар вдруг начал действовать на его состояние пагубно, так как до его визита был спокоен, и стремился спасать свои нервы, как мог. Самым примитивным способом – держать раздражитель на расстоянии. Потом будет разбираться, что к чему и почему, а пока надо вернуть и сохранить душевное равновесие.

- Зачем ты вернулся? – спросил Том.

- Затем, что ты здесь, и мы как-то странно завершили встречу.

Том снова покачал головой и сказал:

- Оскар, доктор наверняка тебе сказала, что тебе лучше повременить с посещениями, - скрестил руки на груди, глядя на Шулеймана серьёзно, чуть исподлобья.

- Сказала, - без довольства подтвердил тот.

- Послушай её. Уйди, пожалуйста.

- Нет. Я и доктору сказал, что мы найдём компромисс.

- Оскар, если ты не слушаешь её, послушай меня. Уйди.

В глазах Тома действительно прошение, прошение с налётом усталости и ещё чего-то. И Шулейман этого – состояние Тома – в упор не понимал. А не понимать он очень не любил.

- Что с тобой? – спросил Оскар. – Мы нормально разговаривали и вдруг – что? Что случилось?

Том не хотел отвечать, не хотел разговаривать. Хотел остаться в одиночестве.

- Уйди, пожалуйста, - повторил Том вместо ответа на вопрос. – Если ты хочешь, чтобы я был в порядке, сейчас – уйди.

Вот так номер. Неприятненько. Отправляясь сегодня в клинику, Шулейман был готов, что Том его погонит, будет смертельно обижаться, скандалить и даже как летом требовать разрыва, но был не готов к тому, что Том будет спокойно и серьёзно просить его уйти. Как будто он ему не нужен. Что ж, он явно что-то упустил, он это понимал и до текущего разговора. Надо восполнить пробел в картине и исправить положение.

- Ответь мне на один вопрос, и я уйду, - также серьёзно сказал в ответ Оскар.

Том беззвучно вздохнул:

- Оскар, не сейчас. Я не хочу сейчас разговаривать.

- Или ты ответишь, или я остаюсь, - обозначил ультиматум Шулейман.

Уходить он не собирался в любом случае, был не готов сейчас оставить Тома и уехать домой. Но Тому нужен стимул, чтобы он пошёл навстречу. Эту маленькую хитрость Оскар себе позволил и заранее простил.

Выжидающе посмотрев на Тома секунд тридцать, Шулейман сказал:

- Я так понимаю, молчание – знак согласия. Я задам вопрос. Вопрос – что ты просил меня прекратить?

Том молчал, закрывшись перекрещенными на груди руками. Если Оскар сам не понимает, то о чём говорить? Если Оскар не слушает его, то какой смысл говорить? И говорить по-прежнему не хотелось, очень. Том не мог вспомнить, когда в последний раз настолько сильно хотел, чтобы его оставили в покое, наедине с собой. Чтобы Оскар оставил.

Том хотел попросить перерыва. В отношениях. Устал переживать, дёргаться, надеяться. Не от обиды, злости и боли, как было летом, хотел перерыва, а потому, что устал от Оскара. Впервые в жизни устал от него. Внезапно, стремительно и всепроникающе, и это тот редкий случай, когда чётко понимал себя и свои желания, и мысль о расходе отнюдь не пугала, наоборот. Единичный случай, каких по пальцам одной руки сосчитать за всю его жизнь. Уверенно хотел бросить моделинг, хотел заниматься фотографией и хотел вывести шрамы. И теперь хотел перерыва в отношениях, и чтобы Оскар не приходил. Хотел не видеть его хоть какое-то время

Надолго ли расход, навсегда ли? Едва ли. Они же вправду притягиваются, как магниты. Однажды листая ленту в инстаграм, Том в подписи к чьему-то посту прочёл цитату о красной нити, которой связаны двое, которым суждено быть вместе, и они непременно встретятся и будут встречаться столько раз, сколько будут расставаться. Фантазия ли это философа-романтика или что-то в этой мысли есть, но для них с Оскаром она справедлива, они снова и снова встречаются, словно им на судьбе написано быть вместе. Хотя так быть не может, слишком они разные, из разных миров, и знакомство их было чертовски случайным, сотканным из десятков сложившихся обстоятельств.

Том чувствовал на языке вкус сидящих в голове слов. Том знал, что, если произнесёт их, выдохнет спокойно. Но что-то не давало сказать. То, что всё станет ещё непонятнее, перерыв обязывает думать о том, что дальше, нужно ли дальше и как. И то, что Оскар может справедливо оскорбиться и перестать оплачивать его лечение. Оплачивать своё нахождение в клинике Том мог и сам, едва ли день здесь стоит миллион, таких расценок не бывает. Но отношение к нему изменится и будет менее трепетным без статуса партнёра Оскара Шулеймана, который лично доверил его здешним докторам. А Том хотел остаться в клинике, хотел лечиться и чувствовал, что ему здесь могут помочь.

Стыдно смотреть на Оскара и думать, что используешь его как кошелёк и протекцию. Но что поделать, сам себе Том не мог обеспечить такой же уровень обслуживания. И ругаться не хотел, а не факт, что они не поругаются, если скажет о разрыве. Не имел моральных сил на ссору на повышенных тонах и выяснение отношений. В том числе потому, что, по его ощущениям, никаких отношений между ними сейчас нет, они на дне пропасти.

Вопрос прозвучал, но в ответ тишина да тиканье стрелок в голове, никакой задумчивости, мыслительной работы на лице Тома, которая оправдала бы молчание. Том смотрит и молчит, в какой-то момент взгляд отвёл. Он вообще слышал обращённые к нему слова? Не мог не слышать.

- Том, без диалога у нас ничего не получится, - терпеливо попытался Оскар, понимая, что сейчас им остаётся только говорить, говорить и ещё раз говорить.

Без ответа он не уйдёт. Тома наедине с чем-то, что его перемкнуло, нельзя оставлять.

- У нас и с диалогом не получилось, - хмыкнул Том.

Сейчас он испытывал скепсис абсолютно ко всему.

Шулейман почувствовал в словах Тома тот загадочный ответ, что же случилось, но не явный, а намёк. Надо раскручивать клубок, развивать тему.

- Если ты не скажешь, что ты просил меня прекратить, я не смогу этого сделать, - сказал Оскар максимально чётко по смыслу.

А тон его говорил – пойди мне навстречу, я готов меняться, но подскажи мне, в каком направлении, чтобы помочь тебе и нам двоим. Что мне сделать, чтобы не выводить тебя, чтобы тебе было лучше.

- Это и прекрати, - Том хотел молчать о своих чувствах, но не сдержался.

- Что прекратить? – Оскар непонимающе нахмурился.

Дебильное ощущение – полное непонимание. Тупое непонимание, и никакой стратегии успешного выхода из этого пренеприятного состояния в помине нет. Оскар слишком редко оказывался тем, кто не догоняет.

В этот раз Том ответил:

- Прекрати подстраиваться под моё удобство. Прекрати извиняться, признавать свои ошибки с сожалением, говорить о своей слабости и страхе.

Шулейман помрачнел на глазах, смотрел на него серьёзным, потяжелевшим взглядом:

- Хочешь, чтобы я молчал о своих чувствах и притворялся «железным человеком»?

- Нет, я хочу, чтобы ты был таким, - высказал Том в глаза, пусть их разделяли метры просторной палаты. – А ты не такой, - покачал головой с сожалением.

Блядство. Почему если Тому открыть душу, он в неё плюёт, а ты ещё и виноватым получаешься? Второй раз Оскар открылся ему, хотел по-хорошему – а итог тот же, только быстрее значительно.

Том не всё сказал, после короткой паузы продолжил мысль-откровение:

- Я уже не знаю, какой ты.

Дежа-вю. Прям мощное, как выстрел в затылок, и неожиданное до чёртиков. Оскар же то же самое Тому говорил, совсем недавно.

- Я запутался, - говорил Том. – Когда мы встретились в Париже, ты говорил, что вернулся к тому, каким был прежде, что это твоё естественное состояние, а все изменения были от больной любви ко мне и тебе самому приносили страдания. Я был в шоке, потому что не к такому человеку я возвращался, не к тому, кто груб со мной, но я вспомнил или понял, что именно такой ты подходишь мне идеально, именно такого тебя люблю. Я принял это, я принял все твои условия, поскольку это правильно – ты должен быть собой, каждый должен быть и имеет на это право, это главное, тем более мне и самому это нравилось, даже когда не нравилось. Я принял, Оскар, что ты не нежный и потакающий и что ты пришёл-вернулся к тому, как тебе лучше. А потом вдруг оказалось, что неправда это, ты не такой, каким был вначале. Ты начал вести со мной бесконечные нудные разговоры, просить прощения, говорить, как ты ошибся, беречь меня, обещать не обманывать меня, не разыгрывать, не обижать, не руководить мной, вместе всё решать. Получается, ты настоящий всё-таки такой, каким был в браке, и ты меня или самого себя обманывал? Или нет? Оскар, кто ты? Ты вечно обвиняешь меня, что я ни в чём не могу определиться, а ты сам-то определился? Оскар, кто ты? Какой ты на самом деле?

В карих глазах злость и требовательность, готовность рушить и разбирать камни.

Каждое слово – как удар по лицу и под дых. Том им недоволен, разочарован. Сука, кто б сказал, что кто-то будет бросать недовольство ему в лицо. Кто, главное, бросает. Мелочь, зазнавшаяся тем, что ему всё можно.

Шулейман достал ладони из карманов и пошёл через палату. Том выкинул вперёд руку:

- Не подходи! Вернись на место.

В край распоясался мальчик, обнаглел, думает, что может указывать, что его послушаются. Оскар остановился на середине палаты и разомкнул губы, которые на протяжении пламенной речи Тома были сжаты в жёсткую, бледную линию:

- Я хочу разговаривать с тобой не через всю палату, и я буду там, где посчитаю нужным.

- Отойди, - не опуская вытянутой руки, сказал Том, уверенный, что он ведёт. – Я сразу обозначил, что буду разговаривать, только если ты будешь на расстоянии.

- Подойди, - вместо ответа на его слова.

- Нет.

- Подойди ко мне, - распоряжение и долгий, сгибающий взгляд.

Том уже умел это выдерживать, давно не мальчик, который тушевался от одного взгляда. Скрестив руки на груди, он прислонился бёдрами к подоконнику и немного задрал голову с вызывающе бесстрашным взглядом на Оскара, явственно показывая, что не подчинится.

Ладно, сейчас он готов уступить, рассудил про себя Оскар. Поскольку, если не уступит, можно упустить момент истины, свернуть в побочное русло беседы.

- Спрашиваешь, какой я на самом деле? – произнёс Шулейман. – Окей, я тебе скажу. Правда в том, что я действительно не такой, каким был в браке, те положительные качества я развил в себе самостоятельно, но искусственно. Но я и не такой, каким был когда-то. Я думал, что вернулся к себе, но время показало, что я заблуждался на свой счёт, я не могу быть таким, потому что многое изменилось. Прежде всего изменилось моё к тебе отношение. Я не могу плевать на того, кто мне дорог, я хочу проявлять к тебе нежность и заботу, это мои искренние желания, поскольку я тебя люблю. На протяжении времени притирки, с Парижа и до твоего переезда ко мне, я боялся показывать тебе хорошее отношение, я считаю это своей уязвимостью, так как в прошлый раз для меня дерьмово закончилось. Но постепенно я начал расслабляться и ослаблять защиты: сначала начал бегать за тобой, потом признался, что люблю, а потом уже и не скрывал, что хочу быть с тобой. Незаметно как-то для меня получилось. А потом, это уже о ближайшем прошлом вплоть до сегодняшнего дня, меня опять начало подклинивать, что с тобой этого нельзя делать, а это, наоборот, надо, поскольку к тебе нужен особый подход, и вообще, тебя нужно любить, уважать и так далее, чтобы быть вместе, а я перед тобой виноват, что накладывает отпечаток на должное поведение. В итоге – я тот же человек, кем был когда-то, мне по-прежнему свойственен пофигизм, приколы, жёсткость и тому подобное, но, во-первых, я на десять с половиной лет старше того себя, каким ты меня узнал, во-вторых, к тебе у меня особенное отношение, с тобой я могу быть и нежным, и волнующимся, что не исключает того, что я остаюсь собой, тем собой, каким и был, но с добавлением новых черт, проявляющихся в специфических условиях, то бишь в определённых моментах с тобой. На сто процентов таким, каким был в начале нашего знакомства, я уже никогда не буду без притворства элементарно потому, что мне на тебя больше не плевать, а тогда было.

Это уже совсем другая откровенность. Не нож, доверчиво отданный Тому в руки, а сухая правда, которую невозможно использовать против него, поскольку сердце захлопнулось. Эта огнеупорная раковина в закрытом состоянии неуязвима.

- Ты уловил суть, или подсократить изложение до выводов? – осведомился Оскар.

- Уловил, - Том кивнул. – Таким, каким был, ты уже никогда не будешь, потому что повзрослел, и твоё ко мне отношение изменилось, ты не запутался в себе. Или запутался? – взглянул на Оскара с долей сомнений и непонимания.

- Немного, но это уже пройденный этап, - ответил тот и через паузу задал вопрос: - Что ещё? Говори, раз начал. Тебе наверняка есть, что ещё сказать. Я послушаю, - скрестил руки на груди, прямо, выжидательно глядя на Тома.

Том почувствовал – да и видел – перемену в настроении Оскара, что зародило сомнения в надобности продолжать вываливать свою правду. Но Оскар прав, надо закончить, раз открыл эту тему. Надо рубить сразу. Пусть лучше они расстанутся сейчас, чем будут мучить друг друга до бесконечности.

- Ты сказал, что больше не будешь ничего планировать, что мы будем в обсуждении решать вопросы и вместе строить отношения, - начал Том. – Ты и сейчас хочешь, чтобы я говорил, чтобы мы разговаривали, чтобы что? Чтобы стало лучше? Я больше не хочу ничего обсуждать, - покачал головой, хмуря брови. – Хватит. Пусть оно само как-то складывается, а я не хочу постоянно обсуждать, что есть и что надо исправить-улучшить. Пусть идёт, как идёт.

- Оно само не бывает, ты в курсе? Мы не герои романтического кино, у которых на экране показывают только хорошие моменты гармонии, это жизнь.

- А я не хочу! – Том думал просто рассказать, но заводился эмоциями. – Если никак без плана, без решений, то пусть это происходит в обход меня. Я не хочу в этом участвовать, - взмахнув руками, перекрестил их перед собой в ярком знаке прекращения. – Ещё планы. Как ты не будешь их строить? У нас же ничего не получится, если ты не будешь управлять. Ты меня спросил, надо ли мне всё решать вместе? Мне не надо, - крутанул головой. – Не обманывай меня, а в остальное меня посвящать не обязательно. Спроси: «Том, ты хочешь переехать?» и в других подобных решающих вопросах советуйся, и всё, этого мне будет достаточно.

Какой продуктивный на вскрытие правды разговор. Оскар и не ожидал, что столько всего узнает о Томе и о себе от его лица. Он принял к сведению. Хорошо, что поговорили. Этот диалог отрезвил. Не только с Тома, с него тоже хватит.

Шулейман быстрыми шагами подошёл к Тому. Том не успел отшатнуться на достаточное расстояние, не подумал, что надо. Без паузы на устрашение Оскар ударил его кулаком по лицу. Том развернулся назад, упал на подоконник, ударившись нижним ребром. Поднялся, зажав ладонью щёку, и уставился на Оскара огромными, распахнутыми глазами; из носа тонкой струйкой потянулась кровь.

- Зачем ты это сделал? – тихо, на пределе непонимания.

- Я предупреждал, что могу ударить, если ты меня выведешь. Ты вывел – я ударил.

- Ты сделал это для меня? – Том держался за побитую, немеющую щёку, но боль не останавливала от выяснений. – Я сказал, что мне нравится, когда ты более жёсткий, и тут же ты меня бьёшь. Получается, ты и это делаешь для меня, подстраиваешься, не надо бить меня для меня, это какой-то маразм.

- Я вспомнил, что ты маленькая дрянь, которую надо периодически поколачивать, чтобы был толк, - сказал Шулейман, безжалостно пробивая словами.

В глазах Тома изумление, снова непонимание. Оскар назвал его дрянью? Это настолько унизительно, неприятно, зацепило холодным оружием куда-то за грудину, что слова закончились, мог только хлопать ресницами. Это резкое, оскорбительное, режущее слово, словно личный триггер.

- Оскар, ты назвал меня… - с шоком, с огромными глазами.

Шулейман его одёрнул:

- Рот закрой. Сейчас я говорю, - глубоким, жёстким голосом. – Не всё я делаю для тебя, снимай корону пупа земли, она тебе не по размеру. Но кое-что я для тебя сделаю. Ты хотел, чтобы я имел план и управлял? Окей, лови план – ты лечишься, если повезёт, то тебе помогают вправить хоть одну извилину, если нет, то нет, убедимся, что в твоём случае медицина бессильна. Потом ты возвращаешься ко мне, и мы живём вместе. Или нет, тут я пока не определился, посмотрю по обстоятельствам и твоему поведению. А будешь ерепениться, я тебе такой жесткач устрою – закачаешься. Ты не знаешь, на что я способен, не познал на себе, но можешь познать, и я тебе очень не советую до этого доводить.

Говорить всё это Оскару неприятно, но Том настолько пошатнул его, что хотелось сделать больно в ответ, задавить, поставить на место, чтобы, блять, осознал и не смел. Чтобы хоть чуть-чуть ослабли буря и боль в груди.

- И предупреждаю сразу – обидишь Терри – я обижу тебя, - продолжал Оскар. - Всё, что ты сделаешь ему, я сделаю с тобой. Убьёшь его, неважно, ты или Джерри, твой помощник, я рассматриваю такой вариант, потому что ты ж неадекватный, так вот, убьёшь – я убью тебя, без разбирательства и права объясниться. Не сам, разумеется, но я буду присутствовать, чтобы убедиться, что ты исполнителям приговора мозги не запудришь и не сбежишь.

Во взгляде Тома шок, боль, обрушение реальности. Боль физическая перестала ощущаться, заморозилась. Том открыл рот, чтобы спросить, как Оскар может такое говорить, неужели он вправду может так с ним поступить. Шулейман не дал ему и слога вымолвить, дал пощёчину – скорее шлепок, но его хватило, чтобы заставить Тома рефлекторно зажмуриться на миг и заткнуться.

- Хотя нет, к чему усложнять? Я просто не допущу тебя до Терри. Буду держать тебя поближе к себе и подальше от своего дома. Меня такой вариант вполне устраивает, поскольку меня совсем не устраивают дурдом на дому и бесконечная нервотрёпка, которые ты мне организовал. Право жить со мной надо заслужить.

От воинственного желания Тома ломать не осталось и следа. Он терял почву под ногами, терял очертания привычного мира и стыл, как на безжалостном ледяном ветру. Теперь хотелось только того, чтобы это падение с обрыва на растерзание ветрам закончилось, остановилось, вернулось в исходную точку; чтобы Оскар перестал бить его словами, ломая кости и внутренний стержень, который уже не выдержал.

- Докторам скажешь, что упал, - бросил Оскар, отходя от него.

- Не поверят, - тихо, без намёка на претензию и вызов отозвался Том.

- Сделают вид, что поверят, - уверенно сказал Шулейман и покинул палату.

Сейчас ему больше нечего сказать и видеть Тома не хочется. Оскар спустился на первый этаж, вышел на улицу, сел в машину и, заведя двигатель, вдавил педаль газа, срывая авто с места, прочь от фешенебельной клиники, где за стеклом окон его раковая опухоль.

Так, блять. Опостылевшее в недавнем прошлом словосочетание простреливало в центр мозга. Так, блять. Нервы и эмоции бушевали в голове и в теле, напрягая мышцы до деревянного состояния. Так, блять. Нет, в таком состоянии домой нельзя, Терри не должно коснуться то, что его биологический недопапаша психологический садист, неустойчивый психбольной и вообще из тех, кто подлежит усыплению, чтобы не мучился и окружающих не мучил. Сука… Велел бы сделать ему смертельную инъекцию, если бы не понимал, что вовек не забудет. Что эмоции улягутся, а вернуть человека с того света даже с его возможностями не под силу.

К Тому зашла медсестра и не сдержала обескураженности во взгляде, увидев его побитое лицо. Он и запёкшуюся кровь под носом вытереть не удосужился.

- Я упал и ударился об подоконник, - сказал Том, опережая вопросы и недружелюбно глядя на девушку исподлобья.

Медсестра не поверила, по глазам видно. Она произнесла:

- Месье Каулиц…

- Не надо меня жалеть, - перебил Том, говоря холодно, строго. – Вы меня лечить должны, делайте свою работу.

Отыгрывался на той, кто не могла ответить. И просто держал оборону, поднимая щиты на опережение, чтобы в душу не лезла, не трогала рану, которая сугубо личная и охраняемая от чужих посягательств. Со всеми он мог быть таким – заносчивой стервой и тем, кого хрен обидишь. Со всем остальным миром, кроме Оскара, Оскар быстро сбивал с него спесь.

- Месье Каулиц, я только хотела спросить, принести ли вам крем для заживления синяков, - убедительно солгала медработница, поняв, что в это дело ей лучше не лезть.

Немного неловко вышло. Но Том того не показал, сказал:

- Принесите. Нет, не надо. Нет, принесите… Всё-таки не надо…

Том нахмурился, мотнул головой. Не мог определиться, не мог определиться даже в этом плёвом вопросе. Не знал, чего хочет, что лучше: чтобы Оскар видел синяки немым укором ему, да и персонал чтобы видел, или быть красивым с чистым лицом.

- Принесите, а я подумаю, воспользоваться им или нет, - определился Том, не определившись. – И инструкцию не забудьте.

Медсестра ответила, что сделает, и вышла. Том заламывал пальцы, прикусил кончик большого. Пока никто посторонний не видит, можно не держать лицо и быть слабым, потерянным и нервничающим.

На полпути к дому Шулейман вывернул руль, уходя на второстепенную дорогу. Сейчас погоняет по городу и остынет. Скорость, музыка в салоне, дорога впереди – отлично сгоняют стресс. Так он и после развода лечился, сразу как вышел из здания суда. Скорость – его верная подруга, которая никогда не подводит. Круг за кругом мысли выветривались из головы, сердцебиение успокаивалось. Но не до конца. Что-то не так, неужели скорость-подруга подвела? Теперь Оскар мог мыслить трезво и, свернув к обочине и остановившись, задумался: что же продолжает тревожить его покой, глодает изнутри, тянет? Барабанил пальцами по рулю, крутя мысли в голове, прощупывая свои ощущения. Тянет… Это ощущение превалирует над прочими и стоит у них во главе, значит, от него и нужно отталкиваться. Почему тянет? Неправильная постановка вопроса. Правильный вопрос – куда тянет? К Тому, будь он неладен, потому что всё равно любимый и потому, что встреча завершилась на непонятной ноте. Тянула обратно незавершённость.

Приняв то, чего хочет и что будет делать, Оскар сдал назад и крутанул руль, поддавая газа, развернулся через полотно проезжей части, нарушив сразу три правила движения. Вернулся к сияющей клинике, оставил машину на парковке, звякнув ключами в руке, и пошёл к крыльцу, по вестибюлю, поднялся на нужный этаж.

Том уже сидел на кровати, обнимая колени, поднял голову, едва дверь открылась. В больших глазах отразилось удивление – он явно не ожидал снова увидеть Оскара так скоро.

- Мы вместе, ты понял? – сходу сказал Шулейман.

- Понял, - кивнув, послушным эхом отозвался Том.

- Отлично. Я вернулся уточнить этот момент, а то приехал бы завтра, а ты мне опять удивлённо: «Оскар, мы же расстались?». Не расстались.

- Ты приедешь завтра? – Том изломил брови.

Он хотел, чтобы Оскар не приходил какое-то время? Больше не хотел, то желание забылось, растаяло, как и не было его.

- Скорее всего, - неточно ответил Шулейман.

Определённости Том не заслужил. Том смотрел щенячьими глазами, да только это не трогало, поздно уже. Сейчас – поздно. Потом… Тормознуть себя, не надо думать о том, что будет потом, сейчас точно не надо.

Оскар развернулся и пошёл на выход. Почти ушёл – остановился на полпути, притянутый чем-то, не позволившим выйти за дверь. Обернулся – Том так и сидел на кровати, смотрел на него большими глазами. Тяга непреодолимая, медленно скручивающая суставы и внутренности. Искра. Шулейман быстрым, стремительным шагом преодолел разделяющее их расстояние и ударил Тома по лицу. С отмахом, кулаком. От боли Том не пискнул, но сжался, невольно съехав ниже от удара, вскинул к Оскару пуще прежнего непонимающий взгляд.

- А это за что? – вымолвил тонким, дрогнувшим голосом.

- Просто так. Нравится тебе такой расклад, при котором ты никогда не знаешь, когда прилетит по лицу? Кстати, при подобном обращении твои симпатичное личико быстро потеряет привлекательность, и я тебя брошу, я же тебя, по твоей логике, только для койки держу. И впрямь, зачем мне калечный не только на голову, но и на лицо? А нового, к кому пристроиться, ты не найдёшь, ты уже не мальчик, и твой образ вечного ребёнка с распахнутыми глазами совсем скоро перестанет быть привлекательным и начнёт выглядеть отталкивающе, он уже вытягивает только за счёт того, что ты выглядишь моложе своих лет, а ничего другого ты не умеешь и предложить не можешь.

Том знал его, Оскара, слабые места и бил по ним. Том и был его единственным, сплошным слабым местом, потому не промахивался. Но и Оскар знал слабые места Тома и отплатил ему той же монетой – бил в уязвимости, болевые точки. Внешность, возраст и никчёмность. Даже сильнее ударил, чем Том его. Слышал хруст грудной клетки Тома, которую раздавил ногой. Том и дышать перестал, снизу неверующе глядя на Оскара.

Вторая попытка уйти тоже провалилась. Видел Тома – и притянутое спокойствие слетало к чертям. Как и не уходил, не кружил по городу, в этот раз подруга-скорость подвела. Эмоции ожогом по нервам. Шулейман ринулся обратно, схватил Тома за грудки, вздёргивая с кровати, и притиснул к стене. Ударил – и опять за грудки. Тряс, сжимая его футболку под горлом, давя кулаком.

- Оскар… больно…

Биться лопатками и позвоночником об стену очень неприятно. Больно и страшно, что хребет не выдержит. Не сопротивляясь, лишь прося пощады, Том пальцами цеплялся за руку Оскара. Получил пощёчину другой его рукой, о которой забыл.

- Что ты, блять, со мной делаешь?! – кричал Шулейман Тому в лицо, продолжая колотить его об стену.

Отпустил только для того, чтобы ещё раз вмазать по лицу. Нос не сломался, но кожа на переносице лопнула кровавой трещиной. Полоса слезы, кровь. Оскар взял Тома за горло, запрокинув ему голову. Том раскрыл рот, схватился за руку Оскара, перекрывшую дыхание.

- Оскар… - хрипом.

Распахнутые глаза, неистовая пульсация под гордом из-за нехватки кислорода, боль от давления на хрящи гортани. Мог ли Том защищаться? Хотя бы попытаться? Бить ногами? Мог. Но не делал этого, даже мысль не промелькнула, что может. Только взывания-просьбы, распахнутые глаза и непонимание в них, которое сильнее страха.

Раньше, чем Том начал серьёзно задыхаться, Шулейман убрал руку, отступил на шаг – и ударил другой рукой. Оскар больше не прижимал его к стене, не держал, и Том не устоял под ударом, упал под подоконник, сложив ноги сломанной куклой.

Кровь кипела и сворачивалась, оседая палящим осадком на стенках вен. Самый страшный зверь – раненый зверь, он бьётся не на жизнь, а на смерть – на смерть обидчика. Оскар встал перед Томом, думая, что остановился, выплеснулся. Всё. Но Том поднял к нему взгляд – и по нервам снова полоснуло, сворачивая крышу набок. Резкое движение вперёд, замах. Промахнулся в запале, метил бить по щекам, относительно безопасным частям, но попал в глаз. Том захныкал, сгорбился, закрывая ладонью правый глаз. Испугался того, что глаз не открывается, боли и непонятных ощущений под веком.

Остановиться бы. Достаточно. Том уже на полу, он избит и плачет. Но каждый раз, когда останавливался – несло снова, сносило ещё дальше. Удар ногой. Второй – в лицо, а Оскар обут. Том свалился вбок. Поднялся обратно в сидячее положение, опираясь на дрожащие руки. Пока больше не пытался посмотреть на Оскара, не пытался узнать, за что ему эта экзекуция.

Сука!.. Мысленным воем в голове.

Блять, блять, блять, блять, блять, блять, блять, блять, блять, блять, блять.

Лучше бы не возвращался. Лучше бы вообще не приходил сегодня. Так бы не было разговора, с которого начались взаимные раны, не натворил бы бед. Том же просил – уйди. Почему не послушался? Почему, блять, хотел как лучше, а получился пиздец?

Попустило. Совсем. Из мозгов выветрился ядовитый угар. С глаз спала пелена, являя взору отвратительную, расписанную кровью картину того, что натворил. В палате застыла мёртвая тишина, Том если и плачет, то беззвучно. Сидит, согнувшись, лицо скрыто спутавшимися волосами. Дышит неслышно.

Выдох, взгляд – и сил нет. Полное опустошение. В глазах и всём существе усталость, тянущая вниз. Хочется вздохнуть, закрыть глаза и сесть на пол рядом с Томом. Потом, немного позже, притянуть его к себе, обнять и никуда не отпускать. Потому что всё равно родной, необходимый… Целовать в разбитые губы, невесомо обводить кончиками пальцев уродующие отметины боли на бледной коже, просить прощения и как-то всё исправлять. Но Оскар себе этого не позволил, лишь в голове прожил так живо, что на мгновения в реальности расхотелось жить. Что сломано, то не склеишь. Сейчас – нет, и никакой слабости. Шулейман развернулся и пошёл к двери.

Чувствовал взгляд в спину, знал – Том поднял голову и смотрит, как он уходит. Тянуло обратно? Да, но теперь иначе – упасть рядом с Томом, обнимать и каяться во всех грехах. Потом долго молчать вдвоём, поскольку сам запутался, потерялся и измотан, и говорить нечего, пока никак. Потом пообещать, что непременно найдёт выход, и костьми лечь, чтобы так и было. Но не надо.

Не надо. Он не покажет слабости и разбитости.

Не оглянувшись Шулейман покинул палату, оставив избитого Тома сидеть на полу, непослушной рукой растирая кровавые сопли.

Как будто конец. Может, и вправду конец. Конкретно сейчас нет сил бороться за и смысл на последнем издыхании. Смысл умирает, когда ты убиваешь его собственными руками.

***

Пальтиэль с Терри вернулись домой через полчаса после Оскара. Там же, на прогулке, поужинали в ресторане, шеф-повару которого пришлось напрячься, чтобы угодить – нет, не ребёнку, а Пальтиэлю, поскольку на подходе к ресторану Терри нафантазировал блюдо, которое хотел бы съесть, а такого в меню не оказалось, и старший Шулейман велел неукоснительно исполнить детскую задумку. Блюдо получилось таким, что никто, кроме Терри, это не стал бы есть, но ему понравилось. Шеф-повар заслужил похвалу от взыскательного гостя, который цербером следил, чтобы любой каприз мальчика исполнялся.

Терри прибежал делиться впечатлениями от насыщенного дня. Оскар слушал его, смотрел на его улыбчивое лицо, выражающее десятки эмоций, и поймал себя на том, что не может реагировать на Терри спокойно, как обычно. В нём же всё – стопроцентно черты Тома. Смотрит на него и видит Тома. Образ Тома накладывался на мальчика проекцией-призраком. Очень плохо.

Что, если у них с Томом не получится? Если счастье останется лишь в прошлом? Если придётся принять решение расстаться, поскольку иначе никак? Что, если при этом самом дурном исходе Терри будет напоминать ему Тома, и будет реагировать на него неадекватно? Если не сможет себя переломить и держать под контролем? Что, если начнёт срываться на Терри, как на нём самом папа срывался, если перестанет любить Терри за то, что он – это он, и будет кривиться на него от того, что этого ребёнка никак не касается? Оскар похож на маму, а Терри – маленькая копия Тома.

Оскар меньше всего на свете хотел повторить папину историю. Но что, если он не справится? Действия контролировать можно, но эмоции и мысли зачастую не поддаются волевому контролю. А Терри ведь будет чувствовать… и он будет чувствовать, что отношение к мальчику изменилось. Если так, он обязан сыграть на опережение, найти в себе силы и волю и отдать Терри папе или в другую семью, он не должен допустить для Терри того, что сам пережил. Но бедному Терри и так хватило того, что его перекидывали из рук в руки… Он не сможет доверять, если его ещё раз предадут, для маленького ребёнка это и есть предательство – когда важный взрослый отдаёт его и больше не появляется. Шансы Терри на счастье понизятся в геометрической прогрессии, если ему снова придётся начать сначала, на новом месте, оставив то, что считал своим.

Тварь он, тварь, что думает такие мысли. Что чувствует. Что феноменальное сходство Тома и Терри из того, что освещало сердце, стало проблемой. Что она приобрела форму топора, зависшего над запланированным счастливым будущим. Никакой он не сильный, не сильнее папы, если допустит это. А как не допустить? Ломать себя и претворяться чревато, всё равно что-то вылезет. Как сейчас – нет-нет да подёргивало нервы, смотрел на детское личико – и видел Тома, улыбающегося и тараторящего, с изумлённо распахнутыми глазами и, наконец, бросающего ему слова, которые по ощущениям вспороли от паха до горла.

Нет, он не может сорваться. Не имеет права причинить Терри хоть крупицу боли, которую он пронесёт в себе через всю жизнь.

- Терри, - Оскар остановил мальчика. – Я сейчас в таком состоянии, чтобы могу случайно обидеть тебя, чего я очень не хочу и не прощу себе. Поэтому, пожалуйста, побудь с Пальтиэлем или Грегори. Я обязательно тебя выслушаю, мне интересно, что с тобой происходит, но позже. Завтра.

Решение лезвием по груди, но оно правильное. Должен в первую очередь думать о ребёнке, а не лелеять себя.

Терри послушно замолчал, прекратил улыбаться. Кивнул, нерадостно, но безропотно соглашаясь с указанием Оскара. Но не ушёл сразу, развернулся обратно, немного отойдя от дивана, открыл рот, желая сказать. Понял, что не должен, что прямо было сказано – уйди сейчас. Потупил взгляд, потерявший счастливо-восторженные огоньки.

Что ж он, сволочь конченая, что прогонит ребёнка, когда тот хочет сказать и глаза у него такие погрустневшие? Прогонит, чтобы себя сберечь от беспокойства? Нет. Оскар справедливо не считал себя хорошим человеком, но не настолько. Пусть сведёт челюсти и пальцы, но он не оставит мальчика со словами, которые тот хочет сказать. Коль корёжит – его проблемы – может потом разбежаться и головой вломиться в стену, чтобы мозги на место встали.

- Терри, что ты хотел сказать? – мягко спросил Шулейман, подталкивая его продолжать.

- Я хотел спросить… - начал Терри, замялся. Поднял взгляд и изломил брови, всё-таки озвучивая, что хотел. – Ты устал?

- Можно и так сказать, - кивнул Оскар.

Терри помялся на месте в замешательстве принятия известного лишь ему решения. Сделал шаг вперёд, к Оскару, протягивая руки. Остановился, засомневавшись, опустил руки. Непроизвольно нахмурил брови в сложности выбора между надо и хочу и просто надо.

- Надо обнять? – предложил Терри, исподволь глядя на Оскара. – Мама говорила, что, если плохо, надо обнять.

Точно сволочь он, что посмел переносить на Терри свои проблемы. Сердце сдавило виной и нежностью, теснящей разрушающие чувства. Настолько сильной, затапливающей нежностью, что в глазах погорячело.

- Иди сюда.

Шулейман подозвал Терри, подхватил, усадил на себя и обнял.

- Я люблю тебя, - проговорил, поцеловав мальчика в лоб.

Всем сердцем желал растить этого ребёнка и делать счастливым, но вдруг это лишь временное просветление, а потом хуже, темнее, до непроглядной тьмы, из которой не будет выхода? Больно думать, что придётся его отдать. Отказаться. Стать ещё одним бывшим важным взрослым в его жизни.

- Слышишь, Терри? – Оскар заглянул ему в глаза. – Люблю, - и снова обнял, крепко и бережно прижимая к себе.

«И я буду глубоко несчастным человеком, если потеряю вас обоих», - в мыслях.

Не будет больше стремлений, будет по инерции тащить существование, как папа жил десятилетиями. Зачем? Без смысла, без ярких эмоций, без чего бы то ни было значимого настолько, что ради одного этого хочется жить, потому что умирать рано, его время ещё не пришло. Другой семьи у него не будет. Полностью уйдёт в работу, от нечего больше делать будет бороться за место номера один в списке самых. Нет, не будет, не сможет так, папе это хотя бы было интересно, ему – нет. Лучше сопьётся до отказа печени и не попросит медицинской помощи.

Получив свободу, Терри принёс плед и накинул его Оскару на плечи. Потому что это же понятно – если человек не в порядке, его нужно не только обнять, но и чтобы ему было тепло, уютно. Шулейман невозможно устал за сегодняшний день, вынувший душу и затолкавший её обратно в измученном, изуродованном виде, но искренне улыбался, принимая заботу. Смотрел на Терри – такого маленького и такого осмысленного, внимательного, чуткого – и думал, что дебил. Как он мог думать, что откажется от Терри? Ни за что на свете не откажется, в лепёшку расшибётся, но будет ему самым лучшим отцом и будет в этом счастлив. Будет отцом-одиночкой, в принципе, так и задумывал изначально. Если с Томом не получится…

Передав Терри папе, Оскар устроился в гостиной и в тишине пил коньяк при свете одной лишь лампы на декоративном столике.

Что, если не получится?.. Есть ли шанс, что получится, после сегодняшнего дня? Что делать, чтобы получилось? Как разруливать то, что оба натворили? Нужно ли?.. Сегодняшний день – как жирная точка, перекрывшая настоящее, отравившая чернотой будущее.

Не надо об этом думать, не надо пытаться предугадать. Додумался уже до того, что всё испортил. Но мозг не спешил подчиняться и прекращать мыслительный процесс или хотя бы перевести его в другое русло. Пытался, но все пути мыслей приводили к Тому, к его образу перед глазами, к мысли, что, возможно, всё счастье осталось в прошлом. Когда он успел стать тем, кто постоянно думает, сомневается, морочит себе голову? В тот момент, когда ему стало не всё равно. Пора отпустить былые образы себя и принять как данность, что уже никогда не будет таким лёгким, каким был. Потому что ему слишком не плевать. Ему слишком дорого то, что имеет.

Имеет ли?..

Не лучше ли отпустить, чтобы они оба не мучились?

Может, у них действительно не получится счастливо? Не получается же упорно. Лишь на этапе встреч сложилось идеально, но отношения в свиданиях сложно испортить, если есть взаимный интерес и деньги.

Надо ли бороться за такое призрачное сейчас счастье… А как не бороться, если жизнь без него не мила? А как бороться, если с каждым новым шагом больше и больше подрываешься на минах?

Стоп, мозг. Мысли, утихомирьтесь, дайте немного отдыха.

Фиаско. Шулейман проиграл бой с самим собой, мысли обступили тёмными легионами, что просвета не видно. Душно. Тошно. Слишком серьёзно, что даже матов нет.

Что, если не получится? Совсем. Никак. Наизнанку вывернется, расшибётся, а без толку.

Что, если?..

Том наваждение. Том – зависимость, которую можно пережить, отвязаться, но одна встреча – и по новой, мгновенное привыкание заново, как бы ни хорохорился, что сильнее этого. Том – это простое человеческое желание быть счастливым. Том – он и есть счастье. Том… Блять. Мысли споткнулись о то, что Том сегодня говорил. И то, что сам сделал. Надо ж было додуматься избить. Заслужил ли Том? Да, заслужил, но это не оправдывает. Так нельзя с человеком, которого любишь.

А так, как Том, можно? Как можно человеку, которого любишь, делать такие заявления?

Любит ли?..

Нет, нет, нет, нет, ещё и об этом Оскар думать не будет. Любит его Том, любит, какие вопросы, никуда не денется. Только любовь у него хреновая.

Оскар думал и пил коньяк, глядя перед собой. В таком виде его и обнаружил отец. Остановившись в дверях, Пальтиэль некоторое время посмотрел на сына, методично, неспешно осушающего бокалами бутылку коньяка в глубоком полумраке гостиной, прошёл в комнату и спросил:

- Оскар, у тебя проблемы?

- С чего такой вывод? – осведомился в ответ Оскар, взглянув на папу.

- Когда всё хорошо, в темноте в одиночку не пьют.

Выдержав паузу, внимательно, участливо глядя на сына, который в свою очередь на него не смотрел, Пальтиэль предположил:

- У тебя с Томом не ладится?

- А этот вывод с чего? – снова вместо ответа поинтересовался Оскар.

- Проблемы с бизнесом не повергли бы тебя в такое состояние, ты не берёшь дела близко к сердцу. Значит, дело в личной жизни. Твоя личная жизнь на данном этапе – это Том, стало быть, у тебя с ним проблемы, - рассудил Пальтиэль.

- Твоя дедукция хороша, - хмыкнул Оскар, не оспаривая папину правоту.

Пальтиэль подошёл ближе, присел на подлокотник кресла. Спросил:

- Расскажешь?

Оскар помолчал, катая в бокале коньяк и глядя на янтарные переливы в тусклом, тёплом свете.

- Том в психиатрической клинике, - сказал он, опустив бокал на бедро.

- У него рецидив?

Пальтиэль совершенно не разбирался в этих психиатрических дебрях, куда зачем-то подался сын, но, кажется, употребил верный термин.

- Нет, - ответил Оскар. – У Тома случился жёсткий нервный срыв.

Короткая пауза. Правда:

- Из-за Терри. Тому не нравится, что у меня есть ребёнок, он рассчитывал на другую жизнь со мной. Очень не нравится, настолько, что он сорвался с нервов, и я тоже был близок к тому, настолько он мне мозг выклевал. В этом моя вина, надо было рассказать раньше, а не ставить перед фактом, когда Том уже вошёл в мой дом. Не говори, что Том не прав, плохой и сам должен убраться, - Оскар поднял к папе взгляд и поднял ладонь. – Всё правда, но я не хочу это выслушивать. Пожалуйста, воздержись.

- Не скажу, - произнёс Пальтиэль.

Смотрел на сына. Ждал, что он продолжит рассказывать о своих сложностях. Чувствовал – ему нужно. Кто ещё выслушает и поможет, если не родной отец? Они никогда так не разговаривали, его никогда не было рядом, когда сын мог в нём нуждаться, но можно начать сейчас.

- Ты не знаешь, как продолжать отношения? – спросил Пальтиэль.

Оскар кивнул, задумчиво катая коньяк в бокале.

- Не знаю. Всё стало очень сложно. Мне сложно, тяжело, я запутался. Я всё время пытаюсь как лучше, а получается только хуже. Хуже и хуже. – Сделал глоток, не чувствуя градуса, это же его любимый напиток. - Подумал бы, что порчу навели, если бы верил в мистику. А жаль, что не верю, - Оскар сухо усмехнулся. – Удобно же думать, что дело не в тебе, это всё какая-то ведьма и недоброжелатель-заказчик.

- Расстанься с ним, если тебе плохо, - не настаивая сказал Пальтиэль. – Отношения нужны для счастья, а не страданий.

- Я его люблю, - кроющий всё ответ с оттенком обречённости. – Я с ним быть хочу. Понимаешь?

- Понимаю, - кивнул Пальтиэль, вспоминая свою упрямую любовь, за которую, поруганную, злость и обиду наконец-то отпустил.

- Я с ним счастлив, - продолжил Оскар, взглянув на папу. – Только с ним. Ни с кем другим я подобного и близко не испытывал и не испытаю. Даже сейчас, когда всё очень сложно и тяжело, я хочу бороться за нас, я не хочу его потерять. Счастье того стоит.

- Оскар, послушай, - Пальтиэль наклонился вперёд и сцепил пальцы. – Поступай так, чтобы потом не жалеть. Если Том твоё счастье, если ты в этом уверен – борись за то, чтобы быть вместе. Но прежде убедись, что он тоже того хочет, что он тебя тоже любит, иначе исход будет печальным.

- Любит, - вне сомнений ответил Оскар. – Том хочет быть со мной.

Хреновое, с оговорками, но у Тома к нему тоже то самое необъяснимое логикой чувство. Том хочет быть с ним, Том тоже многое для того сделал. С условиями, но хочет.

Или… Это и есть «любовь» Тома – если условия соблюдены?

- Значит, совет вам да любовь, - кивнул Пальтиэль. - Ты знаешь, что делать.

В чём в чём, а в предприимчивости сына и его способности добиваться своих целей сомневаться не приходилось.

- Не знаю я, папа, - невыразительно отозвался Оскар. – В том-то и проблема, что не знаю.

- Не знаешь, как совместить отношения с Томом и Терри?

- Это тоже.

Оскар допил коньяк, налил себе новую порцию, закурил. И невпопад признался:

- Сегодня я избил Тома.

Честно, Пальтиэль был в шоке, но не показал того, только спросил:

- За дело?

- Да. Том сделал мне очень больно словами, я ответил ему тем же, но этого мне оказалось мало, я сорвался.

Пальтиэль помолчал, обдумывая слова сына, и, посмотрев на него, непонятно спросил:

- Оскар, почему нельзя бить женщин?

- Потому что нельзя, - Оскар пожал плечами и ополовинил бокал.

Задумываться об этом сейчас он не желал. Он просто знал, что нельзя. Ему никогда не приходило в голову ударить женщину или ребёнка, того, кто заведомо слабее. А Том мужчина. Но слабый. Том для него стоял где-то между мужчиной и женщиной, что вроде и можно, а вроде и нельзя, потому постоянно какая-то хрень получалась.

- Никто не скажет не бить мускулистую чемпионку по каким-нибудь единоборствам, поскольку она победит среднего мужчину, и среднему мужчине не придёт в голову на такую женщину кидаться, - умудрённо говорил Пальтиэль. – Но в общей массе женщины слабее физически, женщины не дерутся с детства, чтобы уметь это делать, их другому учат. Потому женщин и нельзя бить. Я не хочу принизить Тома, приравнивая его к женщине, но в вашей паре он женщина. У вас такие, традиционные по ролям отношения. Поэтому ты не можешь его бить. Том слабее тебя во всём, ему элементарно нечего тебе противопоставить. На твоей стороне деньги, власть, физическое и моральное превосходство. А что есть у Тома? Только твоя милость.

- Думаешь, я специально, в удовольствие мне его бить? – Оскар немного раздражился. – Вовсе нет. Но что мне делать, если он меня доводит? Я сорвался.

- Держи себя в руках, - папа был непреклонен, но не поучал, говорил мягким тоном. – Ты в ответе за Тома. Кто сильнее – тот и несёт ответственность за более слабого.

- Знаю я, но вот не всегда получается следовать. Знал бы ты, как Том умеет вывести.

- Если он тебя выводит, и ты всё равно остаёшься с ним, это твой выбор, Том за него не отвечает и расплачиваться не должен.

Оскар хмуро глянул на отца, вскользь почувствовав себя маленьким мальчиком, которому открыли очевидную истину.

- А Том за что отвечает? – в ответ поинтересовался он. – Ни за что?

- Том отвечает за себя. Если тебе что-то неприятно в его поведении – скажи ему об этом прямым текстом. Если он будет знать это и продолжать делать – расстанься с ним. Если ты не расстаёшься, значит, тебя всё устраивает.

Оскар дёрнул бровью и затем скосил к папе глаза:

- Давно ли ты стал экспертом в отношениях?

- Моя единственная любовь не удалась, но это не значит, что я ничего не понимаю, я пожил больше твоего и многое видел и понял.

- Ладно, я тебя понял. В принципе, это то, как я и сам думаю – я виноват, моё поведение недопустимо. Но иногда я не могу сдержаться. Сегодня меня просто сорвало. Это было отвратительно.

- Если захочешь Тома избить, прежде дай ему в руки нож, только в таком случае ваш бой будет честным.

- Хах, хочешь избавиться от меня, чтобы беспрепятственно забрать себе Терри? – Оскар усмехнулся, даже развеселился. – Отличный план. Но нет, папа, так не пойдёт, я жить хочу.

- Том тебя не тронет, а ты переключишься и избежишь рукоприкладства, - сказал Пальтиэль, не отреагировав на юмор сына. - Ему будет приятно, что ты о нём подумал.

- Плохо ты знаешь Тома, - хмыкнул Оскар. – Он и пырнуть может. Конечно, потом раскается, но кто знает, куда попадёт, у меня запасной жизни нет. Но Тому я передам, что ты хочешь избавиться от меня его руками.

- Сделай так в следующий раз, - ненавязчиво, но твёрдо стоял на своём Пальтиэль. – Заодно вы остановитесь, посмотрите друг на друга и поймёте, что вы идиоты, выясняете что-то вместо того, чтобы просто быть счастливыми.

- Папа, скажи честно, ты маме так нож давал?

- Я на Хелл никогда не поднимал руку, - Пальтиэль серьёзно покачал головой и только затем ответил на вопрос. – Нет, не давал. А жаль, - вздохнул, - так бы понял раньше и, может, был счастлив. Доверив человеку свою жизнь, можно понять, как он к тебе на самом деле относится и какие между вами отношения.

Глубокая мысль. Оскар задумался.

- Оскар, я не знаю подробностей ваших с Томом отношений, - снова заговорил Пальтиэль. – Но я могу дать тебе совет, которому не нужны подробности. Прежде чем бороться до конца, убедись, что вы хотите одного и того же. Потому что одной любви мало для отношений, мало даже желания быть вместе, если вы смотрите в разные стороны. Когда-то я видел своё единственное счастье в Хелл, я делал всё для неё – и всё для себя. Сначала я хотел, чтобы она была со мной, потом, чтобы она была моей женой, потом хотел настоящую семью, с ребёнком. Она этого не хотела, даже выходить за меня не хотела, хотя, казалось бы, это её мечта – войти в мир богатства, Хелл далеко не сразу приняла моё предложение. Она говорила мне об этом, а я не слушал, я гнал за своей мечтой, думая, что сложится, Хелл тоже будет счастливой, как можно не быть, если это счастье? Но это было моё счастье, которое ей не подходило, и в итоге я сделал несчастными двух человек. Я и сам не был счастлив, считал себя таковым, но много позже понял, что моё счастье было лишь погоней за ним, бесконечным ожиданием, что вот-вот, сейчас оно наступит. Не наступило. Хелл любила деньги, статус, но и они её не удержали, поскольку всё остальное было ей не мило. Упорством и ухищрениями я заставил её жить жизнью, которая ей не подходила, а я не хотел того, чего от жизни и отношений хотела она.

Оскар очень хорошо понимал то, о чём говорит папа. У них с Томом тоже так было. Том ведь, получив кольцо с предложением вступить в брак, предложил оставить всё, как есть, подождать. Но Оскар его не послушал, убедил согласиться и поплатился за это. Ничего того, что сейчас происходит, тоже не было бы, если бы тогда он не форсировал события, не втянул Тома в то, как сам видел счастье, не тянул его за уши на уровень, до которого он не дорос. А сейчас… на каких они уровнях сейчас, на тех ли, где возможно что-то общее строить? Или будет новая беда, если один из них уступит? Или, может, не нужно никому уступать, а лучше отпустить того, с кем жизнью не сходитесь, и найти того, с кем будете смотреть в одну сторону?

- Спасибо, пап, - слегка кивнув, признательно сказал Оскар. – Мне нужен был этот разговор.

- Пожалуйста, - также кивнул Пальтиэль. – Мы не разговаривали с тобой так, прости за это – за то, что в твоём детстве и юности я не был рядом и не учил тебя важным жизненным вещам, но знай, что я у тебя есть.

Старший Шулейман встал и пошёл к двери, обернулся:

- И, Оскар, если тебе потребуется помощь, ты можешь на меня рассчитывать. Если не захочешь ничего обсуждать, я не буду расспрашивать. Просто позвони и скажи два слова: «Забери Терри», и я заберу и позабочусь о нём, пока ты не будешь снова в состоянии исполнять свои родительские обязанности.

- Спасибо. Я учту.

Глава 3

Я не включу VPN,

Чтобы смотреть твои сториз.

Мой эпицентр проблем

Твои полуночные войсы.

Стали системой

Одни и те же вопросы,

И моё дуло направлено в воздух.

Nansi, Sidorov, Стреляй©

К Тому заходили доктора, медсёстры, предлагали помочь привести себя в порядок, позвать психотерапевта, пригласить доктора, который оценит его физическое состояние и окажет необходимую помощь. Том бессильным голосом отказывался от всего.

Спустя час после ухода Оскара Том перебрался обратно на кровать. Сидел в полумраке зачинающихся сумерек, обняв колени, не шевелился, когда медперсонал оставил попытки помочь и оставил его в покое. Не включал свет, сливался с воцаряющейся в палате, так похожей на обычную комфортабельную спальню – фишка клиники, серостью, растворялся в ней бестелесной сущностью. Том ничего больше не понимал. Оскар ушёл, оставив его с болью и кровью, и время застыло. Стыло. Том стыл на ледяных ветрах, словно затерянный в холодных водах Атлантики. Физически замерзал изнутри наружу.

Том перевёл взгляд на закрытую, но не запертую дверь. Не знал, что думать. Не знал, чего ждать. Не знал, на что уповать. Ни на что не уповал. Потерялся. Сорвался, но не в свободное падение, а в вакуум. Это не невыносимость подвешенного состояния, а ничего. Ничего, холод внутри и снаружи, отсутствие чего-либо, за что можно держаться. Думал, что их отношения на дне пропасти, поднимал шипы от несправедливости. Пропасти больше нет, её своды поглотила темнота, она поглотила и небо над головой, потому ориентиров нет. Шипы обломались в падении, оставив с уязвимостью открытых ран, голого мяса. Обнажённого, беззащитного всего. Ни перед кем. Перед пустотой, дышащей в губы принудительным искусственным дыханием, уничтожая, разбирая на молекулы, чтобы следа от человека не осталось. Раствориться в воздухе – будущее.

Что между ними теперь?

На сетчатке запекся клеймом момент, как Оскар уходит не оглянувшись. Как будто ему теперь всё равно. Как будто не вернётся, поскольку не к чему и не к кому возвращаться. Так уходят, чтобы не вернуться. Физически не больно, совсем не болят пострадавшие места. Душа – тоже не болит – цепенеет и боится пропасть, ей самой не спастись. Глупость все те шипы и вздорные слова. Чего добился? Разбил и разбился, обронил то, что дороже золота, жизни и мира. Том больше не чувствовал в руках и от сердца нити нерушимой связи. И сердце еле билось, уходя в анабиоз.

Оскар… Имя печатью на безмолвных губах.

Неужели конец? А крови зачем бежать по венам, если да?

Что теперь? Завтра, через неделю?..

Том должен понять хоть что-то. Иначе не может. Иначе к утру замёрзнет насмерть, и никакой климат-контроль в палате не спасёт. Том встал с кровати, ступая по полу босыми ногами, открыл дверь в коридор, обливший светом, и отправился на поиски доктора. Найдя женщину, которая приходила к нему, наверное, его лечащую врача, попросил отпустить его из клиники.

Доктор пребывала в замешательстве сомнений, что Тома можно отпускать в таком виде и таком состоянии. Если с ним что-то случится, им же головы снимут с плеч и начнут с неё.

- Пожалуйста, позвольте мне уехать, - повторил Том, умоляюще глядя в глаза колеблющейся женщине. – Обещаю, что утром я вернусь, но сейчас мне нужно уйти.

Скрепя сердце доктор дала согласие, которого Том мог и не спрашивать. Здесь никого не держали насильно, такова политика клиники – пациенты приходили сами и проходили лечение за большие деньги. Они не психиатрическая больница для тяжелобольных, а скорее клиника неврозов расширенного профиля, где клиент всегда прав.

Глядя вслед удаляющему Тому, доктор думала, что, возможно, совершила огромную ошибку. Но и отказ с удержанием против воли был бы ошибкой. Предупредить Шулеймана, что Том покинул клинику? Нет, он о том не просил, а уведомление о перемещениях пациента не входило в список обязательных действий, если пациент находится в адекватном состоянии. Том плох, но адекватен. Доктор очень надеялась, что не ошиблась насчёт его состояния.

Что, если Том пойдёт сейчас непонятно куда и под машину попадёт? Бросится? Доктор остановила себя в накручивании тревоги. Сейчас Том вызовет такси и поедет домой или куда ему ещё надо, а утром вернётся.

При себе Том не имел ни телефона, ни денег, ни верхней одежды, ни обуви, хотя бы тапочек. Оскар ничего не успел привезти, а о том, что можно заказать вещи в клинике Том не знал, имелась у них и такая услуга – специальные работники ехали по бутикам и тщательно подбирали вещи согласно пожеланиям пациента, а потом и стоимость покупок, и оплату услуги включали в итоговый счёт. Выйдя за территорию клиники, Том отошёл подальше и остановился, блуждая взглядом по темноте. Смерклось уже.

Том долго стоял у обочины, понимая, что ничего не имеет, чтобы вызвать транспорт, и машины тут проезжают редко, и такси ни одного не видать. Как и положено престижной клинике, эта находилась не в городе, а за его чертой, где тишина и умиротворяющая красота природы. Чем он будет платить за такси? Рисковать попутками не следует, да и кто повезёт за бесплатно?

Холодно. Особенно босым ногам на голом асфальте. Но это ничего. Том переступал с ноги на ногу. И пошёл вперёд вдоль обочины. Выйдет на более оживлённую дорогу, на трассу, и поймает машину. Если нет, пешком пойдёт. Главное, не перепутать, в какую сторону идти. Не перепутает. Огни там, значит, и город там.

Том остановился на т-образном перекрёстке, где второстепенная дорога вливается в главную, и щурился на далёкий свет Ниццы. И двинулся дальше на этот ориентир, поддерживаемый желанием непременно достичь цели. Не больно. Не холодно. Поближе к городу повезло, не сразу, но это неважно.

Удивительно, что в таком виде таксист вообще согласился его взять – избитого, одетого в домашние спортивные штаны и футболку в нетёплом начале весны, ещё и без денег, а лишь с обещанием оплаты. Том не видел себя, но догадывался, что выглядит не лучшим образом. Потому и не смотрел в зеркало. Неважно. Всё сейчас неважно, кроме одного.

Поздний звонок в дверь не порадовал и озадачил. Кого ещё принесло без предупреждения? Шулейман подумать не мог, что принесло Тома. Не сейчас, не при всех обстоятельствах. Но, открыв дверь и увидев его, не удивился, отстранённо понял, что это было закономерно – с неотвратимостью рока – и потому ожидаемо. Перед ним за порогом стоял Том, которого он сегодня избил, с которым мысленно почти попрощался, поскольку обоим так будет лучше. Собственной неожидаемой персоной, как явление - без куртки и без обуви, с заплывшим правым глазом, утонувшим в синевато-фиолетовом фингале. Стоял и смотрел здоровым глазом.

- Там такси ждёт… - Том заговорил первым, неуверенным голосом, указав себе за спину. – Заплатить нужно.

Оскар молча достал из бумажника сотню – купюр меньшего номинала он не носил - и бросил на тумбу. Унизительный жест. Том проглотил, только взгляд потупил. Забрал деньги и побежал к таксисту, по лестнице, пешком с двадцать первого этажа. Эта привычка в нём неискоренима. Хоть обратно поднялся лифтом, наверное – Оскар не видел, не ждал Тома на пороге и дверь закрыл, но не защёлкнул замок. Осторожный стук, за которым Том заглянул, зашёл полностью, прикрыв за собой дверь.

- Я пьяный, - предупредил Шулейман.

Бутылку он не допил, но на дне оставалось немного. Том качнул головой:

- Ничего.

Недосказанность, невысказанность столь сильна, столь ощутима в воздухе, что её можно ножом резать. Том хотел её разрушить. Том хотел… Много чего хотел. Но всё может быть только после первого шага, если там, за ним, что-то есть, хоть что-то, за что можно ухватиться и вытянуть.

- Зачем ты приехал? – сухо спросил Оскар со скрещенными на груди руками.

- Хотел тебя увидеть… - бесхитростно честно ответил Том.

Начало правды, из которого вытекает всё остальное, чего не будет без главного, основополагающего, этого «увидеть».

- Я думал, ты на меня сегодня насмотрелся достаточно, - сказал Шулейман. – Нет, не насмотрелся. Мило, - хмыкнул.

Том открыл рот, но Оскар перебил, сам продолжил говорить:

- Том, ты понимаешь, что происходит? Я к тебе по-хорошему – ты нос от меня воротишь. Я тебя избил – ты за мной бегаешь. Ты, блять, ночью ко мне через весь город приехал, сбежав из клиники. Что с тобой не так? – Оскар развёл кистями рук.

- Я хотел тебя увидеть… - повторил Том, полагая, что это весомая причина.

Для него – самая весомая. Для него оставаться там, в клинике, одному, ничего не зная, не понимая – смерть. Он просто хотел увидеть и понять. Понять, что они по-прежнему есть друг у друга.

- Увидел – и? – произнёс Шулейман.

- И… - Том боролся с собой, но всё равно взгляд опускал. – Я хотел узнать, вместе ли мы. Между нами ведь ничего не изменилось? – посмотрел на Оскара с надеждой.

- Не изменилось? – переспросил Шулейман, глядя на Тома даже с интересом.

Сколько ни знал Тома, сколько ни узнавал новых граней его чудинок [на всю голову], а всё равно Том сохранял способность удивлять. Да так, что внимание цеплял в любом состоянии и пробуждал исследовательский интерес к этому эксклюзивному, непостижимому экземпляру. В музей бы его под стекло, этот уникальный экспонат.

- Ты вытер о мои чувства ноги – ничего не изменилось. Я избил тебя до кровавых соплей – ничего не изменилось, - иронизировал Оскар. – Да, конечно, ничего не изменилось. Ах, прости, я забыл, что ты не прямые смыслы не понимаешь – нет, не всё по-прежнему.

- Подумаешь, избил, - Том покачал головой. – Было и забыли. Я тоже тебя побил, когда узнал правду. Просто ты сильнее, поэтому мне сильнее досталось. Раз ты это сделал, значит, я заслужил.

- Прям так, да? – Шулейман сощурился на Тома. - Ты заметил закономерность? Я, к сожалению, только сейчас её осознал. Ты же реально шёлковый становишься, только когда я к тебе, как к грязи отношусь, ты ко мне тогда и тянешься, и на всё готов, чтобы остаться рядом. Причём ты не боишься, не страх тебя делает из выёбистого нормальным, тут в чём-то другом дело. Тебе нравится? - спросил с эмоциями, не скрывая своего раздражённого настроя, и тут же утвердил. – Тебе нравится, иного объяснения я не нахожу. Вот только мне это садо-мазо без правил по жизни не упёрлось, - Оскар взмахнул руками и перекрестил их перед собой.

Сердце оборвалось в холод.

- Оскар, не бросай меня… - во взгляде Тома неверие, переходящее в дрожащее отчаяние. – Ты ведь не бросишь? Это не конец? Это же ерунда.

«Для меня нет» хотел сказать Оскар. Сказать о том, что задолбался, не вывозит эти хаотичные качели без единой понятной, устойчивой переменной.

- Я всё понял, я больше так не буду, - закончил Том.

- Что ты понял? – вопрос и пристальный взгляд от Шулеймана.

- Что…

Том даже не смог предположить, не думал, что придётся это делать.

Настолько пиздец, что смешно. Абсурдность вышла на новый уровень. Что и следовало доказать – Том даже не понял, что сделал не так и чем заработал побои. Хотя нет, не следовало – Оскар не ожидал, что случай Тома настолько запущенный. Сколько ж можно удивляться им? Он на самом деле, что ли, дебильный? А разве это новость? С самого начала знал, что у Тома прибабах на всю голову, не может он быть нормальным, не получается – с одной стороны выравнивается в норму, так с другой вылазит перекос. Можно ли обвинять его в этом? Нет. Как говорится – видел, на ком женился. Оскар сам забыл об особенностях Тома, списав их на несущественный фактор, начал мерить его рамками нормы и пытаться сделать из них «эталонную пару».

- Что я не должен тебя раздражать? – всё же вытужил Том версию, в которую, по тону понятно, сам не очень-то верил.

Ему и не важна причина. Для него всё просто – причина-следствие – ситуация завершена. Заслужил чем-то – получил.

Сказать ему? Зачем? В таком состоянии Том на всё готов, во всех грехах покается, со всем согласится, даст зароки-клятвы, а потом волна отхлынет, его отщелкнет обратно и опять – Оскар, мне плохо, сделай что-нибудь. Этот материал уже не единожды пройден. Завести серьёзный разговор сейчас – значит понадеяться по его обманчиво положительным итогам и в будущем разочароваться. Промолчишь – сбережёшь нервы. Как известно, не имея ожиданий – не разочаруешься.

Но кое в чём Том всё-таки виноват, продолжил Шулейман прерванную Томом мысль, и, оставив без комментария его слова, заметил:

- Гениальное у тебя согласие лечиться, а главное, долгоиграющее какое. Сутки в клинике, и ты уже сбежал.

- Я не сбежал, - возразил Том. – Я вернусь и продолжу лечение. Просто я хотел увидеть тебя… поговорить.

- Тебе ж не нравится разговаривать? – не удержался Оскар от поддёвки, но всклокоченные эмоции внутри успокаивались, и затем поднял ладонь. – Молчи. Я уже всё слышал.

Том мялся перед ним, бесконечно виноватый, потерянный, смотрящий на него, как на воплощение надежды. Как на божество, от милости которого зависит его существование.

Что с ним не так? Известно что, надо лишь не обманываться и не забываться. Том мазохист, причём в извращённой форме. У Тома в голове такое, что никаким научным умом не объять.

Надо ли это ему, Оскару? Надо ответить себе на данный вопрос, все остальные побочные. Если ответит, во всех остальных отпадёт надобность. Папа прав – он либо расстаётся с Томом, либо его всё устраивает. Оскар подошёл к мысли о расставании, нащупал жизнь после, но сейчас, вдумываясь в идею расхода, смотрел на Тома, и эта мысль веяла унынием. Тоскливо жить в мире, где Том есть, но больше не с ним, живёт какой-то своей отдельной жизнью, ошибается, побеждает, ищет себя и любовь.

Том – это пиздец. Но это его пиздец, родной. И дело не в ответственности, которую взял за него и не может сложить, а в том, что с ним лучше, чем без него. Таков самый главный критерий. Катастрофы – явление временное, а счастье не забывается. Не жди от Тома ничего – и всё хорошее от него будет праздником, а всё плохое – лишь одной из множества ситуаций. Отличная философия. И ещё – строя планы, можно упустить настоящую жизнь, ту, которая происходит сейчас. Прямо сейчас. Сейчас Том нуждается в поддержке. Сейчас они на распутье, в упадке, но по-прежнему есть друг у друга. По-прежнему друг другу нужны.

Решение принято. Ставки сделаны. Ставок нет.

Шулейман выдохнул, отпуская раздражение, в котором отпал смысл, оно лишилось почвы и топлива. Внутри вдруг стало покойно. Демоны распущены. Оскар обвёл взглядом Тома. Мощнейшее дежа-вю, посетившее, ещё когда открыл ему дверь, но с опоздавшим осознанием, поскольку в ту минуту не до того было. Их история окончательно зациклилась и пошла по кругу на сверхускоренной перемотке. Сегодня утром клиника, Том на больничной постели и Оскар на её краю. Вечером Том на его пороге, одетый не по погоде и босой. Такими темпами через три дня будет предложение, через четыре свадьба, а к концу недели Джерри и развод с разбегом. Но мысли о тёмной предопределённости их пути подвинули другие. Они не обязательно снова разобьются, разбив лбы на тех же граблях, история никогда не повторяется со стопроцентной идентичностью. Это – шанс переиграть их историю.

- Ты прям так ко мне приехал, в футболке и босиком? – спросил Оскар, глядя на босые, испачканные ступни Тома, и поднял взгляд к его лицу.

- Я сначала шёл пешком, - Том пожал плечами, - почти до города.

Брови Шулеймана взметнулись вверх в выражении удивления. Том не меньше пяти километров шёл пешком в холод, стирая ноги об асфальт, и бровью не повёл. Как будто для него это нормально. Это… Вот что с ним делать? Как его понять? Тома нужно любить. Иначе и не получается. Он же невозможный, неправильный насквозь, с такими странностями, что то в дурку его надо, то хочется стискивать в объятиях, плавясь от умиления. Кто бы ещё мог до такого додуматься, что Том просто взял и сделал?

- Ты ненормальный, какой же ты дурной. На улице март, а ты раздетый ходишь, ты ж от переохлаждения запросто заболеваешь, - поругал его Оскар.

- Это в Хельсинки было холодно, а тут ерунда, - Том отмахнулся немного шутливо, но от того не менее серьёзно

Подумаешь – пройти несколько километров босиком в снижающуюся к ночи слабо плюсовую температуру. В Финляндии в глубокий снежный минус было тяжело, но всё равно дошёл до своей цели, причём проведя на улице куда больше времени. В своём поступке Том совсем не видел подвига. После слов улыбнулся осторожно, опасаясь, что ошибся, почувствовав потепление от Оскара.

- Так у меня есть личный прекрасный рыцарь, который всё преодолеет на пути к своей цели? – ухмыляясь, Шулейман сощурился на Тома.

Том улыбнулся шире. Теперь точно – не ошибся, не кажется. Пропасть между ними затягивается, как глубокая рана – медленно, с болью, но затягивается, чтобы принести исцеление и облегчение.

- Но ты так больше не делай, - следом наказал Оскар Тому, строго потрясая пальцем в воздухе.

- Не могу обещать, - с лёгкой игривостью ответил Том.

Шагнул к Оскару, потому что очень хотелось ближе, почувствовать под ногами свежую почву на месте пропасти. Но остановился, объятый сомнениями, как сворой тёмных сущностей, мелких и кусачих. Потупил взгляд, прикусив изнутри губу. Том готов был всё простить и забыть. Ему и не требовалось прощать, потому что не обиделся ни на миг. Но помнил. И ему оставалось некоторое непонятно. Важное.

- Оскар, то, что ты говорил, это правда? – негромко спросил Том и исподволь посмотрел на него.

- Смотря о чём ты спрашиваешь.

Шулейман не спешил объяснять и опровергать всё. Пусть Том задаст конкретный вопрос.

- О том, что… - Тому тяжело, неприятно до сжимающихся внутренностей об этом говорить, думать об этом, но должен знать. – Что ты бросишь меня, если я потеряю привлекательность, и что я никому не буду нужен без молодости и внешности.

Это его глубокие комплексы. Его боль, которую Оскар годами обласкивал, успокаивая. А тут… Том считал себя привлекательным, научился, прозрел, но сам о себе так думал – что, кроме смазливого лица и согласного тела, мало чем может увлечь. Потому не столь больно, как могло быть – это всего лишь подтверждение его собственных мыслей – и опровержение того приятного и льстивого, что Оскар говорил ранее, когда между ними были хорошие отношения.

Никому не нужен без молодости и внешности… Молодость у него уже на исходе, внешность уйдёт следом. Быть ему несчастным тридцатилетним не пойми кем, кому своё единственное амплуа уже не по возрасту, если не хочет быть смешным и отвратительным, а другого нет, ничего другого не может предложить миру.

- Это неправда, - сказал Оскар. – Я был очень зол на тебя и, хорошо зная твои наиболее уязвимые места, бил по ним, чтобы больнее.

Поверил ли Том? Вроде бы… Но легче не стало, ничего внутри не изменилось.

- В порыве гнева люди говорят правду, - произнёс Том без толики упрёка и намёка на желание поругаться.

Просто констатация факта с принятием, что такова истина. Оскар не виноват, что Том такой никудышный, ускользающая пустышка, он просто в кой-то веке не сдержался и высказал правду в лицо.

- Иногда люди в состоянии гнева сохраняют способность продумывать свои ходы и говорят то, что нанесёт наибольший урон оппоненту, - ответил Шулейман. – Я говорил то, что причинит тебе боль – потому что ты этого, жёсткости, хотел – да, потому что твои слова причинили мне боль – да. Потом, когда бил тебя, я уже не думал, я сорвался, о чём жалею.

Не стал распинаться в словах, что Том красивый, любимый. Самый лучший. Не захотел сейчас. Том это и так знает, и так слышал не раз. Только правда, без лишних эмоций и размазанности сожалений. Оскар не скрывал эмоций, не давил себя, чтобы быть кремнём. Он жалел о содеянном, но его сожаление ровное – не страдание, а урок на будущее.

Оскар знал – просто не будет. Даже в этом относительно безобидном вопросе – в загонах Тома по поводу возраста и привлекательности – не будет. Но, видимо, ему и не нужно просто, раз его упорно влечёт задача с тысячей звёздочек.

Тома бы больше успокоили и усладили комплименты, желательно, с физическим контактом, с объятиями, в которых чувствует себя нужным, любимым, укрытым тёплыми, надёжными крыльями от всего мира. Не считал, что Оскар сейчас лжёт, но иначе думать о себе Том не стал.

Помявшись на месте, Том сделал шаг вперёд, ещё шаг, ближе, остановился. Боязно. Между ними ведь по-прежнему тонкий лёд, который может разрушить неосторожное, поспешное движение. Не решившись подойди совсем близко, быть инициатором контакта, Том медленно поднял руку, протянул Оскару ладонью вверх, предлагая прикоснуться.

Шулейман усмехнулся, поведя подбородком, и раскрыл руки:

- Иди уже сюда.

Сам притянул Тома к себе, когда тот шагнул ближе, заключил в объятия, опутав руками, коснулся губами его укрытого волосами виска. Случайно. Неосознанно. Том такой тихий в его руках, уютный, как спящий котёнок. Хоть не холодный, согрелся уже – Оскар проверил, проведя ладонью по руке Тома до плеча, потёр, поскольку кожа не такая тёплая, как хотелось бы. Это запрограммированный в голове инстинкт: позаботиться о Томе, если он замёрз – согреть, если он болеет – вылечить. Кем запрограммированный? Никем, собственной потребностью это делать. Даже когда не в настроении, даже когда зол на него, даже когда раздражён, что с Томом опять что-то стряслось. Не просто общая потребность о ком-то заботиться, Оскар неправильно заявил о наличии у себя таковой, поскольку ни до, ни после Тома у него не возникало желания кого-то спасать, иначе бы был завидным благотворителем, пропадающим в поездках по странам третьего мира, помогая неимущим и больным, и усыновил полтора десятка обездоленных детей. Но нет, никогда не хотелось помочь тем, кому повезло меньше, даже когда своими глазами их видел. Только с Томом откуда-то из глубины пробуждалось желание заботиться. Ещё с Терри, но Терри не нуждался в спасении, его нужно лишь поддерживать на пути развития.

Том пошевелился в его руках, отстранился, заглядывая в глаза. Вспомнил, кольнуло, закрыл ладонью подбитый глаз, который выглядел очень некрасиво, а не хотелось, чтобы Оскар видел у него такое неэстетичное. Шулейман опустил его руку:

- Я уже видел.

Том прикусил изнутри губу, опустил взгляд, давя в себе желание снова вскинуть руку и прикрыть своё уродство. Подался обратно ближе, почти вплотную. Так мучительно нужно близко. Мучительно шатко. Дрожью дыхания. Хотелось поцеловать. Губы разомкнулись и сомкнулись снова. Ресницы опустились, скрывая взгляд, который Том едва успел поднять к лицу Оскара.

Шулейман видел желание Тома, но не откликался. Целовать его в разбитые губы – такая себе идея. И вообще – пусть помучается. Теперь это желание беззлобное.

- А мы… А мы можем…?

Показать ему всегда легче, чем сказать. Том пальцами провёл вниз по боку Оскара, по бедру, намекая на интим. Это поможет закрепить успех мира. Поможет им снова почувствовать друг друга.

- Не думаю, что у меня сегодня что-то получится, - Шулейман остановил руку Тома и убрал от себя.

- Понимаю, что я ужасно выгляжу, - Том вновь спрятался за ресницами и взял Оскара за руку. - Но я могу быть спиной к тебе и не оборачиваться…

- Причём тут твоё лицо?

- Как же… Я непривлекательно выгляжу и не возбуждаю тебя.

Хотелось бы думать, что Том прикалывается, но Оскар понимал, что нет. И это прикалывало. Не получалось раздражаться на Тома за то, что он такой тупенький, непонятно какими путями мыслит.

- Потенция зависит от множества факторов, а не только от того, привлекателен или нет партнёр, - подсказал Шулейман, наблюдая ситуативный эксперимент – поймёт Том или не поймёт?

В глазах Тома удивление, он хлопнул ресницами.

- У тебя проблемы? – Том посмотрел Оскару вниз.

- Нет у меня проблем, - Шулейман поддел Тома за подбородок, возвращая его взгляд на место, к лицу. – Я просто сейчас не хочу – не хочу даже начинать. Только секса нам сегодня не хватало.

- Да, не хватает, - согласился Том, совершенно не поняв выраженный интонационно посыл Оскара.

Маленький эксперимент скатился в сторону истерической абсурдности.

- Ну, блин, - воскликнул Шулейман, улыбаясь, - меня напрягает, что в нашей паре ты меня домогаешься. Как получилось, что мы ролями поменялись?

Он не притворялся, что возмущается серьёзно, усмехался. Как тут не развеселиться, когда Том такие поводы даёт. Но по лицу Тома видно – юмора он не понял и готов начать загоняться.

- Я не буду сейчас с тобой заниматься сексом, потому что не буду, - иначе, без шуток объяснил Оскар. – Не в тему он.

- Но…

- Нет, - перебил Шулейман. – Я сказал – нет.

С твёрдым «нет» Оскара Том не спорил, такой тон он хорошо понимал. Потупил взгляд в замешательстве.

- Тебе надо вернуться в клинику, - сказал Оскар, подводя нежданный визит к завершению.

Том несмело, но очень просительно вскинул к нему взгляд:

- Можно я останусь на ночь? Я утром уеду, обещаю. Но можно мне переночевать здесь, с тобой?

Не хотел обратно в одиночество и холод неопределённости, который непременно вернётся. Хотел напитаться теплом, напитаться близостью, чтобы хватило на нормальное нахождение в стенах палаты.

- Нет, ты вернёшься в клинику сегодня, - непреклонно отказал Шулейман и достал из шкафчика обувь.

- Оскар, пожалуйста… - Том смотрел на него умоляюще, заломив руки внизу живота.

Поставив ботинки, Шулейман развернулся к Тому:

- Если ты останешься на ночь, утром ты захочешь остаться на день, потом ещё… Догадываешься, о чём я? Болото это, которое засосёт. Ещё, если мы ночью останемся в одной кровати, ты меня на секс провоцировать будешь, а я ж могу не удержаться. Ты решишь, что раз мы потрахались, то всё уже нормально, и утром будешь удивляться и недоумевать, зачем тебе возвращаться к лечению, если мы разрешили разногласия. Поэтому ты вернёшься туда, где должен быть, и никаких поблажек.

Том сник, понурил голову. Подождав немного, Оскар скрестил руки на груди и предложил:

- Может, вещи соберёшь, какие тебе нужны в клинике, раз уж ты здесь?

- Да, хорошая идея, - немного скомкано согласился Том.

Вместе они прошли в спальню. Том положил на пол раскрытую дорожную сумку, открыл шкаф, выбирая подходящую для клиники одежду. Грустно это – собственными руками собирать вещи, чтобы уехать на неопределённый срок, быть в клинике большую часть времени в одиночестве, а Оскар останется здесь, в своей жизни. Том долго наполнял сумку, он и не знал, что ему может пригодиться, потому брал наиболее удобную одежду – и пару свитеров на всякий случай.

Наконец Том застегнул молнию, окинул взглядом комнату и, беззвучно вздохнув, взял сумку и пошёл на выход.

- Ты босиком ехать собрался? – одёргивая его, осведомился Шулейман.

От грусти Том реагировал медленно. Не дожидаясь от него действий, Шулейман достал Томины утеплённые кроссовки и опустился перед ним на корточки. Чёрт. Автоматически это действие получилось – позаботиться так, что почти встать перед ним на колени. Ладно, переигрывать ситуацию глупо. В таком положении тоже можно быть главным.

- Чего стоишь? – Шулейман поднял взгляд к лицу Тома. – Ногу давай.

Том безропотно послушался. Придерживая его ногу за щиколотку, Оскар скользнул взглядом по ступне:

- Грязные. Чего ты такой чумазый, а? – бурчал Шулейман, вытянул из упаковки влажную салфетку и обтёр Тому ногу, прежде чем надеть кроссовку.

Балансируя на одной ноге, Том смотрел на него с ощущением замирания сердца. Думал – больше чувствовал – что неправильно это, что Оскар перед ним опущенный. Том тоже присел на корточки, идя за желанием помочь, принять участие, сравняться, и занялся своей второй ногой. Тепло, признательно, нежно улыбнулся губами, посмотрев на Оскара, и тронул его за руку, прежде чем завязать шнурки.

Куртку Том тоже только с подачи и физическим участием Оскара надел, сам о ней не вспомнил. Шулейман застегнул молнию его куртки до верха, ловя стойкое сходство с тем, как помогает Терри одеться перед выходом из дома. Забавно, когда с ребёнком и с партнёром действия одинаковые.

Шулейман вызвал такси и спустился с Томом, чтобы проконтролировать, что он точно сядет в машину и благополучно уедет. Но что-то не срослось. Не смог отправить Тома в клинику одного. Щедро заплатив таксисту за вызов и ожидание, Оскар отпустил его, вернулся в квартиру за ключами и снял машину с сигнализации:

- Садись.

В клинике Шулейман сопроводил Тома до палаты, передал его в руки медикам и выловил главную ответственную за Тома доктора. У него к ней имелся личный разговор.

- Как это понимать?! – не стесняясь, выговаривал Оскар доктора за проступок. – Вы отпустили из клиники пациента, у которого чуть более суток назад был тяжёлый нервный срыв. Отпустили одного, в ночь, раздетого, босого, без телефона и денег. Вы тут все охренели? У вас психиатрическая клиника или курорт?

- Месье Шулейман, политика нашего заведения не позволяет удерживать пациентов против воли, - попыталась оправдаться доктор. – Я заключила, что Том в адекватном состоянии, потому удовлетворила его просьбу уйти и не уведомила вас о том, что он покинул клинику.

- Заключили, значит? – Оскар сощурился на неё. – У вас в глазах уникальный сканер, позволяющий за пару минут безошибочно определить психическое состояние человека? Или вам знаний недостаёт для понимания, что неадекватный человек далеко не всегда выглядит таковым?

- Месье Шулейман…

Шулейман жестом показал доктору закрыть рот и сказал:

- Будь Том десять раз адекватен, вы отпустили его в ночь одного после нервного срыва, чем потенциально подвергли опасности. Это ваша преступная халатность.

- Месье…

- Вы меня не перебивайте, я этого не люблю, - доходчиво осадил Оскар доктора, которая ещё дёргалась, пыталась как-то сгладить ситуацию. – Извинения оставьте при себе, они меня не интересуют. На первый раз прощаю вам проступок. Но впредь – забывайте о своих либеральных порядках и следите за Томом как следует, он пациент и не может взять и покинуть клинику, когда ему вздумается. Если подобное повторится… - Шулейман выдержал нагнетающую паузу, подбирая наиболее внушительные слова, и ограничился одним. – Накажу. И начинайте уже нормально лечить Тома, более серьёзные препараты ему выпишите. Что-то ваша терапия не помогает, вторые сутки пошли, а ничего не изменилось, - добавил вдогонку.

Развернулся и пошёл прочь, оставив обтекающую доктора обдумывать полученную информацию. Ох уж ему эти либералы с поцелуями пациентов в попу. Психиатрия должна быть строгой, иначе она не работает. Если пациент может уйти в любой момент, ценность лечения стремится к нулю. Это попирает один из основополагающих постулатов психиатрии – больной не признаёт себя таковым.

Ему куда ближе порядки центра, где шаг влево, шаг вправо – расстрел на месте и перемещения под конвоем. Шулейман мысленно усмехнулся, вспоминая, какое на самом деле в центре лечение. Или дело не в учреждении, а в нём?

В любом случае – здешние либералы выбесили. Но ничего, он наведёт здесь шороху и тонус всем устроит. А Тому об этом знать не нужно, пусть и дальше думает, что волен уйти в любой момент и никто его держать не станет. Пусть осторожно за ним следят.

Том вышел из палаты, когда Шулейман проходил мимо – как поджидал. Как почувствовал.

- Оскар, останься со мной на ночь, - просил Том, за руку утягивая Оскара за собой в палату.

- Нет. Я сейчас уеду домой, ты останешься, - ответил отказом Шулейман, но шёл за ним и руку не отбирал.

- Оскар, пожалуйста… Одну ночь.

- Зачем?

- Просто так. Я хочу быть с тобой.

Спустя пару минут спора Шулейман начал колебаться, допустил мысль, что, может, вправду остаться, так будет лучше? Хуже точно не будет. Ничем его ночёвка с Томом не может навредить. До конца он не определился, но, присев на край кровати, на всякий случай набрал папу.

- Папа, ты можешь остаться у меня на ночь?

- Конечно, - незамедлительно с энтузиазмом согласился Пальтиэль и, помешкав, уточнил: - Можно спрашивать?

- Можно, - вздохнул Оскар.

- Ты опять не дома?

- Нет.

- Где ты?

- В психиатрической клинике.

В трубке недолгое молчание и следом осторожный вопрос Пальтиэля:

- В качестве посетителя?

- Пока что да. Но я не зарекаюсь, - усмехнулся Оскар.

Том по кровати подполз к нему, обнял со спины за шею и поцеловал в щёку. Потревоженные разбитые губы не тронула боль, не посмела. У него анестезия любовью и многими гранями этого великолепного чувства, требующими чувствовать человека, к которому сердце рвётся, льнёт.

- Я люблю тебя за то, что ты над всем умеешь смеяться, - проговорил Том, когда Оскар завершил вызов, и снова коснулся губами его щеки.

- Шикарная мы пара, - усмехнулся Шулейман, качая головой. – Ты мне мозг и душу выклевал, я тебя избил, и в завершении вечера мы оба ночуем в психушке. Цирк уехал, клоуны остались и переквалифицировались в психбольных.

Том отстранился, пытаясь осмыслить, что означают слова Оскара: хорошее, плохое? Остановился на среднем варианте. Поправился по своему предшествующему высказыванию

- Оскар, я всё в тебе люблю и то, что ты ко всему можешь относиться с юмором, в том числе. Это одно из того, что делает тебя особенным.

- Ладно, не распинайся, я понял, - лениво остановил его Шулейман. – Ты заполошный, я пофигист, и если я перестану быть таковым, то баланс нарушится, и всё полетит к чертям.

- Нет, ты можешь быть любым, - сказал Том, потянулся к нему, буквально льнул. – Будь собой.

Том поднял голову, ровняясь с лицом Оскара, и подался к его губам. Шулейман отклонился назад.

- Что ты делаешь? Что с тобой не так?! – вопросил Оскар. – Понимаю, что это риторический вопрос, но мне реально интересно. Как в твоей голове сегодняшний день уживается с сексом в конце? И как ты собираешься целоваться разбитыми губами?

Том пожал плечами:

- Мне не больно.

- Понятно, - Шулейман цокнул языком. – Понятно, что ничего не понятно, но это, в принципе, не новость. И на всякий случай, чтобы ты не тратил силы на попытки – здесь мы заниматься сексом тоже не будем.

- Хорошо, - согласился Том, - давай просто ляжем спать.

- Да, ты ложись, а я поеду, - Оскар встал.

- Оскар…

- Не упрашивай. Ложись спать. Я приеду через три дня. И покажись телесному доктору, пусть оценит твоё состояние, не пострадал ли у тебя мозг, будет ли функционировать глаз. Не круто сначала калечить, потом лечить, в данном случае отправлять лечиться, но как есть.

***

Три дня Том ждал, с надеждой смотрел в окно – и послушно лечился, безропотно принимал медикаменты, которые ему приносили, не спрашивая, что за таблетки. Но один препарат он всё-таки выделил, заострил на нём внимание. Тому прописали анксиолитики, пока что экспериментально, эпизодически – и Том так

Том смотрел в потолок, впервые испытывая такое физическое и моральное довольство от того, что просто лежит на кровати. Тело как будто заново родилось, очистилось от всех зажимов, очистился и разум от тревог и тягостей. Том улыбнулся, потянулся и сложил руки над головой. Если на препарате жить, это же каждый день будет раем… Нет, нельзя, это тот же наркотик, превращающий в другого человека, умиротворённого и блаженствующего. Надо будет отказаться от приёма, чтобы не рисковать обзавестись зависимостью, свести приём к минимуму. А пока можно наслаждаться. Хорошо-то как…

Может, можно не отказываться? Доктора же знают, что делают.

Он себя знает лучше.

Пальтиэль остался погостить у сына с внуком на неопределённый срок, о чём его сам Оскар попросил, рассудив, что ему нужно будет отлучаться из дома с неизвестной частотой и на неизвестное время, и будет лучше, если Терри будет оставаться не только с Грегори, но и с ещё одним близким человеком. Червячки сомнений грызли – грызли червячки ревности. Шулейман не хотел, чтобы Терри чаще проводил время с его папой, привык, полюбил его больше, и он, Оскар, потерял свой авторитет в глазах мальчика. Но идти на поводу у своего «я должен быть главным и особенным» было бы верхом эгоизма. Потому Оскар отрефлексировал свои опасения и поступил так, как будет лучше для Терри. Только бы «дедуля» не разбаловал его, это для Терри лучше не будет. Но этот вопрос взрослые должны обсуждать между собой. Оскар и обсудил – попросил папу быть более сдержанным, рациональным и не скупать всё, что Терри упоминает. Ответ не удивил, поскольку этот разговор заводился отнюдь не в первый раз – не мог Пальтиэль отказывать своему любимому мальчику.

- Папа, - Оскар пальцем пригрозил отцу, - будешь портить мне ребёнка – отлучу.

- Ты излишне суров. Ты можешь дать Терри всё, почему не даёшь? – вопросил Пальтиэль с обидой за внука.

- Потому что я хочу дать Терри больше, чем только материальные понятия.

На второй день приехал Эдвин, Пальтиэль попросил о том, чтобы друг погостил вместе с ним. Не сказать, что Оскар обрадовался, но противоборствовать папиному желанию не стал. У них получилась чисто мужская компания, странная семья, где лишь двое приходятся друг другу кровными родственниками, и все такие разные. Пальтиэль возился с Терри. Эдвин предпочитал наблюдать со стороны и по своему обыкновению не отличался болтливостью. А Оскар смотрел на это и думал, что лучше бы он обошёлся без помощи папы и отправил его домой, не нравилось ему такое количество людей в своём доме. Ещё и шум – разговоры, попугай, постоянно кто-то ходит.

Неожиданно для себя Эдвину понравился Грегори, вот бы Оскар на него обратил внимание, а от проблемного Тома открестился. Но свои соображения Эдвин не высказывал. Потому что Оскар упрямый в Пальтиэля и своевольный и свободолюбивый в маму. Ему нельзя указывать. А Том как онкология – если один раз болезнь сформировалась, она может вернуться в любой момент и снова разъедать твою жизнь изнутри. Оставалось мысленно вздыхать и надеяться, что Оскар сам одумается. Такой хороший вариант уже живёт с Оскаром – умный, здоровый, из хорошей семьи, молоденький очень, но прочие плюсы перекрывают данный минус, который таковым и не является.

Том испытывал стыд за тот вечер, когда приехал к Оскару, что вёл себя как тряпка-прилипала. Как должен был поступить и повести себя Том не мог сформулировать, определиться, но точно не так. Возможно, вовсе не должен был бежать к Оскар, должен был остаться в клинике и дождаться его приезда. Нет, такой вариант Тому тоже не нравился, он противоречил душе и тому, в чём нуждался на тот момент. Но стыдно. Том не жалел, но стыдился себя. К новому визиту Оскара он уже снова запутался в себе и в их отношениях.

Шулейман приехал рано, к концу завтрака, который Том начинал в десять утра. Прошёл от двери к кровати, присел на край. Тому сразу кусок перестал лезть в горло от взбаламученных мыслей, сомнений, запутанных чувств. От присутствия Оскара в одной с ним комнате, так рядом. Момент истины настал. Или нет?

Оскар молчал, спустя тридцать секунд Том не смог не обратить на это внимания, начал поглядывать на него, расковыривая вилкой остатки завтрака. Оскар молчал и смотрел пристальным, непонятным взглядом.

- Почему ты молчишь? – спросил Том, отсекая себя о зарождающихся мыслях о причинах-катастрофах.

- Ждал, когда ты заговоришь, чтобы понять, в каком ты состоянии, - ответил Шулейман с лёгкой, едва заметной ухмылкой уголком рта.

- И как?

- Можно разговаривать, - вынес вердикт Оскар.

Том закусил губу, опустив взгляд. Прикусил нижнюю губу, изнутри, чтобы не бередить ранки.

- Оскар, я хочу кое-что прояснить, - Том решился на то, без чего будет точить, корчить и со временем выворачивать сомнениями.

- Проясняй, - дал добро Шулейман.

Удержавшись от колкости, какой Том разговорчивый стал. Если слишком часто пинать его, можно добиться того, что Том замолчит, а это совсем не то, что нужно. Не хватало ещё собственными усилиями загнать его в глухо-тупую ракушку и снова полтора года оттуда вытягивать. Пусть Том говорит, если хочет. И Оскар мысленно отметил одно наблюдение: если Том уже научился откровенности, что выполненная задача, не нужно от него требовать разговоров, Том сам всё расскажет, если на него не давить на постоянной основе. Том же действительно ещё в далёком прошлом хотел разговаривать, пытался сообщать о своих чувствах и тяготах.

Том тихо вздохнул, дав себе ещё несколько секунд на подготовку, и озвучил заботящий его вопрос:

- Ты вправду не для меня так себя ведёшь? Я сказал, что мне не нравится, когда ты со мной чересчур нежный, уважительный, и ты тем вечером был такой… директивный. Сейчас тоже ты со мной не сюсюкаешь.

- Я могу вести себя по-разному в рамках того, что свойственно моей личности, да, оказалось, могу, я всё-таки тоже не однобокий, - спокойно, расслабленно отвечал Шулейман. – Тебе некомфортно в равенстве в привычном понимании этого слова, и ты хотя бы иногда нуждаешься в жёсткой руке – окей, мне же проще. Я не стану под тебя подстраиваться, но я решил отпустить ситуацию и вести себя так, как мне хочется в конкретный момент – могу быть помыкающим и грубым, могу заботиться о тебе и купать в нежности. Если ты не сойдёшь с ума от моей непоследовательности, у нас всё может быть хорошо, - он усмехнулся.

- Да я как бы уже, - Том неуверенно улыбнулся.

- Значит, пляшем в сторону выздоровления, - Оскар вновь усмехнулся, - худшее уже случилось. Хотя не факт, у твоего сумасшествия много проявлений и неизведанных граней.

Том улыбнулся увереннее, шире. Ему нравилось, когда Оскар шутит.

- Чего не доедаешь? – спросил Шулейман.

- Я не люблю салаты, - Том машинально взглянул на тарелку с нетронутым салатом.

Всю эту салатную зелень он воспринимал лишь в качестве дополнения к чему-то более сытному, насыщенному вкусом. Томаты Том любил, но в виде соуса к пасте, гарниру к мясу, чипсов, что тоже вкусно.

- Полезно, ешь, - Оскар кивнул на поднос.

- Не хочу. Я бы хотел съесть десерт, что-нибудь карамельное. Но, похоже, десерты здесь в меню не предусмотрены, - Том вздохнул. – Никаких радостей.

Пораздумав немного, Шулейман хитро сказал:

- Съешь салат и получишь десерт.

- Я тебе что, ребёнок, чтобы уговаривать меня есть полезное такими способами? – вспыхнул Том.

- Нет, ты мой взрослый партнёр, но «детские» методы с тобой работают, так что не вижу причин их не использовать.

Том мило наморщил нос, надул губы, выражая недовольство. Посмотрел на салат. Колебался. Сдавшись, стараясь сохранять гордый, непобеждённый вид, Том придвинул к себе тарелку и начал есть. Он очень хотел десерт. Шулейман честно потянулся к кнопке вызова, но, поразмыслив, передумал, и снял трубку палатного телефона.

- Как мне дозвониться до кухни? – без предисловий осведомился Оскар у доктора и, получив информацию, набрал другой номер. – Приготовьте десерт…

- Карамельный, - напомнил Том, жуя салат.

- Карамельный, - передал Шулейман собеседнику. – Да, остальное на ваше усмотрение, проявите фантазию. В палату шестьдесят шесть.

Положив трубку, он усмехнулся:

- Лучше бы шестьдесят девять, да? – Оскар с прищуром и ухмылкой посмотрел на Тома.

Том чуть не подавился, смущённый пониманием.

- А я… Я думал… - Том смотрел в тарелку и ковырялся вилкой в салате. – Может, попробуем? – не поднимая головы, он исподволь взглянул на Оскара.

- Обязательно попробуем, - отозвался тот. – Закончишь лечение, и попробуем. Главное, не напутать с расстановкой приоритетов – ты должен быть сверху, поскольку я намного крупнее, и если я на тебя лягу, особенно в таком положении, то ты не сможешь дышать.

Том зарделся сильнее прежнего, по опущениям пылая кожей. Игнорируя подспудный скребущий укольчик, что с Джерри Оскар это уже пробовал. Просто неприятно, обидно быть не первым, во всём. Но Том об этом не думал, оно существовало на периферии, не имея веса.

- Или можно на боку, - продолжал вольно рассуждать Шулейман. – Двум мужчинам в этом плане проще. Но по мне классика лучше.

В голове Тома против его воли мелькали похабные картинки-иллюстрации слов Оскара. И самая фривольная, самая волнующая – та неприличная поза здесь, на больничной постели, при свете дня и за незапертой дверью. Том не возбудился, но умом понимал, что эта фантазия его очень волнует.

Шулейман смотрел на него пристально, сканировал взглядом, считывал мысли, написанные у Тома на лице и в блестящем, прячущемся взгляде. И убедился во мнении, что Тому это нравится – страх быть застигнутым, запретность. Оскару тоже нравилось. С Томом ему нравилось как угодно.

- Хочешь, чтобы я тебя прямо здесь облизал? – спросил Оскар, намеренно глядя в глаза, втягивая в зрительный контакт.

Можно же ему немного насладиться? Смущать Тома – очень приятно. И фантазировать, что с ним сделает, когда получит возможность, приятно тоже. Раз уж обстоятельства не предполагают доступ к телу, можно спасаться фантазиями и такими горячительными разговорами.

- Оскар, прекрати! - Том дёрнулся. – Пожалуйста, ты меня смущаешь. Я ем.

Том взял вилку и отправил в рот порцию салата и продолжил есть рукой, делая вид, что сосредоточен и увлечён этим занятием. И немного погодя отвлёкся, ушёл в ощущение довольства от того, что получит желаемое. Предвкушение тоже приятно сладило.

Что за десерт ему принесли, Том не идентифицировал ни по виду, ни по пробе, но он мягкий, сочный, карамельный, что полностью удовлетворило. Съев всё, Том облизал ложку от остатков сладости и попросил:

- Скажи, чтобы мне каждый день давали десерт. Хотя бы на завтрак.

- Открою тебе секрет – ты можешь сам об этом попросить. Здесь пожелания клиентов учитывают и исполняют.

- Да? – удивился Том, которому не приходило в голову, что он имеет право голоса.

- Да. Но не рассчитывай, что всем твоим кулинарным пожеланиям будут угождать, - предупредил Шулейман. – Питаться нужно сбалансированно, чтобы после лечения психики тебя не пришлось лечить от гастрита.

Санитарка с разрешения Тома забрала посуду, медсестра принесла лекарства, которые Том сразу принял под взглядом Оскара. Шулейман пересел на стул, приставив его к кровати рядом с Томом, и показал Тому видео с попугаем, снятое специально для него. Попугай был запечатлён во всей красе – чёрно-клювастый, косящий глазом, бьющий крыльями в клетке.

- Теперь он живёт с нами, - попутно объяснил Оскар. – Папа постарался, подарил его Терри.

- Зачем ты мне это показываешь? – Том повернул к нему голову.

Шулейман тоже повернул голову, отвечая:

- Чтобы для тебя это не стало сюрпризом, и чтобы ты не выпадал из того, что происходит в моём доме.

Том отметил, что Оскар явно научился на прошлом негативном опыте. Оскар же вглядывался в его лицо, изучая мимическую реакцию, ожидая реакции словесной: припомнит ли Том обман, возмутится ли, что сказать надо было о ребёнке, а появление в доме попугая не столь важно? Том не возмутился, он спросил непонимающе:

- Ты же не любишь птиц?

- Не люблю не то слово – я их терпеть не могу, - выразительно ответил Шулейман. – Но Терри увидел попугая раньше меня, я уже не мог отнять у него желанный подарок. Приходится мириться с этой адской птицей в моей квартире.

- Приходится? – переспросил Том, расплываясь в улыбке, что не мог сдержать. – Ты терпишь что-то, чего не хочешь?

- Даже у меня может не быть выбора. Да, давай, злорадствуй, - фыркнул Оскар, шутливо ударив Тома кулаком в плечо. – Только не слишком.

- Я не злорадствую, - сказал Том, улыбаясь ещё шире.

Просто приятно, что Оскару теперь тоже приходится что-то терпеть, они немного сравнялись, может, Оскар сможет лучше понять его чувства. И классно, что Оскар угадал его мысли и не обижается, понимает, что он не со зла. Просто маленькое безобидное возмездие руками судьбы.

- Оскар, а мне тоже можно завести птицу?

- Нет.

- Почему ему можно, а мне нельзя? – Том изломил брови, лицом и тоном изображая обиду, которое не ощущал.

- Потому что Терри тоже было нельзя, пока папа не притащил эту пакость пернатую без моего ведома. И ты ведь на самом деле не хочешь птицу, - авторитетно говорил Шулейман. - Ты увидел слабину и хочешь её расковырять и заодно мне нагадить.

Разоблачённый Том потупил взгляд, улыбаясь под нос тонким изгибом губ.

- Хватит с меня одной адской птицы, - продолжил Оскар, махнув рукой. – Он не только так выглядит, он ещё и орёт, как чёртовы грешники в котле преисподней.

Том хихикнул, поднял к нему глаза:

- Какое яркое описание.

- Услышишь, поймёшь. Я ко всем птицам не питаю любви, но эту ненавижу больше всех, - эмоционально отвечал Шулейман, изображая руками в воздухе нечто отдалённо похожее на удушение попугая. - Но Терри его любит, и я ничего не могу сделать, - он вздохнул и развёл кистями рук.

- Ты любишь меня и Терри, я люблю тебя, но не люблю Терри, а Терри любит тебя и попугая, которого ты терпеть не можешь. Наши взаимоотношения - очень сложная многоугольная фигура, - заметил Том.

- Терри и тебя полюбит, если ты дашь ему такую возможность.

Том вздохнул, отвернулся и отодвинулся от Оскара. Он не хотел об этом говорить. Шулейман не стал настаивать и перевёл тему на ту, которая его тоже интересовала:

- Что сказал врач? Тебя обследовали?

- Глаз в порядке, видишь, он уже открывается, переломов нет, никаких травматических изменений в мозге не выявлено, - отчитался Том и обвёл пальцем лицо. – Всё это не болит. Только ребро побаливает, но там ничего страшного, большой синяк.

Лёгок на помине – позвонил папа. Шулейман ответил, не став в этот раз отходить.

- Оскар, где красные ботиночки Терри?

- Он из них вырос.

- Ты уверен? – Оскар по голосу слышал, что папа недоверчиво хмурится. – Почему Терри не в курсе?

- Я уверен.

- Во что мне его обуть?

- Пусть обует то, что в прошлый раз, - Оскар развёл свободной рукой, не видя проблемы, которую раздувал папа.

- Сегодня теплее, Терри будет некомфортно.

- Папа, не превращайся в безумную мамочку, - одёрнул родителя Оскар. – Терри не полтора года, он прекрасно сам и оденется, и обуется.

- Я знаю, что он сам, но я же должен подготовить то, что он обует.

- Папа, ты грузишь мне мозг. Я отключаюсь. И будь добр, не грузи Терри, не надо душить его чрезмерной опекой.

Отключившись, Оскар посмотрел на Тома:

- У меня в гостях папа. И Эдвин. Плюс Терри и Грегори, которые постоянно со мной проживают. Слишком много людей в моей квартире. Я оттуда сбегаю и с тобой отдыхаю, - Шулейман посмеялся.

Том улыбнулся, глядя на него. Хоть Оскар и шутит, но всё равно приятно.

- Эдвин? – переспросил Том, запоздало поняв, что этот элемент выбивается из картины. – Он тоже у тебя гостит?

- Да. Папа о нём попросил, они ж друзья не разлей вода, живут вместе, папе привычно, когда Эдвин рядом. Эдвин тихий, не мешает, но он явно хотел бы, чтобы я обратил свой интерес на Грегори, он того не говорит, но я не слепой и не глупый и кое-то понимаю.

Может, и не следовало этого говорить – точно не следовало, зная маниакальную ревнивость Тома. Но Оскар захотел поделиться.

- Мило, - помрачнев, хмыкнул Том. – Пока я тут, тебя женить успеют.

- Не женят. Во-первых, Грегори тоже мужчина, жениться на нём я никак не смогу. Во-вторых, без моего согласия втянуть меня в брачный союз никто не сможет, а я свой выбор менять не намерен.

- Это ты сейчас так говоришь, а там побудишь с ним, Эдвин тебе мозг промоет, и…

- И ничего, - перебив, утвердил Шулейман. – Я от них к тебе сбегаю, это о чём-то да говорит, - усмехнулся.

- Просто ты здесь отдыхаешь от шума, - пожал плечами Том.

- Есть множество мест, куда я мог бы поехать отдохнуть от дома, - Оскар поддел Тома за подбородок, втягивая в зрительный контакт. – Но я здесь с тобой. И да, я не считаю посещения в больнице обязательными и не вижу в том смысла, но на тебя это правило не распространяется.

Закрепляя убеждение, что только он нужен, Шулейман потянулся к Тому с поцелуем. Том отвернул лицо, коснулся пальцем щеки, показывая, что только сюда можно поцеловать. Пока так. Был не готов сходу бросаться в интимный контакт – и вздорность взыграла.

Можно уважить его желание держать дистанцию. Надо и правильно не давить, поскольку тем вечером Том не в себе хотел целоваться и отдаться на месте, а после всех событий, начиная с дома, логично, что ему требуется время на сближение. Но Оскар не захотел как надо и правильно, с усмешкой на губах взял Тома за подбородок, повернул к себе, удерживая, и припечатался к его губам поцелуем. Не глубоко, просто прижался губами к ещё припухшим, заживающим губам, помечая своим правом главного. Отстранился сразу.

Том улыбнулся – хороший знак. Так-то лучше – пусть знает, что у него нет выбора не принять. Не факт, что Терри, над этим вопрос Шулейман предпочёл заранее не думать.

- Оскар, ты можешь привезти мне трусы? – погодя, смущаясь, попросил Том. – Я забыл их взять, у меня есть только те, в которых я сюда приехал.

- Только не говори, что ты четвёртый день носишь одни трусы, - в ужасе фыркнул тот.

- Я второй день не ношу трусы и каждый день меняю штаны.

- Ммм, - протянул Шулейман, окидывая Тома вязким взглядом. – Так ты без трусов? Соблазнительно.

Том дёрнулся от его пошлости, к которой никогда не привыкнуть, открыл рот, но Оскар не дал сказать:

- Встань. Встань, - поторопил его Шулейман. – Повернись спиной.

Том помешкал, не понимая, к чему эти команды, но встал с кровати и повернулся.

- Ближе подойди.

Том шагнул назад, ближе к Оскару. Шулейман обвёл его с тыла долгим взглядом, задерживая особое внимание на пятой точке, как выяснилось, прикрытой одним лишь слоем тонкой ткани спортивных штанов. Не зная, не понял бы, что на Томе нет белья. Но он знал, и взгляд прикипал. Волнующая информация…

Оскар положил руку на ягодицу Тома, провёл ладонью, решив и тактильно проверить, ощущается ли отсутствие трусов. Ощущается… Или дело в голове? Шулейман снова провёл ладонью по тонкой ткани, и снова, сжал чуть.

Ох чёрт… Вид Тома на больничной постели пробуждал непонятное разуму стойкое, тянущее в паху желание, его Оскар успешно отслеживал и подавлял, не давая развиться в неуместное, дискомфортное возбуждение. Но физический контакт пробил сталь мысленного самоконтроля, сгоняя кровь к эпицентру разрастающейся похоти. Ускоряя тяжелеющее дыхание.

Шире расставив ноги, Шулейман свободной рукой оттянул кресло джинсов, чтобы ширинка меньше давила. Обернувшись через плечо, Том увидел это и распахнул глаза:

- Что ты делаешь?!

- Поправляю себя. У меня, знаешь ли, на тебя физиология срабатывает, - беззастенчиво ответил Оскар, не думая убирать ладонь с задницы Тома.

Том открыл рот, но передумал говорить. Потому что не надо, Оскар не делал ничего, что бы ему было незнакомо и неприятно. И у Тома сложилась кое-какая логическая цепочка. Она согласовывалась с тем, что понял ещё прошлым летом – что Оскар охотник, завоеватель, если жертва дёргается, в нём взыгрывает азарт, желание догнать и заполучить.

Шулейман как в трансе смотрел на зад Тома. Хотелось обеими руками схватить за маленькие, упругие половинки. Сжать до боли, сминая ладонями несдержанно, со всей неуёмной страстью. Сдёрнуть с него штаны под ягодицы. Укусить. Потянуть, усадить на себя. Дрожащими от нетерпения пальцами расстегнуть ширинку и ворваться в Тома, толкаться в него снизу, пока оба не сорвутся за край. Пульс шпарил кровью в висках.

Большим усилием воли Оскар убрал руку:

- Я привезу трусы.

Глава 4

Оказалось, в клинике можно неплохо проводить время и чувствовать себя, если не сидеть безвылазно в палате. Том попробовал и не пожалел. Здесь огромная, шикарная территория, услаждающая и умиротворяющая красотой природы. Начав с пробной вылазки на улицу, с каждым днём Том гулял больше и больше. Надев куртку на удобную одежду, в которой находился в палате – здесь не перед кем выделываться, никто не будет оценивать и не осудит. Неспешным шагом прогуливаясь по уже известным местам и осваивая новые. Здесь и изумрудные газоны, и ухоженные клумбы с уже распускающимися ранними цветами, и сад как с картинки, и романтическая аллея, где в сени деревьев можно отдыхать на лавочках, и даже небольшой собственный лес в задней части территории, куда можно уйти, слиться с природой и выйти освобождённым от всего мирского. Сосново-пихтовый лес – чудо, ароматерапия от самой природы. Никогда в жизни Том не бывал в лесу и, зайдя в него в первый раз, в середину, вдохнул полной грудью и почувствовал себя счастливым. Улыбка сама собой озарила лицо, и направленный вверх взгляд блуждал по высоким, шепчущим на слабом ветру кронам, ласкающим ясные небеса. Тишина и только звуки природы. Как будто на километры вокруг никого, и это настоящий раскидистый лес, а не его островок.

Другие пациенты не мешались, бывало, что ни одного не встречал, столь огромная, разнообразная здесь внешняя территория, а количество мест в клинике наоборот небольшое, она для привилегированных особ. Том гулял в иллюзии одиночества, выбранного добровольно, и благодатная тишина действовала на побитую психику, как антистресс. Том ежедневно совершал долгие, неторопливые прогулки, вдыхая распускающуюся весну, и никакие мысли в это время не одолевали, разум освобождался от них на свежем воздухе и вдали от людских голосов, и в голове воцарялась благоговейная тишина.

Хорошо-то как… Только жаль, что это иллюзия жизни, за пределами клиники так спокойно не будет. Здесь созданы рафинированные условия для тех, чья психика уже пострадала от тягот жизни, а там, за забором, жизнь жестока без разбора и скидок. Выживает даже не сильнейший, а наиболее приспосабливающийся. Можешь адаптироваться – выжил, живёшь, оставляешь потомство, продолжая свой род, как там ещё написано в учёных трудах?

По указке Шулеймана за Томом следили, отслеживали его перемещения, особенно по внешней территории, но настолько тонко, незаметно, что Том и не заподозрил, что уже не волен. Том не единожды подходил к воротам, смотрел через несплошной забор на улицу и ни разу не испытал желания выйти за территорию, уйти отсюда. Успеет уйти, когда время его пребывания здесь выйдет. Свободному человеку нет нужды сбегать, он может уйти в любой момент, и этот момент откладывается и откладывается, поскольку ничего не давит. На то и рассчитывал Оскар, потребовав у персонала клиники ограничить Тома в свободе, но не сообщать ему об этом.

Помимо медикаментозного лечения, кураторства психиатра и психотерапии, клиника предлагала широкий спектр терапий, призванных поправить душевное равновесие пациентов. Это и массаж, который Тому очень рекомендовали, и арт-терапия, и драма-терапия (увы, не сейчас, доктор-ведущий находился в отпуске), и акватерапия, и песочная терапия, и даже зоотерапия в отдельном здании, чтобы не тревожить пациентов возможными специфическими запахами и не подвергать их опасности аллергии.

Том немного расстроился, узнав, что драма-терапия сейчас не проводится, хотел попробовать, что за оно. Но ладно, ничего страшного, Оскару Том о своём желании говорить не стал, а то бедного доктора из отпуска выдернут или кого-то срочно найдут на пустующее место для него одного. Пусть отдыхает человек, а он что-то другое выберет. Ознакомившись с вывеской, сообщающей о том, что в клинике проводится арт-терапия, Том сразу записался. Арт-терапия проводилась в двух видах – групповом и индивидуальном, Том выбрал групповое занятие, начинающееся через семь минут, чтобы не ждать. Место для него нашлось, группа была укомплектована не полностью.

Том думал, что арт-терапия – это лечение процессом творчества. И удивился, поняв на практике, что это не так. Каждому участнику занятия полагался комфортабельный стул, в котором можно было сесть так и этак на усмотрение своего удобства, мольберт и столик перед ним, на который можно прилечь, что Том тоже узнал в процессе. Темнокожая доктор ввела группу в курс дела, поводя к началу. Мягким, глубоким, текучим голосом она вела пациентов к нужному состоянию. Том вообще не того ожидал. Здесь трансовая музыка, под которую подстраивается ритм сердца, закрытые глаза и голос доктора тоже такой трансовый, обволакивающий.

- Сконцентрируйтесь на биении своего сердца. Какое оно?

Эти слова доктора прозвучали до того, как пульс слился с музыкой. Темнота в голове, очистившаяся от всего побочного, вдруг запульсировала изнутри, зашевелилась, ожила, словно рождая что-то из своей глубины, из самого центра. Том распахнул глаза, убоявшись этого состояния и того, к чему оно может привести, завертел головой, заглядываясь на других пациентов, каждый из которых будто находился под куполом своего изолированного мирка и остальных не замечал – ещё одна иллюзия одиночества, созданная благодаря грамотному размещению участников группы, при котором они и периферическим зрением друг друга толком не улавливали.

- Том, вы в порядке? – подойдя к нему, тихим голосом, шёпотом участливо спросила доктор.

- Да… - Том замялся, но быстро собрался, решив, что, наверное, имеет право на уход от дискомфорта и не должен молчать о своих желаниях. – Я могу просто посидеть, посмотреть, порисовать?

- Если вы не готовы принимать участие в терапии, можете просто поприсутствовать. Присоединитесь, когда почувствуете готовность. Я рядом, - вкрадчивым голосом обозначила доктор простой и одновременно такой важный момент. – Можете позвать меня в любой момент, если вам потребуется помощь.

Том кивнул, посмотрел, как доктор отходит, и снова обвёл взглядом просторный кабинет. Один пациент плакал, уткнувшись в сложенные на столике руки. К нему уже подошла доктор, говорила что-то, чего Том не мог расслышать со своего места, положив ладонь на плечо пациента. Он посещал каждое занятие по арт-терапии – и по своей программе, и для начинающих, испытывая в том большую нужду, и часто плакал в процессе.

Вышел с занятия Том в смешанных чувствах. Его пугало погружение в транс, пугало нечто, становящееся ощутимым, рвущееся изнутри, он не хотел с этим заигрывать и знакомиться ближе. Мало ли – это Джерри, транс спровоцирует переключение. Мало ли – что-то хуже. Но это состояние такое… Словарного запаса не хватало, чтобы описать. Это что-то принципиально новое, расширяющее рамки, что брало любопытство изведать. Не определившись, как относится к арт-терапии в таком виде и на что согласен, Том пришёл на второе занятие. В процессе решит. Порисовать и на других посмотреть тоже интересно.

Обернувшись вправо, Том смотрел на брюнета с острыми чертами лица, меланхолично глядящего на свой незаконченный рисунок. Он казался знакомым. Да нет, не казался, Том точно его уже видел.

- Вы Винсент Ле Бронт? Актёр? - спросил Том, наклонившись со стула в сторону соседа.

Винсент Ле Бронт – тридцатитрёхлетняя звезда современного французского кино. Том смотрел три фильма с его участием и уже был на сто процентов уверен, что не ошибся.

Узнанный актёр обратил к Тому меланхолично-отстранённый взгляд серых глаз.

- У вас глаза очень красивые, - улыбнувшись широко, добавил Том то, как искренне посчитал.

- Вы смотрели мои фильмы? – поинтересовался Винсент.

- Да. Не могу сказать, что они мне сильно понравились, - бесхитростно поделился Том. – Довольно скучные…

Винсент всхлипнул и закрыл ладонью глаза:

- Меня никто не любит…

- Вы чего? – Том удивлённо поднял брови.

Подойдя к Винсенту, Том обнял его, прижав его голову к своему животу, успокаивая.

- Вас любят. Я не хотел сказать о вас ничего плохого. Это вина сценариста и режиссёра, что фильм получился не очень, вы актёр и никак не могли повлиять на сюжет, свою роли вы очень хорошо исполнили.

От его слов Винсент только больше расклеивался:

- Я исчерпал себя… Я застрял в одном образе… - подвывал он.

Доктор, занимавшаяся другим пациентом в конце кабинета, увидела это и поспешила вмешаться, взяла ситуацию под свой контроль, тактично потеснив Тома от актёра, которого в клинику привёл жёсткий душевный кризис и сопутствующая депрессия с приступами деструкции на почве уверенности, что он не сможет сделать ничего нового и будет забыт, что его самый сильный страх.

После занятия доктор подошла к Тому и обратилась с личной просьбой:

- Том, пожалуйста, впредь не приставайте к другим участникам группы.

- Я не приставал! – возразил Том, свято уверенный, что не сделал ничего плохого. – Я узнал его и только хотел поздороваться.

- Том, публичным людям это бывает неприятно.

- Я тоже публичный человек, - отвечал Том, скрестив руки на груди, - и если ко мне подходят, что узнали меня, то мне приятно.

Разумеется, доктор промолчала, что Тома здесь знают в основном как любовника Оскара Шулеймана. Только повторила просьбу воздержаться от навязывания общения, поскольку это значительно снижало терапевтический эффект.

Том обиделся и решил больше не посещать арт-терапию. Потом передумал и вернулся, цепляли его чем-то эти занятия. Доктор не обрадовалась, чего, естественно, не показала, поскольку Том сам не лечился на её занятиях и другим мешал. Но она человек подневольный и не могла отказать в занятиях тому, за чьей спиной стоит Оскар Шулейман.

Один раз Том попробовал арт-терапию по всем правилам, с погружением в изменённое состояние сознания, высвобождающее образы подсознательного, и последующей работой с этим. Результат ему не понравился. Что нарисовал, Том не смог понять, но оно его пугало. Разбирающая консультация доктора сделала только хуже – вызвала сильнейшее отторжение, нежелание постороннего вмешательства в эту его часть. В дальнейшем Том для себя ограничил арт-терапию тем, что просто рисовал и заглядывался, чем другие занимаются. Такая терапия искусством помогала. По крайней мере, выходил с занятий он в приподнятом настроении – и в процессе радовали яркие краски, которые выбирал, в фаворе у Тома был жёлтый цвет – цвет солнца, лета и искрящего счастья.

В один из визитов Оскар удивил и порадовал Тома неожиданным презентом – огромным букетом лаванды. Том принял его, вдохнул аромат, в удовольствии прикрыл глаза. Прилёг на бок, обнимая букет.

- А меня обнять? – ухмыльнувшись уголком рта, поинтересовался Шулейман.

- Я подумаю, - улыбнувшись, игриво ответил Том.

Оскар навещал его не каждый день, в основном раз в два дня, и без него Том развлекался, как мог. На массаж Том тоже согласился, уговорили. По воспоминаниям Джерри Том знал, что массаж может быть очень приятен, Джерри его очень любил. Но сам Том никогда не получал профессиональный массаж и относился к данной затее с большим скепсисом, ему не нравилось, что его будет трогать какой-то чужой, незнакомый человек. Тем более девушка - что может намять девушка не выдающегося в плане мускулатуры телосложения, а других среди массажисток не видел, как и мужчин-массажистов. Мужчины в клинике работали, они составляли большую часть массажистов, но Тому их не показывали. Томом на всех направлениях лечения и ухода занимались исключительно женщины – ещё одно распоряжение Шулеймана. На всякий случай – Том натура увлекающаяся, вдруг ему что-то стукнет в голову, внимания и ласки захочется, когда его, Оскара, рядом не будет, а Том может соблазнить любого. Лучше перестраховаться, пусть к нему мужчины близко не подходят, женщины такой опасности не представляют, с женским полом у Тома складывается или ничего, или дружба. Об этом указании Оскара Том тоже не знал и был уверен, что массажем здесь занимаются только женщины. Может, так и надо.

Ложился на массажный стол Том полный убеждения, что ничего хорошего из этого не выйдет, едва ли он как следует расслабится и получит удовольствие. Но умелые руки массажистки его переубедили. Том понял – в массаже важна не сила, а техника, кости вправлять ему никто не собирался, тут на другое упор. Следом за отказом от предубеждения Том начал напрягаться, что ему может слишком понравиться, у него же спина чертовски чувствительная, большая эрогенная зона, а никакой полный массаж спину не обходит. Том кусал губы, опасаясь возбудиться, что будет дико неловко.

- Том, вы испытываете дискомфорт? – спросила массажистка, чувствуя его зажатость.

Том неопределённо дёрнул плечом вместо объяснений, что его напрягает.

- Вы в надёжных руках. Расслабьтесь, - массажистка провела ладонью, по очереди опуская его поднятые плечи.

Гладила тёплыми, скользящими от масла ладонями, постепенно усиливала нажим, проминая напряжённые мышцы. Том внимательно прислушивался к себе и примерно на середине сеанса выдохнул, отпуская тревогу. Дело не в спине, а, видимо, в руках, которые её касаются. Поскольку массаж не вызвал никаких лишних ощущений, только приятно-ватное расслабление тела и вместе с ним разума. К окончанию второго сеанса, на следующий день, Том сделал открытие, что, оказывается, он обожает массаж. Это дико приятно, такое расслабление, что потом только лечь и заснуть, покачиваясь на волнах сладкой неги. Том один раз и заснул прямо во время сеанса, сквозь сон тихо мыча от довольства.

Но одна массажистка, обработав его спину, спустила прикрывающую наготу Тома простыню и положила ладони на его ягодицы.

- Что вы делаете? – Том даже подскочил, приподнявшись на локтях, изумлённый таким посягательством на интимную часть его тела.

- Массаж ягодичных мышц входит в полный массаж, - невозмутимо ответила массажистка, не убирая рук.

- Вы не могли бы этого не делать?

- Вам нечего стесняться, ягодицы такая же часть тела, как и любая другая.

- Нет, вы не поняли. Не надо. Пожалуйста, уберите руки.

Массажистка явно была уверена, что права. Может, оно и так, но не для Тома.

- Я гей, и прикосновения к попе вызывают во мне ассоциации определённого толка, - Том выдвинул правду в качестве аргумента, чтобы ему больше не задавали вопросов и не трогали в неположенных местах.

- Если вы гей, вас не должны возбуждать женские руки.

Том обернулся, округлив глаза, вперился взглядом в массажистку.

- Я не понял, вы меня упрекаете, что я неправильно чувствую? Что я лгу?

- Нет. Прощу прощения за свои слова, которые вы могли неправильно понять. Давайте мы сейчас попробуем, и если вы будете испытывать дискомфорт, то впредь мы не будем к этому возвращаться, и я предупрежу коллег, чтобы они с вами обходили ягодичную сторону.

Всем видом Том выражал недовольство, но согласился и лёг обратно. Опыт прошёл нормально, ощущения странные, но ничего по-настоящему дискомфортного, если постараться расслабить собственные мысленные зажимы. Том слукавил, массаж ягодиц не вызывал в нём сексуальных позывов, просто ему претило, что кто-то чужой мнёт ему попу, это виделось неправильным.

- Перевернитесь на спину, - позже попросила массажистка.

Том перевернулся и прикрыл глаза. С массажем переда возникали проблемы – прикосновения к груди и животу вызывали щекотку, он хихикал и дёргался. И неловко было. Том сам не знал почему, спереди под простыню ему никто не лез, простыня естественным образом не приподнималась, что бы очень смутило. Но как-то это… Том закусывал губы и сжимал-разжимал пальцы на руках.

- Том, почему вы напряжены? – участливо поинтересовалась массажистка.

Том приоткрыл рот и только через несколько секунд ответил, решив не лгать:

- Мне… неловко.

- Я задеваю ваши эрогенные зоны?

Том округлил глаза:

- Почему вы меня об этом спрашиваете? По-моему, это очень личная информация, вас она не касается.

- Люди часто смущаются из-за своих ощущений, когда массаж затрагивает их эрогенные зоны, - пояснила массажистка причину своего вопроса. – Вы можете не беспокоиться, испытывать сексуальное возбуждение во время массажа нормально, вы меня не удивите.

- Нет, - Том качнул головой. – Я ничего такого не чувствую. Просто… Вы можете закрыть глаза?

Массажистка не сдержала улыбки. И, взяв себя в руки, сказала:

- Да, я могу делать массаж с закрытыми глазами.

Так Тому стало значительно проще. При встрече он рассказал Оскару об инциденте с массажем ягодиц.

- Кошмар, - усмехнулся Шулейман. – У тебя все массажистки, а всё равно кто-то покусился на твою задницу. Надо поговорить с этой мадам, а то в следующий раз она зайдёт дальше, а ещё через раз достанет страпон, и тебе понравится.

- Не надо с ней говорить, - сказал Том с тонкой улыбкой. – Массаж ягодичных мышц входит в общий массаж.

- Я в курсе. Но тебе не понравилось, и мне это тоже не нравится.

- Серьёзно, не надо, - повторил просьбу Том.

- Ладно.

В следующий раз Оскар порадовал Тома другим букетом – где не только цветы, но и конфеты, обрамлённые по внешнему кругу пухлыми, душистыми, безукоризненными бутонами алых роз. Том восторженно запищал от вида такой прекрасно-вкусной прелести. Для него самый лучший букет – чтобы можно было съесть, ещё и сладкое, шоколад, которого в клинике всё-таки не хватало – мечта, настроение сразу подскочило до высшей отметки.

- Спасибо, - искренне поблагодарил Том, забрав букет.

Сразу взял одну конфету и отправил в рот, прикрыл глаза в наслаждении вкусом.

- Это бельгийский? – спросил Том.

- Молочный бельгийский, - подтвердил Оскар, - цветной наш, французский. В Париже есть одно весьма достойное частное шоколадное производство, их продукцию любит Из.

- Она же живёт в Англии? – удивился Том, отвлёкшись от букета.

- Живёт в Англии, а шоколад заказывает у нас, это говорит о его качестве.

Том занёс пальцы над букетом, выбирая, какую конфету съесть следующей. Надо попробовать цветную, светло-розовую, как нежнейшая роза. Вкусно! Том ожидал, что цветные конфеты будут с начинкой, но никаких добавок, которые часто портят вкус, только чистый, услаждающий вкусовые рецепторы шоколад.

В прошлый раз Том так и не обнял Оскара, заартачился, а потом забылось. Но сейчас надо, порыв осчастливленной, тронутой души потянул.

- Дашь попробовать? – поинтересовался Шулейман, улыбаясь уголком рта.

Вовремя. Том придумал кое-что лучше простых объятий. Взял конфету, зажал губами и подскочил к Оскару, наклонился к нему, предлагая забрать сладость, улыбаясь уголками губ. Заглянул в глаза, и через две секунды что-то внутри дрогнуло. Уголки губ выпрямились, из взгляда выветрилась лёгкость и игривость, уступая место серьёзности. Это почти поцелуй. Том был не готов на него пойти, не почувствовал себя в порядке.

Втянув конфету в рот, Том просто обнял Оскара и вернулся на кровать. Шулейман вопросительно приподнял брови и, быстро поняв, что на немой вопрос он ответа не получит, высказался:

- Приятно. Но я ждал конфету.

- Мне будет мало, - ответил Том, уходя от обсуждения серьёзного момента, который сам плохо понимал. – Меня тут плохо кормят.

А это правда, правильное больничное питание Тома не устраивало, хоть над ним и колдовали прекрасные повара, угождающие пациентам и учитывающие их пожелания. Ему не хватало взрывов вкуса, и количества, и чего угодно от фруктов до крекеров в постоянном доступе, что дома грыз между основными приёмами пищи.

- Тебя хорошо кормят, - не согласился Шулейман, - правильно.

Конфету Оскару Том всё-таки дал, участливо спросив, вкусно ли ему. Шутил, что жадничает поделиться, одной-пары штук ему точно не жалко – а половину не отдал бы, Том планировал выесть из букета все сладости ещё до вечера.

- Некоторые цветы тоже съедобные, - подсказал Оскар, кивнув на букет.

- Да? – Том удивлённо вздёрнул брови и опустил взгляд обратно к букету, на его взгляд, в нём все цветы настоящие.

Шулейман подошёл к нему и показал пальцем:

- Этот, этот и эти, - в последнюю очередь указал на три из бутонов роз.

Присмотревшись, Том разглядел, что они самую малость отличались от соседних. Вынул из букета, осторожно откусил - вдруг Оскар его развёл? Не развёл, бутон оказался съедобным, причём не просто шоколадом, а два в одном – шоколад и пирожное, тончайшей работой кондитера замаскированное под прекрасный цветок. Том изумлённо-восторженно вскинул брови и перевёл взгляд к Оскару.

- Вкусно тебе? – присев рядом, улыбнулся тот.

Том кивнул, жуя. Протянул пирожное ко рту Оскара:

- Попробуй.

Воздержавшись от напоминания, что к десертам совершенно равнодушен, Шулейман наклонил голову и откусил кусок с руки Тома.

В свободное время Том опробовал все виды акватерапии, воду он любил, если она не для рутинной гигиены. Ничего не приглянулось настолько, чтобы остаться на терапии, но Том обнаружил бассейн и, попробовав поплавать, начал регулярно его посещать. Жаль, что вода в бассейне не морская, Тому больше нравилась открытая подвижная вода моря-океана, но и так нормально. Любая вода расслабляет, особенно вкупе со всей прочей терапией, а движение помогает сбрасывать энергию, что тоже очищает разум и благотворно влияет на психологическое состояние.

Том давно не чувствовал себя так хорошо, настолько в порядке, в покое. Но в голову волей-неволей пробирались мысли, что это здесь, в стерильных условиях клиники, из которой рано или поздно выйдет и вернется в реальную жизнь, откуда никуда не исчезло то, что их с Оскаром раскололо. Сможет ли он принять ребёнка? Сможет ли делить с ним дом и Оскара в долгосрочной перспективе, когда эффект от лечения сойдёт на нет и все препараты полностью покинут кровь? Сможет ли? Или как, что, что дальше? Если заранее не примет для себя решение, то жизнь всё равно поставит вопрос ребром, когда придёт срок, или вовсе столкнёт лицом к лицу, если затянет, и уже будет поздно думать с холодной головой.

Том зацепился за бортик, нахмурившись, и оттолкнулся ногами от стенки бассейна, заходя на новый круг. Уходя от мыслей. Вода и движение очистят. Он не хотел думать о том, что дальше, потому что ничего не знал. Не мог загадывать. Эти размышления лишь выжимали психическую энергию.

Наплававшись, Том вышел из бассейна, отжал волосы – и столкнулся взглядом с Винсентом, помрачневшим от их встречи.

- Послушай, - Том примирительно подошёл к актёру, - я хочу извиниться за тот раз. Я не хотел тебя обидеть и тем более довести до слёз. Ты отличный актёр.

- Просто не говори со мной, - Винсент поднял ладонь, сторонясь Тома.

- Винсент… - Том сделал шаг к нему.

Актёр неприязненно отшатнулся, убрав руку, за которую Том мог бы его схватить.

- Пожалуйста, не разговаривай со мной, - повторил чётко.

- Знаешь что, - Том встал в позу, - ты здесь не самый крутой. Не надо задирать нос.

Хмыкнув под нос, Винсент обвёл его уничижительным взглядом, который Том расценил как плевок. Ничего не сказав, актёр продолжил свой путь. Не думая, что делает, а повинуясь порыву, Том подскочил к нему и со всей силы пнул под зад, отправляя вперёд головой в воду.

- То-то же, - сказал Том вынырнувшему обескураженному актёру и с чувством победителя покинул помещение.

***

- Мне тут нашептали, что у тебя произошло разногласие с одним пациентом. Ты зачем актёра притопил? – поинтересовался Шулейман, с прищуром глядя на Тома.

- Он меня оскорбил, - не растерявшись от беззлобного укора, ответил тот.

- В таком случае он получил за дело. Но можно узнать, чем именно он тебя оскорбил?

- Взглядом, - не отводя глаз, сказал Том, не видя несоответствия между преступлением и наказанием.

Оскар усмехнулся тихо, поведя подбородком, и спросил:

- Как же он на тебя посмотрел, что ты разозлился?

- Я не разозлился, а оскорбился, - веско поправил его Том. – С презрением он на меня посмотрел. В прошлый раз я случайно довёл его до слёз и подошёл извиниться, хотел сгладить ситуацию, а он мне – не говори со мной, уйди. Я ему сказал, что не надо так себя вести, а он в ответ окинул меня презрительным взглядом, как будто я что-то очень неприятное на его пути. Я должен был это стерпеть? Я что, хуже всех? Нет, - Том твёрдо качнул головой. – Я могу за себя постоять, он не лучше меня, чтобы так поступать.

- Удивительный ты человек, - Шулейман коротко посмеялся, не злясь от выходки Тома, а веселясь. – Довёл человека до слёз, извинился, обиделся за то, что он не принимает извинения, и пнул.

Том скрестил руки на груди, надулся и свёл брови:

- Ты меня осуждаешь? Считаешь, я был не прав в той ситуации?

- Верю, - кивнул Оскар. – И поэтому открою тебе очередной секрет – взрослые мальчики силой проблемы не решают, за исключением ситуаций, когда все иные способы испробованы, а конфликт продолжает накаляться. Оружие взрослых мальчиков – язык, словами можно и договориться, и укатать противника.

- У меня не такой подвешенный язык, как у тебя, - кисло хмыкнул Том.

Самого рассматривало, что часто связно слова в предложения сложить не может, не то что размазать собеседника в словесных баталиях. Звезда переговоров – это не его. Ему недоставало ни уверенности, ни последовательности и скорости соображения, ни, чего греха таить, эрудированности.

- У тебя такой пример перед глазами, - Шулейман развёл кистями рук, подчёркивая свою великолепную персону. – Учись, развивайся.

- У меня твоих козырей нет, чтобы любого укатать.

- У тебя есть я, - Оскар ухмыльнулся. – А у меня есть все мои козыри.

- Предлагаешь мне в любом конфликте прикрываться тобой? – Том выгнул бровь. – Говорить: «А вы знаете, кто мой парень?».

- Почему нет, - Шулейман пожал плечами. – Это всяко лучше, чем агрессировать направо и налево. Как-то неправильно тебя лечат, - он вновь усмехнулся, - тебе должны были нервы успокоить, а не перенаправить с ближних на далёких. Хотя, если ты будешь в мире со мной, Терри и Грегори, а на прохожих на улице кидаться, меня это устроит.

Том юмор не оценил, потому что он содержал то, что не мог воспринимать легко и позитивно. Отвернулся, подняв и обняв колени.

- Что такое? – со вздохом вопросил Шулейман.

- Когда ты упоминаешь Терри, я невольно вспоминаю, что ничего не изменилось и не изменится.

- Прогресс, ты начал называть его по имени, - усмехнулся Оскар. – И с чего ты решил, что ничего не изменится? Уже меняется.

Том посмотрел на него и отвернулся обратно к окну, ответил:

- Главное не изменится. Я не знаю, как дальше, и… я не хочу об этом думать, - признался. – У меня нет никакого плана. Я всё равно не смогу предугадать свои реакции, и это ставит меня в тупик. Нас обоих. Если ты ещё заинтересован в нас, - Том бросил на Оскара беглый взгляд.

- Первое – я заинтересован. Второе – ты и не думай, я буду думать. У меня есть план.

Том повернулся к нему, невольно чуть улыбнулся, склонив голову к плечу:

- Нет у тебя плана.

- Забьёмся, что есть, и он приведёт нас к тому, что всё будет хорошо? – произнёс в ответ Шулейман, глядя Тому в глаза, и протянул ему руку.

Том поколебался, но руку всё-таки подал вместе со словами:

- На что спорим?

- На интерес, - ухмыльнулся Оскар, крепко сжал его ладонь и тряхнул, скрепляя договор.

Блефовал, но делал это мастерски. Цельного, конкретного плана Оскар не имел. Но пусть Том думает, что имеет, спокойнее будет с мыслью, что хотя бы у одного из них всё схвачено. Если не получается серьёзно и счастливо, почему не поиграть и наслаждаться моментом. Если у них получится прийти к нужному результату, можно сказать, что то, как они шли, и было планом. Будь проще – и жизнь будет проще.

- Ты всё-таки подстраиваешься под меня, - с улыбкой губами сказал Том, отпустив руку Оскара. – Говорил о равноправии, совместном решении всех вопросов и что не будешь строить план, а и побил меня, и теперь план вдруг у тебя завёлся.

- Я пробую разные вариации поведения, и план у меня есть всегда, мне очень сложно не занимать руководящую позицию, - парировал Шулейман. – Скорее всего, со временем меня снова потянет в нежность и мягкость, любовь к тебе меня расхолаживает, но ты быстро приводишь меня в чувства и тонизируешь.

- Откровенно, - заметил Том, снова тонко улыбаясь, поскольку это не выяснение отношений с копьями в руках, а просто разговор, ушедший в искренний разбор. – Тебе не страшно говорить мне о своих слабостях? – спросил серьёзно, с долей непонимания. – Это же слабость – что я делаю тебя мягким.

- Бывает, - признал Оскар. – Но конкретно сейчас нет. Ты и так знаешь, как на меня действуешь. И хорошо, что ты признаёшь, что можешь этим воспользоваться.

- Я…

Том хотел возразить, начать защищаться, но передумал и, протяжно вздохнув, сознался:

- Да, признаю.

- Вот видишь, мы притираемся без масок и без прикрас, ты признался в манипуляциях и сучьей натуре под видом милого котёнка. А ты говоришь – ничего не меняется, - усмехнулся Шулейман.

- Там, - Том кивнул на окно, - ничего не изменится.

- До там, - Оскар кивком указал в ту же сторону, - долечиться надо, не торопись.

- Ты планируешь оставить меня здесь до совершеннолетия Терри?

- Какой ты прозорливый, я рассчитывал, что ты лет десять не догадаешься.

- Оскар, я серьёзно! – вопреки заявлению Том несерьёзно потребовал нормального ответа.

- Я тоже. Расслабься, получай удовольствие и лечиться не забывай. Мы всё равно пока не знаем всех переменных, которые будут иметь значение, поскольку они ещё не выявились.

Внутри Тому не понравилось, что Оскар решает за него, а ему отводится роль карманной собачки, которой по праву тупости не положено думать, и она идёт, куда ведёт хозяин, который её кормит, гладит, защищает. С другой стороны, главное решение всё равно принимать ему, Оскар не заставит его быть частью его так называемой семейной жизни, если Том будет чувствовать, что ему это никак. Может, и хорошо, что Оскар снял с него нагрузку, чтобы Том не морочил себе голову. По крайней мере, Том радовался, что Оскар больше не давит на него разговорами «давай решать вместе, ты должен быть ответственным». При таком подходе Том чувствовал себя значительно спокойнее.

- Оскар, можешь привезти мне телефон? – попросил Том незадолго до ухода Шулеймана. – Или не положено?

Оскар усмехнулся под нос и посмотрел на него:

- Здесь не учреждение строгого режима. Я привезу. Только не сиди целый день в телефоне.

- Я никогда так не делаю.

- Я на всякий случай.

Шулейман решил и с Винсентом переговорить, узнать его взгляд на столкновение с Томом. Мало ли Том всё неправильно понял, надумал, с ним бывает. Переговорив с актёром, которого швыряло от слезливого упадка до агрессии, Оскар заключил, что он заслужил окунуться в воду. Винсент ничего никому и не предъявлял, не в том он был состоянии, чтобы разводить скандал с разборками и требовать наказать обидчика.

Не с начала своего пребывания в клиники, но Том начал посещать психотерапию. Приходил в кабинет в установленное время – и всё, на том его включённость в психотерапевтический процесс и заканчивалась. К психотерапии Том относился негативно, скептически, настороженно и считал, что она не сможет ему помочь. Один раз помогло – после похищения Эванесом, но тогда сам захотел поработать со специалистом, в честном порядке, у него были причины и стимул обратиться за помощью в преодолении этого опыта и стараться. Сейчас же Том согласился ходить на психотерапию только потому, что она обязательный пункт лечения. Обязательная психотерапия в клинике – это совсем другое, не то, что ты сам выбираешь, потому что тебе нужно. Психотерапия в больничных стенах прочно ассоциировалась с принудительной психотерапией в центре, где психотерапевт выдвигал странные и неприятные гипотезы, которые Том в силу наивности не понимал, и его работа была направлена не на помощь Тому как личности, как человеку, а лишь на то, что заботило всех работников центра – на прояснение причин диссоциативного расстройство идентичности и избавление от него.

Том не имел ни желания работать с психотерапевтом, ни запроса. Потому, проигнорировав приветствие доктора Лизы Фрей, сел, скрестил руки на груди, положил ногу на ногу, занимая максимально закрытую, не располагающую к общению позу, и смотрел на психотерапевтку, всем видом показывая, что не намерен копаться в себе с посторонней помощью. И ей не даст копаться у себя в мозгах и душе. Надо – будет приходить сюда, но содействовать – хрен вам, ни слова от него не добьются. Спустя десять минут первой сессии доктор Фрей оставила попытки разговорить Тома и тоже замолчала. С третьей перестала здороваться, жестом приглашала Тома сесть в кресло и, сложив сцепленные руки на столе, молчала на протяжении часового сеанса и тоже смотрела не него.

Том был уверен в себе на сто процентов, чувствовал себя кремнём. Но с восьмого сеанса его начало напрягать обоюдное молчание – то, что не только он молчал, как и задумано, но и доктор. Том не любил молчание с кем-то, оно тревожило, заставляло чувствовать себя некомфортно и скорее искать, что сказать, чтобы разрушить тишину. С психотерапевткой не так, на неё Тому всё равно, но всё же – напрягало. Потому что она не просто молчала и занималась своими делами, она – молчала и смотрела на него. Шестьдесят минут подряд каждый день – молчала и с невозмутимым лицом смотрела, как будто ей это совсем не сложно. Это раздражало. Том стучал пальцами по локтю, останавливал себя и спустя время снова начинал. Отводил взгляд, разглядывая кабинет, чтобы мозг не спёкся от однообразности картинки перед глазами и этой неозвученной борьбы, а когда возвращал взгляд к доктору, видел – она продолжает спокойно сидеть и на него смотреть.

На десятом сеансе Том не выдержал:

- Вам нечем заняться, кроме как со мной тут молчать? Вы могли бы потратить это время с пользой, - спросил нарочито недружелюбно, с попыткой изобразить равнодушие.

- Том, можно на «ты»? – в ответ спросила доктор. – Так контактнее.

- Можно, мне так привычнее. Но я буду обращаться на «вы», мне так комфортнее, - сказал Том, продолжая закрываться позой.

- Как тебе удобнее, - доктор слегка кивнула и произнесла: – Том, ты спросил о моём времени и почему я трачу его на тебя. Я с удовольствием поговорю с тобой на любую тему.

Прям так и на любую? Том прищурил глаза, приняв слова психотерапевтки за вызов, и кивнул на окно:

- Как вам погода сегодня?

Не поведя бровью от такого вопроса, мадам Фрей тоже взглянула в сторону окна:

- Мне не нравится. Я больше люблю солнечную погоду. Надеюсь, к тому моменту, когда я поеду домой, прояснится. А тебе как погода?

- Вы вправду хотите обсудить погоду? – скептически фыркнул Том.

- Ты сам предложил эту тему, - невозмутимо ответила доктор. – Так что, как тебе сегодняшняя погода?

Том снова посмотрел в окно и вернул взгляд к психотерапевтке:

- Я тоже люблю солнечную погоду. Сегодняшняя погода мне никак, я сегодня на улицу не пойду.

Том выдержал паузу и выдвинул новый, провокационный вопрос:

- Каким был ваш первый сексуальный опыт?

Продавливал, чтобы доктор смутилась – или отказалась обсуждать личное, дрогнула и отстала от него.

- Мне было семнадцать, - удивив Тома, честно начала мадам Фрей, не пряча взгляда. - На подготовительных курсах перед поступлением в университет я познакомилась с парнем, моим ровесником, мы подружились, вместе занимались, ходили в библиотеку и в какой-то момент решили, что влюблены. Через пять месяцев после знакомства мы переспали, - честно ответила мадам Фрей, не пряча взгляда. – Мне не было ни хорошо, ни плохо. Первый опыт запомнился мне тем, что я лежала и думала: «И на этом мир помешан?». А твой первый сексуальный опыт каким был? – спросила она, переключая общее внимание на Тома.

- Можно подумать, вы не знаете.

- Я знаю, что ты подвергся сексуальному насилию, - не стала лгать доктор. – Но для пострадавшей стороны изнасилование не имеет ничего общего с сексом. О твоём сексуальном опыте я не знаю ничего.

- Как вы сказали? – удивлённо переспросил Том.

- Что именно?

- Вы назвали меня пострадавшей стороной. Меня никогда раньше так не называли, - проговорил Том, в изумлённых чувствах на время забыв о своих защитах и нежелании разговаривать. – Меня всегда называли жертвой. Всегда так и говорят – жертва чего-то.

- Я предпочитаю термин «пострадавшая сторона», когда речь идёт о каком-либо насилии. Слово «жертва» делает акцент только на том, кто пострадал, делает её или его пассивным объектом травмирующего события и накладывает определённые скрепы, удерживающие в данном состоянии, а агрессора выносит за пределы фокуса внимания, что неверно, поскольку жертва не становится жертвой сама по себе, всегда есть насильник и только он виноват в насильственных действиях, об этом нужно помнить.

Том несколько раз хлопнул ресницами, поражённый ощущением откровения, подаренным словами доктора.

- Да, так лучше, - сказал он. – Куда лучше быть пострадавшей стороной, а не жертвой.

- Рада, что ты оценил, - ответила мадам Фрей и напомнила Тому о том, от чего они отошли в сторону. – Ты не ответил на мой вопрос о сексуальном опыте.

- Зачем вам мой сексуальный опыт? – Том вновь ощетинился защитой. – С сексом у меня проблем нет, не надо меня в этом направлении лечить.

- Я же тебе ответила, - невозмутимо сказала доктор.

- Я не понимаю, зачем вам эта информация, - Том дёрнул плечом и вновь скрестил руки на груди.

- Ты что-то скрываешь? – осведомилась психотерапевтка, тонко атакуя.

- Нет, но я не понимаю, как моя сексуальная жизнь относится к моему психотерапевтическому запросу. Я даже не знаю, какой у меня запрос, потому что лично у меня нет никакого, - Том крутанул головой.

- Если тебе нечего скрывать, просто ответь.

- Я отвечу, если вы ответите на мой вопрос, - с вызовом заявил Том.

- Хорошо, спрашивай, - согласилась доктор.

Она просчитала, что любую инициативу Тома разумнее поддерживать, поскольку из всякого рода беседы проще выйти в серьёзный разговор и терапию, чем из молчания и глухой закрытости клиента. Заодно узнает некоторую информацию, пусть она и не относится к запросу, лишней не будет. Для плодотворной терапии важно располагать полной картиной, а о Томе она знала лишь из предоставленного ей анамнеза с указанием кризисных моментов и переломных вех его жизни и слова Шулеймана, чему не доверяла. Мадам Фрей учитывала, но не брала за единственную истину чужие слова о пациенте, поскольку никто не может знать, как человек переживал то или иное событие.

Том прищурился на психотерапевтку, раздумывая, и, наметив каверзу, спросил:

- Когда вы впервые испытали оргазм?

- С моим мужем, на тот момент просто бойфрендом. Дату не скажу, не помню, - без заминки ответила мадам Фрей, вновь не поддавшись провокации.

- Он поэтому стал вашем мужем?

- Том, твоя очередь отвечать, - доктор и тут не поддалась. – Ты мне должен два ответа.

- Ответьте, и можете задать мне три вопроса.

Том не заметил, что поддался азарту, подзабыв, ради чего затеял задавать психотерапевтке вопросы.

- Договорились, - сказала доктор Фрей. – Нет, я вышла за своего мужа не потому, что он первый, кто смог довести меня до оргазма.

- А почему?

- Четыре вопроса, Том, - напомнила доктор о счётчике. – Ты согласен?

- Да, отвечайте.

- Я вышла за него потому, что мне с ним хорошо, не хуже, чем без него, но и не настолько лучше, чтобы это в корне меняло мою жизнь. Мой муж меня понимает, поддерживает и не мешает мне жить моей жизнью, что для меня важнее всего в отношениях.

- Вы его любите? – Том в том сильно сомневался.

- Нет, Том, твоя очередь. Если ты настаиваешь, я отвечу после тебя.

Том вздохнул, закатив глаза, и нехотя уточнил:

- О чём вы спрашивали?

- Твой первый сексуальный опыт.

- В двадцать три года. С Оскаром, - всё же ответил Том. – Тогда у меня шло объединение – вы наверняка знаете, что у меня диссоциативное расстройство идентичности. Объединение произошло сразу, но слияние личность продолжалось ещё ровно год. Это было примерно спустя три месяца после объединения, я понял, что больше не испытываю тех панических страхов и, наверное, когда-нибудь захочу вступить в отношения со всеми вытекающими, включая интимную близость. Я попросил Оскара научить меня, это был мой первый раз. На самом деле, - он опустил взгляд к своим сложенным на бёдрах руках и поднял обратно, - у нас было два первых раза. Это второй. Первый случился в мои восемнадцать, но мы его не считаем, потому что это один раз, который ещё годы ничего не значил, я не хотел, жутко боялся, а Оскар меня заставил, и я был под наркотиком, иначе бы не смог.

- Том, первый секс доставил тебе удовольствие? – спросила доктор.

- Если вы спрашиваете о втором первом разе, то да, мне было очень хорошо, я был в шоке, что это может быть настолько приятно, что я могу испытывать такие ощущения. Если о первом разе… - Том вздохнул, прикрыв на миг глаза, и признался. – Тоже да. Я по-прежнему считаю, что тот секс был принуждением, но как бы там ни было Оскар сделал всё, чтобы я расслабился и получил удовольствие. Если быть честным, я не могу сказать, что это было плохо, страшно и невыносимо мне стало наутро, а в процессе я не боялся и получил удовольствие. Тогда я испытал свой первый в жизни оргазм.

- Том, до того раза ты никогда не мастурбировал?

Том бросил взгляд на часы, показывающие, что до конца сеанса осталась одна минута.

- На этот вопрос я вам отвечу в следующий раз. Если вы ответите.

Очаровательно улыбаясь, Том поднялся из кресла и по-лисьи улизнул из кабинета. Доктор Фрей улыбнулась одной половиной рта, глядя на закрывшуюся за ним дверь. И сделала завершающую пометку в протоколе сессии: «Фактический возраст не совпадает с внутренним». Для чистоты поставила знак вопроса в скобках напротив этой строки, поскольку по одному разговору рано делать выводы.

Ставка на молчание сработала. Впрочем, как и всегда. Мадам Фрей знала, что делает. Иногда тревожных клиентов, не идущих на контакт, нужно поместить в условия тотального молчания, позволить дойти до пика тревоги, и они сами заговорят. Проверено не только самой мадам Фрей на практике, но и общим опытом психотерапии как науки. Другая крайность тревожных клиентов – болтливость не по делу, что Том тоже продемонстрировал. Доктор Фрей с чистой совестью сделала пометку «тревожный». И, подумав, добавила заметки, на что обратить внимание в будущем. «Сексуальность» и «мастурбация». Том заявлял, что с сексом у него всё в порядке, и, похоже, так оно и есть, на первый взгляд, придраться к его сексуальности не к чему. Но Том сбежал после вопроса о мастурбации, едва ли на самом деле из-за того, что время сеанса подходило к концу. Люди не бегут от того, с чем у них нет проблем. А мастурбация – лакмусовая бумажка здоровой сексуальности и принятия себя, что даёт зацепку.

В очередной визит Оскар со словами: «Это тебе» протянул Тому плоскую бархатную коробочку глубокого тёмно-синего цвета. Если верить кино, в таких продаются драгоценности. Том открыл коробочку – верно, на атласной подушке лежало бриллиантовое колье с подвесками.

- Это мне? – Том поднял к Оскару удивлённый взгляд. – Колье?

- Тебе, - подтвердил Шулейман и прищурил глаза с изгибом усмешки на губах. - Я решил не мучиться и проявлять своё к тебе отношение в числе прочего наиболее доступным и понятным мне способом – материально. И потом, непорядок, что Джерри от меня ювелирку имел, пускай и не я её ему покупал, но за мои-то деньги, а ты, мой партнёр, нет. Кстати, его шкатулка с украшениями до сих пор валяется где-то у меня дома, надо будет сбыть.

- Спасибо, - вымолвил Том, склонив голову в кивке.

Он чувствовал себя растерянно и смущённо. Том всё никак не мог привыкнуть, что является человеком, которому могут делать такие дорогие, вычурные подарки, не мог нащупать себя в этом образе.

- Но почему колье? – добавил Том.

Хороший вопрос. Колье же явно женское. А мужские колье вообще бывают?

- Уместнее было бы купить кольцо, или браслет, или часы, это более мужские варианты. Но ты никакие украшения не носишь. Я увидел это колье и понял, что хочу подарить тебе его.

- И… что мне с ним делать?

Том не хотел показаться неблагодарным, но его одолевало замешательство.

- Что хочешь, - Оскар пожал плечами. – Вон, можешь в инсту выложить похвастаться. Можешь с этой фотографии начать серию публикаций «Больничная хроника», где будешь делиться, как тебе живётся в клинике, думаю, подписчикам зайдёт, особенно если будешь записывать рилсы, народ такое любит.

- Этого делать я точно не буду, - Том улыбнулся и покачал головой.

Опустил глаза обратно к колье, провёл кончиками пальцев по крупным каплевидным бриллиантам-подвескам, взял один в пальцы. Бриллианты, как и металл – белое золото, холодные, тяжёлые, высокомерно заявляющие о своём статусе, который не каждому по зубам. Том осторожно снял колье с подушки и надел на шею. Скользнул подушечками пальцев по золотому плетению и исподволь взглянул на Оскара в поисках оценки.

- С футболкой нелепо смотрится, - проговорил Том, неловко улыбаясь губами.

- Сними её.

Том снял, шумно втянул носом воздух, когда не успевшее нагреться теплом тела украшение прижалось к голой коже.

- А лучше всё сними, - ухмыльнулся Шулейман.

Том помешкал, но недолго, почувствовал в словах Оскара некий вызов, который был не прочь принять. Он может это сделать. Встав, Том снял штаны вместе с трусами и, перевернув колье назад, повернулся к Оскару спиной. Собрал волосы и убрал на одну сторону, открывая шею и, ниже, колье, свисающее подвесками-каплями между разлётом лопаток. Шулейман не ожидал и мысленно присвистнул. И чувствовал, что кровь устремилась к паху. Как тут не устремится, когда перед глазами такая красота? Такое тонкое, фарфорово-идеальное, гибкое тело, самое желанное в мире тело, от близости которого замыкает и корёжит. Оскар не видел, что Том кусает губы в смущении. Но тем не менее Том прогибался в пояснице и немного бедром вбок, создавая красивые изгибы.

Шулейман ощущал себя пещерным человеком, знающим лишь первобытные инстинкты. Разве что слюна от особого голода не потекла. Во рту пересохло. Оскар сглотнул, пожирая Тома взглядом, и потянулся к телефону в кармане.

- Дай я тебя сфотографирую. Потрясающе смотришься.

- Выложишь? – Том улыбнулся, обернувшись через плечо.

- Лучше ты, - усмехнулся Шулейман, открывая камеру. – Но с указанием, кто поучаствовал в создании фотографии.

Том отвернулся обратно, возвращаясь в позу. Не просто хотелось – между ног требовательно тянуло и скручивало, грозясь порвать яйца. Если бы можно было оттрахать взглядом, Том бы уже упал в изнеможении. Щёлкнув фотографию, всеми мыслимыми и немыслимыми силами воли держа себя в руках, Оскар опустил телефон.

- Получилось? – Том вновь оглянулся к нему.

- Посмотри, - Оскар поманил его телефоном. – Ты же у нас фотограф.

Тому подспудно понравилось указание на то, что он специалист в данном вопросе. Он хотел надеть штаны, но Оскар остановил:

- Нет, подойди как есть.

Том переступил с ноги на ногу, прикрывая пах штанами, колеблясь, и отрицательно крутанул головой.

- Подойди, - повторил Шулейман, глядя ему в глаза.

Том почти сдался – такой тон Оскара, неуловимо командный, не оставляющий места для возражений, подавлял воду. Но опомнился, снова покачал головой и отвернулся, чтобы одеться. Почему-то ему всегда было проще показаться голым сзади, а не спереди. Преодолев расстояние за считанные секунды, Шулейман ухватил Тома за руку и потянул обратно к креслу, в котором до этого сидел. Плюхнулся в кресло и затянул Тома на себя верхом. Том не успел надеть даже одну штанину, но вцепился в штаны и прикрывался ими.

- Красиво, да? – Оскар на уровне глаз продемонстрировал Тому фотографию на экране.

- Пусти.

Том попытался встать, но сел обратно усилием Оскара. Шулейман сцепил руки у него на пояснице, беря в капкан, и поинтересовался:

- Что случилось? Тебя опять изнасиловали, а я не в курсе?

- Нет, - ответил Том, не глядя на него и хмуря брови.

- Мы не первый год знаем друг друга без одежды, даже в браке были, что с тобой? Чего ты меня шарахаешься, а?

Оскар не мог этого не заметить – Том улыбался ему, разговаривал, показывал расположение, но как только они физически, интимно сближались, Тома как откидывало, он менялся в лице и замыкался. Том упрямо молчал, только сильнее хмурился.

- Том, - Шулейман взял его за подбородок и посмотрел в глаза. – В чём дело?

Если бы Том сам знал… Том попытался отвернуть лицо, разорвать контакт пальцев Оскара со своей кожей. Шулейман накрыл ладонь его руку, судорожно прижимающую скомканные штаны к паху:

- Убери. Отдай их мне. Молодец, - Оскар значительно смягчил голос, потянул и, вытянув штаны из недоверчивых пальцев Тома, отпустил их на пол сбоку от кресла.

Оскар положил ладонь Тому на затылок и потянул к себе - ближе, ещё ближе. Прикоснулся губами к губам, из-под полуопущенных ресниц глядя в такие же полузакрытые глаза Тома. Прижался губами теснее. Провёл кончиком языка между губ Тома, просясь внутрь и позволив себе закрыть глаза. С прерывистым, мученическим вздохом Том разомкнул сцепленные зубы, сдаваясь его не грубому, но планомерно сминающему напору.

- Страшно? - спросил Шулейман после поцелуя.

Том отрицательно качнул головой.

- Неприятно? - задал Оскар другой вопрос, поглаживая его по волосам на затылке.

Том снова отрицательно качнул головой.

- Тогда в чём дело?

- Я не знаю... честно, - выдохнул Том.

Честно. Не знал, что включало настороженность, когда Оскар оказывался очень близко, неважно, он ли приближался или Том сам. Но это пройденный этап, верно же? Оскар нарушил его границы, и Том не испытывал желания восстановить дистанцию.

- Я не хочу. Совсем, - добавил Том то, что знал, не глядя на Оскара, потому что неловко, сложно это. - Наверное, из-за препаратов.

- Точно из-за них, - утвердил Шулейман и взял Тома за подбородок, заглядывая в глаза. - Кто тебе сказал, что я собираюсь заняться с тобой сексом? Я, конечно, хочу, - он усмехнулся. - Но я могу довольствоваться малым, если обстоятельства ограничивают. Я всего лишь хотел тебя потискать и поцеловать. И ещё хочу. Можно?

Том улыбнулся - и принял поцелуй. Со второго раза не пришлось преодолевать некий внутренний барьер, Том сразу разомкнул губы, отдаваясь поцелую.

Глава 5

Вот дом, его построил Джек

Из разрухи в голове,

Из насмешек во дворе,

Из осколков детских травм.

Там в подвальном этаже

Тихо плачет человек

И боится умереть

От побоев и от ран.

Louna, Дом-на-крови©

- Том, каким был твой первый насильственный сексуальный опыт? – спросила доктор Фрей.

- Вы сами знаете, вы подтвердили.

- Том, ты не хочешь отвечать? – поинтересовалась доктор.

- Не хочу, - крутанув головой, сказал Том. – Потому что не вижу смысла. Зачем?

- Затем, что мне известны лишь сухие факты, причём не от тебя.

- Фактов вам недостаточно? – Том выгнул бровь.

- Нет. Откуда мне знать, быть может, твой анамнез дал мне недостоверную информацию.

- Меня изнасиловали, вот вам достоверная информация. Довольны?

- Моё удовлетворение играет последнюю роль в наших сеансах, - ответила психотерапевтка, глядя на Тома через стол. – Но если тебе это интересно, то нет, я не удовлетворена.

- Что ещё? – хмуро буркнул Том, искренне не понимая, чего доктор прицепилась к этой теме и чего она от него хочет.

- Твои ощущения.

- Что?!

Слова психотерапевтки так полоснули и возмутили, что Том усмехнулся – остро, совсем не позитивно.

- Вас когда-нибудь насиловали? – спросил он с наездом.

- Нет, мне повезло, - невозмутимо ответила мадам Фрей, не идя на попятную из-за бурной реакции пациента, которую, понимала, она и вызвала.

Намерено вызвала, чтобы вывести Тома из равновесия и спровоцировать на эмоционально подкреплённый контакт.

- Вот и не спрашивайте меня о моих ощущениях, - Том резко крутанул головой и откинулся на спинку кресла, скрестил руки на груди. – Вы ничего не можете об этом знать.

- Да, Том, ты прав, я ничего об этом не знаю. Потому я тебя и спрашиваю о твоих ощущениях. Может быть, всё не настолько плохо, как мне описали.

- Да, не настолько! – воскликнул Том, сорвавшись в эмоции, махнув рукой. – Настолько неплохо, насколько может быть четырнадцатилетнему мальчику, которого много раз подряд насиловали четыре мужика, а потом бросили умирать, - он сверлил психотерапевтку прямым взглядом и гневно дышал. – Таковы мои ощущения.

- Это не ощущения.

У Тома дёрнулся рот, он, широко раскрывая глаза, перечислил:

- Больно, больно, снова больно и ещё больно. И умереть хочется, но не получается.

Том провёл по нижнему веку, стирая слёзы, и, поняв, что сделал, в недоумении уставился на свои пальцы, будто не понимая, откуда на них влага. Действительно не понимая – откуда она взялась в глазах? Он что, плачет? Заплакал? Почему? Мысли столпились, столкнулись и вытеснились другой. Том вскинул к психотерапевтке округлённые, вытаращенные глаза:

- Вы… Вы это специально! – Том тыкал пальцем в женщину.

- Да, специально, - не уходя от ответа, подтвердила та. – Том…

- Замолчите! – Том подскочил из-за стола, держа поднятым палец вытянутой руки и продолжая пучить глаза. – Не разговаривайте со мной. Я больше не желаю это обсуждать.

Он сел обратно в кресло, сплёл руки на груди, спрятав ладони подмышками, нахохлился.

- Том, что именно ты не хочешь обсуждать? – уточнила доктор Фрей.

- Ничего не хочу. Вы мной манипулируете, один раз вам это удалось, но я вас раскусил. Вы потеряли моё доверие. Я больше не буду с вами разговаривать.

- Том, до этого ты мне доверял?

- Нет.

- Тогда как я могла потерять твоё доверие? – поинтересовалась доктор, снова вводя Тома в контакт, чего он не сознавал, отвечая на её вопросы.

Том сильно нахмурился, ломая голову над заданным вопросом, который по своему смыслу абсурден, поскольку да, он не доверял, а значит, не мог потерять доверие, но каким-то образом потерял. Мотнул головой, передумав об этом думать, и посмотрел на психотерапевтку:

- Перестаньте заговаривать мне зубы.

- Разве я это делаю? – вопросом ответила доктор Фрей.

- Да.

- Я так не думаю.

- Вот! – Том снова ткнул пальцем в психотерапевтку. – Вы опять это делаете, хитростью заставляете меня говорить. Но какой вам толк с того, что я говорю и отвечаю на не относящиеся к делу вопросы?

- Никакого. Я бы предпочла, чтобы с моими клиентами и тобой в том числе работа у меня всегда шла гладко, без отхождений от темы, но так бывает только в сказках, а я не фея, чтобы быть её частью.

- Знаете, почему у нас не складывается гладко? – Том вздёрнул брови. – Потому что у меня нет проблемы. Вы пытаетесь лечить меня от того, чего нет. Тогда уж лечите от диссоциативного расстройства идентичности, - он положил ногу на ногу и сложил ладони на колене, - этот диагноз у меня хотя бы точно есть.

- От чего, по твоему мнению, я тебя лечу? – осведомилась доктор.

- Не знаю. От непринятия ребёнка? – предположил Том. – Оскар меня сюда определил, а его это заботит.

- У тебя нет проблем с ребёнком?

- Есть.

- Почему ты сказал, что у тебя нет проблем?

Том открыл рот и закрыл, поняв то, на что указывала психотерапевтка – что он сам себе противоречит через предложение. Но ему было, как это объяснить.

- Я так сказал, потому что вы никак не сможете это исправить, - Том покачал головой. – Я к нему принятием и любовью не проникнусь.

Доктор сделала себе пометку и подняла взгляд к Тому:

- Том, что ты можешь рассказать о своём первом насильственном сексуальном опыте?

Том упёрся, отказывался говорить на эту тему. Мадам Фрей не отступала, на текущем сеансе и на следующем между прочими вопросами снова и снова возвращалась к вопросу об этом трагическом опыте в жизни Тома. На следующей сессии Том спросил в ответ:

- Зачем вы постоянно меня об этом спрашиваете? Зачем вам моё прошлое? – он недоумевал и раздражался. – У меня в настоящем проблемы. Или что, вы считаете, что всё завязано на прошлом? Как, по вашему мнению, то, что я пережил четырнадцать лет назад, связано с тем, что сейчас я не хочу принимать ребёнка как часть жизни Оскара и вместе с тем моей? Нет, - Том твёрдо качнул головой, - никак это не связано. Если вы ищите ответ в прошлом, то зря теряете время, потому что я совсем не тот человек, каким был когда-то. Моё прошлое – часть меня, но оно давно уже не оказывает на меня влияния.

Мадам Фрей внимательно выслушала его и спросила, продолжая тему:

- Том, то, что с тобой сделали, было для тебя травмой?

- Да, очень глубокой и сильной, - тут Том не стал петушиться и уклоняться от ответа. - Я не мог выносить даже простые прикосновения, а от упоминаний секса или близких к нему действий я испытывал ужас и отвращения. Но это в прошлом. У меня активная сексуальная жизнь, не сейчас, пока я здесь. Я люблю секс и получаю огромное удовольствие от всего, что Оскар со мной делает.

Доктор не стала отвлекаться, чтобы написать заметку, но сделала себе пометку мысленную. Ключевые слова «Оскар со мной делает».

- Том, ты проработал эту травму?

- Да, - кивнул Том.

- Ты работал с психотерапевтом?

- Нет. У меня вместо него альтер-личность.

- Так твоя альтер психотерапевт? – с интересом поинтересовалась доктор Фрей.

- Твой, - поправил её Том. – У меня он, Джерри. Мы братья-близнецы, - он посмеялся и затем вскинул руку с поднятым пальцем, уточняя. – Я не сумасшедший. Просто мы во всём одинаковые, кроме характера и способностей, Джерри относится ко мне как к младшему брату, и как-то так повелось, что в какой-то момент я тоже начал говорить, что мы братья, разумеется, не всерьёз, я понимаю, что Джерри не настоящий и он мне не брат, а часто вредитель. Всё чаще…

Том отвёл взгляд к окну, поджав губы, и вернулся к психотерапевтке:

- Но в прошлом он мне на самом деле помогал, он меня спасал и привёл к тому, чтобы я мог полноценно жить, а не быть пуганым зверьком. Джерри не психотерапевт, у него нет диплома, но он выдающийся психолог по жизни. Моя проработка травмы – это объединение, после него подвал перестал быть для меня травмой, поставившей крест на нормальной жизни. Такая проработка лучше любой психотерапии, - со знанием дела и уверенностью подметил Том. – Так что можете оставить этот вопрос, с тем, что со мной сделали, у меня всё в порядке, я это успешно пережил.

- Том, ты проходил психотерапию? – повторила вопрос доктор Фрей.

- Нет, - ответил Том в непроходящем фоновом раздражении от того, что они зачем-то топчутся вокруг одного места. – Я проходил терапию, но не по поводу подвала, в центре никого не волновали мои чувства, а спустя много лет я проходил психотерапию по другому поводу, который волновал меня. Я же сказал – я проработал травму из-за подвала другим способом, куда более действенным, чем психотерапия.

Психотерапия – пф, смешно. Том не верил в исцеляющую силу психотерапии, на которую многие уповали и шли к специалистам в данной области как к панацее от всех бед. Какая психотерапия, если его психика сама себя исцелила? Счёт не в пользу психотерапии, которая может и ошибиться, и просто не помочь.

Мадам Фрей взяла в руку ручку и дважды едва слышно стукнула кончиком по странице раскрытого блокнота.

- Том, какой бы невероятно умной и полезной ни была твоя альтер-личность, он – механизм защиты твоей психики. Джерри – побочный продукт твоей личности и не может сделать ничего, что выходит за пределы твоей психики.

Выйдя из раздражения в тихое, непонимающее удивление, Том пару раз хлопнул ресницами и спросил:

- Что вы хотите сказать?

Не понимал. Но внутренне напрягся, не головой – телом и тем, что не подчиняется контролю разума. Не осознавая того.

- Том, - доктор Фрей намеренно начала при каждом обращении повторять его имя. – Джерри – не отдельный человек, он не может сделать ничего, чего не мог бы ты. То, как он проработал твою травму, на самом деле не проработка, а – адаптация в рамках твоих способностей выживания. Человек может самостоятельно успешно преодолеть травму, но это будет выздоровление в рамках себя, собственных знаний, взглядов, установок, в том числе работающих из подсознания, и тому подобного. Даже высококлассный психотерапевт не может сам себя проработать и должен обратиться к другому специалисту в случае необходимости, так как он ограничен собой и не может рассуждать непредвзято. Поэтому важно работать с травмой на психотерапии. Понимаешь?

Том сидел несколько оглушённый, неосознанно хмурящийся, осмысливая информацию, изложенную ему кирпичик за кирпичиком, максимально доступно для понимания.

- Вы не правы, - Том качнул головой, вцепившись в чувство отрицания и молниеносно поверив в его правоту. – Я проработал свою травму, пережил, я нормальный. То, что я заплакал, это из-за того, что я очень сильно вспомнил, я же понимаю, что это ужасный опыт, это нормально, ненормально было бы, если бы он не вызывал во мне никаких эмоций. Просто вы не понимаете мою с Джерри ситуацию, у меня уникальный случай.

Вовсе не эмоции Тома и слёзы на его глазах натолкнули доктора Фрей к озвученным выводам. Отказавшись от спора и прямого переубеждения, она сказала будто бы невпопад, будто не ему:

- Жертва не может планировать, для неё не существует отдалённого будущего, так как её единственная задача выжить с наименьшим ущербом здесь и сейчас, для неё есть только сегодняшний день и цель – пережить его. Поведение жертвы может казаться нелогичным и вредящим ей самой, но только со стороны – для жертвы её поведение логично и правильно, она делает всё, чтобы выжить с наименьшим ущербом сейчас, а о будущем не задумывается, человек в состоянии затяжного стресса из-за угрозы жизни и здоровью теряет способность мыслить на перспективу, - методично, как на лекции, рассказывала мадам Фрей. – Жертва легко говорит и делает что угодно, чтобы спастись в текущий момент, и не несёт ответственности за свои обещания, поскольку даёт их необдуманно, опять же, из-за блокировки способности к планированию и прогнозированию, в том числе собственного поведения. Жертва реактивна, её поведение обуславливает не собственное «Я», а внешние факторы, на которые она реагирует так, чтобы, как ей кажется, не пострадать, потому её поведение часто выглядит непоследовательным и глупым. Жертва утрачивает высшие человеческие потребности, потому как человеку, не находящемуся в безопасности, не до социальных контактов, самоуважения, развития, самореализации.

Доктор отказалась от предпочитаемого термина «пострадавшая сторона», поскольку вела речь не о событии, а о состоянии, которое слово «жертва» точнее характеризует.

С Тома сошло лицо. Покинули мысли. Только сердце глухо тукало. Казалось, он стал ещё бледнее, чем обычно. Этого не может быть… не может… В каждом предложении психотерапевтки Том слышал себя. Того себя, которого считал выздоровевшим, нормальным, успешно преодолевшим всё, но… Получается, что… Внутри бурей поднялось страшнейшее отрицание, сопротивление, но они уже не могли вырубить посаженное в подготовленную почву зерно прозрения.

Получается, что… Доктор сказала… Взгляд расширенных глаз стекленел, размазывался фокус. В голове что-то сдвинулось. Чувство, будто его, разгорячённого домашним теплом, голым бросили в снег. Ожёг, холод, организм ещё борется с ним, не пропуская внутрь.

Доктор Фрей видела, что её слова попали в точку и произвели нужный эффект. Выдержав достаточную паузу, она внимательно вглядывалась в меняющееся лицо Тома и вкрадчиво спросила:

- Том, у тебя проблемы с долговременным планированием, верно?

Том в оглушении кивнул, не имея сил сопротивляться правде, вне усилий разума осознавая то, что всегда было внутри и управляло им. В этом, именно в этом кроется причина того, что противился близким контактам с Оскаром – в неспособности планировать. Том не мог составить план, не видел будущего за стенами клиники, потому неосознанно выбрал избегающую стратегию удерживания дистанции между ними. Потому что близость причинит бо́льшие страдания, если не получится.

Жертва нелогична и часто объективно глупа, она выбирает путь наименьшего ущерба в своём ограниченном мире и известных ей действиях.

- Том, ты не держишь обещания?

- Да…

- Том, ты тревожный человек, но был таким не всегда?

- Да…

Всё о нём. Разве так бывает? Разве…

- Том, когда всё хорошо, ты боишься, что это ненадолго?

А это… Как она узнала?

- Да, - подтвердил Том.

- Том, ты непоследовательный человек и часто делаешь то, что при других обстоятельствах не сделал бы?

- Да…

- Том, ты позволяешь Оскару поднять на тебя руку?

Неприятно признавать, не её это дело. Но…

- Да…

- Том, ты не испытываешь потребности ни учиться, ни работать?

- Да.

- Том, ты хочешь, чтобы тебя опекали?

- Да.

Мерзко, тошно. Нет, что-то похожее, но не то. Том никогда не чувствовал ничего подобного.

Доктор Фрей облокотилась на стол, перехватывая дезориентированный взгляд Тома:

- Том, ты не выздоровел, - произнесла она, как страшный диагноз и приговор.

Как удар в гонг внутри головы, подводящий черту между до и после. Прежним уже не быть, процесс уже запущен. Только Джерри может как обычно впитать в себя всё, как губка, и избавить Тома от разрушающей правды. Но для того Том должен убежать, а он физически и психически пригвождён к месту этой беседой.

- Скажите честно, - умоляюще, ломким голосом попросил Том, - это всё обо мне вам Оскар рассказал?

- Только о тревоге. Но и её я отметила как твоё качество не со слов Оскара, а убедившись в ходе сессий, что ты склонен к тревоге. Всё остальное я выявила самостоятельно. Я ни в чём не ошиблась, верно?

Доктор Фрей была честна, как Том и попросил. Она самостоятельно «прочла» его посредством наблюдения и бесед, что обещало эффективную терапию. Она уже эффективна, поскольку мадам Фрей удалось расколоть защиты Тома и счистить с него все слои реактивно-приспособленческого поведения, оставив его открытым, восприимчивым к вмешательству.

Том поверил, чувствовал искренность психотерапевтки. Не ответил на вопрос, но ответ и не требовался, ответы Том уже озвучил, они написаны на его лице, мадам Фрей задала вопрос для закрепления эффекта.

- Это всё то… - Том не узнал свой севший, срывающийся шёпотом голос. – Из-за того?

Из-за подвала. Неужели он по-прежнему его жертва? Приспособившаяся, поверившая в себя жертва.

- Не только, - ответила доктор. – Пережитое тобой непролеченное – основа, на которую на которую наложились последующие травмирующие обстоятельства. Том, ты слишком долго был жертвой, чтобы уметь жить иначе, отсюда твои проблемы.

- О чём вы? Я больше не был жертвой, - Том покачал головой. – Вернее, был один раз, в двадцать четыре года меня снова изнасиловали, с извращениями, но ту травму я проработал со специалистом.

- Том, твоя жизнь лет до… - доктор Фрей просчитала в уме рамки, основываясь на имеющихся знаниях о жизненных этапах Тома, - двадцати пяти проходила в постоянной травматизации и состоянии жертвы.

- Вы не правы, - Том не готов был признать, что половина его жизни травма, он так не считал. – Да, до двадцати трёх лет я был жертвой, но я в моей жизни было не так уж много травм.

Мадам Фрей вновь не стала его переубеждать, за неё это сделают факты и способность приводить клиента к самостоятельному осознанию и признанию её правоты.

- Том, - доктор соединила пальцы домиком, - когда ты узнал, что тебя выписывают из центра, тебе не было страшно? Ты не боялся, что останешься совсем один, без денег и возможности обеспечить себя элементарными жизненными благами?

- Нет, я об этом не думал, - Том покачал головой. - Тогда я был очень наивным, по уму я был ребёнком и не задумывался, как буду выживать, я не знал, как много всего нужно для жизни.

- Том, что ты чувствовал, когда узнал о выписке? Опиши, пожалуйста.

Том вздохнул, погружаясь в те далёкие воспоминания, что непросто, те моменты он никогда не вспоминал.

- Я обрадовался, что меня выписывают, потому что очень хотел этого, мне было плохо в центре, я не понимал их жестоких порядков, и вообще, я хотел на волю, - начал рассказывать Том. – Сначала я воспрял духом, потом…

Внутри дрогнуло. Дрогнули веки в пробивающемся на поверхность осознании, что на самом деле был не так уж беспечен.

- Потом… Потом я подумал, что мне некуда идти, у меня больше нет отца, нет дома, мы его арендовали, нет никаких сбережений, Феликс ничего не накопил.

Том смотрел в сторону – в себя – ресницы так и подрагивали.

- Я понимал, что останусь на улице, потому что у меня нет дома, нет родных и нет места, которое я мог бы назвать домом…

Поднятие архивов памяти, погружение, осознание, проработка.

- Я… Да, я был в тихом отчаянии. Сейчас я знаю, что я мог обратиться в социальный центр, и мне бы помогли, не бросили выживать на улице без возможности это делать, но тогда я не знал, - Том грустно-грустно улыбнулся и покачал головой. – Я понятия не имел ни о каких программах поддержки, а в центре мне о них почему-то никто не сказал, наверное, не знали, что можно быть настолько оторванным от реальной жизни, как я. Я…

Губы дрогнули. Том закусил их и через короткую паузу продолжил:

- Да, я боялся, но я не попросил остаться, я этого не хотел. Я остался в подвешенном состоянии…

Озарение. Вспышка в голове. Преследующее его по жизни подвешенного состояния, которого боялся, от которого бежал хоть к какой определённости, брало начало там – в тот день оно случилось впервые.

- Я не осознавал в полной мере бедственность своего положения, тогда я не понимал ценности денег, к тому моменту я держал их в руках раз в жизни, просто знал, что они нужны. Но я боялся…

Как заклинило. Том повторял «я боялся», не замечая того за собой. Замечала доктор Фрей, считала, подмечала, после каких слов и перед какими Том употреблял данную фразу.

Том боялся. Не знал, что дальше и как жить. Не имел маломальского плана и не видел будущего. Видел, если попытаться представить образно, как выходит из центра, и его поглощает, стирая, белый свет. Конец фильма. Только это не кино. Он не умеет жить, его жизнь просто затеряется и пропадёт на улицах большого города. Том не представлял, как будет страдать, прозябая и погибая на улице, не умел мыслить такими трагичными понятиями, но детскость мышления не уменьшала страха остаться совсем одному в огромном мире. А не одному уже не получится.

А потом пришёл Оскар и протянул ему спасительную руку помощи, предложив сделку. И Том решил, что, чем остаться одному, лучше поехать со своим странным, неприятным доктором. Его Том хотя бы знал.

Мой странный, неприятный доктор… Формулировка собственной памяти неприятно резануло, всколыхнула что-то в груди и затем сжала.

- Потом Оскар предложил мне поехать с ним, работать по дому взамен на то, что я буду у него жить, и я согласился. У меня и выбора другого не было. Вернее, был, - Том опустил взгляд, потерев большим пальцем тыльную сторону левой ладони, - но я не знал, как иначе, я не знал, как жить, если обо мне никто не…

Том запнулся, расширив глаза. Судя по лицу, его посетил инсайт. Так и было.

- Никто не… Никто не…

Том часто моргал, распахивая глаза в истовом изумлении пришедшими словами.

- Никто не…

Том никак не мог вымолвить то, что вылезло изнутри, из глубины, наглухо запечатанной до этого часа.

- Никто не? – подтолкнула его мадам Фрей.

- Никто не заботится… - понизившимися голосом сказал Том и замолчал, хлопая ресницами на психотерапевтку. – Что это значит? Я пошёл с Оскаром из-за того, что увидел в нём потенциального опекуна? Опекуна? – сам себя переспросил Том, его глаза полезли на лоб ещё больше под натиском нового озарения. – Господи…

Том откинулся на спинку кресла, положив руки на подлокотники, и отвернулся, дыша ртом. Положил ладонь на грудь под горлом.

Опекуном…

- Опекуном… - вторя бьющейся мысли, сам собой работал язык. – Но Оскар не был мне опекуном, - Том посмотрел на психотерапевтку, будто она выдвинула это предположение и должна объяснить его и опровергнуть. – Я на него работал, и он обращался со мной совсем не так, как мне бы хотелось.

- Том, - произнесла доктор, катая между указательным и большим пальцем ручку в металлическом корпусе, - как складывались ваши материальные отношения?

- В смысле? – не понял Том.

- Оскар покупал тебе что-то?

- Да, - кивнул Том, это ему не пришлось вспоминать с трудом. – Оскар покупал мне одежду и еду. Вернее, еду покупал я, но за его деньги и ел те же продукты, отдельно себе я ничего не брал.

- Оскар платил тебе зарплату?

Том отрицательно покачал головой, понимая, что это как-то неправильно. Дело не в том, что любая работа должна оплачиваться, а в том, что их отношения, те, начальные, приобретали какой-то очень странный вид.

- Нет.

- Том, если работа не оплачивается – это не работа, - сказала мадам Фрей. – То, что ты описал – это неофициальная опека, содержание в обмен на определённые услуги с твоей стороны.

- А потом без услуг… - негромко проговорил Том, вспоминая второе сожительство с Оскаром, вновь отвернувшись в сторону. Вернулся к психотерапевтке. – Вы думаете, что я воспринимал Оскара как опекуна?

- Том, я не называла Оскара твоим опекуном. Это ты сказал. Только ты можешь ответить, кого видел в Оскаре.

- Я не… Я… - у Тома взгляд бегал. – Наверное, да… - произнёс, опустив плечи.

Очень интересный разговор, интересные факты всплывают. Но отношения Тома с Оскаром – побочная тема, конечная.

- Том, ты не возражаешь, если мы вернёмся к теме, которую обсуждали? – спросила мадам Фрей, тактично оставляя за ним право высказаться сейчас.

Том не хотел высказываться, он выплеснулся открытиями и дальше пока не дозрел. Он отрицательно покачал головой, показывая, что не возражает. Но, прежде чем психотерапевтка успела задать вопрос, Том зацепился за её слова, оставшиеся в памяти, и спросил первым:

- Вы сказали, что я был жертвой и после подвала, то есть с Оскаром. Где я тут жертва? Я наоборот хорошо устроился. Да, я старался и очень уставал, но работал так себе, потому что ничего не умел, я сжигал еду, косячил с уборкой и бежал к Оскару, а он прощал мои ошибки, терпел меня, и я жил на полном обеспечении. Да, Оскар не платил мне, но в этом моя вина, если бы я сказал, что мне нужна зарплата, он бы платил. Я мог и сам снимать деньги с его карт, Оскар бы не заметил, он сам так сказал, просто я был слишком наивным, чтобы додуматься до такой хитрости. Мог покупать себе, что захочу, я не делал этого по той же причине. Я мог попросить Оскара об образовании, работе – всём, чего бы захотел, он бы помог, ему не жалко. Чья вина, что я был глупым и не знающим, что можно к чему-то стремиться? Только моя, - Том пожал плечами.

- Том, на каких правах ты проживал в доме Оскара?

- Эм… Ну… - Том не сразу нашёл, что сказать. – Я у него работал.

- Ты не был официально трудоустроен, соответственно, прав и гарантий наёмного работника не имел. Том, на каких правах ты жил у Оскара? – повторила доктор Фрей.

Том открыл рот, издав звук натужной мыслительной деятельности и мозгового затора. Он не мог объяснить, на каких правах жил у Оскара. Потому что прав не имел никаких. Мадам Фрей верно истолковала потерянное молчание Тома, в отличие от него, она наперёд знала, что они придут к отсутствию прав.

- Том, - доктор Фрей взяла ручку двумя руками, за кончики. – Отсутствие прав и гарантий исключает защищённость. Это опять – отсутствие безопасности – второй базовой человеческой потребности после физиологических потребностей.

Рука сама потянулась ко рту, Том начал грызть ноготь на указательном пальце.

- Ты жил на полном обеспечении, но оно могло закончиться в любой момент, - продолжала доктор, внимательно отслеживая реакции Тома. – Ты не имел уверенности в завтрашнем дне, верно?

- Да… - Том сам себя едва расслышал.

- Ты не имел денег, которые мог откладывать, раз жил за счёт Оскара, чтобы быть спокойным, что в любом случае не пропадёшь, даже если Оскар тебя выгонит. Твоё благополучие – полностью зависело от Оскара, от его милости, настроения. От Оскара зависела твоя жизнь, так как ты не знал, как выживать самостоятельно и не умел этого делать. Ты боялся, что Оскар может тебя выгнать, может тебя обидеть, ударить, сделать что угодно, и никто тебя не защитит?

Больно. Больно. Глаза и нос покраснели, брови изломились. Том зажал ладонью рот, отвернулся, раскачиваясь вперёд-назад. Психотерапевтка вскрыла его без ножа. Вскрыла то, чего о себе не знал, потому что привык думать иначе – так, как легче, чтобы жизнь в позитивном ключе. Так и было – не имел никакой уверенности и боялся. Не осознавал того, не думал: «Оскар может меня выгнать, и я пропаду», но на своём примитивном уровне ощущал угрозу, страх. Каждый день мог стать последним.

Незащищённость. Новый уровень осознания, выжигающий изнутри.

Том вспомнил, как Оскар его выгнал, всего на пару часов, но он того не знал. И Том не ушёл, сел под дверью и… Просто сел, ничего не ждал, но не знал, куда ещё можно пойти, его единственным ориентиром и точкой опоры в мире был Оскар, Оскар был единственным… ответственным за него, потому что сам за себя отвечать не мог.

Том закрыл глаза – по левой щеке пробежала слеза – зажмурился.

- Том, что было во второй раз, когда ты жил у Оскара? – в темноту проник голос психотерапевтки. – Как ты вернулся к нему?

Чужая рука копается внутри, перебирает внутренности, выбирая то, что вытащить на свет и обработать.

- Том, тебе нужна пауза? – спросила доктор Фрей.

Том отрицательно покачал головой.

- Ответь, пожалуйста, на вопрос, - сказала доктор. – Как ты вернулся к Оскару?

Том открыл мокрые глаза:

- Я… Это случилось после провала моей попытки стать частью родной семьи. Я сбежал от них в морозную финскую ночь, без куртки, в тапках. Я очень сильно замёрз, очень-очень, когда мне стало больно от холода, я хотел куда-то зайти погреться, но заведения были закрыты, канун Рождества. Я понял, что ещё немного, и я уже не смогу идти, упаду и замёрзну насмерть. Я даже хотел этого, потому что смерть положит конец всем мукам, нужно лишь немного потерпеть… Я смирился, но… Но, когда угроза смерти стала по-настоящему реальной, я испугался, я понял, что не хочу умирать. Но и возвращаться к семье я не хотел. Я выпросил у прохожих мелочи и хотел позвонить человеку, который сказал, что я могу к нему обратиться, если мне понадобится помощь, но я не помнил его номера. Я знал наизусть только один номер, номер Оскара. Я позвонил ему и попросил спасти меня, забрать оттуда. Оскар забрал, и я снова начал жить у него. Я до сих пор не знаю, что побудило Оскара откликнуться, а не послать меня или просто бросить трубку.

Доктор Фрей сделала быструю пометку и подняла взгляд к Тому:

- Том, я правильно тебя поняла, ты просто жил у Оскара?

- Да, мы не были ни друзьями, ни любовниками, тогда бы меня это убило, я просто жил у него. Оскар взял меня с собой на отдых и один раз выгнал из квартиры за то, что я разбил телевизор.

- Том, - доктор положила ручку и сложила ладони на столе, - во второй раз ситуация повторилась, ты не имел ни прав, ни гарантий, ни уверенности. Только ты больше не мог успокаиваться тем, что работаешь на Оскара. Ты мог держаться лишь за то, что Оскар тебе помог, но помощь – единовременная акция, она не влечёт за собой никаких обязательств.

Момент, когда Оскар выкинул его за дверь, кровавым выжжен в сознании идеальной иллюстрацией правоты психотерапевтки. И как пустил обратно – как притихшее, поджавшее хвост животное, промокшее под холодным дождём злой ночи, в которую его выбросили в наказание.

- Ты снова не чувствовал себя защищённым, ты не был в безопасности. Это третий слой твоей травматизации.

Мадам Фрей позволяла себе утверждать, поскольку работала в направлении директивной психотерапии, предполагающей главенствующую роль психотерапевта и ведение им пациента за собой. Она уже сделала выводы и спросила о втором этапе совместной жизни лишь для того, чтобы Том вернулся в то время и увидел то, что видела она.

Том вновь зажал ладонью рот, зажмурился, замотал головой.

- Том, ты не чувствовал себя в безопасности на протяжении многих лет, более десяти, если быть точнее, - доктор продолжала забивать в него раскалённые гвозди. – Тебе приходилось выживать, потому что ты всегда был чего-то лишён. Ты голодал в подвале, что породило в тебе компенсаторное переедание, это нормальная реакция тех, кто пережил голод, но, живя с Оскаром, ты не был уверен в том, что пища не закончится, так как Оскар мог запретить тебе брать еду, мог тебя выгнать, что усилило твою травму. В подвале твоя жизнь зависела от твоих истязателей, а потом ты возложил ответственность за свою жизнь на Оскара. В подвале твоя жизнь была под угрозой, потом ты тоже не был в безопасности. Тебе всё время приходилось приспосабливаться, выживать в стрессовых условиях, как умел, интуитивно.

В груди пылает, сердце надсадно бьётся, отдавая в виски. Как дышать?

- Зачем вы это делаете? – Том посмотрел на психотерапевтку мокрыми, воспалёнными, больными глазами. – Зачем вы делаете мне больно?

- Том, я не имею цели причинить тебе боль, - чётко ответила доктор. – Я лишь хочу, чтобы ты посмотрел правду в глаза, потому что, если ты этого не сделаешь, ты так и останешься пленником своих травм. В их клетке.

В клетке – триггер и вместе с тем что-то ещё, вызывающее бурную реакцию сродни химическому взрыву с фонтаном обжигающих искр и едким дымом. Лицо изломилось гримасой. Том снова зажмурился, замотал головой в бьющемся внутри отрицании, которого уже нет. В борьбе и противовольном сживании с тем, что, воздействую снаружи, изнутри перебивает кости. Остался один хребет, дышащий на ладан.

Что-то внутри сломалось. Хруст, боль, смещение позвонков под тяжестью непосильного груза. Сыплется костная пыль на пол прахом. Из праха воскреснуть?

Он в клетке себя. Он в клетке… Он… Невозможно дышать. Поверхностные вздохи, которые хватал губами. Ощутимое напряжение мышц, снизу вверх – грудная клетка, шея, лицо. Лицо покрасневшее, как от запредельной натуги – невидаль, впервые в его жизни.

Мадам Фрей ни на секунду не испугалась, что перегнула, перегрузила Тома и причинит ему вред вместо помощи. Не в первый раз на её сессиях клиента корёжило. Действенная психотерапия иногда похожа на экзорцизм – это и слёзы, и крики, и рвота, и даже конвульсии – каждый освобождается по-своему. Того, что включится Джерри как защита Тома от правды, от которой он столько лет бежал, Лиза тоже не боялась. Джерри с его опасным послужным списком её нисколько не пугал, а терапию можно провести и через альтер-личность. Она проводила.

- Том? – позвала доктор Фрей, наклонившись немного вперёд. – Том, посмотри на меня, пожалуйста.

Том исполнил просьбу.

- Том, - произнесла доктор, устанавливая зрительный контакт. – Всё это давно закончилось. У тебя есть собственное жильё, есть деньги, есть профессия, есть отношения, предполагающие определённые обязательства. Тебе больше не нужно выживать.

Том распахнула глаза.

- Правда? – спросил удивлённо, по-детски изломив брови домиком.

- Да. Том, ты взрослый, дееспособный, самодостаточный человек, чья жизнь не зависит от кого-то ещё, кроме тебя самого, - говорила доктор, глядя ему в глаза. – Тебе не нужно беспокоиться о том, как ты будешь выживать завтра, потому что тебе не надо выживать. Ты в любом случае, даже если случится что-то плохое, не останешься на улице, ты не будешь бедствовать и голодать. Том, твои отношения с Оскаром – это романтические отношения двух людей, а не вся твоя жизнь и то, без чего ты пропадёшь. Полагаю, Оскар тебя содержит, но – ты от него не зависишь, если ваши пути разойдутся, твои жизнь, здоровье, благополучие не будут под угрозой, ты сам располагаешь всем, чтобы благополучно жить. Тебе не нужно рассматривать ребёнка, как угрозу твоему благополучию, потому как оно давно не зависит от Оскара.

Том закусил губы, отвернулся, часто моргая, разгоняя слёзы. Прикусил сгиб большого кольца, повернулся к психотерапевтке, открыл и закрыл рот, не сумев ничего сказать. Снова отвернул голову, часто обмахиваясь рукой у лица, закрыл ладонью рот, продолжая бить влажными ресницами.

- Правда? – тонким, ломким от подступивших к горлу слёз повторил Том, посмотрев на мадам Фрей.

- Правда, - сказала доктор. – Том, ты в безопасности.

Слова психотерапевтки – как свет, расколовший тьму. И из разлома прорвало.

Том сходу и взахлёб разревелся, обливаясь горячим, обильным потоком слёз, дёргаясь от всхлипов, искривив приоткрытый рот, обнажая зубы. Жмуря глаза.

Это самая потаённая, потаённая от самого себя правда – что видит в ребёнке угрозу. Неосознанно боится, что это другой займёт его место, и он окажется больше не нужен Оскару и выброшен.

Мадам Фрей молча придвинула к Тому коробочку с бумажными носовыми платками, не мешая ему разряжаться и проживать этот момент. Он должен быть пройден до конца. Том вытянул из упаковки платок и громко, забыв о стеснениях, высморкался, вздрагивая от непрекращающихся рыданий. Рыдал, комкая в руках новые и новые чистые и использованные платки, не пытался вытирать ни руками, ни бумажками слёзы, скатывающиеся уже по шее за шиворот.

Пять минут без остановки он плакал. К пятой минуте Тома начало попускать, он закрыл рот, более обстоятельно высмаркивался и чаще шмыгал носом. С последними слезами пришло просветление, пробуждение, такое мощное, что пробило в голову, встрепенуло, выбросив из состояния распада.

- Как… Как вы это сделали? – Том в шоке уставился на психотерапевтку, ничего не понимая, будто столкнулся с настоящим колдовством. – Вы это всё… Как? – распахнул глаза ещё шире.

Доктор Фрей немного игриво улыбнулась:

- Я всего лишь показала тебе, на что способна психотерапия. Неплохо для того, что «хуже Джерри»?

Том покачал головой:

- Ну вы… Как? Я в шоке, - он припал вперёд, облокотившись на стол, взялся за голову, ладонями зачесав назад волосы.

Выпрямился в прежнее положение, глядя на психотерапевтку со смесью истового, лишившего мыслей изумления и восхищения от того, что она с ним сделала. Из него душу вынули, перетряхнули и втолкнули на место. Это разрывающий сознание подъём. Это приход. Том улыбался, вопрошая – как? Глаза горели этим взрывом в голове.

Том был в шоке и никак не мог уложить в голове, как так вышло – они разговаривали, разговаривали, и вдруг, просто словами, психотерапевтка зацепила его крюками, повела за собой, вывернула наизнанку и разобрала по косточкам, и он уже не смог остановиться. Как так, что он такое узнал о себе, такое испытал и испытывает. Это полнейшее… он слова подобрать не мог, это выход за пределы сознания и ощущение нахождения в расширенном сознании, в котором обломались несущие балки, но оно не обрушилось. Оно воспарило. Оно… Том качал головой, огромными глазами пялясь на психотерапевтку.

Мадам Фрей не беспокоило, что Том из сокрушения и слёз вышел в позитивное состояние. После мощного выплеска перемена настроения и подъём нормальны, он испытал катарсис и сейчас на адреналине. Скоро пойдёт спад, и его состояние выровняется.

- Том, хочешь воды? – предложила доктор.

- Да, пожалуйста, - согласился Том.

Ёмкость с питьевой водой – обязательный элемент в психотерапевтических кабинетах. Поскольку вода, во-первых, восстанавливает водный баланс после плача, во-вторых, успокаивает, в-третьих, даёт заполненную паузу. Но здесь клиника элитная, потому вместо графина или кулера кабинет каждого психотерапевта был снабжён мини-холодильником с водой знаменитой французской марки экстра-класса, поддерживающим постоянную температуру десять градусов по Цельсию, оптимальную для принятия воды внутрь.

Доктор Фрей передала Тому стеклянную бутылочку и один из стаканов, хранящихся в шкафчике над холодильником. Не всем же нравится пить из бутылки, в их клинике и это учитывалось. Том хлебал воду, поглядывая на психотерапевтку поверх стакана. Выпил две порции и поставил стакан на стол, облизнул губы. Пока он пил, мадам Фрей сверила время. Она освободила под Тома четыре часа, так как планировала, что именно сегодня они начнут серьёзную работу. Осталось чуть больше полутора часов.

Как она и прогнозировала, ещё через пять минут у Тома пошёл откат. Он перестал улыбаться, его взгляд перестал маниакально гореть, Том выдохнул и откинулся на спинку кресла, положив руки на подлокотники. Полностью открытая поза – хорошо.

- Том, - обратилась к нему доктор, - тебе нужно что-нибудь ещё обсудить по нашей беседе?

Том отрицательно покачал головой:

- Нет.

Что обсуждать? Он всё слышал, всё понял. Том чувствовал себя уставшим и опустошённым.

- Том, - мадам Фрей снова держала ручку, - у нас остался час. Ты готов продолжить работу, или перенесём продолжение на следующий раз?

- Я готов, но… - сказал Том, не видя в себе невозможности продолжать сеанс. – Я бы не хотел продолжать сейчас.

После всех скачек настроения – и самоощущения, инсайтов, пиковых состояний и выплесков сил нет никаких.

- Как скажешь, - ответила доктор и спросила: - Том, ты не забудешь, к чему мы сегодня пришли?

Том покачал головой:

- Не забуду.

Странно, но даже не хотел забыть.

- Хорошо, - кивнула мадам Фрей. – Мы закончили. Отдыхай и приходи ко мне завтра. И не думай слишком много о том, что мы сегодня обсуждали.

Доктор Фрей немного опасалась, что если Том будет массировано обдумывать содержание сегодняшней сессии, то найдёт сотню оправданий и снова уйдёт в отрицание и оборону, что, конечно, не поставит крест на терапии, но замедлит процесс, придётся заново устанавливать терапевтический контакт, раскрывать его. Это обычная ситуация – они не проработали проблемы, а только вытянули их наружу, и у Тома вполне может включиться защита.

Том тоже кивнул, соглашаясь не перегружать себя, и встал из кресла, попрощался.

- Том?

Том обернулся от двери.

- Ты в порядке? – спросила доктор, внимательно глядя на него, изучая на предмет потребности в помощи. – Провести тебя до палаты?

- Не надо. Я просто… - Том повёл кистью в воздухе, - чувствую себя немного уставшим. До палаты я точно дойду, не потеряюсь.

- Это нормально, ты сегодня проделал непростую работу, - пояснила мадам Фрей. – Отдыхай.

Том как сомнамбула дошёл до палаты, сел на край кровати, положив руки на бёдра. В палате ни звука, тотальная тишина – всё для комфорта и покоя пациентов.

Сегодня Оскар не пришёл, и Том этому радовался. Не хотел и не был готов притворяться, что всё в порядке, ничего не изменилось, а не притворяться, по-настоящему… не мог. Изменилось без преувеличения всё. То, во что верил, что считал за правду, что думал о себе, поставлено под сомнение.

Том удивился, поняв, что с какого-то момента психотерапевтического сеанса ни разу не вспомнил об Оскаре. Ни о ком и ни о чём не вспоминал и не думал, кроме себя. Вспомнил только сейчас. В голове снова и снова всплывали, курсировали по кругу пришедшие сегодня слова.

Мой странный, неприятный доктор… Опекун…

Неужели их история ложь? Ложь его отношение и чувства к Оскару, у которых совсем другая основа, и потому они не настоящие? Они схлопнутся и спадут с глаз пеленой. Шелухой.

Тишина как в склепе. Том потёр переносицу, потёр виски. Нехорошо бежать от мыслей, забивать эфир, но если он будет думать, то изведёт себя до основания, изнеможения и нежелания жить. С психотерапевткой будет копаться и разбираться в себе, а самому не надо, это чревато. Том лёг на бок поперёк кровати и, подперев голову кулаком, включил подвешенный на стене телевизор. Щёлкал каналы и тупо смотрел в экран в поисках того, чем себя занять.

***

- Я хочу задать один вопрос, - сказал Том на следующем сеансе.

- Задавай.

- Вы сказали, что Джерри может сделать только то, что могу я сам, поэтому он не может проработать мои травмы, но есть кое-что, что Джерри сделал независимо от меня. Джерри скрыл от меня информацию о ребёнке, я бы так никогда не поступил, потому что это сделало мне только хуже. Я бы предпочёл узнал правду тогда, это бы избавило меня от многих проблем. Как так, это не доказательство, что мы с Джерри всё-таки не совсем одно?

- Том, - мадам Фрей переплела пальцы, положив руки на стол. – Поставь себя на место Джерри. Представь, что ты узнал о ребёнке тогда… когда? – она вопросительно приподняла брови и взяла паузу, давая Тому возможность внести конкретную информацию.

- В январе два года назад, - сказал Том.

- Ты узнал о ребёнке в январе два года назад, когда о нём узнал Джерри, - тут же продолжила доктор, - что бы ты выбрал: забыть о нём или знать?

Тому не пришлось задумываться, он сразу узнал свой ответ, и он ему не понравился. Не понравилось, что, будь у него тот выбор, предпочёл бы навсегда забыть правду, не вписывающуюся в его жизнь, что делало заданный им вопрос глупым и пустым. Том отвернулся, не озвучив то, о чём думал. Озвучить это унизительно. Очевидно же, что предпочёл бы не знать, но нет, оказалось, не очевидно, пока ему, слепому дураку, не разжуют и пальцем не укажут на простую истину. Так бывает, что самому никак не прозреть, нужен второй человек, в разговоре с которым родится истина.

- Том, ты считаешь, что предпочёл бы правду, потому что ты уже знаешь, что последствия неведения для тебя негативны, - произнесла доктор Фрей, подтверждая его мысли. – Но в тот момент ты бы предпочёл не знать, потому Джерри и выбрал скрыть от тебя информацию о ребёнке.

Том не повернулся на её голос, смотрел в сторону, упрямо сжимая исподволь дующиеся губы в нежелании признавать вслух свою глупость. И вздорность. Это же вздорность – хотеть не знать, пострадать, заявить, что кто-то другой виноват, и кардинально изменить своё мнение, утверждая окружающим и себе, что хотел бы узнать правду раньше.

И ещё кое-что, вытекающее из своего глупого вопроса и ответа на него…

Том посмотрел на психотерапевтку, хмуря брови в сложном недоумении.

- Получается, Джерри принимает только те решения, которые принял бы я? – спросил он. – Как же это… - внутри ширилась растерянность, в уголке у которой дрожал подспудный страх нового осознания, ставящего под сомнение привычные истины, которые считал незыблемыми. – Что же, то, что делал Джерри… делал на самом деле я?

Плохое предположение, очень неприятное. Потому что Джерри хоть и шикарный, выдающийся, но немного психопат и маньяк.

- Том, альтер-личность не может взять ничего, чего нет в психическом пространстве, кроме навыков, механизм их проявления у альтер до сих пор не изучен достаточно, чтобы что-либо утверждать. В рамках своей личности ты бы не поступил так, как поступал Джерри, но Джерри – отражение того, что не входит в твою основную личность, но есть в тебе. Ты считал себя слабым, поскольку не смог себя защитить, потому Джерри сильный и убивает, его никто не может обидеть, не пожалев о том.

Том опустил взгляд к ребру стола, снова, слабее, хмуря брови, грустнея и раздумывая над тревожащим его вопроса, который когда-то давно уже посещал, но ушёл без ответа, как бы не оставив следа, и который сейчас уже подумал, не в вопросительной форме.

- Том, тебя что-то беспокоит? – участливо осведомилась мадам Фрей, видя, что это так.

Том закусил губы, думая, говорить или нет, и поднял к прихотерапевтке взгляд:

- Я немного переживаю, что если я и Джерри одно целое, то в глубине я такой же, просто оно не проявляется ярко. Джерри же… ну, психопат, не совсем, но в нём есть эти качества. Во мне тоже есть?

Если есть, то это ответ на вопрос, любит ли он на самом деле Оскара. Он не умеет любить.

- Да, Том, если какие-то качества есть в Джерри, то они есть и в тебе, - ответила доктор. – Но могу тебя успокоить – психопатические предпосылки – не приговор. Они основа, из которой либо вырастает расстройство, либо нет, всё зависит от жизненных обстоятельств человека, его пути взросления. Органические и психические психопатические предпосылки есть у куда большего количества людей, чем в мире живёт психопатов. Предпосылки можно перекрыть при взрослении, и тогда никто не догадается, что они у человека есть, без сложной, направленной диагностики. Я не изучала твой мозг на предмет наличия таковых, но…

- Мозг? – переспросил Том.

- Да. На снимках МРТ психопатов можно обнаружить характерные изменения в мозгу, потому говорят об органической природе возникновения заболевания…

Мадам Фрей не останавливала Тома, не направляла их обратно к главной теме, которой они сегодня основательно и не коснулись. Спектр проблем Тома широк и многогранен, разумнее позволить ему говорить и объяснять тревожащие его моменты, даже если это отодвинет переход к основной работе.

Изменения в мозгу? Это что же, он от рождения бракованный на голову? С ужасом думал Том. Стало страшно, что у него в мозгу есть какие-то там органические изменения, с этим ведь ничего не поделать.

- Но, как я уже обозначила, предпосылки не гарантируют наличия патологии в клиническом её понимании, - продолжала доктор Фрей, попав в точку того, о чём думал Том, наполовину опровергнув и послабив его опасения.

Том частично расслабился, что не больной неизлечимо. По крайней мере, не точно.

- Станут ли предпосылки диагнозом или останутся незаметными особенностями определяют детство и юность человека. Здоровая семейная атмосфера и всестороннее развитие ребёнка препятствуют развитию патологии, - тем временем сказала доктор.

Едва оставившее напряжение вернулось с удвоенной силой, ударило в грудь и взяло за горло. Надежды упали на дно.

- Но у меня же… - выговорил Том дрогнувшим голосом, - было не очень нормальное детство. Я никак не развивался, я ничего не видел и не знал жизни за пределами нашего с папой мирка.

- Да, Том, твоё детство большой фактор риска развития разнообразных психических патологий, в частности и в особенности психопатии, - доктор Фрей не стала смягчать углы. – Немало известных психопатов имели в той или иной мере схожий с твоим путь взросления.

Том закрыл ладонью рот, в ужасе осознавая свой приговор. Между бровей залёг глубокий залом, лоб тоже пошёл складками.

- Но, - добавила доктор, - я не вижу у тебя психопатии. Я не располагаю достаточными диагностическими сведениями, чтобы утверждать, но твоё поведение и мышление не соответствуют таковым у больного-психопата.

Том покачал головой:

- Вы меня совсем не знаете. Откуда вам знать, как я мыслю?

- Это заметно, Том, - спокойно сказала мадам Фрей. – Я не думаю, что ты настолько хорошо притворяешься.

Том не мог с ней не согласиться, он не притворялся. Прикусил большой палец в нервозности скачущих раздумий, закусил губы, опустив руку. Метался, очень метался внутри себя, не находя покоя.

- Можно мне пройти это исследование, МРТ? – спросил Том.

- Конечно, - мадам Фрей слегка склонила голову в кивке. – Сейчас я узнаю, есть ли свободная запись.

- Можно сейчас? – попросил Том у потянувшейся к телефону женщины.

Понимал, что это никак не относится к делу, к их работе, но уже не мог переключиться. Не мог не узнать ответ, пусть отчасти и боялся этого.

- Я узнаю, - без обещаний ответила мадам Фрей и набрала номер, приложив трубку внутреннего больничного телефона к уху.

Проведя разговор, она сказала:

- Можно провести обследование через сорок минут.

- Хорошо, - кивнул Том, неосознанно теребя пальцы. Добавил: - Извините, но я не могу сейчас продолжать сеанс.

Вправду раскаивался и чувствовал вину перед психотерапевткой, что его как обычно сорвало в сторону, но иначе не мог. Не хотел оставаться с неведением, на которое никто не даст ему точного ответа, кроме аппарата и опровергающего или подтверждающего заключения специалиста. Он ведь задавался этим вопросом когда-то… Задавался. Пришло время узнать ответ.

- Я понимаю, всё в порядке, - сказала доктор и в свою очередь задала важный вопрос: - Том, ты не страдаешь клаустрофобией?

- Нет.

Том посмотрел на часы на столе психотерапевтки. Кажется, прошли две минуты после звонка. Осталось тридцать восемь.

- А мы можем подождать около того кабинета? – с просительными интонациями спросил Том.

- Можем, - ответила мадам Фрей, с пониманием относясь к тому, что он сейчас очень нервничает, и встала из-за стола.

- Вы пойдёте со мной? – Том тоже поднялся со своего места.

- Да, Том.

Они прошли к кабинету МРТ и сели в зоне ожидания. Как ни пытался сидеть спокойно, Том заламывал пальцы и мусолил губы. Нервное напряжение зашкаливало. Не то, в котором хочется кричать и биться, а то, в котором ничего не можешь сделать, кроме как ждать. И в нём совсем не хотелось убежать.

- Сколько длится обследование?

- Ты никогда не проходил МРТ? – в ответ спросила доктор Фрей, внутренне удивившись.

Пациент с психическим расстройством обязательно должен проходить данное обследования для выявления/исключения органических поражений, а также опухолей и прочих мозговых нарушений, которые могут давать психические отклонения.

Том покачал головой:

- Никогда.

К ответственности бы привлечь всех тех, кто когда-либо занимался лечением Тома, подумала доктор Фрей. Что за безответственность и наплевательство? Любой студент знает, что, прежде чем лечить психическое заболевание, нужно исключить органику и то, что заболевание является вторичным, симптомом. Но мадам Фрей оставалось только мысленно вздыхать и отпустить тем медикам грехи. Не имеет большого смысла ворошить прошлое десятилетней давности. Задача обследовать Тома выпала ей.

На самом деле, Джерри проводили МРТ обследование ещё в центре в шестнадцать и затем повторно в семнадцать лет, но Том о том не вспомнил.

- Процедура длится разное время в зависимости от области обследования, - ответила доктор на заданный ей вопрос. – Если ты не возражаешь, я бы хотела провести полное обследование. Оно длится от сорока минут до часа.

Том качнул головой:

- Я не возражаю.

Какая разница – больше, меньше? Он и различий-то не понимал.

- А вы пойдёте со мной? – чуть позже спросил Том.

Для него это новый опыт, нервный и страшноватый. Важный шаг. Том нуждался в том, чтобы кто-то держал его за руку, пусть и фигурально.

- Да, Том, я пойду с тобой, - сказала мадам Фрей.

Подошло их время. Кабинет с аппаратом МРТ в центре походил на отсек космического корабля.

- Добрый день, месье Каулиц. Переоденьтесь в халат и присядьте на платформу.

Том обернулся к полной женщине, указавшей ему на аккуратно сложенный комплект одежды.

- У вас там есть камеры? – спросил он, чувствуя себя неуютно от мысли, что за ним, возможно, будут наблюдать неизвестные, невидимые ему люди, заседающие в соседнем помещении этого же кабинета.

- Не беспокойтесь, никто не будет наблюдать, как вы переодеваетесь, - ответила ему медработница и открыла дверь, чтобы выйти.

Том вытянул шею, пытаясь углядеть в проёме открывшейся двери мадам Фрей, ему сейчас был необходим кто-то знакомый, способный поддержать рядом, а знал только её, ей доверился, обнажившись эмоционально, потому за неё зацепился всеми фокусами внимания. Но не увидел психотерапевтку. Дверь закрылась, оставив его наедине с поставленной задачей и футуристической белизной кабинета.

Неуютно перемявшись с ноги на ногу, Том разоблачился, стараясь не думать о том, что, возможно, камеры здесь всё-таки стоят. Переоделся в специальный халат, больше напоминающий недлинное платье, и сел на край выдвинутой платформы, сцепив руки между голых колен.

- Месье Каулиц, вы готовы? – прозвучал голос из динамиков.

Том машинально метнулся взглядом по пространству в поисках говорящего и ответил:

- Готов.

Женщина из динамика провела понятный инструктаж касательно поведения в капсуле аппарата и, удостоверившись, что пациент понял правила, ещё раз осведомилась о его готовности начать обследование и сказала:

- Лягте на платформу на спину.

Том исполнил указание, подвинувшись вверх, чтобы ноги не свисали с края платформы. Платформа прохладная, не настолько, чтобы это вызывало дискомфорт.

- Сейчас платформа заедет в тоннель. Внутри есть динамики, мы сможем слышать вас, как и вы нас. После сигнала о начале обследования сохраняйте полную неподвижность, - напомнила медработница.

Том кивнул, забыв о том, что его не видят. Или видят, это так и осталось непонятным. Платформа под ним пришла в движение и плавно заехала внутрь капсулы. Оказавшись внутри, Том сглотнул становящуюся вязкой слюну. Бегал взглядом, которым ни за что не зацепиться, перед глазами только белизна внутренней части капсулы. Как гроб. И тишина. Как в гробу…

Том нервно облизнул губы, позвал:

- Меня кто-нибудь слышит?

Оказалось, у него не клаустрофобия, но тоже страх. Страх от этого давяще замкнутого пространства, страх страха, который испытает, если застрянет здесь, как будет отчаянно пытаться выбраться отсюда, обламывая ногти и отбивая локти об гладкие своды… Мысли не получалось пресекать, они плодились с ужасающей скоростью.

- Да, - ответили ему.

Да… Не успокоило. Том чувствовал, как пульс набирает скорость, разгоняясь в сторону паники.

- Доктор Фрей? – плюнув на самоуважение и то, что о нём подумают, жалобно позвал Том. – Вы здесь?

- Да, Том, я здесь, - ответил динамиком голосом психотерапевтки.

- Вы не уйдёте?

- Нет, не уйду.

- А вы можете со мной разговаривать? – попросил Том.

- Да, я это и собираюсь делать, - сказала доктор Фрей. – Я буду тебя вести.

Том молчал недолго, его дёргало беспокойство.

- А если отключат электричество, я здесь застряну? – спросил он, не в силах победить свои тревоги и новые страхи.

- Нет, Том, в случае отключения электричества аппарат продолжит работу от автономного генератора.

Ровно на две секунды хватило успокоения от ответа доктора Фрей.

- А если аппарат сломается, заклинит?

Представил, и глаза полезли на лоб. Как же ему выползти отсюда, если поломка техники замурует? Можно сейчас выбраться? Надо сейчас, пока не…

- Вероятность поломки аппарата в процессе эксплуатации стремится к нулю, - терпеливо отвечала мадам Фрей. – Но даже при поломке части системы не блокируются, мы выдвинем платформу механически.

Том выдохнул. По крайней мере, желание кричать: «Выпустите меня!» и немедленно рваться к выходу из капсулы его покинуло. Поступила команда о начале обследования, и Том напряжённо замер, прислушиваясь к издаваемым аппаратом щелчкам, окружающей обстановке и себе на всякий случай.

- Том, расслабься.

- Откуда вы знаете, что я нервничаю? – нахмурился в ответ Том.

- Я вижу твой мозг в прямом эфире, - ответила доктор Фрей, - и мы видим тебя по внутренней камере. Положи руки вдоль тела и выпрями ноги.

Только после слов доктора Том заметил, что подёргивал ногами, приподнимая и опуская колени. Усилием воли остановил это движение и вытянул руки вдоль тела.

- Том, не ворочай головой. В ходе обследования я буду давать тебе команды, отвечать на мои реплики не нужно. Ты должен лежать неподвижно, иначе картинка не получится точной.

- Я понял.

Понять-то понял, но сделать намного сложнее. Лежать бездвижным тяжело, в разы тяжелее, чем мог бы подумать. Снова, мимо разума нога дёрнулась, сгибаясь в колене.

- Том, расслабься, пожалуйста, - напомнила и попросила доктор Фрей. – Если ты будешь возбуждён, обследование не даст достоверных результатов.

Тем временем доктор Рах, рентгенолог, смотрел в монитор, подперев кулаком челюсть, и думал, что Том один из самых сложных пациентов на его памяти среди адекватных. Может быть, он неадекватный? У него фобия? Нет, просто сниженный самоконтроль.

Том вроде бы затих физически, но проекция его мозга на мониторе отображала едва не предельное беспокойство, страх, что не дело.

- Том, ты слышишь меня? Успокойся. Делай вдох на мой счёт. Раз, - чётким, глубоким голосом говорила доктор Фрей. – Два…

Между каждым счётом она отсчитывала паузу в пять секунд. После «раз» Том едва выдержал до «два», не хватало воздуха, возбуждённый организм требовал больше кислорода и более частого дыхания. После «три» начал сливаться с задаваемым извне ритмом дыхания, тело остывало, мышцы расслаблялись, повинуясь действию обратной связи мерного дыхания. Внимание сконцентрировалось на голосе психотерапевтки, а не своих переживаниях. К счёту «десять» Том совсем успокоился, сам продолжал дышать в том ритме.

Добившись «спокойной картинки», доктор Фрей подала знак коллеге и всмотрелась в монитор. Выносить единоличное заключение она не имела права, но для себя могла сделать выводы, квалификация позволяла. Новообразований в мозгу Тома не наблюдалось.

- Том, подумай о чём-нибудь, что доставляет тебе удовольствие, - сказала доктор Фрей.

Первым на ум Тому пришёл секс. С Оскаром. Он вдумался в эту мысль и нахмурился – нет, не то, сейчас он не хотел. Том начал думать дальше и после недолгого выбора решил думать о торте – сладкого в стенах клиники ему по-прежнему не хватало. Нафантазированный торт выглядел очень аппетитно – большой, шоколадный, с клубничным кремом…

Зона удовольствия в его мозгу вспыхнула активностью. Слишком сильной активностью.

- Том, подумай о чём-то неприятном.

Том скосил набок рот, теряясь в мыслях. Придумать что-то лично для него неприятное – удивительно непростая задача. Раньше он бы справился с ней с лёгкостью, представив крысу и впав в отравленное ужасов отвращение. Но сейчас… На ум ничего не шло, то, что общественно навскидку считается неприятным, не вызывало в нём особых эмоций.

Доктор Фрей на мониторе видела, что Том указание явно не выполнил. Но также видела, что, хоть он и отвлёкся от предыдущей задачи, его центр удовольствия сохранил активность.

- Том, представь фекалии на тарелке, - подсказала доктор, чтобы увидеть более полную и информативную картину.

Как сам не догадался до такой пошло-примитивной вещи? Том непроизвольно скривился от картинки в голове, порождённой словами психотерапевтки.

Мадам Фрей отметила изменения в его мозговой активности. Сейчас он испытывал отвращение, мозг не может лгать, но – центр удовольствия по-прежнему показывал активность, более бледную в сравнении с первым опытом, но заметную.

- Том, подумай о чём-нибудь нейтральном.

С нейтральным представлением у Тома тоже возникли проблемы. Потратив на выбор больше, чем хотелось бы, он остановился на асфальте, обычный серый, ровный асфальт не вызывал в нём никаких эмоций.

Выводы по патологической активности той или иной зоны мозга не делаются без скрупулёзного сравнения снимка с предполагаемой патологией со снимком доказанной нормы. Но для себя доктор Фрей могла их сделать, и выводы эти неумолимы. Первое – активность зоны удовольствия в мозгу Тома превышала нормальные значения. Второе – на протяжении всех проб, должных погасить активность зоны удовольствия, включив иные, соответствующие задачам мозговые зоны, активность в центре удовольствия сохранялась. Что говорит об отсутствии торможения. Говорящая, характерная картина. Современная наука определяет психопатов прежде всего гиперреактивной дофаминовой системой вознаграждения, их зона удовольствия активнее, чем у обычных людей, и это положительное гиперподкрепление порождает в психопатах зависимость от удовольствия. В сочетании с непониманием риска поиск удовольствия даёт поведение, опасное для самого человека и/или для общества. Также людей с психопатическими мозговыми особенностями отличает патологически сниженное или вовсе отсутствующее торможение. Проще говоря – обычный человек может исполнить или не исполнить своё желание, а психопат, захотев чего-то, что сулит ему удовольствие, уже не может остановиться. В силу этого психопаты часто совершают импульсивные поступки, могут проявить физическую агрессию или другое антисоциальное поведение просто потому, что в этот момент испытали такой порыв, а сниженное торможение и непонимание рисков не позволяют задуматься о своём поведении и понять его негативные последствия.

- Том, представь, что ты видишь человека, которому больно, - сказала доктор Фрей, чтобы проверить другие особенности.

Странно – активность на мониторе показала сопереживание, эмпатию, Том чувствовал чужую боль, как свою, что противоречило парадигме психопатической личности. Как и эмоциональность, что в Томе и не позволяло мадам Фрей назвать его психопатом. Она нахмурилась, вглядываясь в монитор, и дала новое задание:

- Том, представь, что тебе нужно ударить ножом человека.

И… ничего. Никакой активности, кроме мерцания в зоне готовности. То есть Том готов ударить ножом случайного, не обозначенного человека, даже без объяснений, почему он должен это сделать. Очень странно. Том не просто неэмоциональный – он подчёркнуто, на разрыв эмоциональный и чувствительный, что противоречит картине клинического психопата. Но его мозг работает именно так – гиперактивность в зоне удовольствия и отсутствие торможения, что доказательные особенности психопатического склада. Том чувствует и понимает боль – свою и, главное, чужую, что отличает его от полных психопатов, которые жестоки не потому, что плохие, а потому, что их мозг работает иначе, не позволяя понимать, что больно может быть не только им. Но в то же время у Тома нет естественного для обычного человека торможения перед причинением опасных действий другому человеку. Том готов сделать то, что уже делал – убить. Как увязать между собой эти противоречивые характеристики? Мадам Фрей быстро выписала на лист выясненные параметры, чтобы позже проанализировать. Навскидку подтверждалась её гипотеза – у Тома есть психопатические предпосылки, но его нельзя считать психопатом в клиническом понимании данного термина.

От полного обследования доктор Фрей отказалась, так как Том уже провёл в капсуле полчаса, ему может быть тяжело находиться в аппарате ещё минимум столько же. Спросив, не беспокоит ли Тома что-то в теле и получив отрицательный ответ, мадам Фрей сказала, что они закончили, и выключила связь.

- Доктор Фрей, вам нужно заключение по обследованию? – спросил у неё коллега.

- Да, доктор Рах.

Тот достал типовой бланк расшифровки показателей МРТ обследования.

- У него нездоровый мозг, - между прочим сказал доктор Рах, начав заполнять бланк.

- Я знаю, - ответила доктор Фрей, глядя в монитор, где застыла последняя проекция мозга Тома.

Тем временем Том, вызволенный из капсулы, переоделся обратно в свою одежду.

- Вы знаете порядок действий, - сказал доктор Рах, протянув мадам Фрей папку с распечатками снимков и расшифровкой.

- Знаю. Спасибо.

Мадам Фрей забрала папку и зашла к Тому, позвала его обратно в своей кабинет. Нужно ли теперь продолжать начатую ей психотерапевтическую линию? На данный момент Лиза в этом сомневалась. Отсутствие ответственности за свои слова и поступки, непоследовательность Тома (та же импульсивность), которые она определила как последствия тройничной травматизации и проявления поведения выживающей жертвы, объяснялись также и особенностями работы его мозга. Возможно, предпосылки были всегда, но что-то их сдерживало, а продолжительная травматизация и раскрепощение объединением, давшим Тому мнимое исцеление, и переходом из статуса «никто» в статус любимого партнёра и затем супруга в отношениях с Оскаром, позволили им проявиться. В более раннем анамнезе Тома, до двадцати трёх-двадцати четырёх лет, доктор Фрей не находила таких ярких проявлений психопатического поведения, какие появились после, что говорило в пользу её версии.

- Что у меня? – расположившись в кресле, спросил Том. – Да? Или…?

В глазах его и на лице тревога, потаённый страх и вместе с тем надежда на ответ, который раз и навсегда положит конец опасениям насчёт себя. Доктор Фрей положила ладони на папку, в которой скрывался секрет, который сейчас интересовал Тома больше всего на свете.

- Том, я предлагаю два пути. – сказала доктор. – Либо я передаю результаты твоего обследование коллегам, они составляют заключение, и тогда я или твой лечащий доктор сообщим его тебе. Либо я нарушаю правила и оглашаю тебе свой вывод по результатам обследования сейчас, потом передаю материалы коллегам, и они подтвердят или опровергнут мои выводы.

- Сейчас, - без раздумий ответил Том. – Да? – добавил, уже не пытаясь скрывать того, как сильно нервничает. – Нет?

Да или нет? В голове пульсом тикает таймер. Доктор Фрей перекрестила сложенные на папке ладони:

- Том, твой мозг обладает психопатическими особенностями.

Время вышло. Том готовился к худшему, но оказался не готов услышать этот приговор. Твердь земли обрушилась. И небеса, чернея и полнясь громом, треснули. И надежды разбились на полной скорости, развеявшись по ветру. Это ответ на все вопросы. Он не умеет любить. Ему никогда не стать как нормальный человек, как ни пытайся. У него мозг с изъяном. Он изъян.

- То есть я… психопат?

Одно воспоминание во многих эпизодах. Одно воспоминание, и холод по спине. Том вспомнил, как, держа в руках нож, испытывал приходящее непонятно откуда, зудящее желание применить его к… Оскару. Порезать, сделать что-то ужасное, о чём сейчас даже думать жутко. Ничего конкретного. Просто желание, без всякого повода, когда всё между ними было хорошо. Неужели он вправду такой? А если он однажды просто возьмёт и сделает, ударит Оскара ножом? Или убьёт ребёнка? Не потому, что он плохой, а потому, что у него мозг с психопатическим изъяном. Лучше быть плохим, потому что человек может измениться, если очень, очень захочет, а мозг не исправишь, это единственный орган, который невозможно пересадить. Том холодел от собственных мыслей, они шевелили и ставили дыбом волосы.

- Нет, - неожиданно сказала доктор. – Диагноза «психопат» в официальной психиатрии нет. Есть только диссоциальное расстройство личности, но его у тебя нет. Том, у тебя есть определённые психопатические особенности, но ты не обладаешь другими качествами, без которых говорить о психопатии нельзя. А именно – ты эмоциональный, чего лишены психопаты, ты умеешь сопереживать. Поправь меня, если я не права.

- Да, вы правы, - кивнул Том, путаясь в мыслях. – Я очень эмоциональный и я… определённо не бесчувственный. Я скорее страдаю от переизбытка чувств, меня перекрывает эмоциями, я часто на них действую.

Мадам Фрей также кивнула, слова Тома подтверждали то, что она думала.

- Том, как я и предполагала до обследования, в твоём случае можно говорить о предпосылках расстройства, но не диагнозе, - сказала доктор Фрей и открыла папку, начиная показывать снимки. – Это твоя импульсивность. Твоя безответственность. Твоя неверность…

Том смотрел в распечатки, не понимая, как так? Как просто снимки мозга могут столько рассказать? Но они рассказывают, всю правду.

- Твоя зона удовольствия гиперактивна, что, как и у других людей с такими особенностями, даёт зависимость от удовольствия посредством гиперреактивной дофаминовой системы вознаграждения. Говоря простым языком – ты получаешь больше удовольствия, чем средний человек. Также у тебя снижено торможение – захотев чего-то, ты уже не можешь переключиться, твоя зона удовольствия остаётся активной и требует выполнения того, что принесёт тебе удовлетворение.

Том удивился: да, это про него. Он не понимает слова «нет» и, если чего-то хочет, добивается желаемого во что бы то ни стало, честными и нечестными путями.

- Так работает твой мозг, - подытожила доктор Фрей.

- Но я не психопат? – уточнил Том.

- Нет. В тебе есть лишь половина качеств, которые определяются как психопатия.

Том подался вперёд, ухватившись за пришедшую мысль, которая дала светлую надежду.

- Доктор Фрей, может быть так, что вторая половина у Джерри? Что мы как бы поделили эти особенности.

- Вероятно, так и есть, - сказала психотерапевтка, ничуть не удивившись вопросу, поскольку сама об этом думала. – По отдельности ни тебя, ни твою альтер-личность нельзя назвать психопатом, но, если вас соединить, получится полный портрет психопатического расстройства.

А ведь он именно в объединении испытывал то, странное и страшное побуждение с ножом в руках… В объединении он изменял, не задумываясь о чувствах Оскара. Просто потому, что ему так хотелось, в тот момент хотелось, и больше ничего его не заботило. В объединении он сомневался в своих чувствах, чувствовал как-то не так, неполноценно.

- Пожалуйста, не ведите меня к объединению, не лечите в этом направлении, - серьёзно попросил Том, покачав головой. – Я не хочу быть психопатом, не хочу быть с искажёнными чувствами и способным причинить боль близким людям.

Лучше навсегда остаться больной жертвой. Намного лучше. Это непростое, но взвешенное решение. Тому было, что терять – себя и всё, что считает важным, и он очень не хотел это потерять. Лучше остановиться и никогда не выздороветь. Никогда не выздороветь в ту, более больную сторону. Психопат опасен для общества, намного опаснее, чем он с одним своим диссоциативным расстройством идентичности.

- Это твой выбор, Том, - произнесла мадам Фрей. – Если ты уверен, что не хочешь, я постараюсь избегать работы, которая может привести тебя к слиянию. Но я должна сказать, что это не обязательно. Психопатические отклонения успешно поддаются коррекции.

- Да? Что мне делать?

Том не ожидал, что есть какой-то выход, он думал, что те треклятые психопатические особенности – приговор.

- Прежде всего не скучать, - сказала доктор. – Отсутствие деятельности на большинство людей действует негативно, но для людей с психопатическими особенностями оно особенно вредно. При отсутствии деятельности мозг человека с указанными особенностями толкает его на поиск удовольствия, чаще всего деструктивными способами, такими как алкоголизм, наркомания, азартные игры, антиобщественные действия, в худших вариантах – насилие, криминал, убийства.

- Оскар тоже говорил об этом, - сказал Том в некоторой растерянности. – Он говорил, что мне обязательно нужно чем-то заниматься, хоть улицы мести, иначе я схожу с ума.

- Это так, Том, - подтвердила мадам Фрей. – Если у тебя уже есть некое желание, например, негативное, деятельность его не перекроет. Но если ты найдёшь дело, которое будет приносить тебе удовольствие на постоянной основе, то сможешь перенаправить свои особенности в позитивное русло. Люди с психопатическими отклонениями зачастую становятся выдающимися профессионалами в своей области, если вовремя выходят на продуктивный путь, именно за счёт гиперподкрепления, толкающего их делать ещё и ещё, лучше и лучше.

Первым, что пришло Тому на ум, опять был секс. Секс прекрасный источник гарантированного удовольствия. Но просто секса мало. Что, мало? Том сам себе мысленно удивился. Просто секс? Это как понять? Том мотнул головой, отгоняя эту мысль, которая уводила не туда. Решил как-нибудь потом об этом подумать, сейчас о другом надо.

- Важно, чтобы твоя деятельность включала в себя победы, так как именно они источник удовольствия, - тем временем добавила мадам Фрей. – И желательно, чтобы приносящая удовольствие деятельность была не одна. Основная может быть одна, но наличие разных направлений реализации твоей потребности даст наилучший результат. С этим не должно возникнуть проблем, не думаю, что ты делаешь только то, что тебе не нравится, люди всегда тянутся к тому, что приносит им удовольствие.

Том задумался в поисках того, какое занятие может избрать для получения удовольствия и удовлетворения. И спросил:

- А успешная фотоссесия считается за победу?

- Том, ты должен ответить на этот вопрос. Ты считаешь успешно проведённую фотосессию победой?

- Да, - немного подумав, сказал Том, вспоминая то чувство подъёма на пике творческого процесса и по его завершению, и после, когда обрабатывает снимки и видит конечный результат, которым хочется поделиться с миром.

Доктор Фрей слегка улыбнулась:

- Ты ответил на свой вопрос. Пусть это будет работа с камерой.

Том и сам думал об этом, он имел множество идей и желание их реализовывать. Но потом они с Оскаром начали встречаться, и всё остальное стало неважным, кроме их отношений. Потом они съехались. Потом… В какой-то момент забыл, что в его жизни может быть что-то кроме Оскара. Его мир вновь замкнулся на одном человеке.

Психотерапию сегодня они так и не продолжили, Том не мог собраться и переключиться с того, что узнал, и того, что оно означало и меняло в его жизни. Всё меняло. Или ничего?

Вернувшись в палату, Том сел на кровать. Вчера узнал, что травма подвала до сих пор определяет его жизнь и что он как был, так и остался жертвой, просто очень хорошо приспособившейся. Сегодня узнал, что от роду ему написано быть не таким как все, что не конченный и невоспитанный, а у него мозги с изъяном. Что дальше? Новый сеанс, на котором может вскрыться что угодно, пугал, но всё равно почему-то не хотелось остановиться и убежать от терапии, заставляющей заглянуть в себя. Мол, он маленький и глупый и ничего не хочет, он в домике. Нет, он не в домике. Его домик – эта клиника.

Хотелось поговорить с Оскаром, рассказать ему о том, что узнал о себе. И не хотелось. И не знал как. И не был уверен, надо ли. Но Оскар и сегодня не приехал. Оно, наверное, к лучшему. Сначала нужно в себе разобраться, а потом уже с кем-то и думать, как и куда дальше идти.

Том спросил психотерапевтку, расскажет ли она Оскару о его психопатии, и попросил не рассказывать. Мадам Фрей обещала оставить это между ними. Честно ли это? Нет, нечестно. Пусть Оскар сам обманул его, скрыл важное, но это очень разные вещи и уровни ответственности. По-хорошему, ребёнок касается только Оскара. А его, Тома, психопатические отклонения могут коснуться и Оскара, и ребёнка. Но Том был не готов говорить. Опять же, испытывал нужду разобраться сначала в себе, наедине с собой решить это новое.

Глава 6

- Зачем вам моё прошлое, если мы уже выяснили, что мои странности из-за особенностей моего мозга? – непонимающе спросил Том.

Он изначально не хотел обсуждать эту тему, не хотел настолько, что отчасти сам не понимал, насколько сильно его нежелание – иначе бы не уходил от разговора о далёком прошлом в сторону, что делал уже не в первый раз.

- Затем, что я не уверена, что твои особенности не являются последствиями твоего прошлого, твоих травм, в частности самой первой, - ответила доктор Фрей.

- В смысле? – Том нахмурился. – Вы же сказали, что обследование показало отклонения в моих мозгах?

- Том, у тебя нет органических патологий или особенностей головного мозга, только особенности его работы. Это две большие разницы. Органические патологии врождённые, исключение – новообразования, вызывающие отклонения путём физического воздействия на мозг, и внешние и проникающие травмы головы. Органика часто не поддаётся лечению, так как может быть исправлена лишь хирургическим вмешательством, что далеко не всегда возможно. Органика однозначна, есть она – есть диагноз. В случае с не обусловленными органически отклонениями в работы головного мозга всё куда менее однозначно.

- Зачем вы сказали, что у меня эти психопатические особенности, если это не так?

Том испытал злость от того, что его обманули, убедили поверить в то, чего он боялся, что для него тяжело и чего на самом деле нет. Или есть? Вслед за вспышкой злости Том запутался.

- Затем, что на данный момент я получила подтверждения данной версии, - сказала доктор. – Но я не могу утверждать окончательно. Я не знаю, что есть причина, а что следствие. Пока что я не располагаю достаточными сведениями, потому считаю необходимым продолжить твою психотерапию с разбором прошлого, чтобы разобраться.

Том сник, посерьёзнел, задумался, опустив взгляд к столу.

- Почему вы так хотите работать с моим прошлым, тем, далёким? – спросил, посмотрев на психотерапевтку. – Я вам верю, но… Почему?

- Потому что психотерапия в принципе ретроспективна. Том, - мадам Фрей сложила ладони на столе, - каждый новый день – не чистый лист, что бы ни говорили про новые возможности в каждом дне, с чем я частично согласна. Каждый день человек – тот, кем был вчера, позавчера и так далее, он несёт в себе весь свой опыт, который и определяет, какой он сегодня. Чтобы понять, почему происходит то, что происходит сейчас, нужно понять, откуда оно идёт, на чём основывается, где взяло начало. Это как с болезнью – можно лечить симптомы, а можно лечить их причину. Ответь, что предпочтительней?

- Лечить болезнь, - буркнул Том, понимая, к чему психотерапевтка задала этот вопрос.

- Верно, - мадам Фрей слегка склонила голову в кивке. – Правильнее лечить болезнь, так как лечение симптомов даст лишь временное улучшение и с большой долей вероятности новые симптомы в будущем, более отдалённые от их причины.

Том мрачнел и хмурился.

- Почему подвал? – спросил он. – Да, может быть, он по-прежнему как-то на меня влияет, но я вправду это пережил. Я не боюсь ни прикосновений, ни секса, я могу говорить о том, что со мной произошло.

- Том, некоторые жертвы сексуального насилия вообще не бояться секса, а наоборот ведут активную, беспорядочную сексуальную жизнь, что не делает их «чудом исцелившимися» или вовсе «не травмированными насилием», - справедливо заметила доктор.

- Но я не веду беспорядочную жизнь, - возразил в ответ Том. – У меня один партнёр.

- Да, Том. Страх перед сексуальной близостью был твоим первичным симптомом – одним из двух характерных после изнасилования, второй, как ты мог понять, противоположная реакция, повышенная сексуальная активность. Ты сам победил этот симптом, ты больше не боишься, но осталась его причина, и у тебя развились новые симптомы, это то, о чём я говорила ранее.

По Тому видно – сомневается, ищет лазейку, как продолжать считать себя выздоровевшим от сексуальной травмы. Не дожидаясь, когда пролог к работе затянется ещё больше, доктор Фрей атаковала вопросом:

- Том, как часто ты говоришь Оскару «нет»?

- Что? – Том непонимающе нахмурился.

- Как часто ты отказываешь Оскару в сексе? – немного перефразировав, повторила мадам Фрей. – По Оскару можно предположить, что он имеет высокий сексуальный темперамент, по тебе же понятно, что твой сексуальный аппетит ниже, он обусловлен половой конституцией. Отсюда вытекает, что тебе нужно меньше секса и что ты должен Оскару в нём отказывать. Вопрос – как часто?

- Я, ну… - Том замялся, - не отказываю.

- То есть Оскар учитывает твои потребности, и ваша сексуальная жизнь подстроена под твоё желание?

- Эм… нет, - у Тома взгляд забегал, тем не менее возвращаясь к психотерапевтке.

- Ваша сексуальная жизнь не подстроена под твои потребности, но ты не отказываешься от секса, я верно тебя поняла? – уточнила доктор, сохраняя абсолютно непроницаемо-невозмутимый вид.

- Верно…

Том понимал всё меньше и совершенно не разумел, почему психотерапевтка вдруг начала выспрашивать его об их с Оскаром интимной жизни. Но совсем неприличных, смущающих подробностей она не касалась, потому пока мог отвечать и не вспыхивал.

- Ты не отказываешь? – доктор Фрей внимательно смотрела на него.

- Иногда отказываю, - Том опустил и снова поднял взгляд, чувствуя себя неловко от этого разговора, но не настолько, чтобы отказаться это обсуждать. – Мы всё равно занимаемся сексом, Оскар умеет меня завести, и я получаю удовольствие, даже если изначально думал, что не хочу. Так часто бывает, я понимаю своё тело хуже, чем Оскар.

Этих слов мадам Фрей от него и добивалась и пошла дальше:

- Ты не считаешь, что твоё тело принадлежит только тебе?

- Конечно считаю, - Том округлил глаза, искренне уверенный, что данное предположение никак к нему не относится. Может быть, когда-то относилось, но не сейчас, давно уже. – Моё тело принадлежит только мне, - утвердил он без тени сомнений.

- Если твоё тело принадлежит только тебе, почему ты позволяешь кому-то другому пользоваться им без твоего согласия?

- Что?! – Том распахнул глаза шире, до предела. Покачал головой. – Никто не пользуется моим телом без спроса. Оскар точно нет. Я же сказал – просто иногда я не понимаю, что хочу, или отказываюсь из вредности, но получаю удовольствие и понимаю, что на самом деле хотел. Оскар меня не насилует, если вы на это намекаете. Какое может быть изнасилование, если мне приятно?

- Том, человеческое тело запрограммировано на возбуждение от действий сексуального характера, это нужно в том числе для снижения травматизации. Часто это приводит к дополнительной психической травме – жертва винит себя за возбуждение во время изнасилования и, возможно, даже удовольствие, считает себя грязной, неправильной, незаслуживающий помощи. Но на самом деле неважно, что испытывает тело. Согласие – здесь, - мадам Фрей коснулась виска верхним кончиком ручки. – Если человек озвучил или же иначе показал своё несогласие, все последующие сексуальные действия с ним будут насилием, получи он хоть десять оргазмов.

- Да нет же, - Том мотнул головой, улыбаясь. – Вы меня неправильно поняли.

- Том, я тебя правильно поняла, - доктор была неумолима. – И ты, если перестанешь бояться, тоже поймёшь. Твои границы тела по-прежнему размыты, потому ты не считаешь, что твоё «нет» имеет вес. И потому, что проще согласиться и избежать боли, чем подвергнуться настоящему насилию, чем признать это и снова психически переживать, верно?

- Нет!

Том подскочил на ноги и одним порывистым, сильным движением смёл со стола часы и какие-то лежавшие там книги. Мадам Фрей не вздрогнула даже и бровью не повела. Том подорвался, ослеплённый ядерной вспышкой ярости, и, вернувшись в себя, застыл в растерянности и испуге от того, что сделал. Что повёл себя неадекватно.

- Извините, - пробормотал Том, опустив голову. – Я всё уберу.

Доктор Фрей не сказала ему оставить бардак и молча наблюдала, как Том на корточках собирает разбросанные по полу вещи. Вернув все предметы на стол, Том присел в кресло, положив руки на бёдра и виновато тупя взгляд.

- Извините ещё раз, - произнёс он. – Я…

- Не знаешь, что на тебя нашло? – предположила доктор.

- Да. Я не хотел. Слабые у вас тут препараты, не справляются со мной, - Том попытался пошутить и улыбнуться.

- Будь ты на глушащих препаратах, психотерапия не имела бы смысла. Том, то, что с тобой только что случилось, называется – отрицание, оно бывает очень агрессивным, когда касаются особо болезненной темы, - объяснила мадам Фрей.

- Но я не отрицаю, - слабо возразил Том. – Того, что вы сказали, вправду нет, Оскар меня не насилует, просто иногда наш секс – игра, в которой я сначала сопротивляюсь.

- Ни разу не насиловал? – осведомилась доктор.

- Один раз было… - признал Том, снова потупив взгляд.

Вспомнив тот раз в отеле Парижа, первый раз после долгой разлуки, когда он был счастлив видеть Оскара и думал, что теперь всё будет хорошо, а Оскар развернул его лицом к стене и сдёрнул штаны.

- Мне было больно, но я всё равно получил удовольствие, - добавил Том и взглянул на психотерапевтку.

- Том, ты всё ещё думаешь, что твоё удовольствие доказывает добровольность контакта?

Том отвернулся, прижав к зубам сгиб большого пальца, часто заморгал, чувствуя в глазах жар слёз. Нет, он больше не думал, его уверенность надломилась, порождая внутри дрожь подорванной опоры, которую считал незыблемой.

- Зачем вы подняли эту тему? – спросил он треснувшим от подступившего плача голосом. – Не нужно меня убеждать, что Оскар в моей жизни такой же насильник, как и все остальные.

- Том, я тебя не убеждаю. Твоё сексуальное поведение – противоположный страху близости симптом травмы изнасилования, о котором я упоминала. Ты себя не ценишь, что характерно для пострадавших от насилия, необязательно сексуального.

- Спасибо вам, - Том поджал губы. – Я пришёл к вам с одной проблемой, которую сам и проблемой не считал, а уйду с целым букетом. Теперь я ещё и не ценю себя.

В нём проснулась едкость. Потому что всё, что говорила психотерапевтка, очень, очень, очень обидно. Том столько лет учился себя любить и ценить, после долгих усилий понял и думал, что не на помойке себя нашёл и заслуживает соответствующего отношения, а тут выясняется, что нет, не научился, не получилось.

- Ты уйдёшь от меня с пониманием того, кто ты и как тебе жить, - спокойно сказала доктор Фрей.

Помолчала, глядя на Тома, покачивая зажатой между пальцами ручкой, и цепко спросила:

- Том, ты хочешь со мной поспорить, что ценишь себя?

- Да, - уверенно сказал Том. – Я себя ценю, я не позволяю никому обращаться со мной так, как считаю недопустимым.

- Том, если ты себя ценишь, почему ты позволяешь Оскару не считаться с твоим «нет»?

- Вы не понимаете, - Том снова крутанул головой. – Не лезьте в нашу сексуальную жизнь, это наше личное.

- Хорошо, Том, оставим секс, - согласилась доктор, что подозрительно. – Если ты себя ценишь, почему ты позволяешь Оскару поднимать на тебя руку?

- Я… - Том затруднялся с объяснением своего поведения. – Я не то чтобы позволяю. Но если я заслужил, то… заслужил. Всё в порядке.

- Ты считаешь, что можно заслужить насилие?

- Да, - и Том вправду так считал. – Но не насилие, а применение физической силы в качестве наказания.

Мадам Фрей ничего не сказала в ответ, лишь сделала пометку в своём блокноте. Том подался вперёд, положив ладони на край стола:

- Что вы там пишите? – глянул на раскрытую страницу, на которой ничего не смог понять, и поднял глаза обратно к психотерапевтке. – Почему вы ничего не говорите?

- Том, ты же считаешь, что я заблуждаюсь? – вопросом ответила доктор.

- Поэтому я и спрашиваю. О чём вы думаете? – Том взбудоражен и требовал ответа, словно забыв о том, что было до.

Мадам Фрей едва заметно приподняла уголок губ. Поведение Тома подтверждало её правоту. Для того, у кого всё в норме, он слишком активно пытался её в этом убедить. На самом деле себя. Доктор Фрей перевела тему:

- Том, вернёмся к твоему сексуальному поведению…

- Я же сказал, что не хочу обсуждать наш с Оскаром секс, - перебив, Том покачал головой.

- Я не спрашиваю о вашем сексе, а говорю о твоём поведении, - невозмутимо пояснила доктор. – Том, ты так ведёшь себя – не отказываешь - только с Оскаром, никому другому ты не позволяешь притрагиваться к тебе без спроса и яростно отстаиваешь свою неприкосновенность, верно?

- Да, - подтвердил Том. – Видите, я ценю себя. Полтора года назад я человеку голову разбил, когда он меня пытался к сексу склонить, - говорил – будто гордился, непроизвольно округляя глаза.

- Интересно, - доктор Фрей слегка кивнула.

Том подождал и, не услышав продолжения, сам спросил:

- И?

- Что «и»? – осведомилась в ответ доктор.

- Вы сказали «интересно», что дальше?

- Ничего. Я пока не могу объяснить эту разницу в твоём поведении.

Том помолчал, чуть хмуря брови, и произнёс:

- Вы не скажете, что дело в Оскаре?

- Любопытно, что ты сам это сказал, - подметила мадам Фрей.

- Я не сказал, а предположил, что вы так думаете, вы явно настроены против Оскара. Доктор Фрей, - Том выпрямил спину, - если вы выведите меня из отношений, Оскар не обрадуется, он не за это платит.

- Лично мне Оскар не платит, и его ожидания меня не интересуют, я делаю свою работу.

Тома слова психотерапевтки впечатлили. Неужели есть ещё кто-то, кроме него, когда-то глупого и непонимающего, кто не трепещет перед властью Оскара?

- Том, ещё несколько вопросов о твоём сексуальном поведении, ты не возражаешь? – произнесла мадам Фрей.

Том качнул головой:

- Я же сказал, что не хочу обсуждать нашу интимную жизнь.

- Не вашу. Вопросы будут касаться только тебя.

- Хорошо, - нехотя согласился Том, заранее начиная напрягаться.

Не мог он свободно говорить о сексе, даже с Оскаром, с которым им занимался, не мог. А тут посторонняя женщина, которая искусно копается в его голове. Женщина. Будь перед ним мужчина, возможно, Тому было бы проще, потому что имел столь мало опыта взаимодействия с женщинами, даже родственницами, что воспринимал их немного инопланетянками. Том терялся и думал, что женщина не сможет его понять, поскольку у них же всё по-другому.

- Том, на позапрошлой сессии ты сказал, что тебе нравится всё, что Оскар с тобой делает. Я верно тебя поняла?

- Да, - Том кивнул. – Мне нравится, мне очень приятно то, что Оскар со мной делает, поэтому я не согласен с тем, что вы меня убеждаете, что Оскар делает что-то против моей воли.

Доктор Фрей не стала комментировать его ответ, вместо того произнесла:

- Слова «всё, что он со мной делает» звучат несколько странно для описания близости, будто ты исключительно пассивная сторона процесса.

- Да, я исполняю пассивную роль, - Том не понял, почему доктор заострила на этом внимание, это же очевидно и понятно.

- Том, по логике деления на проникающую/принимающую сторону, все гетеросексуальные женщины должны быть пассивны, но это отнюдь не так. Ты же выразился так, словно ты не участник, а объект сексуальных действий.

- Как это понимать? – Том нахмурился.

- Объект – это предмет, на который направлена активность человека, - объяснила психотерапевтка.

- Но я одушевлённый, я участвую. В остальном… Ну… - Том почесал висок, отведя взгляд. – Я просто лежу. Громко лежу.

- Оригинальная формулировка, - мадам Фрей улыбнулась.

- Так и есть, - подбодрённый её позитивной реакцией, Том решился сказать больше. – Я ничего не делаю, но я очень… несдержанный, я громко себя веду.

Мадам Фрей сделала себе пометку и подняла глаза:

- Том, как часто ты мастурбируешь?

Том крутанул головой:

- Нет. Только после вас. Вы обещали.

Понимал, ощущая поднимающуюся панику, что это не спасёт его от ответа, но хотя бы время потянуть.

- Сложно усреднить этот показатель, но если попытаться, то я мастурбирую примерно раз в неделю, - ответила мадам Фрей.

- Зачем? – Том посмотрел на неё с неподдельным удивлением. – У вас же муж есть?

- Мастурбация и секс разные вещи.

- В чём? – Тому пояснение психотерапевтки ничего не сказало. - И то, и другое ради удовольствия и разрядки.

- Секс – это взаимодействие двух и более людей. Мастурбация – время наедине с собой и наиболее короткий путь к разрядке, это аутосексуальный процесс.

- У меня не так, - Том покачал головой.

- Тебе сложно достичь разрядки во время мастурбации?

Том промолчал, отвёл взгляд, уходя от ответа. Вид за окном такой занимательный…

- Том, - мадам Фрей не позволила ему соскочить, - твоя очередь отвечать. Как часто ты мастурбируешь?

Том неуютно нахохлился, опустив голову подбородком к груди. Но через паузу всё-таки ответил, понимая неизбежность этого:

- Я этим не занимаюсь.

- Когда ты мастурбировал в последний раз?

- Полгода назад.

«В первый и последний раз», - мысленно добавил Том.

- А до того? – спросила доктор.

Том снова надулся, зажался, шевеля сомкнутыми губами. И ответил через злостное «не хочу»:

- До того я этого ни разу не делал. Я дважды пытался, но не получилось.

- Не получилось? – мадам Фрей заинтересовал его ответ.

- Да, в первый раз я испугался, это было ещё тогда, когда я не мог думать о сексе, тогда я не смог прикоснуться к себе… там. Во второй раз, это было после объединения, я хотел, но Оскар застукал меня и сказал, что я не должен этого делать.

- Оскар аргументировал свой запрет?

- Это не запрет, - Том поднял взгляд к психотерапевтке. – Просто в то время мы поспорили, кто из нас дольше продержится без секса, и мастурбировать было не по правилам, нечестно. Оскар сказал, что я должен или сдаться, или не делать этого. Я не сдался.

- Хорошо, Том, я тебя поняла. Скажи, каким был тот, получается, единственный раз, когда ты мастурбировал?

- Вам подробности рассказать? – Том смутился до кончиков ушей.

- Достаточно общих сведений. Что побудило тебя заняться самоудовлетворением, в каких условиях это происходило?

По ощущениям Том пылал, но деваться некуда, он сказал:

- Мы с Оскаром разговаривали по видеосвязи, он тогда уехал из города. Я лежал на кровати, Оскар увидел, что я без штанов, только в футболке и трусах, ему это понравилось, и слова за слово я решил сделать это для него.

- То есть ты мастурбировал, а Оскар смотрел?

- Да.

- Продолжай, - кивнула доктор.

- Всё, - Том чуть пожал плечами. – Я дико смущался, но в то же время это был очень пикантный и приятный опыт. Меня вообще заводит, когда кто-то смотрит, или может увидеть, или услышать.

Том смутился сильнее прежнего от своей откровенности, которую даже Оскару никогда прямо не говорил, да и себе тоже. Закусил губы, поглядывая на психотерапевтку в поисках реакции. Мадам Фрей сделала ещё одну пометку и спросила:

- Том, ты больше никогда не испытывал желания заняться мастурбацией?

- Нет. У меня активная сексуальная жизнь, я не вижу смысла делать это самому, с Оскаром мне приятнее.

- Насколько я знаю, вы с Оскаром расставались.

- Да, больше чем на год.

- У тебя были сексуальные связи с другими людьми в это время?

- Нет.

- И ты не мастурбировал?

- Нет.

- Том, ты испытывал сексуальное желание в тот год?

- Да. То есть нет. Как бы… меня посещали такие мысли, особенно по утрам, я мечтал, как мы с Оскаром снова будем вместе, во всех смыслах, и в те моменты ничего не делал со своим возбуждением. Оно такое, знаете… неважное? Когда Оскар рядом, я очень сильно хочу, мне надо. А когда нет, то нет, я не вспоминаю о сексе и не чувствую его недостатка. Один раз я пытался переспать с другим мужчиной, он очень хороший человек, привлекательный внешне, но не получилось, я не смог.

- Том, можешь пояснить, что ты имеешь в виду под словами, что ты не смог?

- Не то, что вы могли подумать, - Том покачал головой. – Как я сказал, я пассивный, моё возбуждение вообще не обязательно для секса, то есть я пробовал и в активе, но понял и уже признал перед собой, что мне приятнее снизу, в тот раз я планировал быть в пассивной роли. Тот мужчина был нежным, участливым, мне были приятны его прикосновения, я испытывал возбуждение, но в какой-то момент почувствовал, что не могу. Я почувствовал страх, не тот страх, что когда-то, другой, но я понял, что просто не могу и, если всё равно сделаю это, это будет насилием над собой. Он отнёсся ко мне с пониманием. Немного позже, когда он ушёл, я понял, что хочу с Оскаром.

Картина больше и больше вырисовывается.

- Том, - обратилась к нему доктор Фрей, - ты сказал, что тот мужчина был нежным и чутким, в чём это проявлялось?

Том задумался, как описать:

- Он осторожно со мной обращался, было видно, что для него это не просто секс, чтобы получить удовольствие, а ему важны и мои ощущения, и что он меня уважает. У меня такого никогда не было. То есть нет, - Том дёрнул уголки губ в нервной улыбке, - меня не каждый мой партнёр насиловал, но с двумя другими я был активным, я скорее сам склонял их к сексу, а так со мной было впервые. Ко мне никто никогда не относился так бережно и уважительно, - он покачал головой.

Интересно – и показательно, - что сам Том не замечает ничего странного в своих словах.

- Я задам последний вопрос касательно твоего сексуального поведения, - сказала доктор. – Тебе когда-нибудь было больно во время секса с Оскаром?

Том качнул головой:

- Никогда. Даже в первый раз мне ни капельки не было больно, честно, не знаю, как Оскар смог этого добиться, с моими-то тараканами, и в принципе такой секс вначале болезненный. Оскару пришлось очень постараться.

- Ранее ты сказал, что Оскар тебя изнасиловал, и тебе было больно.

Подловила. Том не заметил за собой противоречия, пока в него не ткнули. Непроизвольно распахнул глаза, как застигнутый врасплох и на обмане, и затем опустил взгляд, признаваясь:

- Один раз было…

Один раз… Один раз? Перед глазами против воли поплыли те, другие, последующие разы, когда Оскар обходился с ним грубо, без подготовки, причинял боль до повреждений. Как вынужденно пользовался заживляющей мазью. Как Оскар увидел початый тюбик с мазью в его ванной и поругал, что не сказал, что настолько больно. А Том говорил… В тот, первый раз в отеле, говорил, что ему больно, кричал, плакал, прося остановиться, и потом, в несколько последующих раз, кажется, тоже говорил… Но Оскар не услышал, не послушал, и Том понял, что говорить бесполезно и начал молчать и потом самостоятельно разбираться с последствиями.

- Том, это происходило не единожды? – без жалости и без осуждения в голосе спросила доктор Фрей, прочтя неприглядную правду по лицу.

Том отрицательно покачал головой:

- Нет, не единожды. Всё время, пока мы были в Париже, около месяца, Оскар причинял мне боль.

Неприятно, больно признавать, что человек, о котором ты всегда думал и по-прежнему думаешь: «Он никогда» делал это, не один раз, что не считается.

- Но я это заслужил, - добавил Том, посмотрев на психотерапевтку. – И даже если бы нет, я мог не идти с Оскаром после первого раза, после второго, третьего, но я шёл. Это моя вина, никто меня не принуждал, и я думаю, что Оскар поступал плохо, но не недопустимо, потому что я вправду заслужил.

- Том, чем ты заслужил?

- Разводом. Из-за меня мы развелись, Оскару было очень больно, я не могу осуждать его за то, что он захотел причинить мне боль в ответ, это естественная реакция.

- Том, - мадам Фрей положила на стол сцепленные пальцами руки. – В том, что происходит в отношениях, за редкими исключениями виноваты оба. В вашем разводе виноват не ты один, соответственно, не тебе единолично за него отвечать и тем более нести наказание. Если бы Оскар не втянул тебя в брак раньше времени, вы бы не развелись и никому не было больно.

- Вам Оскар рассказал, что я не был готов?

- Я права?

- Что? – Том поражённо округлил глаза. – Вы не знали? Вы что, экстрасенс?

Не верил во всё сверхъестественное, но как, как объяснить, что мадам Фрей сказала то, чего не знала, факт, полностью соответствующий действительности? Мало ли всё-таки существует что-то за пределами его веры и всеобщего понимания.

- Я хорошая психотерапевтка, - ответила доктор Фрей. – Хороший психотерапевт/психолог – лучший экстрасенс. Том, ты готов продолжить? Скажи, как ты считаешь, почему вы с Оскаром вместе?

- Потому что нас связывает наша история, - Тому не пришлось задумываться, чтобы ответить.

- Чем вас связывает ваша история?

- Тем, что мы многое пережили вместе и стали друг для друга особенными людьми, хотя вообще никогда не должны были встретиться.

- Том, чем вы друг для друга особенные? – доктор продолжала задавать уточняющие, наводящие вопросы.

- Тем, что особенные… - Том нахмурился.

- Чем? – повторила мадам Фрей. – Что вас связывает?

- Хватит, пожалуйста, - попросил Том, в одночасье почувствовав страшное, распространяющееся оковами от груди напряжение. – Можно мне перерыв?

Его вид говорил о перегрузе, и доктор Фрей разрешила:

- Да.

Том встал, перемялся с ноги на ногу и неуверенно сказал:

- Я пойду, погуляю.

- Хорошо. Возвращайся, когда будешь готов.

С момента начала серьёзной работы мадам Фрей каждый день отводила для Тома три часа, поскольку один час и даже сдвоенный двухчасовой сеанс с ним ни о чём, слишком мало с учётом того, сколько времени уходит на побочные разговоры. Это неудивительно, травмы Тома столь застарелые, что его разум подобен лабиринту с множеством ложных тупиков, которые можно и нужно вскрыть, если знать, куда нажать. Потому доктор Фрей не одёргивала Тома на прямую дорогу беседы и могла позволить ему погулять во время сессии.

Зайдя в палату за весенней курткой, Том пошел на улицу. В тапках на носки. В основном пациенты клиники ходили в обуви, но Том питал любовь к тапкам и не стал заставлять себя делать так, как более прилично. О том, что это более прилично, он и не думал. Улица встретила лёгким, едва уловимым прикосновением ветерка к лицу, который даже волосы не колыхал, лишь отдельные волоски, топорщащиеся из непослушной причёски.

Выйдя на крыльцо, Том взглянул на небо, голубое, подёрнутое нежной пеной вытянутых разводами белёсых облаков, и сошёл на дорожку, направляясь прямо, к высокому забору. В голове теснились мысли, какие-то неконкретные, неуловимые фокусом разума, утяжеляя настроение и вызывая предчувствие головной боли. Голова у него болела редко, и это всегда означало, что он не в порядке. Да, он не в порядке. Всё не в порядке. А что конкретно…

Позавчера жертва. Вчера психопат. Сегодня…

«Оскар, мне больно!..».

Его наивная любовь. Его искренняя надежда. Его вина.

«Что вас связывает? Том, что вас связывает?».

Что…?

Его желание всё исправить. Его наивная вера в лучшее. Его вина.

Вина…

Он ведь хотел и имел силы построить другую, новую жизнь, без Оскара. И передумал только тогда… когда почувствовал перед Оскаром новую вину, после того парня на пляже.

Осознание выстрелом в голову откуда-то из-под сердца. Том вздрогнул всем телом.

Не может быть. Не может быть…

Том задышал часто, с ресниц упали слёзы. Его любовь. Его надежда. Его вера. Его… вина.

Том сцепил пальцы, сжимая руки до белеющих костяшек. Поднял руки к лицу в отчаянном молитвенном жесте безо всякой молитвы и просьбы. Прижал к губам, прикусил костяшку большого пальца. Почему психотерапевтка осталась в кабинете, а это внутри продолжается… Запущенный процесс осмысления идёт.

Кто ты мне?

«Что вас связывает?».

«Жести тебе надо? Без проблем».

«Оскар, мне больно!».

«Оскар, оставь меня в покое».

Я буду жить на испанском побережье. Я буду жить…

Я виноват… и мозг и все устремления отшибло.

У Тома дрожали ресницы, взгляд метался из стороны в сторону, ни за что не цепляясь. Мир погружался в серый цвет. Нет, мир в нём не утонет, он умрёт, чтобы переродиться.

Мысли, мысли… остановите бег.

Что есть их история? История мальчика, который вцепился в единственного, кто протянул ему руку и дал спасение. История жертвы насилия, научившейся не бояться одного. История истово желающего верить парня, верить во многое, что влекло своим светом. Ни разу не история мужчины, потому что он так и не вырос. Он мечется, мечется, в себе и по жизни. А ведь когда-то он был нормальным, когда-то очень давно. Относительно нормальным с учётом всего его прошлого. В какой момент что-то изменилось? Не найти его, не определить.

Вышел успокоиться, переключиться, а получалось наоборот. Том размазал слёзы по горячей щеке и, протяжно втянув носом воздух, поднял голову. Весна вокруг… Ещё одна весна, которую проводит в отрыве от жизни, в больничных застенках. Эта клиника другая, в ней нет безысходности, но всё же реальная жизнь там, за забором, и в неё пока нет желания возвращаться. Слишком многое стало ещё более непонятно.

Что дальше?..

Том поднял взгляд к небу, теряющему цвет в нашествии портящейся погоды. На щеку упала капля. Намечается дождь. На душе уже не так невыносимо буйно, но очень грустно.

Весна… Ещё одна его весна.

Капли падали чаще и чаще, обещанный синоптиками дождь вступал в свои права. Убрав руки в карманы, Том стоял у ворот, не обращая внимания, что промокает. Не настолько холодно, чтобы быстро продрогнуть и захотеть тепла.

Том вернулся в кабинет психотерапевтки через полчаса, минуя палату. Снял куртку.

- Том, тебе не нужно переодеться и высушить волосы? – спросила доктор Фрей.

- Нет, - Том качнул головой, подходя ближе к столу.

Мадам Фрей молча протянула ему упаковку салфеток, чтобы хотя бы промокнул волосы.

- Спасибо.

Том сел в кресло и подсушил волосы, прожимая пряди.

- Том, дать тебе плед? – спросила доктор, когда он закончил.

Том кивнул и, приняв из её рук уютный кашемировый плед приглушённого бирюзового цвета, завернулся в него, подобрав под себя ноги и придерживая края пледа на груди. Взглянул на психотерапевтку.

- Том, ты готов продолжить? – поинтересовалась та.

- Можно задать вопрос? – вместо ответа спросил Том.

- Да.

- Как вы поняли, что я не был готов к браку, или вам Оскар сказал? Пожалуйста, ответьте честно.

- Оскар мне этого не говорил, - повторила доктор Фрей то, что сказала ранее. – Понять твою неготовность к браку было несложно, она логична. Том, ты младше Оскара на шесть лет, на момент вступления в брак тебе не исполнилось двадцати пяти лет, и ты менее двух лет был в объединении, которое дало тебе свободу, так как до того ты был сильно ограничен своими страхами и не мог вести полноценную жизнь. Я ни в чём не ошиблась?

Том качнул головой, подтверждая её правоту.

- Из указанных факторов вытекает твоя неготовность к браку, - продолжила доктор. - Грубо говоря, ты был на уровне подростка, который познаёт себя и своё место в мире, пробуя расширяющиеся жизненные возможности. Но в то время ты находился в отношениях, что ограничивало твой путь самопознания, так как, во-первых, ты не имел необходимости работать, что важный аспект становления личности, во-вторых, отношения предполагают верность, что не позволяет заводить разные отношения, не позволяет получить опыт и понимание, что для тебя предпочтительней. Я знаю, что ты не соблюдал верность, - оговорилась мадам Фрей. – Это не столь важно для общей картины. Ты испытывал чувство вины за свои измены, верно? – Том кивнул. – Следовательно, ты не был свободен, ты не понимал своих обязательств и потому затруднялся с их исполнением, но чувствовал, что они у тебя есть.

Как правдиво. Поразительно. Психотерапевтка описывала его состояние, его чувства лучше, чем он сам.

- Потом Оскар сделал тебе предложение вступить в брак, и ты закономерно воспротивился увеличению и ужесточению сковывающих тебя обязательств. Но ты не сказал твёрдое «нет», вы заключили брачный союз, полагаю, ты думал, что справишься с этим, но ты не мог этого сделать в силу своего жизненного этапа, что повлекло за собой внутренний конфликт. Дело не в том, что ты не любил Оскара, любил недостаточно и не хотел быть с ним. Дело в твоей неготовности к этому важному шагу и том, что он противоречил твоим потребностям на том этапе развития. Я приведу пример. Есть девушка, домашняя девочка, всю жизнь возвращающаяся домой не позже девяти вечера по комендантскому часу, не посетившая ни одной вечеринки и не ходившая на свидания. В восемнадцать лет она переезжает в другой город учиться и получает свободу. И встречает парня, который в скором времени делает ей предложение вступить в брак. У неё есть два пути – согласиться и в течении пяти лет развестись, потому что эта семья не будет счастливой как минимум для неё, здоровая семья у них и не получится вне зависимости от наличия/отсутствия детей и степени внешнего благополучия их отношений. Потому что она не прошла свой путь становления, её будет тянуть на волю. Второй путь – отказаться и дать себе время «созреть», в результате чего она осознанно и с готовностью придёт к решению вступить в брак. Или не придёт, это выбор каждого. Смысл в том, что эта девушка может очень любить своего партнёра, может хотеть прожить с ним всю жизнь, года через два она может стать счастливой невестой, которая искренне хочет этого, но в тот момент – она не готова потерять новообретённую свободу и связать себя новыми обязательствами взаимоотношений. У тебя было то же самое.

Том отвернулся, размазал слёзы под правым глазом. Так грустно. Почему он только сейчас, словами психотерапевтки, понял всё это? Услышал свои те, старые, чувства и смог их разобрать? Столько боли можно было избежать. Но уже поздно.

- Том, ты не виноват в вашем разводе, - повторила доктор Фрей.

- Получается, Оскар виноват? – Том посмотрел на неё мокрыми глазами.

- Нет, Оскар тоже не виноват единолично. Оскар не принудил тебя к вступлению в брак путём применения физического или психологического насилия или иной силой, ты пошёл к алтарю добровольно. Поправь меня, если я не права.

- Нет, вы правы. Я сказал, что хотел бы оставить всё, как есть, но в тот же час согласился. Оскар хотел этого, а я не хотел его расстраивать и подумал, что это не так уж плохо.

Мадам Фрей кивнула словам Тома и сказала:

- Как я обозначила ранее, в проблемах в отношениях виноваты двое. Твоя вина состоит в том, что ты поддался, проигнорировав себя, и молчал о своих чувствах. Вина Оскара в том, что он, увидев твоё нежелание сейчас вступать в брак, продолжил настаивать и не взял в расчёт твои особенности, которые говорили, что для тебя это рано. Путём обоюдных ошибок вы вступили в брак, который был обречён.

- Спасибо вам, - Том улыбнулся сквозь слёзы, но искренне. Поднял глаза к потолку, часто хлопая ресницами, и снова посмотрел на психотерапевтку. – У меня камень с души упал.

Вправду упал. Том так долго, начиная с медового месяца, который должен был стать самым счастливым временем, но не стал, мучился чувством вины за свои чувства и нежелание быть там, где он есть, в этих узах. Мучился сомнениями, что не любит, любит не так, что сам неправильный. Страдал от чувства вины в разлуке и потом. А оказалось, что он не виноват и не плохой, и Оскар тоже не виноват и не плохой, просто так сложилось. И он не неправильный, просто тогда его время ещё не пришло. Том растирал по щекам слёзы, купаясь в подаренной психотерапевткой истине, отпускающей грехи.

Мадам Фрей подвинула к нему коробочку с бумажными платками и ждала, когда Том проживёт этот момент.

- Том, ты готов вернуться к вопросу, на котором мы остановились перед перерывом? – спросила доктор.

- Да, - Том кивнул и шмыгнул носом, сложив платок вдвое.

- Том, я повторю вопрос. Что вас с Оскаром связывает?

Том молчал и смотрел на психотерапевтку. Шмыгать носом и плакать он перестал, только щёки мокро блестели дорожками после последних слёз.

- Том, что вас с Оскаром связывает? – повторно произнесла доктор Фрей.

Не в ту же секунду, но в этот раз Том отозвался:

- У вас ведь есть ответ, да?

- Хочешь, чтобы я озвучила ответ?

- Да, - Том тихо вздохнул. – Вы всё равно приведёте меня к нему, лучше сразу.

- Ещё раз – Том, почему вы вместе? – спросила доктор, глядя ему в лицо.

- Почему? – спросил в ответ Том, всецело доверяя себя психотерапевтке.

Он устал и не хотел переживать новые муки и ещё большее изнеможение на пути к ответу, который в любом случае прозвучит.

- Том, - доктор Фрей положила ладонь на стол, а во вторую руку взяла ручку. – Вас связывает взаимодополнение. Оскар – лидер, агрессивная и доминирующая личность по жизни, такой вывод можно сделать по многим показателям, и твои рассказы о его поведении это подтверждают. Ты, Том, жертва, это не слово для твоего унижения и оскорбления, а трагический факт твоей жизни. Агрессор не может существовать без жертвы, как и жертва не может существовать без агрессора. Не в том смысле, что вы друг без друга не проживёте – проживёте. Вы притягиваетесь и активизируете особенности друг друга. Ты ведь никому другому не позволяешь в свой адрес поведения, которое считаешь нормальным и привычным в отношениях с Оскаром. И Оскар, я уверена, далеко не с каждым человеком проявляет себя так, как с тобой. Потому что вы совпали. У вас установились созависимые отношения.

- Что такое созависимые отношения? – спросил Том.

Что-то знал об этом, но не настолько хорошо, чтобы сказать: «Да, я понимаю».

- Созависимые отношения – это токсичные отношения людей с нарушенными границами. Их основа может быть как материальной – финансовая зависимость одного участника отношений от второго, желание одного партнёра подчинить себе другого, привязать, сделать «своей частью».

Тома дёрнуло. В точку. В мозг кольнуло воспоминанием давних слов Оскара: «Я не хочу, чтобы ты работал, я вполне в состоянии тебя содержать». Так было с самого начала – Том материально всецело зависел от Оскара, а потом не научился жить иначе, не смог отделиться.

- Психологической основой созависимых отношений может быть алкогольная, наркотическая, игровая зависимость одного из партнёров, сюда же идут психические расстройства и заболевания.

Снова дёрнуло. Они собрали два из двух.

- Есть такое понятие – «драматический треугольник» - это психологическая и социальная модель взаимодействия между людьми, состоящая из трёх основных ролей: «преследователь», «спасатель», «жертва». «Преследователь» - устанавливает свои правила, контролирует, навязывает свою точку зрения, не даёт ошибиться и ищет виноватых. Когда «преследователь» не может открыто проявить свой гнев, он шантажирует и манипулирует. «Спасатель» - спасает «жертву» вне зависимости от того, нужно ли это ей, и ощущает свою ценность за счёт помощи и чувства превосходства над «жертвой». «Жертва», в свою очередь, игнорирует свои потребности, растворяется в «преследователе» и считает, что не сможет без него жить, мысль о расставании вводит «жертву» в панику.

Господи, как с них писали…

- Каждый из участников в разные моменты времени примеряет на себя одну из трёх ролей, но выбраться из порочного круга не может. Это отражает характерную особенность созависимых отношений – цикличность. Грубо говоря, СО всегда неравномерны, один любит, другой позволяет любить, и эти роли постоянно чередуются у участников отношений.

Том округлил глаза. Ещё одно стопроцентное попадание, объясняющее столь многое. У них же всю дорогу так – один любит сильнее, другой меньше. Оскар любил его истово, болезненно – Том изменял, думая, что найдёт кого-то лучше, более подходящего себе, а потом просто сомневался в своих чувства. Том уверился в своей любви и желании быть с Оскаром – Оскар близко его не подпускал и пинки раздавал. Только в новых отношениях они наконец-то уравнялись, стали здоровее, но потом они съехались, и всё рухнуло.

Их отношения почти всегда игра в «ближе-дальше». Драма. Кто-то должен страдать, или страдают оба, каждый по-своему.

- И ты, и Оскар отражаете два главных фактора развития склонности к вступлению в созависимые отношения, - продолжала объяснять доктор Фрей. – Первый фактор – отсутствие любящей, принимающей, участвующей матери в детстве, что для ребёнка на психологическом уровне смерти подобно, так как выживание ребёнка всецело зависит от взрослых. Это ситуация Оскара. Второй фактор – отношения между ребёнком и взрослым, построенные на подчинении и пренебрежении желаниями ребёнка. Том, это твоя ситуация.

- Откуда вы знаете? – тихо спросил Том.

- О чём именно? Об Оскаре или о тебе?

- Обо мне.

- Это тоже логично и определимо, - ответила мадам Фрей. – Твой неродной отец тебя похитил с целью заменить тобой своего родного, погибшего сына. Следовательно, он воспитывал не тебя, а – воспитывал того мальчика, прививал тебе его качества, которые не могли соответствовать тебе, так как вы разные люди. А подавить и навязать что-то можно только путём подчинения.

Том вспомнил треклятые фломастеры, которые Феликс у него отбирал – символ отсутствия у него в детстве права быть собой, и то, как хотел, до слёз в голос порой хотел рисовать яркими цветами. А потом подчинился и забыл о своём желании.

- Для первого типа, того, кто был лишён безусловной любви и принятия, во взрослом возрасте характерен поиск безусловной любви и принятия вместе с отсутствием веры, что его могут любить просто так, что зачастую порождает агрессию, манипуляции и попытки привязать к себе партнёра понятным агрессору способом.

Этот способ деньги. Может, потому Оскар хотел от него, Тома, чтобы он чего-то от него хотел в материальном плане, принудил к подписанию того неразумно щедрого брачного контракта и завещания, по которому Том мог стать сказочно богатым наследником. Оскар лучше всего понимает язык денег и власти статуса, а Том на этом языке «не говорит».

- Второй тип, назовём его подавленным, во взрослом возрасте ищет того, кто похож на его подавляющего родителя, и всеми способами пытается заслужить его одобрение.

Том закрыл глаза. Больно в груди. Сердце пропустило удар. Это то, что он когда-то сказал Оскару и от чего впоследствии открестился – ты такой же, как Феликс…

- Также для созависимого человека характерно «ощущение дома» только с тем, с кем он состоит в таковых отношениях. Спасение от одиночества и внутренней пустоты только в том человеке; карьера, хобби, жизненные ориентиры и принципы – ничто, кроме партнёра, не может спасти и часто со временем отмирает, ещё больше усугубляя зависимость. Ожидания, что партнёр будет себя вести определённым и понятным для тебя образом, а то, что его желания или решения могут отличаться от твоих, пугает и не обсуждается.

В новейшем времени это о Терри и неспособности Тома принять то, что Оскар что-то решил без него и совсем не так, как он ожидал.

Том снова в слёзы. Не хотел плакать, они сами катились из глаз. И уже в плаче понимал, что хочет. И не мог остановиться, контролировать себя, чтобы не быть сопливой размазнёй.

- Причём здесь агрессор и жертва? – слёзы не мешали говорить, не пережимали горло.

- Притом, что вы удерживаете друг друга в этой системе отношений, - ответила доктор Фрей. – Когда один пытается выйти из системы, меняется, второй втягивает его обратно. Уверена, ты можешь привести не один пример.

Да, Том мог. Пример – Оскар, который изменился в браке, изменился обратно после брака, а потом сам запутался в своих изменениях. И его, Тома, пример – он, который больше не жертва по жизни, с Оскаром принимает эту роль – роль слабого, ведомого, неспособного защититься. Обоюдная декомпенсация – агрессору нужна жертва, жертве нужен агрессор.

- То есть, если я вылечусь и перестану быть жертвой, мы расстанемся, потому что нас больше ничего не будет связывать? – Том задал вопрос, как понял психотерапевтку.

Пугала ли его эта перспектива? Прямо сейчас не мог ответить. Слишком загружена голова, слишком много открытий на него свалились. Снова и снова сваливались, уводя всё дальше от изначальной точки, в которой находился до поступления в клинику.

- Такой исход вероятен, - сказала доктор, - также, как вы можете расстаться в любой другой ситуации, но терапия не обязательно приведёт вас к расставанию. Если хотя бы один из вас, то есть ты, пройдёт психотерапию, вы разорвёте порочный круг системы жертва-агрессор и получите возможность перейти от созависимых к функциональным, то есть здоровым отношениям.

Перестав уже плакать, не факт, что надолго, Том покачал головой:

- Оскару это нужно.

В голове живые, доказательные воспоминания, его, Оскара, слова: «Я могу тебя ударить»,«Я могу этого захотеть».

- Том, ты готов остаться жертвой и терпеть всякого рода насилие, чтобы Оскару было хорошо?

- Возможно, я сам этого хочу. Я пока не знаю, - Том был серьёзен.

Возможно. Должно же иметь какое-то объяснение то, что ни от кого другого не потерпит подобного обращения, оно сразу оттолкнёт и ожесточит, а в Оскаре его влечёт именно это – его властность, его сила, его доминантность. Кто же ты? Вопрос, снова обращённый к себе. Вопрос, на который, казалось, давно нашёл ответ. Но нет.

- Том, - мадам Фрей сложила ладони на столе, - я не могу принудить тебя к лечению, психотерапия добровольна и предполагает включённость клиента, иначе она попросту не работает. Я не в силах забраться тебе в голову и «подкрутить шестерёнки» без твоего участия. Но я хочу тебе сказать, что тебе не обязательно отказываться от терапии, ваши роли, если они вам обоим нужны, можно сохранить и в более здоровых отношениях. Есть немало способов, как двое взрослых людей могут реализовать свои потребности быть ведущим/быть ведомым, я их не одобряю, но в некоторых случаях они имеют право на существование и могут помочь, если обоим участникам отношений так лучше. Том, как я уже оговаривалась, я не фея, не факт, что я смогу полностью вылечить тебя от твоих травм. Но то, что даст тебе успешная психотерапия – это понимание, кто ты, что тебе с этим делать и для чего тебе надо то, что ты делаешь. Можно не быть эталонно нормальным и психически/психологически здоровым, есть немало людей, которые наслаждаются своими отклонениями и не хотят ничего менять. Но важно – быть осознанным, так как только осознанность и понимание себя может упорядочить жизнь и избавить от метаний и сопутствующих им страданий.

Будь у Тома кошачьи ушки, они бы внимательно навострились. Избавление от метаний – самый желанный его, самый сильный манок. Хотел ли он этого? Очень. Наконец-то перестать метаться по жизни и в себе. Раз и навсегда. Да, он придёт на следующий сеанс. Доктор Фрей крепко взяла его на крючок.

- Том, на следующей встрече мы начнём разбор твоего прошлого, - предупредила мадам Фрей в конце сессии. – Подготовься к этому.

- Как? – Том не понял.

- Морально, Том, и постарайся не сбежать. Если захочешь это сделать, помни, что в конечном итоге я временный человек в твоей жизни, для меня не принципиально важно тебя вылечить, а от себя ты не сбежишь. Твоё благополучие нужно тебе, а не мне.

Глава 7

Добрый вечер, моя судьба,

У меня разговор, садись.

Если я в чем-то не права,

Ты, пожалуйста, не сердись.

Бесконечно несет волна

Испытаний, что не пройти;

С Днем Рожденья, моя вина,

Мы теперь на одном пути

Lascala, Контроль©

- Том, ты знаешь, что такое Гидра? – спросила доктор Фрей в ответ на очередной вопрос Тома, почему она хочет разбирать то его прошлое, заключающееся в подвале.

Его сопротивление – не прямое, не агрессивное, но очевидное, если хоть что-то понимать в психологии, подтверждало правильность выбранного направления работы.

- Знаю, - ответил Том. – Это мифическое существо со множеством голов.

- Что отличительная особенность Гидры? – мадам Фрей задала другой вопрос.

- Если отрезать ей голову, на её месте вырастут несколько новых. Так было в мультике «Геркулес», - пояснил Том, откуда почерпнул информацию, на случай, если та не соответствует взрослой действительности.

Одно время он очень любил этот мультфильм, но недолго и больше никогда его не пересматривал. Оттуда же, из мультика, Том понял и запомнил, что за зверь такой Гидра.

- Как убить Гидру?

Том почесал затылок, не задумываясь, почему психотерапевтка расспрашивает его о выдуманном существе, поскольку неосознанно воспринимал этот разговор как интересный. В нём вызывал интерес вообще любой разговор, в котором не был тупым и мог поделиться знаниями – любыми, их у него немного – и получить обратную связь и одобрение.

- Надо убить её тело, пронзить раздавить, потому что рубить головы бесполезно, - сказал Том.

- Верно, - доктор Фрей склонила голову в лёгком кивке и посмотрела на Тома. – Том, твои травмы – твоя Гидра. Можно «рубить ей головы» - прорабатывать более поздние травмы и их проявления, но на месте побеждённых будут возникать новые. А можно «убить тело», из которого травмы произрастают. Это…

- Подвал, - кивнув, закончил за психотерапевтку Том.

- Да, это подвал и всё, что в нём происходило, - подтвердила та.

«Если нет более ранней травмы, спрятанной в его детстве. Но начнём мы с насилия и, если работа пройдёт успешно и будут зацепки, будем копать глубже», - подумала мадам Фрей.

Том всё ещё сомневался, но вместе с тем верил ей. Мусолил закушенные губы.

- Том, ты сказал, что убить Гидру, можно только убив её тело. Как, по-твоему, разумнее поступить – рубить головы или уничтожить тело? – произнесла доктор, подводя его к самостоятельному осознанию и выбору.

Активному выбору, который должен прозвучать, чтобы пошла работа. Чтобы Том опирался на собственное желание это сделать.

- Тело, - со вздохом ответил Том.

Мадам Фрей кивнула, взяла ручку, неслышно стукнув её верхним кончиком по блокнотному листу, и спросила:

- Том, ты когда-нибудь с кем-нибудь обсуждал то, что с тобой произошло? – отход немного в сторону, но нужный отход.

Том покачал головой:

- Я не работал со специалистом на эту тему.

- Я помню. Я спрашиваю не о работе со специалистом, а о беседе с любым человеком, которому ты мог доверить эту тему, подробной беседе.

Том снова отрицательно покачал головой:

- Я ни с кем это не обсуждал.

- Том, почему ты не обсуждал с Оскаром твой насильственный опыт?

Том пожал плечами, опустил голову, почесал над правой бровью.

- Сначала я не мог об этом говорить, да и смысла не было, Оскар знал, что со мной произошло, и прямо говорил – тебя изнасиловали. А я не мог говорить, и для меня было ужасно, когда Оскар говорил такие вещи. Потом, после объединения… один раз мы об этом разговаривали, - Том поднял взгляд к психотерапевтке. – Без подробностей, просто обсудили, что я пережил и мои чувства по этому поводу, Оскар отнёсся ко мне с пониманием и поддержал. Тогда я не нуждался в подробном рассказе, я выздоровел и… моя трагедия была для меня перевёрнутой страницей, которая больше не болела. Она и сейчас не болит. Но… В прошедшем ноябре, первого числа, я хотел вспомнить с Оскаром и поговорить об этом. Это же та самая дата, своего рода годовщина – ночью с тридцать первого октября на первое ноября я попал в подвал. Потом первого ноября произошло объединение и через год первого ноября завершилось слияния. Для меня это особая дата, которой я бы не хотел в своей жизни, но она есть. Хэллоуин для меня не то же самое, что для всех людей. Когда я смотрю на календарь и вижу дату «1 ноября», то невольно думаю об этом. Я хотел об этом поговорить, потому что начал забывать. Не так забывать, как до объединения, когда эта память была отделена от меня, я помню, но воспоминания смазываются, теряют личную насыщенность, теряются какие-то подробности, как будто это было где-то в другой жизни, не со мной, как будто это неважно для меня. Это меня беспокоит, вернее беспокоило, сейчас у меня появилось много чего другого, о чём думать. Я не хочу забывать, этот опыт ужасен, но именно этим достоин того, чтобы о нём помнить и считаться с ним. Это какая-то дань уважения, что ли.

Том сам не заметил, как начал говорить намного больше, чем предполагал ответ на вопрос. Наверное, ему просто хотелось рассказать, поделиться этим.

- Но мне неловко об этом говорить, потому что прошло же столько лет, полжизни прошло, уже больше, я давно уже живу как нормальный человек, и у меня нет причин жаловаться. Мне было четырнадцать лет, а сейчас мне двадцать восемь. Глупо это. Как будто я никак не могу отпустить и привлекаю внимание: «Посмотрите, со мной это произошло, я особенный». Нет же. Я просто… Я хочу помнить, и чтобы это что-то значило. Потому что так должно быть, по крайней мере в тот день.

Одинокий потерянный мальчик, который научился делать всё, что нужно для взрослой жизни. Но только внешне.

- Мы не поговорили. Забылось как-то. Я сам забыл, потому что в тот момент другое было моим настоящим и более важным.

Том растёр текущие слёзы:

- Да что ж это такое… Почему я постоянно плачу? Что вы со мной делаете? – улыбнулся с мокрыми щеками.

- Плакать нормально, особенно во время психотерапии, - ответила доктор Фрей, - это работают твои чувства.

- Но у меня нет никаких таких чувств, я не хочу плакать, - возразил Том.

- Том, ты заставляешь себя плакать?

- Нет, - а слёзы только обильнее катились.

Шмыгая носом, Том один за одним вытянул из упаковки три бумажных платка.

- Значит, ты хочешь плакать, - спокойно заключила доктор, сцепив руки на столе. – Твоё желание помнить о поговорить о том, что с тобой произошло, абсолютно нормально и естественно, как и твоя обида из-за того, что этого не случилось.

Том не осознал, что психотерапевтка в очередной раз попала в точку его путанных чувств. Но по глазам это видно, по грустному и безоружно растерянному взгляду, внимательно остановившемуся на докторе.

- Том, наверное, ты растерян, не сейчас, а был растерян тогда, когда хотел поговорить с Оскаром о том, что пережил? – мадам Фрей намеренно не утвердила, а преподнесла мысль в виде вопроса.

- Да, - ответил Том, прежде чем цензор разума включился и сгенерировал более приличный, безопасный ответ.

И удивлённо округлил глаза. Что, он был растерян? Не был же. Или был? Психотерапевтка спасла его от мук заметавшихся мыслей:

- Том, ты испытывал противоречие между тем, чего хотел, и тем, что считаешь правильным. Но твоё представление правильного ошибочно, хотя его и разделяют очень многие, что прискорбно. Ты не должен стыдиться помнить о своей трагедии и отводить ей некоторое место в своей жизни, ты имеешь право заявлять о ней и не жить так, как будто этого не было в твоей жизни, сколько бы лет ни прошло. Скажи, Том, можно ли упрекнуть участника боевых действий спустя десять лет после их окончания в том, что он помнит и отличается от тех, кто подобного опыта не имеет?

- Нет, - Том качнул головой.

Он имел крайне общее, размытое понимание, что такое война, но все считают, что война – это страшно, и он тоже так считал. Например, Криц, тренер Джерри, воевал, и ему, Тому, в голову бы не пришло упрекать его за особенности личности.

- Том, можно ли человека, выжившего в стихийном бедствии, пристыдить за память? – тем временем доктор Фрей задала другой вопрос.

- Нет.

- Можно ли человека, пережившего онкологию, упрекнуть за то, что он помнит, как боролся за жизнь?

- Нет.

- Тогда почему тебе должно быть стыдно за память о своей трагедии? Том, к моему сожалению, это до сих пор довольно распространённая проблема: опыт психологического и сексуального насилия обесценивают даже в нашем прогрессивном обществе. Если тебя избили, тебе окажут медицинскую помощь и разбирательство по вопросу применённых против тебя преступных действий; если тебя изнасиловали – ты можешь не получить соответствующую помощь и сатисфакцию. Что преступное пренебрежение, так как сексуальное насилие едва ли не самое губительное для личности обстоятельство, поскольку оно грубейшим образом нарушает границы тела. Если в тебя, прости за прямоту, против твоей воли вставили член или иной предмет, ты не можешь чувствовать себя защищённым и цельным. Границы здорового человека гибкие, но цельные, - доктор Фрей скоро схематично изобразила на блокнотном листе то, о чём говорила: человечка в овале, давая Тому доступное обывателю понимание. – Границы человека, пережившего сексуальное насилие – разорваны, - она пририсовала рядом человека в разорванном овале личных границ, которые есть защита.

Том был на пределе к концу её речи, на словах о невозможности чувствовать себя защищённым и цельным, это так ударило, в самую глубину, где сидела скрытая червоточина. На последнем произнесённом ею предложении – сорвался. Как будто щёлкнуло в голове, оборвалось. Том не просто расплакался сильнее – завыл, тонко поскуливая, зажмурив глаза. Обхватил себя руками, вцепившись пальцами одной руки в своё плечо, второй в лопатку. До онемения и судорог в перенапряжённых пальцах. Раскачивался, сгорбившись, и выл, заливаясь слезами от прорвавшейся боли. Его боли. Его беззащитности и так и не обретённой цельности. Он пробитый, разорванный…

Никогда Том не слышал таких звуков, какие сейчас издавал, и не знал, что человек на них способен. Ему больно, плохо, он разрывается, рушится изнутри. Его боль и дыра, замаскированные от себя самого.

- А это… Это я? – Том тыкал в блокнотный лист, не в силах выговорить с первой попытки даже простые предложения, запинаясь в рыданиях. – У меня так?

- Да, Том. Твои границы окрепли путём твоей внутренней работы с твоей травмой и сопутствующих жизненных изменений. Но они не стали здоровыми, потому что, как я уже говорила, человек не может излечить сам себя.

Том понял, наконец-то понял, о чём говорила психотерапевтка ещё во время первой беседы. У него прочно отложилось на подкорке, что нуждается в помощи, иначе навсегда останется в этом искалеченном круге.

- У меня… А вы… Вы сможете залатать эту дыру?

- Я не могу дать такое обещание, - честно сказала доктор, - но я буду к этому стремиться, и при успешной проработке твоих травм у нас должно получиться восстановить твои границы.

Том встал и, немного подёргиваясь от эмоционального выброса, подошёл к окну.

- Можно открыть окно?

Том обернулся к психотерапевтке, обмахиваясь обеими руками, и отвернулся обратно к окну. Ему воздуха не хватало, сердце надрывалось.

- Том, сядь, пожалуйста.

Мадам Фрей достала из шкафчика и подала вернувшемуся в кресло Тому кислородную маску и помогла правильно надеть:

- Это будет лучше окна.

Немного расслабившись, перестав ощущать толкающую к панике и дезориентации нехватку воздуха, Том откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза, глубоко, уже не так хаотично дыша. Сердце по-прежнему скакало, но в голове прояснялось.

Том наклонился немного вперёд и сдвинул маску вниз:

- Хорошая вещь.

- Да, хорошая. Том, ты в порядке, тебе требуется медикаментозная помощь? – доктор Фрей сканировала его внимательным взглядом, чтобы не пропустить то, чего Том может не сказать, но что может навредить.

Том ответил отрицательно и вернул маску на лицо, чувствуя потребность ещё подышать для успокоения. Уже не закрывал глаза, придерживал маску рукой и поглядывал на психотерапевтку, думая, каким же неадекватным перед ней проявляется, а она и бровью не ведёт. Спокойна как удав, невозмутима. Может быть, она его не осуждает?

Совсем успокоившись, Том снял маску, положил на стол и сказал:

- Я кое-что не понимаю, можете объяснить. Как всё, что вы сказали, относится к тому, что я хотел поговорить с Оскаром о подвале?

- Прямо, Том. Зачастую желание поговорить – это просьба о помощи и попытка разобраться с тем, что тревожит. Том, ты не прожил свою боль, люди и обстоятельства не дали тебе такой возможности. Сначала ты боялся говорить и думать и был ограждён своей психической защитой. Потом ты решил, что выздоровел и тебя это больше не волнует. Потом ты хотел помнить и поговорить, но чувствовал неловкость, что не должен ворошить то прошлое, у тебя же всё хорошо. Я правильно изложила этапы и их содержание?

- Да, - Том кивнул.

- Потому важно проработать травму, - резюмировала доктор Фрей.

- Можно позже? – попросил Том и встал. – Можно я погуляю? Мне нужно проветриться.

- Иди, - отпустила его доктор. – Постарайся вернуться не позже, чем через полчаса.

Том кивнул и вышел за дверь. Он уложился в двадцать минут, вернулся в кабинет и в своё кресло.

- Том, ты готов продолжить работу? – спросила доктор.

- Да.

Мадам Фрей взяла ручку в правую руку:

- Том, ты готов вернуться в подвал?

Чётко, без давления, вместе с внимательным взглядом.

- Я бы этого не хотел, - честно сказал Том. – Но, если надо, я готов.

- Хорошо. Том, расскажи, пожалуйста, что предшествовало твоему похищению?

Том удивился, он думал, что они начнут работу непосредственно с насильственных действий в подвале, с первой пощёчины и до… «До» терялось в темноте во всех смыслах.

- Я гулял, - начал рассказ Том, - в двенадцать лет я выпросил у Феликса возможность гулять без сопровождения, только по нашей улице, но и это для меня было отдушиной и счастьем, потому что до этого я сидел дома и выходил куда-то только с папой, а когда я подрос, то он меня и в город по магазинам перестал с собой брать.

Грустно вспоминать то, что вроде бы никогда и не забывал, но сейчас увидел и прочувствовал иначе. Что он, как запертая в доме в ожидании хозяина собачка, сидел и ждал, и не тявкнул ни разу, что ему это не нравится.

- У нас в пригороде, на соседней улице, жил парень Александер – крутой, все хотели с ним дружить, а я и не мечтал, потому что мне бы хоть какого-то друга, а тут крутой парень, у которого много друзей, мальчиков и девочек, который всегда с кем-то и душа компании, - продолжал Том. - Он был старше меня на два года, вернее есть, наверняка он и сейчас живёт, он стал журналистом и как-то брал у Джерри интервью. Но тогда Александер был для меня недосягаемым. Но однажды он окликнул меня – я не поверил, что он обращается ко мне, с чего бы, ко мне вообще никто никогда кроме папы не обращался, но он заговорил со мной. Александер позвал меня на вечеринку по случаю Хэллоуина. Моей радости не было предела, это же все мечты и сразу сбылись и намного больше – и первая в жизни вечеринка, и, главное, у меня появятся друзья. Тогда я не мог понять, что это как минимум странно и подозрительно, что Александер меня позвал, - Том с сожалением покачал головой, - я был слишком наивным и ничего не понимал в жизни и взаимоотношениях между людьми, я воспринял приглашение искренне.

- Том, ты пошёл на ту вечеринку? – спросила доктор Фрей, направляя его повествование.

- Да. Это было очень волнующе, потому что это был мой первый подобный опыт, и я понимал, что папа меня не отпустит, я боялся, потому что впервые шёл против его воли, но понимал, что это мой шанс обрести друзей, другого у меня не будет, я решил, что во что бы то ни стало попаду на ту вечеринку. В кладовке среди вещей хозяйки дома я нашёл парик, подобрал одежду, а чтобы купить остальное, вытащил у папы из кошелька деньги и тайком сбегал в магазин. Вечером тридцать первого я вылез в окно и отправился по адресу. Тогда я впервые поехал на автобусе, это тоже было волнующе…

Опять грустно, ещё грустнее. Какой же он был убогий, лишённый элементарного, что поездка на автобусе для него – вау-событие.

- На вечеринку меня позвали в качестве посмешища, я должен был догадаться, но увы, я был глупым и верил каждому. Меня сразу встретили не очень, можно было понять, что что-то не так, но я не заметил. Я был единственным в костюме, ещё и каком – с макияжем и попыткой в грим, что тоже выглядело смешно… Клоун на потеху, одним словом, но я верил им. Там я впервые попробовал алкоголь, я не хотел пить, но Александер сказал, что надо, и я пил. Водку с клюквенным соком. Потом меня много лет корёжило от водки…

- Наверное, тебе было непросто с Оскаром? Насколько я знаю, в более ранние годы он злоупотреблял.

- Оскар пил коньяк, - Том покачал головой. – Его запах меня не тревожил, по крайней мере, я довольно быстро привык к тому, что Оскар всегда выпивший. Больше меня угнетал запах сигарет, потому что они, те звери, что меня мучили, курили.

Том помолчал немного, глядя на свои колени, и поднял глаза:

- Там же, на той вечеринке, случился мой первый поцелуй. Я беспокоился, потому что ничего не знал и не умел, но очень хотел этого, тем более в качестве партнёрши по той игре с поцелуями мне обещали такую красивую девушку – она была… очень оформившаяся.

Шок. Том никогда не задумывался, что его первый поцелуй украли намного раньше, не Оскар и даже не та девушка по вызову, которая учила его целоваться для Оскара, для его спектакля перед отцом.

- Мы были в темноте, а когда свет включили, я увидел, что целовался не с той девушкой, а с парнем, это было частью их приколов надо мной. Они смеялись, а я… я был в растерянности от того, что произошло. Я никогда не смотрел на мальчиков, мне девочки нравились, и я даже толком не знал, как там у двух мальчиков всё происходит… Той же ночью мне показали как.

Том приподнял уголки рта в невесёлой, ненужной пародии на улыбку и затем закусил губы, глубже погружаясь в те далёкие-далёкие, оживающие в голове часы, когда был непростительно наивным мальчиком.

- Потом они смеялись над тем, что мне стало плохо, меня рвало. Они смотрели и наперебой говорили какие-то вещи, сейчас я понимаю, что они стебали меня на тему орального секса, мол, по мне похоже, что я сделал это, тогда нет, не понимал, и мысли не возникло. Я, кажется, вообще не знал, что бывает оральный секс и как он выглядит. Они меня снимали на телефоны, а я делал, что они говорили…

- Том, на той вечеринке кто-нибудь совершал в твой адрес сексуальные действия, может быть, приставал?

- Нет, - Том снова покачал головой, - они только шуточки отпускали.

- Том, как ты покинул вечеринку?

- В конце они совсем разошлись, сказали, что я должен поласкать себя при всех, такое правило. Я отказался это делать, тут мне хватило понимания сообразить, что это неправильно, меня не должны заставлять. Они разозлились и начали говорить отвратительные вещи, типа я без папы не могу, может, он для меня это делает… - Том поморщился, нахмурился и качнул головой. – Мерзко. Вместе с тем они требовали, чтобы я выпил ещё, совали стакан мне под нос, а я не хотел пить, отказывался и в конце концов оттолкнул руку Александера и повысил голос, что я не буду. Его друг перехватил стакан и вылил напиток мне на голову, алкоголь попал мне в глаза. Это стало последней каплей, я не смог дальше это выносить… На свой теперешний ум я бы ему врезал, не дал себя в обиду и ушёл гордо, но тогда я просто расплакался и сбежал.

- Том, позволь мне вставить комментарий. Если бы ты ударил кого-то из тех парней, было бы хуже. Подростки агрессивны, пьяные подростки – агрессивны втройне, а перевес количества и силы был не на твоей стороне, тебя бы просто избили всем скопом. Уметь защитить себя важно, но иногда правильнее сдаться и уйти, чтобы не быть травмированным.

Том наклонил голову набок и внимательно, немного удивлённо, заинтересованно смотрел на психотерапевтку. Это откровение. Том настолько устал быть слабым и беспомощным, что для него стало нормой поведения в конфликтных ситуациях – в бой, не беги, а бейся, без оглядки и без разбора. Но, кажется, можно быть более гибким и всё равно не быть ничтожным слабаком. Неужели можно не бить, если тебя обидели или только хотят это сделать, и оставаться сильным, имеющим достоинство?

- Защищаться нужно прежде всего разумно, - тем временем продолжала доктор Фрей. - Том, плохо, что ты расплакался и убежал на эмоциях, для тебя плохо, так как тебе было тяжело и непонятно, но в целом ты правильно поступил, что избежал усугубления конфронтации, иначе бы твоя трагедия могла начаться раньше.

Том удивлённо похлопал ресницами. Она что, похвалила его? Похвалила за то, как он поступил? Что поступил не так, как считается эталонным, а как немощь и размазня, неспособная защититься даже словом?

- Том, ты чем-то удивлён? – спросила доктор.

- Да. Вы похвалили меня. Я всегда считал, что надо быть сильным и давать отпор, все так считают, я так думаю, а вы сказали, что я был прав в той ситуации, - проговорил Том с теми же эмоциями удивления и непонимания.

- Да, Том, ты прав, - подтвердила мадам Фрей. – То, как ты поступил, уберегло тебя от насилия в том доме, которое могло закончиться чем угодно, раззадоренным и пьяным легко убить по неосторожности. Всегда убегать не выход, но есть ситуации, в которых бегство лучший и наименее рискованный выход.

Возможно, подумал Том, ему следует пересмотреть свои взгляды, в которых лишь два полюса: «я слабак и тряпка» и «только попробуйте меня тронуть, порву».

- Том, - сказала доктор Фрей, - вернёмся к первому ноября две тысячи двенадцатого года, я верно назвала дату?

- Да.

Две тысячи двенадцатый год… Как же давно это было, даже тогда, когда в две тысячи шестнадцатом проснулся, давно.

- Что происходило дальше? – спросила доктор, сложив руки на столе.

- Дальше я бежал, долго бежал, потом долго шёл… Было холодно, на мне был только лёгонький плащ, и от того, что я физически чувствовал себя некомфортно, плохо, мне становилось ещё более обидно. Я понятия не имел, куда идти, как вернуться домой, но как-то несильно думал об этом. Я думал, что неудачник, и это моя судьба, что моя жизнь не будет прежней и мои иллюзии разбились, что я больше не наивный, верящий всем мальчик, потому что меня жестоко обманули. Смешно. Я не знал, что на самом деле моя жизнь безвозвратно изменится и иллюзии вместе с детской наивностью и невинностью разобьются через считанные часы. Меня так мало отделяло от того момента, а я не знал и шёл ему навстречу.

Том сжал зубы, поиграл желваками. Для него в этих словах застарелая, вечная боль – что [не]люди украли его невинность, растоптали, измазали в грязи, чтобы он уже никогда не узнал, как это – когда по-настоящему в первый раз. Том очень хотел бы - думал об этом сквозь годы – быть невинным для того, кому доверит разделить свой первый опыт, опыт прикосновений по голой коже и желания. Но уже никогда, невинность не возвратить, каким неопытным ни будь во второй первый раз.

- Том, как ты встретился с ними?

- Они остановились и предложили меня подвезти, - ответил Том, глядя в прошлое, на того себя, четырнадцатилетнего мальчика в чёрных одеждах и с размазанным макияжем на лице. – Я колебался, но я не знал, куда мне идти и как попасть домой, потому в итоге согласился. Они были пьяны и накурены. Какой глупый я, да? Дурак-дурак. Всех же детей учат, что нельзя ходить с незнакомыми, нельзя садиться в машину к чужим. Меня папа не учил этому, но он говорил, что – все люди плохие и могут причинить мне вред, поэтому я всегда должен быть рядом с ним. Не знаю, как с такими установками, Феликс постоянно это повторял, я верил людям. Просто я думал, что папа ошибается, не все люди плохие, не могут быть такими, мир же добрый и хороший. Опыт показал негативный результат. Пьяные, накуренные… а я и не напрягся. Я попросил их высадить меня в начале улицы, чтобы не разбудить и не расстроить папу тем, что я уходил. И я искренне верил, что они подвезут меня и мы больше никогда не встретимся. Я был в образе ведьмы… На самом деле вампира, я так задумал, но они говорили – ведьмочка, ведьмочка, и я уже сам думаю, что нарядился ведьмой. Ведьмочкой… С длинными чёрными волосами, накрашенными глазами и имитирующей кровь краской у рта, которая выглядела как размазанная красная помада. Действительно, как после минета.

Том помолчал, закусив губы, прикусил кончик указательного пальца. И посмотрел на психотерапевтку:

- Доктор Фрей, вы думаете, я виноват в том, что со мной произошло? Я сам сел к ним в машину, они не проявляли ко мне насильственных действий, не принуждали, и если бы я этого не сделал, то они бы просто уехали.

- Том, ты не виноват. То, что ты поехал с ними, не давало им права тебя трогать.

- Да, я знаю, типа всегда виноват насильник, не жертва, но это как-то… нежизненно. В смысле – если бы я не сбежал из дома, этого бы не произошло. Если бы я остался на вечеринке, а не убежал в ночь, этого бы не произошло. Если бы я не сел к ним, этого бы не произошло, - Том говорил и качал головой на каждое «не». - И как я выглядел – парик этот растрёпанный, потёкший макияж. Они подумали, что я девочка, которой не привыкать.

- Том, по-твоему, с девушкой, которая выглядит вызывающе, может заняться сексом любой желающий?

- Нет.

Тому в голову не могла прийти подобная муть, что кого-то можно не спрашивать и просто взять. В конце концов, у него две младшие сестры, и если бы он узнал, что кто-то изнасиловал Оили или Минтту, то порезал того ублюдка на кровавые ленты. Пускай он и не близок с сёстрами, чтобы каждую секунду болеть за них сердцем. Это просто естественная, сидящая глубже разума реакция – нельзя.

- Том, если я сейчас разденусь, ты захочешь меня изнасиловать?

- Нет, вы что? – Том непроизвольно в шоке округлил глаза от такого вопроса.

- А кто-то другой захочет, - сказала мадам Фрей, - не послушает мой отказ, и никакое сопротивление может меня не спасти, я всего лишь женщина, не обладающая навыками бойца спецназа. Понимаешь, о чём я говорю? О разнице и приоритете ответственности. Случится насилие или нет, зависит от потенциального агрессора, который может

- Но если гуляешь по ночам непонятно где, то нужно быть готовым к тому, что с тобой может произойти что-то плохое, - возразил Том. – Это утопично, что виноват только один, - он с каким-то глубинным, неосознаваемым сожалением покачал головой. – В жизни так не бывает. Один человек оказывается не в то время и не в том месте, а второй, который, конечно, виноват больше, решает причинить ему вред. Если бы первый не оказался там, второй бы ему ничего не сделал. Разве я не прав?

Спорить с Томом оказалось неожиданно сложно. Мадам Фрей не ожидала от него такого сопротивления, что он упрётся в свою вину. Но это хорошо. Хорошо, что они проговорят это сейчас.

- Ты прав, Том, - сказала доктор, цепляя его внимание. – Но то, о чём ты говоришь, называется не «ответственность жертвы», а случайность. Случай, который свёл двух людей, но только от одного зависит, будет ли преступление. Том, ты никак не относишься к феминизму, поскольку ты мужчина, но в современном фем-движении есть один отличный призыв, я его тебе озвучу. «Не учите нас, как одеваться и когда гулять, а научите их не насиловать»

Том смотрел на психотерапевтку – и в его глазах дрожащая боль и неверие. Вера, что никто ничем не может заслужить насилие, и неверие, что он не заслужил. Как-то эти дуальные суждения в нём уживались и не вступали в противоречие.

- Том, - добавила доктор Фрей, - ты можешь раздеться догола, занять подходящую для секса позу и призывать: «Возьмите меня», а потом, когда кто-то отзовётся, передумать, и всё, что будет происходить после твоего «нет», будет насилием. Согласие – не то, что нельзя отозвать. Если же согласие не дано, то и говорить не о чем, это изнасилование, никак иначе.

Том мрачно отвёл взгляд. У него с этим проблемы. Том считал, что никого нельзя трогать без его на то желания, что слово «нет» - стоп-линия для сексуальной близости. Но не считал, что его «нет» - достаточно весомый повод для неприкосновенности. С ним так можно, не убудет же с него, по-всякому можно. Не разумом считал – с разумом всё в порядке, никто не имеет права совершать с ним какие-то действия против его воли – другим чем-то.

С Оскаром так. Оскару можно всегда, даже если нельзя. Но Том же сам всегда хочет с ним. Но…

- Том, ты не считаешь, что твоё «нет» должно прекращать всякие сексуальные действия в твой адрес? – предположила доктор, чтобы вывести его из молчания и ухода обратно в работу.

- Я же и не спорю, что меня изнасиловали, - с некоторым запалом произнёс Том, игнорируя вопрос и отвечая на предыдущее её высказывание. - Конечно меня изнасиловали, я этого не хотел. Да, они виноваты больше, несравнимо больше, но я тоже виноват. Потому что в конечном итоге именно моё решение стало роковым.

О «нет» он говорить не хотел.

- Том, вернёмся на ночную дорогу к моменту, когда ты сел в машину, - сказала мадам Фрей, давая ему подумать, что они движутся дальше, чтобы Том расслабился. – Ты сразу сел на член одного из них?

Том захлопал ресницами, изумлённый таким вопросом. Переключился со своего нежелания говорить.

- Полагаю, что нет, - продолжила доктор. – Не хочешь меня поправить?

- Нет. Я не мог этого сделать.

- Я тоже думаю, что ты не мог, - доктор Фрей кивнула. – Следовательно, насилие над тобой случилось не сразу после того, как ты сел в машину, твоё решение более ранее по времени. Том, твоё решение – сесть в машину, чтобы попасть домой. Их решение – отвезти тебя не туда, куда ты просил, и изнасиловать. Это их решение стало для тебя роковым, а вовсе не твоё собственное.

Том хлопал глазами, в его голове перекладывалась, переиначивалась информация.

- То есть… я не виноват? – для Тома эта мысль настолько далёкая от него, незнакомая, что почти дикая.

- Нет, Том, ты не виноват. Это их решение, их вина и их преступление. Ты мог избежать похищения, если бы не был на той дороге той ночью, но то, что ты там оказался, не делает тебя виноватым. Твоей вины в произошедшем нет.

Том прикусил ноготь на большом пальце, прижал пальцы к челюсти слева. Слова психотерапевтки поселились в его голове, но не проникли в самую глубину, откуда берут начало образ мышления и поведение.

- Том, почему ты винишь себя? – через паузу спросила доктор Фрей.

- Ну, как бы… - Том замялся, поскольку стукнуло неопределимым чувством, что психотерапевтка спрашивает не только о подвале. В соответствии с этим он и ответил. – Я постоянно делаю что-то не так и мне от этого получается плохо.

- Постоянно?

- Да, постоянно, всю жизнь: я хочу как лучше для себя, для своих близких, но получается какая-то ерунда. Я люблю винить в своих бедах кого угодно, но на самом деле понимаю, что виноват только я сам. По-моему, это правильно, за свои поступки надо отвечать.

Интересно. Ожидаемо.

- Том, - сказала мадам Фрей. - Это фундаментальное чувство вины, подаренное тебе Феликсом. Полагаю, ты не соответствовал его ожиданиям, поскольку он хотел видеть не тебя, а своего родного сына, каким он был, и, говорил Феликс об этом или нет, ты чувствовал себя виноватым перед ним, дети очень хорошо чувствуют настроение взрослых и истолковывают его по-своему, всегда не в свою пользу.

- Что? – выговорил Том, расширив глаза под изломленными бровями.

- Фундаментальное чувство вины, - спокойно повторила доктор. – Это тоже относится к созависимому поведению, о котором мы говорили в прошлый раз – ты ищешь одобрения, чтобы успокоить сидящее внутри чувство вины и подорванную уверенность, что ты заслуживаешь чего-то хорошего. Потому что для Феликса ты всегда был недостаточно хорош, ты не был его погибшим сыном Томом. Поэтому ты думаешь, что то плохое, что с тобой происходит, ты заслужил – как наказание за то, что ты недостаточно хорош.

В голове скрежет старых, никогда не бывших в использовании шестерёнок. Сдвиг платформ. Многие, очень многие его поступки вдруг стали такими понятными. То, что он постоянно требует от Оскара подтверждений его отношения, чувств, своей ценности непонятными себе самому способами. То, что доверяет безоговорочно, но всё равно шаток от некой внутренней подорванности. Том зажал рот ладонью. Взгляд метался, выражая отлёт куда-то далеко, в глубины себя в оглушении очередным прозрением.

Вся его жизнь – это попытки «не расстроить папу». Сначала Феликс. Потом Оскар. Родная семья туда же. Том всегда пытался быть хорошим для того, кто ему важен, но всегда не получалось, ошибался, оступался, что делало его разочарованием. Том всегда был недостаточно хорош. Всю жизнь не тот.

Фундаментальное чувство вины…

Ты ищешь одобрения…

Ты недостаточно хорош…

В мозг пронзило осознанием, в самый центр, где ядро личности. Яркой вспышкой. С Оскаром Том снова и снова думал именно эти слова: «Я недостаточно хорош для него»

Тому стало физически больно. Словно сократились в состояние камня рёберные мышцы и сами лёгкие, выдавливая кислород, до рези и огня в груди. Том взялся за грудь, сгребая ткань футболки в судорожный кулак, раскрывая рот. Подорвался с места, начиная метаться из стороны в сторону перед столом, потому что на месте не усидеть. Невозможно. Внутри бьётся толчками, передвигается. Меняется.

Фундаментальное чувство вины.

Поиск одобрения.

Недостаточно хорош.

Вся его жизнь…

- Блять, меня сейчас вырвет, - Том остановился и прижал ладонь к солнечному сплетению. – Меня вырвет, - голос хрипел.

Чувствуя, как сжимается диафрагма и неумолимо поднимается спазмированный желудок, Том в панике искал взглядом какую-нибудь ёмкость, чтобы не вырвать прямо на пол себе под ноги. Доктор Фрей указала ему на дверь, ведущую в смежную с кабинетом уборную. Том бросился туда, но успел ухватиться только за раковину и согнулся над ней, выплёвывая содержимое желудка.

Рвало его недолго, вывернуло до дна, и всё. Обтерев смоченной водой рукой рот, Том вернулся и упал в кресло.

- Я там…. – Том вяло махнул рукой в направлении уборной и бессильно уронил её на бедра. – Извините.

- Всё в порядке, не беспокойся о беспорядке, - успокоила его доктор Фрей.

Помолчала, вглядываясь в Тома – он сидел измученный, с блеклым отупевшим взглядом.

- Том, тебе лучше?

- Если вы о рвоте, то да, стало лучше, - ответил Том, - больше не тошнит.

Мадам Фрей подалась немного вперёд и облокотилась на стол:

- Том, у тебя есть вопросы по теме чувства вины? По-моему, она очень мощно отозвалась в тебе.

- Нет, - Том качнул головой. – У меня наоборот множество вопросов отпало после того, что вы сказали. Очень много вопросов, вы перевернули мой мир.

Выдержав задумчивую паузу, он посмотрел на психотерапевтку:

- Вы сможете что-то с этим сделать?

- Да, Том, фундаментальное чувство вины успешно прорабатывается.

- Хорошо, спасибо.

Доктор Фрей кивнула, принимая его ответ, и спросила:

- Том, мы можем продолжить?

- Не сегодня, - Том покачал головой. – Извините, но я сейчас не могу продолжать говорить о подвале, мне нужно подумать. Можно я пойду? – он встал и задвинул кресло к столу.

Мадам Фрей взглянула на часы – оставалось сорок минут до конца сессии, что уже время на выход из работы, так как с некоторыми работает метод обрыва, но в ситуации Тома его не следует использовать и нужно подводить его к окончанию сеанса, чтобы не бросить в поднятых сложных воспоминаниях и остром состоянии.

- Да, Том, иди, - сказала доктор. – Ты придёшь завтра?

- Да, приду.

Доктор Фрей проследила, как он отходит к двери, и окликнула:

- Том?

Том обернулся, и доктор сказала:

- Если тебе потребуется помощь, ты можешь запросить внеочередную встречу.

- Потому что я особенный?

Том усмехнулся лишь с бледной тенью весёлости. Он же с Оскаром, к нему должно быть особое отношение, иначе никак, иначе не бывало.

- Нет, - ответила доктор Фрей. – Это потому, что ты пациент нашей клиники. Ты находишься на сложном, остром этапе, и, если тебе понадобится помощь, чтобы справиться со своими чувствами, мне как специалисту важно оказать тебе поддержку.

Том кивнул, закусив губы. Сказал, что понял и будет иметь в виду, поблагодарил и покинул кабинет. На душе стало как-то… странно приятно, теплее. Обещание поддержки от той, кто действительно могла его понять и помочь, дало некое чувство уверенности. Ту самую поддержку, на которую мог опереться. Впервые он не был один на один со своими тяготами, которые и сам полностью не понимает. Хоть и не собирался просить дополнительной помощи, понимание, что он не один, что его поддержат, очень важно, пускай доктор Фрей делает это и не из личных побуждений, а потому, что такова её работа. Важно. Но ему нужно самому с собой побыть и разобраться. Это не недоверие, гордыня и переоценка своих сил, а внутренняя потребность. По крайней мере сегодня ему нужно так.

Остаток дня Том провёл в палате, не включал телевизор, не брал в руки телефон, тишина в кои-то веке не гнела – она не мешала проживанию мыслей. Только один раз он вышел прогуляться по коридорам. Удивительно, что, оставив обед в кабинете психотерапевтки, голод Том почувствовал лишь к ужину. Не вспоминал о пустоте в желудке, не ощущал. Том заказал ужин, поел в тишине, в которой нож и вилка громко звякали о тарелку, отдал посуду и принял таблетки, что принесла медсестра.

Оставшись в одиночестве, Том продолжил сидеть на кровати. Думал, всё время после возвращения в палату думал. О себе, о своей жизни, о своей жизни в преломлении того, что сегодня узнал. Эта информация заполняла в нём слепые пятна и проясняла многие моменты, но и порождала новые вопросы. Вопросы на удивление спокойные, только лишь тяжёлые почти неподъёмно.

Фундаментальное чувство вины…

Поиск одобрения…

Недостаточно хорош…

Почему он не может долго обижаться, всегда сдаёт назад и идёт на примирение первым. Почему он, зная, что самый лучший для человека, чувствует себя недостаточно хорошим, недостойным. Почему, вроде бы разобравшись в себе, снова и снова сталкивается с тем, что не знает, кто он и что ему делать без указаний извне. Потому что чувство вины, фонящее изнутри. Потому что с малых лет привык, что недостаточно хорош, не тот, и Оскар его пинал, и в семье оказался паршивой овцой. Потому что его нет, он недоделанный мальчик Том, которым не стал, потому что не мог стать. И вся жизнь под откос, по кривой дорожке, на которой то и дело ломает ноги.

Фундаментальное чувство вины…

Одобрение…

Недостаточно хорош…

Том стёр пролившуюся слезу. Быть может, он с Оскаром только из-за этой вины? Потому что нашёл в нём «нового папу», сильную, властную фигуру, которая может быть центром его мира и вокруг которой может строить свою жизнь. Потому что это единственная система отношений, которую знал и в которой умеет существовать на постоянной основе, и потому единственная комфортная, не выводящая из привычной зоны – перейти от папы к «другому папе». Так ведь и было, Том пошёл с Оскаром, сразу как потерял Феликса. Возможно, потому Том и не смог даже переспать с Себастьяном – потому что он значительно проще, с ним не получится быть всегда виноватым и недостаточно хорошим, а это выход из привычной зоны, о запределье которой не имеет никаких понятий. Оскар в этом плане идеален – любой и всегда будет до него недотягивать.

Сегодняшний разговор с психотерапевткой всё изменил. И это… не тревожило, Том испытывал какое-то другое чувство, непознанное. Остановить процесс непростого, часто болезненного самопознания и сбежать от терапии, сказав, что хочет оставить, как есть, закрыв глаза и уши, по-прежнему не хотелось. Он уже и не сможет сбежать, не сможет забыть, слова прозвучали и закрепились в голове, всё там меняя. Хотя, на самом деле, конечно же сможет. Том лучше всех умел забывать и откатываться назад. Но не хотел.

Нужно понять себя – ему нужно. Нужно разобраться в причинах и, если его любовь обусловлена не любовью, закончить эту историю. И нужно лечь спать, время уже.

Думал, что разобрался с собой, что победил и только сам решает, как ему жить. Не один год думал. Ха-ха. Призраки Феликса и мёртвого мальчика Тома по-прежнему довлеют над ним, определяя его жизнь. Как и чёрные тени тех зверей, которые изувечили его тело и разум. Только маскируются лучше.

Нужно ложиться спать. Если удастся быстро заснуть. Том почистил зубы, умылся на сон грядущий и, переодевшись в другие футболку и спортивные штаны - спать в трусах, как давно привык, сейчас не хотел, не чувствовал это комфортным – лёг, накрывшись одеялом, и погасил свет. Такая знакомая темнота… Но она не кромешная из-за проникающего через окно света природных светил да фонарей. Кромешная темнота была в другом месте.

Том закрыл глаза, выдыхая.

Его вина…

Его неутолимое желание одобрения…

Его неуверенность и отсутствие целостности…

Оскар, Феликс, звери-насильники…

Виноватая по-прежнему жертва…

Незаметно утянуло в сон.

Глава 8

Я по тоненькой ниточке,

Не держась за веревочки,

Мимо радуги вниз, забирая с собой

Неприкаянную любовь.

Винтаж, Мама-Америка©

Проснулся Том не сам, хотя и успел выспаться, разбудили настойчиво тормошащие прикосновения к плечу. Открыл глаза, не понимая, кто и чего от него хочет.

- Привет.

Перед ним маячило лицо Оскара с широкой улыбкой-усмешкой. Убедившись, что Том проснулся, Шулейман перестал его трясти и разогнулся.

Оскар с утра пораньше. Как же это не по плану… Том не был готов ко встрече с ним. Оскара не было четыре дня. Четыре дня, за которые у Тома всё изменилось, и его визит так не вовремя…

- Да-да, это я, тебе не снится, - тем временем весело говорил Шулейман. – Эй, приём, контакт есть? – он пощёлкал пальцами перед носом Тома. – Или ты продолжаешь спать с открытыми глазами?

- Я не сплю, - хрипловато со сна ответил Том.

- Тогда доброе утро. Просыпайся давай, у меня бы терпения не хватило ждать, пока ты сам проснёшься.

Оскар пыхал энергией и энтузиазмом, в отличие от Тома. Но понимая невозможность оставаться лежать, дремля, и неотвратимость взаимодействия, Том сел на кровати, хмурясь спросонья. Спросонья он всегда плохо соображал, мозг накручивал активность медленно, отчего чувствовал себя ещё более ошарашенным и разобранным. Том со сна очарователен, квинтэссенция домашнего уюта вне зависимости от окружающих стен – лицо непонимающее, на голове гнездо, волосы с одной стороны, на которой спал, смялись, сбились. Какие топ-модели и красотки с экрана? Шулейману до неуёмного зуда нравилось это лохматое чудо.

Том посмотрел на Оскара, который как всегда с иголочки и заполняет собой всё пространство. Отвёл взгляд и облизнул пересохшие за ночь губы.

- Пить хочешь? – поинтересовался Оскар.

Том кивнул. Оглядевшись, Шулейман достал из мини-холодильника бутылку воды и бросил Тому:

- Лови.

Том не поймал. Бутылка ударилась о постель слева от него, свалилась на пол и покатилась к стене. Не предпринимая попыток остановить её и поднять, Том провожал взглядом укатывающуюся бутылку. Точно, не проснулся он ещё. Шулейман обошёл кровать, подобрал бутылку и, открутив пробку, подал Тому.

- Спасибо.

Утолив жажду, Том немного подержал бутылку в руках и поставил на тумбочку.

- Мне в душ надо, - он посмотрел на Оскара. – Я же только проснулся…

Шулейман кивнул и, когда Том выбрался из кровати и направился в ванную, пристроился за ним следом.

- Ты что, со мной хочешь пойти? – Том в недоумении обернулся.

- Да. Раз нельзя трогать, хоть посмотрю. Я соскучился по этим видам, - с ухмылкой ответил Оскар, как всегда ничуть не смущаясь своей похабной откровенности.

- Не надо. Я быстро помоюсь, - Том приоткрыл дверь и по косяку проскользнул в ванную комнату. – Не надо ходить со мной.

- Ладно, - остановившись за порогом, нехотя согласился Шулейман.

Том закрыл дверь, отрезая Оскара от себя и своих глаз. Закусил губы, встав посреди ванной. Надо помыться. Подойдя к раковине, Том сунул за щеку зубную щетку. Потом принял душ, оделся и снова встал на месте, глядя в полотно закрытой двери и кусая губы. Там, за дверью, Оскар. Том не хотел к нему выходить, в принципе не был готов к этой встрече, к разговорам – любым. Но отсидеться в ванной не получится, Оскар никуда не уйдёт, потеряв терпение от долгого ожидания. Возвращение в палату неизбежно. Да и в любом случае придётся выйти, чтобы взять трусы – одежду Том решил оставить ту, в которой спал, а свежее бельё взять забыл.

Вздохнув, Том протянул руку и повернул дверную ручку, выходя в комнату.

- Я трусы забыл, - сказал Том, продвигаясь к комоду.

- Так ты без трусов? – заинтересованный взгляд Шулеймана, рассевшегося на кровати, тут же зацепился за него.

Взяв бельё, Том хотел вернуться в ванную, чтобы его надеть, но услышал от Оскара:

- Стой.

Том повернулся на его голос. Поднявшись с кровати, Шулейман подошёл к нему:

- Сними это.

Выждав немного с внимательно-пытливым взглядом Тому в лицо, Шулейман пальцами приподнял его футболку, добираясь до пояса спортивных штанов. Том неслышно сглотнул, не шевелясь. Но переступил из штанин, когда Оскар плавно спустил с него штаны, и в обратном направлении, стоя голый ниже пояса, приподнял ногу, позволяя Оскару продеть её в трусы.

- С удовольствием бы снял с тебя всё, - произнёс Шулейман. – Но попридержу своё либидо, пока ты не выпишешься.

В другое время такие действия завели бы Тома до безумия пульса в горле. Но сейчас чувствовал что-то иное, неясное, отрешающее. Страх, но не страх от своей наготы, близости, прикосновений. Не-присутствие.

Оскар Шулейман у его ног. Буквально. Не на коленях, но на корточках, смотрит снизу вверх, и во взгляде его обожание и что-то такое, на что невыносимо сложно смотреть, как на открытое солнце.

Кончиками пальцев по изгибу икры, в подколенную впадину. Надев на него трусы, Шулейман вернул на Тома и штаны. Медленно выпрямился, плавно подтягивая штаны на Томе, глядя ему в глаза. Ведя пальцами по голой коже под тканью. Том не кукла, он не безвольно позволял Оскару себя одевать, участвовал. Но стоял отрешённый, бесчувственный. Не смотрел Оскару в лицо.

Надев штаны до конца, Оскар оставил большие пальцы под резинкой пояса, завёл руки Тому вперёд, на уровне низа живота, по волнующим тазовым косточкам. Идеально контролировал себя, не совершал ни одного резкого или лишнего движения, лишь потемневшая глубина глаз и раздувающиеся крылья носа выдавали его возбуждение.

Шулейман притянул Тома к себе, не вплотную, но почти. Положил ладони на его ягодицы, поглаживал и самую малость сжимал. Хотя бы так, хотя бы это. Его хотелось так сильно, что в глазах темнело и ноги едва не подкашивались. Том молчал, прислушивался не к себе, не к прикосновениям Оскара, а слушал свой пульс. Зачем-то.

- Позавтракаем вместе? Тут на первом этаже есть ресторан, - сцепив руки у Тома на пояснице, предложил Шулейман, как будто ширинка не рвалась от совершенного иного желания. – Я с утра без завтрака, сразу в самолёт, там есть не хотелось, только кофе пил, а сейчас аппетит уже прилично разгулялся, - с усмешкой.

- Давай.

Том принял предложение, от которого по-хорошему и не мог отказаться. Что такого в совместном завтраке? А надо ли отказываться? А хочет ли он отказаться? Последний вопрос самый главный, и Том путался в ответе на него. И да, и нет. Казалось бы, завтрак – совершенно безопасное времяпрепровождение и взаимодействие, но всё в присутствии Оскара вызывало в нём неявное напряжение, напряжение другого толка, нежели когда-либо испытывал. Это и не напряжение толком, а… Том затруднялся с наименованием своих чувств. Одно лишь понятно и однозначно – неготовность и оттого внутри смута. Том не был готов и не хотел видеть Оскара так скоро, когда он в состоянии внутренних ремонтных работ на этапе «всё разобрали, а заново ещё ничего не отстроили». Но что поделать. Том вслед за Оскаром вышел из палаты, оставшись в тапках, заменяющих ему здесь обувь.

Шулейман зацепил взглядом тапки на ногах Тома, но не указал ему обуться нормально. «Нравится» в нём сейчас перевешивало «не нравится». Потому что Том такой, и это здорово, что он другой, он разбавляет пафосный мир Оскара и делает его более настоящим. С Томом чувство дома, он олицетворение домашнего уюта, которого сейчас очень не хватало. Без Тома и Терри квартира опустела. Оскар ещё не заходил домой, прямиком из аэропорта отправился к Тому, но знал, что там увидит – красивую, роскошную, но насквозь пустую квартиру. Дизайнерское логово человека, у которого всё есть, а ему ничего уже не надо, приелось, набило оскомину, кроме одного.

Прежде Том не спускался в ресторан, предпочитая принимать пищу в палате. Они заняли столик, сделали заказ – всё как в настоящем ресторане, с поправкой на то, что посетители – пациенты. К завтраку Шулейман запросил кофе и пепельницу. Здесь не курили, но кто же ему запретит, оставалось надеяться, что остальные посетители не будут жаловаться, что может привести к скандалу.

В ресторане они были не одни, дальше за столиком в одиночестве сидела актриса, кареглазая, крашеная медовая блондинка с эстетичным градиентом перехода тёмных корней в светлый свет локонов, лежащих в стиле «без укладки», что весьма обманчиво. Сидя лицом к Шулейману, актриса загорелась, стреляла глазами и, встретившись с ним взглядом, улыбнулась губами. Она уже почти поправила своё ментальное здоровье, продвигалась к выписке и, сделав глоток воды из тонкостенного бокала, пошла в наступление.

- Добрый день, вы тоже здесь проходите лечение?

Полностью игнорируя второго человека за столом Шулеймана, который для неё не более, чем нестоящее внимания тёмное пятно, актриса приветливо улыбалась и старательно выглядела соблазнительно, выставив бедро в сторону, что подчёркивало изгибы эталонной фигуры, как и белоснежная хлопковая блузка с глубоким вырезом подчёркивала грудь и здоровую загорелую кожу.

- Я здесь навещаю своего любимого партнёра, - Оскар ладонью указал на сидящего напротив Тома. – А будь я здесь один, тебе всё равно было бы нечего ловить, не те первичные и вторичные половые признаки. Оказалось, я гей.

Приукрасил. Его ориентация – Том, а когда Тома нет, то красивые, но обезличенные женщины, до внутреннего мира которых Оскару никогда не было дела. Шулейман театрально пожал плечами и развёл руками, наблюдая, как актриска обтекает и меняется в лице, а в её глазах рушится скороспелая мечта о любовной линии с красавчиком-миллиардером из десятки первых. Не сегодня, дорогуша.

- Я исчерпал твой интерес? – обратился Оскар к актрисе, пристально глядя ей в лицо.

Красноречие актрисе отказало, и она ретировалась за столик, чтобы не опозориться сильнее. Проводив её взглядом, Шулейман перевёл взор к Тому и, когда ничего не произошло, вопросительно приподнял брови:

- Ты ждёшь команды «фас»?

- Что? – Том непонимающе посмотрел на него.

- Ко мне та мадам, - Оскар указал кивком, - только что подкатить пыталась, ты не заметил?

Том обернулся, взглянув на актрису, и повернулся обратно:

- Я заметил.

И… ничего больше.

- И? – поинтересовался Шулейман, не понимая, что происходит, почему Том до сих пор не желает убить «конкурентку».

Том пожал плечами:

- Ты отослал её. Всё в порядке.

Да ладно?

- Ого, - произнёс Оскар, не скрывая, что ожидал совсем другого и удивлён. – Это на тебя лечение так действует?

- Наверное.

- Терапия определённо идёт тебе на пользу. Хотя я буду скучать по демону ревности, мне очень приятно было видеть, как сильно я тебе нужен, - Шулейман усмехнулся.

По второй части его высказывания Тома промолчал:

- Да, психотерапия идёт мне на пользу, - ответил он, не поднимая взгляда от тарелки.

- Только молчаливый ты какой-то, - отметил Оскар, разглядывая Тома.

- Я много думаю.

- Надеюсь, не как обычно? – Шулейман вновь усмехнулся, хотя тема, надо сказать, не смешная.

- Нет, - Том качнул головой. – То, о чём и как я сейчас думаю, мне на пользу.

Помолчал чуть и добавил:

- У меня такое чувство, что всё, что со мной происходило раньше, это ерунда и только сейчас я прохожу настоящее лечение, в плане психотерапии.

- В таком случае – за твоё скорейшее выздоровление! – Шулейман поднял бокал, в котором всего лишь вода, но это не главное. И, поставив бокал, подался вперёд и накрыл ладонью руку Тома. – Я скучаю.

Чем больше Оскар терял Тома, тем больше обожал его и к нему тянулся. А он терял, поскольку Том проходит лечение, и вообще. Хотелось не отпускать его руку и оставаться с ним на двадцать четыре часа в сутки, в принципе, теперь мог себе позволить поселиться в клинике – ненадолго, он обещал забрать Терри через неделю, но на эти семь дней может полностью забить на дом, где никто не ждёт и ничего не держит, Грегори прекрасно справится с квартирой без его участия. Возможно, в чём-то в себе Оскар ещё не разобрался, но чётко понимал одно – он хочет с Томом навсегда. Потому что только с ним возможно по-настоящему, как не было ни с кем до и после тоже не будет. Оскар совсем не романтик, но в жизни такое случается один раз. Ему хотелось обнять Тома и поцеловать, невзирая на его протесты, Том же часто не любит, когда он на людях распускает руки, позволяя себе больше приличного.

А Том хотел убрать руку из-под руки Оскара, его тёплое прикосновение ощущалось давлением. Видел, что нужен Оскару, в голове не первую минуту эхом звучали его слова, сказанные в теме ревности: «Мне приятно понимать, как сильно я тебе нужен», и следующие, уже дважды произнесённые Оскаром сегодня: «Я скучаю». Том знал, что нужен, и задавался вопросом: а нужен ли ему Оскар на самом деле? Или у него, Тома, пропитавшее насквозь чувство вины и многослойные травмы, а Оскар просто человек, чьи качества удачно легли на его раны? Том убрал руку и взял в неё нож, чтобы доесть завтрак.

После завтрака поднялись в палату. Том в основном молчал, отвечал немногословно и безлично. Оскар же наоборот говорил, много говорил, рассказывал, почему его не было четыре дня – он всё-таки не выдержал долго скопления народа у себя дома и отправил папу с Эдвином домой, и лично сопроводил, чтобы наверняка. Терри тоже взяли с собой в ту поездку, и Оскар решил оставить его пока у папы. Там на пруду за особняком и у уток, и у лебедей пополнение, выводки как раз готовятся вылупиться, Терри должно быть интересно. Рассказывал, что скучает и как ему одиноко без Тома, а сейчас и вовсе домой возвращаться не хочется, поскольку там пусто. Несерьёзно-насмешливо, как и всегда. Оскар почти никогда – исключения редчайшие – не говорил о серьёзном и тяжелом серьёзно, он же сильный, ему по плечу океаны, горы и любая херня. Другие – простые – людишки пусть загоняются, а он выше этого. И только Том знал, каким уязвимым он может быть. Такое страшное слово – уязвимость.

Чем дольше Том слушал Оскара – весёлого, усмехающегося, делящегося с ним важным и всякой ерундой, - тем тяжелее ему становилось. Том знал, что Оскар его любит, не сомневался в его чувствах и отношении, сколько бы ни сомневался по частным поводам. У Оскара это точно по-настоящему. Честно ли это? Честно ли, что Оскар его любит, а он его, возможно, нет? Честно ли, что Оскар говорит-говорит, счастливый от встречи, а Том молчит и думает о своём, о том, что, быть может, всё это не имеет смысла и никогда не имело?

Так сложно и тяжело. Тому хотелось обнять Оскара, прижаться, уткнуться носом в шею и через рванные выдохи, сбивчивым полушёпотом рассказывать, какую работу он проводит с психотерапевткой, что вспоминает, что узнал о себе, как ему тяжело, непонятно и местами страшно барахтаться в этом. Чтобы не быть в этом одному, чтобы разделить на двоих и отдать всё, сняв с себя груз собственной тяжести. И Оскар как всегда укроет своими руками и силой, скажет, что всё решит, и действительно решит. Может быть, не так, как на самом деле надо, но обязательно разберётся, избавив Тома от необходимости решать это самому. Но с той же силой, с которой хотелось броситься ему на шею и расплакаться от теней в себе, Том понимал, что это будет действие в рамках того же круга, в котором он всю жизнь живёт, это будет шаг назад – в привычную и потому понятную и комфортную жизнь, в которой ответственность за него несёт кто-то другой, большой и сильный, хочет Том того или нет. Если сделает это, не сможет продолжать двигаться вперёд, слабость и соблазн закрыть глаза и уши победят и завлекут обратно в привычную систему. Сдаться очень легко, легко ничего не менять. Но если сдаст назад, в привычное, понятное и такое притягательное, ничего и не изменится, и его будет снова и снова бомбить, как было уже не раз. Потому Том не показывал вида, как страдает и потерян, и не позволял себе протянуть к Оскару руки в поисках помощи.

- Чуть не забыл, - Шулейман обернулся к сумке, приставленной к стулу. – У меня для тебя подарок.

Том и не замечал сумку, пока Оскар её не поднял. Пришлось взять сумку, поскольку коробка, которую Шулейман из неё достал, не помещалась в кармане, куда он привык рассовывать всё, что могло понадобиться иметь при себе.

Неожиданность включила Тома, он удивлённо выгнул брови:

- Опять мне?

- Опять тебе, - Оскар улыбнулся, протягивая ему коробку. – Открой.

Том отщёлкнул крышку. В неприметной коробочке лежал драгоценный синий камень, огранённый в форме сердца, с ладонь размером и около пяти сантиметров в высоту. Том вынул его и взял в руку – прохладный, тяжёлый.

- Это… топаз? – Том посмотрел на Оскара. – Сапфир?

Том знал только два камня синего цвета и не знал, что топаз относится к полудрагоценным, а не драгоценным камням.

- Это синий бриллиант, - ответил Шулейман. – Он принадлежал предпоследней королеве Франции Марии Лещинской. Тебя же восторгает аристократия, теперь у тебя есть личная королевская вещь.

Оскар заметил, что представители аристократии вызывали в Томе особый трепет и захотел подарить ему что-то от королевский особ, непременно французских. Изначально хотел приобрести что-то, что принадлежало одному из королей, но те королевские драгоценности, которые мог раздобыть, на его вкус, были неэстетичными, а приобретать убожество Шулейман не желал. Немало драгоценностей осталось от Марии Антуанетты, но Оскар, для разнообразия разделяя расхожее мнение, последнюю королеву не жаловал и не хотел презентовать Тому что-то от неё, тем более Антуанетту казнили, а дарить что-то от той, кому в итоге голову срубили, не очень, может быть и лучше.

Люди в его подчинении, кому Шулейман поручил найти возможные для приобретения варианты королевских драгоценностей, проделали сложную работу, денно и нощно по сменам занимаясь поставленной задачей. Выбор Оскара пал на приметный редкий синий камень, принадлежавший предпоследней королеве, которая, в отличие от следующей, пользовалась народной любовью, прожила долгую жизнь и умерла своей смертью.

Согласно истории, прилагающейся к бриллианту, его преподнёс в дар королю некий арабский правитель, а Людовик XV отдал его в личное владение своей супруге Марии. По другой версии этой же истории, заморский правитель подарил бриллиант, который изначально имел бо́льший размер, лично Марии Лещинской, покорённый её красотой и добротой сердца, что привело короля в недовольство, но обошлось без крови, Марии удалось избежать участи, которая постигала королев, когда супруги переставали быть ими довольны. После смерти королевы бриллиант из дворца вынесла служанка, не понимая, какую ценность прибрала. Далее след бриллианта терялся на столетия, и снова всплыл он лишь перед Первой Мировой Войной. В 1914 году ювелир из города Меппен, в чьи руки попал королевский бриллиант, уменьшил каратность камня, а осколки огранил и использовал для изготовления ювелирных украшений, разошедшихся, по слухам, по самым влиятельным семьям того времени, часть которых и ныне имела немалый вес в обществе. Затем о камне опять ничего неизвестно, пока в 1922 году его, имеющего уже современный вид, не приобрёл коллекционер из США. Далее бриллиант сменил трёх владельцев, три семьи, и осел в доме несколько безумного престарелого мужчины, помешанного на теориях заговора, у которого Шулейман и приобрёл камень.

Если посмотреть на историю самой Марии Лещинской, казалось, что когда-то принадлежавший ей бриллиант очень подходит Тому, в их историях имелось общее. Мария происходила из бедной семьи изгнанного польского короля, который даже своего герцогства не имел, бедственность их положения была столь велика, что матери Марии, бывшей королеве, приходилось перешивать старые платья, чтобы одеть единственную дочь. По всему Мария Лещинская никак не могла составить достойную парию королю Франции, что в то время была центром Европы и самой сильной державой, но именно она стала его избранницей, обойдя более знатных конкуренток, в числе которых и испанская инфанта, с которой Людовик XV был обручён с её трехлетнего возраста, что, когда помолвку разорвали, повлекло международный скандал. Против Марии выступали многие при французском дворе – как так, польская простушка станет королевой? Но ничего не смогло остановить её свадьбу с юным королём, и французские подданые, сначала относившиеся к ней настороженно и с неприязнью, быстро переменили своё мнение и полюбили новую королеву. Чем-то знакомая история, не так ли? Как «польская Золушка» вопреки всему стала королевой, так и Том, совсем не подходя по статусу, стал избранником современного «короля Франции».

- Нравится? – поинтересовался Шулейман, внимательно отслеживая реакцию Тома.

Том кивнул, глядя на камень в своей руке. Любая – и немало любых – от такого королевского подарка, цену которого неприлично ни озвучивать, ни писать, изошлась бы на визг и незамедлительно отблагодарила в лучших традициях забористого порно. А Том просто сидит и разглядывает бриллиант, как камушек с линии прибоя. Том и не сознаёт его ценности, за которую многие убили бы, для него этот бриллиант не более, чем побрякушка. Правящая миром власть денег и материальных ценностей Томом так и не завладела, ему не нужны дорогие подарки, поскольку он их не понимает. И это его особенное, уникальное отношение к предметам роскоши, его неизбалованность и неискушённость вызывали желание давать ему больше, дарить то, что Том пусть и не может оценить, как положено в меркантильном обществе, но чего он стоит. Просто потому, что Оскар так решил. Приподняв уголок рта, Шулейман наблюдал за Томом.

Что-то сдавило в горле. Оскар преподнёс ему такой подарок, а Том думает, что лучше бы его здесь не было… Нечестно. Вся эта ситуация вообще неправильна. Том поднял глаза и протянул бриллиант Оскару:

- Я не могу его принять.

- Чего это? – удивился Шулейман.

Том покачал головой:

- Не могу. Забери, пожалуйста, - видя, что Оскар не торопится забрать подарок обратно, Том положил бриллиант на тумбочку. – Я хочу попросить тебя уйти.

Только слепой бы не заметил сегодня, что Том не такой, как обычно, но Оскар и был ослеплён тоской по самому важному человеку, пришедшим ей на смену счастьем от встречи и сложенной, висящей в голове картинкой-мечтой – не надеждой, поскольку не сомневался, что так и будет, - что скоро Том выйдет из клиники, и они заживут. Но сейчас он прозрел, тоже стал серьёзным, помрачнев, и задал резонный вопрос:

- Почему?

- Потому что мне так будет лучше. Я сейчас прохожу тяжёлую психотерапию, - Том потёр шею сзади, едва не до боли в мышцах мучась от сложности для себя этого разговора. – Я разбираю и осознаю заново всю свою жизнь, и если ты будешь рядом, то работа не получится такой, как может быть.

- Типа я тебе мешаю? – от радужного настроения Шулеймана не осталось и следа.

Отвратительное чувство, как будто одновременно под дых и сердце вырвали.

- Нет…

Опять слабость, вина, страх быть плохим – пережать им горло и на тот свет.

- Да, - Том нашёл в себе силы сказать правду, как ни прохватывало изнутри дрожью. – Без тебя моя терапия будет идти продуктивней. Не приезжай, пожалуйста. И забери это, - он снова взял и протянул Оскару королевский бриллиант.

Игнорируя попытки Тома вернуть ему подарок, Шулейман спросил:

- И как долго мне не приезжать?

«Возможно, навсегда, - подумал Том, прикусив изнутри губу, чего незаметно со стороны. – Возможно, я тебя не люблю. Мне очень жаль, что ты любишь меня по-настоящему».

- Я не знаю, - ответил Том. – Как минимум неделю.

- Ладно, - ни хрена не ладно. – В таком случае я пойду, - Оскар встал.

Том открыл рот, протягивая ему подарок, который не мог принять, не хотел принимать. Шулейман оборвал его несказанные слова и взял руку Тома в ладонь:

- Он в любом случае твой. Обратно ни возьмут ни продавец, ни я, - сказал он и загнул пальцы Тома, укрывая в них бриллиант.

Простые слова вкупе с жестом убедили. Том больше не пытался вернуть подарок, смотрел, как Оскар, больше ничего не говоря, отходит к двери, и, когда он уже собирался выйти за порог, обратился к нему:

- Оскар, прежде чем ты уедешь, ты можешь привезти мне Малыша? Если он меня ещё не забыл… - Том грустно потупил взгляд.

У Малыша же есть Терри, он легко мог забыть, переключившись на другого, маленького хозяина, который с ним и поиграет, и приласкает.

Том понимал, что Оскар может его послать, имеет право. И Оскар хотел послать – из вредности и от дикой обиды, что Том его прогнал. Но он понимал, что Том сейчас в том состоянии, в котором на человека нельзя обижаться, и воздержался от выпадов.

- Привезу. Не забыл тебя твой Малыш. Больше тебе скажу – я с ним сплю, пока тебя нет. Он по тебе очень сильно тоскует, а я с тобой очень быстро привыкаю спать не один, - Шулейман усмехнулся. – Но не рассчитывай, что он будет спать с нами, это в порядке исключения, пока ты здесь.

Оскар чувствовал себя примерно так, как в детстве, когда дом, который несмотря ни на что считал домом, окончательно рухнул. Сначала мама ушла, потом папа вместо участия и поддержки устранился вначале морально, а затем и физически. Оскар доверительно рассказал Тому, что дома у него пустота и одиночество, а Том без сожалений выгнал его в эти пустоту и одиночество. Отсюда плавящая внутренности, отчасти детская какая-то обида. Но что-что, а скрывать слабину даже от себя он умел мастерски, иначе бы сломался ещё в школе, где «еврейский мальчик» был костью в горле для местной элиты, а того и гляди раньше.

Шулейману хватило часа, чтобы доехать до дома, собрать Малыша-не-малыша, что самая сложная из стоящих перед ним задач, и вернуться в клинику.

- Твой Не-Малыш совершенно не приучен ходить на поводке, - сказал Оскар, заводя упирающегося пса в палату, - пришлось шлейку приобрести, чтобы не придушить, а на такой размер попробуй найти.

Он освободил собаку, и Малыш, замешкавшись в неверии своим глазам и носу, бросился к любимому хозяину, запрыгнул на кровать всей своей грузной массой, повалил Тома и принялся вылизывать лицо. Тонко, негромко повизгивал от счастья встречи, что подходит щенку, но неприлично для такого массивного пса. Но он по сути и есть щенок, года ещё не исполнилось. Щенок весом в девяноста три килограмма.

Том смеялся, пытаясь увернуться от выражения радости любимца, но сдвинуть такую махину непросто, особенно когда в тебе самом от силы шестьдесят кило. Когда он смог отодвинуть пса и сел, Оскара уже не было в палате. Том не видел, как Оскар уходил, не видел, что он обернулся на пороге и грусть в его глазах. Он ушёл, как Том и просил.

А Тому хотелось крикнуть: «Стой!» - Оскар наверняка ведь не ушёл далеко, может услышать, - хотелось броситься следом, остановить его и вернуть, сжимая его пальцы. Извиняться и отказаться от своих слов. Тянуло так, что скручивало в груди. Но это снова слабость, чувство вины и страх, возврат назад. Том сцепил зубы и, борясь с собой, переждал, не закричал, не побежал, а там уже поздно стало срываться с места.

Том лёг, обняв не отходящего от него Малыша, и уткнулся лицом в его шерсть. Он всё сделал правильно и был благодарен Оскару за то, как тот себя повёл, что сдержал эмоции, не устроил расспросов и не завёл долгий, изматывающий разговор, Том бы этого не выдержал, поджал хвост и сдался, слишком слаба ещё его сила и уверенность в том, что и как ему надо. Благодарен за понимание. Только на душе паршиво. Из-за того, что прогнал Оскара, пусть сам этого и хотел и был уверен в правильности своего решения; из-за своих мыслей, которые думал и продолжал думать, и чувств, что не походили на былую уверенную любовь.

Не любовь?

Что тогда?

Потребность в «папе»?

Привязывающая вина?

Привычка держаться за того, кто однажды – и не единожды – спас?

Паршиво.

В чём его свобода выбора? Ему лишь предстоит узнать. По-настоящему Том никогда и не был свободен, как ни сложно и ни прискорбно осознавать. Сначала был Феликс, в чьей власти находился всецело, физически и умом, потом Оскар, Джерри, задавивший его и вынудивший повиноваться, снова Оскар… Один отрезок свободы – после развода в разлуке, но и тогда не был по-настоящему свободен и волен в бесконечности выборов, поскольку имел одну сверхцель и маниакально, отчаянно её добивался, забывая обо всём остальном, включая себя. Его вели чувство вины и страх. Опять вина и страх. Том скривил губы. Расплакаться бы, но не плакалось.

Если проанализировать, вся его жизнь подчинена вине и страху. Каждое его важное решение исходит из одного из этих двух чувств. Согласился вступить в брак – чтобы не обидеть Оскара, что разновидность страха. Не сказал, что в этом браке ему невыносимо – от вины за себя-неполноценного и страха обидеть. Сбежал от родной семьи – от страха. Позвонил тогда Оскару – от страха. Страх, страх, страх… Какой он убогий. Невыносимо, хоть вой.

Сжимая челюсти, Том зарылся пальцами в шерсть Малыша.

А если абстрагироваться, что бы он тогда, после развода, выбрал? Если ни вины, ни страха. Захотел бы он вернуться?

- Я не хотел, чтобы так вышло… - прошептал Том.

Чего именно он не хотел? Всего, всех этих сложностей.

Но ни к чему ныть и скулить, что есть, с тем и нужно разгребаться. С тем, в чём он не виноват, он не сделал ничего, не совершил ни одного преступления, чтобы его сделали таким, что в итоге привело к психотерапевтке, без которой уже не может разобраться.

Том пролежал так до обеда, обнимая Малыша, не шевелящегося и счастливого просто от близости хозяина, по которому истосковался, даже в весе прибавлять перестал. Пообедав, Том оставил пса в палате и к своему обычному времени пошёл на психотерапию в непонятной, противоречивой смеси чувств – твёрдости намерений докопаться до своих истин и разбитости.

- Я прогнал Оскара, - сев напротив психотерапевтки, сказал Том.

Вырвалось. Не мог это не обсудить, потому что эта тема его сейчас очень волновала. Доктор Фрей поможет ему унять эмоции.

- Прогнал? – переспросила доктор, побуждая его дать больше информации.

- Да, - Том кивнул. – Я сказал, что хочу, чтобы он ушёл. – Помолчал немного и добавил: - Вы думаете, что я идиот? Миллионы мечтают о нём, Оскар подарил мне большой бриллиант, который когда-то принадлежал королеве, а я ему: «Уходи, мне без тебя будет лучше». Охренивший я, да? Или наоборот?

- Том, я не сужу тебя, и я не против Оскара и не за него, - спокойно ответила мадам Фрей.

- В смысле? – Том её не совсем понял.

Доктор Фрей пояснила:

- Может сложиться впечатление, что я настроена против Оскара, но это не так. Но также я не считаю, что ты должен быть счастлив с Оскаром из-за его статуса и того, что считается большой удачей заполучить такого человека в партнёры. Только тебе решать, что тебе нужно, потому моя позиция нейтральная.

Том ждал, что доктор Фрей продолжит, разберёт его проблему, разложит по полочкам и даст ответы, но психотерапевтка не исполняла его желание, молчала и смотрела. Как будто тема исчерпана и закрыта. Она и закрыта, но не для Тома, у него раздрай, и вина, и неподлинная вина, потому что она ещё с детства тянется.

- Можно я поменяю место? – спросил Том.

- Располагайся, где тебе удобно, - доктор Фрей сделала приглашающий жест рукой.

В кабинете имелось четыре локации для пациента. Оглядевшись, Том занял кушетку, на которой оказывался лежащим лицом к психотерапевтке, но только если повернуть голову, а по факту – лицом к окну, за которым небо. Оставив тапки на полу, Том отвернулся к стене, слегка подогнув ноги.

- Том, почему ты хочешь обсудить твой разговор с Оскаром? – подала голос доктор.

- Потому что это меня заботит, и меня заботит, что меня это заботит. Я чувствую себя виноватым, а не должен. Я же поступил правильно, да? – Том перевернулся и, приподнявшись на локтях, нашёл взглядом психотерапевтку. – Я выбрал себя и поставил в приоритет своё лечение, это же правильно, да? Правильно. А я чувствую себя плохо, как будто я плохо поступил. Но это же всё моя фундаментальная вина.

- Том, - мадам Фрей сложила ладони на столе, - то, что я определила у тебя фундаментальное чувство вины, не означает, что твоё чувство вины всегда преувеличенное, неподлинное, и что ты не бываешь по-настоящему виноват.

Не ожидавший такого, Том заинтересованно склонил голову чуть набок. Доктор продолжала:

- Ты живой человек и совершаешь ошибки, как и все мы, из-за чего обоснованно можешь испытывать чувство вины, это нормальная и естественная реакция. Полностью лишены чувства вины лишь глубокие психопаты и люди с некоторыми другими психическими заболевания на запущенных стадиях.

Том удивлённо хлопал ресницами. Для него во многом существовало лишь чёрное и белое, так и здесь – он либо во всём всегда виноват, либо не может быть виноват, потому что в нём говорит обманчивая фундаментальная вина, которой верить нельзя.

- А как понять, настоящее у меня чувство вины или нет? – растерянно спросил Том, не имея ни малейшего предположения.

- Анализировать, - сказала доктор.

Том покачал головой:

- У меня не получится. Как вообще можно анализировать чувство вины? – он посмотрел на психотерапевтку, как будто та, смеясь над ним, предложила что-то невозможное или как минимум невозможное для неизбранных. – Я чувствую вину – всё. Что тут анализировать? – он непонимающе развёл руками.

- Том, ты зря так категоричен на свой счёт. Анализировать свои чувства довольно легко, если набить руку.

- Как? – Том продолжал не понимать, но тема его зацепила и держала. Если как-то можно разобраться в своих чувствах, то он должен это знать. - Чем настоящая вина отличается от ненастоящей?

- Причинами, Том, - ответила доктор Фрей. – У подлинного чувства вины всегда есть причина. Например, ты разлил масло, не вытер, и человек, с которым ты живёшь, поскользнулся, упал и сломал ногу, и ты испытываешь вину за то, что твоё действие и следующее за ним бездействие причинило этому человеку боль и вред – это однозначная причина твоего чувства вины. С фундаментальной виной по-другому. Если раскручивать чувство вины, обусловленное виной фундаментальной, причина твоего тягостного чувства будет отдаляться дальше и дальше от текущей ситуации и окажется не там, где казалось, она размыта. Причина фундаментальной вины, дающей чувство вины в моменте, всегда лежит в прошлом; причина настоящей вины – лежит в настоящем. В этом принципиальная разница, на которую нужно опираться при дифференциации.

Том снова наклонил голову набок, внимательно глядя на психотерапевтку. И подорвался с места, сунув ноги в тапки, вернулся в кресло у стола. Не мог он говорить о важном для себя издали, ему контакт нужен. И сник, задумавшись, потупил взгляд, вновь покачал головой и повторил:

- У меня не получится анализировать, как вы сказали. Я чувствую одно, думаю другое и в результате запутываюсь ещё больше, если пытаюсь в себе разобраться. Всегда. Например, сейчас я тоже чувствую себя плохо, но думаю, что поступил правильно и не должен себя так чувствовать.

- Том, ты испытываешь чувство вины из-за сегодняшнего разговора с Оскаром, я правильно тебя поняла? – спросила мадам Фрей, убедившись, что без разбора данного момента не получится, работа дальше не пойдёт.

- Да, - Том кивнул и добавил подробностей: - Вернее я чувствую не только вину, я чувствую себя плохо, но в этом есть чувство вины, и оно главное. Скажите, что я поступил правильно и поэтому у меня нет причин чувствовать себя виноватым.

Том не мог сделать это сам, не мог, потому взывал к психотерапевтке: она по-умному объяснит, чётко скажет, что он не виноват, как было уже не раз, его отпустит.

- Том, что именно ты сказал Оскару? – вместо того спросила доктор Фрей. – Воспроизведи дословно, если сможешь.

В секунду, без размышления, сочтя, что проговаривание нужно для того, чтобы он прожил ситуацию заново, прочувствовал и перестал тяготиться, Том ответил:

- Я сказал, что не могу принять подарок, попросил Оскара уйти и сказал, что прохожу сложную психотерапию и что без него она будет идти лучше. Я правильно поступил, да? И не должен чувствовать себя виноватым.

Как отчаянно он просил «отпущения грехов», не понимая, что жаждет, чтобы кто-то извне указал ему, что чувствовать. Это то, о чём они говорили с доктором Фрей, то, от чего сбежал с Оскаром – влияние и зависимость. Если рядом нет «папы», то сгодится и «мама» - более взрослая, умная персона, которая служит ориентиром и опорой и помогает ему понять, как жить.

- Том, ты виноват перед Оскаром.

Слова как гром среди ясного неба, Том ожидал совсем не их и пару раз хлопнул ресницами, изумлённо уставившись на психотерапевтку.

- Я виноват? Я же…

Хотел припомнить своё фундаментальное чувство вины, но оборвался на полуслове, потому что они уже выяснили, что оно не исключает настоящей вины. А было так удобно…

- Почему я виноват? – Том искренне не понимал, почему психотерапевтка вдруг не на его стороне. – Я выбрал продуктивное лечение, не побоялся показаться плохим.

Вместо ответа мадам Фрей задала вопрос:

- Том, что бы ты почувствовал, если бы Оскар сказал тебе уйти, потому что без тебя ему будет лучше, ничего больше не объяснив?

Том не успел задуматься, а уже представил, окунулся в указанный момент, и то, что он почувствовал – это маленькая остановка сердца. Это больно, горько и обидно до скручивающихся жгутами внутренностей. Том отвёл взгляд, кривя губы от надуманных чувств, которые ощущал как свои.

- Том, что бы ты почувствовал? – неумолимо повторила доктор.

- Мне было бы очень плохо, - ответил Том через ком в горле и заставил себя посмотреть на психотерапевтку, - очень обидно, я бы чувствовал себя брошенным.

Да, скажи Оскар такие слова, Том бы почувствовал, что не нужен, мешает, что это неявный конец, который хуже конца явного, потому что резать медленно больнее.

- Полагаю, Оскар чувствует примерно то же самое, - сказала доктор Фрей. – Теперь ты понимаешь, почему виноват в этой ситуации?

- Что же я должен был делать? – Том смотрел на неё округлёнными глазами, абсолютно непонимающе. – Не просить Оскара уйти, чтобы не обидеть? Но тогда бы я обидел себя.

Том запутался и не видел безвредного выхода из этой уже случившейся ситуации.

- Том, почему ты попросил Оскара уйти?

- Что? – Том удивился, что психотерапевтка не дала ему ответ, а задала вопрос.

- Почему ты попросил Оскара уйти? – повторила та. – Почему ты хотел, чтобы он ушёл? Объясни, пожалуйста, как ты думаешь и чувствуешь.

Том почесал висок:

- Я попросил Оскара уйти, потому что с ним я слабее, с ним рядом мне нет нужды быть сильным, что-то решать. С ним я всегда чувствую и веду себя более-менее определённым образом, и это не сочетается с моим желанием пройти лечение, по-настоящему, а не для галочки, и разобраться в себе. Я сдам назад, и моя терапия не будет плодотворной, потому что с Оскаром мне и так, как есть, комфортно, мне так понятно и привычно. И если я буду обсуждать с Оскаром течение терапии, свои открытия, мысли, чувства, то просто запутаюсь, поскольку у меня с вами каждый день что-то новое, а не говорить, скрывать то, что со мной происходит, я не хочу.

Доктор Фрей кивнула:

- Я тебя поняла. Том, ты выбрал верное направление, что решил исключить встречи с Оскаром, пока находишься на переломном этапе, это вправду лучше и полезнее и для тебя, и для вас обоих, так как тебя сейчас может и почти гарантированно будет швырять из стороны в сторону, что негативно сказывается на отношениях. Основы, на которые ты опирался по жизни, подорваны, а новые пока не выстроены, потому ты в состоянии неустойчивости, растерянности и ужаса, это совершенно нормально в ходе глубинной психотерапии.

Тома успокаивали, бальзамом на душу ложились слова: «Это нормально», говорящие – ты нормальный.

- Твоя вина в том, как

- Какая разница, как говорить, если смысл в том, что я попросил его уйти? – Том непонимающе нахмурился. – Это в любом случае обидит.

- Том, ты и не должен избегать обидеть Оскара. Твоя ответственность – подробно донести свою правду, чтобы тебя поняли. Ты бы сделал это, если бы сказал ему то, что сказал мне. Да, Оскар мог бы всё равно обидеться на тебя, мог бы с тобой разругаться, ты не можешь быть от этого застрахован, но это – уже не твоя ответственность. Ты не можешь отвечать за чувства другого человека просто потому, что ты не знаешь, что у него в голове, как он чувствует. Там, где кончается твоя ответственность – донести информацию, начинается ответственность Оскара – как на неё реагировать.

Том хлопал ресницами. На него снизошло очередное откровение. Он не отвечает за чувства Оскара, что не означает, что можно быть сволочью, думающей только о себе, но значит, что не должен бояться обидеть, как будто чувства Оскара зависят только от него – не от него, это чувства Оскара. Важно – донести до другого человека свой мир, а не бояться реакции. Это настоящее озарение, которое, если бы узнал раньше, значительно упростило жизнь. Ведь это бич Тома последние как минимум пять лет – страх обидеть и убеждение, что чувства Оскара зависят от него. Откровение, пролившее свет в тьму разума, как и то, что действительно обидел Оскара, поскупившись на слова, поскольку не понимал, что, чтобы тебя правильно поняли, надо объяснить, а за результат ты ответственности не несёшь, как ни старайся, потому что чужие чувства – это чужие чувства. Сделай со своей стороны всё возможное, смотри на результат и прими его, даже если он тебе не нравится – урок, которого Тому очень, очень не хватало.

А Том думал, что благодарен Оскару за то, что тот не показал эмоций и ушёл без долгих разговоров. Какой же он глупый…

- Я должен позвонить Оскару и объясниться? – неуверенно спросил Том; глаза, расширившиеся в изумлении пришедшим извне откровением, всё никак не принимали обычный размер.

- Это было бы неплохо, - доктор Фрей слегка кивнула. – Хороший ли Оскар человек или плохой, но любой человек заслуживает одного – правды.

- Не поздно? – Том сомневался и чувствовал себя растерянно. – А если Оскар не захочет меня слушать?

- Том, - мадам Фрей сложила руки на столе, - не нужно бояться конфронтации и негативных моментов, они неотъемлемая часть функциональных отношений. Оскар может тебя даже послать, и на том ваши отношения закончатся, но это, как я уже сказала, не твоя ответственность. Ты не можешь ждать от Оскара, что он всегда будет поступать, думать и чувствовать так, как удобно тебе.

Том бегал взглядом, осмысливая новые откровения, которые многое открывали в новом свете и побуждали к действию. Понятно одно – нужно позвонить и попытаться рассказать, как есть, осветить причины и свои чувства, чтобы Оскар не был с тем, что его просто прогнали. Том уже сам этого хотел, только не знал – как? Боязно же нарываться на серьёзный разговор, и разговоры вообще не его конёк, и сегодня может сказать одно, а завтра придёт к другому, пожалеет, запутается в сомнениях, как котёнок в клубке вязальных ниток. Захочет сказать другое, а вдруг оно тоже будет не то?

Но кое-что – тяжёлое, но очень важное Том уяснил со слов психотерапевтки – он не должен ждать от Оскара соответствия своим ожиданиям. А он ведь всегда именно этого и ждал, потому что – а как иначе, на что ещё ориентироваться, если не на свои ожидания? Том так и не знал, как иначе, но по крайней мере понял, что ему есть, куда расти и примерно понял направление. Если надо расти в этих конкретных отношениях с тем, кто был его единственными отношениями. Если есть смысл. Грустно и непонятно от этого «если».

- Том, - мадам Фрей отвлекла его от своих мыслей, - ты сказал, что чувство вины не единственное плохое, что ты чувствуешь. Что ещё тебя тяготит?

Том почесал нос, закинул ногу на ногу и ответил:

- Я чувствую себя плохо из-за того, что Оскар меня точно любит, а я его, возможно, нет. Возможно, у меня это не по-настоящему, в отличие от него. Оскар этого не заслуживает, а я ничего не могу изменить и чувствую себя дерьмом.

Доктор Фрей взяла в руку ручку:

- Том, ты был уверен, что любишь Оскара, когда вы завязали отношения?

- Нет.

Тому не пришлось задумываться над ответом, в основе которого должны быть его чувства, и это очень прискорбно. Потому что он очень хорошо помнил свои побуждения вступить с Оскаром в отношения: «Оскар сказал, что любит меня, и я отвечу ему тем же, мне нравится мысль “любить Оскара”». Для него это было игрой, в которой не задумывался, каково второму участнику. И также помнил своё поведение в отношениях потом – как сомневался в том, что Оскар – это его, изменял и не мучился угрызениями совести. Где совесть была, когда она должна была бить во все колокола? Молчала. Том одумался лишь тогда, когда Эдвин взял его за горло и заставил признаться Оскару.

- Ты сомневался в своих чувствах? – задала доктор следующий вопрос.

- Да. Даже когда понял, что хочу быть с Оскаром, я сомневался, люблю ли я его. Я не знал, что такое неродственная любовь – как она выглядит, - и мне было сложно разобраться в том, что я чувствую и как мне с этим быть. Я годами страдал от этого непонимания.

Мадам Фрей сделала себе пометку и подняла взгляд обратно к Тому:

- Том, насколько я поняла, в браке ты сомневался в своих чувствах, это правда?

- Да. Мне казалось, что Оскар любит меня больше, однозначно, а мои чувства к нему недостаточные, неполноценные, неправильные.

Смешно, что был таким глупо-тревожным. Хотя нет, не смешно, потому что сейчас снова сомневался.

- И ты сомневаешься в своих чувствах сейчас? – спросила доктор.

- Да. Я вижу, как Оскар на меня смотрит, как он себя ведёт – это определённо любовь. А я не могу ответить тем же, я не рад его видеть, - в голосе Тома горечь, - я думаю, что, возможно, мы расстанемся, потому что выяснится, что наши отношения результат моих… всего, что мы тут с вами разбираем. От этого я чувствую себя плохо. Понимаете, Оскар говорит: «Я скучаю по тебе», а я ничего не чувствую и думаю: «Ты так не вовремя пришёл».

- Том, скажи, до твоего лечения, когда ты жил с Оскаром и узнал о Терри, ты сомневался в своих чувствах?

Том задумчиво отвёл взгляд:

- Не то чтобы я сомневался в своих чувствах, но я имел некоторые сомнения – надо ли мне это, отношения с Оскаром, - сказал Том и посмотрел на психотерапевтку. – Потому что я рассчитывал не на такие отношения.

- Том, ты заметил закономерность? – произнесла доктор Фрей. – Каждый раз, когда вы оказываетесь на переломном этапе, когда возникают какие-то сложности, ты начинаешь сомневаться в своих чувствах. Грубо говоря – бежишь.

- Но я не сомневался в своих чувствах в разлуке после развода, - крутанув головой, яро возразил Том, - я был уверен, что люблю Оскара и хочу быть с ним, а это был очень сложный этап.

- Вы проходили его по отдельности, - подчеркнула мадам Фрей ключевой момент. – Том, в разлуке ты был один, тебе не приходилось ничего решать в рамках отношений двух людей, так как их не было, вы с Оскаром не общались. Ты сильный, я в том не сомневаюсь, ты был уверен, что любишь Оскара, поскольку хотел к нему вернуться и добился этого. Но когда проблемы возникают в вашей паре, когда вы должны их совместно обсуждать и преодолевать, ты пугаешься и используешь избегающую стратегию ухода, что порождает в тебе сомнения, поскольку нет чувств и отношений – нет проблем.

У Тома аж рот приоткрылся, настолько сильно его ударило этой очевиднейшей, лежавшей под носом информацией, которую никогда в упор не видел. Как пыльным мешком по голове. Да, избегание, уход – это его стратегия, но давно понял и старался бороться с собой и поступать иначе, в чём преуспел. Но он никогда не думал, что избегание и уход могут быть не прямыми, а более тонкими, маскирующимися от его глаз под что-то другое, что не догадаться без профессионального разбора.

- Почему у меня так? – совершенно растерянно спросил Том, глядя на психотерапевтку округлёнными глазами.

Глупый вопрос, потому что кто может знать его чувства, если не он сам? Но кто ему даст ответ, если не опытная специалистка, если сам в себе как слепой котёнок?

- Полагаю, но это не точно, что дело в твоей социальной неопытности, - отвечала доктор Фрей. – Да, сейчас твоя социализация нормальна, у тебя есть друзья, семья, романтические отношения, рабочие контакты, внешне по тебе нельзя сказать, что ты чем-то отличаешься от других людей. Но есть определённые моменты, которые практически невозможно наверстать. Том, до четырнадцати лет ты жил в изоляции, что отразилось на твоём социальном и эмоциональном интеллекте. Тебе сложнее понимать сложнее понимать людей и сложно функционировать в отношениях, потому ты закономерно пугаешься.

- Подождите, подождите, - Том с креслом придвинулся ближе к столу и облокотился на него, вытянувшись к психотерапевтке. – То, что я сомневаюсь в своей любви – это мои чувства. Чувства же не могут быть ложными?

- Том, почему ты сомневаешься в своей любви?

- Потому что иногда я не чувствую любви или чувствую, что люблю не так сильно.

Мадам Фрей позволила себе приподнять уголок губ и затем сказала:

- Полагаю, Оскар тоже не всё время любит тебя одинаково, он тоже может почувствовать усталость, ослабление чувств, я уверена, что если ты внимательно оглянешься на ваше прошлое, то также это заметишь. Но это не доказывает отсутствия чувств, так как настроение, эмоции, переживания человека изменчивы, отсюда и любовь – не постоянная константа.

- Как же тогда понять, что ты именно любишь? – Том хлопал широко распахнутыми глазами.

- Отличие любви от прочей химии в том, что, что бы ни происходило между вами и у тебя внутри, тот, кого ты любишь, остаётся для тебя важен. Любящие люди могут причинять друг другу боль, поскольку именно близкие люди знают слабые места друг друга и бьют по ним в острые моменты, что нехорошо, но свойственно большинству. Но потом, когда эмоции улягутся, они идут друг другу навстречу и продолжают любить. И после любой ссоры человек, который любит, не может сказать, что ему всё равно на объект своей любви, потому что это не так. Любить каждую секунду на разрыв невозможно, и это нормально, что так не происходит.

Это откровение затмило прочие сегодня. Уйдя глубоко в себя, Том с шоком вспоминал и рассматривал в новом свете то, что так часто именно это двигало им в отношениях с Оскаром, да, нередко подвигало не в ту сторону, но намерения-то имел благородные, трогательные. Согласился на брак, которого не желал, он – чтобы не обидеть Оскара. Молчал в браке – чтобы не обидеть Оскара. Том всегда боялся причинить Оскару боль, потому что он для него самый важный. Только летом, намереваясь раз и навсегда закончить их историю, Том кусал и отталкивал Оскара, намеренно делая как хуже, но потом, когда почувствовал, что причинил ему настоящую боль своей связью с тем парнем на пляже на его глазах, испугался и понял, что не хочет этого, не хочет задеть Оскара так, чтобы его рана никогда не заросла. И сегодня тоже чувствовал себя плохо из-за разговора с Оскаром, значит, беспокоится о его чувствах. Значит, ему не всё равно.

Значит, любит? По-настоящему любит? А все сомнения и спады чувств нормальны. Да, если вспомнить, Оскар действительно не всегда смотрел на него с обожанием, но в те моменты, когда смотрел, замирало сердце. И Оскар, несмотря на это, всё равно его точно любит, Том ведь сам не сомневался. Получается, он тоже любит.

Том сидел ошарашенный открытием в себе.

- А вы можете со мной поработать с этим, с отношениями? – попросил он. – Вы мне открываете глаза на то, что мучило меня годами.

- Могу. Займёмся этим после проработки твоих травм, если останется время.

- А давайте сейчас? Зачем мне этот подвал, - Том махнул рукой, - для меня другое актуально.

- Нет, Том, мы будем работать, как тебе нужно, а не как тебе сиюминутно захотелось.

Том удивлённо посмотрел на психотерапевтку. Отказов он не понимал, и даже Оскар не всегда мог с ним совладать, не просто осадить, а заставить уяснить «нет» и осознанно отступится, а доктор Фрей… смогла? И мысли не возникало с ней поспорить, и Том чувствовал, что и не возникнет.

Возникла другая мысль, зажужжала, не оставляя надежды отвлечься и подождать с её претворением в жизнь.

- Давайте сделаем перерыв? – Том встал, просительно и немного растерянно глядя на психотерапевтку. – Мне нужно позвонить Оскару. Сейчас. Я всё равно не смогу сосредоточиться ни на какой другой теме, и нормальной работы у нас не получится.

- Да, иди, Том, - мадам Фрей понимала его состояние, и ей ничего не оставалось, кроме как смириться. – Потом возвращайся на сессию.

Коридоры пролетели быстро, Том шёл скорым шагом, не замечая ничего вокруг, его вела цель – дойти как можно скорее и сделать то, что задумал, пока не поднялись сомнения, не схватили своими маленькими, но цепкими ручками и не потянули назад. Если это случится, он уже не сможет быть твёрдым и ничего не сможет. А нужно, он хочет совершить этот телефонный разговор.

Зашёл в палату Том уже с уверенностью, что причинил боль любимому человеку и искренне хочет как-то это исправить, донести свою правду, чтобы смягчить горечь момента. Наскоро погладив Малыша по загривку, он взял телефон, сел на край кровати и набрал номер.

Не дозвонился, впустую прослушав два десятка длинных гудков. Что окончательно убедило Тома, что Оскар обиделся, глубоко обиделся, потому что он всегда отвечал на звонки, всегда носил телефон при себе, в кармане джинсов. А тут тишина… Абонент не желает быть абонентом. Через минуту Том набрал Оскара повторно, чувствуя, как сердце ускоряет бег под звуки безответных гудков.

Безрезультатно. В третий раз тоже. Том упёрся лбом в ребро мобильника, дыша хрипловато от перехватывающих горло переживаний.

- Чёрт, чёрт, чёрт…

Неужели он сотворил фатальный слом? Том думал, что, может быть, они расстанутся, но не так же, не тем путём, что Оскар не хочет его больше ни видеть, ни слышать.

- Оскар, прошу тебя, возьми трубку… - шептал Том чёрному экрану телефона, как будто тот мог сам по себе волшебным образом дозвониться до того, кто не желал отвечать. – Мне нужно с тобой поговорить…

От мысли, что это всё, охватывали холод и паника. Это же как в прошлый раз, после развода, когда Том остался с тем, как многого не сказал Оскару, как многого тот не знал – вообще не знал правды, и какую боль ему причинил. Только не так снова, пожалуйста…

Том дозвонился до Оскара лишь через полчаса, когда уже потерял всякую надежду, и от того, что не ожидал, что он ответит, растерялся, услышав самый знакомый голос.

- Привет… - проговорил Том, растеряв все слова, которые планировал начать говорить сразу.

- Виделись уже, - ответил Шулейман.

Том помолчал немного – глупая, неуместная пауза – и спросил:

- Почему ты не отвечал?

Что-то не то он говорит. Но после того, как долго не мог дозвониться, надумав себе плохого, тяжёлого, Том не мог начать необходимый разговор, не выяснив, в каком Оскар настроении и как к нему сейчас относится, чувствовал себя неуверенно.

- Я звук отключил, когда к тебе ехал, чтобы меня не дёргали, а потом забыл включить, - отозвался Оскар.

Врёт? Том почему-то думал, что да, отчего становилось грустнее. Не верилось, что Оскар мог что-то забыть, он же ничего никогда не забывает, тем более о такой неотъемлемой части его жизни, как доступность для связи. Он потерял доверие Оскара? Пусть Оскар его ненавидит, злится – остро-негативные эмоции быстро перегорают, - но только не лжёт.

- Ты врёшь? – негромко спросил Том, потупив взгляд. – Оскар, пожалуйста, скажи мне правду.

- С чего бы мне врать?

Том пожал плечами:

- Может, ты не хотел со мной разговаривать, но решил, что, раз я так много раз подряд звоню, дело серьёзное, и ответил.

- Так-то это ты со мной разговаривать не хотел и попросил на выход, - резонно подметил Шулейман. – Одно понять не могу – чего ты мне звонишь, передумал уже?

- Нет, - выдохнул Том и обтёр лицо ладонью, поднял голову. – Оскар, утром неудобно вышло, неправильно. Я хочу объяснить тебе свои причины, по которым я попросил тебя уйти, чтобы ты правильно меня понял и не думал, что я просто тебя прогнал. Вернее, ты можешь не понять меня, имеешь право, но я должен рассказать, это моя перед тобой ответственность, которую я хочу соблюсти. Просто я не сразу понял, как мало сказал и как ты можешь себя от этого чувствовать. Оскар, ты выслушаешь меня? Выслушай, пожалуйста.

- Куда ж я денусь, - хмыкнул Оскар.

- Ты можешь сбросить вызов…

- Нет уж, я послушаю. Вещай.

Том прерывисто вздохнул, собирая мысли и слова в кучу, и начал говорить:

- Оскар, я попросил тебя уйти, потому что с тобой я слабее. С тобой мне не нужно быть сильным, потому что ты сильный, и это меня очень расхолаживает. С тобой мне комфортно как есть, и я застреваю, у меня нет стимула что-либо менять и меняться, а я очень этого хочу, хочу пройти это лечение, чтобы разобраться в себе и жить спокойнее. Доктор Фрей – моя психотерапевтка – обещала, что если наша работа пройдёт успешно, то я смогу понять, кто я и упорядочить свою жизнь, и я ей верю, потому что на наших сеансах она уже помогла мне многое понять. Каждая встреча для меня полна открытий, часто тяжёлых, болезненных, и, если ты будешь рядом, огромен риск, что я струшу и махну рукой, мол, зачем мне страдать в этой терапии. А я хочу этих страданий и сложностей, понимаешь? Потому что они могут подарить мне успокоение. Я большую часть сознательной жизни страдаю от того, что не понимаю, кто я и чего хочу. И тебе тоже от этого нелегко, я же понимаю, что двинутый на всю голову, но сам ничего не могу с этим сделать, могу лишь на время. Оскар, если ты будешь рядом, я не смогу молчать о том, что со мной происходит, потому что я не хочу утаивать от тебя что-то важное и притворяться, а если я буду говорить, то запутаюсь и в итоге выйду из строя. Я хочу прийти к тебе с результатом, а не дёргаться из стороны в сторону. Поэтому я прошу – дай мне время пройти этот этап самостоятельно, это мой разговор с самим собой через психотерапию, и в нём должен быть только я один. Мне так надо. Я не знаю, сколько времени, честно. Но я прошу тебя меня послушать, чтобы это не было моим ещё одним просранным шансом. Ты мне не мешаешь, Оскар, я сам себе мешаю, когда ты рядом, понимаешь? Это то самое пресловутое «дело во мне». Дело действительно во мне. Мне нужно хоть немного разобраться в себе, прежде чем решать что-то с тобой.

Шулейман молчал, обдумывая поступившую информацию. Одно совершенно очевидно – осознанность Тома значительно возросла. Плохо ли это, хорошо ли, а главное – надолго ли – вопрос. Том настолько поражал серьёзным, вдумчивым подходом и к этому их разговору, и к своей терапии, если верить его словам, что закрадывалось подозрение: не Джерри ли это? Забирающаяся глубоко психотерапия вполне могла разбудить крысу. Но для Джерри в его речи слишком много чувств. Хотя, конечно, на расстоянии такие заключение не делаются, Оскар придумал один стопроцентный способ проверки, кто перед ним, но он требовал личного взаимодействия. Впрочем, Оскар и не испытывал серьёзных подозрений, лишь промелькнула такая мысль, и правильно, Том был Томом, а Джерри, притихший в самом дальнем углу, когда правда о ребёнке вскрылась, так там и оставался.

- Если честно, я не знаю, что будет потом, не знаю, останемся ли мы вместе, - быть честным тяжело, но Том испытывал нужду быть таковым, и, что важнее, Оскар заслуживал честности, а не неведения, обманывающего, что всё хорошо. – Я тебя люблю, доктор Фрей помогла мне понять и это, потому что я такой хреновый – чуть что пугаюсь, начинаю сомневаться в своих чувствах и убегать. Сегодня я снова сомневался, но больше не сомневаюсь. Но, возможно, я пойму, что мои чувства к тебе основываются не на том, на моих травмах, и, может быть, приму решение расстаться, потому что мне так будет лучше. Потому что одной любви может быть недостаточно для отношений. Но то, что я допускаю возможность расставания, что хочу сейчас быть один, что говорю всё это, не означает, что мне на тебя всё равно. Не всё равно, иначе бы я не говорил сейчас с тобой. Оскар, ты для меня важен, слышишь? – Том взял телефон обеими руками, прижимая к уху, и понизил голос, поскольку это очень личное, самое личное откровение. – Оскар, я не хочу тебя обидеть, не хочу, чтобы тебе было больно. Что бы ни было, ты мне важен и останешься важным, даже если мы не будем вместе. Я говорил, что не смогу быть с тобой друзьями, но я изменил своё мнение. Если мы расстанемся, я хочу, чтобы ты остался в моей жизни, потому что, какой бы ни была подоплёка моей любви, она не отменит моего к тебе отношения, ты останешься очень близким мне человеком, которого я не хочу потерять насовсем. Это моё желание, если ты захочешь полностью вычеркнуть меня из своей жизни, я… это приму.

Это самый взрослый шаг в жизни Тома – принятие того, что у другого человека могут быть другие желания, другие чувства, которые не соответствуют его ожиданиям, как бы ни было больно. Пусть пока только на словах.

- Я не захочу, - Том услышал улыбку в голосе Оскара, тронутого его монологом, пусть он вещал о грустном. – Но я не могу гарантировать, что не буду предпринимать попыток перевести нашу дружбу обратно хотя бы в сексуальные отношения, - усмехнулся Шулейман.

Том улыбнулся прямоугольнику телефона, тесно прижатому к левому уху. Сердцем был благодарен Оскару за такую реакцию; на сердце полегчало, посветлело, потеплело, как колкий лёд, сжимающий его с утра, сошёл. Впереди много сложного, сейчас тоже сложно, но хотя бы без камня на сердце и чувства, что подлец.

- Тебя твоя психиатричка вдохновила на всё то, что ты сказал? – поинтересовался Шулейман.

- Психотерапевтка, - поправил его Том и кивнул. – Да, она. Не думай, она не вкладывает мне в голову готовые понятия и какие-то правильные слова, но она подводит меня к осознанию и пониманию. У меня что ни день, то озарения, и она не просто приводит меня к ним, а всё разжёвывает и следит, чтобы я был в порядке.

- Полагаю, мне нужно будет сказать твоей психотерапевтке «спасибо», когда ты завершишь лечение, - отметил Оскар. – Если, конечно, по итогу твоей психотерапии мы не расстанемся, в таком случае я ей точно благодарен не буду.

Что Шулейман уже заметил – это подвижки в состоянии Тома. Но пока рано делать выводы, к добру они или нет, как и расслабляться рано после его слов о возможности расставания. Если Том всерьёз, обдуманно захочет расстаться, придётся его «расчудесную» психотерапевтку наказать, поскольку Оскар хоть и не являлся человеком мстительным, но обидчиков прощать не привык, а отвод Тома от себя он расценивал как личную обиду. Причинит ему вред – а сердечная боль есть огромный вред - мадам как её там – получит то же самое. Если же по итогам терапии их с Томом отношения станут лучше, если Том станет более осознанным и здоровым, то психотерапевтка заслужит личную благодарность от Оскара Шулеймана, что дорогого стоит.

- Оскар, ты обижаешься на меня? – спросил Том.

- Теперь нет, - честно, не зажимая себя, ответил Оскар.

- Правда?

- Ты ещё спроси: «Правда-правда»? – усмехнулся Шулейман. – Правда.

- Прости за то, что я попросил тебя не приезжать именно сейчас, когда ты один, - Том снова понизил голос.

Испытывал чувство вины за это, не настолько сильное, чтобы передумать, но настоящее. Потому что он как никто знал, как невыносимо бывает одиночество.

Шулейман подумал: не напомнить ли Тому, что он остался не совсем один, с ним пустоту квартиры делит Грегори? Молоденький домработник Грегори, на которого Том ревностно и яростно реагировал. Не слишком ли это будет нечестно, так стимулировать Тома? Оскар решил, что слишком и, возможно, вредно, может сбить Тома с пути.

- В принципе, ты не просил меня оставаться в одиночестве, - сказал в ответ Оскар. – Я сам решил папу отправить домой и Терри с ним оставить, чтобы всё время освободить под тебя, не посоветовавшись с тобой.

- Всё равно прости, - Том не знал, искренен ли с ним Оскар или только делает вид, что всё в порядке, он же сильный. И хотел, чтобы Оскар его услышал, но также понимал, что сейчас он иначе не может. – Я знаю, как грустно быть одному.

- Не очень приятно, конечно, - не стал скрывать Шулейман, - но ничего, справлюсь. Будем считать, что сейчас твои чувства в приоритете.

- Это неправильно, - Том просто сказал, не споря и без эмоционального надлома. – Ничьи чувства не могут быть более важными.

- Из нас двоих только ты сейчас проходишь лечение и находишься в эмоционально более уязвимом состоянии, - спокойно парировал Шулейман. – Всё в норме. Лечись, разбирайся в себе, а потом, если мне приспичит, я спрошу с тебя эмоциональную компенсацию.

- Как-то неправильно, что я звоню тебе исправить ситуацию, а ты меня успокаиваешь.

- Я тебя не успокаиваю, а говорю, как есть, - ответил Оскар. – Забей. Сам же сказал, что для тебя сейчас на первом месте терапия, вот и не отягощай себе голову, будет очень обидно, если я вхолостую жду. Кстати, насчёт «жду». Сколько ждать-то? Давай я через неделю приеду, как утром договаривались? Мне будет сложно сидеть в неведении неизвестно сколько.

- Хорошо, - согласился Том. – Только давай не через неделю, а через восемь дней? Не включая сегодняшний день.

- Ладно.

Шулейман не горел желанием соглашаться, но и не считал, что один лишний день сделает погоду и стоит спора.

- И если я ещё буду не готов к тебе, то скажу, и ты уедешь, - Том добавил условие просительным тоном. – Пожалуйста… Я не хочу, чтобы мне было сложнее, и не хочу тебя случайно обидеть.

- Никто никогда не торговался со мной так нагло, как ты, - Оскар ярко усмехнулся. – Ладно, я согласен. Что-то ещё?

- Да. – Том снова взял телефон обеими руками. – Оскар, не скучай по мне, пожалуйста. Не грусти в одиночестве, найди себе занятие. Езжай к папе, проведи это время с ним и Терри. Займись работой, у тебя же наверняка есть какие-то рабочие дела.

- Пожалуй, так и поступлю, - Шулейман согласно кивнул на том конце связи, намётывая в голове план. – Слетаю в Африку, у меня там две точки, давно пора навестить лично, потом на день-два к папе.

- В Африку? – удивлённо и растерянно переспросил Том.

- Да, ты забыл? А, точно, ты ж и не спрашивал. В общем, решил я продолжить славную традицию предков-колонизаторов и эксплуатировать Чёрный континент. Шучу, - Оскар усмехнулся сам себе. – Я их не эксплуатирую, а помогаю им, а они помогают мне. Там до меня такое было, что без слёз не взглянешь.

- Возьмёшь меня как-нибудь с собой? – спросил Том и прикусил язык.

Потому что зачем просить – и между строк обещать быть, - если неизвестно, будет ли это «как-нибудь», будет ли для них двоих «потом»?

- Обязательно, - ответил Шулейман. – Тебе понравится.

Оскар улыбался, Том слышал и улыбнулся в ответ. После завершения разговора он остался сидеть с телефоном в руке, в одиночестве, наедине с вопросами, на которые не имел ответа. Будет ли для них когда-нибудь то светлое «когда-нибудь»? Разговаривая с Оскаром, Том ощущал тепло, а теперь стало холодно. Как быстро он привыкал к его теплу, даже на расстоянии звонка. Вздохнув, Том положил телефон на тумбочку, сказал Малышу хорошо себя вести и пошёл обратно на психотерапию.

На сегодняшнем сеансе они опять не углубились в тему подвала, не хватило времени. Но Том получил от психотерапевтки ещё одно важное откровение.

«Каждый человек проходит ряд этапов на своём пути развития от рождения до смерти, - говорила доктор Фрей. – Если этап успешно пройден, то человек переходит на следующий, и далее, далее. Но часто бывает, что какой-то этап остаётся не пройденным, и тогда человек продолжает идти дальше, но внутренне остаётся застрявшим на том этапе, на котором произошёл слом, и так или иначе снова и снова возвращается к нему порождёнными им проблемами. Это может быть неусвоенная социализация в раннем и дошкольном детстве; может быть пропуск этапа научения межполовым или внутриполовым в зависимости от ориентации романтическо-сексуальным взаимоотношениям, который приходится на подростковый возраст. Также ведёт к застреванию не просто неуспешное усвоение того, что несёт каждый этап, а травма на конкретном этапе. Твой главный слом произошёл в подростковом возрасте, в четырнадцать лет, когда над тобой жестоко надругались и бросили умирать. Такие события как бы консервируют личность на том этапе развития, на котором она находилась в тот момент. Том, ты успешный молодой мужчина, но внутри тебя живёт тот напуганный четырнадцатилетний ребёнок, поскольку ты не прожил ту травму полностью, не переболел, не преодолел её с посторонней помощью и не проработал. Том, ты не сможешь психологически повзрослеть и развиваться без откатов, пока не проработаешь свою травму и не избавишься от фиксации».

В этом есть большой смысл. Том вправду постоянно переживал откаты, он вправду отчасти оставался ребёнком, какую взрослую жизнь ни вёл. Быть может, поэтому он боится и не хочет взрослеть? Потому что никакой ребёнок не знает, каково быть взрослым, а неизведанное часто страшит, и его внутренний ребёнок в принципе всегда в страхе и боли, он уже не ждёт хорошего. Может быть, когда-нибудь он обсудит этот вопрос с доктором Фрей, она поможет разобраться. Ещё одно «когда-нибудь»… Но оно скорее всего точно случится.

Вечером Том сидел на кровати, подогнув под себя ногу. Выложил на тумбочку подарки Оскара, полученные за время лечения – бриллиантовое колье и королевский бриллиант. Целое состояние, которое буквально можно удержать в руках. Если так пойдёт и дальше, он выйдет из клиники очень богатым человеком. Если Оскар подарит ему ещё что-нибудь, в чём Том сомневался, на его месте Том такому ничего бы не стал дарить, как минимум до того момента, пока не станет понятно, а если ли смысл вкладываться. А лучше никогда, потому что неблагодарный и в ответ на роскошный подарок просит уйти, Оскар же умный, он должен запоминать и делать правильные выводы.

Том долго смотрел на подарки и думал, и дёрнуло мыслью, которую вдруг почувствовал очень важной. Незамедлительно приступив к её исполнению, он взял телефон и открыл SMS-сообщения.

«Я забыл сказать тебе спасибо за подарок, - печатал Том. – Мне сложно оценить его по достоинству, но я понимаю, что это жутко дорогая вещь. И то, что ты подарил мне не просто что-то дорогое, а озаботился найти вещь, которая подходит мне, приятно и очень трогательно».

Отправил. Как бы там ни сложилось, Том был и будет благодарен Оскару за всё, за этот жест тоже, и этого ничего не изменит.

Ответ пришёл быстро:

«Пожалуйста».

И сразу следом второе сообщение:

«Позвонишь мне перед сном?».

«Я уже собираюсь готовиться ко сну», - в клинике Том ложился не позже одиннадцати.

«Тогда я тебе сейчас позвоню».

Том лёг на бок, положив голову на вытянутую руку, и принял входящий видео-звонок. Картинка на экране дёрнулась, Оскар принял ту же позу. Как будто они лежали вместе, напротив друг друга. Почему-то он молчал.

- Что? – спросил Том, выгнув брови.

- Хотел посмотреть на тебя перед перерывом, - ответил Шулейман и обвёл видимую на экране часть Тома взглядом, словно действительно запоминал.

Том тонко улыбнулся, снова чувствуя то тепло, очень похожее на тихое счастье. Этого он и боялся – того, что того, что чувствует с Оскаром, ему вполне достаточно.

Долго отвлекать Тома Шулейман не стал, нагляделся и пожелал:

- Спокойной ночи.

С изгибом улыбки-ухмылки на губах и блеском глаз, говорящими, что как минимум один из них счастлив и не отступится.

- Спокойной ночи, - Том ответил ему тем же, искренне желая, чтобы Оскар ночью мирно спал, а не страдал от пустоты и холода постели. – Добрых снов.

Да, этого Том и боялся… Один удалённый разговор – и он уже забывает обо всех остальных мыслях и устремлениях.

Глава 9

Подвал – его склеп. Место, которое звал склепом, пока ещё мог помнить; которое должно было стать местом его последнего пристанища и из которого, нарушая само понятие склепа, то ли немыслимым чудом, то ли по ошибке выбрался живым. Гиблое, чёрное место, в котором оставил часть себя, ту часть, что наживо выдрали из тела.

Том помнил, помнил веру – или скорее неверие, что одна из граней незамутнённого невежества, - надежду, страх, боль. Всё отчётливее помнил, погружаясь в те дни. Монстры, которых давно уже нет, оживали.

- Я задремал в дороге, а проснулся на руках одного из них, он нёс меня к дому, но не моему, - рассказывал Том, лёжа на кушетке напротив окна и не глядя на психотерапевтку. – Я понял, что что-то не так, что это не мой дом, мне было неприятно, что тот мужчина несёт меня на руках, я не понимал, почему он это делает, и начал вырываться, просил меня поставить. А он… - Том облизнул губы. – Он насмешливо говорил мне не дёргаться и потом… потом придушил.

Больно. Внутри. Как лезвием в груди. Том совсем забыл о том моменте ещё на улице, что мерк в сравнении с идущим далее адом, и вспомнил случайно. Больно – за себя, того мальчика, больно и очень, очень горько и обидно. Как и все подростки, в четырнадцать лет Том считал себя взрослым – посмотрите, он же уже не совсем ребёнок. И только сейчас, будучи по-настоящему взрослым, оглядываясь назад через расстояние прошедших лет, он в полной мере осознавал все причинённые ему ужас и мерзость. Он же был ребёнком, наивным и невинным мальчиком, не выдающимся ни ростом, ни фигурой, в котором от силы сорок с чем-то килограммов. Кем надо быть, чтобы душить такого, чтобы не рыпался?

Душить… Это было их любимым после изнасилования – отбирать у него, израненного, избитого, перепуганного, возможность дышать. Том стёр одиноко пролившуюся слезу, глядя перед собой.

- Почему-то я не помню, кто именно из них меня нёс. Кажется, я не разглядел, на улице было темно, далёкий загород, никакого обилия фонарей. Зато я помню номер дома, пытаясь оглядеться, я зацепился взглядом за табличку. Номер… - Том вгляделся в тёмные глубины памяти, где такая незначительная деталь как табличка с номером дома стала чертой, за которой ничего не изменить. – Номер тридцать шесть. Интересно, почему тридцать шесть? Там в округе не было больше ни одного дома.

Ни одного. Одинокий дом на пустыре в километры. Том мог бы усомниться в своей памяти, он же не видел ту местность при свете дня, но туда ездил Джерри. Всё верно понял в ту проклятую безлунную ночь, в пределах видимости вокруг дома зверей не было ни одной жилой или другой постройки. Незаселённая местность. Никто бы не услышал его криков. Никто и не услышал.

- Они думали, что я девушка… - Тома это всё никак не отпускало, сидело клеймом в голове. – Они ко мне обращались в женском роде, говорили: «Ты просила», «Ведьмочка»… Я не сразу понял, не обр