Читать онлайн
"Поминая былое"

Abyssus Abyssum invocat.

(лат. Бездна Бездну призывает.)

Кабинет начальника областного Бюро судебно-медицинской экспертизы отнюдь не поражал роскошью обстановки, которая, к слову, бережно сохраняла следы не так давно канувшего в небытие социализма — два окна во внутренний двор с положенными тяжёлыми портьерами, потолок и стены в панелях тёмного дерева, висящие по стенам напротив друг друга портреты мало знакомых личностей. Из мебели — по углам два большущих книжных шкафа, забитых под завязку толстенными томами да огромными медицинскими атласами. И значительную часть кожаных переплётов украшали изрядно истёршиеся теснения на иностранных языках, включая арабскую вязь и восточные иероглифы. И как мне показалось, некоторые из спокойно стоявших здесь экземпляров одним своим видом могли вызвать обильное слюноотделение у алчных охотников до старинных манускриптов.

Хозяин кабинета профессор Арсений Германович Пестов, очень неопределённого возраста крепкий мужик — по странной прихоти освещения порой выглядевший глубоким стариком лет за сто, а порой мужчиной в полном расцвете сил, приходящихся на лета чуть более сорока, — восседал за монументальным дубовым столом зелёного сукна, более похожим на огромный гроб. Перпендикулярно хозяйскому был приставлен окружаемый обычными стульями длинный стол для участников совещаний. За которым в настоящее время я и сидел.

В общем, мрачно, функционально, и ничего для кабинета Бюро судебно-медицинской экспертизы лишнего, кроме разве что клетки с птичкой-кенарем да странной коллекции непонятных предметов на специально выделенной полке в одном из шкафов. Я бы даже решил, что это символические ключи городов, если бы только ни необычность форм, что, возможно, объяснялось их замшелой древностью.

На чём ещё порой останавливался мой любопытствующий взгляд, так это низкие широкие подоконники, по странной прихоти хозяина кабинета заставленные мало подходящими обычным подоконникам предметами — стеклянными ёмкостями, в которых в фиксирующей жидкости сохранялись внутренние органы с пугающими непривычных к подобному патологиями вроде поликистозной почки или «волосатого сердца». Тут же присутствовало несколько новорождённых младенцев с редкими уродствами, несовместимыми с жизнью. Одного такого я помнил по картинке из учебника — это был ацефал. Несчастный уродец с по жабьи выпуклыми глазёнками, как и полагается полностью безмозглому существу, восторженно-наивно пялился через стекло на неведомый ему окружающий Мир.

Единственным соответствующим предназначению подоконников предметом была красивая ваза с невзрачным цветочком.

Бегло перелистывая мои документы, профессор Пестов непрерывно постукивал торцом остро заточенного карандаша по толстенной книге. Как ни странно — Библии. А жёлтый кенарь, запертый в подозрительно отливающую золотом клетку, на каждый стук карандаша отзывался коротким чириканьем. И это чириканье совершенно странным образом и у меня отзывалось внутри... Видимо, подобно глупому кенарю, я так реагировал на строгий стук по Ветхому завету. И даже большая ваза перед профессором, ни по сезону полная крупной черешни, не радовала взгляд. Хотя черешню я тоже люблю.

— Сударь, назовите причину, по которой вы решили перейти на сторону тьмы? — Суровый взгляд поверх очков в роговой оправе, похоже, не сулил ни райских кущ, ни в достаточном количестве девственниц, чтобы скрашивать пребывание в Вечности.

— Почему на тёмную? — Даже слегка растерялся таким неожиданным поворотом собеседования. Какая, к чёрту, тьма? О чём это он?

— Ну как же, как же. Вы поступали в медицинский институт, собираясь освоить непростые науки, как нести добро людям — бороться со страшными болезнями. Иногда рисуя в светлых мечтах картины ужасных эпидемий, где вы, облачённый в защитный костюм, мужественно шныряете среди стонущих в исподнем людей. И вдруг такой разворот на исследование уже мёртвых тел...

Я покраснел — вот же проныра, не зря среди студентов его втихаря называли Люциусом, с толстым намёком на известный мифологический персонаж. В нашем Меде Арсений Германович руководил кафедрой судебной медицины да иногда по какой-то странной прихоти принимал экзамены по нормальной анатомии. И его приверженность изначальному дуализму не признавала иных оценок в зачётке, кроме как неуд и удовлетворительно. Порою, отчитывая очередного студента, неспособного отличить os scaphoideum от os lunatum, профессор иронично заявлял:

— Какие проблемы выучить анатомию? От вас всего-то требуется запомнить: у обычного человека только две руки, две ноги и голова, чаще всего, конечно, пустая. И на всё это «богатство» банальная пара сотен костей…

Понятно, что неуды студенты хватали не за ошибки в натужном пересчёте количества рук-ног, а за нечёткие познания в массе латинских наименований человеческого костяка и прочей требухе.

Принимая же экзамены по своему непосредственному профилю — судебной медицине, кому доставалась, казалось бы, простая тема о роли судебной медицины в системе Советского здравоохранения, профессор обычно не преминул ставить в неловкое положение вопросом:

— И что вы, сударь, изволите рассказать по теме билета, кроме того, что судебная медицина имеет огромное и очень важное значение в системе Советского здравоохранения?

Чем моментально лишал бедолагу не только эффектного вступления, но и восьмидесяти, а то и всех ста процентов подготовленного в муках ответа.

В общем, среди студенческой братии Люциус слыл персонажем ироничным и очень коварным.

Оттирая нежданно выступивший на лбу пот, я промямлил в ответ:

— Некоторым образом...

— Вот и объясните, почему вы решили боле не утруждать себя выбором из всего многообразия способов излечения человеческого стада, а ограничиться личным общением с Morta? Так сказать, Tête-à-tête.

И действительно, почему? Не скажешь же, что позвал институтский кореш, пообещав высокую зарплату и бесплатное молоко. Слишком кощунственно это прозвучит в этом освящённом храме Танатоса. Впоследствии, правда, ни молока, ни высоких зарплат так и не довелось лицезреть. Да и мой восторженно-наивный взгляд на Мир претерпел существенную корректировку, но это как бы иная история...

— Кхм, так у вас же на кафедре висит надпись «Hic locus est ubi mors gaudet succurrere vitae». Вот, решил, поискать своё место на стыке кармических проявлений законов Вселенной, — как показалось, очень даже удачно ввернул я.

— Это место, где ликует смерть, чтобы помочь жизни... — задумчиво перевёл Люциус. И затем, глядя на меня с иронией, повторил мой пассаж, — Кармические проявления законов, говоришь...

Чем меня несказанно насторожил. Видимо, не всё так просто с этой проклятой кармой.

— Опять же... Зарплата... Молоко... К-коровье... — слегка заикаясь, я дозировано выдавал самые тайные помыслы, которые, судя по всему, и так не являлись великой загадкой для слишком проницательного профессора. Проклятые очки! Усиленный толстыми линзами взгляд буквально прожигал со всеми моими тайнами насквозь.

— Ясно. Как с анатомией?

— Прекрасно...

— Я не про вашу. — Собеседник с усмешкой окинул взором с мускулистых ног атлета до светлой головы мыслителя. — А про оценку в дипломе.

— Удовлетворительно. — Чёртов собеседник умело вгонял в краску смущения.

— На чём «плавали»?

— Ходил. На подводной лодке...

— Ха-ха! Так ты, служивый, морячок?

— Да. После окончания второго курса мединститута был коварно ввергнут во временной провал, установленный Постановлением Совета Министров СССР о призыве студентов ВУЗов в СА и морфлот. Три года коту под хвост...

Профессор ещё раз прожёг оценивающим взглядом, словно пытаясь узреть все мои пока ещё непроявленные совершенства, и кивнул на дверь:

— Ну, чтобы так больше не думал, иди, сдавай свою макулатуру в кадры.

Ура! Не попрощавшись, я вскочил и кинулся на первый этаж, покуда опомнившийся Люциус не передал по телеграфу — «Стоп, машина», «Задний ход»...

Я сидел перед стойкой и быстро заполнял анкету. Изучавшая документы пожилая кадровичка общей костлявостью и страшной бледностью лица невольно наводила на крамольные мысли, что кадровая работа в Бюро судебно-медицинской экспертизы не более чем некий душевный факультатив, а основной финансовый доход она получает, своим видом рекламируя гробы находящегося неподалеку похоронного бюро "Нимфа". Этакий product placement.

Вкладыш в дипломе неожиданно вызвал острую аллергическую реакцию — ходячая реклама несколько раз презрительно чихнула, словно обиженный кот перед миской с недоваренной РБУ. Наверное, тоже обратила внимание на итоговую оценку по анатомии... Или гистологии... Или органической химии... Или на какую ещё из двадцати четырёх предметов, кроме, конечно, физкультуры и научного атеизма с историей КПСС, по коим я имел твёрдые познания на отлично. В Бюро меня брали явно не из-за оценок. В который уже раз с удовлетворением отметил своё неотразимое природное обоняние...

Как выяснилось позднее, приняли меня с испытательным сроком, длительность которого никто толком не пояснял. И только я начинал заводить унылую шарманку по этому поводу, все странно замолкали и старались побыстрее покинуть общество нудной личинки на должность судебно-медицинского эксперта. Словно прокажённого фарисея. Оставалось только ждать второе пришествие, которое научный атеизм, помнится, настойчиво отрицал...

В первый трудовой день я получил место в кабинете за старым письменным столом, познавшим лучшие времена в самом начале правления героя анекдотов Леонида; косоногий стул, судя по печальному звучанию, изготовленный той же фабрикой музыкальных инструментов, что и стол; и одно из первых персональных детищ большого синего гиганта со стёртой клавиатурой и монструозного вида монитором.

Набираться уму-разуму меня передали в твёрдые руки неординарной личности, живой легенде судебной экспертизы — Самаэль Самаэльевичу Тиксову. По слухам, он начинал путь эксперта ещё при легендарных сталинских порядках, когда небрежность в экспертизе вполне могла привести на нары или прямиком на стол родного Бюро с аккуратным огнестрельным ранением в os occipitale. Те жестокие времена выработали в Самаэль Самаэльевиче скрупулёзное знание дела и патологическую требовательность к другим. К сожалению, в настоящее время этих других единственным числом представлял только я. А так как отныне кабинет мы делили на пару, приходилось раз за разом переписывать протоколы вскрытий из-за банальных грамматических и синтаксических ошибок. Словно заштатному корректору в типографии.

— Самаэль Самаэльевич, а кто меня проведёт по Бюро? — Быстро освоившись в кабинете, я решил прошвырнуться и по самому трёхэтажному зданию.

Сказалась флотская привычка, когда каждого новобранца в обязательном порядке прогоняли по плавсредству, особо акцентируя внимание на местах, куда в силу ограниченности ума или недостатка сообразительности вход в одиночку с этого момента строго-настрого запрещался.

Сосед по кабинету на миг отвлёкся от монитора и недовольно буркнул:

— Мне больше делать нечего, как проводить бесплатные экскурсии по памятным местам? Ноги в руки и шагай сам, осваивайся.

Получив добро на самостоятельный анабасис, я заглянул к своему давнему товарищу ещё по первым двум курсам мединститута Терёхе. Жизненные пути наши разделились в военкомате, где меня записали в плавсостав, а он поразил членов военной комиссии демонстрацией идеальной параллельности стоп с холодным кафелем пола в кабинете хирурга. И вот сама Судьба свела нас вместе снова. Это Терёха позвал на работу в судмедэксперты, под пиво красочно расписывая плюсы в виде заоблачных зарплат и дармового молока в пирамидальных пакетиках...

— Ну что, веди меня, Вергилий, по местным адовым кругам, — очень поэтично обратился я к корешу.

Довольная физиономия Терёхи, получившего возможность увильнуть от работы на святых основаниях — провести новичка по отделам и лабораториям Бюро, — никак не соответствовала довольно-таки мрачной цитате из Данте.

Бесплатная экскурсия начиналась с отдела освидетельствования живых лиц. Как его назвал мой циничный спутник — отдел экспертизы недобитых и недотраханных.

И стоило только перешагнуть порог заботливо распахнутой товарищем двери, как невольная дрожь пробежала по чреслам: узкий коридор был буквально забит невыразительными скрюченными фигурами, которые совершенно синхронно повернулись к нам... Проклятье! В тусклом свете одинокой лампочки их лица казались неестественно блеклыми на фоне серых стен и взгромождённых на опухшие носы чёрных очков. Столь неподходящий для полутёмного помещения аксессуар делал присутствующих похожими на огромных стрекоз. На целый рой этих самых чёртовых стрекоз. Я, честно говоря, опешил. Бр-р-р… Жуть-то какая... Значительное большинство жавшихся у стенок мрачного коридора по странной прихоти нелёгкой их судьбы составляли женщины. Опытный в таких делах спутник схватил меня за охолодевшую руку и потащил за собой. Мы быстренько миновали молчаливый строй, съедаемые внимательной чернотой многочисленных парных стекол, и скрылись в кабинете экспертов по ещё живым.

— А чего они все... — Я покрутил указательным пальцем вокруг своих напуганных глаз. — Такие… Кхм-м... Модные?

— Ха-ха! — Терёха не терял присутствия природного оптимизма и в более неприятных ситуациях. — Кто прячет синяки после кулаков муженьков, кто глаза, пытаясь остаться неопознанным. Зависит от конкретной истории. Тут все-таки не ЗАГСа, куда приходят за штемпелем в паспорт.

Странная аналогия товарища неожиданно позволила прочувствовать трагизм ситуации, куда кто вольно, кто невольно вляпались ожидавшие в коридоре жертвы домашнего и уличного насилия.

— Арист Платонович, знакомьтесь, наш новый кандидат в эксперты по трупам.

Эксперт по живым Арист Платонович Стагиров, сидевший за столом, оказался мощным мужиком с квадратным точёным лицом, почти полностью сокрытым густой кудрявой бородой. А белый халат смотрелся этакой классической греческой тогой. Холодные блеклые глаза под выпуклым лбом на кажущемся мраморным лице осмотрели меня с ног до головы, не скрывая профессионального интереса.

— Славься, Люциус, идущие на работу приветствуют тебя... — криво усмехнулся специалист по побоям и изнасилованиям, — Будем знакомы. У нас тут царит вечная суета с живыми объектами. Проводим освидетельствования после побоев, фиксирование несогласованного coitus, ну и ещё всякого помаленьку. Ты сам-то заходи, если что... В жизни всякое случается, обслужим вне очереди.

Я поперхнулся. Какое ещё — если что? Чур-чур меня...

— Теперь забежим в отдел запретной любви. — Терёха бодро шагал по петляющим коридорам, свободно ориентируясь в довольно замороченной архитектуре сталинской постройки.

Геномное отделение занималось определением родственных связей, взимая при этом наличную плату и далеко не в виде одного затёртого обола. Завсегдатаями здесь оказывались носящиеся подобно маленьким ураганам и не ведающие покуда забот дети и задумчивые молчаливые мужчины, вечно терзаемые сакральным вопросом: А папа ли я?

Заведующего этим слабым отблеском безумных страстей либо отрыжкой разгульных новогодних корпоративов официально величали Павлом Малотестовым, но за глаза называли запросто — доктор Франкенштейн. Церемониально раскланявшись с местным властителем непростых человеческих судеб, мы двинулись дальше.

Следующим кабинетом, куда сунули любопытные носы, оказалась спектральная лаборатория. За огромным столом, заставленным непонятными приборами, сидела женщина неопределённого возраста. Из проёма входной двери была видна только полная, не измождённая фитнесом фигура да шевелюра редких рыжих волос. Хозяйка кабинета, с трудом уместившая телеса в модный белый халатик, бездвижным изваянием склонилась над бинокулярным микроскопом.

— Что здесь происходит? — почему-то шёпотом спросил я кореша. Наверное, побоялся неосторожно громкой речью отвлечь увлечённую женщину от важного исследования.

— Да почти ничего, — также тихо отвечал Терёха, — Отправляем сюда фрагменты повреждённых тканей, в них шмаляют из лазера и в конечном итоге устанавливают наличие следов материла травмирующего орудия. Впрочем, происходит это не часто. А сей момент лицезреем картину, когда эта достойная женщина почивает на рабочем месте, для чего, собственно, и необходим этот микроскоп — в качестве надёжного упора для головы. А очки, чтобы не было отпечатков вокруг глаз от жёстких окуляров...

Теперь уже боясь неосторожным движением разбудить мирно дремавшую хозяйку спектральной лаборатории, мы тихонечко выскользнули в коридор.

— Вот это работа! — глубокомысленно позавидовал Терёха.

— Да уж, завидное местечко, — пришлось политкорректно согласиться, дабы не обидеть старого товарища.

Про себя я это заведение прозвал лабораторией имени спящего инженера Гарина.

Очередная остановка пришлась на судебно-химическое отделение. В силу своих немаленьких размеров, сиё структурное подразделение отхватило практически половину второго этажа. Пространство кабинетов загромождала дорогостоящая аппаратура, повсюду виднелись залежи всевозможных колбочек, пробирок, банок и трубок. Разнообразие их размеров и форм завораживало. Впрочем, это также относилось и к многочисленным сотрудницам, которые легко делились на две группы: одну составляли молчаливые женщины средних лет, вторую вертлявые, постоянно хихикающие молодые особы. И те, и те впечатляли фактурными фигурами. Серьёзные лица принадлежали врачам-экспертам, а сияющие молодостью — лаборанткам.

— Похоже, коллектив тут сугубо женский, — глядя на хорошенькие фигурки в медицинских мини-халатиках, удовлетворённо поинтересовался у сопровождающего я.

— Да-нет, — довольно замысловато начал тот, — Почему? Есть здесь и один мужик — врач. Но его сейчас нет. Так рано на работу он не ходит.

— Это как это?

— А вот так. Появляется обычно к полудню, правда, и с работы уходит часов в десять вечера. Зато всегда есть достойный собутыльник, если заскучаешь на дежурстве. Мировой мужик. А как настойки делает и спирт разводит, просто песня! У него этого добра хоть купайся. В обиходе все его уважительно кличут доктором Менделеевым. Если надо чистый спирт, ну, там домой или кому знакомым, смело шагай к нему. Но деньги взаймы даже не проси — точно не даст. Скупердяй на своё личное ещё тот.

— А вот сюда лучше не попадать, — прокомментировал Терёха появившийся на горизонте очередной кабинет — Отдел комиссионных экспертиз. Здесь проводят экспертизы с привлечением маститых специалистов из различных областей медицины, когда возникают сомнения в правильности ранее проведённого исследования. Чего найдут в твоём заключении не так, одним выговором не отделаешься. Между собой зовём отделом двенадцати разгневанных мужчин. Пошли скорее отсюда, аура здесь нехорошая. Одним словом — болото. Увязнешь коготком, не выкарабкаешься...

Если честно, впервые видел товарища настолько взволнованным. Сам же я ничего такого не чувствовал и не обонял. Пожав плечами, зашагал по индейски вслед-вслед за осторожным проводником.

— Вот где исключительно женский коллектив, так это в гистологическом отделе. — Кореш довольно подмигнул. — Сюда мы отправляем образцы тканей, или как я это называю — кусочки мёртвых людей — для микроскопического исследования.

В просторном кабинете сидели две девчонки в самом расцвете соков.

— Дамы, позвольте представить вашему прелестному коллективу нового работника нашего отдела. Будет пока в помощниках у самого Самаэль Самаэльевича. Прошу любить и жаловать! А когда будет приносить образцы... — Терёха сделал эффектную театральную паузу, — удовлетворять его должностное, и не только, любопытство...

Дамы-девицы начали кокетливо хихикать.

— Елена-прекрасная, — продолжал работать на немногочисленную публику мой экскурсовод, — Светлана-обольстительница.

Я покраснел под внимательными взглядами этих исключительно прелестных созданий.

— Мальчики, хотите чаю? Мы только что вскипятили чайник, — предложила Светлана, — С конфетками.

— И тортик есть, — добавила Елена.

— Конечно. — Довольно потёр полные ладошки мой общительный товарищ, ставя на паузу наше неумолимое движение по отделам и лабораториям Бюро.

— Ты с ними поосторожней, — тут же горячо зашептал мне на ухо, — Ведьмы ещё те...

Мы сидели за столом, чинно попивая чай. Терёха жёг напалмом, я смущённо помалкивал, девчонки хихикали над густо смазанными «салом» шутками. Намёки, полунамёки и откровенные вульгарности сыпались из кореша, словно из похотливого рога изобилия. Я же только краснел, с трудом проталкивал в желудок огромные куски бисквитного торта и постоянно боялся подавиться. А стоило пересечься с одной из обольстительных подружек взглядами, готов был провалиться в преисподнюю. Которая, судя по ощущениям, находилась где-то неподалёку.

— Заходите запросто, мы будем рады гостям. — Провожали так же радушно, как и встретили.

Тяжко отдуваясь от выпитого чая да съеденных конфет с тортом, решили выбрать наилегчайший путь следования и спуститься на этаж вниз, в отдел медико-криминалистических исследований. Пока шлёпали по ступенькам, Терёха рассказывал об обитающих здесь умных дядьках, которые могут по виду нанесённых травм установить механизм образования и чем конкретно орудовал очередной маньяк-убийца — топором или, например, кухонным ножиком с вилкой; копаясь в костных останках, определить пол, возраст, внешний вид жертвы преступления; также исследуют формы и механизм образования следов крови на предметах и прочая, прочая.

Но стоило только войти в это царство криминалистов, как мы неожиданно оказались за гостеприимным столом, где выпили за день рождения одного из этой весёлой братии экспертов и чей торт, как оказалось, утром подаренный в гистологию, недавно ели. Да-а-а, как известно, пути Господни для тортов неисповедимы...

После настоящего чревоугодия в гистологии и обильных возлияний у криминалистов сил на судебно-биологическое отделение не осталось. Терёха, едва шевеля языком, поведал, что сюда сотрудники родного танатологического отдела отправляют для исследования биологические среды, в число которых он зачем-то включил и зловонные испражнения; либо запросто заходят, чтобы выпить спиртику в ещё одной весёлой кампании. И если упоминание испражнений, как истый медик, я мог спокойно переварить, то едва услышав про спиртик, меня начало так жестоко выворачивать, что пришлось энергично замахать руками — мол, давай быстрее отсюда, пока очередные гостеприимные хозяева не усадили снова за стол.

— Ну, добро пожаловать в родные пенаты — танатологический отдел. В простонародье — морг. — Едва справлявшийся с прогрессирующим окосением Терёха втолкнул меня в уже знакомый, не так давно отремонтированный мрачный коридор. — А ниже, в подвальные помещения, спускаться не будем — туда и мне пока вход заказан. Во избежание...

Я, покачиваясь, как во время затянувшегося шторма, направился за корешом.

— Наш холодный Коцит славен всеми своими подразделениями. Например, регистратура. Работают здесь милейшие женщины... Которые, только между нами, настоящие гарпии. И дела им приходиться иметь с весьма специфической аудиторией. Одним словом, адова работёнка.

Дружно помахали руками обильно двоящимся и троящимся "гарпиям" и, пошатываясь, проследовали далее.

— Ещё у нас есть коллектив лаборантов, санитаров и врачей-экспертов. Сейчас заскочим к санитарам. — С этими словами экскурсовод отворил дверь с пугающей непосвящённых табличкой "МОРГ".

Санитарская каморка, или как её пафосно, с большой буквы именовали обитатели — Офис, находилась в непосредственной близости от секционных комнат.

Команда профессионалов низкоинтеллектуального труда представала весьма разношёрстной. И пестрота коллектива поражала. В одном из грубых санитаров я с огромным удивлением узнал когда-то утончённого ассистента институтской кафедры биохимии. Со слов всезнающего Терёхи, в сей экологической нише вольготно обитали и когда-то молодой, подававший большие надежды хирург, но запутавшийся в очень близких отношениях с зелёным змием, и бывший учитель физкультуры, жертва всё того же коварного пресмыкающегося, и представитель совсем иного социального полюса общества — трижды судимый гражданин с весьма специфическими внешностью и манерами. В качестве напоминания о годах, проведённых за колючей проволокой, его тело обильно обвивали множественные татуировки. И эта передвижная изобразительная галерея носила подчёркнуто религиозно-криминальный характер и была выполнена на самом высоком идейно-художественном уровне.

С невнятных слов пьяного провожатого я уяснил, что санитары являли собой небольшой и слаженный орден единомышленников, способный эффективно решать самый широкий спектр задач, но сугубо ориентированных на извлечение денежных знаков как из карманов похоронных барыг, так и скорбящих родственников.

Пока Терёха по-свойски базарил с грубыми санитарами, я решил поискать, где можно безболезненно и не нарушая эстетики Бюро очистить уставший с тортиков, конфеток и алкоголя желудок. Долго бродить не пришлось — едва приоткрытая и обитая сверху донизу металлом огромная дверь недвусмысленно сулила райские кущи и вечное блаженство. Обладая безграничной пьяной уверенностью в своей непогрешимости, тихонечко проник в тёмное помещение, и отравленное алкоголем сознание не сразу сообразило, что оттуда тянет могильным холодком. Маленькой полоски света из приоткрытых врат едва хватало, чтобы разогнать мрак, но всё равно успел рассмотреть бесконечные металлические стеллажи, заваленные обнажёнными трупами. Б...! Блевать сразу же расхотелось, и я кинулся обратно к спасительным дверям, но... Божественный свет начал истончаться, таять и... Проклятый выход захлопнулся! Подскочив к внезапно возникшей преграде, начал истово колотить голыми кулаками по холодному металлу:

— Э-э-эй! Откройте! Я здесь! Терё-о-о-ха-а-а-а!

Снаружи послышался жуткий грохот задвигаемого засова.

— Тихо там! — прикрикнул с того света хриплый голос, — Неча орать здесь. Тишина должна быть в холодильнике!

И окончательным приговором — звук удаляющихся шагов. Это конец...

Но неожиданно в полной темноте и такой же тишине пришло осознание бренности всего сущего. И потому, спокойно траванув под ноги тортиком, на ощупь нашёл ближайший стеллаж и завалился на свободную «шконку». Холод, назидательное соседство и мерное покачивание уставшего за день сознания живо напомнили родную подводную лодку, штормующую где-то в Северных морях. Так вернувшись мысленно в свой протоокеан, умиротворённо закрыл глаза и уснул...

Спас неугомонный Терёха, вовремя вспомнивший, что ел торт с конфетами, а потом пил спирт у криминалистов он не один.

Затянувшийся испытательный срок живо напомнил первый год службы на ПЛ, когда пребываешь в перманентном состоянии на подхвате у старослужащих: я бегал за пивом и хавчиком в ближайший чипок, печатал экспертизы под мерную диктовку наставника либо систематизировал завалы из одиночных листиков бумаги, придавая им стройную иерархию. А порою выслушивал назидательные истории корифеев клеёнчатых фартуков и брюшистых скальпелей, в лице наставника и его постоянных вечерних гостей — доцентов Андрея Адольфовича Жозева и Майкла Романовича Разена. Выпитые литры свежего пива с неумолимостью рока возвращали их к воспоминаниям о счастливой трудовой юности...

— Эй, неофит! — Старожилов, уже употребивших две банки доставленного мною слабоалкогольного напитка, привычно потянуло на поболтать.

— Ещё пива принести? — Я сидел на продавленном дежурном диванчике и листал иллюстрированный журнал "Судебная экспертиза". Красочные фотографии более всего напоминали кадры из заштатного фильма ужасов — «Хэллоуин» или ещё какой безобразной резни китайской бензопилой в одном из Американских штатов.

— Что ты думаешь о таинственной Mortem? Или о смерти, если так понятнее.

— А должен? — Без сожаления отложил иллюстрации в багровых тонах на дорогой глянцевой бумаге.

— Конечно. Ты же личинка суд-э. Вот что такое — Смерть? — Оценив заторможенность моих реакций, СамСамыч продолжил, — Я доступно выражаюсь, неофит?

Ну, всё. Понесло аксакала... При достижении определённой стадии лёгкого опьянения старшие товарищи любили с головой окунуться в омут научных дискуссий, где молодой сотрудник использовался в качестве боксёрской груши — тупой и слабо разбирающейся в хитросплетениях узкоспецифических терминов. Иногда, правда, возникало странное ощущение, что корифеи глумятся не просто так, а с коварной целью размыть мои непоколебимые материалистические устои, рекой времени несомые через детский сад, школу и институт, и всё в русле единственно верного Марксистско-Ленинского учения.

— Прекращение биологических и прочих процессов жизнедеятельности организма... — Определение из первого курса физиологии я помнил достаточно хорошо.

— О как! Коллеги... — СамСамыч сделал широкий жест рукой, приглашая собутыльников подключиться к процессу научения юного дарования. — Имею честь представить светило физиологии одноклеточных организмов, ярким представителем коих, безусловно, сам и является.

Доценты Разен и Жозев одновременно хрюкнули в стаканы, где плескались остатки очередной трехлитровки.

— А чего не так сказал? — Я насупился. Неприятно чувствовать себя ещё инфузорией туфелькой в присутствии уже эволюционировавших до состояния Grypania spiralis.

— Находясь в Гипогее, отринь простые суждения. — Разен со стуком поставил пустой стакан на рабочий стол. — Уж если жизнь, внутри которой, как тебе кажется, твоё сознание сейчас пребывает, сложна для понимания, то что говорить о том, что никто из присутствующих не видел?

— Ну как же, как же... — Я опять ввязывался в спор, победить в котором не суждено. — В подвале полно объектов для изучения того, что, как вы говорите, непознаваемо.

Учёные мужи переглянулись.

— Но, но! Не путай смерть и... — Жозев, предварительно ущипнув себя за мочку уха, кивнул головой в направлении секционной, — вульгарную мёртвую материю. Ничего общего. И даже точек соприкосновения нет.

— Не стоит сравнивать нечто неуловимое, мистическое, погружённое во мрак неизвестности и окрашенное светом тайны, с банальщиной неживой природы, — поддакнул Разен.

Собутыльники выпили молча, не чокаясь.

— О квантовой физике что-нибудь доводилось слышать? — СамСамыч решил продолжить просветительскую деятельность. Рабочий день заканчивался, вскрытия прошли до обеда, и собутыльники, походу, никуда не спешили. Да и пива оставалось ещё пара банок. В общем, лекция имела все предпосылки затянуться до классической институтской пары.

— Слыхал. Парадокс Энштейна-Подольского-Розена.

— О-о! Однако. Тогда, вот тебе задачка: сегодня до двенадцати вскрыли семь объектов, а за час до окончания рабочего времени доставили в холодильник ещё три новеньких с места происшествия для завтрашнего дня... Сколько в Гипогее живых и сколько мёртвых? Присутствующих и прочих работников Храма прошу не учитывать в своих сложных математических вычислениях...

— Живых? Я, по-вашему, совсем дебил и считать не умею? Конечно же, десять трупов.

— А подумать? Пораскинуть, так сказать, своим, с маленькой буквы, encephalon?

Я завис. Где здесь подвох?

— Я не зря спросил про квантовую реальность. Хотя она здесь и ни к чему — простая теория вероятности. Включай логику: три привезённых объекта не вскрыты и лежат в холодильнике, семь уже обследованы со всеми вытекающими в виде абрикосовского извлечения органо-комплекса...

Окутывающая разговор завеса неопределённости заставила лишь пожать плечами.

— Ясно. Математика не самая сильная сторона твоей личности. В мире зафиксированы неоднократные случаи «оживления» доставленных в судебно-медицинские учреждения в виде cadavers, и ни одного после вскрытия по Абрикосову. Значит, существует некая вероятность, что cadavers у нас внизу не десять, как ты неверно подсчитал, а только семь, а три пребывают в переходном состоянии...

Ужас! Я вздрогнул.

— А какое первое правило суд-э? Если под твоим скальпелем cadaver очнулся, значит, тебе прямая дорога в хирургию — там твоё истинное призвание. Ну и, так сказать, обратная сторона медали — врач, у которого непозволительно высок процент смертности среди пациентов, бездарно загубил в себе толкового патологоанатома.

— И вот тебе экскурс к истории вопроса, — к разговору подключился Разен, — во время эпидемий холеры девятнадцатого века в Париже наряду с, так сказать, истинными покойниками частенько попадались и граждане, которые начисто теряли сознание от банального обезвоживания. И назначенные для массовых захоронений специалисты, слабо разбиравшиеся в нюансах пато-физиологии, дружно закапывали под скорую руку всех удачно подвернувшихся. Некоторым «ожившим» счастливчикам удавалось затем выбираться из внезапно наскучивших им захоронений, видимо, не нравилось слишком молчаливое соседство. После чего и вошли в эксклюзивную моду для богатых гробы с элементами обратной связи в виде колокольчиков. А прикладбищенскому персоналу вменялось в обязанность регулярно обходить территорию кладбища, прислушиваясь, не раздаются ли где настойчивые переливы бубенцов.

Суд-э развеселились, и без колокольчиков продолжая ощущать себя живее всех живых.

Я же решил поддержать столь нескучную тему:

— Вы хотите сказать, что три доставленных в наш холодильник сейчас пребывают там в состоянии вирусов? Так сказать, в переходном состоянии из живой природы в мёртвую?

Веселье мгновенно сошло на нет, а три пары глаз замерли на моей физиономии.

— Хм-м. Самаэль, а твой подопечный начинает чего-то шарить в этой жизни...

Утроенный острый взгляд, профессионально скользивший в линиях абрикосовского разреза, пугал. Чтобы перевести созерцание со своей персоны на иные пределы, спросил корифеев:

— А почему по Абрикосову? Вроде, ныне этим порядком исследования не пользуются ввиду его непропорциональной сложности...

— Это ты откуда взял? — Троица переглянулась между собой.

— На лекциях Лю-, кхм-м... — я сбился, так как вовремя сообразил, что упоминание здесь институтской клички шефа будет не совсем к месту, — Лю... Лю-безный профессор Пестов.

— На то у человека и два глаза, — Жозев назидательно указал мизинцем в потолок, — чтобы иметь две различных точки зрения на один вопрос.

Смущать своих учителей неожиданными вопросами я, похоже, так и не научился.

— А два полушария головного мозга тогда зачем?

— Эх, морячок, морячок. Да, чтобы всегда было про запас минимум два противоположных мнения на любое проявление кармических принципов Вселенной. Что, безусловно, повышает выживаемость отдельно взятого индивида в условиях жестокой конкуренции за ограниченное количество тёплых мест под Солнцем...

Все помолчали... Я открыл было рот, но меня опередили:

— А чтобы предупредить следующий каверзный вопрос, поясняю: duo testis позволяют репродуцировать особей обоих полов.

Не в силах прикрыть открытый рот, уставился на Разена:

— Это каким таким образом?

— Правило буравчика знаешь? — Он покрутил указательным пальцем по часовой стрелке, придав при этом поступательный ход руке.

— Да, что-то такое помню из физики... Но не из физиологии же!

— Спрашивать о направлении закручивания ductus deferens, так понимаю, бесполезно... А это как раз и является определяющим в распределении X и Y хромосом.

Избыточность информации, на корню разрушавшей институтские познания о репродуктивной физиологии человека, вызвала некое подобие ступора. Но вовремя осознав, что бедная голова идёт кругом именно по часовой стрелке, я удачно склонил её в сторону открытых дверей и благополучно ретировался по правилу буравчика. Благо, очередной рабочий день закончился...

И вот однажды, через пару месяцев упорного труда на ниве мальчика на побегушках, минуя утренний турникет с необычайно строгим дядей Васей, я приметил некую странность в окутавшей Бюро атмосфере. Местные старожилы тихо бродили по коридорам, заговорщицки вполголоса переговариваясь меж собой. На меня поглядывали искоса, иногда посмеиваясь. А Люциус лично перехватил на турникете — я даже чуток испугался, что получу нагоняй за ставшее дежурным пятиминутное опоздание — и проводил под ручку до кабинета, надменно расспрашивая о несущественных вещах. Окружавшая обстановка странным образом напоминала утреннюю суету в день свадьбы... Или похорон. На попытки расспросить, что случилось, коллеги отмалчивались и старались побыстрее отвалить в сторону. Сюрпризы продолжались и далее...

— Боец! — СамСамыч привычно обратился с этим уничижительным для моремана прозвищем, словно я два года месил грязь сапогом-мотострелком, и зачастую используемом наставником, когда требовалось проявить неординарную смекалку. — Сегодня у тебя, так сказать, впускной экзамен — индивидуальная эс-эм экспертиза. Посмотрим, что за бабочка вылупится из этой неказистой личинки...

Ого! Я замер, открыв рот — неужели произошло невероятное чудо? Начал в спешке собираться, от волнения никак не попадая трясущимися руками в рабочий халат. Борьба со спецодеждой продолжалась недолго — случайно надорвав оба рукава, я всё-таки умудрился облачится, как того требовала неумолимая техники безопасности. Покидая кабинет, обратил внимание на странную деталь — кто-то куском белой марли завесил кабинетное зеркало. К чему бы? Или это такая несмешная шутка? Но стоило протянуть руку, чтобы отдёрнуть покрывало, в дверном проёме нарисовался Терёха — самый молодой, не считая меня, конечно, суд-э.

— Идёшь на вскрытие? — Загадочность, прозвучавшая в голосе, никоим боком не подходила этому оптимистичному здоровяку с вечно красно-довольной мордой.

— Чего сегодня все какие-то странные? — задал я вопрос прямо в блестевший от пота лоб.

Обретший звание суд-э лишь два года назад неопределённо пожал плечами и, на мгновение высунувшись проверить обстановку в коридоре, быстро достал железную фляжку из внутреннего кармана. Отвинтив пятидесяти граммовую крышечку, плеснул в неё темную жидкость:

— На, выпей. Спирт на кадровых орешках. Снимает лишнее напряжение на раз-два.

Пожав плечами, я принял дар и опрокинул залпом в рот. Хм-м-м. Хватая обожжённой глоткой воздух, убедился, что в рюмочке действительно было неразбавленное «шило».

— Ну давай... — Терёха, также замахнувший вслед, попытался было меня перекрестить, но вовремя спохватился.

Действие чудного напитка наступило незамедлительно, слегка скрасив сурово аскетичную обстановку.

Пока шёл в секционную, отмечал странную пустынность ранее оживлённых коридоров. Салатовый, после недавнего ремонта, цвет стен долженствовал наполнять всякого идущего в секционку зарядом энергии для трудовых свершений. Во всяком случае, так нам втирала психолог из отдела живых экспертиз. Внезапно осознал, что путь в цоколь, обычно занимавший не более пяти минут, всё длился и ветвился, а я шагал и шагал, и... Шагал... При том не сдвигаясь с места. Что там у Терёхи за кедровые орешки? Со спорыньёй, что ли?

Лестничный пролёт вниз и ни собирался заканчиваться, хотя до распашных дверей в секционный зал оставалось не более пары-тройки метров. Но только-только я начал припоминать молитвы, изгоняющие козни потусторонних сил, как стеклянные двери в секционную распахнулись, и в обрамлении искусственного освещения в проёме явился сам Люциус. Он таинственно поманил указательным пальцем, и я вошел в уже знакомый зал...

Переступив порог, рефлекторно прикрыл глаза рукой — обычно серое грязноватое помещение престранно сияло нереальным порядком. Кафель блистал, лампы дневного света трудились на полную катушку, ряды металлических столов замерли в торжественном ожидании, а рядом почётным караулом молча стояли все суд-э нашего Бюро. Клеёнчатые фартуки, обычно заляпанные биологическими отходами, пребывали в первозданной чистоте и топорщились аккуратными складками, напоминая шедевры мне непонятного кубизма. Объекты вскрытия, неподвижно лежавшие на столах вытянувшимися во фрунт, придавали мизансцене некую инфернальную окраску. Расположение фигур на этой "шахматной доске" странным образом сводило внимание на центральной стол, подле которого эксперт пока отсутствовал. И холодный блеск металла оттенял обнажённую женскую фигуру. Люциус легонько подтолкнул меня в спину…

Вот оно! Свершилось. Первый самостоятельный объект судебно-медицинской экспертизы. Внутри у меня что-то неприятно пульсировало, то ли впечатлительная душа, то ли intestinum tenue свивался восторженными кольцами.

Я сделал шаг навстречу Судьбе. Женщина, вернее сказать — молодая девушка, выглядела до пугающей странности живой. Словно прилегла отдохнуть. Кожный покров без единого трупного пятнышка, а волосяная его составляюшая присутствовала только на голове в виде аккуратной укладки. Рядом со столом в виде бесформенной кучи лежало ослепительно белое подвенечное платье — видимо, санитары уже срезали одежду и аккуратно бросили тут же. Утреннее предвосхищение свадебной церемонии нашло неожиданное продолжение — казалось, девушка возлежала на брачном ложе в ожидании первого супружеского таинства...

Взглядом поискал наставника, который стоял бездвижно перед бесформенными останками, словно доставленными прямиком с картины Пикассо "Герника". Перехватил взгляд СамСамыча и недоуменно скосил глаза на спящую красавицу — что делать? Тот незаметно продемонстрировал недвусмысленный жест римских цезарей — pollice verso. Ну, что ж, резать так резать...

Мой звёздный час. И я готовился приступить к таинству исследования трупа, лихорадочно прокручивая в мозгу последовательности давно заученных этапов. Описание одежды, лежавшей на полу, неожиданно оказалось таким же скомканным и совершенно неинформативным. Озадаченный таким поворотом, попытался мысленно подбодрить себя: Ничего, на исследовании тела разойдусь.

Однако тут подстерегала иная коварная беда — мне ни в какую не удавалось заговорить. Первые слова исследования буквально прилипли к языку, который мгновенно пересох и лежал меж зубов инородным кирпичом — противно шершавым и чужим. Проклятый строительный материал решительно отказывался повиноваться. Конечно, я примерно знал, что следует говорить, был известен алгоритм исследования, но кроме этого бесполезного осознания в голову, точнее — из головы, более ничего не шло. Пауза неприлично затягивалась... Быстро огляделся. Остальные эксперты уже вовсю работали — кто орудовал скальпелем, кто махал топором, а кто уже что-то надиктовывал помощникам. Но что за...

Внезапно осознал, что мир странным образом лишился объёма и растерял все звуки с цветом в придачу. Вокруг только ужасный чёрно-белый формат на плоской, как блин, поверхности! Словно все присутствующие — это лишь актеры древнего немого кино на камне стен тёмной пещеры. Завороженный пугающим радикализмом Вселенной, опять обратился к незнакомке, ставшей ещё более ослепительной в своей неземной белизне.

Чтобы придать происходящему внешнюю осмысленность, я попытался заместить растерянность на лице видимостью профессиональной вдумчивости. И медленно пошёл вокруг секционного стола. Завершив одну циркуляцию, понял, что не помогло. Мир продолжал пребывать в чёрно-белом формате, никак не отреагировав на хождение вокруг да около. Пришлось повторить. Ситуация складывалась откровенно глуповатой. Но неожиданно во мне проснулся полупрофессиональный бильярдист, и я начал бродить возле секционного стола упругой кошачьей походкой. Иногда, ухватив металлический край обеими руками, присаживался, оценивая геометрию расположения тела, либо скальпелем рисуя траекторию уда... Разреза. Молодую лаборантку, в чьи обязанности входила фиксация всего, что я посчитаю нужным надиктовать, это гипнотическое барражирование ввергло в тяжёлую прострацию.

Помощь пришла неожиданно, когда замыкал девятую окружность. Со словами:

— Ты чего завис? — Друг Терёха увесисто шлёпнул меня по хребтине и словно пробил неведомую преграду.

Способность к осмысленной речи вернулась, и, что называется, процесс пошёл. Язык вновь обрёл чувствительность, увлажнился и обнадёживающе зашевелился. Божественные богатства звуков и цветов радуги дружно вернули красоту в этот мир, вновь обретший привычную трёхмерность. И я совсем иным взглядом осмотрел объект вскрытия.

Покойная казалась удивительно хорошенькой. Появилось искушение описывать телосложение терминами — великолепное и восхитительное. Но, сделав над собою титаническое усилие, ограничился официально сухим — нормостеническое. Такое насилие над собственным разумом неожиданно проявилось ответной реакцией организма — моя левая рука своевольно потянулась и ухватилась за огромную, по-девичьи упругую гру...

— Но-но! — сквозь зубы прошипел самому себе, — На работе только на священной латыне!

... по-девичьи упругую glandula mammaria.

Объекты вожделения верхней конечности возвышались над грудиной двумя прекрасными холмами... Одёрнув распоясавшуюся руку и вспыхнувшее воображение, попытался вернуть сознание в более продуктивное русло...

На шикарных формах покойной совершенно отсутствовали трупные пятна. Выраженная бледность кожных покровов, цветной каймы губ и видимых слизистых давало повод задуматься о возможной общей кровопотере. Странным казалось и никак не проявившееся окоченение. Если бы не полное отсутствие признаков дыхания да кровообращения, девушка производила впечатление живого, но при этом чрезвычайно малокровного человека. Этакая холодная силиконовая куколка. Телесные повреждения также отсутствовали, за исключением крупноточечного кровоподтёка в области подъязычной складки, которое, честно говоря, я и разглядел-то с превеликим трудом.

Наступал черёд внутреннего исследования. Классический вариант вскрытия по Абрикосову предполагал проведение непрерывного разреза от подбородка до самого лобка. Мне как-то посчастливилось присутствовать при вскрытии трупа совсем молоденькой девушки, проводимом самим СамСамычем. Разрез он начал вести от чуть выше уровня солнечного сплетения, и после окончания вскрытия, когда девицу обрядили по некому странному обычаю в свадебное платье, она лежала в деревянном гробу словно живая, и в голову не могло прийти, что её недавно провели через полное вскрытие. Помнится, Терёха тогда назидательно, как будто это он лично продемонстрировал мастер-класс, поведал:

— Смотри и учись, это редко можно увидеть. Такие вещи делают либо по очень большому блату, либо за очень приличное вознаграждение.

Насколько я знал, СамСамыч сделал абсолютно бесплатно для одного из своих многочисленных друзей...

Но как бы ни хотелось провернуть нечто подобное, вряд ли мне удалось продемонстрировать аналогичное умение.

Рука, ранее замеченная в облапывании прелестей незнакомки, ни в какую не желала уродовать небесную красоту варварским разрезом. Лежавшая на столе девушка оказывала прямо таки магическое влияние. Наконец, переломив через ментальное колено свой сопротивляющийся организм, нежно вдавил хищно поблескивавшую грань рёберного ножа в упругую плоть... Крови почти не было, что подтверждало первоначальное наблюдение о поразительном малокровии объекта исследования. И после первых капель, рубиновыми слезами проступивших на белоснежной коже, дело пошло быстрее. Освоившись, я повёл свой разрез вдоль прекрасного тела, открывая богатый внутренний мир девицы...

Первое самостоятельное извлечение органо-комплекса в силу неопытности оказалось делом чрезвычайно утомительным и долгоиграющим — не хотелось в столь ответственный момент уподобиться одногруппнику, который на экзамене анатомии назвал желудок мужчины маткой многорожавшей женщины, вызвав тем самым сатанинский смех самого Люциуса и, соответственно, почётную двойку в зачётке.

Результаты исследования по итогу обескураживали — при резко выраженном общем малокровии источников кровотечения или патологических процессов, способных привести к смерти, просто не было. Никаких признаков заболеваний или повреждений... Вообще НИ-ЧЕ-ГО. И это казалось полной катастрофой. А как же скрупулёзные находки и стройные логические выводы? Собственно говоря, в поисках чего такого неизвестного я потратил столько времени и сил? Неприятное чувство осознания принадлежности к касте клинических идиотов. И с этим новым удивительным ощущением я поднялся в кабинет. Оставалась, конечно, слабая надежда на токсикологическое исследование, но пока вопрос о причине смерти незнакомки оставался открытым...

— Ну, как боевое крещение? — СамСамыч отвёл глаза от монитора.

— Спасибо, как-то хреново-о, — неуверенно протянул я.

— Ничего, ничего. Осознание своей умственной неполноценности? Все через это проходили. А тебе уже передали, что ты сегодня дежуришь?

— Я?

— Поздравляю с переходом в разряд действующего суд-э.

Неожиданно всё это как-то завертелось... Даже не понял — радоваться или сожалеть о сорванном свидании. Только-только начал налаживать личную жизнь, и вот... Первое свидание коту под хвост. Но, как говорится, не мы выбираем работу, а она нас.

— Милиционеры будут вызывать — без прокурорских даже не суйся. Дежурку пускай свою присылают. Осмотр на месте, я думаю, ты сделаешь, ничего там сложного нет. Необычное что или криминал какой лютый, юли, выкручивайся, если не знаешь, что сказать по существу. Когда cadaver привезут сюда, в секционке утречком разберёмся... — СамСамыч быстро давал указания, походу переодеваясь в цивильное.

На прощание сунулся к зеркалу, остановился на миг перед занавеской, через плечо косо глянул на меня, ухмыльнулся и вышел, сделав прощально ручкой.

Я пил кофе в кабинете в ожидании первого вызова. Телевизор привычно испражнялся очередным иностранным сериалом, навевая смертельную скуку. Неожиданно дверь распахнулась, и вошёл Люциус.

— Как дела?

— Пока вызовов не было.

— Так я не о том. Как самочувствие?

На мгновение прислушавшись к слаженной работе внутренних органов, я пожал плечами — самочувствие как самочувствие, мандражно слегка по-первой, но, в общем, терпимо...

— Прорвусь. Самаэль Самаэльевич дал чёткие указания на все случаи жизни, — оптимистично заверил руководителя.

— Ладно. Таким вот образом… — Люциус оглядел кабинет, поправил занавеску на зеркале и, кивнув на прощание, шагнул в дверной проём.

Тишина. Один сериал закончился... Начался другой. Я взял с полки первую попавшуюся книжку. Посмотрел автора — профессор А.Г. Пестов. Монография "Влияние строения костной основы кистей на капиллярные линии ладони. Для лиц, покончивших с жизнью через домашнюю асфиксию". Хм-м-м... Напрягала некая двусмысленность в названии. Кто это читает? Аккуратно вернул трактат об асфиксии на место, взял следующую. «Криминалистика» — а вот это то, что надо. Полистал, припоминая интересные случаи. Решив бахнуть очередную кружку крепкого кофе, щёлкнул выключатель на электрическом чайнике... Неожиданно что-то громко треснуло в коридоре, и свет погас... Притом везде. Пространство заполнил вязкий сумрак, а безлунная ночь за окном не сильно-то и расстаралась его разбавить.

Пришлось на ощупь рыться в дежурном саквояже в поисках спасительного фонарика. Ну что за бардак? Непонятные вещи загромождали и так невеликое пространство этого кожаного аксессуара земского доктора. Наконец, более ориентируясь на осязание, чем на бесполезное в данной ситуации зрение, выудил небольшой фонарик. К счастью, рабочий. И преодолев дверную «узкость», я вышел в открытое пространство коридора.

Электрический щиток находился где-то неподалёку... Во мраке. Чернота коридора казалась ещё более непроглядной, чем в том же кабинете, где свет далёких звёзд и уличных фонарей в виде скудного потока одиноких фотонов нет-нет да просачивался через окно.

Скрепя трепещущее от страха сердце, двинулся на поиски пропавшего электропитания. Дрожащий луч фонаря легко резал тьму на куски, выхватывая крашенные стены, лоснившийся новизной линолеум, запертые двери кабинетов. Тишина здесь была как в морге, каким бы каламбуром это ни показалось. Нарочито громко шлёпая штиблетами, помаленьку перемещался по мрачному пространству. Отсутствие иных звуков самым мистическим образом затрагивало восприятие окружающего — я словно оказался в каком-то ином, сказочном месте... Причём, сказочка-то представлялась откровенно страшноватой. Так ещё и мой собственный внутренний голос, воспользовавшись отсутствием раздражителей со стороны, панибратски втирал вконец растерявшемуся сознанию, типа — а-а-а, мы все здесь умрём...

Неожиданно протяжный стон расколол тишину... Я замер, постоял некоторое время, пытаясь идентифицировать звук или хотя бы определить, откуда он такой жуткий явился. Проклятье! Только торжественного прибытия потусторонних сил не хватало на этот "праздник жизни". Заявив о себе короткой прелюдией, кошмарный звук более не смолкал, заполняя пространство вокруг. Казалось, тысячи тысяч грешников, мучимых жаром дьявольских сковородок, взывают от самого пылающего центра Земли... Или из нашего холодного подвала?

Из каких таких глубин Ада исторгался этот кошмар, не хотелось даже думать. Герои мифов от древних греков в пересказе Куна, участники "Божественной комедии" Данте и "Потерянного рая" Мильтона, неожиданно ожив, вставали пред глазами под чудовищный аккомпанемент. Так должны выть лужённые глотки Цербера, скучающего на границе между царствами мертвых и живых. Не хотелось бы вот так, во цвете юности, покинуть согретый Солнцем берег и пуститься в путь на видавшем виды ботике Харона...

Чтобы хоть немного дистанцироваться от инфернальной сути тревожно звучавших аккордов, я решил, что так должно исполняться тирольское горловое пение, каким бы оно ни было. Психологическое замещение прошло вполне удачно, и, постояв немного на этом бесплатном "концерте", продолжил под непрекращающийся таинственный хор примерять на себя роль электрика. Благо, непростая служба на флоте научила быть «универсалом-многостаночником». Наконец оказался рядом со щитком. Глубоких познаний на этот раз не потребовалось — автомат оказался банально выключен. И я щёлкнул выключателем — Да сгинет тьма, и будет свет!

Пара захудалых лампочек ночного освещения, непрерывно мерцая, вычертили из мрака линии крашеных стен, плинтусов и потолка... Но лучше бы они этого не делали: в конце коридора, куда сходилась вся прямолинейная геометрия, вырисовалась белесая и, похоже, обнажённая фигура. Вздрогнув, я инстинктивно повёл туда ещё включённым фонариком, и таинственный призрак, ожив, шарахнулся от луча и исчез за углом. Бездумно следовать за ночным посетителем Бюро желания не возникло — родной кабинет казался куда более привлекательным и покойным, чем острые впечатления, кокетливо скрывшиеся за углом. И я юрким тушканчиком поскакал обратно в родные пенаты.

Но только потянулся к ручке двери, как... Неясный звук. Это что ещё за... Прислушался… В кабинете кто-то находился! Неведомый гость неразборчиво бурчал, шипел и сыпал проклятиями. Обыкновенно жуликоватые ворожихи подобным образом заговаривают затянувшуюся зубную боль. Я осторожно прильнул ухом к холодному металлу китайской двери. Закрыл глаза... Вот же… Такое впечатление, что с той стороны таинственный посетитель также приложился ухом и внимательно выслушивал меня. Прерывистое дыхание. Моё? Или… Проклятый голос подсознания настойчиво требовал прекратить уподобляться Asinus Buridani и незамедлительно сделать выбор — наконец оставить песню отчаяния и боли с шаставшим за углом приведением да сунуться в неведомую пасть, ожидавшую по ту сторону... Но лично для меня не всё казалось так просто в местных реалиях — шахматный цугцванг щерился дуализмом чёрно-белой расцветки. Пресловутые Сцила и Харибда во всей своей древнегреческой красе...

Спасение пришло, откуда совсем не ждал — знакомый щелчок за дверью мгновенно выудил меня, уже практически погрузившегося в самое царство Аида, на свет божий: это всего лишь закипел электрический чайник! Я же самолично поставил его греться перед эпохальным отключением электричества. Вновь обретя уверенность, ураганом ворвался в кабинет, где царили благолепие и полный порядок. Только занавеска упала с зеркала и фривольно лежала на полу. Наконец-то и до меня дошёл глубокий смысл наличия на всех дверях кабинетов суд-э прикрученных изнутри крепких засовов. Более не хихикая — зачем они нужны в царстве мёртвых — быстро задвинул запор, преграждая путь любым исчадиям ада. Оставшийся снаружи звук, преодолев нелёгкий путь из подвала наверх, разочаровано упёрся в теперь уже неприступную преграду. От былого сарказма о «бронированных» дверях ни осталось и следа. Вполне к месту и ситуации пришлось бы наличие куда более укреплённой двери — наподобие банковских сейфов.

Оградившись от вмешательства потусторонних и прочих сил, отдышался в покойной обстановке служебного кабинета. И даже царившие повсюду извечные беспорядки: захламлённые бумагами столы, продавленный дежурный диванчик, немытые стаканы из-под пива, пустая тара под столами, засохшие до скрюченной заскорузлости кусочки месячной давности сыра казались теперь такими милыми и родными. Как же мы зависимы от неизменности и стабильности окружения, чтобы чувствовать себя уверенно и самодовольно. Не прошло получаса, как я вновь ощутил проблемы с привычным течением времени — максимально замедлившись, оно капало неторопливыми минутами, которые никак не хотели собираться в полновесные часы. До окончания дежурства оставалась пугающая уйма времени. Ни к месту вспомнился учёный Хома Брут, не переживший своего дежурства...

Получив неограниченный ресурс времени, мысли сами собой закрутились вокруг событий этой ночи. В спокойной обстановке хорошо освещённого кабинета всё выглядело уже и не настолько страшно... Чёрт! Вдруг пришло осознание — так это же мои весёлые товарищи по цеху пытаются в первую ночь дежурства поиграть на страхах молодого сотрудника. Ха-ха! И как до меня сразу-то не дошло... Выходит, сговорились устроить «посвящение» в суд-э. Так сказать, развести старого моремана на кирпичную кладку, как наивного «карася». Ну уж нет! С этой минуты решил сохранять связанность мышления до победного конца. Интересно, а кто из лаборанток голой бегает по коридору — Ленка или Светка? Судя по габаритам, более похожа на Ленусю. Я схватил стакан со свежезаваренным чаем и вышел в коридор. По опыту срочки не понаслышке знаю, что если сразу не продемонстрировать решительность намерений, никогда не отстанут. Так и будут подкалывать до самой пенсии. Оставался неплохой вариант с некритично горячим чаем на голое тело, что, конечно, жестковато, но зато очень действенно — связываться с сумасшедшими никто не любит... И словно считав мою суровую решимость, коридор встретил таинственной пустотой. Слабого света лампочек едва хватало с трудом высвечивать чертёжные линии стен, превращая разнообразие вездесущего салатового цвета в одинаково серый монохром. И только вибрирующий звук из подвала никак не хотел успокаиваться. Видимо, горячий чёрный чай ему не страшен... Что ж, имеются и повесомее аргументы.

Прихватив баллонник, случайно оставленный СамСамычем после замены колеса на его «Победе», и воодушевлённый обретённым всесилием Зевса я кинулся вниз. Ух, и прилетит же сейчас незадачливому «Петросяну»! Когда спустился до первого этажа, понял, что звук формируется отнюдь не в цоколе, где секционная, а растекается по коридорам от главного входа в здание Бюро. Я резко изменил направление движения. Двигаясь на усиливающиеся вибрации эфира, осторожно пересёк полутёмный коридорчик с турникетом. Звук истекал прямиком из открытого окна комнаты дневных охранников. Медленно заглянул туда. На старом потёртом диване, помнящим ещё, наверное, хрущёвскую оттепель, спал пьяный ночной сторож дядя Коля — брат близнец нашего дневного охранника дяди Васи. Звуки, исторгаемые изнутри бдительного стража этого царства мёртвых, вполне способны были распугать не только одинокое голое привидение, но и самого князя Тьмы в придачу. Казалось, это пьяненькая толпа внутренних органов анатомо-физиологических систем дяди Коли недружным хором распевает старинные тирольские песни, а пропитая глотка придаёт им шаманский шарм горлового пения. Да-а… Лучшей защиты от тёмных сил и не придумаешь... Плюнув с досады и успокоившись, я вернулся в кабинет.

Четыре часа ночи — в разгаре так называемая собачья вахта. Спать хотелось нестерпимо, и я решил полежать немного в темноте на диванчике, прикрыть глаза, изрядно перетрудившиеся за эти неспокойные часы. Уснуть, конечно же, не уснул — сказывалось нервное напряжение, а впал в некую полудрёму, когда всё понимаешь, слышишь, но пошевелиться не в силах. Этакий полу-сон, полу-несон, сон-пронесон, сон...

Неожиданно скрипнула половица рассохшегося пола. А закрыл ли я при возвращении надёжный засов!? Меня словно парализовало ужасом. Хотел открыть глаза, но не смог себя перебороть — и так невеликий запас личной смелости испарился вместе со скрывшимся за горизонтом Солнцем. Так и лежал лицом к стене в позе эмбриона и обречённо ждал неизвестно чего. Оставался спасительный вариант, что это дядя Коля проснулся и пошёл искать, в чём бы таком горячительном утопить вышедшее из-под контроля хоровое пение.

А может, это ветер? Просто ветер... Дождь и ветер заодно бьют крылом в моё окно... Вспомнился Эдгаровский «Ворон».

И тут холодная женская рука робко прикоснулась к моей голове, и длинные пальцы запутались во вставших дыбом волосах! Безобидные мурашки на затылке, до того лишь слегка щекотавшие, мгновенно превратились в слонопотамов и начали в ужасе ломиться внутрь бедной черепушки. Вот теперь точно, если каким-то чудесным образом удастся перебороть свои страхи, даже и не подумаю выпученными от страха глазами глянуть, что там за тайная поклонница зашла в гости посреди ночи. Нравоучительная история Хомы Брута о том недвусмысленно предостерегала... Мука продолжалась минут десять, затем последовал тихий вздох, снова скрипнула ненадёжная половица и... Тишина. Не в силах более сдерживаться, я вскочил и оглядел кабинет. Ничего не поменялось — тот же мрак, те же беспорядки повсюду, из провала окна в кабинет так же затекает в гости уличная темнотища и полоска тусклого света под дверью... Периодически затеняемая шнырявшей туда-сюда фигурой. Неожиданно обретённая уверенность, что это всё-таки лаборантка Ленуся, похихикивая, курсирует в неглиже перед кабинетом, сподвигла на активные действия — я на цыпочках подкрался к двери и попытался резко её распахнуть... Но банковский запор встал надёжной преградой. Не придав этому казусу должного внимания и немного помешкав, отпирая его, всё-таки решил застать врасплох негодницу...

Но, похоже, слегка перемудрил — прямо напротив двери стояла давешняя спящая красавица. Тёмные провалы глазниц, устремлённые на меня... Кривовато сформированный моей неопытной рукой шов разреза, расчертивший обнажённое тело от паха до горла, изрядно портил общее впечатление от нежданной встречи... Мёртвая девушка медленно протянула бледные руки, пытаясь обнять:

— Ты мой...

— А-а-а-а! — Я вскочил с дивана...

Вздох облегчения, исторгнутый мною, оказал достойную конкуренцию тирольскому пению пьяного дяди Коли. Так я уснул! Часы показывали чуть более четырёх. Собачья вахта продолжалась... Впрочем, как и пугающее периодическое затенение полоски света под дверью... Чёрт! На этот раз, в отличие от сонного героизма, решил не рисковать ослабшим от бессонницы рассудком. Пока и пережитых кошмаров казалось более чем достаточно. Лишь проверил надёжность закрытого засова на двери. Попытка отгородиться от страшненькой реальности лицезрением противоположной стены, беспечно тонущей во мраке, не сильно и помогало — постоянно отвлекало проклятое мелькание под дверью. Но если по-первой раздражало только неугомонное затенение, то потом начал отчётливо слышаться и этот звук: светлая полоса — тик, тёмная — так. Тик-так, тик-так... И даже зарывшись с головой под подушку, продолжал слышать этот проклятый "Тик" и не менее страшное "Так". А затем, уже при закрытых глазах, звук начал порождать зрительную галлюцинацию: Тик — Светло, Так — Тёмно... Свет-Тьма, Тик-Так... А что первично в этом мире, уже и не вспомнить. Одна иллюзия вызывала другую, которая, в свою очередь, порождала первую. Головокружительное сумасшествие какое-то...

Пришедший наконец рассвет размыл смену света и тьмы под дверью, а птичий гомон заглушил галлюциногенные "тик-так". Но бросаться открывать запоры я остерегался ещё пару часов, пока друг Терёха снова не вызволил, но уже из добровольного заточения.