Читать онлайн "Несущий Тьму. Часть I"

Он любил родные земли. Это густое, серо-стальное штормовое небо, что могло сменить пронзительную повседневную синь в мгновение ока. Эти волны, что в ярости набрасывались на скалистые побережья Тола, неся свои темные воды, чтобы разбиться белой пеной о камни. Высокие горы и густые леса, что их покрывали. Пронзительные и тягучие песни соплеменниц, возносящиеся к небу и растворяющиеся в легкой дымке облаков. Их глаза, одновременно яркие и прозрачные, как чистейший аквамарин, что заглядывали в самое сердце. Ее глаза. Ее улыбку.

Все это он потерял.

Пыль, пот, кровь, тычки и зуботычины погонщиков рабов — вот на что он променял свою родину и свою любимую. Тяжелые, натирающие кожу до кровавых мозолей оковы гремели цепями при каждом шаге, а шаги приходилось делать часто, ведь короткая перемычка на ножных кандалах уменьшала их ширину чуть ли не вдвое, а ждать его никто не собирался. Ни его, ни других неудачников, попавших в плен вместе с ним. По его вине.

«Лучше бы я умер. Нет, лучше бы вы умерли, а я сейчас был здесь один», — с такими мыслями Харакаш брел под палящими лучами солнца, по земле империи Им А Тохаим.

Он говорил ярлу, что вылазка провалится, но тот его не слушал. Куда уж ему, молодому воину, советовать самому Граташу Покорителю Морей, как устраивать набеги на мягкотелых жителей большой земли! А в итоге вышло так, что эти самые мягкотелые не только отбили атаку налетчиков, но и перебили половину команды, а вторую — взяли в плен. Харакаш оказался прав, но лучше бы он тысячу раз ошибся! Самым печальным для молодого островитянина было то, что за все время битвы он так и не увидел корабля Граташа и его черных знамен.

Думать о том, что ярл бросил их, было тошно, но вот уже четыре дня Харакаш шел по степям, ведомый надсмотрщиками в столицу империи, и, с каждым шагом отдаляясь от побережья, он терял надежду и веру в своего правителя.

— Шевели ногами, мразь. — Очередной тычок в спину заставил мужчину лишь сжать зубы, резко выдохнув. Он — воин. Он не позволит этой сухопутной погани получить удовольствие от его страданий. Как бы они не старались, не издаст ни звука, ни стона, ни…

Общая цепь, к которой были прикованы их руки, вдруг натянулась, а потом Харакаша дернуло назад. Горькое осознание случившегося пришло еще до того, как он обернулся. Заважа ранили в бою, и то, что он продержался еще четверо суток после, идя в общей связке с пленниками, — чудо, которое сейчас подходило к концу и могло спасти остальных. Однако надсмотрщики явно не первый день были знакомы с детьми Туманного бога — суетливо отцепив Заважа от общей цепи, они, не снимая оков, распяли его прямо на сухой, выжженной и утоптанной тысячью ног земле, а после погнали колонну пленников прочь. Харакаш до хруста шеи выворачивал голову, смотря туда, где остался его брат по оружию, но отголосок смерти того настиг его, да и других островитян, как далекое эхо, лишь через неполный час.

«Ах, если бы ты умер раньше, кто знает… — Но, не закончив мысль, бывший предводитель разбитого отряда отбросил ее. — Смерть не подчиняется никому. Ни нам, ни мягкотелым».

За следующие двое суток никто не умер. Они были ценным товаром, хоть и опасным, потому их пытались доставить живыми, пусть и изможденными. Два глотка воды — утром и вечером — для каждого. Кусок подсохшего хлеба с пол-ладони размером и толщиной в два пальца, повезло, что не покрытый плесенью. Сон под палящим солнцем — когда побережье оказалось достаточно далеко, свежеиспеченных рабов погнали ночью, — от которого не спасал дырявый, прохудившийся навес, установленный для пленников. Между собой островитяне не переговаривались, молча съедая выданный им паек и так же молча смотря друг другу в спины в течение перехода.

На седьмой день смерть настигла их еще раз.

После Харакаш еще не один раз вспоминал тот день, укрепляясь в своем гневе к имперцам и презирая любые формы рабства. Но тогда, проснувшись под самое утро от ощущения вскипевшей в крови силы, он увидел картину столь омерзительную, что бросился на надсмотрщика не раздумывая. Как и все остальные пленники.

Они не подпускали надсмотрщиков к телам Илларана и его мучителя еще добрые два часа, проводив островитянина как воина и смотря, как медленно исчезает чернильно-фиолетовый туман вокруг его тела. Насильник, мужеложец и убийца, не сумевший принудить Илларана к соитию, был разорван заживо, и его крик стал музыкой для мстящих. Музыкой мести и настигшей кары, потому как стоило силам Туманного развеяться над телом Илларана, как работорговцы бросились на них со всех сторон, раздавая хлесткие тяжелые удары потерявшим свое временное преимущество островитянам.

Харакаш ненавидел их и не понимал — за убийство своего соплеменника он готов был рвать чужаков голыми руками, вгрызаться зубами в их плоть, была бы возможность, а эти… Товар и полученная выгода были им важнее, чем убийство одного из них.

Вечером восьмого дня они вошли в город империи, Заур. Город рабов, откуда островитянам было лишь две дороги — на арену или в темные копи Им А Тохаима, добывать драгоценные камни из горных глубин и умирать там, не увидев больше неба над головой, теряя день за днем благословение Туманного, чтобы однажды просто упасть замертво.

Харакаш надеялся, что его заберут на арену. Там он мог умереть в бою и забрать с собой перед этим еще кого-то из имперских псов, что иногда ради собственной прихоти выходили сражаться.

Заур встречал их белизной стен и любопытными взглядами горожан. Испытывая глухую ярость, островитянин вглядывался в лица смотрящих на него, не скрывая гневного оскала. Яркие ткани, чистые лица, изнеженные тела — избалованные, погрязшие в потакании своим желаниям, низводящие людей до уровня домашнего скота! В груди его клокотала ненависть, но он шел, проклиная самого себя, по улицам Заура, шел туда, где его попробуют продать на арену, а если не смогут — гнить ему в рудниках.

— Хар, ты слышишь? — Со спины вдруг зазвучала знакомая речь, тихим шепотом проскальзывая среди гомона улиц. — Давай попробуем попасть на арену. Там можно выжить, можно получить свободу!

«Свобода… купленная ценой десятков и сотен жизней!»

— Ценой смертей наших братьев. Нас заставят сражаться против друг друга, на потеху этим тварям, ты готов заплатить такую цену за свою мнимую свободу?

Идущий следом за ним Элак не ответил, и Харакаш молча кивнул — он тоже считал это слишком высокой ценой за собственную трусливую жажду жить. Уж лучше погибнуть там в первых боях, нежели годами сражаться на потеху имперцам, пытаясь «заработать» то, что Элак по недоразумению назвал свободой.

Ночь они провели в бараке, под охраной. Им дали немного воды, но все же больше, чем в пути, заставив смыть с лица грязь, и даже пару ломтей отдающего гнильцой вяленого мяса в придачу к уже привычному хлебу. Никто не говорил о побеге, но, чуть набравшись сил, многие звенели цепями и оглядывали барак, в надежде найти лазейку. Харакаш был в их числе — он должен попытаться спасти их, вывести отсюда!

Но все было тщетно. Барак строили надежно и охраняли тщательно, кандалы на руках и ногах никуда не делись, а общая цепь снижала шансы спастись до нуля. Нет, не по той причине, что можно было бы кого-то бросить, а по той, что сумей они двигаться по одиночке — было бы тише и менее заметно.

— Я уже и забыл, что ты рыжий. — Элак с усмешкой потер свои светлые брови, а потом агрессивно почесал голову. Платиновые кудри, за которые парня так любили девушки, напоминали сейчас жеванную паклю, припорошенную пеплом.

— Я тоже уже забыл, — эхом ответил ему Харакаш. Разве это так важно сейчас? Вода смысла с его лица грязь, отчего цвет бровей стал заметен. А на голове у него не было волос с самого детства, вёльди, старшая из жриц Туманного, принимавшая роды у его матери, сказала, что это отметина бога.

«Ему не заплести косу мужа, не водить за собой корабль. Его судьба иная…» — слова старухи всплыли в голове островитянина сами собой. Он много раз в детстве слышал их от тетки, взявшей к себе ребенка умершей при родах сестры. Слышал и продолжение тех слов, которыми Онда утешала его еще мальчишкой: «...или же он просто обменял волосы на что-то другое».

В этом была вся суть пророчеств вёльди¹ — они всегда давали выбор. Суть, правда, не менялась — Харакаш был лыс с младенчества, как скорлупа яйца. Из-за этого ему даже дали какую-то грязную тряпку во время перехода, приказав повязать ее на голову. Попытка неподчинения принесла за собой побои, но видя, что островитянину плевать на то, что бьют его, надсмотрщик стал бить Заважа…

Тряпка полетела в угол барака, а Харакаш тяжело вздохнул, проводя пальцами по макушке.

— Спите, — наконец обратился он к своим соплеменникам, — завтра нас разделят. Кому-то повезет уйти на арену и умереть там, как дети Туманного. Кто-то отправится в самоцветные копи и, надеюсь, что, проливая кровь имперских ублюдков на песок, вы позовете их по имени.

Иллюзий на свой счет островитянин не питал. Сухой, жилистый, исхудавший за время перегона, он вряд ли впечатлит устроителя боёв. Его путь известен — под землю, до самого конца.

— Имена Туманных в наших сердцах, — тихо, не привлекая лишнего внимания охраны, что стояла за дверьми барака, ответили бывшему командиру пленники.

Глухо зазвенели цепи — завтрашний товар укладывался спать.

«Моя судьба — иная. Каторжник не носит косу воина или капитана. Моя судьба — смерть», — последняя мысль прорвалась в угасающее от усталости сознание перед тем, как Харакаша поглотила тьма.

Утро началось для них засветло. Солнце еще не успело протянуть свои обжигающие пальцы к земле, как пленников выгнали из барака и загнали на помост. Людей было немного, но те, что пришли, вернее, те, которых принесли в паланкинах, принадлежали к самой состоятельной верхушке общества. Исключением среди них стал лишь один человек, его легко было отличить — он единственный приехал верхом, облаченный в простые имперские шаровары темного цвета, небрежно запахнутый халат из тончайшего шелка, украшенный золотым шитьем и подпоясанный алым кушаком, за который был заткнут кинжал с кривым лезвием и богатой, инкрустированной бирюзой и золотом, рукоятью.

Этот человек по-дружески пожал руку главному работорговцу, что вышел его встретить, они перекинулись парой быстрых фраз, которые Харакаш не смог понять, все же он не настолько хорошо знал язык империи, а после — повернулся к помосту с товаром.

— Новый день — новая жизнь! — Мужчина положил ладонь на рукоять кинжала, задумчиво осматривая стоящих перед ним островитян. — Меня зовут Акрам, что, означает «самый щедрый», и сегодня я пришел предложить вам величайшую щедрость, на какую способны эти земли!

Акрам говорил медленно, внятно, чтобы каждый стоящий перед ним понял его слова. Он не сомневался в том, что пленники его понимают. За столько лет набегов, удачных и таких, как этот, обе стороны научились худо-бедно изъясняться на языках друг друга, по крайней мере, здесь, в столице работорговли.

Невзирая на то, что за спиной Акрама стояли паланкины с людьми куда более богатыми и влиятельными, чем он, все терпеливо ждали, пока мужчина закончит свои дела. И причина тому была лишь одна.

— Щедрость умереть воином! — Акрам, рисуясь, вскинул вверх обе руки, сжимая в одной вытащенный из-за пояса кинжал, поймавший на своем лезвии первые рассветные лучи. Из паланкинов раздались сдержанные аплодисменты — гладиаторские бои были излюбленным развлечением в империи, а их устроителей обожали и знать, и простые люди.

Харакаш поднял взгляд на человека, что шумел перед помостом, и чуть пошевелил затекшими запястьями, отчего цепь звякнула, привлекая внимания Акрама.

— Итак, кто из вас, морских тварей, хочет умереть как воин или, может быть, даже обрести свободу на Арене?

Островитяне молчали, лишь перебросившись парой коротких взглядов. Харакаш косо посмотрел на Элака, но тот тоже молчал, играя желваками и не сводя взгляда с устроителя боев.

— Что, никто? Может быть, ты или ты? — Острое лезвие остановилось напротив бывшего командира, но тот продолжал смотреть в покрытую пылью землю перед помостом.

— Ну хоть раз кто-то бы вызвался сам. Никакого разнообразия! — Управитель ареной делано сокрушился, вызывая улыбку старшего работорговца.

— Я! Я идти на арена! — Голос Элака вспорол едва начинающий наливаться зноем воздух. Харакаш едва заметно дернул головой, прикрывая глаза.

— О-о-о! Доброволец! Уважаю, да… — Акрам подошел ближе, рассматривая молодого островитянина. — Да, хорош. Молодой, сильный, наверняка умелый воин… Но скажи мне, юноша, почему я должен взять именно тебя? — Устроитель боев улыбнулся добро, по-отечески, но Харакаш не верил ни в его улыбку, ни уж тем более в то, что это может закончиться хорошо.

«Остановись, Элак, остановись… ты в его глазах лишь скот, он играет тобой!»

Элак меж тем, озадаченный вопросом управителя, молчал, а потом, чувствуя, что шанс попасть на арену ускользает, выпалил:

— Я — лучший! Я — командир!

Никто из пленников не оспаривал этого, хотя все знали, кто был командиром их отряда. Акрам улыбнулся чуть шире, подходя ближе к помосту.

«Сейчас бы накинуть цепь на твою шею и посмотреть, как ты будешь сучить ногами, синея… — Харакаш поднял взгляд, уводя его за спину Акрама, туда, где стоял ряд арбалетчиков. Такой же ряд находился и за спинами рабов, шансов пережить залп не было ни у кого из них, если таковой случится. — Может, и надо?..»

— Ты — лжец. — Все тот же доброжелательный голос зазвучал по левую сторону от островитянина, и тот лишь успел дернутся назад, пытаясь утащить за собой Элака, увести его из-под удара, но тщетно.

Кривое лезвие коснулось загорелой шеи молниеносно, оставляя тонкую алую полосу, что через мгновение превратилась в створки кровавого водопада. Элак умер быстро, темный дымок вокруг его тела закрутился в спираль, уплотнился, и Харакаш ощутил, как закипает в собственных венах кровь. По скованным одной цепью рабам прошла волна — так вздымается море перед тем, как обрушиться на берег, — но арбалетные болты сверкали в лучах восходящего солнца, и все стояли. Хрипло дыша, чувствуя, как тяжело пульсирует сердце в груди, как наливаются силой уставшие мышцы. Стояли, переглядываясь и все чаще смотря на бывшего командира.

«Может, надо?»

Наваждение спало так же быстро, как появилось: не удивительно, ведь Элак был молод. Едва ли не самый молодой в отряде. Ему пророчили место возле ярла, женитьбу на его дочери, а в итоге он умер в оковах, на рабском помосте, с ложью на губах…

Работорговцы подошли осторожно, вместе с арбалетчиками, что держали на прицеле уже потерявших свои силы островитян, и отковали руки и ноги мертвеца от общей цепи.

— Я заберу тебя, тебя, и… тебя. — Акрам вытер кровь с лезвия о собственный кушак, указывая пальцем левой руки на тех, кто показался ему наиболее подходящим. — И тебя, лысый. Кажется, щенок присвоил твои лавры себе, м? — Харакаш молчал. Акрам подошел ближе, бесстрашно смотря в похожие на два осколка грозового неба глаза. — Тебе его жаль, да? Их всех. Это же ты привел их сюда. — Управитель ареной насмехался над плененным, давил на самое больное, попадая точно в цель.

— Что ты хочешь? — Слова сорвались с губ сами, хриплый голос и сухое горло подводили, отчего казалось, будто островитянин сипит, как больной отхелью². Акрам прислушался, очевидно, задумавшись о здоровье выбранного им раба, но потом пожал плечами.

— Хочу, чтобы ты сражался лучше, чем тогда, когда тебя смогли пленить. — Харакаш почувствовал, что губы сами по себе растягиваются в оскал. «Давай, приблизься еще на полшажка, сраный имперский мужеложец, я сверну тебе шею, как тощему куренку!»

Но Акрам не приблизился, наоборот — отошел, вытаскивая из-за кушака набитый монетами кошель. — Золото — Золоту³! С лихвой, за неудобства. — Управитель арены кивнул на кровь, впитывающуюся в доски помоста, и кошель взмыл в воздух, описав дугу и ложась в руки главного работорговца.

— Пусть будет благословлен солнцем твой путь, о щедрейший! Отковать выбранных почтенным господином Акрамом рабов, готовь конвой! — Склонившийся в уважительном поклоне еще мгновение назад торговец уже командовал своими подчиненными, и те сноровисто собирали пленников в новую цепь.

Четверо. Варди, Атли, Рендалфр и Харакаш.

Их сводили с помоста по одному, цепляя в единую связку, длинный хвост цепи закрепили за кольцо на седле Акрамова коня. Четверо мечников и двое арбалетчиков взяли «почтенного господина и его товар» в полукруг, закрывая со спины и имея возможность пресечь не только попытку побега, но и нападение товара, если тот решит взбрыкнуть напоследок.

Оставшиеся на помосте островитяне беззвучно шептали вслед уходящим по пыльной улице будущим гладиаторам одну и ту же фразу: «Назовите наши имена, когда придет час».

«Не все из вас попадут на рудники: кого-то купят крутить жернова на мельнице, кто-то будет собирать с морского дна раковины моллюсков, с цепью на ноге, а кому-то достанется роль еще менее завидная — быть принесенным в жертву местной богине. Но никто из вас не умрет смертью труса. Я назову ваши имена».

Харакаш сжал пальцы в кулаки, чувствуя, как тут же впивается в запястья железо кандалов, и поймал на себе насмешливый и изучающий взгляд Акрама.

«Назову и твое имя, Элак. Когда перережу горло твоему убийце».

Конь перешел на неспешную рысь и цепь дернуло, потянуло с новой силой, отчего прикованной к ней четверке пришлось ускориться. Конвой, с тяжелым вздохом, вынужденно перешел на бег, за что также был награжден насмешливым взглядом от хозяина арены.

Над Зауром вставало солнце.

Его пока что мягкие лучи касались позолоченных шпилей многочисленных храмов, полупрозрачных вуалевых занавесей императорского дворца, оживающего первыми покупателями рынка, бедняцкого квартала, чьего-то трупа, брошенного в канаву.

Освещали девственно-белый песок арены, рассыпаемый служками.

Ночь получила свое кровавое подношение сполна, день же только начинался…

[1]Вёльди — так называли жриц Туманного, традиционно обладавших даром провидения и целительства. Мора Вёльди — титул старшей из них, которая, по мимо этого, приносила сезонную жертву Туманному и, по поверью, могла убить человека одним лишь словом. Младшими вёльди называли тех женщин, что не обладали даром провидения, но происходили от крови и плоти вёльди и обучались ей.

[2] Отхелья — известное на Туманных островах заболевание, тяжело излечимое и считающееся карой бесчестных моряков. По сути является тяжелой формой бронхита.

[3] Имя Захаб переводится как «золото». Игра слов, которую слышит, но не понимает Харакаш.