Читать онлайн
"ПОРТРЕТ"

- Смотри, чего нашёл, - чихая и высоко задирая ноги, перешагивая через многочисленные узлы, корзинки, коробки, Васька выбрался из кладовки и протянул Сашке большой прямоугольный предмет, обмотанный потертой светлой клеенкой в беленьких мелких цветочках, и перемотанный крест-накрест крепкой веревкой.

- Тяжелый какой!

-Чё эт? – бросил, едва оглянувшись Сашка.

-Хы зы! – Васька ощупал края свёртка. – Рама вроде. Зеркало мож. Дай нож, ща размотаю, глянем.

Не оборачиваясь и продолжая копаться шкафу, Сашка выудил из кармана ветровки складень и протянул брату.

Васька перерезал путы, отогнул заскорузлую, трескающуюся на сгибах клеёнку, и на свет показались новые покровы, на сей раз - старые газеты, обмотанные так же накрест красной шерстяной нитью. Пожелтевшие, сладковато пахнущие листы тихо шуршали под Васькиными руками.

- Табачное волнение, - громко прочитал Василий. – Тысячи курильщиков, тщетно ожидавших подвоза товара в магазины «Табак», перекрыли движение на одной из центральных улиц Перми.

- Кончай фигнёй страдать! Давай срывай бумагу живей!

- Ты чего! Это ж история! - Васька аккуратно снял лист. – «Труд». Воскресенье, 29 июля 1990 года. Цена 3 коп. Прикольно! Старше нас на много лет газетка.

Парень принялся разматывать листы, складывать по старым, «родным», сгибам и прятать в пакет, бубня:

- «Пензенская правда». 24 февраля 1984 года. Ого! «На ударной вахте пятилетки. В честь выборов. Ежедневно на 20 – 30 % перевыполняют в эти дни установленные задания водители автотранспортного цеха завода «Красный гигант»…

- Кончай, тебе говорят! Нам ещё хлам на помойку переть! Раз двадцать сходить придётся! Развела прабабка срач! Дай сюда! – и потянул находку к себе. – Тяжёлая хрень, да! Точняк – зеркало! Давай сразу на помойку.

- Погодь, надо глянуть, вдруг зеркало дорогое. Загоним, бабло поделим. А то я задолбался нищебродничать.

Под газетами оказался третий укрывной слой, и Васька принялся быстро обрезать тонкие нити, намотанные ровными слоями по всей длине и ширине, срывать кальку. Под матовой тонкой, прозрачно –белой бумагой проступили цветные пятна.

- Картина, походу.

В чёрной потрескавшейся раме, украшенной изящно вырезанными завитками, цветками и листьями, покрытое паутиной потрескавшегося лака, сияло золотистой белизной нежное личико совсем юной девушки. Чёрные локоны замысловато переплетены и уложены на затылке, чуть приподнятые к вискам миндалевидные глаза - тёмные, как спелые маслины. И в черноте этой растворились зрачки. Длинные густые ресницы кончиками своими касались высоких изящных тонких бровей. Алые пухлые губы чуть приоткрылись в полуулыбке, обнажив ряд округлых голубовато-белых зубов. Вокруг тонкой шейки красивыми складками лежал белоснежный кружевной воротник, с плеч ниспадали нежно-голубые прозрачные вуали, почти скрывавшие девичьи руки до самых ладоней с жемчужно-розовыми овальными ноготками на длинных пальчиках. Голубая ткань с серебряной вышивкой туго обтягивала гибкий стан красавицы. На коленях девушки стояла маленькая плетеная корзиночка, полная густо-синих цветов.

Портрет был выполнен настолько мастерски, что создавал впечатление не художественного творения, а распахнутого окна, у которого сидела юная красавица. Вся эта светлая фигура будто выплывала навстречу братьям, навстречу солнечному яркому дню из окружающей ее непроницаемой темноты комнаты, отчего создавалось странное волнующее ощущение реальности незнакомки : вот слабый ветерок едва задел тонкий локон на грациозной шейке, донося до зрителей чувственный аромат духов, вот дрогнули изогнутые шелковистые ресницы, обнажаются в чарующей улыбке ровные крепкие зубки, а тонкая, слегка смуглая ручка манит братьев за собой.

- Офигенная! – помотав головой, отгоняя наваждение, побормотал Васька.

- Ага…

Братья молчали, разглядывая незнакомку. Наконец Сашка сказал:

- А картина старая, походу. Как думаешь, сколько за нее дадут?

- Смотря, кто автор, - Васька повернул картину задней стороной. Темная доска, словно процарапанная трещинками. – Вообще – то, автограф ставят на лицевой стороне. Вроде. Но там ничего нет. И тут нет. Дай –ка фонарик, не видать ничего!

Луч медленно скользил по заднику картины, тщетно выискивая подпись художника.

- Нет. Глухо. Хотя… Ты-ы-ыкс! Шо тут у нас? Не разберу.

-Дай-ка я попробую, ты слепой, как крот, - и Сашка склонился над доской. В левом нижнем её углу, на

обороте, темнели едва различимые буквы.

– Ща, сек! Чёт непонятно… Не разобрать начало… В серёдке «oni»… Снова непонятно… «lin»… Опять не разобрать, тут непонятно и «no». И дата. Дату хорошо видно: 1489.

Братья переглянулись.

• Больше пятисот лет! Не может быть! Вот повезло-то!
• В головах заскакали радужные картинки: Sotheby’s, куча Euro , новенький Ferrari, девочки… Вот жизнь будет! Офигеть! Вот прабабка! Вот удружила! Вот спасибо тебе, Аркадия Модестовна! Йэээх! Хо-хо!

-Надо в нете пошарить, как ее правильно продать. Чтоб подороже, - Сашка поглаживал старую раму дрожащей рукой. – Не лохануться чтоб.

- Костяна надо привлечь, он на искусствоведческом учился, знает шо и как.

-Точняк! Вот ты и привлеки! – Сашка хлопнул брата по плечу. – Отложим пока разбор завалов, звони Поганцу, а я за пивасом в магаз сгоняю.

Поганец приехал быстро, через двадцать минут. Крупный пухлый блондин в канареечного цвета толстовке со странным ало-зелёным принтом в области живота, услышав о неизвестной картине, бросил все дела и помчался на встречу с артефактом со скоростью пули, летящей навстречу вражескому сердцу. Вообще –то, фамилия его Погранцев, но еще классе в третьем приятели переделали ее в «Поганцев», а затем сократили до обидного прозвища «Поганец». Но Костя на прозвище не обижался, а потом и вовсе привык, стал отзываться на него.

Теперь он стоял перед находкой и задумчиво разглядывал незнакомку. Потом покрутил картину, колупнул лак, поковырял раму и поддел доску. Она отошла, обнажив тайник. С шелестом посыпались на пол плотные листы. Почти идеально сохранившиеся, они пестрели мелким бисером ровных красивых букв, собравшихся в косые строчки. Костя осторожно собрал листы с пола, разложил на круглом столе. Наклон влево. И не разобрать, что написано.

-Эй, ты чего! Испортил картину! – завопил Сашка.

- Прикольно! Первый раз такое вижу. Не испортил. Доска - крышка, задник. Возможно, что и верхняя была, - и принялся рассматривать находку.

-Это что? – Васька взял один плотный лист. – Ни черта не понятно. Косые каракули какие-то. Не по-русски, вроде, написано.

- Не пойму… Листы или хорошо сохранились, или это подделка, что скорее всего, - Костя помолчал, перебирая бумаги. – Да, скорее всего - это новодел. Ну... Как - новодел... Давний новодел, во! Потому что не может быть…

-Что не может быть? – Сашка послюнявил палец и прикоснулся к косым буквам. Костя мигом выхватил лист:

-Сдурел?!

- Все равно ж не антиквариат, чё жалеть-то!

- Могу и ошибаться. Я ж не супер-эксперт! Начинающий, - и повернулся к картине.

- Хм… Вроде старая… Хотя… Всё может быть… Нужно исследовать, анализ сделать, просветить… Вы можете мне ее на время отдать? Не переживайте, верну целёхонькую. Но так, без экспертиз не смогу сказать ничего. Странная она…

- Ну… Забирай. Ток с распиской и все такое, - Васька не сводил глаз с красавицы. - Эх, я б не отказался от такой!

- Губа не дура, - хмыкнул Сашка. А Костян принялся за расписку.

* * *

- Опять этот негодник все стены углем вымазал! Опять мне мыть! Да что это за наказанье такое! -доносился сверху мелодичный, но гневный голос Вероники. – Что за глупая забава – рожи малевать?! Лучше бы отцу в лавке помог! Антонио! Гадкий мальчишка! Хватит прятаться, выходи!

«Ага! Как же! Выйду я! Чтобы ты меня за уши оттаскала! Ведьма! Истинно, ведьма!». Антонио, худенький кудрявый мальчик с нежным личиком, больше подходящим для девочки, сидел в сарае за бочками с соленой макрелью. Нестерпимая рыбная вонь настойчиво лезла в нос, и мальчик непрестанно морщился. Над головой его висели гирлянды провяленных на солнце и высушенных до стука дорадо, сельди, тушки кальмаров и прочей морской живности. Всё вокруг покрывала белёсая пыль – соль вперемешку с мелкими и крупными чешуйками. Бочки стояли неплотными рядами – большие, средние, маленькие. Между двумя самыми большими, стоящими в дальнем углу, был небольшой просвет, лаз, через который в укромный уголок за бочками мог протиснуться только щуплый Антонио. Там мальчик часто прятался от вечно недовольной мачехи, пережидая вспышки ее гнева. Иногда, утомленный жарою, он засыпал в этой своеобразной каморке. Но чаще всего рисовал. Солевой пылью на потемневших липких досках бочек, или на подобранных дощечках углем и обгорелыми куриными косточками. Рисовал кошек и собак, дома и деревья, цветы и плоды. Но больше всего ему нравилось рисовать людей. Родных, знакомых или просто случайно встреченных колоритных горожан. Часто рабочие, ворочавшие в сарае бочки, находили свои портреты и смеялись: « Надо же, как похожи! Ну и малец!»

Его заставляли работать в рыбной лавке отца. Мальчик помогал принимать у рыбаков их улов, развозил его на тачке в сараи для засолки, развешивал бесконечные вереницы соленой рыбы на протянутых по двору веревках, засыпал уголь в коптильни – да мало ли работы?! Но часто его заставали с какой-нибудь диковинной рыбешкой в руках. Он растягивал ее опавший спинной плавник, рассматривал удивительный узор из чешуек, который переливался на солнце желтовато – зеленым, серо-лиловым, красно – оранжевым. И острым прутиком чертил на мелком светлом песке, которым был усыпан двор, рыбий «портрет». Отец только вздыхал:

-Не будет из тебя , Антонио, путного человека! Пропадешь без гроша в кармане! Не любишь работать, лодырь ты! К делу приучайся, кому я все это передам? - и отец разводил руками, показывая на сараи.
Мачеха же попрекала каждым куском:

-Дармоеда в доме держим! – и при случае награждала пасынка оплеухой, тычками, щипками, крутила уши.

Жаловаться Антонио не пытался – знал, что отец не поддержит его, не заступится. Хорошо, сам не лупит! Так и жил.

Однажды в лавку зашел молодой человек – высокий, стройный, необыкновенно красивый лицом, на котором светились большие умные и внимательные глаза, замечающие мельчайшие нюансы во всем, что его окружало. Длинные тонкие пальцы перебирали мелкую рыбешку и откладывали в сторону те тушки, что человек собирался купить. Внимание его привлек бочонок с засоленной скумбрией, который в этот момент вносил в лавку один из подручных хозяина. На темных боках его ровным слоем нарос соляной налет, а на нем, процарапанный острой обгорелой косточкой, темнел портрет самого хозяина лавки.
-Кто это изобразил? – спросил молодой человек, указывая рукой на бочонок. Хозяин обернулся в ту сторону, куда показывал покупатель.

- Сын мой, Антонио. Не от мира сего мальчишка. Работать не хочет – всё бы ему шататься по городу без дела да малевать!

- Где он сейчас? Могу я увидеть?

- В сарае, сельдь перебирает для засолки. Если не удрал куда. Антонио! Иди сюда, несносный мальчишка! Живо! – зычно гаркнул хозяин, высунувшись в дверь, ведущую во внутренний двор.

Через минуту в лавку вошел подросток лет двенадцати, вытирая руки, вымазанные рыбой о грязную вонючую ветошь. На кожаном фартуке, закрывавшем куртку и штаны, темнели кровавые пятна и блестела чешуя. Он с интересом взглянул на покупателя и повернулся к отцу.

- Вот сеньор хотел взглянуть на тебя.

Незнакомец рассматривал Антонио пристально, не говоря ни слова. Мальчик поёжился под поницательным взглядом черных глаз. Наконец молодой человек спросил, указывая на бочонок:

-Твоя работа?

-Да, сеньор.

-Давно рисуешь?

Антонио настороженно молчал.

-Да как уголек в руки попал, так и малюет. Сызмальства, - сказал за него отец. – Все стены перепортил, бочки исцарапал. Сладу с ним нет! Работать не хочет – все бы безобраничать!

- Нравится рисовать?

Антонио молчал, хмуро глядя на незнакомца. То отец с мачехой попрекают рисованием, теперь еще этот пришел. Почему нельзя оставить его в покое?

- Отвечай, негодник, когда сеньор спрашивает!

Антонио шмыгнул носом и тихо прошептал:

- Да.

- Картинки твои ерунда, жалкие поделки, - начал покупатель.

- Вот и я ему говорю – глупости всё это! Забава дурная! Работать надо, отцу помогать, в дело вникать! –

перебил его хозяин лавки. Но незнакомец жестом попросил его помолчать и продолжил:

- Хочешь научиться писать картины? Настоящие картины?

У Антонио перехватило дыхание, глаза загорелись, но тут же потухли. Сеньор шутит, кто ж ему разрешит бросить лавку и только рисовать? Никто!

- Значит, не хочешь. Хорошо, - и покупатель повернулся к рыбе. – Мне вот эти заверните. И горсть крупных устриц.

Хозяин принялся заворачивать товар. Антонио колебался. Дома ему никогда не разрешат заниматься любимым делом. И, тем более, не отдадут в обучение к мастеру. Так и придется ему до самой смерти перебирать вонючую скользкую рыбу, пропахнуть ею насквозь, как пропах Меркуцио, его отец, просолиться так, что соль выступит на коже, на волосах и бровях. А потом умереть и лежать с открытым ртом, истекая рыбным смрадом, как завалившаяся за бочки и забытая там камбала. Нет! Противная рыба, не хочу!

- Хочу! Рисовать хочу! По-настоящему! - вдруг выпалил мальчик.

Устрицы из рук хозяина посыпались мимо кулька:

- Не смей и думать!

- Почему? – спросил незнакомец. – Я обучу его всему, что умею сам. У мальчика есть задатки. Не знаю, выйдет ли из него толк – то покажет время. Будет пока работать у меня подмастерьем. Платить стану немного, но если дело пойдет, сможет зарабатывать сам. Увидим. Отпустите мальчика. Дайте ему шанс познать себя. Все равно, как вижу, торговец из него никакой. Не пойдет наше ремесло – вернется к вам.

Меркуцио колебался – хоть и плохой работник, да руки лишними не бывают. А с другой стороны… Пусть попробует. Поймет, что праздная забава это – малевать хари, дурь из мальчишки выйдет, глядишь. К работе прилежнее станет. Решено!

Нагруженный пакетами с рыбой, с устрицами, Антонио шагал следом за незнакомцем по пыльной улице Рыбников. Солнце украла огромная черно-синяя туча. « Духота! Гроза разразится, не иначе! Может, зря я ушел с ним? Страшно что-то!» - думал мальчик.

- Можешь звать меня мастер, учитель. Жить будешь в комнатке под крышей. Кормиться со всеми подмастерьями. Но работу потребую строго! Слушать меня во всем! Иначе отправлю обратно к отцу, сельдей потрошить – мне лодыри не нужны. Смотри, наблюдай, запоминай, думай, работай! Быть художником – труд нелегкий! Это не углем по стенам возить! Понял меня?

- Да , учитель! – сердце громко стучало, отдаваясь гулом в ушах. Было страшно перед неизвестностью, но и научиться рисовать так хотелось, так хотелось! Будь, что будет! И Антонио поспешил за мастером.

Так началась учеба Антонио у странного, невозмутимого ни при каких условиях мастера. Мальчишка воображал, что ему сразу дадут доску и краски, кисти и будут смотреть, как он работает, поправлять, показывать, советовать. А ему, подмастерью, следуя обычному порядку, пришлось вначале толочь минералы, растирать краски и делать другую черновую работу. Постепенно, по мере накопления опыта и мастерства, стали поручать простейшую часть работы.

- Когда выходишь отдохнуть и прогуляться на свежем воздухе, ты можешь поразвлечь себя, наблюдая и делая зарисовки людей, когда они разговаривают, или спорят друг с другом, или смеются, или бросаются друг на друга с кулаками. Все это делай быстрыми штрихами в маленьком альбомчике, который всегда держи при себе. Существует столько форм и действий, что память не способна их удержать. Они пригодятся в работе, - поучал мастер Антонио.

И мальчик внимал каждому слову учителя, запоминал все тонкости художественного ремесла. Он, как сухой песок влагу, впитывал все – все, боясь потерять хоть капельку из того, чем делился с ним художник: как готовить разного рода поверхности, как получить множество оттенков чёрного, как следует хранить горностаевые хвосты, из которых делали кисти, чтобы их не сожрали мыши, как рисовать воду или ветер… И наблюдал… Наблюдал и запоминал, и рисовал наброски, этюды…

* * *

Припарковавшись у подъезда родного дома на 8 ул. Соколиной горы, Костя еще несколько минут посидел в машине. Жажда сенсации и маячившие на горизонте лавры первооткрывателя напрочь лишили парня спокойствия духа. Вот так сразу, в самом начале карьеры исследователя, заявить о себе на весь мир с доселе неизвестным шедевром неизвестного (пока неизвестного!) гениального мастера! А листы! Похожи на дневниковые записи. Первым делом отсканировать их, чтобы удобно было читать и не повредить оригинал… О Косте, Константине Сергеевиче Березняк, заговорят! Аж дух захватывает от перспектив!

Руки тряслись, майка на спине пропотела насквозь. Как только до дома добрался без проблем – руль так и норовил выскользнуть из влажных дрожащих ладоней! «Так, Костян, давай! Вдохни глубже и вперед! Навстречу многовековой тайне!» - мысленно приказал себе парень и открыл дверцу.
Картина была вновь аккуратно упакована в старую клеёнку и со всеми предосторожностями устроена на заднем сиденье, подоткнута маленькими подушечками в вышитых яркими узорами чехлах, коих в салоне Костиного «соляриса» имелось штук пять. Чтобы не растрясти, не повредить ненароком на московских дорогах случайно отысканную в куче старого хлама драгоценность.

Дома, наспех переодевшись, вымыв руки и нацепив тонкие перчатки, Костя осторожно уложил находку на широкий круглый стол, предварительно скинув кипы бумаг и горы папок, покоящихся на нём, на пол.

- Ну-с, приступим, помолясь! С Богом! – он осторожно поддел лезвием ножа заднюю крышку, вызволяя на свет манускрипт. – Таааак, осторожненько! Вот сюда иди, красавец! Сейчас я тебя оцифрую.

Костя аккуратно переложил лист цвета кофе с молоком на стекло сканера. Загудел аппарат, засветился, мигнул.

- О-оп! Готово! Теперь тебя! – начинающий исследователь скопировал все восемь листов находки и спрятал их в новую кожаную папку, заперев последнюю в ящик шкафа, а ключ от него положил в клюв аисту-копилке, подаренному во времена незапамятные одной из Костиных барышень, а ныне стоявшему на полке и копящему на себе пыль. – Сейчас посмотрим, что там. Тыыыыкс, ага …

Он вывел на экран электронные копии и внимательно вгляделся в рукописные строки. Ровные чёткие буквы бежали одна за другой.

- Вот «N», « A», … Тут неразборчиво, - бормотал под нос Костя. - Буква «s» с завитушкой внизу ,«f» с забавной петелькой вверху. А это «D»? Только смотрит в другую сторону, как и «f»… Ни слова не разобрать! Интересно, что за язык?

Он почесал лоб и шумно выдохнул, откинувшись на спинку кресла и вытянув под столом длинные ноги. Хотелось сенсации. Прям, очень хотелось. До зуда по коже. В голове плясали тщеславные мыслишки, заставляя мозг лихорадочно соображать.

- Что мы имеем? – бормотал Костя по привычке рассуждать вслух. - Картина – раз! На первый взгляд, очень старая. Листы – два. Тут не всё однозначно. Или ровесники артефакта, или новодел. Что нужно сделать в первую очередь? Прочитать текст и выяснить, имеют ли листы отношение к картине. Может, они туда позже упрятаны. Так сказать, отделить котлеты от мух. Ага! Вот он - то мне и нужен! – парень схватил телефон и принялся тыкать пальцем в экран.

Протяжный гудок сразу оборвался:

- Лаборатория прикладной лингвистики… Ой, блин! Да, слушаю тебя, Костян! Привет!
- Привет, Некит! – с ударением на «Е» бросил Костя. – Мне твоя прикладная нужна. Ты в каких языках сечёшь?

- А тебе какой нужен?

- Не знаю пока. Не понял.

- Ну, у меня все романской группы.

- Короче, давай ща ко мне. По ходу разберёмся. У меня либо бомба, либо лажа. Если первое – громыхнёт не слабо! Так что, давай , скачи ко мне мустангом! Нужна твоя консультейшн.

- Понял! Через полчаса освобожусь и примчу. Погрусти с часок.

- Погрустю! Жду!

Час грусти растянулся на полтора. Костя уже снова было протянул руку к мобильному, как раздался звонок в домофон, и через пять минут, шаркая подошвами кроссовок о припорожный пыльный коврик, в квартиру шагнул Никита – высокий субтильный очкарик с обильными черными кудрями .

-Давай, показывай бомбу, - и ткнул длинным указательным пальцем хозяина в пухлый живот.- Худеть надо, а то сало всё достоинство навек упрячет.

- Моё так просто не спрятать! Ты чё пришел, поприкалываться надо мной? - обиделся Костя.

- Да шучу я, пошли, мои очи жаждут зреть раритет.

Костя усадил гостя у компьютера и сел рядом, придвинув второе кресло. Защелкал мышкой, выводя на экран копии. Никита рассматривал текст долго. Хмыкал, сопел, возвращался к просмотренному.
- Это ты его перевернул?

- Что значит – «перевернул»?

- Текст написан не слева направо, а наоборот. Вот и спрашиваю – твоих лап дело?

- Я похож на идиота? Зачем мне его переворачивать? А он перевернут?

- Да, сказал же! - Никита задумался, читая. – По-моему - это ранний итальянский. Во всяком случае, похож. Примерно конец пятнадцатого - начало шестнадцатого века, судя по лексике. Современный итальянский в ту пору только начал формироваться. Язык непосредственно восходит к народной латыни, распространённой на территории Италии. В Средние века, когда Италия была политически разъединена, общего литературного языка не существовало, хотя сохранились письменные памятники различных диалектов. А начиная с эпохи Ренессанса, наиболее престижным становится диалект Тосканы, а точнее — Флоренции, на котором писали Данте, Петрарка и Боккаччо. Тем не менее, высокообразованные люди продолжали звать итальянский язык «простонародным» — volgare, по контрасту с классической чистой латынью. С восемнадцатого-девятнадцатого веков формируется единый итальянский литературный язык на основе тосканского диалекта, являющегося переходным между северными и южными идиомами.

• Ты мне не лекции читай, ты мне по существу говори, - перебил увлёкшегося Никиту Костя. - О чем там написано?
• Тут непонятно толком. Часть похоже на дневник, часть – на заметки для памяти. Некоторые места мне непонятны. Написаны на диалекте. Каком – надо разобраться, подумать, полистать словари. Ты мне вот на флешку скинь всё это, вечерком поработаю с ними, завтра скажу точно, - он выудил из сумки облезлую флешку и протянул приятелю. - Отдельную папку создай.
• Сам знаю, - буркнул Костя и быстро перекинул копии в новую папку. - «Бомба» назвал. Ток ты не тяни, сегодня же скинь результат на электронку.

• - ОК. А сами оригиналы где? У тебя? Посмотреть хочется.

  Показывать листы Косте не хотелось. Чем меньше людей знают о них, тем спокойнее. Но тут уж деваться некуда – хоть и копии, но видел Некит уже. Так что, незачем таиться, скрывать, юлить. А то еще откажется помогать, тогда надо будет искать другого спеца. А где найдешь надежного? Вздохнув, Костя выудил из ящика шкафа кожаную папку, и осторожно раскрыл её!

  - Руками не трогать! – предупредил он.

  - Не дурак, учёный! – Никита рассматривал верхний листок. Поднял папку к лицу, понюхал. – Чего – то не похожи на древние, слишком хорошо сохранились для такого возраста. Обычно пятисотлетняя бумага ветхая, поломанная на краях, коричневато –ржавого цвета, с прорехами. А тут целые листы, чуть кремоватые. И чернила более яркие… Не знаю, не знаю… Но в любом случае переведу, что смогу.

  - Сам об этом думал. Но картина точняк старая! Во, глянь!

  - Да, картина впечатляет! – парень рассматривал незнакомку. – Вот она – бомба! Девушка эта. Знаешь, кто?

  - Не, не написано. Лан, мне еще тут кучу дел переделать предстоит за сегодня. Ты это, не тяни, сразу переведи.

  - Я ж обещал! – ответил Никита и вышел из квартиры.