Читать онлайн
"Мам, это я!"
- Мам, это я.
На неё смотрел крошечный сморщенный смурфик. Или мини-Йода. Или Бенджамин Баттон – старичок с ноготок. Тогда не было этих персонажей. А сморщенные старички были. Маленькие, как пупсы. С личиком-курагой. Тогда не принято было сразу укладывать новорожденных на живот маме. Маленького Йоду туго спеленали, сделав похожим на забинтованный кабачок, и унесли.
- Мам, это я.
За него пока говорит медсестра из детского отделения. Она толкает перед собой тележку, в которой лежат ровным рядком одинаковые кабачки. Одни кабачки орут, другие спят, и даже неравномерный стук колёсиков по плитке в коридоре не в состоянии их разбудить. Каждые три часа передвижная грядка с кабачками едет вдоль палат и раздаёт свой урожай заждавшимся мамочкам.
Он всё ещё сморщенный и туго завёрнутый в цветастенькую пелёнку. Только глаза торчат. И нос. Пуговкой. Глаза и нос. Самые красивые глаза и нос на свете. Ни у кого больше таких нет. На всей грядке – самый лучший кабачок. И пахнет так вкусно. Домом. Счастьем.
- Мам, это я.
На часах четыре утра. Из кроватки смотрят самые любимые глаза. И такие бодрые. Выспался. А она только час, как уснула. Пока всё перестирала, убрала, бутылочку прокипятила, соски… Высохшие пелёнки с двух сторон прогладила. Тогда все гладили. Так надо. В час покормила. До двух качала. До трёх ворочалась. Спать хочется, всё время хочется спать. А ещё конспект не дописан. И рецензию у руководителя завтра надо получить. И рука ноет, и в спине что-то. И, кажется, что-то точно забыла сделать. Она всё время что-то забывает. Потому что хочет спать. А как спать, когда точно что-то забыла? Вот сейчас вспомнит, и тогда спокойно уснёт.
- Мам, это я!
Мам, мам, мам, мам… Когда она ждала его первых слов? Кажется, совсем недавно. А теперь было бы неплохо пару минут побыть в тишине. И почему кто-то переспрашивает, что он говорит? Всё ж понятно. Кы – это гулять. Бу – это голубь. А Бу-га – это собака. Чего непонятного-то?
- Мам, это я.
Хорошо, что сказал. А то под слоем грязи трудно признать человеческого детёныша. Тем более определить его, как своего. И где ж успел? Она только на минуту отвернулась к соседке. Теперь до ночи отстирывать и сушить над плитой комбинезончик, чтобы завтра было в чём исследовать новые глубины и вершины.
- Мам, это я.
Да, это она – температура. Снова. Только четыре дня как выписались. Что там на это раз? Зубы были, ветрянка, ротавирус, ангина, грипп, бесконечные простуды. Даже воспаление хитрости с нагретым у батареи градусником было. – Мам, это я, у нас ещё малина осталась?
- Мам, это я.
Стучит в дверь и заходит в спальню, довольный такой! В пижаме, босиком, волосы торчат. Одна прядка слева всегда торчит «против шерсти». Бесполезно расчёсывать.
Вытаскивает из-за спины что-то… Кажется, это ёлочка. Надо же, сынок, как красиво! Аккуратно так! И блестит! Прямо как её юбка из атласа с серебристой нитью. Хорошая юбка. Польская. Была. И крошечная гирлянда намотана. И бусы эти из чешского стекла ей уже надоели. Плачу? Сынок, это я от радости. Какой ты у меня молодец, очень красивая ёлочка!
- Мам, это я!
Вернулся. Довольный, румяный. Гордый – первый раз ходил один в магазин! И мама румяная с мороза – как была, в халате, стояла на балконе, провожая напряжённым взглядом любимую фигурку. У него в руках хлеб – тоже румяный, ещё горячий внутри, а снаружи холодная корочка. И углы обгрызены. Мышонок мой.
- Мам, это я…
Вздыхает. Глаза в пол. А вокруг левого – фиолетовый фонарь. Хорошо его Мишка приложил. Мишка рядом – рукав оторван. Царапина на щеке и скула наливается. Ай, красавцы! Ну и чего не поделили? С первого класса за одной партой. И попробуй рассади – забастовка на всю школу. Ругаться надо, а внутри гордость – наш-то тоже кулаки применять умеет. Стоит, взгляд упрямый. Волосы торчат. Макушкой маме до подмышки достаёт. А уже не даёт гладить по голове. Взрослый же! Марш домой, оба. Мне ещё рукав Мишке зашивать, тёте Нине я сама позвоню.
- Мам, это я.
Взгляд хитрый-хитрый, ласковый. Щенка притащил. Говорит, старшие мальчишки его обижали. Отбил. Худого, грязного, засунул под пиджачок и домой бегом. Ладно, пусть живёт.
- Мам, это я. И…
Света. Вот и Светы начались. Света вроде ничё так. Вон у Мишки – Ангелина. Нинка только вчера ей жаловалась. Наглая, крашеная. Куда только родители смотрят. Света хоть поздоровалась. Хотя лучше бы ещё один щенок.
- Мам, это я.
Светкины родители уехали, а ей на дачу надо – там полить, прополоть, перекопать. Куда ж без мужской помощи. С ночёвкой. Эх, езжай, мужская помощь. Внуков мне там не накопайте.
- Мам, это я…
Со Светкой расстались. Она на выпускной с Сенькой пошла. Целовалась с ним за школой.
Потерянный такой. Взрослый совсем, на голову выше мамы, а лбом ей в плечо уткнулся, как телёнок. Сопит. Ждёт. Когда мамина ладонь пригладит волосы, расправляя непослушные пряди и стирая заполошные мысли. Мужчины не плачут. Даже когда от них уходят Светки. И когда Джой погнался за кошкой и попал под машину, тоже не плачут. Вообще не плачут. За них плачет сердце у матери. Сколько у тебя будет ещё поводов не-плакать, родной. Ты только приходи, утыкайся вот так лбом…
- Мам, это я.
Сумку собирает. А неё сердце колотится. Быстро-быстро. Это же на два года. Как же он там? А она? Не на месте сердце. Бьётся, дурное. Хочет с ним вместе. Да нельзя. Он совсем взрослый. Высокий. Шейка только тонкая такая из воротника камуфляжа торчит. И одно ухо смешно оттопырено. А она гладит и гладит его по бритой, бархатной голове. Он подставляет макушку и смешно утыкается лбом ей в плечо. Поезд ворчит, просыпается, медленный и ленивый. Не хочет набирать скорость, но надо. А ей кажется – слишком быстро. Она стоит и смотрит вдаль. Поезда уже не видно. Только сердце торопится, стучит быстро-быстро, разгоняет время, чтобы эти два года пролетели скорее, обсыпались цифрами календарными.
- Мам, это я.
Их отправляют туда. Ему страшно, она по голосу знает. Но он никогда не скажет, только шутит зло и лихо, отгоняя тревожные мысли. Ей тоже страшно. Сердце замирает, забывая, что надо гонять кровь. Она смеётся, всегда смеётся. Ей нельзя плакать – он услышит даже по телефону. Всё будет хорошо.
- Мам, это я!
Вернулся. Довольный, загорелый. Гордый. Мам, Кавказ такой красивый, ты бы видела! Это ты у меня красивый! Самый лучший! Лбом в её плечо утыкается. Пахнет поездом и сигаретами. Курить начал. Смотрит задумчиво. Не плачь, мам, всё хорошо. Дома!
- Мам, это я.
Звонит теперь. Уже не в дверь, когда возвращается домой. По телефону звонит. Из своего дома. Голос низкий, хриплый. Курит много – работа, говорит, нервная. Но звонит – и она улыбается. Вот даже подарил ей эту модную игрушку – мобильный телефон! Зачем? Городской же есть. А ещё научил отправлять сообщения. Там не только буквы, там ещё и рожицы забавные отправлять можно. И приходит. Они много времени вместе, он стал грубее, но не с ней. Матерится, да, но тут же виновато смотрит с высоты своего роста. Она своей макушкой ему до подмышки. Она берёт его под руку – а когда-то его ладошка была меньше, чем у неё. Он смешит её. Ему нравятся её морщинки. И маленькая рука. И как она гладит его по волосам. А ещё как она пахнет – домом, детством.
- Мам, это я…
Авария, деньги нужны. Она сбрасывает звонок и перезванивает сыну. Он смеётся над таким древним разводом. Хвалит маму. Он давно уже ей всё объяснил, рассказал, что делать, если звонят и говорят про аварии, аресты, банковские карты… Смеются уже вместе.
- Мам, это я.
Авария… Голос хриплый. Тихий. Не хотел звонить, мама сразу слышит, знает. Не хотел волновать. И она мчится через весь город. Лучше бы мошенники. Она бы все деньги им отдала, лишь бы… В какой палате? Второй этаж? Оставим под наблюдением. Завтра снова едет. И на следующий день. Почему хуже? Была же положительная динамика!
- Мам, это я.
За него говорит медсестра. Он уже не может, на лице какие-то приборы, провода. Только глаза говорят. Самые красивые глаза на свете. И слезинка в уголке глаза. Хоть и пытается улыбнуться. Не хотел волновать. А ей плакать нельзя. Она улыбается и гладит его по волосам. С одной стороны длинные, непослушные. Одна прядь торчит «против шерсти». С другой стороны выбрито гладко, бархат. Одно ухо смешно оттопырено повязкой. Не до смеха, но она будет улыбаться, трогает холодными пальцами его лицо. Он тянется за её ладонью, хочет уткнуться лбом. Сил не хватает. Всё будет хорошо.
Она сидит на скамейке. В руке телефон. Зачем? Разве в нём есть смысл? И зачем в нём смешные рожицы? Плечо болит. И спина. Только это ерунда. Снаружи – оболочка, пусть болит. Внутри пусто. Там чёрная дыра. Она тянет, засасывает. В неё утекают все силы. Утром встаёшь. Оболочка куда-то идёт, что-то ест. Надо есть. Еда нужна, чтобы были силы. Силы нужны, чтобы утром опять встать. Все силы куда-то утекают. В чёрную дыру. Как вода в ванне, если вытащить затычку. Сердце стучит. Тихо-тихо. Медленно. Словно пытаясь остановить время. Развернуть его вспять. Что-то шумит. Что-то куда-то едет. Что-то говорит. Кажется, это называется жизнь. Она продолжается. У всех. Они идут, бегут, торопятся, смеются, целуются, ссорятся. Почему? Разве они не видят, что ничего больше нет?
Или что-то есть? Под ногами что-то. Толкает, отвлекает. Пищит что-то. Щенок. Грязный, худой. Странно, откуда он здесь один? Ему нельзя одному. Ему надо жить. Кому-то ещё надо жить. Звуки возвращаются. Что-то шумит над головой. Листья. Яркие, жёлтые. Это уже осень? А лето было? А зима? Точно, были. Только серые. А листья вот – яркие. Жёлтые такие. Один листочек упал на колени. И щенок рядом. И звуков много-много. И луч солнца. Яркий-яркий. Тёплый такой. По щеке погладил, слезинку стёр. И в плечо ткнулся.
- Мам, это я.
.
ЛитСовет
Только что
