Читать онлайн "Проделки новогоднего духа"

Я вздохнула, прижавшись лбом к холодному стеклу, и зачарованно наблюдала, как за окном, словно в замедленной киноленте, проплывали дома и улицы, растворяясь в призрачном ритме поезда.

— Здравствуй, родной город, — прошептала я, провожая взглядом ускользающую надпись «Краснодар II». Оторвавшись от завораживающего пейзажа, я оперлась о прохладную стену купе, чувствуя, как сердце, словно пойманная птица, бьется все быстрее, стремясь вырваться на свободу.

Возвращение в город детства, в этот лабиринт смутных воспоминаний и забытых мечтаний, казалось нереальным. Здесь, на зыбкой границе прошлого и настоящего, каждый звук, каждое мимолетное отражение пробуждали во мне эхо давно ушедших дней, отзываясь щемящей ностальгией в самой глубине души.

Пермский поезд, словно уставший зверь, начал сбавлять ход. Вагоны, повинуясь замедлению, задрожали, и колеса, истошно взвизгнув на прощание, замерли в звенящей тишине. Пассажирский улей встрепенулся: загудели голоса, задвигались силуэты, и вот уже первые смельчаки, с сумками наперевес, ринулись к спасительному выходу.

Мне торопиться было некуда. Я терпеливо ждала, пока последний путник, кряхтя и надрываясь, протащит сквозь узкий проход свои неподъемные баулы. Лишь тогда я поднялась, взяла за ручку свой верный чемодан на колесиках и неспешно двинулась следом.

Стоило лишь ступить за порог поезда, как меня накрыла удушливая волна зноя, пропитанная пылью и гарью автомобилей. У меня не было ни единой мысли о том, чтобы ждать автобус. Лишь одно желание — поскорее добраться до дома, нырнуть в прохладную ванну и, подставив лицо струям воды, смыть с себя дорожную усталость и терзающий вопрос: как жить дальше? Мирон так безжалостно обрезал мне крылья, а я, наивная, оказалась совершенно не готова к падению.

— Спасибо, — промолвила я на прощание проводнице, вкладывая в слова всю теплоту и признательность, и, выпрямив спину, направилась к стоянке такси.

Назвав адрес водителю и откинувшись на спинку сиденья, я с изумлением ловила себя на мысли, как преобразился город за время моего отсутствия. Южная столица, Краснодар, бурлила новой жизнью, взметнувшейся ввысь стеклом и бетоном. Новые строения, казалось, тянулись к небу в безмолвной мольбе. И всё же старый город, словно поблекшая фотография, хранил отпечаток времени, тонул в забытьи и запустении. Эта трогательная красота всегда казалась мне заброшенной и беззащитной. Среди скромных одноэтажных домиков, словно диковинные цветы, пробивались двух и трехэтажные здания, а некоторые особняки ослепляли свежестью фасадов, вызывая чувство неловкого диссонанса. В моих глазах эти нововведения добавляли кричащей вульгарности в утонченную мелодию старого города, словно пытаясь затмить хрупкое великолепие прошлого грубыми мазками современности.

К счастью, мой мир заключен в стенах пятиэтажки, примостившейся в тихом гнезде микрорайона ЗИП. Сюда, в Краснодар, словно перелетные птицы, в начале семидесятых слетелись мои дед и бабка, комсомольцы с горящими глазами, из далекой сибирской дали — строить светлое будущее. На заводе измерительных приборов, где рождались устройства, облегчающие людской быт, они обрели свою гавань. Двухкомнатная квартира, дарованная им после рождения сына Демьяна, стала символом нового этапа, якорем надежды.

Мой отец, Демьян Прохорович Бедовый, встретил мою мать, Наталью Ивановну Беду, в стенах института, и искра, вспыхнувшая между ними, разожгла пламя удивительной любви. В 1998 году, словно плод этого прекрасного союза, появилась на свет я — Ольга Демьяновна Бедовая. Мое имя, словно эхо, повторяет их мечты и надежды, сотканные из духа времени и тепла семейных уз.

Как шепчут знакомые, от отца мне досталась красота, а от матери — густая, каштанового цвета грива волос и точеная фигура. Впрочем, это и так бросалось в глаза. Едва мы с матерью появлялись на улице, сидящие на лавочке у подъезда соседки провожали нас завистливыми взглядами. Маму – с большей долей зависти, меня же – скорее, с опаской. По их мнению, все напасти, обрушивавшиеся на наш дом, были делом моих рук. Само моё существование под общей крышей пятиэтажки предвещало им несчастья: внезапное отключение света без видимых причин, поломки бытовой техники, разрушение мебели, протечки кровли и истеричные вопли автомобильных сигнализаций под нашими окнами. Поэтому имя мое во дворе звучало редко. Словно банный лист, ко мне прицепилась материнская фамилия — Беда.

Таксист, получив оплату, торопливо распахнул багажник. Едва мои туфли коснулись шершавого, помнящего молодость асфальта, как сидящие на лавочке стражи двора прервали свой нескончаемый бабий базар и вперили в нас любопытные взгляды.

Бросив мимолетный взгляд на этот живой памятник советской эпохи, я поправила перекинутую через плечо сумку, ухватила чемодан за ручку и направилась к подъезду. Пять лет – достаточный срок, чтобы стереть из памяти дворовые клички, наивно подумала я. Но нет. Первой очнулась от оцепенения родительница Семеновых из семнадцатой квартиры.

— Не может быть, Ольга Бедовая? Неужто она?

— Точно она, – прошептала бабка Агафья, и её нижняя челюсть предательски отвисла.

— Беда! Какими судьбами? – дородная тетка Алёна из десятой квартиры подскочила со скамейки, и в её голосе послышались истеричные нотки.

— В каком смысле? – решила я сразу прояснить, что так взбудоражило этот рассадник дворовых сплетен.

— Так ты ж вроде замуж вышла, и жить должна была с мужем после института, – не скрывая волнения, продолжила допрос Алёна.

— Наше дело молодое: сегодня в фате, а завтра в бегах, — отрезала я, словно сталь.

У двери подъезда приложила ключ к домофону. В ответ — короткий писк. Толкнув дверь, шагнула внутрь, и едва она начала медленно закрываться, как донесся едкий шепот:

— Неужто Беда вернулась в родные пенаты?!

В голосе самой ядовитой бабки Зинаиды из третьего подъезда сквозила неприкрытая злоба. Узнала бы её и после столетия молчания.

— Зинка! Сплюнь три раза, нечистая! Ольга замужем была, фамилию наверняка сменила. Авось, пронесет нас мимо этой напасти, — парировала Агафья, плеснув в разговор толику надежды.

— И то верно, — поддакнула тетка Алёна, словно молясь.

— Ага, держите карман шире, — пробурчала я, взбираясь по ступеням на второй этаж. А сердце, предательское, забилось в бешеном ритме, вторя старым страхам. "В Перми, помнится, невезение меня обходило стороной. Может, всё дело в городе, в этом проклятом месте? Ладно, поживем — увидим. И вообще, фамилия у меня Бедовая, а не Беда", — попыталась я успокоить разбушевавшиеся нервы.

Захлопнув дверь, я замерла на пороге квартиры, вдохнула и поняла — нет больше того родного, бабушкиного запаха. Она ушла из жизни на третьем курсе моего университета. Уже два года квартиру снимали Вербитские из седьмой. Я заранее предупредила их о приезде и теперь с облегчением отметила, что люди оказались порядочными. В доме царил порядок и чистота.

Скинув кроссовки, поволокла чемодан в спальню и, бросив его у шкафа, освободилась от носков, джинсов и футболки. Взгляд упал на окно. Легкий ветерок играл с изумрудной листвой деревьев, и в груди болезненно защемило.

В тишине комнаты я вдруг снова услышала привычный гул поезда, его рокочущий разгон и учащенный стук колес. После развода на душе и без того скребли кошки, а тут еще эти старухи-ворожеи со своими суевериями. Но, если честно, в глубине души я понимала: что-то в их словах было…

Меня преследовало какое-то фатальное невезение. А если добавить к этому мою природную неуклюжесть, из-за которой все валилось из рук, становилось совсем тоскливо. Порой казалось, что кто-то невидимый нарочно пытается вывернуть мои пальцы. И мысли, крамольные, лезли в голову: "Будь у мамы другая фамилия, была бы я такой же горемыкой?"

Очнувшись от невеселых раздумий, распахнула дверцы шкафа. Схватив полотенце и халат, отправилась в ванную. И, стоя под теплыми струями воды, уплыла в зыбкие волны воспоминаний.

«Когда мне исполнилось шестнадцать, мир рухнул. Развод родителей стал громом среди ясного неба. Эх, если бы всё было как у Элькиных – ревнивые крики, яростные ссоры, или как у соседей за стеной – ночные баталии. Нет, мои родители всегда казались воплощением гармонии, эталоном взаимопонимания. Но за фасадом идеала их мир дал трещину, они больше не могли притворяться семьей.

Я наблюдала, как их отношения, когда-то пронизанные нежностью, превращались в ледяную маску, скрывающую невидимые раны. В голове роились вопросы: что есть любовь, что есть верность? Как две души, когда-то неразрывно связанные, могут стать чужими? В этих стенах поселился горький парадокс: улыбка, предназначенная для посторонних глаз, не могла скрыть правду – их сердца давно разминулись.

Отец, молча, почти не попрощавшись, собрал вещи и ушел к своей Алевтине.

Мама же, в смятении, металась по квартире, собирая чемоданы, и сквозь пелену слез пыталась оправдаться: «Оленька… Ты уже взрослая. Сама знаешь, что такое чувства. Пойми, мы с твоим отцом давно не любим друг друга. Мы боялись, что развод станет для тебя травмой, поэтому и тянули. У Николая будет ребенок, он хочет быть рядом с Алевтиной. Мой Тимур тоже хочет, чтобы я была с ним не только по вечерам и выходным, а всегда».

Ее слова, словно осколки разбитого зеркала, пронзали тишину, обнажая боль и страх перед неизвестностью.

– Ты тоже беременна? – выдавила я, сжав губы, чтобы не разрыдаться.

– Нет… Что ты, – смущенно ответила она. – Мы с Тимуром пока не думаем о детях. Но я обязательно вас познакомлю. Он замечательный человек, очень заботливый и так меня любит.

Со своим новым мужем мама меня так и не познакомила. Да и я не горела желанием видеть чужого человека. В те дни и месяцы меня спасала бабушка по папиной линии. В свои семьдесят восемь она была еще бодрой, но, казалось, мои родители отняли у нее лет десять жизни. Она прижимала меня к себе, шепча: «Не держи зла на отца и мать, Оленька. Вот встретишь свою любовь, тогда поймешь, как это – любить и страдать…»

Спустя два года судьба привела меня к нему. До развода родителей я была прилежной ученицей, мечтавшей о карьере журналиста. Но после школы мечта разбилась о суровую реальность: для ее осуществления нужны были деньги, которых у нас с бабушкой не водилось. Родители посчитали свой долг исполненным, выплатив алименты. Мне же исполнилось восемнадцать, и они решили, что пора мне самой зарабатывать на жизнь. В Европе и Америке так и поступают, "отпуская" детей из-под своего крыла.

Погоревали мы с бабушкой и пришли к выводу, что мне светит только бесплатное образование. Но какую профессию выбрать? Помогла Нина из третьего подъезда. Поводырева, годом старше меня, бредила зверушками и без колебаний поступила на ветеринара.

— Ты, Оль, главное, не робей, — наставляла она. — Я со своим баллом на бюджет прошла, а ты и подавно поступишь. На стипендию прожить сложно, но можно найти подработку. В Перми работы хватает.

Я понимала, что придется оставить бабушку одну. Мы долго разговаривали и решили, что Пермский ГАТУ — не худший вариант. К тому же, родители недалеко живут, присмотрят, если что за престарелой матерью. Да и мне не так страшно будет жить и учиться вдали от дома: Нинель рядом, поможет и поддержит.

Я без труда поступила в университет и оказалась среди своих сверстников. Нас, первокурсников, было двадцать семь человек, и женская половина уверенно брала верх. Самые смелые девчонки вовсю строили глазки парням, и уже к концу первого месяца учебы образовались романтические пары. Но среди всеобщего увлечения особняком стоял Мирон Сергеев. Он не спешил с выбором, внимательно изучая миловидные лица новоиспеченных студенток. И вот, спустя месяц, его интерес проявился – он резко повернулся в мою сторону. Словно решив расправить крылья, он сделал шаг навстречу, и в этом неожиданном жесте я увидела проблеск нежности, таившейся где-то глубоко внутри. В его теплом взгляде, окруженном сиянием молодости, вспыхнули новые чувства, наполняя сердце надеждой и волнением перед неизведанным.

— И что он в ней нашел, в этой заучке? — возмущалась Свиридова, ее голос звучал, как сварливый ветер. — Слушай, Бедовая, по-хорошему, отстань от Мирона, — процедила она, нависнув надо мной, словно грозовая туча, готовая разразиться гневом.

— Свет… Я же никого не держу. Это его решение, — ответила я, пытаясь отстраниться от ее натиска.

И все нутром чувствовали мою правоту. Пусть девичьи взгляды липли к Мирону, словно мухи к меду, он видел лишь меня. Особой любви к нему я не питала. Девственность отдала скорее из любопытства, чем по велению сердца, да и стыдно было плестись в хвосте у подруг, щебечущих о личном. По мне, так лучше бы я и осталась той самой "белой вороной". Эти мужские старания казались мне какими-то… механическими. Елозят, пыхтят, дернутся, слезут и тут же захрапят довольные, словно долг исполнили. Кто их поймет? А ты потом скачи в аптеку за таблетками, подмывайся, лишь бы не забеременеть.

Спустя три месяца Мирон Сергеев, словно опомнившись, предложил мне руку и сердце, и я не раздумывая согласилась. Накануне мы с Нинкой Поводыревой как раз обсуждали эту тему: «— Ох, повезло тебе, Ольга. На этот раз кличка себя не оправдала. Твой Мирон — глаз не отвести. Девчонки шеи сворачивают, глядя на него. — Почему сразу мой? Он птица вольная, — возразила я, но в душе кольнула ревность. Неожиданное, странное чувство. — Вот я и говорю. Если Сергеев предложит замуж, хватай его и беги в ЗАГС. Такие парни на дороге не валяются. К тому же, живешь не в общаге, а он квартиру снимает. Тоже плюс. И кто у него родители? — Отец живет отдельно. У матери своя ветеринарная клиника в Шадринске. — Да ты сорвала джекпот, — протянула Нинка с неприкрытой завистью».

Буквально через пару дней, перед тем как Мирон сделал мне предложение, к нам в квартиру пожаловала его мать. Сергеев представил нас и деликатно ретировался, оставив будущую свекровь и невестку наедине.

Наталья Михайловна окинула взглядом нашу обитель. Провела рукой по глянцевой поверхности телевизора и, придирчиво осмотрев свои пальцы, одарила меня снисходительной улыбкой.

— Вижу, ты девушка чистоплотная. Мирон хвастался: "Ольга готовит — пальчики оближешь". Да и сын у меня одет с иголочки. Не буду ходить вокруг да около. Раз уж вы приглянулись друг другу, возражать не стану. Только одна у меня к тебе просьба: Оленька, с детьми не спешите. Успеете еще. Закончите учебу, получите дипломы, а потом делайте, что хотите.

О пышной свадьбе речи не шло. Расписались мы тихо, скромно, через месяц, и зажили обычной жизнью. Кроме штампа в паспорте и смены фамилии, особых перемен я не заметила. Хотя, вру. Неприятности и беды словно рукой сняло. Все стало ровно и предсказуемо.

И кто знает, как бы сложилась моя жизнь дальше, но за два месяца до защиты диплома Сергеев огорошил меня: "Ольга, не буду ходить вокруг да около, скажу прямо: нам нужно развестись. Ты хорошая девушка, но я не вижу тебя рядом с собой в будущем, тем более в роли жены".

Оказывается, я была для него лишь первой женой – той, что безропотно раздвинет ноги по первому требованию, накормит, приберет его берлогу и, вдобавок, подкинет пару-тройку свежих мыслей в его светло-русую головушку. Не то чтобы Мирон плохо учился, но за мной все равно плелся в хвосте. — Оль… Ты не могла бы после развода взять свою девичью фамилию? Мне и до этого его вопроса было паршиво, а после этих слов, произнесенных буднично, без тени эмоций или сожаления, стало совсем невыносимо.

Сбежала бы в тот же миг, да кто ж мне даст место в общаге на последних месяцах учебы? Не говоря ни слова, вышла из квартиры. Бродила по парку, пока кости не пробрало ледяным холодом, а потом, окоченевшая, забрела в кафе и набрала номер Нинки. Объяснила ситуацию, и после короткой паузы Поводырева выдала свой вердикт: «Ты только, Ольга, не раскисай. Понимаю, виды на Сергеева у тебя были наполеоновские, но ничего страшного, что он решил тебя сплавить. Сама посуди. Детей нет, имущества совместного тоже. Жила как у Христа за пазухой, пока училась. Квартира отдельная, еда и шмотки – все включено. Так что забей, разводись, хватай диплом и дуй домой. Квартира-то твоя». В словах Нинель была своя сермяжная правда. Отключив телефон, я осушила чашку латте, проглотила пирожное и поплелась домой, не подозревая, какой «сюрприз» ждет меня в лице свекрови.

Разговор с ней был короток, как выстрел.

— Оленька, ты ведь и сама понимала, что моему Мирону не ровня. У меня для моего мальчика уже клиника присмотрена. И невеста под стать. Не хочу сказать, что ты плохая или некрасивая, но пойми. Я строю будущее для Мирона. Мечтаю, что года через три открою ему клинику в Москве. А там, сама понимаешь, другой уровень, другие девушки.

— Наталья Михайловна, не волнуйтесь. Завтра мы с Мироном подадим на развод, – пробормотала я, закусив губу и стараясь смотреть куда угодно, лишь бы не на эту надменную, холеную женщину.

— И вот еще, Оленька. Поживи с Мироном, пока дипломы не получите. Он ведь у меня совсем не приспособлен к жизни. А это возьми за то, что послушалась и не забеременела, – с этими словами Наталья Михайловна извлекла из сумки пачку купюр и положила на стол.

Я хотела возмутиться, но она осадила меня одним взглядом.

— Не строй из себя героиню. Если я даю тебе эти деньги, значит, бери. Куда ты одна без средств и поддержки? Понимаю… Мечтала с Мироном в Москву, а теперь придется возвращаться домой. На первое время хватит, а там и работу найдешь.

Так бесславно оборвалась нить моей семейной жизни. И лишь пепелище расставания озарило внезапным жаром осознание – я любила Мирона. Горькая волна хлынула из глаз, и я подставила лицо под обжигающие струи душа. Словно стремясь остудить и душу, и тело, я убавила жар воды, утоляя боль ледяным прикосновением. И лишь когда иссякли слезы, а вместе с ними и силы, выключила воду.

Влажные пряди, словно тяжелое бремя, обвила махровым полотенцем, воздвигнув на голове подобие чалмы. Накинув халат, небрежно запахнула его на талии, и вышла из ванной в объятия звенящей тишины. Она давила, словно надгробная плита, на оголенные нервы. Опустившись на диван, я машинально схватила пульт, и, словно ища спасения в чужих историях, погрузилась в сумбур мелодрамы, мелькающей на экране.