Читать онлайн
"Записки добропорядочного гладиатора"

Добрый день, меня зовут Меток, очень приятно познакомиться. Для начала вы смотрите не туда. Понимаю, в нашем заведении такое количество живописных типов, что просто глаза разбегаются.

Вы, наверное, уже поняли, что находитесь в гладиаторской школе. Из того, что все сидят на земле, никто не лупит друг друга палками и не изничтожает на корню ударами такой же палки вкопанный в землю столб, вы безусловно, должны были сделать вывод, что у нас перерыв.

Вот сейчас, догадываясь, что я человек сведущий и могу дать вам исчерпывающую справку о происходящем, вы начали искать меня. Нет, я не тот тип с кровоподтеком на лбу, который сейчас мрачно сплевывает на землю и взглядом делит ближайшего надсмотрщика на порционные куски. И тот, кто почесывает своей палкой спину, тоже не я. Кто это? О, это уважаемые люди, по справедливости занимающие место под солнцем.

Меня вы можете увидеть среди ничем не примечательной кучки народу в самом дальнем углу двора. «С глаз долой» - вот как это у нас называется. Начинающие гладиаторы, это даже меньше, чем ничего. Нас никто не любит, ни зрители, ни сотоварищи по школе. Нам внушают, что мы даже общественно опасны. Если выпустить нас на арену, мы можем стать причиной гибели множества достойных людей: наш добрый хозяин умрет от стыда и управляющий умрет от стыда, и все наши наставники, и гладиаторы высшего класса, наверное, тоже.

Люди, которые стоят на ногах и разговаривают друг с другом, наши наставники. В отличие от всех прочих им не терпится поскорей вернуться к своим обязанностям, то есть расхаживать среди машущих палками людей так, что его никто не заденет, ни случайно, ни намеренно, орать и раздавать затрещины. Все это достойнейшие, пользующиеся в нашей школе величайшим уважением люди. Как нам было сказано еще в первый день, вот это, в отличие от нас – гладиаторы. У них за плечами не меньше десятка выходов на арену в настоящих поединках, то есть устраиваемых с целью обязательно перевести одного из участников в разряд предметов неодушевленных. Господа, посещающие нашу школу с целью полезно поразвлечься, могут с высоты галереи для публики, бросить такому: «Привет, Эномай! Когда тебя только прикончат?» А Эномай в ответ поклонится, изобразит на лице улыбку уставной формы «пес-барбос» и на своем германском языке проворчит: «Не дождешься, скотина.» Известность! Просто так такое не дается, это надо заслужить.

Как я сам попал в гладиаторы? Вы, кажется, добавили, если такой умный? Понимаю. Итак, отвечаю на первую часть вопроса: по ошибке. Естественно, здесь все так говорят, даже разбойники, выловленные на большой дороге, что называется, при исполнении. В каком-то смысле мы все правы, гладиаторство – это ошибка. К сожалению, все ошибки, допущенные судьбой, исправлять приходится человеку, кто как умеет. В моем случае имеет место подлинная ошибка, но мне, разумеется, от этого не легче.

Сделаю небольшое отступление и коснусь теперь личной биографии. Для начала я скажу, что я фракиец. Знаете ли вы, что означает родиться во Фракии? В нашей бедной, поклоняющейся теням древних безымянных богов, набитой воспоминаниями о деяниях давно ушедших героев, раздираемой на части непомерным честолюбием царей стране? Возможно, когда-нибудь родится человек, который объяснит, как получается, что за какую-нибудь тысячу лет великий, многочисленный, как морские волны народ, оба мира обнимающий пророческими взорами великих царей, превращается в банду оголтелых индивидуумов, втиснутую в гористое захолустье Греции, готовую в любую минуту резать глотки и все же не способную справиться ни с одним внешним вторжением? Пока такого человека нет, остается только констатировать факт – такова жизнь. На свою беду я фракиец образованный, поэтому печальное настоящее нашей страны приводит меня в отчаяние. Когда я говорю «печальное настоящее» я не имею в виду римлян. Не смотря ни на что я на них не в претензии. В глубине души я уверен, что и для них когда-то наступят черные времена, но, уверяю, вульгарной жаждой мести эта уверенность не питается.

Я родился на земле племени медов. Земля наша велика и обильна, и порядок здесь имеется следующий: мужчины по принципиальным соображениям занимаются только военным делом, а в доме не поднимают ничего, тяжелее бутерброда. Мне это не по душе, но куда деваться? Если ты не будешь соответствовать высоким идеалам, все будут не довольны: родители будут не довольны, родственники будут не довольны. Двоюродный дядюшка, которого ты видишь впервые в жизни, возьмет тебя под руку и расскажет о том, как он два раза ходил в походы в Македонию и ни пса при этом не боялся. Девушек твое общество будет раздражать, потому что по неписанному сценарию сначала ты должен хвастаться своими подвигами, а они тебе не верить. После чего ты гордо требуешь немедленной экспертизы боевых шрамов на труднодоступных взгляду частях тела, и они в интересах научной добросовестности соглашаются. Фракийских девушек с детства приучают уважать себя, и ни одна не согласится отправиться в ближайший лесок просто от нечего делать.

Конечно, по достижении шестнадцатилетнего возраста меня без тени жалости спровадили из дома искать себе фортуны. Какова она оказалась, вы можете судить по тому, что я здесь. Меня очень скоро взяли в плен и привезли в Рим.

Невольничий рынок, это такое место, где всем, кто еще не решил, чем заняться в жизни, быстро находят дело. Работорговец, которому сбагрили нашу партию, посмотрел на меня с большим интересом. Когда я сказал, что свободно говорю, пишу и читаю по-гречески интерес его только возрос.

- Не повезло тебе, - сочувственно сказал он, - что бы тебе ни попасть в рабство за долги? Я бы тут же устроил тебя в хороший дом.

- Скажите, что я попал в рабство за долги! - оживился я. - Мой несчастный отец вынужден был продать меня, чтоб уплатить налоги нашему жестокому царю.

- Это, у вас во Фракии будешь заливать кому ни попадя, а у нас здесь Рим. Здесь за такое эдил живо лишит лицензии, - с оттенком законной гордости за державу объявил работорговец. – Нет, ты военнопленный, и я за тебя даже не могу спросить приличные деньги, потому что, почем знать, может, ты буйный?

Я сказал, что пока не решил - покажут обстоятельства.

- Извини, - коротко ответил работорговец.

Мне на голову надели венок, в знак того, что я военнопленный и, может, буйный, и выставили на продажу.

Я стоял на помосте с ценником на шее, в венке, с ногами, выбеленными до колен мелом, делал вид, что меня это ни чуточки не задевает, и усиленно строил глазки покупателям. Не судите меня строго. На невольничьем рынке все, у кого есть хоть капля разума, только этим и занимаются. Всем хочется в приличный дом.

На мою беду, как раз в этот день управляющий школы Лентула Батиата обходил рынок. У нашего помоста он остановился, принюхался, встал на якорь и отдал швартовы. Скучающее выражение его лица сменилось прямо-таки омерзением. Видно было, что мы его заворожили. Видно было, что отсюда он никуда не уйдет. Торговец уже летел к нему.

Народ на помосте беспокойно зашевелился. За ланистой следовало четверо вооруженных людей. Еще двое тащили увесистую связку цепей. В хороший дом так не водят. Латынь я не понимаю, но тут обрел явственные способности к прямому восприятию идей помимо языка.

- Это почем же? – скучным голосом спросил ланиста, никого не имея в виду.

- Отборный товар, только что из Фракии, - с гордостью отрапортовал работорговец.

- Сам вижу, что из Фракии, такое не отмоешь. Я бы взял несколько штук, но это же все дикари какие-нибудь полудохлые.

- Ни в коем случае! Военнопленные, посмотрите на венки.

- Знаю я ваши венки. Почем?

Ланиста схватил меня за руку и стащил с помоста. Работорговец смерил меня вдохновенным взглядом. Я понял, что пропал. В его глазах я не был больше приличным парнем из Фракии, которого он мог бы пристроить в спокойное местечко, а соответствующим количеством денег, и он готов был на все, чтоб это соответствующее количество от него не ускользнуло.

Он что-то начал внушать ланисте. Я пребывал в полуобморочном состоянии. Меня вертели во все стороны, ощупывали, кажется, даже измеряли пальцами, наконец торговец приказал мне открыть рот. Я открыл рот, откашлялся и на хорошем греческом попросил их перестать валять дурака, туда, куда меня хотят сбагрить, мне не место. Помимо всего прочего, я стою гораздо больше!

Торговец тут же приказал мне закрыть рот, но на управляющего, к сожалению, мой монолог произвел впечатление, обратное требуемому. Он ткнул меня кулаком в живот, захохотал и сказал одно только слово торговцу. Это я понял сразу.

- Беру! - сказал ланиста.

Впоследствии выяснилось, что мой монолог он воспринял, как демонстрацию завидного мужества и самообладания.

Так я оказался в школе гладиаторов Лентулла Батиата. Как мы добирались до Капуи, рассказывать не интересно. Дорога была чудесная, очень живописная, к сожалению, компания подобралась хмурая и неразговорчивая. Чтоб не возбуждать преждевременного раздражения моих новых товарищей, мне тоже пришлось надуться. Таков уж мой рок - соответствовать.

Сомневаюсь, что на свете есть хоть один человек, который, очутившись в школе гладиаторов, с радостью оглядится по сторонам и восхищенно скажет: Как дома!

Еще когда нас подводили к мрачному строению без единого окна, я понял, что внутри вряд ли процветают братские чувства и царит гармоничное отношение человека к человеку. Впоследствии я убедился, что это не совсем так, но об этом позже.

Через калитку, охраняемую вооруженными часовыми, нас провели внутрь и только здесь сняли с нас цепи. Мы прошли темными переходами и оказались во внутреннем дворике. Здесь шум, производимый стуком палок, слышимый еще от калитки, сделался оглушительным. От множества людей, прыгающих и машущих руками во дворе, у меня зарябило в глазах.

К нам, скромно замершим в дальнем углу двора, неторопливо подошел высокий широкоплечий человек. Обменявшись несколькими словами с ланистой, он подошел и по очереди смерил нас взглядом с ног до головы. При виде его мне сразу захотелось улыбаться, чем я и занялся. Во-первых, это был фракиец, настоящий, как лисья шапка. Чем-то он напоминал моего двоюродного дядюшку – любителя круизов в Македонию, каким тот был в молодости, и смотрел он так, как может смотреть только фракиец – открытым, задушевным взором людоеда.

- Это ты что ли языкастый? – обратился он ко мне.

Наконец-то со мной заговорили на родном языке! К тому же, судя по выговору, это был мой соплеменник! Меня прорвало. Я человек сдержанный, но мне нелегко приходилось последние несколько месяцев, а пожаловаться-то было не кому. Весь накопившийся в моей душе запас жалоб достался Спартаку. Как я вскоре узнал, именно так звали нашего будущего наставника. На ногах он устоял, даже дал мне закончить, причем смотрел на меня с искренним сочувствием. Не будь я так замордован, я унялся бы моментально. Я-то знаю цену такому взгляду со стороны сородича. От наших людей можно дождаться сочувствия, только если ты израненный в боях безногий инвалид, который, к тому же не поздней, чем через минуту, отбросит копыта, иначе они скоро заскучают в твоем обществе.

- Не унывай, - сдержанно заявил он мне, когда я кое-как затолкал назад уже высовывающийся изо рта последний вопль, - ты в надежных руках, я тебя не брошу.

Я покраснел. Фракия неудержимо настигала меня там, где я считал себя свободным от ее удушающих материнских объятий.

- Для начала я сильно облегчу тебе жизнь. Сейчас ты заткнешься и говорить будешь только по моей команде, так у тебя сразу станет одной заботой меньше.

Покончив со мной, взялись за всех разом. Ланиста и Спартак вступали по очереди. Видно было, что такие дуэты для них привычны. Для начала нам было объявлено, что мы теперь собственность Лентула Батиата. Нам выпала великая честь стать гладиаторами его прославленной школы, судьба предоставила нам уникальный шанс закалить характер, выявить героические наклонности, доселе дремавшие в нем, стяжать на этом поприще известность и денежные средства. В продолжение его речи я внимательно наблюдал за Спартаком. Он с непроницаемым видом любовался погодой. У меня упало сердце. Нет, не то что бы до этого у меня были какие-то иллюзии, но теперь я скис окончательно. Пускай и небольшой, жизненный опыт подсказывал, что там, где тратят столько вдохновения, расписывая сулящие нам грандиозные перспективы, достижение их вряд ли в человеческих силах.

Когда ланиста прервался, чтоб отдышаться, за дело взялся Спартак. Его речь понравилась мне больше. Этот ничего не скрывал. В данный момент, начал он, назвать нас гладиаторами ни у кого не повернется язык. Пока мы ни разу не выходили на арену и даже ее не видели, и даже не представляем, как она выглядит, мы – паршивые новички-тироны, и ему лично смотреть на нас омерзительно. Он попытается исправить хотя бы часть наших вопиющих недостатков, но результата гарантировать не может.

Окинув широким жестом площадку для тренировок, он заявил, что здесь из нас выжмут все соки и подкожные жиры прежде, чем мы превратимся в более или менее приличное сырье, которое он привык получать в личную обработку. Домом нашим, очевидно, будет служить карцер, потому что лучшего мы не заслуживаем. Имен нам не полагается, разговаривать не разрешается, необходимую связь между нами и внешним миром будет осуществлять наш непосредственный начальник, опытный специалист, как свои три пальца постигший все наши несложные потребности.

Как ни странно, чем дольше говорил Спартак, тем больший я чувствовал душевный подъем. Он мне нравился. От него прямо-таки исходило ощущение надежности. Из людей именно такой породы изготавливают военачальников, которые ведут солдат прямо под ливень вражеских стрел, а солдаты думают: «Да, наверное, в меня и не попадет!» - и смело устремляются в бой.

Мне очень хотелось спросить, кем он был во Фракии, как угодил в гладиаторы, но я не решился. Украдкой оглядев своих товарищей, я убедился, что и на них речь Спартака произвела такое же впечатление. К сожалению, в дальнейшем нам не пришлось часто общаться со Спартаком. В нашей школе он очень важная фигура – предводитель отряда фракийцев, то есть, гладиаторов, которые, как принято считать, выступают на арене с фракийским оружием. Причем мы знаем, что это совсем не фракийское оружие, римляне знают, что это не фракийское оружие, и сходимся мы на том, что дело не в названии.

Со следующего дня мы приступили к тренировкам. Я еще больше зауважал Спартака. В его словах содержалась правда, правда и ничего, кроме правды. Из нас выжимали все соки.

День новичка-гладиатора начинается с того, что дверь в твою личную камеру распахивается, причем ты должен уже стоять на ногах, потому что, ясно же, самый долготерпеливый человек не удержится от соблазна пнуть тебя ногой в бок. Из камеры нужно моментально вылететь, увернуться от дружеского приветствия охранника, но так, чтоб это не выглядело вызывающе.

На завтрак ячменная каша, на обед и ужин тоже. Это полезно, это укрепляет мускулатуру. Тем, у кого мускулатура уже укреплена, можно есть мясо, нас это пока не касается.

Нам без конца внушали, что мы немощны, убоги, не достойны пребывать в обществе настоящих гладиаторов, и в конце концов мы уже и сами начинали этому верить. Гладиаторская школа поразительное место. Здесь можно начать жизнь буквально с нуля. Какими бы не были твои достижения в прошлом, здесь они никому не интересны. Уверен, попади в нашу среду Сципион Африканский, Марий, Сулла, Помпей, увенчанные своими блестящими победами, они уже через полчаса обзавелись бы стойким комплексом неполноценности.

Тренировки организованы следующим образом. Даже если ты умеешь владеть оружием, учить тебя начинают с самого начала. В течение месяца ты занимаешься только тем, что разучиваешь фехтовальные позиции. В первый день уже к обеду ты чувствуешь, что все усвоил, сыт этим занятием по горло и с нетерпением ждешь, что вы вот-вот перейдете к чему-нибудь более интересному. После обеда, однако все продолжается, на следующий день тоже – и через неделю и еще через неделю. Наконец, через месяц ты – настоящий ас в своем деле. Ты правильно выполняешь все упражнения, действуя при этом совершенно бессознательно, ты уже даже отличаешься от новичков, только что приступивших к занятиям, ты уже даже гордишься этим. В ознаменование достижения тобой первой ступени на пути к гордому званию гладиатора тебе позволяют приступить к тренировкам (об этом, как о великой чести, с трепетом в голосе сообщает наставник) с настоящим противником. Этот противник – вкопанный в землю столб. Ты должен точно и быстро попасть палкой в любую указанную его точку. Тот, кто считает, что это очень просто, не годится на роль преподавателя в гладиаторской школе. На это уходит еще месяц, после чего ты можешь приступить к тренировкам с живым противником. На новичков, которые, выстроенные в шеренгу, по команде тренера занимают то одну, то другую позицию, ты плевать хотел: они сиры, убоги и не достойны называться гладиаторами.

С этого момента нашими тренировками руководил уже другой наставник. Перед началом тренировок он устроил нам вводную часть. Я уже заметил, что в гладиаторской школе любят произносить речи. Всем охота покрасоваться.

- Что самое главное для вас, как для гладиаторов? – задал первый вопрос наставник.

Я помалкивал. Во-первых, сигнала говорить подано не было, а я уже усвоил, что в школе все делается строго по команде, во-вторых учуял в вопросе некий подвох.

- Победить, - робко предположил один из наших, по имени Рес, и попал пальцем в небо.

Выяснилось, что слово «победить» вообще не из нашего лексикона. Слова и выражения из нашего лексикона, это «миска», «каша» и «мама, я боюсь!».

- Самое важное для вас – попасть друг по другу, - снисходительно закончил свою мысль наставник.

С этим мы и приступили к тренировкам. От всех прочих они отличались только большим количеством зуботычин, которые нам доставались и существенно большей долей общественного внимания. То есть, в разгар яростного столкновения с противником можно было обнаружить себя в круге гладиаторов высшего класса, млеющих от такого развлечения, и услышать их наставника, поясняющего, что если бы в наших руках было колюще-режущее оружие, эта стычка дорого стоила бы нам обоим.

Теперь скажем несколько слов о том, что такое, собственно, гладиаторская школа. К примеру, наша. Школа принадлежит Лентулу Батиату, но своего хозяина мы видим не часто. У него есть дела поважней, чем толкаться среди всякого криминального сброда. Иногда перед особенно крупными играми, он заходит в школу и даже спускается из апартаментов управляющего во двор, где мы тренируемся, чтоб перебросится парой слов с кем-нибудь из гладиаторов высшего разряда. При этом управляющий стоит у него за плечом, почтительно подсказывает имена и ест взглядом своего подопечного, опасаясь, очевидно, как бы он не ляпнул какую-нибудь глупость. Например не проболтался по простоте душевной о готовящемся заговоре. Шутка.

Управляющий, или ланиста. Вольноотпущенник, из бывших гладиаторов. В гладиаторской среде таких аттестуют коротко: полубог. Такую карьеру делают единицы – объект для подражания и преклонения. Человек он по собственному признанию не злой и своих подопечных очень любит. По-моему, это правда. Любовь его, впрочем, выражается в основном в наложении взысканий. Меня он дважды лично отправлял в карцер за сущую ерунду, но обращение при этом было неизменно мягким и снисходительным.

Здесь я хочу немного пояснить терминологию. Прочтя предыдущий абзац, вы, вероятно, запомнили, что управляющий гладиаторской школой называется ланистой. На самом деле ланиста – не профессия, это социальная роль. Я понятно выражаюсь? Сейчас поясню. Ланиста – это человек обучающий гладиаторов, или владеющий ими и извлекающий из этого прибыль или организующий наем гладиаторов для игр. Словом, это человек, задействованный в обороте живого товара. Мясник. Поэтому многоуважаемый Лентул Батиат, хозяин процветающей гладиаторской школы – ланиста, но так его никто, конечно, не назовет, за исключением какого-нибудь пьяного забулдыги, завидующего его положению. Управляющий – ланиста, и Спартак тоже ланиста, но этого так тоже никто не назовет. Кулаки у него тяжелые, увернуться от них невозможно, а поверженному остряку он сообщает, что он не ланиста, а чудовище-людоед из его детских кошмаров и готов немедленно приступить к своим прямым обязанностям.

Итак, следующее место на социальной лестнице после управляющего занимает вилик - завхоз, но этого смело можно не упоминать, потому что мы и видим-то его редко, настолько он занят. Дальше тренеры. Как я уже сказал, это все либо гладиаторы высшего класса либо вольноотпущенники, рудиарии. Когда гладиатора отпускают на волю, ему вручают круглый в сечении деревянный меч – рудус, в отличие от плоского гладиуса. От этого и название рудиарий. Дальше – первый, второй, третий класс, ветераны - те, кто выходил на арену хотя бы один раз, и бесправные новички. Охрана. Я не случайно поместил их в самом конце табеля о рангах. Если вы думаете, что они пользуются каким-нибудь влиянием в гладиаторской школе, то вы глубоко заблуждаетесь. Здесь их никто не считает за людей. Они караулят и получают за это деньги. Новичков они не видят в упор, гладиаторы высшего класса не видят в упор их самих, отношения с крепким средним классом, вынесшим на своих плечах не одну империю, исчерпываются утилитарным принципом: «Подай – принеси». За соответствующую мзду охрана готова что-то купить в городе или передать заразе Зинке, чтоб не гуляла с кем попало, потому что деньги скоро будут.

На исходе пятого месяца пребывания в школе я снова обрел право голоса. Произошло это, как неизбежность под влиянием обстоятельств, наступление которых в гладиаторской школе тоже является неизбежностью. Я впервые выступил на арене амфитеатра и одержал победу. Сразу не пугаться! Бой был всего только до первой крови, и мой противник надолго затаил на меня обиду, но какой переворот это событие произвело в моей судьбе и во мне самом!

Собственно, моему выходу на арену способствовал Спартак. За неделю до начала игр он подошел во время перерыва к нашей сидящей на земле понурой кучке и с большим интересом, как будто впервые в жизни, по очереди нас оглядел. Наш наставник почтительно стоял перед ним навытяжку и ждал дальнейших указаний.

- Ну, вот что, - заявил Спартак, удовлетворившись результатом осмотра, - пожалуй, можно.

Наставник кивнул. Мы навострили уши.

- Головастик! – окликнул меня Спартак. (ума не приложу, как ко мне успело прилипнуть это прозвище. Подумать только, Головастик, то есть умник, то есть, шибко грамотный! А я и говорить-то не говорил). – Думаю, пришло время напугать тебя как следует. Через недельку выйдешь на арену.

Я встал. Потом я сел. От ужаса я лишился дара речи. Я не мог без стыда вспоминать свой горестный монолог, произнесенный в первый день в школе. Что я мог знать тогда о страданиях, ужасе и тоске близкой смерти?

Спартак дал мне поволноваться еще секунд десять, на протяжении которых любовался остальными новичками, а потом снисходительно заметил нашему наставнику:

- Ничего серьезного, я думаю. До первой крови.

Наставник, естественно, был согласен целиком и полностью.

И вот я на пирушке, которую по традиции устраивают перед играми. Говорить мне уже можно, кто-то даже вспомнил, как меня зовут. Кстати, вспомнили поздновато. Когда устроители игр запросили мое имя, вспомнить его никто не смог. В афишках так и значилось: фракиец Головастик против галла Громовержца! Какой позор!!

На таких пирушках всегда бывает очень весело, потому что всем же хочется оставить по себе долгую память. Вилик уверяет, что гладиаторы потому так и дороги, что в плату за их выступление всякий раз входит стоимость полного ремонта красного уголка.

На такие пирушки приходят гости, как правило, люди высокопоставленные, иногда даже известные, ну и, ясное дело, женщины. Не только те, кому положено, но и такие, кому делать здесь совершенно нечего. Именно поэтому они сюда заявляются и липнут ко всем, как пластырь, отбивая хлеб у профессионалок. Я бы брал за это деньги. Управляющий, кажется, берет.

Мне ужасно хотелось досмотреть все до конца. Я сидел в уголочке между свиными сосисками и сонями под медовым соусом, притворялся родным братом этих сонь и старался не привлекать к себе внимания. Напрасный труд, таких скороспелых гладиаторов, как я, выставляют с пирушки очень скоро. Во-во, чтоб потом не трепали языком.

На следующее утро я наконец почувствовал, что же это такое, быть гладиатором. Меня разбудили, подняли, помыли, причесали, чуть только не покормили с ложечки. Путь до цирка. Я человек не тщеславный, но не отказался бы повторить. Люди в толпе выкрикивали наши имена. Я услышал и свое. Кто-то крикнул:

- Задай им, Головастик!

Хотя у меня был ряд вопросов, касательно уместности его призыва, все равно было приятно. Потом на меня битых два часа прилаживали доспехи. Причем только специально обученной прислуге – лоралиям было понятно, что же там такое с ними не в порядке. В конце концов, замученный и обозленный я заявил, чтоб они отстали и дали мне лучше самому повеситься. Лоралии посмотрели друг на друга озадаченно, а на меня подозрительно. Такие шуточки в гладиаторской школе всегда принимаются за чистую монету. В итоге ко мне приставили персонального охранника. Мы с ним устроились в уголочке, и вскоре у нас завязалась задушевная беседа, в ходе которой мы обсудили перспективные способы самоубийства и остановились на том, что лучше все-таки умереть в преклонных годах, хозяином богатого дома, окруженными рыдающими чадами и домочадцами. Он даже сопроводил меня в туалет и разговаривал со мной из-за двери из гуманных соображений, чтоб мне не пришло в голову там утопиться. Расстались мы друзьями.

- Добудешь денег, не забудь поделиться, - сказал он мне напоследок.

- Каких ему денег, - грустно заметил ланиста, обмахиваясь платком, – это мне полагается приплатить за моральный ущерб. Вдруг он выйдет на арену и всю школу, как есть, опозорит.

Тут я обиделся. Я встал во весь рост. На мне уже были доспехи, а на голове такой шлем с красивым плюмажем из красных перьев, и чувствовал я себя дурак дураком. Помнится, я злобно фыркнул ему прямо в лицо – гладиаторам перед выходом на арену и не такое можно - и заявил, что если уж кто и прославит их паршивую школу на весь мир, так это именно фракийцы из племени медов. Будущее показало, что я попал в точку.

Бои до первой крови проводятся в начале представления и служат зрителям закуской, которую они покорно глотают, пока не дойдет дело до основного блюда, ради которого все и собрались.

Мы обошли арену парадом вслед за колесницей, на которой следовал устроитель игр. Нам аплодировали и махали с трибун, а я, видимо, со страху думал о совершенно посторонних вещах. Сначала я радовался, что мой бой только до первой крови, значит, совсем не опасный. Потом я размышлял, о чем думают бедолаги, которым сейчас предстоит сразиться до смерти. На лицах у них не было написано никаких эмоций. Вы знаете, по-моему, это естественно. Чем ужасней несчастье, обрушивающееся на человека, тем меньше его поведение внешне соответствует этому. Видимо, люди просто не верят, что жизнь может выкинуть по отношению к ним какую-нибудь по-настоящему скверную шутку. В нашей школе я неоднократно видел и молнии гнева в глазах и тень мрачного раздумья на челе – после грошового проигрыша в кости. Потом, как по заказу, мысли мои вернулись к собственной судьбе. Я начал волноваться и с каждой минутой волновался все сильней. Вы не находите, что в этом есть что-то противоестественное? Вы – приличный человек, у вас торговля или мастерская, семья и дети, такие же приличные соседи, друзья и родственники и вдруг вы с этими соседями и друзьями и их соседями и друзьями приходите в амфитеатр, рассаживаетесь по местам, на арену выходят двое совершенно незнакомых вам людей и начинают драться между собой? Кого это может заинтересовать? Вот и я. Я выйду на арену, на мне дурацкие доспехи, в руках дурацкий меч, и... что если надо мной начнут смеяться?

Сейчас вы, наверняка, улыбаетесь, а мне было не до смеха. Я весь испереживался. Единственное, что меня немного успокаивало: гладиаторские игры проводятся уже почти двести лет и ни разу за все это время не случалось накладки.

Когда мы вернулись с арены, я старался не смотреть людям в глаза. Мне казалось, что у меня на лице так и написано, как я ужасно волнуюсь, но я зря опасался. Непосредственно перед самим боем простора для самовыражения нет никакого. Все организовано, налажено, рутинно, распорядитель отдает команды, суетятся лоралии, как будто предстоят не смертельные бои, а генеральная уборка. В такой обстановке исчезает желание испытывать любые чувства. Пострадать можно в отдельной камере.

Ждать мне пришлось не очень долго. Двери моей камеры открылись, и один из лоралиев позвал меня на выход. После всего, что мне довелось пережить в последний час, я полагал, что волноваться сильней уже просто невозможно. Я заблуждался. У меня подкашивались ноги.

Я оказался в помещении, предваряющем выход на арену. Теперь я почувствовал пафос момента. Здесь был наш ланиста, наставники, те, что сопровождали нас в цирк. Все они стояли вокруг и смотрели на нас: на меня и моего противника, галла Громовержца. Все были очень серьезны, никто не произносил ни слова. Нам в руки дали по чаше с вином, чтоб выплеснуть его на пол и произнести краткую молитву богу-покровителю. На каменном полу уже темнело несколько таких лужиц. Я отвел от них взгляд. Эти темные лужицы на каменном полу способны только отвратить человека от веры в спасительную милость богов и ввергнуть в черное жерло тартара по имени фатум. Только что до меня люди шептали здесь свои молитвы, но ведь чьи-то остались не услышанными. Чьи же? Тем не менее я пролил на пол немного вина и прошептал молитву Дионису, которая вышла скомканной и неубедительной. Если бы я был Дионисом, я бы такую забраковал.

- Не увлекаться. – напоследок сказал нам Спартак. – Тверже в защите.

От него я не ждал такой нелепости. «Да ты только скажи, я и совсем туда не пойду!» - чуть не сорвалось с моих губ ироническое восклицание, но нас уже вели на арену.

Она была усыпана белоснежным песком. Следов предыдущего боя на ней не осталось. Она ждала меня. Наше появление встретили аплодисментами, которые, впрочем, вскоре утихли. Бой предстоял почти что ненастоящий. Распорядитель поставил нас одного против другого, и трубы подали знак к началу боя. Распорядитель остался рядом, только отступил на шаг. Его присутствие, неожиданно успокоило меня, и тут на смену страху пришел безумный восторг. Я осознал до конца, что мой бой «не до смерти». Уже очень скоро он закончится, и я, может быть, даже целый и невредимый, уйду с арены. Всей кожей я чувствовал прикованные ко мне взгляды сотен зрителей, упивался их напряженным вниманием. Мне хотелось быть отважным и непобедимым. Мой противник сделал молниеносный выпад, от которого я едва успел укрыться за щитом. От удара я покачнулся, но удержался на ногах. Я задохнулся от обиды. Ведь это же был мой бой, начать его мог только я! Я прыгнул вперед и заработал мечом, заставляя теперь уже моего противника прятаться за щитом и шаг за шагом отступать. Я забыл, что я в амфитеатре, не слышал гула толпы, не видел трибун. Наверное, это было красиво. Да иначе и быть не могло, ведь нас тренировали без передышки несколько месяцев. Я чувствовал, как я силен, ловок, как точно наношу удары и все же слегка удивился, когда мой меч скользнул по плечу противника, и по его руке потекли струйки крови. Распорядитель тут же вмешался и остановил бой. Меня объявили победителем. Под пение труб, звучащих в мою честь, торжествующим жестом подняв вверх руку с мечом, я окидывал взглядом заполненный людьми амфитеатр, как будто это был мой собственный амфитеатр и мои собственные римляне. Такое может испытать, наверное, только гладиатор и только в одну единственную минуту, пока еще не смолкли голоса труб.

Теперь я уже был настоящим гладиатором. Я знал это, когда шел к выходу с арены, провожаемый аплодисментами. Аплодисменты были жиденькие. Говоря откровенно, настоящий гладиатор заплакал бы, удостоившись таких, но для меня это была целая буря оваций.

Стоявший у выхода на арену Спартак похлопал меня по плечу. Сам он в этот день не выступал. Когда выступает Спартак, амфитеатр полон с самого утра, бой начинается не раньше полудня, но уже за час до начала зрители начинают выкрикивать имя Спартака так громко и настойчиво, словно ожидают, что их любимец выпорхнет из ворот на их призывы и с жужжанием облетит арену или выкинет еще что-нибудь не менее увлекательное. Я их прекрасно понимаю, Спартак умеет выступить так, что даже у бывалых гладиаторов захватывает дух, а уж у зрителей и подавно, и, вообще, любому простофиле ясно – на арене происходит нечто исключительное, из ряда вон выходящее, на пределе человеческих возможностей, а местами и за пределами.

Я с особенным уважением посмотрел на него. Только теперь до меня дошел смысл его слов. Все-таки это удивительный человек. Всегда абсолютно серьезен и невероятно ответственен. Все, за что он берется, он делает отлично: тренирует гладиаторов или выступает на арене, или (это ведь тоже нужно) ругается по-фракийски и по-латински, и, кажется, все его помыслы заняты исключительно тем, чтоб быть хорошим гладиатором, но мне, чем дальше, тем больше кажется, что он многое держит при себе: свои надежды, планы, что есть Спартак, о котором мы ничего не знаем.

Спартак дал мне тычка, чтоб я ушел с прохода.

- Молодец! – снисходительно заявил мне ланиста.

Оценив натренированным ухом какие-то особые обертоны в аплодисментах зрителей, он заявил, что я понравился.

Пока нас вели обратно в школу, пока распихивали по камерам, пока никто не обращал внимания на мой триумф, давайте я вам расскажу побольше о гладиаторских боях.

Принято считать, римляне, например, именно так между собой и считают, что гладиаторские бои – зрелище грубое и жестокое и оправдывает его лишь сохранившееся со времен этрусков представление о сакральном его значении, как очистительной жертвы. Последнее полностью верно, но об этом ниже. Хотя в Риме три раза в год в установленное время проводят за государственный счет бои – очистительные жертвы, в порядке плановой дезинфекции государства, отношение к гладиаторским боям далеко от религиозного. Гладиаторов жертвами богам никто не считает, иначе их (нас) не отпускали бы с арены. У нас, в языческом мире, с богами строго – они свое должны получать обязательно, иначе, сами понимаете, как аукнется, так и откликнется.

Официально мы, гладиаторы, считаемся самой низшей, презираемой категорией рабов. Иначе и быть не может, ведь, какие люди подходят для гладиаторской школы? На любом рабском рынке вам про таких скажут: ну, мол, третий сорт, еще не брак. Это те самые «буйные», в принадлежности к которым меня в свое время подозревали, всех мастей и пород. Беглые рабы, бывшие разбойники, просто люди с активной жизненной позицией, от которых отказались во всех эргастулах. Даже на полях нужны покладистые и трудолюбивые рабы. Никто не хочет связываться со шпаной, а в гладиаторскую школу таких людей примут с удовольствием. Предполагается, что в них имеется главное требуемое для гладиаторов качество. Они – люди агрессивной складки. Ведь, какими качествами должен обладать гладиатор, при условии, что силу и мастерство владения оружием с успехом разовьют бесконечные тренировки? Гладиатор должен обладать здоровьем, в нашем деле без этого никуда, и он, поймите меня правильно, должен быть любителем подраться. Без этого не получится красивый бой. И здесь мы вплотную подходим к феномену гладиаторства, к причине нашей популярности в Риме.

В отношении к гладиаторам у римлян прослеживается четкий дуализм: с одной стороны, гладиатор – низкое, дрянное существо, порядочные люди его сторонятся и опасаются. С другой стороны гладиатор – объект всенародного почитания и восхищения. Улавливаете? И ведь это относится буквально к одному и тому же человеку. Пойдем дальше. Вы все успели, наверное, оценить, какое в Риме количество произведений искусства посвящено интересующей нас теме: гладиаторские бои и гладиаторы на мозаиках, барельефах, фресках, предметах утвари, но нигде вы не увидите сцен из жизни в гладиаторской школе, гладиаторы изображаются только «при исполнении», в доспехах, сражающимися на арене. Вот здесь наглядно показан этот самый дуализм: гладиатор на арене и в частной жизни – два совершенно разных человека. На арене он герой, достойный восхищения, в жизни – скотина, меньше всего достойная доверия. Я чувствую, что сейчас вы наморщили носы: ничего себе, мол, герой, бьется из-под палки на потеху праздной толпе. Не спешите. Гладиаторские бои для римлян – не просто излюбленная форма проведения досуга, кровавая и жестокая. Римляне ходят на гладиаторские бои из тех же побуждений и, в общем, с тем же чувством, с каким греки, например, ходили на трагедии своих прославленных драматургов - приобщиться к высокому, к героическому, почувствовать, что в жизни, по большому счету серой и бессмысленной, есть подвиг, а вовсе не любоваться, как двое мало знакомых людей выпустят друг другу кишки.

Римляне ведь не доверяют театру, даже с презрением к нему относятся. В глубине души я их понимаю. Представьте: вы обожаете Илиаду, Ахилл – ваш герой, и вдруг вы видите, что его изображает на сцене некто, начинающий лысеть и толстеть, браво размахивающий деревянным мечом. Ваша реакция? А вот римляне люди серьезные, им не до смеха. Они не умеют отрешиться от деревянного меча и лысины великого трагика, за такого Ахилла могут побить, во всяком случае, будут презирать, но ведь тяга к героическому и у них не менее сильна, чем у греков, вот и удовлетворяют они ее на арене, где все взаправду, значит и те качества, которые мы только демонстрируем, считаются подлинными.

Но и это не главное. Согласитесь, мои рассуждения вас ни в чем не убедили. Вы остались при своем: жестокое это зрелище и кровавое. Ишь, выискался умный, трагедию ему подавай, чтоб настоящая кровища. Сарданапал! Сейчас скажу вообще удивительную вещь. На самом деле римляне ходят на гладиаторские бои, поскольку именно так проявляется их стремление к мировой гармонии. У каждого народа есть собственное представление о гармоничном состоянии общества и тех принципах, на которых оно базируется. Это состояние идеалистично и вообще не достижимо в реальной жизни. Все это понимают, но не могут к нему не стремиться, поэтому людям важно предпринимать какие-то простые конкретные шаги с простым конкретным результатом, который где-то в пределе знаменует собой вклад в общую цель.

Так вот, для римлян фундаментальный принцип гармоничного общества – справедливость. Это значит, что для них очень важно хоть иногда поступать справедливо, что в реальной жизни затруднительно. Но вот арена. Гладиаторство – наказание. Это форма смертной казни, но при наличии шанса на спасение. Этот шанс не слепой, как если бы веревка перетерлась, или у рысака, назначенного разорвать вас на кусочки, случился ревматизм. Этим шансом могут воспользоваться лишь достойнейшие. Гладиаторов ведь не просто стравливают друг с другом, как собак или, там, петухов. От гладиаторов на арене требуют держать себя с большим достоинством. Между нами говоря, на арене мы должны демонстрировать такое мужество, стойкость в бою, презрение к смерти, какие в реальной жизни вообще не встречаются, а встречаются разве что... не знаю... книжка такая еще не написана. Потому гладиаторов и освобождают прямо на арене. Причем, заметьте, освобождают лучших, самых отважных и опытных гладиаторов, игнорируя тот факт, что именно их на арене больше, скорей всего, не увидят, хотя, казалось бы, прямой резон в первую очередь гнать в три шеи тех, кто плохо сражается. Знаете, в чем секрет? Эти люди, как я уже говорил, умеют заставить зрителей поверить в то, что качества, демонстрируемые на арене - их подлинные, естественные качества. Римляне – справедливый народ. Они понимают, что такого человека, героя, невозможно держать в рабстве, как невозможно держать в рабстве Аякса. И они дают ему свободу, и уходят с гладиаторских боев в приподнятом настроении, и неделю спят спокойно, уверенные, что тут уж, без дураков, поступили справедливо, а, значит, и Рим движется в верном направлении.

Итак, я стал «ветераном» и был допущен в общество. Тот, кто не прошел через все мытарства злосчастного тирона, не поймет, какое это счастье. Почти такое же, как если бы тебе даровали свободу. Я вдруг оказался в гуще событий. Гладиаторская школа отнюдь не такое безмолвное, мрачное, полное каждодневного изматывающего труда и отчаяния место, каким ее любят изображать и каким она выглядит снаружи. Жизнь там не легка, но и от такой жизни можно получать удовольствие, честное слово. Слухи в школе циркулируют с фантастической скоростью. Сплетничают здесь куда больше, чем в армии или даже в сенате. Известная изоляция, нарушаемая довольно частым появлением гостей, создает ошибочное представление о значимости нашего мирка.

По мере продвижения по социальной лестнице внутри школы растет количество льгот. Именно поэтому в первый же день после игр мне было без обиняков заявлено, что я кое-что должен Спартаку. Сколько, не уточнялось, но с формулировкой я согласился.

Видите ли, как и в любой профессиональной нише, в среде гладиаторов очень большое значение имеет социальный статус, этот статус можно повысить одним способом – успешными выступлениями. Причем, насколько эти выступления будут успешны, во многом зависит от тренера. Пример – мой случай. Выход на арену в бою до первой крови, это стопроцентный верняк, но ведь могло сложиться и по-другому. Например, бой, куда выпускают вообще без доспехов, с одним только мечом, отряд против отряда. Или андабаты. Думаете в гладиаторы, сражающиеся вслепую, выпустят ценного бойца? Кровищу на арене разводят в основном за счет малообученных, неперспективных гладиаторов. А я сам пока, что и говорить, малообученный. Опытные бойцы дорого стоят. Их берегут. Вот например, Спартак. Спартак – это не только бешеные деньги за каждое его выступление, это и полный порядок в отряде фракийцев, которым он руководит и где у него повсюду распиханы надежные люди.

Однажды вечером, когда дымящийся после целого дня занятий народ разбредался по камерам, чья-то рука поймала меня за шиворот. Мне даже не надо было смотреть через плечо, чтоб угадать, кто это.

Можно было бы сказать, что с первого взгляда у нас с Криксом возникла взаимная антипатия, но это не правильно. Антипатия возникла у меня. Крикс долгое время меня даже не замечал. Во-первых, потому что жалкий тирон не стоит внимания настоящего гладиатора, во-вторых, потому что был всецело поглощен междоусобной борьбой. До самого недавнего времени отряд галлов возглавлял Думнориг, сценический псевдоним Отмеченный. Крикс занимал в отряде почетную вторую позицию. Для кого-то она, может быть, и почетная, а вот Крикса такое положение дел расстраивало до слез. Вторая роль, где бы то ни было, вопиюще дисгармонирует с его представлением о себе. Они с Думноригом находились в состоянии постоянной конфронтации. Рядовые члены отряда, чутко реагируя на властный климат, перекатывавшийся грозой где-то очень высоко над их головами, валяли дурака. Отряд галлов вечно раздирали склоки, угнетали обиды и запутанные взаимные претензии.

Подлинное начальство школы было сильно озабочено таким положением дел. И Крикс, и Думнориг с монотонной регулярностью отправлялись в карцер, воспринимая этот удар судьбы со стоицизмом спартанцев, а по выходе, обдумав хорошенько сволочную натуру конкурента, с упоением принимались за прежнее. Я был нечаянным свидетелем сцены в карцере, куда начальник стражи предлагал поместить их обоих, причем в результате предполагался какой-то невиданный педагогический эффект, который тот не мог даже внятно описать. Начальник бродил по карцеру, наглядно демонстрируя, что если «одного в этот угол, второго – в тот, то они хоть надорвутся, а достать друг друга не смогут».

- Ох, боюсь, - стонал ланиста. – А вдруг что? Я ж потом не расплачусь. За что мне это? Нет уж. По очереди. Может хлопнут их когда-нибудь обоих, тут нашим мукам и конец?

Пожелание ланисты сбылось, как оно имеет обыкновение сбываться в гладиаторской школе. Настал день, когда не скрывающий торжества Крикс занял за столом место своего естественно убывшего конкурента и к, колоссальному облегчению ланисты, взялся наводить порядок в отряде.

По времени это совпало с моим собственным выходом на арену. Я попал в поле зрения Крикса. Похоже один из моих негодующих взглядов, которые я не мог по временам не бросать на его лучащуюся самодовольством особу, попал в цель. Галлы вообще-то наблюдательные (и бестолковые). Антипатия, которой я до сих пор наслаждался в одиночку, была немедленно оценена по достоинству и полностью разделена.

Вы уже заметили, наверное, что галлов я недолюбливаю. Имею право! Вы скажете, дела прошлые, но лет двести назад они ведь завоевали северную Фракию, в том числе и медов. В конце концов их завернули по месту первоначального проживания, но все же они продержались во Фракии некоторое время в качестве неоплачиваемых квартирантов. Так вот, когда я смотрю на Крикса, мне все время кажется, что именно он в те далекие годы что-то у меня украл, тем более, что Крикс во всех своих проявлениях слишком галл. Если вы спросите у меня, чем отличаются галлы от фракийцев, точнее, фракийцы от галлов, я скажу: деликатностью. Галлы в своих лесах, как известно, вовсю приносят человеческие жертвоприношения и ни капельки этого не стесняются. Да ладно бы только это. Помните известную легенду про то, как гуси спасли Рим? Благородные птицы своим гоготом разбудили воинов, и те заметили галлов, под покровом ночи взбирающихся по крутым склонам Капитолийского холма. Так вот, учитывая повышенную коммуникативность галлов, равно как и их вошедшую в поговорки организованность, могу предположить, что гоготали там вовсе не гуси. Фракийцы совсем не то, у нас сложная и чувствительная душевная организация, даже если фракийцы и грабят кого-то, то под видимым миром смехом всегда чувствуются невидимые миру слезы. И при чем же тут крокодилы?

В общем:

- Головастый! – гаркнул мне в ухо знакомый голос. – Ты у нас кто?

Сценарий был мне известен. Вопрос касался национальной принадлежности.

- Фракиец! - с ненавистью просопел я.

Я мог бы гордо промолчать, но молчать мне не хотелось, а хотелось как следует садануть Крикса ногой. На это я не решился. Крикс человек впечатлительный, за это может и руку сломать, а куда я без руки? Даже присутствие Спартака, который стоял в трех шагах и являл собой воплощение нейтралитета, меня не воодушевило. Дойди дело до рукопашной, Спартак, конечно, вмешается, просто чтоб не нарушать плавное течение вечера появлением стражи и неизбежным скандалом, но рассчитывать на его покровительство я счел для себя недостойным. Спартаку хорошо. Они с Криксом живут душа в душу. Дело, видимо, в том, что, когда Крикс смотрит на меня, он вспоминает, что галлы когда-то завоевали Фракию, а когда смотрит на Спартака, вспоминает, что галлов оттуда в результате с треском вышибли.

- Вот и отлично, - получив ответ, подобрел Крикс и отпустил меня. – Значит, будешь разливать нам вино.

Дело в том, что гладиаторам высшего класса после окончания занятий разрешается еще некоторое время околачиваться во дворе, где они развлекаются, как умеют, в основном выпивкой, игрой в кости и безудержным трепом.

- Отпустите с нами мальчика, - конфиденциально сообщил Крикс охране, - Что я сам себе наливать должен?

У охраны возражений не нашлось, и я, не слишком-то опечаленный таким поворотом событий, поплелся вслед за Криксом.

Ночь опускалась чудная, безлунная и по этой причине звездная. Во дворе темно, только у нас ровно-ровно горит масляный светильник, поставленный прямо на землю, точно мы не под открытым небом, а в комнате, да еще на втором этаже у ланисты окно светится.

Мне выдали черпак и прикомандировали к двум кувшинам, побольше – с водой и поменьше – с вином, потому что повсеместно за пределами Фракии пить неразбавленное вино аморально.

Я быстро понял, для чего Крикс позаимствовал меня. Эта вечеринка была устроена не просто так, а по поводу. В школу поступил новый гладиатор, купленный за большие деньги в Риме. Это был соотечественник Крикса, поступавший под его начало и в этот раз впервые вышедший на арену. Криксу, таким образом, требовалось пустить пыль в глаза. Столичная штучка держалась стойко, всячески демонстрируя, что к пошлой роскоши ей не привыкать. Эта парочка меня вконец загоняла. Я был уже готов в сердцах бросить черпак и заявить им, чтоб бросили ломаться и тянули с горла, как привыкли, но субординация держала меня в железных тисках. Я ведь уже говорил в самом начале, что гладиаторы высшего класса в школе – люди уважаемые. Это уважение базируется на конкретной почве. Верхушка отряда гладиаторов не просто самые сильные и опытные бойцы, они – наша социальная гарантия. Вот, например, Спартак. Он в школе на хорошем счету, поэтому и его фракийцам живется неплохо. Он лично гарантирует порядок в отряде, а начальство в ответ предоставляет нам определенные привилегии и закрывает глаза на мелкие нарушения режима. Так что, если вам можно после занятий прогуляться к калитке и укрепить знакомство с вашей Зинкой, вы всегда знаете, кого за это надо благодарить. Поэтому я и продолжал чинно разливать вино, вместо того, чтоб засвистеть Криксу черпаком в ухо, чего он давно заслуживает.

Когда была исчерпана благородная тема, кто сколько раз выходил на арену, каких подвигов там насовершал и чего ему это стоило, и в разговоре возникла пауза, Спартак спросил у новоприбывшего:

- Как попал в гладиаторы?

Простой вопрос, но все сразу притихли и принялись смотреть на Спартака. Это я уже заметил. Если вы Спартак, то скоро привыкнете к тому, что люди смотрят вам в рот. Он производит впечатление человека, который знает и может гораздо больше вас. Поэтому, если он к вам обращается, то у вас возникает непроизвольное желание взять руки по швам и почтительно доложить, а потом послушать, может, он что-нибудь эдакое скажет, от чего ваша жизнь пойдет вверх тормашками.

Столичная штучка, однако, оказалась толстокожей, а, может, она еще не так хорошо знала Спартака, поэтому пренебрежительно бросила:

- А сам-то?

Спартак покладисто изложил этапы трудовой карьеры. Я слушал развесив уши.

Родился на земле племени медов, это я уже знал. Природные наклонности, в отличие от моих, с заветами предков не вступали в конфронтацию, поэтому в ранней молодости он поступил на военную службу к царю одриссов Садалу, который как раз тогда (89 г. до н.э.) оказывал римлянам военную поддержку в войне с Митридатом, формируя вспомогательные войска. В войска принимали всех без разбору, но вот с карьерным ростом там был тухляк, поскольку все высшие офицерские посты заняты культурными одриссами, привыкшими сплевывать в сторону доходяг-медов. Проволынив в этих войсках некоторое время, ознакомившись на собственном опыте с римской армией, Спартак решил, что с одриссами ему не по дороге, и вернулся к своим медам, тем более, что назрело решительное столкновение римлян с медами (85 г. до н.э.). Для нас это была героическая борьба с поработителями, для римлян – операция по зачистке местности с целью обезопасить от набегов границы своей провинции Македонии. Операция удалась, а борьба не очень, и Спартак, в числе прочих бездельников оказался в Италии, в Риме. Там его в первый раз продали в рабство. Как явно нетрудовому элементу, местом работы ему определили поместье, специальность – пастух. Я сразу мог предположить, что там он не надорвался. Нет, с точки зрения римлян, все фракийцы - пастухи. Им как-то невдомек, что, учитывая специфику нашего общества с креном в милитаризм, многие из этих «пастухов» во Фракии видели своих овечек только в виде жаркого. Уяснив свою профнепригодность, Спартак как честный человек из поместья удрал и присоединился к разбойникам. Здесь, в Италии, их много развелось с тех пор, как римляне взяли моду коллективно выезжать за рубеж с целью наведения порядка в тамошних краях. Ну, и почти неизбежный финал карьеры: банду накрыли, и Спартак наконец-то обрел призвание в гладиаторской школе, вот в этой самой.

Спартак поднял на своего собеседника ясные глаза. Видно было, что стыдиться ему нечего. Народ вокруг сидел тихо, но по тому, как люди переглядывались, я понял, что Спартак чего-то недоговаривает, наверняка самого интересного. Общее молчание штучка восприняла, как предложение говорить и без энтузиазма изрекла:

- Я из Трансальпийской Галлии.

Действительно, большего не скажешь. Трансальпийская Галлия в Риме почти что официальный поставщик сырья для гладиаторских школ. Нет-нет, я ничего не путаю. Конечно, Цезарь завоюет Трансальпийскую Галлию гораздо позже. Пока ему это даже в голову не приходит, ручаюсь. Ну, разве что он проснется ночью и, переворачиваясь с боку на бок, озабоченно промычит:

- Надо еще Галлию завоевать, не забыть бы записать в книжечку.

Галлия в целом пока еще свободна, но вот провинция Трансальпийская Галлия уже есть, отчего же. Со столицей в городе Нарбонн. Провинцией она стала всего каких-нибудь пятьдесят лет назад. Народ там то ли обалдел от резкой перемены климата, то ли по природной несообразительности не способен вникнуть во все тонкости римской откупной системы, но в рабство сыплется повзводно и слывет за людей озверевших. В гладиаторских школах таких отрывают с руками.

Эта фраза оказалась решающей. Лед был сломан. Все как-то расслабились и зашевелились. Столичная штучка перестала ломаться и Крикс перестал ломаться, и вечеринка покатилась дальше. Все начали трепаться, а потом Крикс вдруг безо всякого повода ткнул меня в бок и предложил:

- Пусть теперь Меток что-нибудь расскажет!

- Почему я?!!

Как-то, пребывая неизвестно почему в распрекрасном настроении, я имел неосторожность поведать народу свои мысли относительно нашей судьбы и смысла гладиаторства. Помнится, я назвал гладиаторов «краеугольным камнем» римского общества. Меня даже побить хотели, но упустили момент и с тех пор я окончательно приобрел репутацию умника.

- Смешное что-нибудь скажи, - не унимался Крикс.

Я понял, что сопротивляться бесполезно, как бесполезно и торговаться из-за гарантий, чтоб снова не побили. Я сдался.

- Вы не обращали внимания, что римлян рабы подбешивают? – сказал я. – Раб для них, по определению низкое, грязное, бесчестное существо и дело здесь не в духе превосходства над варварским миром. Этим как раз грешили греки, и то, чем могут похвастаться на этой почве римляне – результат греческого влияния. К свободным чужеземцам римляне относятся очень прилично, но не к рабам. Рабы - халтурщики, беглые, бунтовщики! Они не просто раздражают, они вызывают чувство нравственной брезгливости. Здесь тоже отличие от греков, римляне не считают, что какой-то народ создан для рабства. И вот, понимая, что рабство – противоестественное состояние человека, римляне не оставляют за ним морального права филонить. Дело в том, что у нас, рабов, как полагают римляне, есть обязанности, даже долг перед ними. Помните известный анекдот из римской истории? Не помните, конечно, это было давно. Римляне проиграли войну галлам и должны были выплатить контрибуцию в золотом эквиваленте. Золото взвешивали на весах, и на чашу весов с гирями вождь галлов от души и, видимо, от нервов грохнул свой меч, а когда ему заметили, что так мол, не договаривались, он ответил исторической фразой: «Горе побежденным». А что сделали римляне?

Голос мой окреп. Я встал. Я очень волновался, но меня слушали внимательно, поэтому я говорил громко и слова находились сами собой.

- Римляне заплатили, - сказал я. – С одной стороны, им было некуда деваться, но ведь если бы все было так просто, эта история вряд ли сделалась бы общеизвестной, даже хрестоматийной. О славе римского оружия она не свидетельствует, нет, но в этой истории римляне усматривают свое моральное превосходство над галлами, поэтому и трубят о ней на весь мир. Галлы поступили нечестно, запросив больше оговоренного, а римляне поступили честно, они заплатили, исполнив, таким образом, то, что считали своим долгом, как побежденные. Теперь, когда римляне в свою очередь побеждают, они ждут, что побежденные поступят точно также - заплатят столько, сколько им скажут. Рабы – представители побежденных, и этот долг на них распространяется в полной мере. Чем должны платить рабы? Своим трудом и покорностью. А те, кто плохо работает, бегает от хозяев, тем более, поднимет бунты – свой долг не выполняют. Римляне все могут простить, даже принадлежность к иным народам, но нечестность им отвратительна.

Снова было тихо, но теперь все смотрели прямо на меня.

- Значит я человек безнравственный? – вдруг с улыбкой спросил Спартак.

- Да, - с жаром выпалил я, догадываясь, что мне за это ничего не будет, - из римской армии дезертировал и из рабства бежал. Ты – человек безнравственный, таким ты и останешься в грядущих поколениях, при условии, что они будут думать так же, как и римляне.

Я понял, что сказал что-то не то. Или попал в точку, только непонятно в какую. Аудитория явно знала больше оратора. В общем, у народа округлились глаза. Я почувствовал себя неуютно.

- Откуда взялись грядущие поколения? – холодно спросил Спартак.

Не мог же я прямо вслух объяснить, как отношусь к нему, как много о нем думаю, что считаю его человеком, который не умрет в безвестности, где-нибудь в очередном бою на арене или среди римских трущоб.

- Не знаю, - промямлил я, - как-то само сказалось...

Обо всем остальном вы можете прочесть у Плутарха. Только учтите, он сильно идеализирует Спартака. На грека Спартак вовсе не похож, ни умом, ни мягкостью характера. Ну какому греку придет в голову устраивать гладиаторские бои на 400 человек пленных? Спартак – это Спартак, не убавить, не прибавить.

Уже гораздо поздней, я узнал причину священного трепета, который вызвали мои слова про грядущие поколения. Вы знаете, что, когда Спартака впервые привели в Рим на продажу, и он уснул на земле, его голову обвила змея? Если это не знак предуготованной ему великой и грозной судьбы, то я готов немедленно вернуться в школу Батиата.