Читать онлайн
"Ева"

Ева

(мистический реализм)

Сегодняшний лучистый свет превзошёл все мои ожидания. Солнечные блики снаружи, невероятной гурьбой праздновали утро. А процеженные сквозь сито акриловых занавесей в привычном кафе, мягко расположились в прозрачной стеклянной вазочке по центру столика, высвечивая заодно аккуратно подрезанные черешки розоватых хризантем в мутноватой уже воде. Уютный воздух внутри заведения пропитался парами кофейной машины и даже слегка отдавал гарью на границе жжёного сахара и выпавшего из печной дверцы уголька. Но от этого становилось ещё теплее и просторнее для воображения.

Осень чувствовалась даже сквозь двойное витринное стекло: на асфальте, липнувшем к резине водяными дорожками проползающих мимо авто в своей длинной медленной очереди, на потемневшей брусчатке тротуара со сколами от зимних скребков, в мерцании радужек в мелкой измороси по ту сторону окна. Зонты в руках отстранённых прохожих, лишь добавили толкотни. Они цеплялись краями, брызгая дождевой слюной, нервно уклонялись, при неловкой встрече, подпрыгивали на месте, перескакивая несколько неторопливых зонтов к ряду, словно отдельно от всего проходили свою короткую и всегда мозглую участь. Самая ближняя полусфера, блестящая металлическо-голубым, выпала из общей судороги движения, съёжилась, и я увидел Анну. Она протёрла воздух перед собой растопыренной перчаткой в направлении меня и её съели двери, московского кафе, где я обосновался, как наблюдатель.

Успел сделать ещё один тягучий, слегка маслянистый глоток кофе, и едва растер его вкус на умиротворённом языке, как она уже сидела передо мной и стряхивала тонкими пальцами с волнистых волос застрявшие водяные блёстки.

«Приветики, приветики! - Произнесла она нетерпеливо, - Скучаешь?» И не подразумевая ответа, сразу перешла к напористым словам, желая рассказать что-то очень важное, томившее её видно уже несколько дней подряд, но смыслы разбегались, мысль рефлексировала, не давая собраться воедино, пугающим осколкам памяти, путалась, создавая иллюзию общения.

Я смотрел на неё, слушал её приятную болтовню и вдруг понял: мне нравиться, что напротив сидит отточенная макияжем шатенка, с приятным для меня овалом лица, пронзительными глазами и совершенными линиями носа. Обычно я всегда обращаю внимание на женский нос, потому что он бывает неприлично велик или по-житейски горбат, а то и вовсе живёт отдельной от подруги жизнью, как в Гоголевской повести. К носу Анны, внутри моего шкафчика претензий, рекламаций не нашлось.

Я попытался интуитивно понять, зачем она, увидев меня с улицы, так стремительно заскочила за мой двухместный столик. Начал исподволь вглядываться в её блуждающие в застывшем внутреннем сумраке, зрачки зеленоватой палитры. Что-то беспокойное таилось в них, не слаженное с равномерным ритмом назначенной вокруг жизни, выходящее за уютные пределы сонного сознания.

И тут я машинально, повинуясь пойманной эмоции, бросился в размышления соответствующие моменту: «За свою жизнь человеческий ум обязательно сталкивается с необъяснимым, я бы даже сказал, экзистенциальным проявлением мира вокруг. Непросто после такой встречи, становится принимать ламинированный современностью быт с обещающими относительную свободу выходными днями, когда ты уже видел седого чёртика сидящего у тебя в ногах на кровати с исповедью о своей потусторонней жизни или белёсую тень дракона с пламенными глазами, вылетающую из канализационного люка в центре Москвы.

Согласен. Не все могут это видеть. И никто из твоих соотечественников, не поверит тебе, ни при каких обстоятельствах, потому что его скудный спектр восприятия чего-то такого - сказочного, не может допустить подобное – никогда».

Этого бы скучного отступления с оправдательными нотками благоразумия не было бы. Если бы сейчас передо мной не сидела Анна, моя перманентная подружка со студенческой скамьи, принадлежащая к легиону неверующих ни во что, не слышащих ничего, и не думающих ни о чём таком - светскую даму.

Всё что я знал о ней, на сегодняшний момент, это то, что у неё имеется в собственности магазин сувениров, где-то на Пятницкой, и что она собирает на продажу экспонаты якобы со всего мира. Мы как-то встречались, где-то виделись, но не то чтобы очень, и без загнанных в угол чувств, без намёка на свидание или что-то большее, после всегда радостного: «Привет!»

«Фух, я это, как бы, не знаю с чего начать», - закончила она своё дружелюбное вступление. И, не взирая на моё вежливое: «Добрый день, Анна!» Продолжила с запыхавшимся испугом: «У меня в магазине…», - она перевела взгляд с распластавшихся на столике в беспомощных позах матерчатых перчаток, мне в глаза, ища подтверждения, что я в курсе про её уникальный бизнес, и получив мой утвердительный кивок, понеслась словами вскачь. «Так вот, у меня в магазине, была стеклянная тумба, знаешь такие прозрачные столбы, чтобы товар можно было разглядеть со всех сторон. Там стояли хрустальные яблоки. Назывались «Эдемскими». Если честно не знаю почему. Мне их привёз из Израиля Жорик, врач-стоматолог. Я у него виниры делала. Кстати, тебе не нужно? Ладно, не важно. Короче, на эти яблоки запала одна женщина странной наружности, но видимо при деньгах. Раз пять или шесть приходила на них глазеть, а потом вдруг взяла и купила все экспонаты вместе с тумбой. Мы тут же подружились телефонами. Мало ли что её ещё понадобиться. И она увела покупку к себе. Говорила что у неё в подмосковье свой дом». «Ну, и что же здесь такого странного?» - Попытался я вставить в её поток из слов, хоть предложение. «Подожди, подожди! Это ещё не всё! Где-то через - месяца три - звонит мне и просит приехать. Мол, у неё для меня есть кое-что интересное. Я, конечно же, заинтриговалась вся до корней волос, что называется. Ты же знаешь, как я люблю собирать необычные вещи, и попёрлась на машине по геолокации чёрте куда. Раза три сбивалась с пути, заезжала не…». В этом месте, нужно признаться, я потерял нить рассказа, потому что словоохотливая Анна, мило округляя точно накрашенные губы, начала путано объяснять, как и сколько раз она поворачивала в непонятные места, сбивалась со счёта и начинала снова повторять уже сказанное. Её встревоженный голос едва затеплился, перешёл в фон, а я увлёкся раздумьями о стихотворной строчке, пришедшей сегодня мне в голову проказницей ночью, заигравшейся в Музу: «Небесной девы лунные дела…». Цветом слоновой кости и матовыми звуками бильярдных шаров отдавали в первых двух словах «б» и «д». Светилась гладкой серебряной дорожкой аллитерация из «л» в двух других словах. Одновременно я наблюдал за голубем по ту сторону стекла. Он ходил по цинковому в рыжие пятна подоконнику, и прислонял головку к стеклу, пытаясь одним глазом разглядеть угощения на столе. А может быть, он подслушивал?

«…а когда, наконец, нашла адрес в посёлке,… меня аж холодный пот прошиб от одного вида на это «поместье». «И что же там такого было необычного?» - Тут уже оживился я, предвкушая глупый бабский испуг по поводу невообразимой ерунды. «Ты что-о-о! - Анна попыталась донести до меня правду этим восклицанием, и глаза её до этого трагично испуганные, наполнились задором живого рассказчика, - Там весь глухой забор снаружи был разрисован зелёными яблоками. У меня всё внутри похолодело. Сразу почувствовала недоброе, но желание увидеть, то, что мне приготовили, пересилило».

Признаться и я после слов о зелёных яблоках на заборе почувствовал, как засосало под ложечкой, и уже даже быстрее её слов, представил, что там всё внутреннее убранство двора и самого дома оказалось заяблоченным, а хозяйка просто очередной безобидной сумасшедшей.

«Представляешь, яблоки были везде: вдоль каменной дорожки к дому в виде плафонов, инсталляции среди зелёных насаждений, везде насажены яблони и под ними стоят плетёные корзины полные яблок. А перед входом, где обычно архитектор устанавливает сидячих львов по бокам два бетонных яблока. Этот яблочный запах тоже витает в воздухе, даже вроде чуть забродивший», - Анна вдруг остановилась, запыхавшись от душивших её слов, и я увидел в уголках её глаз блестящие стразы слезинок. Я не успел ничего сказать, чтобы её успокоить, как она взяла себя в руки и опередила моё начинание. «Я в порядке, просто страшно было, да и сейчас не по себе. Ну, и внутри дома оказалось почти то же самое: везде яблоки в виде сувениров, в образе картин, разрисованные яблоками стены, всё те же корзины с яблоками и даже отдельная корзина для огрызков от яблок. Короче, моя знакомая провела меня на второй этаж дома, придерживая за локоток, что меня больше всего напрягло. Представляешь, будто боялась, что я убегу. Я вообще вся напряглась, натянулась, как струна. Вот-вот оборвусь». Я успел подумать между её стремительно страшных слов, что метафора про струну очень ей подошла, потому что именно сейчас Анна её и напоминала, но выразить это уже не смог, поскольку был сразу же завален дальнейшими предложениями её всё более сбивчивого рассказа.

«На втором этаже была огромная зала, также наполненная всякими образами яблок, и во всей этой яблочной драме посередине, в инвалидном кресле на колёсах сидела моложавая женщина, а от самой инвалидной коляски по полу стелились корни, будто от дерева. Тут у меня совсем помутилось в голове, и я нажала в кармане на телефон, сделала себе ложный вызов и уже как в тумане поговорила сама с собой. Даже не помню точно, как представилась женщина в коляске. Толи «Пава», толи «Лева». У меня её имя вообще в голове выстрелило каким-то кратковременным «инсультом». Почти бежала вниз по лестнице, извиняясь, и делая вид, что мне ужасно некогда, и что у меня случилось что-то страшное и нужно срочно уезжать. Отдышалась только на заправке, километров так через двадцать и выкурила полпачки за магазином продуктов сидя на каком-то ящике. До сих пор руки трясутся, когда вспоминаю».

Добродушная дева в чёрном переднике, принесла кофе для Анны. Пожелала: « Приятного!» и распространяя запах корицы, уплыла восвояси.

Анна сделала над собой видимое усилие, придерживая одну руку другой и тем самым погашая нервную тряску, старательно взяла чашку за ручку. Но чашка вырвалась и плеснула чёрным бархатом на белое блюдце и растеклась по самому центру явно в форме яблока с листиком у плодоножки. «Господи! А это ещё что?» - Анна увидела кофейный рисунок, и слёзы уже непроизвольно потекли из её глаз. Мне пришлось придвинуть к ней свой стул, чтобы обнять её и заслонить от навязчивых взглядов окружающих. Блюдце я толкнул рукой подальше, и рисунок яблока размылся.

«Мне так страшно, как ещё никогда не было», - сказала Анна, всё теснее прижимаясь ко мне. И куда делся её гордый взор, испепеляющий мужской пол, подкрадывающийся неожиданно со всех сторон? «Оставь ка мне телефон этих сумасшедших, - произнёс я умиротворяющим тоном, - и напиши адрес, я разберусь». «Может не стоит, - сказала она вдруг, - «ещё убьют тебя». Я подумал с усмешкой на каком-то внутреннем лице, сопутствующем подобным ситуациям, - «Ты же только что шла мимо и прошла бы, если бы случайно не увидела меня в окне кофейни; и если бы у тебя не было что мне рассказать от страха ты бы меня даже не заметила в этой московской толчее». Но снаружи ничего не выразил такого обидного, да и на уловку нужную для дамских хитростей это было не похоже.

Не то что бы я принял предложение Анны приехать к ней вечером любого дня, как только я разберусь с яблочными сумасшедшими, но заметку внутри себя оставил, частично уговаривая себя, что Анна не плохая женщина, не смотря на её словесное недержание.

На следующий день, увлечённый рассказом студенческой одногруппницы, я отправился в подмосковье.

Кто-то собирает сувениры со всего света, как Анна, а я собираю странных людей. Очень странных людей и хочу знать, почему они стали такими, что подвигло их оборвать нить с вменяемым социумом. Эта история стала для меня очередным заманчивым делом, в котором было больше вопросов, чем ответов.

И вот я стою у глухого забора в зелёное яблоко. Захлопнув дверцу машины и пикнув сигнализацией, я направился к калитке. Меня должны были встретить. Ведь я, предварительно созвонившись с понимающим, вполне адекватным, голосом в телефонной трубке. Сказался посланником Анны, которая в спешке уехала в прошлый раз, так и не забрав предназначавшийся ей подарок. А сейчас она не может приехать, и я вместо неё, вот стою перед дверью.

Калитка автоматически открылась, и поскольку уже темнело достаточно рано, все яблочные светильники вдоль дорожки к коттеджу горели приятным жёлто-красным светом. Корзин с яблоками уже не было. Да, и сами садовые деревья стояли уже почти без листьев, в каком-то своём полусне, полудрёме. Их голые ветви, торчащие в темнеющем прозрачном небе, кое-где на кончиках поддерживали мелкие крапинки звёзд. Одна звезда оказалась особенно яркой, прямо над крышей коттеджа. Я засмотрелся на неё, остановившись посредине пути, и тут же меня окликнули с крыльца.

Пройдя мимо двух бетонных яблок с искусно сделанными зелёными пластмассовыми листками на каждом яблочном хвостике, я оказался на крыльце. И только теперь разглядел женщину весьма приятной наружности. Лицо её было настолько правильно сложено, что я подумал о сходстве её черт с античными скульптурами. Такой идеально прямой нос, чуть припухлые щёки, правильно посаженные глаза без тюленьего профиля, тонкие губы, придающие лицу классическую строгость. «Лиля», - протянула она мне руку, чуть приподняв указательный палец, вроде как для поцелуя, как на картине Микеланджело (Бог, тянущийся к Адаму). Девушка, женщина, я уже не понимал, кто передо мной.

«Проходите, мы вас уже заждались. Ева приготовила чай из листьев». Я принял руку, она оказалась очень прохладной, словно подстроенной под прозрачный вечерний воздух и прикоснулся к ней щекой. Целовать не стал. Тут же почувствовал запах, очень знакомый, приятный и возбуждающий не только какое-то давно забытое воспоминание, но и что-то чисто мужское всколыхнулось во мне. Зарделись щёки от неприличного укола мысли.

Лиля тут же убрала руку и с еле заметной усмешкой сохранившейся на губах, вроде как снисходительно приняла моё имя и другой рукой плавно, повернув к верху ладонь, пригласила войти.

Да внутри тоже всё было заяблочено, и даже тумба из магазина Анны была подсвечена специальными лампами. Отчего блики радужного цвета играли в мелких гранях хрусталя. В полутьме на стенах висели полотна изображающие сцены с яблоками, на длинных подставках вдоль периметра залы были вставлены скульптуры с яблочной тематикой. «Да, весьма своеобразно, - подумал я, - но никакого страха я не испытываю. Наоборот мне очень интересно, что же будет дальше. Чего тут могла испугаться Анна? Самой обстановки, где отсутствуют привычные прессованные покрытые лаком опилки в виде мебели или старомодное обхождение «античной» Лили, так напугало её?»

«Не то и не другое», - услышал я голос сверху. По широкой лестнице, где вместо традиционных балясин, перила подпирали лепные ветви яблони с красными крашеными плодами, спускалась женщина, с лицом почти таким же, как у Лили, но как мне показалось более выразительным. И не успел я подумать об этом, как тут же получил ответ: «Нет, мы не близнецы. Это чистое совпадение, прихоть симпатии одного человека». «Разве я что-то сказал вслух?» - Ответил я, начиная чувствовать слабое раздражение, будто я что-то упускаю. «Вы слишком громко думаете, - тут же ответила женщина, и, спустившись ко мне, также протянула руку, приподняв указательный палец, - Ева!» Я, придерживая её руку снизу, приблизил к ней своё лицо и слегка замешкался. «Целуйте, не бойтесь. Самое большее, чем вы можете от меня заразиться, это моей вечной любовью», - сказала отстранённо Ева. Прикоснувшись губами к её пальцу, я вдруг почувствовал лёгкую и упругую волну, пошедшую от её кисти. Моё тело слегка дрогнуло и расслабилось, словно я вдруг только что вылез из моря и улёгся на тёплый песок пляжа. Беспокойство ушло, и я, выпрямившись, посмотрел Еве в глаза. Она тоже задержала взгляд на моих зрачках. Я почувствовал, как сердце моё вздохнуло чем-то необычным, приятным и давно забытым. Что-то из детства или влюбчивой юности мелькнуло в сознании кратковременно и ярко и тут же погасло.

Из соседней комнаты, раздвинув яблочные ветви стилизованных занавесей, вышла Лиля и пригласила нас в столовую, где нас уже ожидал чай.

Подражая здешним манерам, я пропустил с лёгким наклоном головы Еву вперёд. Она ответила мне благодарным еле заметным кивком. «Вау!! - Пролетела у меня внутри головы некая восторженная мысль, - Просто девятнадцатый век какой-то». На этот раз Ева ничего не ответила, а как-то даже нарочито проигнорировала моё внутреннее восклицание холодным, почти презрительным, блеском глаз в мою сторону.

На длинном сервированном столе горела электрическая лампа в виде свечи, отбрасывая своим слегка прыгающим светом блики на большой заварочный чайник, больше похожий размерами на самовар, опять же расписанный узором из яблок. На стенах также мерцали свечные бра, но в столовой висел некий полутуман, полутьма.

«Свет открывает многие тайны», - произнесла медленно Ева и села на главный стул в торце стола, спиной к камину, который я ранее не заметил. Огонь в камине сразу вспыхнул ярче, и Лиля придвинула ей стул с высокой спинкой. Вдруг стало намного светлее: толи из-за огня, толи прибавился накал в осветительных приборах, но воздух в столовой развеялся до прозрачности. Стало даже видно скатерть на столе с яблочной вышивкой и чайный сервиз, изящно застывший в своём яблочном исполнении. «Я привезла его из Китая. Он так и продавался под названием «Чайный сервиз для Евы», - сказала Ева. «Вам самим не кажется немного странным ваше такое увлечение яблочной темой?» - Спросил я, делая глоток чего-то ароматно из чашки, куда Лиля налила мне чай. «У нас нет выбора, - ответила Ева, - вот представьте, у вас выбор есть, а у нас нет. Мы вынуждены это делать, чтобы помнить». «Я вас не совсем понимаю, - сделал я ещё один ароматный глоток, - что именно помнить?» «Первородный грех, конечно же! Это наш маленький ад, но мы привыкли. Я даже полюбила яблоки», - Ева тоже отпила чаю. «Ну, нет! Я в это не верю. Даже если вы мне сейчас признаетесь, что вы и есть та самая Ева, я же в это всё равно не поверю», - мне вдруг стало смешно, и я сдержанно улыбнулся. Никак я от себя не ожидал, что я весь такой понимающий сложности бытия могу попасться на хитрые уловки двух женщин выдающих себя … . Знаете, даже не хочу говорить за кого, потому что это кощунство!

«От вас этого и не требуется. Ваша вера или неверие – это только ваше дело и к чему это приведёт, тоже зависит только от вас», - Ева глубоко вздохнула и достала из кармана невероятное красное яблоко. «Возьмите, попробуйте, насколько сладок плод, и вы поймёте, что всё это значит».

Я взял яблоко в руки и сразу откусил довольно плотную, но сочную мякоть, наблюдая за реакцией двух странных до интереса особ, ожидающих видимо, что я буду ломаться. Но мой показной порыв никто не оценил. Ева держала чашку и губ и прикрывала глаза, когда делала чайный глоток наслаждения, а Лиля с интересом поедала пирожное, отвинчивая золотистой ложечкой от его розоватого тельца полукруглые канапешки.

Я откусил яблоко ещё раз и спросил: «Так что вы хотели передать Анне? Она мне не простит, если я к ней вернусь ни с чем». Лиля молча встала и вышла из столовой, а Ева, словно очнувшись после моих слов ответила: «Добро пожаловать в наше общество». «Что вы имеете ввиду, - не совсем понял я, - мы же уже с вами знакомились и как бы за столом будет, наверное, лишним упоминать…». «Нас не так много, - совершенно бесцеремонно перебила меня Ева, - тех, кто видит окружающее. Теперь и вы с нами».

В столовую вернулась Лиля и поставила на дальний край длинного стола чёрную коробку из твёрдого картона, перевязанного розовой лентой с яблочной вышивкой. «Это для Анны», - произнесла она тихо и опять села за стол. Меня начинала тихо раздражать эта ненужная таинственность и холодная отстранённость хозяек, и я решил сменить тему.

«Как вы вдвоём справляетесь с таким хозяйством? Большой дом, сад, наверное, требует много сил», - я пытался быть очень тактичным. «К нам приходит садовник, сантехник и электрик», - лениво ответила Лиля. Ева тут же перехватила инициативу разговора: «Расскажите лучше, как там живётся за забором. Я редко выезжаю, а если и доведётся побывать в городе, то многое видится мне странным. Опасным что ли». «Даже не знаю, что вам рассказать, - встрепенулся я от вопроса, - город живёт, машины ездят по улицам, магазины работают, театры ставят спектакли, правительство принимает законы на благо людей. Что именно?» «Расскажите о своих друзьях. У вас же есть друзья. Люди, которые всех ближе к вам. Кто они? Чем занимаются? Заранее извините мой интерес. Нам тут бывает невыносимо скучно». Я улыбнулся внутри себя и подумал с опаской, мне вдруг показалось, что эти две особы просто читают мысли отражающиеся на моём лице. У меня недавно погиб друг детства и я, то и дело размышлял об этом, давая волю фантазии и не находя ответа на вопрос, как такое могло случиться именно с моим другом. И чувствуя пустоту возле себя, грезившую его улыбкой с кривым зубом на верхней десне, и знакомым, почти родным, голосом с лёгкой хрипотцой, не мог, не смел, осознать произошедшее.

«Да, есть друзья, но самый лучший друг уже умер. Погиб, при трагических обстоятельствах», - я замялся. «Расскажите о нём. Ему будет приятно, что вы его помните», - сказала вдруг Ева заинтересованно. И тон её сразу изменился, и холодная отстранённость вдруг превратилась в ласковое тепло, и свет вокруг в столовой, как мне показалось, стал значительно ярче. Стали видны золотистые крапинки на обоях изображающих цветение яблонь весной. Лиля расположилась на небольшом пузатом диванчике у стены, всем видом показывая, что готова выслушать мой рассказ.

«Мы с Андрюхой дружили с детства. Гуляли в одном дворе, там, собственно, и познакомились: закладывали под битые бутылочные стёкла розовые лепестки шиповника. Тогда его сажали у каждого подъезда. Потом закапывали всё это в песок, где-нибудь за гаражами для инвалидов в самом центре двора, и это называлось «секретом». Помню, как к нам однажды подошла большая пухлая девочка и сказала, что она теперь знает про наши секреты». «Ой, неожиданно воскликнула Лиля, - я знаю эту девочку! Она потом родила тройню и через несколько лет умерла от рака прямой кишки». «Лилия! Что за моветон? - Ева грозно посмотрела на свою сестру, как я почему-то полагал, - Нельзя перебивать рассказчика!» И, толи в шутку толи в серьёз погрозила ей пальцем и тут же задала вопрос вроде как нам обоим: «А имя Андрей?...» Лиля быстро ответила, вместо меня, хотя я и не подозревал о таких глубинах этого слова. «Это древнегреческое имя, появилось ещё до христианства. Так рыбака звали, ну, помнишь того из двенадцати!» «А-а-а, вспомнила», - Ева лениво махнула кистью руки и посмотрела на меня вопросительно. Я продолжил, уже несколько неуверенно: «Ну, вот, дружили, мы дружили, пока не выросли. Андрей был очень удачлив в бизнесе и однажды открыл свой магазин хозяйственных товаров. Всё шло хорошо, пока не подняли аренду. Потом мы частенько приезжали к друг другу в гости на дачу, обязательно устраивали дни рождения, вообще казалось, понимали друг друга с полуслова. Вот только с девушками у моего друга не очень ладилось. Не привлекательный он был для женского пола. Зуб кривой при улыбке, лицо круглое, как колобок, деревенская манера общения». После этих слов Ева потихоньку, чтобы не прерывать меня взяла лежащий рядом небольшой планшет, что-то понажимала на его экране и с интересом взглянула на засветившийся экран. Я же продолжал рассказ: «Потом, таки он женился на женщине с двумя детьми от разных браков, и тут же у них появился третий ребёнок".

Лиля демонстративно прикрыла рот рукой, будто хотела что-то сказать что-то важное, но следуя указанию Евы, не могла произнести ни слова. Ева остановила мой рассказ, извинившись, и спросила у Лили чуть раздражённо: «Ну, что, что ты хотела сказать?! Вообще терпеть не может!» «Ему нельзя было жениться на этой женщине, - Лиля всплеснула руками так, словно сбрасывала этот невыносимый грех, - Эта женщина была «чёрной вдовой», и на её счету было уже двое погибших мужей. Андрей был обречён. Люди так беспечны в своём выборе!»

Я был несколько озадачен и спросил: «Так вы Лиля знали Андрея и его жену?» «Можно сказать и так, - уклончиво ответила Лиля, - извините, рассказывайте дальше».

«Наверное, вы правы, Лиля, вся эта история с женитьбой закончилась достаточно странно и плохо. В своём желании обеспечить семью мой друг зашёл так далеко, что, по всей видимости, связался с криминалом, а поскольку занимался частным извозом на своем грузовике, то однажды не вернулся домой из рейса. Его искали почти месяц, пока той осенью его полуразложившийся труп не нашел в поле грибник. Затем полиция обнаружила и его грузовик недалеко в лесу тоже полу сгоревший, кто-то заметал следы. Следователи сказали, что он ехал по трассе и уже у него в кабине сидели убийцы. Когда Андрей это понял, то попытался выпрыгнуть из машины на ходу и ему это удалось. Но далеко убежать по открытому полю он не успел. Ему вслед выстрелили дважды из Вальтера и две пули вонзились ему в спину. Так погиб мой друг».

«Что такое Вальтер?» - спросила Ева, явно обращаясь к Лиле. «Это немецкий пистолет времён второй мировой войны. Его носили офицеры вермахта». «Хм, - Ева задумалась, - какая странная история! Тяжело терять друзей, особенно друзей из детства». «Я могу рассказать, почему так произошло, - встряла Лиля в разговор, - если конечно вы хотите знать правду. Ведь не всякая правда о человеке нужна. Вдруг она омрачит светлую память». Я, конечно, согласился, ведь не могло быть ничего, чтобы я не мог простить своему другу. Тем более, тайна его смерти меня уже давно грызла, но почему-то никто не мог мне её раскрыть, ни следователи, ни совместные приятели, ни сама «чёрная вдова», вдруг резко продавшая доставшуюся ей по наследству брака двухкомнатную квартиру. В том доме, возле которого мы закапывали свои «секреты».

«Их, как вы знаете, поймали, - начала Лиля свой рассказ, - эти двое отмороженных хотели, чтобы Андрей поделился с ними частью, а может быть и всеми доходами от прибыли какую он получал». «Послушайте, - тут уже я не выдержал, - ну, какую прибыль он мог получать, доставляя чужие грузы. Это же копейки. Хватит лишь на ремонт машины, бензин и продукты для семьи». «Вы были не в курсе, - ответила Лиля, - он вам не рассказывал, чтобы и вы не попали в переделку. Ваш друг вывозил с одного крупного завода под видом мусора железные чушки, а потом сдавал их в металлолом. Очень прибыльное дело. Чуть позже про это узнали бандиты и решили прибрать к рукам столь простой и денежный бизнес. А Андрей отказался, он был достаточно смелым человеком. Если вы помните?» «Да, я помню! Помню также, что и билеты в Крым, где он никогда не был, уже были куплены, и до отъезда оставалась всего неделя, и он погиб. Вообще я рад, что вы были знакомы и тоже помните моего друга». Лиля слабо улыбнулась и ничего мне на это не ответила.

Вечер плавно переходил в ночь, и я решил не злоупотреблять гостеприимством двух очаровательных хозяек. Хоть они меня и уговаривали остаться до утра в их огромном доме. Я поспешил уехать. Что-то не давало мне покоя, после столь неожиданных воспоминаний, и раскрывшаяся вдруг правда о моём друге немного смутила меня. Было неприятно, что мой друг оказался не совсем честным человеком. Я вспомнил, что он как-то упоминал про эти самые «чушки», но так незаметно и вскользь, что я, пожалуй, не обратил на это внимания и теперь жалел об этом. И потом, мне не хотелось томиться в этом чужом доме, неожиданно раскрывшим мне нелицеприятную тайну, ещё целую мучительную ночь, а утром проходить церемонию чаепития снова, мне вдруг показалось это надуманным и ненужным.

Поэтому я нёсся по шоссе под холодными фонарями по направлению к Москве, и рядом на сидении у меня лежала коробка с подарком для Анны. Играло радио, уютно ворчал двигатель, и от этого мыслям было просторно в машине, словно после тяжёлого разговора, разрешившегося благополучно.

Следующий день пробрался в моё сознание криками из квартиры сверху. Как обычно неистово орал ребёнок, периодически заглушаемый воплями мамаши. Они собирались в школу, ещё в своей полудрёме я слышал, как отрок мучительно выл, изредка тявкая обидными словами: «Мне надоела эта школа, оставь мою одежду, отдай мой телефон!» А Мать ему отвечала: «Что ты всё заладил, твоё – моё! Будешь работать, - будет твоё!» И я спросонья ввязался в их разговор и пробубнил себе под нос, совершенно не понимая смысла слов: «Это вам гражданин Лукреций не в Риме отстаивать свободу воли человека. В Российской семье мать - Царь и Бог. И ваша злобная атараксия вам здесь не поможет. Нашли где родиться! Нужно было страну тщательнее выбирать».

Потом наверху звонко хлопнула дверь, и я открыл глаза. Повторил про себя только что сказанные слова, и испуганно насторожился. Я только что был уверен, что разговариваю с Лукрецием Каром, древнегреческим философом. Откуда во мне появилась такая, ничем не обоснованная уверенность? Что всё это значит? Какая-то неотвратимая тревога проникла в моё сознание, но я ещё не мог определить её природу.

До работы я добрался на автобусе, потому что после обеда намечалось открытие выставки с последующим фуршетом, куда была приглашена вся редакция. И эта дорога совсем выбила меня из рабочего настроения. Мне вдруг и особенно чётко показалось, что я слышал всех пассажиров в автобусе. Я гнал от себя эти чужие мысли о пережаренной яичнице, чашке кофе в неизвестной кофейне, блаженные мечты выспаться на выходных, извинения и причитания по поводу какого-то развода, любовные воспоминания неизвестной дамы о последней ночи, мечты ребёнка о самодвижущейся машинке и ещё много такого, к чему мой мозг, привыкший к уединению, не был готов. Потом я выбрался из душного автобуса на небесно-голубой проспект в голых прозрачных посадках, и тут же забыл о странностях этой поездки. И только когда поднялся на этаж своей редакции, ощущение осведомлённости снова вернулось ко мне.

Я тут же вдруг понял, что один из наборщиков, сидящий сейчас за компьютером, довольно тучный молодой и заносчивый балбес, сегодня ночью прямо в редакции изменил своей жене. Причём делал он это под предлогом переработки и прямо на столе, где сотрудники в обед пьют чай и опустошают свои судки с домашней пищей.

Больше я за этим столом не сидел.

Потом явился наш фотограф - ярый семьянин. Казалось нет более семейного человека, чем он. Всегда по-хорошему хвастался женой, сыном, квартирой и своими семейными походами в различные общественные места. Я и подумать не мог, что квартира его уже заложена банку, жена ревёт каждый день белугой, сын давно отбился от рук, а фотограф пьёт беспробудно каждый день, низводя к нищете существование их всех, не взирая, что его семья вот-вот разлезется по социальным швам.

Квартиру у него потом отобрали, и всем домочадцам пришлось переехать в село далеко за городом, где сам фотограф благополучно спился.

Чуть позже явилась вся в делах и рукописях молодая корреспондентка Алёна. Приятная, излучающая дружеский свет девушка. Глаза мои тут же открылись, потому что я почувствовал необычайно горячую волну, направленную на меня. Тепло это, сравнимое по силе с небольшим небесным светилом, грело так сильно, что я исподтишка начал приглядываться к ней из-за перегородки своего письменного стола. И уже несколько раз ловил её целенаправленный взгляд в мою сторону. «Вот ведь! А я раньше и не замечал!» - Пребывал я в расплывчатой мужской панике. Отвлечься от этого занятия мне помог приятель Миха, пришедший, как обычно с лёгким запахом алкоголя и совершенно прокуренной шевелюрой. Тут уже я не выдержал и сказал ему всё как есть: что он, если не бросит пить по утрам, то через два года, лютой зимой, его найдут замерзшим в открытом люке теплотрассы. Миха только улыбнулся и сказал спокойно: «А хоть бы и так. Всё одно не жизнь это».

Через два года так и вышло. Но речь сейчас не об этом.

Много чего ещё я узнал о работниках редакции в это трагическое утро. Моя коллекция странных людей резко пополнилась: пишущей про заводские перипетии унылой девой, посещающей по вечерам городские свалки в поисках модной одежды и разного рода хлама, которым она украшала свою квартиру; работницей рекламного отдела нашего издания, увлекающейся курортными поездками с продолжительными романами, и свято ненавидящая мужа-сухаря; кстати сказать, сидящая за столом напротив такая же работница рекламного отдела, уже давно мечтала выйти замуж, примеряя на себя всякого входящего в кабинет, и даже меня рассматривала в качестве жениха, но как я сразу понял, была не в моём вкусе из-за странного желания дарить всем глупые открытки по разным поводам; заместителем директора – молодой особой, мечтающей переспать сразу с двумя корреспондентами (теперь мне стали понятны её многозначительные вопросы про моё желание записаться в штат этой газетной организации); двумя голубыми, напуганные в юном возрасте женским разгулом и теперь тщательно скрывающими своё предназначение; самим директором, всецело охваченным изготовлением собственного сыра на своей загородной даче. (Я ещё подумал: «Ах вот куда уходят газетные деньги! Второй месяц без зарплаты!») Была ещё одна женщина тихая и почти незаметная. Она так носила бумаги, прижав их к себе, будто боялась, что все они разлетятся птицами и их невозможно будет поймать. Я увидел, что ровно через месяц она умрёт и так печально, и со скорбью смотрел на её уже затухающий взгляд, слушал её извинительные: «Пожалуйста» или «я сейчас принесу», что когда это действительно произошло, то расплакался от чего-то невыносимо утраченного.

И тут силы моей души кончились. Вся эта непонятно откуда прилетевшая информация, смешанная с грязью и людским потом так забила мне ноздри и голову, что я стал задыхаться. Мне показалось, что чёрный дым заполнил пространство вокруг, и нечем стало дышать вовсе. Пришлось срочно выйти на улицу.

Закурил, думая, что мне это поможет, но за мной увязалась Алёна. Она всегда так делала. Хотя раньше я не придавал этому значения. И повинуясь какому-то безнаказанному порыву, вместо того, чтобы поддерживать, как обычно, светскую беседу про редакционные дела, выкинул сигарету, схватил Алёну за руки, потом обнял и стал покрывать поцелуями её лицо. Чёрная гарь вокруг стала рассеиваться и тошнотворный запах начал заменяться прозрачным воздухом. Алёна сначала просто не сопротивлялась, а через несколько секунд ответила мне глубоким, затяжным поцелуем.

На выставку и фуршет мы сегодня не пошли. Обнаружили свои тела у меня дома среди скомканных простыней и опавших банных халатов на полу. Я знал уже, что у Алёны в данный момент есть целых три парня, (когда не имеешь в сердце привязанности, то становишься жадным до утех), которые посещают её в разные дни недели, по составленному ею же расписанию, но четвёртым быть не собирался. Тут я почему-то отнёсся снисходительно к её выбору.

Мы лежали, смотрели в потолок и молчали, держась за руки. Легко и свободно тянулось время, пока не достигло невидимой границы молчания и не стало переливаться через край. Алена пересилила переполнившую тишину и спросила: «А ты знаешь, почему Гоголь сжёг второй том «Мёртвых душ?» - «Наверное, было много всяких причин. Думаю одной из главных, была кажущаяся тусклость по сравнению с первым томом». - «А вот и нет. Какой бы не казалась вторая часть автору, тусклой или наоборот яркой, дело здесь в другом. Сама недавно поняла, перечитывая текст наугад. Вот представь, когда Ева откусила яблоко, то тут же познала добро и зло. Представил?» Я даже на кровати подпрыгнул при упоминании о яблоках. «И что-о-о!?» - Выдавил из себя я, понимая одновременно, что меня прошибает холодный пот, потому что мне совсем недавно тоже подсунули яблоко и я, ничего не подозревая, его куснул. «А то, что теперь познание добра и зла распространяется на всех людей. Достигая какого-то возраста, мы все вдруг начинаем понимать это библейское разделение. Николай Васильевич почему-то или в силу своей едкой натуры взял только одну сторону и гениально раскрыл её, а про сторону добра упомянул едва ли парой предложений. Именно этот свой перекос он хотел исправить во втором томе, а может просто не смог описать сторону добра, как планировал, а может просто не нашёл его в своём окружении, а может его вообще вокруг не было. Вот так расстроился и сжёг рукопись. Молился до конца жизни. Просил, чтобы Бог простил его за дерзновение и скорбный талант». «Ну, ты Алёнка даёшь! А ведь твоё понимание не лишено смысла, и скорей всего так и было, - ответил я и понял, что у меня трясутся руки, потом добавил почти шёпотом, придерживая одну руку другой, - мне ли теперь об этом не знать». «Что, что ты сказал?» - Алёна подвинулась ближе, и я услышал её чистое живое дыхание, но ничего не ответил. «У меня такое чувство, - опять начала говорить она, - что мы есть, и в то же время нас нет». «Вообще всех или только нас?» - Уточнил я. «Всех, абсолютно всех! И мы догадываемся, кто больше, кто меньше, что нас нет, поэтому творим всякое, без чего возможно быть счастливым. А так хочется просто держать тебя за руку». Я не успел ничего ответить.

Раздался звонок телефона. «Все начинают именно с этого, - сказал немного смешливый голос Лили, - Вы подарок Анне передали?» «Нет ещё», - ответил я, смутившись, словно понял, что в данный момент она просто видит нас. «Не тяните с этим. Это важно и для вас тоже!» - Лиля повесила трубку. «Кто это?» - спросила меня Алёна. И в её голосе я почувствовал обиженную ревность. «Мне нужно кое-что передать одной женщине». «Женщине, - эхом повторила Алёна, - У тебя есть женщина?» Я не выдержал и ответил: «А у тебя целых три мужчины!» Алёна удивлённо посмотрела на меня, встала, накинула халат, и закурила, молча вытирая махровым кушаком слезинки, сочившиеся из глаз. «Я, я… в общем, я только с тобой буду. Я обещаю!»

Не знаю, почему я вдруг решил сразу избавиться от подарка. Мне стало ужасно неприятно поле звонка из яблочного дома. Будто меня уличили в чём-то, словно поймали за руку. И я поехал, почти в ночь, чтобы только быстрее выполнить несносное поручение и насовсем уже отвязаться от этой самим же взваленной на себя обязанности. Сначала я отвёз домой Алёну. Мы долго прощались в липкой темноте подъезда, пока она снова не вспыхнула повторной голодной страстью, Пыталась затащить меня к себе, где уже якобы спала мама, которая никуда не войдёт и ничего не услышит. Но я устоял, и мы всё перенесли назавтра. Кстати, нос у Алёны был с лёгкой горбинкой.

Через час, со слегка глуповатым лицом и ошалевшими от последних событий мыслями, я уже нажимал на кнопку дверного звонка Анны. Она отрыла не сразу, видимо уже уснула, но когда узнала мой голос, замок в двери повернулся. Я увидел просто не накрашенную женщину средних лет, совершенно лишённую идентичности. Однако она была мне рада, даже более чем.

«Ты знаешь, я тебя ждала. Как вышла тогда из кафе, так и начала ждать. Не пойму, толи это любопытство такое, толи нечто большее. Как ты вообще сюда попал? Там же домофон и охранник!» «Дверь была открыта, - наврал я, чтобы не объяснять, как я увидел код от подъезда, прикоснувшись к домофону ладонью, - а охранника не было, - что действительно было правдой».

Я вынул из-за спины чёрную коробку, перевязанную, вышитой эдемскими плодами лентой, и вручил Анне: «Вот твой подарок из яблочного дома». Она приняла коробку с какой-то опасливой жадностью. Тут же попыталась её открыть, но у неё ничего не получилось, потому что плохо завязанный шёлковый халат цвета фламинго, разошёлся в самый неудачный момент. Я совершенно случайно заметил изгиб приподнятой груди и холёный до блеска бронзовый животик. «Да ты что! Вот так да! Подожди, я сейчас переоденусь. Проходи. Располагайся», - придерживая рукой, предательский халат Анна направилась к выходу из гостиной. Потом обернулась и сказала чувственно: «Спасибо!»

Комната в квартире Анны была просто огромной. С диванами, телевизором и музыкальным центром. На стенах висели картины в золочёных рамах, иконы под стеклом и африканские маски. «Витиевато!» - Буркнул я себе под нос, и тут же разлёгся на самом большом угловом диване, залипнув на кожаных упругих подушках, сбросив плащ на округлую спинку, и через несколько секунд уже спал крепким сном слегка влюблённого мужчины. Последнее, что успел зацепить мой взгляд, был бронзовый дракон на макушке сувенирного шкафа, с него то и начался сон.

Поначалу дракон нёс меня по совершенно незнакомым местам. Я держался за его огромные наросты на спине и видел всё сверху: города полные людей, батальные сцены с взрывами и огненным смерчем, морские сражения на голубой глади морей, бескрайние просторы покрытые лесами и жёлтые волнистые пустыни. Потом всё вдруг свернулось и превратилось в яркую точку, куда я упал с его спины, и всё проваливался и проваливался, пока падение резко не остановилось, и я увидел Еву. Она, совершенно голая, полулежала на плоском зеленоватом валуне в окружении прекрасных цветов и с кем-то разговаривала. Собеседника не было видно, но я точно слышал мужской вкрадчивый голос. И когда она позвала меня, присоединиться к разговору, то почему-то я открыл глаза на том же диване в гостиной Анны.

Давно сияло утро. Пахло кофе и яичницей. Анна сидела рядом, ела невероятное красное яблоко и что-то разглядывала на руке, то приближая, то отдаляя от себя левую кисть.

«Доброе утро, соня! Тяжёлый у тебя вчера был денёк! – Сказала она с некоторым смешливым укором, - Я бы даже сказала тяжело насыщенный. Ну, ничего, всё уже позади. Теперь мироустройство наладится. Правда, ведь!?» «Где ты взяла яблоко?» - Спросил я осторожно, ещё на что-то надеясь. «А что? В коробке было вместе с подарком»,- безмятежно ответила она. «Чёрт, чёрт, чёрт!» - Начал было я, вскакивая с налёжанного места. Но Анна наклонилась, отправив меня обратно, на диванные подушки, и поцеловала меня прямо в губы, с каким-то неистовым желанием. Я даже не успел ничего подумать, как моментально поддался её напору. Потом будто насладившись неожиданной властью на до мной отстранилась, встала, сделала несколько танцевальных «па» по просторной гостиной и снова вернулась на место возле меня. «Смотри, какое мне подарили кольцо! Да нет, не кольцо, а целый перстень! Я уже погуглила в интернете, - это перстень. Пусть и копия, но точно такой же носила царица Египта Клеопатра, что значит «славная отцом». Я оставлю его себе. Он будто мой! Я его сразу признала».

Я взял её руку и дотронулся до прозрачно алого камня в массивной золотой оправе. Меня сразу же бросило в дрожь, я неожиданно почувствовал запах горелого масла и металлический привкус крови во рту. Страх смешанный с диким ужасом, на какое-то мгновение, накрыл меня с головой. Испуганно отпустил руку Анны, и произнёс, всё ещё прочищая нос от гари, часто вдыхая домашний воздух незнакомого места: «А ты знаешь, что Клеопатра убила себя? Это настоящий артефакт! Ни в коем случае не подделка!» «Откуда ты знаешь?» - Анна пристально посмотрела на меня. Я пытался ей сказать, что просто чувствую это, но и сам не мог понять почему. «Ты будешь моим, как этот перстень, и ты сам это знаешь», - сказала она, подводя невидимую черту времени, словно останавливая его.

И в этом месте всё моё внутреннее я восстало против. Я хотел возразить, я желал отказаться, сделал попытку встать, но не смог даже двинуть пальцем. «У нас нет выбора», - почему-то именно сейчас мне вспомнились слова хладнокровной Евы. Меня тут же осенило. События последних дней чётко сложились в одну понятную только для меня цепочку событий. Мне показалось, что я просто понял, смысл происходящего, машинально взглянув на огрызок яблока, лежавший на столике возле дивана. Тут же вынул из кармана свой телефон и нажал её номер.

Анна продолжала восхищаться перстнем. Нюхала его, чуть ли не облизывала, и от этого мне стало невыносимо душно, а когда по ту сторону ответил знакомый отстранённый голос, я не сдержался.

«Зачем вы это делаете? - Орал я в прямоугольник телефона, в каком-то своём инфернальном гневе, - Зачем мне всё это знать? Зачем вы влезли в мою жизнь? Кто вы вообще такие. Я жалею, что связался с вами, и вашими чёртовыми яблоками!» Я ещё что-то говорил, очень обидное и очень правильное, как мне казалось, но теперь сам не помню этих слов. И чем больше говорил, тем всё более сам себе переставал верить.

Ева дождалась, пока я прокричусь, и ответила тихо и без всякой злости, даже с какой-то брезгливой опустошённостью: «Яблоки только в вашей голове. Мы лишь следуем за модой. В том саду, что вы предполагаете, благоухал инжир, он тоже имеет свойство краснеть в пору спелости. Яблоки там никогда не росли». И повесила трубку.

30.12.2023 г. Б.В.