Читать онлайн
"Черный Град"
Старая, гнилая тряпка липла к рукам, выпрыскивая из себя последние капли. Игнатич выжимал ткань изо всех сил, чтобы в ней не оставалось влаги. Полы парадной могло снова залить. Вытирать их мокрыми ошметками было мерзкой работой даже после сотен ведер, вынесенных в канализацию двора-колодца. Но за другой труд порцию хлеба не давали: лучшие талоны распределили молодежи, заколачивавшей памятники в садах Каменного острова.
Игнатич прислушался к стуку молотков на соседней улице. Звуки отчетливо доносились сквозь дыры в стене, распространяясь эхом по району. Город просыпался от летаргического сна после бомбежки. Вскипал очагами рабочих групп и снующих по закоулкам каннибалов. Этих притягивали местные колодцы, где всегда можно было выловить нескольких сорванцов, отправившихся грабить продовольственные склады.
Старик помнил одного выловленного. Чернявый, с тусклым от сажи лицом и в расхристанном пальтишке малец прошмыгнул из-под арки во дворе. Прямо под окном Игнатича, когда тот сцеживал воду в ведра. В одну минуту из арочной щели мелькнула рука сорванца с хлебом в испачканной газетке, у ржавых сливов что-то прозвенело, раздался крик – и все притихло. Игнатич не вышел посмотреть. Ни сразу, ни после, почуяв старым, закаленным блокадой носом металлический запах крови. Выходить было опасно.
Но голод превозмогал. И Игнатич, бросив тряпку, взял ведро да потопал во двор. Последние литры воды хлынули под ржавую решетку. Куда стекает жидкость, старик не знал. Местный инженер из соседней парадной неделю назад нашептывал, что немцы бьют по коммуникациям и, особенно, по канализационным узлам, уничтожая жизнь в городе. На другой день, словно в наказание за раскрытый секрет, его череп пронзило осколком. Трубы действительно прорвало, но слив остался невредим. Пути осады неисповедимы.
- До исповеди нужно дожить, - прохрипел Игнатич, сплюнув на ржавую решетку.
Старика радовало лишь одно. Вода при свете тусклого фонаря казалась не такой мутно-зеленой, какой была недавно. Болотистые реки часто наполняли парадную, напоминая крашеные волосы соседки - Ниночки Юдиной. Модница, натиравшая косы хной, следила за собой даже во время голода. Зеленая копна ее волос контрастировала с водянистой, тускло-желтой кожей, делая девушку похожей на переспелый лежалый ананас. Такое же лежалое, затекшее кровавыми пятнами тело Ниночки вчера вывозили на телеге через смежные дворы - к арке мертвых, как ее называли местные.
- У, Аидовы врата! Скорее б и на вас упала бомба. Глядишь, не забирали бы души неповинных детей, - старик пригрозил двум каменным фигурам у кирпичной стены.
Их облупленные от времени лица смотрели в заколоченное досками окно, где раньше жила Ниночка. Когда мертвое тело провозили под аркой, камень на лицах грифонов посыпался - и твари словно улыбнулись при девичьей смерти, как два хищных сфинкса, пропускающих душу в мертвое царство.
Со стороны городского царства промелькнул свет, из-за щели в досках пахнуло смрадом жареного мяса и нашатыря. Видать, местная иудейка Клара готовит человечину, купленную на базаре у китайцев. Понимает бедняжка, что творит, потому с помощью нашатыря и держит себя в сознании. Нельзя ей покидать границы блокадного, промозглого от влаги и холода мира. Потому что, кроме матери никто не сможет прокормить ораву детей.
Игнатич чувствовал их взгляды даже сейчас, из-за блеклых, заколоченных окон. Бывало, днем различал из-за досок красные от усталости и мутные от безумия глаза. Так истерически-хищно, разинув рты, смотрят птенцы коршунов, пока мать не принесет кусок падали.
- Что смотрите, Иудово семя, скоро и вас вынесут вперед ногами, - пробормотал Игнатич, волоча ведра к парадной.
Ловить на себе взгляды будущих покойников старик не любил. Трупной мерзости хватало даже в пределах дома, а не только внутри двора. Его мрак терпелся лишь в угоду жены Софочки, которая поцеловала Игнатича впервые среди здешних обшарпанных стен: под окнами их будущей квартиры, выходящей, как говорила супруга, в «колодец венчанных душ».
Который превратился в грязное чистилище.
С грязью в нем нужно было покончить. Вычерпать все болото, собравшееся в подвале. Тогда хоть несколько дней не придется ловить на себе взгляды здешних мертвецов.
Вернувшись в парадную, Игнатич отворил ржавую дверь. На глаза навернулась тьма. Из-за труб пахнуло сыростью, послышался запах мокрых, плесневелых кирпичей. Душный, забивающий ноздри, он казался таким же липким, как и вода, что собиралась на полу. Прислушавшись к хлюпанью, старик брезгливо поворошил ногами. Гнилая жидкость пошла волнами, лизнув носки обуви: ее было меньше, чем ожидалось. Значит, можно было вычерпать за раз, пробраться с фонарем к дыре и забить ее досками. Нелегко, но за результат могли дать лишние граммы хлеба.
Старик принес все имеющиеся емкости и начал вычерпывать воду. С первым же погружением ведра она оказалась густой, как желе. Надавив с силой на донышко, Игнатич зачерпнул жидкость и вылил к канализационной решетке. Раздался всплеск, на ржавой металлической раме показались капли чего-то густого и зеленого. Из следующей пары ведер потекла тягучая, покрытая рыжими волосами смола. Как будто в сточной канаве разлагался труп.
- Тьфу, фашисты! - Игнатич прикрыл нос и продолжил черпать. До тех пор, пока тяжелые, налившиеся сталью руки не начали давать слабину.
Работу пришлось закончить без фонаря, наспех прикрыв отыскавшуюся дыру мешками с песком. Заколачивать ее полностью Игнатич не хотел, чтобы показать городским ремонтным группам размер проблемы. Это стоило сделать при них же, чтобы немедленно получить вторую пайку хлеба. К тому же это позволяло сберечь силы.
Устало улыбнувшись, старик вытер мокрые руки, поднялся в квартиру.
Сбросил калоши на изъеденный молью коврик и пробурчал:
- Софочка, я закончил. Иду за талоном, сегодня порцию должны выдать больше. Надеюсь, завтра тоже…
Голос старика заглушил протяжный, шебуршащий шум. В одной из комнат клацнуло, и в коридор донесся шорох граммофонной пластинки. Игнатич раздраженно шагнул в прихожую, поправил соскользнувшую иглу на музыкальном аппарате. Снял пластинку и метнул ее на диван. Там лежала престарелая, укрытая одеялом супруга. Бледная, увешанная доставшимися от матери ядовито-красными бусами, она напоминала спящую куклу. Из-под рыжих, закрученных в бигуди волос проглядывались гниющие волдыри.
- Софа, я понимаю, что больно, - Игнатич приблизился к жене, сжав ее тощую руку, - но ты опять заглушаешь боль проклятым Шаляпиным. Так нельзя, Кларкины спиногрызы услышат граммофон, украдут и продадут ради куска мяса. Потом увидишь его на рынке у какого-то китайца.
Но супруга не ответила. Даже не забрала тощей руки в обиду на слова, которые всегда ее кололи. Ледяные пальцы безмятежно лежали на ладони старика, вцепившись в шарик оторванной из ожерелья бусины - такой же блеклой, как пустые зрачки между ресниц. Игнатичу был знаком этот взгляд: тусклый, заволоченный, похожий на взор трупа из похоронной телеги.
- Софа, т-ты ведь ж-жива? - забормотал старик, отшатнувшись от супруги.
Наскоро, как мог, он вышел в парадную, вдохнуть ледяного, пропитанного сыростью воздуха. Мерзкий смрад отрезвлял, проникал испарениями в мозг, внушая тревожные мысли. Нужно было подняться к соседям-иудеям, попросить их помощи. Мать христопродавцев по молодости откачивала Софу, пока не сошла с ума из-за голода. Может быть, кто-то из кучерявого Кларкиного помета унаследовал ее мастерство.
Отыскав ветхую, посиневшую от грибка дверь, старик прошел в квартиру. Свернул на запах жареного мяса, остановился напротив темной, узкой кухоньки с заколоченными окнами. И замер: в тусклом свете луны, пробивавшемся сквозь оконные доски, виднелось четыре лежавших тела. Бледные, с осунувшимися лицами и бесцветными глазами, они напоминали кукол – как Софа. Только со следами смерти на впалых щеках.
- Человечиной траванулись… - брезгливо сплюнув, старик попятился из квартиры домой.
При первом шаге в коридор раздался треск. В прихожей запахло мокрыми тряпками и чем-то металлическим. Взгляд остановился на разлагающемся коврике, из-под которого растекалась алая лужа. Мутные потеки сбегали к комнате с граммофоном, пол которой покрывала рыжая, как ржавчина, вода.
При ее виде в старческой голове всплыл образ густых, зеленых потеков. После которых так же, как сегодня, на железной раме остались клочки волос. Тоже зеленых, как две капли схожих с крашеными кудрями Ниночки. Игнатич встревожено перевел взгляд на супругу. В ее руке, с бусиной, завернутых в клочок рыжих волос, лежала записка: сорокалетняя бумажка, которую Софа хранила после свадьбы. На ней чернели строчки: «Колодец венчанных душ».
- Исчерпал и иссушил… - пробормотал Игнатич, насилу глотая подступающий к горлу ком.
Хотелось снова вдохнуть. В этот раз полной грудью, оказавшись на улице, где текли рыжие, как Софины кудри, ручьи.
.
ЛитСовет
Только что
