Выберите полку

Читать онлайн
"Новое место - новые проблемы..."

Автор: Андрей. Мансуров
Глава 1

Новое место – новые проблемы.

(…) Барон отрядил Матильду – свою личную горничную – проводить их по ещё не освоенному лабиринту переходов и лестниц в их комнаты.

Медленно и осторожно, поминутно предупреждая, чтоб они не споткнулись об очередной порог и торчащие тут и там каменные плиты, пожилая женщина с суровым лицом и фонарём в руке, провела их вновь по всему замку. Катарина и Мария вынуждены были всё время придерживать длиннющие подолы своих платьев руками, держась, как за спасательный круг, за невозмутимого Пьера, который умудрился за весь вечер не сказать ни слова, но умудрился и никого этим не смутить.

Катарина опять подивилась бестолковости планировки: похоже, каждый из пресловутых двенадцати предков барона принципиально считал своим долгом что-нибудь построить или достроить, или перестроить – ну в крайнем случае – пристроить, в родовом гнезде. В результате добившись потрясающе запутанного внутреннего устройства, и постоянных сквозняков.

Дуло, казалось, действительно отовсюду, хотя открытых окон и дверей, вроде бы, и не было. Но это оказалось ещё одной неприятной, но неотъемлемой частью архитектурных особенностей Кирхштайна. В дополнение к крутым и скользким стёртым ступенькам и таинственным теням на высоких сводах потолков.

Впрочем, подумалось ей как бы невзначай, врагам бы здесь не поздоровилось – никогда бы они не смогли разобраться в планировке, и захватить этот лабиринт!

Оказавшись, наконец, у себя, Катарина первым делом попросила Марию распустить ей корсаж, в свою очередь оказав ей ту же услугу. Обе повздыхав, посмеялись. Конечно, эта штука здорово стройнит и придаёт горделивую осанку, но ходить в ней долго и дышать, не говоря уже о приёме пищи, могли бы только убеждённые мазохистки.

Барон всем понравился, хоть Пьер и сказал, что иногда у него бывают грустные глаза.

Ну, а заметить такой странный момент он смог, естественно, потому, что сам в беседе не участвовал – пока инициативой владели женщины, он спокойно присматривался к обстановке и барону.

Несмотря на сытный ужин, Катарина успела за время долгой беседы изрядно проголодаться, впрочем, как и остальные. Однако будить из-за этого Электру, расквартированную по соседству, не хотелось. К счастью, в багаже сохранились кое-какие продукты. И вскоре упоительный запах острой копчёной колбасы с чесноком, сала и сыра наполнил комнату.

Этот запах несомненно сыграл свою роль во всех дальнейших событиях.

После импровизированного второго ужина устроили маленький военный совет.

Решили и постановили, что поскольку в замке барона внешних врагов опасаться, вроде, не надо, а о внутренних они ещё не знают – есть ли таковые, перейти от походного режима ночёвок к домашнему.

То есть, мечи и ножи с собой в постель не брать, и заряженные и взведенные арбалеты в изголовье кроватей не ставить.

Это могло бы вызвать ненужные мысли даже у той же Электры. Более того, Пьера отправили ночевать в его комнату, чтоб не вызывать некрасивых толков и сплетен. Плошку с маслом на ночь тоже решили не зажигать.

Катарина с Марией, уже лёжа в постелях с мягкими (!) перинами, немного поболтали о бароне, переговариваясь через оставленную открытой дверь между комнатами.

Марию он покорил и очаровал, и, конечно, Катарина не могла удержаться, чтоб не предложить няне действовать. Та, как всегда, пофыркала, но потом признала, что от такого жениха, конечно, не отказалась бы. При этом она вздохнула так, что Катарина почувствовала в поведении пожилой смелой и бойкой обычно женщины, что-то новое. Вслух она ничего не сказала, но… задумалась.

Вскоре усталость и сытый желудок сделали своё дело: беседа сошла на нет, и обеих сморил сон. В этот поздний час в замке царила полная тишина, даже петухи и собаки мирно спали.

Проснулась Катарина внезапно, как от толчка, в липком поту и с ощущением смертельной опасности. Это чувство, обострённое долгой борьбой за выживание, ещё никогда её не подводило.

Впрочем, разум как всегда победил панику, и удержал от непродуманных действий – она осталась лежать в непринуждённо-расслабленной позе сна, с разметавшимися по подушке волосами и приоткрытым ротиком.

Это не мешало ей внимательно изучать всю комнату сквозь полуприкрытые длинные и пушистые ресницы и внимательно прислушиваться. Как всегда в такие моменты все чувства обострены до предела, мозг работает чётко и ясно. Адреналин впрыснут в кровь, мышцы подготовлены… Боевая пружина взведена.

Она чувствовала, что на неё внимательно смотрят. Хотя в комнате – за это она могла поручиться – никого не было. Такое ощущение продолжалось минуты две. Затем оно ослабло, зато возник тихий звук: казалось, за глухой толстой внутренней стеной кто-то перебирает звенья старой ржавой цепи. Но ведь стена из сплошного камня! Или…

Опять всё стихло.

Но вдруг в комнате пахнуло сквозняком.

Часть тёмной каменной, казавшейся незыблемой, стены, стала ещё темней, и в ней возник проём – чёрный, глубокий.

Спустя ещё минуту в проёме возникло движение. Что-то большое, тёмно-серое, неопределённых очертаний, появилось из тьмы, приближаясь к ней медленно и бесшумно.

Вот когда Катарина пожалела, что поторопилась отменить походно-боевой режим и не засунула, как обычно, кинжал и звёздочки под подушку.

Ну ничего, она и без оружия не подарок. К тому же отсутствие у неё оружия даёт врагу ложное чувство превосходства. Кем бы ни было это странное создание – привидением или человеком – без боя она не сдастся! Впрочем, что за чушь. Привидением эта штука быть не может: те свободно проходят сквозь стены, без всяких потайных несмазанных дверей. Ладно, подождём и понаблюдаем, что этой твари надо, и кто она.

Ждать пришлось недолго. Странное существо неторопливо вплыло в полосу лунного света, льющегося из незанавешенного открытого окна. Катарине сразу стало ясно, что это.

На фоне света чётко обозначился силуэт худого и высокого мужчины, одетого с головой в мешковатый свободный балахон из белой тонкой ткани.

Она разглядела и отверстия для глаз в этой бесформенной накидке, складками спадавшей до пола. Возможно, для её изготовления были использованы простыни.

О, Боже! Ей вспомнился Карлсон, который живёт на крыше, и она чуть не прыснула – облегчение от разоблачения сущности странного врага было слишком сильным! Но самоконтроль всё же сильней. Она сдержалась и заставила себя приготовиться. Нельзя расслабляться – враг в двух шагах.

Этот человек явно опаснее Карлсона и задумал недоброе!.. Иначе к чему этот странный маскарад и использование потайных ходов? Она выбрала точку, и подготовилась нанести удар.

Он между тем приблизился и замер в ногах её постели. Осмотрелся, задержав взгляд на открытой двери. Теперь снова смотрит на неё.

Катарина чувствовала – возможно, это заработал наследственный материнский дар? – волны похоти и смертельной опасности, исходящие всё сильней и сильней от этого злобного человека. Было даже неясно, чего здесь больше: желания убить её, или изнасиловать. Или, убив, изнасиловать…

В любом случае она не станет беззащитной овцой для волка. Она вполне готова. И даже не стала превращаться в пантеру. Иногда человек – самое страшное существо. Особенно для тех, кто его недооценивает.

Но внезапно всё изменилось. Волна его эмоций вдруг резко опала.

Катарина услышала странный звук.

Ах вот оно что! Он принюхивался.

Сквозь его одежду ветер донёс, наконец, запах копчёной колбасы.

И вот он уже отходит, бесшумно озираясь в поисках источника аппетитного запаха. Осторожно открывает мешок с продуктами – благо, они не спрятали его.

Ну и дела. Да уж, как говорится в анекдоте про армянина и петуха: «Нэ дай Бог так оголодать!»*

*(Армянин выходит во двор. Там петух топчет курицу. Армянин бросает горсть зерна. Петух бросает курицу, кидается клевать. Армянин говорит: «Вах! Нэ дай Бог так оголодать!»)

Но в данном случае, возможно, голод спас ей, а быть может, и расслабившейся Марии, жизнь… Страшно подумать, что было бы, не проснись она, или запакуй они мешок!

Развязка наступила совсем такая же, как в историях про привидения. Со стороны двора донёсся вначале хрипловатый, а затем уверенный и звонкий петушиный клич.

Вскоре ему вторили и очень далёкие, но голосистые певцы торжествующей зари – наверное, из окрестных деревень. И, хотя заря ещё и не думала заниматься, странный мужчина с палкой их колбасы в руке пробормотал что-то вроде «himmelgergott!»*, и отошёл от мешка с продуктами.

* Чёрт побери (нем.)

Она позволила себе пошевелиться, как бы во сне, и легла поудобней, и лицом к проёму.

Вздохнув, и бросив на неё последний взгляд, странный ночной гость удалился туда, откуда возник, абсолютно бесшумно закрыв за собой потайную дверь. Впрочем, он ведь наверняка рассчитывает навестить её следующей ночью и наверстать упущенное…

Что с его стороны, принимая во внимание её характер, мягко говоря, наивно.

Когда примерно через час рассвело, и утро вступило в свои права, она, убедившись, что из-за стены больше не раздаётся никаких звуков, вылезла из-под одеяла и внимательно обследовала внутреннюю стену. Как показало изучение соседних покоев, толщина её была никак не меньше трёх футов – вполне достаточного расстояния для внутренней полости. Кладка из толстых, массивных, скреплённых известковым раствором блоков казалась монолитной и сплошной. Но она отлично запомнила, где искать.

Да, вот они, четыре тонких, не толще иглы, щели, через которые тянет холодным и сырым воздухом подземелья (о, уж этот-то воздух и запах она не перепутает ни с каким другим!). Сам проём немаленький – пройти можно любому.

Отлично. Всё, что необходимо сделать, она продумала, лёжа без сна за этот час, теперь пора будить Марию и Пьера: дел невпроворот.

Невыспавшаяся няня ворчала несколько сильнее обычного – она только разнежилась и расслабилась, и не готова была к новым приключениям. Катарина однако быстро вернула её на грешную землю, показав потайную дверь и описав ночного гостя.

Сон с её главной фрейлины как рукой сняло.

Разбудили и позвали Пьера. Он, как всегда, ночному происшествию если и удивился, виду не подал, но многозначительно похмыкал. Все быстро оделись в походное.

Оставив Марию на страже у входной двери, Катарина и Пьер, вооружившись, принялись ощупывать потайную дверь и окружающую стену в поисках скрытой пружины или рычага. Не прошло и пяти минут, как один из небольших камней на уровне груди подался под рукой Катарины, и, повернувшись вокруг своей оси, открыл за собой глубокую нишу. Пьер, посветив туда свечой, засунул в глубину руку, и дёрнул за ржавый рычаг.

Абсолютно бесшумно часть стены повернулась вокруг своей оси, приоткрыв, как и ночью, тёмный проём. Однако чтобы полностью открыть дверь, пришлось как следует надавить на неё – наверное, от времени, старые механизмы подавались с трудом.

Свеча позволила увидеть длинный и узкий ход, крутыми ступеньками уходящий вниз, во мрак сырого и холодного подземелья. Катарина ощутила невольный озноб. Они ещё не готовы.

Излишняя храбрость – без должной подготовки! – сродни глупости.

Вдвоём обследовав и изучив, как действует запорный механизм двери, они с Пьером заперли её и вернули ключ-рычаг и маскирующий его камень на место.

Завтракать оказалось почти нечем, поэтому Катарина, решив убить двух зайцев сразу, послала Пьера на кухню, дав чёткие инструкции. Затем они с Марией пошли и растолкали заспанную Электру, велев той позвать сюда Гюисманса, а затем принести воду для умывания.

Минут через десять Гюисманс явился, несмотря на ранний час при полном параде. Любезно пожелав им доброго утра, он сообщил, что весь к услугам любезных дам.

Катарина с Марией за десять минут всё же успели привести себя почти в порядок, и были готовы к предстоящему дню. Так как Катарина уже подробно описала няне, что именно ей необходимо, та, без лишних разговоров, взяв под ручку мило заулыбавшегося молодого управляющего, удалилась, сразу умудрившись завязать непринуждённый разговор. Интересно, будет ли молодой управляющий продолжать улыбаться, когда узнает, какие странные предметы и вещи нужны новоприбывшим…

Наскоро умывшись с помощью кувшина и тазика, принесённых юной раззявой (таз, занеся в комнату, она конечно, уронила – если кто-то до этого и спал в их крыле замка, можно было поспорить, что проснулся), она отправила ту за ещё кое-каким оборудованием, сама же занялась делом. Высунувшись из окна, Катарина цепким взглядом осмотрела доступную ей отсюда часть замка и внутренний двор, после чего достала из их багажа бумагу, чернильницу и перо, и принялась за план замка. Ей пришлось выглянуть ещё из трёх окон, пройдя для этого по двум коридорам, но к приходу Пьера где-то через полчаса, примерный набросок всех трёх уровней был готов.

Ещё через десять минут заявилась Мария всё с той же Электрой, тащившей на плече увесистую штуку полотна, и сопровождаемая кастеляншей барона – подозрительно смотревшей женщиной лет шестидесяти, назвавшейся Магдой, и держащей в руках остальные заказанные предметы: нитки, ножницы и ларчик с иголками.

Убедившись, что именно это гости и хотели получить, она степенно удалилась, пофыркивая, и качая головой. Электре, принёсшей-таки фонарь целым, и к нему несколько толстых свечей, разрешили быть свободной до обеда. Ещё раз осмотрев всё добытое, Катарина осталась вполне довольна.

С чувством хорошо выполненного долга они сели завтракать тем, что хозяйственный Пьер принёс с кухни. Здесь были и аппетитно пахнущие свежие булочки, и сыр, и колбаса, и полный кувшин парного молока – коровы в замке тоже имелись свои.

Помимо продуктов, Пьер принёс и то главное, за чем его посылали: информацию. Он, несмотря на свою обычную сдержанность и молчаливость, сумел понравиться главному повару барона. Тот, будучи человеком полным и весёлым, с удовольствием почесал язык с новым, с нескрываемым интересом слушающим даже в столь ранний час, человеком.

Так, даже почти не задавая наводящих вопросов, Пьер узнал, что позапрошлой ночью какой-то идиот украл сырой окорок – его как раз готовились коптить – но почему-то не тронул трёх других, уже готовых.

Повар рассматривал это как желание напакостить ему лично: он долго и тщательно готовил окорок: шпиговал, натирал травами и т.п. Поскольку подозрения пали на одну из кухарок, ту, что помоложе и покрупнее, и на которую Эрих (повар) пока безответно положил глаз, с ней вчера днём и ругались. Однако ей удалось отстоять свою невиновность: ни в её комнатёнке, ни вообще где бы то ни было, даже с собакой, окорока не нашли.

А вообще, да… За последние три-четыре месяца продукты действительно стали куда-то исчезать – то одного нет, то другого… Но чтобы целый окорок, да ещё сырой – нет, такого ещё никогда не случалось! Пора было ловить и примерно наказывать вора.

Пора. Вот с этим Катарина была вполне согласна.

Поэтому сразу после завтрака они с Марией занялись изготовлением подходящей для такого случая экипировки.

Катарина кроила прямо на глаз, по памяти, а Мария тут же по её указаниям наживляла. Когда всё было подогнано примерно по фигурам, и лишнее срезано, а недостающее – добавлено, две новоявленные портнихи сели прошивать швы капитально. Пьера же отправили к привратнику, старому Томасу, прикинуть, можно ли починить эту чёртову скрипучую створку ворот, постараться втереться к нему в доверие, а главное – выяснить, можно ли попасть в замок другим, нескрипучим, способом.

Должна же быть здесь какая-нибудь «задняя» калитка!

На шитьё с неизбежными исправлениями и подгонками ушло около четырёх-пяти часов, но Катарина своего добилась: к обеду в их распоряжении были удобные и свободные мешковатые штаны и рубахи – для неё и Пьера. Абсолютно чёрные, они сидели мешком – так, что скрывали очертания фигуры, и не сковывали движений. Капюшоны и тапочки дополняли это древнее снаряжение ниндзя. Впрочем, это слово здесь не имело никакого смысла. Она его и не употребляла, что не мешало ей применять их методы и приёмы.

Как раз когда они закончили, и растирали друг другу подзатекшие спины, явился Пьер.

Он совершил невозможное. С помощью молодого немого парня – его звали, как ни банально, Ганс – и здоровенного конюха Эйнара, вначале было настроенного скептически, а затем обрадовавшегося – они рычагами приподняли упрямую створку, и подложили под неё брусья. После чего, обшарив закопчённую кузницу и поэксплуатировав местного кузнеца, вытрясли из него здоровенные гвозди (скорее уж, костыли!), и длинную кованную полосу металла, с несколькими отверстиями в ключевых местах. После чего закреплять эту диагональную стяжку на огромной створке пришлось всем четверым, и с применением здоровенной кувалды – конечно, Катарина и Мария слышали странный грохот, но посмотреть не удосужились: думали, у барона здесь всегда так – что-то шумно-непонятное происходит…

После чего, озадачив повеселевшего (естественно: результаты работы были налицо!) кузнеца Октавиана – ну, понятно, а как же ещё могли звать отца Электры! – изготовлением второй полосы для другой створки, Пьер окончательно покорил сердце беспрестанно потиравшего теперь ручки старенького Томаса, и завоевал уважение остальных участников небывалой акции. (похоже, ворота здесь были древней священной реликвией, вроде индийской коровы, и прикасаться к ним не разрешалось. Ну, или просто руки не доходили: не часто, видать, барон встречал коронованных и прочих особ, ради которых стоило бы открывать настежь обе створки.)

В результате этой сложной и трудоёмкой работы организатор-Пьер как бы невзначай выяснил, что пользуются воротами и низкой калиткой в них только свои, и не чаще семи-восьми раз в неделю: так как в плане продуктов замок практически на полном самообеспечении. Такая традиция сохранилась с тех пор, как в моде у предков барона было осаждать замки любимых соседей, или выдерживать осаду самим.

Отлично. Значит, здесь действует кто-то из своих. Но сколько их? И зачем своим – красть еду? Как-то не вяжется – еду можно брать и так, барон и Эрик вполне демократичны… Ничего, они это выяснят.

До обеда удалось часок отдохнуть и пообсуждать дальнейшие планы.

Отобедали часа в четыре в компании барона, вновь при полном параде. Катарина изо всех сил старалась быть любезной и обходительной, но, несмотря на обычный самоконтроль, чувствовала непривычный азарт и волнение – словно перед Охотой…

Что же касается Марии, то ту так и подмывало всё время что-то спросить, и если бы не строжайший запрет, и не взгляды, бросаемые на неё периодически Катариной, эти самые вопросы так и сыпались бы с языка любопытной и взволнованной няни. Словом, Мария явно ощущала себя как на сковородке…

Только Пьер и барон были безупречны: Пьер, как всегда, молчал с невозмутимым видом, барон же, как всегда, был мил и любезен. Если он и заметил некоторую нервозность обеих дам, он никак этого не обнаружил, скорее всего приписав её тому, что они плохо выспались на незнакомом месте. Да и легли поздновато.

Всё же к концу обеда Катарина решилась дать хозяину некоторые разъяснения насчёт своего необычного состояния: она, мол, хотела бы написать письмо матери о том, что благополучно добралась, но чтобы никто не смог определить, откуда прислано письмо. И поинтересовалась, существует ли здесь какая-нибудь почта, или иные средства сообщения.

Барон объяснил, что и как, однако выразил сомнения в целесообразности письма, или любого другого письменного послания: откуда бы оно не пришло, несомненно, его выследят и вскроют, поскольку наверняка за домом её матери ведётся наблюдение. Каждый посторонний, входящий туда наверняка будет тем или иным способом остановлен и обыскан, не говоря уже о возможности пыток – так что жертвовать кем-нибудь из своих смысла нет, а другого надёжного способа сообщения, кроме частных курьеров, нет. На словах же такое не передашь: графиня может не поверить, и посчитать просто провокацией…

Катарина вынуждена была признать его правоту. Даже если допустить на миг, что курьеру удастся донести письмо до её матери невскрытым, где гарантия, что милая Вероника не сможет обнаружить его появление, и, как обычно, настучать? Нет, риск слишком велик, да и мать подводить нельзя…

Впрочем, барон обещал позже попробовать что-нибудь придумать. Катарина, как всегда, рассыпалась в благодарностях.

Наконец обед кончился.

Она сослалась на лёгкое головокружение – наверное, от горного воздуха! – и сразу удалилась к себе, якобы прилечь отдохнуть. Им, мол, нужно время, чтобы привыкнуть к такому сырому и холодному климату, новому окружению и новой прекрасной пище…

Барон, естественно, вновь заверил их, что они могут делать всё, что только пожелают.

Так же естественно было и то, что придя в свою комнату, они отнюдь не прилегли, а напротив, развили бурную деятельность.

Позвав Электру, согласно приказу Гюисманса теперь живущую через комнату, её сразу отослали, до ужина приказав их не беспокоить.

Катарина с Пьером переоделись. Пьер никак не комментировал, в отличии от Марии, их странный наряд, но кивком подтвердил, что ему удобно. Он как-то смирился, и вполне с пониманием относился к тому, что в теле его хозяйки живёт ещё и воин-самурай.

Пока этот воин помогал ей выжить, приходилось волей-неволей терпеть его присутствие.

Мария, в принципе, тоже признавала справедливость такого прагматического подхода. Но сдержаться, конечно, не могла. Это тоже стало своеобразной традицией – ворчание по поводу неженских замашек любимого и практически родного беспокойного чада.

Они взяли с собой только по паре метательных кинжалов – всё равно от мечей в тесном пространстве толку бы не было, только шум и неудобство, а арбалеты попросту не пролезли бы в проход. Но звёздочки и пластину на руку Катарина не забыла.

Фонарь она подготовила ещё утром, закрыв три из четырёх стеклянных сторон полностью всё той же чёрной материей, и одну – частично, так, чтобы выходил только тонкий узкий луч.

Запасную свечу, трут и огниво с кресалом тоже прихватили.

У входной двери поставили кресло, и развернув его к проёму, усадили туда Марию, с двумя взведёнными арбалетами и мечом наготове, приказав смело стрелять во всё, что вылезет из темноты не назвавшись, и, в случае промаха, или если врагов будет несколько, не менее смело бежать из комнаты сломя голову и звать на помощь.

А покамест сидеть и ждать их возвращения, отвечая при необходимости тем, кто подойдёт к двери, что они отдыхают – спят. Объяснять, что от её внимания зависит её жизнь, Катарина не стала – няня и сама прекрасно это понимала.

Переглянувшись глазами, которые только и остались видимыми на их покрашенных сажей и завязанных масками лицах, они с Пьером взялись за дверь: Катарина прикрывала с кинжалом наизготовку, Пьер открыл. За дверью никого не оказалось.

Осторожно они вошли. Закрыли и заперли дверь за собой. Выждав предварительно минуты три, чтобы глаза привыкли к темноте, стали бесшумно и осторожно спускаться, освещая себе путь узким мерцающим лучом.

Предательски выкрошившиеся и скользкие ступеньки вели прямо и вниз – они явно проходили вдоль стены комнаты и поперёк коридора, в направлении подвала.

Вскоре они добрались до потайного выхода в комнату на первом этаже – дверь была точно такая же по устройству, как в её комнате. Сквозь вынимаемую затычку на уровне глаз можно было увидеть большой полутёмный и пыльный зал.

Открывать эту дверь они не стали, а продолжили спуск по узкому, не шире пятнадцати дюймов, низкому ходу, протискиваться по которому приходилось боком. Царила абсолютная тишина. И только где-то впереди – вернее, внизу – было слышно, как вода капает в какую-то лужу. Наконец подошли к выходу в более широкий горизонтальный коридор.

Внезапно Пьер остановился. Катарина, шедшая впереди и нёсшая всё так же в одной руке кинжал, а в другой – фонарь, тоже сразу замерла, насторожившись. В луче, однако, обращённом быстро как вверх, так и вниз, ничего необычного не возникло – лишь всё тот же каменный ход.

– Что?.. – еле слышно, одними губами спросила она, сделав шаг назад, и приблизив лицо к уху Пьера.

– Ничего. – он поколебался, – Ничего. – повторил он. Но после ещё одной паузы, и видя, что она ждёт, всё же спросил:

– Скажи, Катарина, тебе не страшно?

Впервые за всё время их необычных и порой весьма драматичных приключений он обратился к ней на «ты».

Даже если бы она не знала о его чувствах к ней, это всё равно было бы нормально и уместно: от напарника в таком месте и в таких обстоятельствах однозначно зависит жизнь, и поневоле люди сближаются: думают вместе, действуют вместе, даже дышат вместе: от их согласованности и взаимопонимания зависят их жизни! И «выканье» в таких условиях не всегда приемлемо. Такое обращение сказало ей теперь, что он безоговорочно ей доверяет и подчиняется.

Она вздохнула и покачала головой:

– Не то слово. Не страшно, а – чертовски страшно. Я так не боялась даже этого виконта…

– Тогда зачем мы делаем это? Ведь можно послать солдат, или… Вооружённых слуг! Теперь обыскать это подземелье будет нетрудно…

– Нет, не думаю, что это будет лучше. Во-первых, при этом не избежать шума и огласки, и эта тварь может сбежать и затаиться. И выйдет потом, когда все уйдут отсюда и успокоятся.

Во-вторых, это может быть и кто-то из своих – в таком случае наверняка вообще никого не поймают, так как враг будет предупреждён. Ну а в-третьих… – она запнулась, но всё же продолжила, – Это касается уже лично меня. Я боюсь – боюсь идти и убивать этого незнакомца, или незнакомцев. Но я должна это сделать!

Потому что ещё больше я боюсь быть безропотной овцой.

Я не могу сидеть и ждать, пока эта мразь придёт снова за мной – мне легче видеть опасность, идти к ней навстречу, а не ждать коварного удара в спину, быть может, в тот момент, когда я буду не готова… А самое главное – мы должны осмотреть это подземелье, и понять, что здесь, и как!

Ладно, – опомнилась она, – Я слишком много болтаю. А нам нельзя шуметь. Просто идём, и сделаем это.

– Ты изменилась. Внешне ты – та же, что была год назад. Но внутри… Внутри – совсем другая. Так мыслит не женщина – но воин.

– Ты прав. Я изменилась. – она помолчала, – В том подземельи, в Понтуазском замке, во мне что-то умерло. Или родилось – не знаю. И это не связано с моим другом-самураем.

Это что-то – во мне самой.

Не знаю, плохо это, или хорошо, но главное – я до сих пор жива!

Они долго смотрели друг другу в глаза.

Затем Пьер всё же опустил свои, и, поёжившись, как от холода, криво усмехнулся:

– Это – хорошо. Но только с одной стороны.

Катарина сразу поняла, что он имел в виду, и, в свою очередь усмехнувшись и поёжившись, спросила тихим шёпотом:

– Что, трудно любить боевую машину?

– Пожалуйста, не говори так!

– Ладно, не буду. И я постараюсь исправиться. Буду ласковая и смирная.

– Ага. – он не удержался и фыркнул, – Восемьсот девяносто второе заявление в этом духе… А я как будто верю.

– Нахал! Меня окружают одни юмористы! Вначале няня, потом ещё и ты… Я пожалуюсь на вас обеих барону. Ну просто невозможно проявить нормальные женские чувства и качества!

– Пардон, сударыня, виноват! Уже молчу. – он стоял, скромно потупив взор. Но Катарину это не обмануло. Впрочем, как можно сердиться на него?

– Ну то-то! – она тяжко вздохнула, покачав головой, – Спасибо, конечно, за небольшой отдых… хм… И за хороший совет. Я поработаю над своей женственностью. Но – потом. А сейчас нас ждёт работа. Будем же осторожны.

– Да. – тон его снова был серьёзен, – Я готов.

– Тогда идём.

Они вновь бесшумно двигались сквозь лабиринт узких сырых коридоров и проходов каменных катакомб, иногда явно углубляясь на десятки футов ниже поверхности земли, иногда опять поднимаясь по ступеням из грубо обработанного тёмного камня.

Шли не быстро, чутко прислушиваясь и постоянно оглядываясь уже хорошо привыкшими глазами. Судя по карте, которую составила Катарина, они уже прошли под соседнее здание. Проход свернул, чтобы остаться в пределах замка, но оставался сырым, тесным, с очень низким потолком.

Наконец они пришли туда, куда неизбежно должны были прийти – на развилку.

В крошечной каморке с чуть более высоким потолком сходились четыре коридора.

Три, в том числе и тот, по которому они прибыли, продолжались в горизонтальном направлении, а один – особенно старый и сырой, со стенами из очень больших и старых, чёрных от воды и времени, камней, вёл вниз. Узкий тусклый луч их фонаря не мог нащупать конца ни одного из коридоров.

Сверившись с планом и подумав, они запомнили расположение своего коридора, и двинулись вниз. Держались теперь особенно тихо и настороженно. Спуститься пришлось футов на пятнадцать-двадцать. Ход был чуть пошире, идти можно было нормально.

Ступени вновь перешли в горизонтальный ход. Как прикинула Катарина, они уже оказались ниже уровня подвалов футов на десять.

Здесь было гораздо холодней, и, хоть это и казалось невозможным – ещё сырее. На полу и стенах белели пятна плесени и запах стоял соответствующий. Ход часто поворачивал и дважды разветвлялся. Но они, посветив в боковые коридоры, и убедившись, что всё чисто, каждый раз выбирали более широкий центральный коридор.

Карта здесь уже не очень помогала – без компаса чётко проследить все повороты и направления было невозможно. Наконец минуты через четыре осторожного движения, они прибыли в помещение, которое могло бы в своё время служить пыточным подвалом.

На стенах висели крючья, цепи и колодки, у дальней стены стояло массивное кресло с железными кандалами для рук и ног, к потолку были приделаны блоки с остатками полусгнивших верёвок. У широкого каменного очага были сложены грудой металлические штыри и кочерга. Здесь же лежали и дрова – по виду сухие, и, следовательно, принесённые недавно. Труба над очагом поражала шириной. А ещё – следами свежей копоти поверх старой.

Катарина опустилась на корточки и пощупала золу. Та ещё не пропиталась влагой.

– Не больше двух дней. – сказала она Пьеру. Тот кивнул.

Они подошли к дубовой массивной двери напротив коридора, по которому пришли. Замков и засовов на ней не было. Переглянулись. Пьер без лишних слов схватился за ручку, Катарина заняла позицию сбоку двери, готовясь метнуть кинжал, если фонарь высветит врага.

Но и за этой дверью никого не оказалось – только ещё один коридор. В нём, почти сразу у входа, они обнаружили сбоку заделанный проём. Возможно, ход за ним вёл наверх, в помещения замка, ещё в те времена, когда владелец использовал камеру пыток по прямому назначению. Но, судя по кладке, заложили этот проём лет сто, если не больше, назад.

Коридор, по которому они двигались теперь, судя по плану и своему виду, выходил уже за пределы замка – возможно, это был тайный выход на случай бегства хозяина при угрозе неминуемого захвата замка врагами. Он вёл всё прямо и вниз: они прошли шагов пятьдесят, постепенно опускаясь. Здесь каменная кладка отсутствовала – коридор был просто высечен в скальном основании, на котором покоился Кирхштайн.

Это было очень грамотно с инженерной точки зрения: вода из рва, ниже которого они явно находились, не могла просочиться сквозь монолитную скалу. Впрочем, судя по плану, они удалились от рва уже на несколько десятков метров.

Всё же вода здесь скапливалась – она стояла на полу слоем в несколько дюймов в самом пониженном месте коридора. Здесь они получили ещё одно доказательство того, что подземным лабиринтом регулярно пользуются: вдоль одной из стен была выложена цепочка камней, по которым можно было пройти, не замочив ног, и стояло ведро – похоже, воду-таки периодически откачивали…

Они перешли эту большую лужу, занимавшую в длину, наверное, не менее тридцати шагов, после чего коридор снова круто пошёл вверх и показалась каменная кладка из кирпичей на стенах, полу и потолке. Они прошли ещё шагов сто. Каменные плиты пола сменились утрамбованной сырой землёй. Кирпичи на стенах совсем сгнили – они буквально рассыпались при прикосновении.

Ещё шагов через двадцать они вышли в маленькую комнатку с двумя дубовыми дверьми. За одной был другой коридор, снова гораздо уже того, по которому они прибыли, но с почти сухим воздухом – значит, где-то рядом из него имелся ход на поверхность. В длину этот коридор достигал около тридцати метров.

За другой дверью оказалась комната, где когда-то, похоже, был склад: вдоль двух длинных стен располагались стеллажи, на которых кое-где ещё стояли пустые ящики и лежали какие-то тряпки, бывшие раньше, похоже, военным обмундированием.

В этой комнате они её и нашли.

Катарина первой обратила внимание на неровный пол в дальнем углу.

Было похоже, что тут что-то закопали, причём небрежно: землю даже не потрудились утрамбовать, или выровнять. Как это ни странно, но здесь же, в углу, стояла и лопата, испачканная землёй. Эти невысохшие бурые комья на лезвии лишний раз напоминали о вездесущей сырости и воде.

Когда они подошли ближе и осветили это место, у Катарины похолодело всё внутри и тяжёлый противный ком занял место внутренностей – она поняла, что это может быть. Внутреннее чутьё сказало это ей ещё раньше, но она боялась верить в такое

Они с Пьером переглянулись. Он, судя по глазам, тоже всё понял, и молча перекрестился. Она, подумав, последовала его примеру.

– Постойте на страже, а я проверю. – тихо произнёс он.

Она вышла обратно в прихожую, не в силах удержать дрожь, но продолжая чутко прислушиваться. Фонарь остался у Пьера, за плотно закрытой дверью – она убедилась, что так почти не слышно звуков. Она знала, что здесь Пьер её не увидит, и превратила голову в кошачью – слух обострился до невероятных пределов.

Но в страшном и мрачном подземельи царила полная тишина – никто и ничто не двигалось. Лишь иногда капля воды падала с потолка. И если она попадала в лужу – звук получался звонкий, весёлый, грохотом отдаваясь в её чувствительных ушах, а если на землю – то глухой, с полутонами, заставлявшими настороженно стараться различить на его фоне посторонние шумы.

Запах сырой земли, плесени и гнили, теперь буквально наполнял ее ноздри: она еле сдерживала позывы рвоты. Однако имелся и ещё некий запах…

Чужой.

И он здесь – один.

Его острый, неприятно пахнущий пот всё ещё ощущался здесь, в коридоре.

Она подумала, не проще ли будет выследить мерзавца по следам… Но понимала, что тогда не избежать проблем с объяснениями. Нет, пусть все пока идет так, как идет!

Она отключила эмоции, чтобы они с напарником не пострадали от её невнимательности, и просто стояла и слушала. Жёлтые глаза пантеры в темноте, наверное, ярко светились…

Примерно через полчаса мучительное ожидание закончилось. Услышав, что он подошел, и дверь открывается, она быстро вернула голову в нормальное состояние. Вышел Пьер, с фонарём и весь перепачканный в липкой глине. Подрагивающие руки сказали ей всё.

Они помолчали, глядя друг на друга, затем он медленно покивал, опустив глаза.

– Да, судя по всему, это она. Женщина лет сорока. Задушена удавкой. Перед этим её пытали. – не в силах говорить, он запнулся. Но продолжил, – Кости на ногах раздроблены в месиво, ногтей на руках нет. Суставы плеч вывернуты. Кроме этого ожоги по всему телу. – он, приподняв капюшон, сплюнул, – Не знаю, изнасилована ли она. Разобраться уже невозможно, но одежды никакой нет. На дне ямы сплошная вода с торфом: лицо, да и тело, сохранились хорошо. Думаю, барон сможет её опознать.

Катарина взяла у него из рук фонарь. Вошла в комнату и сняла маску. Отошла в угол. Её вырвало.

Опираясь на полусгнившие стеллажи она постояла минуты три, тяжело и громко дыша. Пьер, оказавшись тактичным, остался за дверью.

Мрачно выругавшись и прочтя про себя молитву о Душе усопшей, она сходила за лопатой и закопала остатки своего обеда, плотно утрамбовав землю. Следов не осталось.

Отнеся лопату на место, она убедилась, что Пьер уже привёл всё в первоначальный вид, и ничто не выдаёт эксгумации тела несчастной, и заодно выяснила, что от их тапочек не остаётся следов. Снова надев капюшон, она вышла и закрыла за собой дверь. Запах рвоты, конечно, может выдать их присутствие, но она надеялась, что через пару часов он рассосётся. Пьер молча ждал, контролируя коридоры.

– Ты молодец. Следов нет. Идём, проверим последний коридор. – её шёпот был как никогда равнодушен, но вряд ли она могла его этим обмануть.

Теперь они двигались быстро, и скрывались гораздо меньше. Катарина готова была на месте убить любого, кто встретился бы им.

Но этого не произошло.

Пройдя последние тридцать метров, они обнаружили, что туннель круто, на девяносто градусов, повернул, и ещё метров через пятьдесят привёл их в последнюю комнату. В её дальнем углу стояла довольно длинная и новая лестница, уходящая в пятиметровый, когда-то обшитый дубовыми досками, колодец. Он оканчивался небольшим, полого поднимающимся лазом, вроде лисьей норы, и в торце его имелся люк.

На крышке люка снаружи оказался свежий дёрн и ветки, а располагался он в овраге, густо заросшем молодыми деревцами и папоротником. Несколько старых упавших деревьев скрывали в тени дно оврага и место выхода лаза. Если не знать – никогда не найдёшь…

Пьер осмотрел местность первым. Катарина, даже не вылезая наружу, поняла, где они находятся. Заходящее солнце делало неухоженный бурелом ещё неприглядней.

Они спустились, приведя люк в первоначальное положение, и проверили, чтобы не осталось следов на мягкой глине норы. Отходя от лестницы, она сказала:

– Я рада, что эта сволочь, похоже, не из домочадцев барона. И я сама хочу рассчитаться с ней… Или с ним. План меняется. Возьмём живьём. Сегодня ночью. И ещё…

Не будем пока говорить Марии о… Она не сможет сдержаться. Согласен?

Пьер только кивнул.

Тщательно проверяя, чтобы не оставить после себя следов и улик, и не давая себе труда исследовать другие ответвления лабиринта, они вернулись в свою комнату. Постучали, как было условлено, в стену. Окликнули. Открыли дверь и вышли. О страшной находке никому, кроме барона, да и то, только после разборки с ночным гостем, условились не говорить.

Вкратце рассказали Марии о подземельях и выходе на поверхность.

На всю экспедицию ушло меньше трёх часов. Ещё даже не совсем стемнело. Всю перепачканную спецодежду повесили сохнуть в комнате Пьера, в стенном шкафу. Так как выстирать её незаметно не представлялось пока возможным, решили просто дать грязи засохнуть, и затем счистить её и вытряхнуть.

До ужина Катарина ещё успела полежать в постели, в халате, тщательно изображая лёгкую мигрень для пришедшей Электры, а про себя ещё и ещё проигрывая детали будущей операции.

Уснуть, конечно, не удалось, несмотря на то, что предыдущей ночью она спала не больше трёх часов. Тут уж не помогла ни гимнастика йогов, ни упражнения восточных медиков. Гнев плохой советчик – гнева она не испытывала, так же, как и мстительной радости от предвкушения расплаты с негодяем. Или негодяями. Конечно, мысли всё время возвращались к несчастной замученной и оклеветанной женщине – её судьбу никто не должен повторить. Они с Пьером и Марией позаботятся об этом.

Пьер с Марией провели всё это время в комнате Марии, о чём-то тихо разговаривая, и наблюдая через открытую дверь за потайной дверью – на случай, если бы (вот было бы оригинально!) Катарина сама проглядела её открытие.

К ужину Катарина полностью взяла себя в руки. Она была спокойна и мила с бароном. Она мягко и неназойливо проводила свою политику, и барон не был разочарован своей гостьей.

Заметно было, что он соскучился по женскому обществу и приятной беседе, да ещё на интересующие его темы. Однако Пьер оказался прав в своих наблюдениях: иногда на его чело набегала лёгкая тень беспокойства – и становилось заметно, что он чем-то встревожен, или озабочен.

Спрашивать, впрочем, она ничего не стала. В этот раз после ужина, который проходил уже совсем не так помпезно и официально, как вчера, они не стали подниматься в кабинет барона, а просто немного поговорили, не вставая из-за стола. Сделать это было легко, так как теперь по её просьбе они сидели близко друг к другу за одним концом стола, и прислуживала им только пара старых слуг, а не орава молодых и ретивых плохо обученных парней, которые вообще-то обычно занимались работой в конюшне и заготавливали дрова. А дров на зиму нужно много – камины!..

На прощание барон сам предложил им выспаться получше, и завтра с утра совершить небольшую конную прогулку по окрестностям. Катарина, как всегда с благодарностью, согласилась – узнать получше окрестности не помешает.

В свои апартаменты они попали часам к десяти.

Зайдя в комнату Марии, и прикрыв дверь, они убедились, что дверь в комнату Катарины закрыта. После чего почистили, и переоделись в чёрные балахоны. Мария одела халат Катарины и её рубашку. Затем свет погасили. В полной темноте – луна ещё не вышла – открыли дверь.

Убедились, что в комнате всё чисто. Бесшумно двигаясь, заняли места: Катарина расположилась на кресле в углу, у стены с потайной дверью. Пьер – за кроватью, лёжа на принесённом с собой одеяле. Всё было тихо.

Через полчаса, двигаясь нарочито громко, но не зажигая света, в комнату зашла Мария, и заняла место Катарины в постели, лёжа спиной к потайному ходу, чтобы не было видно лица.

Приманка на месте. Охота началась.

Потянулось томительное ожидание. Мария, судя по дыханию, часа через полтора всё же уснула. Время в ночной тишине отсчитывали далёкие удары колокола в ближайшем из окрестных городишек. Около двенадцати часов петухи провели свою перекличку. Ночной прохладный ветер раздувал занавеску, которую днём повесила Электра.

После часа ночи откуда-то со стороны крыла, занимаемого бароном, раздался дикий женский крик и какой-то металлический грохот: словно попадал с десяток кастрюль… Барон громко прикрикнул на кого-то – ого!.. Таким голосом только на поле брани отдавать приказы да переговариваться с другими рыцарями!

Залаяли собаки. Затем во дворе стало светлее, так как в каких-то окнах зажёгся свет. Около пяти минут были слышны шаги, лай и голоса. Затем снова всё утихло, и свет пропал.

Наконец, часа в два, они дождались появления любителя ночных маскарадов.

Вначале за стенкой возник лёгкий шум – снова что-то вроде позвякивания. Катарина легко и бесшумно встала с кресла, и слилась со стеной в тёмном углу. Мария спала, теперь на спине, но, к счастью, лицом всё ещё от проёма. Что делал Пьер, она не знала, но никакими звуками он себя не выдавал.

Прошло ещё несколько минут.

Проём открылся. И снова, как в прошлый раз, ей показалось, что она чувствует слабый запах нагретого металла – такой же запах издавал их фонарь в подземельи, когда нагревался.

Ещё через минуту уже знакомый балахон вплыл в комнату и без колебаний направился к кровати. Она не стала ждать.

Зашла к нему со спины, и убедившись, что в проёме и туннеле больше никого нет, быстро приблизилась, и нанесла сильный удар ребром ладони за ухом мерзавца.

Больше всего она боялась перестараться.

Без единого звука незнакомец мешком осел на пол.

Выяснилось, что Пьер не спал. С заряженным арбалетом он тут же возник из-за кровати. Рукой указав ему на чёрный проём, Катарина опустилась на колени, и откинула, наконец, капюшон с лица незваного гостя.

Луна уже вышла, и давала достаточно света, чтобы она могла хорошо разглядеть его злобное и неприятное лицо. Он походил на хорька, настолько низким и скошенным был его лоб. Ладно, писать с него портреты она и не собиралась. Займёмся делом.

Пульс показывал, что он в глубоком обмороке. Перевернув его на живот и задрав балахон, она крепко скрутила ему руки за спиной приготовленной верёвкой. Затем, хотя это и было лишним на ближайшие полчаса, затолкала ему в рот тряпичный кляп, и привязала его полосой материи.

К этому времени вернулся Пьер.

– Всё чисто. Он был один. Вот его фонарь. – он поднял повыше квадратный ящичек, копию того, что использовали они сами.

– Отлично, спасибо. Но боюсь, тебе придётся нести его. Я со злости слишком сильно его ударила.

Пьер только хмыкнул. Затем поспешил заверить её:

– Конечно! Отнесу, куда скажете.

Катарина разбудила Марию. Показала ей ночного визитёра.

Оказалось, что няня знает бранных слов ещё побольше Пьера… Перевернули врага лицом вверх. Нет, такого человека никто из них в замке не встречал.

Успокоив Марию, которая окончательно проснулась, они вновь поставили ей кресло напротив проёма, снабдили снова двумя взведёнными арбалетами, зажгли две толстых свечи, и удалились в подземный ход, опять заперев его за собой.

Порядок движения выбрали прежний: Катарина с фонарём и кинжалом впереди, Пьер с тяжёлым грузом на плече – в трёх шагах сзади. Тело, по словам Пьера, оказалось не тяжёлым. Трудно было только протащить его, не обдирая о стены.

Теперь Катарина почти не скрываясь, быстро шла вперёд, впрочем, не шумя, и не забывая светить и внимательно смотреть во все поперечные коридоры, и иногда – назад. Пьер, выбравшись в более широкий коридор, уже легко поспевал за ней.

Они, как всегда, молчали, только прислушиваясь и осматриваясь по пути.

На этот раз до пыточного подвала добрались минут за семь.

Сняв с ещё неподвижного ночного гостя дурацкий, когда-то белый, балахон, под ним они обнаружили обычную одежду. К поясу были прикреплены ножны с кинжалом и увесистая дубинка. Вот, значит, как он собирался сломить её сопротивление…

Пока Пьер усаживал и накрепко привязывал руки, плечи и туловище худого, но жилистого мужчины к креслу с непонадобившимися кандалами, Катарина разожгла в очаге огонь, и в дополнение к этому освещению зажгла и повесила в держаки на стенах два факела. После этого потайной фонарь она погасила.

Пошарила в углу, и достала то, что заметила ещё в прошлый раз – здоровенные клещи, и испанский сапог – ужасающую конструкцию из толстых досок, клиньев и верёвок. Они с Пьером приладили всё это к ногам так и не пришедшего в себя незнакомца.

То, что верёвки были новые, явно недавно принесённые, Катарину не удивило. А вот кровавые следы на досках озлобили её, если только такое было возможно, ещё больше…

Закончив все приготовления, она отступила на пару шагов, чтобы, наконец, рассмотреть его получше: теперь торопиться было некуда.

Нестарый мужчина. Лет тридцати пяти. Лицо явно арийского типа. Белобрысый, скорее блондин, чем русый. Угри по всему лицу. Само лицо очень неприятное. Что-то в нём было крысиное: отталкивающее и страшное. Даже без сознания он казался подлым, хищным и коварным. Спиной к такому поворачиваться не рекомендуется.

Да, такой мог пытать женщину. И изнасиловать.

Под капающей в одном месте особенно сильной струйкой было подставлено полусгнившее деревянное ведро. Набрав в горсть воды, Катарина плеснула мужчине в лицо.

С первого раза не помогло. И со второго тоже. Тогда она стала бить его по щекам ладонью. Это подействовало. Он замычал и вскинул голову.

На них уставились два полных ненависти водянисто-блеклых глаза. Теперь впечатление подлости и коварства их обладателя только усилилось, как и сходство с хорьком. Когда он обнаружил, что связан, то злобно зарычал, заёрзав.

С минуту Катарина и Пьер молча рассматривали пленника. Он, выяснив, что освободиться не удастся, жёг их в ответ своим взглядом.

Затем Катарина сказала Пьеру:

– Спроси его по-немецки, сын ли он барона фонРозенберга.

Пьер перевёл вопрос. Катарина, хоть и знала язык теперь гораздо лучше, предпочла вначале послушать ответы так, словно не понимала их.

Но ответом им был только поток грязных немецких ругательств, невнятно доносившихся из завязанного рта, да усиленное дёрганье тела в попытках освободиться.

Пожав плечами, Катарина отстранила Пьера и взяла толстый деревянный клин из кучи таких же, и молоток – скорее, кувалду – и пристроила клин в нужное место.

Вздохнув про себя, она что было сил ударила по торцу клина, загоняя меж досок, сжимавших ноги злобного мерзавца.

Минуты две, кроме бешено-отчаянного рёва, ничего толкового слышно не было.

Затем пленник затих, лишь иногда всхлипывая и дёргаясь всем телом. Слёзы градом катились по побелевшим щекам, и выражение глаз стало совсем другим. Он застонал, и пробормотал что-то о Господе. Катарину передёрнуло. Сверкнув глазами, как можно спокойней она сказала:

– Спроси его ещё раз.

На этот раз Пьер даже не успел закончить вопрос, а пленник уже торопливо кивал, мычанием подтверждая ответ. Она взяла кувалду снова, взвесила в руке.

– Спроси, он один здесь?

Округлившимися от ужаса глазами он косился то на её руку, то на их лица, кивая.

Да, он здесь один. Что ж. Она рада, что он подтвердил то, что она уже узнала с помощью обоняния… А теперь это знает и Пьер.

– Знает ли о его подвигах его отец?

Нет, не знает.

– Знает ли ещё кто-нибудь о подземном ходе?

Нет, не знает. Это показалось ей странным. Впрочем, такому гадёнышу ни лишние свидетели, ни конкуренты явно не нужны.

– Женщина, которая похоронена в подземельи – Гертруда Гессель?

Да, это она.

– Она рассказала, где барон хранил свой важный документ?

Да, рассказала. При ответе на этот вопрос в глазах и позе пленника вновь появилось что-то вроде мерзкой ухмылки, презрения и похотливого поерзывания, но всё это быстро сменилось невыразимым ужасом, когда Катарина сделала шаг вперёд.

Боже, да избавив мир от этого трусливого мерзавца-садиста они только окажут услугу Господу, да и человечеству… Страшно подумать, что у такого выродка могли бы быть дети! С его наследственностью.

Но к счастью, их нет. И теперь вряд ли будут.

– Хорошо ли он понимает, что от его искренности зависит его… хм. Скажем так: относительная целостность его тела?

Пьер как-то справился и с этим переводом.

Новая волна ужаса и поспешное кивание – да, она чувствовала его готовность…

Неторопливо подойдя, она развязала полосу материи и вынула кляп.

Вместо потока ругательств теперь был поток просьб сохранить ему жизнь. Она оборвала его, и Пьер перевёл следующий вопрос.

Они узнали, что тайный ход был найден им год назад, случайно, когда он просто крутился вокруг замка фонХорстмана, выясняя, не удастся ли как-то навредить соседу.

Полусгнившая крышка с засохшим дёрном и дырами немного выделялась по цвету на фоне зелени оврага. Он сразу понял, что это. Заменил крышку и дёрн.

Здесь шансы подпортить жизнь врагу отца казались гораздо лучше – до этого он только стрелял из арбалета в спину его людям (оба раза, к счастью для них, неудачно), и поджигал дома крестьян (а с этим, к сожалению, ему повезло, и два дома сгорело). Затем около четырёх месяцев он обследовал лабиринт подземелья и смазывал и готовил механизмы дверей и прочее необходимое оборудование. Какое, им и так было понятно.

Отец его очень обрадовался добытому документу, но каким образом он добыт, не знает. Такой роскошный подарок, как подземный ход под домом врага, сынок хотел приберечь для себя. Гертруду он похитил семь месяцев назад, оглушив её в её же комнате, глубокой ночью. Никто ничего не заметил.

Далее он задался целью свести фонХорстмана с ума, или убить его, вызвав у того удар – проще говоря, сердечный приступ. Для этого он являлся тому раза два в неделю, будя, и пытаясь напугать барона стонами, звоном цепей и танцами по комнате. Однако фон Хорстман оказался не промах – кидал в него всё, что попадало под руку. В последний раз это оказался приготовленный заранее кинжал, лишь на пару дюймов не попавший в живот «призрака». А сегодня ночью негодяю вообще «не повезло»: наткнулся на кастеляншу, которая выходила ночью по нужде, и подняла страшный крик, увидев его в коридоре.

Еду он воровал на кухне, куда тоже имелся выход, но редко – только когда не хотел возвращаться на день к себе домой. База у него в каморке под чердаком, там есть и матрац, принесённый из дома, на котором он отсыпался днём.

Вот как. Значит, Катарине и Пьеру повезло: они обследовали подземелье, посчитав, что на день он ушёл, а он просто спал. Ещё один подарок судьбы – сырой окорок, который он стянул в темноте, не дав себе труда попробовать или понюхать его. Если бы не голод, неизвестно, как бы тогда всё обернулось.

Впрочем, время философствованья прошло.

Катарина приказала Пьеру снова заткнуть пленнику рот. Тот попытался кричать и сопротивляться. Смешно: этот человек – вернее, этот нечеловек – ещё взывал к их состраданию, униженно пытаясь вымолить то, чего так гнусно лишил другого…

Она велела Пьеру выйти и ждать в их комнате. Он понимал её и знал достаточно хорошо, чтобы повиноваться без единого слова.

Катарина не спеша подошла к пленнику. Она хотела, чтобы он сполна испил всю ту чашу страха и мучений, что выпала несчастной Гертруде. Она вообще считала, что человек заслуживает только такого отношения, с каким сам относится к другим людям.

Поэтому сейчас беспомощно вытаращившегося на неё человека в кресле ждало много… крайне неприятных моментов. Говорят, что месть сладка. Возможно. Она не испытывала ни возбуждения, ни удовлетворения. Рукой Провидения она себя тоже не считала. К тому, что предстояло сделать, она относилась просто как к неприятной работе, которую, тем не менее, надо выполнить добросовестно и хорошо. Хотя бы в память о несчастной Гертруде.

ТАКОЕ не должно оставаться безнаказанным!

Наверное, он прочёл свою участь в её глазах. Ведь всё остальное было по-прежнему скрыто под чёрным костюмом.

Во-всяком случае, он отреагировал.

Разглядывая большую лужу, набежавшую под креслом, и слушая шумную капель, она почувствовала омерзение.

Ещё она поняла, что не сможет.

Не сможет истязать беззащитного человечишку, у которого судорогой ужаса сведено всё лицо. Не сможет взять на себя роль карающего правосудия, роль справедливой мстительницы. Одно дело – убить врага, стоя с ним лицом к лицу, с оружием в руке, как, скажем, в лесу под Бельфором, где или ты его, или он – тебя…

И совсем другое – пытать беспомощного пленника, пусть даже он тысячу раз это заслужил. Нет, всё-таки палачом-садистом надо родиться.

С другой стороны, и в живых такую мразь оставлять нельзя. Если доводить дело до суда – сразу всплывёт и подземный ход, и бедная Гертруда, да и, наконец, они сами – беглецы от Французского правосудия. В нарядах ниндзя.

Нет, незачем вытаскивать всю эту грязь на люди. Такой медвежьей услуги она гостеприимному барону не окажет. Кроме того, как показывает жизнь, оставленный в живых мерзавец всегда найдёт способ всадить в спину кинжал – не сам, так наймёт кого…

Ладно. Придётся Пьеру выкопать в подземной кладовой ещё одну могилу уже сегодня. Благо, лопата есть.

Не испытывая угрызений совести или сомнений, она обнажила кинжал.

Смерть гестаповца-любителя, в отличии от его несчастной жертвы, была быстрой и безболезненной. Достойную же пытку ему подберёт Дьявол.

Во-всяком случае, она молила Господа именно об этом.

Так как Пьер забрал единственный фонарь, ей пришлось воспользоваться одним из факелов.

Пьер был явно удивлён её быстрым возвращением.

Они с Марией, как два голубка, сидели на её постели и смотрели на неё, почти как тогда, на дороге под Бельфором, когда она впервые показала, на что способна рассерженная женщина. Они ждали, что она скажет. На немой вопрос Пьера она выдавила:

– Нет. Не смогла, как он… Просто убила.

Повисшее гнетущее молчание пришлось нарушить тоже ей:

– Пьер, бери этот факел, а потом – его фонарь, и иди, пожалуйста, выкопай Гертруду. Заодно выкопай яму и для него. Да поглубже.

Пьер, как всегда без лишних слов, кивнул, и вошёл в проём. Она, уже вслед ему, сказала, больше не приглушая голоса:

– Я постараюсь привести барона где-то через полчаса.

Его ответное «угу» послышалось уже из подвала.

Тут наконец очнулась Мария:

– Какую ещё Гертруду?!

– Ту самую, что пропала семь месяцев назад…

Катарине пришлось, скрепя сердце, рассказать няне о судьбе несчастной женщины.

Мария долго плакала и посылала проклятья на голову гнусного негодяя. А ведь они – Катарина только сейчас вспомнила об этом – даже не спросили его имени.

Ну и ладно. Молитвы за упокой его души они заказывать уж точно не будут.

За бароном отправилась сама Катарина. Её наряд как раз соответствовал целям конспирации. Меньше всего им с бароном нужны были свидетели.

Спальню барона, расположенную рядом с его кабинетом, она нашла без труда.

Конечно, можно было попытаться попасть туда и через подземный ход, но не зная его точного плана, она поопасалась, что придется долго плутать. Время же было дорого – до рассвета оставалось не больше двух часов. Поэтому она выбрала уже хорошо известный путь. Видела она в темноте снова с помощью глаз кошки. Добралась быстро.

Дверь в спальню, конечно, оказалась заперта. Впрочем, местные замки и даже засовы не являлись препятствием для неё – заготовленные заранее отмычки входили в оборудование, которое она, как всякий порядочный ниндзя, носила с собой.

Барон, лежащий на смятых простынях под балдахином, явно спал беспокойно.

Впрочем, она не поручилась бы, от чего он страдал больше – от кошмаров, или от комаров, которых здесь было море: наверное, они налетели на горящий возле изголовья ночник. Ещё бы – без света тут, наверное, мало кто спит в последние месяцы…

Проснулся барон сразу, стоило только тихо позвать его по имени. После этого она тут же попросила его ничего в неё не кидать, не шуметь, и успокоиться.

Так как он её не видел, с последним было похуже. Ей пришлось два раза назвать себя, и, наконец, узнав её голос, он сел обратно на постель и положил меч на место.

Тогда она отделилась от стены, чтобы он её увидел, и подошла к нему.

– Господи помилуй, дорогая Катарина, что за странный маскарад? – он вряд ли верил, что она ему не снится, но держался лучше, чем многие смогли бы на его месте.

– Этот маскарад, уважаемый мессер барон, возможно, спас мою и вашу жизни. Поэтому не удивляйтесь тому, что я попрошу вас сделать.

Возьмите с собой, если хотите, любое оружие. Оденьтесь во что-нибудь тёмное и удобное, и следуйте за мной. Я, кажется, нашла ответы на многие мучающие вас вопросы. – говорила она вполголоса, но барон, убеждённый её серьёзным тоном, про маскарад больше не заикался.

Он действительно был настоящий мужчина. Без лишних слов оделся (Катарина по его просьбе отвернулась и вышла) и последовал за нею.

Не обременяя себя никакими источниками света, она за руку провела его по тёмным переходам его же замка. Шли они молча, и никого не встретили.

Мария ждала их, и подала уже зажжённый фонарь. Барон, конечно, заметил её заплаканные глаза, но ничего не спросил, лишь странно глянув на няню.

При виде чёрного проёма в стене её комнаты барон всё же не сдержался от удивлённого возгласа и замер на месте. Видя его заминку, она поторопила:

– Идёмте быстрее, господин барон. Времени до рассвета осталось немного, а вам предстоит многое увидеть и… Обдумать.

Возможно, его убедили слёзы на глазах Марии, или спокойный рассудительный тон Катарины. Но он, так ни слова и не сказав, кивнул, и снова взяв её за руку, последовал за ней в темноту и неизвестность.

Освещая неровный пол поближе к их ногам, она уверенно провела его, не задерживаясь в камере пыток, прямо к комнате с могилами.

Когда барон увидел в свете двух фонарей обнажённое тело женщины, он, несмотря на проявленное до сих пор мужество и присутствие духа, вскрикнул. Узнав её по хорошо сохранившемуся лицу, и услышав, что выпало на её долю, он рухнул перед женщиной на колени, и, дотронувшись до её искалеченных рук и ног, горько разрыдался, закрыв лицо руками. Переглянувшись, Катарина с Пьером вышли, оставив, впрочем, дверь открытой.

Барон не причитал, и не жаловался на судьбу. Он просто плакал.

Минут через пять он позвал их. Он уже вытер слёзы и снова был на ногах.

Спросил он только одно:

– Вы знаете, кто это сделал?

– Идёмте. – просто сказала Катарина.

Взяв один из фонарей, они снова вернулись в камеру пыток. Огонь, который она развела в очаге, к этому времени совсем погас, как, впрочем, и факелы на стенах. И ей пришлось осветить кресло своим фонарём, сдёрнув с тела накинутые на него «привиденческие» одежды. Пьер тем временем снова раздул тлеющие угли и подбросил дров.

Пляшущие весёлые язычки пламени теперь хорошо освещали мертвеца в кресле, лужу под ним, и балахон, брошенный тут же. Она засомневалась: может, зря они такое на своего хозяина, да ещё так внезапно, обрушили… Но и не показать – было бы неправильно!

Барон, вздохнув, первым нарушил затянувшееся молчание:

– Да, я узнаю эти тряпки. И этого… Я тоже знаю. Это сын фонРозенберга. – он снова замолчал. Затем продолжил, мучительно выдавливая из себя слова, которые ни в коей мере не могли передать то, что ему пришлось пережить в эти краткие минуты:

– Вы были правы… Мне нужно многое обдумать. Но, кажется, и вы кое-что обдумали – я видел вторую могилу там… возле неё…

– Простите нас, мессер барон, за то, что мы взяли на себя смелость сделать кое-какие приготовления, – осторожно сказала она, – Но если вы считаете, что тело этого… хм… Заслуживает лучшей участи, Пьер закопает могилу обратно. Но удастся ли тогда избежать огласки?

– Нет-нет. Вы всё сделали правильно. Такому… Всё равно не место на христианском кладбище. А за душу несчастной Гертруды я теперь не беспокоюсь – где бы ни упокоилось её тело, Господь Бог не может допустить, чтобы она попала не на Небеса.

Так что для всех будет лучше, если вы сделаете всё, как наметили…

– Хорошо, мессер барон. Тогда мы, с вашего позволения, закончим с этим делом, и, конечно, никому ничего не скажем о нём. Других гостей пока не предвидится – тот подземный ход, что был найден… им, – кивок, – им же был и снова замаскирован.

Никто в его тайну не посвящён.

Я только хотела попросить у вас прощения за то, что мы так грубо, без предупреждения, поставили вас перед этими… Фактами.

– О, нет, – помолчав, с болью и горечью в голосе отозвался барон. Сейчас вдруг ей стало отчётливо видно, что он уже очень немолод – эти несколько минут добавили ему сразу десяток лет. Да и кому такое не добавило лет, морщин и душевной боли?! – Нет, это я, старый пень, должен просить у вас прощенья за то, что вам пришлось решать за меня мои проблемы, разбираться с моими врагами, и подвергать свои жизни смертельной опасности! Простите за это грязное бельё, которое вам пришлось ворошить по моей вине!

Катарина не могла не признать, и не восхититься, как быстро барон оправился от шока, и насколько трезво он оценивал ситуацию – а ведь они почти ничего ему не рассказали. Впрочем, он прекрасно всё увидел и сам, а что не увидел – мог додумать. Он очень умён и практичен…

И, честно говоря, она вообще заметила: люди четырнадцатого века отнюдь не глупее, а во многих вещах и гораздо прагматичней и находчивей своих далёких «цивилизованных» потомков.

Да, собственно говоря, было бы удивительно, если бы они были глупее: кто бы тогда вытащил эту самую цивилизацию из тьмы средневековых предрассудков и технической разрухи? Только трезвомыслящим людям по плечу было начать эпоху Возрождения.

Её уважение к барону возросло ещё больше.

– Вам совершенно не в чем извиняться, дорогой хозяин. Как говорится в мудрой народной поговорке – «у каждого в шкафу спрятан свой скелет».

Если раньше эта поговорка и не была известна барону, кивком он всё равно подтвердил своё согласие.

– Во-всяком случае, одним подонком на этом свете стало меньше. – раздумчиво продолжила Катарина свою мысль, – И, уж извините, угрызений совести я по этому поводу не испытываю…

– Вы удивительная женщина. – произнёс вдруг совсем другим тоном барон, – Вы должны рассказать мне о себе!

Катарина покосилась на Пьера, издавшего какой-то подозрительный звук. Впрочем, лицо этого хитреца было скрыто капюшоном-маской. На его счастье.

– Да, дорогой барон, разумеется, я сделаю это. Но, если вы не возражаете, всё же лучше в несколько более подходящей обстановке… – открыто отказать она не могла, да и, наверное, правильней будет всё же кое-что рассказать этому мужественному мужчине. Он должен хотя бы приблизительно представлять, какую бочку с порохом заполучил под своё крылышко. И теперь, похоже, надолго…

– Разумеется! – вот он опять очень обаятельно смутился, – Разумеется. Прошу прощения за неуместное любопытство… Я буду ждать столько, сколько вам угодно!

Назад в комнату барона они добрались без происшествий, также никого не встретив, если, конечно, не упоминать Марии, всё так же нёсшей бессменную вахту у проёма. Она всё ещё всхлипывала и тёрла покрасневшие глаза, и сочувственно смотрела на барона. Тот, заметив это, снова смутился. Но только кивнул, прощаясь. Катарина с подозрением взглянула на няню.

Она почувствовала это. Что-то незримое, но уже связавшее Марию с бароном.

Тот, задумчиво молчавший всю обратную дорогу, в своей комнате всё же вынужден был присесть на постель. Тогда Катарина налила ему большой бокал вина. Подумав, налила и себе. Стянула капюшон, села рядом с ним.

Несколько минут они так и сидели молча. Барон допил вино, глядя в пустоту.

Затем, наверное, результаты его раздумий всё же немного успокоили его мятущуюся и скорбящую душу. Настоящего бойца ничем не сломить…

Конечно, он не мог не спросить, как проник в тайны подземелий его замка, и как мог так вольготно действовать мерзавец.

Катарина рассказала ему о результатах допроса, о выходе в заросшем овраге, о каморке под чердаком и о случае с колбасой.

– Поражаюсь я вашему мужеству и находчивости, дорогая Катарина. Как, впрочем, и вашей одежде… Магда рассказала мне о вашем странном заказе. Неужели вы смогли сшить всё это сами, и за один день?

Понимая, что барону нужно несколько отвлечься, Катарина рассказала, как они с Марией потратили полдня на боевую одежду. Про то, откуда взялась сама идея, она, впрочем, даже не заикнулась. А тактичный барон пока не спросил.

– Но теперь нужда в ней отпала, и мы сожжём её, чтобы не нарушать ход истории.

– Что вы имеете в виду? – в уме барону ну никак нельзя было отказать: он сразу ухватился за её промах, – Какой ход? Какой истории?

Катарина не колебалась ни секунды:

– Это просто такое образное выражение. Присказка. Оно, как и эта боевая одежда, происходит из далёкой страны. И я считаю, что совершенно незачем показывать её здесь кому бы то ни было – чтоб никто не мог использовать её… Не во благо.

– Хм… – протянул задумчиво барон, – Не хотел бы я оказаться в стране, где применяется такая одежда. И приёмы маскировки, – он передёрнул плечами, – и боевые навыки. Похоже, они намного превосходят наши… Но откуда, чёрт возьми, всё это стало известно вам? Где вы научились?

Ох уж этот барон. Вечно зрит в корень. И такой обаятельный – ну как ему откажешь… Да ещё в такой момент. Правда, время слегка поджимает, но уж пару фраз…

– Что ж. Когда-нибудь я расскажу вам и об этом. Но кое-что могу сказать и сейчас: вы правы. Боевое искусство этой страны сильно отличается от нашего, так же, как и оружие. Однако к сожалению… э-э… Вернее, к счастью, дорога в эту страну слишком сложна и далека. Иначе все так называемые цивилизованные страны давно почувствовали бы тяжёлое ярмо на своей шее!

– Вот даже как… Но вы, вы-то как там оказались? И почему Анриетта никогда ничего мне об этом не писала?

– Мне очень жаль, дорогой барон, но я не вправе сейчас раскрывать наши маленькие семейные тайны. – нашлась тут же Катарина, удивлённая тем фактом, что мать, судя по-всему, поддерживала активную переписку с бароном. Такая связь предполагала, помимо старой любви, и что-то ещё… Но что? Быть может, барон сейчас тоже проговорился? Ничего, она ещё успеет подумать над этим. Пока же она продолжила:

– Я, конечно, никуда не ездила, напротив, ко мне кое-кто приезжал… Но, надеюсь, вы поймёте меня правильно – я не хотела бы пока сильно распространяться о своих талантах и освоенном мною искусстве выживать. Прошу вас, мессер барон – вы ведь не обидитесь на меня, если мы поговорим обо всём этом… Позже?

– О, дорогая моя! Вы полная хозяйка в моём сердце и моем замке! И если вы вообще никогда не расскажете об этом, я ни в коей мере не обижусь! И простите вы меня – я, конечно, слишком любопытен… Да и кто не был бы заинтригован на моем месте! – с этим ей трудно было не согласиться, – Но я всё же допустил непростительную бестактность, пытаясь расспросить вас о том, что меня ни в коей мере не касается!..

Просто не смог удержаться, чтоб не спросить!..

А обижаться на вас – на вас! – я просто не в состоянии! Ведь вы совершили такое!.. Я даже сейчас думаю об этом с содроганием: что было бы, если бы по моему недогляду – преступному недогляду! – с моими гостями что-нибудь…

Ах, Катарина… Вы оказали мне, да и всем живущим в этом замке столь неоценимую услугу, что степень моей благодарности просто невозможно передать словами! И если есть что-то, что я могу сделать для вас – умоляю, скажите, не стесняясь ничего. Я даю вам слово фонХорстмана: всё будет сделано!

Катарина печально улыбнулась. Затем взяла его сухую сильную руку и крепко пожала:

– Благодарю вас, барон, за тёплые слова… И за ваше гостеприимство и доброту. Более смелого, умного и любезного джентльмена-рыцаря мне ещё не приходилось встречать.

Пожалуй, нам сейчас ещё ничего не надо. Но повторю ещё раз: можете не сомневаться: если в будущем что-то понадобится, мы с удовольствием воспользуемся вашим любезным предложением. И стесняться точно не будем!

Говоря так, она нисколько не покривила душой – ведь Пьер не был вельможей-дворянином, хоть при представлении она и добавила ему этот дворянский артикль «д,», для вящего уважения окружающих. Да и чтобы мог присутствовать, как и Мария, на обедах-ужинах. А не кушал со слугами… И если в смелости он барону не уступал, то по части любезности ему было чему у того поучиться. Впрочем, тогда это был бы уже не Пьер.

Барон вздохнул, покачал головой, и пробормотал:

– Спасибо за лестные слова в мой адрес…

Но добавьте ещё – самый глупый и несчастный. Как я мог про неё такое подумать! Что она – предательница… Мне так стыдно… Бедная Гертруда!

Катарина просто не нашлась, что сказать. Они опять неловко помолчали. Затем она поднялась с постели.

– Простите, дорогой барон, но мне пора. Иначе кто-нибудь может увидеть меня. Это было бы… Нехорошо.

– Э-э… да. Но ведь вы останетесь? То есть, я хочу сказать… Я надеюсь, эти печальные события не помешают вам быть и дальше моими гостями?

– Ну конечно, милый хозяин! Конечно останемся. Мы надеемся ещё по-крайней мере с полгода злоупотреблять вашим гостеприимством!

– Н…не говорите так, умоляю вас! Я знаю, это шутка, но всё равно – не говорите!..

Я бы хотел, откровенно говоря, чтобы вы вообще остались навсегда. Вы приносите удачу! Теперь-то у нас здесь – я уверен! – всё будет в порядке!

– Ох, сплюньте три раза! И спасибо за добрые слова. Мы подумаем над вашим предложением, любезный барон!

– И не называйте меня бароном, милая Катарина! Я ведь вам всё-таки… То есть, вас видел ещё в пелёнках! Словом, называйте меня просто по имени: Карл!

– Хорошо, дорогой мессер… Карл! А сейчас разрешите удалиться – скоро рассветёт. Ведь, если мне не изменяет память, с утра мы собирались на небольшую прогулку по окрестностям. Надеюсь, наши планы не изменились?

Барон, внезапно вернувшись к прозаическому быту, нахмурил брови.

Однако он не хуже неё понимал, что внезапная перемена распорядка вызовет ненужные мысли у остальных обитателей замка. И поспешил уверить её, что подготовит всё, что нужно, и пришлёт за ними часам к десяти. Катарина предложила сделать немного по-другому – они сами придут к нему часам к десяти, или когда встанут, соберутся и позавтракают.

Они попрощались. Она надела капюшон, и ускользнула неуловимой тенью.

По дороге ей было над чем подумать.

Уже во второй раз у барона проскакивают странные обмолвки на её счёт. Да и чувства, которые она в нем к себе ощущают… Как-то подозрительно слишком… теплы. Если не сказать – горячи!

Уж не отец ли он ей?!

О, Господи! Вот это был бы номер. Как раз в духе столь любимых её современницами латиноамериканских сериалов… Но такое случается, вот именно, только в сериалах. Хотя…

В-принципе, таким отцом можно было бы только гордиться!

Ладно, попозже она попробует разобраться и с этим. А пока неплохо бы поспать…

Но спать оказалось ещё рано.

Надёрганная и расстроенная Мария сказала ей, что Пьер ещё не возвращался.

Она спустилась и прошла к нему, двигаясь по тёмным коридорам и проходам уже почти как у себя дома. Кресло в камере уже опустело.

Пьер как раз заканчивал. Она подождала. Затем они прошли к замаскированному люку в овраге и ещё раз осмотрели его. Если установить на новой крышке мощный засов, валявшийся внизу, и оставшийся, похоже, от старой крышки, ни обнаружить лаз ни открыть с той стороны будет невозможно. Позднее они это сделают. Да и трухлявых стволов поднатащат к оврагу. Пусть будет завалено хоть доверху – лишь бы не лезли.

Вернувшись к себе, они переоделись, и, повесив спецодежду на этот раз в подземном ходе, на пару специально вбитых в щели гвоздей, заперли его дверь.

Только теперь Катарина вздохнула с облегчением, и, обняв по очереди за надёжные плечи, поблагодарила свою замечательную команду за терпение и мужество. То, что она всё время знала, что ей есть на кого опереться, сильно помогло ей одолеть и этого врага.

Пьер, как всегда, только усмехнулся, проворчав, что они стараются равняться на командира, но всё равно, по мужеству и талантам организаторов они только вторые.

Мария уже не плакала. Но сказала, что обязательно хотела бы поставить свечу за упокой Души несчастной Гертруды. С этим Катарина была полностью согласна.

Она обещала, что на днях они обязательно съездят в ближайшую церковь.

И тут, наконец, запели петухи, как бы подводя итог сделанному за эту бурную ночь.

Пожелав друг другу спокойной ночи – вернее, уже спокойного утра – они разошлись по комнатам.

Однако Катарина легла не раньше, чем проверила засов на двери из коридора, и подпёрла потайную дверь перевёрнутым кверху ножками креслом: теперь при малейшем её движении раздался бы страшный грохот, разбудивший бы и мёртвого.

Не то, чтобы она сомневалась в признании сынка фонРозенберга, но как известно – бережённого Бог бережёт. Все ходы-выходы подземного лабиринта им с Пьером всё равно придётся придирчиво осмотреть.

Дверь в комнату Марии она оставила открытой.

Уже засыпая, она вдруг поняла, что в постель к ней залезает всхлипывающая няня. Ничего не говоря, она обняла её, и прижалась к тёплой груди, знавшей хозяйку этого тела ещё младенцем. Вскоре они согрелись, и мирно уснули.

Спали не очень долго – всего до десяти, но глубоким, спокойным сном. Поэтому отдохнули довольно хорошо.

Разбудила их, конечно, Электра, уронившая у двери таз для умывания, пока безуспешно пыталась попасть внутрь запертой комнаты с руками, занятыми кувшином, полотенцами и злополучным тазом. Катарина метнулась перевернуть кресло обратно, Мария пошла открывать.

Оказалось что кувшин, конечно, разбился. Ничего – это на счастье.

Катарина, вернувшись к роли высокородной дамы, разумеется, пофыркала, затем решив, что пора бы показать и зубки (иначе остальные обитатели замка уважать не будут!) нарычала на растяпу, и отправила за новым кувшином, про себя посмеиваясь.

Затем она скинула ночную рубашку и с наслаждением подставила своё крепкое тело ласкам утреннего солнца и лёгкого ветерка, подойдя к окну. Она встала на носки и потянулась, ощущая напрягшиеся мышцы.

Мария, с улыбкой наблюдавшая за ней с края кровати, сказала, что фигура у неё отменная – словно ещё постройнела. Катарина рассмеялась:

– Ну спасибо за комплемент! Хорошо бы теперь найти этой фигуре достойное применение.

– Ничего. Какие ваши годы! Ещё найдёте – и оглянуться не успеете!

Катарина опять рассмеялась. Легко, беззаботно.

К ней опять вернулось хорошее расположение духа. Что-то внутри подсказывало ей, что опасности в замке больше нет. Хорошая у неё наследственность!

Накинув халат прямо на голое тело, чтобы не слишком смущать вернувшуюся Электру, она с помощью няни умылась. Няне же поливала Электра, и на полу вновь оказались лужи. Отправив свою юную горничную за едой, они вдвоём вновь залезли на постель.

Обсудили, что наденут на предстоящую прогулку. Явившаяся сквозь оставленную открытой настежь дверь (мало ли: рассыпанную еду тряпкой с пола собрать, конечно, тоже можно, но потом всё равно пришлось бы ждать – когда уронившая очередной поднос горе-горничная принесет новую…) с огромным подносом бесподобно пахнущих вкусностей Электра получила приказ поставить его прямо на постель.

Набравшись наглости, Катарина отправила её за добавкой – ей захотелось больше сыра и молока. Что подумала молодая неиспорченная (теоретически) девочка, увидев двух женщин в одной постели, Катарину не беспокоило. Чем более исказят действительность слухи о них, тем меньше шансов, что кто-нибудь сумеет их вычислить. Да и домочадцам барона надо дать пищу для разговоров. Нельзя быть слишком правильной и добропорядочной…

Поели они с Марией прямо на постели, и с большим аппетитом.

Поднос убрали на стол, крошки вытряхнули в окно: надо и кур подкармливать.

Конечно, платья они выбрали попрактичней – чтобы не выглядеть ни слишком бедно, ни слишком шикарно. Так, дворянки среднего достатка. Пьер оказался одетым и позавтракавшим. Однако они решили дать ему отдохнуть, и осмотреться пока самим.

В одиннадцать Гюисманс уже докладывал барону о прибывших с визитом гостьях. Довёл он их сам, наивно считая, что они всё ещё могут заблудиться. Ну, пускай его…

Барон тут же принял их. Он был уже аккуратно выбрит и одет – никто не сказал бы, даже глядя на небольшие мешки под глазами, что ночью этот человек испытал страшное потрясние. Да, такому самообладанию позавидовал бы любой буддист или йог.

Катарина прямо с ходу спросила, есть ли в округе подходящая церковь. Им с Марией нужно возблагодарить Всевышнего за благополучное путешествие и выполнить кое-какие обеты. И желательно, чтобы сделать это можно было без большого наплыва прихожан.

Барон тут же любезно предложил проводить их туда прямо сейчас.

Катарина c благодарностью приняла предложение. Пока Гюисамнс отправился распорядиться насчёт лошадей, барон развлекал их рассказом о своих предках: кто и чем был знаменит, и что пристроил и перестроил в замке. Катарину, естественно, больше всего интересовал вопрос, кто же создал систему потайных ходов, но тут уж придётся подождать разговора наедине – вернулся Гюисманс, и доложил, что лошади готовы.

К лошадям ещё полагался и эскорт в виде двух молодых и в меру весёлых конюхов, с большим интересом изучавших со стороны спины её зад, все время, пока продолжалась поездка. Так что с учётом торжественного обеда в первый день можно сказать, что их знакомство с её достоинствами оказалось «всесторонним».

Поскольку Гюисманса барон тоже на всякий случай взял с собой, похоже было, что по местным меркам их кортеж имел вполне чинно-благородный и внушительный вид. Но вот болтать пришлось о всяких пустяках. Средняя дорога оказалась вполне удобна, и неплохо расчищена. Вела она как раз в ближайший городок. Доехали за час.

В небольшой и действительно почти пустой церкви (Катарина внимательно следила за действиями барона, чтобы случайно не перекреститься как-нибудь не так) они с Марией поставили за несчастную женщину по самой толстой свечке, которые нашлись. И заказали поминальную молитву. Ещё одну свечу Катарина поставила за здравие своей матери. Затем они с няней несколько минут молились. Затем Катарина, конечно, осмотрела интерьер: разумеется, далеко не Реймский собор, но всё очень благочинно. Ей понравились резьба по дереву и наивные, но интересные цветные витражи.

Выйдя из церкви, они уговорили барона, который тоже поставил свечу и заказал молитву, показать им городок. Разве мог он отказать?

Городок, хоть и являлся административным центром провинции, был совсем крохотный – всего тысяч на пять-шесть жителей. Зато – очень чистенький и аккуратный, словно из сказки. Разумеется, немецкой сказки. Это у немцев даже в сказках: герой всегда добросовестно работает, работает, и в конце получает честно заслуженную награду. Не то, что у русских – там лёжа на печи все норовят поймать щуку, которая всё за тебя сделает… Ну, это так, к слову. Она подумала, что до братьев Гримм ещё века четыре.

Жители, судя по всему, выходили из дому только по делу. Во всяком случае, базарчик-рынок перед довольно солидной трёхэтажной ратушей, оказался почти пуст, и продавщицы болтали только между собой, что не мешало им пялиться во все глаза на их отряд.

Барон объяснил, что большинство жителей предпочитает делать покупки рано утром -это дешевле, так как прибывают деревенские поставщики. Да и весь день потом свободен.

Те редкие прохожие, что попадались им, смотрели на двух незнакомых дам в обществе барона фонХорстмана – с ним они почтительно здоровались – с явным интересом. Катарина ощущала, что их оценивают: как мужчины, так и женщины. Наверняка, как в каждом провинциальном городке, сплетен теперь им хватит на неделю. После чего, если не будет пищи для новых слухов, об их с Марией существовании благополучно забудут. А за своих вряд ли когда вообще примут – на такое нужно лет пятьдесят.

Всё это, впрочем, нисколько её не волновало: ведь она не собиралась оседать здесь надолго и заводить знакомства для общения. Во Франции у неё остались дела.

Прошлись они и по лавкам, причём Катарине стоило большого труда отдавать предпочтение тканям, нарядам и украшениям, а не, как обычно, оружию и доспехам.

Так как время перешагнуло далеко за полдень, они упросили барона пообедать в местном трактире, в котором, несмотря на обеденное, в общем-то, время, было почти пусто, но так же чисто и уютно, как и во всём городке.

Предупредительный хозяин, очевидно, хорошо знал барона: их тут же усадили за лучший стол. Хозяйка-повариха долго пялилась из кухни, пока на плите не зашкворчало что-то, убежав из кастрюли…

Блюда были простые, никаких кулинарных изысков. Но вкусные и сытные. Катарине они понравились, особенно гуляш: сразу чувствовалась близость к его родине – Венгрии, или как она сейчас называлась, Ингрии. Жаль только, что перца не было и здесь…

А вот вино опять оказалось слабеньким и невкусным: наверное, всё же и правда – солнца маловато.

Барон объяснил, что местное население предпочитает пиво, которого здесь производят уже не меньше тридцати сортов. Но его попробовать Катарина не рискнула – этот напиток, как известно, тяготит голову, ноги и прочие органы. А ей предстояла ночная тяжёлая работа. Вдруг ей снова понадобится быстрота реакции и верная рука.

Домой в замок вернулись уже около пяти часов.

Катарина, мило улыбаясь, громко поблагодарила мессера барона, не приминув заметить, что ей очень нравится быт и спокойный нрав местных жителей. На что барон ответил, что такие они только тогда, когда ни с кем не воюют, и налоги не больше, чем они согласны терпеть.

Вспомнив, куда завёл этих «терпеливых агнцев» один бесноватый тип, она вполне согласилась, про себя содрогнувшись.

Вслух же она выразила надежду, что пока они будут гостями барона, такого не случится – бунты и войны не по ним, мирным женщинам… На этот раз странно на неё посмотрел барон. Но у него хватило такта промолчать и не булькать, как делал Пьер…

Они с Марией удалились отдохнуть и переодеться к ужину. Впрочем, до него оставалось не меньше двух часов. Поэтому Катарина с Пьером, тоже не сидевшего в их отсутствие сложа руки – он успел, снова собрав свой отряд, отремонтировать и вторую створку ворот, чем укрепил к себе всеобщее уважение, и полностью расположил к себе старичка Томаса – вновь отправились, всё же переодевшись, дообследовать тайные ходы.

К счастью, их оказалось не так много, и все они вели к определённым комнатам, и оканчивались замаскированными дверями. Всего таких выходов оказалось девять: четыре на втором этаже, четыре – на первом, и один – в подвале кухни.

Выходить во все эти комнаты они не стали, но у себя на плане Катарина их отметила. С добавлением всё новых уточнений и пометок, эта бумага стала похожа на карту пиратов, зарывших сокровища. Ах, если бы и правда – так… Барон бы тогда не бедствовал.

Последний обследованный ход, идущий наверх особенно круто, привёл их на чердак, вернее, в низкую каморку под чердаком. Здесь в углу валялись одеяла, очевидно и служившие негодяю постелью. Прямо на полу лежали несколько свечей, и меч с кинжалом. В углу стояла большая бадья с водой и ковшик. Щели в перекрытии и под балками позволяли наблюдать за всем, что происходило во дворе. Да и слушать тоже – звуки из колодца двора долетали отчётливо, словно усиленные эхом.

Маленький крепкий люк с засовом открывал дверь на чердак, который живший в каморке диверсант использовал, судя по найденным засохшим следам, как отхожее место. Он мог делать это вполне смело – жителями замка чердак посещался крайне редко: пыль и вездесущая паутина недвусмысленно подтверждали это, так как лежали и висели везде и на всём…

Отсюда мораль: черепичная крыша долго не требует ремонта. Ну, или всегда можно перебраться из протекающей в соседнюю, всё равно неиспользуемую, комнату, если ремонтировать недосуг, или просто… лень.

Вооружившись какими-то палками, чтобы убирать с пути паутину, они всё же обошли огромные пространства многоуровневого помещения, не заинтересовавшись, впрочем, ни старыми сундуками с наваленной полусгнившей рухлядью, ни дырявой медной посудой, которую, возможно, кто-то из предков ещё надеялся когда-нибудь залатать. Лишний раз убедились, что крыша кое-где течёт, и под такие места подставлена всё та же дырявая посуда… А больше ничего интересного на чердаке нет.

Подобрали своё добро, и прошли на выход, к лазу в лесу.

Пьер приготовил и гвозди. Щеколду смазали из захваченной плошки с жиром. Чтобы установить её, Катарине пришлось вылезти наружу и стоять на люке, пока Пьер изнутри прибивал тяжёлый засов гвоздями. К счастью, вокруг, как обычно, никого не было, так что «грузом» она работала недолго. Никто их не увидел и не услышал. Ну и открыть люк теперь можно было только динамитом. А найти – только с собакой, так как они умудрились притащить и навалить на него целый трухлявый пень.

Теперь они могли спать вполне спокойно: в подземных переходах не водилось даже обычных для таких мест крыс. Впрочем, в каменной кладке не больно-то понароешь. Да и есть в подземельях нечего…

Когда они вернулись, Мария, как обычно стоявшая – вернее, сидевшая – на страже, сообщила, что приходил Гюисманс, чтобы проводить их на ужин. Мария ответила ему, что через полчаса они будут готовы – минут пятнадцать из них уже прошло.

Они быстро переоделись, убрали чёрные костюмы в потайной ход, и, приняв цивилизованный вид, чинно проследовали в обеденный зал.

За ужином Катарина с бароном оживлённо обсуждали городок и его обитателей. Мария тоже участвовала в беседе. Пьер, как обычно, предоставил инициативу дамам.

В целом поездкой эти самые дамы были довольны: хоть они почти ничего не купили, зато увидели ассортимент, и познакомились с местными достопримечательностями.

Барон обещал попозже показать им и другие селения и городки в окрестностях замка, свозить их на несколько дней в столицу, и продемонстрировать все доступные красоты природы – водопады, озёра, горные ущелья с реками, и прочее.

После ужина на этот раз они поднялись в кабинет к хозяину. Здесь они расположились вокруг рабочего стола барона – совсем как на деловом совещании совета директоров какого-нибудь концерна. Катарина «доложила» о том, как они с Пьером довели обследование ходов до конца, и поставили засов и пень на входной люк.

ФонХорстман высказал предположение – вернее, он был почти уверен – что всю эту тайную систему аварийной эвакуации и скрытого перехода в любое место замка, создал второй по счёту из двенадцати его родовитых предков. Именно он-то и вёл строительство основных укреплений и зданий. Строительство первоначального – базового – варианта заняло добрых тридцать лет, и, разумеется, человек, закладывавший фундаменты и подвалы не мог не распланировать заранее, как сделать замок полностью подконтрольным себе и обеспечить экстренный выход на самый крайний случай…

Сил и средств у фонХорстманов тогда было в избытке, народу в окрестных селеньях хватало. Третий из их рода только покрыл все строения надёжной крышей. А остальные лишь дополняли возведённую на скальном основании твердыню пристройками и надстройками – по большей части хозяйственными. Кстати, строителя-активиста звали тоже Карл. И прожил он до глубокой старости (по меркам средневековья): умер в своей постели, в шестьдесят девять лет, в окружении четырёх дочерей, сына, и восемнадцати внуков и трёх праправнуков.

Мужская линия наследования была обеспечена уже в трёх поколениях… Впрочем, не обошлось без проблем: дети были сильно утомлены и рассержены бесконечной стройкой. Разумеется, конфликтики, если назвать их так, случались…

Катарина выразила удивление: как такая сложная и важная система ходов могла быть забыта или не обнаружена при последующих перестройках.

Барон рассказал очаровательную романтическую историю вполне в духе рыцарских романов – о несчастной любви, коварстве и доблести. Суть её сводилась к тому, что при пятом фонХорстмане замок обманом захватили враги, и изгнав, или уничтожив почти весь род фонХорстманов, безраздельно владели родовым гнездом и вотчиной предков почти двадцать лет.

Пока шестой – Рейнхард фонХорстман – единственный оставшийся в живых законный наследник, не вернулся из очередного крестового похода, где заработал (называется это – заработал, но фактически, как ни крути – награбил…) достаточную сумму, чтобы нанять отряд отчаянных головорезов – кажется, они были морскими пиратами – и не отбил отчий замок после кровопролитного ночного штурма.

Но так как отец его и почти все родственники к тому времени были мертвы, а враги поголовно (в буквальном смысле) вырезаны, очевидно, в этот момент и оказалась утрачена информация о тайных ходах и потайных дверях, и выходе в отдалённом овраге…

Очевидно, узурпатор, двадцать лет наслаждавшийся владением чужим замком, был так уверен в своих силах и возможностях, что приказал заложить напрочь единственное слабое место: возможно, опасался скрытого удара изнутри, не зная, что единственный оставшийся в живых фонХорстман не в курсе возможности нанести удар в сердце обороны через потайной вход.

Возможно также, что он перенёс место этого тайного входа-выхода в другое место, прокопав ход в глине, а не в скале. Но всё равно боялся за него.

Установить, как всё происходило на самом деле сейчас всё равно нельзя: ни мемуаров, ни даже легенд от этого периода практически не сохранилось. Рейнхард, как ни странно, был неграмотен, и не поощрял ни записей, ни бухгалтерского учёта. Поэтому все последующие поколения то беднели, то богатели – только в зависимости от «походов», а не рачительного управления земледелием вассалов, и торговли.

Ну а не нашли систему ходов при остальных пяти поколениях по очень простой причине: четырёх-пятифутовые стены базовой постройки ни у кого не хватило духу, или умения разобрать, или снести. Вот и пристраивали и надстраивали вширь и ввысь, а иногда и вовнутрь – только чтобы не трогать могучей первичной кладки, и титанической наружной стены…

Катарина всё время прикидывала. Пять-шесть поколений – это примерно сто двадцать-сто сорок лет. Да, похоже на правду. Кладка проёма, заложенного в пыточном подвале, где-то этого возраста. Она пообещала позже познакомить хозяина с потерянным и вновь обретённым достоянием предков – наверняка это пригодится ему. Такой аварийный выход никогда не будет лишним в эпоху жестоких и кровавых междуусобиц.

Барон, конечно, поблагодарил их ещё раз, но сказал, что пока не готов – он никак не может забыть ужасного разоблачения тайны исчезновения бедной Гертруды…

Кроме того он всерьёз опасался – это он-то, на редкость здравомыслящий (судя по метанию кинжалов) человек! – того, что в этих проходах можно будет встретить призрак старого Карла, а теперь и замученной Герды.

Про призрак старого Карла Катарина уже слышала. Из легенд про него можно было, при талантах-то барона, сочинить не менее увлекательный роман, чем тот, который он пересказал о захвате и освобождении замка фонХорстманов. Однако она не стала обижать его выказыванием недоверия, а предложила в таком случае просто замуровать систему потайных ходов. Поснимать и заложить камнем движущиеся двери было бы нетрудно.

Однако барон опять-таки проявил здоровый прагматизм: пренебречь, а тем более, уничтожить такой аварийный выход было бы последней степенью глупости. Здесь Катарина была полностью с ним согласна. В такие неспокойные времена запасной выход – нужнейшая вещь.

Расстались они около двенадцати, обсудив практически все интересовавшие её вопросы.

У себя она с наслаждением переоделась из брони корсета в рубашку, и как следует расчесала несколько запущенные в последние дни волосы. Вши всё ещё доставали её, хотя большинство из них Мария повыловила в краткие свободные часы. Керосин ещё не изобрели, как и мелок от насекомых, стричься наголо Катарина тоже не собиралась. Оставался только страшно вонючий «персидский порошок», который не внушал ей решительно никакого доверия, да частый гребень.

Походив по комнатам, своей и Марии, без всякой цели, просто чтобы развеяться, она всё же скинула халат, и залезла в постель. Натянула простыню до подбородка. Вздохнула.

Мария, до этого озабоченно и с некоторым подозрением наблюдавшая за её действиями, спросила, уж не спать ли она собирается.

– Ну да, именно спать! – отозвалась несколько озадаченная такой постановкой вопроса Катарина.

Помявшись, и перестав, наконец, заламывать руки, Мария всё-таки признала, что Катарина, наверное, права – больше для Души несчастной Гертруды сделать пока ничего не удастся.

После чего удалилась к себе, обещав всё равно молиться о ней. Катарина пожелала няне спокойной ночи, без всякой задней мысли брякнув, что лучше бы заодно она подумала о живых: например, как скрасить горе того же несчастного барона, так в последнее время поклёванного судьбой.

При этих словах она вдруг даже через стену, разделявшую их, своим обострившимся сверхчувством обнаружила у няни целый всплеск эмоций, связанных именно с их хозяином! И, хотя вслух Мария ничего не ответила, и уже лежала в постели, Катарина почувствовала, как та краснеет… А ещё – волну тепла, накатившую вдруг внутрь груди её мужественной соратницы.

И – как сердце няни стучит, словно у юной девочки, идущей на первое свидание!

Ну и дела. Похоже, её верная боевая подруга всерьёз влюбилась.

Что ж. Это и неудивительно… Барон – мужчина во всех отношениях достойный.

Над этим вопросом нужно подумать. Она и подумает. Ведь её няня – тоже достойна лучшей участи, чем вдовья… Но как преодолеть проклятый барьер родовитости, и, главное – полюбит ли барон Марию? Впрочем, может он уже?.. Хотя чувствовать его эмоции гораздо сложней – мужской самоконтроль куда сильней глушит ее попытки проникнуть в…

Ничего, она – сможет разобраться. Поживём – увидим.

Теперь, когда ходы очищены и заперты, она чувствовала себя почти спокойно, размышляя над этим и другими вопросами. Но кинжал под подушку всё равно положила – для полного спокойствия.

И – она готова была поспорить! – что и Пьер, и Мария, да и барон, поступят так же: как известно, Бог бережёт тех, кто сам себя бережёт…

Когда она открыла глаза, по всей комнате словно шёл снег. В неестественно ярком лунном свете, заполнявшем почему-то без теней всю комнату, вокруг порхали, не падая на пол, не исчезая, и не улетая прочь, мелкие светящиеся белые точки, очень похожие на бесплотных светлячков.

Но это происходило не в тишине – той глубокой, успокаивающей тишине, которая обычно сопровождает снегопад. Нет, она явственно слышала тихий, но отчётливый звон серебряных колокольчиков, пение, детский смех, шум дождя, мычание коров, щебет птиц – десятки и сотни знакомых и незнакомых звуков, многие из которых она так и не смогла узнать. Но – она чувствовала! – ничто и никто ей не угрожает. Опасности не было.

Постепенно звуки стали тише, исчезли. Движение порхающих точек замерло.

Она сидела на постели и ждала.

И её позвали. Голос тихий-тихий. И печальный. Нет, скорее, задумчивый. Мужской.

– Катарина! Катарина…

– Я слышу. – ответила она негромко.

– Встань и иди, я покажу тебе дорогу. – голос потеплел, его хозяин был явно рад.

Она, подумав, одела халат, сунула за пояс кинжал, а в карман – две звёздочки, после чего повернулась лицом к потайной двери и сказала:

– Я готова.

Сияющие точки со всей комнаты медленно и осторожно собрались вокруг неё довольно плотно, как бы заключив в полупрозрачный сияющий овальный кокон, не прилегающий, впрочем, к телу, а отстоящий от него примерно на фут.

– Не бойся ничего! Я проведу тебя. Иди вперёд!

Она сделала шаг, и, странное дело: кокон несколько приподнялся и она ощутила, как её ноги отрываются от пола и она продолжает двигаться прямо по воздуху. Они с коконом, продолжая совместное движение, вначале медленно, а затем всё быстрее, поплыли к стене.

Катарина, несмотря на предупреждение, инстинктивно зажмурилась и вытянула руки, ожидая удара. Но этого не произошло – они свободно, словно нож в масло, влетели в камень стены.      Затем чернота камня сменилась пустым пространством коридора, снова стеной, какими-то комнатами, затем движение стало ещё быстрее, различить детали стало невозможно, но осталось ощущение, какое бывает на американских горках – они летели вперёд и вперёд, плавно поворачивая иногда, но не замедляясь.

Катарина поняла, что её ведут кратчайшим путём, и даже поняла, куда.

На одинокий выдающийся в озеро мыс, с полуразрушенной башней, к самому древнему сооружению замка. Она подумала ещё, что туда ходов они так и не нашли…

Не прошло и нескольких секунд, как движение стало замедляться, и она оказалась там, в башне, в круглой большой комнате, без крыши и мебели, просто под открытым небом. Но ей было не холодно. Она осмотрелась.

Пыль, ветки, сухие листья и другой мусор толстым слоем покрывали кладку пола. Там, куда попадали дождь и снег, на ней виднелись разводы оплывшей глины. Хорошо, что она всё ещё висела в воздухе, ничего этого не касаясь.

– Теперь – осторожно. – предупредил голос, ставший громче, – Не бойся!

Она плавно провалилась прямо сквозь пол, и ещё один пол, и ещё один… На четвёртом сверху этаже ниже поверхности земли, она, наконец, закончила движение.

Светляки разлетелись в сторону, освещая низкий и угрюмый каземат. На деревянной лавке у стены сидел пожилой человек с огромными горящими глазами и густой белой бородой. Одет он был в какие-то неописуемые лохмотья.

Присмотревшись, она поняла – это не человек, а Призрак.

Сквозь него в неверном свете светляков была видна стена и цепи с кандалами на крюках. Но он не двигался и смотрел на неё. И, несмотря на страшную худобу и дряхлость морщинистого тела, приветливо улыбался ей.

Катарина почувствовала некоторое смущение – она никогда не общалась с настоящими призраками. Не обидеть бы симпатичного незнакомца.

Он первым нарушил молчание, вдоволь рассмотрев её сверху донизу:

– Господи, какая же ты красавица! Я до сих пор не могу поверить, что такая женщина смогла сделать всё это!

Она продолжала тоже рассматривать его, теперь улыбаясь.

Вдруг он встрепенулся и встал с жёсткого ложа:

– О, прости пожалуйста старика – я никудышний рыцарь: совсем забыл о приличиях! – он церемонно раскланялся. Она тоже сделала реверанс, невольно улыбнувшись ещё шире и облегчённо вздохнув – «никудышний рыцарь» явно не собирался причинить ей вред, и лицо у него было открытое и лучилось доброжелательностью.

Он между тем продолжил:

– Сознаюсь честно: за последние почти триста лет моё общение с людьми проходило совсем в другом ключе – обычно я старался напугать их до полусмерти – как своих, так и захватчиков!.. Совсем отвык от нормального обращения. Ещё раз прошу меня простить! Меня может немного извинить только то, что я… Потрясён и очарован!

Да, фамильные черты фонХорстманов ясно проступали и сквозь триста лет. Он был похож, да и вёл себя, почти как свой далёкий потомок-тёзка.

– Добрый вечер, господин барон! Разумеется, я прощаю вас! Не скромничайте – дара говорить изысканные комплименты вы не утратили! – она воспользовалась одной из самых женственных своих улыбок.

– О, да! Я сразу понял, что вы ещё и очень умны. Вы уже догадались, кто я. Но всё равно: разрешите представиться, леди моего сердца – Я – Карл Фридрих Рудольф фонХорстман, сын первого фонХорстмана, пожалованного за выдающуюся доблесть, храбрость и безупречную преданность, дворянским титулом. – он снова поклонился.

– Очень приятно, мессер барон! А я – Катарина Изабелла де Пуассон, хотя это вы наверняка знаете. – сделав ещё раз реверанс, она откинула со лба приставшую прядь волос.

– Да, знаю. Как и то, что вас преследует злой и неправедный враг, вынудив скрыться сюда, в эти печальные и скудные места из отчего дома, и лишив мужа и оторвав от семьи…

– Дорогой барон, вы можете не смущаясь продолжать обращаться ко мне на «ты» – ведь я гожусь вам в прапраправнучки!

– Вы правы, моя дорогая, я очень… стар. Но – нет. Я этого не хочу. Даже если бы вы не сделали того, что сделали, и даже несмотря на трёхсотлетний опыт пугания, в вашем присутствии самый последний, потёртый и полинявший призрак чувствует себя королём! А это дано не каждой женщине – заставить мужчину чувствовать себя мужчиной!

Ох уж эти фонХорстманы! Понятно, почему ни одна женщина не могла устоять перед такими отважными и галантными рыцарями! Ведь он говорил от души – уж она-то чувствовала это. А, как уже неоднократно упоминалось, женщины во все времена «любят ушами!»

– Ах, дорогой барон!.. Теперь мне понятно, у кого ваш праправнук перенял свои лучшие рыцарские черты. Умеете и вы дать женщине почувствовать себя королевой!

Благодарю вас за искусный комплимент! Триста лет нисколько не притупили вашей галантности и пытливого ума!

– Как вы мне льстите, милая Катарина! Всё же триста лет… Да – это триста лет.

Собственно, для этого я и попросил вас прийти сюда. Мне очень нужно поговорить с вами – именно с вами! – обо всём: о нашем родовом гнезде, о моём праправнуке Карле, и о том, что вы сделали.

Он замолчал, и прошёлся, опустив глаза к полу, туда-сюда по тесной и низкой каморке. Катарина не прерывала его раздумий.

Наконец, сверкнув орлиным взором, он жестом предложил ей сесть. Осторожно она опустилась на краешек полуистлевшей скамьи. Он опустился напротив.

– Как вы уже, наверное, знаете, дорогая моя, это именно я построил большую часть Кирхштайна. Назвал я его так потому, что вот на этом самом месте издревле было капище, где древние жители этой страны сотни, если не тысячи лет назад, справляли свои религиозные обряды – языческие, разумеется… А я убрал это капище, вернее говоря, этот древний сарай, чтобы построить вот эту громаду, – он обвел рукой, – надеясь таким образом получить благословение как древних богов – хранителей этих мест – так и нашей святой Церкви…

Стены я строил на века – ну, вы знаете, вы видели. – Катарина кивком подтвердила, – Это было не очень трудно, зато хлопотно: всё организовать, заставить все бригады добывать, привозить и укладывать камень так, чтобы все были заняты… Кормить всех, лечить. Зимой, конечно, здесь ничего не построишь – известь не застывает, крошится… Приходилось делать перерывы.

Ох, – махнул он устало рукой, – проблем было много, но вам про это слушать будет скучновато. Словом, своей цели я добился: Кирхштайн выстоял, несмотря ни на что. Здание крепко, как и скала, на которой покоится его основание. Однако вот что меня смущает…

Как бы это объяснить…

Я всю жизнь посвятил обустройству родового гнезда. Собственно говоря, к концу моей жизни это стало единственной моей целью: оставить потомкам надёжный замок и богатую вотчину. Вы даже представить себе не можете, каких усилий и нервов мне это стоило. Наверное, это было моей ошибкой – для процветания далёких и ещё призрачных потомков я не щадил ни себя, ни близких. Тридцать два года постоянной стройки, согласен, замучают кого угодно!..

Конечно, они в какой-то степени были правы – это было очень… Хлопотно и тяжело – все мои родные потеряли всякое терпение. А я настаивал!..

Но это ни в коей мере не оправдывает моего… Ну, Карл уже рассказывал вам про моего сына. Как он объявил меня сумасшедшим, заточил в этой башне – это меня-то, старика, в шестьдесят с лишним лет! Я уже не упоминаю про свой ревматизм. Ну и тогда я, разумеется, сгоряча… А он… Впрочем, вы знаете. – Катарина опять кивком подтвердила, что драматичная и печальная история фамильного проклятия ей известна.

Призрак потряс головой, смахнул пальцем искрящуюся слезу с уголка глаза. Было видно, что воспоминания об этих событиях всё ещё сильно волнуют и расстраивают его, несмотря на то, что все их участники давно в могиле. Впрочем, кроме него самого… Но его уж никак нельзя назвать «живым свидетелем». Ведь он, при всей своей обаятельности и трогательности, тоже мёртв.

Или… Это нельзя назвать смертью?

– Ладно, всё получилось не совсем так, как я хотел. Но главного я добился, – он, взяв себя в руки, снова говорил твёрдо и связно, – Четвёртый фонХорстман отлично жил и управлял всей вотчиной – может, жестковато, но по-хозяйски. Так нет: не проходит и сорока лет, и они – я имею в виду безмозглых наследничков! – умудряются без боя всё отдать врагам! А сколько фонХорстманов погибло – и погибло совершенно зря!..

Ну, тем, кто захватил нашу твердыню, конечно, здесь тоже скучать не приходилось – я постарался от души. Силёнок и злости ещё хватало. Могу поставить себе в заслугу то, что подземелья замуровать их вынудил именно я. Но и они…

В-общем, тоже отомстили. На мой склеп, – он обвёл рукой вокруг, – наложили неснимаемый наговор, и теперь я… э-э… несколько ограничен в передвижениях, и средствах… Скажем так – воздействия. Хм. Да, сильно ограничен.

Однако они всё же замуровали мои подземелья. Свиньи! Извините, Бога ради – вырвалось! Хотя суть от этого не меняется – вели они себя здесь по-свински. Ещё бы – не своё же! Поэтому, хоть Рейнхард и… э-э… Разделался с ними слишком жестоко, я его не осуждаю.

Ну, когда замок снова стал наш, я как-то смирился и со своей… Несвободой.

Однако случилось непредвиденное – злобный и коварный негодяй нашёл вход, ведущий в наши фамильные катакомбы снаружи, и подло воспользовался ими. Да, воспользовался коварно, гнусно и подло! Таких… палачей у нас в роду – хвала Господу! – нет и смею надеяться – никогда не будет! А я-то, я-то – ничего не мог сделать! О, жестокий Рок!

И если бы не ваша потрясающе храбрая и слаженная команда, я бы, наверное, с ума сошёл от отчаяния и беспомощности!

Он раскраснелся, если можно так сказать о призраке, глаза горели, словно угли, лихорадочным огнём, руки судорожно сжимались в кулаки, готовые разить врага, несмотря на собственную бесплотность. Да, он ей определённо нравился. Как страж фамильного гнезда он заслуживал только уважения. Одно слово: Хозяин! Даже спустя триста лет. Молодец, вот уж кто переживает за своих…

Но он продолжал:

– Уже одного только зверского убийства несчастной женщины нельзя простить! Я так страдал! Ну, и, конечно, последний удар – потеря половины нашей исконной вотчины. Я долго не мог поверить и осознать… А смириться до сих пор не могу!

Но уж когда вассалы разбежались, посжигав всё хозяйство, бросив свои поля…

Пришлось поверить, что проклятые судейские крючкотворы сделали-таки это.

Бедняга Карл. Если б я не был ограничен этим казематом, я бы уж постарался! Я знаю, чего боятся эти жалкие буквоеды! Ничтожные бюрократишки! Проклятые сутяжники!.. И это называется – «Великая Империя»! Тьфу! Я бы!.. – он воздел кулаки к потолку. Помолчал. Как бы оправдываясь, продолжил:

– А Гертруда одна не может воздействовать на них: она ещё слишком неопытна и несчастна… Да и перемещаться далеко пока не умеет.

Но всё же это свершилось! Она отомщена. И теперь, если захочет, может отправиться в места вечного наслаждения. А я… Я снова останусь один. Один…

Извините, дорогая моя, я так невнятно излагаю свои мысли! Это от того, что я давно ни с кем из живущих не говорил. Ну и, конечно, очень рад, что вы отомстили подлецу, а не стали с ним миндальничать, как поступили бы менее сильные люди.

Трусливые слабаки и, извините меня, идиоты, всегда считают, что негодяя можно исправить и перевоспитать… А я всегда считал – и сейчас считаю! – что достойно исправить мерзавца и негодяя лучше всего хорошим ударом меча – чтобы и потомства от дурной крови на земле не осталось!..

И мне вдвойне приятно, что в вас я нашёл союзницу, разделяющую мои убеждения!

Катарина почувствовала, что невольно улыбается: их взгляды, несмотря на семь веков разницы, совпадали. Жаль, что не все рыцари столь радикально смотрели на эту проблему… Иначе сословие подонков и мерзавцев всех мастей к её времени могло бы и вовсе исчезнуть!

– Так вот, я перехожу к сути дела. Мы с Гертрудой посоветовались… И решили, что можем вам полностью довериться. Вы не будете действовать во вред нашему роду и благополучию Кирхштайна. Ведь вы… э-э… Настоящий воин, если мне позволительно так выразиться о прелестнейшей женщине… И человек чести. Кроме того вы… э-э… Кхм. – он вдруг запнулся. Но продолжил:

– Ведь вам понравился Карл? Вы поможете ему, я надеюсь? Он ведь в сущности, хороший парень, несмотря на некоторые… странности, легкомыслие и природную лень. Ему нужна только хорошая хозяйка. Нет-нет, не подумайте, что я ВАМ предлагаю выйти за него замуж – он замахал руками, в ответ на широко раскрывшиеся глаза Катарины и готовые сорваться с её уст слова, – Ничего такого я в виду не имел! В смысле женитьбы этого оболтуса я целиком доверяю вашему вкусу! Нет, к вам у меня совсем другое предложение.

Вот послушайте.

Я хочу сделать вам, дорогая гостья, маленький подарок. И я искренне надеюсь, что вы не будете его отвергать. Приняв его, вы окажете мне честь, и позволите хоть в малой степени выразить ту благодарность, которую мы с Гертрудой к вам испытываем! Прошу вас! – рукой он предложил ей встать.

Заинтригованная, какой же подарок может сделать ей бесплотный призрак, она подчинилась, пытливо глядя на него.

– Дорогая Катарина, вам придётся ещё немного попутешествовать! Надеюсь, это вас… не обременит? – она показала, что нет, – Сожалею, но по независящим от меня причинам не смогу сопровождать вас лично. Но, надеюсь, вы меня поймёте и простите! Впрочем, разговаривать мы сможем! Молодёжь, давайте. – обратился он к огонькам.

Катарина с интересом наблюдала, как невесомый сияющий кокон вновь собирается вокруг неё. Вот он и готов. Но они стоят на месте… В чём дело?

– Ох, забыл сказать… Первый шаг всё же должны сделать вы – это как бы говорит о вашем согласии… Пожалуйста, прошу вас. – конечно, она не могла отказать ему.

Не зная, увидятся ли они снова, она на всякий случай ещё раз улыбнулась ему и шагнула вперёд. Карл Фридрих Рудольф тоже мило улыбался ей вслед, хотя в глазах его – она могла бы поспорить на что угодно – было и сожаление: сожаление по тем временам, когда он лично мог общаться с женщинами во плоти, ну, или хотя бы сопроводить даму в путешествии по родовому гнезду, будучи пусть уже лишь бесплотной тенью…

Жаль, что этот достойный рыцарь вынужден последние сто пятьдесят лет находиться в столь жалком и замкнутом пространстве. Может, можно ему как-то помочь?..

Вновь её несло сквозь землю, камни, и скалы фундамента.

На этот раз, впрочем, недалеко – она узнала один из боковых подземных ходов, который они с Пьером обследовали лишь несколько часов назад. Господи, кажется что это было чуть ли не месяцы назад! Психология – странная вещь.

– Посмотри внимательно, и запомни, где ты находишься, – сказал издалека голос барона, – Запомнила? – она согласно кивнула, – Теперь не удивляйся! Гляди!

Медленно и торжественно, прямо сквозь боковую каменную стенку этого хода, оказавшуюся очень тонкой, её внесло в небольшую каморку с каменными же стенами.

Вся она была заставлена старыми, полусгнившими сундуками, сквозь щели которых и трухлявые доски на пол кое-где повытекли драгоценные ручейки содержимого: золотые монеты, необработанные драгоценные камни, серебро – в монетах и церковной утвари, вроде крестов и чаш, мелкие ювелирные изделия – цепочки, кольца, броши…

Катарина с интересом огляделась.

Сундуков оказалось пять. Наполненными были только два. Но каждый был не меньше бочки доброго вина – то есть объёмом около кубического метра. Получалось, что здесь собраны колоссальные богатства: стоимость золота, камней и драгоценных украшений было трудно себе вообразить. И это при том, что наследнику всего этого подчас нечем было дать взятку, или купить зерна на зиму себе и своим людям!..

– На всякий случай напоминаю, что мой папочка участвовал в одном из первых и весьма удачных крестовых походов, – раздался несколько ехидный голос: он явно почуял ее удивление! – А я при строительстве использовал только три сундука. Уж старался быть рачительным сыном…

Так вот. Я прошу тебя принять мой подарок. Отныне всё это – твоё!

Сказать, что Катарина была поражена – значило ничего не сказать.

На какие-то мгновения растерялась даже она. Как же ей быть?!

– Позвольте, уважаемый господин барон! Ведь у вас есть законные наследники. Они гораздо больше меня достойны владеть всем этим. Ведь это – Ваше фамильное наследие! И использовать его надо на благо Вашей династии!

– Я знал, что вы так скажете, милая леди моего сердца! – раздался довольный голос, – Так вот. Объясняю ситуацию: это наследие великого Эрнста-Гуннара. И оно принадлежит мне, и только мне! И я волен оставить его тому, кого считаю достойным такого дара. Тому, кто не пустит его пылью по ветру в бессмысленных тратах на роскошь и пустые наслаждения. Тому, кто знает цену этому золоту и употребит его с пользой для себя и близких. Тому, наконец, кто больше всех сделал для восстановления чести фонХорстманов, доброго имени Гертруды Гессель, и безопасности всех, кто живёт и, даст Бог, будет жить в Кирхштайне! – торжественность в голосе не позволяла усомниться в твёрдости решения.

– Кроме того… Ну, ладно, там – мой родной сын. Заточив меня здесь, он… Ах, он-то уже получил своё. – голос барона передавал всю сложную гамму его эмоций, хотя самого его здесь и не было. Некстати ей подумалось, что из него вышел бы отличный диктор на радио. Бедняга, для его обид не существовало трёхсотлетнего временного барьера. – Но я очень сердит на Карла и его отца. Тоже мне – интриганы-крючкотворы выискались! Балбесы самонадеянные! Ох, простите. Вырвалось!..

ФонХорстманы никогда не присоединяли чужих владений с помощью женитьбы! Только мечом! И вот они, мои потомки, без боя и чести, в зале суда, теряют половину родовой вотчины… Позор! Позор! Лично я считаю это оскорблением… хм… Памяти доблестных предков.

Поэтому – прошу вас, не будем больше об этом говорить. Мне это неприятно. Мои потомки, не прошло и трёхсот лет, выродились в жалких интриганов! Какое пятно на священном родовом гербе!

– Но дорогой барон, ведь они хотели как лучше!

– Вот именно, что хотели! А что вышло?

На это ей нечего было ответить. (Хотя она не могла не вспомнить и знаменитую фразу современного ей политика – о той же проблеме желаемого… И получившегося.) Ведь она сама видела и Гертруду, и сгоревшие дома в брошенных селениях, и полупустые подвалы со скудными запасами в замке… Она вздохнула.

– Да, я знаю – вы умны, любезная Катарина. Вы сами видите, что я прав, и имею все основания сердиться на своих нерадивых потомков. Поэтому прошу вас – нет, заклинаю на коленях (хоть мне и неудобно из-за ревматизма!): примите этот дар, и распоряжайтесь, как найдёте нужным!

– Умоляю вас, дорогой барон, немедленно поднимитесь! Ах… Я не могу отказать такому рыцарю, как вы! Поэтому благодарю вас за столь щедрый подарок и принимаю его! – она ведь чувствовала, что Призрак делает свой дар от чистого сердца, и не хотела обижать его.

Кроме того, разве то, что золото будет её, помешает ей помочь «хорошему парню», как его назвал предок-тёзка, да и себе самой? Она ещё успеет подумать, как лучше распорядиться нежданно свалившимся богатством.

– Вот и прекрасно! Я знаю, что более достойного владельца для этих фамильных сокровищ мне не найти, хотя бы я прождал ещё триста лет. Вы здесь несомненно лучший мужчина – простите, Бога ради! – и никаких глупостей не наделаете.

– Ах, милый барон, как вы мне льстите! – Катарина рассмеялась. Ей было легко и уютно, – Скажите, – тон её вновь стал серьёзным, – Могу ли я в свою очередь сделать что-нибудь, приятное Вам? Ну, может, какие-то средства могут снять этот… Наговор? Или вам что-нибудь нужно для… э-э… того, чтобы последовать за Гердой в… Более счастливые места?

Последовало долгое молчание. Катарина уже начала опасаться, что контакт с бароном утрачен. Но затем, тяжко, словно по лесу пронесся порыв осеннего ветра, вздохнув, он всё же отозвался:

– Благодарю тебя, благородная дочь Анриетты де Буа-Трасси! Благодарю от всего сердца! Ещё никто не спрашивал меня о таком! Ты растрогала несчастного призрака до глубины моей истерзанной души, обречённой никогда не вкусить вечного успокоения! Да будут радостны дни твоей жизни! Как повезёт рыцарю, которому ты станешь супругой…

Ах, Катарина, Катарина!

К сожалению, дорогая моя, даже вы ничем не можете мне помочь. Ведь я проклят! А наложивший проклятие – мёртв. Я обречён вечно скитаться по бренной земле, лишённый тела и покоя.

А насчёт наговора… Снять его возможно, но это очень, очень сложно и опасно. Необходимы некоторые предметы, которые… Хм. Лучше не будем говорить об этом – неподготовленный человек, пытаясь снять это заклятье, может погибнуть, или сойти с ума – а я не хочу, чтобы вы подвергали себя такой опасности. Поэтому прошу вас – не будем больше об этом говорить. Вы и так слишком добры к несчастному призраку!

– О нет, мессер барон, добры как раз вы! Я очень тронута вашим щедрым подарком!

– Я очень рад это слышать! Владейте же всем этим, дорогая моя, и не будем больше к этому возвращаться – все это ваше и только ваше по праву! – немного помолчав, барон добавил, – Мне вы очень понравились. Такая красота – редкость в наших краях. Ваша красота – больше внутренняя… Она жизнерадостная, открытая, извините за грубость, я бы сказал – прямая, без фиглярских вывертов, как у наших чопорных и жеманных фрау. Не будет ли наглостью с моей стороны… Когда-нибудь снова пригласить вас, чтобы просто повидаться?

– Ну что вы – напротив, мне будет приятно! Разумеется, дорогой барон! Я готова видеться с таким рыцарем и галантным кавалером хоть каждый вечер! Наверняка вы сможете многое рассказать и посоветовать мне, да и своим праправнукам!

– О, нет, леди моего сердца, к сожалению – величайшему, уж поверьте! – это невозможно! На это уходит слишком много сил! Теперь на их восстановление понадобится не меньше месяца…

Поэтому прошу вас, дорогая моя, ещё раз осмотритесь, чтобы твёрдо запомнить место, – светляки вновь медленно вынесли её в коридор подземного лабиринта, – и малыши отнесут вас домой, они тоже устали и держатся из последних сил!

– В таком случае, я всё запомнила, дорогой хозяин! Хочу только ещё раз поблагодарить вас! И вот ещё что – мне было ужасно приятно познакомиться с таким рыцарем во всех отношениях, как вы! (Она запоздало прикусила язычок, подумав, что слово «ужасно» – как-то всё же двусмысленно… Но он, к счастью, воспринял всё правильно.)

– Благодарю и вас, милая гостья! Впрочем, что я говорю – хозяйка! Вы – хозяйка моего сердца и хозяйка Кирхштайна! Надеюсь на новую встречу через месяц. И буду счастлив, если это золото поможет вам чувствовать себя уверенной и спокойной!

– Прощайте, господин барон, до встречи! – её уже несло сквозь толщу камня и земли, всё мелькало перед глазами так, что даже пришлось их закрыть, и голос барона отдалялся, становясь всё тише и тише.

Мелькание за закрытыми веками прекратилось. Она открыла глаза.

Она вновь лежала на кровати.

И, разумеется, никакого халата на ней не было. Как и кинжала за поясом. Тело мирно лежало на постели всё это время. Путешествовал лишь дух…

Как барон это сделал?! А как это делала Красавица Марта?..

Значит, существуют всё же способы отделять духовную сущность от тленного материального тела? Впрочем, кому это знать, как не ей… Хвала Господу!

Такой наполненной и захватывающей жизни у неё никогда не было (тьфу-тьфу!), и, похоже, если верить тому, что ей предсказала Колдунья, скучно не будет и дальше…

Из открытого окна потянуло предутренней прохладой, и она, поёжившись, подтянула простыню повыше. С делами, пока, вроде всё! Теперь… Можно и поспать ещё немного!

Проснувшись, она долго лежала, и думала, что и как ей лучше сделать.

Нет сомнений, что главное, и самое полезное для потомков благородного Карла Фридриха Рудольфа – вернуть потерянную половину вотчины. Тем более что и сделать это можно сейчас достаточно просто: купить то, что незадачливый новый владелец старается продать. Ну ещё бы ему не стараться – доходов с новых земель никаких, а налоги-то с увеличившейся земельной собственности в казну императора платить всё равно надо…

Надо же. Неужели и в эти времена осью, вокруг которой всё вращается, являются наличные, и коммерция, а не рыцарские побуждения с благородными и религиозными порывами? Или все эти красивые сказки об идеалах, несении света Подлинной Веры неверным, и любви к ближнему – лишь плод воображения всяких меннезингеров, менестрелей и романтически настроенных, или – правильно ориентированных писак-архивариусов при тех же монастырях?

А миром правил, правит, и всегда будет править его величество чистоган?

Ну, может, хоть в чувствах между Мужчиной и Женщиной главное – не игра гормонов, требующая банального продолжения рода, а – Любовь?.. Или она – изобретение всяких романтиков и Шекспиров-Пушкиных?..

Ладно, оставим философию философам.

Пора приступать к работе.

В существовании клада она не сомневалась ни на миг, но всё же решила перед тем, как начать процедуру покупки и оформления владения земельной собственностью, убедиться в его реальном местонахождении.

Поэтому разбудив всех своих, и сделав традиционную выволочку Электре, она, несмотря на ранний час, проследила, чтобы все плотно позавтракали. После этого Пьер, как всегда молча выполнявший все её, подчас такие странные, распоряжения, притащил из кузницы большой лом. Они, переодевшись, посадили Марию на вахту, а сами совершили лёгкую прогулку по памятным местам уже почти своих, домашних, катакомб.

Найти коридор, по которому её пронесли ночью, оказалось нетрудно. Как и определить местонахождение потаённой комнаты. Нетрудно оказалось и расковырять полусгнившую известь кладки и вынуть первый кирпич, и затем аккуратно разобрать узкий проход в тонкой каменной перегородке.

Труднее оказалось убедить Пьера, что это не сон, и что всё это принадлежит ей.

Так же трудно оказалось придумать убедительную историю того, как она узнала о кладе.

(Пришлось сочинить очередную романтическую байку про «вещий» сон, которой Пьер, как здравомыслящий прагматик, может, и не поверил бы, если бы не весомые доказательства в виде несметных сокровищ. Про хранителя родовых традиций и древнего клада, прапрадедушку фонХорстмана она даже не заикалась: это не её тайна, и никто о ней не узнает!).

Итак, сокровища оказались на месте.

За дело.

Они набрали в мешок, предусмотрительно захваченный с собой, только золотых монет, и, не притронувшись к прочим побрякушкам, выбрались из затхлого склепа. После чего аккуратно вставили на место все вынутые из проёма кирпичи. Сделать это было нетрудно, так как они и вынимали их по порядку, взломав только первый камень.

Затем все щели тщательно замазали глиной с природным гипсом, за которой пришлось сходить почти к аварийному выходу в овраге – ближе ничего подходящего не нашлось. Стена снова надёжно охраняла спрятанное рыцарем-крестоносцем сокровище.

Отдувающийся Пьер перетащил мешок с золотом, который весил никак не меньше тридцати с хвостиком килограмм, к комнате Катарины, она же могла только подбадривать беднягу – в узком проёме хода с лестницей двоим развернуться было ну никак нельзя.

Всё же мешок оставили пока за потайной дверью.

Помывшись и переодевшись, Катарина вызвала Гюисманса, и имела с ним продолжительную и весьма плодотворную беседу. Главное, что она выяснила – это то, что ничто, кроме отсутствия наличных денег не препятствует кому бы то ни было, даже иностранцу, или иностранке, (естественно, благородного происхождения! Ну правильно: владеть землёй – исконная привилегия дворян!), купить у фонРозенберга доставшуюся ему по суду часть вотчины фонХорстманов.

Помимо этого она многое узнала об имперских и местных Законах о землях и их наследовании, способах и методах купли-продажи, дарения, отчуждения в пользу казны и прочих хитростях. Больше всего её интересовали формальности по оформлению сделок, и нравы и расценки местных бюрократов.

Ну, тут нового оказалось до смешного мало: чиновники везде чиновники, особенно в загнивающей империи, которую постепенно губит свой же разросшийся, словно опухоль, хозяйственно-административный аппарат. Здесь, так же как и в её родной эпохе, царило право сильного: у кого больше денег на взятки (в смысле, потрачено, а не зажилено!), тот в итоге и прав в любых вопросах. Знакомая, и вполне подходящая ситуация.

Так как времени было уже около часу дня, они съели нечто, напоминавшее второй завтрак, и, не теряя времени, отправились, прихватив на всякий случай Пьера и несколько туго набитых аргументов-кошельков, прямо в «мэрию» местного административного центра.

Дорога была ей уже хорошо знакома, поэтому любование сомнительными красотами запущённого бурелома она заменила полезной беседой всё с тем же Гюисмансом – она не стеснялась спрашивать и советоваться, что и как лучше сделать…

За деловым разговором дорога много времени не заняла.

А вот вежливо-тактичное знакомство с нужными людьми, и неторопливые разговоры – полные недомолвок, намёков, и хождений вокруг да около интересующих её вопросов, и «цивилизованный» торг и переговоры!.. Ей показалось, что тянулось всё это вечность!

Благо, «полурыночная» экономика подготовила её и не к таким испытаниям…

К счастью, нужных ей для дела чиновников оказалось всего трое – и именно от них зависело разрешение и законное оформление сделки. Опять же, к счастью (случайно, почти как «рояль в кустах»!) Гюисманс знал, где кто живёт. Поэтому «закулисные» переговоры проходили прямо на дому, в приватной, так сказать, обстановке: без лишних свидетелей и препятствий, могущих возникнуть, если бы они проходили в официальной атмосфере мэрии, как действовали обычно оба судившихся барона…

Поскольку все три беседы проходили под неизменное «небольшое» угощение, к концу дня Катарина чувствовала определённую тяжесть в желудке (вот хорошо, что от корсета отказалась!), и сильное головокружение от выпитого, явно привозного, вина.

Впрочем, на остроте её ума такие мелочи не сказывались. Обаянием и другими аргументами она похвастаться… могла.

Самым большим, разумеется, облегчением для деловых бесед было то, что Гюисманс отлично знал, кто сколько стоит. Поэтому все переговоры завершились к вящему удовольствию всех сторон. Естественно, их конфиденциальность гарантировалась нежеланием получателей блестящих круглых аргументов разглашать пикантный факт их получения.

Самым приятным было то, что её «очень разумный и трезвый» подход понравился всем трём бюрократам, и она была приглашена «заходить в любое время – чтобы справиться (с нашей, разумеется скромной посильной помощью!) с любыми затруднениями!»

К концу этой сложной, ответственной и сильно напрягавшей контролирующий такт, вежливость и иносказательность речи, мозговой центр – а ей казалось, что таковой всё же существует! – этот самый центр в её мозгу занимал, похоже, в два раза больше места. И здорово утомился. Из интеллектуальных игр, доступных людям этой эпохи, пожалуй, только политика и дворцовые интриги были сложнее и, само-собой, куда опасней… нотариальных.

Однако наконец подошла к концу и эта тягомотина.

По дороге домой Катарина от души поблагодарила Гюисманса за помощь.

Её, действительно, трудно было переоценить – его здесь знали все. Как и то, что он профессионал, обучавшийся в столице, и правая рука барона. Поэтому даже одно его присутствие заставляло сразу относиться к ней серьёзно и по-деловому. И если бы не его реальные профессиональные знания фасада и изнанки всех сделок с недвижимостью, им пришлось бы туго. И сделать то, что было сделано, стоило бы… Дороже. Ну, и, разумеется, времени ушло бы куда больше.

Гюисманс, в свою очередь, восхитился её тактом и «бешенным» – он так и сказал! – терпением к тупости и жадности. Катарина немного попеняла ему, но с улыбкой – он был ещё молод, и не совсем понимал: на таких должностях тупые не задерживаются! Их выживают те, более «высококвалифицированные» специалисты, набившие руку в профессиональном притворстве и выковыриванию. В свой карман.

Прикинуться непонимающим – самый любимый финт чиновника-бюрократа. Другой, разумеется, не менее употребляемый – преувеличить, или даже выдумать всякие трудности… Ну а что до жадности – тут как говорится, комментарии излишни. До Судного Дня она доживёт.

В целом же они оба остались довольны сегодняшним днём. Гюисманс теперь, конечно, был в курсе того, что она собирается проделать. Однако она взяла с него обещание ничего пока барону, да и вообще, кому бы то ни было, не говорить – мол, есть примета, что сделка, о которой рассказывают, обычно срывается (не дай Бог!).

Гюисманс… Позволил себя убедить. Ещё бы: реалист он был ещё похлеще барона. Да и вообще: посадка головы, непринужденная манера держаться и говорить… Да даже взгляд – все выдавало… Внебрачного отпрыска фонХорстмана.

До замка добрались поздно, уже в полной темноте – хорошо, догадались захватить с собой факелы на такой случай! – и ехали по жутковатой дороге (вот уже погодите – дойдут у неё и до этого руки!) не спотыкаясь. Пьер вёл себя молодцом: не проронил ни звука за всё это время.

За ужином, состоявшимся уже позже десяти часов, Катарина приняла огонь на себя, извинившись, что позаимствовала столь ценного человека на весь день, не предупредив барона.

Естественно, что барон не сердился на свою обаятельно улыбающуюся гостью, и ещё раз мило подтвердил, что все его люди, он сам, да и весь замок всегда к услугам дорогой Катарины, и совершенно незачем предупреждать его, или о чём-то спрашивать! Она, как всегда, рассыпалась в благодарностях, сказав всё же, что Гюисманс ей вскоре опять понадобится: его помощь… просто неоценима!

Спать легли заполночь, и спала она как бревно. Так она не уставала даже от сражений. Под утро ей приснилась жаба в пенсне…

Проклятые бюрократы. Нет от них спасенья. Нигде. Даже во сне…

На следующее утро Катарина долго работала над своей причёской и лицом – сама, и с помощью няни. Затем она в полном блеске лучшего наряда, и в компании расфуфыренных Марии и Пьера, и с эскортом в четыре приодетых ради такого случая конюха, посетила замок главного врага барона – родовое гнездо фон Розенберга.

Поскольку в силу склочного и скупого характера, своих людей в мэрии и рядом у него не имелось, никто не мог предупредить пожилого крючкотвора об истинной цели визита высокородной французской дамы. Сама гостья тоже не спешила просвещать его на сей счёт, объяснив визит к нему простым желанием познакомиться поближе со сливками дворянства провинции, и посещением в скором будущем и всех его соседей. Сознательно приехав в подходящее время, она, естественно (ну, так – все же тут джентльмены и рыцари!) была приглашена остаться на обед.

Пока несколько потрясённый её красотой фонРозенберг водил её в экскурсии по достопримечательностям своего (тоже сильно запущенного) замка и сада, про себя, очевидно, прикидывая, как бы познакомить её с сынком – интересно, куда запропастился этот паршивец! – она вовсю применяла методы всё того же Карнеги, стараясь исподволь совсем очаровать зачерствевшего, но ещё с заметными признаками мужского начала, мессера барона.

Впрочем, вела она себя спокойно и с большим достоинством, глазки не строила, пошлостей и фривольностей не говорила, с вежливым интересом позволяя себя – Королеву! – развлекать и ублажать, словно действительно просто отдавала очередной визит вежливости, но потом, растаяв от его обходительности и манер, неподдельно заинтересовалась столь древним и выдающимся – как замком, так и его хозяином…

Сам пожилой и немного сгорбленный барон особого впечатления на неё не произвёл – до стати и обаяния фонХорстмана ему было как до неба… Однако она добросовестно продолжала свою работу. К обеду барон был вполне очарован и полностью введён в заблуждение относительно её интеллекта и цели визита. Отлично.

За обедом, сервированным вполне достойно, вяло поковыряв в тарелках с изысканными кушаньями двузубой вилочкой (вот уж прерогатива только аристократов – крестьяне имели право пользоваться только ложками и руками!), и пригубив вина, хотя её бокал достаточно часто участвовал в цветистых тостах, произносимых в её честь, и прочих, она как бы походя выяснила, что у хозяина хлопот выше крыши – особенно с неожиданной земельной собственностью, которая недавно перешла под его юрисдикцию.

Равнодушно-вежливо она выяснила и то, что эта собственность несколько… тяготит мессера барона – а так же сумму, за которую он расстался бы с таким сокровищем.

Почти без её усилия барон, думая, что развлечёт её, поведал, с какими перепетиями и огромными затратами трудов и денег он отвоевал эту собственность, находящуюся, происками и интригами его главного соперника теперь в таком запустении и упадке… Она признала, что проезжая (случайно) мимо, лицезрела лично их некоторое… запустение.

Умело уведя разговор в сторону от этой, якобы, малоинтересной темы в сторону, она спустя значительное время вернулась к ней, сожалея о запустении (как печально!) и такого, в целом, великолепного фамильного замка и сада…

Смущённый барон был вынужден признать, что в средствах, из-за своих стараний в суде, сильно ограничен. Она поинтересовалась налогами на имущество и землю, отвоёванную с такими жертвами. Барон совсем завял, и, обречённо махнув рукой, сообщил о своём настоятельном желании избавиться вообще от таких «обременительных» земель как можно скорее, упомянув при этом гораздо меньшую сумму, которую он, прикидывая здраво, мог бы просить за них.

Решив ковать железо в этом же направлении, она поинтересовалась, много ли здесь дворян, желающих приобрести их хоть бы и за такую цену. Барон, с прорывающимся сквозь чинно-благородный вид уже некоторым раздражением, попенял на своих соседей-завистников, которые с ним… Ну никак не желают жить в мире и ладу – и всё таскают его, бедного измученного и больного по судам, и таскают!..

Перспективы продать что-либо им в ближайшие пять-десять лет нет никакой. Они просто ждут, когда он окончательно разорится, и вынужден будет отдавать всё за гроши… Она вежливо покивала, сочувственно осуждая их хищнические наклонности.

Усомниться в её искренности было абсолютно невозможно!

Затем вернулась к теме деяний славных предков фонРозенбергов – судя по описанию те ещё были… драчуны и задиры. Это она и поставила им в заслугу… Как и то, что вотчину своему потомку они все-таки оставили вполне процветающей.

К её счастью, похоже, тема этих самых прошлых заслуг и подвигов была возведена в своего рода культ: все дворяне арийских кровей кичились благородными вояками и коварными придворными интриганами так, словно те не были теми же бандитами, жуликами и шлюхами, только в другой одежде и за другие деньги. Судя по рассказам, выходило именно так, если отбросить романтику и «благородную» мишуру… Однако уж эту мысль она попридержала при себе.

В конце визита, когда барон был сыт и вполне ублажён, она, подумав, что честно сделала всё, что могла, поднялась и стала прощаться, помпезно поблагодарив за «чрезвычайно интересно проведённое время».

Уже на выходе из пиршественной залы, она вновь вернулась к коллекции доспехов, гобеленов и прочей дребедени оставшейся от славных предков, и попеняла, что они нуждаются в реставрации… ну, или чем-то такого типа.

Барон снова сослался на отсутствие наличности. Тогда она равнодушным тоном заявила, что земли ей, в настоящий момент, конечно, не нужны, но только из уважения к благородным предкам и славному их наследию, могла бы выделить барону за них некоторую сумму именно в наличных – по счастливой случайности у неё есть деньги, и вложить их в землю, оказав помощь столь достойному рыцарю было бы, как ей кажется, достойным применением для этого презренного металла…

Однако, всё же исходя из реального положения на столь… сильно запущенных пространствах пустующих земель, разумной ей представляется несколько другая, более трезвая оценка их фактической стоимости. Мгновенно оживившийся в бароне сутяга-крючкотвор попросил сказать, во сколько же она оценила бы столь древние и славные земли.

Помявшись, она выдавила, что не хотела бы обидеть столь славного хозяина её представлением о цене этих пусть древних, но нуждающихся в хозяйской руке, и явно приличных последующих вложениях, земель. Барон настаивал.

Ну, она позволила себя уговорить, и назвала эту сумму. Слегка пьяный, но быстро трезвеющий барон, почесав лысеющую голову, признал всё же, что из его соседей уж точно никто столько не предложит. Однако он спросил, как же думает благородная дама распорядиться столь запущенными угодьями. На это она ответила домашней заготовкой – дескать, давно мечтала, разумеется, если не передумает, устроить себе летнюю резиденцию, на те столь жаркие на родине месяцы, что она будет проводить здесь, поправляя подпорченное здоровье целительным горным воздухом, и услаждая взор прелестями пейзажей…

ФонРозенберг, полностью сражённый её низким декольте, располагавшимся (случайно!) в непосредственной близости от его лица, стройным станом, слабым здоровьем и перспективой иметь такую соседку (с расчётом, наверное, на своего «обаятельного» сынка), согласился, даже не сделав попытки поторговаться ещё. Что дало ей убедительнейшее доказательство того, что даже в казалось бы закоренелых крючкотворах и склочниках, дедушка Фрейд со своим учением неизменно находит потаённый закуток, лазейку…

И при соответствующих условиях свою дань с человека возьмёт. А вдвоём с прагматиком-американцем они вообще непобедимы – особенно, если их применять грамотно и спокойно…

Нарисовав не слишком довольную (впрочем, тут же воспитанно убранную) гримаску на лице, словно она не слишком-то рада, что барон выкинул такой финт, и чуть ли не навязал ей сомнительное приобретение, она, впрочем, быстро «овладела» собой. И на вопрос обеспокоенного хозяина ответила, что нет-нет, всё, мол, в порядке! Просто она рассчитывала не так быстро расстаться с почти всеми своими деньгами, а ещё немного погулять на них в столице Империи – Вене…

На любезнейшее предложение барона, она ответила, что не привыкла вот так сходу менять принятые решения, и отказываться от договорённостей с милейшими людьми – да и не хотелось бы поставить в неудобное положение столь любезно пошедшего ей навстречу хозяина!

Словом, после нескольких тактических любезностей с её стороны и улыбок, и мягких нажатий маленькой ладошкой на костлявую руку, барон остался в убеждении, что он истинный рыцарь, милый хозяин и благородный благодетель.

Хорошо, что он не видал лица Марии, стоявшей за его спиной. Впрочем, после характерного движения в её адрес брови хозяйки, няня поторопилась убрать это выражение, пока никто посторонний не заметил.

Оформить сделку договорились завтра в полдень.

Слуги фонРозенберга с факелами проводили их кавалькаду почти до самого замка Кирхштайн. В мерцающем свете пламени его серая громада показалась ей ещё романтичней и таинственней, чем обычно. Но налёта тайны и ощущения чего-то недоброго уже не было.

За ужином Карл фонХорстман был явно заинтригован её частыми и длительными отлучками, однако напрямую спросить стеснялся – боялся, наверное, со своим обычным тактом, поставить милую гостью в неловкое положение. Она сама поведала ему то, что считала нужным. Естественно, скрыв самую важную стратегическую информацию.

Барон-то, конечно, не проговорится, но ушей в замке полно: ей совершенно ни к чему, чтобы через слуг какие-нибудь посторонние узнали о деле, задуманном ею.

Ела и пила она с удовольствием, потому что в гостях почти ни к чему не притрагивалась, разыгрывая придирчивую избалованную леди. (Да и корсет хренов мешал! Зато уж стан стройнил – нужно отдать ему должное!..)

Не то, чтобы она опасалась яда – нет, противоядие Марты она уже допила. Да и маловероятно, чтобы даже враг попытался убить её, не сделав попытки приспособить её к своим целям – хотя бы с тем же сынком… Тем более, что хотя крючкотвор фонРозенберг был и со стажем, что-то рыцарское в нём всё же осталось – это чувствовалось и было заметно даже невооружённым глазом – недаром даже Карл отдавал ему должное…

Скорее, не ела она ещё и потому, что сильна была ещё приверженность неписанному закону о трапезе в доме врага. Хотя главного врага уже не было.

Итак, к полудню они с Гюисмансом, Пьером, Гансом (взятым для солидности – детина он здоровый!) и ещё двумя конюхами, захваченными исключительно для симметрии эскорта, прибыли к зданию мэрии.

Не то, чтобы они опасались разбойников. Если понадобилось бы, они с Пьером и вдвоём сумели бы защитить деньги. Просто Катарина не хотела, чтобы окружающие увидели, на что она способна при необходимости. Это могло бы неподготовленной местной широкой публике показаться… несколько странным. Дамам ведь больше подходит имидж слабых, наивных и беззаботных созданий. Она хотела, чтобы вера в это фонРозенберга и других сохранялась. Так что эскорт взяли исключительно для престижности.

Барон, конечно, уже был тут. Они поприветствовали друг друга как старые знакомые.

После обычных вежливых и ничего не значащих фраз, Катарина спросила, почему же сын мессера барона не прибыл на такое важное мероприятие, и когда она, наконец, будет иметь удовольствие познакомиться с ним. На что барон сокрушённо признался, что до сих пор «негодного сорванца» не могут нигде найти.

Выразив вежливое сожаление по этому поводу, она спросила дражайшего барона (разумеется, со всей возможной тактичностью и извинениями), не передумал ли он.

Так как тот, протрезвев, конечно, всё заново обдумал, она счастлива оказалась узнать, что проделанная накануне работа принесла свои плоды: он не передумал, и даже, несколько обиженно, несмотря на её извинения, сообщил ей не без доли высокомерия, что фонРозенберги никогда не изменяют раз данному слову.

Она поспешила заверить любезного рыцаря, что ни в коем случае не хотела задеть его чувства, или честь (упаси Боже!), а просто беспокоилась, не выразил ли протестов его сын – всё же он правомочный наследник, и, возможно, планировал что-либо в отношениях этих земель… На это барон с достоинством ответил, что какие бы планы не были у его наследника, противиться воле отце он никогда не осмелится.

Естественно, она поспешила выразить своё уважение и удовлетворение столь хорошо вышколенным сыном, высоко чтящим мнение родителя – главы рода, и проч.

Наконец они вошли в мэрию. Её там встретили, как родную, со всеми возможными любезностями. Бургомистр только что её не расцеловал – удержало, наверное, опасение, как бы кто не донес бургомистерше… Она даже поопасалась: не заподозрил бы чего Господин Продавец… Барона же приветствовали почтительно, но сухо – официально. Видать, он всех здорово достал.

Все необходимые формальности были выполнены так быстро, а бумаги подготовлены и составлены так грамотно (что немедленно проверили: Гюисманс с одной стороны, а фонРозенберг – с другой), что она опасалась только одного. Как бы старый матёрый крючкотвор не догадался, что его технично объехали – уж он-то был матёрый интриган…

Вид золота привёл всех в умиление. То есть, абсолютно всех! Кроме разве что самой Катарины. Ну и Пьера.

Его тщательно пересчитали. (золото, разумеется, а не Пьера). Бумаги скрепили подписями и Катарина, и барон, и необходимые свидетели и должностные лица. Приложили все необходимые печати. Посыпали песком. Торжественно передали всем заинтересованным лицам и нотариусу – для хранения в архиве.

Организацию банкета здесь же, в большом зале, как раз для таких случаев находившемся прямо при мэрии, взял на себя Гюисманс.

Так как они и об этом позаботились заранее, ни с продуктами и винами, ни с приглашёнными гостями проблем не было.

Состоялся банкет на следующий вечер. Персонал для обслуживания любезно согласился организовать сам мэр-бургомистр (разумеется, договорённость об этом была достигнута и подкреплена заранее всеми необходимыми аргументами). Канделябры со свечами, пиршественные столы, кресла, и прочая посуда в банкетном зале уже имелись… Словом, вовсе не в двадцатом веке придумали организовывать корпоративы в арендованном ресторане.

Если быть откровенной с самой собой, и этот ничем принципиально не отличался от любых других подобных мероприятий, в которых она участвовала там, в прошлой жизни: та же методика церемонного представления, поглощения вкусной, но безликой пищи, видимость взаимного радушия и симпатии, светские пустые разговоры, ни к чему не обязывающие комплименты, красивые, рассчитанные на показ, но жутко неудобные наряды, напыщенно-помпезные тосты за здравие, процветание и т.п…

А за кулисами как всегда – зависть, сплетни и взаимная ненависть всех присутствующих друг к другу. А больше всех – к устроителю банкета. Чужаку. Столичной выскочке.

Однако формально она была принята в элитный клуб местной знати. Чему немало поспособствовала сильная протекция рассчитывающих на дальнейшее «успешное» и выгодное сотрудничество местных боссов. Уж их-то навестить они с Гюисмансом не позабыли…

Позже, естественно, ей придётся наносить и визиты вежливости, мило улыбаться, передавать и выслушивать сплетни, строить козни против соперниц, заключать словесные союзы против… И плести разные интриги. Словом, вести обычную светскую жизнь в самом страшном из всех возможных гадюшников – провинциальном городке.

Однако – «ноблесс – облидж», или, проще говоря по древнеримски, положение обязывает.

Придётся, никуда не денешься! Она же не хочет выделяться из высших слоёв эксцентричным поведением – незачем плодить о себе ненужных слухов.

Денег на этот банкет она не жалела. Их ушло только чуть меньше, чем на саму покупку земель.

Но она добросовестно выполнила и эту работу, перезнакомившись со всеми местными мало-мальски значимыми начальниками и чиновниками-бюрократами, их жёнами, любовницами, родственниками и прочими достопочтенными бюргерами и бюргершами, правдами и неправдами пролезшими к кормушке. На память она пожаловаться не могла, даром что в своё время освоила методику, разработанную для шпионов-профессионалов – это тоже было нужно там, для работы…

Запомнила всех.

Ведя светскую беседу, которую только иногда немного стесняло плохое знание языка – ею немецкого, а собеседниками – французского, она, прикрываясь хорошо отработанной на фонРозенберге маской, незаметно изучала всех этих высокопоставленных лицемеров и лицемерш.      Ничто не могло ускользнуть от её тонкого (почти кошачьего) слуха, и зоркого глаза: ни вскользь брошенная фраза, сказанная в пяти метрах от неё, ни полный значения взгляд, устремлённый на предмет воздыханий какой-нибудь пожилой фрау…

Она всё откладывала в памяти, зная, что настанет время – и всё пригодится…

Словом, старательно готовилась к роли, предназначенной ей судьбой на ближайшие полгода. Ей очень нужна такая тренировка. Ведь во Франции интриганы опытней, а масштаб поля битвы куда обширней.

Конечно, основное внимание и самые цветистые комплименты она отпускала жёнам тех чиновников, которые были главными, и отвечали за всё. И конечно, она понимала, что если бы не убедительные золотые аргументы, и не подарки этим самым фрау и их мужьям, не было бы личных распоряжений, и ей никогда бы не удалось устроить этот раут, и собрать на него эти «сливки» местного общества. Так же, как не удалось бы быть принятой, пусть пока только формально, их маленьким замкнутым мирком. Хорошо, что на деньги она не скупилась.

Торжественно-обеденно-светская часть завершилась танцами. И тут она чуть было не прокололась. Однако мэр-бургомистр, стоявший с ней в паре, оказался милейшим добряком (ну ещё бы – за такие-то деньги!), и подсказывал любезной гостье шёпотом все фигуры неизвестного ей сложного танца. За что получил от Катарины полный признательности взгляд и нежное пожатие руки. А от супруги – совсем другой взгляд, и многозначительный жест.

Ну, традиции соблюдены: сплетни и намёки получили пищу. Но жалеть несчастного подкаблучника она не собиралась. Рассчитывала она использовать его только для деловых отношений. А впрочем… Почему бы и нет?!.. Ха-ха.

Затем общество как-то естественно разбилось на группки, к каждой из которых она подходила, или её подводили, и везде она выслушивала и благодарила, смеялась, получала и раздавала комплименты, и обещания посетить… Или ещё как-то реагировала, продолжая чутко вслушиваться, всматриваться, ощущать давление и подлинные мысли и эмоции – о себе, и присутствующих.

Да, мать ей многое дала! Сколь грозно это оружие – она прекрасно осознавала его страшную и разрушительную силу. Потаённые мысли, скрываемые вожделения, запретные связи… А у кое-кого – и уже свершённые преступления!..

Ничего. Понадобится – она применит и эти знания! Разве шантаж не удобней угрозы смерти? Подло? Плевать. Ей нужно тренироваться и в этом. Его высокопреосвященство должен почувствовать все её полученные и отработанные ей навыки и способности на своей шкуре…

«Вращаться» она продолжала до конца приёма, собрав массу полезнейшей информации и устав, как от разгрузки вагонов с картошкой…

Закончился приём часам к трём утра – выдающееся явление для провинциального центра, где обычно рано ложатся спать. Правда, и встают рано. До рассвета, как в столицах, тут, как пояснил всё тот же мэр, не гуляют – это только её присутствие сделало возможным «столь чудесно проведённое время» столь «быстро промелькнувшим»!..

Она не сомневалась, что обсуждать это «эпохальное» событие будут многие месяцы, если не годы, и ещё внукам передадут – вот, мол, это было до бала Катарины, а вот это – уже после…

Прощалась она со всеми тепло – она и вправду была рада. Хоть и не тому, какие они все милые и обаятельные (как она им радушно говорила), а тому, что они, наконец, уходят.

Теплее всего она прощалась с супругой мэра-бургомистра, чем ещё сильнее встревожила эту почтенную полную даму с тремя подбородками.

Ночевать в городе, несмотря на несколько любезных приглашений, она не стала, а сославшись на лёгкую усталость (ничего себе лёгкую – такая бывает, наверное, только у ломовых лошадей!), оставила все незавершённые дела по уборке на Гюисманса и людей бургомистра, и под охраной Пьера и Ганса уехала в Кирхштайн.

Разбудить в пять утра Томаса оказалось трудно, а собак – легко.

Однако спать с совершенно чистой совестью она ещё не могла. Главное пока только предстояло сделать.

Деньги, которые они с Пьером достали, ушли почти все.

Земли, столь трудно и долго отвоёвываемые фонРозенбергом, достались ей за два-три дня, и за четверть цены. Внедрение в клан местного светского общества, пусть пока только на правах гостьи, и банкет, стоили, конечно, дешевле земельного приобретения. Но в связи с её желанием накормить и повеселить всех от души (ну как же – «хлеба и зрелищ!»), наличности ушло тоже немало.

Впрочем, она была уверена на основании опыта далёкого будущего, что вложенные так деньги не пропадут. Друзей, конечно, не купишь. А вот общественное положение – продаётся! Это отмечал ещё циничный прагматик Рэт Батлер*.

Немного поболтав с Марией, здорово за неё переживавшей, она всё же прилегла на постель, и проспала часа три. Этого вполне хватило, чтобы вернуть ясность мышления, и снять симптомы опьянения и нервный стресс.

Логичность мышления будет поважней красивого наряда.

Ведь теперь ей предстоял разговор с главным действующим лицом.

После завтрака, узнав, что Гюисманс как раз вернулся, она, даже не дав ему лечь отсыпаться, вызвала, поставила чёткую задачу, и выдала деньги. Отсыпаться он может всё утро до обеда – пока соберут все доступные подводы, и приведут лошадей и работоспособных вассалов…

Затем она направилась в кабинет барона.

Похоже, он ждал её – принял сразу же. Глаза хозяина ярко горели.

Теперь она называла его «дорогой барон» и «милый мессер Карл», так как он сам разрешил ей это. Ну вот так ему и надо…

Он ещё не был полностью в курсе проведённой ею боевой операции. Хотя, несомненно, о многом догадывался – он был умён, наверное, как минимум, не меньше её. Но деликатен. Словом – джентльмен до мозга костей. Свою обаятельную гостью вопросами смущать не желал, терпеливо ждал результатов её ретивых действий. Очень хорошо.

Вот сейчас она сама всё ему и расскажет.

Однако внешне свою заинтригованность её странными действиями в последние дни «любезный барон» никак не проявлял. Впрочем, он же сам дал ей карт-бланш!.. Да и вообще, он редко проявлял свои чувства так, что их было заметно – совсем как Пьер.

После стандартных взаимных приветствий и пожеланий доброго утра Катарина, не ходя долго вокруг да около, спросила прямо в лоб:

– Дорогой Карл, как вы относитесь к браку?

Глаза «дорогого Карла», несмотря на железную выдержку, расширились-таки на секунду до рискованных пределов. Но голос после небольшой паузы, прозвучал спокойно:

– Что именно вы имеете в виду, дорогая Катарина, чей именно брак?

– Ну, например, наш с вами!

Барон, надо отдать ему должное, рот не открыл.

Наоборот, он долго молчал, с сосредоточенным видом уставившись в пол. (Ага, поможет это ему, как же!)

Затем встал и прошёл мимо Катарины, обойдя вокруг стола. Помолчав ещё, он резко сделал два шага в сторону, и рывком открыл дверь в коридор.

За дверью никого не оказалось.

Быстро подойдя, он так же резко открыл дверь в спальню. Там тоже никого не было. Что, как показалось ей, несколько удивило Карла. Но и обрадовало.

После такого таинственно-заговорческого продолжения настала очередь Катарины удивляться – правда, тоже молча, про себя.

Заперев на ключ обе двери, барон уселся прямо на стол, напротив неё, и, скрестив руки на груди, долго буравил её орлиным взором.

Она отвечала ему жизнерадостной улыбкой и ясным лучистым ангельским взглядом, в который вложила столько честности, сколько смогла наскрести.

Наконец, сдавшись, барон вздохнул и покачал головой:

– Я не могу жениться на (…)

.
Информация и главы
Обложка книги Новое место - новые проблемы...

Новое место - новые проблемы...

Андрей. Мансуров
Глав: 1 - Статус: закончена
Оглавление
Настройки читалки
Размер шрифта
Боковой отступ
Межстрочный отступ
Межбуквенный отступ
Межабзацевый отступ
Положение текста
Лево
По ширине
Право
Красная строка
Нет
Да
Цветовая схема
Выбор шрифта
Times New Roman
Arial
Calibri
Courier
Georgia
Roboto
Tahoma
Verdana
Lora
PT Sans
PT Serif
Open Sans
Montserrat
Выберите полку