Читать онлайн
"Чистка"

«Никто уже и не помнит событий тех лет. Да и точно сказать когда это произошло, тоже сложно. Я сам тогда был еще совсем мальцом. Шесть, а быть может восемь лет мне было. С годами я перестал следить за датами и за своим возвратом. Настолько это неважно для меня. Для вас уж тем более.

Тода стоял теплый летний день. Хотя может это была и осень. Точно могу сказать, что это был первый по-настоящему теплый день, после недели проливных дождей. Я был тогда на улице, играл в «войнушку» с другими ребятами с моего двора. Мы бегали с палками в руках, смеялись, визжали, иногда спорили о том, кто кого подстрелил, о том что звук стрельбы нужно издавать по-другому и чья очередь пришла держать автомат, искусно вырезанный из дерева.

Я стоял по колено в луже, что служила мне воображаемым болотом, держа над головой тот самый «автомат». Внезапно поднялся сильный ветер, вода в моем водоеме зарябила словно белый шум телеэкрана. Я пригнулся, боясь того, что порывом ветра меня сдует с ног и собирался уже выйти на сушу, но остановился, так и не сделав ни шагу. Я увидел в воде отражение Солнца, которое кто-то будто решил поделить пополам, прочерчивая вдоль звезды толстую черную линию. Я подумал, что мне это показалось, привиделось, что воображение решило надо мной так пошутить, но я видел это не один. Все, кто был во дворе, смотрели в небо, пытаясь разглядеть полосу, бросившую тень на землю. А полоса спускалась на фоне светила медленно, методично продолжая свое разделение. В какой-то момент линия ускорилась и как только она достигла нижнего края звезды, раздался оглушительный хлопок и ветер резкой волной сбил меня с ног. Пытаясь встать из лужи, я раз за разом падал, не понимая что происходит и откуда этот звон в моей голове. Помню, что меня подхватила мать, подняла на руки и прижала к себе. Она что-то говорила мне, но звон не пропускал ни слова. Я смотрел абсолютно потерянным взглядом, стараясь уловить в безумном вальсе происходящего вокруг ее лицо. Лишь когда она заносила меня в подъезд, я сумел задержать взгляд на Солнце. Черная полоса была объята пламенем и стремительно спускалась вниз. Конца ее я не видел, но то что она имена опускалась на Землю, в этом я не сомневался.

Домой мы зашли лишь на несколько минут. Мать опустила меня на пол в прихожей, а сама достала сумку с антресоли и направилась в спальню, а оттуда на кухню. К моменту когда она вернулась, сумка была полна вещей и продуктов, а я уже пришел в себя и четко слышал вой воздушной тревоги.

- Мам. Что происходит? - спросил я, смотря как мать заворачивала в пакет документы.

- Не знаю сынок. Знаю только то, что нам нужно уходить.

- А куда?

- В безопасное место.

- А папа?

- Что папа? Он взрослый мальчик и сможет о себе позаботится, - нервно сказала мать заталкивая в полную сумку сверток документов. - Вставай! Пошли! - она схватила меня за руку и мы вышли из квартиры не заперев за собой двери. Она держала одной рукой тяжелую спортивную сумку, а другой тянула меня за собой, быстро спускаясь вниз. Я постоянно оглядывался на нашу дверь, переживая, что кто-нибудь украдет мои игрушки, или еще что хуже - телевизор. Отец на него работал полгода не разгибая спины, с самого утра и до поздней ночи.

- Мам, а дверь? - спросил я, спустя пару этажей.

- Не до этого сейчас.

- Но ведь там наши вещи! - возразил я. - А вдруг стырят?

- Стырят? И где только таких слов понабрался?

- Так папа иногда говорит, когда телевизор смотрит и рассказывает про свой завод.

- Ох и влетит же твоему отцу.

Мы продолжали спускаться, пока не дошли до подвала, у открытой двери которого стоял наш сосед, дядя Коля. Он был управдом.

- Давайте, скорее, - замахал он нам рукой. - Я уж закрывать собирался.

- Спасибо вам, что подождали, Николай Петрович.

Он слегка замешкался, посмотрел наверх и закрыл дверь.

- Ну а как иначе? Как никак в одном доме живем. Проходите, не стойте на пороге.

В подвале были все наши соседи. Все как один молчали, смотря на то, как баба Нюра из тридцатой квартиры, настраивает радио. Она тихо ругалась и иногда легко, ладонью била по пластиковому корпусу коробки. Василий Иванович, наш завсегдатай алкоголик, в этот раз был трезвый и всячески пытался помочь в настройке, но баба Нюра отмахивалась от него, как от назойливой мухи. Я хотел было подойти поближе, но мать отдернула меня.

- Дай я на тебя посмотрю, - взяв меня за подбородок она стала осматривать мое лицо.

- Ну мам. Я хотел посмотреть. Мам, - начал я возражать.

- Не мамкай мне тут. На вот, лучше переоденься. А то промок насквозь. Заболеешь еще, - и она всучила мне сухую одежду и стала стягивать с меня мокрую рубашку.

- Мам. Тут люди, - протестовал я и пытался вырваться из ее цепкой хватки.

- Лева! Прекрати дергаться! Никто на тебя не смотрит! - отрезала мать.

Конечно с ней было бесполезно спорить. Ее просьбы никогда не оставались просто просьбами. Это были требования, за невыполнение которых отцу могло влететь тем, что было у нее в руке, а я отправлялся в угол то на горох, то на крупную соль и стоял так до тех пор, пока Наталья Андреевна не слышала того, что хотела услышать от меня. Но не подумайте неправильно, она не была тираном. Она всегда старалась порадовать меня сладким, старалась водить меня в кино и в цирк. Мы часто выбирались на дачу, что была в километре от озера, и которой отец безмерно гордился. Уж там то мое детство разворачивалось на полную.

Пока я надевал сухие ботинки, внезапно грянул гром. Стены затряслись, бетон посыпался мелкой крошкой, лампа под потолком заморгала и замоталась из стороны в сторону. Все, кто стоял на ногах, попадали. Остальные прижались к полу, прикрыв головы и прижав к себе детей. Отцы, подобно огромным птицам, закрыли собой свое семейство. Только Василий Иванович устоял и более того, смог подхватить бабу Нюру, придержав заодно и радиоприемник.

После настала тишина. Конечно были слышны всхлипы, детский плачь, но никто не задавал вопросов. Все смиренно ждали. Ждали, пока сквозь шипение радиоприемника не пробился голос.

Конечно, я уже не вспомню всех подробностей того радиосообщения, как и того, сколько нам пришлось еще просидеть в своем убежище. Из того вещания я помню только то, что обелиск упал не только в Москве, принеся с собой разрушение кремлевской стены и мавзолея, но и в Ленинграде, превратив в руины Эрмитаж, Минске, упав на площади Свободы и стерев ее практически в пыль. Перечислять города можно было бы бесконечно, но всех я не припомню.

Можно подумать, что пострадала лишь только наша страна, но к несчастью это произошло по всему миру. Пострадали такие города как Вашингтон, Берлин, Лондон и каждый крупный город каждой страны нашего голубого шара. Обелиски нанесли непоправимый ущерб культурному достоянию каждого населенного пункта, куда они упали. Но никто не погиб. Тогда для нас это было благой вестью, но мы не знали, что падение загадочных столбов лишь только начало.

В первый день, когда мы покинули свое укрытие, отец повез нас в центр города. Он сказал, что мы просто обязаны увидеть вблизи ту исполинскую штуку, что бесконечно тянулась в космос, из-за которой мы все просидели черт знает сколько в темных бункерах и подвалах.

Но мы такие были не одни. Пробки тянулись на несколько километров в обе стороны. Машин на дорогах было столько, сколько я в своей жизни еще никогда не видел. Я постоянно переползал с места на место и высовывался то в одно окно то в другое, рассматривая каждую машину. Но исполинский обелиск все равно перетягивал на себя мое внимание.

В какой-то момент Наталья Андреевна устала и потребовала от отца развернуть машину и поехать домой.

- Игорь, - начала она, - мы тут в пробках уже битый час толкаемся. Поехали домой. Лева уже весь извелся.

Отец строго посмотрел на меня.

- Сядь ровно! И прекрати высовываться в окно! Мы на дороге!

- Ну пап! Мы ведь даже не едем! - возразил было я, но Игорь Николаевич уже потянул меня за рубашку и резким движением усадил на место.

- Я что сказал?

- Сесть ровно, не высовываться в окно. - потупившись, я повторил слова отца.

- Игорь! - продолжала мать, - Ты вообще меня слышишь? Я сказала…

- Слышу Наташ! - перебил ее он, - Как мы тут машину развернем? Ты не видишь что тут яблоку негде упасть.

- А ты найди просвет! Вклинься куда-нибудь! - продолжала напирать Наталья Андреевна.

Но отца уже было сложно переубедить. Если он чего-то хотел, то упрямо стоял на своем до последнего. Правда нередко ему это выходило боком.

Он удивленно посмотрел на маму.

- Какой просвет? Ты вообще ничего не видишь? - и начался типичный для нашей семьи спор.

Они часто кричали друг на друга по пустякам, но дело никогда не заканчивалось скандалом. Отец конечно мог получить затрещину и на этом обычно все и заканчивалось. Они практически сразу после перепалки просили друг у другом прощения, искренне раскаиваясь в сказанном. Они были влюблены. И это была та самая любовь, о которой пишут стихи, книги, снимают фильмы или слагают легенды.

Я не стал сидеть на одном месте ровно, словно в школе, и незамедлительно поспешил воспользоваться моментом снова высунуться в окно. Краем глаза я увидел, как отец посмотрел на меня через зеркало заднего вида и лишь еле заметно укоризненно покачал головой, продолжая неравный спор с матерью.

В этот раз, к моему удивлению, отец не уступил Наталье Андреевне.

Когда мы приехали к самому обелиску, был уже поздний вечер, но даже в такое время к нему было трудно пробиться. Но упорство отца в этот день не знало себе равных. Он словно тур проходил сквозь толпу, волной расступавшуюся перед ним, пропуская его к металическому заграждению. Словно признавая в нем вожака стаи.

Исполинский столб, что был чернее смоли, казалось словно поглощал свет вокруг себя. На нем не было ни солнечных бликов, ни отражений. Дышать вблизи обелиска было так же тяжело, словно ты находился на самой высокой горе в мире. На самом ее пике. И холод. Он испускал леденящий холод. Даже не смотря на теплую погоду, возле него было холодно, будто ранней весной. Возле обелиска ходили военные, стояли палатки с учеными, что вблизи замеряли различные данные, которые только им были понятны. Каждый был одет в зимнюю одежду и у каждого была кислородная маска.

- Игорь. Давай уже делай свою дурацкую фотографию и поехали домой. Тут холодно. Лева заболеет, - мать решила снова надавить на отца.

- Потерпи минуту, - отозвался он настраивая фотоаппарат «Смена 6», - Готово. Наташ, иди сюда. А ты Лёв, давай ко мне на руки, - скомандовал отец и подхватил меня, - Улыбаемся.

Назад мы ехали уже глубокой ночью. Мать спала на переднем сиденье, тихо играло радио, и я под песню «Последняя электричка» тоже провалился в сон.

Рассказывать в подробностях каждый день я конечно не стану. Фактически в этом нет особого смысла. Мы жили как и обычно: я ходил в школу, ходил в секцию по футболу, делал уроки, помогал родителям по дому и играл во дворе с другими детьми. Все было как обычно. Время неумолимо летело вперед и не успел я оглянуться, как уже поступил в институт. Женился. На прекрасной девушке по имени Люда.

К тому времени обелиск слился с окружающей действительностью и словно прекратил существовать. Казалось, что все люди просто забыли про него. Правительство конечно еще какое-то время пыталось его изучать и даже запускать к нему спутники, но вероятно это не дало никаких результатов и они прекратили попытки выяснить откуда он взялся. Сняли кордон, объявили о его безопастности и просто перестали про него упоминать. Для людей он словно исчез. Затерялся в повседневности рутинных дней. Настолько он был незначителен для всех.

Кроме меня.

День ото дня я продолжал желать ему доброго утра, а иногда, тайком ночью, когда меня одолевала бессонница, я делился с ним своими переживаниями, словно он был живой. Мне хотелось верить… Нет. Я верил в то, что он слышит меня.

И однажды он ответил.

На дворе стояла зима. Домой я возвращался с подработки на станции, где мы с парой однокурсников разгружали вагоны. Такая работа выматывала и утомляла, но так я хотя бы мог помочь родителям, да и сам не оставался без копейки. С подработки я приносил не только деньги, часть которых мы с Людой откладывали, но иногда и различные продукты. В зависимости от вагона, это могло быть что угодно.

Мы шли по протоптанной через поле тропинке, шутили, смеялись, обсуждали опрокинутый вагон с углем и то, что искренне жаль тех мужиков, которым пришлось остаться и махать лопатой.

- Вагон к утру обязан стоять на месте! И с углем. То то же. А то, это. Ну вы знаете, - скопировал Генка голос бригадира.

- А вот *что* знаете, никто не знает, - кинув Гене яблоко, дополнил я.

Из нас троих, Гена был самым щуплым на вид. Правда когда дело доходило до драки, то остановить его не представлялось возможным. Откуда только брались силы? То была загадка для всех. Даже бригадир, что оценивал всех на вид, поначалу не хотел его брать, боясь, что тот уронит чего ненароком или и того хуже, сам пострадает. Свое мнение он поменял, когда увидел как Гена на одной руке подбрасывал мешок цемента, как бы измеряя его вес.

Третий, Семен, был невысоким, слегка полноватым и вечно витавшим в облаках человеком. С самого детства он питал страсть к музыке и очень прилично играл на гитаре. В инженерный он пошел только из-за отца. Тот вечно наседал на парня утверждая, что на музыке он далеко не уедет. Хотя у Семы был идеальный музыкальный слух. Да и пел он весьма недурно. Но мягкий характер не давал возможности возразить отцу. Неприятностей ему доставляло и то, что он был крайне необщителен. Так что с нами он ходил на станцию не сколько ради заработка, а за компанию. Мы были его единственными товарищами.

- Сем, лови!

Тот оторвал от вытоптанной широкой тропинки глаза и неуклюже поймал кинутое мной яблоко.

- А что у нас завтра? - внезапно спросил Сема, потирая об куртку фрукт.

- А что завтра? - не понял Гена.

- Ну. В институте.

- Ааа, - протяжно ответил тот, - Как что? Практика. На завод едем.

- Вот это хорошо. Смогу отвильнуть, - обрадовался Семен, откусывая кусок и снова погружаясь в свои мысли.

- Ты хотел сказать увильнуть? - поправил его я.

- А? Ну да. Я это и хотел сказать.

Дальше мы шли молча. Под ногами хрустел снег, а мы с аппетитом хрустели яблоками, ящик которых нам пожаловал бригадир. За хорошую работу.

В тот момент когда мы услышали обелиск, мы уже почти добрались до первых домов. Правда тогда я еще не знал, что это был именно он.

Теплые огни окон поплыли перед глазами. Резкая боль в голове и ушах не давала сделать больше ни шага. Я с ужасом понимал, что кричу, но собственный крик я почти не слышал. Лишь тонкий, раздирающий на части писк. Упав на колени я прижал ладони к ушам, но тут же их отдернул. На моих ладонях была кровь. Страх стал цепями сковывать мои движения и пытаться прижать меня к земле. Я уперся в снег, видя сквозь мутную дымку и слезы, как он становится красным.

С трудом развернувшись я увидел как Гена, перемазанный кровью, пытается поднять упавшего лицом в сугроб Семена. Он что-то кричал, махал руками, но я не понимал уже ничего. Меня вырвало. Я попытался на коленях подползти к Гене, но мое тело уже было ослаблено настолько, что я упал лицом в содержимое собственного желудка, чувствуя как по лицу бежит струйка теплой крови. После только мрак. Изредка приходя в себя, я успевал лишь понять, что меня кто-то нес, перекинув мою руку через плечо и крепко держа за пояс.

В себя я пришел уже на больничной койке. Голова была перебинтована так, словно я был после ранения. Она жутко болела и будто разваливалась на части. Она гудела как трансформатор, но даже сквозь этот звук, я все еще слышал тот писк. Слабо, словно комар летал над моей головой.

Жутко хотелось пить.

Возле кровати сидела Люда, держа меня за руку. Увидев, что я открыл глаза она просияла. Она смотрела на меня сквозь слёзы и улыбалась. Улыбкой, в которой смешались радость и грусть. Я пытался улыбнуться в ответ, но сил не хватало даже на это.

Не знаю как она поняла, но Люда взяла стакан воды и помогла мне напиться. Чувствуя как влага поступает в организм, я быстро приходил в себя. И лишь тогда я обратил внимание на то, что на ней были какие-то наушники, плотно прилегавшие к ее ушам. Я хотел уже расспросить ее обо всем произошедшем, но быстро осекся. Люда скорее всего меня не услышит.

Заметив мою попытку поговорить, она села на стул и взяла в руки планшет с листком бумаги и стала что-то писать. Я тем временем решил осмотреть палату. Она была переполнена. Койки стояли плотными рядами и на каждой лежал такой же бедолага как и я. Перебинтованный, обессиленный. Каждый посетитель, включая медицинский персонал, были в таких же наушниках. Люда похлопала меня по плечу и протянула планшет.

«Я очень рада, что ты в порядке, родной. Двое суток я не отходила от твоей кровати и молилась, чтобы ты вернулся ко мне. Как ты чувствуешь себя?»

Я взял ручку и неуклюже написал ответ.

«Очень рад видеть тебя, душа моя. Чувствую себя нормально. Как мама? Отец? Что с Геной и Семеном?»

Она быстро прочитала и на ее глазах навернулись слезы. Она прижалась к моей груди и больше не написала ни слова, но я не стал настаивать. Я чувствовал как она рыдает и пытался через силу прижать ее к себе так крепко, как только мог. Тогда я не знал, чего мне ожидать в последствии. Не знал и того, что этот момент с Людой останется последним, когда мы были по-настоящему вместе.

Когда я выписался из больницы на меня обрушилась вся тяжесть мира. То, что тогда не сказала мне моя жена, тяжелым ударом выбило из колеи.

В тот день погибли миллионы людей по всему миру. Многие потеряли родных и близких. Я не стал исключением.

Моя мать, Наталья Андреевна, умерла в тот же день, когда я попал в больницу. Отец был жив и хоть внешне он держался твердо и уверенно, в его глазах и душе его была боль. Для него это стало сокрушительной потерей. Я видел как он с трепетом и бережно складывал ее вещи, разглаживая каждую складку, повторяя свой ритуал изо дня в день. Временами он просыпаясь среди ночи, звал ее по имени и, я готов поклясться, плакал, стараясь снова заснуть. Когда у него не получалось, он тихо, чуть слышно, уходил на кухню, закуривал папиросу и сидел за столом, склонив голову и роняя скупые слезы. До конца своих дней, он так и не смог смириться с потерей, оставаясь ей верным и не отдавая свое сердце никому.

Сема умер еще на той поляне. Его отец, не выдержав утраты, выпрыгнул со окна 9 этажа. В Москве у них родственников не было, поэтому похороны взяли на себя Гена и я. После этого мы с ним больше не общались. Гена замкнулся в себе и уехал из города куда-то в глубь страны.

Я пытался жить нормально, старался отрицать существование обелиска, по вине которого страдают люди. Но он словно пожирал меня изнутри. С каждым днем, я все больше думал о нем и пытался разгадать его тайну. Конечно это не устраивало Люду. Это приводило к ссорам, разбитой посуде и, как итог, периодическому переезду жены к своей матери, которая чудом выжила, находясь в деревенской глуши где-то под Барнаулом. Финальной точкой стал мой отказ от вакцины, которую спешно разработали ученые, пока правительство предпринимало попытки уничтожить обелиск. Вакцина была способна практически полностью подавить как звуковой сигнал обелиска, так и нейтрализовать тот вред, который он нес для человека.

Но я не желал прививаться. Один раз меня уже обманули, назвав обелиск безопасным.

Поведение моей жены после вакцинации меня пугало и настораживало и это только укрепляло мое нежелание прививаться. Словно введенный препарат, что-то в ней менял. Ее настроение сменялась по несколько раз за день: от спокойного и романтичного, до резкой агрессии с ножом в руке. Все это могло произойти за считаные минуты, а после она словно приходила в себя и продолжала меня упрашивать принять помощь и наконец-то слышать и жить свободно. Как все. Одними перепадами настроения все не обошлось. Люда в полночь вставала с кровати, подходила к окну и неотрывно смотрела на обелиск. На утро она вела себя как ни в чем не бывало.

В какой-то момент нашей жизни, она просто ушла. Оставила короткую записку на столе и ушла. Я пытался найти ее. Пытался связаться с ее родными. Но все было бесполезно.

Следом за женой, уехал и отец. Он поселился на даче, куда я старался приезжать как можно чаще.

В Москве я оставался один. Ни друзей, никого. Лишь только обелиск, что могильной плитой возвышается над городом, составлял мне компанию.

Годы шли. Космический столб в какой-то момент перестал издавать звук и к нему потянулись люди. Как говорили, это некий культ, что в обелиске увидели Бога, а точнее его провидение. К нему носили цветы, проводили службы, просили прощения за грехи. Люди в целом стали вести себя странно.

Окончательно убедиться мне в этом помогло одно событие, которое никак не укладывалось тогда в моей голове. Перепробовав на обелиске различные виды вооружения и не добившись каких-либо результатов, правительство СССР приняло решение использовать атомное оружие. Из числа крупных городов выбрали один. Провели полную эвакуацию всех жителей и животных. Возвели вокруг города купол из металла и лишь после произвели подрыв сверхмассивной бомбы. Обелиск устоял. Более того, взрыв не оставил на нем ни единой царапины.

Меня поражала решимость властей и безропотное исполнение их воли жителями. Конечно им выплатили компенсацию и пообещали построить новый город, но сам факт того, что всех все устраивает показался мне крайне странным.

Но свои мысли я оставлял при себе.

Со временем подрыв перестал быть горячо обсуждаемой новостью. Мир развивался и уверенно шагал в новую эру. Союз перестал существовать в том виде, к которому мы привыкли к нему почти за сто лет. Власти сменили курс став не СССР, а СДСР. Заменив социализм на демократию. К нам стало присоединяться все больше стран. В какой-то момент сдались и США, перестав обвинять во всех бедах коммунистов и став частью непрерывно растущей «семьи». Мир становился единым целым. Местом, где каждый мог чувствовать себя свободным. Казалось, что все уже наладилось. Даже я все чаще переставал придавать обелиску значение, пока на нем не появились символы.

Никто не понимал, что они означают и чего ожидать. Ясно было только то, что они менялись ежесекундно. Это был таймер. Но подавляющей части населения планеты было абсолютно без разницы. Они не придавали этому значения и более того, словно и не видели ничего, включая сам обелиск. Те, кому было не все равно, пытались всячески обратить на это внимание общества, предрекая катастрофу.

Она случилась. Таймер остановился и люди стали умирать. В первую очередь погибали те, кто как раз и пытался привлечь к обелиску внимание. Я своими глазами видел, как за доли секунды у людей словно разрывало голову изнутри. Из глаз, ушей и рта текла кровь и они падали. Это коснулось не только их. Видные политические деятели, которые пытались что-либо предпринять, погибали той же страшной смертью. Все несогласные с чем-либо дети, молодые, старики, их всех постигала та же участь.

Запустив вторую волну вакцинации, власти запретили приближаться к телам погибших, объяснив это биологической опасностью. Тела собирали как мусор и свозили в какие-то учреждения.

Но всех все устраивало. Новое общество было словно причесано и перекроено по новому стандарту. Оно стало исполнительным. Покладистым. Без собственного мнения и, казалось, без воли.

Когда на обелиске исчез последний символ, он стал распадаться. Он выполнил то, зачем пришел в наш мир. Ему больше незачем было больше оставаться. Его пыль разлетелась по ветру, а вместе с ней канула в лету и память о нем. Он исчез, забирая с собой любое упоминание о своем присутствии на Земле. Даже с фотографий, что делали люди, он просто исчез. Та карточка, которую мой отец сделал в далеком прошлом, где наша счастливая семь стояла на фоне обелиска, теперь выглядела обычно. Просто семья, на фоне мавзолея.

Но остались еще такие как я. Кто помнит. Правда с каждым годом нас становилось только меньше. Словно кто-то объявил охоту на ведьм. Одних, кто с плакатами стоял на месте обелиска, забирала с улиц милиция, мотивируя это нарушением общественного порядка. Кого-то забирали из дома. Мой сосед, что так же как и я помнил обо всем, пропал вчера. Я слышал настойчивый стук в его дверь. Сегодня там уже живет молодая семья. А соседа словно и не было никогда в этой жизни. Никто его не помнит.

Я пишу это не для того, чтоб кого-то обвинить. Я пишу это лишь для памяти. Для того, чтобы каждый, кто это прочтет, просто знал историю и никогда не забывал, через что прошло человечество.»

По квартире Льва раскатом пронесся глухой, но уверенный стук. Тяжело вставая с кресла, старик посмотрел блестящими, будто от радости глазами на экран ноутбука. Он мягко улыбнулся и дописал, перед тем как отправить на просторы интернета свое письмо:

«А вот и мой стук в дверь.»