Читать онлайн
"Свинка с секретом"

КРЫСЫ

В точке у автобусной остановки Вова залил банку и двинул домой. Хорошо, когда пива – хоть залейся, но плохо, что каждый квартал оно дорожает.

А Нинка уже ждет. Подруга дней его суровых. Ждет, строжится, если чуть запоздаешь, пилит. Зато Нинка гладкая, ловкая, хозяйственная. Что от бабы требуется: картошки нажарить, рубаху постирать, пол на его половине вымыть.

У родного подъезда Вова остановился и достал папиросу. Похлопал по карману. Из дверей вышел рыжеватый сухонький старичок в сером плаще и даже при галстуке.

– Дед, огоньку не найдется?

Старик щелкнул зажигалкой Zippo.

– Ну-у, дед, в ногу со временем шагаешь, – удивился Вова. – Где стырил?.. Шучу, дед, – кивнул он, благодаря.

– Пожалуйста, – старик ожег его злым взглядом выцветших, но еще твердых серых глаз и пошел прочь.

Вова поднимался, не торопясь, и к четвертому этажу папироса истлела. Он бросил окурок в щель между лестничными маршами, достал ключ и вошел в квартиру. В коридоре Вова налетел на бабку.

– Здорово, баба Маша!

– Оглушил, не кричи, Вовчик. Я еще слышу, – проворчала старуха.

– Да ладно тебе, – примирительно сказал он. – Пива хочешь?

На кухне Нинка шуровала кастрюлями.

– Привет, – Вова поставил трехлитровую банку на стол. Подруга промолчала. Прикушенная нижняя губа выдавала ее настроение.

– Что, с бабкой поцапалась?

– Да ну ее, – отмахнулась та, нарушив тяжелое молчание. – Подумаешь, я тряпку перепутала. Полотенце, вишь, ее. Дура старая.

– Кончай, не пыли. Ужин готов?

– Садись.

Про жареную картошку он угадал правильно. Это было не трудно. Одно блюдо из приблизительно пяти, которые у нее получались. От еды и пива Нинка повеселела, щеки и мочки ушей налились краской.

– Брось ты, – увещевал Вова, – не лезь к бабке. Глядишь, уломаем, комнатами поменяемся. Ее-то комнатень в полтора раза больше… А что, она меня любит.

– А вот и нет, – расхохоталась Нинка, – она другого любит. К ней сегодня старичок приходил.

– Иди ты! – не поверил Вова. – Сухой такой, шустрый?

– Точно. А ты откуда знаешь?

– Да я его у подъезда встретил, прикуривал. Классный старикан, в ногу шагает.

– Ты о чем? С кем шел?

– В ногу со временем шагает, говорю. Зажигалка у него модная.

– Вот, а ты – комнатами меняться. Она, вот, невеститься теперь будет.

– Да-а… – Вова отхлебнул пива.

– Ты ее не слушай, Вовчик, – сказала бабка, заходя на кухню.

– Да я ничего, баб Маш… И чего? Хороший человек?

Старуха на секунду замерла.

– Он такой романтичный!

Нинка прыснула. Владимир сдвинул на нее брови.

– Главное, чтоб человек положительный, не жулик.

– Он, наоборот, за порядок. Адвокатом раньше был, – бабушка взяла свое полотенце и вышла из кухни.

Нина встала и прикрыла за ней дверь.

– Видал?! Это она специально показать, что ей тряпка нужна.

– Да брось ты.

– Старичок у нее на уме. Туда же! Вот порода вредная.

– Я тоже из ее породы.

– Ты так, дальний-побочный.

– Какой я? Побочный?

– Дальний.

– Ты что говоришь, дура?

– Сам дурак. Сумасшедший. И бабка твоя такая же. Совсем сбрендила. Тряпки караулит, дедов водит. Совести никакой.

– Заткнись, она действительно не глухая.

– А ты мне рот не затыкай, я тебе пока не жена еще.

– Ладно, успокойся. Тут подумать надо.

– Да она уже за нас подумала. Погоди, старичка еще приведет на свои метры. Рехнулась, старуха!

Вова задумчиво вытянул целую кружку.

– Точно, с ума сошла, – подтвердил он Нинкин диагноз.

– Ты думаешь?

– Еще не совсем, но похоже. – Он опять уткнулся в кружку. Веселое настроение как-то незаметно улетучилось. Не зря же говорят: седина в бороду, а бес в ребро. Может это и к безбородым старухам относится?

Нинка украдкой улыбнулась. Наконец-то до него дошло. Правильно, что она уговорила дядю Игоря познакомиться с этой противной старухой. А ему вроде даже понравилась его роль…

Этой ночью Владимир спал на редкость плохо. Дважды просыпался и дымил папиросами так, что пришлось открывать окно.

Утро настало субботнее, Вова первый вышел из комнаты. Бабка возилась на кухне.

– Доброе утро, баба Маша!

– Доброе утро.

– Как жизнь молодая?

– Помаленьку. Кости ломит – к дождю.

– Я в магазин пойду, купить тебе молока?

– Купи, коль не трудно, Вовчик.

– Баб Маш, ты это, если чего помочь надо, скажи, Нинка сделает.

– Спасибо. Что-то больно добрый ты сегодня.

– Так суббота…Выходной.

– Возьми деньги.

– Обойдусь. Бидончик дай.

– А я думала, денег хочешь перехватить. Спасибо.

Из молочного Вова зашел по делу к знакомому санитару Славке, потом вернулся домой. Нинка приподняла с подушки помятую щеку и сразу зашипела:

– Ты что встал ни свет, ни заря? Ведь не спал же ночь. Или решил бабку от женихов стеречь?

– Заткнись, помело.

– Чего ты?

– Старуха все-таки родня. В квартиру меня прописала. Так что ты будь с ней повежливей. Ей покой нужен, а мы соседи беспокойные. Если чего попросит, – помоги. И язычок придерживай.

– Да ладно. Ты чо, не с той ноги встал?

Вова поставил на тумбочку бидончик.

– Это что? Уже за пивом сгонял?

– Молоко. Для бабки, – буркнул Вова.

Нинка только плечами пожала. Молоко не пиво, ругаться вроде нечего, но… Перестарались они с дядей Игорем, запугали мужика, теперь он перед бабкой расстилаться будет. Тьфу! Нина снова упала на подушку. Вова бережно понес бидон на кухню.

* * *
– Какое-то молоко невкусное, – пожаловалась старуха. – Кислое, что ль?

– Да оно теперь всегда такое, – ответила словоохотливая Нина. – Кислое, каши не сваришь.

– Каша, да, сварить нужно.

– Я помогу, хотите?

– Да я сама управлюсь, что мне делать-то еще?

Нина в последнее время со старухой не грызлась. Без ссор вроде даже жить веселее стало. По крайней мере, Нина теперь часто улыбалась, словно предвкушая в жизни праздник или раздачу подарков. Даже бабкина болтовня ее уже не раздражала, а, скорее, умиляла. А бабка, почувствовав свободу, говорила без конца.

– …большая семья была, большая, – вспоминала она, – да все померли. Только ты, внучек, и остался. Хочешь кашки?.. Сиротинка ты моя, – затуманенные глаза старухи казались речными, тусклыми камешками, истертыми водой. Они смотрели в прошлое, далеко за стены кухни.

– Да у меня же Нинка есть, – хохотал Вова. – Какой же я сирота?

– Какая война была! А я, – медсестрой, только-только со второго курса медицинского факультета. Страшно… Так и не закончила… Война была, убивали многих… Теперь по-другому убивают, исподтишка, – из выцветших глаз текли слезы.

– Ну что ты, баба Маша? – неумело утешал Вова. – Не плачь, дело прошлое. На вот, проглоти таблеточку, тебе сразу легче станет.

– Что это? – косилась старуха.

– Таблеточки успокоительные, – Вова доставал из красного стандарта пару белых кружочков. – Вот, молодец, водичкой запей. Лучше тебе?

– Кислые они, как молоко, – кивнула старуха.

Вовчик и Нина посмотрели на бабку, затем друг на друга. Сдает старая совсем.

– А у меня день ангела был, – вдруг опять заговорила баба Маша, и ее взгляд посветлел. – Он пригласил меня в ресторан. Все было так красиво, торжественно. На столе стояли цветы, шампанское. Я выпила целый бокал, и мы пошли танцевать, – старуха глупо хихикнула. – Он был такой внимательный…

– Давно поди было, баба Маша? – ласково спросил Владимир.

– Позавчера.

Вова улыбнулся. У старухи уже все перепуталось в голове. Позавчера в ресторане… Подумать только, ведь еще совсем недавно, если он забывал, где что лежит, то спрашивал у нее. У бабульки была удивительная память.

– А я крысу видела. У меня в комнате крыса. У тебя нет?

– У меня – Нинка.

– А у меня есть, – старушечий голос шелестел чуть слышно. – Бегает тут, суетится. Купи мне крыситу, внучек. Боюсь крыс. Купишь?

– Куплю. Только нет крыс.

– Есть.

– Хорошо, есть, – охотно согласился Вова, избегая пустого спора.

– Ты не голоден? – спохватывалась неугомонная старуха. – Кашки хочешь? Кашки-малашки?

– Да меня Нинка покормила.

– А ты – кашки. Ложечку! – настаивала та.

Иногда Вова даже ел ее кашу, чтоб не беспокоилась. Жалко все–таки бабку. Вот ведь как жизнь оборачивается.

– У него серьезные намерения, он говорит… Где мое полотенце? Ничего не вижу… Купи мне на завтра молока.

– Куплю.

* * *
Вова и Нина сидели на кухне, когда в прихожей раздался звонок.
– Это они, – сказала Нина и поежилась.

– Иди, открой.

– Нет, я их боюсь.

– Чего их бояться? Врачи, как врачи.

– Мне кажется, они и сами, как психи.

– Да ну тебя! – Вова сам пошел открывать. За дверью стояли три милые женщины. Одна была постарше других и держалась солиднее.

– Здравствуйте, Владимир Петрович?

– Добрый вечер. Проходите.

Врачи заполнили небольшую прихожую, Владимир помог им раздеться. Белых халатов, которые он ожидал увидеть под плащами, на них не оказалось.

– Чтобы не раздражать пациентов, – ответила одна на немой вопрос. – Некоторые “наши” очень нервничают, когда видят…

– Понятно, – кивнул хозяин.

– Так, где же больная?

– Не надо так говорить, – попросил Вова, – может быть мы ошибаемся, мы ведь не специалисты.

– К сожалению, должна вас огорчить. Наоборот, часто родные обращаются по поводу своих близких в наш специализированный медицинский кооператив слишком поздно. Со сломанной рукой все сразу бегут к хирургу, а со сломанной душой…

– Сюда, пожалуйста, – Владимир проводил женщин в комнату бабы Маши. Та сидела в кресле и смотрела на белую стену.

– Очень характерный симптом, – сразу заметила старшая. – Добрый вечер, бабушка. Как вы себя чувствуете?

– Вы кто? – спросила старуха.

– Мы – врачи, и хотели бы с вами поговорить. Вы готовы отвечать на наши вопросы?

Бабка промолчала, глядя на стену.

– Она принимает сейчас какие-нибудь лекарства? – спросила та, что помоложе.

– Да. Аспирин, бывает, и еще вот это успокоительное, – Вова показал стандарт таблеток.

– Врешь, сказала вредная бабка. – Те были в красной упаковке, а эти в зеленой.

Вова криво улыбнулся.

– Бабушка путает.

– Да, да, конечно. У нее плохо с памятью?

– Очень плохо, доктор. И заговаривается, и галлюцинации видит.

– Ясно… Бабулечка, скажите, пожалуйста, когда вы родились? – нараспев протянула старшая. – Сколько вам лет, помните?

– Извините, я, чтобы не мешать, выйду, – сказал Вова.

– Как хотите.

Вова прикрыл за собой дверь, вернулся на кухню и закурил.

– Ну, как? – не выдержала Нина.

– Спрашивать начали. Старуха вредничает, – Вовчик дососал окурок и от него прижег новую папиросу.

За стеной были слышны успокаивающе бубнящие голоса врачей и бабкин крик: “Крысы, крысы кругом!” Наконец, дверь в старухину комнату отворилась.

– Владимир Петрович! – позвали его.

Вова бросил окурок в раковину и заспешил на голос.

– Мне очень жаль, Владимир Петрович, – елейно–сочувствующим тоном сказала старшая, но ваши худшие опасения полностью подтвердились.

– Нам очень жаль, – с фальшивой улыбкой сказала вторая.

– И вы слишком поздно обратились к специалистам, – укоризненно качая головой, произнесла третья.

– Неужели… – Вова застрял на первом слове, не зная, что сказать дальше. – Неужели?..

– Да, да, – кивнула старшая. – Вот заключение нашей экспертизы.

Вова взял листок и быстро пробежал глазами.

– Большое спасибо, – горячо поблагодарил врачей Вова, – Извините за беспокойство. – Он достал из кармана заранее приготовленный пухлый конверт.

– Мы лишь выполняем свой долг. Не стоит благодарности.

Ему показалось, однако, что взгляды специалистов оценили и одобрили пухлость конверта.

– До свидания.

В этот же вечер Владимир написал два заявления, а утром лично отнес их в районный суд.

* * *
В назначенный день Нинка сама приодела бабку и отвела в суд, благо жили они совсем рядом.

Свою речь Вова отрепетировал за пивом, и она лилась свободно и складно, как третья кружка за второй.

– Я хоть и троюродный, а бабу Машу люблю, как родную. Одни мы на свете остались из когда-то большой и дружной семьи. Но время неумолимо идет вперед, а люди стареют. Вот и моя дорогая бабушка уже не может самостоятельно нести груз своих лет. Мне тяжело это признать. – Пересохшее горло требовало глотка пива, но, сделав усилие, Вова продолжал. – Бабушка почти потеряла память, она не узнает родных, не отвечает на вопросы, а, наоборот, разговаривает с духами, видит отсутствующих в квартире грызунов. Все это достигло такой степени, что уже не может оставаться внутрисемейным делом. Медицинское заключение врачей–экспертов ясно говорит о тяжелом состоянии моей бабушки. Прошу суд вынести беспристрастное решение.

Судья попросила бабу Машу перестать ковырять в носу, на что та никак не отреагировала, затем посовещалась с заседателями и вынесла решение – признать старуху недееспособной.

– Крысы! – сказала бабушка.

С тем все и разошлись, так как продолжение суда было назначено на следующее утро.

Кажется, она даже не поняла, что произошло, думал Вова, шагая рядом с бабкой. Та шла, механически переставляя ноги, вперив взгляд прямо перед собой, ничего не видя, ничего не слыша, никого не узнавая. Можно было подумать, что она решает в уме какую-то сложную задачу. Но Вова знал, что этого не может быть. Он совсем не хотел, чтобы старуха загнулась так скоро. Пусть бы пожила еще, порадовалась. Лишний кусок хлеба всегда найдется, не жалко…

Завтра, завтра все решится окончательно.

В возбуждении он зашел в магазин и купил литровую бутылку водки. Бабку они заперли в ее комнате, уселись с Нинкой в своей и так увлеклись планами будущей жизни, что выпили всю бутылку. Потом добавили нинкиной бражки и чуть не подрались из-за места, где по новым замыслам будет стоять тахта. Но сил не хватило, и оба уснули.

Наставшее утро было кошмарным. Вова встал, покачиваясь. Виски сжимала острая боль, которая иногда отступала, давая почувствовать, как тупо ноет затылок. В поисках воды он поковылял на кухню.

Баба Маша стояла у плиты и помешивала что-то в кастрюле. Странно. Значит, он ее вчера все-таки отпер. Вот – доброта! Вова плюхнулся на табуретку и припал к графину с водой.

– Доброе утро, внучек, – ясным голосом сказала бабка.

– Привет.

– Тебе нужно набираться сил. Поешь кашки, внучек.

Старуха держалась бодро, а Вова расплывался по табуретке. Сил спорить не было. Бабка поставила перед ним тарелку, положила туда сероватой дымящейся каши.

– Поешь, внучек. Кашка–малашка, твоя любимая.

– Кашка-какашка, – пробормотал Вова. – Не хочу.

– Покушай в последний раз, – попросила бабка.

А ведь и правда, – в последний. От головной боли Вова захотел повиниться, рассказать все: о чертовой психотропной дряни в красной упаковке, отрекомендованной другом Славкой, об угнетенном сознании, о провалах памяти и о двухкомнатной полногабаритной квартире в самом центре… Он поднял голову. Нет, бесполезно. Ее тусклые глаза смотрели в окно взглядом пустым и холодным, как осеннее небо за грязными стеклами. Не поймет старая.

– Ладно, я поем, – сказал Владимир и взял ложку. Каша казалась просто отвратительной.

– Ешь, Вовчик, большой вырастешь, – старуха как в детстве погладила его по голове.

От жаркой каши Вову бросило в пот, он побледнел.

– Не могу больше. Что за дрянь ты туда положила?

– Я все теперь путаю, – пробормотала бабка. – Может, я крахмалу сыпнула вместо сахара?

На кухню, щуря красные глаза, вошла непроспавшаяся Нинка.

– Во сколько заседание?

– В девять, – сделав усилие, ответил Вова.

В зале суда Вову все еще ломало. По-хорошему, надо было похмелиться, но тогда бы его совсем развезло. Он сидел, упираясь руками в деревянную скамью, перед глазами плыл сизый туман. Спину заливал холодный пот.

Заседание началось.

Вова плохо понимал речь судьи, слова разбегались из головы, как тараканы среди ночного шухера.

– …вчера признанной недееспособной гражданки Ивановой Марии Васильевны, имеются два заявления о взятии опекунства над этой гражданкой…

Два? Как два? Почему? Кто? Вопросы построились в цепочку, Вову мутило, он никак не мог сосредоточиться на проблеме. Он посмотрел на бабушку. Старуха перемигивалась (или ему это показалось?) с каким-то стариком. Вот бабы, и из гроба глазки строить будут… Какая-то проблема… Что? Кто?

– …решением районного суда опекуном Ивановой Марии Васильевны определяется ее муж Востряков Игорь Павлович.

Муж? Какой муж?..

Голова пошла кругом, живот сжал спазм, глаза закатились. Вова сполз со скамейки и согнулся, обняв брюхо.

* * *

Игорь Павлович подошел к Марии Васильевне.

– Ах, мой дорогой! – воскликнула баба Маша утренним, ясным голосом.

– Да вы что? Дядя Игорь, как так? Почему муж? Вова! – Нина без помощи друга никак не могла понять, что произошло.

Старичок взял старушку под руку.

– Так. Муж. Это была хорошая мысль нас познакомить, племянница, – сказал Игорь Павлович. – Мы молодожены, хотим жить отдельно, так что с квартиры съезжай туда, где прописана.

– Но… Вовчик…

– Знаешь, внучка, – добавила Мария Васильевна, – я утром действительно спутала: положила в кашу вместо сахара крысит. Это тебе на светлую память о Вовчике, – она вложила в нинину ладонь пустую красную упаковку.

– Ты, старая, за это ответишь! – крикнула Нина.

– Так я теперь недееспособная, какой с меня спрос?

На пороге Игорь Павлович предупредительно распахнул перед Марией Васильевной дверь.

– Ах, милый, ты такой внимательный, – заметила молодая.

ЕХАЛ ВАНЯ

– Ну, поцелуй, ко-отик! – протянула женщина, подставляя губы.

– Не лезь, Ирка! – гаркнул басом Ванька Копыто и отпихнул подружку. – Некогда.

Сейчас нужно было ехать на стрелку в одну контору, хозяин которой задолжал Копыту. А он привык получать свои деньги и с процентами.

В комнату вошли Шура и Брысь – ванькины телохранители.

– Ну? – заорал тот. – Долго еще ждать?

– Машина готова, бригадир.

– Котик, возьми меня с собой, – проворковала Ирка, – ну, пожалуйста.

– Ладно, разрешил Иван, решив, что так веселее. – Вы двое тогда поедете сзади, на “Хонде”.

– Есть, бригадир, – кивнул Брысь.

А неугомонный Шура покосился на статную фигуру подружки шефа. Где он только находит таких спелых телок? Да еще замужних…

Копыто с Иркой сели в новенький с иголочки джип, подручные поместились в потертой “японке”. Ванька любил водить сам и делал это мастерски. На улице потеплело, легкий снег сыпался на асфальт. Иван газанул и помчался по главной дороге в Правобережье. Влетел на мост и прибавил еще. В жизни и за рулем Копыто был лихачом.

Рядом на сидении щебетала Ирка.

–… муж все в своей травматологии сидит. А я говорю: “Лучше бы денег накалымил”. А он: “Зачем?” А я: “Шубку новую хочу…” Я шубку хочу! – повторила Ирка главную мысль пересказываемого разговора.

– Козлиную? – тонко откликнулся Иван.

Ирка громко хохотнула.

– Норковую!

– Много работать надо.

– А я работаю, – заметила она, лукаво стреляя глазками. – Я, что хочешь, – все могу.

Ванька ухмыльнулся.

– Посмотрим.

– Ой, правда?! – воскликнула эта дура и бросилась ему на шею. Иван ее отпихнул и успел увидеть, как встречный грузовик заполнил его полосу. Копыто крутанул баранку, колеса скользнули по свежему снегу.

– Вот, бля… – зарычал Ванька.

Бамс! Осколки стекла горохом осыпали согнутое ударом тело. И мир потух…

* * *

На веки обрушилось что-то горячее. Иван разлепил глаза. Ослепительным жаром мартеновской печи над ним сияли огромные лампы с рефлекторами. Он лежал на столе, укрытый белой простыней. Тело горело, хотелось пить. Иван приоткрыл губы, но слова не получались. Над ним склонилась фигура в белом халате, колпаке и марлевой маске. Врач. Значит, он в больнице на операционном столе, понял Копыто. Вот откуда эти чертовы лампы.

– Пить.

Темные глаза внимательно смотрели в лицо Ивана.

– Что, парень, хорошо поразвлекся с моей женой?.. Больше не будешь.

Ванька содрогнулся. Он попытался поднять руку, но ничего не вышло. Озноб мгновенной волной прокатился от макушки до пальцев ног. Копыто пытался сообразить, кто это?

“…муж все в своей травматологии сидит…” – вспомнил он. Неужели?..

Врач достал откуда-то сбоку черный предмет с толстой веревкой и приложил к лицу Ивана. Легкие втянули сладкий газ. И мир снова потух.

* * *
…Глотку саднило так, словно ее набили первосортным каракумским песком вперемешку с верблюжьей колючкой. Он изнемог, когда его губ коснулось что-то холодное и влажное. На такое чудо стоило посмотреть. Иван разлепил веки.

Он жив!

Рядом стояла молоденькая медсестра и смачивала его губы влажной ваткой.

Этот хрен – Иркин муж – не посмел его тронуть! Сволочь. Шура с Брысем его из-под земли бы достали, шкуру на барабан натянули… А Иван-то струхнул. Белый халат, маска… Подумал, кранты… Нет, он еще поживет.

– Ой, очнулся! – воскликнула медсестра. – Я врачу скажу, потерпите.

Копыто поневоле вздрогнул, снова вспомнив пережитый страх… Черт с ним… Жив! Плевать на жажду с песком и колючками. Жив! Этот сморчок не посмел его убить. Или помешали. Теперь он будет жить. Еще веселее. И Ирку опять трахать будет, прямо на этой койке и начнет, только чуть очухается. И шубку ей купит, не жалко. Иван представил, как он поставит Ирке пистон, но впервые в жизни подобное размышление не доставило удовольствия. Видно, сильно его там, на мосту, шандарахнуло.

Дверь в палату приоткрылась и внутрь боком протиснулся Шура, а за ним Брысь. Смущенные ухмылки перекосили их и без того глупые лица.

– Здорово, Копыто, – сказал Шура.

Брысь кивнул и, сделав шаг, вперед, приладил на тумбочке пакет с фруктами и шоколадом.

– Нам очень жаль, бригадир, – сказал Шура. – Мы номер того грузовика записали и фамилию шофера. Трогать не стали, решили подождать, что ты скажешь.

– Все парни тебе передают привет, – сообщил Брысь. – Сочувствуют.

– Нам, правда, жалко, бригадир, – соврал Шура.

Верные ребята. Чуть не плачут, растрогался Копыто.

– Прими наши соболезнования, – потупившись, пробормотал Брысь. Шура толкнул его локтем, чтоб молчал.

Ирка накрылась, понял Иван. Жаль, отличная бабенка была. Ничего, он другую найдет.

– Главное, чтобы это на бизнесе не отразилось, – заявил Шура. – Мы с пацанами решили об этом случае молчать. Так, мол, и так, автокатастрофа, с кем не бывает, ребро сломал или там ногу. В общем, придумаем что-нибудь…

– Да что эти бабы. Они до добра не доведут… – заявил Брысь.

– Точно, – подтвердил второй идиот. – А Ирка-то твоя теперь к мужу вернулась. Мы ее припугнули, чтоб не болтала зря, но пальцем не тронули. Ты уж тут, Копыто, сам разбирайся.

Ирка жива? Вернулась к мужу? Ивана сбил с толку неожиданный поворот. Что же они так распинаются, чему сочувствуют?.. Распустились. Сколько же он тут валяется без сознания?

Горло жгло адским огнем. Иван захрипел, но выговорить ничего не смог.

– Подумаешь, – продолжал Брысь. – Других дел нет? Да еще лучше есть, точно, бригадир? Главное – нервы беречь. Срывы могут быть, истерики всякие.

Хрип прокатился по глотке комком и вырвался наружу сквозь спаянные жаром губы.

– Что, шеф?

Балбесы внимательно посмотрели на начальство.

Уволю, мучаясь от бессилия, подумал Копыто, вот только поднимусь, – уволю дураков.

Шура заметил, наконец, стакан с водой.

– Может, ты пить хочешь?

Копыто прикрыл на секунду глаза.

– Сейчас, бригадир, главное, не мучь себя, не думай ты об этом! – Шура взял стакан и плеснул воду на губы Ивана. Влага бальзамом прокатилась по измученному горлу.

– Да о чем не думать? Балбес, ты эдакий?! – закричал Иван, но не своим, а каким-то чужим, пронзительно высоким, истеричным голосом.

– Нервы, – посочувствовал Шура, ничуть не испугавшись. – Это у вашего брата-евнуха бывает. Еще и потолстеть можешь…

ЧТО СЛУЧИЛОСЬ, ОЛЕНЬКА?

Когда-то давно, еще пэтэушницей, Оля Сокова играла в самодеятельном театре при заводском доме культуры. С тех времен у нее хранилась коробка грима, которая теперь пригодилась. Оля с удовольствием вдохнула забытый запах. Она любила изображать других людей и изменять свою внешность. В пальцах осталась память, они легко наносили слои белил и тщательно продуманную комбинацию синей и багровой красок. Закончив грим, Оля еще раз оглядела лицо и шею в зеркале и убрала коробку с красками в ящик трюмо.

Из другого ящика Оля достала заранее отмеренную и завязанную петлю, которую сделала из куска бельевой веревки. Она перешла в гостиную, поставила посреди комнаты, принесенные из кухни два табурета друг на друга, и залезла наверх. Выпрямилась, насколько позволял потолок, и привязала свободный конец петли к металлическому крюку, на котором висела люстра. На первый взгляд он выглядел хилым, но Оля пока не собиралась его испытывать. Она спустилась на пол, петля удавка качалась в полуметре над головой. Оля один табурет унесла на кухню, а второй положила на бок точно под веревкой.

На часах 16.45. Через пятнадцать минут муж должен прийти домой с работы. Он всегда пунктуален – до зубной боли.

Окно гостиной расположено очень удобно – прямо над входом в подъезд. Оля отодвинула штору и уселась в кресло ждать. Медленно протекли пять, десять, тринадцать минут…Идет. На аллейке перед домом показалась знакомая неповоротливая фигура, вперевалку переставляющая ноги.

Итак…

Оля отпрянула от окна, подошла к опрокинутому табурету, осторожно взгромоздилась на него так, чтобы ноги опирались на середины стоп, а носки были оттянуты вниз. Сдерживая дрожь, она нацепила свободную петлю себе на шею. Голову чуть наклонила к правому плечу – в противоположную от веревочного узла сторону. Закрыла глаза. Сейчас...

Замок на входной двери щелкнул, как кнут. Оля пошатнулась, но удержала равновесие… Шаги в коридоре…

– А-а-а, – глубокий вздох или всхлип.

Оля ясно представила – все, как было написано в медицинском журнале: сердце в груди вошедшего бешено подпрыгнуло, в кровь хлынул адреналин. Он сделал еще пару шагов и замер где-то рядом. Его рука тронула безжизненно висящую кисть.

Отрепетированным движением головы Оля выскользнула из петли-удавки и прыгнула на грудь мужу.

– Давай трахнемся, дорогой! – звонким голосом воскликнула она. Обнаженные горячие руки обвили торс мужчины. Внутри него что-то хрустнуло, как в испорченном механизме, и два сплетенных тела опрокинулись на пол.

– Вот черт!

Она поняла, что лежит на туше его младшего брата! Такого же толстяка, обремененного таким же наследственным жиром и слабым сердцем. У Бориса закатились глаза, лицо приобрело сиреневый оттенок, на губах пузырилась пена.

Как она могла перепутать?!

Откуда он взялся?

У него сердечный приступ.

Это был точный расчет.

Оля быстро слезла с тела и начала делать толстяку искусственное дыхание. Из его горла вылетали чуть слышные хрипы. Дыхание деверя совсем прервалось. Оля зажала его нос и припала ко рту, чтобы сделать вдох прямо в легкие Бориса. Ее отвлек посторонний шум. Оля подняла лицо. На пороге комнаты стоял Сергей.

– Я хотела только…

– Ах ты, шлюха! – заревел муж и, качнувшись к ней, выбросил вперед руку. Жестокий удар пришелся в висок. Легкое тело женщины отлетело назад, затылок плотно впечатался в массивную ножку стола. Оля потеряла сознание.

– А ты, щенок! – Сергей пнул лежащего брата. – Вставай, сволочь! – второй удар ноги попал в голову, рассек багровую щеку, лицо Бориса залила кровь. Пнув еще несколько раз тело брата, Сергей сообразил, что тот не двигается. Он сначала положил руку Борису на грудь, потом попытался отыскать пульс на кисти и шее.

Как же так?

Сергей распрямился и поглядел на жену. Кровь смешалась с белилами, грязной маской закрыла лицо.

– Оля, – позвал Сергей.

И только теперь он заметил петлю, свисающую с крюка.

– Борис, – сказал Сергей, одним движением ладони размазывая сопли и слезы.

Он поставил опрокинутый табурет на ножки, взобрался на него, нацепил петлю на шею и шагнул в сторону. Легкий табурет выпрыгнул из-под ног. Тяжелое тело качнулось вперед, назад…

Вниз обрушились – люстра, куски штукатурки, бетонная крошка и человек. Уже на излете его голова с деревянным стуком ударилась в стену, а тело навалилось на ноги жены. Хрум-м…

* * *
…Оля очнулась от невыносимой боли в голове и где-то внизу. Она попробовала пошевелиться и вскрикнула. Нога. Она с трудом разлепила склеенные гримом и кровью ресницы. Прямо перед ней посередине комнаты лежало припорошенное белой пылью тело Бориса. Женщина с трудом повернула голову и скосила глаза на свои ноги. Их не было видно из-за привалившейся туши мужа, зато сбоку торчала посторонняя красная кость… Надо позвонить ему, вспомнила Оля, он поможет… Она попыталась сесть и вытянуть ноги из-под тела Сергея. Сумасшедшая огненная волна затопила мозг. Эта кость не чужая, а ее, успела понять женщина, прежде чем бесконечная боль подавила разум и мысли, а на волю вырвался звериный вой…

В этот момент в комнате зазвонил телефон.

* * *
Соседи услышали жуткий крик и вызвали милицию. Опергруппа капитана Петухова прибыла через 15 минут. Кучка соседей толкалась у закрытой двери в квартиру Соковых.

– Будете понятыми, – выбрал двух из них Петухов. – Ломайте дверь.

Два опера с разбегу выбили дверь. Люди вошли. Вопль стал еще громче, потом стих, осталось только хриплое дыхание загнанного животного.

– Что это? – не понял капитан, – после оглушительного крика звенело в ушах.

– Телефон, – подсказал понятой, – Телефон все время звонит.

– Интересно, – пробормотал Петухов. – Эй, лейтенант, перезвони от соседей, узнай, кто там такой настойчивый? – капитан встретился на секунду с расширенными мутными глазами женщины. Петухов отвернулся и крикнул вдогонку, – “Скорую” еще поторопи…

* * *
Эдуард снова и снова набирал все тот же номер и держал возле уха гудящую трубку… Она обещала…Такой хитрый план, не подкопаешься. Сердечный приступ и все… И вместе…

Что случилось, Оленька?

СВИНКА С СЕКРЕТОМ

К крыльцу большого дома, облицованного коричневым грубым камнем, подошел человек среднего роста, одетый в черное узкое пальто и такого же цвета фетровую шляпу с отогнутыми вниз полями. В левой руке человек держал проволочную клетку, в которой сидела белая морская свинка. Ей было холодно, нежная шкурка не спасала на промозглом осеннем ветру.

Хозяин свинки поднялся на пять ступенек крыльца и нашел рядом с вывеской фирмы кнопку звонка. Дверь открыл молодой человек спортивной наружности, коротко стриженный, в отличном двубортном костюме со слегка оттопыренным левым боком.

– Я вас слушаю? – вежливо сказал он.

– Я к Александру Георгиевичу, – сказал человек в черном пальто.

Молодой привратник кивнул, пропустил посетителя внутрь и закрыл дверь.

– Моя фамилия Громов, мне назначено в одиннадцать.

Молодой человек снова кивнул и жестом предложил раздеться. Посетитель поставил клетку на пол, сбросил пальто и снял шляпу. У владельца свинки оказались растрепанные темные волосы, карие глаза, сидящие глубоко под лобной костью, крупный нос и редкая бородка, скрывающая скошенный назад подбородок. Молодой человек пристроил одежду на стоящей в углу вешалке и вернулся к Громову.

– У нас строгие правила, разрешите? – полувопросительно сказал хозяин вестибюля, задирая посетителю руки. Умелым жестом он прошелся вдоль тела, ища оружие. Громов поморщился.

– Клетку с собой возьмете?

– Обязательно.

Молодой человек осмотрел клетку, дунул в мордочку грызуну, хмыкнул, но ничего предосудительного не нашел.

– Проходите. По лестнице и налево.

Громов поднялся по ступенькам на второй этаж и повернул в коридор налево. Тут его встретил другой охранник и проводил посетителя через приемную в кабинет хозяина. Александр Григорьевич сидел за обширным дубовым столом, заставленным дюжиной предметов малахитового канцелярского набора. Назначение большинства из них Громов не знал. Еще в кабинете были двое телохранителей, твердо смотрящие в лоб посетителя и готовые ко всему, референт с распахнутой полной бумаг папкой, советник хозяина и интеллигентного вида мужчина с волосами, тронутыми сединой.

– Здравствуйте, – сказал Александр Григорьевич.

– Доброе утро.

– Очень мило с вашей стороны было вовремя прийти на наше короткое свидание. Кое-кто, правда, Слава? – обратился он к советнику, не верил, что вы придете. А я почти не сомневался. Гении все простофили, говорил я, и вы меня не разочаровали. Итак, время дорого, не отнимайте его у меня, а я избавлю вас от кучи неприятностей. Где документ?

Громов полез в карман, телохранители напряглись. Он достал листок и положил его на стол. Александр Григорьевич широким плавным жестом взял бумагу.

– Не валяйте дурака, – он бросил листок в мусорную корзину. – Я требую не копию, а оригинал, вы же утверждаете, что он у вас есть?

– Да.

– Давайте его сюда. Быстро!

– Почему вы думаете, что он у меня с собой? Я не настолько глуп, чтобы…

– Шеф, он – сумасшедший, – сказал Слава. – Еще крысу приволок, шиза.

– Вредный сумасшедший, – заметил Александр Григорьевич, – обыщите его.

Телохранители двинулись на Громова. Тот бережно поставил клетку на пол и поднял руки.

– Если вы непременно хотите, чтобы меня обыскали, то давайте покончим с этим быстрее и займемся делом. Мое время мне тоже дорого. Поосторожнее, пожалуйста, – попросил он приближающихся горилл.

– Щекотки боишься? – ухмыльнулся один из них, показывая щербатые зубы. – Сейчас похохочешь.

– Стойте, – сказал Александр Григорьевич.

Гориллы вернулись на место.

– Похоже, что документ вы с собой не захватили. Виктор Васильевич, кажется?

Громов кивнул.

– Неужели вы не понимаете с кем связались, Виктор Васильевич?

– Понимаю.

– Так чего вы ждете?.. Не знаю, каким образом к вам попал оригинал документа, но я вытрясу его из вас во что бы то ни стало. Где документ?

– В надежном месте.

– Вы действительно сумасшедший. У вас есть родные?

– Нет.

– Друзья?

– Никого.

– Если не врете, то это плохо. Человек не должен быть один… Но у меня-то есть вы. Вы смерти боитесь, Виктор Васильевич? А боли?

– Наконец-то, разговор по существу, – пробормотал Громов.

– Что-что? – переспросил Александр Григорьевич.

– Я ужасно боюсь боли. От малейшего удара, пореза или укола я сразу бледнею и едва не теряю сознание.

– Замечательно.

– Сомневаюсь, чтобы вам это помогло.

– Сейчас увидите.

– Минуточку, Александр Григорьевич. Вы столько болтаете, что я как-то растерялся. Я, знаете, главу мафии представлял по-другому.

Александр Григорьевич подпрыгнул в кресле и выбросил вперед руку, посылая войска в бой.

– Нет, нет, подождите. Я вас выслушал, теперь послушайте меня. – Громов сделал паузу, стараясь сосредоточиться. – Вы правильно определили мою суть. Я гениальный или, по крайней мере, хороший изобретатель. Ваш документ, конечно, не случайно оказался у меня. Мне удалось его достать. И прежде, чем прийти к вам, я предусмотрел все возможности.

Я уже говорил, что не выношу боли, даже самой слабой, так уж устроен мой организм. Это было проклятьем всей моей жизни, особенно детства. И я подумал: почему бы мою слабость не превратить в оружие, в силу? – Громов поднял с пола клетку. – Сейчас я продемонстрирую вам мое изобретение. Вы выполнили мою просьбу и пригласили эксперта?

– Да.

Мужчина с проседью в волосах наклонил голову.

– Очень приятно, – кивнул в свою очередь Громов. – Надеюсь, вы хороший специалист… Итак, этой морской свинке вживлен миниатюрный радиопередатчик, соединенный с датчиком моего изобретения. Этот датчик реагирует на эмоцию боли, излучаемую головным мозгом морской свинки. А вот это – приемник радиосигнала с контрольной красной лампочкой. Возьмите его, пожалуйста, – попросил Громов эксперта, – и отойдите в дальний конец комнаты. Поверните лампочку к нам. Теперь смотрите, я беру иголку м колю ею свинку. В этот же момент загорается лампочка.

– какого черта вы тут балуетесь с морскими свинками? – заорал Александр Григорьевич.

– Дальше все просто. Вот вам свинка и иголка, можете убедиться, что передатчик работает в радиусе трех километров. А еще я хочу вам сообщить, что точно такой же датчик я вживил в мозг себе. Он мгновенно отреагирует на малейший вред, причиненный мне и передаст сигнал в приемник, который автоматически включит надежно спрятанный факс. А тот также автоматически передаст копию вашего документа и адрес, по которому находится оригинал, на факс управления по борьбе с организованной преступностью. Там давно ждут такого подарка, вы даже помучить меня не успеете, как…

– Ну что? – хрипло спросил Александр Григорьевич, маска беззаботности сползла с его лица.

– Вроде все верно, – доложил эксперт. – Не знаю на счет радиуса действия приемника, но процесс работы системы описан точно.

– Процесс системы… – пробормотал Александр Григорьевич. – Обезвредить можешь?

– Подумать надо.

– Подумайте, – сказал Громов, – но если кто-нибудь попытается ко мне приблизиться, я прикушу себе язык.

– Остроумец, – проворчал Слава и наклонился к шефу. – Что будем делать?

– Обезвредить датчик можно только если Громов будет без сознания. Отключиться он должен мгновенно и без боли, иначе успеет включить прибор. Черт. Мы к этому не готовы.

– Эй, не совещаться, – окликнул их Громов. – Еще успеете наговориться до завтрашнего утра. А ровно в одиннадцать часов я буду ждать вашего человека у оперного театра на скамейке. Он должен принести мне двести тысяч долларов, желательно средними купюрами. Посыльный должен быть один, за мной прошу не следить. Если мои условия будут выполнены, обещаю со своей стороны вернуть документ и исчезнуть. А сейчас мне пора. До завтра, ребята. – Громов махнул ручкой и пошел к дверям.

– Вернись! – сказал Александр Григорьевич, но Громов не остановился.

Гориллы бросились на наглеца, не выполнившего приказ хозяина.

– Стойте, идиоты! – заорал Александр Григорьевич. – Вы что, не слышали, о чем он говорил?!

У дверей Громов оглянулся:

– Молитесь, чтобы какой-нибудь прохожий случайно не наступил мне на ногу.

Александр Григорьевич подождал, когда за ним закроется дверь, а потом грохнул по дубовой столешнице так, что все малахитовые причиндалы подскочили и перемешались в одну пеструю кучу…

* * *
На другой день, ровно в одиннадцать, Слава пришел на место встречи. Громов в своем черном пальто и шляпе сидел на скамейке и демонстративно читал вчерашнюю “Вечерку”. Слава заметил, как дрожат его пальцы.

– Не трясись, – сказал он, – “капусту” рассыплешь.

– Не ваша забота, – ответил Громов, бросил газету на скамейку и взял из рук бандита кейс. – Я так и знал, что вы ничего не придумаете, – заметил он, – хотя есть, конечно, пара способов, но времени у вас все равно бы не хватило.

– Бери свои баксы и проваливай. Если ты нам еще когда-нибудь попадешься…

Громов щелкнул замками и открыл кейс. Его нутро было набито пачками десяти- и двадцатидолларовых купюр. Виктор Васильевич проверил несколько пачек. Все правильно. 200 тысяч долларов, а ведь он раньше не мечтал и о десятой части…

Громов закрыл кейс и молодецки прихлопнул замки чемоданчика… Вз-з-з, – он едва сдержался, чтобы не заорать на всю площадь. Большой палец правой руки соскользнул под застежку, и Виктор Васильевич прищемил его тугим металлическим замком. Горячая волна боли прокатилась по руке и уперлась в мозг, который лихорадочно пытался унять вспышку паники.

Этот бандит – тупой убийца, ничего не заметит, а через 15 минут… тупой убийца… Громов почувствовал вдруг, как кровь отливает от лица, а тело сковывает предобморочная ватная вялость. Убийца…

Слава увидел вдруг побледневшее лицо Громова и вытаращенные от ужаса глаза. Из-под замка кейса по пальцу покатилась маленькая капелька крови.

– Дурак! – крикнул Слава, дергая на себя незастегнутый кейс, сорящий пачками долларов, выхватывая пистолет и жалея, что в магазине всего восемь патронов.

– Дурак!..