Читать онлайн
"Старый дом"

Пролог

– Генрих Францевич, вы помните о нашем уговоре? Наталия ни в коем случае не должна узнать, что я позволил вам… гм, вынужден был позволить… испробовать менторидин на Алимпии.

– Как можно, Аркадий Маркович?! Мигрень девочки легко объясняется возрастными изменениями организма.

– И каков прогноз?

– Думаю, что кризис миновал.

– Конфеты поспособствовали?

– В некотором роде… Как закрепляющая терапия. Кстати, можете меня поздравить: я наконец-то получил патент!

– Прекрасная новость! Однако, не считаете ли вы, что гипнотические сеансы все же чрезмерны для детского организма?

– Вполне допускаю. Поэтому с сегодняшнего дня я исключаю гипноз!

– Значит ли это, что моя дочь…

– Уверяю вас, девочка будет жить!

– Значит ли это, что моя дочь навсегда избавиться от вещих снов?

– Не думаю, – рассмеялся профессор Кроненберг, со знанием дела поглядывая на ювелира Бруковича. – Она же у вас такая фантазерка!

– А вот это вы верно подметили, – с затаенной легкостью промолвил Аркадий Маркович, благоговейно поглаживая оттопыренный немалым гонораром карман сюртука. – Что ж, Генрих Францевич, встретимся через час в бальной зале и смею надеяться, что уж в нынешнем сне Алимпия не определит вас в убийцы…

Часть 1. Прошлое

Глава 1

В просторной комнате, освещенной лишь керосиновой лампой, пахло горькой полынью, развешанной сухими пучками по тонущим в темноте углам, да кислыми щами, что готовила на кухне сердобольная повариха Христина. Однако никто не спешил раздвинуть портьеры и впустить хотя бы каплю свежего воздуха в покои больного. Так они и стояли, замерев в изножье кровати, с тайной надеждой на скорую кончину мученика.

Высокая статная дама горестно вздохнула, прижав к уголкам глаз кружевной платочек. На ней был строгий домашний наряд: аккуратная шелковая блузка с рукавами-буфами, клинообразная шерстяная юбка и узконосые туфельки на каблучке. Светлые густые волосы, собранные в высокий узел на затылке, поддерживал серебряный гребень.

Полнотелый юнец в суконном костюме не по размеру, опустив долу карие очи, в который раз пересчитывал паркетные половицы от кровати больного до собственных ботинок – ровно десять с половиной. Не выдержав монотонного занятия, он еще больше ссутулился и широко зевнул, отчего тесный пиджачок на юношеских плечах робко треснул по шву.

– Гектор, – недовольно прошептала дама, – твой дядя, будь он при памяти, всенепременно поставил бы тебе на вид подобные манеры. Потрудись впредь не проявлять неучтивости к несчастному страдальцу. И застегни пуговку на гульфике, будь любезен! Не уподобляйся босяцкой голытьбе, – добавила она, поглядывая на невысокого упитанного доктора в круглом пенсне, который извлек из недр саквояжа стеклянную банку с извивающимися пиявками и принялся разглядывать их в тусклом свете керосиновой лампы.

– Но, маман, – неожиданно густым баском отозвался юнец, – вставать с петухами третий день кряду для меня невыносимо. Вы несправедливы ко мне, вы меня совсем не жалеете!

– Милый мой мальчик, – сказала дама, повернувшись к нему бледным лицом. – Ты оценишь мою заботу, когда уважаемый нотариус вскроет завещание твоего дядюшки.

– На босяцких штанах гульфиков нет, – пробурчал невпопад Гектор, прикрыв рукой очередной зевок.

Между тем, вытащив из внутреннего кармана сюртука деревянную трубочку, доктор сосредоточенно оглядывал беспокойного пациента, почивавшего в тревожности на пуховой перине среди взбитых подушек. На осунувшемся лице больного резко выделялся заострившийся орлиный нос да ввалившиеся глазницы, очерченные темными полукружьями подрагивающих век. Рыжая всклокоченная эспаньолка торчала неприглядным пучком на узком подбородке. На потрескавшихся губах запеклась алая кровь. Мужчина пребывал в беспамятстве уже третьи сутки.

Приложив к груди больного фонендоскоп, доктор удовлетворенно крякнул.

– Молодцом, Аркадий Маркович, молодцом… Но пиявочек мы все же опять поставим. Милейший! – обратился он к Гектору, продолжив простукивать пухлыми пальцами грудную клетку мужчины. – Могу ли я попросить вас об одолжении передать мне вон ту баночку с комодика?

– Но я же не прислуга, в самом деле, – недовольно скривился юнец, но глухое маменькино: «Пшёл» значительно ускорило его долгий путь к комоду.

– И вот еще что, баронесса… – снова замялся доктор, – надо бы отдернуть шторы и впустить свежего воздуха, хоть на секундочку: он очень, знаете ли, пользителен для больного.

Зыркнув недобро в сторону толстячка, дама величаво выплыла из комнаты, и в ту же минуту ее низкое контральто раздалось под сводами трехэтажного особняка, принадлежащего хозяину ювелирного заводика «Мастерские Брука» Аркадию Бруковичу, изъявившему желание подсократить свою фамилию на вывеске – не столько для экономии букв, сколько – средств.

Мгновение спустя запыхавшаяся кухарка сильной рукой отдернула тяжелые портьеры и с громким треском распахнула покрытое уличной пылью окно.

– Так это… мы ж на ночь закрывали, – словно оправдываясь, зачастила работница, – а сейчас-то, оно конечно, сейчас надобно и отворить: вона солнце какое вздымается на горизонте, виданное ли дело в потёмках помирать?! Так, баронесса ж велели…

– Христина, поди прочь! – прикрикнула от дверей строгая дама. – И керосинку свою забери – чадит вовсю. Холоду напустила, чай не лето на дворе. – Застучав дробно каблуками, она подошла к окну и с силой его захлопнула. – Секундочка давно прошла!

От резких звуков из горла рыжебородого мужчины вырвался слабый стон. Легкая судорога пробежала по его костлявому телу, прикрытому лишь влажной ночной сорочкой. Доктор замер с поднятой рукой, сжав пинцетом черное тельце кровопивца. Склонился ближе к лицу больного, отметив проявившуюся мимику. Вот заскрежетали стиснутые от боли зубы, заклокотало в груди. Отклониться доктор не успел. Надрывный мокрый кашель кровавыми сгустками вырвался из пораженного нутра, разбудив умирающее сознание. Мужчина открыл глаза: воспаленный белок в красных прожилках вен, но взгляд ясен.

Дама брезгливо поморщилась и скоренько прижала к крючковатому носу батистовый платочек.

– Ваше благородие, как я рад! – искренне обрадовался маленький доктор. Немедленно опустил пиявку в банку, он снял заляпанные кровью окуляры и обтер их полой сюртука.

– Ох, батюшки мои! – Всплеснула руками Христина, заглянув через плечо застывшего в немом изумлении Гектора. – Хозяин воскрес!

Опять раздался стук каблуков, и баронесса с фальшивой улыбкой дотронулась тонкими пальчиками до руки брата.

– Аркаша, я так счастлива! Ты опять с нами, – проворковала она с придыханием. – Я молилась... мы с Гектором молились за тебя еженощно и ежечасно, дорогой мой братец.

– Людвига-а-а, – прохрипел натужно мужчина, – где Липа-а-а?

– Гектор, дружочек, а где же наша малышка? – обратилась дама к сыну. – Пойди и приведи же ее к папеньке.

С явной неохотой юноша медленно поплелся к двери.

– Что ж, господин Брукович… – Доктор деликатно кашлянул в кулачок, стараясь не встречаться взглядом с рыжебородым. – Будем надеяться, что господь Бог смилостивится над вами и не оставит дитя сиротой. – Подхватив под мышку саквояж, он двинулся к двери. – С вашего глубочайшего позволения, зайду проведать завтра. Мой низкий поклон Алимпии!

– Я провожу вас, любезный! – Баронесса ловко оттерла толстячка от постели умирающего, подтолкнула острым локотком к выходу. – Неловко, право слово, тревожить такого занятого человека, как вы, Карл Натанович, но обстоятельства…

– Чур, меня, чур! – Вихрем пронеслась мимо них кухарка, размахивая на ходу керосинкой, как кадилом.

***

Плотно прикрыв в покои дверь, Людвига злобно прищурилась в бегающие глазки доктора, едва различимые сквозь запотевшее пенсне.

– Ну что вы от меня хотите, баронесса? – виновато взвизгнул толстяк, отступив к окну. – Организм Аркадия молод, и, если бы не запущенный случай крупозной пневмонии, справился бы с недугом сам. Однако, теперешний процесс, увы, перешел в абсцесс.

– Но вы же прогнозировали, что до утра он не дотянет, – сквозь сжатые зубы прошипела Людвига. – А он не только не сдох, а еще и в себя пришел!

– Агония, – пролепетал несчастный, прижав к груди саквояж. – Ваш братец – не жилец, уж поверьте мне! А зачем, по-вашему, он позвал Алимпию, как не попрощаться?!

– И вправду – зачем?! – отступила она. – Значит так, любезный, ты сейчас-то иди, а завтра, к утру приходи, да отца Серафима приводи – соборовать Аркадия надобно.

– Э-э-э… – Доктор многозначительно потер пальчиками.

– Всенепременно! – Людвига вытащила из складок юбки свернутую в трубочку ассигнацию, сунула в карман докторского сюртука.

– Благодарствуйте, баронесса, – сказал доктор и поклонился с намерением приподнять шляпу, но ее отчего-то не было. – Однако цилиндрик-то я свой в покоях оставил, голова моя садовая. Вы позволите, баронесса? – Он схватился за дверную ручку, как за спасательный круг.

– Забирай свой колпак, да смотри, у меня, не своевольничай! Сделаешь, как велю – на всю жизнь о пиявках своих забудешь.

Не заставив себя ждать, доктор скоренько втиснулся в приоткрытые двери, а Людвига фон Грондберг, подобрав полы длинной юбки, величественно двинулась по затоптанному паласу в сторону широкой лестницы, ведущей на третий этаж.

***

Черный цилиндр он приметил на пуфике, рядом с постелью больного. Осторожно ступая по скрипучим половицам, приблизился к кровати.

По мертвенно-бледному лицу Бруковича пробежала судорога.

– Карл, ты ли? – прохрипел Аркадий натужно, не открывая глаз.

– Я, Аркаш, я, – выдавив улыбку, произнес Карл Натанович. – Вот шляпу свою позабыл…

– Неспроста, видать, позабыл-то… Что, Людвига попа позвала?

– Велела завтра с собой приводить, – вздохнул он и, откинув полы сюртука, присел на край пуфика. – Аркаш, ты это…

– Знаю, Карл Натанович, знаю. Сгнил я нутром весь, дыхнуть тяжко. Демоны когтями острыми легкие разодрали. – Аркадий тяжело задышал, борясь с подступившим кашлем. –Чертова старуха с косой давеча приходила. – Его голос из хрипа перешел в сип. – Умолял повременить, дать с дочерью проститься.

– Да уж, – поддержал его доктор понимающим кивком.

– Ты помни, Карл, наказ мой: пригляди за Липой. Боюсь, кабы из-за наследства девоньку со свету ни сжили… Но и без гроша дочь оставить, на горькую участь обречь, права не имею отцовского.

– Все сделаю, Аркаш! Пригляжу за племяшкой – чай, дядька я ей, али кто?

– Опекуном тебя назначил, боле надёжи ни на кого нет. Сам знаешь, оплачивать сестрины долги – не в коня корм. Как барон-то застрелился, так и тянут из меня жилы. Помогал, как мог, покуда здоровье было, а раз так…

– Да понял я, Аркаш, понял. Ты лучше помолчи, побереги силушку.

Помолчали. Теплый ветерок колыхнул шелковый полог над кроватью. Перебирая пальцами поля цилиндра, Карл Натанович лишь тихо вздыхал, но сердечко уже радостно забилось в предчувствии жизненных перемен.

– Ты не держи на меня зла, что Наталию не сберег – не в моей то власти было…

Погруженный в собственные мысли, доктор едва ли расслышал слабый голос зятя, но смысл таки уловил. Отозвался быстро, слишком быстро, что не подобало случаю:

– Сама она так порешила, Аркаш! Не казнись зазря. Жаль, конечно, совсем молодой померла, да племяшка у меня вона какая справная вышла! – Он немного поколебался и тихо добавил: – Тут давеча баронесса…

– Знаю, что сказать хочешь: деньги, поди, совала, чтоб отправил меня к праотцам на ранней зорьке?

– Совала. Говорит, сил ее нет смотреть на мученья твои адские.

– Взял?

– Взял… А что ж не взять, коли дают?!

– Верно, – согласился Аркадий. – И как поступишь?

– Да никак: не убивец я…

– Что ж, и на том спасибо. Ты уж тогда ступай себе. Дальше я сам… дочку ждать буду…

Облегченно вздохнув, доктор поднялся с пуфика. Глянул в налитые кровью глаза Бруковича, привычно пощупал пульс. Пожав слабую руку, незнамо зачем поклонился в пояс.

– Стало быть, прощевай, Аркадий Маркович, – произнес он натужно.

– Прощевай, Карл Натанович. Береги Липу!

Перекрестившись на образа, доктор торопливо вышел из комнаты.

Глава 2

Окна детской выходили на задний двор, прямиком на заводские мастерские, обосновавшиеся в бывшей городской бане. Здание одноэтажное, цвета обожженного кирпича, тогда, как сам господский дом – благородная терракота. По двору полукругом выстроились небольшие хозяйственные постройки для хранения всякой всячины: от кузнечных мехов до поросячьих кормов. Кустистые деревца в глубоких воронках проталин совсем скоро превратят унылый дворик в зеленый лабиринт с узкими аллеями. Завораживающе зацветут волшебными цветками чубушник и шиповник.

Прижав к груди плюшевого зайца, Алимпия сидела на широком подоконнике и смотрела, как заводская труба лениво выдувает редкие серые тучки. Поднимаясь ввысь, они расползались по небу, сливаясь с облаками. Подтянув колени к подбородку, девочка хихикнула: мягкие заячьи уши приятно защекотали детские щечки.

Забавную игрушку принес намедни дядя Игнат. Огромной ручищей он достал зайца из-за пазухи, стыдливо протянул Липе.

– Вот, держи! Хозяин передать велел, ежели не проснется до заката, – сказал он.

В черных рабочих штанах и засаленном бушлате, накинутом поверх льняной рубахи, Игнат смущенно топтался на пороге, не решаясь пройти вглубь комнаты.

– Как зовут нес-мыш-лёныша? – серьезно спросила Липа, по слогам выговорив сложное слово. Несмело погладила зверушку по пушистой маковке. – У него славные ушки и забавная мордочка.

Зайка был слегка потрепанным и совсем не новым: в зеленой байковой жилетке с маленькими блестящими пуговками и клетчатых шортиках, через прореху которых вылезал наружу розовый хвостик пупочкой. Голубыми раскосыми глазами он доверчиво смотрел на Липу, словно просился на ручки.

– Уши, как уши, – ответил смущенно Игнат и поспешно всучил ей зайца. – Зови, как зовется.

– Уши, как уши, как уши, уши… Какуша! – с нежностью выдохнула она.

– Ишь ты – Какуша, будто домового кличут. – Он еще сильней смутился и пригладил пятерней белобрысый чуб. – Только, ты вот что, малая, береги зайца ентова пуще живота своего, жалей, хорони от глаза лихого. Аркадий Маркович, значит, наказал, сказать так, ежели дрёма лихая не отпустит его на третий день.

Путано говорил дядя Игнат и нескладно. Тревожно стало на душе от слов его, но Алимпия не подала виду, только покрепче игрушку к себе прижала. Моргнув длинными ресницами, уставилась на здоровяка: «Папенька всегда говорит, что, если ясности от услышанного нет, то лучше переспросить, чем придумывать небылицы».

– Значит, мой папа умер? – спросила она разумно, выделив каждое слово.

Кузнец аж рот раскрыл, да глаза свои чудные, точно душистые цветки, что распускаются на кусте у дальней калитки, выпучил.

– Да бог с тобой, малая! – загрохотал он, будто гром небесный. – Жив батька твой! Говорю ж, спит он, четвертый день, как спит, а ты чего ж надумала?

– Разве человек может так долго спать? Почему он не просыпается?

– Э-э-э, не хочет, наверно. Поди сон какой глядит. Покуда не доглядит до конца – не проснется. Как-то так, я думаю…

– Наверное, ему мама снится, – прошептала Липа едва слышно, промокнув заячьим ухом слезу-предательницу.

– Пойду я, пожалуй, – заторопился вдруг кузнец и отвел взгляд. – Ежели чего – в кузне мы… того… – Он хотел было погладить ее по голове, да видно раздумал. Так и пошел, спрятав глаза под козырьком картуза.

То было вчера…

Пыхнув пару раз серой копотью, труба потухла. Ночная смена закончилась. Прислонившись лбом к оконному стеклу, Алимпия зажмурилась от лучей восходящего весеннего солнышка. Как уютно было сидеть на подоконнике, укутавшись с головой в теплое одеяло, оставив лишь маленькую щелочку для глаз.

Она представила, как сейчас из ворот мастерской выйдет отец – такой маленький издалека, в черном пиджаке и серой кепке, как помашет ей рукой и направится в сторону дома, зажав под мышкой белый сверток. Значит, вечером она опять сможет увидеть диковинные вещицы из разноцветных камушков.

Это был целый ритуал. После ужина отец брал Липу на руки и уносил в свой кабинет. Усаживал в большое кожаное кресло напротив огромного стола, заваленного рулонами папиросной бумаги и старыми книгами. Привычно поджигал тонкой спичкой толстые свечи. Смешно надув щеки, опускал потухшую спичку в керамическую баночку. Мимоходом подмигивал притихшей в кресле дочери, запирал дверь на ключ и задергивал на окнах тяжелые портьеры.

Ох, как ей нравилась эта таинственность! С замиранием сердца она следила за всеми передвижениями отца. Вот сейчас он подойдет к ней, поцелует в лоб. Затем, приложив палец к губам, встанет на маленькую раздвижную лесенку и осторожно сдвинет дедушкин портрет в сторону – а там…

Липа не знала, что было «там», поскольку всегда зажмуривалась, как велел папа, и слышала лишь тихий скрип петель потайной дверцы. А потом на ее колени опустится бархатная коробочка, и она восхищенно распахнет глаза и благоговейно дотронется до ярких самоцветов, скрепленных между собой тонкой золотой нитью. Ей вовек не забыть, сколько счастья и гордости было в его глазах в тот момент, с каким нетерпением он ждал ее одобрения...

С грохотом распахнулась входная дверь. Алимпия вздрогнула.

В комнату ввалился Гектор.

– Чего расселась, косуля? – пробасил он насмешливо. – Папашка твой, вроде, воскрес. Тебя зовет. Пошли быстрей, пока снова не окочурился.

Глава 3

Неуклюже скользя по натертому паркету торжественной залы, Карл Натанович наконец-то добрался до спасительного дивана. Откинув полы парадного сюртука, плюхнулся на мягкое сиденье, перевел дух. В приоткрытое окно заглядывало яркое солнце, отражаясь ослепительными бликами в докторских окулярах. Поставив на колени коричневый саквояж, он улыбнулся и прикрыл глаза, прислушиваясь к чириканью воробьев за окном, да звонкой капели таявшего снега. День обещал быть чудесным, если бы не столь печальное событие.

В нотариальную контору доктор прибыл загодя, для собственного успокоения и сосредоточения мыслей. Сегодня огласят завещание его покойного зятя Аркадия Бруковича, почившего пятого дня от крупозной пневмонии. Возложенное опекунство, безусловно, обязывало к великой ответственности, но и открывало небывалые перспективы карьерного и социального роста. Карл Натанович так и видел себя: в черном фраке и белоснежном жабо вальсирующим на светском балу у губернатора: музыка Вивальди и генеральская дочь с томным взглядом прильнула к его груди…

Погрузившись в фантазии, он не сразу заметил появление баронессы. Лишь уловив знакомый шелест атласной юбки, вскочил с места, неловко приложился к женской ручке, затянутой в черный бархат, и произнес:

– Рад, очень рад, баронесса! Однако при других обстоятельствах радость моя была бы безмерной.

– Не лопните от восторга, дорогой Карл Натанович. – Легкая усмешка выпорхнула из-под кружевной вуали. – Ваше присутствие здесь меня нисколечко не удивляет: вы какой-никакой, но родственник, а вот что здесь делает этот скоморох из мастерских? – Изящная шляпка баронессы чуть качнулась в сторону парадного входа.

Высокий широкоплечий детина в вытертом бушлате нараспашку прислонился к дверному косяку, полностью загородив дверной проход. Колючий прямой взгляд из-под нахмуренных бровей. Окладистая борода так и просилась в опытные руки цирюльника вслед за пшеничными лохмами, свисающими до самых плеч. Хромовые сапоги явно мечтали о гуталинной чистке, а мятые штаны – о паровой глажке. В огромных ручищах – скомканный картуз. За могучей спиной детины маячил пухлощекий лик Гектора фон Грондберга.

– Любезный, ты часом не приблудился? – вежливо обратился к детине Карл Натанович, нервно поправив съехавшее на кончик носа пенсне.

– Не-а, – отозвался тот, не меняя позы. Голос низкий с наглыми нотками дворового люда. – Это вы, верно, приблудные, господа хорошие, а я здесь в самый раз. Вот и приглашение от конторы имеется. – Он достал из-за пазухи конверт, потряс над головой.

– Могу ли я взглянуть на него? – Баронесса шагнула вперед, требовательно протянув ручку. Но мужик и ухом не повел: уселся на банкетку позади доктора и на даму не глядел, а глядел на важного седовласого господина в пушистых бакенбардах, степенно направляющегося к невысокой кафедре в красном углу залы. Пошитый на заказ смокинг с атласным воротником придавал его располневшей фигуре торжественную величавость дворцового церемониймейстера. – Ну, коли так… – иронично улыбнулась она, приметив нового фигуранта. Изящно опустилась на краешек кресла, аккурат напротив ораторской трибуны и чуть громче, чем следовало, позвала сына: – Гектор, иди уже сюда, не топчись на пороге, будто за милостыней пришел. Да не ковыряй в носу, сколько можно?!

Недовольно выпятив подбородок, молодая поросль фон Грондбергов вяло прошествовала к свободному креслу, незаметно обтерев об штаны указательный палец.

– Если все господа собрались, позвольте я начну, – сочный баритон важного господина прокатился по зале. Заняв свое место за кафедрой, он томительным взглядом мудрого филина обвел притихшую компанию наследников. Легкая тень озабоченности скользнула по выпуклому лбу.

– А где же девочка, позвольте вас спросить? – недоуменно обратился он к баронессе. – Что за причина побудила ее к отсутствию в столь важный день?

– Нет, это невыносимо! – простонала Людвига, нервно откинув вуаль. – Гектор, где девочка? Я же просила ее привезти!

– Да, я, это… не было ее в комнате, – проблеял в ответ молодой баронет, втянув голову в плечи.

– Внизу она, с жонкой моей, – отозвался бородатый детина с банкетки. – Кликнуть, что ль?

– Не надо! – Небрежно махнул рукой седовласый. – Ираклий! – чудно позвал он в сторону. – Приведи девочку. Можно вместе с… жонкой

Сутулый паренек в белой рубашке с черными нарукавниками скрылся за парадной дверью.

– Зачем ребятёнка-то тревожить зазря? – недоуменно спросил доктор. – Не дело таскать детей на подобные процедуры.

– Что вы там всё бормочите, Карл Натанович? – раздраженно бросила Людвига. – Говорите громче, либо умолкните вовсе. Гектор, пойди, глянь, где она? Долго нам еще ждать?

– Уже пришли, маман.

В предупредительно распахнутых клерком дверях появилась забавная процессия. Разрумяненная от волнения Христина в каракулевом пальто крепко держала за руку маленькую Алимпию, одетую в серебристый полушубок и шапочку с помпонами. Из меховой муфточки выглядывали розовые заячьи уши. По другой кухаркин бок, вцепившись в подол мамкиной юбки, испуганно таращил глазёнки щекастый мальчуган в овчинном зипуне, перевязанном крест-накрест шерстяным платком. На голове шапка-ушанка, туго завязанная под подбородком, на ногах валенки. Узрев бородача, малец ожидаемо сморщил курносый нос, по пухлой щеке скатилась крупная слезинка.

– Христя, зачем Егоршу-то притащила? – Мужик легонько ударил кулаком по спинке дивана, отчего доктор болезненно поморщился. – Эй, медицина, двинься! Пущай дети сядут. Давай, скидавай на пол свой портфель, ну же!

Протерев днище саквояжа рукавом сюртука, Карл Натанович послушно переместил его на пол. Помог взобраться на диван Липе. Мальчонку Христина усадила себе на колени, чтобы «не шмыргался без присмотру по двору».

– Итак, господа, я начинаю! – громко объявил нотариус, достав узкий свиток, перевязанный шелковой лентой. Круглая сургучная печать коричневой кляксой соединяла ткань с бумагой, подтверждая тем самым неприкосновенность документа. Преисполненный величием момента он аккуратно переломил сургуч и резким движением сорвал ленту.

«Как заправский герольд при дворе короля Артура, – отчего-то подумалось Карлу Натановичу. – Будто приговор читать собрался». Необычайное волнение подкатило к самому горлу и в ту же минуту теплая детская ладошка сжала его потную руку.

– Все будет хорошо, дядечка, – прошептала Алимпия, взобравшись с ногами на диван. – Мне Какуша сказал, – выдохнула доктору в самое ухо.

– Какуша? – переспросил он, усадив девочку на место. Взглянул на нотариуса: тот хмурил брови, вчитываясь в документ, словно видел его впервые. – Твой новый друг?

– Вот же он! – Алимпия достала из муфты игрушку, прижала к гладковыбритой щеке доктора. – Слышишь, что говорит?

– Нет-нет, Липушка, давай опосля поиграем. Какуша ведь послушный зве… верно, дружок… вот и пускай покамест поспит. – Он быстро запихнул игрушку обратно в муфту.

Надув губы, Липа обижено засопела.

«Боже, только бы не расплакалась, – подумал доктор, взглянув на ее раскрасневшееся личико. Но Алимпия и не собиралась лить слезы. Она сдернула с головы шапочку, распахнула шубку, повернулась к мальчонке и показала ему язык. – Проказница такая!»

– Итак, – после секундной заминки изрек седовласый пасынок Фемиды, – позвольте огласить последнюю волю безвременно почившего Аркадия Бруковича.

– Да оглашай уже, сердечный, – жалобно попросила Христина. – Вишь, детки запарилися совсем. Чего ж кота за яйки тянешь?

– Кота за яйки, – эхом повторил мальчонка и изо всех силёнушек дернул Алимпию за тугую косу.

***

В звенящей тишине зала елейный голос Людвиги прозвучал как-то по-особому гаденько:

– Вот и славненько. Уходим, Гектор! И кузину свою не забудь на этот раз! – Она качнула траурной шляпкой и поднялась с кресла.

Очки Карла Натановича внезапно запотели, а в ушах зазвенело.

«Вот ведь какие наглые воробьишки: забрались в слуховые проходы и щекочут перышками барабанную мембрану», – подумал он и тихонько засмеялся. Смех вышел тонким и писклявым: так смеются кокотки в салоне, прикрыв дырявыми веерами напомаженные губки.

Чья-то тяжелая рука легла на его подрагивающее плечо.

– Слышь, господин хороший! Ты либо смейся по-мужицки, либо плачь по-бабьи, но не вой как шакал – детки пужаются, – прохрипел позади него мужик.

На ватных ногах Карл Натанович поднялся с дивана, обернулся.

Ох, как смотрела на него Алимпия! Сколько сожаления было в ее детском взгляде! Сожаления и непонятной ему укоризны. А малец к мамке прижался, да сопли языком слизывал, чтоб в рот не затекли.

– Эй, ты чего раскис, Натаныч? – спросила Христина и потянула доктора за рукав. – Пойдем-ка домой, угощу тебя борщом наваристым да котлетками пожарскими.

– Да-да, Христя, идем, – пробормотал он и потряс головой так, что пенсне с носа свалилось. – А как же воробьи?! Надобно их выгнать. Не могут они, в самом деле, вить гнезда в моих ушах. Душно… душно здесь, словно в аду.

– Итак, господа, последняя воля покойного оглашена, – напомнил о себе седовласый оратор. – К завтрашнему полудню будет готова копия документа. Подлиннику же надлежит храниться в обозначенном Аркадием Марковичем месте, вплоть до совершеннолетия Алимпии Аркадьевны. Засим позвольте откланяться, доброго всем здоровьица!

– Эй, мудрый старец, не спеши! – рыкнул вдруг росомахой мужик. – Меня-то чего звал, бумагу казенную тратил?! – Он вышел к трибуне и помахал конвертом. – Или не твоя писулька? А ну-ка, назови, как звать тебя, величать. Я здесь человек новый, лица твоего не знаю. Слушать – послушал, про себя, Игнатку Кравцова, ничего не услышал. Кто ж ты есть в самом деле: важный господин или фигляр балаганный?

«Ох, батюшки мои, да как он с господином Кноппом разговаривает, деревенщина неотесанная, – мимоходом подумал доктор, опасливо шаркая по паркету подгибающимися от слабости ногами. Сильные руки домовитой Христины заботливо поддерживали его за ноющую поясницу. Кучерявый мальчуган, ухватив докторский саквояж за ручку, пыхтя, волок его по паркету. – И все же довольно любопытно, что ответит ему мудрый старец».

– Кхе-кхе, – нарочито закашлялся нотариус, спрятав в кулак возникшую досаду. Наскоро справившись с коклюшем, величественно расправил плечи и выпятил грудь в регалиях. Надменный взор снисходительно опустился на стоящего перед ним мужчину. – Позвольте представиться: Максимилиан Эммануилович Кнопп, частный поверенный Аркадия Марковича Бруковича. Вам этого достаточно или пачпорт

– Гы-гы-гы, – донесся с порога смешок молодого баронета.

Тут уж и баронесса остановилась на полпути и чутко прислушивалась к незапланированным дебатам. Ее рука в черной перчатке крепко сжимала маленькую ладошку Алимпии, не отпуская от себя ни на шаг.

– Э-э-э, не хотелось бы прилюдно... – понизил голос Максимилиан Кнопп, выразительно глянув на семейство фон Грондбергов, – посему, господин Кравцов, покорно прошу обождать меня в соседней зале. Ираклий вас проводит. – Он заложил руку за спину и степенно вышел из комнаты.

Сутулый клерк, услужливо прикрыв за нотариусом дверь, обернулся к Игнату.

– Прошу следовать за мной, – прошелестел он едва слышно, и, склонив голову, поспешил к выходу.

– Дамочка, ядрена вошь, дорогу! – Рванул следом за ним кузнец, едва не задев могучим плечом изумленную баронессу.

– Гектор, что это сейчас было? – тихо спросила она, оглядев опустевшую залу. – Тебе не показалось, что нас лишили десерта, выставив вон сразу после горячего?

– Маман, – кисло отозвался баронет, нетерпеливо пританцовывая на пороге, – ежели ты не отпустишь меня до клозета, может случиться необычайный конфуз, о котором я буду припоминать тебе всю свою никчемную жизнь.

– Бог с тобой… Алимпия, бегом! – скомандовала баронесса, подтолкнув уставшую девочку к выходу.

***

Доктор ел молча и быстро, обжигая голодное нутро густым борщом. Деревянная ложка билась о дно глубокой тарелки, зачерпывая крупные ломтики картофеля и свеклы. Поверху в каплях янтарного жира плавали кусочки зажаренных шкварок. Пожарские котлеты румянились на чугунной сковороде, поплевывая подгоревшим маслом в картофельный мундир, преющий в глиняном горшке рядом. Ядреный угарный дух витал по кухне, бился в закрытые окна, и, не найдя выхода, поднимался вверх, к потолочным балкам, оседая на них толстым слоем жирной копоти.

В кухонном закутке, за печкой хлопотала Христина, вылавливая из кадушки сморщенные в застоявшемся рассоле огурцы. Зачерпнула ковшом мутную соленую жидкость, выпила залпом, передернулась от удовольствия.

– Христя, чего таишься в куту? – гаркнул Игнат, отодвинув пустую тарелку. – Тащи соленья, да гляди, кабы котлеты не пригорели!

Ухнув перед мужем миску с огурцами, кухарка повернулась к печи. Через минуту довольный Игнат уминал за обе щеки пышущие жаром котлеты, запивая холодным квасом.

Карл Натанович не смог бы столько съесть – ему и борща хватило до краев желудка. Под столом кто-то возился, то и дело спотыкаясь о его затекшие ноги. Не выдержал, приподнял скатерть. О, да это же кузнецов сынишка деревянной ложкой по докторским коленям лупит. Забавный мальчуган. Корить мальца за озорство сил не было. Карл Натанович лишь сонно улыбнулся, щуря осоловевшие глаза, привычно дотронулся до переносицы, чтоб поправить сползающее пенсне. Но окуляров не было. Остались, видать, там, в конторе седовласого нотариуса.

– Однако, надо бы вернуться, – вяло пробормотал доктор, расправляя скатерть. Подперев кулаком отяжелевшую голову, на минутку прикрыл глаза, но не справился с наваливающимся сном и тихонько засопел.

– Эй, Христя, ты чего ему в борщ сыпанула? – гулко шепнул Игнат, подхватывая доктора под мышки. Дотащив до топчана, уложил, прикрыл ватным одеялом. Сюртук снимать не стал, только ботинки скинул с бедолаги.

– Дык, плохо ж ему, сердечному, Гнатушка. Капелек успокоительных чуток добавила, чтобы поспал малька. Нельзя ему волноваться, горит у него в грудине – я же вижу.

– Что ты видишь, женщина? – пробасил полушепотом Игнат, почесывая бороду. – Как лягушки на болоте яйца откладывают? Тута образование надобно, вона, как у Натаныча, а ты ему хрень всякую в борщ кидаешь, темнота поселковая. Сына лучше покорми – весь день под столом сидит, ложку пустую облизывает.

– Ты мне тута не выступай! – подбоченившись, гаркнула в ответ Христина, наступая на мужа. – Сам грамоте не выученный, только знаешь тюкать железякой по наковальне. И сыном не попрекай – при живой родне голодным не останется. Не то, что сиротинушка в барском доме, – всхлипнула она и, утерев нос грязным фартуком, присела на деревянную скамью. – Вот уж хозяин учудил: дочку на попеченье Людвиги оставил. Не видать теперь Липушке ни наследства отцового, ни ласки материнской.

– Хорош причитать, глупая баба! Не твово ума дело… – Игнат нахмурил брови и обернулся на спящего доктора – не разбудили ли. Схватил с вешалки бушлат и недовольно буркнул:

– Ворочусь назад, в контору, докторские окуляры заберу, пока прыткий хлопчик себе не прикарманил. – Он отворил дверь и широким шагом вышел за порог.

Переждав пару минут, Христина юркнула за печь. Загремела стеклянной посудиной. Тяжелый аромат сивушных масел смешался с чесночным духом рассола и чадящего на огне свиного сала.

– Ох, ядрена копоть! – вдруг выругалась она и схватилась за полотенце. – Зажарку с плитки не сняла! Неужто опять горелики случилися? Егорка, вылазь живо! Давай обедничать, пока не остыло.

***

Во сне Карл Натанович улыбался. Сон был спокойный и светлый.

В горницу, через приоткрытую дверь, ярким лучом заглядывало весеннее солнышко.

Бурый медвежонок, натужно сопя и повизгивая, кубарем выкатился из-под стола, покрытого до самого пола цветастой скатертью.

В брюхе зверя урчало. Встав на задние лапы, косолапый ухватил со стола аппетитный кусок жареного мяса, вцепился в него клыками и рванул навстречулучу, к заветной двери. Туда, где ждала его свобода, где шумел зеленый лес, покачивая сосновыми кронами, а ягодные поляны манили земляничными россыпями.

Но, окунувшись в солнечный свет, не стало вдруг зверя – обернулся он курносым мальчуганом с торчащими в разные стороны пшеничными вихрами. Вместо бурой шкуры – зипун дубленный, вместо лап когтистых – пимы войлочные, и котлета меж зубов торчит. Обернулся малец на кут печной, да дёру дал!

Домовой! Как есть, домовой в доме завелся!

Часть 2. Прошлое. Четверть века спустя

Глава 1

В товарном вагоне нестерпимо воняло грязными портянками и конским навозом. Но выбирать не приходилось. Его невольный попутчик крепко спал, положив дурную голову на соломенный тюк. Запах перегара из приоткрытого рта смешивался с запахом гнилых зубов. Егор отошел в дальний угол. Присев на корточки, устало привалился к грязной стене. Задумчиво пожевал травинку, внимательно разглядывая чужой ботинок с аккуратно завязанным шнурком.

«Дурень! Одёжу поменял, а про обувку забыл», – подумал он про спящего мужика.

Никто не видел, как они в вагон залезали – ночью дело было, да и смотреть особо некому. Полустанок глухой, лишь будка путевого обходчика, да тундра кругом. Старый хрен вряд ли вспомнит с кем пил. До утра проспится, да опять пойдет костылем махать – рельсы простукивать, а он уже тем временем далеко будет.

Но от филёра надо избавляться: выследил, как Егор папку толстенную из комендатуры выносил: «Заложит ведь, как пить дать!» Пришлось «лепить горбатого» про сибирские алмазы из рудников, якобы отцом найденные, да в долю брать. Кажись, поверил, даже помог ношу в мешок холщовый засунуть, да картохой проросшей присыпать: «Конспиратор, твою ж мать!»

От монотонного перестука колес слипались глаза, но спать нельзя: живым надо доехать. Егор резко поднялся, размял затекшие ноги. Отряхнул брюки, оправил ватник. Покосился на мешок: надо будет чемоданчик тиснуть на вокзале, так сподручней выйдет.

Товарняк притормозил на семафоре, вагон сильно качнуло. Не удержавшись, Егор повалился на спящего мужика. Тот только недовольно причмокнул, но глаз не открыл – ядреная самогонка, видать, у обходчика была. Быстро вскочив на ноги, он изо всех сил сжал кулаки, с ненавистью гладя на пьяного соглядатая: «Чтоб ты сдох, ирод!»

Внезапная тупая боль за грудиной перехватила дыхание. В голове застучало набатом: «Вот твой шанс в другую жизнь! Бери, не робей!»

Стараясь не дышать, он склонился над спящим. Брезгливо ощупал карманы провонявших застарелой мочой портков: «Пусто…» Откинул полы мятого пиджака на тощей груди, прикрытой тельником, за пазухой нашел то, что искал: паспортная книжица, завернутая в грязную тряпицу. Быстро переложил ее в свой карман.

Поезд опять набрал скорость. С силой надавив на рычаг, Егор дернул задвижку в сторону. Отодвинул стальную дверь, оставив небольшую щель. Прищурился на встречный ветер, придержав руками картуз, кабы с головы не сорвал отцовый картуз.

Накатила невозможная безнадега.

Ему было всего четыре года. Что он понимал тогда?! Что помнил?!

Красные, перекошенные от злости лица городовых, охаживающих дубинками отцовские плечи. Втроем на одного. Заломали, как раненного медведя.

«Козлы вонючие! – зло хрипел отец, с кровавой слюной выплёвывая выбитый зуб. А как приметил сына, так и вовсе заревел дурниной: – Чего прибёг, малой? Давай назад, к мамке! Поведай все, что видал. Пущай в кутузку немедля бежит!»

Егорка тогда со страху чуть не обделался.

Зря, конечно, за отцом увязался, но уж больно хотелось взять его за руку, пройти гордо по широкой мостовой. А как на улицу выскочил, так на Пушка и налетел. Пока шерсть изо рта вытаскивал, да слюни собачьи со щек обтирал, глянул, а отец уже за угол поворачивает. Догнал он тогда батю, но слишком поздно.

Как корил он себя, будучи взрослым! Как рвал на части душу! Он же мог задержать отца, не пустить в тот огроменный дом со скользким полом.

«Ты не верь, сынок, не убийца я», – шептал батя, косясь подбитым глазом на сжавшегося в комок мальчонку.

Что мог чувствовать Егор, слыша мамкины стенания по ночам, да стук неистовых поклонов перед божницей?! Вспоминая ее дрожащие обмороженные в ледяной воде руки, бережно обтирающие изуродованные кандалами ноги отца с кровоточащими ранами?! – Безграничную жалость и безграничную ярость…

Похоронив отца, мать больше не видела смысла в жизни. Сына она не замечала, и Егор как никогда остро переживал свою вину. Мать умерла ночью, на сыром земляном полу, перед иконой пресвятой Богородицы.

Его детство окончилось в девять лет. Он задержался в суровом краю еще на десять…

Сначала – детский дом, затем ремесленное училище. Осваивал кузнечное дело в охотку, с интересом. Подмастерьем в кузнице лошадей подковывал. Оградки резные, да перила затейливые ковал добрым людям от души, за просто так – тяжелой работой гнев усмирял. Немногословен был, да угрюм по-мужицки. Никто сердечным теплом его не зацепил, ни с кем он не сдружился. Когда терпение вышло, да замаячила впереди ясная цель, Егор первый делом в комендатуру сунулся, недаром три дня возился с оконными решетками: вызнал, где что лежит, да как охраняется. Дела усопших ссыльных давно в подвал снесли за ненадобностью, да в коробки побросали. Вынести – плёвое дело, да и часовой при деле: с девкой в кустах звезды считает. Разобрал на картонке слова знакомые: «…Игната Кравцова…

«У-у-у, гнида! Ишь вырядился в вошь смердящую. Думал, не признаю. – Егор смачно сплюнул на грязный пол. – Ксива-то не похожа на деланную. Видать, из переселенцев, глубоко пустил корни немецкие в землю сибирскую. Ну, так пущай в ней и остаётся!»

Он подтащил безвольное тело филёра к приоткрытым воротам и, не мешкая, вытолкнул его из вагона. Вернул засов на прежнее место. Обтер рукавом фуфайки потный лоб. Поправил картуз на русой голове.

– Был ты Егорка, сын Игнатов, теперь Ку-рт Кра-ниц, – произнес он по слогам и вдруг призадумался: что-то свербело в мозгу делом не доделанным.

– Ох, леший меня дери! – Хлопнул себя по коленке. – Ботинки-то позабыл с него снять.

Глава 2

«Почему ж так холодно? Ах, конечно! Истопник, получив жалованье, третий день не кажет носу. Запил, по всей видимости. Надо нового искать, непьющего, а где ж его возьмешь? Непьющие работники сейчас либо хворые, либо мертвые. Дом большой с голландской печью. Отец не захотел русскую ставить, за модой погнался, а с голландкой хлопот-то больше вышло. Два этажа греет, а до третьего тепло не дотягивает, да и топить надобно не меньше двух раз в день, – размышляла Липа, натянув одеяло до самого носа. – И когда только укрыться успела?»

Правильно, что они давеча съехали в апартаменты к дядюшке Карлу. Пусть там и не такие хоромы барские, как в отчем доме, зато тепло, светло и уютно. Да и Андрею на работу удобней добираться. Муж у нее инженер-строитель, университет важный закончил с отличием, и на работу его взяли не абы куда, а в архитектурное бюро при городской Думе. Одним словом, муж у нее был умный, красивый и заботливый: «Ох, а как же быстро у нас любовь-то закрутилась…»

Встретились они в лавке «Целебные травы».

Красивый брюнет периодически страдал мигреневыми болями. От аптечных таблеток проку уже не было, решил подлечиться народной медициной. Заскочил в лавку, потому как рядом с домом, а дядя, как нарочно, в этот час своей зазнобе ромашковый отвар понес, а Алимпию оставил за старшую.

Как встретились они глазами, так и застыли на месте, словно столбы верстовые вдоль дороги, даже словом не перекинулись, покуда дядька не вернулся. Тот сразу смекнул: какая-такая хвороба на них напала. Доброго молодца отваром перечной мяты с душицей напоил, а племяннице велел в залу идти, на глазах не маячить.

Как Андрей ушел – Алимпия не видала, видно дядька его через черный ход вывел. Но с этого времени на порожке лавки она, что ни день, находила свежий букет полевых цветов. А через неделю ухажер и сам объявился с лукошком земляники и кульком воздушного зефира. Пригласил после работы в кино, но в кино они не пошли, а просто гуляли, взявшись за руки, по городу, пока не догулялись… Расписали их быстро: Карл Натанович без особого труда договорился с чиновником, с благодарностью попивающим женьшеневую настойку на меду. Через семь месяцев родился Андрейка-младший, такой же красавец, как и его отец…

Краешек месяца робко заглянул в круглое оконце. Глаза постепенно привыкли к темноте, и очертания предметов все яснее проступили в сумрачной комнате.

После пансиона, куда с легким сердцем отправила ее тетка Людвига, Алимпия ни за что не хотела переезжать в другую комнату, лишь позволила кровать заменить. Ее все здесь устраивало: и то, что комната в самом конце коридора, и то, что выше только чердак, а ниже – кабинет отца с пустым железным шкафом…

Спохватилась только, когда вещи на новом месте распаковала: Какуша забыла! Никак не могла Липа расстаться с отцовым подарком. Вернулась вечером в дом, сразу побежала в бывшую детскую, а заяц меж подушек забился, лишь ухо розовое торчит: «Эх, взрослая ты девица, Алимпия, а все в игрушки играешь».

После свадьбы они въехали в покои на втором этаже, а как малыш родился – так и вовсе все левое крыло заняли, вытеснив фон Грондбергов в правое.

Нянек не нанимали. Алимпия сама рада была с малышом возиться. Дядюшку Карла к себе звали, да тот отказался: неудобно, дескать, стеснять молодую семью. Конечно «неудобно» в трехэтажном особняке-то! Комнат столько – потеряешься, так не найдут.

Но зимы стали нынче суровыми, дом быстро остывал, а паровое отопление поставить у тетушки средств не хватило. В преферанс все проиграла, вместе с заводиком. Андрей, конечно, при хорошей должности, но постоянно брать с мужа деньги на содержание отчего дома вместе с приживалами-родственниками, ей было все же совестно.

Тетушка Людвига так и не вышла повторно замуж, превратившись к пятидесяти годам в сморщенную сливу. На светские приемы ее давно уже никто не звал, да и в гости на чай не заглядывал.

Некогда блиставшая в обществе, а ныне всеми забытая, баронесса фон Грондберг тихо существовала в родовом гнезде Бруковичей, по завещанию принадлежавшем Алимпии, снедаемая изнутри собственной желчью и завистью к племяннице.

Двоюродный братец Гектор целыми днями простукивал стены дома в надежде обнаружить якобы спрятанный отцом клад. Безуспешные розыски он всегда заканчивал в комнате матери, нытьем выдавливая из нее последние гроши за карточный долг. Вечером исчезал, чтобы утром заявиться с хмельной головой и подбитым глазом…

Алимпия поежилась, плотнее укуталась в одеяло, прижав к груди зайца: «Скоро-то еще до рассвета? Часы не тикают. Верно, гирьку забыла подтянуть. Вот бы хорошо сейчас марьин корень заварить или чаю ромашкового выпить от бессонницы».

Еще в пансионе увлеклась Липа лечебными травами, в особенности привлекала ее фармакогнозия (мудреное название и сейчас давалось с трудом). Благо дядя Карл ее без присмотра не оставил – преподавать естествознание там же пристроился. Да и привил ей любовь к травкам да цветочкам, и не простым, а чудодейственным.

«Все есть яд, ничто не лишено ядовитости, и все есть лекарство. Одна доза делает вещество ядом, другая – лекарством, – любил цитировать Карл Натанович, заливая доброй порцией водки нежно-розовые цветки. – Вот возьмем, к примеру, вьюнок полевой – симпатичный такой сорняк, вдыхать его аромат – одно удовольствие для барышень. А ведь в корнях милейшего цветика прячется смертельный яд – конвульвин. Но лишь, обладая опытом и знаниями, ты можешь превратить сию змеюку в пользительное для организма средство. Оно и кишки послабит, и камни из почек выгонит и кровушку остановит, да и гнойники заживляет, как на собаке. Но, матушка моя, не зная броду – не суйся в воду. Лишь малейший граммик в рецептуре профукаешь – и в землю одного, за решетку другого… – И близоруко прищурившись, он поучительно поглядывал на послушную ученицу. Карлу Натановичу в ту пору сорок шесть годков стукнуло и для нее, десятилетней, он был кладезем премудрости и всезнайства. С открытым ртом Алимпия впитывала каждое сказанное им слово, нисколько не усомнившись в правдивости услышанного. – Я, как на провизора после Академии доучился, так практику фельдшерскую и забросил. Увлекся, как красна девица, цветами, да кореньями ядовитыми. И поверь мне, деточка, ничего более интересного и любопытнейшего в жизни не встречал!»

«А отца вы тоже ядами лечили?! – ахнула Липа. – Я хотела сказать, травами…»

«Что хотела сказать, то и сказала… – тихо ответил дядюшка, поглядывая на мутнеющую в колбе жидкость. – Нет, дочка, запрет мне дали. А так, может, и жил бы до сей поры отец твой».

«Прости! – приластилась она к нему. – С добром спросила, без каверзы, честное слово».

«Да ладно уж, – стушевался Карл Натанович. – Уйди из-под руки-то, склянку выбьешь ненароком…»

***

Отчего-то тревожно стало на душе. То ли вздох чей-то услыхала, то ли ветер по чердаку гуляет. Накинув поверх измятого платья пуховый платок, Алимпия тихонько выглянула за дверь.

Длинный коридор был пуст. Как есть, без обуви, в одних шерстяных чулках, спустилась этажом ниже. В конце коридора, из-под теткиных дверей раздавались приглушенные голоса. Вроде женский и вроде мужской. Наверное, опять Гектор с матерью ругается. Тихонько, на цыпочках, подкралась к двери. Пригнулась к замочной скважине. Высокий широкоплечий мужлан в синей телогрейке стоял спиной, загораживая обзор. И это был вовсе не брат….

Вдруг, словно что-то почувствовав, он в один миг обернулся – необыкновенные фиалковые глаза на какой-то миг встретились со взглядом Алимпии. Волна жара пробежала по ее озябшим плечам. Быстро отскочив от двери, она стремительно припустила в свою комнату. Громко захлопнула дверь, ошеломленно уставилась на Какуша, прикрытого уголком одеяла на еще теплой подушке. Приложила к пылающим щекам холодные ладошки.

– Не может быть, не может быть, – шептала она в испуге. – С каторги не возвращаются…

Глава 3

Небольшой угловатый домишко с черепичной крышей и полукруглыми оконцами, прикрытыми резными ставнями, застенчиво прятался в поредевших кустах сирени на задворках доходного дома купца Богомолова. Сия недвижимость шла этаким жилым придатком к шестикомнатным апартаментам Карла Натановича и предназначалась для размещения обслуги. Поскольку доктора тяготило присутствие в доме любопытной челяди, то и пустовавший домик он решил использовать по своему усмотрению, заручившись письменным хозяйским согласием в обмен на гарантию полнейшего излечения дражайшей супруги Богомолова от тайного пристрастия к зеленому змию.

Воодушевленный перспективами, Карл Натанович с таким энтузиазмом принялся за дело, обустраивая помещения для предприятия и попутно пользуя купеческую жену психологическими тестами, что позорно проворонил побочный эффект собственной терапии – стрела Амура пронзила обоих: и закладывающую за воротник купчиху и наблюдавшего ее медика.

Огорошенная неожиданным поворотом судьбы, не в силах бороться с искушением мадам Богомолова за фруктовым десертом призналась мужу в адюльтере. Нелепость измены вызвала лишь гомерический хохот у незадачливого рогоносца, но, поперхнувшись абрикосовой косточкой, он отправился на небеса, так и не успев осознать всей горечи правды. Безутешная вдова, отскорбев положенный срок, приступила к подсчету свалившегося на нее богатства, не забывая одаривать щедрыми подношениями обожаемого доктора.

Дела шли в гору. Личная жизнь, направляемая пухлой ручкой купчихи Богомоловой, целеустремленно мчалась к своему апофеозу – бракосочетанию. Затянувшаяся пауза на непременное обдумывание сделанного намедни предложения заканчивалась сегодня.

«А что, ежели, передумает?» – мучился сомнениями доктор, выйдя из подъезда.

Бородатый швейцар приветливо приподнял фуражку, склонившись в поклоне.

– Как почивалося, Карл Натанович? – заискивающе окликнул он доктора.

– Спасибо, голубчик. Легко дышится, легко спится.

– А для Матроны моей зелье справлено? Зайтить могёт?

– Да-да, голубчик, пусть заходит после полудня.

– Вот уж благодарствуйте, барин! Можа таперича вздорна баба спокоица.

– Успокоится, непременно успокоится, голубчик, – буркнул Карл Натанович, поворачивая в круглую дворовую арку.

Одинокий фонарь плавно раскачивался на деревянном столбе, чуть поскрипывая в унисон ветру. Ранее утро было пасмурным и хмурым, но к обеду обещало распогодиться, недаром поясницу крутило полночи, а к утру боль прошла, как рукой сняло: «Не иначе тепло вернётся, хотя какое уж тут тепло: ноябрь на дворе, белые мухи вот-вот полетят».

Доктор плотнее запахнул пальто, стряхнул с бобрового воротника невидимую соринку. Пыжиковая шапка приятно грела лысину, но не уши. Опираясь на трость с серебряным набалдашником, он медленно побрел по узкой тропке к обители добра и здоровья – аптекарской лавке «Целебные травы». Вот уж и вывеска виднелась: желтыми буквами на зеленом фоне, веточки мимозы вычурным вензелем обрамляли надпись: «Красота!» Липушка сама колер придумала, а он уж потом заказал в скобяной лавке.

Пологое крыльцо под навесом подъездного козырька. Плетенный из соломы коврик у дубовой двери. На широких перилах жмурил хитрые глаза рыжий кот, нетерпеливо постукивая пушистым хвостом по перекладине – в теплый дом просится.

– Ох, а это как же? – удивился доктор, взойдя на крыльцо: на коврике грязный след от чужого ботинка, да и дверь не заперта, лишь плотно прикрыта.

– Кто ж тут озорничает, Василий?

Кот лениво спружинил ему под ноги и, подняв хвост, небрежно потерся лохматым боком о пальто. Рыжий клочок шерсти повис на ткани.

– Я тоже очень рад тебя видеть. – Карл Натанович провел рукой по кошачьему загривку, мимоходом отряхнув полу. – Может, зайдешь?

В предбаннике приятно пахло высушенной валерианой. Запрыгнув на подоконник, Василий довольно заурчал.

Вспомнился отчего-то Пушок. Нет, не кот, а огромный сторожевой пес, что служил при мастерских Брука. Как отправили Игната по этапу, так и семья кузнеца вслед за ним подалась. А куда ж собаку? Людвига орала, что псу на живодерне самое место. Жалко стало животину, да и выбора не осталось – только с собой забрать, в пансион к Липушке. Убедил-таки Карл Натанович классную даму в полезности умной собаки, а курсистки-гимназистки Пушка уж так забаловали, что помер сердечный от обжорства под самое Рождество. Ровнехонько пять лет прослужил при пансионе. Испортила его, видать, девичья любовь.

Ошейник доктор схоронил, больно чудным показался: снаружи чисто кожаный, а изнутри пупырчатый бархат. Глазом не видно, а если пальцем провести, так бугорки чувствуются. Не выдержал раз, ковырнул бугорок, так чуть не ослеп от дива дивного! Зашил кое-как трясущимися пальцами, да стал ошейник для сохранности при себе носить.

– Дядя Карл, дядя Карл! – вдруг послышался с улицы запыхавшийся голосок.

В предбанник влетела Алимпия в распахнутом полушубке, щеки огнем горят.

– Федор сказал, что вы в лавку пошли, так я и не стала в квартиру заходить, – выпалила она.

– Кто ж именуется Федором? – Доктор подслеповато глянул поверх пенсне на племянницу.

– Борода в ливрее.

– Уразумел. А фонарь где? – Он огляделся по сторонам. – Ты, часом, не брала? Здесь в углу должен быть.

– Да нет же! Пойдемте скорей в готовальню, мне надо вам кое-что рассказать! – Липа торопливо подгоняла его, схватив за руку.

– Да-да, идем… – Доктор растерянно топтался у дверей. – Чего-то еще не хватает…

– Дверного колокольчика! – Ей наконец-то удалось втащить его в лабораторию. – Наверно, отвалился.

***

Готовальня, как смешно называла Липа лабораторную комнату, разместилась в цокольном этаже, бывшей дворницкой. Забранные решетками узкие оконца едва пропускали дневной свет. Пришлось выпросить у богатой вдовушки новомодные лампочки накаливания, но из-за высокой стоимости проводки пришлось довольствоваться единственным экземпляром, зато большой мощности.

Вдоль стен высились самодельные полки, заставленные стеклянными баночками с измельченными в порошок кореньями чемерицы, высушенными луковичками ландыша, толчеными ягодами дурмана да нежными цветками барвинка, скрученными в трубочки листочками наперстянки, семенами подорожника и клещевины. На каждой банке прилеплена бирка с народным и научным названием растения, с датой заготовки. Быстро пробегая глазами по склянкам, доктор непременно подмечал, какие запасы стоит пополнить, какие пустить в рецептуру, а какие и выбросить за ненадобностью.

Сложив руки на животе, Карл Натанович разглядывал стеллажи, изредка почесывая карандашом кончик носа-картошки.

Закончив рассказ, позади него, на шатком табурете примостилась Алимпия: сдвинула в сторону рогатый штатив, облокотилась на холодную столешницу, подперла кулачком щеку и терпеливо дожидалась дядиного ответа.

– Ну, что ты, красота моя, так переполошилась? – спросил Карл Натанович, закончив инвентаризацию запасов. – Померещилось тебе и всего-то делов.

– Как померещилось, ежели он в упор на меня глядел?! – опешила Липа.

– Так уж и на тебя, душа моя, – усмехнулся дядя, чиркнув острым карандашом в тонком блокноте.

– Ну, пусть не на меня, а на мой глаз, – согласилась она.

– То-то! А как он глянул, так ты и сбежала.

– Но я успела его разглядеть! Те же светлые волосы и эти удивительные глаза. Я его хорошо помню, хоть мне всего четыре года было. Он зайца мне принес, по голове погладить устыдился. Не мог он убить, никак не мог!

– Сынишку его помнишь, мальца сопливого? Еще расхныкался, когда отца увидал в той конторе…

– Да вроде припоминаю хлопчика, – встрепенулась Липа. – Так ты думаешь…?!

Тихий непонятный звук донесся от двери, заставив их разом повернуть головы. Точно так же, как когда-то его отец, привалившись к косяку, стоял Егор Кравцов.

– Да что там думать, я – сын Игнатов, – сказал он и залился неожиданным румянцем. – Вот, колоколец ваш оборвал, больно звучный. Починю опосля разговора, да и фонарь на место снесу. Только вот еще что… – Он нахмурил кудлатые брови. – Не Егором меня нынче кличут, а Куртом. Сбёг я с поселенья и, того… комендатуру обчистил.

***

Тесно ему было в этой кладовке: как есть мышиная нора, припасами заставленная. Топтался на пороге, покуда молодуха стул не принесла.

– Как же так?! – Хлопала она огромными глазищами, разглядывая Егора как диковину на рынке. – Ваш папа, ваша мама…

– Да чего уж говорить – померли они. Отец с чахотки, мать с тоски.

– Что же ты вернулся? Насовсем или как?

– Вернулся вот... – Он неуклюже поднялся со скрипучего стула. – Сейчас обернусь, – сказал и, грузно ступая, вышел за дверь. Но тут же явился снова, втащив в кладовку грязный мешок. Путаясь в узлах, крепкими зубами разорвал веревку. Вытряхнул на стол толстенную папку с уголовным делом отца.

– Вот почему я тута… – Егор исподлобья глянул на Алимпию, потом на доктора. – Подмога ваша нужна, найти эту гниду, что батьку засадила заместа себя, и мужика важного порешила, – шумно выдохнул он и вытер рукавом ватника взмокший лоб.

Пожалела его молодая хозяйка: подбежала, обняла за шею, клюнула мягким ртом в колючую щеку и затараторила:

– Конечно, конечно, мы поможем! Правда, дядя?

– Сядь, Алимпия, не стрекочи сорокой. Тут дело серьезное, надо подумать, – ответил коротышка-доктор в смешной шапке и по-шустрому просеменил к столу, раскрыл папку и углубился в чтение.

– Егор, – тихо позвала Липа. – Это правда, что дядя Игнат был не простым кузнецом?

– А каким? – буркнул он «под дурачка».

– Мой батюшка был очень расположен к нему. Игнат частенько гостевал в нашем доме, допоздна засиживался с отцом в кабинете. Вот я и спрашиваю, почему?

– Почему? – как попугай повторил за ней Егор.

– Потому, – нахмурилась Липа. – Он был его… как бы помощником?

– Он был его, без «как бы», доверительным человеком.

– Доверенным лицом, – поправил доктор, перевернув страницу, – и это еще мягко сказано.

– Ну да, – согласился Егор, почесав затылок. – Аркадий Маркович вроде наставника ему был. Углядел отцовый интерес к кузнечному ремеслу и решил его переква… ква… квасифицировать.

– Переквалифицировать, – вздохнул доктор.

– Ну да, это самое.

– Значит, Игнат был его подручным? – не отступала Липа.

– Я так и сказал.

– Поняла. А вот скажи теперь: что ты делал у моей тетки?

– Да по-хорошему поговорить хотел, – ответил он неохотно, – а она, как меня увидала, вся пятнами пошла, воздух глотает и сипит через силу, что не хотела, мол, черт попутал. А я понять никак не могу, что она там хотела-не хотела. Пригрозил ей малька, стуканул слегка по креслечку, оно под нею и развалилося. Сидит она, значит, на полу, зенки таращит, но не трясется боле. Парниша гундявый кинулся к ней, орет, чтоб заткнулась. Потом за шею ее схватил и колотит, ровно грушу. Пучеглазка головой совсем поникла, слюну пустила. Я его за шкирмон, да в угол швырнул. Вроде затих: об стену дюже приложился, даже кровяка из носа потекла.

– А дальше-то, что было? Ты садись, не стой! – Липа усадила его на табурет, сама рядом на стол облокотилась.

– Платье она расстегнула, – буркнул он, уставившись в пол, – и спицу достала…

– Спицу?! Деревянную?

– Серебро. С камнем желтым, как яйцо перепёлки.

– Ох, да это же… – недоговорила она и вдруг в беспамятстве на Егора завалилась.

– Эй, как вас там? – Вскинулся он с табурета, окликнув коротышку.

– Карл Натанович, – ответил доктор, отвлекшись от документа.

– Ты бы помог что ли, Натанович! – прикрикнул Егор и похлопал Липу по бледным щекам. – Вишь племяшка твоя дюже впечатленной оказалась.

– Девица – крепкая. Корсаж, видать, туговат, – ответил доктор и, послюнявив палец, перевернул страницу. – Гм, печально это все, очень печально.

– А что здесь, собственно, происходит? – вдруг раздался с порога громкий мужской голос.

Липа в руках Егора застонала и приоткрыла глаза. Завидев вошедшего в каморку господина в черном пальто, захлопала ресницами и удивленно спросила:

– Милый, что-то случилось?

– Я бы тоже хотел это знать, дорогая, – с грустной иронией произнес мужчина в черном пальто. – В частности, что за господин в фильдеперсовых брюках так нежно обнимает тебя за тонкий стан?

– О! – вымолвила Алимпия, внезапно обнаружив себя в объятиях Егора. Расцепив его руки, она пересела на стул и закрыла ладонями пылающее лицо.

– Курт Краниц я, – простодушно улыбнулся Егор, выступив вперед. – Подмогнуть хотел красавице. В обмороки падает, голодная, верно.

– Андрей Мякишев. Рад знакомству, – ответил мужчина в черном пальто, пожав ему руку. – Я – муж вот этой самой барышни, которая упала в обморок, что ей совсем не свойственно в силу крепкого здоровья. А вы, стало быть, из немцев будете?

– Я… я… – вытаращился на него Егор, не подготовленный загодя к складной побасёнке.

– Яа, яa,

– Угу, – выдохнул Егор: «Пронесло».

Мякишев хотел еще что-то добавить, но Алимпия вовремя его перебила.

– Андрюша, а с кем остался наш сын? – спросила она.

– Катерину попросил присмотреть, – ответил Андрей и порыскал глазами по комнате. – А где же… Доброго дня, Карл Натанович! Простите великодушно, не приметил вас сразу, – сказал он, углядев склоненного над бумагами доктора. – Молодой человек, верно, ваш родственник?

– И вам не хворать, Андрей Андреевич, – ответил Карл Натанович, взглянув на него поверх пенсне. – Что ж в такую рань пожаловали? Супругу потеряли, али как? Зябко здесь, не снимайте пальто, да и шарфик оставьте. Верно подметили: молодой человек – мой родственник. Правда, очень дальний, если не сказать – далёкий. Так какая забота привела вас сюда?

– Гм… – Андрей нахмурил густые брови, сразу повзрослев годами. – Так я, собственно, вот чего пришел: мальчишка-газетчик прибегал. Говорит, у дома твоего, Лимпуша, полиция и карета «скорой помощи». Видал, как женщину на носилках из подъезда в «красный крест» заносили. Надо бы нам туда сходить, пока жандармов не прислали. Липа, ты как думаешь?

Но Алимпия мужу не ответила – в немом изумлении она смотрела на Егора.

Как-то тихо стало в кладовке.

Андрей глядел на Липу, Липа на Егора, а Егор на рыжего кота, точившего когти о деревянный порог. Только Карл Натанович ни на кого не смотрел. Сняв с головы смешную шапку, он протер платком вспотевшую лысину и пробормотал:

– Да-да, Василёк, сейчас отобедаем.

Вмиг просчитав обстановку, Кравцов решительным шагом подошел к столу.

– Что ж, не стану мешать котиной трапезе… – Он грубо отодвинул плечом доктора, захлопнул папку и сунул ее в мешок. Накрутил на руку горловину и резким движением закинул ношу за спину. Обиженно засопев, он нахлобучил картуз и потопал к двери.

– Постой, Егорша, не горячись! – окликнул его Карл Натанович. – Со мной пойдешь! А вы, семейство Мякишевых, ступайте к дому Аркадия, узнайте, что да как, и возвращайтесь в апартаменты. А я между делом за внуком пригляжу, да и родственника накормлю. Бог с ней с лавкой, позжей откроем.

Глава 4

В тревожных раздумьях пребывал Карл Натанович, восседая в мягком кресле на атласной подушечке, любовно пошитой вдовушкой Богомоловой, за письменным столом.

«Ох, неспроста Егорка заявился, – кручинился он, постукивая пальцами по зеленому сукну. – Видать, камешки вернуть хочет, что кузнец в собачьем ошейнике припрятал. А вдруг недостачу углядит, да жизни надумает меня лишить?! О-хо-хо, душа моя грешная, не надо было чужое брать, да разве устоишь перед таким соблазном?! Теперь вот думай, как половчее выпытать у него про батькину заначку, да малым лихом отделаться».

Ох, запутался Карл Натанович, аж ладошки вспотели.

Солнечный луч, пробившись сквозь тюль, приятно согрел его затекшую шею. Рука сама потянулась к пузатой чернильнице, смахнула легкую пыльцу со стеклянной грани, поправила перьевую ручку, торчащую из мраморной подставки, колыхнула бронзовое пресс-папье на ворохе аптекарских бланков, выровняла съехавшую к краю стола Большую медицинскую энциклопедию.

Доктор скользнул вялым взглядом по чашкам на серебряном подносе, спрятал руку за лацкан сюртука, где билось сердце, и тихо сказал:

– Никто не видел, как Егор в дом входил, и в доме его тоже никто не видел, окромя Липы.

Напротив стола на диване разместились Андрей и Алимпия. Розовощекий малыш в шерстяных шароварах и курточке отчаянно вертелся на коленях отца, пытаясь дотянуться до плюшевого зайца на спинке дивана.

Чисто выбритый и вымытый Егор пристроился в углу на стуле с кривыми ножками, подложив под себя отцовый картуз. Длинные волосы он расчесал на прямой пробор и заправил за уши. Чистые вещи – косоворотка с галифе и потертая куртка из овчины – остро пахли нафталином и апельсиновыми корками. На ногах уважительно скрипели хромовые сапоги.

– Все так, – пробасил Егор.

– Что ж следом не пошел? – обиженно скривила губы Липа. – Медведь неотесанный.

– Да разговор не закончил! А опосля состорожничал: вдруг городовых вызовешь, ну и драпанул в лавку. Откель мне знать, что баронессу грохнут.

– Ох, Егорша, да никто ее не грохал. Закупорка сосудов случилась, тромб оторвался, – сказал доктор и глянул на Алимпию. – Верно говорю, душа моя?

Липа кивнула в ответ, не сводя глаз с маленького Андрейки.

– Вот ведь девка! Только ресницами похлопала, а глупцы околоточные ей уже и тайну следственную изложили, – довольно крякнул Карл Натанович.

– А с молодым бароном тоже… тогось? – буркнул Егор.

– Слава господи, живехонек, сердечный, – ответил доктор. – Только в голове помутилось со страху, заговариваться стал. Про желтое яйцо всё твердил, что медведь забрал: «А гризли тот огромный, как скала, очи горят адским пламенем, да космы седые по ветру развеваются». Ничего я не напутал, племяшка?

– Все верно: так и бредил, покуда на него рубаху смирительную надевали, да в «красный крест» усаживали. Эй, а не пора ли нам на горшок? – встрепенулась вдруг Липа и подхватила сынишку на руки. – Ух, видно показалось. – Она обтерла платком слюнявый ротик, поцеловала в щечку и с нежностью прижала к себе ребятёнка.

Выпятив нижнюю губу, Андрейка горестно вздохнул и снова потянулся к игрушке.

– Держи! – Липа быстро сунула зайца сыну и повернулась к мужу. – Андрей, снеси-ка мальчика Катерине, пусть покормит, – сказала она. – А сам пригляди, чтобы фартучек повязала, кабы не срыгнул на новый костюмчик.

Безропотно подхватив сына на руки, Мякишев вышел.

Едва за ним закрылась дверь, как Алимпия подлетела к столу и зашептала:

– Дядечка, не хочу, чтоб Андрей знал тайны наши семейные!

– Твоя воля, девонька, – отпрянув от ее сверкающих глаз, проговорил Карл Натанович. – Но коли супруг он тебе, может и надобно ему знать, чем жена дышит, – добавил он осторожно.

– Не должен – и точка! – прошипела Липа и стукнула ладошкой по столу. – И вдовушке своей не вздумай рассказать.

– А как же Гектор?

– Юродивый теперь твой Гектор, а с психа и спросу нет, – огрызнулась она, усаживаясь на место. Потом обернулась на дверь и скомандовала: – Егор, двигай зад ближе, и яйцо свое доставай!

– Не моё оно вовсе, – буркнул Кравцов. – Да и не со мной оно. Говорите лучше, что делать-то будем? Как гниду искать станем?

– Насколько я понял, в Деле Игната Кравцова нет иных свидетельских показаний, кроме как младшего клерка Ираклия Дробного, служившего у нотариуса Кноппа, – взял слово Карл Натанович. – Что ж, для меня картина предельна ясна: Людвига Брукович выходит замуж за барона фон Грондберга. В положенный срок на свет появляется их наследник Гектор. Но у барона тайная страсть к азартным играм. И, проиграв состояние, он стреляется, оставив огромные долги. Баронесса, недолго думая, продает поместье и переезжает с сыном к своему единокровному брату Аркадию, к тому времени еще холостому и довольно состоятельному владельцу ювелирных мастерских. Через некоторое время Аркадий женится на моей сестре Наталии, которая вследствие порока сердца умирает при родах, оставив вдовцу новорожденную дочь Алимпию. Царство небесное, сестрёнушке моей, – всхлипнул он и скоренько перекрестился. – Людвига, привыкшая жить на широкую ногу и, вдобавок, пристрастившаяся к покеру, понимает, что брат больше не намерен оплачивать ее разгульную жизнь и покрывать долги. Тогда, она решает избавиться от Аркадия и завладеть его имуществом. – Карл Натанович сглотнул слюну и невольно покосился на пустые чашки на серебряном подносе. – Может попросить Катерину, чтоб ромашку заварила? Во рту что-то пересохло, – предложил он, но не найдя отклика у внемлющей ему молодежи, решил от чайных церемоний все же отказаться. – Что ж, – вздохнув, продолжил он, – первым делом Людвига жестоко использует Христину – душу наивную и бесхитростную…

– Чего так?! – тут же отозвался Егор. – Что значит «использует»?

– Вот так клюква! – Доктор в изумлении поправил пенсне. – Выходит, не читал ты отцово дело? Вижу – не читал.

– Не успел просто…

– А там есть показания твоей матери, Кристины Рюриковны Кравцовой. Она призналась, что подсыпала в еду хозяина «приправу всездравия» для укрепления пошатнувшегося здоровья, а приправку ей передала баронесса со словами, что семена клещевины очень благотворно действуют на организм, но я…

– Врешь, лысая скотина! – взревел вдруг диким зверем Кравцов и, схватив доктора за лацканы сюртука, рванул на себя.

Карл Натанович, вырванный из уютного кресла, распластался на столешнице. Сбитая ненароком чернильница полетела на пол, следом за ней отправилось и докторское пенсне.

– Эй, медведь неотесанный! – закричала Липа, подлетев к Егору. – Охолонись! – Схватив Большую медицинскую энциклопедию, она ударила парня по светлым вихрам.

– Уф-ф, – схватился за голову кузнецкий сын. Помотал ею из стороны в сторону, сел на диван. – Тяжелая рука у тебя, барышня, как я погляжу.

– Дурачина ты, Егорша, – вымолвил доктор и потер ушибленный нос. – Липушка, ты уж не серчай на дурня безграмотного. Другими принципами, видать, живет.

– Чем?! – вскинулся было Кравцов, но передумал. Поднял с пола чернильницу, повертел в руках и поставил на место. – Ваша правда, грамоту плохо знаю. – Он глянул в подслеповатые глаза доктора, протянул пенсне. – Дайте лучше писульку ту погляжу.

– Я, пока ты принимал ванны, позволил себе убрать бумаги в надежный ящик, и ежели надобность появится, то забирай и не спрашивай. – Скрипнув дверцей ящика, Карл Натанович извлек из недр стола папку и положил перед Егором. Раскрыв на нужной странице, ткнул пальцем в писульку и сказал: – Читай сам, как можешь, хоть по слогам.

Кравцов читал долго, проговаривая вслух каждую букву и каждое слово. До конца не осилил, отдал бумагу доктору. Пустыми глазами уставился на Липу.

– Нет, не принудили ее – сама писала, – проговорил он с трудом. – Я-то думал, что она меня ненавидит за нашу калеченую жизнь, что не успел я тогда отца догнать… спотыкнулся о псину, а оно вона как… Себя она, выходит, корила. Эх, мать! – тихий утробный стон вырвался из его горла и ушел в пол. Егор замер, лишь могучая грудь тяжело вздымалась прерывистым дыханием.

– Егорша, дружок, ты же не дослушал, – тихо напомнил о себе доктор. – Так вот, к своему стыду, должен добавить, что эту самую приправку Людвига взяла у меня...

– Дядя! – воскликнула Липа. – Да как ты мог?!

– Лишняя денюшка была мне очень кстати. Однако вместо клещевины я передал баронессе истертый корешок женьшеня. Но я и ведать не ведал, что она кухарке такое ярмо на шею повесит! Смею предположить, что, как человек чувствительный и совестливый, особливо на фоне семейной трагедии, Христина глубоко раскаялась в содеянном. Но, не ведая истины, оговорила, стало быть, саму себя. Следователь ко мне приходил, опроверг я ее признания, да и баронесса от злого умысла открестилась. Уверила, что Христина Рюриковна на каторге рассудком помутилася.

– Так что ж ты тогда жилы из меня тянешь, старый хрен?! – не поднимая головы, глухо простонал Кравцов.

– Да к слову пришлось, – пожал плечами доктор и, чуть помедлив, мягко поинтересовался: – Ты вот про собачку вспомнил…

– О чем вы, дядя? – перебила его Липа и присела рядом с Егором.

– О Пушке.

– Ошейник… – отозвался парень и в упор посмотрел на доктора. – Не отец – мать сказала.

«А глаза у него действительно удивительные, как верно племяшка подметила, – невольно подумалось Карлу Натановичу. – Только вот незачем ей к парню так ластиться…» – Покоробило его немного, что припала Липа безвольной головой к Егорову плечу, да глаза томно закатила.

– Эй, Натаныч, чего замер?! – гаркнул Кравцов. – Живо давай сюда свою вонючку! Не видишь, девка опять в обморок брыкнулась!

– Чтоб второй раз за день?! – удивился доктора. – Ежели только… – Он вдруг хлопнул себя по лбу. – Ну девка! Ну шустра! Видать, гормоны играют. – Он поднес к носу племяшки смоченную нашатырем вату и спросил у Егора, будто невзначай: – Так и что же Христина про ошейник-то сказала?

Алимпия поморщилась, чихнула и, выпучив испуганно глаза, живо сдвинулась подале.

– Сказала: «Если найдешь мертвую собаку – найдешь счастье», – зыркнув на нее исподлобья, буркнул Кравцов и встал с дивана. Обошел стол и уселся в хозяйское кресло, прежде сбросив долой атласную подушку.

– И все? – спросил доктор, заподозрив неладное.

– Нет, не все. Еще сказала: «Живой пес счастье не отдаст, а с мертвого – сам возьмешь». Я уж думал, шкуру придется сдирать: может, ценная какая, но после смекнул, что в ошейнике дело. Покажешь, старый хрен, где спрятал?

– Отчего ж не показать, – обреченно вздохнул доктор, – ты как раз и сидишь на нем.

Без всяких раздумий Егор вытащил из голенища финку.

– Резать обивку не позволю! – «дал петуха» Карл Натанович.

Кравцов спрятал нож, перетащил кресло в центр комнаты и перевернул кверху днищем. Уперся в него рукой, а другой обхватил резную ножку и со всей дури дернул.

Доктор аж зажмурился от эдакого вандализма.

– Открутить не пробовал? – воскликнула Алимпия, но опоздала: вырванная с мясом деревяшка осталась в руке парня.

– Мудро запрятал, – тихо произнес Егор, вытащив из полости бархатную ленту. Пропустил меж пальцев. – Пять камней, как и говорила. Однако сдается мне, что ворованные они, как есть ворованные: мамкой моей у отца твоего. Так что, забирай! – Он бухнулся пред Липой на колени и с треском разорвал бархат.

– О-ох, – выдохнула она, подставив руки ковшиком.

Сердечко Карла Натановича опасливо ёкнуло: в ладонях племяшки переливались радужными гранями маленькие прозрачные камушки. Он быстро отвел бегающий взор и в расстроенных чувствах подошел к поверженному креслу, приподнял его и прислонил к стене. Кресло завалилось на бок.

«Надо бы в починку отнести», – подумал он. Придвинул к столу пуфик, положил на него атласную подушечку и уселся, едва доставая подбородком до края столешницы.

– А мне они тоже не нужны, – неожиданно произнесла Липа, хитро поглядывая на дядю. Она подошла к столу и без раздумий высыпала бриллиантики в пузатую чернильницу. – Пусть у тебя побудут: авось на черный день сгодятся.

«Умна не по годам, – грустно улыбнувшись, подумал Карл Натанович, – сумела-таки разглядеть стразики… Однако, не выдала старика…»

– Дядя, ты не закончил! – бросила ему Алимпия, возвращаясь на диван. Скинув домашние туфли, она удобно устроилась, подломив под себя ноги. – Что же, по-вашему, случилось дальше?

– А дальше, я вот что мыслю! – встрепенулся доктор. – Аркадий умирает, но накануне просит меня быть твоим опекуном. Смею предположить, что о нашем с ним разговоре Людвиге донесла по простоте душевной Христина. Она в доме все закоулки знала, могла и услышать невзначай. Не ведаю уж, какими такими чарами околдовала баронесса старика Кноппа, какие райские кущи посулила, но итог для меня оказался весьма печальным. На церемонии было оглашено поддельное завещание в пользу Людвиги, а настоящее, ежели оно все-таки существовало в природе, безнадежно кануло в Лету. А на «нет», как говорится, и суда нет. Однако ж, Игнату, мне помнится, свезло куда больше… – промолвил он и внимательно поглядел на Егора. – Может, поведаешь нам, чем же Аркадий Маркович отблагодарил отца твоего за верную службу?

Из угла раздалось тяжелое сопение: парень думал.

– Ну же, Егор! – воскликнула Липа, нетерпеливо заерзав на диване. – Чего молчишь?! Говори уже!

– Не спеши в камыши, – вяло усмехнулся он, хрустнув костяшками пальцев.

– Профессор, обед готов! – раздался от двери звонкий голос горничной Катерины. – Мальчика накормила, барин почивать его понес. Срыгнул, как положено… ой! Не барин – мальчик срыгнул. Вам подавать в золотом исполнении или на фарфоре?

– Милочка, ступайте на кухню, – ответил доктор, нетерпеливо махнув на нее рукой. – Мы скоро будем.

– Где прикажите накрывать? – спросила она и, кокетливо покосившись на Егора, поправила едва заметный в копне рыжих кудрей кружевной чепчик, тем самым разозлив Алимпию.

– Где всегда! – повысила голос Липа. – Идите, Катя, куда вам сказали! – Она вскочила с дивана и, позабыв про туфли, подскочила к столу. – Дядя, почему ты позволяешь прислуге заходить в кабинет без стука?!

– Э-э, – растерянно протянул Карл Натанович, – так ведь не раз говорено было…

Горничная криво усмехнулась и юркнула за дверь.

– А ты что скалишься, медведь неотесанный? – набросилась племянница на Егора. – Сам пришел к нам за помощью – так говори всё, как есть!

– Не рычи, женщина! – Кравцов взял в руки картуз, ковырнул ножом изнаночный шов засаленной подкладки и вытащил сложенную в несколько раз ткань. – Вот, глядите!

В крайнем нетерпении доктор выбрался из-за стола, поправил пенсне и вперился в развернутое парнем гобеленовое полотно…

…Грозовое небо. Сполохи зарницы освещают старый погост с торчащими из земли каменными надгробиями и белую часовню, чей покатый купол венчает православный крест. Ложные оконницы по обеим сторонам арочной двери. В нишах – преклоненные фигуры монахов в длинных одеяниях, в руках – лампады с мерцающими свечами. Одна створка двери приоткрыта. Кто-то выглядывает из нее, но кто – не разобрать, лишь неясная тень, прошитая сиреневой нитью, падает на белокаменную ступень. На темном надгробии, что ближе к часовне, будто заплатка, круглая монетка желтыми стежками отмечена, а те могилы, что далее – в тумане белёсом тонут...

– Мрак какой-то, – прошептала Алимпия.

– Не то слово, – буркнул Егор.

Карл Натанович приложился пятерней к часовне и печально вздохнул.

– Дядя, вам знакомо это место? – тут же спросила Липа.

– Н-нет, но вот автор… – замялся он, – видишь эти маленькие буковки – «эн» и «бэ» – в правом углу?

– Вижу.

– Инициалы Наталии Брукович. По правде говоря, мать твоя, Липушка, не большая мастерица была по части ткачества, но вышивать любила. Как сейчас помню: заглянул к ней однажды по врачебной необходимости, проведать, не отошли ли воды, а она сидит себе на полу и между схватками иглой в пяльцы тычет. Спросил, что ж такого важного мастерит – не ответила. Фартуком работу прикрыла, да глазами на дверь указала, – почти взаправду всхлипнул доктор.

– Вот что, дядечка, – строго сказала Алимпия, – поздно лить горькие слезы по покойникам, надо думать о живых. Так что это за место, как думаешь? – Она указала глазами на гобелен.

– Гм, – призадумался доктор, возвратившись за стол, но присаживаться на пуфик не стал. Положил перед собой папку и начал медленно его листать. – Да, да… были тут вирши одни… такие же мрачные, как и полотно это… сейчас, сейчас…

***

Уже добрых полчаса Карл Натанович рылся в папке.

Набравшись терпения, Алимпия с дивана равнодушно наблюдала, как он слюнявил пальцы, переворачивал страницу и подолгу вчитывался в каждый документ, будто видел его впервые.

Нетерпелив был только Кравцов. Он расхаживал по кабинету, задрав голову, и разглядывал на потолке лепнину, а когда наскучило, уселся рядом с ней и сказал:

– Есть охота. Может, хоть хлеба кусок притащишь?

– Потерпи немного – дядечка уже заканчивает, – ответила Липа, – да и Катерину звать не хочу, путь лучше за Андрюшкой приглядывает.

– А мужик твой и рад, небось, таким приглядкам?

– Ерунду не мели! С сыном она нянькается, а муж на работу давно ушел.

– А чего попрощаться не заглянул?

– Чтоб разговору не мешать.

– Понял – не дурак. И когда вернется?

– А тебе зачем?

– Дык и не зачем вовсе, – ответил Егор, пожав плечами, – просто так спросил, чтоб не молчать.

– Тогда, может, скажешь, куда вещицу чужую дел?

– Какую еще вещицу?!

– Такую вещицу, – передразнила Липа, – с желтым камушком.

– Тут вот какое дело… – сказал Кравцов, почесав затылок. – Не взял я ее с собой, схоронил по-быстрому, мало ли что… вдруг шмон начнется или еще чего.

– Где схоронил?

Оглянувшись на дверь, Егор придвинулся ближе и выдохнул ей в самое ухо:

– В доме, на дверном косяке.

Алимпию немедленно бросило в жар. Тонкая сорочка под шерстяным платьем неприятно прилипла к телу. Тугой корсаж еще плотнее стиснул ребра, затруднив дыхание.

– Надо воротиться, как стемнеет, – прошептал он, не заметив охватившей ее паники. – Пойдешь со мной?

Вцепившись в глухой ворот платья заледенелыми пальцами, она в отчаянии рванула ткань. Верхняя пуговица отлетела, ударив по носу белобрысого недотёпу. Стыдливо чертыхнувшись, тот скоренько сдвинулся на край дивана.

Липа в изнеможении прикрыла веки: …маленькая кроха на руках отца… желтый леденец на палочке зажат в ее кулачке… она тянет его в рот, но отец отбирает… «Глупыш, смеется он, – это же не конфета…»

Успокоившись, она исподтишка взглянула на Егора. Тот, свесив руки между колен, обиженно сопел, уставившись в пол.

Она тихонько провела рукой по светлым вихрам парня. Кравцов дернул головой и вскочил с места. Потоптался на месте, зыркнул на нее через плечо и шагнул к доктору. Нахмурив брови, решительно ткнул пальцем в сложенный надвое листок, лежащий на краешке стола, и грубо спросил:

– Может, вот оно, твое стихоблудие?

Отведя в сторону «указующий перст», Карл Натанович схватил бумагу.

– Точно, оно! – радостно воскликнул он. – Я нашел, нашел это место!

– Ну нашел и молодец. Пошли харчеваться, желудок уже к спине прилип.

– Липушка, иди, взгляни! – засуетился доктор, не обратив внимания на недовольство парня.

Алимпия приблизилась к столу. Вырванная тетрадная страница. Скачущие по листу чернильные буквы с трудом складывались в слова, слова – в предложения, предложения – в стихотворение.

– Прочти, дядя! – попросила она. – Сама никак не разберу.

Поправив пенсне, Карл Натанович начал читать. Сначала громко, затем все тише и тише, а потом и вовсе перешел на шепот:

– Что ты хочешь мне сказать, протянув печально руку?

Черным мраком наказать? Сколько мне терпеть ту муку?

Сердце разорвала в клочья, истерзала душу в прах.

Вот и гроб уже заколочен. Боль утраты, ярость, страх.

Горький рок: в часовне белой, под придавленной плитой,

Ты лежишь в одежде прелой на перине земляной.

Два монаха преклоненных камнем замерли в стене,

В разумах их помутненных стон доносится извне.

Дрожь бежит под грузной рясой, прах летит с могучих плеч,

Будто ждали сего часа – тело нежное извлечь!

Разом зажигают свечи, освещают Ведьмин трон.

Предвкушаешь нашу встречу, жаждешь показать мне схрон.

Знаю, где сусаль ты прячешь, сам ковал я тот ларец.

На картине обозначишь. Ключ – хрустальный леденец.

Мрамор черного надгробья разверзается в ночи.

Взгляд коварный исподлобья страсть мою не облегчит.

Вслед тебе иду в могилу, погружаясь в смрадный тлен,

По костлявому настилу. Пред очами – гобелен:

Тень неверная за дверью, враг хорониться иль друг?

Опасаться надо зверю, коль сразил его недуг.

Кровяные мысли прячет в свете дня алчный глупец,

Дикой злобою охвачен в полнолуние подлец.

Страшным ядом мозг пропитан, нет лекарства от него,

Век короткий нам отсчитан – злата хочет одного.

Уберечь себя от зверя не смогли мы – смерть взяла.

За великую потерю черным словом прокляла

Ненавистного злодея, неопознанную тварь,

Разумом кто не владея, с головой полезет в ларь.

Волдыри покроют тело, жаром выгорит нутро.

Вот душа уж отлетела – ты придумала хитро.

Зачем тогда мне руку тянешь, уводя в кромешный ад?

Мне сердце больше не изранишь, я не вернусь уже назад.

Служить тебе я стану вечно, надену призрачный венец.

В сундук полез я так беспечно, теперь и я уже мертвец…

Глава 5

Высокий каменный забор с облупившейся серой краской выглядел довольно уныло. Но особую тоску нагнетало само здание больницы, чьи очертания виднелись в конце длинной вытоптанной аллеи.

– Кто-то девушку в ресторации зовет, а кто-то в богадельню, – пробормотала Алимпия, всматриваясь вглубь парка. Огромная каменная глыба проступала мутными очертаниями в завесе моросящего дождя.

Впереди бодро шагал Егор.

Не желая отставать, она почти бегом припустила за парнем. Едва не поскользнувшись на влажной земле, врезалась с разбега в его широкую спину. Запах нафталина защекотал нос. Не сдержась, чихнула от души так, что на соседней улице собаки забрехали.

– Ого, будь здорова, барышня! Коли так хворь выгонять, то болезни не видать, – усмехнулся Егор. – Вроде как пришли. Глянь, что на столбу написано?

Придерживая шляпку, она подняла голову на массивную колонну входного портика. Частые мокрые крапинки осыпали ее щеки.

– Городская психиатрическая лечебница доктора психиатрических наук Генриха Кроненберга, – бойко прочитала она вывеску и добавила от себя: – Мы рады всем!

– Что, так и написано?!

– Ну, да… так и написано: городская пси…

– Да не про то спрашиваю, – досадливо перебил он, – а про то, что они всем рады…

Липа лишь задорно рассмеялась и, ступив на широкую ступеньку, обернулась.

– Ты идешь? – спросила она.

Но, приложив палец к губам, Кравцов осторожно отступил назад и двинулся за угол больницы.

– В чем дело? – громко спросила она, не желая выходить из-под навеса.

– Топай сюда, – тихо позвал он, – только осторожно: здесь проволока, от собак бродячих верно.

– Скорее, от бегунков, – прошептала она, устремившись к нему.

– Один черт.

– Пойдем внутрь? Зябко тут. Генрих пунктуальность ценит превыше всего, а мы и так поздно вышли – как бы ни прогнал.

– Не боись – не прогонит, дядька твой словом поручился.

– Чего тогда стоим?

– Тс-с, слышишь?

Алимпия замерла. Лишь шелест листвы, мокнущей под дождем, да шумное дыхание Егора.

– И-и-и-ха-а-а, и-и-и-ха-а-а, – откуда-то сверху донесся протяжный крик.

– О, опять! – насторожился Кравцов. – Я сперва подумал, что почудилось – ан нет. Гляди вон туда, под самую крышу!

Липа испуганно поежилась, но послушно задрала голову вверх. Толстые решетки на редких оконных проемах, за которыми темнота. Только на самом верху, под свисающим карнизом, в узкой бойнице мелькнула едва заметная полоска света.

– Пойдем, Генрих ждет, – едва слышно выдохнула она и потянула его за рукав. – Не наше вовсе дело, что здесь творится…

***

У парадного подъезда их уже поджидали: высокий мужчина в накинутом поверх халата черном пальто нервно курил папироску, стряхивая пепел на лестничные ступени, и приземистая дама в накрахмаленном капоре медицинской сестры, которая что-то ему выговаривала, сокрушенно покачивая головой.

Липа прислушалась.

– Дорогая Руби, вы просто глупая курица, и ваши нотации – бессмысленное занятие, потому как против природы не попрешь, – произнес мужчина.

– Но не так явно, Генри! – громче, чем следовало, возразила ему дама. – Вы теряете авторитет среди пациентов, не говоря уже о персонале.

– Займитесь лучше своими клизьмами и не лезьте, куда вас не просят!

– Но ваша матушка просила присмотреть за вами! Как бы чего ни случилось…

– Шли бы вы на… процедуры, – отрезал мужчина, выпустив ей в лицо дым. – С завтрашнего дня я освобождаю вас от данного моей матери обещания!

– Какой же ты глупец, – печально произнесла дама и, качнув капором, скрылась в здании больницы.

Оставшись один, мужчина глубоко затянулся, но, заметив визитеров, отбросил щелчком папироску и, невзирая на дождь, бросился навстречу, благоухая цветочным одеколоном и махоркой.

– Милости прошу, госпожа Алимпия! – воскликнул он и приложился к ее руке мимолетным поцелуем. Его чисто выбритые щеки лоснились синевой, а черные, как смоль волосы отталкивали дождевые капли, словно гусиное оперенье речную влагу. – А вы господин э-э-э… – Он повернулся к насупившемуся Егору.

– Краниц, – буркнул Кравцов. – Курт Краниц.

– Да-да, господин Краниц, – произнес мужчина, поигрывая бровями. – Курт, значит… Карл очень точно описал вас, молодой человек. – Чуть прищурившись, он оглядел Егора с головы до ног, словно прикидывал мерки для пошива костюма. – А я – Генрих Кроненберг, а вместе мы, надеюсь, одного поля ягоды, – нервно рассмеялся он, дернув тонкими усиками. – Но довольно церемоний, и добро пожаловать, в мою обитель заблудших душ! – Взметнув полами пальто, он взбежал по лестнице и предупредительно распахнул дверь.

– Что он лепит?! – с глухим раздражением бросил Кравцов. – Какие ягоды?! Может ему в харю дать?

– Не сейчас, – прошептала Липа, – только все испортишь. Идем же! – Она подхватила его под руку и потащила к парадной.

***

Полутемный коридор последнего этажа, освещенный тусклыми масляными лампами. Вдоль правой стены – стальные двери с врезными глазками. На каждой двери – массивный навесной замок в металлической скобе засова.

Перекинув через руку пальто, впереди бесшумно скользил по мраморным плитам Кроненберг. За ним, крепко держа под локоток запыхавшуюся Алимпию, громыхал хромовыми сапогами Егор.

Небольшая комната в конце коридора, куда привел их Генрих, выглядела настолько несуразно по сравнению с общепринятым представлением о рабочем кабинете главного врача, что вызвала искреннее недоумение о ее предназначении в стенах больницы. Бордовые атласные портьеры ниспадали широкими воланами до самого пола, полностью загородив окна. На огромном письменном столе вместо ожидаемого завала важных бумаг и медицинских справочников, лишь банка с высохшими чернилами, да серое гусиное перо, вставленное в стеклянное горлышко. Изящная оттоманка в тон портьерам придвинута резной спинкой к обоям изумрудного цвета. Тут же кофейный столик с краснощекими яблоками в хрустальной вазочке и разноцветными монпансье в жестянке. И совсем уж неуместным выглядел старомодный шифоньер, из створок которого стыдливо выглядывала кружевная штанина дамских панталон.

Генрих кивнул на оттоманку, приглашая визитеров присесть. Сам же остался стоять посреди комнаты, сбросив пальто на письменный стол.

– Леденец хотишь? – предложил Егор, придвигая конфеты поближе к Липе.

– О, прошу прощения, эти конфеты давно засахарились, – воскликнул он, резво подскочив к столику. – Позвольте, я принесу вам другую коробочку – свежайших!

– О, нет нужды, доктор Кроненберг, – мило улыбнулась Алимпия, проводив глазами исчезнувшую в кармане врачебного халата жестянку. – Сегодня я свою порцию сладостей уже получила. Мне хотелось бы поговорить о Гекторе. Как он? Можем ли мы навестить его?

– Гм, – загадочно промычал Генрих и заправил за ухо смоляной завиток. Медленно подошел к письменному столу и с явным удовольствием уселся в кожаное кресло, вытянув длинные ноги в сторону дивана. – К сожалению, сейчас Гектор вряд ли будет вам полезен, – сказал он. – Видите ли, его возбужденная психика требовала незамедлительного успокоения и в сию минуту находится под воздействием нейролептиков. Баронет вяло реагирует на окружающих, больше спит. Седативный эффект препаратов положительно сказывается на его лечении, временно купируя остроту воспоминаний, неразрывно связанных с испытанным стрессом.

– Ну и чего мы тогда припёрлися? – спросил Егор, углядев застрявший в шифоньере лоскут. – На штаны исподние глаза пупырить?!

– А хоть бы и на белье, – расплылся в довольной улыбке Генрих, приласкав нежным взглядом обтянутые курткой бугристые мышцы Кравцова. – Не желаете ли составить мне компанию на завтрашнем дефиле в галерее мадам Корнет? Вход по спецпропускам…

– Это чё такое?! – захлебнулся негодованием Егор, вырываясь из успокаивающих объятий Алимпии. – Ты меня чё… того самого… собрался?!

– Пф-ф-ф! – Немедленно надул щеки Кроненберг и, подавшись вперед, вкрадчиво произнес:

– Смею предположить, что вы, господин Краниц, слишком увлеклись народным творчеством в местах не столь отдаленных. Так сказать, углубились, прощу прощения за каламбур, корнями в испражнения земли нашей матушки, что не может не вызвать у меня резонного вопроса: каких кровей будете, майн херр?

Выпучив в бешенстве глаза, Егор едва ли мог говорить.

Пришлось Алимпии вмешаться в разговор.

– Генрих, будьте благоразумны! – воскликнула она. – Ваши провокации толкают Курта на необдуманные поступки. О! Должно быть, вы проводите новые исследования? Помнится, мне дядя что-то рассказывал… «Клинико-биологическое исследование инверсии психосексуальной ориентации у мужчин», если не ошибаюсь?

– Браво, сударыня! – воскликнул психиатр и захлопал в ладоши. – Готов облобызать вашу ручку!

– В другой раз. И каков результат?

– К моему великому сожалению, работа еще не закончена, и мне не хотелось бы преждевременно оглашать скоропалительные выводы. Вас удовлетворит такой ответ, прекрасная Алимпия?

– Вполне.

– Однако полагаю, что господин Краниц находится в некотором замешательстве. Не возражаете, если я коротенько поясню некоторые аспекты своего вынужденного поведения?

– Да не надо ничего пояснять, – пробурчал Егор, с хрустом разломив краснощёкое яблоко на две половинки. – Этот голубиный перевертыш скоро довыделывается со своими… инверсиями психосексуальной ориентации.

– Ого! А вы не такой уж простофиля, каким кажетесь, дорогой Курт, – рассмеялся Генрих. – Браво и вам! Но лобызать вас все же не решусь, даже не настаивайте.

– Умолкни, грусть! Чеши про убогого.

– Как скажете, любезный, – посерьезнев породистым лицом, ответил психиатр. – Итак, эмоционально неустойчивая психика фон Грондберга подверглась сильнейшему потрясению. Возможно, в анамнезе больного присутствует сильный ушиб головного мозга с не выявленным вовремя сотрясением, а возможно и психологическая травма стала катализатором эмоционального взрыва.

– Сильный ушиб… – прошептала Липа. – А почему сейчас нельзя установить причину? Неужели Гектор настолько плох? Как скоро он выздоровеет?

– Прошел довольно короткий период времени – всего лишь сутки, для выяснения обстоятельств возникновения психогенного шока, но одно могу сказать достоверно, что реактивный психоз имеет обратимый характер, и в случае положительной ремиссии выздоровление баронета можно ожидать, гм… скажем, через год.

– Через год?! Так долго?!

– Это в лучшем случае, дорогая Алимпия. Но случаи, как известно, бывают разные, и, вполне возможно, что вы значительно раньше получите то, за чем пришли.

Нарушив повисшую в комнате тишину, Кроненберг подошел к портьере, отыскал шнурок и потянул за кисточку. Бордовые воланы поползли вверх, открывая неровную каменную стену. Узкие щели-бойницы заменяли окна. И откуда-то издалека, из дождливой темноты, через эти самые щели ворвался в комнату свежий воздух. Ударил в грудь Генриха, откинул полы белого халата и окропил моросью смоляные волосы.

– Итак, если вы все же настаиваете на посещении Гектора фон Грондберга, я провожу вас в его покои, – повернувшись к Алимпии, произнес он более чем серьезно. – Да! И вот еще что: разговаривайте с ним так, будто он здоров, но не забывайте, что он болен.

***

О, господи, они опять забрались в его черепушку: тощая Куница с ехидным оскалом и свирепый Гризли. Они нашли его даже здесь, в этом чертовом месте!

Они поедают его мозг, всасывают серую мякоть гнилыми клыками.

Цепляются острыми когтями за пустые глазницы.

И все шепчут, шепчут: «Смерть стоит за тобой, смерть стоит за тобой…»

Да, он испугался!

Сильно испугался, когда увидел отброшенное на камин тело старика и темную, почти черную кровь, выступившую на седом виске, и жадные лапы Куницы, шарящие в карманах, и хищный взгляд ее голодных глаз, брошенный на приоткрытую дверь.

Но Гектора она не могла видеть, никак не могла! Ведь он зажмурился, и все же вспугнул ее. Встревоженная Куница исчезла. Он думал навсегда, но она вернулась. Ее мерзкое тявканье, ее жалкое повизгивание от удара кочергой, бурые ошметки плоти, летящие на платье матери, застывшие от ужаса гнойные глазки падальщика…

Вонючий труп в топку запихнули, сверху углем закидали…

О, господи, как больно!

Людвига велела ему молчать, затаиться и ждать, когда Косуля вернется, тогда они получат всё! Косуля знает, где золотишко…

– У-у-у, стерва! Мать в могилу загнала, меня в дурку сунула, а золота как не было, так и нет! – Гектор замолотил кулаками по матрасу. – Ненавижу, гадину, ненавижу! – Вскочив, он заметался по палате.

Был камень, да и тот пришлось Гризли отдать – заявился призраком из прошлого.

«Заодно она с ним, точно заодно! На подмогу позвала, коза драная! Может, подозревает что? Надо молчать… Молчать! – Он крепко зажмурился и стиснул зубы. – Гризли знает, что отец не убивал. Значит, он пришел за ним!»

Как же он боялся его! До онемения, до дрожи в позвоночнике. За собственную трусость, за вечный ужас разоблачения.

Свинцовый обруч вины все туже сдавливает голову: «Нет! Гризли никогда не узнать правды… Я сам свершил правосудие!.. Ха-ха, кочергой… и ничего уже не изменить… чугунная дверца затворилась и за мертвыми, и за живыми»

Протяжно застонав, Гектор ничком повалился на матрас. Перевернулся на спину и уставился невидящим взглядом в потолок. Замер. Его тихое бессвязное бормотание впитывалось в мягкую обивку стен:

– Волчонок… я забыл про волчонка… надо забрать сына… хорошо, все хорошо… покойной ночи, маменька…

Его воспаленные веки навсегда прикрыли расширенные зрачки. Навалилась глубокая апатия, обезболив истерзанный мозг. Руки безвольно упали вдоль неподвижного тела. Сомкнутые в кулак пальцы разжались. Дыхание остановилось...

***

Накинув пальто на плечи Липы, Генрих чуть сжал их в знак сочувствия.

– Право, дорогая Алимпия, мне очень жаль, – сказал он. – Анафилаксия на инъекцию аминазина, внезапный отек гортани. Кто ж знал, что ваш кузен аллергик?

– Вы! – воскликнула она, ничуть не смущаясь своей грубости: внезапная смерть Гектора потрясла ее. – Вы должны были знать, прежде чем ставить ему уколы!

– Сожалею. Могу я вас проводить?

– Не стоит беспокоиться, дорогу знаем, – ответил вперед Егор и, взяв Липу за руку, толкнул плечом входную дверь.

Дождь перестал, но небо не прояснилось. Грозовые облака все так же нависали над больницей, а на ступенях куталась в мохеровую шаль дама в капоре.

– Простите… – обратилась к ней Алимпия, – недавно мы слышали стон, словно зверь раненый человек рыдал. Можно ли ему чем-то помочь?

Подняв заплаканные глаза, дама тихо произнесла:

– Здесь все стонут, милая: кто от муки, кто от удовольствия. По первости новенькие так горько кричат, что душу на части рвут: не обвыклися еще, сердечные. Вчера одного привезли, может, он и бился в тоске. Храни, господи, душу его: упокоился он нынче…

Глава 6

«Почему Генрих назначил встречу на задворках? – никак не могла взять в толк Алимпия. – Почему не в доме? Еще велел никому не говорить, даже дяде. Что за шпионские игрища?!»

В кухне было сыро и зябко. Присев на корточки перед голландкой, она тщетно пыталась разжечь печь, но пальцы дрожали и спички ломались одна за другой.

Мрачный опустевший отчий дом. Большой и бестолковый, как… Егор.

– Ой, чего это я о нем вспомнила? – удивилась Липа, потерев озябшие руки. Подышала на них теплом и опять зачиркала спичками. – А того! – сама себе и ответила, наморщив нос от летящей искры.

Надо было сказать Егорке о записке Генриха, которую давеча передал ей мальчонка-беспризорник: мол, как стемнеет, будет ждать ее у старых мастерских, но только одну, без провожатых, и что есть у него важная информация, которой готов поделиться по взаимной договоренности.

– Что же Генрих хочет мне продать? – задумалась Алимпия. – Уж не признание ли в истинной причине смерти Гектора?

Наконец-то удалось зажечь лучину. Приоткрыв заслонку, она бросила щепу в печурку. Огонек начал разгораться, затрещали березовые дровишки, теплый серый дымок поплыл в комнату, да прямиком ей в лицо. Она закашлялась, замахала руками, разгоняя дым. Неловко завалилась на бок, на четвереньках отползла в угол, подальше от злополучной печки.

– Курица! – вдруг прогремел над ухом знакомый голосище. – Куда лезешь, дура-баба?! Почему вьюшку загодя не отворила?!

Кравцов подхватил Липу на руки и вынес из дома на свежий воздух, усадил на лавку под березой. Сам обратно кинулся, потрясая на ходу кулачищем. Распахнул створки окон, громыхнул какой-то посудиной, скрипнул печной задвижкой. С лязгом покатилось по кухонным половицам пустое ведро, выкатилось на обшарпанный паркет гостиной. Из дома вышел взлохмаченный Егор, сжимая в руке дуршлаг.

– Вот и согрелися, – сказал он и присел рядом. – Кочергу не нашел, пришлось черпаком полешки раскидать.

Кравцов снова был в старом ватнике, пропахшем гарью и мужицким потом. Алимпия невольно скривилась.

– Чего нос-то морщишь, барышня? – пробурчал Егор, стряхнув с волос осевший пепел. – Твоей глупостью и подфанивает, чуешь? – и заржал, словно конь ретивый.

– Да тише ты, дуралей! Вдруг он услышит и сбежит… ой!

– Кто сбегит? Сладкий докторишка?

Алимпия от удивления рот приоткрыла: «И откуда, леший, знает?!»

– Не боись – не сбегит, – хмыкнул Кравцов и сквозь дуршлаг на звезды уставился: ждал, когда она с расспросами приставать станет.

– Ну, если ты такой ведун, то сиди тута и не рыпайся, а я пойду, – сказала Липа, встав с лавки. Сладко потянулась, невзначай обозначив под тонким пальто округлившийся животик, и добавила: – Обожду, ежели чего.

– Опять мальчонка? – внезапно спросил Егор.

– Сладкого докторишку… – оторопела она.

Кравцов вдруг хрюкнул, уперся ручищами в колени и вновь зашелся в басовитом смехе.

«Хорошо хоть наземь не повалился, да ногами не задрыгал, как дитя малое», – подумала досадливо Липа. Ничего потешного в своем конфузе она не увидела и чужого веселья не поддержала. Гордо вздернув подбородок, она свернула за угол дома и очутилась в заброшенном дворике.

Хозяйственные постройки почти развалились, тропы заросли травой. Неухоженный шиповник разросся ввысь да вширь, ощетинился голыми шипами. Чубушник, преломившись на ветру, стелился по земле, ветки с хрустом под ногами ломались.

У калитки уже кто-то топтался. Алимпия напрягла зрение, всмотрелась вглубь двора: туда, где в поздних сумерках проступали очертания бывших мастерских, да старой кузницы с заколоченными ставнями

«Видно, показалось – то береза колышится, – подумала она. – Надо было лампадку прихватить, да возвращаться неохота: Егорка, поди, не ушел еще».

– Держи вот! – бухнул вдруг за спиной его голос.

– Чертяка патлатый! – воскликнула Алимпия и обернулась.

Отступив чуть назад, Кравцов протягивал ей керосиновую лампу.

– Да не болтай сильно, – предупредил он, – фитилек почти весь прогорел, затухнуть могёт. Ступай аккуратно до самой кузни, а я позади пристроюся…

– Я тебе пристроюсь, – прошипела Липа и подумала: «Эх, надо было гнать его из дому! Сама бы с печкой справилась, а теперь уж и не отвяжется. Не дай-то бог, Генрих увидит». – Эй, – вспомнила она вдруг недавнюю с ним перепалку, – а почем знаешь, что докторишка не сбежит? – спросила настороженно.

– Сама увидишь, – ответил Егор. – Топай вперед!

***

Приземистый кирпичный барак с покатой черепичной крышей. Труба, почерневшая от сажи. Окошки – что со двора, что с улицы – крест-накрест заколочены досками. Скособоченная дверь, обтянутая бычьей шкурой, плотно прикрыта.

Пройдя мимо мастерских, Алимпия выглянула за ворота – не видать Кроненберга ни у мастерских, ни на улице.

– Не там ищешь, барышня, – окликнул ее Егор. – Свети сюда! – Он стоял у открытой двери в кузницу, в темном ватнике и черных штанах, заправленных в сапоги, почти неразличимый в темноте. При ее приближении снял картуз и сунул за пазуху.

«Не такой простофиля, каким кажется, – вспомнились ей слова Генриха. – Значит, ты, Егорушка, хитрый лис, а иначе не воротился бы оттуда

– Заходь уже, чего застыла? – проворчал Кравцов и посторонился.

Пригнув голову, Алимпия вошла в кузницу. Посветила под ноги. У порога крепко втоптанная в глину стальная пластина тихим лязгом отозвалась на стук ее каблучков. Дальше идти не решилась, обернулась. Позади Егор звучно стукнулся лбом о низкую притолоку и в сердцах помянул чью-то мать.

«Ух, как срамно ругается, – вздохнув, подумала Липа и поднесла к его лицу лампу: красный рубец посреди широкого лба наливался багровый цветом. – Видать крепко приложился».

– Рано кепи снял, все б не так больно было, – пожалела его, как смогла. – Сейчас железяку какую найдем…

– Заживет, как на собаке. Не беспокойтесь, барышня!

Нахлобучив картуз, Егор со злостью захлопнул осевшую дверь. Серая мышь, испуганно пискнув, бросилась наутек, прямиком под столярный верстак.

– Давайте сюда фонарь, Алимпия Аркадьевна, – скомандовал он и отобрал у нее керосинку. – Теперь я светить буду, а вы следом держитесь вон в тот закуток, где горн стоит.

«Чего это он Алимпия Аркадьевна

Липа никогда не была в кузнице: по малолетству – отец не разрешал, а как подросла, так уже в пансионе училась, да и интерес совсем другой появился.

Со стен белила обсыпались, покрыли пылью верстак. Какие-то железки ржавые, напильники, гвозди, молоточки на нем. Рядом у окна на деревянном чурбане стальная платформа с остроконечными треугольниками на концах.

– Что это? – спросила она, дернув Егора за рукав.

– Шперак.

– Что такое шперак?

– Наковальня малая. Да зачем вам надобно знать? Гляньте, лучше, туда! – Он указал головой на здоровенную махину в углу кузницы.

Толстенная труба печи уходила прямиком ввысь и врезалась в крышу, а над кирпичным сводом висел железный колпак. В центре свода Липа разглядела небольшое углубление, а сбоку в стенке – две печурки: одна маленькая, другая большая, и обе дверцами прикрыты.

– Это и есть горн? – спросила она уважительно.

– Ну да…

– А зачем печурки?

– Та, что малая – портянки сушить, что поболе – уголь хранить, – охотно пояснил Егор и отвел лампу в сторону, – а может и не только уголь… Как мыслите, доктор Монпансье?

Странное мычание донеслось откуда-то справа. Липа вздрогнула и посмотрела на Егора.

– Вот, Алимпия Аркадьевна, а эта уж будет большая двурогая наковальня, – продолжил как ни в чем не бывало Кравцов и подтолкнул ее к стоящему на низкой колоде массивному приспособлению. Водрузил лампу на перевернутую кверху дном бочку. – Ну, а этот мил человек – достопочтимый доктор Кроненберг, вчерась только дружка дружке руки жали.

У Липы голова пошла кругом.

«Так вот кто мычал!» – догадалась она, разглядев возлежавшего на шлифованной поверхности наковальни несчастного Генриха. Из его рта торчал носовой платок. Руки и ноги были туго связаны бельевой веревкой. Малейшие телодвижения в попытке высвободиться грозили ему скорым падением на загаженный грызунами пол, поэтому психиатр старался не двигаться, а лишь вращал выпученными глазами и осторожно постанывал. Но даже в такой нелепой позе он выглядел изысканно и франтовато: ни единый волосок не выбился из лощеного образа.

– Ну, хватит, Егор! – рассердилась Липа, топнув ножкой. – Развяжите Генриха! С вашей чрезмерной подозрительностью, как бы ни пришлось воспользоваться его услугами.

– Меня зовут Курт, Курт Краниц, – тихо, но грозно обронил Егор. – Так что, Монпансью, будешь правду глаголить?

– Угу, – закивал головой Генрих и, освободившись от душного кляпа, натужно закашлялся. – Да как вы смеете?! Развяжите меня немедленно!

– Не торопись в камыши, уважаемый! – Егор ловко усадил плененного психиатра на наковальню. Тот перестал кашлять и принялся разглядывать свои брюки, перепачканные серой пылью.

– Господин Краниц, потрудись объяснить, что здесь происходит? – строго спросила Алимпия, пытаясь загладить свою оплошность.

– Я все сейчас объясню, – неожиданно вмешался психиатр и проворно соскочил с наковальни. Прислонился к махине спиной. – Ваш покойный кузен, действительно скончавшийся от анафилактического шока, поведал мне некую тайну, которую я вначале, впрочем, как и всякий практикующий психиатр на моем месте, воспринял как... гм… бред сумасшедшего. Однако, систематизируя свои личные записи, я пришел к выводу, что степень безумия баронета напрямую связана с целенаправленным угнетением в течение длительного времени нервной системы вследствие страха разоблачения некоего неблаговидного проступка, предположительно, уголовно наказуемого. Кстати, мои конфетки – натуральный чистейший продукт, а не то, что вы там себе напридумывали. Да-да, господа! Я заметил, как вы вчера подозрительно переглядывались.

– Так что же учудил Гектор? – перебила его Липа, поежившись от холода.

– Он прикончил убийцу нотариуса, – быстро ответил Егор. – Настоящего убийцу!

Нестерпимо жарко вдруг стало Алимпии: возможно, именно сейчас она узнает разгадку этой запутанной истории из ее далекого детства.

– Если достопочтимый господин Краниц не будет меня перебивать, то я продолжу, – напомнил о себе Генрих. – И развяжите меня, в конце то концов! Я абсолютно безопасен, уверяю вас.

Переглянувшись с Липой, Егор нехотя перерезал веревку на руках пленника.

– Дальше сам справишься, – сказал он и, почесав затылок, озадаченно зыркнул по углам кузницы. – Точно, чурбан!

– Сам такой! – по-мальчишески выкрикнул Генрих и сунул в рот вожделенный леденец. И куда только делся его напыщенный лоск?! Он даже не стал заботиться об испачканной одежде: вновь уселся на наковальню и взъерошил прилизанные волосы.

– А я что говорил… – пробурчал Кравцов, сняв шперак с деревянной колоды. – Барышня, вы сюда присаживайтесь. – Он бухнул колоду возле Липы. – А ноги сюда давайте. – Он сбросил с плеч ватник и обмотал вокруг ее зеленых сапожек.

«Ох, заботливый какой!» – Липа провела рукой по его склоненной голове.

Егор дернулся, сверкнув фиолетом глаз снизу вверх.

– Спасибо, Курт, ты очень добр ко мне, – улыбнулась она.

– Вам, Алимпия Аркадьевна, о семье заботиться надо, а не на тайные свиданки бегать, да по кузням мёрзлым скакать, – тихо сказал он, уперев взгляд в глиняный пол.

– Эй, вы чего там шепчетесь? – раздухарился на наковальне Кроненберг. – Не пора ли потрясти заплесневелое бельишко Грондбергов?

– Что это с ним? – спросила шепотом Липа. – Будто подменили.

– Дурь в голову бьет, – ответил Егор и обернулся к пленнику. – Ты, мусью Монпансью, заканчивай свой сказ, покамест совсем не накрыло, а я меж тем уголек в печурке поворошу.

– Э-ге-гей, молодец! – воскликнул тот, замахав руками. – А если там улики?

– Вот и проверим...

– Какие улики?! – Алимпия решительно вскочила с колоды. Запуталась ногами в ватнике, да чуть не упала, но Генрих подоспел вовремя и со словами: «Он и вас спеленал», освободил ее от пут.

– С вашего позволения, я продолжу, но сразу хочу предупредить, что видение событий тех лет я выстроил исключительно на словесной окрошке баронета, что не является основанием для возобновления судебного разбирательства, поскольку Гектор, будучи пациентом клиники, находился под воздействием лекарств, – сказал он. – Итак, все началось в день оглашения завещания…

– Постойте, а как же врачебная тайна?

– Дорогая Алимпия, какая к чертям собачьим, тайна?! Третьего дня будут похороны. Или вы надеетесь на его чудесное воскрешение? Увы, до Иисуса Христа ваш братец не дотягивал ни умом, ни святостью. Так что, извольте слушать дальше. – Он заложил руки за спину и принялся вышагивать вдоль наковальни.

Накинув на плечи телогрейку, Алимпия подошла к Егору, задумчиво сидящему перед открытой печуркой.

– Давай фонарь подержу, – предложила она, с любопытством заглянув в нишу.

– Опосля… – отмахнулся Кравцов и захлопнул дверцу. – Слушайте докторишку, а я пока чурбан принесу.

– Дорогая Алимпия, а вы знали, что Гектор отождествлял людей с животными? – спросил Генрих, остановившись напротив. – Вот как он вас называл, знаете?

– Никак не называл, – ответила она, немного подумав. – Хотя постойте: кажется, козой.

– Или косулей, – кивнул Кроненберг и вновь устремился в короткий путь вдоль наковальни. – Итак, в неком городе NБГБ М

– Слышь, оратор, – цыкнул на него Егор, – ты кота за яйки не тяни, а то своих не досчитаешься.

Липа прыснула, а Генрих, закатив глаза, продолжил:

– Она вступает в сговор со стряпчим, посулив тому приличное вознаграждение. Стряпчий оглашает подложное завещание. Все довольны, все потирают руки, кроме милейшего господина М

Алимпия тихонько ахнула.

– Ночью они перетаскивают труп Куницы в эту самую кузницу и заталкивают… – Генрих театральным жестом выбросил вперед руку, – …в топку для хранения древесного угля. Вуаля!

– Не может быть! – Липа попыталась встать.

– Это еще надо проверить, – угрюмо возразил Кравцов, тяжелой рукой мягко удерживая ее на месте.

– Проверим, обязательно проверим, для этого и собрались, – пробормотал психиатр, роясь в карманах пальто. – Я конфеткой угощусь с вашего позволения? Курить бросил, надо чем-то дурную привычку отбить.

– Да хорош вам таиться, – в насмешку бросил Егор. – Знамо, что за леденцы у вас: вон и клинику уже заложили, чтобы «снежком» десны чистить.

От его слов по телу Алимпии побежали зябкие мураши. Она осторожно покосилась на Генриха, нервно подергивающего усиками. Замерев на миг, он вдруг резким движением выбросил вперед руку, и коробочка с леденцами полетела прямиком в их сторону.

Алимпия непроизвольно пригнулась, но Егор, немедля заслонив ее собой, уже принял жестянку цепкой пятерней.

– Обычные леденцы, – меж тем убийственно спокойным тоном произнес Генрих. – Вы можете сами в этом убедиться… господин Кравцов

– Откуда вы узнали? – тихо спросила Алимпия, выглядывая из-за вмиг окаменевшей спины Егора.

– Не имеет значения. Прежде всего, я – уважаемый ученый, а не убогий наркоман, коим выставляет меня этот, с вашего позволения, отморозок… – Он гневно блеснул глазами, намереваясь продолжить обличения, но вдруг, запрокинув голову, отлетел в дальний угол.

– Чего это он хлипкий такой?! – усмехнулся Кравцов, потирая кулачище. – Я ж его в полсилы, да и замахнуться, как следует, не успел.

– Боже, Егор! – вскочив с колоды, воскликнула в ужасе Липа и схватила лампу. – Надо осмотреть кузницу! Куда он мог упасть?

Но ответом ей была лишь довольная ухмылка Кравцова.

– Ты чего ржешь сивым мерином?! – Опустив лампу на пол, она кинулась на него с кулаками. – Убил человека и радуешься?!

– Ты глянь лучше туда, – сказал он и кивнул на наковальню.

И впрямь: с одной стороны наковаленки торчал ботинок Генриха, а с другой – его взлохмаченная смоляная макушка.

– Вы в порядке? – Липа присела на корточки, заглянула под стальную махину. Встретившись с насмешливым взглядом психиатра, обиженно произнесла:

– И как это понимать?

– Спланированная провокация, – ответил за него Егор. – Вы что-то там нашли, уважаемый ученый?

– Кажется, нашел, – откликнулся Генрих и вскочил на ноги, сжимая в руке металлический прут. – Какой недальновидный убийца: даже не удосужился избавиться от орудия преступления.

– Вы считаете, что это та самая

– Вполне возможно, – уклонился от ответа психиатр и положил кочергу на наковальню. – А теперь, я думаю, самое время заглянуть в ларчик...

Но Липа его опередила и уже вглядывалась вглубь печурки.

– Здесь ничего нет, я вижу только уголь и… ой, мамочки мои! – испугано заверещав, она отпрянула от горна и громко стукнула дверцей, закрыв нишу.

– Что там? – подскочили к ней разом оба кавалера.

– Там кто-то шевелится, – пролепетала она. – Неужели Куница?!

– Увы, дорогая Алимпия, – вздохнул Кроненберг и взял ее за руку. – Принимая во внимание ваше невежество в вопросах реанимации усопших, смею заверить, что Куница вряд ли поджидал нас здесь все это время, чтобы поведать свою печальную историю. Уж поверьте мне на слово!

– Должно быть, крысы, – пробасил Егор. – Отойди дальше, выгоню их. – Он распахнул дверцу и посветил. – Дай кочергу! – сказал Генриху.

– Но это же улика! – возмутился тот, но просьбу выполнил.

Надев на древко керосинку, Кравцов сунул кочергу внутрь печи. Две огромные крысы, выпучив маленькие глазки, выскочили наружу.

Липа ойкнула и спряталась за Генриха.

– Если там были крысы, значит, была и жратва, – пробормотал Егор, вглядываясь в топку. – Вроде, черепушка в угол закатилась… Доставать?

– Вы уверены, что это необходимо? – Генрих приподнял брови. – Не лучше ли оставить полиции разбираться, чья эта черепушка?

– Тогда хоть ботинки выгребу.

– А вот это другое дело, – съёрничал доктор. – Ботинки же полиции ни к чему, а нам в самый раз будут. Как вы думаете, Алимпия свет Аркадьевна?

– Егор! – неожиданно скомандовала Липа, очнувшись от раздумий. – Выгребай наружу все, что там есть. Генрих, а вы найдите мешок или – нет! Снимайте пальто, живо! Завернем все в куль и снесем дяде. Мы сами установим личность трупа и докажем, что твой отец – не убийца.

– Эх, правильно сказали, барышня, – впечатлился Егор и закатал рукава рубахи.

– Ваш оптимизм – да Богу в уши, – пробормотал Генрих, с явной неохотой расставаясь с дорогой вещью. – Как бы вам самой под фанфары не загреметь, Алимпия Аркадьевна.

Глава 7

Сжав пожелтевший лист дрожащими от волнения пальцами, Карл Натанович в который раз перечитывал такие важные тогда и такие бесполезные сейчас строки:

– Я, Аркадий Маркович Брукович, завещаю… своей дочери Алимпии Аркадьевне Брукович… до ее совершеннолетия… Опекуном назначаю своего деверя Карла Натановича Мишкунова

– Дядюшка, ну не терзайте себя, – сказала Липа и погладила доктора по сгорбленной спине. – Время вспять не воротить, зато мы теперь знаем, кто убил нотариуса – его помощник Ираклий Дробный.

– Череп с вмятиной от кочерги, лоскуты одежды, и, главное, ботинок, в котором он спрятал настоящее завещание – всё тому подтверждение, – добавил Генрих фон Кроненберг, вольготно развалившись в кресле. – Ради установления истины я даже своим кашемировым пальто пожертвовал.

– Ох, и не говорите, знаем мы ваши жертвы, – скривилась Алимпия и попыталась забрать у дяди завещание. – Я уберу его в папку кузнеца, там ему самое место.

– Нет! – воскликнул Карл Натанович, оттолкнув ее руку. – Оно не имеет к нему никакого отношения и будет лежать в моем архиве. – Аккуратно сложив бумагу, он убрал ее во внутренний карман сюртука: «Потом переложу куда решил». – Деточка, а мы с Генрихом сегодня такое важное дельце устроили! – сказал он, заблестев глазками. – В душеприемном доме учредили научный институт по изучению патологий головного мозга, да с фармакогнозивным отделением.

– Я уже облобызал дорогую Алимпию во все доступные места, – засмеялся Генрих. – И высказал особое почтение ее плюшевому другу Какушу, если не ошибаюсь?

– Верно, Какуша, – проговорила Липа, порозовев щеками. – Только теперь на его жилетке не хватает одной бриллиантовой пуговки, придется заменить обычной. Что ж, долг платежом красен: вы помогли нам с Егором, я – вам.

И словно в подтверждение ее слов с дивана раздался раскатистый молодецкий храп. Все дружно посмотрели на спящего Кравцова.

– Наш друг гризли вчера щедро набрался за ужином, – захохотал Генрих, – Катерина еле успевала увертываться от него похотливых лапищ.

– Тише вы! – зашипела на него Липа, присев на стул. – Пусть выспится. Его история закончилась. Кстати, почему вы назвали его гризли, и на чем все-таки основывались ваши ночные умозаключения?

– Очень интересная тема, – откликнулся Кроненберг, закинув ногу на ногу. – Охотно поясню: ваш покойный кузен Гектор упомянул гризли

– Но я вам ничего не обещала, – беспредельно удивилась Липа.

– Вы – нет... – Генрих деликатно кашлянул в кулак и выразительно глянул на Карла Натановича, суетливо рывшегося в ящике стола.

– О, дядя!

– Что такое? – Доктор неохотно оторвался от важнейшего дела и смущенно поправил очки. – Да, детка, это я сказал Генриху, что ты являешься хранительницей Звезды Брука

– Но зачем?!

– Ну, гм…

– Вы что, любовники?! – ошалела от собственной догадки Липа.

– Окстись, ненормальная! – воскликнул доктор, перекрестившись.

– О таком счастии мы и помыслить не могём! – Генрих запрокинул прилизанную маслом голову и от души рассмеялся. – Просто ваш дядя – редкостный хвастун, что является побочным эффектом вдовьей наливочки.

Карл Натанович на выпад коллеги что-то невнятно пробормотал, стыдливо спрятав бегающие глазки за окулярами.

– Тем не менее, неужели вы склоны верить пьяной похвальбе? – спросила Липа у Кроненберга. – На вас это никак не похоже.

– Тем не менее, мне хотелось бы взглянуть на бриллиант, – гнул свою линию Генрих. – Вы можете удовлетворить мое любопытство, дорогая Алимпия?

– Что ж, попробую, – сдалась без боя Липа и, захлопав ресницами, зачастила: – Желтым алмазом в народе называют янтарь. У тетушки Людвиги были изумительные янтарные спицы, которыми она связала для Андрейки чудные вещицы… Я вам сейчас покажу! – Она подхватилась со стула и шмыгнула к двери.

– Не утруждайтесь! – остановил ее Кроненберг. – Меня мало интересуют описанные штанишки – мне их на работе, знаете ли, хватает. Было бы неплохо взглянуть на само орудие труда.

– Так я за ним и пошла, – вежливо отозвалась Липа и скрылась за дверью.

– Жду с нетерпением, – проговорил Генрих, хитро взглянув на доктора.

– Я же просил вас… – умоляюще произнес Карл Натанович.

– О, нет! – Генрих взмахнул рукой. – Я ни в коем случае не претендую на вашу святыню. Повторюсь, исключительно из чистого любопытства.

Немного поколебавшись, доктор перегнулся через стол и доверительно зашептал:

– Я сказал вам истинную правду: Звезда Брука

– Вот как?! – Кроненберг откинулся в кресле. – Нечто подобное я и полагал. Что ж, будем считать, что Звезды Брука

Часть 3. Настоящее

Глава 1

На часах семь вечера.

Надев пальто, Хельга Маккиш вышла из дома и, шурша опавшей листвой, подошла к калитке. Лязгнув рычажком щеколды, оглянулась на притихший дом. Осенней грустью всколыхнулись в душе детские воспоминания.

Как давно это было, почти четверть века назад...

***

Маленькую Хельгу Старый дом притягивал своим мрачным величием. Огромный, бревенчатый, с высокой мансардой под широкой крышей, он прятался в кустах жасмина и сирени в самом конце улицы, на которой они жили. И надо было пройти совсем немного, чтобы очутиться у его резных ворот, но она не могла нарушить строгий наказ отца не подходить к таинственному дому.

«Там живет злая ведьма, которая заманивает к себе маленьких детей, – пугал он ее страшным голосом. – Она превращает их в розовых поросят и в сочельник продает на базаре».

«А почему дом называют Старый

«Потому что он был построен в давние-давние времена, задолго до прихода в эти края цивилизации».

«А почему он до сих пор не развалился?»

«Потому что он заколдованный!»

Но Хельга знала, что на самом деле отец просто-напросто оберегал ее – ведь дом стоял на краю леса, а в таких глухих и безлюдных уголках нетрудно попасть в большие неприятности.

Однажды Хельга решила навестить отца на фабрике. Дождавшись, когда няня ушла по своим делам, она слезла с дивана, надела красные туфли – папин подарок, и на цыпочках вышла из дома на улицу.

Этот глупый кот сразу все испортил! Он сидел в канаве, запутавшись задней лапкой в проволочной сетке, ограждающей пустырь напротив их дома, и жалобно мяукал.

Разве могла храбрая пятилетняя девочка пройти мимо?! В новых туфлях и белом платье Хельга залезла в лужу. Освободив котенка, она прижала его к себе, с добрым намерением отнести домой и накормить овсяной кашей, оставшейся после завтрака.

Но кот кашу не любил, поэтому начал царапаться и кусаться. Пришлось его выпустить. Бедняга дохромал до середины дороги и принялся вылизывать пострадавшую лапку. Хельга бросилась к нему, но котенок фыркнул и отпрыгнул в сторону: «Вот так больной!»

– Ты хочешь поиграть? – спросила она и подкралась к шустрику. – Кис-кис-кис! – Она протянула руки, чтобы схватить его, но наглец вдруг юркнул в широкую щель между досками забора и был таков.

– Эй, ты куда? – огорчилась Хельга и протиснулась вслед за ним в чужой двор.

Колючей преградой встали на пути кусты жасмина. Цветочный аромат закружил голову, но настырное желание поймать кота толкало ее вперед.

Продираясь на четвереньках через заросли, Хельга наконец-то выбралась на лужайку и вдруг увидела перед собой дом – тот самый, в котором жила колдунья!

В трепетном волнении она покосилась на могучее дерево с прислоненной к нему метлой и смело зашагала по мягкой траве к дому, который так приветливо помахивал ей кружевными занавесками на распахнутых окнах, да и в целом выглядел милым и уютным.

Высокое крыльцо с широкими ступенями. Кованый фонарь над дверью. Просторная веранда, а перед ней стройные деревца с ярко красными ягодами.

– Рябина! Как красиво! – Хельга вздохнула полной грудью свежий вечерний воздух и зажмурилась. И вдруг сквозь стрекот цикад внезапно услышала чей-то грустный голос: «Боже помоги… у реки… от бедного козла…

– Говорящий дом, как же я могу тебе помочь? – спросила она тихонько, но ответа не услышала, потому что большое пуховое облако вдруг укутало ее с головы до ног и нежно опустило на землю.

Очнулась Хельга в незнакомой комнате на чужом диване под клетчатым пледом. Заворочавшись, она нечаянно скинула плед на пол к ногам темноволосого мальчишки в синем спортивном костюмчике. Он протягивал ей кружку с горячим молоком и пыжился от важности.

– Мама нашла тебя на лужайке, – сказал мальчик, – ты спала под деревом.

– А где котик? – спросила Хельга и потерла глаза.

– Какой котик?

– Серый и пушистый. Такой хорошеньки-и-ий!

– Ты была одна, – сказал мальчик и насупился: он ей не поверил.

– Я встречала папу, – как можно убедительнее проговорила Хельга, – но встретила котенка. Я его распутала, а он забежал к вам в сад. Вы мне его отдадите?

– Молоко возьми, пока не остыло…

– А еще ваш дом со мной разговаривал! – выпалила вдруг она. – Он сказал: «Боже помоги у реки от бедного козла», но я не успела, спросить, где эта река с козлом – я уснула.

– Всё враки! – разозлился мальчик. – Дом не может разговаривать, он не живой. Это моя мама просила Бога уберечь меня от бед и зла, а ты подслушала! И про кота ты придумала, чтобы забраться в наш сад и увидеть привидение.

Горькая незаслуженная обида защекотала нос.

– Ты… ты… ты… – С трудом сдерживая слезы, Хельга ударила обидчика по плечу. Молоко выплеснулось и обожгло мальчишке руку. Он завопил и выронил кружку.

На детский крик из кухни вышла женщина. В ее темных волосах сверкал желтый камень.

– Эдвард, в чем дело? – спросила она строгим голосом. – Почему наша гостья плачет?

Позабыв про обиду, она во все глаза уставилась на ведьму.

– Меня зовут Хельга, – пролепетала она, – и я заблудилась,

Скользнув взглядом по испачканному ковру, женщина подошла к дивану, подняла с пола плед и присела рядом.

– Меня зовут Берта, – сказала она и улыбнулась, – а криворукий мальчик – мой сын Эдвард. Ему десять лет, и он очень любит яблочный пирог с молоком. А ты любишь яблочный пирог?

– Я с удовольствием съела бы кусочек, но мне надо встретить папу. Пожалуй, я пойду.

– Как хочешь, – сказала Берта, мягко качнув красивой головой.

Хельга спрыгнула с дивана, расправила мятое платье и пошла к двери, но на полпути остановилась и обернулась.

– А правда, что в вашем саду живет привидение? – спросила она бойко.

– Нет, конечно, – ответила Берта и посмотрела на мальчика. – Эдвард, ты опять пугаешь гостей?

– Потому, что она глупая! – выпалил он и опустил глаза.

Переливчатая трель дверного звонка раздалась очень вовремя.

– Вот и твой папа, – сказала Берта и, подойдя к двери, щелкнула замком. – Входите, пожалуйста.

Отец порывисто шагнул в комнату и подхватил Хельгу на руки.

– Малыш, если ты еще раз уйдешь из дома без разрешения, всех твоих Барби заберет няня. Ты поняла? И скажи спасибо тёте… э-э-э… – Он повернулся к Берте и вдруг замер с открытым ртом.

В комнате стало очень тихо.

Хельга прижалась к отцу, обхватив его за крепкую шею.

Эдвард, насупившись, разглядывал покрасневший палец.

– Меня зовут Роберта Маккиш, – произнесла Берта, – а вы, должно быть…?

На кухни тренькнул колокольчик, это сработало реле таймера на плите: пирог был готов.

– Прошу простить, – сказала Берта, не дождавшись ответа, и вышла из комнаты.

– Я – Эдвард, мамин сын, – сказал мальчик и дернул отца за рукав свитера. – Это я укрыл пледом вашу дочку.

– Спасибо, дружище, – очнулся наконец-то папа. – А я – дядя Карл, приятно познакомиться.

Из кухни вернулась Берта. Она вложила в руки Хельги теплый ароматный сверток и сказала:

– До свидания, Хельга. До свидания, Хельгин папа. Приятного вечера.

– Да-да, – промямлил отец, – мы живем через дорогу, почти соседи, но не совсем… и я хотел бы вас попросить… вернее предложить… впрочем, в другой раз. Спасибо за пирог и за дочь. Пока, Эдвард! И вам приятного вечера, Берта. Ох, простите, совсем забыл: меня зовут Карл… Карл Краниц.

Стараясь не помять пирог, Хельга прильнула к папиному плечу. Он осторожно поцеловал ее в макушку, и они ушли.

***

Хельга выросла, а дом почти не состарился. Добротный, двухэтажный, из массивных сосновых бревен, снаружи он выглядел крепышом, а вот планы на ремонт внутренних помещений рухнули с внезапной болезнью Эдварда, ее мужа.

Не в силах отогнать грустные мысли она прислонилась спиной к калитке: «Работа не волк, в лес не убежит».

Хельга никогда не работала. Отец оплачивал ее обучение сначала в колледже, потом в институте в Бигровене. Получив диплом, она вернулась в Ровенбрик и сразу вышла замуж. За мальчика в синем спортивном костюмчике, за красавца Эдварда. Через два года родился их сын Андрон, а через пять лет пришла беда.

Эдварда уволили с работы. Болезнь начала прогрессировать и окружающие стали замечать неадекватное поведение мужа. Тяжело было вспоминать его внезапные приступы ярости, безудержное стремление доказать всем и вся, что он здоров, что может работать, что его увольнение лишь вынужденная мера. Он вбивал мелом в грифельную доску непонятные формулы и цифры, пытаясь объяснить семилетнему сыну динамику роста акций на фондовых биржах: «Боже мой!»

Поддержки от отца ждать не приходилось. Пристроив Хельгу в «хорошие руки», он продал фабрику и уехал в Бигровен, женившись на заядлой коллекционерке раритетной мебели. Вырученные от продажи фабрики деньги пошли на погашение взятого кредита.

На первом этаже внезапно распахнулось окно, наполнив сад нежным блюзом: «Берта…»

После массажного салона ее свекровь всегда любила пропустить стаканчик-другой, наслаждаясь заунывной меланхолией. С годами Роберта Маккиш стала немного эксцентричной, однако по-прежнему оставалась безупречно красивой, как и в молодости.

Хельга перевела взгляд на окно мансарды, откуда сквозь неплотно задернутый тюль выглядывал курносый нос Эдварда, и помахала рукой: «Интересно, Марк с ним?» Она одобряла «звездное» хобби сына и не возражала, если соседский парнишка засиживался у них в гостях до позднего вечера.

Толкнув калитку, она вышла на улицу.

Из почтового ящика выпала яркая листовка «Манфред Мишкун: свежая струя в городе

– Лишь бы не обрызгал, – усмехнулась Хельга и, втоптав ее каблуком в рыхлую землю, ускорила шаг, чтобы не опоздать на работу.

***

Должность дежурной медсестры в частной клинике «Дом кенаря» она получила благодаря Берте. Владельцем клиники был доктор Кронбик, давний приятель свекрови.

Добираться до работы приходилось на рейсовом автобусе, который регулярно курсировал между Ровенбриком и Бигровеном. Не доезжая до конечной остановки, Хельга выходила и шла пешком вглубь заповедника. Заботами нынешнего губернатора дорогу в клинику проложили быстро и добросовестно. На автомобиле время в пути пролетело бы незаметно, но она машину не водила, поэтому, чутко прислушиваясь к шелестящей листве, быстро шагала по асфальту.

В эту часть заповедника хищники забредали крайне редко – сказывалась близость города и людей. Тем не менее, местные егеря позаботились возвести вдоль дороги сетчатое ограждение из оцинкованной проволоки.

Через пятнадцать минут Хельга вошла на территорию клиники.

Вдоль забора тянулись заросли клещевины – изумительно красивое растение, но довольно опасное, с темно– зелеными листьями, изрезанными бордовыми прожилками, а на восковых стеблях – красные ёжики плодов.

– Хельга, приветствую! – На «лесных» воротах сегодня дежурил Лунёв – высокий блондин с квадратной челюстью.

– Привет, Матвей. Гордон в Канарейке?

– Вроде да. Но лучше уточни у Карлоса. – Он кивнул в сторону центральных ворот.

– Так и сделаю, спокойного дежурства.

– Принято.

***

Трехэтажный «Дом кенаря», а по-простому Канарейка, был выкрашен в зеленый цвет и хорошо просматривался среди деревьев. Садовник уже включил наземную подсветку у фасада и парадного входа. Хельга повернула на гравийную дорожку и пошла к южному крылу здания, где находились кабинет и лаборатория доктора Кронбика.

Гостевых номеров в клиники было немного – всего двенадцать. Располагались они преимущественно на втором этаже и были оборудованы всем необходимым для комфортного проживания обеспеченного клиента, страдающего легким психическим расстройством на фоне быстро развивающейся депрессии. Чтобы не провоцировать нервные срывы у страдальцев, обслуживающему персоналу было запрещено произносить вслух слова: больница, лечебница, палата, пациент. Их заменили более «домашними»: гостевой дом, номер, клиент, а для полной релаксации невротиков в северном крыле обустроили бильярдную, библиотеку и мини-кинотеатр, но первое место в топе посещаемых ими мест всегда занимала оранжерея.

***

У шлагбаума, заложив руки за спину, стоял приземистый крепыш Карлос Канторе.

Он лениво перекатывал во рту леденец на палке, и с наглым интересом поглядывал на Хельгу.

– Привет, – сказала она и помахала рукой. – Кронбика видел?

Карлос выплюнул палочку и вяло произнес:

– Док в теплице.

– Спасибо, ты очень любезен.

– Я знаю, – ухмыльнулся охранник.

Мать Карлоса, Матильда Канторе, работала в клинике сиделкой, поэтому упросила доктора пристроить сюда и своего непутевого сына. В принципе Карлито был неплохим парнем, но горячая южная кровь порой била ему в голову, ослепляя разум. И если мелкие шалости вроде разбитых витрин и поцарапанных машин еще удавалось сгладить, то последний «зов крови» мог закончиться для Карлоса очень печально: задавленный им на ночной трассе громадный лось оказался хозяином стрип-клуба «Ночные стражи» колумбийцем Мигелем, блуждающим в свете неверных фонарей в смысле поиска жизни, а конкретно – по нужде. Отливать он решил почему-то на противоположной от припаркованного джипа стороне: там вид живописней, за что и был сбит красной «Хондой» Карлоса на полпути к заветной цели.

Одурманенные алкоголем оппоненты столкнулись на разделительной полосе. Фетровая шляпа пешего Мигеля осталась лежать на лобовом стекле «Хонды», зацепившись за щетку стеклоочистителя, а сам хозяин ночной жизни, отброшенный помятым капотом на обочину, громко храпел, широко раскинув ноги в черных лосинах. Пенистая пахучая лужица растеклась на асфальте между жирных ляжек ценителя красот природы.

Свидетелем пьяного столкновения стала проезжавшая мимо на велосипеде блюститель правопорядка младший сержант Корниш. Она-то и вызвала дежурный наряд полиции. И лишь благодаря комиссару Макговерну, вернее его супруге Диндре, Карлосу удалось избежать тюремного заключения и отделаться изрядным штрафом в городскую казну. Впрочем, как и Мигелю.

Хельга невольно улыбнулась, припомнив ту историю. Но охранник понял ее улыбку по-своему. Достав из кармана конфету, он с нагловатой ухмылкой, явно подсмотренной в гангстерских фильмах, хрипло спросил:

– Хочешь пососать мой леденец, крошка?

Стараясь не расхохотаться в лицо глупому парню, Хельга покачала головой и поспешила в теплицу.

***

Небольшая оранжерея располагалась в куполообразной пристройке к южному крылу. Попасть в нее можно было как через парадный вход, так и со стороны парка. Хельга предпочла второй вариант.

Стараясь не стучать каблуками по плитке, она направилась вглубь оранжереи, где, по словам Матильды, доктор Кронбик любил отдохнуть за чашкой жасминового чая.

Поглядывая по сторонам, Хельга пробиралась сквозь заросли папоротника и разросшейся юкки, поражаясь трудолюбию садовника Акима, за несколько месяцев сотворившему настоящее чудо – маленький филиал рая на земле. Чего здесь только не было: манговые и оливковые деревья, кокосовые и финиковые пальмы, апельсины, мандарины, лимоны! Яркими цветочными пятнами вспыхивали на фоне зелени экзотические орхидеи, душистые азалии и магнолии, олеандры и…

«Водопад?!» – Нырнув под арку, обрамленную белоснежными звездочками «свиных ушек», а по-научному, стефанотиса, Хельга оказалась на поляне. Искусственный фонтан в виде наскального водопада умиротворяюще журчал, наполняя декоративный пруд с лилиями.

Доктор Гордон Кронбик сидел в бамбуковом кресле и что-то писал в синей тетради. Его белый халат небрежно висел на импровизированной вешалке – засохшей ветке карликового баобаба. Перед креслом на столике стояли заварочный чайник и хрупкая чашечка с серебряной ложечкой на блюдце.

– Добрый день, – сказала Хельга. – Извините, что потревожила, но мне надо с вами поговорить.

Доктор захлопнул тетрадь.

– Что-нибудь с Андроном? – вместо приветствия спросил он, что не было проявлением высокомерия, скорее – недовольства. Тревожить его в оранжерее позволялось лишь кудеснику Акиму.

– Нет, с сыном все в порядке, меня беспокоит Роберта…

– С Бертой я сам разберусь. Что-нибудь еще? – Он взглянул на часы, поднялся, сдернул с баобаба халат, спрятал в карман тетрадь и холодно произнес: – К сожалению, у меня мало времени. Мы можем перенести разговор на другой день?

– Нет! – выпалила вдруг Хельга. – Потому что он касается и вас лично.

– Вот как?! – Он снова уселся в кресло и сложил на груди руки. – Тогда снимайте ваше прелестное пальто и присаживайтесь. Итак, я вас слушаю.

«Моя маленькая победа!» – Она проворно скинула верхнюю одежду на спинку соседнего кресла и осталась в зеленом платье из джерси.

– Доктор, я очень благодарна вам за врачебную помощь, оказанную моему мужу, – начала она издалека, – вы облегчили его невыносимые страдания, которые так терзали его перед смертью. Болезнь сожрала Эдварда в одночасье, хотя он никогда не жаловался на здоровье, тем более на головную боль. Он был молод и красив, у него рос сын… – Ее голос задрожал, глаза наполнились слезами. – Скажите, как такое могло случиться?

– Сначала вы должны успокоиться, – Кронбик достал из халата платок и протянул Хельге. – Прошел уже значительный срок, и вы должны были смириться с потерей. Однако вы опять задаетесь вопросом, на который я дал вам развернутый ответ еще два года назад. Тем не менее, готов повториться, но сначала… вот, держите, я не притрагивался, холодным – он даже полезней. – Он сунул ей в руки чашку с остывшим чаем и продолжил: – Болезнь не выбирает молодых или старых, красивых или уродов. Человек сам порождает ее в себе, культивирует в своих негативных мыслях и чувствах. Она завладевает его разумом, и когда он больше не можем контролировать свои отрицательные эмоции, вот тогда болезнь поражает тело. Отрицательная энергия нашей души переходит в телесный недуг. По мировой статистике десять процентов людей умирают от старости, около двадцати процентов – в результате несчастных случаев, и семьдесят процентов людей умирают от болезней. Если же рассматривать конкретный случай, то здесь наиболее вероятна генетическая предрасположенность.

– Почему вы считаете, что именно наследственность является причиной образования опухоли? – спросила Хельга.

– В свое время вы наверняка изучили всевозможную специализированную литературу на данную тему. И, стало быть, прекрасно осведомлены о причинах возникновения глиобластомы, а уж сделать выводы методом исключения совсем не сложно. Я прав?

Она кивнула.

– Но вам отчего-то хочется услышать их от меня. Что ж, извольте! – Закинув ногу на ногу, Кронбик вальяжно развалился в кресле. – Первым пунктом исключаем радиационное излучение, поскольку Эдвард не был ни физиком– ядерщиком, ни агентом спецразведки. Так же он не работал ни на химическом, ни на каком-либо другом производстве с риском возможного облучения, а был, насколько мне известно, простым финансовым аналитиком. Верно?

Хельга лишь молча вертела в руках пустую чашку.

– Пункт второй. – Он отобрал чашку и поставил на стол. – Поскольку медицинское обследование ваш муж игнорировал – ведь у него ничего не болело, как вы говорите, то определить наличие доброкачественной опухоли, переросшей затем в злокачественную, не представлялось возможным. Косвенные факторы, такие как: наркотики, алкоголь, курение, способные в избыточных количествах подтолкнуть к возникновению патологического процесса, исключаются априори. В итоге остается то, что остается – наследственность. – Закончив свой монолог, Кронбик опять взглянул на часы и тихо спросил:

– Вы знакомы с генеалогическим древом покойного супруга?

– Нет.

– Неужели свекровь не поведала вам тайну родового проклятья? – Вкрадчивый голос доктора раздался вдруг у самого уха. Левой рукой он облокотился на спинку ее кресла, а правой уперся в подлокотник, буквально нависнув над ней.

– Какую еще тайну? – пробормотала Хельга.

– Значит, не знаете, – констатировал он. – Впрочем, спросите Роберту сами – очень занимательная история! Может быть, в ней вы и найдете ответы на свои вопросы, а сейчас прошу меня извинить. Я и так опаздываю из-за вас на важную встречу. – Он оторвался от Хельги, достал телефон и неторопливо двинулся к выходу.

– Подождите, я не закончила! – воскликнула Хельга. – Последний, самый важный вопрос: моего сына ждет та же участь, что и Эдварда? Тогда, два года назад, вы сказали, что с Дроней все будет хорошо, что вы имели в виду? Ответьте же мне!

Кронбик по инерции продолжал идти, но она увидела, как напряглась его спина. Вот он развернулся и решительно направился обратно. Остановился возле баобаба и раздраженно бросил:

– Значит так, дорогуша! Я имел в виду, что генетически болезнь может и не проявиться, но ваша логика, видимо, пошла другим путем. Что вам от меня угодно? Говорите прямо! – Мочки его ушей запылали алым цветом.

«Дроня бы сказал, что он похож на цветущий кактус», – подумала она, и на душе стало легко и спокойно.

Хельга подошла к баобабу, нежно погладила сухую ветку и, устремив на доктора уверенный взгляд, тихо спросила:

– Мне угодно знать, чьи сперматозоиды вы подсадили в мою яйцеклетку семь лет назад?

– Что за чушь вы несете?! – прошипел ей в лицо Кронбик и неожиданно добавил: – Вы вкусно пахнете. Сандалом, верно?

В ту же секунду Хельга вдруг почувствовала на своей спине его руки. Они нежно поглаживали мягкую ткань платья, опускаясь все ниже и ниже. Но вместо того, чтобы одернуть наглеца, она стушевалась и робко произнесла, словно оправдываясь:

– Берта недавно проговорилась, что у Эдварда была редкая группа крови – четвертая, у меня – вторая, а у Дрони почему-то первая. Что же вы скрываете?

– Роберта много пьет последнее время... – Губы Гордона мягко коснулись ее виска.

У нее вдруг закружилась голова, и мурашки побежали по телу: «Боже мой! Еще не хватало им увлечься».

Пронзительный звук полицейской сирены заставил Хельгу вздрогнуть. Она отпрянула от Кронбика и устремилась к фонтану. Обернулась, успев заметить растерянность на его красивом лице.

– Мне надо ответить, – сказал он и, повернувшись спиной, поднес к уху телефон. – Да, дорогая, я освободился. Скоро буду!

Кронбик уходил от нее все дальше и дальше, пока совсем не скрылся в зарослях папоротника.

– Что же это было?! – прошептала Хельга, приложив дрожащие пальцы к пылающим щекам. – Он опять сбежал от меня, чертов старый лис. Вот что это было!

Глава 2

Андрону исполнилось десять лет, и он был точной копией своей матери, Хельги Маккиш: с шапкой светлых вьющихся волос и зелеными глазами. Когда он был совсем маленьким, она ласково называла его Дроней. И даже когда подрос, то все равно остался Дроней, потому что уже привык.

Дроня медленно приоткрыл дверцу дубового комода. Раньше он стоял в кабинете отца, но после его смерти рабочие затащили комод на чердак, куда обычно отправлялись все ненужные вещи. Ничего интересного не увидел, кроме ровных стопок постельного белья, пропитанного запахом сушеной лаванды, и также медленно закрыл, стараясь не скрипеть дверцей.

Потом подошел к грифельной доске, постучал костяшками пальцев по плоскости. Доску тоже перенесли из кабинета, загородив треснутое зеркало из прихожей. А рваное поролоновое кресло здесь так и стояло, вплотную придвинутое к окну. Как и ржавая пружинная кровать в углу, и круглый стол посередине мансарды, застеленный плюшевой скатертью в подозрительных пятнах. Из-под стола однобоко выглядывал старый потертый чемодан, который обычно лежал под кроватью. Короткими пинками Дроня загнал его на прежнее место. Вернулся к комоду. Выдвинул нижний ящик и достал бинокль.

По правде говоря, бинокль принадлежал Марку, школьному приятелю. Он был старше Дрони на целых четыре года, но это не мешало их дружбе, сплоченной общим интересом. Но сегодня Марк не пришел, и Дроне придется глазеть на ночное небо в одиночестве.

Провалившись коленками в рыхлый поролон, он навалился животом на спинку кресла, поднес бинокль к глазам и принялся обозревать близлежащие окрестности.

«Ничего интересного, – подумал грустно. – Прохожие, словно муравьи, снуют туда-сюда, спешат куда-то… А это еще что?!»

Дроня отпрянул от бинокля и осторожно выглянул в окно. Возле калитки стояла рыжая девчонка в красном комбинезоне. Вытянув вверх руку, она смотрела прямо на него.

– Не может быть… – Он вновь поднес бинокль к глазам – огромный кукиш никуда не исчез. – Очень смешно! – Дроня нахмурился и потряс кулаком в ответ.

Девчонка беззвучно рассмеялась и вприпрыжку поскакала вверх по улице. Следом за ней, откуда ни возьмись, потрусил большой красивый пес с золотистой шерстью.

Разглядывать прохожих сразу расхотелось.

Дроня убрал бинокль в ящик, и, засунув руки в карманы, прошелся вразвалочку вокруг стола и остановился в раздумье.

«Чем бы таким заняться, лишь бы ничего не делать?» – подумал он, почесав затылок. Его взгляд тут же упал на кровать, под пружинами которой темнел коричневым пятном старый чемодан: «О! То, что надо. Но почему он всегда заперт? Что же там такого интересненького прячут…»

Дроня заерзал животом под стальными пружинами. Пыхтя, вытащил чемодан из– под кровати. Странно, но сейчас он не был заперт. Блестящие загогулины легко выскочили из пазов, он смело откинул крышку и разочарованно присвистнул: какие-то серые тряпицы, да носовые платки, распиханные по углам. Вывалил содержимое на пол и озабочено осмотрел чемодан со всех сторон. Он искал потайной карман или хотя бы рваную подкладку, за которую обязательно что-нибудь должно завалиться, что-нибудь, этакое, секретное. Но «интересненькое» пряталось вовсе не в чемодане, а выглядывало из тряпичной кучи на полу. Он не сразу его заметил – увидел лишь, когда начал складывать серые тряпицы обратно. Это был обычный журнал. Только не цветной, а черно-белый, на непонятном языке и со странными снимками – сейчас так не фотографируют.

Дроня повертел обложку и так и этак и на оборотной стороне переплета увидел год издания: 1950: «Ого, какая древность!»

Он раскрыл журнал и уставился на первый, попавшийся на глаза снимок: «Одна тысяча девятьсот тридцать первый год… так-так: бабочки, цветочки, бревенчатый домишко… местный Карлик-нос с саженцами…»

Перескочил взглядом к другому снимку: «А это что за мрачная троица: лохматый бородач в пиджаке, хмурая тетка в платке и бровастый доходяга?! Совсем недобрые у них лица, но какие-то смутно знакомые. Ладно, потом додумаю».

Он перелистнул страницу: «Так-так, а вот и серые тряпицы». На фотографии трое мужчин в длинных балахонах испуганно жались друг к дружке, сидя на ступенях бревенчатого домишки.

«Чудики», – подумал Дроня и снова перевернул страницу: маленькая девочка с зайцем. Внизу год: 1941, и непонятные слова.

Та же девочка с зайцем оказалась и на соседнем фото, но уже в компании хипповатого парня. Однако интерес у Дрони вызвал только заяц, слишком похожий на того, что сидел сейчас на подоконнике в лестничном пролете между первым и вторым этажами: «Прямо брат-близнец».

Еще один снимок привлек его пристальное внимание: женщина в светлом платье заплетает косу у окна. На заднем плане, во дворе непонятная фигура ковыряется в лопухах. Лица полностью не разглядеть, но слишком примечателен нос: «Ага, тот же типчик, что деревья сажает».

Он зачем-то потер пальцем лысую голову садовника: «Наверное, клад закапывает. Та-ак, что там дальше… ага, цветочки на лугу, бабочки на цветочках, волосатик-хиппи подковывает лошадь, «балахоны» обедают… и снова бабочки-цветочки, пчелки-мотылёчки».

Дроня закрыл журнал и отложил его в сторону.

На чердаке начало быстро темнеть. Лампу зажигать не хотелось, поэтому он наскоро запихнул тряпье обратно, задвинул чемодан под кровать и огляделся: «Порядок! Она даже не заметит, что я здесь был, если только мама не проболтается».

С некоторых пор Берта стала слишком раздражительной и запрещала Дроне бестолково сновать по дому. Особенно подниматься в мансарду и спускаться в подвал.

Дроня полагал, что она боится привидений, поэтому вместе с Марком проверил на всякий случай и подвал. Привидения там точно не водились, а водились: запасной генератор, бойлер и старая стиралка, еще насосы и газовые баллоны, вино, компоты и варенье.

Спрятав журнал под футболкой, Дроня покинул чердак и пробрался в свою комнату. Положил трофей под матрас, надел толстовку и спустился в гостиную.

***

Как обычно по вечерам Берта сидела на кухне и пила какао с коньяком. Дроня поморщился, унюхав его противный запах. Сейчас она полезет в холодильник за мороженым, потом включит нудный музон и будет раскачиваться на стуле, пока ни уснет. Тогда он доест мороженое и тоже пойдет спать. Однако сегодня этого не случилось.

При его появлении, Берта оставила в сторону кружку и пальцем поманила Дроню к себе.

– Какао будешь? – спросила она и дернула плечом, сверкнув на миг желтым камнем на вороте халата. Берта никогда с ним не расставалась и цепляла булавку на всякую свою одежду, даже домашнюю.

– Нет, бабушка! – отомстил Дроня. – Я пью только чай с лимоном.

– Не называй меня так, глупый мальчишка. – Она взяла кружку, допила какао и смешно причмокнула. – Тогда садись за стол, будем пить чай с лимоном.

Дроня не очень-то любил, когда Берта была навеселе, но зато в таком состоянии она могла рассказать кучу прикольных историй, которые на трезвую голову и не вспоминала.

Взобравшись на высокий стул, он наблюдал, как она нетвердой рукой нарезает совершенно ровные кусочки яблочного пирога. Чай он решил налить себе сам.

– Ба, страшилки расскажешь?

– А надо?

– Угу.

– Может, про проклятье Мякишей?

– Не, про хлеб не хочу, – сказал Дроня, сморщив нос, – верняк, будет что-то типа «Дети колобка в полнолуние покрывались хрустящей корочкой» или «Булочник– убийца выковыривал из батона мякиш и пожирал его вместе с колбасой на завтрак». Жесть! Прям кишки сводит от страха.

– Дурашка, – улыбнулась Берта. – Это раньше были Мякиши, а теперь – Маккиш. Усёк?

– Усёк, и чё?

– Тогда жуй пирог и не перебивай. Но то, что услышишь, ты не должен никому рассказывать: ни маме, ни друзьям, ни соседской кошке. Никому! Тебе понятно?

– Поняфно! – Дроня послушно кивнул и запихнул в рот сразу два куска пирога. – Я фоглафен с уфлофиями договора.

Слегка пошатываясь, Берта поднялась из-за стола и направилась к буфету. Поскрипела дверцами и вернулась к столу с бутылкой и пузатым стаканом. Плеснула в него коньяка, залпом выпила, опять причмокнула и принялась прохаживаться взад-вперед по кухне.

– Много веков назад на месте Ровенбрика было обычное урочище…

Подперев ладонью щеку, Дроня рассеянно наблюдал за ее променадом, стараясь не упустить ни слова из бабусиного рассказа, чье начало, конечно, было не то, чтобы захватывающим, но в дальнейшем интерес представляло.

– Как и положено, к небольшой деревушке прилагалось местное кладбище с часовней. И называлось то поселение Ведьмин трон. Если верить легенде из путеводителя по городу, в темные времена средневековья урочище служило надежным пристанищем несчастным людям, преследуемым инквизицией за колдовство, потому что располагалось оно среди болотистой местности в чащобах непроходимого леса. О, как! Но шли годы, и деревенька вымерла, лес поредел, болото иссохло и поросло мхом. На старом кладбище осталось лишь несколько надгробий да белая часовня. И наткнулся однажды на это самое место сбившийся с дороги усталый путник. Решил привал устроить. Привязал коня к раскидистому дереву, а сам в часовню зашел. Чиркнул огнивом – перед образами тень неясная встрепенулась. Дева бледноликая с колен поднялась, да руки озябшие к нему тянет:

«Замерзла, – говорит, – а спички отсырели, никак лампадку не зажгу».

Помог ей путник, и осветилась часовенка огоньком свечным.

«Что ж привело тебя сюда в столь поздний час, милая девушка? – спрашивает, – или заблудилась, как я?»

«Нет, не заблудилась, – отвечает дева. – Из большого города пришла, любопытно мне на могилку одну взглянуть».

«А в ясный день к могилке не пущают, что ль?»

«Не смейтесь надо мной, господин хороший, – не обиделась дева, – а только то, что мне надобно увидеть, лишь полная луна показать может».

«И что же ты увидеть хочешь?»

Замолчала тут дева, опустила голову, да узелок на платке теребит.

«Так что ж… – огорчился путник, – …вижу, помешал я тебе. Пошел бы дальше, да конь притомился. Думал, переночую здесь, а с рассветом к городу поскачу. Может, и тебя подвезу».

«Так и быть, оставайтесь, – глянула ему в глаза дева. – Вдвоем не так страшно будет».

«Благодарствуй, – поклонился путник, – отваги мне не занимать».

«Поглядим, какой вы смельчак, когда филин два раза ухнет», – усмехнулась дева. Только закончила говорить, как в приоткрытую дверь донеслось глухое «у-ух».

Путник вздрогнул. Конь тихо заржал, перебирая копытами.

«Раз! – посчитала дева, – как второй раз ухнет, надо на ступени выйти и лампадкой светить по правую от ясеня сторону. Там плита криво в землю вкопана. Да на коня шоры наденьте и позади часовни покрепче привяжите. Не ровен час, испугается, да в лес убежит, а там болотисто».

«Ты, я гляжу, из бойких, – подивился путник. – Что ж, как велишь, так и сделаю. Больно мне любопытна загадка твоя».

«Смотри, ни поседей раньше времени», – сказала дева и смущенно взор потупила.

Назад он скоро обернулся и молвил:

«Сделал, как велела. Луна такая яркая, что и свечу жечь нет надобности».

«Есть надобность: лампадка нас беречь будет, не даст забрать на тот свет».

«Эх-ма, красавица, – засомневался путник, – сказками балуешь, а меня уж дремота одолевает» – Отвернулся к образам, да широко зевнул.

«Не дремота то… слышишь?» – сказала дева и приложила пальчик к губам.

«У-ух!» – донеслось из леса.

«Пора на крыльцо…»

Взяла она путника за руку и вышли они из часовни, но дальше не пошли, на крыльце остались. Стал путник позади девы, обнял ее сильными руками.

Протянула она руку со свечой в сторону покосившейся могилы.

«Гляди туда!» – прошептала и на плиту указала.

Но то был уже не камень, а человек. В лунном свете его огромный силуэт был хорошо виден. В полосатой арестантской робе, подпоясанной черным фартуком. Длинные светлые волосы, перехваченные на лбу бечевкой, спутанными космами падали на широкие плечи. Пустые глазницы смотрели на часовню.

Позади тихо скрипнула дверь, но обернуться не было сил ни у путника, ни у девы. Внезапный страх сковал их тела, превратив обоих в истуканов.

Внезапно большое белое облако опустилось на край могильного холма. Но то не облако было, а призрачная женщина необычайной красоты. Она простерла над могилой руки и словно из жерла вулкана из могилы начала изрыгаться земля, высвобождая проход в зияющий чернотой склеп.

Крупный ком, отброшенный неведомой силой, упал ровнехонько перед застывшими зрителями. Ноги девы подкосились. Лампада выпала из рук. Подхватив на лету свечу, путник опустил девушку на ступени. Сам остался стоять, не отрывая взгляда от происходящего.

Меж тем, красавица-облако медленно спускалась в разверзшуюся могилу. Сложив на груди руки, за нею молча следовал арестант.

«Как в преисподнюю ведет», – подумал путник и мысленно перекрестился.

Призраки скрылись под землей.

Третий раз ухнул филин. Путник глянул на ясень, но птицу не увидел. Как не увидел более и развороченной могилы. Прелая осенняя листва покрывала вековое погребение, не оставив и следа от увиденного им только что действа.

«Привиделось что ли от усталости?» – подивился он.

«Не привиделось», – ответила очнувшаяся дева.

«Чего ж ты падаешь, бойкая? Еле успел свечу перенять», – пожурил ее легонько.

«А того, что матушка то моя была», – ответила дева, не сводя взгляда с могилы.

«Да, неужто?! А каторжник, стало быть, батюшка?»

«Не ведаю кто, – обиделась на насмешника дева. – Гляди, куда она землю из могилы отбросила – прямиком мне под ноги».

«Может, она тут и лежала, а мы не заметили?» – опять засомневался путник. Ударил сапогом по темнеющему на ступени кому, да скривился от боли. Осыпалась земля, ослепительно заблестело чистое золото.

«Ох, чудо небесное!» – восхитился путник, прикрывая очи от яркого блеска.

«Я жить здесь стану! – топнула ногой дева. – Матушка знак мне дала».

«Почему тебе? Может, нам обоим? – загорелись лукавым огнём глаза путника. – А выходи-ка ты за меня замуж, милая девушка», – сказал он и поцеловал ее крепко-крепко… Эй, ты меня слушаешь? – спросила Берта, притормозив у стола.

Но Дроня не ответил. Свесив кудрявую голову на грудь, он сделал вид, что уснул, но сам исподтишка наблюдал за бабулей. Вот она допила коньяк и тихонько крадется к нему. Дроня зажмурился и усердно засопел.

– А для притворщиков я дважды повторять не буду, – услышал над ухом ее голос, – и не проси!

– Ну, ба, чего разбудила? – раскололся он и потер ухо.

– У тебя дрожали ресницы, стало быть, ты подглядывал за мной, а вовсе не спал.

– И чего?! Скукотень одну гонишь. Когда уже самый трэш начнется?

Берта рассмеялась и снова наполнила стакан. Выпила, пошатнулась, но удержалась.

– Может, сядешь? – предложил Дроня. – Глаза устали за тобой бегать.

– Пожалуй, сяду, – Берта плюхнулась на стул и провозгласила: – А вот теперь – трэш! Через некоторое время урочище вновь ожило. Обосновалась там семья Мякишей: глава семейства Андрей, его беременная жена Агриппина и их шестилетний сын Андрей-младший. Взяли они себе в помощники кузнеца Курта и горничную Катерину, рыжую бестию.

– Ба, я правильно понимаю: эта голова семейства и есть наш предок? – спросил Дроня.

– Да… Нулевой пациент.

– Почему?

– По кочану! Слушай дальше. Разбил Андрей на погосте свое хозяйство, а там, где была та самая могила – построил дом с огромным подвалом, где и спрятал сундук с тем самым золотом.

– Эй, Агриппина – тётка из часовни, что ли?

– Что ли.

– А путник кто?

– Андрей Мякиш.

– А почему их нельзя было сразу по именам назвать?

– Потому, что так гласит легенда…

– …Из путеводителя! Слышал уже. Интересно, кто ее сочинил?

– Кто, кто… – Берта схватила стакан, – …дед Пихто. – Стакан был пуст. Схватила бутылку, плеснула пару капель и тут же выпила.

– Ну и пожалуйста, – обиделся Дроня. – Сам могу прочитать, только ты интересней рассказываешь.

– Ладно, ладно, – разулыбалась она, – чего-то я вспылила не по делу. Так на чем мы остановились?

– На том самом

– Ага. Значит так: золото хранилось в подвале, и сторожил его Черный морок, прислужник Облачного призрака. Захотелось как-то раз Андрею втайне от жены припрятать слиток на черный день. И только он залез в сундук, как появился Черный морок. Повалил Андрея наземь, и дунул ему в ухо черным пеплом.

– Помер? – спросил Дроня без особого интереса.

– Нет, не помер. Заболел сильно. Десять лет болезнь пожирала его мозг, пока однажды череп не выдержал и лопнул. Из носа и ушей кровь хлынула и залила в доме весь пол и затопила подвал.

– Эй, а не слишком ли много крови?

– Думаешь?! Вот и сынок Андреев так посчитал: в один миг перетянул отцову шею пеньковым жгутом, что поддерживал его льняные портки. Но папенька к тому времени был уже мёртвенький, – прикрыв глаза, Берта растеклась по спинке стула и совсем некультурно зевнула. Ее голова свесилась на грудь, а из приоткрытого рта вылетел не то всхлип, не то храп.

Выпятив подбородок, Дроня уставился на ее желтую булавку и яснее ясного вдруг представил себе истекающего кровью седого деда, бьющегося в агонии о деревянные доски пола, и хилого пацана со спущенными штанами, затягивающего на его шее тонкий жгут.

«Ну, во-первых, кровь не может залить подвал, ее так много в человеке не бывает, – размышлял он, – а во-вторых, у задушенного покойника должен вывалиться синий язык…»

– Ба, а язык вывалился? – громко спросил он.

– Какой язык? – вздрогнула спросонья Берта. – У кого язык?

– У дядькинова трупа.

– Ерунду не мели! – Она потянулась за стаканом, но на полпути вспомнила, что уже выпила. Поискала глазами бутылку, которую Дроня предусмотрительно поставил на пол, не нашла, махнула рукой и опять развалилась на стуле. – Так вот, надо сказать, что Агриппина, жена трупова... тьфу ты, уже вдова… обладала редким даром целительства. Собирала лечебные травы и коренья, разбиралась в их ядовитых и лекарственных свойствах.

– Типа ведьмы была?

– Типа фармацевта, не перебивай. Но не помогло ее знахарство победить болезнь мужа. Похоронила она Андрея и озадачилась сыном: как бы теперь он в сундук не полез. Навесила засов на подвальную дверь, а ключ от сундука всегда с собой носила. Вот он, кстати. – Берта дотронулась до желтого камня.

– Да ладно! – Дроня потянулся к нему. – Дай-ка заценю!

– Подрасти сначала. – Она шлепнула его по руке. – Вещь дорогая, огромных денег стоит. Лучше отдай-ка мне бутылочку, что-то в горле пересохло.

– Да-а-а, – протянул внук и нагнулся под стол, – такими питьевыми темпами конца истории я сегодня не дождусь.

– Не пукай! – занесло бабулю. – Я в полном порядке! – Откинув со лба волосы, она схватила бутылку, приложилась прямо к горлышку, с удовольствием выдохнула и продолжила: – К тому времени народу в Ведьмином троне прибавилось. Дочь Агрипкина подрастала, сынку Андрею шел семнадцатый годок, и у кузнеца с Катериной девочка родилась, Гретой назвали. Хозяйство понемногу расширялось, пришлось нанять в садовники Мирона. Был он, то ли дальним родственником мужа, то ли Агрипкина «седьмая вода на киселе», но отец его вроде тоже лютиками целебными увлекался. Да! Еще девчонку в лесу подобрали, на кухню к Катерине пристроили. И вот, взяв в подручные Мирона, основала Агриппина тайную общину сирых и убогих, поклоняющуюся Великой матери Андронахе, которой сама же она и была. Обнесла дом высоким частоколом, настроила бараков и теплушек. Хитрющая была Агрипка и большая умница. И матерь эту великую придумала, чтобы скрыть истинную причину отлова никчемного сброда из вонючих городских трущоб. Отбирала убогих по особым признакам: хоть хромой, хоть косой, хоть горбатый, хоть щербатый, лишь бы некому было искать его, без вести пропавшего. Поила их травяными настоями да рыбьим жиром и кормила до отвала. И то ли от веры сильной, то ли от черта лысого, но горбы их распрямлялись, косоглазие исчезало. И поклонялись они ей с пущей верою и неистовством, отбивая поклоны земные до кровавых незаживающих ран на лбу. А как время приходило, умирали за нее, не догадываясь, что гниль в их головах плодилась не от челобитья, а от руки Великой матери... – Тут Берта снова начала клевать носом.

– Эй, ба, хватит спать! – воскликнул Дроня. – У меня куча вопросов и они не могут ждать до завтра. Давай кофе налью? – Он проворно подбежал к кофеварке, нажал на кнопку: темно-коричневая струя полилась в подставленную чашку. – М-м-м, вкусненько! – Он дождался, когда пенка немного осядет и аккуратно перенес ее на стол под самый бабусин нос. Уловив ароматные волны, Берта чуть приоткрыла глаза.

– Хороший мальчик, – сказала она, – сахар положил?

– Пей с пирогом. Он же сладкий! – Дроня подвинул к ней тарелку и облизал испачканные в пудре пальцы.

– Спасибо, дорогой! – Приободрилась бабуля после кофе. – Теперь спрашивай!

– Угу, – обрадовался Дроня, усаживаясь на место. – Первый: от чего на самом деле помер мёртвый дед? Только, чур, без заманухи с Черным мороком – не прокатит.

– Э-э-э, да пес его знает... – Берта пожала плечами и отвела взгляд. – Может, зря я тебе все это рассказываю? – вдруг засомневалась она, трезвея на глазах.

– Эй, ба, ты заднюю-то не включай! Кажется, я уже сам догадался…

– Да-а-а?! Поделись умозаключениями.

– Сундук с золотом стоял в могиле очень-очень давно. На нем расплодилось великое множество смертоносных бактерий… ну, как в египетских пирамидах, помнишь? Ученые, которые лазили в гробницы фараонов, помирали один за другим. Это их грибки плесени убивали. Вот и деда плесень убила.

– Ну, если только так… – быстро согласилась Берта. – Тогда надо бы еще выпить за помин его души.

– Хорош пить, ба! Про общину ни капельки непонятно. Почему убогие помирали, если жрали до отвала?

Берта медленно встала из-за стола, и, слегка пошатываясь, подошла к дивану. Постояла в задумчивости пару минут, потом села, накинула на колени плед и пустым взглядом посмотрела на Дроню.

– Хотела Агриппа снадобье найти от той болезни, что мужа ее погубила и к сыну подбираться начала… – тихо сказала она.

– Ого, и младшему Морок в уши надул? Хотя в реале он просто заразился от отца. Токсичный плесневелый грибок. Надо погуглить эту тему, – приободрился Дроня и тоже вылез из-за стола.

– Иди сюда, – позвала Берта и тихо добавила: – Опыты она на убогих ставила...

«Что?! – Дроня помотал головой: «Послышалось, что ли?»

– Андроша, дружок! В мансарде под кроватью чемодан, а в чемодане под тряпками старый журнал. Принеси его мне, будь добр. Я покажу тебе семью Агриппины.

«Точняк: глюкануло», – решил он и рванул в свою комнату за трофеем. Признаваться бабуле о тайной вылазке на чердак Дроня не собирался…

***

Привалившись к спинке дивана, Берта задумчиво разглядывала фотографии.

Дроня пристроился тут же на подлокотнике, мимоходом взглянув на круглые часы со сломанной секундной стрелкой, что стояли с незапамятных времен на камине: почти девять.

Легкий ветерок взметнул занавеску на приоткрытом окне. Во дворе темно – опять подсветка перегорела. Мягкий рассеянный свет падал со стороны крыльца – это подъездный фонарь зазывал к себе под козырек мохнатых бабочек. Чуть слышно скрипнула садовая дверь.

– Ба, давай шторы занавесим и окна закроем, – попросил Дроня, сползая с подлокотника. – Что-то ссыкотно немного.

– А?! – Берта бросила на него непонимающий взгляд и снова уставилась в журнал. – Смотри лучше сюда: это семья Мякишей: Агриппина, Андрей и Андрей-младший, а это Грета, – сказала она, указав на девочку с зайцем. – Ух, щекастенькая какая! Глаза у нее необыкновенные, цвет удивительный, редкий очень – сиреневый.

– А на фотке серый, – пробурчал Дроня. – Опа! Ты ее живьем, что ли, видела?! Снимок же не цветной!

– Видела, – кивнула Берта. – Гретелла – моя свекровь и твоя прабабушка. Как же мне ее не видеть?!

– А где она сейчас?

– Умерла, когда отцу твоему семь лет исполнилось.

– Совсем старенькая была?

– Да не то, чтобы старенькая, но и не молоденькая: пятьдесят с хвостиком. Упала внезапно и…

– Кровь пошла из ушей?

– Нет, сердечный приступ... – Берта уткнулась в журнал. – Замуж вышла второй раз… за черта Гробовского, вот сердце и не выдержало.

– А он кто?

– Адвокатская шишка на ровном месте и редкостная козлина.

– Понятно, – вздохнул Дроня. Ему уже порядком поднадоели эти деревенские родственники из далекого прошлого. – Что за тетенька у окна? – безразлично спросил он, наугад ткнув пальцем в журнал.

– Дочь Агриппины, – тут же ответила Берта. – Не очень привлекательная девочка, я бы даже сказала, страшненькая: глазки маловаты, носик длинноват, ушки большеваты, волосики жидковаты, не в пример красавцу-брату: высокий, темноглазый, с густыми вихрами. Жаль, не в ту породу пошла девочка…

– А лысый кто? – перебил ее Дроня.

– Мирошка. Тот самый родственник, не помню чей.

– Откуда ты их всех знаешь?

– Да прабабка твоя рассказала.

– Понятно. А чего Морошка в лопухах прячется?

– Вроде грядки пропалывает.

– А чего он в лопухах грядки оборудовал?

Берта поднесла журнал поближе к глазам и прищурилась.

– Нет, не лопух, – сказала она уверенно. – Это клещевина. Ее еще называют…

– А как на лопух похожа, – нарочно перебил ее Дроня, не желая вникать в ботанику. – Лучше проясни ситуацию с этими печальными отроками в картошкиных мешках. Кстати, я бы тоже взгрустнул, если бы меня в такую одёжку нарядили.

– Та-ак, вижу твоих отроков. – Берта опять уткнулась носом в журнал. – Здесь написано… сейчас переведу… угу: медицинский эксперимент!

– Ты чего, ба?!

– Вот что, дружок... – сказала она, захлопнув журнал. Ее рот с размазанной красной помадой расплылся в фальшивой улыбке. – Поздно уже, пора спать, засиделись мы. Пойдем, провожу тебя до комнаты. – Она встала с дивана, отпихнула ногой упавший плед и ухватила Дроню за руку.

– Но ты не ответила на вопросы, – закапризничал он, выпятив нижнюю челюсть. – А как же проклятие Мякишей?! Ты же обещала!

– Всё вранье! Нет никакого проклятия. Люди от безделья часто придумывают разные небылицы. «Отравленное золото МаккишейЧерный морок – убийца МаккишейВедьмы-вдовы

– Ба, я запутался, – захныкал Дроня. – С дедом все понятно – он помер от плесневелых бактерий, его сын – тоже. А отчего умер дедушка Альберт? Почему умер папа? – Он вырвался из цепких рук бабули, тащившей его на второй этаж, и спрятался под лестницей.

– Потому, что сильно болели, – устало проговорила Берта, присев на ступеньку. – Мужчины Маккиши рождались больными и умирали молодыми…

– Потому что лазили в могилу и воровали Агриппино золото?

– Нет, не поэтому. Какой-то генный сбой…

«Как громко тикают часы. Разве они всегда были такими громкими?» – подумал вдруг Дроня, но вслух спросил совсем другое: – Значит, и я скоро умру?

– Что?! – Берта встала с лестницы, обошла ее и упала на колени перед внуком.

– Нет, мой дорогой, конечно же, нет! – Она погладила его по голове, заглянула в испуганные глаза и тихо прошептала: – Я оборвала проклятие Маккишей…

– А Черный морок об этом знает? – для собственного спокойствия уточнил Дроня, обняв бабулю за шею. – А зачем Агриппина убивала убогих?

– Она их не убивала, она лекарство искала…

– Нашла?

– Нет.

– Я так и знал. А клад взаправду существует?

– Нет.

– Я так и знал. А Черный морок существует?

– Нет.

– Я так и знал. А Облачный призрак существует?

– Нет.

– Я так и знал. А…

– Пойдем уже! Уложу тебя в кровать и одеяльце подоткну.

– А кто сейчас живет в том Старом доме? – напоследок уточнил Дроня и широко зевнул.

– Мы и живем. Это же наш дом… хлебных мякишей.

***

На следующий день в школе, в перерыве между уроками, Дроню подловил Марк, больно стукнув боксерской перчаткой.

– Ты чего вчера не пришел? Мы же договаривались, – обиженно пробубнил Андрон, потерев плечо.

– Извини, отец внезапно приехал. Ты же знаешь, он редко к нам выбирается – работа такая.

– Эсэмэски никто не отменял... – Он все еще дулся, но уже скорее напоказ, чем всерьез.

– Хочешь, дам перчатки померить? – Прищурив карие с зелеными крапинками глаза, Марк принял бойцовскую стойку и выжидающе уставился на Дроню.

– Отец подарил? – спросил Дроня.

– Ага! Прикинь, я только заикнулся, что решил заняться боксом, и он мне их тут же подогнал. Так как?!

– Не, я – не фанат. А он еще у вас?

– Кто, отец?! Не, ночью улетел, – ответил Марк, тряхнув длинными волосами.

– Ночью?! В горы?! Улетел?!

– Ну да! У них же военный вертолет с мощнейшей навигационной системой.

– А ты откуда знаешь? Он у вашего дома на лужайке, что ли, приземлился? Всех кошек, наверное, распугал, – засмеялся Дроня.

– Глупыш! – Марк снисходительно улыбнулся и достал из внутреннего кармана куртки фотографию. – Зацени: вертолет и все дела! Вот – отец, а этот перец в белом халате – его научный руководитель. А башню узнаешь?

Дроня задумчиво кивнул: двое мужчин на фоне большого темного пятна, напоминающего очертаниями вертолет. Один из них – дядя Герман. Улыбочка – точь-в-точь как у Марка. Второго мужчину, который в белом халате, Дроня совершенно точно уже где-то видел. Но не вспомнил пока, где именно. Темная колонна со шпилем позади вертолета, напомнила ему…

– Это же одна из четырех башен Ратуши! – воскликнул он.

– А то! Теперь понял, куда вертолет приземлился? На крышу Ратуши! И взлетает оттуда же со специально оборудованной вертолетной площадки. Ее лет пять назад сделали, к открытию обсерватории. Мне отец рассказывал! А ты все про каких-то кошек... Только, слышь, эта инфа не для слива, усёк? Типа, государственная тайна и все дела…

Но Дроня его уже не слушал. Раскрыв рот, он смотрел в конец коридора: летящей походкой к ним быстро приближалась вчерашняя рыжеволосая девочка. Она улыбалась, но не ему, а Марку.

В носу защипало, Дроня чихнул.

– Будь здоров! – в унисон сказали Марк и девчонка.

– Я здоров.

– Привет, рыжик. Видала, что мне отец подарил? – Марк опять нацепил перчатки и запружинил в стойке. – Хочешь померить?

– Привет! Может быть, в другой раз? – Она с любопытством посмотрела на Дроню. – Блондинчик твой друг?

– Друг! – с вызовом ответил Марк, запихнув перчатки в сумку. – Его зовут Андрон, а не «блондинчик».

– Привет, Андрон, – улыбнулась девочка и протянула руку. – Я – Магда из Бигровена. Мой отец, Манфред Мишкун, будет здесь губернатором.

Дронины ладони моментально вспотели. Едва коснувшись кончиками пальцев ее руки, он совсем оробел. Онемевший язык прилип к гортани. Что сказать дальше – он не знал.

– Большая семья-то? – встрял Марк, закинув сумку на плечо.

– Не-а. Я, папа, Лотта, тетя Корди и Реджик.

– Реджик – это сеттер, с которым ты гуляла вчера в парке?

В ответ Магда заливисто расхохоталась:

– Нет! Реджинальд – папин помощник и теткин жених, а сеттер – золотистый ретривер и зовут ее Крошка.

Школьный звонок раздался, как всегда, неожиданно.

Магда улыбнулась, Марк присвистнул, Дроня вздрогнул и неожиданно для себя выпалил:

– Это... а давайте вечером встретимся? – Он хотел еще добавить про чердак и звезды, но передумал: Берта точно не одобрит, да еще и маме расскажет.

– А давайте! – поддержала его Магда. – Вот только где? Я еще не очень хорошо знаю город.

– В парке у поваленного дуба, часов в девять, идёт? – предложил Марк, незаметно подмигнув Дроне. – Как раз все звезды видны будут.

– Идет! – согласилась Магда.

– Идет, – кивнул Дроня, незаметно округлив на Марка глаза: мол, с чердаком все равно не прокатит.

Глава 3

Белоснежная вилла с изумительным видом на озеро и горы была его отдушиной. Он скрывался здесь, среди первозданной тишины, от любопытных глаз назойливых жителей Ровенбрика, от ворчливых пациентов и их докучливых родственников. Выдержанная в архитектурном минимализме она, тем не менее, была оснащена всем необходимым для комфортного проживания одинокого зрелого мужчины.

Доктор Гордон Кронбик вел здоровый образ жизни, регулярно посещал тренажерный зал, по-щегольски одевался, отдавая предпочтение дорогим брендам, и никогда не был женат, что позволяло ему выглядеть значительно моложе своих «немного за шестьдесят». Выше среднего роста, седовласый, подтянутый, он производил впечатление чопорного английского джентльмена, если бы не хитроватый прищур зеленых глаз. Скучающие домохозяйки на ушко передавали друг дружке городские сплетни о его нетрадиционной ориентации и безумных средствах, вложенных Кронбиком в пластические операции. Но когда Берта, подтрунивая над ним, пересказывала в красках истории об очаровательных мальчиках, загорающих голышом на его вилле, он лишь кисло улыбался.

Накинув на плечи пижамную куртку, Гордон задумчиво смотрел сквозь панорамное окно спальни на парящую над озером одинокую чайку. Он размышлял о вчерашнем разговоре с Хельгой.

Причина ее прихода была предельно ясна: подозрения переросли в уверенность и требовали доказательств. Но зачем она ждала десять лет? Может, туповата, как все блондинки, а может кто-то раскрыл ей глаза. Вопрос: кто? Тайну рождения мальчика знали только он и Берта. Если учесть, что в последнее время его давняя подруга постоянно прикладывалась к бутылке, то не стоит исключать вариант с пьяным раскаянием. Уж не поэтому ли поводу был ее вчерашний звонок? Может, хотела предупредить, что проболталась невестке, поэтому блондиночка и решилась на отчаянный поступок – прижать его холеное тельце к стенке и выудить признание.

Прислонившись лбом к прохладному стеклу, Гордон вдруг вспомнил, какой неожиданностью обернулась для него их встреча. В тот момент, когда он сжимал ее в своих объятиях, вдыхая исходивший от нее аромат сандала, он вдруг понял, что теряет над собой контроль. Еще мгновение и ее платье превратилось бы в рваные лоскуты, но от опрометчивого поступка его спас телефонный звонок, и, воспользовавшись удобным моментом, Гордон Кронбик малодушно сбежал от Хельги Маккиш. Сбежал на виллу, где и пребывал в прекрасном расположении духа до сих пор.

Верный «Джим Бим» терпеливо ждал его на барной стойке вместе с порезанным на сочные дольки грейпфрутом.

– Чин-чин! – Он залпом выпил бурбон, наслаждаясь нежным медовым послевкусием. Потом скинул пижаму и направился в ванную комнату. Белоснежное джакузи, заполненное до краев цветочной пеной, притягивало его разомлевшее от алкоголя тело. С наслаждением погрузившись в горячую ванну, он заставил себя выкинуть из головы круглые коленки наивной блондинки.

Выйдя из душа, Гордон с силой потер виски. Теперь необходимо было сконцентрироваться на деле и хорошенько обдумать свои дальнейшие действия в свете открывшихся обстоятельств.

В махровом халате было жарко, а голышом расхаживать он не любил. Джинсы и легкий джемпер заменили халат: стало комфортней.

Подойдя к огромному окну, он отметил маленькую точку в центре озера – раньше ее там не было. Мысли, как назло, собираться в кучку не хотели: бегали сами по себе от Хельги к Берте, от Берты к Хельге.

– Черт, надо было ей ответить! – Гордон в досаде стукнул кулаком по прочному стеклу. Ему было немного стыдно за вчерашний сброс вызова. Он попросту сымитировал разговор, но на звонок так и не ответил. В тот момент он не мог поступить иначе: она не должна была знать, что встреча назначена с ее свекровью...

Маленькая точка на озере заметно увеличилась в размерах. Гордон равнодушно скользнул по ней взглядом – это чета Бортес возвращалась из города с запасами продовольствия. Чек с круглой суммой на содержание виллы, так же, как и денежное вознаграждение для прислуги, он оставлял под чугунным канделябром на каминной полке в гостиной.

– Зачем она мне звонила? – пробормотал Гордон, набрав номер Берты. Но абонент был не доступен, а оставлять сообщение он не собирался. – Н-да, незадача. – Прихватив грейпфрут, он присел на разобранную постель. – Роберта, Берта, Бернадетта…

***

С Робертой Маккиш он познакомился более четверти века назад при весьма удручающих обстоятельствах в городской муниципальной больнице Святого Димерия, чей живописный лик украшал больничный вестибюль. Гордон работал тогда заведующим реанимационным отделением.

Пациента доставили по 911 в коматозном состоянии. По предварительным данным причиной комы могла стать внутричерепная гипертензия вследствие распада мозговой опухоли. Магнитно-резонансная томограмма лишь подтвердила предполагаемый диагноз: глиобластома головного мозга. Неоперабельная. Мистер Маккиш по-тихому скончался во время процедуры, избавив медиков от бесполезной борьбы за свое дальнейшее существование. Стоило поговорить с его вдовой.

Высокая фигуристая брюнетка в темно-бордовом костюме обращала на себя внимание не только врачей-мужчин, но и дежуривших в этот час медсестер. Густые шелковистые волосы мягкими шоколадными волнами падали на ее хрупкие плечи. Лацкан жакета украшала серебряная булавка с желтым камнем грушевидной формы, благородно сверкающим в свете больничных люминесцентных ламп. Это была Берта. Роберта Маккиш.

Доктор Кронбик вышел из реанимации, снимая на ходу хирургические перчатки. Новоиспеченная вдова сидела в коридоре на дерматиновой кушетке и смотрела перед собой остановившемся взглядом.

– Госпожа Маккиш, я – доктор Кронбик, – сказал он, присев рядом. – Могу задать вам пару вопросом касательно болезни вашего мужа?

Роберта скользнула по нему равнодушным взглядом и снисходительно бросила:

– Спрашивайте.

– У вашего мужа была последняя стадия рака, вы знали об этом?

– Догадывалась, – чуть помедлив, произнесла вдова.

– Кто был его лечащим врачом?

– Он ни у кого не наблюдался.

– Почему?

Берта взмахнула ресницами и отвернулась.

– Потому, что его лечила прабабка, – сказала она едва слышно.

– Какая бабка?

– Его прабабка, Агриппина Маккиш.

– Послушайте, Роберта. Если вы не хотите говорить – не надо. Я просто пытаюсь понять истинный мотив отказа вашего мужа от квалифицированной медицинской помощи, и без вашего участия мне не разобраться. Вам и самой станет легче, уж поверьте.

– Мне не станет легче, – неожиданно огрызнулась вдова. – Я не любила его и мне все равно жив он или умер. Да и в чем я могу вам помочь?! Альберт сам отказался от госпитализации, это его право и осознанный выбор.

Она полезла в сумочку, достала кружевной платочек, прижала его к щеке и, жалобно всхлипнув, проговорила:

– Но вы, наверное, в чем-то правы: я на грани нервного срыва, а у меня маленький сын…

– И сколько ему лет?

– Восемь. Мы живем в Старом доме, в тупике улицы. Может, знаете?

– Ведьмин дом! – воскликнул Гордон. – Так вот почему мне знакома ваша фамилия.

Брови вдовы изумленно поползли вверх, на щеках выступил легкий румянец.

– Боже, какой я идиот! Простите великодушно, – стушевался он, но было поздно.

– И вы туда же? – язвительно усмехнулась Роберта. – Общаетесь с любителями желтой прессы или сами почитываете на досуге?

– Нет. Я не читаю подобной прессы, но земля, как известно, слухами полнится.

– А есть что-нибудь свеженькое? Меня так и распирает узнать, чью кровь я пью на завтрак: козлиную или приваживаю несчастных сироток?

– Я принимаю ваш сарказм, мадам, и требую пощады, – сказал Гордон, вложив в улыбку все свое обаяние. – Значит, покойный предпочел пиявки вместо лекарств?

– Ошибаетесь, – хмуро ответила Роберта, не оценив его стараний. – Он предпочел камень. – Она дотронулась тонкими пальчиками до булавки. – Агриппина нагревала алмаз и прикладывала его к затылку Альберта – я сама видела, – издав нервный смешок, вдова отвернулась.

– Зря смеетесь. Возможно, все дело в литии, – предположил Гордон.

– В каком еще литии?

– Сейчас поясню. Цвет желтому алмазу придает примесь лития. Препараты с его содержанием применяются в медицине для профилактики и лечения психических расстройств, в том числе шизофрении. Соли лития препятствует развитию болезни Альцгеймера, ишемии головного мозга и апоптозу, то есть самоуничтожению клеток, а в перспективе – борьба с раком крови. Возможно, Агриппина увлекалась литотерапией…

– Вообще-то она больше по ядовитым травам.

– Фармакогнозия. Хотя одно другому не мешает. И все же это полный бред лечить рак камнями и травами, – возмутился Гордон. – Скажите, а другие случаи онкозаболеваний в вашей семье были?

– Были, – нехотя призналась Роберта, – отец Альберта умер, не дожив до сороковника. И накануне смерти с ним тоже случился странный приступ.

– И в чем же его странность? – заинтересовался Гордон, придвинувшись к ней поближе.

– Эй, полегче! – воскликнула она и демонстративно сдвинулась на край кушетки.

– Прошу простить, но я жажду услышать ваш рассказ.

– Да, пожалуйста! – Берта решительно закинула ногу на ногу. – Значит, дело было в дамской комнате одного культурного заведения, где я работала… скажем, моделью.

– Прекрасная профессия!

– Я уже собиралась уходить, как вдруг в сортир ввалился Аполлон – то ли пьяный, то ли укуренный – не поняла. Уставился на меня мутными глазами и промычал, словно бычок недоеный: «Ма-ма-ма»

– Н-да, – не сдержался Гордон, – с бычком это вы лихо завернули…

– Что? – Вдова округлила карие глаза.

– Нет, ничего. Напрасно перебил, продолжайте.

– Так вот, он мычит, а мне так жутко стало, что с места не могу сдвинуться. Потом он набросился на меня, повалил на пол и стал душить. Но не прошло и минуты, как вдруг дернулся и обмяк. Я кое-как выбралась, перевернула его на спину и чуть ни проблев… и неприятно поразилась: зрачки под его веками задергались, изо рта слюна потекла, а на ширинке пятно мокрое – то ли обосс… недержание, то ли… Короче, прибежали бабка с Квинсом, отволокли Аполлона в кабинет. Агриппина сунула мне фантики и велела заткнуться раз и навсегда, а через год Аполлон скопытился… то есть умер… – Она вдруг осеклась и бросила взгляд на Гордона.

«Ну конечно: светская дама и вдруг уличный сленг?! Фи-фи, как неприлично!» – подумал он, с умным видом кивнув в ответ.

Роберта недовольно скривила рот, выдержала паузу и вполголоса продолжила:

– Сын Аполлона Альберт тоже стал захаживать в наш клуб. Тогда Агриппина решила его женить. На мне. И я согласилась. Из-за денег и статуса. Я даже родила от него ребенка, так как была уверена, что болезнь Аполлона не передалась сыну. Но Агриппина, а потом и свекровь, считали иначе. После смерти старухи Гретелла продолжила опекать Альберта… Я не знаю, в камне ли сила или в травяных настойках, но до вчерашнего дня у меня не возникало ни малейшего подозрения на опухоль. Не было признаков недомогания, понимаете? Не было!

– А где сейчас ваша свекровь?

– Она умерла, где-то полгода назад.

– Причина?

– Что-то там у нее внутри оборвалось… на последнем месяце…

– Если я правильно понимаю, то ваша свекровь умерла от геморрагического шока вследствие разрыва шейки матки.

– Наверное.

– А ребенка удалось спасти?

– Какого ребенка? Не было никакого ребёнка, – ответила Роберта и нежно погладила сумочку, лежащую на коленях.

«Здрастье вам!» – Гордон забарабанил пальцами по дерматину и мягко спросил: – Ложная беременность?

– Я не знаю, – произнесла вдова.

– Хорошо. Оставим пока эту тему. Вернемся к Альберту: он тоже был сражен падучей накануне смерти?

– Нет. Не так… – Она оставила в покое сумочку и обхватила себя за плечи, словно пыталась согреться. – Вечером Альберт вышел во двор покурить…

«Так он еще и курил!» – Гордон закатил глаза.

– В тот день муж чувствовал себя превосходно, особенно после… ну, не важно.

– Любовных утех?

– Я же сказала: не важно.

– Простите. Молчу и внемлю.

– Альберт стоял на крыльце, курил и смотрел в сад. Потом вдруг вздрогнул и пробормотал: «Зверь вернулся. Попробую его приручить». Мне стало интересно, что его так напугало, и я выглянула в окно. Никакого животного, конечно, не увидела, но предположила, что в сумерках он мог принять красные рябиновые гроздья за воспаленные глаза огромного зверя.

– Богатое воображение, – вяло прокомментировал Гордон. – И что было дальше?

– Потом я поднялась в спальню и уснула, – сказала Роберта, – а когда проснулась, то Альберт уже сидел в кресле возле нашей кровати и прихлебывал кипяченое молоко.

– Он всегда пил его на ночь?

– Да, всегда. Агриппина приучила. Для приятных сновидений.

– Так что же вас обеспокоило? Выдуманный зверь или привычное следование традиции?

Роберта на секунду задумалась, потом ответила:

– Видите ли, несмотря на мужественную внешность, Альберт был довольно слабохарактерным человеком, легко попадающим под чужое влияния. В большей степени здесь сыграло роль женское воспитание. Аполлон, его отец – большой ходок на сторону, сыном мало интересовался. Пара подзатыльников дрожащей с похмелья рукой он считал верхом проявления отцовской любви. Мальчик все больше жался к мамкиной юбке, а Грета, в свою очередь, закрывала глаза на похождения Аполлона и отыгрывалась на сыне: не так сел, не так встал, кровать плохо заправил, на ночь не поцеловал. Короче, требовала во всём послушания и все в таком роде. В итоге Альберт вырос абсолютным педантом и страшным аккуратистом. Грязная чашка в раковине приводила его в панику. Брошенный на диван журнал, вылезшая из пледа нитка заставляли его хвататься за сигарету и убегать в сад. Кстати, курил он всегда на улице – не терпел, когда в доме плохо пахло, а дымить начал еще в университете на пару с лучшим другом, да и белой вороной не хотел казаться. Так и не смог бросить, а вот тот самый друг, которого он потом притащил за собой из Бигровена, резко завязал, стоило лишь ему влюбиться.

– И кто его друг?

– Да так… один адвокатишка. Я привела его лишь в качестве примера, не стоит обращать внимание, – отмахнулась вдова. – Так вот, теперь представьте себе картину: в кресле барокко, обитом роскошным атласом, сидит, закинув ногу на ногу, абсолютно голый мужчина. В руках он держит чашку с молоком, и, склонившись над ней, заунывно мычит: «Ма-ма-ма», не замечая зловонную лужу под собственным задом. – Она брезгливо скривила рот и посмотрела на Кронбика. – Кресло пришлось сжечь... – Она немного помолчала, затем тихо спросила: – Вы все еще считаете, что вина в его смерти лежит на мне?

– Госпожа Маккиш, – произнес Гордон, не поддавшись жалости, – отсутствие симптоматики у вашего мужа еще не признак здоровья, а, узнав, что у него есть наследственная предрасположенность к онкологии, следовало незамедлительно отправить его на обследование. Так что выводы делайте сами.

– В таком случае мне больше нечего вам сказать! – Роберта поднялась, провела руками по бедрам, одернув узкую юбку.

Вслед за ней поднялся и Гордон.

– А когда будет вскрытие? – чуть помедлив, спросила она.

– Завтра, в одиннадцать.

– Я могу прийти?

– Нет, это исключено.

– Но может быть в виде исключения? Прошу вас! – В ее огромных глазах заблестели слезы.

– Увы и ах... – Он был непреклонен. – Выписку из протокола вскрытия вы сможете запросить позже в Муниципалитете. Спасибо, что уделили мне время.

Оставив вдову в печали и досаде, он пружинистым шагом направился в ординаторскую, чтобы расслабиться и испить чаю в компании охочей до городских сплетен медсестры Инессы Ивашкиной.

Однако отдохнуть не получилось: что-то в поведении вдовы не давало ему покоя…

Почему она так настойчиво рвалась на вскрытие?

Почему в каждой ее фразе он чувствовал ложь?

Чего же в действительности она ждала, согласившись на разговор с ним?

Немного поразмышляв, Гордон вдруг отчетливо понял, что с телом несчастного Маккиша он должен работать в одиночку. Без ассистентов и стажеров – самолично!

***

Кронбик лизнул дольку грейпфрута и кисло поморщился, припомнив, на что ему пришлось пойти ради осуществления своей мечты. Однако теперь он независим, респектабелен и богат.

Он налил виски и, поигрывая кубиками льда в бокале, подошел к окну.

Катера на озере не было. Значит, Бортесы уже в доме.

На журнальном столике ожил ноутбук. Гордон взглянул на монитор: загорелый длинноволосый юноша радостно скалил белоснежные зубы. За его спиной перекатывался синими волнами океан, и визгливо вопил над выброшенным на берег кальмаром черноногий альбатрос.

– Хай, Горди, – с придыханием произнес юноша, послав через монитор воздушный поцелуй.

– Не сейчас. Извини, дорогой, – буркнул Гордон и захлопнул крышку лэптопа.

Бронзового Аполлона звали Бенедиктом. Их связь длилась целых полтора года и уже порядком ему наскучила. Он собирался разорвать сей порочный круг, но юноша был так бесконечно влюблен и предан ему, что Гордон опять спасовал. Однако в следующий раз он непременно даст понять Бенедикту, что больше не нуждается в его любви.

Сейчас же ему следовало озаботиться Хельгой и ее ребенком. Без сомнения, он должен был все ей рассказать, пока она сама ни докопалась до истины и ни сожгла его в инквизиторском пламени своих прекрасных глаз. И чем скорее он это сделает, тем лучше для них обоих. Решено: он пригласит Хельгу Маккиш на ужин.

Гордон схватил со стойки телефон.

***

Однако, безо всякого предупреждения, она заявилась намного раньше оговоренного времени – ближе к обеду. Наверное, сюрприз решила сделать. Только вот Гордон сюрпризов не любил.

Облокотившись на перила балюстрады, он наблюдал за стройной блондинкой, процокавшей на высоких каблуках через мраморный холл в гостиную. Вот она ступила на палас, и цокот стих. Потом подошла к дивану и присела, сомкнув колени и скрестив лодыжки.

«Стоило бы ее проучить, но я сегодня добрый, – подумал Гордон, мысленно одобрив и выбранный ею наряд: серое шерстяное платье с нитью крупного розового жемчуга, и прическу: свободно струящиеся по спине светлые локоны, подхваченные у высокого лба лентой в тон ожерелью. – Интересно, она так и будет прижимать к животу свой ридикюль?»

Конечно же, нет. Она шмякнула сумку на дизайнерский столик из прозрачного стекла, стоивший ему немалых денег. Звонкий «блямц» от железных заклепок резанул тонкий слух доктора.

«Ну почему не на диван?!» – едва ли ни вслух простонал Гордон.

– Господин Кронбик! – внезапно громыхнул из холла голос приходящей прислуги. – Вы уже встали?

«Только тебя здесь и не хватало, труба иерихонская!» – Он отпрянул от перил, словно жалкий вуайерист от пляжной кабинки, и скрылся в спальне. Едва успел завязать шнурки на ботинках, как раздался увесистый стук в дверь.

Он навесил на лицо улыбку и распахнул дверь. На пороге стояла Лурдес Бортес собственной пышнотелой фигурой.

– Мы вам гостью привезли, – равнодушно доложила она, уставившись на него томным взором.

– А я просил? – Гордон улыбнулся еще шире.

– Сказала, что по приглашению, – не меняя тона, ответила Лурдес. – Но, если у вас склероз, мы можем отвезти ее обратно в Канарейку.

– Смею заверить, что проблемы с памятью не у меня, а у вас, иначе вы не стали бы кусать руку, которая вас кормит, причем кормит довольно калорийно. Может, стоит понизить вам жалование?

– Напугали ежа голым задом. Тогда я скажу вашему дружку, что вы умерли!

– Какому… Черт! На каком основании вы поддерживаете с ним связь?! – возмутился Гордон.

– Потому, что мальчик в ней нуждается! – ответила непробиваемая Лурдес. – Ему было одиноко в нашем городе, а вы все время пропадали на работе. Он и сейчас страдает вдали от вас, а вы не разрешаете ему приехать.

– Мне и прошлого раза хватило, – недовольно бросил Гордон, покосившись на ноутбук. – И вот что… – Он хитро прищурился на прислугу. – Я понижаю вам жалование. Надеюсь, вы меня правильно поняли.

– А то! В дурах никогда не ходила, – оживилась Лурдес. – Скажу, что вас уже вчера закопали.

– Вот и славно. Предложите гостье кофе. Я скоро спущусь.

***

– О-ля-ля! – раздался позади нее вкрадчивый голос. – Какой приятный сюрприз! Хотя, честно признаться, я ожидал вас ближе к вечеру.

«Наконец-то!» – Хельга обернулась, но вместо доктора увидела кота. Дивного дымчатого кота с пушистыми кисточками на ушах. Он сидел на спинке дивана и поглядывал на нее изумрудными глазами.

– Какой красавец! – Она осторожно дотронулась до мягкой лапки и тут же одернула руку: вдруг испугается чужака и удерет. Но кот оказался не робкого десятка. Взмахнув роскошным хвостом, он спрыгнул на подушку, примерился и забрался к Хельге на колени, поджал лапы и блаженно прикрыл глаза.

– Милый котик, – пробормотала она и принялась наглаживать красавца по пушистым бокам. – Оказывается, ты умеешь разговаривать?

– Я еще и летать умею, когда в тапки напрудоню, – промурчал кот и приоткрыл один глаз.

– Фантастический кот, – улыбнулась Хельга. – Весь в хозяина. Доктор, где вы там прячетесь? Выходите уже.

– Да, собственно, я и не прятался: стоял у вас за спиной, наблюдал, как примет вас Босфор. – Гордон вышел из-за дивана и уселся в кресло напротив. – Должен признать, что вы ему понравились. Только не усердствуйте с ласками – может нечаянно оцарапать. Я так понимаю, что ждать вечера вы не намерены?

– Простите, но…

– Ах, оставьте свои извинения при себе, прекрасная Хельга, – нахально перебил ее Кронбик. – И на будущее: предупреждайте о своих внезапных визитах, если не хотите впустую потратить время. – Он небрежно откинул со лба волосы, развалился в кресле и уставился на нее своим насмешливо зеленым взглядом.

«Самоуверенный бонвиван, – подумала она, машинально поглаживая кота против шерсти, – зато здоров, красив и умен... безумная идея безумной Берты».

– Вы делаете большую ошибку, – донесся до нее встревоженный голос Гордона. Привстав с кресла, он озабоченно смотрел на кота, нервно лупившего пушистым хвостом по дивану.

– Ох, ты! – воскликнула Хельга, успев подхватить на руки выпустившего когти кота. – Кажется, юбка цела. – Она улыбнулась и бережно опустила злюку на пол. Подмяв пушистыми штанами хвост, кот задрал заднюю лапу и принялся ее вылизывать.

– Босфор очень чистоплотный, – рассмеялся Гордон. – Надеюсь, вас не смущает его непосредственность?

– Нисколечко, – ответила она, улыбнувшись в ответ, но не доктору, а коту. – О! А это что такое? – Между прилизанных ворсинок кошачьего подшерстка был отчетливо видна проплешина шрама. – Откуда у вас этот кот? – живо спросила она.

– Вообще-то Босфора мне принесла Роберта, – ответил Гордон. – Надрыв сухожилия, словно собаки драли… – Он кивнул на развалившегося на ковре кота, – подлечил и себе оставил.

– Проволока, – прошептала Хельга, – он запутался в проволоке… мой потеряшка.

– Ваш потеряшка – теперь мой найденыш, – возразил Гордон. – Но, так и быть: раз в неделю можете приходить, чтобы поиграть с Босей. Я разрешаю.

– Очень мило с вашей стороны, непременно воспользуюсь.

– Если прелюдия окончена, предлагаю перейти к главному блюду, – сказал Гордон и поднялся. Взглянул на часы и громко позвал: – Лурдес!

Тут же, со стороны холла послышались грузные шаги.

– Обед готов, – прогудела вувузелой прислуга, войдя в гостиную. – Сервировала в столовой.

Прижав уши, кот рванул из комнаты.

– Никак не привыкнет, – сказал доктор, проводив котиный вихрь насмешливым взглядом.

– У вас прекрасные данные для оперной дивы, – подлизалась к прислуге Хельга, и не без причины: добряк Аристотель доставил ее на виллу и даже символической платы не взял, а его жена Лурдес весь путь в каюте просидела. Вышла, когда уже пришвартовались, с огромными продуктовыми сумками. Хельга сунулась ей помочь, но она отказалась…

– Комментариев не будет, – отрезала Лурдес, пробуравив ее недобрым взглядом, и повернулась к доктору. – Так я пойду или вам еще чего надо?

– На сегодня вы свободны, – ответил он, – о гостье я сам позабочусь.

– Не переусердствуйте – с грыжей шутки плохи, – выдала она напоследок и вышла из гостиной.

– Привет Аристотелю, – пробормотал ей в спину Гордон. – Ну что за язва такая?!

– Вы хотели сказать, грыжа, – поправила его Хельга.

– И язва, и грыжа, и геморрой на мою голову, – засмеялся доктор. – Но как помощница по хозяйству – безупречна.

– Вы сейчас о Лурдес?

– Не про грыжу же… Кстати, мне ее Гробовский порекомендовал – она и у него прибирается.

– Кажется, я видела ее в клинике…

– Все правильно: я оформил ее уборщицей на полставки.

– Почему не на полную?

– Признайтесь, вас ко мне налоговая подослала? – хохотнул Гордон и, приобняв ее за талию, подтолкнул к двери. – Пройдемте лучше в столовую. Я ужасно голоден.

***

Вдоволь насытившись, он промокнул рот салфеткой и с наслаждением откинулся на спинку стула. У его визави ужин еще продолжался.

Гордон с умиротворением наблюдал, как она аккуратно отрезает от антрекота малюсенький кусочек, как аккуратно кладет его в рот, как тщательно пережевывает, как запивает красным вином, как…

– Перестаньте на меня пялиться, – сказала она и, отодвинув тарелку, выжидающе посмотрела на Кронбика.

– Десерт или сразу к делу? – спросил он, поднимаясь из-за стола.

– К делу, если не возражаете.

– Прошу! – Он указал на кресла у камина. – Вино можете взять с собой. Вижу, оно вам понравилось.

– Вы сказали по телефону, что готовы предоставить мне важную информацию. – Хельга машинально взяла в руки бокал, но перейти к камину не торопилась.

– Совершенно верно, – подтвердил Гордон. Поддернув на коленях джинсы, он уселся в кресло и закинул ноги на пуфик. – Где вы там застряли? – Он обернулся назад: Хельга все еще стояла у стола и смотрела на часы. – Вы торопитесь? – спросил он.

– У меня сегодня ночное дежурство, хотелось бы успеть, – ответила она.

– Идите сюда, пока я не свернул себе шею, – попросил Гордон. – Я почти готов открыть вам тайну золотого… мальчика.

– И отдадите мне расписку? – настороженно спросила Хельга. С пустым бокалом в руках, она опустилась в кресло напротив.

«В конце третьего акта ружье непременно выстрелит», – Гордон с опаской покосился на бокал и криво усмехнулся: – Значит, вам все известно?

– Да. Берта на похоронах напилась и рассказала.

– Впрочем, я так и думал. Тогда зачем устроили спектакль в оранжерее?

– Хотела узнать правду от вас.

– Дорогая Хельга, – вздохнув, сказал Гордон, – правда состоит в том, что это была моя идея, которую я аккуратно вложил в голову Роберте.

– О! – вымолвила Хельга вместо ожидаемой им тирады о человеческой подлости.

И пока она не опомнилась, он быстро продолжил:

– Видите ли, как это ни прискорбно, но у Маккишей шансов нет. Пока не появится лекарство от рака, вы так и будете хоронить своих детей тридцатилетними. Этого вы хотите?

– Но разве вы не на пороге великого открытия?! – Она была явно ошеломлена, иначе не затронула бы запретную тему. – Ведь Эдвард…

– Дорогая Хельга, – резко перебил ее Гордон, – я не могу быть гениальным все двадцать четыре часа – не останется времени на бритье. – Он поднялся, подошел к столу, плеснул в стакан виски, и, прополоскав десны, проглотил. – Лорду Байрону мое почтение – это его цитата.

– Тогда верните мне расписку. – В голосе Хельги зазвенели хрустальные льдинки.

– Босфор! – позвал Гордон и пропустил еще стаканчик.

Потом, прихватив со стола бутылку вина, он вернулся к камину. Сунул бутылку Хельге, сам упал в кресло и закинул ноги на пуф.

Ждать пришлось недолго. Помахивая кончиком хвоста, кот важно прогарцевал через столовую, притормозил возле пуфа и сфокусировался на хозяине.

– Иди сюда. – Гордон похлопал рукой по обивке кресла. Кот обнюхал подошвы его ботинок, возлежащих на пуфе, мяукнул и запрыгнул на колени... к Хельге.

– Ты мой красавец, – засмеялась она, отставив выпивку. Теперь ее руки были заняты исключительно пушистым предателем.

– Эх, Бося, Бося… – Гордон выбрался из кресла и, склонившись над котом, ловко расстегнул ошейник. Из поперечного шва вытащил бумажную «гармошку» и протянул ее Хельге.

– Ваша расписка, сударыня – можете подавать на алименты, – сказал он. Потом кивнул на ошейник и тихо добавил: – Кстати, неплохой тайник… и для алмазов в том числе. – Застегнув ремешок, он выдернул кота с теплого места и опустил на пол. – Все, гуляй!

Глубоко обиженный Босфор удалился. Гордон повернулся к Хельге. Она нервно развернула бумагу и начала читать:

– Мы, нижеподписавшиеся... тра-та-та… обязуемся не предъявлять каких-либо претензий материального и иного толка… тра-та-та… в отношении Кронбика Гордона Оттовича, чей биоматериал был предоставлен для оплодотворения яйцеклетки Маккиш Хельги Карловны… такого-то числа и года… подпись Берты и моя. Замечательно! – воскликнула она с облегчением и… порвала расписку на мелкие кусочки.

– Что? – спросил Гордон, склонившись к ее лицу. – Все так плохо?

– Хуже некуда, – выдохнула Хельга. – Мы почти нищие.

Своим печальным видом она не оставила ему выбора… Он ее поцеловал. Сначала как-то воровато, и вроде бы из жалости или в преддверии ее жеманства: «Да как вы смеете?!», но, не встретив сопротивления – скорее наоборот, он наплевал на условности и вдавил горячим французским: «Еще как смею!» ее совершенное тело в кресло.

И плевать, что кашмирский ковер залит красным вином из опрокинутой бутыли, зато как искусно налипли на него обрывки бумаги, выпавшие из разжатой ладони Хельги.

«Образчик нечаянного абстракционизма», – подумал Гордон и закрыл глаза.

***

– И как ты теперь поступишь? – взволнованно спросила Хельга и зашуршала конфетным фантиком.

– Надо подумать, – усмехнулся Гордон, натянув джинсы.

Но думать совершенно не хотелось. Пока было ясно одно: он готов признать сына, дать ему свою фамилию, содержать и баловать. Но как быть с матерью мальчика?

Если они с Робертой решили поправить свое материальное положение за его счет, то здорово просчитались. Он добьется, чтобы суд обязал Маккишей ежемесячно предъявлять ему детальный отчет о расходах по алиментам. Пусть он и переспал с блондинкой, но жениться на ней вовсе не собирался.

– Будем плыть по течению, а там – куда выплывем, – честно ответил он, просунув голову в ворот джемпера. Немного запутался в рукавах, но в целом справился – надел… наизнанку.

– Понятно: вывернулся, – обиженно проговорила она и причмокнула леденцом.

– Сам вижу, – согласился он и осмотрел идеально-ровные стежки. – Гм, а так даже интересней… Что-нибудь выпьешь? – Он бросил взгляд на Хельгу.

– Нет, мне на работу пора, – сказала она, перекатывая во рту леденец на тонкой палочке, торчащей из припухших губ. – Пожалуй, приму душ. А где же мои?..

– Воздушные кружева в ванной, платье в гардеробной, – подсказал Гордон. Сложив на груди руки, он с интересом наблюдал, как она вылезла из одеяльного кокона и встала с кровати. Подняла руку, чтобы поправить растрепавшиеся волосы и вдруг покачнулась, закатив глаза.

– Миледи, вы в порядке? – воскликнул он, метнувшись к Хельге. Подхватил ее на руки и уложил на постель. Аккуратно вынул из приоткрытого рта белую трубочку, поднес к носу: «Мята».

– Этого еще не хватало, – пробормотал он, сунув пластик в карман. Снова склонился над Хельгой: приподнял веки – зрачки расширены, белки с розоватым оттенком, проверил пульс – учащенный, но не критично, кожа чистая, судорог нет.

Облегченно выдохнув, он легонько шлепнул симулянта по щеке.

Хельга застонала и открыла глаза.

– Что случилось? – спросила она испуганно. Хотела приподняться, но он не дал, пригвоздив строгим взглядом.

– Где ты взяла конфету? – спросил он.

– В холле, из «аквариума». А в чем дело? – Ее тело покрылось мурашками, а под носом выступил пот.

– Точно в холле?

– Точно! – почти выкрикнула она. – Да что случилось?

– Переизбыток адаптогена. – Гордон погладил ее по плечу и коснулся губами лба: холодный. – Сосуды расширились, давление упало и, как следствие…

– Обморок от конфеты?! – недоверчиво перебила его Хельга.

– Ну, в какой мере сладости также являются источником наслаждения, посылающим стимулирующие импульсы в мозговую подкорку, – протараторил Гордон лишь бы увести ее от темы мятных леденцов. – Ты же хотела принять душ, – напомнил он, помогая ей подняться.

– Какая забота, – с легким сарказмом произнесла она, выпрямившись во весь рост. Он наблюдал за ней, готовый в любой момент подхватить на руки, но она уверенно дошла до ванной комнаты и лишь на пороге обернулась.

– Какой-то горький привкус во рту, – сказала она, поморщившись.

– Пройдет, – успокоил ее Гордон. – Это от божественного корня.

Окинув его странным взглядом, она скрылась за дверью.

– Вообще-то я имел в виду корень женьшеня, – произнес он и направился к барной стойке.

***

Положившись на собственный вкус, Гордон выдавил в стакан лимон, туда же добавил мякоть грейпфрута, капнул рому, перемешал, залил газировкой, добавил кубики льда – лимонад для прекрасной женщины был готов.

Жадно допив минералку, он вдруг поймал себя на мысли, что не желает с ней расставаться: не с минералкой, а с Хельгой. По крайней мере, ни сейчас, когда свежи воспоминания, наполненные чувственным ароматом их страсти.

– Н-да, знатно пропотели, не мешало бы проветрить, – пробормотал Гордон и подошел к окну. Вдоль побережья зажглись яркие фонари, осветив вынырнувшую из сумерек белоснежную яхту и моторные лодки на причале. Только катера не было: Бортесы уехали еще днем. Он сдвинул створку в сторону, впустив в комнату упоительную вечернюю свежесть. Позади тихо скрипнула входная дверь, и легкий сквозняк прогулялся по босым ногам доктора.

Кронбик обернулся. В дверном проеме, в луче света, падающего из комнаты в темный коридор, жмурился Босфор.

– И вам – добрый вечер, уважаемый Бося, – добродушно хмыкнул Гордон, приблизившись к коту. – А постучаться опять забыл? Видимо придется заменить ручку на дверях. Как считаешь? – Он погладил кота по спине, собрав в ладонь линялую шерсть. Скатав ее в комок, сунул в карман.

– Я – всё! – раздался веселый голос Хельги. В наброшенном на плечи белом махровом халате, она стояла на пороге ванной комнаты и сжимала в руке фен. – Только волосы уложу…

– О, нет! – воскликнул Гордон, но опоздал: ее хрупкий пальчик уже нажал на маленькую кнопку «вкл». – Бедный Босфор…

Оглушенный внезапным гулом, кот, припав на все четыре лапы, прижал к голове уши и испуганно зашипел. Медленно попятился в коридор, стремительно развернулся, едва не врезавшись пушистым боком в балясину, и с протяжным «мау-у-у» ринулся вниз по лестнице.

– Страшнее фена – зверя нет, – проговорил Гордон, проводив кота сочувственным взглядом.

– Я не хотела… – Хельга растерянно развела руками, ненароком направив струю горячего воздуха ему в лицо.

– Бедный я! – зарычал он и, подскочив к ней, выдернул из розетки шнур, швырнул фен на пол, сгреб Хельгу в охапку и повалил на кровать. – К черту работу!

Глава 4

«Пять часов три минуты. До девяти еще целая вечность!» – Дроня слонялся по дому, не зная, чем себя занять. Взобравшись на перила лестницы, он лихо скатился на первый этаж, успев подумать: «Хорошо, что мама на работе, ей бы это точно не понравилось».

– Ба, ты где? – громко крикнул он в пустой дом: ни ответа, ни привета. – Тэк-с, если у мамы ночное дежурство, значит, ужин готовит Берта.

Однако никаких, даже мало-мальски аппетитных запахов из кухни не доносилось.

Дроня разочарованно вздохнул.

«Но где же она, в самом-то деле?! Может, храпит в своей коморке и не слышит?» – подумал он и с тайной надеждой, что так оно и есть, подкрался к ее комнате и, припав к двери ухом, робко постучал. Но то ли деревяшка была толстой, то ли Берта глухой, только, как бы Дроня ни напрягал слух – отзыва не услышал. Немного выждав, он постучал еще раз, чуть громче – тот же бесполезный случай.

– Кто там? – передразнил он Берту тоненьким голоском и от скуки пнул кедом дверь.

– Это я, Черный морок, – ответил он сам себе страшным голосом. – Пирожки тебе принес. От всех болезней.

– Дерни за веревочку, дверца и откроется, – пропищала «Берта», скосив глаза на переносицу.

– Ага, щас… – Дроня схватился за дверную ручку. Едва слышно скрипнув петлями, дверь приоткрылась. – Бли-ин, – выдохнул он очумело и, вытянув шею, осторожно заглянул внутрь.

В глаза сразу бросилась неубранная постель с измятой простыней, одеяло, сброшенное на пол, а подушки вообще не было. Около кровати он увидел темную лужицу, а в ней бабушкину тапку. Тут же валялась пустая бутылка и разбитый стакан.

«Фигня какая-то», – поежившись, подумал он.

На распахнутом настежь окне заколыхалась штора.

– Бли-и-ин! – Дроня выскочил в коридор, с силой захлопнув за собой дверь.

Смутное беспокойство переросло в панику. Дрожащими пальцами он потыкал кнопки, набрав Бертин номер – не доступна.

Тогда позвонил матери. После долгих гудков она наконец-то ответила.

– Мам, Берту украли! – закричал он в трубку. – В ее комнате ужасный бардак, а самой ее нигде нету!

– Дроня, не паникуй! – Голос Хельги был спокоен и тверд. – Бабушка в салоне на процедурах. Просто забыла оставить тебе записку. Наверное, торопилась.

– А почему мобильник отключила?

– Не знаю. Но ты не волнуйся, она скоро придёт. Ужин разогрей на плите. Микроволновка сломалась, я отдала ее в ремонт. Когда поешь, можешь взять мороженое. Обязательно проверь, выдернут ли шнур кофейника из розетки. Если – нет, скажи Берте, но сам ничего не трогай. Понял? – раскомандовалась Хельга.

– Угу, – отозвался Дроня.

– Все! Не скучай, целую, – сказала она напоследок и отключилась.

– Пока, мам, приходи скорей, – прошептал он и, прихватив из морозилки эскимо, а с лестницы розового зайца, поднялся в свою комнату. – И почему я раньше тебя не замечал?! – Присев на кровать, он щелкнул игрушку по носу. – Ты такой прикольный, хоть и старый, но шорты в клетку – вообще ураган! Только вот глаза грустные-прегрустные. Наверное, много гнустностей повидал в своей зайчачьей жизни. – Развернув эскимо, он откусил шоколадную верхушку и прошамкал: – Я буду звать тебя Грустняшкой…

Доев мороженое, Дроня облизал пальцы и снова взглянул на часы: пять часов тридцать три минуты.

– Еще целых полтора часа! – простонал он и в расстроенных чувствах повалился на кровать. Нащупав в складках пледа пульт, бездумно пощелкал каналы, выключил телик, обнял зайца и принялся мечтать о долгожданной встрече.

Он думал о рыжей девочке Магде, о золотистой собаке со смешным именем Крошка, о Марке, который поможет ему раскрыть тайну Старого дома, и о новом безмолвном друге Грустняшке, который знает все-все секреты Маккишей, но никогда не расскажет о них, потому что плюшевый.

За окном сгущались сумерки.

Дроня отчаянно пучил глаза в борьбе со сном, но дрема уже опустилась на его веки, пугая странными видениями: большое белое облако вдруг появилось в комнате. Оно плавно раскачивалось, как неваляшка, и протягивало ему… золотой слиток. Дроня зажмурился, а когда вновь открыл глаза, то увидел, что облако раздвоилось и белыми медвежатами, друг за дружкой, просочилось в дверную щель и исчезло.

Он вздрогнул и проснулся. Вытер рукавом капельки пота на лбу и под носом.

В комнате было совсем темно и почему-то пахло гарью, будто кто-то специально поджег помойку перед их домом.

Включив настольную лампу, Дроня посмотрел на часы: полночь.

– Черт, я проспал! Еще сон дурацкий приснился… – воскликнул он и внезапно закашлялся, поперхнувшись дымом, шершавым и горьким, проникшим в самое горло. В носу противно защипало, из глаза ручьем полились слезы.

Схватив зайца, Дроня бросился к выходу, но выбраться из комнаты не успел: около двери он вдруг увидел желтый кирпичик, очень похожий на… золотой слиток, и в оцепенении замер.

– Мама, – хрипло позвал он, заледенев от ужаса. – Ма-а-ам! – заорал уже в голос, но не услышал собственного крика. Словно в кошмарном сне, он смотрел, как серый дым, проникнув через дверные щели, стелился по ковру, подбираясь к его кедам, и как блеснуло ярким лучом из могильного тумана ведьмино золото.

Закатив глаза, Дроня осел на пол и провалился в душную темноту.

Глава 5

Кристине не спалось. Она лежала на кровати и вспоминала свою первую встречу с Германом.

Это случилось глубокой осенью пятнадцать лет назад. Они случайно столкнулись в магазине. Зацепились взглядами, перекинулись словами и неожиданно оказались на крыше Ратуши. Дул неприятный пронизывающий ветерок, но ей было все равно. Пузырьки хмельного игристого счастья, ударившие в голову, толкали ее на необдуманные поступки. В ту ночь Кристина залетела, а утром Герман внезапно исчез, чтобы снова ворваться в ее жизнь ранней весной, четырнадцать лет спустя. Обиды уже не было, как не было и любви. Но был их сын Марк, ради которого она простила Холдишу его подлое бегство.

Отец и сын быстро нашли общий язык. Как когда-то Кристину, Герман пленил сына безмерным обаянием и буйной фантазией.

Коротко стриженный очкарик Герман Холдиш был похож на школьного учителя, если бы не приплюснутый нос. В прошлом он увлекался боксом, но после сотрясения мозга со спортом завязал.

Что было правдой в рассказах Германа, а что выдумкой – Кристина не вникала. Видела, как сын боготворит отца и боялась разочаровать, полагая, что Марк сам разберется.

Она считала Германа неудачником и в глубине души посмеивалась над его увлечением астрономией и хохотала в голос над «секретной службой в космической лаборатории».

Когда Германа внезапно вызывали на работу, Марк постигал тайны Вселенной на чужом чердаке вместе с соседским мальчишкой, сыном этой бледной мыши Хельги Маккиш.

Захотелось пить. Шлепая босыми ногами по полу, Кристина спустилась вниз и принюхалась: в кухне явно пахло гарью. Сквозь жалюзи пробивались алые сполохи. Она раздвинула пластины и оцепенела: горел дом Маккишей. Яркое пламя рвалось из окон второго этажа, густой черный дым валил из-под карниза черепичной крыши.

Красные машины пронеслись по улице, надрываясь сиренами. Два пожарных расчета влетели во двор, сходу снеся ворота. Крепкие парни в белых касках развернули серые рукава гидрантов, и струи пенящейся воды под жестким напором забили в горящий дом.

Кристина не могла оторвать взгляда от завораживающего действа, но внезапная боль вдруг сдавила висок: «Марк! Где же Марк?».

Она отпрянула от окна и кинулась в комнату сына, отчетливо представив, как за спиной складываются карточным домиком объятые пламенем стены Старого дома и с грохотом рушится обгоревшая крыша.

Глава 6

Вытирая салфеткой текущие по смуглым щекам слезы, Матильда все еще причитала, но уже в полголоса:

– Бедный мальчик, бедная Хельга, бедная Берта.

Ее подруга Диндра – красивая статная блондинка в домашнем брючном костюме, налила кофе в фарфоровую чашечку и поставила перед Матильдой.

– Выпей, дорогая, и попробуй взглянуть на случившуюся трагедию без излишней истерики, – мягко произнесла она.

– Опять в наперстке? – спросила между всхлипами Тильда, покосившись на крохотную чашечку.

– О, я совсем забыла, что «кофейные чашки придумали жадные люди, чтобы экономить на гостях», – съязвила Диндра, но перелила напиток в обычную кружку. – С корицей, как ты любишь. Чувствуешь аромат?

– Угу, чувствую коньяк и никакой корицы.

– Пей и не капризничай, а то мистеру Клеменсу пожалуюсь, – рассмеялась Диндра. – А ведь это он нас подружил. Помнишь?

Матильда прекрасно все помнила...

***

В первый день школьных занятий на улице шел сильный ливень. В спортивный зал набилась куча народа: от старшеклассников до уборщиков. Никто не хотел пропустить напутственное слово директора первоклашкам, потому что мистер Клеменс обладал феноменальной памятью на лица и злопамятным характером. И еще он носил парик.

Несмотря на открытые окна, в зале было очень душно.

Тысячи глаз были направлены на главу колледжа.

Торжественная минута наступала. Все замерли.

Мистер Клеменс, постучав по микрофону, широко улыбнулся. Достал из кармана платок и тщательно вытер вспотевший лоб, позабыв, на свою беду, про накладку.

Неловкая пауза и зал взорвался смехом.

Из первого ряда Диндра в ужасе уставилась на лохматую зверушку, повисшую на директорском ухе.

«Почему все смеются, а эта бедняжка рыдает?» – недоумевал он.

И тут выступила Матильда. Подтянув гольфы, она смело подбежала к Клеменсу, потянула его за рукав пиджака, заставила пригнуться и сдернула парик. Оказывается, директор был абсолютно лысым.

Зал взорвался новым приступом смеха, а директор покраснел, как вареный рак.

«Хорошая девочка», – произнес он и погладил Матильду по кудряшкам.

Увернувшись, она подошла к плачущей Диндре, протянула ей трофей и прокричала: «Не еви! Мистеу Квеменсу совсем не бойно! Это же па-и-ик!»

Теперь уже хохотал и сам директор, вытирая выступившие на глазах слезы.

Отсмеявшись, он подхватил одной рукой Диндру, другой – Тильду, и под громкие овации сделал почетный круг по залу.

Так и началась их крепкая женская дружба.

***

– Жаль Клеменса – неплохой был человек, – сказала Матильда.

– Неплохой, – вторила ей Диндра, аккуратно надкусив ватрушку, чтобы не просыпалась пудра. – Если бы не твой Карлос…

– А что мой Карлос?! – заершилась Тильда. – Мальчик совершенно не причем. Мистер Клеменс сам оступился: надо под ноги смотреть, если в школе работаешь.

– Конечно, дорогая! Там же биты по всем коридорам разбросаны, – не осталась в долгу подруга.

– Ну, подумаешь, ушел на почетный отдых раньше времени, – буркнула примирительно Тильда.

– А восстанавливался после двойного перелома целых два года, – поддакнула Диндра. – Ватрушка изумительная! Не хочешь попробовать?

– С удовольствием!

Подруги сидели в гостиной Макговернов, расположившись в мягких креслах за небольшим круглым столиком, и пили кофе со свежей сдобой из кондитерской «Булочки Диндры».

Мини-пекарня славилась своими хрустящими круассанами и багетами, изумительными слойками и воздушными пончиками, но рецепт приготовления имбирного рождественского кекса Диндра хранила в своей мудрой голове, не пожелав поделиться им даже с лучшей подругой. А между тем, именно Матильда посоветовала ей выпекать булки на продажу. Муж Диндры Дюк в восторг от ее идеи, конечно же, не пришел, но и запрещать не стал, попросил лишь сменить название. Теперь пекарня называлась совсем простенько – «Кондитерская».

«Мне бы такую простоту, – подумала Матильда. Широко раскрыв рот, она откусила полватрушки, обсыпав блузку сахарной пудрой. – Да и ладно, другую кофту подарит».

Зависть не бывает ни черной, ни белой. Она либо есть, либо ее нет: у Матильды она была, спрятанная глубоко-глубоко, но была. Вылезала порой и душила, душила, душила, потому что Диндра имела то, чем всегда хотелось владеть и ей: шикарный дом, собственное дело и мужа – комиссара городской полиции. Еще Макговерны снимали на озере коттедж, где проводили все выходные, но Матильду с собой никогда не звали.

Но, порыдав денек-другой, она возвращалась к привычной жизни в своей квартирке на окраине, также торопилась на работу в Канарейку, также поучала сына-балбеса и благодарила Бога, что не дал злу завладеть ее помыслами.

Только одну обиду она никак не могла простить: Маркус, который клялся в суде, что будет вечно любить ее и сына, отсидев положенный срок за кражу вдовьего ожерелья, обратно в семью не вернулся. А спустя пять лет Матильда встретила мужа в Бигровене: одетый с иголочки он вел под руку тощую вдову, блиставшую якобы украденным ожерельем на выпирающих ключицах.

***

– Ди, нам надо найти эту сволочь, – сказала Тильда, доев ватрушку. Высморкалась в салфетку и ею же стряхнула сахарную пудру с блузки, изрядно ее перепачкав.

– Какую? – спросила Диндра. – Твоего бывшего?

– Да нет же – тьфу на Маркуса. Ту сволочь, что спалила дом Маккишей.

– Дом Маккишей спалила микроволновая печь, да будет тебе известно.

– С чего ты взяла?

– Каролинка проговорилась: по предварительной версии очаг возгорания находился на кухне, – сказала Диндра. – Я сразу поняла, что речь идет о микроволновке. Берта постоянно жаловалась, что никак не может приноровиться к ней, потому что печка сильно нагревается даже при разморозке. Выбросить ее хотела, да сноха не позволила.

«Не может быть», – подумала Матильда и озадаченно уставилась на подругу.

– Ты почему так смотришь? – обеспокоенно спросила Диндра. – У меня прическа растрепалась?

– Этого не может быть, – повторила вслух Тильда и взяла со столика маленькую булочку с изюмом.

– Почему?

– Потому что вчера, при пересменке, я видела, как Хельга передала микроволновку Акиму и просила посмотреть, можно ли ее отремонтировать.

– Ты уверена, что это была та самая микроволновка?

Матильда кивнула и запихнула в рот булочку целиком.

– В таком случае, мы немедленно идем в полицию! – Диндра решительно поднялась с кресла.

– Но чем мы можем помочь? – прошамкала с набитым ртом Матильда.

– Тем, что я выдала Каролине непроверенную информацию.

– Ты сказала ей ту же ерунду, что и мне?!

– Каролина стажируется всего месяц, боюсь, не случился бы конфуз по моей милости.

– Это называется не конфуз, а подвох, – ответила Тильда, стряхнув крошки на пол. – Вперед, подруга!

Глава 7

Наглаживая усы, комиссар полиции Дюк Макговерн читал предварительное заключение эксперта с места ночного пожара. Офисное кресло тихо поскрипывало под его могучим телом. Легкий ветерок из приоткрытого окна приятно холодил затылок, обдувая изрядно поредевшую шевелюру.

Комиссар пытался представить себе картину пожара в целом, но глаза сами собой закрывались от навалившейся дремоты. С трудом оторвавшись от бумаг, он перевел взгляд на капитана Крута, привычно раскачивающегося на стуле.

Ровно минуту Дюк ждал, пока Ингмар соизволит принять подобающую офицеру позу, но не дождался. Подловив момент критической точки раскачивания, когда передние ножки стула оторвались от пола, а сам стул опасно накренилась назад вместе с седоком, балансируя на задних ножках, комиссар неожиданно для всех рявкнул:

– Крут, вы не в цирке! Прекратите портить казенную мебель!

Младший сержант Лизбет Корниш, подпиравшая плечом книжный шкаф, вздрогнула.

Дернулся и капитан Крут, в результате чего хрупкий баланс был полностью нарушен: стул с грохотом опрокинулся на пол, увлекая за собой незадачливого седока.

За пластиковой перегородкой, отделявшей кабинет шефа от служебного помещения, раздался дружный хохот.

– Очень смешно, – проворчал Ингмар, поднявшись.

– И впредь попрошу соблюдать уставную дисциплину, – добавил Дюк. – Вас это тоже касается, младший сержант. Хватит ноги мозолить, садитесь на диван, и чтобы я вас не видел. Бим, ты чего жмешься в дверях? Заходи, коли зашел поздоровкаться.

– Только Коли нету дома, – буркнул капитан, впустив в кабинет любимца всего отдела немецкую овчарку Бимура.

Пес, важно переставляя мощные лапы, подошел к комиссару, лизнул подставленную ладонь и громко гавкнул.

– И вам здравия желаю, господин пёс, – сказал Дюк и потрепал Бимура по холке. – А где твой хозяин?

– Гав! – пошутил с порога инспектор Николич. – Разрешите войти?

– Так себе юморок, – заметил комиссар. – Забирай собаку и – на диван, чтобы я вас не видел. – Он подождал, пока все усядутся и продолжил: – Итак, вернемся к нашим овчаркам. Какие будут соображения, капитан?

– К баранам. – буркнул Крут, снова оседлав злополучный стул. – Я считаю, что это не преднамеренный поджог, а случайное стечение обстоятельств.

– Поясни.

– Значит, что мы имеем? Первое: время – полночь...

– …Когда силы зла властвуют безраздельно, – хихикнула Корниш, теребя тонкую косицу, перекинутую на грудь. В джинсовом комбинезоне и белых кроссовках она выглядела симпатичным гномом на фоне плечистого капитана и могучего комиссара.

– Не смешно, – мягко огрызнулся Ингмар. – На момент пожара в доме находились пожилая женщина Роберта Маккиш и ее внук Андрон. Есть предположения, что именно ее труп был найден на пожарище. Детских останков не обнаружено. Из предварительного заключения следует, что возможным объектом возгорания стала микроволновая печь. На пепелище также найдена часть эмалированной обшивки и кусок обгоревшего провода, над которыми сейчас колдуют эксперты.

– Та-ак, – протянул комиссар. – Не густо. Что у вас, Корниш?

– У меня есть свидетель, который подтвердит, что в тот вечер мать мальчика, Хельга Маккиш, отдала неисправную печь в ремонт, – ответила Лизбет.

– А почему ваш свидетель до сих пор не дает показания в моем кабинете?

– Он ожидает в обеденной комнате. Я предложила им чай: свидетелю и ее подруге.

– Хорошо, – сказал комиссар, задумчиво покрутив ус. – Вот что, капитан, возьми с собой Бима с Алексом, сгоняйте на пожарище, поройте носом землю. Не мог мальчуган сгинуть бесследно – пожарные быстро сработали. Хоть какие-то остатки, но должны быть.

– Останки, – буркнул Ингмар и кивнул кинологу, указав на дверь.

Первым к двери потрусил Бимур. Следом за ним кабинет покинули и Крут с Николичем.

– Кстати, а когда будет готово заключение по погорельцу? – Макговерн повернулся к Лизбет Корниш.

– Докладываю: анализ костной ткани трупа с места пожара согласился провести доктор Кронбик, – ответила она.

– А позвольте узнать, какого лешего вы привлекли Кронбика?! Он же проходит свидетелем по этому делу…

– До выяснения всех обстоятельств, его статус трактуется как «очевидец». Спектрометр он доставит в нашу лабораторию самолично, а ассистировать ему будет Каролина Монник.

– А где же Линда? – не сдавался Дюк. – Почему она не может провести этот чертов анализ?

– Линда немного приболела, – замялась Лизбет. – Другого криминалиста у нас нет – только стажер. Поэтому пришлось обратиться к Гордону.

– Но в данном случае я против того, чтобы Кронбик препарировал остатки своей близкой подруги: уж больно он вертляв.

– Давайте отправим кости в Бигровен, – предложила она самый худший вариант, – и будем ждать ровно три месяца, пока до нашего погорельца дойдет очередь.

– Ладно, уговорила. Пусть ковыряется… – Он уселся в кресло и прикрыл на минуточку глаза.

– Там дамы на кухне, – напомнила Лизбет. – Пусть ждут?

«Черт тебя дери, Корниш!» – подумал Дюк, с тихим недовольством взглянув на нее. – Давай их сюда, а сама наведайся в архив – забери план дома. Понастроят боярских хором, потом дети пропадают...

***

«Да уж… – подумал он и приподнял жалюзи на перегородке: к кабинету приближалась его дражайшая половина со своей неуклюжей подругой. – И почему я не удивлен?!»

Но стоило им переступить порог, как Дюк расплылся в улыбке, открыв объятия любимой женушке. Кисло кивнул Матильде, усадив ее на диван подальше от себя, чтобы не раздражала своим благодарным видом бедной родственницы, одетой в дорогое платье.

«Опять Диндрюша отдала ей свой наряд», – подумал он, выразительно взглянув на жену: он не одобрял их дружбу, считая Тильду социальным паразитом. Однако Диндра думала иначе, поэтому, мягко улыбнувшись, села рядом с подругой и ободряюще взяла ее за руку.

Комиссар принял суровый вид и вернулся за стол. Покатал между пальцев паркер

– Прошу говорить кратко и по существу. Ваши показания записываются на диктофон.

Матильда предобморочно закатила глаза и тогда вперед выступила Диндра.

– Милый, – произнесла она, ласково взглянув на Дюка. Он поморщился как от зубной боли, потому что не выносил ее сюсюканий вне дома. – Мы знаем, что пожар начался в кухне Маккишей, и знаем, что микроволновка была неисправна.

– Кто же вам об этом сказал? – вкрадчиво спросил он: «Посмотрим, как выкрутится».

– Ты сам сказал, – спокойно произнесла она, поведя округлым плечом. – Ночью, во сне.

– И с каких пор я стал таким болтливым?

– Ты всегда таким был, милый, – ответила Диндра, улыбнувшись ему одними глазами.

– Ну, а вы что скажете, госпожа Канторе? – обратился он к забившемуся в угол дивана «паразиту».

– Господин комиссар! – Матильда умоляюще посмотрела на Дюка и вдруг заговорила быстро-быстро: – Это все мое любопытство виновато. Сегодня я проходила мимо сгоревшего дома и увидела журналистку, которая с розовыми волосами и дыркой в носу. Она кричала в телефон, что в микроволновку было заложена бомба…

– О, боже, дамы! – взмолился Макговерн: его терпение было на исходе. – Не надо ничего придумывать! Не было никакой журналистки, и во сне я не разговариваю! Я знаю, что это Каролина проболталась, и за должностное преступление ей придется ответить.

Подруги многозначительно переглянулись.

– Но, Дюк, – сказала Диндра, разглядывая на своем пальчике сапфир, – девочка здесь совершенно не причем.

– Дамы, не морочьте мне голову! В Ровенбрике нет журналисток с розовыми волосами! – прорычал он, в сердцах ударив кулаком по столу. – Прошу извинить, но ваши фантазии затрудняют работу следствия. Итак, что вы намерены мне сообщить?

– Только то, что никакой печки в доме не было, – обиженно проговорила Диндра. – Пойдем, дорогая! – Она поднялась с дивана и подошла к двери. – Комиссар нам не верит.

– Госпожа Канторе, вы подтверждаете слова госпожи Макговерн? – не отступал Дюк.

– Я… да, – пролепетала Тильда.

– Почему же печки не было в доме?

– Потому, что Хельга отдала ее Акиму! – встряла опять Диндра.

– Госпожа Канторе, хотелось бы услышать ответ именно от вас, – наседал он.

– Потому, что Хельга отдала ее Акиму, – робко повторила Матильда.

– Уф! – выдохнул он и откинулся на спинку кресла. – Дамы, спасибо за помощь, не смею вас больше задерживать.

– До встречи дома, милый, – проворковала Диндра. – Не беспокойся, мы сами найдем выход! – Она пропустила Матильду вперед и вышла следом, плотно прикрыв дверь.

– Ох, уж эти женщины: сказали два слова, а нервы вымотали изрядно, – пробормотал Макговерн, устало прикрыв глаза.

Глава 8

Выбитые ворота. Покореженная калитка. Ржавая трава. Черная обожженная земля. Обугленные головешки бревен. Зола и пепел. Обломок арматуры торчит из незатронутого пламенем фундамента. Опален ствол могучего дуба. Вдоль забора – неожиданно зеленые кусты жасмина с белыми душистыми цветками.

Инспектор Алекс Николич ковырнул ногой спекшийся дерн и тихо присвистнул.

Навострив уши, служебный пес Бимур рванул к нему. Завилял хвостом, выпрашивая горчичную баранку. Добившись своего, отбежал к кустам.

– Что будем делать? – спросил Алекс у капитана.

– Землю носом рыть, – отозвался Ингмар, – остатки

– Смешно. Интересно, комиссар такой по жизни или прикалывается?

– Какой такой?

– Ну, слова путает…

– По жизни. Не обращай внимания.

– Понятно. Ночью вы здесь работали?

– Нет. Меня в городе не было, только утром вернулся.

– Вот и меня не позвали…

– Зато выспался! Ладно, давай работать.

– А вы у девушки ночевали?

– А это уже не твое дело, хлопчик.

– Понял, не дурак.

– Само собой, – усмехнулся Ингмар, вспомнив вдруг курьезный случай, связанный с появлением Алекса в отделе…

***

…Вернувшись в отдел после патрулирования улиц, Крут и Корниш, отобедав на рабочем месте «чем бог послал», безмятежно наблюдали через прозрачную перегородку за погрязшем в творческих муках шефом. Окопавшись в кабинете, Дюк увлеченно писал доклад, время от времени швыряя скомканную бумагу в мусорную корзину: иногда попадал, но чаще мазал.

– Думаешь, боёк в хрусталике сбит? – лениво спросил Ингмар, повернув голову к Лизбет.

– Думаю, кистевая целкость нарушена, – ответила она в том же духе и вдруг оживилась, узрев кого-то за его плечом. – Кажется, к нам гости.

– Похоже, к шефу, – бросил Крут, развернув стул на сто восемьдесят.

Мимо них, в направлении кабинета прошел худощавый паренек с выбритыми висками и самурайским пучком на затылке, таща на поводке упиравшегося щенка немецкой овчарки.

Подождав, когда паренек бочком протиснется в кабинет, они сорвались с насиженных мест и заняли позицию возле лишенной жалюзи перегородки с прекрасным акустическим эффектом и полным обзором происходящего внутри кабинета...

– Как звать? – спросил Макговерн, бросив на парня осоловевший от писанины взгляд.

– Бимуром, господин комиссар! – отчеканил паренек и покосился на пса: вывернувшись из ошейника, тот активно загонял бумажные шарики в перевернутую им же корзину.

– Вольно, – пробурчал Дюк. – Татарин, что ли? – спросил он и снова уткнулся в доклад.

– Никак нет, господин комиссар. Немец чистокровный.

– Отчего ж родители татарским именем назвали?

– Они и не называли, – растерянно возразил паренек и снова взглянул на пса: прихватив клыками «комиссарову грамотку», щенок забрался под пальму. – Потому что разговаривать не умеют…

– Немые, что ли?

– Почему немые?! Гавкают иногда.

– Сынок, а родителей как зовут? – побагровев, тишайшим голосом спросил Дюк, сдвинув бумаги в сторону.

– Малифисента и Бонифициарий, – тоже перешел на шёпот парень.

– Сынок, а фамилия у них есть? – кряхтя, шеф выбрался из кресла.

– Никак нет! Они же – псы.

– Кто псы?! Твои родители – псы?! – Комиссар отшвырнул доклад и тяжелой поступью приблизился к деморализованному его напором пареньку. – Сченок!

Не дожидаясь капитуляции новобранца, Крут предупреждающе бухнул кулаком по двери и вошел в кабинет.

– Разрешите прояснить обстановку? – обратился он к шефу.

– Проясняй! – рыкнул Дюк и, окинув парня хмурым взглядом, вернулся за стол.

– Значит так, их двое: юноша и щенок…

– Сченка вижу прямо перед собой, а где юноша?

– Под пальмой! – ляпнул Крут на автомате.

– Во-во…

– Короче, был звонок оттуда..

– Кое-что припоминаю, – смягчился Дюк. – Как, говоришь, тебя зовут? – Поверх очков он посмотрел на парня.

– Алекс. Александар Николич…

– Еврей, что ли?

– Серб…

– Инспектор Николич направлен к нам для прохождения практики, – отчеканил Крут, вмешавшись в диалог. – Вместе со своим воспитанником – немецкой овчаркой Бимуром.

– Да знаю я, – буркнул Дюк, потирая поясницу. – Только что ж твой кинолог кличку дал псу не псовую – кошачью, что ли… Бимурмур. Да и пасть у него, вроде, кривая…

«Да чтоб тебя… – вздохнул Крут и украдкой подмигнул вмиг набычевшемуся парню. – Остынь! Шеф так шутит».

Учуяв настрой Алекса, затих и Бимур: припал на передние лапы и пополз к нему, оттопырив щенячий зад.

– Какая лапочка! – не сдержав восторга, воскликнула за перегородкой Корниш.

– Да уж, – крякнул Дюк, выбираясь из кресла. – Добро пожаловать, инспектор Николич! – сказал он, похлопав парня по плечу. – Ну и собачке твоей всегда рады. Бимка, говоришь?

– Его полное имя – Бимуриций, – оживился Алекс, подхватив щенка на руки. – Восемь месяцев, почти взрослый пес. Вот только родился с неправильным прикусом, но это не значит, что он бракованный, как считает тетка. Она хотела избавиться от него, но я уговорил отдать щенка мне. Бимур очень смекалистый и послушный. Вы не пожалеете, что взяли нас! – Он опустил смекалистого пса на пол и, положив рядом ошейник, отступил к двери.

Обнюхав поводок, Бим прихватил зубами петлю и, повиливая хвостом, понес… комиссару. Присев на задние лапы, приоткрыл пасть и, выронив ошейник, звонко тявкнул.

– Однако! – усмехнулся в усы Дюк и, кряхтя нагнувшись, почесал щенка за ухом…

На следующий день, по особому распоряжению комиссара, Бимуру выдали новый кожаный ошейник с номерным полицейским жетоном.

Особой оттуда

***

Словно витязи на распутье, стояли они посреди пожарища, решая с чего начать.

Начали с главного – надели перчатки.

– Итак, – сказал Ингмар, – предлагаю вооружиться подручными средствами и аккуратно разворошить головешки.

– Я вот тут подсуетился… – Алекс распахнул куртку и достал из кармана сверток. Развернул, вытащил грязный детский кед. – Нашли вчера в кустах. Я выпросил у криминалов под вашу ответственность.

– Хорошо, что ты такой… находчивый, – усмехнулся Крут, склонившись над кучей горелого мусора. – Зови своего красавца, у меня для него тоже есть подарочек.

Пестрое семейство бабочек вспорхнуло над кустарником. Черный собачий нос в цветочной пыльце выглянул из зеленых веток. Внимательные глаза проследили за рукой хозяина.

– Бимур, ко мне! – скомандовал Алекс, убрав сверток за пазуху.

Пружинисто перепрыгнув цоколь, пес в считанные секунды оказался рядом с ним.

– Что ты на это скажешь? – спросил Ингмар, подцепив палкой родного брата грязного кеда.

– Подкинули, наверно, – буркнул Алекс, присев на корточки. Обнял овчарку за мощную шею, дал обнюхать находку. Бимур фыркнул и задрал заднюю лапу – нечаянный фонтанчик окропил кроссовки кинолога.

– Блин! – Николич резко отодвинулся, но не удержался на ногах и уселся со всего маха на мусорную кучу.

Ингмар закатил глаза.

– Давай свой башмак, – сказал он, но, заметив неуклюжие старания парня стянуть с ноги описанную псом кроссовку, уточнил: – Да не в смысле твой

– Так бы сразу и сказали, – обиделся Алекс и снова полез за пазуху. – Держите!

Ингмар ухватил парня за руку и помог подняться. Потом забрал пакет.

Обнюхав кед, Бимур облизнулся и рванул в кусты, но быстро вернулся, размахивая на бегу синим шнурком, торчащим из пасти.

– Назрел вопрос: так ли уж тщательно был произведен осмотр места происшествия? – спросил Ингмар, наклоняясь к овчарке. Спрятал шнурок в пакетик, пакетик в нагрудный карман и снова повернулся к Алексу. – Не слышу ответа, инспектор.

– Сдается мне, что второй кед скорей всего подкинули, так же, как и шнурок, – ответил Николич. – И подкинули рано утром, когда бригада уже уехала. Короче: не факт, что кеды потерял пропавший мальчишка.

– Согласен. Будем проверять. А теперь надо подумать, как подвал вскрыть. Давненько мне хотелось туда заглянуть. Поговаривают, что женщины Маккишей своих больных мужей в подвале на цепи держали и поили колдовскими отравами… тьфу! отварами и там же, в застенках, хоронили.

– Да ладно?! Чего вы меня бабайками пугаете?

– А я – не тебя, я – Бимура, – усмехнулся Ингмар и вытащил телефон. – Алло, Корниш! – заорал он в трубку. – Высылайте спасателей к сгоревшему дому! С экскаватором! Срочно! Как поняли?

***

Крут с Николичем сидели на поваленном бревне, наблюдая, как зубчатый ковш экскаватора расчищает пространство от завалов. Рядом, на сухом пне, пристроилась Корниш, сосредоточенно рассматривая привезенный с собой план-чертеж Старого дома.

– Слышь, начальник! Там, кажись, бетонная стяжка по всему периметру. Ковш не возьмет, сам понимаешь… – Крупный мужчина со свежим шрамом над левой бровью высунул стриженую голову из кабины экскаватора. В грохоте работающего двигателя Крут едва расслышал его хриплый голос.

– Ты… это… давай сверху расчищай, не углубляйся! – крикнул в ответ капитан. – Остальное – моя забота.

– Лады! – Голова мужчины вернулась в кабину.

Двое загорелых рабочих в оранжевых комбинезонах и черных шерстяных шапках, натянутых до самых бровей, лихо орудовали лопатами, забрасывая мелкий мусор в подогнанный самосвал.

– Вот скажите мне, Корниш, именно так вы себе представляете сотрудников спасательной службы? – спросил Ингмар, кивнув на трудяг.

– Никак нет! – бойко ответила Лизбет, вскочив с пня. – Две боевые единицы в камуфляже и бронежилетах, они же – члены спасательной службы, они же – группа быстрого реагирования «Альфа», они же – Чип и Дейл, в настоящий момент прочесывают заповедник на предмет поиска потеряшки из Канарейки, поэтому мне пришлось задействовать «черных шапочек».

– Ха! – хмыкнул Алекс. – Это те, которые на заднем дворе Комиссариата дорожки гравием посыпают?

– Ну да, – призналась Лизбет. – Попросила бригадира – вон того… со шрамом.

– Очень ценная информация, – буркнул Крут. – Так кто там, говоришь, потерялся?

– Пропал Холдиш. Поисками занимаются Пиф и Буффа.

– Так это они хомяки? Забавно.

– Вообще-то бурундуки, – между делом заметил Николич, разглядывая чертежи. – Капитан, смотрите сюда! Это подвал. Он проходит под всем домом и на схеме заштрихован черными линиями, а вот эти квадраты по краям, с красными линиями крест-накрест – это выходы из него. Фундамент дома, скорей всего, ленточный, из монолитных железобетонных балок, а торчащие из земли стальные прутья – это балочная арматура. Сверху фундамент залит бетоном и так же укреплен стальным каркасом... – Он прервался и, взглянув на Лизбет, спросил: – Пока все понятно?

– Да все нормально, – буркнула Корниш, не отрывая пронзительного взора от рычащего экскаватора.

– Вот эти два квадрата находятся за пределами границы дома, – продолжил Николич. – Значит, эти выходы ведут из подвала прямиком на улицу, а тот, что в пределах очерченной границы, может быть основным входом в подвал, и находится он как раз там, где сейчас торчат прутья. Точно! Именно здесь и должна быть лестница!

– Боюсь тебя разочаровать, но лестница была деревянной, как и сам дом, – произнес Ингмар.

– И что?

– Ключевое слово – деревянной

– И что?

– Да, собственно, уже ничего, – пожал плечами Крут, – ни дома, ни лестницы…

– И все же я попробую его откопать, – не сдавался Алекс.

– Копай. Вон и бурундуки-черношапочники уже спешат на помощь.

К арматуре подтянулись рабочие с лопатами.

– Бригадир сказал, что ковшом не получится – не пройдет, а если лопатой, то получится, – доложился старшой.

– Отлично! – Крут поднялся с бревна. – Алекс, работай! Корниш, найдите лом и дуйте за мной! – Отдав команды, он направится к дальнему люку, отмеченному на чертеже красным крестом.

***

В выжженной траве потайной лаз был отлично виден. Обычный на вид канализационный люк на деле оказался не так прост, как хотелось бы капитану.

Люк круглый, чугунный, малогабаритный. Скорей всего, из серии «легких». Такие устанавливают на газонах и в скверах. Возможно, с защитным устройством. На крышке – четыре цифры: «1921» в окружении пяти небольших отверстий. Над ними приварена скоба в виде полумесяца.

Ломом орудовать передумал – бесполезное занятие, здесь надо головой думать, как люк открыть.

Прибежала Корниш, лом не нашла.

– Лиза, а что ты знаешь про Старый дом? – спросил Ингмар, легко перейдя на «ты».

– Ну-у-у, – задумалась она, перекинув косицу на грудь, – только то, что он был построен Андреем Мякишевым на месте старого кладбища.

– А в каком году это было?

– Конкретный год сказать не могу, но возможно, что одна тысяча девятьсот двадцать первый, – сказал она, указав на крышку люка. – В ходе строительства в одной из могил Андрей раскопал золотой клад. Но радость его была преждевременной, потому что явился ему призрак ведьмы, который проклял всю его семью, наслав на Мякишевых какую-то серьезную болячку. После внезапной смерти Андрея, его жена, знахарка Андронаха, сварила зелье, чтобы снять проклятье, и испробовала его на своем сыне, но чуда не случилось... Настырная старуха все варила и варила, и поила зельем и внука, и правнука, но все тщетно: забрал призрак к себе и Андрея-младшего, и Аполлона, и Альберта, и Эдварда…

– Кто такие?

– Мужчины рода Мякишевых по возрастающей. Последний, Эдвард Маккиш, умер два года назад от рака мозга.

– Ну хоть что-то, похожее на правду. А как с кладом?

– Говорят, что Андронаха обмазала клад ядом, чтобы призрака извести.

– Существует ли клад в реальности?

– Гм, не знаю.

– Лады. Тогда надо выяснить личность этой знахарки. Сделаешь?

– У меня уже есть кое-какие соображения… – Она вдруг замолчала, оглянулась назад на опаленные деревца рябины, на могучий вековой дуб.

– Что за соображения? – спросил Ингмар, вставив пальцы в отверстия на крышке люка. – О, как все просто! А почему я раньше не догадался?!

– Что просто? – не поняла Лизбет.

– А то! Раз, два! – Он крутанул «цифры» по часовой стрелке на девяносто градусов. Послышался щелчок. Крутанул еще раз – еще один щелчок. – Стоп машина! – Довольный собой он подмигнул ей: мол, пошла работа. После четвертого щелчка он звонко присвистнул и освободил руку. – А ты чего притихла? – снова посмотрел на Лизбет. – Я уж люк почти открыл, а тебя с места сдвинуть не могу. Давай уже, излагай свои соображения.

– Сорок лет назад в этом доме скончалась пожилая дама, – начала Лизбет, сняв с рукава божью коровку. Поместив жучка на ладонь, она вытянула руку в небо, наблюдая, как мелко перебирая лапками, он взобрался на указательный палец, растопырил пятнистые крылышки и полетел к дубу… Возникшее вдруг ниоткуда странное ощущение чужого присутствия заставило ее оглядеться. Но кроме вновь зависшего над люком капитана, никого не увидела. – Звали ее Агриппина Маккиш… – неуверенно произнесла она.

– И чем примечательна ее кончина? – задал вопрос Крут.

– Тем, что по факту хотели возбудить дело: внук вроде бы не верил, что она сама умерла, даже заявление написал в полицию. Но, узнав результаты вскрытия, смирился.

– А что показало вскрытие?

– Аневризма аорты.

– Кто делал?

– Доктор Фергюссон.

– Где сейчас этот доктор?

– На пенсии, переехал в Бигровен.

– Откуда информация?

– Заглянула в архивные чертоги, – ответила Лизбет и снова оглянулась.

– Ты чего все время дергаешься?

– Да сама не знаю: будто кто-то затылок сверлит.

Капитан рубанул пронзительным взглядом по усеченному периметру – никого.

– Сквозняк, – сказал он. – Давай дальше.

– В деле есть запись свидетельских показаний этого самого внука, – продолжила Лизбет. – Якобы, в час икс он видел тень, склонившуюся над бабушкой. Но тут же оговорка, что был сильно пьян и, возможно, принял тень от абажура за человека. Дело закрыли.

– Как зовут внука?

– Звали. Альберт Маккиш, покойный муж нашего обгоревшего трупа.

– Очень интересно. А как, говоришь, звали, бабку, что траву-мураву варила?

– Андронаха, – ответила Лизбет. – Я думаю, что Агриппина и есть Андронаха. А вы как считаете?

– Пока никак. И вообще, не нравятся мне эти Мякишевы-Маккиши. Спрашивается, зачем убивать старушку, если жить ей оставалось два понедельника. Есть мысли по поводу?

– У меня? – растерялась она. – Нету.

– Тогда узнай, что там было по завещанию – это первое. Сделай запрос в городской архив, пусть пошерстят, вдруг еще какая зацепка появится – это второе. И на десерт – надо бы навестить пенсионера Фергюссона, но это уж я сам.

– Хорошо, капитан.

– А кто заводил дело по заявлению Альберта?

– Макговерн, – ответила она, но поймав недоуменный взгляд капитана, добавила: – Я думала, вы знаете.

– Теперь знаю. Как говорится, чем дальше в лес, тем слаще мухоморы. Но мы отвлеклись от цели наших изысканий. Продолжим! – Он уперся ногами в землю, ухватился руками за скобу-полумесяц и осторожно потянул на себя крышку люка. Чугунная макушка неожиданно легко откинулась назад, едва не опрокинув капитана навзничь.

– Ух, ты! – восхитилась Лизбет, захлопав в ладоши.

– Корниш, вы не в цирке! – одернул ее Крут и, приподняв брови домиком, назидательно погрозил пальцем. – Надо быть серьезней, вы же на работе.

Она неуверенно улыбнулась, потом захихикала и, уже не сдерживаясь, заливисто рассмеялась.

***

Из колодца дохнуло сыростью и прелой травой. Каменные ступени вели в темноту подземелья. Ингмар присел на корточки и посмотрел вниз.

– Ничего не слышно, ничего не видно, – сказала Лизбет и, навалившись ему на спину, через плечо заглянула в люк.

– Сержант, а у вас фонарь есть? – вежливо поинтересовался он и чуть качнулся назад, чтобы не загреметь вместе с ней в колодец.

– Нет, но могу взять у черных шапочек.

– Эй, красавица, – вдруг раздался сбоку чей-то хриплый голос. – Слезай с начальника, я ему свет принес.

Ингмар повернул голову: бригадир-экскаваторщик протягивал ему светодиодный фонарь, и резко выпрямился, позабыв про Корниш, которая, не успев сориентироваться, повисла на нем безвольным кулем.

– Девушка, можно я тебя подержу, пока начальник будет дело делать? – предложил бригадир.

Негодующе засопев, Лизбет спрыгнула на землю.

– Можно, я с вами? – спросила она, старательно игнорируя бригадира.

– Нет, я пойду один, – отрезал Крут. – Оставайся с добрым человеком. Кстати, на него тоже можно положиться…

– Спасибо вам за оказанную полиции помощь… – начала она, смело взглянув на рдеющий на лбу бригадира шрам.

– Я не полиции – я тебе помогал! – оборвал он ее на полуслове и широко улыбнулся, сверкнув зубами.

– Спасибо за оказанную мне

– Меня зовут Роберт. Можно Роб…

– Вот что, Роб! – рассердилась Лизбет. – Разгребёте завал в подвал и можете быть свободны!

– Попросите – сделаю, а приказывать я и сам умею, – неожиданно чистым голосом произнес экскаваторщик, блеснув хитринкой в синих глазах. – На связи! – бросил он напоследок и направился к машине.

«Странный тип, – подумала Лизбет, проводив взглядом его широкую спину, мелькнувшую между тонких рябин. – Ростом почти два метра, в плечах косая сажень, а грузным не кажется и походка на удивление легкая и бесшумная. На юношу не тянет, но и до старых пэров далеко – лет сорок с хвостиком. Под рабочий класс косит, а во рту импланты. Голос зачем-то изменил и глаза пучит… Еще эта ссадина над бровью, совсем свежая. Мутный он какой-то – надо Крута предостеречь…Ой!» – Она осторожно заглянула в колодец и тихо позвала:

– Эй, капитан, вы там живы?

«Тихо, как в могиле…» – Она вдруг вспомнила недавний сквозняк и, медленно отступив от люка, почти бегом направилась к Александару.

***

Инспектор Николич вместе с трудягами в черных шапочках методично орудовали лопатами, расчищая завал. Вокруг образовавшейся ямы с громким лаем носился Бимур.

– Есть! – закричал Алекс, взмахнув лопатой. – Всем спасибо! Все свободны! Денег нет, но вы держитесь.

Разочарованно переглянувшись, рабочие ушли.

Пока он прикидывал на глазок ширину вырытого проема, подошла Лизбет: остановилась на краю, спускаться не стала.

– Даже не думай! – сказала она. – Надо вызвать опергруппу, экспертов, понятых, в конце концов. Мало ли что там…

– А если в подвале ребенок?! – возмутился он, повернувшись к ней. – Ты чего? – Он вдруг заметил, как изменилось ее лицо, застыв в немом крике. Перепуганным взглядом она смотрела на зияющий чернотой, только что откопанный им вход в подвал. – О, черт! Бимур, ко мне!

Едва не сбив его с ног, мимо пронеслась овчарка и исчезла в «черной дыре».

Алекс выругался и, схватив лопату, полез следом за псом в кромешную темень подземелья, где притаился неведомый зверь, напугавший Корниш своим зловещим желтым глазом… но тут же вылез обратно, корчась от смеха.

Глава 9

Последняя ступень и под ногами глиняный пол. Стены тоже из камня, как и лестница, с налетом белесой плесени. Сводчатый потолок в человеческий рост и длинный коридор с металлической решеткой в конце пути.

«Красиво исполнено», – одобрил Ингмар, с интересом разглядывая стальные кованые прутья в переплетении замысловатых завитков, с черной розой в стальных каплях росы по центру.

Решетка заперта – сомнений нет. Но он все равно ее подергал, чтобы удостовериться: небеса не рухнули, дверь не открылась.

«Где-то должна быть волшебная кнопка или рычаг, – подумал Крут. – Можно, конечно, и болгаркой, но только в крайнем случае».

Он направил фонарь между прутьев и приложился глазом к решетке: длинные мрачные тени вдруг выступили перед ним из полумрака и зависли в воздухе: «Что за…?!»

Он неудачно дернулся и выронил фонарь. Нагнулся, чтобы его поднять, но поскользнулся и весьма ощутимо приложился лбом к стальному цветку. Решетка бесшумно распахнулась, увлекая капитана в царство теней: «Интересный заход».

Подхватив фонарь, он направил свет внутрь «царства», высвободив из мрака затянутые в разноцветные чулки женские ножки: черные и красные, коричневые и бежевые, толстые и тонкие, короткие и длинные – они покачивались на деревянных балках и тихо шуршали сухой травой: «Чудна фантазия баб деревенских».

В носу засвербело. Дважды чихнув на «прелестные ножки», он повернулся к решетке: ворота – настежь, роза – напополам. Сдвинул створы ворот до едва различимого щелчка. Просунул руку между прутьев и нажал на бронзовую каплю. Опять щелчок и – добро пожаловать в ад: «Кулибин, твою мать».

Дальше он пошел наугад сквозь плотные ряды чулочных колбас. Уткнулся в бетонную стену. Слева – железная дверь. Толкнул – открыто. Заглянул. Вдоль стены – кабели электропроводки в несгораемых кожухах. До потолка – стеллажи с консервами. На потолке – плафон. Ингмар прислушался: где-то наверху лаяла собака. Он вернулся назад: часть галантереи осталась необследованной.

Наконец-то «ноги» закончились. Луч света выхватил из темноты деревянный сундук, захлестнутый полосами металлической оковки. В бронзовые проушины были вдеты навесные замки на раскрытых дужках: «Клад! Интересно, призрак на злате почивает или из стен вылезает?»

Крут постучал по крышке сундука рукояткой фонаря. Никто на волю изнутри не рвался. Он вытащил замки из петель, переплюнул, на всякий случай, через левое плечо и откинул крышку. Раздался лязг пряжек. Заглянул внутрь: гнилые опилки и бурый кирпич. Вытащил – оказался металл. Взвесил на ладони: «Увесистый малый». Вернул на место, закрыл сундук, навесил замки и шумно выдохнул:

– Вот тебе и клад: фига да ухват.

И опять железная дверь, и лабиринт полок. Банки с компотом, банки с вареньем, банки с черт-знает-с-чем.

Ингмар шел наугад, ориентируясь на звуки жизни, доносившиеся с поверхности. Туда, где мелькал дневной свет и слышался заливистый лай Бимура…

***

– Ох, капитан, – рассмеялся Алекс, – сержант чуть мышь не родила, когда увидела ваш фонарь!

Лизбет обиженно надула губы и демонстративно отвернулась.

– Корниш, вы вызвали экспертов? – спросил Крут, стряхнув с головы пыль. – До их приезда никого внутрь не пускать. Как поняли?

– Вас поняла, капитан, – ответила она с укором. – А вы ничего не хотите нам рассказать? Мы – команда или вы так не считаете?

– Лиза, оставь свои обидки в колодце, кстати, самовольно тобой покинутом, – отчитал ее Крут. – Наверняка ведь заметила нездоровый интерес здоровяка к нашим раскопкам? – Он внимательно посмотрел на сержанта. – Вижу, что заметила, тогда пойдем, до люка прогуляемся, по пути зарисовками своими поделишься, а Николич с Бимуром останутся здесь. Да! И рабочих отпустите уже.

Груженный горелыми деревяшками самосвал рванул с места.

Экскаватор остался. Водитель сидел на подножке кабины и щурился в небо. Увидев полицейских, поднялся и отсалютовал.

– Спасибо, дружище, выручил, – сказал Ингмар и протянул ему фонарь. – Сейчас наша техника подъедет, ты больше не нужен.

– Может, девушке пригожусь? – Водитель осклабился в белоснежной улыбке. – Пусть скажет…

– Слышь, Годзилла, хорош кривляться! Мы все-таки при исполнении. Всё, тема закрыта. Корниш, следуйте за мной! – Он положил фонарь на подножку экскаватора и пошел дальше.

– Эй, обожди! – Услышал за спиной хриплый голос. – Ты, давай, это… не горячись. Хотел к девушке подкатить… Откуда мне знать, что она тоже служивая?! В джинсе и в кроссах – думал, секретарша твоя. У вас вон только собака на копа похожа: бегает, бляхой сверкает.

– Корниш, ты ему жетон показывала? – спросил Ингмар, заиграв желваками.

– Нет. На словах сказала…

– Покажи сейчас и пусть идет с миром – утомил уже, ей-богу!

– Слушаюсь!

Но ее удостоверение бригадира не интересовало. Неожиданно для всех, он обхватил Лизбет за талию и приподнял, будто пушинку. Она даже пикнуть не успела, лишь глаза сделались огромными и круглыми, как блюдца.

Не спуская с верзилы глаз, Ингмар схватил лом.

Налюбовавшись на девичьи веснушки, бригадир приложился к губам Корниш крепким поцелуем и осторожно опустил ее хрупкое тело на землю.

Чертыхнувшись, Крут отбросил в сторону лом.

Лизбет смущенно засопела, наливаясь краской.

Бригадир запрыгнул в кабину и завел мотор.

– Девушка, я не прощаюсь! – хрипло выкрикнул он и помахал рукой.

Тяжело перекатывая гусеницами, экскаватор выехал на улицу.

– Ну, дела-а-а, – выдохнул Ингмар. – Сегодня твой день, Корниш. Смотри, какой кусок счастья отхватила – все разведёнки обзавидуются.

– У него есть определенная цель, связанная со Старым домом, – сказала она, немного помолчав, – и чтобы к ней приблизиться, он выбрал наиболее простой и верный способ… Немного обидно, конечно, но не смертельно.

– Эй, а не сгущаешь ли ты краски?

– У него на лице свежий шрам…

– Брился – порезался или на сук напоролся.

– Или бегал ночью по лесу!

– Так и хочется добавить – голышом. Кстати, что там «хомяки» нарыли по потеряшке?

– Я случайно заглянула в их рапорт, пока ждала аудиенции у комиссара…

– Почему раньше не рассказала?

– Не сложилось: вас больше интересовал тайный ход.

– Теперь я весь твой, Лизбет, вещай!

***

– Бим, нельзя лезть туда, куда не просят! – сказал Алекс и схватил за ошейник рвущегося под землю пса. – Там только банки, если верить капитану, да и те с ягодами, а не с мясом. Другое дело, что правая сторона подвала еще не осмотрена. Может нам рискнуть, пока нет экспертов? – спросил он и разжал руку. – Зря, что ли землю рыли?!

Бимур благодарно завилял хвостом и рванул в подвал.

– Как скажешь, друг, – усмехнулся Николич и, поскрипывая берцами, осторожно спустился вниз.

Дневной свет падал только в центр подвала, тогда как боковые коридоры оставались в глубокой тени. Неизвестно откуда взявшийся солнечный зайчик метался по стенам и полу. Подняв столб пыли, за ним, поскуливая, носился Бимур.

– Если прямо пойдешь, то к консервам придешь. Если налево пойдешь – к электрощиту придешь. Ага, вот и он… – Алекс открыл дверцу навесного ящика и покосился на пса. – Бимчик, сейчас не время развлекаться, – сказал он, щёлкнув тумблерами. – Что и следовало доказать: обесточено. Лады, фонарем посветим. Теперь пойдем направо? – Он закрыл щиток и взглянул на пса. Перестав нарезать круги, Бимур в глубокой печали поглядывал на инспектора.

– Эй, дружбан, что с тобой? – спросил Алекс, не на шутку встревожившись.

Он присел рядом с псом и потрепал его по холке. Бимур взвизгнул и взмахнул хвостом – яркой вспышкой мазнул по глазам инспектора солнечный блик.

– Это еще что такое?! – воскликнул он, прищурившись. – А ну-ка… – Он наклонился и резким движением выдернул из шерсти острую спицу. – Вот это трофей! – воскликнул он, разглядывая сверкающую желтую «фасолину» на конце иглы. – Да что б меня… блестит, как настоящий алмаз! Ты самый лучший пес в нашем городе, ты самый умный пес в нашем городе! Бим, ты нашел улику! Да еще какую!

Пёс довольно зафыркал.

«Куда ж ее спрятать?» – подумал Алекс и закрепил спицу на внутренней стороне ремня. – Не, Бим, я понимаю, что надо бы в отдельный пакетик, но пакеты остались у капитана, поэтому пока и так сойдет.

Направо двери не было. Был узкий проход в небольшое помещение. Фонарь осветил деревянные стеллажи, растянувшиеся вдоль стен. Здесь было прохладно, но не сыро. Пыльные бутылки покоились в полукруглых выемках, выложенных сухой соломой. Подсвечивая себе фонарем, Алекс пытался разглядеть этикетки, но их не было. Зато на вогнутом дне каждой бутылки, четко проступали темно-бордовые выпуклые буквы «АМ

– Зачетно, – одобрил он и, заправив футболку в штаны, зашагал вперед. Рядом трусил Бимур.

Бутылочное изобилие закончилось разноцветными матерчатыми узелками с высушенной травой, подвешенными к деревянным балкам. Нестерпимо зачесался нос. Алекс чихнул. Чихнул и Бим, а потом, пригнув косматую голову к полу, вдруг тихонько зарычал.

– Что, дружище, опять призраки беспокоят? Не робей, я же с тобой! – подбодрил его Алекс, вглядываясь в темноту подвала: впереди в неглубокой тупиковой нише угадывались очертания массивного предмета. – Жалко, фонарь не достает…

Через пару шагов стало ясно, что в нише прятался громоздкий дубовый буфет с резными створками.

– Ну вот, а ты рычишь... – произнес Алекс, подсветив стоящие на нем предметы. – Это всего лишь обыкновенный кухонный шкаф, а не сундук с мертвяками.

На темной столешнице выделялась белым пятном фарфоровая ступка с пестиком. Рядом стоял заварочный чайник с остатками плесневелого травяного жмыха в стеклянной колбе и пластиковая воронка в мерном стакане. В самой глубине, в тени массивного корпуса, Алекс обнаружил плетёную корзинка со сморщенными красными ягодами, а на краю буфета – обычную керосиновую лампу.

– О, у моей тетки такая же, «Летучая мышь» называется, – отметил он, осторожно покрутив головку. Откуда-то снизу раздался странный треск. – Эй, ты чего там мудришь? – Алекс глянул под ноги: давясь слюной, Бимур отчаянно скребся в нижнюю дверцу шкафа. – Собака, раритет не порть! – Он отогнал пса и, проведя рукой по едва заметным царапинам, осмотрел дверь.

Нижнее отделение буфета закрывала сплошная одностворчатая дверца, которая непонятно даже, как открывалась: ни дверной ручки тебе, ни замочной скважины.

– Может, там и нет ничего? – предположил Алекс и для верности простучал панель: глухой звук выдал пустоту. – Предлагаю сначала проштудировать верх, а потом решим, что с низом делать. Может, волшебная отмычка сама собой и отыщется, как думаешь? – спросил он, повернувшись к овчарке. Навострив уши, Бимур гипнотизировал злополучную дверцу. – Как скажешь, друг: тогда я наверху покопаюсь, а ты внизу подстрахуй.

Прозрачные темно-коричневые склянки с притертыми пробками оказались жильцами всех пяти полок в верхнем отделении буфета. Сквозь толщу стекла было хорошо видно их содержимое: разноцветные порошки, желтые гранулы, голубые кристаллы, зеленая пыльца, черный уголь, какая-то вязкая масса, похожая на вазелин. На каждой банке прилеплена белая этикетка, подписанная крупными ровными буквами. Алекс выхватывал взглядом названия: имбирь, шалфей, зверобой, ромашка, женьшень, мускус.

– Информацию принял, – кивнул он и отошел назад для обзора буфета в целом. Внезапно погас фонарь. – Черт! Батарейка села или контакты отошли.

После небольшой встряски, дважды мигнув, лампочка окончательно погасла, и наступила тьма. Глухо зарычал пес.

– Тс-с, – наклонившись, прошипел Алекс и, погладив пса по взъерошенной холке, напряг слух. Бимур затих.

Легкое шуршание донеслось со стороны таинственного ящика. С тихим стуком откинулась дверца, и нечто белое медленно выползло из стены, заполнило собой нишу и замерло на краю.

– Эй ты, сучий потрох, вылезай оттуда! – заорал Николич на адреналине и, размахнувшись, швырнул в нечто фонарь.

Раздался приглушенный стон. Дверца захлопнулась. Нечто белое исчезло, оставив после себя запах ментола.

– Бим, ты это видел? – вполголоса спросил Алекс, опустившись на глиняный пол. Вытянув ноги, он нащупал ошейник и, подтащив к себе пса, обнял его за шею. Шершавый собачий язык тут же прошелся по его лицу. – Ну-ну, приятель… – усмехнулся он, уворачиваясь от щенячьих нежностей. – Сначала выведи меня отсюда, слепошарого.

Внезапно тело Бимура напряглось. Он вывернулся из объятий Алекса и растворился в темноте. Через долю секунды знакомое сопение донеслось со стороны буфета.

– Бим, что там опять? – спросил Алекс, вскочив на ноги. – Черт тебя дери!

Тусклый лучик света пробивался из-под буфета. Припав на передние лапы, Бимур пытался просунуть морду в узкую щель между шкафом и полом. Алекс распластался рядом, просунул руку и выкатил из-под шкафа фонарь с подозрительным бурым пятнышком на раструбе: «Краска или…»

– Эй, дружбан, а не все так плохо, – обрадовался Николич и потрепал Бимура по загривку. – Давай-ка выбираться из этого ада.

Глава 10

Приземистая сухонькая старушка бодро перебирала маленькими ножками по пыльным колдобинам проезжей части дороги, ведущей к монастырю. Длинный подол черного подрясника заметал ее следы, оставляя позади себя ровную полосу.

– Успеть бы до вечерней молитвы, – промолвила она, поглядев на лохматые тучи, надвигающиеся на оранжевый закат.

В плетеной корзине, свободно болтавшейся на ее тонком запястье, лежал благовонный кулич, обсыпанный сахарной пудрой и укутанный в вафельное полотенце с вышитыми на нем петушками. Сегодня Агата навещала своих деток – Матвея и Герочку, а вот Броня дверь отчего-то не отворила, видать, на работе своей трудилась.

«Жаль гостинчик не попробует, – подумала старушка, свернув на тропку, бегущую на пологий холм прямиком к высокому каменному забору да к потайной калитке в яблоневый сад: парадные-то ворота в этот час заперты на тяжелый засов аж до самой ранней зорьки. – В другой раз снесу».

Под плотно повязанным полуапостольником зачесался лоб. Подсунув мизинчик под ткань, монахиня поскребла ноготком по глубоким морщинкам, и, отставив костлявый зад, скоренько припустила вверх по холму, стараясь опередить дождь.

Глава 11

Кутаясь от ветра в камуфляжную куртку, Матвей глубоко затянулся, прикрыв обветренной рукой огонек сигареты. Выпустил через ноздри горький дым, швырнул окурок в кусты и озадаченно присвистнул: «Да-а-а, погодка дала крен… да где же Германа черти носят?! Так и нарваться недолго».

Отпустив друга на встречу с сыном, Матвей нарушил инструкцию: особые клиенты «Дома кенаря» не должны покидать его территорию без специального разрешения доктора Кронбика. Герман Холдиш входил в список особых клиентов.

Ближе к полуночи моросящий дождь и пронизывающий осенний ветер загнали охранника в будку. Запах свежей сдобы, исходивший от подрумяненного кулича, витал по комнате, напомнив ему детские годы, проведенные в приюте.

…Вот монахиня берет Мотю на руки. Он капризничает и вырывается: ему нужен бурый медведь, с которым играет рыжеволосая Броня. Он усердно тянется к игрушке и неожиданно пускает «голубка». Бронька смеется и убегает вместе с медведем. Мотя морщит нос и беззвучно рыдает от позора на руках Агаты.

…Вот они сидят на зеленой лужайке, постелив прямо на траву колючее одеяло. Тут же, на льняной скатерти в плоской миске горкой сложены поджаристые блины, еще теплые, с капелькой топленого масла. В маленькой плошке яблочное варенье, как любит Мотя, а в другой – сметана с сахаром, как любит Герман. Светит солнце, поют птицы, пахнет травой и блинами. У Брони рот испачкан в варенье. Она весело хохочет над Герой со «сметанным» носом, а Гера над ней. И только Моте не до смеха: высунув язык, он слизывает стекающее по его подбородку масло.

…Спустя одиннадцать лет они в последний раз собрались вместе: спортивный Мотя, худощавый очкарик Гера и нескладная рыжеволосая Броня. Они покидали приют, уходя во взрослую жизнь и унося с собой частицу души благочестивой матушки Агаты, заменившей им мать.

– Мать… мать… мать… – задумчиво произнес Матвей и отрезал кусок кулича. Выковырял из него попавшийся изюм и с удовольствием проглотил.

Он не знал той женщины, которая его родила, но помнил печальную историю ее короткой жизни от родной тетки, которая и подбросила младенца Мотю к воротам монастыря…

***

…На окраине Бигровена, под Рыбьим мостом, в сколоченных из фанеры бараках царил анархический порядок непонятых и непринятых обществом маргиналов, пребывающих в нравственном опустошении и беспробудном пьянстве.

Зависимость от мерзкого пойла не отпускала синеглазку Милку даже во время беременности. Ее напичканное алкоголем тело не чувствовало боли приближающихся родов. Заглянувшая в то утро на дружественный опохмел тетка приняла орущего младенца в свои дрожащие руки и в тот же миг прониклась к голубоглазому племяннику неведомым трепетом, свято уверовав в чудо Господне, пославшего ей абсолютно здорового мальчика.

Черный дым, валивший из крайнего барака, обитатели Рыбьего моста унюхали лишь на рассвете: затянувшееся празднование рождения Милкиного сына повергло всех в мертвецки пьяный сон. И лишь благодаря тетке крохотные косточки младенца не упокоились в ящике из-под гнилых овощей вместе с материнскими.

С того страшного дня тетя с питием хоть и не завязала, но дозы сократила, бранные слова произносила тихо и с оглядкой, а смерть собственной сестры восприняла как Божью милость, забравшего грешную душу в обмен на святого младенца. Однако в статусе «просветленной» тетка продержалась ровно три дня: зеленый змий лишь ослабил свои объятия, чтобы сжать их с новой силой.

Так приют «Божий дар» стал для Матвея родным домом. Впечатленная названием обители тётка положила племянника в глубокие ясли для подкидышей и дала деру. Но измученная похмельной совестью она иногда навещала подросшего племянника и, припав пропитым лицом к железной решетке, шепелявым голосом пересказывала трагическую историю его появления на свет.

Кто был его отцом тетка толком не знала: сначала все твердила об угоревшем вместе с матерью кучерявом арапчонке – ее последнем сожителе, потом вдруг вспоминала про богатого господина – любителя молоденьких девочек и соблазнителя невинных душ, а то вдруг и вовсе клялась в непорочном зачатии.

Однажды Мотя набрался смелости и попросил тетю больше не приходить.

***

Матвей провел ладонью по лицу, прогоняя горькие воспоминания. Сыпанул в кружку щепотку черного чая, добавил ломтик лимона. Залил кипятком. Пока чай заваривался, порезал кулич, краем глаза отметив на мониторе подвижную светлую точку.

– Наконец-то, – выдохнул он и вышел из будки. Прикурил, пристально вглядываясь в темноту, куда не доходил свет фонарей с гравийных дорожек.

Послышался хруст веток. Припадая на правую ногу, Герман бежал через парк. Полы зеленого плаща трепетали на ветру, широкие штанины больничной пижамы облепили худые ноги. Тяжело дыша, он остановился рядом с Матвеем. Уперев ладони в колени, наклонил голову. Из рассеченного лба текла тонкая струйка крови.

– Да-а-а, красава, – сказал Матвей. Отбросив щелчком потухшую от ветра сигарету, он затащил Германа в будку. Оглянувшись через плечо, окинул пронзительным взглядом сумеречный больничный парк: «Чисто!» – Тебя кто-нибудь видел из местных, сердечный? – тихо спросил он, усадив друга в компьютерное кресло.

– Кажется, нет, – ответил Герман, вытерев рукавом плаща лоб. Задев нечаянно рану, заныл: – Меня ранили, я весь в крови…

– Дай посмотрю! – Смочив носовой платок водой из пластиковой бутылки, Матвей протер рану. – Не смертельно, только кожа содрана, но завтра будет здоровый шишкан, так что готовь легенду для доктора. – Достав из дежурной аптечки перекись, он быстро обработал рану, ловко налепил пластырь.

– Дай пить! – попросил Герман, протянув руку к бутылке. Он сделал жадный глоток, немного расслабился и, потрогав пластырь, виновато произнес: – Моть, прикинь, он в меня фонарем засветил!

– Прикинул уже, – ответил Матвей и, убрав в аптечку медикаменты, уставился в мониторы: изображение с парковых видеокамер не менялось.

– Герыч, что случилось? – спросил он, взглянув на друга. – Почему от тебя гарью пахнет?

– Пожар, Моть, – ответил Герман, внезапно побледнев. – Сгорел дом Маккишей, пацаненка еле спас.

– Где он сейчас?

– В монастыре.

– Почему сюда не привез? Здесь же его мать…

– Да нет ее здесь.

– Как нет?!

– На вилле она…

Нахмурив брови, Лунев посмотрел в окно. Ветер, потрепав деревья, успокоился. Полная луна робко выглядывала из рассеявшихся туч: «Грозы не будет, и то хорошо».

– Ты видел ее? – Матвей взял кусок кулича и протянул Герману.

– Кого? Хельгу? Не видел – слышал: она у Акима спрашивала, как на ту сторону озера попасть. Аким при ней Аристотелю позвонил, сказал, чтоб пассажира подождал. Она и рванула на велосипеде, только батискафы сверкали!

– Катафоты, умник.

– Угу, – кивнул Герман, доев кулич. – Опять матушка приходила?

– Больше некому. На, вот! – Матвей протянул завязанный в вафельное полотенце кулек. – Забирай свой гостинец! Если нарвешься на Матильду, скажешь, что у меня был, но лучше не нарываться: она – баба любопытная, так заболтает, что не заметишь, как приговор себе подпишешь.

– Да, понял я, понял!

– Значит, в доме Маккишей сейчас полиция орудует?

– Угу, только дома больше нет – одно пепелище.

– Ты, вот что… – сказал Матвей. Сняв куртку, он повесил ее на крючок у двери, вытащил из-под стола табурет и уселся напротив беглеца.

– Татуха у тебя интересная, – заметил Герман, уставившись на замысловатые символы на руке Лунева. – Чья работа? Может, и мне набить?

– Тебе уже набили на лбу, – проворчал Матвей. – Лучше скажи, зачем ты в город без предупреждения поперся?

– Ну, я подумал, что если доктор с медсестричкой на озере, то почему бы мне не наведаться к одной милой даме…

– Значит, Сибиллу навещал? Гляди, как бы Квинс-младший тебе бока за мать не намял.

– Смеешься?! – выдохнул Герман. – Я ведь тоже ее сын, а не…

– Это ты так решил, – перебил его Матвей, – но пока Орланд еще шевелится в своем кресле, Сибилла вряд ли тебя признает.

– А я могу и подождать. Гордон проговорился, что делает ставку именно на меня, потому что старик прогрессирует…

– Будем надеяться, будем надеяться, – вздохнул Матвей. – А дальше-то чего?

– Чего – чего?!

– Про блуждания ночные давай рассказывай!

– Сегодняшние?

– А ты еще и вчера где-то шастал?!

– Было дело…

– Где?

– В Старом доме…

– Зачем?!

– Да так, следил кое за кем…

– Выследил?

– Не, только напугал, – засмеялся Герман и, оборвав смех, доверительным полушепотом добавил: – Черного-черного человека в белых-белых одеждах.

– Кончай дурковать! – с раздражением бросил Матвей, не поверив ни единому его слову.

– Как скажешь. Шел я, значит, лесом…

Матвей не выдержал и улыбнулся.

– Смейся, смейся, – нахохлился Герман, – вообще ничего не скажу.

– Да ладно, чего кобенишься? – Он примирительно похлопал его по плечу. – Не просто так спрашиваю! Ночью полиция заповедник шерстила – пропавшего клиента искали: кто-то все-таки на тебя настучал.

– Да ежу понятно – кто! – воскликнул Герман, выпучив возмущенно глаза. – Вот же гондон колясочный!

– Прямо с языка снял, – буркнул Матвей. – Чего дальше-то?

– Значит, вышел я из леса, носом повел – дымом тянет. Рванул прямиком, через рябины, к дому Маккишей. Почти уже добежал до крыльца, но тут дверь распахнулась, и… ты только смейся!.. прямо на меня выпрыгнуло привидение.

– Или возможный поджигатель.

– Вряд ли. Значит, оно меня увидало, споткнулось, а потом и вовсе упало. Я саван с него стянул, а под ним – рыжая девочка.

– А-а-а, тогда это Магда, дочка сенатора Мишкуна, – пояснил Матвей. – С Марком твоим, типа, дружат. Я приглядываю за ними иногда.

– Спасибо, дружище! Беру я, значит, девчонку на руки, а она вырывается, ногами– руками дрыгает, глаза таращит, а слово сказать не может, истерит полным ходом. Спрашиваю: «В доме есть кто?» Она – в слезы! Плюнул, под дерево ее усадил, сам внутрь бросился, где и поглотила меня геенна огненная: все в дыму, глаза режет, в глотке кашель, ни черта не видно! Кое-как заметил движуху на лестнице – это Марк мальчишку на себе тащит. Я их обоих в охапку и обратно, еле успели: пламя пятки лизнуло! Смотри! – Герман задрал ногу в грязной кроссовке.

– Балерун, твою мать, – буркнул Матвей без злобы и двинул его локтем по ноге. – Дальше что?

– Сын быстро оклемался, а вот мальчик так и не очухался: помимо того, что дыма наглотался, так еще и мышцы от страха судорогой свело, калачом понесли…

– С Марком?

– С Карлом!

– Вот те раз! – удивился Матвей. – А ему-то что понадобилось ночью у Старого дома?

– Говорит, мимо проходил…

– Там же тупик!

– Он почему-то с полными канистрами был, и вода, кстати, нам очень пригодилась.

– Значит, на родник ходил… ночью, – сказал Матвей и в задумчивости почесал подбородок.

– В лесу есть родник?

– Есть. За развалинами часовни.

– Точно! – воскликнул Герман. – Помнишь, когда мы были мелкими, Агата нам рассказывала легенду о Наталии, восставшей из могилы?

– Ты сейчас серьезно?!

– Но ведь это то самое место! Там раньше кладбище было и ча…

– Фигней не страдай, – грубо перебил его Матвей, – и от темы не уходи. Дальше что?

– Дальше: сказал Марку, чтобы девочку домой отвел и язык держал за зубами, а мальца решил у Агаты спрятать… гм, сам не знаю, почему. Не захотел с больницами связываться, подумал, что в монастыре надежней будет.

– Может, и надежней, – кивнул Матвей. – Пожарных кто вызвал?

– Карл. Я телефон в палате забыл.

– Угу. Значит, выходит, что ты не только сбежал с места происшествия, но и главного свидетеля заодно спрятал.

– Спас и сберег, – тут же поправил его Герман, – до поры до времени, пока все не устаканится. Жаль только, что пожилую женщину не вытащил, хотя, все равно не успел бы…

– Берта! – чертыхнулся Матвей. – Я забыл про нее. Где она?

– Ну, я не знаю, – замялся Герман. – Девчонка из полиции обронила фразу что-то типа: «Муж нашего трупа», когда про Альберта говорила.

– Давай-ка, притормози, – попросил Матвей, замотав головой. – Вернемся назад! Значит, вы оставили Дроню в монастыре…

– Потом Карл пошел домой, а я опять туда, на пожарище.

– Зачем?

– Интерес у меня там свой был, – напустил туману Герман.

– Что за интерес? – живо поинтересовался Матвей. – Хотя знаю: золото, бриллианты?

– А хоть бы и так, – почти обиделся Герман.

– Ну-ну, – усмехнулся Лунев, – как я погляжу, в лагере клинических идиотов прибавление.

– Короче, завернулся я в простыню, залез в дупло, сижу, жду…

– Красава!

– А что?! Отличный наблюдательный пункт: слился с природой.

– Видал, когда полицейские приехали?

– Видал. Пес у них чётко натасканный! И кеды нашел, что рыжая разбросала, и шнурки. Я уж подумал: «Всё! Мне – триндец!» А псина даже ухом не повела в мою сторону. Может, мята нюх отбила. Как думаешь?

«Если бы так… – вздохнул про себя Матвей и отвел взгляд, – …аммиак, а не мята».

Он поднялся с табурета, вытащил из пачки сигарету, прикурил. Выпустив дым, произнес:

– Думаю, что в конфетах действительно содержится что-то, противное собакам, но точно не мята. Так что девчонка сказала?

– Какая девчонка? А-а-а, из полиции. Только она все же девушка…

– Да мне по барабану!

– Дословно так: «Покойный муж нашего обгоревшего трупа». Их трупа, значит.

– А почему она так сказала?

– Да я толком ничего и не понял: что ветром донесло, то и услышал. Вроде, Альберт Маккиш, который «муж нашего трупа», сомневался, что его бабка сама умерла: видел, что ее абажу-у-ур тоо-гоо, – выговорил через зевок Герман.

– Лады. Поспрашаю в другом месте. Что с фонарем думаешь делать?

– Банданой прикрою – не заметят. Дай воды, будь другом!

– Держи! – Матвей протянул ему бутыль. – Да я про тот фонарь, что к твоему лбу приложился.

– Ах, этот… – Герман подавил новый зевок. – Да ну и черт с ним!

– Рассказывай! – поднасел на него Матвей.

– Да ничего интересного, – сказал он устало, – дождался, когда полисмены свалят, и полез… только не туда, куда их старший полез, а в другой люк, подальше. Думал, что корячиться придется, а получилось тихо и гладко: ни ржавчины, ни скрипа. Похоже, этим ходом не раз пользовались, смазочка там и все дела. Спустился я вниз и углубился в подземные чертоги…

– Угу, – буркнул Матвей и в последний раз затянулся, выпустив из ноздрей дым, – …а в чертогах свечи в канделябрах кругом понатыканы? – Он аккуратно затушил окурок в пепельнице.

– Нет! Свечей не было, но я же в темноте, как кошка! Шел, шел, пока ни уперся в деревянную дверь. Ногой ударил, она и открылась, а за дверью…

– Сокровища инков.

– Ха-ха-ха! Пацан какой-то с собакой! Парень орет, собака рычит и ни хрена не видно.

– Ты же кошка, – напомнил Матвей.

– Был, пока в лоб не получил, – согласился Герман. – Обиделся я, дверь захлопнул и смотался по-тихому. Вот такой преферанс с бенефисом.

– Давай его сюда, – велел Матвей и протянул руку. – Надо разобрать да выбросить.

– Кого?

– Фонарь.

– Так он там остался.

– Понятно, – сказал Матвей и нахмурился. – Видел, кто бросил? – Он опустился на табурет, глянул в мониторы: «Чисто».

– Нет. Но думаю, что тот парень, не собака же. Плохо дело, да?

– Да, Гер, плохо. Теперь твою ДНК на молекулы раскладывают, а как разложат, сюда придут, байки твои слушать, о нелегкой судьбе любопытного призрака.

– И что теперь делать?

– Придумаем что-нибудь... – Матвей взглянул на часы. – Герыч, тебе пора. Да! И окуляры свои забери. – Он достал со стеллажа очки. – Интеллигенция, ядрена вошь.

Протерев пыльные стекла, Герман нацепил очки и с неохотой оторвался от стула. Подошел к двери, приоткрыл уже, но замешкался на пороге.

– Моть, а я это… видал ее… в том рябиновом саду, – сказал он тихо.

– Гера, иди спать! – разозлился по-настоящему Лунев. – Утро вечера мудреней.

– Как скажешь, командир, – вздохнул Герман и исчез в темноте парка.

Глава 12

Заложив руки за спину, Дюк Макговерн сердито расхаживал по кабинету.

Крут, Корниш и Николич стояли в дверях, перебрасываясь недоуменными взглядами.

– Кто? – хмуро спросил комиссар, останавливаясь перед ними. – Я спрашиваю, кто из вас доложил мне о сгоревшей хлебнице?

– Я лишь предположил о неисправности микроволновки, – признался Ингмар. – Теперь вижу, что о ней можно забыть. Но у меня созрела еще одна версия. Докладывать?

– Не надо сотрясаться в воздухе, капитан – овечка выделенки не стоит. Все ясно, как божий пень: проводка в доме не менялась с прошлого века. Под уцелевшей штукатуркой эксперты обнаружили кусок прогнившей обшивки и почерневший от короткого замыкания провод.

– Но коротнуло-то микроволновку? – осторожно спросил Алекс.

– Нет! – рявкнул Макговерн. – Кофеварку, черт ее дери! Печки в доме не было, ее в ремонт отдали.

– Да далась вам эта печка, комиссар, – приободрился Николич, – любой бытовой прибор, вторкнутый в розетку, мог вызвать замыкание. Не печка, так кофеварка, не кофеварка, так утюг…

– …Не утюг, так фен, – поддержала его Лизбет, – не фен, так….

– …Пылесос, – подключился Ингмар, – не пылесос, так…

– Дрель! – закончил перекличку Дюк. – Хватит умничать, капитан! Доложите лучше по пожарищу и давайте-ка, без этих ваших… – Он повертел пятерней перед носом Крута и закончил: – …предположений. Всем сесть и не маячить одинокими парусами!

Ингмар покосился на стул и выбрал диван. Положив на колени папку. Лизбет присела рядом. На подлокотнике подле нее устроился Алекс.

– Итак, – начал Крут, – на пожарище обнаружены следующие улики: правый детский кед и синий шнурок, а при осмотре подвала я наткнулся на старинный сундук, внутри которого находился металлический брусок, предположительно…

В дверь настойчиво постучали.

– …Золотой слиток, – добавил он и замолк.

– Войдите! – рявкнул Дюк, вернувшись за стол.

Дверь распахнулась – Ингмар тихо выругался, Лизбет фыркнула, Алекс мягко переместился с подлокотника на ее колени.

Высокий широкоплечий мужчина в сером двубортном костюме вошел в кабинет. Элегантные очки в серебряной оправе восседали на его носу, подчеркнув синеву глаз и кусок пластыря над левой бровью. Клетчатое кепи, небрежно сдвинутое на затылок, открывало выпуклый лоб, плавно переходящий в залысины.

– Убор-то сними, – сказал Дюк, одобрительно кивнув вошедшему. – Ну, ты и пижон! Сразу и не признаешь. Так вот… – Он торжественно взглянул на подчиненных. – Позвольте представить нашего нового сотрудника спецагента Роберта Чижовски. Хотя вы, наверное, уже успели познакомиться с ним на следственном объекте.

– Что-то не припоминаю, – нахмурив брови, сказал Ингмар и подошел ближе. – Вспомнил: бригадир «черношапочников»!

– И я безмерно рад нашей встрече, капитан, – оскалился Роберт и неожиданно сгреб его в охапку. – Ящик нефильтрованного в машине, – прошептал он во всеуслышание и сразу же отстранился.

– Другое дело, хлопчик! Но Корниш все равно в обиду не дам.

– Напрасны твои стенания, барин: зри на диван!

– Лиза, ну как так-то?! – усмехнулся Крут, узрев наливающуюся досадой Корниш. – Снова – здорово?! Ты уж определись: или я или Алекс…

– Очень смешно, – обиделась она и толкнула Николича в бок. – Собачий папа, слезай уже, пока корни не пустил! – сказала она и выдернула из-под него папку.

– Почва ваша – суглинок, а я чернозем люблю, – буркнул Алекс и пересел с ее коленей в кресло.

«О-хо-хо, молодежь, – безучастно наблюдая за ними, вздохнул за столом комиссар, погруженный в свои, совсем не радужные мысли. – Мне бы ваши заботы…»

Новое дело о погорельцах Маккишах попахивало для него тухлячком: ядреным таким, тошнотворным запашком, тянувшимся из беспринципного прошлого Макговерна.

«Если капитан докопается до старухи – а он, как пить дать, докопается! – ничего не докажет: прямых улик нет, – рассуждал он. – Да и Фергюссон вряд ли захочет гопак перед ним плясать: слишком заносчив и хитер этот старый маразматик...»

Воспряв немного духом, Дюк вдруг почувствовал, что сильно вспотел: наглаженная с утра рубашка, надетая под китель, неприятно облепила взмокшую спину, вызвав легкий зуд. Навалившись на спинку кресла, он немного поерзал по ней плечами, но легче не стало – только раздразнился еще больше. Тогда, чтобы отвлечься, он расстегнул китель и, бросив взгляд на Лизбет, по инерции спросил:

– Корниш, почему вы молчите?

– Мне надо ему что-то ответить? – В недоумении она покосилась на Николича.

– Кому – ему?

– Александару…

– Почему – ему?!

– А кому?

– Макговерну, черт его дери! – не сдержался Дюк и снова заерзал по креслу. – Устроили здесь цирк, понимаешь! Быстро займите свои места согласно… – не договорив, он взглянул на Крута.

– Субординации, – охотно подсказал Ингмар, оседлав любимый стул.

– Вот-вот: субординации, – повторил Дюк. – Роберт, не маячьте перед глазами, садитесь уже куда-нибудь, только не на колени к Корниш. Николич, впустите собаку! Уже добрых полчаса под дверью скребется! Ну-ну, дружок, и я рад тебя видеть... – Он поприветствовал вбежавшего пса, подставив ладони под влажный собачий нос. – Ступай к хозяину, послушай, что говорят твои… гм, коллеги. А вы, капитан, напомните, на чем мы прервались?

– На уликах: кеды, шнурок и… слиток, – ответил Крут, проводив взглядом разлегшегося под столом, в ногах Алекса Бимура.

– Хорошо. Что-нибудь еще нашли?

– Фонарь и булавку с камнем.

– Вот так и надо докладывать: коротко и по существу, – похвалил его Дюк. – Корниш, почему вы молчите?! Когда я наконец-то услышу от вас результаты экспертизы?

– Ах, вот вы о чем... – Лизбет облегченно выдохнула и, достав из папки заключение, положила перед ним на стол. – Сначала по кедам и шнурку, – начала она. – Полукеды тканевые, светло-голубого цвета, на резиновой подошве, размер обуви тридцать пятый…

– Мальчуковые или девчуковые? – нетерпеливо перебил Дюк.

– Унисекс. На внутренней поверхности кеда обнаружены ворсинки хлопковой нити, возможно, от носков. В протектор подошвы забились песчинки красного гравия. Отпечатки пальцев, снятые с кеда, в картотеке отсутствуют. Что касается шнурка, найденного в кустах, то он расшнурован с левого кеда…

– Как установили, что именно с левого?

– Потому что правый – со шнурком. Теперь по обгоревшим останкам. Экспертизу проводила стажер Монник. Доктор Кронбик в последний момент отказался, но необходимое оборудование предоставил. Останки принадлежат Роберте Маккиш. Смерть наступила за сутки до пожара. В легочной альвеоле карбогенизированного трупа найдены микроскопические частицы рицина.

– Какого, говоришь, трупа? – переспросил Макговерн, схватив паркер

– Обгоревшего, шеф.

– Что ж, мне все ясно. – Он постучал ручкой по столешнице. – И каковы ваши выводы?

– Берту Маккиш отравили.

– Поясните.

– Рицин – яд растительного происхождения, содержится в семенах клещевины, оно же райское дерево, – сказала Лизбет. – Попадая внутрь организма человека, рицин необратимо повреждает внутренние органы. Смерть наступает в промежутке от одного до пяти дней. И самое печальное, что противоядия нет.

Дюк нахмурился, переваривая полученную информацию: «Черт ее дери! Значит, все-таки убийство…»

– Но рицин можно производить и химическим путем в небольшой домашней лаборатории, – добавил Чижовски, воспользовавшись возникшей паузой. – После отжима семян получают касторовое масло, а из оставшегося жмыха специально обученные люди синтезируют яд, как в виде раствора, так и в виде тонкодисперсного порошка. Но наиболее эффективен аэрозольный рицин. По данным статистики…

– Стоп! Не надо статистки, – остановил его Дюк. – Корниш, доложите ваши версии по отравлению.

– Возможно, она вдохнула порошок, – ответила Лизбет.

– Как вдохнула?! Сама или ее заставили?

– Может, через купюру, как кокс, – предположил Николич.

– Молодец, очень оригинальная версия! Вот вы, мой юный друг, ее и проверьте.

– Тогда я пошел? – Алекс поднялся, задев берцем собачий хвост – Бимур недовольно заворчал и заполз под кресло.

– Пойдете после доклада эксперта, – возразил Дюк и встал из-за стола.

– Понял, не дурак, – пробормотал Николич, усаживаясь на место.

– Корниш, немедленно позовите Каролину! – Обмахиваясь папкой, комиссар подошел к окну. На солнечный круг лениво наплывали серые облака. Пушистый ясень приветливо шелестел поредевшей кроной, осыпая карниз крылатыми метёлками.

«Эх, Яша-Яша… – Он вдохнул полной грудью запах мокрой древесины, исходивший от коры. – Вот разберусь с этим дрянным дельцем и сразу рапорт об отставке – даю слово! Но к тебе все равно приходить буду. – Он осторожно, как хрупкую бабочку, подобрал с карниза крылатку и положил в карман кителя. – На удачу».

И словно добрый вестник, маленькая пичужка вдруг выпорхнула из ветвей дерева и полетела к солнцу.

– Ингмар, проведайте Линду, – тихо попросил Макговерн, проводив птичку умиротворенным взглядом. – Не нравится мне что-то ее затянувшаяся депрессия.

Глава 13

Приоткрыв портьеру, Матильда заглянула в примерочную кабинку, придирчиво оглядела Диндру в переливающемся блестками темно-бирюзовом платье и восхищенно цокнула.

– Просто красавица! – воскликнула она. – Как бы мне хотелось иметь такую фигуру, как у тебя! – Она мельком взглянула на себя в зеркало и удрученно сникла: кудрявая полная брюнетка в мешковатой юбке и растянутом светлом кардигане выглядела и впрямь не очень привлекательно рядом с «песочными часами» подруги, обернутыми в нежный крепдешин.

– Спасибо, дорогая, – проворковала Диндра, перехватив в зеркало ее взгляд. – Сейчас и тебе подберем чудесную вещицу, будешь как английская королева. – Она покрутилась еще немного перед зеркалом и, выпихнув Тильду из кабинки, задвинула портьеру обратно.

– Скажет тоже… – пробурчала Матильда, запустив обе руки в рюкзак: «Она наверно думает, что у английской королевы зарплата санитарки».

– Дорогая, – сказала Диндра, выйдя из кабинки. – Я вот о чем подумала… – Она передала бирюзовое платье продавщице. – Пожалуй, отдам тебе брючный костюм, который купила прошлой весной. Мне он великоват, а тебе будет в самый раз. Только брюки придется подшить. Ты согласна?

«Опять подачки свои сует…» – Сдвинув брови, Матильда сосредоточилась на рюкзаке.

– Чего молчишь?

– А того! – взорвалась она. – Вот себе и покупай парчу в соболях, а мне не надо: я уж как-нибудь в распродажных похожу!

– В своем уме, подруга?! Я же сказала, что похудела… И откуда вдруг такая щепетильность?!

«А нечего мне в нос богатством своим тыкать!» – едва не вырвалось у Матильды, но вовремя вспомнив «кто у нас муж», подавила раздражение и через силу мягко поинтересовалась:

– И в каком месте ты похудела?

– Ну знаешь! – бросила Диндра и направилась к кассе.

«Все-таки обиделась», – подумала Матильда и, сунув в рюкзак кошелек, потопала следом.

Навалившись грудью на кассу, молодая девица встретила их насмешливым взглядом.

– Нечего глаза пялить! – накинулась на нее Диндра. – Займитесь лучше своим делом, дорогуша.

– Больные люди, – пробормотала кассирша и, оформив покупку, с дежурной улыбкой протянула ей фирменный пакет. – Будем рады видеть вас снова, – заискивающе произнесла она, проводив подруг до стеклянных дверей выхода.

Глава 14

Брониславу мучило похмелье.

– Пи-и-ть, – простонала она и, с трудом оторвав гудящую голову от подушки, свесилась с дивана. Пошарила по ковру рукой, но вместо бутылки схватила пепельницу: горка окурков высыпалась на пол: «О, нет!»

Подобрав бычок, она сунула его в рот и уселась по-турецки, высматривая на столе зажигалку. Огниво нашлось в немытой тарелке, между апельсиновой кожурой и припудренным пеплом шоколадом.

Тяжело вздохнув, Броня сползла с дивана, поставила пепельницу на стол и прикурила.

– Кругом грязь и мерзость, – выдохнула она вместе с дымом, прищурившись на скрюченные куски сыра в подозрительных темных пятнах: «Коньяк, что ли, пролили?»

Она поискала глазами бутылку: обнаружила ее за креслом, да не одну – три опорожненных «Наполеона» жались друг к дружке, четвертый лежал ничком чуть в стороне, прицеленный горлышком на пылесос у окна.

– А кто приходил-то? – Броня попыталась вспомнить, но голова так раскалывалась, что пришлось сдаться. Взглянув на скомканные салфетки, зачем-то засунутые внутрь бокалов, она затушила в пепельнице бычок и поплелась на кухню за водой. В коридоре остановилась возле зеркала и, натянув на кулак рукав свитера, протерла его от пыли.

– Кто ты, прекрасная незнакомка? – угрюмо спросила она у своего отражения: припухшая тетка с взлохмаченными рыжими волосами выглядела такой жалкой и несчастной, что защипало в носу.

Позабыв по жажду, Броня вернулась в гостиную, подобрала с пола окурок и, присев на диван, чиркнула зажигалкой. Вместе с нечаянным всхлипом втянула дым и закашлялась, подавившись слезами. Горькая обида вырвалась наружу, заставив ее разрыдаться. И неумолимой тенью из прошлого снова возник перед ее глазами образ высокого полноватого мужчины в шерстяном пальто с маленькой девочкой на руках. На малышке лисья шубка и шапочка с розовыми помпонами. Она машет ей маленькой ручкой и смешно пускает слюнявые пузыри: «Апа гуять». Они садятся в большую черную машину и уезжают. Другая машина, белая с красным крестом, увозит Броню в психиатрическую клинику…

***

Ровно через год после родов, она вышла на работу. В городской больнице катастрофически не хватало персонала, и доктор Кронбик обратился к ней за помощью. Отказать ему Броня не смогла. Пришлось нанять няню с проживанием: Лота прекрасно справлялась со своими обязанностями, окружив заботой не только ее ребенка, но и ее мужа.

Броня уволила няню. Муж подал на развод, отсудив у Брони годовалую дочь.

Судебной процедурой занимался адвокат Анастас Гробовский, умудрившийся в сжатые сроки закончить бракоразводный процесс без ее присутствия.

Броня ненавидела Гробовского еще сильнее, чем бывшего мужа. Но он был единственным, кто знал, где ее малышка.

Они подкараулили его возле дома. Разгоряченный Герман схватил Анастаса за грудки и, хорошенько встряхнув, придавил к кирпичной стене. Мелькнувший в глазах пройдохи испуг сменился хищным блеском. Он клацнул зубами перед носом Геры и самодовольно пояснил, что заявленный ими господин с дочерью покинули город в неизвестном ему направлении и, как он полагает, навсегда.

А вскоре случилось эта ужасная трагедия с Германом…

Броня уволилась из больницы и перешла в полицию. И всякий раз, вскрывая пластиковый мешок с неопознанным трупом, она втайне надеялась, что это будет труп адвоката Гробовского.

Настоящей отдушиной для нее стало возращение Матвея. Его служба закончилась, и, прежде чем подписать новый контракт, он решил навестить друзей. Навестил и остался в городе навсегда, чтобы быть рядом с Германом.

Она попросила Кронбика взять Матвея охранником в Канарейку, и доктор не смог ей отказать.

***

Бронислава бросила обгоревший фильтр в пепельницу и опустилась в кресло, поджав под себя ногу.

Неделю назад, в булочной она увидела девочку лет десяти.

Обычная школьница в клетчатой юбочке и толстовке с капюшоном на голове укладывала в рюкзачок пончики. Броня, замерев возле прилавка, вглядывалась в детский профиль: рыжая челка, пухлая щечка в веснушках, курносый носик.

Пронзительный автомобильный гудок заставил Броню оглянуться: напротив стеклянной витрины, на улице у бордюра припарковалась длинная черная машина.

«Лимузин в Ровенбрике?!» – мимолетно изумилась она и вновь повернулась к школьнице. Закинув рюкзак за спину, девочка сдернула с головы капюшон и, взмахнув рыжими кудрями, выбежала за дверь.

В полнейшем смятении Броня застыла на месте, затаив дыхание: голубые глаза малышки заслонили ей весь божий свет. Очнулась лишь, когда кондитерша дотронулась до ее ледяной руки и тихо спросила:

– Вам плохо?

– Нет, – воскликнула она и выскочила на улицу. Но ни девочки, ни черной машины уже не было: «Неужели они вернулись?! Через десять тревожных лет…»

***

Бронислава решительно стянула через голову свитер, заправила майку в джинсы и пошла на кухню за мусорным пакетом. Вернувшись в комнату, принялась за уборку: скукоженный сыр, пепельный шоколад, засохшая кожура, сметенные в совок окурки – все, что попалось ей под руку, вместе с тарелками и бокалами, полетело в пакет на стеклянную поленницу из «Наполеонов». Прошлась влажной тряпкой по мебели, уничтожив следы вчерашнего веселья. Осталось пропылесосить.

Броня оттащила на кухню мешок, бросила тряпку в мойку и почелночила обратно к пылесосу: громоздкий, двадцатилитровый пылесборник притащил из Канарейки Матвей, и со словами: «Не благодари» подкатил к батарее. Она никогда им не пользовалась и уже давно бы выбросила, если бы не Мотя…

– Итак, дружок, пришла пора познакомиться с тобой поближе, – сказала Броня, с сомнением уставившись на пылесос. – Фу! Так ты еще и вонючка?! – хмыкнула она, неожиданно уловив в комнате явный запах эфира. Осторожно, вполоборота она покосилась на дверь: сбоку мелькнула неясная тень и пропитанная препаратом тряпка вдруг плотно прижалась к ее лицу. Броня инстинктивно отшатнулась, закатив глаза. Внезапная боль пронзила ее затылок, полностью отключив помутневшее сознание.

Глава 15

– Ди, я вот что хотела спросить… – пропыхтела Матильда, с трудом втиснувшись на переднее сиденье «жука», – …в том красном доме, что напротив Ратуши, кто живет?

– Эй, подруга, ты как в своей лечебнице поселилась, так света белого не видишь, – сказала Диндра. Сложив покупки на заднее сиденье, она устроилась на водительском месте и пристегнула ремень. – В красном доме живет и здравствует адвокат Гробовский. Он редко показывается на людях, поэтому не мудрено, что вы не сталкивались с ним на светских раутах. – Она уверенно вырулила с парковки Торгового центра на дорогу.

– А сколько ему лет? – спросила Матильда.

– Лет так за шестьдесят. А что?

– Значит, не он.

– Кто – «не он»?

– На днях я пошла на рынок за сладким перцем, да и помидоры с зеленью закончились, а Карлос гаспачо просил приготовить…

– Не отвлекайся, – попросила Диндра, бросив взгляд в заднее зеркало.

– Топаю я, значит, поперек площади и вижу, как в этот самый дом заходит мужчина: представительный такой, высокий, в черном костюме, на носу очки темные в полморды лица, лысоват правда. Пальцем на звонок давит, а сам по сторонам головой вертит. Вот я и спрашиваю: кто там живет? Может, какой адвокатский родственник?

– Очень интересно, – сказала Диндра, затормозив на перекрестке: зажегся «красный». Она задумчиво забарабанила пальцами по рулю. – Высокий блондин, говоришь… А давай-ка заедем к Линде, – неожиданно предложила она, глянув в боковое зеркало.

– Я не говорила, что он блондин, – буркнула Матильда. – А зачем нам к Линде?

– Надо! – Диндра взяла телефон, быстро набрала номер, прислушалась к гудкам. – Не отвечает. Позвоню в контору. Алло, добрый день! Линду Бредлик позовите… Да, я звоню от доктора Кронбика: мы передавали вам вчера лабораторный анализатор…. Когда можно забрать? Да, спасибо, обязательно передам. – Она отключилась и решительно проговорила: – Едем к ней домой! Линда предупредила ассистентку, что задержится на пару часов, но скоро полдень, а ее до сих пор нет…

Она взяла правее и уже через сто метров затормозила у трехэтажного дома под зеленой крышей с ржавым скрипучим петухом на флюгере.

***

Дверь им открыл морщинистый полусонный мужичок в зеленой шапочке-петушке, которая едва держалась на его макушке. Он кутался в синюю флисовую фуфайку, спрятав руки в карман-кенгуру. На его худых ногах болтались грязным парусом флисовые шаровары, а ступни в шерстяных носках были втиснуты в милые домашние тапочки цвета фуксии.

Мужичок причмокивал влажными губами и хмурил кустистые брови, словно силился припомнить слова приветствия, а брошенный им исподлобья мутный взгляд доказывал всю тщетность его мыслительных потуг.

– Эй, ковбой, Линда здесь живет? – спросила Матильда, выступив вперед.

– Пошла на… – просипел мужичок и натужно закашлялся, обдав подруг ядреным запахом перегара.

– Коньяк! – констатировала Диндра. – Причем, не самый дешевый.

– Ты такая умная! – восхитилась Матильда. – В сивушной отрыжке благородный напиток унюхала.

– Причем он его не пил, а лишь рот прополоскал, – продолжила Диндра, внимательно присмотревшись к пьянчужке. – Эй, смотри, гланды не выплюни, дорогуша! – Она похлопала мужичка по сгорбленной спине и, отодвинув его от двери, вошла в квартиру.

– Ты его знаешь? – удивилась позади нее Матильда.

– Есть догадки, как говорит Дюк. Дадим ей немного отдышаться, потом побеседуем. Хотя… – Она не договорила и повернулась к приоткрытой двери. Но не успела сделать и шага, как та вдруг резко захлопнулась, едва не прищемив юбку топтавшейся на пороге Матильды. В тот же миг между тумбой и вешалкой что-то глухо звякнуло, потом стукнуло, и тоненький пахучий ручеек потек по паркету к ее туфлям.

– Сбежал?! – удивилась Матильда, ногой вытолкав из-под вешалки початую бутылку «Наполеона». – Но зачем?!

– Надо выяснить, что она здесь делала. На всякий случай, ничего не трогай, – предупредила Диндра и, взяв подругу за руку, потянула за собой вглубь квартиры.

***

Линда Бредлик лежала на полу возле окна. Ее длинные ноги в голубых джинсах были согнуты в коленях, а тонкие руки раскинуты в стороны. Спирали темно-рыжих волос обрамляли бледное лицо, на котором под прикрытыми веками подрагивали глазные яблоки.

– Фу, какой спертый воздух, – сказала Диндра, скользнув внимательным взглядом по худощавой фигуре медсудэксперта. – Куревом пахнет и, кажется, ацетоном. – Она чуть поморщилась и, не сходя с места, осмотрела комнату – совсем недавно здесь навели порядок: ни пылинки, ни соринки. А на старомодном черном пылесосе с длинным гофрированным шлангом даже капельки воды еще не высохли. – Ты чувствуешь запах?

– Еще бы! Полипы из ноздрей повылазили, – бодро ответила Тильда, протиснувшись между столом и диваном к окну. – Линда, боже мой! Что же это с тобой приключилось? – заохала она и наклонилась, задев пышным задом пылесос.

– Отойди от нее! – воскликнула вдруг Диндра, заметив на кардигане подруги красное пятно. – Это вовсе не вода – это кровь! Звони в службу спасения, а я Дюку наберу!

Глава 16

Они промотались по лесу всю ночь, но потеряшку так и не нашли – либо хорошо замаскировался, либо…

– Греги, ты думаешь, он действительно сбежал? – спросила Джессика и сладко потянулась в постели. – В Канарейке много шутников…

– Да они все там психи, – бодренько отозвался Грегори, поправив резинку синих трусов-боксеров на идеальных кубиках живота. Он только что вышел из душа, благоухая чистотой и свежестью дезодоранта.

«Харизматичный самец! – подумала Джессика, мысленно запустив пальцы в его черные, жесткие, как пружинки, волосы. – Сейчас приложиться к холодному пивку и начнет одеваться».

– Ты не хочешь побеседовать с Кронбиком тет-а-тет? Думаю, с тобой он будет более откровенен, – предложила она и, завернувшись в простыню, поднялась с кровати.

– Ты это специально, да?! – спросил Грегори, в обиде выставив вперед тяжелую челюсть. – Я снова лажанулся? – Он покосился на мятую постель.

– Ты был прекрасен, – вздохнула Джессика, – но я не об этом…

– О’кей! Тогда поговорим с ним вместе. – Он натянул красное поло, влез в старые джинсы с веселенькой заплаткой вместо кармана и подошел к ней. – Джесс, я ухожу…

– Как всегда – навсегда?

– Нет, – хмыкнул Грегори и привлек ее к себе, обхватив руками за бедра, – пока только в Комиссариат. Послушай, почему бы не сказать Макговерну, что мы это… того…

– В другой раз, – перебила Джессика и, крепко обняв его за шею, прижала лицом к своему обнаженному плечу: даже без каблуков она была выше его на целую голову.

– Почему? – промычал он в ключицу и легонько ущипнул пониже поясницы.

– Потому что он нас сам «того» за неуставные отношения. – Разжав руки, она оттолкнула его от себя. – Ты вроде собрался уходить?

– Ну как знаешь, – сказал Грегори и, взяв с собой банку пива, вышел в прихожую. – Увидимся! – Надев кроссовки, он махнул ей рукой, крутанул замок и исчез за дверью.

– Даже соскучиться не успею, – вздохнула Джессика и, сбросив простыню на кровать, направилась в душ.

Глава 17

Пребывая в режиме ожидания, капитан Крут со скучающим видом раскачивался на стуле и лениво поглядывал на коллег.

Комиссар Макговерн, что-то бормоча себе под нос, хороводил вокруг пальмы, короткими очередями распыляя воду на широкие лапы-листья.

В кресле, спиной к начальству, дремал Алекс Николич, подперев рукой буйну голову. У его ног развалился Бимур.

На диване, соприкасаясь плечами, Лизбет Корниш и Роберт Чижовски о чем-то тихо переговаривались: он мягко настаивал, она твердо не соглашалась.

Ожидание затягивалось. Эксперт задерживался.

Ингмар перестал раскачиваться и, сложив на груди руки, принялся гипнотизировать дверь – не прошло и минуты, как в дверь постучали: «Да чтоб меня…»

– Войдите! – гаркнул Дюк и укрылся за пальмой.

В кабинет вошла лаборантка Каролина Монник – дочь комиссара от первого брака. В отделе она работала недавно: всего лишь месяц, но ее внутренний потенциал был заметен невооруженным глазом, как и красные кружева под белым халатиком.

По словам Корниш, Каролина окончила вышку в Бигровене, и вроде бы куда-то пробовалась на психологиню, но что-то там с кем-то не срослось, и она вернулась к отцу, чтобы он подыскал ей теплое местечко в Ровенбрике. Признав взрослую дочь, комиссар расчувствовался и пристроил ее к Линде в лабораторию при морге…

При виде коротко стриженной фигуристой лаборантки инспектор Николич заметно приободрился, а Бимур отрывисто тявкнул.

Каролина застыла на пороге, пробежалась глазами по взирающим на нее лицам и, не найдя искомого, вопросительно посмотрела на капитана: «А где мой папа?» – прочитал он в ее взгляде и, чуть помедлив, небрежно бросил:

– И вам – здрасте! За деревом смотрели?

– Добрый день, – сдунув со лба длинную челку, громко сказала Каролина и повернулась к пальме. – Я принесла заключение по слитку – это вовсе не золото... то есть не чистое золото.

Из раздвинутых лап-листьев появился комиссар Макговерн с лейкой-пистолетом в крепкой руке. Завидев дочу, он на радостях нажал на курок пульверизатора, окропив мутной водицей буйну голову инспектора Николича.

Алекс резво стартанул с кресла, но споткнулся о собаку и, влекомый гравитацией, повалился прямиком на Каролину, так не вовремя перегородившую путь. На помощь папиной дочке устремился агент Чижовски, подперев тыл «пизанской башни» своим могучим телом.

«Аппетитный сэндвич получился, – подумал Ингмар, ободряюще кивнув растерянной лаборантке. – Послушаем, что скажет папа…»

Однако Дюк никак не прокомментировал молодецкие игрища подчиненных – заложив руки за спину, он задумчиво уставился в окно и, покачивая головой, тихонько, как ему казалось, прошептал:

– Лишь манный ясень в вышине крошит крылатками прощанья…

– Кх-х-х, – выразил удивление Крут, не ожидая от шефа подобной лирики.

– Что такое?! – Дюк резво обернулся. – Почему не участвуете в докладе?

– Я участвую…

– Плохо участвуете! – Он прошествовал за стол и, бросив пытливый взгляд на Крута, уселся в кресло. – Что ж, если с цирком покончено, продолжим. Уважаемый эксперт, я жду результаты!

«А ведь он напуган! – неожиданно понял Крут. – Чертовски напуган… Ну дела-а-а!» – Крутанувший на стуле, он сосредоточился на лаборантке Монник (она же – «уважаемый эксперт»).

«Ковёрные» уже разбежались по углам: Чижовски с довольной ухмылкой восседал на диване, а Николич под столом проводил воспитательную беседу с Бимуром. На арене остался лишь «рыжий клоун» Каролинка.

– Экспертизу я проводила… ночью, как только поступили исследуемые образцы, – сказала она и покосилась на вернувшегося в кресло Алекса. – Результаты по останкам и обуви я передала младшему сержанту Корниш, а по слитку и фонарю – вот! – Она протянула распечатки комиссару. Нацепив на нос очки, тот уставился в бумаги.

– Что ж, похвально, – сказал Макговерн, взглянув на нее поверх очков. – Продолжайте!

– Для проведения экспертизы химического состава слитка я воспользовалась рентгенофлуорисцентным спектрометром. Процентная лигатура сплава выглядит следующим образом: пятьдесят девять – золото, семь – серебро и тридцать четыре – медь. На торцевой стороне бруска, в правом нижнем углу монограмма из двух прописных букв: а и бэ.

– Понятно, дружок. А что с отпечатками?

– Отпечатков нет ни на бруске, ни на сундуке.

– А что с фонарем?

– Пятно на раструбе идентифицировано, как кровь Германа Холдиша, пациента клиники «Дом кенаря», владельцем которой является доктор Гордон Кронбик.

– Очень интересно! – Комиссар задумчиво пожевал ус. – А какого черта этот малахольный полез в подвал?

– О! – подал голос Алекс. – Может, за спицей? Ее Бимур нашел. Интересная вещица...

– И?!

– Вот! – Каролина торжественно положила на стол пакетик с найденной в подвале уликой. – Вещь действительно очень красивая, но не дорогая: серебро девятьсот двадцать пятой пробы и императорский топаз – восемьдесят пять карат.

– Похвально, эксперт. А как вы узнали камень?

– Под лупой…

– Понятно, – усмехнулся Дюк, не дав ей закончить. – На глазок, стало быть…

– Почему же «на глазок»?! – повелась она на его игру. – В лаборатории есть все необходимое оборудование, включая рефрактометр. Вы бы зашли ознакомиться, а то так и будете думать, что мы лопатой вскрытие делаем.

– Ладно, ладно! Знаю я, как вы там жмуриков вскрываете – доводилось наблюдать. Кстати, надо бы вам этот... э-э-э, спермометр новый заказать. Не вечно же у Кронбика побираться. – Он достал из ящика лупу и склонился над уликой. – Та-ак… Где, говоришь, ее нашли? Роберт, иди-ка сюда, – позвал он агента. – Что думаешь? – спросил он, передав лупу Чижовски.

– Звезда Брука

– Стоп машина! – немедленно возмутился Крут и переглянулся с Николичем. – Мы чего-то не знаем?

– А мы не знаем ничего! – поддакнул Алекс.

– А мы хотим знать все! – поддержала Каролина и плаксиво протянула: – Ну папа-а-а!

Однако комиссар не заметил ее вольности, потому что снова уставился в окно на шуршащего листвой любимца.

«Гм, лишь манный ясень в вышине крошит крылатками прощанья…

– Па-а-ап! – вновь окликнула его Каролина, но уже немного обеспокоенно. – Ты в порядке?

– Да-да, доча! – спохватился Дюк и, бросив на Ингмара настороженный взгляд, включился в работу. – Что ж… – Он повернулся к Чижовски. – Думаю, сейчас самое время огласить истинную, так сказать, причину вашего появления в отделе…

– Вы хотите, чтобы это сделал я? – спросил Роберт.

– Ну не я же! – отрезал Дюк и упал в кресло. – Докладайте, агент!

– Слушаюсь! – отсалютовал Чижовски, залихватски щелкнув каблуками. – Могу я сесть или докладать

Лизбет хрюкнула в кулачок. Крут закатил глаза. Каролина присела на краешек свободного кресла рядом с Николичем и закинула ногу на ногу. Бимур приподнял морду и повел ухом.

– Да сядьте уже! – рявкнул на агента комиссар. – И старайтесь не расползаться мюслями по древу, излагайте основные моменты. – Сложив на животе руки, он откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза.

– И, тем не менее, начать мне придется издалека, – предупредил Чижовски, усаживаясь на диван. – Речь пойдет о внезапном исчезновении в тысяча девятьсот пятом году моего… гм, дальнего родственника. Времена те, сами знаете, были беспокойными: назревала социальная пертурбация жизненных устоев общества, анархическая гидра в лаптях и портупеи рвалась на шаткий монарший трон. И вот, совсем еще молодым – лет двадцати, он пришел работать в полицейский околоток. Сообразительный и хитрый паренек очень приглянулся местным чинам. Надо сказать, что в полицию тогда охотно брали пришлых добровольцев, с энтузиазмом бьющих себя в грудную клетку патриотическими кулаками, и на лояльность особо не проверяли. Наиважнейшей задачей на тот момент было создание местной агентурной сети, так называемых, «кротов», а проще говоря, стукачей и соглядатаев…

– Ш-ш-ш-с-с-с, – издал неопределенный посвист комиссар.

Младший сержант Корниш смущенно улыбнулась.

Лаборант Монник бросила томный взгляд на Чижовски.

Инспектор Николич вздохнул и почесал Бимура между ушей.

Капитан Крут с безразличным видом развалился на стуле.

– Вот в такое подразделение и попал мой родственник, – вполголоса продолжил Роберт. – Назовем его Иден. Первым заданием, которое он получил, как, впрочем, и последним, стало внедрение в одну адвокатскую контору с целью выявления случаев получения крупного наследства, сокрытого от налоговиков. Иден расстарался, и вскоре в полицию поступает его донесение: при оглашении завещания некоего покойного господина произошла передача гобеленовой картины, не проходящей по переписи завещанных ценностей. Вручение состоялось за закрытыми дверями конторы между душеприказчиком Максимилианом Кноппом и кузнецом Игнатом Кравцовым.

– А что за картина? – спросила Лизбет.

– Предположительно, карта сокровищ, – не моргнув глазом, ответил Чижовски.

Лизбет округлила глаза, потом прищурилась, потом перекинула на грудь косичку, явно собираясь что-то сказать, но ее опередил комиссар.

– О, как! – воскликнул он, вынырнув из глубокой задумчивости. – А что вы хотели от ювелира?! Это, знаете ли, соблазн непреодолимой силы: ковать по спецзаказам разные штучки-дрючки и не подворовать самому. – Он пригладил ус и снова засопел.

– Значит, покойник был ювелиром? – уточнила Каролина.

– Был, – согласился он. – Аркадий Брукович был, пусть и совсем непродолжительное время, самым модным ювелиром города. К сожалению, его дизайнерские украшения хоть и нашли одобрение в Ассоциации ювелиров, но членство ему не обеспечили, как не соответствующие классическим канонам ювелирного искусства, то есть иными словами: прогнись и пой или пшёл вон! Брукович выбрал второе. Новость о непокорном ювелирешке тут же облетела городскую знать, не пожелавшую иметь дело с молодым выскочкой – заказы прекратились, источник доходов иссяк. Но, как говорится, не на того хлопчика напали. Зажав амбиции в кулак, Аркадий дал задний ход и начал ваять стандартную безвкусицу по лекалам Ассоциации, сделав основную ставку на левые спецзаказы из драгоценных полуфабрикатов, нелегитимно приобретенных заказчиками на задворках зыбкой державы. Вот тогда-то и посетила выскочку-ювелира крамольная мысль заняться имитацией.

– Как это? – спросил Алекс.

– Я не могу в точности разложить всю схему подлога, но суть заключалась в следующем: Аркадий на пару с кузнецом Игнатом Кравцовым изготавливали два абсолютно идентичных изделия: одно – с настоящим бриллиантом, другое – с его имитацией. Передача готового заказа происходила тайком и в темное время суток. В целях подстраховки сначала отдавали настоящий вариант – ушлый клиент мог запросто проверить подлинность камней, но один зубчик, он же – крапан, капитально в оправе не зажимали, лишь чуть сгибали: выпасть алмаз не мог, но через некоторое время начинал шататься. Клиент возвращался, ювелир безвозмездно исправлял недочет и возвращал владельцу уже поддельный экземпляр.

– Но ведь клиент мог обратиться к другому мастеру, – предположила Лизбет.

– Вряд ли, – успокоил ее Роберт, – с «мутными» камнями большой риск спалиться.

– А где ж они выгуливали свои брюлики? – полюбопытствовала Каролина, придвинувшись вместе с креслом поближе к дивану.

– Переправляли за границу, депонировали в банковских ячейках, – ответил Чижовски.

– И все же я не понимаю: зачем делать новое украшение? – спросила Корниш. – Разве ни легче переправить за границу изначальный вариант?

– Лиза, ты иногда головой думай, – сказал Алекс и постучал кулаком себе по темечку. – Зачем рисковать из-за старой браслетки или ожерелья с подванивающей репутацией?! Рано или поздно дерьмо всплыло бы на поверхность. А так, в новом дизайне, камень обретает новое величие.

– О, как красиво сказано! – с придыханием проговорила Каролина, одарив его ласковым взглядом.

– Про дерьмо-то?! – вспыхнула Корниш. – Он еще и не так умеет! Поэт, одним словом.

– С клиентом разобрались, перейдем к Аркадию, – сказал Роберт, машинально взяв Лизбет за руку. – С ним еще проще: настоящие камни он вынимал из оправы и складывал в мошну. Металл отправлял кучно на переплавку, не заморачиваясь чистотой сплава.

– А чем он заменял бриллианты? – Лиза мягко освободила свою ладошку из его пятерни.

– В зависимости от вида украшения и размера камня. Чаще всего использовал бесцветный топаз или сапфир, но не брезговал и стразами.

– А где брал? – живо поинтересовался Алекс.

– Где плохо лежало, там и брали, – отмахнулся Роберт. – Вернемся к Идену. В полиции на его донос отреагировали весьма конкретно: послали на три буквы. Тогда, в силу юношеского максимализма, он решил всем доказать, что сокровища существуют на самом деле. Но, насколько мне известно, далеко продвинуться не успел, бесследно сгинув в пучине зарождающейся революции. И вот что интересно: в его донесении говорилось о некой даме, состоящей с ним в любовной связи и проживающей в доме Бруковича. Так вот эта дама случайно проговорилась Идену, что ее мужик самолично готовил для хозяина шило с огроменным желтым булыжником.

– Не такой уж он и огроменный, – заметила Каролина. – А что потом?

– А потом наступает череда печальных событий: при родах умирает жена Бруковича, через четыре года от пневмонии кончается и сам Аркадий. После оглашения завещания находят убитым нотариуса Максимиллиана Кноппа, а на следующий день после его убийства исчезает Иден.

– А кого обвинили в смерти нотариуса? – оживился Ингмар. – Сдается мне, что Игната Кравцова…

– Верно. Виновным признали кузнеца и с чистой совестью сослали на каторгу.

– А на каком основании?

– Взяли якобы с поличным на месте преступления.

– И как это все связано с вашей «пропажей двадцатого века»?

– Для этого вернемся в настоящее… – сказал Роберт и, поднявшись с дивана, подошел к столу комиссара. – Шеф, я могу быть полностью откровенен или сладкое приберечь на десерт?

– Да валяйте уже обо всем! – милостиво разрешил Макговерн. – Все равно докопаются…

– Тогда позвольте заново представиться: Роберт Чижовски – агент службы безопасности Ювелирного Императорского Дома, а по совместительству комиссар внутренней службы Департамента внешней разведки Бигровена. По роду деятельности занимаюсь розыском раритетных произведений искусства, в том числе и ювелирных, бесследно канувших в Лету в годы красного террора, – отчеканил Роберт, повернувшись к народу.

– Я так и думала, – заметила Лизбет. – Слишком хорошие зубы… для тракториста.

– Прокололся, признаю.

– Значит, вы охотитесь за императорским топазом? – спросила Каролина.

– Не совсем. Я, как вы выразились, охочусь за бриллиантом, который был похищен в Ювелирном Доме примерно сто лет назад и до сих пор не найден. Покопавшись в таможенных архивах, я убедился, что золотой перстень с редким желтым бриллиантом вывез за границу тогдашний директор Ювелирного Дома Юлиан Воскресенский. Но вскоре после его смерти в эмиграции, выяснилось, что камень поддельный.

– Проделки Бруковича? – предположила Каролина.

– Бесспорно, – кивнул Роберт. – И я переключился на Бруков. Из архивных источников выяснил, что единственным живым на тот момент родственником Аркадия была его дочь Алимпия, которая вышла замуж за некоего Андрея Мякишева. Но ни того, ни другого мне найти не удалось – как сквозь землю провалились. Тогда я сделал запросы в областные архивы… И вот я здесь, господа! – закончил Роберт и галантно поклонился.

– Занимательная история, – отозвался Крут. – Значит, ты считаешь, что найденная улика доказывает, что дочь ювелира вековала в лесах Ровенбрика?

– Не исключено. Придется прошерстить ваш архив. Лишь убедившись, что Агриппина Маккиш и есть Алимпия Брукович, я смогу найти диамант.

– И каким образом? – спросила Каролина.

– Желтый бриллиант довольно редкий и очень заметный камень. Его продажа – дело хлопотное.

– А если распилить?

– Слишком грубо и нерентабельно. Я думаю, он остался в семье.

– Эврика! – воскликнул вдруг Николич. – Я понял: сундук!

– Возможно, но стоит проверить, – сказал Роберт и повернулся к комиссару. – Могу я одолжить эту вещицу для следственного эксперимента? – спросил он, взяв со стола пакет с булавкой.

– Если для пользы дела, то берите, – вздохнул шеф, встав из-за стола. – Только оформите, как положено: чтоб со всеми подписями и печатями – сами знаете.

Роберт кивнул и, спрятав улику в нагрудный карман пиджака, вернулся на диван к Лизбет.

– Для краткости таланта подытожу, – выдал абракадабру комиссар и водрузил на нос очки. – Итак, агент Чижовски направлен к нам для поиска алмаза, украденного в тысяча девятьсот пятом году из запасников Ювелирного Императорского Дома. Поскольку наш отдел должен ему всячески в этом содействовать, поэтому младший сержант Корниш немедленно отравляется в городской архив и с головой ныряет в его пыльные чертоги. Лизбет, достаньте мне все материалы, где упоминаются фамилии: Брукович, Кравцов, Мякишев, Маккиш и близкие им по-соседству. Если потребуется дополнительный резерв – подключайте Чижовски. Идите!

– Слушаюсь! – выпалила Корниш и пулей вылетела за дверь.

«Какая исполнительная девочка, – подумал Роберт. – Прекрасное качество в семейной жизни».

– Шеф, а можно вопрос? – спросил Алекс, попутно выпихнув из-под стола Бимура. Овчарка недовольно заворчала и поплелась к выходу.

– Валяй, инспектор! – разрешил Дюк.

– А где картина?

– Э-э-э, – промычал он неопределенно и посмотрел на Роберта.

– Ее судьба, к сожалению, нам тоже пока неизвестна, – ответил Чижовски. – Но думаю, что ее поиски надо начинать с каторги.

– Н-да, – крякнул комиссар и неожиданно продекламировал: – Во глубине сибирский руд, храните гордое терпенье… – Он заложил руки за спину и принялся прохаживаться по кабинету. – …Не пропадет ваш скорбный труд… – И тут совсем некстати зазвонил телефон. – Алло! – гаркнул он в трубку. – О как! – Его шея внезапно побагровела, а брови взлетели на лоб сердитой чайкой.

Чижовски поднялся с дивана.

Следом за ним, резко отодвинув стул, встал Крут.

Похлопав себя по бедру, Алекс рванул вместе с Бимуром к двери.

Выпрямившись струной, Каролина смотрела на отца.

– Немедленный выезд! – прохрипел Дюк. – Моей вездесущей супругой обнаружено тело Линды Бредлик! Вроде еще дышит, но пес ее знает...

Глава 18

Разноцветная иллюминация на фасаде стрип-клуба «Ночные стражи» днем была отключена, поэтому полуголая красотка в призывной позе, в ночи мерцающая неоновыми лампочками, сейчас напоминала Алексу удивленную пациентку на медосмотре. И все равно он не мог оторвать от нее глаз и тупо пялился на постер, пока Бимур ни потянул его за штанину внутрь клуба.

В зале никого не было, если не считать самого хозяина заведения мулата Мигеля Квинса в черной шляпе и леопардовом плаще. Навалившись животом на барную стойку, он пытался дотянуться до полки с бурбоном – увы, не хватало ровно полторы фаланги среднего пальца.

– С-сука, – процедил Мигель, выпрямляясь во весь свой немалый рост.

– Здорово, Лось! – сказал Алекс. – Развлекаешься?

Свое прозвище Квинс получил после одного курьезного случая, очевидцем которого была Лизбет: над ее рассказом угорали всем отделом.

– Чего тебе? – спросил Мигель голосом простуженного кастрата и переместил свои сто двадцать килограммов живого веса за барную стойку. – Пить будешь?

– Нет!

– А собака?

– И собака.

– Зря… – Он плеснул себе вискаря, залпом выпил и шумно выдохнул. Потом снова налил, снова выпил и снова выдохнул. После пятого «налил-выпил-выдохнул» он открыл холодильник, достал кондитерский баллончик, хорошенько его встряхнул и выдавил в чашку сладкую пенку. – Пшли, красавец! – сказал он и подпрыгивающей походкой направился в другой конец зала, к темнеющей в углу широкой портьере.

Бимур взглянул на Алекса, повел ноздрями и завилял хвостом.

– Уверен? – спросил его Николич. – Ну пошли!

Раздвинув массивные шторы, они вошел в небольшой приватный кабинет и, остановившись на пороге, первым делом оценил меблировку: круглый стол с зеленым сукном, стулья с резными спинками, кожаный диван и два кресла. В углу громоздился зеркальный сервант с разнокалиберными бутылками и стаканами.

Квинс сидел на диване, перекинув фалды плаща на широко разведенные в стороны колени. На полу, между его ступней, обутых в сапоги из крокодильей кожи, стояла чашка с осевшими сливками.

Бимур облизнулся.

– Жри, красавец! – сказал Квинс и похлопал рукой по голенищу, подзывая пса.

– Фу! – тут же скомандовал Алекс.

Бимур фыркнул, но с места не сдвинулся.

– Чего надо, коп? – Мигель каблуком придвинул чашку к дивану.

– Нужна вся информация по Берте Маккиш, – ответил Алекс, оседлав стул. – Что она здесь делала, с кем встречалась, что пила, что ела. Короче, вываливай все, что знаешь!

– А чего сам у нее не спросишь?

– Фейсконтроль в морге не прошел.

– А зачем там… Ого! Так бабка «на повышение пошла»?! – Мигель вытаращил глаза-маслины. – И когда только успела?!

– Не завидуй. Давай уже, зажигай!

– Давай уже, не торопи! Мне же надо вспомнить, – с наглецой прогундосил он, развалившись на диване. – О, вспомнил! Берта шныряла сюда каждый вечер. Сначала в общем зале коньяком наливалась, а как созреет, так за стол садилась.

– Одна приходила?

– Почти всегда. Но пару раз видел ее с этим… с доктором.

– Кронбиком?

– Да.

– Что делали?

– Играли.

– С кем?

– С игроками, – осклабился Квинс, засунув большие пальцы за пряжку лакированного ремня.

«Ах ты, хрен моржовый! – завелся Алекс. – Сейчас посмотрим, как ты запоешь». – Он незаметно щелкнул костяшками пальцев: «Бим, взять!»

Собачий вихрь пронесся мимо него, и уже через секунду неприятный запах прокисшей капусты заполнил комнату.

– Ну что, амиго, все понты высикал? – хмыкнул Николич.

Выпученные от ужаса сливовидные глаза Квинса готовы были вывалиться из своих орбит – мускулистыми лапами пес уперся ему в пах. Шерсть на собачьем загривке вздыбилась, а в груди клокотало грозное рычание. Белесая нитка вязкой слюны тянулась с клыка Бимура на бритую грудь Мигеля.

– Убери собаку, – просипел Квинс, отводя посеревшее лицо от звериного оскала.

– Бимур, ко мне! – скомандовал Алекс.

Пес перестал рычать, повел ушами и упруго соскочил на пол.

Квинс схватился за ширинку и повалился на диван. Шляпа слетела с его головы, обнажив седые дреды, закрученные бабским пучком на макушке.

– Эй, Лось, хватит кривляться, – окликнул его Николич. – Или ордерок выписать? – спросил он, отправив Бимура охранять портьеру.

– Не надо ордерок, – неожиданно сочным басом ответил Квинс и похромал к серванту. Схватил бутылку, свинтил крышку и приложился к горлышку, пока не опорожнил половину. Отрыгнув, вытер рукавом влажный рот и поставил виски обратно. – Стрессанул… – миролюбиво пояснил он.

– Бывает… – в тон ему ответил Алекс.

– Шутник, мля… – скривился Квинс и уселся за карточный стол. – Берта сначала одна заглядывала, потом с доктором приходить стала. Играли аккуратно, уходили вместе.

– И все?!

– Не-а. Еще видел ее с одним типом: в зале сидели, бумагами шуршали.

– Как он выглядел?

– Блондин, волосы длинные, в темных очках. Одет был в какой-то старомодный костюм из крупного вельвета ржавого цвета. Короче, под хиппи косил.

– С чего бы это?

– А я знаю?! – Квинс опять полез в сервант: достал два стакана, херес и початый виски. – Тебе чего плеснуть? – спросил он, придвинув один стакан к Алексу. – Рекомендую!

– Потом нажрешься, – оборвал его Николич. – Или пса позвать?

– Не, собачку не надо, – прогнусавил Мигель и с опаской покосился на Бимура. – В сортире все кабинки его фейсом обклеены. Подумываю, с сенатора баблосики сбашлять за рекламу…

– Ого, а ты часом не обознался?

– Не… У него ж губы, как шпикачки

– А документы разглядел?

– Не, далеко сидели, но гузкой чую, что продала она меня.

– То есть, как продала?!

– Да вместе с дерьмом!

– А если конкретней: что именно Берта продала сенатору?

– Да «Ночных стражей»! – со злостью прошипел Мигель и стукнул стаканом по столу, расплескав виски.

– Разве не ты хозяин клуба?

– Не, я только проценты от дохода получаю, как и мой отец. Этим клубом всегда владели бабы Маккишей: сначала ведьма старая, потом Грета полоумная, потом и Бернадетта...

– А это кто?

– Прима наша. Такие канканы закатывала, что мужики глотки друг другу рвали, лишь бы первым ее завалить. Но она на мелочи не разменивалась, а продалась по-крупному старой ведьме. Мой старик в теме…

– А где твой отец сейчас?

– В Канарейке. Его туда Берта пристроила, по старой памяти. Иногда навещаю его, когда при памяти…

– Он говорить может?

– Может, но только после колес

– Какой диагноз?

– Чего?!

– Чем болеет?

– Так бы и сказал. Шишка у него в голове, еще с детства.

– Ясно.

– Отец очень любил ее, – вздохнул Мигель и схватился за бутылку.

– Слышь, Лось, а как на счет весёлых порошков? – спросил Алекс. – Твои девули не прочь носики припудрить?

– Да вот ни разу не угадал! У меня кокс под запретом: мне обдолбаные шалавы не нужны.

– Ну-ну. А как на счет посетителей?

– А я знаю?! – взбеленился Квинс. – Камер в сортире нет! Может, кто и пудрит…

– Меня интересует Роберта: ничего за ней не замечал в этом плане?

– И без плана не замечал, – отрезал Квинс, заглотив остатки вискаря.

– Ясно, – сказал Алекс и поднялся. – Бим, уходим! – Он прихватил со стола бутылку хереса и двинулся к портьерному выходу.

– Постой, полиция! Давай через «черный» ход проведу. В зале уже тусня началась – не компрометируй заведение…

– Да пошел ты… – Алекс помахал Квинсу прощальным кукишем и, пропустив вперед Бимура, вышел через «парадную».

Глава 19

Еще издали, едва они зашли на территорию «Дома кенаря», Джессика увидела доктора Кронбика, который неспешно прогуливался, засунув руки в карманы халата, по аллее парка. Но едва их заметив, он вдруг перешел на быструю ходьбу и устремился к огромному ангару.

– Чего это он? – спросил Грегори. – Живот прихватило?

– Вряд ли, не тот типаж, – отозвалась она, прибавив шаг. – Скорее всего, не хочет, чтобы мы в кабинет совались.

– А там что? – Он кивнул на ангар. – Орбитальная станция?

– Оранжерея.

– Ха, тепличка для секвойи, – буркнул Грег и, обогнав ее на повороте, уже здоровался с доктором, тыча удостоверением.

Гордон Кронбик лучился любезностью и добродушием, но в глазах сквозила надменность и легкая ирония.

– Господа, я позволил себе скорректировать место нашего рандеву и перенес его в этот волшебный рай. Прошу вас! – Доктор распахнул перед ними ворота ангара и нараспев продекламировал: – Там поют диковинные птицы, и шумит беззвучно водопад, там дикие лианы обвивают мои остывшие чресла, скрывая наготу мертвых костей…

– Что за хрень? – буркнул Грегор, пропустив Джессику.

– Сама не знаю, – отмахнулась она и, навесив улыбочку, повернулась к доктору. – Если не ошибаюсь, это «Гимн позорному столбу» Даниеля Дефо?

– Благодарю за комплимент! – хохотнул Кронбик. – Мой мозг иногда выдает поистине гениальные вещи. Как вы их находите, лейтенант?

– Безумный талант!

– Итак, господа полицейские, проходите и очаровывайтесь. А я тем временем приготовлю божественный напиток – жасминовый чай... Аким, будь любезен, принеси ингредиенты!

***

Чай был поистине изумительным, но они пришли сюда не за этим.

Джессика выразительно взглянула на Грега.

– Это… док, отсыплешь заварки? – неожиданно выдал Пиф. – Чай – просто огонь!

– Безусловно, молодой человек, – ответил Кронбик. – Могу ли я узнать цель вашего визита?

– Конечно! – рубанул он по-простецки. – Джесс, мы вроде хотели спросить, кто бегал ночью по лесу, помнишь?

– Помню, – ответила она слишком резко и отошла к зеленому кустику с белыми цветками. – Ночью на пульт полиции поступил ложный вызов о побеге из вашей клиники. Вы знаете, кто звонил? – спросила она, дотронувшись до крохотных лепестков. Не выдержала, понюхала: «Сладенькие какие!»

– Не понимаю, о чем вы, – ответил Кронбик и добавил: – Это жимолость.

– А полное имя? – не остался в стороне от беседы Грег.

«Браво, сержант Пиф!» – Джессика мило улыбнулась доктору и вернулась за столик.

– Чье? – Кронбик удивленно приподнял бровь. – Я же сказал: не понимаю...

– Сейчас поймете, – пообещал ему Грег, поставив на стол локти. – Пригласите к нам… этого… того, который чай заваривал.

«Боже! Может, он все-таки внебрачный сын Дюка?!» – с тихим ужасом подумала Джессика и незаметно пнула его ногой, чтобы заткнулся.

– Акима? – тем временем вежливо уточнил Кронбик.

– Акима, – вежливо подтвердила она. – Именно так представился звонивший. Он же назвал и имя беглеца – Герман Холдиш. Так вы знаете этих людей?

– Ах, вот вы о чем! – Доктор заметно оживился. – Но это какая-то ошибка: мой садовник не мог звонить в полицию, а Герман бегать по лесу без моего ведома.

– Алиби уже состряпали, да? – поинтересовался Грегори.

Кронбик недовольно поиграл бровями и вдруг громко крикнул в папоротниковые заросли:

– Аки-и-им, я не чувствую вкус барбариса! Ты же не забыл его положить?

– Сейчас я его стукну, – прошипел Пиф.

– За мной будешь, – прошептала Джессика. – Понаблюдай лучше за садовником – очень интересный экземпляр.

Невысокого роста пожилой мужчина, чуть сгорбившись, встал позади доктора. Черный рабочий комбинезон, подпоясанный затейливо сплетенным шнурком, подчеркивал коренастую фигуру. На заросшем неряшливой щетиной лице прятались под суровыми бровями маленькие черные глазки, отчего его нос казался огромной бульбиной, повисшей над выпирающей нижней челюстью. Из-под вязаной шапочки, натянутой до самых бровей, торчали седые патлы.

Кронбик немедленно поднялся, обошел кресло и встал рядом с Акимом.

– Милейший мой друг, – обратился он к садовнику, – будь добр, скажи этим господам, зачем ты звонил в полицейский участок?

Джессика насторожилась, уловив в его голосе легкую издевку.

Грегори равнодушно постукивал чайной ложечкой по своей коленке.

Короткий отрывистый лай вылетел изо рта садовника.

Сержант Пиф замер и покосился на Джессику. Поймав его растерянный взгляд, она нахмурилась.

– Вы что-нибудь поняли, господа? – с преувеличенным интересом спросил Кронбик. – Лично я – нет. Аким, заберите посуду.

– Постойте! – Джессика мягко коснулась рукава черного комбинезона: – Повторите, что вы сказали?

Крупные руки садовника в мелких розоватых шрамах слегка подрагивали, когда он забирал со столика чайник.

– Достаточно, лейтенант! – повысил голос доктор. – Потрудились бы для начала собрать информацию по существу вопроса. Идите, Аким! Чай был великолепен и без барбариса.

Молчаливый садовник, бесшумно ступая босыми ногами по мелкому гравию, скрылся в зарослях папоротника.

Проводив его взглядом, Кронбик повернулся к Джессике и сказал:

– Аким немой с рождения.

Сержант Пиф присвистнул, ударив ложечкой по коленке. Буффа опять нахмурилась.

Кронбик опустился в кресло и закинул ногу на ногу.

– Мать-природа наделила его великим даром – быть ее творцом, взамен отобрав речь, – сказал он. – Все, что вы сейчас видите вокруг себя – творение Акима. А теперь прикройте глаза и наслаждайтесь птичьим пением, шумом водопада, лесным воздухом – суета в раю не уместна.

Кучерявая голова Грегори умиротворенно опустилась на мягкое плечо Джессики. Чайная ложечка выскользнула из рук на гранитную плитку, нарушив гармонию безмятежности.

– Так что, господа полицейские, если кто вам и звонил, то только не мой садовник, а другого Акима я здесь не держу, – сказал Кронбик и поднялся. – А теперь попрошу вас…

– Это ничего не меняет, – перебила его Джессика. – Значит, звонил кто-то другой, представившись его именем, но звонок был сделан из вашей клиники и это неоспоримо! А теперь очень хотелось бы взглянуть на господина Холдиша, чьими безрезультатными поисками мы занимались всю ночь. Проводите нас к нему, будьте любезны! Сержант Пиф!

– А?! Что?! Куда идем? – Грегори вскочил на ноги. – Ох, блин, опять мышцу свело!

Растирая щиколотку, он незаметно поднял с пола ложечку и быстро засунул ее в карман куртки.

– Советую попить витамины, любезный, и не усердствовать со стероидами, – попенял ему доктор и направился к выходу, бросив на ходу: – А столовые приборы при судорогах бесполезны, уж поверьте мне.

Глава 20

– Слышь, Бимастый, если ты перестанешь поливать каждый куст, то до Канарейки мы доберемся значительно быстрее, – сказал Алекс, свернув на лесную тропу, ведущую через заповедник прямиком к клинике.

Вывалив розовый язык, овчарка трусила сзади, огибая непросохшие лужицы с вьющейся над ними мошкарой.

Насвистывая прилипчивый мотивчик, услышанный в клубе, Алекс обдумывал предстоящий разговор с отцом Мигеля Квинса. Хорошо еще, что доктор оказался понятливым и обещал посодействовать беседе.

Шелестел осенний лес, где-то вдалеке долбил дерево пустоголовый дятел, а вот и белка прошмыгнула, замела пушистым хвостом вверх по сосне. Алекс задрал голову, проводив ее взглядом до дупла.

– Какая жирненькая белочка! Бим, видал? Эй, ты чего там жрешь?! Фу! – Алекс перепрыгнул тропинку и подошел к орешнику, в кустах которого копошился пес. – Наверно, еж или крот… а вот и нет! – Он придержал пса за ошейник и озадаченно присвистнул: четкий рифленый след и втоптанная в грязь трубочка для коктейля. – Хороший пес! – Он поднял с земли сухую ветку и аккуратно разгреб листву. – А вот и правый следок! Сразу же возникает резонный вопрос: а на кой черт кто-то топтался в этих кустах? Бим, у тебя есть версии?

Пес склонил голову и односложный гавкнул.

– Правильно, по нужде, – согласился Алекс, разглядывая отпечаток. – Размер ноги – мальчуковый, как говорит шеф. – Он достал телефон и направил камеру на след. – Теперь запечатлеем… готово! Отсылаем в лабораторию – готово! А белого червячка Каролинке бандеролькой доставим. Тэк-с, в пакетик его – готово! Всё, Бим, топаем дальше.

Глава 21

Поелозив влажной тряпкой по прикроватной тумбочке, Матильда украдкой взглянула на беспокойно спящего мужчину: марлевая повязка съехала со лба гостя, обнажив багровую гематому.

Она не знала его имени, но знала, что он переведен сюда из южного флигеля: «Наверное, близкий знакомый доктора, если поселили в люксе…»

Поставив на туалетный столик полироль, Матильда сняла липкие перчатки и вытерла вспотевшие ладони о синий халат, надетый поверх белого. Вообще-то уборка номеров не входила в ее обязанности медсестры, но Лурдес очень уж просила подменить: мол, не успела на вилле прибраться.

– И какая криворукая торопыга тебя бинтовала?! – буркнула она, машинально поправив выбившуюся из матраса простыню, и прислушалась к прерывистому дыханию гостя. – Сейчас я тебя перевяжу, только принесу кое-что... Я мушкой туда и обратно!

Комната для младшего персонала было в другом конце коридора. На отекших ногах Матильда припустила туда.

На дежурном посту опять никого: «Где ее чертяки носят?!»

Новенькая Маккиш опаздывала: «Не дай бог еще и за нее работать».

Она ворвалась в персоналку, скинула рабочий халат, схватила антисептики и бинты, распихала их по карманам. Из сейфа вытащила несколько ампул болеутоляющего и поспешила обратно.

В номере люкс была открыта дверь. В коридоре, прислонившись к стене, стоял бледный гость с гематомой.

– Это что за фокусы?! – опешила Матильда, поравнявшись с ним. – Вам нельзя вставать! Немедленно лягте!

– Кто вы? – тихо спросил он, лихорадочно зашарив глазами по ее лицу. – Это вы сейчас заходили ко мне в комнату?

– Заходила. Потом выходила. Вот снова хочу зайти… – ответила она и покосилась на набитые медикаментами карманы. – Перевязываться будем или как?

Больной молчал. Он был таким потерянным, похожим на взъерошенного воробья, к тому же все время щурился и тяжело вздыхал, что Матильда едва ни размякла от жалости, если бы ни его перебитый в прошлом нос и мелкие шрамы на костяшках рук.

Под ее любопытным взглядом гость закатил глаза и начал медленно сползать по стенке на пол.

– Да чтоб тебя! – воскликнула она и, подхватив его под мышки, поволокла его в комнату. – Уф! – Она уложила его в постель и без сил опустилась в стоящее напротив кровати кресло. – Слабенький какой, а еще боксер… – Она взяла с тумбочки минералку и жадно отпила совсем чуть-чуть.

– Откуда вы знаете, что я боксер? – раздался с подушки его тихий голос.

– Кхе-кхе-кхе… – закашлялась она и вдруг громко икнула.

– Как вас зовут?

– Матильда, – выпалила она и, задержав дыхание, надула щеки.

– Вы горничная?

– Медсестра я, и-ик… фу-у ты… и-ик… икота-икота, перейди на Федота… пойду я с вашего позволения… хотела вас перебинтовать, но вижу, что вы не сильно раненный, а гематомка сама рассосется. Или, может, сеточку йодную хотите? Так я сделаю…

– Не-е-ет, – простонал он, – не надо никаких сеточек,

– Ну как хотите… – Она оперлась свободной рукой в подлокотник, собираясь встать.

– Ко мне женщина приходила… не вы, другая… Кто она?

– Какая еще женщина?! Не было никакой женщины, кроме меня…

– Ну как же так?! Длинноволосая брюнетка… в белом саване, – едва слышно добавил он, мелко задрожав ресницами.

– Ах, эта… – быстро сориентировалась Матильда и, жалостливо взглянув на гостя, быстро выбралась из кресла.

– Она дала мне молока, а потом исчезла, – сказал он, словно в забытьи. – Вы ее тоже видели – это не галлюцинация… Наталия… – пробормотал он бессвязно и вдруг резко сел, вытаращив на Матильду лихорадочно блестевшие глаза. – Я прошу вас: помогите ее найти!

– И-ик, – отозвалась она и выронила бутылку, – я скажу доктору о ваших… наших видениях, и он вам… нам поможет! – Она попятилась к двери.

– Очень жаль, что вы считаете меня сумасшедшим, – с сожалением произнес гость. – Может я и болен, но не душевно: я совершенно ясно видел ее в этой комнате, как и в ту ночь в саду…

– Конечно, конечно: расскажу доктору, как обещала, – заверила его Матильда, схватившись за дверную ручку, как за спасательный круг. – Ну, все: я ушла!

– Вашу обувь надо почистить… – Его слабый голос прозвучал слишком убедительно для того, чтобы она глянула вниз на свои отекшие ноги в старых изношенных кедах.

«Будто червяка раздавила», – подумала она, разглядев на подошве неприглядную кашицу. Точно такое же пятно было и на ковре возле кровати. А возле кресла, где валялась бутылка, она увидела крупные красные ягоды: «Рябина?! Откуда она здесь взялась?!»

– Наталия не покидала этой комнаты… – с тихой грустью проговорил больной, откинувшись на подушку.

– И-ик, – согласилась с ним Матильда и выскочила за дверь.

Глава 22

– Время не подскажете? – окликнул охранника Алекс, подойдя к опущенному шлагбауму.

У ворот навалившись грудью на полосатую перекладину, стоял чернявый парень в камуфляже и с меланхоличным видом перекатывал во рту то ли зубочистку, то ли чупа-чупс.

– Чего надо? – лениво спросил он и сплюнул палку себе под ноги.

– Полиция, амиго! – Алекс распахнул ветровку и показал жетон. – Бимур!

Обнюхав куст клещевины, пес подбежал к нему и задрал вверх морду, блеснув полицейской бляхой.

– Красивая собака, – сказал охранник.

– Инспектор Николич и служебный пес Бимуриций!

– Красивая собака, говорю… – Парень расплылся в кариесной улыбочке.

– Что за суета? Или у вас всегда так шумно?

– Нет. Вроде ищут кого-то.

– До сих пор?! А ну-ка, Бим, пошли, узнаем подробности. – Алекс двинулся вперед, но, сделав пару шагов, обернулся. – Амиго, ты не назвал свое имя...

– Карлос Канторе, – неохотно процедил охранник и сунул в рот новую конфету.

На аллее перед главным входом тучная женщина в медицинском халате что-то горячо доказывала мужчине в белом свитере. Алекс не слышал их разговора, но было понятно, что женщина плачет. Мимо них прошла санитарка в марлевой повязке, загородив на время обзор. Она толкала перед собой инвалидную коляску со спящим пациентом, прикрытым одеялом по самую макушку.

Проводив взглядом колясочную процессию, Алекс двинулся к зданию, но притормозил, заметив приближающуюся к «белому свитеру» до боли знакомую парочку: «О, Буффа и Пиф уже здесь!»

Бимур первым добежал до лейтенанта и сразу же уткнулся носом в ее колени и замер. Джессика улыбнулась, провела рукой по собачьему загривку и почесала за ушами. Пес тут же развалился на траве и задрал вверх лапы.

– Что за форс-мажор? – тихо спросил Алекс у сержанта Пифа.

– Пациент умер, – буркнул Грег и отошел подальше от «белого свитера», за спину Джессики.

– Кто?

– Герман Холдиш.

– Тот самый ночной бегунок?

– Он. Только Кронбик категорически это отрицает.

– Факт побега или факт смерти?

– Побега.

– Интересно, почему?

– Наверное, есть причины, – ответил Грег и раздраженно бросил: – Позови собаку!

– Что так?! – удивился Алекс, но взглянув на перепачканную собачьими слюнями Джессику, едва не рассмеялся. – Ревнуешь?

– Псиной вонять будет. Доходчиво?

– Она и так вонять

– Да! – неожиданно воспрял духом Грег. – Может, догоним? Он мне чай обещал…

– Перебьешься! – пресекла его Джессика, протерев лицо салфеткой. – Надо догнать медсестру: она последняя видела Холдиша живым. Алекс, ты с нами?

– Нет. Мне к доктору надо, – вздохнув, ответил Николич и подозвал пса.

– Валяй! – отозвался Грег и, погладив Джессику чуть ниже спины, подтолкнул ее к ступеням.

Быстро отвернувшись, Алекс зашагал за «белым свитером».

– Это хорошо, что пациент нашелся, – пояснил он Бимуру, трусившему рядом. – Плохо, что мертвым. Эй, доктор Кронбик! Подождите!

«Белый свитер» замедлил шаг и оглянулся.

– Я – инспектор Николич! Мы с вами разговаривали по поводу отца Мигеля, вы обещали оказать посильную помощь…

Спрятав руки за спину, Кронбик окинул его снисходительным взглядом и сказал:

– Баптистская церковь за углом, молодой человек. Возможно, там вы и найдете отца Мигеля.

«Жук навозный, – взорвался про себя Алекс, нащупав в кармане баранку. – Высокомерит на пустом месте».

Бимур, почуяв угощение, тихонько гавкнул и замахал хвостом.

– Простите?! – с хитрым прищуром Кронбик глянул на пса. – Так вас интересует Орландо?

– Точно так, – завелся Алекс и едва слышно щелкнул пальцами: «Сейчас поглядим кто кого…»

И в тот же миг овчарка прыгнула на белый свитер…

С невозмутимым видом Кронбик принял на грудь сорокакилограммовое животное, подхватив руками под круп, и молниеносно перебросил его через плечо. Пес мягко спружинил на землю и ошеломленно завертел головой.

«Вот это да! – поразился Алекс, позабыв про неприязнь, и уставился на доктора, отряхивающего уже не такой белый свитер. – Как же красиво он нас сделал, Бим!»

Пес красноречиво тыркнулся влажным носом в его карман.

– Держи! – Николич сунул ему баранку и потрепал по холке. – Бывает… не расстраивайся, друг.

Захрустев сухарем, пес улегся на газон.

– Я испортил вам представление? – осведомился Кронбик, покончив с чисткой, и неожиданно рассмеялся. – А вы – хитрец, инспектор! Признайтесь, какой была ваша задумка?

– Бимур должен был вас облизать, – нехотя ответил Алекс, – и как можно слюнявее.

– Понятно. И, тем не менее, хочу отметить, что вы – прекрасный дрессировщик.

– Принимается!

– Что ж, тогда предлагаю навестить Квинса, – сказал доктор, убрав с лица улыбку. – Но вашему напарнику придется остаться здесь – запрещено правилами, знаете ли.

«А не ты ли эти правила устанавливаешь?» – подумал Алекс, отправив Бимура к будке охранника – любителя леденцов. – Жди там!

***

Орланд Квинс посетителей уже не ждал. Его седая голова, покрытая жесткими завитками, свесилась на грудь. Капелька прозрачной жидкости вытекла из широкой ноздри на полосатую пижаму. Крупные руки в пигментных пятнах покоились на коленях, прикрытых коричневым пледом. Из приоткрытого рта вырывался хриплый булькающий стон, похожий на звук лопающихся пузырьков. Он спал, обдуваемый свежим ветерком из приоткрытой форточки.

Алекс посмотрел в окно. В ландшафт парка удачно вписался небольшой фонтан с искусственным озером. Желтые кувшинки и розовые лотосы кружились по его прозрачной поверхности, выплеснув излишек воды за малахитовый бортик. Кусты барбариса тянулись по обеим сторонам фонтана, а позади них высились мохнатые конусы туи, создав второй ярус живой изгороди. По краям гравийной дорожки, на стыке с газоном, он заметил торчащие головки земляных фонариков. Одним словом, приятная скромность провинциального аристократизма.

– Что ж ты, капрал, пейзажами, мать твою, любуешься? – раздался рядом глухой хрип. – Я вот сейчас подохну, а ты и не заметишь.

«Черт! – Алекс повернулся к инвалиду и невольно поежился, встретившись взглядом с затянутыми белесой пеленой зрачками Квинса. – А старик-то слепой! Тогда какого лешего ни доктор, ни Лось не сказали об этом?!»

– Нет, Орланд, только не сегодня, – засмеялся Кронбик и успокаивающе похлопал старика по плечу. – Оставляю вас на инспектора Николича. И не забудьте, что за вами партия в покер, так что – до вечера. И вот, возьмите… – Он что-то сунул ему в руки. – Принес, как просили…

– Спасибо, док, – прохрипел Квинс, спрятав передачку в складках пледа.

Кронбик ушел.

«Ну что ж, Квинс, о чем бы вас спросить для начала? – подумал Алекс, повернувшись к больному и слегка прифигел, обнаружив инвалида внезапно прозревшим. Его бельма таинственным образом рассосались, открыв миру ясный взор маслиновых глаз.

– О, как! – выдал Алекс вслух. – Интересный фокус. Часто практикуете?

– Сам-то как думаешь? – проскрипел Квинс.

«Да мне до лампочки!» – чуть не вырвалось у него. – Думаю, что это как-то связано с вашей болезнью, – сказал он благоразумно.

– Верно, сынок.

Старик подъехал ближе к окну, дотронулся корявыми пальцами до подоконника, в глубине которого стояла кружка.

– У меня краниофарингиома… врожденная, как мина замедленного действия, – сказал старик. – Я должен был помереть еще шесть лет назад, но Берта уговорила меня сдаться Гордону… под опыты.

– Какие опыты? – спросил Алекс и обвел взглядом комнату: кровать, тумбочка, лампа, коврик и – опа! – чьи-то тапки: «Интересное кино: может, он не только зрячий, но и ходячий?» – подумал он, продолжив осмотр: шкаф-купе, журнальный столик, оргалитовая ваза с засохшей веткой, на стене плазма: «Дюймов шестьдесят пять – не меньше», – прикинул он и повернулся к старику. – Так что там за опыты, мистер Квинс?

– Разве я сказал «опыты»?! – Старик зашелся в сухом кашле и попытался дотянуться до кружки. – Ты глухой что ли, капрал?! Я сказал: опеку! И подай-ка мне вот то дерьмо в стакане, дотянуться не могу. И какой идиот его туда поставил?! – раздраженно проворчал он и отъехал от окна, визгнув резиновыми колесами по полу.

– Орланд, расскажите о Берте, – попросил Алекс, передав ему вожделенную кружку со странноватой субстанцией, похожей на прокисшее молоко. Отхлебнув глоток, Квинс страдальчески передернулся, не заметив выпавшей из пледа конфеты.

– Она была красавицей… Дивой! – прохрипел старик и снова закатил глаза. – Мы были друзьями… просто друзьями… хотя, я всегда мечтал о большем…

Алекс нагнулся, поднял с пола конфету и сунул в карман, заодно вспомнив про херес. Он достал бутылку, присел на подоконник и с глухим стуком поставил ее рядом. Посторонний звук привлек внимание старика: его зрачки вернулись на свои орбиты и взгляд просветлел.

– Это вам от Мигеля презент, – коротко пояснил Алекс.

– Спасибо, как он? – спросил старик.

– В меланхолии: говорит, что ваше заведение Берта тайком продала сенатору Мишкуну. Для вас – это новость?

– Продала и продала. Значит, так надо было: ее заведение – ее воля.

– А на следующий день, вернее ночь, Роберту Маккиш убили. Я вот невольно подумываю, что ее смерть как-то связана с продажей «Ночных стражей».

Старик ничего не ответил – задумался, уронив голову на грудь. На кончике носа повисла прозрачная капля и упала в кружку.

– Мозги вытекают вместе с памятью, – буркнул Квинс, шмыгнув носом. – А плесни-ка мне винца, сынок, а то одна химия в венах вместо крови – надо бы ее разбавить хорошенько.

– А куда налить? – Алекс неохотно отлепился от подоконника.

– Да сюда и лей! – Старик протянул ему кружку с подозрительной субстанцией. В три глотка разделавшись с жаждой, он довольно причмокнул. – Нет, не в продаже дело: скорее всего, в той давней истории со стриптизершами…

– Что за история?

– Кхе-кхе, – опять закашлялся Квинс, закатив зенки, но в забытье не впал, а сразу заговорил. – Работал я тогда управляющим в клубе у Маккишей. Тридцать лет мне было, а девицам тем – лет по двадцать: Сибилла, Камилла и Анна… черненькая, беленькая и рыженькая…

Алекс вернулся на подоконник, глянул мимоходом во двор. Небольшая парковая фигурка сидячей собаки привлекла его внимание. Присмотрелся и улыбнулся. В ответ фигурка замолотила хвостом по гравию и разинула пасть. Приглушенный лай долетел до окна и затих: «Надеюсь, старик не услышал».

– Зови его сюда, – неожиданно проскрипел Квинс, сплюнув хересные слюни на пол. – Он мне не помешает, а вот ты все время отвлекаешься, капрал. Ты либо слушай, либо уходи!

– Простите, вы говорили о трех девушках… – извинился Алекс, пропустив «капрала» мимо ушей.

– Так вот: они в кордебалете работали, а Берта в примах ходила. Однажды, одна за другой, стали девки увольняться. Спросил: «Что за дела?» – так они меня на фиг послали: мол, у мумии своей спроси... А год спустя позвонила мне квартирная хозяйка и сказала, что Анна пропала, вместе с ребеночком: пошла в магазин и не вернулась. Мол, волнуется за нее: неделя прошла, а Анны все нет. Только мы с ней поговорили, как назавтра нас в полицию на опознание дернули: нашли нашу Анну… с передозом. Спрашивали, с кем она встречалась, от кого залетела… Что я мог ответить, если сам ничего не знал?! Но мысль одна меня все ж озарила: вспомнил, что всех «залётных» Агрипка враз из клуба убирала, безо всяких разговоров. Сечёшь, капрал, о чем толкую?

– Секу, – вздохнул Алекс: «Капрал, так капрал». – И что?

– А то, что жуть как не понравилась мне смерть Анны!

– Чего так?

– Не была она торчком, понимаешь? Не была! А если уж с брюхом ходила, то и подавно! – разгорячился Квинс. – Решил я тогда Милку найти: может, она что-нибудь про Анну знает. Краем уха слышал, что видели ее в Бигровене, среди этих самых… свободолюбцев, монетопрезренцев и подмостомпроживанцев. Но пока я в носу ковырял – опять в полицию вызвали: какая-то полоумная тетка накатала заявление, чтобы копы нашли отца ее новорожденного племянника, потому что мать дитенка погибла под Рыбьим мостом, а сама она воспитывать сироту отказывается по состоянию здоровья. И еще: мол, ее сестру изнасиловали в «Ночных стражах», а потом беременную на улицу выгнали.

– Но полиция не занимается установлением отцовства, – возразил Алекс. – Зачем же вас вызвали?

– К теткиному заявлению фотография была подколота, надо было личность подтвердить.

– Подтвердили?

– Да. Камилла. Мы ее Милкой звали.

– Вторая девушка из клуба… А как она умерла?

– Угорела на пожаре: в дыму задохлась.

– Расследование было?

– Нет, иначе меня бы раньше вызвали.

– А третья девушка Сибилла жива?

– Вот про нее ничего не знаю, – ответил старик.

– Жаль. А вы ее искали?

– Не стал: испугался…

– Чего?

– Ни чего, а кого, – прошелестел Квинс и подкатился ближе. – Я знаю, кто девок обрюхатил, только вашим ничего не сказал, потому что доказательств нет, да и свечку я не держал.

– Кто он?

– Аполлон Маккиш – внук Агриппинин, ведьмой помеченный, – проскрипел старик и в сердцах ударил кулаком по кнопке на поручне.

– Это как? – спросил Алекс, вытащив ногу из-под колеса. – Вроде зигзага на лбу или родимого пятна?

– Насмотрелся фильмов… – проворчал Квинс. – О проклятии Маккишей слыхал?

– Только о кролике-оборотне.

– Хочешь услышать?

– Только чисто информативно и вкратце.

– Нашел монтажера! – хрипло прокаркал старик. – Ладно, попробую вкратце. Да будет тебе известно, капрал, что Старый дом построен на кладбище колдунов, а точнее – на могиле молодой ведьмы, схороненной вместе с сокровищами – колдовским общаком.

– Гензеля с Гретель вам в помощь…

– Ты не дерзи, капрал! Мой рассудок крепок, как грецкий орех. Продолжать или интерес ко мне пропал?

– Да валяйте дальше! – добродушно усмехнулся Алекс.

– Валяю дальше: хозяин дома раскопал сокровища и пустил их в оборот. Ведьма рассердилась и натравила на него самого и на его потомство Черного морока, который в назначенный год, как по будильнику, залезал в головы Мякишевых последышей и высасывал мозг.

«Бред бредовый», – подумал Алекс и глянул в окно: собаки не было.

– А кто-то пытался остановить… утечку мозгов? – спросил он просто так.

– Агриппина старалась…

– Да, ё-моё! О чем я вообще спрашиваю?! Давайте вернемся к Аполлону. Почему вы решили, что он изнасиловал девушек и как это связать со смертью Берты?

– Душил он ее... в туалете… еле успели оттащить, – обиженно просипел старик и сдал кресло назад.

– Кто кого душил?

– Аполлон Берту.

– Когда это было?

– В шестьдесят девятом.

– У вас прекрасная память для тяжелобольного.

– Это заслуга Гордона.

– Как так?

– Леденец… тот, что вы подняли, Кронбик придумал, чтобы жизнь нам продлить, – неохотно выдавил Квинс.

– Вам – это онкобольным?

– Да, но я не должен был вам этого говорить…

– Слово – не воробей. Так что конкретно вы видели в тот день?

– Жуть кошмарную, капрал! Сидел я, значит, дебет с кредитом сводил, как вдруг в кабинет ворвалась хозяйка и, ни слова не сказав, потащила меня в сортир. А там – картина маслом: на полу Аполлошка распластался и вроде как обмочился, а сверху на нем – Берта руками за горло схватилась… за свое горло. Агриппина тут же подлетела, спихнула ее с внука и обратно ко мне: чего, мол, тормозишь – поднимай и тащи! Я плюнул и потащил Аполлона в кабинет, а Берта сомнамбулой позади. Доволок его и на диван бросил, а девке вискаря сунул, так ее и понесло: обматерила всех Маккишей до седьмого колена, а Аполлона вообще посадить обещала… э-э-эх, – выдохнул Квинс и выкатил бельмы.

– И?! – Алекс напрягся в ожидании кульминации.

Старик покряхтел для понта и, вернув зрачки в мир, закончил:

– Отслюнявила нам тогда хозяйка по увесистому слитку – мы с Бертой и заткнулись.

– А что потом было?

– Разошлись по местам: я за конторку встал, а Бернадетта шею чокером прикрыла и на палку полезла. О, какой оглушительный успех она имела с этим номером! – воодушевленно прохрипел Квинс: его зрачки расширились то ли от выпитого хереса, то ли от перевозбудившейся памяти. – Представь себе, капрал: голая «Помпадур» с бархоткой на шее висит вниз головой на стальном пилоне. Сверху, из подвесного кувшина, по пилону струится красное вино и омывает белоснежное тело «маркизы». Из ее ладоней, сложенных ковшиком, бордо сливается в подставленные бокалы краснорожих клиентов. И на последней капле она срывает бархотку и бросает в зал. Тот, кто ее поймает, тот «маркизу» и...

– …Танцует, – закончил Алекс. – Значит, Аполлон выкрутился?

– Выкрутился, но ненадолго: похоронили на следующий год. Его вдова на похоронах ни слезинки не пролила. Вот женщина была – кремень!

– От чего он умер?

– Черный морок…

– Понятно. Зря спросил.

– Сын у него остался – Альбертик. Он, как из Бигровена вернулся, так сразу же и женился на Бернадетте.

– А как же проклятие?!

– Берта в него не верила, – буркнул Квинс. – На старухины слитки купилась…

– Ясно, – сказал Алекс и задумался, упершись взглядом в дверь: «Значит, Агриппина избавилась от проблемного кордебалета… Надо найти детей: двое точно родились, а вот с третьим пока непонятно…»

– Эй, капрал! – окликнул его Квинс. – Чего замер?! Собаку впусти!

– Куда? – очнулся он.

– Сюда! Уже битый час стружку с дверей дерет.

– Да, блин, сказал же тихо сидеть! – Он рванул к двери. – Входи, бродяга!

Протиснувшись бочком, Бимур подошел к инвалидному креслу, обнюхал плед и, фыркнув, отвернулся.

– Как звать? – спросил Квинс.

– Бимуриций, – ответил Алекс и потрепал овчарку по загривку. – Сидеть и не вякать! Это я псу… – Он опять устроился на подоконнике, призвав Бимура к ноге. – Квинс, как вы думаете, мог ли кто-то из клубного прошлого Берты отомстить ей за смерть стриптизерш?

– Ее убили не потому, что она была Бернадеттой Шкваркиной, а потому, что она стала Робертой Маккиш, – ответил старик. – Улавливаете разницу, капрал?

– Маккиш… и дети – тоже Маккиш, – произнес Алекс. – Только теперь они давно не дети…

– Молодец, капрал! – Квинс допил херес и грохнул кружку на подоконник.

– А вы случайно не помните девичью фамилию Агриппины?

– А чего мне ее забывать?! С памятью проблем нет, вот с потенцией – беда, – прохрипел старик. – Алимпия Брукович – ее девичье имя.

– О, как! Откуда знаете?

Но Квинс не ответил: его глаза закатились, голова свесилась на грудь, а из мясистого приплюснутого носа вылетел тихий свистящий сип.

– Ну и ладно, пусть спит… Бим, уходим! Капралу пора подкрепиться.

Глава 23

Опершись правой рукой на тяжелую трость, а левой – на мраморные перила, Анастасий медленно поднимался по широкой лестнице. Его черные лакированные туфли оставляли легкие вмятины на коротком ворсе паласа. Двубортный костюм из тонкой шерсти дорогим мешком висел на худых, несоразмерно широких плечах адвоката.

На бледном, иссохшем от старости и болезни лице Гробовского резко выделялся длинный нос с характерной горбинкой, а из-под кудлатых бровей выглядывали маленькие острые глазки. Его тонкие бескровные губы были скорбно поджаты, а от гладко выбритого затылка тянулся аромат дорогого лосьона. Платиновая серьга с мелким карбонадо в левом ухе адвоката хищно поблескивала, поддерживая его статус богатого мизантропа, не замороченного суетой повседневности.

Тяжелая отдышка заставила Анастасия остановиться и перевести дыхание. Его полный презрения взгляд уперся в висевший на стене портрет пергидролевой крючконосой дамы в черничном платье с пышным кринолином. Траурная вуалетка едва скрывала ее надменное лицо с жеманной улыбкой, полной лицемерия и фальши.

– Сучка, – выдохнул адвокат и, преодолев еще одну ступень, переметнулся взором на соседний портрет: пухлощекий баронет в парадном камзоле и бархатном берете на крупной голове, насупившись, исподлобья сверлил его недобрым взглядом. На круглом лице юноши гордо выделялся породистый нос, а отвисшая нижняя губа в переизбытке красной охры капризно кривилась на творческий замысел художника.

– Глупая гусыня со своим никчемным сыном – вечное напоминание о людской подлости! – Анастасий зло ощерился, обнажив покрытые въевшимся никотиновым налетом редкие зубы. – За вашу алчность сполна заплатил… тьфу на вас! – Ступив вниз, он смачно плюнул на грудь парчовой дамы: алой розой расцвела на холсте кровавая бутоньерка. – А завтра твой черед придет! – Он погрозил баронету тростью и, преодолев лестницу, остановился у последнего, третьего портрета. Его взгляд потеплел: красный колпак с бубенцами, синее домино...

Анастасий нежно коснулся узловатыми пальцами деревянной рамы. Мальчик в костюме шута, забравшись на королевский трон, испуганно глядел вполоборота на бальную залу. На паркете – разноцветное конфетти и мишура, осколки стеклянных шаров. На деревянной лошадке поперек седла повис плюшевый мишка с разорванной лапой...

– Глупый медвежонок, заплутавший в собственных страстях, – чуть слышно прошелестел старик, отвернувшись от картины.

***

Морозный декабрь пятьдесят шестого года

Маскарад окончен. Гости разошлись. В зале погасла разноцветная иллюминация.

Темные окна облепили белоснежные снежинки, а в каминной трубе протяжно завыла зимняя вьюга.

Малыш забрался под стол и спрятался за плотной скатертью с бахромой до самого пола. Он очень хотел дождаться Деда Мороза и получить подарок, о котором мечтал весь год – настоящий двухколесный велосипед.

Прижав к груди верного медведя, малыш принялся сочинять стишок для такого важного случая:

– Целый год жевал я кашу, пил кефир и простоквашу. Был послушен и пригож, на лентяя не похож! Подари мне, добрый Дед двухколесный… лисопед.

Стих не складывался. Малыш расстроился, уткнулся носом в медвежье ухо и сам не заметил, как уснул. Ему снилось жаркое лето…

…Отец в смешной соломенной шляпе закинул удочку в пруд с квакающими лягушками. Леска натянулась, удило выгнулось дугой. Отец радостно закричал: «Ста-сий, смотри: я поймал большую рыбу!» – и вытащил из воды… велосипед! Но леска лопнула, и долгожданный подарок упал обратно в пруд, окатив отца грязными брызгами. Малыш чуть не заплакал, а отец засмеялся и прокричал: «Стасий, не реви, сынок! Это всего лишь ржавое железо! Я скоро куплю тебе сто тысяч новеньких велосипедов! Нет! Я куплю тебе магазин велосипедов! Я куплю тебе целый завод велосипедов!» Он раскинул руки в стороны, подставив лицо солнечным лучам. Его шляпа слетела в траву, а ветер растрепал волосы. «Папа! – изо всех сил закричал малыш. – Я не хочу завод! Мне нужен один-единственный… лисопед!» Но его голос был слишком слаб, и отец его не услышал. И мама тоже не услышала, потому что сама вдруг закричала резко и пронзительно, как пожарная сирена: «Ста-а-а-с-и-и-ий!»

От ее крика малыш под столом вздрогнул и проснулся. Толстая скатерть притушила вспыхнувший в комнате свет. И опять мамин голос, но уже отдаленно: она звала его, чтобы уложить спать. Но он не стал откликаться, потому что твердо решил встретить Деда Мороза.

Из своего укрытия, через просветы в бахроме он увидел, как прошмыгнули мимо светлые туфельки горничной, разметав по полу конфетти. А спустя целую вечность, перед глазами малыша внезапно возникли домашние штиблеты дяди Мирона.

Прижав к лицу медведя, малыш постарался не дышать, но запах касторки все равно пробрался в нос. Хорошо, что ненадолго: потоптавшись у стола, штиблеты развернулись и куда– то пошлепали. Скорей всего, дядя Мирон вернулся в лабораторию. И опять все стихло.

«Но почему горит свет? – встревожился не на шутку малыш. – Он же отпугнет Деда Мороза!»

Раздвинув бахрому, он опасливо высунул голову наружу: красные башмачки, зашнурованные атласной лентой, преградили ему путь. Он испуганно зажмурился.

Звонкий девичий смешок пролетел по залу. Чье-то нежное прикосновение сдвинуло с его лба непослушный вихор, и чье-то теплое дыхание коснулось кончика его носа: «Привет, медвежонок. А ни тебя ли там все ищут?»

Малыш распахнул глаза…

***

Старик улыбнулся, блаженно опустив веки.

Он до сих пор не смог забыть то изумительное чувство детского восхищения и восторга, когда впервые ее увидел. Вернее, ее необыкновенные глаза. Ни у одной женщины он больше не встречал таких глаз. Он влюбился в них без памяти. Семилетний мальчишка во взрослую женщину.

Коварная судьба-злодейка в ту новогоднюю ночь пятьдесят шестого года обрушила на детские плечи Анастасия два роковых события, определивших его дальнейший жизненный путь: скоропостижную смерть отца – барона Святослава фон Грондберга, и встречу с незабвенной Гретеллой Маккиш.

***

На прошлой неделе Анастасу Гробовскому исполнилось шестьдесят три, но хронический бронхит семимильными шагами приближал его к могиле. Он был последним баронетом фон Грондберг и единственным владельцем процветающего адвокатского бюро в Ровенбрике.

Еще в юношеские годы Анастасий принял решение сменить имя, дабы наследственный титул не мешал его честолюбивым планам.

По окончании университета новоиспеченный юрист открыл свой маленький бизнес. Разумно манипулируя людьми, он быстро обзавелся полезными связями, а с ними и важными клиентами. Благосостояние Анастаса резко пошло в гору. Помимо причитающихся гонораров, адвокат не гнушался класть в карман любого рода благодарности и не вёл заведомо проигрышных дел, потому что знал, с кем и по каким правилам играть. Через три года его маленькое детище доросло до крупного юридического центра Бигровена.

Достигнув поставленного минимума, двадцатишестилетний Анастас Гробовский призадумался о перспективе: его имя должно было войти в анналы мировой юриспруденции. Однако самым неожиданным образом в матримониальные планы великого стратега вмешался, казалось бы, обыденный случай, отправной точкой которого явилось письмо от университетского приятеля: «Альберт Маккиш имеет честь пригласить Вас на собственное бракосочетание с Робертой Шваркс»Я, моя невеста, бабушка и мама».

Сердце Анастаса Гробовского, словно мячик для пинг-понга, вдруг ударило по ребрам, отскочило к позвонкам и рухнуло в пищевод.

***

– Кусачая тварь ностальгия, – пробормотал Анастас и достал из ящика позолоченную флягу. Крепкий напиток обжег воспаленное горло, нестерпимо защекотало в носу. Едва успев приложить к лицу салфетку, он громко чихнул и, брезгливо скривившись, отбросил испачканный комок в урну для бумаг. Потом грязно выругался и, уперевшись руками в резные подлокотники, выбрался из кресла. Проклятая поясничная грыжа растеклась тупой болью по левой ноге, раздробив острыми иголками ахиллово сухожилие.

Переждав приступ, он похромал к окну, чтобы отвлечься от сантиментов: архитектурная безвкусица, возведенная в центре городской площади, прекрасно восстанавливала его душевную организацию. Памятником дебилизм он окрестил огромный, неработающий фонтан в виде яйцеголового паука, затаившегося в загаженном птицами каменном гнезде– бассейне. По идейному замыслу сия достопримечательность должна была символизировать «восход солнца из бурных вод Иордана», если бы ни подводка напорного насоса к канализации.

– Ничто не обходится в жизни так дорого, как болезнь и глупость, – изрек Анастас, уставившись пустым взглядом на тощую дворняжку, пометившую тонкой струйкой мраморную чашу фонтана.

Почти полвека назад с трепещущим сердцем Гробовский появился в этом сонном городишке с бессмысленным названием «Ровенбрик». Из вещей он забрал с собой лишь картины – те, что висели сейчас в галереи: портреты Людвиги и Гектора фон Грондбергов – работы неизвестного ему мастера, и «Мальчика на троне», которой он безмерно гордился, потому что сам ее и создал.

В Ровенбрике жила женщина с аметистовыми глазами, по иронии судьбы оказавшаяся матерью его университетского приятеля…

***

В августе семьдесят четвертого года

Круглая желтая брошь нелепым пятном выглядывала из вороха многослойных рюшей на груди пожилой дамы, вызвав невольное раздражение в душе молодого юриста. Анастас окинул неприязненным взглядом ее сухопарую фигуру в длинном розовом платье со струящимся каскадом тончайших оборок: «Жуткая безвкусица».

Он пристроился в тени исполинского дерева – не то дуба, не то каштана – и исподволь наблюдал за молодоженами – Альбертом и Робертой, в компании этой самой дамы в розовых лоскутках. Вот она что-то прошептала на ухо напряженной невесте и громко рассмеялась, запрокинув выбеленную сединой голову. Роберта уложила сцепленные в замок руки на округлившемся животе и повернулась к мужу с натянутой улыбкой. Тот обнял ее за талию и коснулся виска легким поцелуем.

Анастас снова посмотрел на стоящую к нему вполоборота даму.

– Чертовщина какая-то, – пробормотал он, зацепившись глазами за ее крючковатый нос. И словно почувствовав его интерес, дама всколыхнула розовыми рюшами и повернулась анфас. На ее груди хищно сверкнула желтая брошь: «Неужели бриллиант?!»

Встретившись с ним взглядом, дама вдруг застыла на месте и схватилась иссохшей рукой за горло. Анастас в ответ учтиво кивнул: «Воскресшая прабабка, ей-богу!»

– Эй, ты чего замер, будто привидение увидел? – спросил внезапно возникший рядом Альберт. – Пойдем, я представлю тебя своей матушке.

– …Матушке,

Он боялся этой встречи. Боялся до дрожи в коленках. Боялся, что в ее воспоминаниях он остался лишь трусливым малышом в мокрых штанишках, который в новогоднюю ночь прятался под столом.

На ватных ногах он поднялся на широкое крыльцо террасы и остановился, пропустив Альберта вперед.

Возле стола, заваленного душистыми цветами и сучковатыми коряжками, спиной к ним стояла темноволосая женщина в оранжевом платье и помахивала секатором. Вытащив из цветочного вороха ветку рябины, она ловко чикнула по ней ножницами и воткнула в напольную вазу.

– Ма! – неожиданно громко окликнул ее Альберт. – Хочу познакомить тебя со своим другом.

Она неловко обернулась и выронила секатор. Посторонний звук неожиданным образом отрезвил раскисшего от чувств адвоката.

«Оранжевое платье к сиреневым глазам – полнейший диссонанс, – непроизвольно отметил он и вдруг подумал, поразившись внезапной мысли, которая раньше никогда не приходила ему в голову: – А помнит ли она меня вообще?!»

Он сорвал с головы шляпу и шагнул ей навстречу.

– Анастас Гробовский, – представился он, впившись взглядом в ее прекрасное лицо: «Да или нет?»

– Зовите меня просто Гретой, – сказала она и отстраненно улыбнулась одними глазами. – Может, вы хотите что-нибудь выпить? Могу предложить красное вино из погреба.

– Ну, мам! – тут же возразил Альберт, подняв с пола секатор. – Бабкиными настойками только мух травить. – Он ухватил со стола подсолнух и защелкал ножницами по стеблю. – Может что-нибудь покрепче? – спросил он и, впихнув огромную ромашку в икебану, повернулся к Анастасу.

– Можно и вино, и «покрепче», и не взбалтывать, – пошутил Гробовский и облегченно выдохнул: «Стало быть, не помнит».

– Тогда – в сад! – воскликнул Альберт. – Пока, мам! Увидимся…

– Да! Не будем вам мешать, – поддержал его Анастас и надел шляпу. – До встречи, Грета.

– До встречи, медвежонок, – приглушенно произнесла она, блеснув «аметистами» глаз.

Сердечный набат ударил по его ребрам, отозвавшись тупой болью в рано поредевшем затылке. От внезапно налетевшего временного вихря потемнело в глазах. Он инстинктивно зажмурился: конфетти… медвежонок… зеленая бахрома… туфельки… штиблеты… красные башмачки… конфетти… медвежонок… зеленая бахрома…

– Маман! – Вдруг раздался над его ухом громкий голос Альберта. – Не называй меня медвежонком! Я же просил…

Все сразу исчезло: и боль, и страх, и ненавистные штиблеты.

…Они были вместе восемь счастливых лет, пока другой малыш ни отправил ее на небеса…

***

Сухой нестерпимый кашель поднялся из больных легких. Анастас доковылял до стола, упал в кресло и надрывно закашлялся в салфетку. Едва отдышался, когда в прихожей затренькал дверной звонок.

– Кого еще черт принес?! Без предварительной записи не принимаю, – недовольно проворчал Гробовский, метко пополнив мусорку. Трель прекратилась. – Вот так-то лучше.

Однако, отведав лечебного нектара из фляги, он все не выдержал и, поддавшись простому человеческому любопытству, похромал к «Святому Бруно», висевшему в библиотеке напротив стола (оригинал картины он, конечно же, не потянул, но и достойная копия Ван Дейка стоила ему немалых денег).

Сдвинув Святого в сторону, Гробовский взглянул на вмонтированные в нишу мониторы: с левого экрана хорошо просматривался подъезд дома и небольшой дворик с железной калиткой, возле которой сейчас топтался подозрительный мужичок с шапочкой-петушком на макушке. Стрельнув глазками на окна дома, он вдруг ссутулился и быстро прошмыгнул в проулок к запасному входу.

– Ага, как же, – проронил Гробовский и, включив звук, прищурился на правый экран: мужичок достал из кармана фуфайки отмычку и, присев на корточки, осторожно вставил ее замок. – Ага, как же! – злорадно повторил Анастас.

Из замочной скважины брызнула струя жгучего репеллента.

– Ох, мля! – сорвался на фальцет мужичок и шустро отскочил от двери, закрыв руками лицо. – Сучка! Могла бы предупредить! – Он сорвал с головы шапочку и приложил ее к слезящимся глазам.

– Идиот! – в сердцах просипел в динамик Гробовский. – Пшел вон отсюда! Не то полицию вызову!

Мужичок испуганно вздрогнул, швырнул «петушок» в кусты гортензии и шарахнулся за мусорные баки.

Глава 24

Неделю назад капитан Крут внезапно увлекся женщиной. Странной женщиной, которую уже знал, но не замечал до того момента, пока они не столкнулись в стеклянных дверях Торгового центра.

Она очень спешила и не заметила, что выход находится не там, где расположен вход. Увернуться он не успел. Распахнутая настежь дверь ударила его по носу. Сильно ударила. Ингмар почувствовал, как бежит по лицу теплая кровь.

– Это все солнце, – прошептала она и схватила его за руку. – Оно ослепило меня. Пойдемте скорей. – Она потащила его в парк на скамью. В ее глазах цвета золотистого янтаря плескалось раскаяние и тревога. И он поплелся за ней, как бычок на заклание, лишь вдохнув яблочный аромат ее медных волос.

Женщина достала из сумки коньяк, упаковку салфеток и пузырек с какой– то жидкостью. Протянула коньяк Ингмару, но он отказался. Тогда она поставила бутылку на скамейку и со знанием дела ощупала его разбитый нос, слегка надавив на переносицу. Он поморщился.

– Перелома нет, небольшая травма хрящевой части, – сказала она. – Дышать трудно?

– Угу, – признался он.

– Возможна гематома слизистой, вам надо в больницу. – Скрутив из салфетки жгутики, она полила их жидкостью из пузырька и затолкала по одному в каждую ноздрю его многострадального носа.

Ингмар покосился на пузырек: «Перекись водорода?! Да уж, женская сумочка – кладезь неизведанного».

– Держите пять минут, пока кровотечение не остановится. Только не запрокидывайте голову: кровь может вызвать рвоту, если попадет в пищевод, – предупредила она и, протерев салфеткой руки, выбросила ее в урну. – Вам повезло: я как раз из аптеки, за лекарствами заходила…

– Безумно повезло, – кивнул он, устремив на нее страдальческий взгляд. Теперь, когда солнце светило ей в затылок, цвет глаз приобрел тёмно-медовый оттенок.

– Простите, – проговорила она, убрав в сумочку коньяк. – Вас проводить или сами дойдете?

– Ни то, ни другое: я бы сам хотел вас проводить.

– Нет. Нам не по пути, – ответила она слишком резко и отвела взгляд. – Увидимся на работе, капитан! – Она закинула на плечо сумку и, слегка ссутулившись, быстро зашагала через парк к Ратушной площади.

«Чего же вы так боитесь, доктор Бредлик? – подумал израненный душой и телом Крут и задумчиво потер подбородок. – Или кого?»

В глубине ее волшебных глаз, за ширмой мнимой самодостаточности он легко разглядел пустоту одиночества и крупицы безумного страха.

Глава 25

В палате нейрохирургического отделения больницы Святого Димерия она была не одна: кто-то тихонько приблизился к больничной койке. Она остро ощутила на своем лице чей-то пристальный взгляд и затрепетала ресницами.

– Доктор Бредлик, если вы не спите, моргните один раз, если спите – два раза, – раздался знакомый голос – совсем не тот, который она так боялась услышать.

Линда с облегчением распахнула глаза и попыталась улыбнуться, но марлевая шапочка слишком туго стягивала ее многострадальную голову, и получилась лишь кривая гримаса.

Его лицо было слишком близко. Она непроизвольно вжалась в подушку, выставив вперед острый подбородок. Тупая боль пробежала по черепной коробке, не помешав ей, однако, разглядеть и его трехдневную щетину, и мясистый пористый нос, и изогнутый в полуулыбке рот, а еще глаза: красивые карие глаза с длинными ресницами.

– Вы забрались на мою территорию, капитан Крут, – тихо произнесла Линда, сфокусировавшись на глубокой морщинке между его густых бровей.

– Вы были без сознания достаточно долго, – сказал он, отстранившись. – У вас сотрясение мозга и сильная гематома. Все благодарности по спасению – комиссаровой жене. Если бы ни ее интуиция, все могло бы быть значительно хуже… для вас.

– Как мило с ее стороны, – глухо проговорила она и раздраженно добавила: – Сегодня я не готова давать показания, поэтому вам нет нужды здесь задерживаться.

Капитан задумчиво поиграл желваками: видимо, хотел возразить, но решил не связываться.

– Что ж, – обронил он, – тогда приду к вам завтра… – Засунув руки в карманы, он пошуршал бахилами к двери. – Амнезия так амнезия…

– Она самая, капитан, – едва слышно выдохнула Линда в его широкую спину.

Глава 26

Она осторожно провела худенькими пальцами по бледному лбу ребенка. Дроня тихо спал, положив голову на колени монахини. Светлые кудряшки выбивались из-под наспех повязанного ситцевого платка. Длинная плисовая юбка скрывала подвернутые до колен синие джинсы.

В келье было прохладно. Тихий лунный свет струился сквозь ажурную решетку узкого окна на тканую дорожку– половик. Высокая кровать, застеленная лоскутным одеялом, деревянный стол с нехитрой домашней утварью да табурет – вот и все убранство скромного жилища. В углу небольшой иконостас с двумя лампадками: зеленая горит, красная молчит, покамест. Пасхальную лампадку Агата забрала из Старого дома после смерти матери. Забрала вместе с ковриком, причудливо тканным, на память добрую.

На полке с духовными книгами она пристроила Какуша: «Вона как Дронюшка ручонками-то его сжимал – на силу расцепила!»

От однообразной позы затекли ноги, но Агата не шелохнулась, в смирении дожидаясь пробуждения мальчика: «Долго спать не будет – беспокойный шибко».

И то ли почудилось ей, то ли и вправду, но услыхала она вдруг тихий скрип половиц по ту сторону двери, словно кто-то чужой крался по коридору к ее келье.

– Помоги, матерь божья, – закрыв глаза, прошептала она и троекратно перекрестилась. – Пронеси нечестивого мимо! – Уронив голову на грудь, она чутко прислушалась: скрипа больше не услышала, лишь мирное дыхание ребенка долетело до ее острого слуха.

«Да когда уж проснется?! Как бы на ляжках моих пролежни не сделалися…» – подумала Агата в тревоге и открыла глаза. – Ох, ты ж мой касатик! – тихонько ойкнула, встретившись с ясным взором Дрониных глаз. – Проснулся, а я и не заметила.

– Меня еще не забрали? – тихо спросил мальчонка, подняв белокурую голову.

– Нет, милок, – ответила она и покачала головой. – Времечко еще не пришло.

– Понятно, – насупился малец. – А долго я еще буду ходить в старушечьей одёжке? – спросил он чуть громче и спрыгнул с кровати. Платок остался лежать на коленях старушки.

– Тс-с, – прошипела она, приложив к губам палец. – Не буди демонов, спящих в преисподней, ибо глубокая ночь еще на дворе.

– Когда я вернусь к маме? – спросил Дроня и, усевшись на тканый половик возле стрельчатого окошка, зачарованно уставился на полную луну.

– Ангел мой, тебя сам Бог сюда послал, зачем же ты хочешь уйти обратно в мир людской? – ответила Агата, сложив на груди сухонькие ручки. – Он тебя схоронил здесь от злой участи, от…

– Черного морока? Знаю я эту сказочку – бабушка рассказывала! – выпалил мальчонка и вдруг вскочил с полу, стянул с себя юбку и подбежал к двери да за ручку дернул: заперто! Поднявшись на мысочки, он едва дотянулся до круглого оконца, но заглянуть не получилось – высоковато.

– Не суетись, отрок! – неожиданно прикрикнула на него монахиня. – Сядь тута! – Она указала на низкую скамью под образами. – И не шурши!

Дроня, оробев от строгого голоса, послушно уселся на лавку.

Агата бесшумно подошла к двери и приложила ухо к замочной скважине.

– Сквозняк гуляет, в ухо задувает, – прошептала она. Потопталась немного и, вернувшись к столу, опустилась на табурет. – В юбку-то я тебя нарядила оттого, что негоже мальчикам в женской обители ютиться.

– Так я же все равно тут сижу, во двор не выхожу…

– Вот и сиди тихонько, да не гневи Бога непослушанием.

– Я домой хочу!

– Нет у тебя больше дома, касатик, – еле слышно прошептала старушка, и вновь на образа перекрестилась. – Сгорел твой дом: пеплом над Ведьминым троном развеялся и Берту в прах обратил.

– Вот ни капельки не смешно, – сказал Дроня, заерзав по лавке. – Мне тут не очень удобно, можно я опять на ковер пересяду?

– Садись, где удобно, касатик.

– Касатик – это муж касатки, что ли?

– Цветик такой синенький… на болотце растет. Ты что ж не услышал меня, Дроня? Али не поверил?!

– Ты о чем, матушка Агата?

– Пожар был, говорю. Сгорел Старый дом, дотла сгорел.

– Да ладно! – воскликнул он, вытаращив глаза. – Что?! И Оптимус Прайм с Мегатроном сгорели?! И Бамблби?!

Горькое сострадание переполнило душу Агаты: «Вона как тряхануло, сердечного... заговариваться начал»

– На все воля Божья, сынок. – Она ласково погладила мальчика по голове. – Ты не переживай шибко. Все там будем: кто раньше, кто позже. Вот, видать, и бабке твоей срок подошел.

– Это… – сглотнув слюну, неуверенно произнес Дроня, – …ее вообще-то дома не было: я же вечером обход делал… Или она ночью вернулась?

– Да кто ж знает… – вздохнула Агата. – Слушок дошел, что среди головешек ее и нашли. Прости, господи! – Она снова перекрестилась.

– Я тебе не верю, – насупившись, прошипел он и сжал кулаки. Потом выпятил подбородок и шмыгнул носом, но слезу удержал – застыл, будто что-то вспомнил. Просветлел лицом и в сомнении уставился на монахиню.

– Интересно, а привидение может дом поджечь? – неожиданно спросил он и сам же утвердился: – Думаю, может…

– Какое привидение, касатик?! – Агата аж на месте подпрыгнула.

– Пушистое и вонючее. Точняк! – вскрикнул Дроня и ударил себя кулаком по коленке. – Это оно пожар устроило! Потому что Берта растрепала всем тайну сокровищ!

– Тише, касатик, тише! – всполошилась не на шутку монахиня и скоренько зажала ладошкой мальчонкин рот. – Окстись, милый! О чем талдычишь?! Какое привидение?! Какие сокровища?! Белены, что ль, объелся? Так я, вроде, тебя ею не кормила.

– Такие! – пробубнил Дроня через ее руку. – Не скажу тебе ничего, чтобы облако не сердить.

– Ох, Матерь Божья! – запричитала Агата, вскочив с табурета. – Неужто и впрямь мозги набекрень съехали?! Бабка твоя напридумала чертовщины всякой, а ты за чистый медяк все принял.

– Но я видел его…

– Да подшутили над тобой, дурашка! Дружки твои и подшутили.

– Как это? – опешил он. – Они не могли…

– Да ежели бы не они… – вскинулась Агата, да осеклась: «Не велено мне рта раскрывать в суете пустой – обет Господу дала. Пусть глаголет тот, кто спасителем в Старый дом явился».

– Эй, ты чего замолчала? – Дроня подергал ее за рукав подрясника.

– Всему свое время, касатик, – прошептала монахиня. – Мне лишь велено на ноги тебя поставить, да приголубить на время. – Она потрепала мальчонку по светлым кудрям. – Перебирайся-ка на кровать, божий агнец. Завтра все узнаешь, а сейчас поспать тебе надобно.

– Не скажешь, значит... – пробормотал он и, вскарабкавшись на высокий топчан, упал на живот, скомкав под себя одеяло. – А ты зайца моего случайно не видала?

– Это ж какого зайца, касатик? – Агата шутливо всплеснула руками.

– Ну, такого… с пупочкой, в зеленых портках.

– Ах, Какуша! Как же видала: за тобою всю дорогу прыгал – притомился. Так я его на полку к книжкам усадила – «Житие святых» уразуметь надумал.

– Где? – Дроня живо сполз на пол и подбежал к заветной полке. – Грустняха, живой! – обрадовался он и замахал руками.

– Ты ж его из огня вынес, – сказала Агата, подав ему табурет: «Ишь как зайчонка к себе прижал, словно он и впрямь живой».

– А как ты его обозвала? – вспомнил Дроня и, засунув игрушку за пазуху, спрыгнул на коврик. – Какуша?

– Да величай, как на язык легло, – быстро ответила она, подсадив мальчонку на кровать. – Ты ему теперь вроде отца крестного. Стало быть, вторая жизнь у зайца началася. – Она поправила в изголовье подушку и, обернувшись к столу за кружкой, протянула ее Дроне. – Выпей-ка, касатик, сон-травы с медком, чтобы сладко почевалося. А я, меж тем, попрошу перед господом за мамку твою горемычную: отмолю грех ее прелюбодейский, что семя наше обезглавил…

Глава 27

Что-то тяжелое сдавило ей грудь. Стало трудно дышать. Она тихо застонала и открыла глаза. Перед самым носом сонно щурился пушистый серый кот.

Хельга хотела прогнать его, но не смогла поднять руку. Хотела крикнуть, чтобы пошел прочь, но не смогла произнести ни звука. Тело ее не слушалось. Стало немного страшно. Попробовала повернуть голову. Получилось. Взгляд уперся в огромное окно. В его стекле отразился длинный узкий стол с высокими табуретами. Позади стола – подсвеченный изнутри зеркальный стеллаж с фужерами и маленький холодильник.

Она обвела взглядом комнату. Тонущие в полумраке серые стены, упирающийся в потолок шкаф-купе со светящимися лампочками. Рассмотреть, как следует, огромную кровать, не получилось – кот мешал, но она смогла увидеть тумбочку и стоящую на ней фигурку обнаженного мужчины с поднятыми вверх руками. Он держал над головой голубой шар, из которого бил в потолок луч яркого света.

Кот глухо заурчал, и теплая волна дрёмы разлилась по телу Хельги. Она пошевелила пальцами ног и улыбнулась. Погладила кота между ушей – урчание усилилось.

– Ты такой милый, – прошептала она, – когда папа зайдет пожелать мне спокойной ночи, то я вас обязательно познакомлю. Только скажи: как тебя зовут? – Не дождавшись ответа, она широко зевнула. – Можешь и не говорить. Я знаю, что твое имя Дроня.

Во сне Хельга ощущала необыкновенную легкость во всем теле. Она глубоко и ровно дышала, покачиваясь на волнах синего моря.

Сквозь сверкающий солнечный луч она видела, как открылась дверь, и в комнату вошел веселый клоун Бим-Бом. Его лицо и руки были перепачканы шоколадом, а огромный красный рот приоткрыт, будто он собирался чихнуть, но не получилось. В руках у него была кружка, а на голове – «воронье гнездо». Его серебристая курточка была заправлена в красные шаровары, а на ногах надеты желтые ботинки с загнутыми вверх мысами.

Клоун подошел ближе и дотронулся до ее лба прохладными пальцами.

– Ой! – испуганно пискнула Хельга, распахнув глаза: «Он не приснился! Он настоящий!»

– Святая дева Мария! – воскликнул Бим-Бом так громко, что у нее зазвенело в ушах. – В себя пришла! Наконец-то! Вот хозяин обрадуется! – Он похлопал себя по толстым бокам и порылся в карманах куртки. – Пойду, позвоню, а вы пока попейте молока, как он приказал.

– Я хочу пи-пи, – еле слышно проговорила Хельга, натянув на голову одеяло: «Мне не надо молока, мне надо в туалет, а еще: у меня болит горло».

– Чего-чего?! – громыхнул клоун, наклонившись к ней.

– Мне надо в туалет, – чуть громче проговорила она и выглянула из-под одеяла.

– Вам помочь? Или утку принести?

– Я не хочу утку с молоком! – превозмогая боль в горле, закричала она. Желудок взбунтовался, ее затошнило. – Меня сейчас вырвет… – свесившись с кровати, прошептала она и сразу же вывернулась наизнанку, забрызгав желтые ботинки клоуна.

– Святая Дева Мария! – громыхнул он и, покачав головой, посмотрел на свою испачканную обувь. – Сейчас тряпку принесу…

– Не надо! – хрипло огрызнулась Хельга. – Уходи отсюда и не приходи больше. Но сначала позови папу!

– Даже не стану вас слушать! – Клоун важно подбоченился. – Кто ваш отец – я знать не знаю, а придет доктор – вот с ним и капризничайте на здоровье.

– Котика хоть верни… – жалобно промямлила Хельга.

– Босфор под кроватью, захочет – сам выйдет, – ответил Бим-Бом и, покачав вороньим гнездом, вышел из комнаты.

Глава 28

Его пригласили для дачи показаний, как лечащего врача убитого пациента. В итоге продержали ровно три часа, отрабатывая версию основного подозреваемого, что окончательно убедило его в тупости городской полиции.

«Как можно убивать собственных клиентов в собственной клинике?! – мысленно возмущался Гордон, набросив на шею кашемировое кашне. – Самоуверенная бабёнка, напыщенный качок с мозгами имбецила и мальчишка-собачник – детский сад, какой-то, право слово! – В шерстяном пальто нараспашку он вышел из здания Комиссариата. – Ни чаю не предложили, ни кофе».

Все на блюде он, конечно, им не выложил – кое о чем умолчал, но, тем не менее, на интересующие следствие вопросы ответил…

***

Начали с Германа…

– Чем болел Холдиш? – спросила лейтенант Буффа.

– Глиобластома головного мозга, – ответил Гордон.

– Как он попал в вашу лечебницу?

Слово «лечебница» резанула слух, но Кронбик тем не менее ответил:

– Десять лет тому назад с господином Холдишом произошел пренеприятнейший случай, в результате которого он получил закрытую черепно-мозговую травму. Его доставили в городскую больницу, где я его и прооперировал. В ходе операции была выявлена злокачественная опухоль. И, предвидя ваш вопрос, лейтенант Буффа, добавлю, что меня вызвали в больницу, как практикующего нейрохирурга, специализирующегося на поражениях мозга различной этиологии, в том числе онкозаболеваниях. И, боже упаси, я нисколько не ставлю под сомнения профессионализм доктора Бредлик, но тогда ей просто не хватило опыта. Кстати, насколько мне известно, она все-таки оставила хирургическую практику и работает ныне судмедэкспертом.

– Почему больного перевели именно к вам?

– Видите ли, по этическим и профессиональным соображениям я никак не мог оставить своего подопечного в городской больнице. Во-первых, если сравнивать ее с «Домом кенаря», то не в пользу бюджетников: и оснащение хромает и персонал – вчерашние абитуриенты. А во-вторых, чего уж греха таить, мотаться туда-сюда в течение дня – утомляет.

– Какой смысл вы вложили в название своей лечебницы? – выдал глупость сержант Пиф.

– Видите ли, уважаемый сержант, – с легким налетом сарказма ответил Гордон, – в далеком прошлом мой дядя практиковал в приюте для душевнобольных в славном граде Бигровене. Пациентов своих обожал, да и они развлекли его, как могли: то грибы в ладошках выращивали, то жар-птицами по коридорам порхали, а то и тайну непорочного зачатия девы Марии на ушко шептали. Так вот, был у него один примечательный пациент с диссоциативным расстройством идентичности. Его примечательность заключалась в том, что все его альтернативные личности носили... э-э-э… двойные «звериные» имена. – Он бросил внимательный взгляд на полицейских. – Нет, сержант, не Барсик, а что-то вроде Белого Волка или Хищной Гиены…

– Мачу-Пикчу и все такое? – спросил Пиф.

– Возможно, – усмехнулся Гордон. – Так вот, из «дядиного»: Белый Волк готовил крестовый поход против Волоокой Косули, которая предательски завладела некими священными камнями. За помощью в этом ратном деле он обратился к дядюшке, посулив тому солидный процент.

– И что же ваш дядя? – взяла слово лейтенант Буффа. – Согласился?

– А как бы вы поступили на его месте? – в свою очередь поинтересовался Кронбик.

– Я предпочитаю, по возможности, не пересекаться с неврастеническими личностями, но если чисто гипотетически, то ударная доза феназепама…

– Во-во! Прямо с языка сняла! – воскликнул Пиф.

– …Не помешает и вам, сержант, – закончила Буффа, наградив выскочку недовольным взглядом.

– Мне понятна ваша мысль, лейтенант, – сказал Гордон. – И, к слову сказать, дядя именно так и поступил, прежде чем отправился на поиски… гм, сокровищ.

– Он поверил психу?! – изумился Пиф.

– Он разглядел в сущностях «психа» разум, и оказался прав: пусть сокровищ он не нашел, но некоторых альтеров

– Гектора?! – удивилась Буффа. – Это кто такой?

– Дядин пациент, – ответил Кронбик и самодовольно улыбнулся. – А я разве не назвал его имя?! Непростительная оплошность. Так вот, его имя Гектор фон Грондберг.

– Тогда уж назовите имя и вашего дяди.

– Генрих Кроненберг. – Улыбка Гордона стала еще шире. – Некоторое время спустя, дядя открыл в городе Центр по изучению психических и пограничных расстройств. Мне даже довелось там немного поработать: в отделении токсикологии и гомеопатии.

– Но вы не ответили на мой вопрос, – сердито напомнил сержант Пиф.

– Какой именно?

– Про название лечебницы.

– Ах, да! Комиссар Макговерн любезно позволил мне забрать оставшиеся после ремонта банки с краской. Как оказалась, желтой. Ну, а кенар, согласитесь, звучит благороднее, чем та же канарейка или синица.

– Но зачем такая длинная преамбула?! – Сержант заметно набычился. – Я чего-то не понял…

– Я тебе потом объясню, – прошипела лейтенант Буффа и задала следующий вопрос: – Кто ваши пациенты?

Гордон нервно задергал глазом на пациентов

– Мои…э-э-э, клиенты – неврастенические личности, как верно вы изволили заметить ранее. Преимущественно – инкогнито с вымышленными именами, – раздраженно бросил он.

– И на чем основана ваша методика лечения нерво… невростиков? – рубанул вопросом сержант Пиф.

– К каждому клиенту мы подбираем индивидуальную методику.

– Я правильно понимаю, что в лечебнице… – мягко начала лейтенант Буффа.

– Предпочтительней, если вы будете говорить «клиника» и «клиенты», – резко поправил ее Гордон.

– Хорошо. Кто, помимо неврастеников, проживает в клинике?

– Вы имеете в виду персонал?

– Нет. Я имею в виду онкобольных.

– Н-да, проживают, – задумавшись, невпопад ответил Гордон.

– Тоже инкогнито?

– Вовсе нет. Могу назвать их имена: Герман Холдиш и Орланд Квинс.

– Кто этот Квинс?

– Я знаю! – уверенно произнес сержант Пиф. – Это отец Мигеля – того мулата из кабака, с которым Алекс сегодня встречался. Помнишь? – Он толкнул лейтенанта локтем в бок. – А потом сюда приходил, чтобы с его стариком перетереть.

– Какого черта…?! – процедила Буффа, сверкнув в недотепу глазами.

– Я их сам познакомил, – произнес Гордон. – Так что сия встреча не является тайной следствия.

– Вот видишь! – возрадовался Пиф и поспешил с недальновидным вопросом: – А где вы были, когда убили Германа Холдиша?

– Ну-у-у, – многозначительно промычал Гордон, дав возможность сержанту пораскинуть мозгами.

– У доктора отменное алиби, Грег, – намекнула Буффа.

– И кто же его обеспечил? – сумничал Пиф, не пожелав включить голову.

– Представь себе – мы! – не выдержала лейтенант.

– А-а-а, точно! В оранжерее! – тут же припомнил он, но так просто не сдался и выстрелил еще одним вопросом: – Так кто же все-таки звонил в полицию?

– В полицию звонил Орланд Квинс, – без обиняков ответил Гордон, не выдержав мучений сержантской тупостью.

– Почему своевременно не сказали?

– Не был уверен.

– А сейчас уверовали?

– Уверовал

– Алекс, зайди! – быстро скомандовала Буффа в огромное зеркало позади себя. – Пиф, а вы присмотрите за Бимуром.

Рокировка сделана: недовольно двинув стулом, сержант покинул допросную, а на его нагретое место уселся молодой и резвый инспектор Николич.

– Алекс, надо будет еще раз навестить Квинса, – сказала Буффа. – Это он звонил в полицию о пропавшем пациенте.

– Ну, раз надо – сделаем, – ответил инспектор. – Какие вопросы…

– Не стоит беспокоить старика лишний раз, – с мягкой настойчивостью произнес Гордон. – Я охотно поделюсь своими знаниями, но прежде хочу выразить вам свою признательность… – Он кивнул на зеркало с притаившимся по ту сторону сержантом. – Еще пара минут в его обществе, и я – сам себе пациент.

– Это лишнее, доктор Кронбик, – усмехнулась Буффа. – Итак?

– В «Ночных стражах» работает жена Квинса. Ее зовут Сибилла Квинс, в девичестве Розетти. Так вот, Герман периодически сбегал к ней из клиники, потому что решил, что она – его мать. А Орланд следил за ним и стучал мне, потому что ревновал пасынка к жене. В последний раз я настоятельно попросил Квинса оставить Германа в покое, но он не внял моей просьбе и позвонил вам.

– Откуда у вас эта информация? – спросил Алекс.

– Оттуда!

– Понял, не дурак: врач типа священника…

– Но вы не говорили, что он вам звонил, – едко подметила Буффа.

– А вы и не спрашивали. Постановка вопроса касалась исключительно садовника, на что вам было предъявлено доказательство его непричастности к звонку.

– Но зачем Квинс назвался Акимом?! Он не знает, что садовник немой?

– Значит, не знает, – отрезал Гордон и добавил: – Аким этим не кичится.

– У Германа были враги? – спросил Алекс Николич.

– Не знаю.

– А друзья? – перехватила инициативу Буффа, достав айфон, и, конечно же, последней модели.

– Матвей Лунёв – охранник.

– Чернявый крепыш с вечным леденцом во рту? – напирал Николич.

– Не угадали, инспектор: держитесь севернее…

– Кстати, о леденце… – Он явно что-то вспомнил. – Старина Квинс был от него в полном восторге. Ваше ноу-хау?

– Да ну что вы… – Гордон приторно улыбнулся. – Всего-навсего эффект плацебо. А леденцы я закупаю в кондитерской. Желаете проверить?

– Желаем, но позже, – пробурчала лейтенант Буффа, уставившись в айфон. – Что можете сказать о медсестре Матильде Канторе?

– Чудная женщина! Разве вы ее еще не опросили? – удивился Гордон.

– Комиссар опрашивает, – помявшись, ответил Алекс.

– Кстати, чернявый крепыш с вечным леденцом во рту, как вы изволили выразиться, это ее сын, – добавил в тему Гордон и невольно насторожился: лейтенант Буффа отложила в сторону телефон и поглядывала на него с явно недобрыми намерениями.

– Вы были знакомы с Робертой Маккиш? – резко спросила она.

– Был, – честно ответил он.

– В каких отношениях вы с ней состояли?

– Приятельских.

– Как долго?

– Около тридцати лет.

– Как вы познакомились?

– При весьма удручающих обстоятельствах: мне пришлось констатировать смерть ее мужа, – состорожничал Гордон.

– Кто делал вскрытие? Вы?

– Да.

– Как все прошло?

– В рабочем порядке: разрезал, достал, взвесил, зашил… крестиком.

– Что-нибудь необычное заметили? – не отступала Буффа.

– Конечно, – устало ответил Гордон. – У него был очень маленький пенис, просто крохотулечка.

Инспектор Николич бросил взгляд на лейтенанта и почесал нос, прикрыв смешок.

– Значит, не заметили? – холодно уточнила Буффа.

– Кроме глиобластомы, ничего не заметил.

– Да. Я видела ваше заключение, – отрезала она и взяла в руки айфон.

– А позвольте поинтересоваться: от чего умерла Берта? – спросил наудачу Гордон.

– Отравление рицином! – с ноткой гордости выпалил Николич.

Кронбик удовлетворенно кивнул: «Глупыш, когда еще опыта наберется…»

– Хрен редьки не слаще, – вздохнула лейтенант Буффа, покосившись на Алекса, и снова уставилась в айфон.

– А что вы делали в ночь пожара у дома Роберты Маккиш? – снова блеснул познаниями кинолог.

– Пытаетесь меня подловить, инспектор?! – усмехнулся Гордон, – вряд ли получится: в ночь пожара я был дома и лишь на рассвете выехал на работу. Запах гари заставил меня свернуть с шоссе в знакомый проулок…

– У вас была причина для беспокойства? – тут же спросила Буффа.

– Роберта звонила мне за день до пожара, но, к сожалению, я не смог ответить, а когда перезвонил, абонент был уже не доступен.

– Что же вам помешало ответить?

– У меня была важная встреча, не хотелось отвлекаться.

– Почему же вы сразу не поехали к ней после встречи? – бодро вклинился с вопросом Николич.

– Потому что встреча плавно перетекла в мою спальню, – соврал Гордон. – Такой ответ вас устроит, инспектор?

– Угу. А с кем была встреча? – ненавязчиво так полюбопытствовал Николич.

– Как истинный джентльмен, я не могу назвать имя.

– Роберта Маккиш и Герман Холдиш были знакомы? – между тем спросила лейтенант Буффа, отложив айфон.

– Не знаю.

– Хорошо, – кивнула она и, оглянувшись на зеркало, снова спросила: – По какому принципу осуществляется доступ на территорию клиники?

– По согласованию со мной.

– Кто имеет право посещать пациентов?

– Кто смог дозвониться, – ответил Гордон и поднялся: «Надоело!» – Я могу идти? – поинтересовался он для проформы.

На столе внезапно завибрировал айфон лейтенанта. Кронбик покосился на экран: «Шеф».

– Вы свободны, – быстро сказала Буффа и, чиркнув свою подпись на бумажке, протянула ее Гордону. – Дорогу найдете?

– Безусловно! – заверил он и, скомкав в руке пропускную «филькину грамоту», немедленно покинул эту душную комнату с огромным «кривым» зеркалом.

***

На улице заметно посвежело. Он скользнул пустым взглядом по булыжникам, застегнул пальто и медленно двинулся через площадь к припаркованной машине.

«А ведь Берта так и не призналась, что отравила мужа, – вдруг подумал он. – Впрочем, я никогда ее об этом и не спрашивал».

Он снова увидел перед собой ее красивое лицо с высокими скулами и неприкрытую наглость в огромных карих глазах…

***

…Она все поняла, едва он вышел из морга, и безо всяких предисловий предложила инвестировать золотые запасы Маккишей в строительство клиники. Его клиники! Более того, Роберта обещала возместить все расходы по экспериментальной лаборатории в обмен на маленькое одолжение: закрыть глаза на некоторую странность, которую он случайно обнаружил в организме ее усопшего супруга.

«Некоторой странностью» оказался трахеопищеводный свищ, вызванный некрозом слизистой пищевода. Анализ соскоба со стен желудка не оставил сомнений в причине смерти пациента: Альберт Маккиш был отравлен рицином.

Ему не понадобилось много времени, чтобы принять решение: он согласился сразу же, едва она закрыла рот. Это был огромный риск, но он того стоил: Гордону открывалась захватывающая перспектива добиться успеха в молодости, а не хрустеть артрозом по мозаичной плитке стокгольмской ратуши за вожделенной Нобелевской премией.

С небывалым упорством и вдохновением он принялся за работу.

Препарат был почти готов, но требовал конструктивной доработки. Экспериментальные крысы после введения препарата дохли, как мухи, пока он ни добавил в рецептуру молекулы ментола. Результат оказался чрезвычайно обнадеживающим: Зойка с Петриком до сих пор живут в оранжерее Акима, а если и сдохнут, то только от старости. Это была почти победа.

Гордон был готов ввести препарат Эдварду – мужу Хельги, но тот внезапно скончался: сначала отказали почки, потом печень. Дальше еще хуже: в его фекалиях он обнаружил кристаллы трипельфосфатов с отслоившимся эпителием слизистой пищевода…

Он был в дикой ярости и едва ни сжег дневники профессора. Решил, что внезапность летального исхода обусловлена результатом блокировки синтеза белка на рибосоме, вследствие чего запустился механизм самоуничтожения клеток. Но верный Аким притащил из оранжереи крыс. Живых крыс! И Гордон вновь воспрял духом: Эдварда Маккиш убил обострившийся язвенный колит вкупе с онкологией, а никак не менторидин

***

Кронбик не сразу заметил, как опустела площадь, как зажглись редкие фонари, отбросив длинные тени на засыпанные опавшей листвой газоны.

– Герман Холдиш – ты был моим первенцем,

Он ввел ему препарат в самую сердцевину опухоли. Более полугода подпитанный менторидином мозг Холдиша показывал стойкую ремиссию: процесс регенерации раковых клеток замедлился, они перестали делиться и оставались в зачаточном состоянии, в то время как нейрогенез позитивных клеток заметно активизировался.

Ему оставалось лишь ждать, когда здоровые клетки начнут замещать поврежденные...

Засунув руки в карманы пальто, Гордон прибавил шаг.

«На леденцах далеко не уедешь: они лишь мотивируют ослабленный организм на введение препарата, – анализировал он. – Инспектор в какой-то степени был прав на счет «ноу-хау»: доработанные Акимом обычные конфетки превратились в мощный биостимулятор, несмотря на довольно простую формулу: мята, женьшень, элеутороккок, пыльца и еще какие-то травки из запасников».

Гордон лишь подсказал «кондитеру-самоучке», как без лишнего внимания организовать их правильное производство, и дело пошло! В итоге клиенты приободрились и повеселели, а персонал обогатился щедрыми чаевыми. Доволен был и Аким, даже улыбаться начал. Только Гордону было не до веселья…

«Где же взять опытный образец? Придется опять обращаться к Инессе: может, подберет кого-нибудь, по старой памяти. Звучит довольно цинично, но что делать?! Оставшиеся варианты надежды на успех не внушают: старик долго не протянет – запущенный случай, а гипофиз юноши пока никак себя не проявил. Надо снова ждать. Провоцировать клеточную деструкцию – смысла нет. Неизвестно, как краниофарингиома поведет себя. Но, черт подери! – едва не воскликнул он вслух. – Я должен победить этот проклятый рак. Должен! Я обещал профессору! Мы слишком многим пожертвовали ради этого проекта! Неужели зря?! Нет, не зря! На основе менторидина я выведу абсолютный штамм и назову его в честь профессора – мишмирон!

На улице заметно похолодало. Сгустились тучи, выдавив осеннюю изморось.

Гордон поправил кашне и, подняв воротник, проворчал:

– Надо было у Комиссариата парковаться…

Он почти дошел до машины, когда уловил в кармане пальто вибрацию. Достав телефон, мельком взглянул на яркий экран: пять пропущенных.

– Алло! – ответил он.

– О, Гордон, наконец-то! – взволнованно прогремел из телефона голос Лурдес. – Немедленно приезжайте домой! Вашей даме совсем худо: она впала в детство! Вся целиком!

– Не орите так, дорогая, – резко перебил ее Кронбик. – О ком вы толкуете? Я не понимаю…

– Об этой вашей гостье…

– Уже в пути! – воскликнул Гордон и, нажав отбой, расплылся в улыбке: «Хм, я, кажется, совсем забыл о прекрасной Хельге».

Глава 29

Утренняя перепалка в семействе Мишкун становилась традицией. Сегодня опять обсуждали «вопиющий случай халатности, приведший к непоправимой трагедии в Старом доме Маккишей», как сказала тетка Корделия.

– А все из-за элементарного несоблюдения правил пожарной безопасности! Говорят, что дом строился еще при царе Горохе; что Берта хоть и делала ремонт, да только внутренних помещений; что электрика гнилая, лампы постоянно перегорали; что у молодой хозяйки ветер в голове: ребенок сидит дома один с пьяной бабкой, а она по ночам где-то шастает, – донесся из гостиной ее возбужденный голос.

– Откуда столько ценной информации? – спросил Реджинальд, папин секретарь.

– Просто я коммуникабельная и еще, на минуточку, актриса!

– Мы в город Изумрудный идем дорогой трудной… – раздался мурлычащий голосок Шарлотты, папиной жены. Как обычно после завтрака, она наверняка сидела на диване и листала гламурный журнальчик.

В столовой Магда оторвалась от тарелки и бросила взгляд на приоткрытую в гостиную дверь: «Сейчас вздохнет и попросит серьги от Картье, чтоб позлить Корди».

Послышалось чье-то ворчание и с возгласом: «Как вы меня обе достали!» из гостиной в столовую вошел отец.

– Вкусно? – спросил он у Магды, быстро склонившейся над овсянкой.

– М-м-м, – сгримасничала она.

– Ну, лопай-лопай, – буркнул он и, щелкнув зажигалкой, двинулся на террасу.

Но аппетита не было. Магда вздохнула и поковыряла ложкой остывшую кашу.

«Бли-и-н, стыдняк перед Дроней… бли-и-н, но мы же его вроде как бы спасли… бли-и-н, страшно подумать наоборот… А что будет, если отец узнает?! – Она снова вздохнула и едва не свалилась со стула, внезапно унюхав запах гари, но не тот, позавчерашний, а немножко другой… – Бли-и-ин, папина гавайская сигара!» – Магда с облегчением развалилась на стуле и, наморщив лоб, решила еще раз проанализировать свой проступок…

***

Двое суток назад.

Дроня в назначенный час не пришел. Позвонить ему они не смогли, потому что у Марка внезапно разрядился телефон, а с памятью возникли проблемы.

Решили немного подождать: возможно, Дроня выжидал удобный случай, чтобы незаметно улизнуть из дома.

Марк прихватил с собой шоколадку для Магды и ливерную колбасу для Крошки.

Проголодались. Магда съела колбасу, а Крошка шоколадку.

Совсем стемнело. Фонари освещали лишь опустевшие парковые аллейки, сгустив сумрак за их пределами.

Крошка, навострив уши, обнюхала кору поваленного грозой дуба, фыркнула и улеглась на ворох листьев возле бревна.

Магда невольно поежилась.

– Если замерзла, можем пойти ко мне, – предложил Марк, – или по домам.

– Для гостей – поздно, а дома никого нет – скучно. Может, еще подождем? – предложила она.

– Ну, давай. Умеешь тупые чернушные истории придумывать?

– Это как?

– Обыкновенно! Лепишь из башки все, что на ум приходит. И чем тупее, тем смешнее, – воодушевился он. – Сечешь?

– Не совсем…

– Прикинь, картинка: ночь, полная луна, кладбище. И вдруг земля на могиле разошлась, а из провала гнилая голова вылезает. Зырк, такая, по сторонам. Один глазик вывалился и покатился по травке. Докатился до соседней могилы и в кошку драную, одноглазку, превратился. Лапкой, так, по плите: «Тук-тук, кто в теремочке живет?», а из могилы суровый, такой, басище: «А шел бы ты, котя, в лесок! Нам самим жрать нечего!», а котик: «А я вам глазик свой отдам», а те: «А на фиг нам твой глазик, принеси алмазик!», а котик: «А возьмёте глазик, будет и алмазик», а те: «Ну, давай свой глазик…» и рука, такая, корявая из-под плиты хвать кошку за шкирмон и под землю потащила. А кошка фигак: лапы растопырила и орет: «Вы чё, там, охренели?! Мне же надо у родителей отпроситься!»

– Ма-а-арк! – скорчилась от смеха Магда. – Глупее глупостей я еще не слыхала!

– А мне так по приколу, – довольно усмехнулся он.

– Думаешь, он уже не придет?

– Кто? Дрон?! Вряд ли…А ты знаешь, что в полнолуние у них во дворе привидение разгуливает?

– Снова прикалываешься?

– Не, по чесноку! – убедительно возразил Марк. – Мне Кристина рассказывала.

– Твоя мама?

– Ну да…

– Можно подумать, она его видела, – хмыкнула Магда.

– Говорит, что видела, – сказал он, пожав плечами. – Хотя, сомнительно: она же целыми днями туристам по ушам ездит, и каждый раз с новыми подвыподвертами, для рейтинга.

– Чего-чего?!

– Для непонятливых: она работает экскурсоводом в краеведческом музее.

– Угу, и что?

– Да ничего! – Марк поддел ногой какую-то палку и швырнул ее за бревно.

Крошка приподняла одно ухо, поскулила спросонья и снова затихла.

Молчала Магда, молчал Марк. Тишина напрягала.

– Бли-и-н, ты чего притих? – не выдержала она. – Ты же хотел про привидение рассказать…

– Я хотел?! Ну да, хотел. Только своими словами, идет?

– Угу.

– Это… ну, короче: раньше здесь жили колдуны.

– В этом городе?

– На этой земле. И там, где сейчас Дронин дом, стоял золотой трон, на котором любила посиживать дочь старейшины – ведьма. Потом пришли масоны и сожгли колдунов. Трон расплавился, и золото протекло под землю в сундук. Ведьма превратилась в облако и улетела. Через несколько лет припёхали сюда Мякишевы, и отрыли здесь что-то вроде лепрозория… – Марк задумчиво взглянул на небо. – Как же ее звали-то?! Андромеда – нет, Андромуха – нет… Короче, узнала ведьма, что главврачиха вот-вот изобретет эликсир вечности и заключила с ней сделку: золото в обмен на живую воду, чтобы вернуть себе прежний облик. Контролировать чистоту сделки ведьма поставила своего человечка – оборотня. Потом случилась всякая сопливая фигня, – ускорился он. – Врачихин муж попер с кулаками на оборотня: волчок цапнул его за бочок и разворотил бубен. Рана долго не заживала… Короче, мужа закопали в родовом склепе Мякишевых. Человечек настучал хозяйке. Ведьма прилетела – вся такая крутая и страшная. А врачиха через плечо сплюнула и послала ее в преисподнюю. Ведьма обидку кинула и велела оборотню покусать врачихиных детей. Как-то так…

– Жалко ведьму, – осторожно произнесла Магда.

– Почему?

– До сих пор эликсир ищет… О! – пришла ей вдруг в голову интересная мысль. – А давай ей поможем? – и наперекор его возражениям, быстро проговорила: – Сами найдем эликсир и отдадим ведьмочке. Представь: мы завернемся в простыню и…

– Совсем ку-ку?! – перебил ее Марк и постучал пальцем по лбу. – Это же легенда!

– Заодно и Дроню навестим, – не сдавалась она.

– Прямо сейчас, что ли?!

– Так делать все равно нечего, и так два часа тут торчим.

– Ого, как время пролетело! И где ты будешь его искать?

– Ну, в подвале, наверное…

– А чего не в сортире?

– Не смешно… Так ты идешь?

– Ну, в принципе, можно, тем более я там уже был. А собаку куда?

– Отведем Крошку домой и простынку заодно прихватим.

– А тебя ругать не будут, что ты так поздно гуляешь?

– Сказала же: никого нет дома.

– Кстати, мой отец говорил, что тоже его видел, – вспомнил Марк.

– Привидение? – ахнула Магда.

– Ну, да – дня три назад, что ли…

– Ух, ты! Интересно до жути!

– И совсем не страшно?

– Нет, конечно! – сказала она. – Это же легенда!

***

Магда вздохнула и склонилась над тарелкой. Растаявшее масло желтой лужицей растеклось по каше. Впихнув в рот пару ложек, она решительно отодвинула тарелку.

«Нечего кукситься, надо действовать! Сегодня же извинюсь перед Дроней и дядей Германом. Они наверняка уже ждут в условленном месте. А папе все равно сейчас не до меня: в своих бумагах ковыряется, к выборам готовится», – подумала она и вылезла из-за стола. Прислушалась: из гостиной доносились последние новости Ровенбрика.

Она заглянула в комнату: все семейство в сборе – уставились в телевизор. И отец здесь, с потухшей сигарой во рту.

Оставшись незамеченной, Магда схватила с вешалки красную куртку, нахлобучила на голову красную шапку и через кухню выскочила во двор.

У калитки ее поджидала Крошка, нетерпеливо размахивая золотистым хвостом.

– У-у-у, моя красавица! – Магда припала щекой к мохнатый шее ретривера. – Бежим быстрей к дубу! – Она нашла в траве рваный резиновый мячик и подбросила вверх. Поймав на лету игрушку, собака рванула вперед, в сторону парка, оставив позади себя ворох взметнувшейся листвы.

В условленном месте ее ждал только Марк. В теплой толстовке и голубых джинсах он прогуливался вдоль бревна и, размахивая веткой, как дирижер палочкой, напевал Пятую симфонию, звучавшую из наушников:

– Ту-ду-ду-ду! – прогудел он и хлестким ударом рассек воздух. – Та-да-да-да! – И поддел белой кроссовкой отсыревшую кору. Темная прядь волос выбилась из-под ободка и упала ему на лоб. Он откинул челку и сквозь солнечные очки посмотрел на Магду.

– Привет, меломан, – сказала она.

– Привет! – ответил Марк, вытащив из уха наушник. – Чёткий мужик этот Бетховен.

– Угу, и Крошке нравится, – хихикнула она, прикрыв ладошкой рот: «Ой, что сейчас буде-е-т!»

Марк не успел опомниться, как ретривер подскочил к нему и лизнул прямо в нос.

– Обалдеть! – Магда скорчилась от смеха, уронив ему под ноги вязаную шапочку.

– Ты как пожарная машина, – недовольно произнес он и, обтерев воротом толстовки лицо, уселся на бревно. Поднял шапку и надел на Крошку. Собака фыркнула и замотала головой: шапочка снова полетела в листву.

– Почему? – спросила Магда и растерянно заморгала.

– Красная, потому что…

– А-а-а, ну да! Ой, не могу! Точно – пожарная машина! Ха-ха-ха!

– Выключай сирену, закрывай капот, – сказал Марк и протянул ей шапку. – Надо идти: Андрон ждет, ему нужна наша помощь.

– А где Герман? – спросила Магда, оглядываясь. – Он разве не с нами?

– Нет, – глухо ответил Марк и, размахнувшись, швырнул дирижерскую палочку далеко-далеко. – Не смог отпросится. Сказал, чтобы мы забрали Дроню и отвели к Кристине.

– Угу. А какой дорогой пойдем?

– Через лес, вдоль озера.

– Можно я возьму тебя за руку? Ты слишком быстро ходишь – я не успеваю.

– Ну, давай, – смягчился он и сграбастал ее пальцы в свою теплую ладонь.

Они двинулись в путь, приглядывая за трусившей позади Крошкой.

Глава 30

На пятачке перед больницей она вдруг увидела Крута с букетом сиреневых цветов.

– С чего вы взяли, что я люблю ирисы? – недовольно проворчала Линда вместо приветствия: не сумев скрыть раздражение, она в полной мере выплеснула его на капитана.

– Здравствуйте, Линда, – произнес он, поиграв желваками. – Вы прекрасно выглядите, несмотря на бледность.

– Вообще-то мне надо домой и, если честно, я никого не ждала.

– Никаких оправданий, – мягко перебил ее Крут и протянул букет. – Возьмите! Вы же любите ирисы, я знаю.

– Касатики... – Она коснулась пальцами нежных лепестков. – …Их очень любила… любит одна моя хорошая знакомая.

– Линда! – Он осторожно взял ее за руку. – Я кое-что узнал о вашем прошлом, и хотел бы об этом поговорить.

Она вздрогнула и опустила глаза, стараясь подавить внезапную панику.

– Зачем вы лезете в мою жизнь? – прошептала едва слышно. – Я не просила вас об этом.

– Не просили, – согласился он, – но на вас совершено покушение и моя работа – найти преступника.

– Нет заявления – нет работы, – отрезала она и выдернула руку. – До свидания, капитан! Благодарю за цветы…

Она опять сбегала от него, как тогда, в парке…

– Магда Мишкун – ваша дочь? – спросил он и, сложив на груди руки, стал ждал ответа.

Внезапной болью заломило виски, спазмы скрутили живот – Линда потерла мочки, но лучше не стало…

– Эй, вы меня слышите? – Кто-то настойчиво тряс ее безвольное тело. – Открывайте глаза и не заставляйте хлопать вас по щекам – у меня рука тяжелая.

– Капитан Крут, – выдохнула она, узнав его голос. – Вы правы: эта девочка – моя дочь. Моя и Манфреда. Но почему мне так холодно?

– Потому, что вы лежите на бетонной плите, головой – на моих ногах…

– Хорошо, что не под плитой, – улыбнулась она. – И как несказанно повезло моей несчастной голове! – И вдруг совсем по-другому, с невесть откуда взявшейся нежностью она взглянула на него, словно видела впервые: и эти мохнатые брови, и карие, чуть раскосые глаза с длинными ресницами, и обветренные скулы, и обаятельную ямочку на щеке, и чуть оттопыренные, но такие милые уши с маленькой родинкой на левой мочке…

Не владея собой, Линда обхватила капитана за крепкую шею, притянула к себе и порывисто поцеловала.

***

Осенний парк, широкие аллеи, знакомая скамейка.

Он нес ее увесистую дорожную сумку и искренне недоумевал: «Зачем набивать ее всяким дерь… вещами, которые вряд ли могут пригодиться в больнице?! Трусы да тапки, еще зубная щетка – все! Остальное выдадут на месте. Интересно, кто так о ней позаботился? Не иначе, как Диндра в спешке покидала в сумку все, что на глаза попалось. Будто знала, что тащить ее придется именно мне! Конечно, можно и на машине, но Линда решила пройтись…» – как старый хрыч, бубнил про себя Ингмар и конечно же упустил момент, когда потерпевшая Бредлик начала давать показания.

– Я же сирота, – сказала она. – До семи лет жила в приюте при монастыре. В том, что на холме. Агата заботилась о нас, пела колыбельные, учила ходить, говорить...

– Ты имеешь в виду детей, которые жили в приюте? – закинув на плечо сумку, спросил он.

– Детей, как таковых, в приюте не было. Младенцев подбрасывали довольно редко, но в тот год подкидышей было сразу трое и все – в один день: девочка и два мальчика – я, Герман и Матвей... – Она свернула на боковую аллею. – Давай отдохнем, я немного устала, – попросила она и, присев на край усыпанной листвой скамьи, обхватила себя руками.

«Колбасит после контузии…» – Ингмар снял куртку и накинул ей на плечи. Она благодарно кивнула и уткнулась носом в теплый ворот. Тогда, сбросив на землю сумку, он опустился перед ней на колени.

– Если ты не готова говорить о прошлом – я подожду… – – Он вытряхнул из пачки сигарету и предложил ей. – …Но только три минуты. Потому что времени у нас нет, а вопросов – немерено.

– Ровно через год, когда нам исполнилось по семь лет, мальчиков отдали в военный колледж, а меня – в медицину, – сказала Линда, прикурив. – Вот, собственно, и все наше детство.

– Ты навещаешь сестру Агату? – спросил он и присел рядом.

– Не так часто, как хотелось бы…

– А где сейчас твои друзья?

– Герман в Канарейке, на реабилитации. Матвей – там же, в охране, – ответила она, выдохнув дым. – Я уверена, что его искалечили по указке Манфреда, но доказательств нет, – прошептала она и замолчала.

– Кое-что я, конечно, понял, – вздохнув, сказал Ингмар, – но хотелось бы подробностей. Например, что случилось с Германом?

– Десять лет назад в «Ночных стражах» ему ударили по голове железным прутом. Хоть удар и прошел по касательной к теменной части черепа, но образовались эпидуральные гематомы, затрагивающие сосуды головного мозга. – Она бросила под ноги потухший бычок и вдавила ботинком в землю. – Дежурная бригада скорой помощи приехала довольно быстро: минут через десять. Операцию по транскраниальному удалению гематом проводила я.

– Трепанация?

– Она самая, – сказала она и прижилась к его плечу. – Я все сделала правильно, но на следующие сутки у Германа начался гипертензионно-дислокационный синдром: повысилось внутричерепное давление с одновременным смещением некоторых частей мозга. Я ужасно перепугалась и вызвала Кронбика…

– А дальше? – тихо спросил Ингмар, осторожно убрав пряди волос с ее лица.

Прерывисто вздохнув, Линда взглянула на него и сказала:

– Эхоэнцефалография показала незамеченную ранее опухоль. Доктор в спешном порядке перевел Германа в свою клинику, предоставив ему полный пансион с ежемесячным содержанием в обмен на его согласие стать… пушистым белым кроликом.

– Не понял…

– Гордон Кронбик – нейрохирург от бога, но его идея фикс – синтезировать лекарство от рака мозга. И Герман, на данном этапе заболевания, подходил ему по всем параметрам.

– И как успехи? – ошарашено спросил Крут.

– Лучше спросить его самого.

– Обязательно спрошу при случае, – кивнул он. – Вот еще что: ты совсем не помнишь, что вчера случилось?

– Кое-что помню: я пылесосила и вдруг почувствовала запах эфира. Обернулась… и упала, кажется, спиной…

– На пылесос? – спросил он участливо.

– Точно! – озадаченно проговорила она. – А я-то голову сломала: зачем она меня ударила?! Надеюсь, старина-пылесос не развалился на части…

– Ты ведь знаешь, кто это был? – как можно безразличнее спросил Крут, заглянув в глубину ее янтарных глаз.

– Я не понимаю…

– Стоп машина! – Он предостерегающе поднял руки. – Если ты сейчас соврешь, я не смогу тебе больше доверять. Во-первых, ты сама проговорилась, а во-вторых, я уже знаю, кто на тебя напал и даже знаю, почему! – Он постарался, чтобы его голос прозвучал убедительно и мягко, но она вдруг сразу как-то скуксилась, отстранилась от него и уставилась стеклянным взглядом на окопавшегося в кучке листьях воробья. – Диндра Макговерн видела алкаша в твоей квартире. Она узнала его, вернее, ее… Это была Шарлотта Мишкун?

Линда не шелохнулась, а воробей еще больше нахохлился.

Ингмар поднялся и, вывернув карманы, собрал пригоршню горчичных крошек и высыпал на тропинку. Воробей встрепенулся и ринулся к кормушке.

– Прекрасно! – сказал Крут и повернулся к Линде. – Молчи и дальше! Только знай, что в следующий раз она, возможно, захочет тебя убить!

– Зачем ей меня убивать?

– А затем, что ты – мать Магды.

– И что?

– Сенатор подал на развод, Шарлотта негодует.

– Корделия рассказала?

– Да. Пришлось ее допросить, как свидетеля.

– Мы не были с Корди ней лучшими подругами, но как золовка она меня вполне устаивала: не лезла с советами в нашу с Манфредом постель и не настраивала его против меня. Позавчера я столкнулась с Корделией в магазине и, как-то так получилось, что я пригласила ее в гости. Засиделись допоздна. Наелись, напились, промыли Шарлотте кости. Я и не заметила, когда Корди ушла. Даже дверь за ней не закрыла…

– Что конкретно она говорила о жене сенатора?

– Говорила, что Шарлотта изменяет ему; что он, якобы, собрался разводиться; что хочет вернуть меня, но я ей не поверила.

– А на следующий день на тебя было совершено покушение.

– Ты прав, это Шарлотта. Я узнала ее по цвету глаз – редчайший случай в природе: фиолетовые…

– У Шарлотты Мишкун фиолетовые глаза?!

– Именно!

– Будем знать… – Он немного помолчал и, собравшись с духом, тихо произнес: – Вчера был убит Герман Холдиш…

Ингмар ожидал слез раскаяния или возможные признания, но Линда лишь тяжело вздохнула и медленно поднялась со скамьи.

– Убит… – эхом повторила она и, ссутулившись, побрела по аллее.

Переждав пару минут, он закинул на плечо сумку и двинулся за ней.

Глава 31

Пристроив зайца на подоконник, Дроня с тихим ужасом смотрел в окно соседского дома на пепелище: «Как же так?! Неужели все сгорело?! Наши вещи… и таинственный чемодан на чердаке и… о-хо-хо!»

– Это… Марк, – сконфуженно проговорил он, оторвавшись от окна. – Твой бинокль… Он сгорел. Я куплю тебе новый. Правда, не знаю, когда…

– Забей! – отмахнулся Марк и открыл холодильник. – Мне отец еще притащит: в обсерватории их, как иголок на еже.

– Я бы хотел иметь ежика, – вздохнул Дроня и снова уставился в окно.

Он совсем не помнил, как очутился в монастыре…

«Агата сказала, что меня принес добрый дух, посланный Богом. А Марк сказал, что Герман и какой-то додик в очках поочередно несли меня на руках до самых ворот и сдали монашке с садовой тачкой… Конечно же, я верю Марку! Еще мама куда-то запропастилась… И зачем Агате за нее молиться?! Пусть за Берту молиться и… за папу», – прислонившись лбом к прохладному стеклу, размышлял он, зажмурившись...

…Отец… его большие карие глаза и бритая голова. Из тощей руки торчит длинный провод и изо рта тоже торчит. Провода тянутся к аппарату с бегущей по экрану зеленой линией. Отец хочет улыбнуться и еще больше пугает Дроню. Высокий доктор (от него так вкусно пахнет!) обнимает Дроню за плечи и выводит в темный коридор. Берта берет его за руку и увозит домой…

– Марк! – воскликнул Дроня. – Я вспомнил, где видел того дядьку в белом халате с фотографии!

– И где? – спросил Марк, вынырнув из недр холодильника.

– Он работает в больнице, где лежал мой отец. Он – доктор!

– Да, ладно! Ученые, как и врачи, тоже ходят в белых халатах, – сказал Марк и снова скрылся за дверцей холодильника. – Ты запросто мог перепутать.

– Я точно знаю, что он врач, – обиженно прошептал Дроня. – Он лечил моего папу и не вылечил…

– А кто не хочет яблочное повидло с клубничным мороженым? – не услышав его, громко спросил Марк и выставил на стол голубую кастрюлю. – Вот щи из кислой капусты – рекомендую: Кристина зашибенно их готовит! – сказал он и нырнул обратно. – Еще есть сырники… Ага, вот и сметана… Та-ак… Дальше по списку: котлеты рыбные, картофан всмятку, гуляш по коридору… Эй, вы говорите, когда стопарнуть!

– Стоп! – не выдержал Дроня и уселся за стол. Он был очень голоден. Агата кормила их три часа назад и, по приблизительным расчетам, сейчас должен быть обед. – Выгребай котлеты и пюре! И сырники давай тоже!

– Со сметанкой и яблочным повидлом, – подхватила Магда, постучав вилкой по столу.

– Сейчас все будет! – заверил Марк и, ловко раскидав котлеты по тарелкам, подогрел в микроволновке.

Дроня чуть слюной не подавился – так божественно пахли рыбные котлетки.

– Я рыбу не ем, у меня от нее изжога! – выпалила Магда. – А вот оладушки с удовольствием!

– Не ври, нет у тебя никакой изжоги, – сказал Марк и поставил перед ней тарелку с сырниками. – Вчера в столовке карпа жареного уплетала за обе щеки.

– Не твое дело, – огрызнулась Магда и, вывалив в блюдце полпачки сметаны, деловито спросила: – А где повидло?

– Перед тобой! – Марк придвинул к ней банку и сам наконец-то уселся.

Дроня молча дожевал котлету и запил чаем с лимоном: «Хочешь колики заработать? – вспомнил он мамины слова. – Лучше водой запей»

– Как думаете, где может быть Хельга? – спросил он. – Сестра Агата что-то мутит непонятное…

– Вкусненько как! – сказала Магда и, покосившись на Дроню, облизала с губ сметану.

– Сейчас Кристина вернется и расскажет, – ответил ему Марк и, отложив вилку, посмотрел в окно. – А эта старуха и правду странная. Как увидала меня, глазюками своими так и вцепилась, прямо до кишок пробрала, труханул даже слегонца.

– А откуда должна вернуться тетя Кристина? – спросила Магда и встала из-за стола.

– В полицию ее вызвали. Зачем – не сказала. Дрон! – Марк положил руку на его плечо. – Ты не переживай: мама твоя найдется, и бабушка, наверное… Ее же не было в горящем доме?

– Я не знаю, – честно ответил Дроня и призадумался. – Скорей всего нет. Я не видел ее весь день, но меня испугал беспорядок в ее комнате и еще эта тапка за кроватью… А потом, вы…

– Дронюшка, прости нас, пожалуйста, – жалобно попросила Магда, сложив ладони челночком. – Мы уже тысячу раз извинились. Ну, как нам искупить свою вину?

– Да, Дрон, ты, это… прости нас. – Марк виновато дернул головой, отбросив со лба челку. – Кто ж знал, что замкнёт… ёлы-палы!

– А откуда вы про Облако знаете? – неожиданно спросил Дроня.

– Кристина рассказала Марку, а Марк – мне, – ответила Магда, хихикнув. – А вообще-то эту ведьму все в городе знают – я у тетки узнавала…

– Не смешно ни капельки, – надулся Дроня. – А вдруг это все взаправду было?

– Золото, ведьма, эликсир?! – вытаращился на него Марк. – Реально?!

– Я немного поразмыслил и думаю, что все было на самом деле, – с серьезным видом кивнул Дроня. – Только вот насчет эликсира – мне Берта про него ничего не рассказывала. Наверное, потому что он… это… для опытов употреблялся. О, прикинь, я на чердаке нашел журнал с фотками, хотел еще тебе показать – там тако-о-о-е! Жалко, что и он сгорел! – выпалил Дроня и осекся: «Я же обещал – никому! Но ее же больше нет…» – Он в растерянности взглянул на Марка.

– Предлагаю рассказать все небылицы про Старый дом Герману. Он – ученый и вмиг просчитает, где правда, а где выдумки, – сказал Марк.

– Боюсь, что не получится, сын, – раздался вдруг с порога усталый голос Кристины. Бросив сумку в прихожей, она прошла в кухню прямиком к сыну. Прижала его голову к своей груди и поцеловала в макушку.

– Крис, ты чего?! – Красный, как рак, Марк выскочил из-за стола. – Что за дела?! Утром – собака облизывает, вечером – ты!

Дроня испуганно вжал голову в плечи: ему совсем не понравился ее взгляд, словно сейчас заплачет: «Точно такой же взгляд был у мамы, когда умер папа».

– Дети, я была в полиции, – сдержано проговорила Кристина. – Вчера умер Герман Холдиш – твой отец, сын. Полиция считает, что его убили…

– Да ты гонишь, ма! – грубо выкрикнул Марк, отпихнув ее плечом. – Мы только расстались, он не мог! Давай вернемся в твою полицию! Может, ты чего-то не догоняешь?! Слышишь, ма?!

Глава 32

Всякий раз, проходя под аркой западных ворот, Броня закрывала в ужасе глаза, боясь, что свисающий с карниза водостока длиннющий хвост с каменной кисточкой на конце схватит ее в плотное кольцо и поднимет на сорокаметровую высоту соборной башни. Мерзкая старая горгулья постоянно следила за ней своими остекленевшими выпуклыми глазами. Она прилетала к ней по ночам в свете полной луны и билась толстыми бивнями в закрытые ставни. Тогда Броня пряталась под кровать и сидела там всю ночь, пока лучики солнца не прогоняли зверя прочь. Странно, что мальчишки ее не видели. Может потому, что злая горгулья прилетала только к девочкам. Вытаскивая Броню по утрам из убежища, матушка Агата ласково журила ее за надуманный страх и строго грозила пальцем в сторону башни.

Вот и сейчас, зажмурившись, как в детстве, она быстро проскочила страшное место, но не выдержала, оглянулась: омертвелые глаза каменного изваяния безразлично смотрели ей вслед.

– Оптический обман, – пробормотала Линда и ускорила шаг. Она направлялась к Агате с уверенностью, что только матушка сможет ей помочь прогнать реальных чудовищ из ее взрослой жизни.

Сквозь приоткрытую дверь из малой ризницы пробивался слабый огонек свечи. Небольшая постройка ранее служила временным хранилищем церковной утвари, пока не воздвигли величественный собор. Священные сосуды вместе с богослужебным облачением перенесли в церковный алтарь, а здесь утроили кладовую для вещей, переданных в монастырь нуждающимся. Ключи от сего места доверили сестре Агате…

– Матушка, я могу зайти? – спросила Линда, заглянув внутрь.

В простом платке, повязанном под подбородком, и вязаной кофте поверх черного одеяния Агата сидела на узкой кушетке у окна и что-то тихо бормотала, вглядываясь в синюю тетрадь, лежащую на коленях.

– Матушка, это я, – как можно тише прошептала она, подходя к монахине.

– Вижу – не слепая, – сказала Агата и спрятала тетрадь под подол фартука. – Пошто дверь не отворила позавчёра?! Гостинец тебе несла, куличек…

– Спала я… крепко, – проговорила Линда, опустив взгляд. – Не услышала…

– Может оно и так, – смягчилась старушка. – Верно припозднилась я: надо было к тебе сперва идти, а потом уж к Матвеюшке. Ну, да ладно… – Ее взгляд потеплел. – Так какая-такая нужда привела тебя, детонька? Присядь, милая, поведай.

– На меня Шарлотта покушалась, – тихо произнесла она, усевшись на кушетку.

– Да ты что! – всплеснула руками Агата, выронив из-под передника синюю тетрадь.

Линда наклонилась, чтобы поднять, но едва успела разобрать на обложке мелкий растянутый почерк, как старушка вырвала у нее тетрадь и спрятала обратно под подол.

«Мозг человека содержит в себе причину многих болезней

– Ну, чего замолчала? – поторопила ее монахиня, постучав костлявым пальчиком. – Рассказывай далее, али передумала?

– Нет, не передумала, – ответила Линда, тряхнув рыжими кудрями. – Манфред вернулся… с Магдой.

– Знаю, – кивнула Агата. – Видела я дочку вашу – хорошенькая деточка такая. Красотою вся в тебя пошла, а вот норов, видать, отцовый: больно шустрая, никого не слушает, лезет вперед мальчишек, егоза такая!

– А когда ты ее видела? Почему мне не сказала?

– Да ты не серчай раньше времени, Бронюшка. Я ж ее только в обедню и увидала: они с Кристинкиным сынком за мальчонкой приходили.

– За каким мальчонкой?

– Ох, батюшки мои святы! – запричитала вдруг Агата. – Чего это я встряла в твой рассказ-то?! Болтаю сама незнамо что! – Она придвинулась ближе и заговорщицки спросила: – Так чего Манфред-то вернулся? Неужто ребятёнка возвернуть надумал?

– Ну и хитра же ты, матушка, – чуть подвинувшись, улыбнулась Линда. – Выборы скоро: в губернаторы Ровенбрика он метит. Листовки по всем столбам развешаны. Не видала, что ль?

– Да слаба я глазами, чтобы на столбы заглядываться. Вона на заборе тоже пишут, а как прочтешь, так сраму не оберешься. Я уж, грешным делом, подумала, что каяться станет, в ноги тебе кинется…

– Одно другому не мешает.

– Так взаправду, что ль?!

– Не знаю, Корделия так сказала…

– А-а-а, –закивала Агата. – Та, что в театре голышом прыгала? Как же, помню ее. Вы вроде дружили?

– Дружили одно время, – вздохнула Линда, – потом она с Лоттой задружилась.

– Ну, а ты как хотела?! Кто в золовках, с той и дружбу водит. Далее-то чего?

– Еще сказала, что Манфред разводиться задумал, и все движимое и недвижимое имущество на Магду переписал, и якобы готовит бумаги на восстановление меня в материнских правах.

– А может каверзу какую готовит? – засомневалась Агата, немного помолчав.

– Скорее всего, нелицеприятное прошлое за собой подчищает, – ответила Линда. – Всего лишь политика и ничего личного.

– А разводится-то зачем?

– Из-за измены Шарлотты…

– Остерегаться тебе надобно, девонька. Пока злая баба яд свой не выпустит – не успокоится. Может, пока тута поживешь?

– Нет, матушка, я справлюсь. Вернее, мы справимся… – Она мягко улыбнулась. – С капитаном Крутом.

– О-хо-хо, голубушка, да ты что ж так раскраснелась, душа моя? – захихикала старушка. – Вона щеки огнем горят! Влюбилася, что ль, али как?

– Да не поняла еще, – отмахнулась Линда и вдруг почувствовала, как легкий ветерок коснулся ее разгоряченного лица: «Герман!» – Матушка, я вот что еще хотела узнать… – с бьющемся сердцем произнесла она.

– Подержи-ка, душа моя, – перебила ее монахиня, достав из-под фартушка тетрадь. – Пойду, дверь запру, поддувает что-то... – Шустренько соскочив с кушетки, она посеменила к двери.

Линда вертела в руках дневник доктора, не решаясь открыть потертый, весь в заломах переплет. Согнув корешок, она веером перебрала листы. Желтоватое пятнышко перескакивало по исписанным синими чернилами страницам: «Чем-то капнул…»

Ей были знакомы и формулы, и схемы, и таблицы.

Она поднесла тетрадь к глазам и вчиталась в мелкий почерк: «Рицинолевая кислота… глицерид рицинолевой кислоты… рицинин… затрудняет полимеризацию при действии кислорода и света...

Увлекшись записями, Линда не заметила возвращения Агаты, которая уселась на место, задев ее локтем.

– Нашла что-то интересное в докторишкиных квадратиках? – с нескрываемым любопытством спросила монахиня.

– Откуда знаешь, что они докторишкины

Приоткрыв рот, старушка заерзала по кушетке.

– Так ведь, тама написано, – неуверенно произнесла она.

– Где – тама

– Ну тама, в уголку…

Линда повертела тетрадь: никаких надписей не было, кроме цитаты Гиппократа.

– Матушка, где ты взяла дневник? – строго спросила она. – Ты потому и рассердилась, что не успела спрятать?

Агата робко кивнула.

– Тебе ее Гордон отдал?

– Э-э-э…

– Тогда, кто?

– Да далась тебе эта тетрадка, – проворчала Агата. – Никто ее не приносил. В коробке вон в той лежала! – Она махнула рукой в угол кладовой, где на колченогом стуле, вплотную к выбеленной стене стояла небольшая картонная коробка, в стороне от других, помеченных зелеными крестами.

– Хорошо, пойдем другим путем: откуда здесь эта коробка? – спросила Линда и, подошла ближе: сверху картонка была заклеена липкой лентой, а на торцевой грани она заметила аккуратный надрез – как раз, чтобы вытащить тетрадь, не повредив упаковку. Приподняв коробку: «Тяжеловата… килограммов десять будет», она заглянула под днище и поставила ее на место. – Так откуда? – Она повернулась к притихшей монахине.

– Не ведаю я. За воротами оставили, в поддон поклали, – завела старую песню Агата, но вовремя одумалась. – Акимка принес. В ихнем пансионе полиция топчется, вот он и притащил сюда, чтоб, значит, чужого не пропало. Просил, схоронить до поры до времени.

– А что в ней чужого?

– Печка из горелого дома, да вот ента книжица, – покорно ответила старушка и стыдливо потерла кулачком глаза. – Броня, это как же так получается?! Выходит, я Акимку подвела? Дернул меня нечистый туда залезть, но что Божечка ни делает…

– Тетрадь я заберу, – успокоила ее Линда, – а с печкой потом разберемся. Спрячь ее подальше и никому не показывай.

– Да, да, милая, сделаю, как велишь! – Агата подхватилась с места, с небывалой легкостью запихнула коробку под кушетку, подтянула покрывало до самого пола и с благостным видом уселась обратно.

«Ну и как я ей про Германа скажу?!» – тяжело вздохнув, подумала Линда и, сунув тетрадь под брючный ремень, опустилась перед старушкой на колени, обняла ее за худенькие плечи, прижалась щекой к щеке.

– Суета и прах… – ненадолго затаившись, прошептала Агата. – На все воля Господа…

– Матушка, о ком это ты? – удивилась Линда, с затаенной болью заглянув в ее потухшие глаза.

– О тебе, Бронюшка: ходишь вокруг, да около, а сказать робеешь, – вздохнула старушка. – Садися рядом, не мучай ноги. Поведать тебе хочу, как приняла вас… сорок годков назад…

***

…Такого богатого урожая младенцев, да еще в один день, в детском приюте при женском монастыре святой Августы, еще не видывали.

Переливчатая треть колокольчика разбудила дремлющую послушницу в шесть утра: в деревянном боксе лежал первый подкидыш – мальчик.

– Родимый ты мой! – всплеснула руками Агата, в умилении разглядывая малыша. Завернутый в байковую пеленку, он совсем не плакал, а лишь посапывал во сне, засунув пухлый пальчик в крохотный ротик. Белый чепчик сполз на вспотевший лоб. Атласный голубой конверт развернулся, открывая вышитые розовые бутоны, рассыпавшиеся по кромке одеяльца. – По Святцам Германом буду звать тебя, – решила она. – Герочкой, стало быть.

Ближе к полудню подкинули Броню. Рыжая кудряшка выбивалась из шерстяного платка, повязанного на маленькой головке. Спелёнутый клетчатой шалью, младенец внимательно разглядывал белый передник и накрахмаленный капор послушницы.

Осторожно просунув теплую ладонь под головку, Агата бережно вытащила ребенка из деревянной колыбели. Захлопав пушистыми ресничками, младенчик неожиданно чихнул, будто кутенок пискнул.

– Бронюшкой будешь, Брониславой, – ласково проговорила она, задохнувшись от нежности. – Чтобы обиды и горести обходили тебя стороной, чтобы славу познала и счастье.

Мотя был третьим за день и самым нетерпеливым. Он сучил розовыми ножками и ручками, торчащими из застиранной пеленки, вырезанной из старого махрового халата, и орал так, что в недрах святой обители призрачные души спешно покидали прочь веками насиженное место. Жидкое коричневое пятно с характерным запашком медленно растекалось под младенцем. Красные от натуги щечки были залиты горькими слезами. Сморщенное личико с дрожащим подбородком вызывало острую жалость к маленькому херувиму с белокурыми волосами.

– Эх, ты, михрютка, обделался с перепугу, – покачала головой Агата. – Знать темноты боишься. Сейчас обмою тебя в теплой водице, будешь самым красивым ангелом в этом божьем месте.

Лишь выпростав малыша из пахучей пеленки, она заметила уголок белой бумажки, торчащий из кармана бывшего халата: «Матвей».

***

– Что думаешь, душа моя? – спросила монахиня, закончив рассказ.

– Думаю, что у Матвея была диарея, а Герману ложечку серебряную забыли в рот положить, – рассеянно ответила Линда.

– Не мучься, – произнесла вдруг Агата и, как в детстве, ласково погладила ее по голове.

– Вы знаете?! – догадалась она, уловив невыразимую скорбь в ее голосе.

– Знаю, милая.

– Аким сказал?

– Акимушка родной… Сразу прибег, серый весь… Коробку мне в руки сунул, шапку стянул и мычит, а в глазах – жалость несусветная. Я враз все поняла… Дала ему бумажку, он и накорябал.

– А где эта записка?

– Сожгла. Уговор у нас с ним такой: все его писульки – в огонь.

– Значит, нет больше Германа…

– Всё, как Наталия напророчила: со звериной меткой, до сороковых годин

– Святые угодники! – приложив ладонь к пылающему лбу, воскликнула Линда и вскочила с кушетки. – Агата, милая! Нет никакого пророчества и нет никакой метки! У Германа был рак! Если б знать, кто его родители… Есть ли братья, сестры… На ранней стадии предугадать, предупредить болезнь! Кронбик – талантливейший врач! Он обязательно бы справился с этой генной заразой!

– Полегчало тебе, девонька? – спросила старушка, уставившись печальным взором на красную лампадку под иконостасом.

– Немного, – вздохнула она и, присев рядом, спросила: – Одеяльце его сохранили?

– И одеяльце, и все ваши тряпочки, – живо откликнулась Агата. – Выстирала, выгладила, травками духмяными проложила.

– Травками, значит… – снова вздохнула Линда. – …значит, потожировые стерты. И тем не менее, заберу какие есть.

– Ни здесь они, деточка – в келье храню. Сбегаю скоренько, принесу! Только не серчай на меня, Бронюшка!

– Да уж поздно серчать-то, – грустно улыбнулась Линда. – Германа не вернешь.

– А что ж с сынком-то его будет? – огорошила ее вопросом Агата. – Молюсь за него денно и нощно! Доктор твой, может, убережет его от зверя-то…

– У Германа есть сын?!

– Есть, милая, есть! С дочкой твоей за Дронюшкой давеча прибегал.

– Постой! Ты же сказала, что за мальчонкой Кристинкин сын приходил… Марк – сын Германа?!

– Вылитый! Герочка скрывал его – не хотел, чтобы зверь узнал. Лишь Матвеюшке и поведал. Да и я ж не слепая! Ты приглядись к мальчику-то.

– Пригляжусь, обязательно пригляжусь! И Гордона попрошу приглядеться, – улыбнулась Линда и внезапно замерла, наморщив лоб: что-то промелькнуло в голове, что-то связанное… со зверем

– Пойду за тряпочками сбегаю, – тем временем заторопилась монахиня, соскочив с кушетки. – Ты обожди меня тута!

– Нет, постойте! – воскликнула Линда, ухватив мысль за хвост. – Отбросив аллегории, хочу уточнить: по легенде, зверь – это Черный морок, преследующий род Маккишей. МаккишейХолдиш

– Ты, Бронюшка, шибко-то не дивись – глазки повылазют, – ответила с порожка Агата. – Сейчас обернусь, сиди тута тихо! – И шмыгнула за дверь.

В одиночестве Линда прошлась по кладовой и остановилась у лампадки. Мягкий огонек свечи успокоил натянутые нервы.

«Значит, Герман тоже Маккиш

Скрипнув дверью, вернулась Агата с завернутым в белую наволочку свертком.

– Забирай, покуда не передумала, – ворчливо проговорила она, бережно положив сверток на кушетку.

– Матушка, я обязательно все верну, – сказала Линда и развернула кулек. – Мне для дела надо…

– Можешь не возвертать – невечная я. И так на этом свете задержалась – почти век прожила. Кому ж мне их оставить, как не тебе, голубушка?

Линда осторожно коснулась пальцами выглаженных пеленок, взяла в руки крохотный чепчик и, не удержавшись, прислонила шапочку к щеке. В носу защипало…

«Наверное, от лаванды…» – подумала она и, втянув слезы, спросила: – Кто его родители?

– Не моя тайна, Бронюшка, – ответила Агата, покачав головой. – Скажу только, что мать евойная жива до сей поры, а вот батька помер давно – зверь и его забрал.

– И на том спасибо, – поблагодарила Линда и, завернув вещички в наволочку, поднялась. – Пойду думу думать, да шарады твои разгадывать.

– Так ночь же на дворе! – всполошилась Агата. – Куда ж ты пойдешь в такую темень?! Оставайся до свету. В гостевой и тепло и мягонько.

– Не могу остаться: на работу забежать надо, встретиться кое с кем…

– Тогда ступай с Богом, милая! Раз послал он тебе заступника, стало быть, не тревожусь за тебя более, – сказала старушка, скосив хитрые глазки на дверь. Потом крепко обняла ее, и долго не отпускала, оглаживая Линду по спине и плечам. – Одёжа на тебе, вроде, теплая: добежишь – не замерзнешь, – сказала она напоследок и троекратно расцеловала ее в обе щеки.

Свет от редких фонарей на монастырском подворье сгустил краски позднего вечера, превратив его в глубокую ночь. Прижав к груди заветный сверток, Линда быстро зашагала к западным воротам.

«Звонить капитану или не звонить – вот в чем вопрос!» – застряла в голове навязчивая мысль. Пока обдумывала, незаметно дошла до ворот.

Ей оставалось сделать всего лишь несколько шагов, чтобы проскочить горгулью, когда неясная приземистая фигура вдруг выступила из-под свода и перегородила ей путь.

Глава 33

Марк сидел на смотровой площадке Ратуши, привалившись спиной к каменной башне. Кирпичная кладка холодила вспотевшую спину. Подтянув колени к груди, он сжался в комок и обхватил руками голову.

Было ветрено и по-осеннему сыро.

На душе пустота, а в сердце обида.

Тупая боль билась между лопаток: «Вчера умер Герман Холдиш твой отец сын полиция считает что его убили вчера умер Герман Холдиш твой отец сын полиция считает что его убили вчера умер Герман Холдиш твой отец сын полиция считает что его убили…»

«Заткнись, дура!» – захотелось ему заорать изо всех сил. Он бы так и сделал, если бы Дрон не уронил вилку на кафельный пол, испугав Магду.

И тогда он предложил Кристине вернуться в полицию, чтобы подлатать ее поехавшую крышу. Но пришел этот верзила Матвей – лучший папин друг…

«Ха! Он же ассистент НАСА по разработке космической программы колонизации Луны, он же проектировщик «Аполлона-18» и единственный консультант «Армагеддона»! Три раза: ха-ха-ха!»

И внезапно все встало на свои места. Правда и ложь поменялись местами. И тогда он их возненавидел – за молчание, за обман.

Он бы и Германа возненавидел, но тот вовремя умер: «Ха-ха!»

А потом Марк сбежал. Сбежал от правды, которую вывалили на него эти двое

Сбежал от Дрона и Магды – не надо малышне видеть, как «монстр» вырвется на свободу. Но вырвался не монстр, а раненый лошонок…

«Герман был болен уже много лет… он не мог тебе сказать… страшное заболевание… драка в клубе… кровотечение… с памятью проблемы… он тебя очень любил, сынок…»

Слезы градом полились из его глаз. Грязной пятерней Марк размазывал их по лицу, а они все текли и текли. Погруженный в свое горе, он не сразу услышал чужие шаги.

Верзила Матвей присел рядом на широкие каменные плиты, покрытые тонким слоем искусственной травы. Марк скосил глаза: увидел протянутую руку, а в ней – фотографию. Ту самую, с вертолетом, которую подарил ему отец.

Он хлопнут по карману – его фотка была на месте: «Тогда откуда эта?»

– Герман дал на память, – глухо произнес Матвей.

– Вот дерьмо! – отозвался Марк. – Как вы меня нашли?

– Я не искал тебя – так получилось. Тоже захотел убедиться, что снимок – «липа».

– Он и вам врал?

– Герман не был лжецом. Он был мечтателем и фантазером. Когда не было сил терпеть адскую боль, доктор – вот этот, в белом халате – давал ему мятные конфеты: обычные леденцы с необычным действием.

– Это как?

– По-научному объяснить не смогу – терминами не владею, а если по-простому: после этих конфет у Германа будто мозг взрывался. Он куролесил ночи напролет, мог сутками не спать. Очки – давай, бросай в помойку! В глазах – черти пляшут, и полные штаны великих идей.

– Типа энергетического пойла?

– Неплохая мысль.

– Может, он еще по крышам летал? С вентилятором в заднице, – не сдержавшись, нагрубил Марк и быстро поднялся, почувствовав озноб во всем теле. Сунул руки в карманы джинсов и подошел к стеклянной перегородке на краю крыши.

– Может, и летал, – услышал позади глухой голос Матвея, потом непонятное шуршание и на его плечи легла тяжелая, но обалденно теплая косуха.

Верзила облокотился на соседние перила и, сплюнув вниз, сказал:

– Он исчезал из клиники незаметно, а потом также незаметно возвращался.

– Наркота – погань, – пробурчал Марк.

– Я хочу разобраться. Дока забрала полиция. Сколько продержат – неизвестно. Мне нужна твоя помощь – один я не справлюсь.

Переполненный эмоциями Марк тупо разглядывал его татуировки и не мог выдавить ни слова.

– Марк Холдиш, ты мне поможешь? – Матвей оторвал от перил руку и повернулся к нему.

Стиснув зубы, Марк кивнул, и тут же соленые капли покатились по щекам и стало трудно дышать.

Верзила притянул его голову к своему плечу и, похлопав по острым лопаткам, глухо произнес:

– Держись, сынок…

Глава 34

Башенные часы на городской Ратуше пробили полночь.

Любопытный свет уличного фонаря бессовестно заглядывал в витражные окна бывшего Тронного зала, а ныне городской библиотеки, занимавшей всю правую сторону второго этажа. Наткнувшись на непроницаемую темноту портьер, он заскользил вниз по красной кирпичной стене и плавно опустился на аккуратно подстриженный зеленый газон. Мраморная статуя прекрасной Геры в аркадной нише первого этажа величественно склонила голову, спрятавшись от дотошного фонаря в тени массивных колонн.

В огромном читальном зале царил полумрак. С наступлением сумерек окна драпировали плотным бордовым бархатом, а высокие книжные стеллажи подсвечивали небольшими двухрожковыми бра в виде старинных подсвечников. Их мерцающий свет освещал лишь нижние ряды. Верхние же, отделенные трехуровневой галереей, тонули во мраке десятиметрового потолка.

Почтенной библиотеке было здесь тепло, уютно и спокойно. А для архива раритетных изданий выделили специальное хранилище в подвале, оснастив его датчиками температурного режима и пронзительной сигнализацией, соединенной напрямую с полицейским участком.

В центре читального зала удобно разместились ряды широких парт из красного дерева. Мягкие невысокие стулья, обитые гобеленовыми розами, по обыкновению прятались под прочными столами и поглядывали высокими резными спинками на священный подиум архивариуса, огороженный полукруглой балюстрадой из мореного дуба.

Откидная крышка старинного бюро, декорированного позолотой, закрывала от зоркого глаза охранника младшего сержанта Корниш, нечаянно задремавшего на дубовой столешнице. Прижавшись щекой к сто пятнадцатой странице «Городских достопримечательностей Ровенбрика», Лизбет тихо посапывала, положив пятерню на мелованный глянец сто шестнадцатой страницы.

Ни щелчок тумблера выключателя, ни звук поворачиваемого в замочной скважине ключа – ничто не потревожило сладкий сон сержанта Корниш.

***

Близорукий архивариус в синем свитере с кожаными заплатками на локтях быстро поднимался по лестнице из подвала, где находился архив, в читальный зал. В правой руке он нес объемную папку с уголовным делом каторжанина Кравцова, а левой привычно поправлял очки в роговой оправе, постоянно сползающие на кончик его острого носа.

На нем были узкие, с идеально наглаженными стрелками, костюмные брюки, едва прикрывающие лодыжки в серых носках, и старомодные туфли, поскрипывающие в такт шагам.

«Да что я, право слово, нормы ГТО сдаю?! – подумал возмущенно он и, преодолев еще один пролет, немедленно прислонился спиной к прохладной колонне нужного этажа и взглянул поверх окуляров на старенький циферблат наручных часов. – Начало первого, однако...»

Внезапный отрывистый хлопок разорвал тишину в здании. Архивариус вздрогнул, едва не выронив папку. Настороженно прислушался и, позабыв поддеть очки, осторожно выглянул из-за колонны в полумрак коридора: мутная светлая тень невесомо скользила по паркету, удаляясь все дальше и дальше…

– Наталия… – прошептал он. – Вот, значит, как… – Он мечтательно закатил глаза, но вспыхнувший яркий свет быстро развеял его близорукие видения.

Он прищурился и вдруг с разочарованием узнал в невесомом призраке полицейскую девицу в белом жилете. Она быстро шагала, почти неслась, к запасному выходу и, оглушительно лязгнув металлической дверью, исчезла.

– Но, позвольте, а кто стрелял? – в недоумении произнес он и, обхватив руками папку, прижал к груди, вдруг озарившись простой мыслью: «Доводчик!»

– Это не я! – раздался позади него хрипатый голос.

Архивариус обернулся. На лестнице стоял тучный мужчина в форме охранника, экипированный резиновой дубинкой и черным пистолетом. Он тяжело дышал, устремив на него маетный взгляд.

«Новенький что ли?» – подумал архивариус и отступил за колонну, спасаясь от навязчивого запаха кислого пота, сдобренного дешевым одеколоном.

– А где стреляли? – спросил охранник и, прислонившись необъятным животом к перилам, громко рыгнул. – Миль пардон!

– Ошибочка вышла, – поморщился архивариус из-за колонны. – Обман слуха, если изволите: сломанный доводчик в туалете и акустика – вот вам и выстрел. А не вы ли, голубчик, посетили только что уборную?

– Ну посетил, и что? – непонимающе заморгал белесыми ресницами охранник. – А кто ушел-то? Кроме нас с вами, в здании никого нет: я обход делал, все двери запёр на ключ.

– Девица из полиции в библиотеке работала. Не могли же вы ее запереть, в самом деле?!

– Да не было там никого, отвечаю! Пошли – проверим.

– Сейчас, возможно, там никого и нет, потому как минуту назад эта пигалица выскочила из Тронного зала и побежала на черную лестницу, – более чем убедительно произнес архивариус.

– А кто ж ее отпёр тогда?

– Ох, голубчик, где ж вы слов таких понабрались, право… – Архивариус подергал дверь в читальный зал: «Хм, действительно заперто».

За его спиной охранник забряцал связкой ключей.

– Опа! Вот и ваша попа! – Толстяк с силой рванул дверь на себя, вырвав «с мясом» запорную панель.

– Отчего ж не ключом-то?! – простонал архивариус и, пошарив рукой по стене, включил в библиотеке верхний свет. – Как же так… – растерялся он в полной мере, увидев за конторкой ту самую пигалицу из полиции: она быстро стучала пальчиками по клавиатуре, мельком бросив на них осоловевший взгляд.

***

Обмякшее тело архивного работника пришлось уложить на банкетку рядом с бюро.

– Эй, господин Книжный червь, – тихонько позвала Лизбет, отвесив ему щедрую оплеуху. Пощечина подействовала быстрее, чем она ожидала: архивариус открыл глаза и в недоумении уставился на Корниш.

– Я вовсе не книжный червь, как вы изволили заметить, – обиженно произнес он. – Я – хранитель прошлого и, если хотите знать, темного прошлого.

– Весьма поэтично, – улыбнулась она и протянула ему очки.

Нацепив окуляры, архивариус похлопал рукой по банкетке и медленно поднялся.

– Отчего я на пуфике? – спросил он. – И где мое дело?

– Ваше… тело?

– Не мое, а ваше, милочка! Сами же запрашивали дело Кравцова.

– Ах, ну да! Только я запрашивала его два дня назад, а ознакомиться с делом вы позволили только сейчас – причем, в ночи! Хочу спросить: на него такой огромный спрос?

– Милочка, вы не поверите, но это действительно так! – воодушевился архивариус. – Запросов – тьма-тьмущая, а я всегда действую строго по инструкции: принять, зарегистрировать, отправить в соответствующую инстанцию, дождаться разрешения для отправки «еще выше», дождаться резолюции вышестоящей инстанции и только когда ордер с личной директивой губернатора будет у меня в руках, вот тогда – будьте любезны, знакомьтесь! Никак не меньше двух недель выходит. Так что вам, милочка, можно сказать, неслыханно повезло. А то приходят некоторые: «Нам срочно!» – и суют бумажку под нос, а в бумажке – ни родины, ни флага…

– А кто конкретно приходил?

– Да вот с утра девушка заходила… как раз в тот момент, когда я вашему комиссару телефонировал. Вся такая… гм, робкая: мне, говорит, дельце одно пролистать надо, мол, помогаю дедуле мемуары писать, и конвертик протягивает. Я трубку рукой зажал, потому как, согласно инструкции, вести беседы в присутствии посторонних строго запрещено, и спрашиваю ее: «А кто ваш дедуля?» – и тайком на кнопочку жму – охрану вызываю, и, опять же, действую в соответствии с инструкцией. А как иначе, если камеры везде понатыканы…

– Вы все правильно сделали, – успокоила его Лизбет. – И что она ответила?

– Ничего. Поняла, что у меня разговор наисерьезнейший, забрала обратно свой конвертик и, бочком так, бочком к выходу направилась.

– А как она выглядела?

– Невысокая. Худенькая. В белом свитере под горло. В джинсах.

– Вы меня сейчас описываете?

– Вовсе нет! Хотя, постойте… – Он снял очки и протянул Корниш. – Примерьте-ка! Гм, даже не знаю, что и сказать… – Он растерянно развел руками, опознав вдруг в полицейском очкарике вчерашнюю «писательницу». – И как я раньше не заметил?! Впрочем, я догадался: это была проверка! Вас специально прислали, чтобы проверить соответствую ли я занимаемой должности. Признайтесь, милочка: на мое место уже кого-то присмотрели?

– Держите, – вздохнула Лизбет, возвратив ему очки. – Вы сейчас описали типаж среднестатистической городской девушки. Это могла быть как я, так и любая другая. Может, вы еще что-нибудь заметили в ее внешности или в поведении?

– Боюсь, что нет. Видите ли, мы общались через решетку…

– Понятно. Может быть, дежурный охранник разглядел ее как следует?

– А он, знаете ли, на мой зов не пришел: говорит, в сортире застрял – супруга пиццу грибную приготовила, да по тещиному рецепту.

– Случайно, не вы ли любитель пиццы? – Лизбет повернулась к стоящему в дверях охраннику.

– Не-е-е, – протянул тот и, широко зевнув, добавил: – Не моя смена.

– Понятно. А могу я посмотреть записи с видеокамер?

– Ну-у-у… – замялся архивариус, – надо запрос делать, наверное. Как вы считаете, голубчик?

– Не надо, – отозвался охранник. – Я вам копии сделаю…

– Прекрасно! – обрадовалась она. – Чтоб времени не терять – в отделе просмотрю.

– А где же, собственно говоря, моя папка? – спохватился вдруг архивариус. – Отчего-то нигде ее наблюдаю...

– Да вон там ваша папка, – снова засипел охранник, кивнув на изящный деревянный столик, приставленный к перилам балюстрады. – Я ее на пюпитру поло́жил.

– Да, да, конечно… – кисло поморщился архивариус, – именно там ей и место… на пюпитре

– Это называется консоль, – сумничала Лизбет. – Вкупе с банкеткой и бюро они составляют единый гарнитур, возможно, Людовика Четырнадцатого. Я права, профессор?

– Да, да… это несомненно, барокко. – Придерживая пальцем оправу, архивариус уткнулся носом в позолоченную столешницу, будто видел ее впервые. – Король-солнце, так сказать.

– Вы долго еще тут будете? – спросил охранник. – Мне на обход пора...

– Ступайте, голубчик, – живо откликнулся архивариус. – Я сам все закрою. И не беспокойтесь: допуск у меня имеется. – Присев на банкетку, он устремил на Корниш озабоченный взгляд и тихо спросил: – Я упал в обморок?

– Упали, – ответила она, присев рядом.

– Но в чем же причина подобного казуса? Возможно, духота или нервное потрясение... Да-да! – оживился он. – Мне, право, неловко об этом говорить, но я совершенно точно видел призрак облачной ведьмы!

– Поздравляю, профессор! – без тени улыбки произнесла Лизбет.

– Зря льстите, милочка: званий, так сказать, не имею, – сказал архивариус и внезапно дернул ее за косу. – Простите, хотел убедиться кое в чем: никак не могу взять в толк, почему оно

– Да это у них в крови, – высказалась Лизбет, перекинув косицу на грудь.

– Милочка, привидения бестелесны! А вы, как я погляжу, ни капельки не удивлены.

– Не удивлена. Более того, сама недавно наблюдала некий облачный феномен...

– Вот как! – перебил ее архивариус, обрадовавшись, как ребенок. – Сейчас я расскажу вам про свой призрак, а потом охотно выслушаю про ваш. Идет?

– Начинайте, – кивнула она, покосившись на «пюпитру».

– Итак, я направлялся к вам, – приосанившись, произнес он. – Но внезапно раздавшийся выстрел заставил меня, немедля ни секунды, броситься, так сказать, на амбразуру! Каково же было мое удивление, когда вместо преследуемого мною преступника, я вдруг увидел отделившуюся от стены белоснежную тень… Э-э-э, позвольте небольшую цитатку, точно характеризующую увиденный мною образ: «Чудесная нежная женщина парила над паркетом в синих сумерках звездной ночи, льющейся из окна, и медленно таяла, удаляясь от меня в бесконечность…

– Уф, – выдохнула Лизбет. – И что дальше?

– Должен отметить, что электричество во всем здании было отключено, как положено по инструкции, поэтому, когда охранник его включил – опять же по инструкции, то обнаружилось, что привидение – это… вы.

– Ну-ну! А почему вы решили, что я?

– Потому что оно приняло ваш облик.

– Угу. А вы не допускаете мысли, что это могла быть, например, утренняя посетительница?

– Да, определенно, – в легком замешательстве произнес архивариус и вдруг громко чихнул, уронив очки на пол. – Однако прошу прощения! – Он достал платок и тщательно высморкался. – Все верно, – растерянно пробормотал он. – Вы никак не могли быть привидением: вас же заперли в библиотеке! Впрочем, для бестелесного призрака материальных преград не существует.

– И кто меня запер?

– Наш бравый кавалергард, конечно! Он делал обход, а вы, по всей видимости, уснули…

– Ясненько. Хочу снова вернуться к вопросу обморока…

– Но, позвольте, я же на него ответил: спазм сосудов. И потом, это ваше перемещение в пространстве – не каждый, знаете ли, здоровяк выдержит подобный фортель! – рассмеялся архивариус.

– Приятно осознавать, что вы в здравом уме и твердой памяти, – улыбнулась в ответ Лизбет. – Хотя ваше проникновенное прочтение выдержки из местной легенды произвело на меня обратное впечатление.

– О чем вы толкуете, милочка?! Какая легенда?!

– Из «Городских достопримечательностей Ровенбрика», – ответила Лизбет на его внезапную заполошность. Она поднялась с банкетки и подошла к бюро. – Я как раз на них и задремала: на сто пятнадцатой странице. – Она взяла в руки журнал и повернулась к архивариусу. – Позвольте цитатку побольше: «О, это было поистине чарующее зрелище! Чудесная нежная женщина парила над паркетом в синих сумерках звездной ночи, льющейся из окна, и медленно таяла, удаляясь от меня в бесконечность. И забрала она душу мою грешную, а тело мертвое зверю-оборотню на растерзание бросила»,

– Достаточно! – В нервном возбуждении он вскочил с места и тут же наступил на очки: раздался неприятный хруст. – Вам необходимо прочесть пророчество с самого начала, а не вырывать фразы из контекста! Обидно, право… – Он поднял с пола обломки дужек и неожиданно уцелевшую оправу с линзами: дужки бросил в мусорку, очки кое-как пристроил на нос.

«Чудной, – подумала про него Корниш и вернулась к журналу. – Итак, год издания – две тысячи девятый. Сдан в архив – тоже две тысячи девятый. Как так?! Издали и сразу в архив? Архивариус Ка эЛ Краниц… Очень интересненько».

– А скажите, профессор: статья заказная или вы сами фольклорируете на досуге? – спросила она.

– А это не ваше дело, милочка! – возмутился архивариус. – Какой мерзопакостный неологизм, право слово…

Лизбет уже готова была с ним поспорить, но тут заметила в проеме двери знакомую фигуру в кожаной куртке и вязаной шапочке, и замерла, приоткрыв рот: «Роберт?!»

– А вот тут вы ошибаетесь, уважаемый Карл Краниц, – произнес Чижовски, воспользовавшись паузой, и направился к ним.

– Кто вы? – с тревогой воскликнул архивариус. – Посторонним вход запрещен! А в головном уборе – и подавно!

– Я – не посторонний, а тоже из органов. И мне необходимо побеседовать с вами до того, как вас вызовут на официальный допрос.

– Какой еще допрос?! – захорохорился архивариус, усевшись на банкетку. – Позвольте-ка взглянуть на ваш документик!

– Пожалте! – Чижовски поднес к его лицу удостоверение и, чуть выждав, обронил: – Скажите, а вы сами расправились с убийцей Курта Краница, вашего деда, или попросили кого?

– Я его не убивал! – сорвался на крик архивариус. – Вы ничего не докажете! – Храбрецом он сорвал с носа очки и близоруко прищурился на стоящего перед ним офицера, пропахшего боевым мужицким потом и… дешевым одеколоном. – Я все понял… – растерянно проговорил он, понуро ссутулившись на банкетке.

– Итак, мы внимательно вас слушаем, – поднажал Роберт и, сложив на груди руки, прислонился спиной к балюстраде. – Да, Лизавета?

– Угу! – кивнула она и приняла ту же позу, но возле бюро.

– Не давите на меня! – распрямив плечи, произнес архивариус. – Я знаю свои права, как и то, что вам нечего мне предъявить. А командовать извольте в своем Бигровене – здесь не ваша юрисдикция, комиссар.

«А ведь он прав: у нас ничего на него нет, – подумала Лизбет. – Потому Роберт и начал его прессовать…»

– Кем был ваш дед? – спросила она.

– О-хо-хо, – с тяжелым вздохом отозвался Карл и, бросив очки в мусорку, тихо произнес: – Милочка, я никогда не был одержим поисками клада, поэтому мне всегда претила бурная деятельность отца, стремившегося, во что бы то ни стало, докопаться до сокровищ Бруков. Зачин сему неблаговидному мероприятию положил мой дед Курт, который по долгу своей позорной службы был определен филером к Игнату Кравцову. Все документы подшиты в этой самой папке… – Он кивнул на пюпитр и продолжил: – В то время ходил слушок, что Игнат с Аркашей Бруковичем обманом присвоили себе значительную часть драгметаллов от частных заказов. Но ювелир умер, а кузнец оказался не сговорчивым и унес тайну клада в могилу…

– Я, пожалуй, продолжу, – перебил его Роберт. – После смерти Кравцова, ваш дед Курт переключился на его сына Егора и, когда тот сбежал из мест не столь отдаленных, присел ему на хвост. Кстати, имеется версия, что Егор Кравцов столкнул пьяного топтуна с поезда и забрал себе его паспорт.

– Я вспомнила! – воскликнула Лизбет. – В секте Андронахи был кузнец Курт!

– Откуда информация? – нахмурился Чижовски.

– Я тебе потом расскажу. Как жаль, что журнал с фотографиями сгорел.

– Потом, так потом, – равнодушно бросил он. – Сгорел, так сгорел.

– Постойте-ка, – неожиданно произнес Карл. – Сейчас я вам кое-что покажу… – Он подошел к бюро и осторожно потянул на себя небольшой ящичек. Провел ладонью по донышку и чем-то тихо щелкнул. – Вот, взгляните! – сказал он и протянул Лизбет обычный почтовый конверт. – Не запечатано…

– Но как же… – засомневалась она: «Вдруг там улика, а я без перчаток».

– Посторонись! – прохрипел над ее ухом Чижовски, перехватывая добычу. – И Оскар получает… – Достав из него старую газету, он мельком глянул на первую полосу и передал Лизбет. – …Младший сержант Корниш!

«Сгоревшая душа Симона ОдильеСвязана ли смерть фотографа с выходом его первой книги-эссе «Одинокие бражники»? Мы начинаем свое расследование...»

Глава 35

Положив руки на обтянутый черной кожей руль, Роберт поглядывал через тонированное стекло джипа на дежурного опера в новеньком кителе и тщательно отглаженных, с острыми стрелками брюках, с сигаретой в зубах топтавшегося на крыльце Комиссариата. Обозрев скучающим взглядом почти пустую парковку, опер вразвалку подошел к стоящей на пандусе урне и, выплюнув бычок, зажмурился на утреннее солнышко – к джипу передом, к дежурке задом…

***

Вчера, поздним вечером Чижовски вернулся в Ровенбрик. На съемную квартиру заходить не стал, а сразу – в Комиссариат, надеясь застать кого-нибудь из ребят, но не свезло. Зато перекинулся парой слов с дежурным: узнал, что «конопуха в Ратуше, папина дочка в лаборатории, летёха с курносым еще в обед слиняли, а капитан Америка…»

Про капитана он дослушивать не стал, а вежливо открыв ногой дверь, схватил дежурного за грудки и прочел лекцию об уважительном отношении к коллегам, а в воспитательных целях заставил его снять со своего упитанного тельца и отдать ему свою засаленную, впитавшую все скверные запахи мира, форму.

Быстро переодевшись, сбрызнув мутноватым «Цветочным» куртку, Роберт направился в Ратушу подстраховать Корниш, и «на минуточку», потому что соскучился…

Ночная беседа с Карлом Краницем оказалась весьма результативной и подтолкнула Роберта на супергениальную мысль, материализацией которой, по их обоюдному согласию, занялась Лизбет – сам же он действовал по обстановке, как отвлекающий маневр…

***

«Пожалуй, пора…» – подумал Роберт, заметив маячившую за стеклом проходной Лизбет.

– Эй, сигаретой угостишь? – опустив боковое стекло, громко крикнул он дежурному и помахал рукой, привлекая его внимание.

Признав вчерашнего обидчика, опер нахмурился, сдвинул на затылок фуражку и танком пошел на джип.

– Чего приуныл, старичок? – спросил Роберт, выбираясь из машины. – Кто старое помянет…

– Форму верни! – с напрягом произнес дежурный, выбивая из пачки сигарету.

– О, забыл: я ж бросил! – сказал Чижовски и панибратски приобнял его за плечи. –Прости, старичок! Давай я тебе лучше машину покажу… – Он открыл переднюю дверцу и почти силком запихнул дежурного внутрь салона. Пока тот дивился на приборную панель, он дал отмашку Лизбет: «Пошла!»

Обхватив руками живот, Корниш вышла из здания и повернула за угол. Проводив ее взглядом, Чижовски повернулся к торчащему из машины филею дежурного и спросил:

– Эй, старичок, а как на счет того, чтобы вернутся на передовую?

Смачно выругавшись, дежурный выскочил из джипа и побежал в дежурку.

Роберт тихим посвистом позвал Корниш. Прошла секунда, две, три… пять – она не появилась.

«Да что б тебя!» – Он запрыгнул в машину и с короткими промежутками надавил на руль: оглушительная сирена взорвала прелесть осеннего утра.

Он выпрыгнул наружу и, присев на подножку, стал ждать.

Наконец из-за угла появилась Корниш и, покрутив пальцем у виска, маленькими осторожными шажками направилась к джипу.

Из Комиссариата выскочил дежурный и, помахав ему кулаком, скрылся обратно.

На втором этаже распахнулось окно и Каролина Монник, перевалившись через подоконник, призывно улыбнулась.

«А вот и папина дочка, – подумал он, одарив ее ответной улыбкой. – Н-да, денек обещает быть жарким, – вздохнул он и, бросив взгляд на часы, едва сдержал зевоту. – Шесть. В девять надо быть у Линды, чтобы вкусить разносолы и кое-что обсудить».

…Час назад, когда они вышли из библиотеки, ему позвонил Ингмар и попросил придержать от шефа любую информацию, потому как всплыла кое-какая неприглядная темка…

– Лиза! – поторопил Чижовски остановившуюся на полпути Корниш. – Шире шаг!

– Не могу, – громким шепотом выдавила она и скрючилась, обхватив руками живот.

***

Лизбет боялась сдвинуться с места и проклинала ту минуту, когда согласилась на авантюру Роберта – вынести из отдела тонюсенькую папочку с закрытым делом по Агриппине Маккиш. Не сфотографировать документы, а именно, вынести всю папку, чтобы он смог проверить их подлинность.

Совершить задуманного оказалось проще простого – накануне она взяла папку из архива, а сдать забыла. Вот дельце и затесалась в ворохе таких же позабытых, но подготовленных к сдаче в архив уголовных дел. Подсунув папочку под жилетку, она спокойно вынесла ее из здания, пока Роберт отвлекал дежурного.

Но на завершающем этапе случилось непредвиденное: Чижовски загудел, Корниш вздрогнула, и папка скользнула по подкладке вниз…

– Вам помочь? – раздался за ее спиной голос дежурного.

– Нет, офицер, спасибо, – выдавила она. – Сейчас само пройдет.

– Что, красавица, живот прихватило? – спросил Чижовски, материализовавшись рядом. – Срочно в больницу! С аппендицитом шутки плохи! – Он подхватил Лизбет на руки и быстро зашагал к машине. Усадил ее на переднее сиденье, сам запрыгнул за руль.

Взвизгнув шинами, джип рванул с места, обдав выхлопом матерящегося дежурного.

Попетляв немного по улочкам, Роберт повернул в проулок между кирпичными домами и впритык к мусорному баку заглушил мотор.

– Доставай трофей, – сказал он, повернувшись к Лизбет. – Что это с тобой? – Он только сейчас заметил неподдельный испуг в ее глазах и побелевшие костяшки пальцев, судорожно вцепившихся в ремень безопасности.

– Вы!.. Ты!.. Да кто так водит, если я пассажир?! – выкрикнула она, бросив папку ему на колени.

– Хорошо сказано – в духе Макговерна, – улыбнулся он. – Тысяча извинений! В дальнейшем буду крайне осторожен во всем, что касается тебя. Только пообещай, что не расскажешь своему шефу, а то он меня в угол поставит.

– Не идиотничайте, Чижовски. Вы нарушили скоростной режим!

– Да ладно, Корниш! – Роберт досадливо сдернул с головы шапочку и бросил назад. – Чего, как в детском саду-то?! Еще родителей вызови…

– Надо будет – вызову!

– Ага! Тебе, наверное, не терпится с ними познакомиться? Признайся, крошка Лизи?

«Какая наглость!» – Она едва не задохнулась от возмущения. – Да вы…

Пока она пыжилась, подбирая слова, он наклонился к ней и вкрадчиво произнес:

– Ах, Лизавета, душа моя! Выходит, мы зря просидели всю ночь в архиве?

– То есть как это – зря?!

– Мы могли бы заняться более интересными вещами, чем допрашивать несчастного Карла и вдыхать вековую пыль…

– …И ваш непревзойденный аромат портового грузчика, – зажав нос, прогнусавила Лизбет. – От вас до сих пор разит цветочным одеколоном.

– Правда, что ли? – удивился он, принюхиваясь к себе. – Не пахнет, вроде… – Он снял куртку и перекинул ее на заднее сиденье. Потом стянул с плеч лямки комбинезона и, оттянув ворот футболки, сунул нос за пазуху. – И тут свежак! – доложил он и вжикнул молнией на ширинке.

– Вы совсем, что ли… того?! – воскликнула Корниш, дернувшись под ремнем. – Я же пошутила!

– Да ладно, расслабься! – хохотнул он. – Никто на твои прелести не покушается: я молнию проверял – заедать стала, кабы чего ни прищемить ненароком.

«Лучше бы язык себе прищемил, – подумала Лизбет. – Все настроение испортил».

Она отвернулась к окну и опустила стекло. В салон тут же залетел слепень и, покружив над головой, уселся на торпеду.

– Я не хотел тебя обидеть, – шлепнув по нему папкой, произнес Чижовски и посмотрел на Лизбет. – Похоже, я хватил лишку… Прости! – Он достал из бардачка тряпку, уничтожил следы и бросил под сиденье. – Чего молчим? – спросил он, развернувшись к ней всем корпусом.

– Ой, а это вы мне?! – удивилась она и хихикнула. – Я думала, вы перед мухой каетесь.

– Эх, Лиза, Лиза… – вздохнул он.

– Как ваша поездка? – деловито спросила Корниш после неловкого молчания. – Увенчалась успехом?

– На предмет чего? – кисло уточнил Чижовски.

– Звезды Брука

– Гм… – Он взглянул на часы. – Через пару часов узнаешь…

– В таком случае, могу я еще разок взглянуть на балладу?

– Можешь, если дотянешься – дело Кравцова под курткой. Но я могу и сам ее озвучить…

– Неужели вы запомнили после первого прочтения?!

– Естественно! У меня отличная память. Так что выбираешь?

– Вас! – воскликнула Лизбет.

– Приятно, – расплылся Роберт и, напустив в глаза туману, а в голос хрипотцы, произнес первые строки:

– Что ты хочешь мне сказать, протянув печально руку?..

Лизбет самозабвенно слушала, проникнувшись судьбой обманутого любовника… с лицом агента Чижовски. И когда он закончил, она надрывно вздохнула и подумала, что где-то уже слышала похожие стенания.

– Эй, красавица, очнись, – позвал ее Роберт. – Что скажешь?

– Ну, нормально так… – ответила она и вдруг выпалила: – Позавчера на планерке комиссар…

– Разговаривал с деревом…

– Вы тоже слышали?!

– И я слышал, и капитан слышал, и Бимур слышал, если не спал.

– Помните произнесенную им фразу?

– Лишь манный ясень в вышине крошит крылатками прощанья…

– Мне до нервного зуда хочется вставить ясень ясень

– …Либо ее конец, – улыбнулся Чижовски и перебросил вторую папочку к первой. – Согласен. Обсудим.

В салоне стало душно. Корниш повернулась к запотевшему окну и провела пальчиком прямую линию. Стекло поползло вниз. Легкая утренняя прохлада залетела в салон. Стало легче дышать.

– Лиза, ты думала обо мне? – тихо произнес Роберт, прервав затянувшуюся паузу.

– Что?! – Она не верила своим ушам. – А где Зубоскал Иванович?

– Спекся, – нахмурился он и, отвернувшись, небрежно бросил: – Может, поделишься вчерашними новостями?

– Может, и поделюсь, – вздохнула она, пожалев о своей несдержанности. – Днем приходила Кристина Холдиш – соседка Маккишей. Алекс вызвал ее, как возможного свидетеля пожара. Кристина сказала, что в ту ночь выпила снотворное и ничего не видела, и не слышала, и сын ее тоже спал…

***

Вчера

Кристина Холдиш – симпатичная худощавая брюнетка с прямой осанкой и шикарными волосами, на все вопросы отвечала четко и по существу:

– Нет, к Берте за солью я не ходила, и она ко мне тоже. Да, Марк дружит с парнишкой Маккиш. Иногда засиживались на чердаке, но не допоздна – часов до десяти вечера. Оба увлекаются астрономией. Нет, отец Марка с нами не живет, где сейчас – не знаю.

Она была на удивление спокойна и даже чуточку высокомерна, но ровно до тех пор, пока Николич не спросил ее о Холдише: мол, Матвей Лунёв, охранник из Канарейки, сообщил, что покойный периодически навещал своего сына Марка по такому-то адресу, и может ли она подтвердить его слова?

Кристина сильно расстроилась: сначала пожаловалась на материальные трудности, потом всухую поплакала, потом и вовсе стаканом в стену зарядила. Однако в морге, на контрольном опознании вела себя вполне достойно.

– Да, это Герман, – прошептала она и в полуобмороке опустилась на лабораторный табурет.

Эксперт Монник тут же отвесила ей легкую оплеуху и с дежурной фразой: «Мои соболезнования…» сунула под нос нашатырь.

– Я закончила! – Отбросив со лба челку, она с циничным лязгом задвинула тело несчастного Холдиша обратно в холодильную ячейку.

Проводив Кристину до дежурки, Лизбет с Алексом собрались перекусить, но пришла лейтенант Буффа, да не одна – с сержантом Пифом и пироженками, и с порога поделилась соображениями от встречи с доктором Кронбиком.

Потом Алекс доложился по Квинсам и снова растрогал историей о трех подкидышах из приюта.

Капитана Крута ждали только завтра: он уехал на встречу с Фергюссоном, а Чижовски отправился в Бигровен на поиски пропавшего бриллианта.

Позвонил шеф. Сказал, что ордер на ознакомление с делом Кравцова одобрен, и архивариус ждет Корниш ближе к полуночи.

Джессика скормила свои пирожные Грегу и удалилась в дамскую комнату. Пиф понуро поплелся следом.

После обеда снова пришла Кристина Холдиш – уже по собственной воле, и привела с собой детей: дочь сенатора Магду Мишкун и Андрона Маккиша – мальчишку-потеряшку из Старого дома.

Дети были очень напуганы. Девочка даже всплакнула, так что мальчику пришлось отдать ей свою игрушку – длинноухого зайца в шортиках и жилетке.

«Странно как-то, – подумала Лизбет, – мальчишкам обычно подавай машинки или пистолеты, а тут зайка, да еще розовый…»

Дроня, заметив ее улыбку, густо покраснел и путано пояснил, что игрушка мамина, а мама тоже потерялась...

«Наверное, это у них семейное», – снова подумала она и вслух предположила, что о местонахождение Хельги неплохо осведомлен доктор Кронбик, что косвенно подтвердил и охранник Лунев.

Джессика и Грег рванули на виллу с проверкой, обещали отзвониться.

Дочка сенатора быстро успокоилась и живенько так, чуть ли не по ролям, рассказала, как они с Марком разыграли Дроню; как начался страшный пожар, и дядя Герман вытащил их из горящего дома, а старичок в очочках ему помогал; как потеряла кеды – подарок мачехи, и как Марк нес ее на закорках до самого дома…

«Надо показать ей фото архивариуса – чем не старичок в очочках?!» – Лизбет чиркнула пару слов в блокнотик и прислушалась к «суперважному секретику».

– А дядя Герман прошлой ночью видел в рябиновом саду Облачное привидение, – с придыханием произнесла Магда и чуть обиженно добавила: – А Лотта сказала, что у меня страусиные мозги.

– Кто так обзывается, тот сам так называется! – Лизбет ободряюще улыбнулась девочке и украдкой взглянула на приторно хорошенького мальчика Дроню: «Аки херувим с голубыми глазами и светлыми кудряшками».

Пока девчонка болтала, Дроня не произнес ни звука – стоял маленьким истуканом, замкнутым на своем недетском горе: дом сгорел, бабушка умерла, мама пропала, и молчал, опустив глаза в пол.

Тогда Николич привел Бимура, но затисканный Магдой пес забился под стол, не вызвав у Дрони никакого интереса – он все также молчал и лишь изредка поглядывал на валяющегося у мусорной корзины зайца в расстегнутой жилетке с прилипшим к изнанке фантиком.

«Наверное, пуговка отлетела», – подумала Лизбет, подняв с пола игрушку. Пуговица была не места, а вот фантик оказался вовсе не фантиком, а клочком белой бумажки, выглядывающим из едва заметного маленького кармашка на жилетке.

Сунув зайца Дроне, Лизбет расправила бумажку: «Ромашка?!» – расстроилась она, обнаружив вместо карты сокровищ карандашный набросок, похожий на цветок.

– Это точно какой-то знак, – уверенно произнес Алекс, присмотревшись к рисунку.

– Угу, – буркнула Лизбет, – …Четырех

На «огонёк» подтянулась Кристина и, быстро взглянув на цветочек, задумалась.

Вытянув тонкую шею, протиснулся к рисунку и Дроня. Постоял немного, потом вздохнул и вытиснулся обратно. Только Магда не проявила никакого интереса, потому что сидела под столом и причесывала Бимура расческой Лизбет.

– Какие будут предложения? – спросил Алекс.

– Пока никаких, – ответила Лизбет.

– Деликатная стирка, – неожиданно отозвалась Кристина. – В старых стиральных машинах указаны символы, обозначающие режимы стирки. «Ромашка» означает деликатную стирку.

Лизбет переглянулась с Алексом: «А почему бы и нет?!»

– А как это работает?» – спросила она вслух.

– Надо повернуть тумблер до значений указанного режима, – объяснила Кристина. – Первое колесо – обороты – крутим до цифры четыреста. На втором – температура – выбираем «тридцать» и третье – до четверки – начало стирки без предварительного замачивания. Все режимы изложены в инструкции.

– Вот, что значит экскурсовод: все ясно и понятно! – сказала Лизбет. – Непонятно только где искать эту адскую машинку?

– Да уж, – поддержал ее Николич.

И тут заговорил Дроня:

– В подвале была, какая-то ржавая. Она ведь не могла сгореть?

– Не могла, – ответила Лизбет и взглянула на Алекса. – Сгоняешь за ордером?

– Уже в пути! Бим, на выход!

Они ушли. Включив незаметно от Кристины диктофон, она придвинулась к мальчику…

Проводив свидетелей, Лизбет вернулась в кабинет дожидаться Алекса, отправленного шефом на повторный осмотр подвала.

Вернулся он с трофеями: крафтовым конвертом и бутылкой вина из погребка Маккишей.

– Пошли, чё расскажу! – заглянув к ней, сказал он и бегом к шефу…

Таким встревоженным она видела комиссара впервые: он был удивлен, он был потрясен, он был напуган до чертиков и непрерывно протирал шею носовым платком.

В конверте оказалось… завещание Агриппины!

– Хорошо, очень хорошо, – произнес шеф, дочитав документ. – Видали, что делается-то?!

– Не видали, – честно ответила Лизбет и посмотрела на Алекса.

– Не… видали, – ответил он, запнувшись. – Сразу вам понесли.

– Хорошо, очень хорошо, – повторил Дюк. – Бумаженцию эту я запру в сейф, а вот этот деликатес… – Он взглянул сначала на бутылку, потом на Алекса. – …отнеси-ка на экспертизу. Да не вздумай выпить по дороге!

Быстрее пули Николич с Бимуром вылетели за дверь.

Комиссар опустился в кресло.

– Чего у тебя? – спросил он, глянув поверх очков на Корниш.

– Показания Андрона Маккиш, внука Берты, – ответила она и, придвинув к нему диктофон, нажала на воспроизведение…

Через час Лизбет вышла из кабинета с головной болью и направилась к кулеру, возле которого попивал водицу Алекс.

– Парит? – спросила она, наполнив свой стаканчик.

– Еще как! – буркнул он и выразительно глянул на седую женщину, мечущуюся по коридору в поисках какого-то капрала.

– Кто это?

– Сибилла Квинс – жена инвалида из Канарейки.

– Мать Германа?

– Она.

– Почему прячешься?

– Да неохота опять в морг переться. Может, ты ее отведешь?

– Нет уж. Давай-ка сам – мне в архив надо. Скажи Каролине пусть ДНК-тест организует.

– Без сопливых, – буркнул он и, швырнув стаканчик в урну, направился к седой даме со словами: – Мадам, пройдемте в морг!

«Сначала прочистка мозгов, потом архив, – подумала Лизбет и направилась в туалет. – Итак, журнал, найденный Дроней на чердаке – сгорел или кто-то успел забрать его до пожара? – Запершись в кабинке, приступила к упорядочиванию разросшейся снежным комом информации. – Надо выяснить личность самого фотографа и запечатленных на фото людей. Второе: Агриппина Маккиш и Алимпия Брукович – один тот же человек? Кто такая Андронаха? Третье: младенцы из приюта – могут ли они быть детьми девушек-стриптизерш? Четвертое: рыжая Бронислава – приютская подруга Лунева и Холдиша, работала в городской больнице, есть дочь –«темная лошадка». Матушка Агата – «черная лошадка». Шестое: запросить у Кронбика результаты вскрытия Альберта и Эдварда Маккишей. Седьмое: появление на пожаре мужчины в очках – случайность или нет? И восьмое: где прячется Хельга Маккиш – Буффа выясняет… Пока все!» – Она вышла из кабинки и подставила руки под кран, когда позвонила Джессика. Выудив мокрыми пальцами телефон, прислонила к уху и прижала плечом.

– Слушаю! – крикнула она в трубку, срывая с держателя полотенце.

– Корниш, лови хорошую новость! – отозвалась Буффа. – Мы нашли Хельгу на вилле доктора. Проблемы с головой и сильный жар. Транспортируем в Канарейку – Кронбик настоял. Отбой!

Пока вытирала руки, в предбанник кто-то постучал: сначала робко, потом все сильнее и сильнее.

– Занято! – в нетерпении воскликнула она и повернула ключ. – Ты чего здесь делаешь? – рассмеялась, увидев взбудораженного Николича.

– Тебя ищу, – буркнул он. – Засела, понимаешь, в своем «архиве» на целый час. Пошли, есть новая инфа…

За чашкой чая Лизбет поделилась с ним насущными вопросами, а Алекс – полученной от Сибиллы Квинс иформацией.

– Нет, ну это ж надо! – Она никак не могла успокоиться. – Биологический отец подкидышей – Аполлон Маккиш! Нет, ну это ж надо!

– Ну да, как-то так… – кивнул Алекс. – Сибилла родила Германа, Камилла – Матвея, а Анна – Брониславу. Кстати, Лунев и не скрывал, что его подружка теперь зовется Линдой. Слышь, а чего мы раньше-то его про Броньку не спросили?

– Умная мысля приходит опосля, – ответила Лизбет. – Теперь пройдемся по фамилиям: у Лунёва и Бредлик – по матери, но Герман-то – Холдиш, а не… Стоп! Девичья фамилия Сибиллы?

– Кажется, Розетти… – Он быстро набрал номер Матвея и поставил на громкую связь. – Сейчас уточню…

Лунев ответил сразу:

– Герман Розетти. Стеснялся, потому и поменял – Кристинка не возражала.

– А почему он на ней не женился? – спросила Лизбет.

– Да собирался…

– Вам в приюте дали имена?

– Ну да. Агата сама придумала…

– Фамилии она тоже сама придумала?

– Меня-то чего придумывать?! У меня ж тетка жива…была. Про других – не знаю.

– Понятно, – сказала она и переглянулась с Алексом. – А почему Герман решил, что Сибилла Квинс его мать?

– А я почем знаю?! Переклинило, когда в клубе ее увидел…

– Может, ему кто-то сказал об этом?

– Может, кто и сказал…

– Понятно.

– А вы знали, что ее девичья фамилия – Розетти? – спросил Николич. В телефоне повисла долгая пауза. – Алло?!

– Не знал, – глухо отозвался Матвей. – А отец кто?

– В интересах следствия мы не можем…

– С вами все ясно, – вздохнул он и отключился.

Николич развел руками и задумчиво произнес:

– Выходит, Агате знала имена девушек…

– Набирай Сибилле! – велела ему Корниш.

– Уже… – Он придвинул к ней телефон.

– Сибилла, вы кому-нибудь рассказывали про младенцев, рожденных от Аполлона Маккиша? – спросила она.

– Конечно! – сразу ответила она. – Матушке Агате. Она принимала у меня Мигельчика. Он очень тяжело шел. Я подумала, что умираю, вот и исповедалась…

– Спроси, куда он шел, – прошептал Алекс.

– Не куда, а откуда, – прошипела Лизбет и уже в трубку спросила: – В каком году это было?

– В семьдесят четвертом…

– Спасибо! – Она нажала отбой и посмотрела на Николича. – В семьдесят четвертом сироткам уже исполнилось по два года – не сходится! Остается Орландо, что вряд ли…

– А может, сама Агриппина? – выдвинул вдруг вполне здравую мысль Алекс. – Ведь это она заказалаубрал

– …А в Сибиллу влюбился… Гнида!

– Ладно, чего гадать… – сказал он, поднимаясь. – Пойду заключение по бутылке заберу. Бимуриций, ты где? – позвал он, заглянув под стол. – Давай, вылезай! Пошли работать.

Издав короткий рык, пес прошествовал к выходу и тут же уселся, преградив путь.

– Что?! А, ты про это… чуть не забыл… – Алекс снова достал телефон. – Тебе старухино завещание сбросить? – спросил он у Лизбет, пролистывая галерею. – Я тут сфоткал его, на всякий случай…

– Забыл?! – задохнулась Лизбет и схватила степлер.

– Уже сбросил! – воскликнул он и, подтолкнув Бимура, выскочил в коридор. – Потом расскажешь, что она там пишет? – просунув голову обратно, спросил он. – Я, чесслово, не читал…

– Топай уже! – отмахнулась она, бросив мимолетный взгляд на круглые часы, висевшие над дверью. – Мама дорогая! Я же опаздываю! – И, позабыв про завещание, она рванула в Ратушу, где размещался городской архив.

***

Уставившись в окно, Роберт задумчиво барабанил по рулю.

– Вот что, – сказал он, повернувшись к Лизбет, – опыт и интуиция подсказывают мне, что все пути ведут к милой девушке Алимпии Брукович, во времена ее отрочества – когда ее заботливый папаша наворовал весьма нехилое состояние и спрятал его на болотах. Возможно, девчушка и пребывала в счастливом неведении о семейном тайнике, но сбежавший от лютых морозов Егор Кравцов представил ей в качестве весомых аргументов грязную тряпицу с авторской работой ее матери и полуистлевший «манускрипт» своего отца Игната.

– Можно вопрос? – спросила она.

– Валяй!

– Почему Егор вернулся к Алимпии? Взял ее… гм, в долю?

– Да кто ж его знает, – пожав плечами, ответил он. – Может, отцу обещал. Может, ссучиться не успел. А может, сердце рвалось к той единственной…

– А может, у него не было ключа? Того самого леденца

– Да ты – гений! – разулыбался Роберт. – Но не ключ его пленил...

– Его пленил алмаз! – подхватила Лизбет.

– Точно! И финальная тема: влюбленные берутся за руки и исчезают из города в розовых лучах заходящего солнца…

– Какие влюбленные?! – возмутилась она. – Алимпия же вышла замуж за Андрея Мякишева и родила ему сына! А Егор – в пролете…

– Эх, Лизавета, нет в тебе романтики, – сказал он. – Не узнать нам никогда: кто кого любил, кто кого родил, если только ни падёт нам с небес прямо в руки живой свидетель тех былых страстей, что царили в семействе великой матери Андронахи. Кстати, в газете архивариуса есть фото молодой женщины – надо попробовать ее найти. И еще, распоряжусь по своим каналам, чтобы выслали нам экземпляр эссе и заключение по фотографу.

– Ого! Ты тоже думаешь, что поджог его дома связан с выходом «Одиноких бражников»?

– Почему бы и нет?! Как одна из версий: некто увидел в журнале нечто такое, что сподвигло его на преступление.

– Очень даже возможно. Дроня упоминал, что Берта сильно напряглась, когда он спросил про группу печальных товарищей в балахонах, и сразу погнала его спать.

– Занятно, – сказал Роберт и потер подбородок.

– Очень даже, – согласилась Лизбет. – Предлагаю вынести этот вопрос на дневной совет. Кстати, мы не опоздаем?

Чижовски блеснул часами и сказал:

– Шесть тридцать. Времени – вагон и маленькая тележка. Куда двинемся: ко мне или к тебе? Приготовишь мне что-нибудь вкусненькое, пока…

– А не пойти ли вам в баню, агент Чижовски? – предложила она свой вариант и дернулась, чтобы выйти из машины, но он успел заблокировать дверь…

***

Пренеприятный скребущий звук снаружи отрезвил их любовный пыл. Прервав поцелуй, Роберт приподнялся над Лизбет и посмотрел на торчащую в окне жизнерадостную морду.

– Ты кто? – глухо спросил он.

– Это Бим, – подсказала Корниш, облизнув губы.

– Бим, – повторил за ней Чижовски и щелкнул пса по носу. – Зови старшего – претензию предъявлять буду, – сказал он, без особого желания возвращаясь за руль.

Фыркнув, пес звучно прошелся лапами по полировке и исчез.

– По претензиям – за мной будете, – раздался недовольный басок Николича. – Вы мне операцию срываете… – сказал он, появляясь из-за бака.

– Миль пардон, – буркнул Чижовски, выбираясь из внедорожника. – Ты давно здесь? – спросил он, помогая Корниш спуститься с подножки.

– Не очень. Собаку выгуливаю…

– Приятное местечко для выгула, – хихикнула Лизбет. – Давай, колись уже…

– Слежу за Гробовским, – признался Алекс, кивнув на особняк из красного кирпича.

– С чего это?! – удивился Чижовски. – Чем так примечательна для нас его особа?

– Тем, что он – родственник вашей Алимпии. Сечёте момент?

– Секу! Откуда информация?

– Из завещания, вестимо…

– Ой, я совсем про него забыла! – округлив глаза, прошептала Лизбет.

– Гм, аналогично, – буркнул Чижовски. – Сейчас все исправим…

– Держи! – Алекс передал ему свой телефон.

Привалившись к капоту, Роберт углубился в текст.

– Я, Агриппина Аркадьевна Мякишева, в девичестве Алимпия Аркадьевна Брукович, всем моим имуществом, какое ко дню моей смерти окажется мне принадлежащим, в чем бы таковое ни заключалось и где бы оно ни находилось, настоящим распоряжаюсьПункт первый. Старый дом со всем его скарбом, стоящий на земельном участке в один гектар, со всеми насаждениями и постройками завещаю Гретелле Егоровне Маккиш, в девичестве Кравцовой, дочери друга моего Егора Игнатовича Кравцова, добропорядочной вдове внука моего Аполлона Андреевича Маккиша. Пункт второй. Увеселительное заведение «Ночные стражи» завещаю двоюродному племяннику Манфреду Мироновичу Мишкуну, внуку дяди моего Карла Натановича Мишкунова. Пункт третий. Родовое гнездо в центре Бигровена, владельцем коего являлся отец мой Аркадий Маркович Брукович до своей скоропостижной кончины и перешедшее мне по праву наследования, что подтверждено документарно, завещаю внучатому племяннику своему Анастасию Станиславовичу фон Грондбергу (ныне – Гробовскому). Пункт четвертый. Земельные угодья на Солнечной горе, на коих высится монастырь святой Августы, и простирающиеся вокруг оного, завещаю дочери моей Агате Андреевне Мякишевой. Всякие иные ценности, помеченное в реестре собственности, как то: драгоценные каменья (сапфиры – три единицы, рубины – три единицы, изумруды – четыре единицы) завещаю внуку моему Авакимию Андреевичу и незаконнорожденным правнукам моим, за коими признаю юридическое и родственное право Мякишевых-Маккишей: Брониславы Аполлоновны, Матвея Аполлоновича, Германа Аполлоновича, в равных долях каждому…АБ

– Ага, – ответила она. – Хоть мундир выжимай!

– Шеф был в рубашке, – вскользь заметил Алекс, приглядываясь к окнам особняка. – Кажется, за нами наблюдают…

– За нами давно наблюдают, – спокойно произнес Чижовски. – Камеры же кругом понатыканы.

– Да не, уже в открытую… Гляньте, на втором этаже…

– Вижу, – ответил он, столкнувшись с цепким взглядом пожилого мужчины в темном костюме, взирающего на него из окна краснокирпичного дома.

Глава 36.

В ночь, когда убили его отца, в кабинете нестерпимо пахло касторкой. Он хотел сказать кому-нибудь, что видел крадущиеся тапки дяди Мирона, но достучаться до бравых полисменов семилетнему ребенку было не по силам, а мать зажимала уши, как только он начинал дергать ее за подол юбки.

«У отца было слабое сердце, – твердила она сквозь зубы, – у деда – слабая голова, а у прабабки – слабые сосуды. Запомни, малыш!»

Она не хотела, чтобы у сына тоже было «что-то слабое», поэтому отправила его в деревню на коровье молоко, подальше от полицейских разбирательств.

А когда через три месяца он вернулся – подросший, с румяными щеками и «спасательным кругом» на талии, она быстренько определила его в спортивный лагерь, чтобы он смог завести друзей, скинуть лишний вес и избавиться от задатков начинающего мизантропа. Жир рассосался от педагогических тумаков, друзьями он не обзавелся и еще сильнее возненавидел социум.

Потом – колледж…

Потом – университет...

Потом: «Мать, закрой дверь! Тебя сюда не звали!» и вдогонку: «Заткнись! Я все равно его убью!»

Взрослому детине подзатыльник не отвесишь, и матери оставалось лишь тихо произнести: «Сынок, ты ведь не убийца…»

И он сдался, пожалев ее. Но пожалел сейчас, а не потом…

Схватив бейсбольную биту, его взлелеянная годами ненависть разгромила отцовский кабинет. Особенно досталось креслу: Анастасий колотил по нему деревянной дубиной до тех пор, пока мелькавшие обрывки из спрятанных детским сознанием воспоминаний прошлого не отступили, и ярость понемногу не утихла. И вот тогда он заметил на полу, между перевернутым кверху ножками сиденьем и раскуроченными подлокотниками, маленький металлический цилиндрик…

***

В августе семьдесят четвертого…

Они навестили бабулю позднее, когда все гости разошлись. В ее комнате тоже пахло касторкой и еще чем-то горьковатым, похожим на лаванду.

Анастаса замутило. Но не от аптечных запахов, а от внезапного осознания того, что он видит перед собой саму Алимпию Брукович – эту чёртову бабушку по отцовой линии, похороненную им давным-давно, где-то в закоулках памяти…

Старуха восседала в высоком кресле, положив тонкие запястья на подлокотники, и въедливо разглядывала Анастаса. Ее скрещенные в щиколотках ноги были обуты в бархатные балетки, а поверх платья была наброшена вязаная шаль. В свете одинокого абажура эта женщина показалась ему еще более хрупкой, чем днем.

Проигнорировав ее сверлящий взгляд, он с интересом огляделся.

От царившего полумрака вся мебель выглядела огромной: кресло с утопающей в нем хозяйкой; круглый стол между окон с абсолютно лишним на нем предметом –водяным разбрызгивателем с покрытым въевшимся налетом дном, исцарапанным остроносой трубкой пульверизатора; кровать с грудой подушек и потрепанной детской игрушкой на самом краю; громадный шкаф с зеркальными дверцами и камин…

Анастас пригляделся. На его удивление камин оказался электрическим, а приставленная к решетке кочерга – не бутафорской, как он ожидал, а из литого чугуна. Тут же, в углу за камином стояла высокая напольная ваза с подсохшими ветками рябины. Не было только стульев – ни одного, даже у стола.

– Я знаю, кто ты! – внезапно произнесла старуха. – Ты очень похож на своего прадеда Гектора.

– Не велика честь, – аккуратно нахамил Анастас.

– Что – да, то – да, – неожиданно согласилась она. – И я рада, что только внешне… – Алимпия снова замолчала, застыв пустым взглядом на кочерге.

«Неужели та самая

– Милочка, ты не могла бы нас оставить? – спросила старуха.

– Не могла бы, – ответила Грета и бесцеремонно присела на кровать.

– Задницу подыми! – недовольно пробурчала Алимпия. – На зайца уселась, тетёха… Дай сюда! Привыкла на чужие кровати прыгать без позволения!

Грета ничего ей не ответила. Молча поднялась, бросила старухе игрушку и подошла к двери, чуть слышно скрипнув половицами.

– Ты опять забыла наполнить брызгалку! – сурово произнесла ей в спину Алимпия. – По твоей милости я снова буду спать в пыли. Забери! – Она кивнула на стол. – Принесешь полную – сама пол опрыскаю.

– Вы ей чем-то обязаны? – тихо спросил Анастас, шагнув к Грете.

– Обязана?! – вспыхнула она. – О, нет! Я по доброй воле ярмо на шею повесила. Спокойно ночи, Агриппина, – бросила она свекрови и открыла дверь.

– И тебе сладких снов, невестушка, – прошелестела старуха.

«Ушла… – подумал Анастас. – Но какого лешего я остался?! Ах, да…»

– Что вам угодно? – вызывающе спросил он, повернувшись к старухе.

– Чую твою ненависть, родственничек, – тихо произнесла она. – Подойди-ка ближе!

Задержав дыхание, он смело шагнул к ней. Но тошнотворный запах касторки вновь шибанул в нос, забив дыхалку. Он судорожно вздохнул и слезящимися от раздирающей головной боли глазами уставился на… дядю Мирона

«А где же старуха? Он и ее убил?!» – едва подумал он, как разрозненные куски воспоминаний яркой вспышкой сложились в цельную картинку: отец сидит в кресле, его голова запрокинута, изо рта торчит трубка… дядя Мирон достает из халата маленький цилиндрик… отвинчивает крышку и легким постукиванием стряхивает в трубку порошок… наклоняется и дует… убирает цилиндрик в карман… цилиндрик падает на пол…

Молниеносно, костяшками пальцев, как учили в детском лагере, Анастас точечным ударом перебил переносицу дяди Мирона

– За отца! – просипел он и, схватив со стола распылитель, выдернул из него трубку и вставил в дядин

Что делать дальше – он уже знал: достал цилиндрик, отвинтил крышку, ссыпал яд в трубку и дунул. Быстро спрятал цилиндрик в потайной карманчик, выдернул из дядиного

Он не помнил прихода Греты. Не помнил, как она дотащила его до своей комнаты и уложила в свою постель, так и не сумев высвободить из его объятий потрепанного розового зайца.

На следующий день она переехала к нему, а через неделю они поженились. Они никогда не жалели о содеянном, воспользовавшись случаем, дарованным им самим Богом… или же Дьяволом?! Да-да, скорей всего именно последний заставил девчонку Шваркс взять сигареты и направиться на кухню, где Грета уже откупорила бутылку с рябиновой настойкой – она всего лишь открыла глупышке глаза, сказав, что Агриппине нужен ее ребенок, а не она сама. Берта взбеленилась, схватила вино, плеснула в него уксус и понеслась к старухе...

– Она так сильно кашляла! Так хрипела! Схватила стакан, выпила и вдруг с копы-ы-ыт! – позже рыдала она на кухне и смолила одну сигарету за другой, а Грета сочувственно ей кивала и подливала в опустевший бокал настойку.

Быстро захмелев, Берта не сразу, но проговорилась, что забрала у старушки желтый бриллиант…

– Он мой! – твердила она. – Он мой! Она обещала! У нас был уговор!

– Если обещала – так себе и оставь, – успокоила ее Грета, поставив на глупенькой стриптизерке жирную точку. – Как свадебный подарок, если спросит кто…

Труднее было втолковать Альберту, что пьяные галлюцинации – не повод тащиться в полицию. Но он сделал по-своему. Однако дело быстро замяли, как и предполагалось – были бы деньжата...

…Через восемь лет обреченный Альберт умер. Грета родила Анастасу девочку с чудесными аметистовыми глазами и отправилась вслед за сыном.

Он отвез малышку матери, а сам ушел в запой, перечитывая в минуты трезвости уголовное дело каторжанина Кравцова и в который раз поражаясь странному переплетению их судеб. Однажды, уразумев для себя призрачность бытия, Анастас передал дело в городской архив, и начал жизнь заново… ради Лотты.

***

Облачившись в свежую сорочку, Анастас фон Грондберг с трудом застегнул маленькие пуговки, вставил в манжеты платиновые запонки и, надев пиджак, подошел к зеркалу.

– А-кхе-кхе, – зашелся он в хриплом смехе, едва глянув на свое отражение: худые, синюшного оттенка ноги в кашемировых носках торчали тонкими палками из широких шелковых трусов. – Твою ж кочерыжку! Кхе-кхе, портки забыл, кхе-кхе!

Он натянул брюки, одернул пиджак и озадачено взглянул на две обувные пары, ожидающие его перед дверью: выходные туфли из телячьей кожи и домашние тапочки из замши.

«Пожалуй, в тапках будет терпимее», – подумал Анастас и, опираясь на трость, осторожно спустился в холл, чтобы впустить в дом полицейских.

Глава 37

Строгое зеркало сегодня было к Линде благосклонно – недаром полировала его с самого утра всевозможными средствами, заставив сиять даже в сумраке прихожей: голубые джинсы плотно облегали ее узкие бедра, а серый ангорский джемпер уютным теплом укутывал худощавое тело.

– Герман… – с тихой печалью прошептала она и отвернулась, вдруг поймав себя на мысли, что так и не позвонила Моте.

В последнее время они почти не общались. Лишь изредка перезванивались, чтобы обсудить здоровье Германа. Матвей, по натуре немногословный, всегда был в разговоре сдержан и первым бросал трубку, даже не попрощавшись. Она не обижалась, потому что сама предпочитала лаконичность и не терпела пустопорожнее словоблудие.

«Но Геры больше нет, значит, и обсуждать нечего, – решила она за Матвея. – Значит, прощай и ты, Бронислава! – Она едва не разревелась, но, внезапно вспомнив о важной миссии, метнулась на кухню. – Чтоб тебя, капитан...»

Линда Бредлик категорически не любила сюрпризы, а Ингмар Крут, по всей видимости, сюрпризы просто обожал. Иначе, как еще назвать их вчерашнюю встречу под аркой Западных ворот? Или сегодняшний завтрак, больше похожий на ужин?

Он сказал, что придет не один, а со всей командой, чтобы обсудить кое-что важное, связанное с расследованием. Еще он сказал, что его встреча с Фергюссоном вышла пронизывающе прохладной, в прямом смысле слова, и противно изматывающей.

От волнения Линда почти не спала: меню придумывала. Решила, что запеченная буженина в девять утра будет в самый раз для вечно голодных полицейских. С вином она, конечно, погорячилась, но никто и не настаивает…

Дразнящий запах жареного мяса заполнил квартиру. Проглотив слюну, она оглядела накрытый стол и решила наскоро перекусить бутербродом, но не успела – кто-то уже настойчиво звонил в дверь.

«Точен, как сапер!» – Линда подошла к двери и заглянула в глазок: огромный букет белых роз загородил весь обзор. И тут зазвонил мобильник…

– Это мы! – раздался в трубке бодрый голос Крута.

Линда сбросила вызов и открыла дверь.

Шестерых гостей она прекрасно знала. Нет, семерых – Бимура забыла посчитать. А вот этого харизматичного великана, обаятельно скалящегося позади Лизбет, видела в первый раз.

– Позвольте я сам, – прохрипел великан и, отстранив Лизбет, выхватил у капитана букет и протянул Линде, преклонив колено. – Роберт Чижовски – спецагент из великого Бигровена, приквартированный к Корниш на раскладушку, – представился он.

– Очень приятно, – произнесла она.

– И очень смешно! – выступила вперед Лизбет и, отобрав цветы, сунула в руки слегка обалдевшему Круту. – Дарите поскорее ваши розы, капитан! Очень есть хочется.

Бимур солидарно забурчал брюхом и облизнулся.

– Давай-давай, не томи! – присоединилась к ним лейтенант Буффа, как всегда неотразимая в узкой питоновой юбке и рыжей вельветовой куртке, снятой, судя по размеру, с крепкого мужского плеча сержанта Пифа.

«Ага, вот и он… – Линда едва разглядела позади всех на лестнице смуглого крепыша в красной майке и джинсах. – Хорошо хоть штаны оставила».

Она махнула Грегори рукой, но вдруг замерла, затаив дыхание: по лестнице медленно поднималась знакомая до боли фигура в потертой кожаной косухе. Достигнув пролета, мужчина остановился рядом с Пифом и, пожав тому руку, взглянул на Линду.

«Мама дорогая! – охнула она. – Матвей!»

Теплая волна нежности затопила ее сердце, наполнив глаза слезами. Она виновато улыбнулась капитану и, обогнув протянутый им букет, вышла на площадку к Матвею. Она не произнесла ни слова, просто уткнулась лицом в его плечо и вдохнула застарелый табачный запах, впитавшийся в куртку.

«Мотя-а-а… – Она таяла от счастья, не в силах оторваться от родного человека. – Мой Мотя-а-а! Наверное, таращит свои бездонные глаза-озёра, и не знает, что сказать».

– Я, это… – услышала она его смущенный голос и почувствовала, как он легонько похлопал ее по спине. – Сорян, как говорит мой сын.

«Сын?! – Ее сердце тревожно забилось. – И у него сын?!»

– Да, ладно! – с излишней заботой откликнулся Крут. – С кем не бывает…

«О, нет! – Линда резко отстранилась от Матвея и посмотрела на «закусившего удила» капитана. – Сейчас наговорит с три короба, потом жалеть будет».

– А я и не знал, что у госпожи Бредлик такая ранимая душа: вчера ни слезинки не пролила, а сегодня… – выдал Крут, поиграв желваками.

– Перестаньте! – резко одернула его Линда и срывающимся от волнения голосом добавила: – Это же Матвей – мой добрый друг. Мы не виделись сто тысяч лет, поэтому прошу извинить меня за бурные эмоции.

– Проехали, – дружелюбно отозвался Алекс и протянул Моте руку. – Приветствую вас, команданте!

– Добрый день, господин Лунёв, – пропела Буффа и, расстегнув рыжую куртку, поправила коротенький топ, едва прикрывающий живот. – Вот так встреча! Вас тоже пригласили на утренник?

– Капитан позвал, – буркнул Матвей.

– Понятненько… – Джессика кокетливо улыбнулась. – Добро пожаловать на Землю, всемогущий Тор, сын Одина!

– Просто Лунёв…

– Да ладно скромничать! – влез, как всегда, не к месту, Алекс. – Вы же командир «Дельты», хоть и в запасе.

– Прелестно! – отозвалась Джессика и, обхватив себя за плечи, поежилась и спросила: – А мы можем в более теплом месте восторгаться подвигами команданте? Не хватало еще насморк здесь подхватить: не дом, а «роза ветров» какая-то…

Подождав, пока гости пройдут в гостиную, Линда закрыла входную дверь и повернулась к Ингмару. Слегка потерянный, он сидел на тумбе для обуви и покачивал букетом.

– Конкурент, значит? – спросил с насмешкой.

– Почти брат, – ответила она и, наклонившись, чмокнула его в колючую щеку и забрала цветы. – Спасибо! Пожалуй, поставлю их в воду.

– Поставь, – кивнул повеселевший капитан и поднялся. – Вот теперь можно и подкрепиться! – слишком бодро произнес он и шагнул в гостиную.

Прихожая опустела.

Линда метнулась в ванную: наполнила ведро водой, сунула в него букет и, присев на бортик, неожиданно поняла, что капитан отчасти был прав.

«Мне незачем было виснуть на Моте, захлебываясь слезами… – Она провела мокрой рукой по лбу, откинув волосы. – Но словно кто-то подтолкнул…»

Вытерев полотенцем руки, Линда вышла из ванной.

В гостиной царил сытое умиротворение.

Она села за стол рядом с капитаном, напротив харизматичного агента с птичьей фамилией Чижовски. Агент щедрой рукой накладывал веселушке Корниш фаршированные грецким орехом сухофрукты и довольно улыбался.

– Я сейчас лопну, – прошамкала с набитым ртом Лизбет и, подхватив бокал вина, быстренько запила.

Линда украдкой взглянула сначала на Ингмара, с задумчивым видом пересчитывающего зубчики на вилке, потом на сидящего слева Алекса, уминающего сложный бутерброд с бужениной, сыром и помидором.

– Что?! – спросил Николич, заметив ее интерес.

– Приятного! – сказала она и покосилась на Лунева – уткнувшись пустым взглядом в тарелку, он перекатывал во рту зубочистку: «Интересно, о чем он думает? Или, может быть, о ком?»

– Матвей, – тихо позвала она. – Как зовут твоего сына?

Он услышал. Вытащил изо рта зубочистку и посмотрел долго и пронизывающе. И не дав ей опомниться, глухо ответил:

– Марк Холдиш. Он – сын Германа, а, значит, и мой тоже.

– Угу, – кивнула она, выдержав его тяжелый взгляд, за которым пряталась непонятная ей вражда. – А почему ничего не ешь?

– Не голодный, потому что…

– Чаю налить?

– Не сейчас. Я вот что хотел… – замялся он и, чуть помедлив, вытащил из кармана свернутый носовой платок. Развернул и вытряхнул на тарелку разноцветные леденцы на тонких палочках. – Анализ сделаешь? – спросил он и посмотрел на Николича, хотя прекрасно знал, что это ее прерогатива – судмедэксперта. – Этими конфетками док угощает «особо тяжелых канареек».

– О! Мне хорошо знакомы эти петушки на палочке! – воскликнул Алекс и, придвинув к себе тарелку, ссыпал конфеты в пакетик. – Где взял?

– Одна – Германа, вторая – Карлоса, ну, а третьей Орландо угостил, – ответил Лунев и, презрительно скривив рот, пояснил: – Припугнул его слегка, так эта старая гнида бежала от меня, как спринтер стометровку.

– Я так и знал, что Квинс ходячий! – воскликнул Алекс. – Под кроватью были его тапки!

– Не только ходячий, но и смердячий! – взорвался Матвей и хлопнул рукой по столу. – Не прощу ему Германа! Удавил бы падлу, если бы не она… – Он бросил хмурый взгляд на Линду.

– Мы не вправе решать, кого казнить, а кого миловать, – с прохладцей в голосе сказала она. – Значит, судьба у него такая.

– За Агатой все повторяешь – своими мозгами так и не обзавелась, – нагрубил ей Матвей и, сунув в рот зубочистку, отвернулся.

«Да что с ним такое?! – занервничала Линда и вдруг поняла. – Он считает меня виновной в смерти Германа! Да как он может?! – зашлась она в немом крике, но Лунев грыз зубочистку и не желал замечать ее негодования. – Глупец! – Она прижала ладони к пылавшим щекам и попыталась успокоиться. – Но почему?»

От невозможных мыслей ее отвлек капитан.

– Ваше здоровье, хозяйка, – сказал он, всучив ей минералку, и едва слышно добавил: – Оставь его – потом разберемся.

– Без газа? – спросила она отстраненно и, повертев стакан в руках, залпом выпила. – Без газа... Спасибо!

– Не стоит благодарностей, – вяло отозвался Крут и, погоняв по тарелке маслину, откинулся на спинку стула и громко произнес: – Друзья мои! Если все подкрепились, предлагаю перейти к делу.

– Прекрасное предложение! – воскликнула Джессика, восседавшая во главе стола. Она промокнула салфеткой рот и взглянула на противоположный конец, где с бледным видом распластался на стуле сержант Пиф. – Как ты там? – громко спросила она. – Что-то мне не нравится твой красный нос.

«Неужели просквозило?» – едва успела подумать Линда, как Грегори приоткрыл рот, повел носом и, выпучив глаза, троекратно чихнул под стол.

– Пдастите, господа, – прогундосил он, и, схватив со стола салфетку, бурно высморкался. – Кажется, я все-таки пдостудился.

– Факт! – сказал Матвей и чуть придвинулся к Роберту, подальше от сержанта.

– Согласен на все сто! – сказал Алекс и скрипнул стулом в сторону Линды.

– Не вздумай ко мне приближаться! – предупредила Джессика.

– Чижовски, Корниш! – Ингмар постучал ложечкой по стакану. – А вы что думаете о здоровье сержанта Пифа?

– Будь здоров, друг! – живо откликнулся за двоих Роберт, выбросив вверх сжатый кулак. – Но пасаран!

– Будем надеяться, – страдальчески произнес Пиф и приложил руку ко лбу. – Вроде, жара нет…

– Может, хватит уже? – швырнув ложечку в стакан, устало произнес Крут и, дождавшись тотального внимания, продолжил: – После разговора с Фергюссоном у меня появились основания не доверять нашему шефу... – Он выдержал паузу: протестов не последовало. – Конкретику расскажу после того, как мы обменяемся информацией по произошедшим эпизодам. В частности, по убийствам Берты и Германа, и покушению на Линду. Все эти печальные события являются звеньями одной цепи, ковать которую начали Аркадий Брукович с Игнатом Кравцовым. Вот такие дела!

– У меня вопросик! – воскликнула Буффа, взмахнув рукой.

– Говори!

– Вы хотите слить Макговерна, чтобы занять его место?

– Упс, – вырвалось у Алекса.

«Вот тебе и вопросик, – подумала Линда. – Ай да, Джессика! Ай да, сукина дочь!» – Она цыкнула на Николича, мельком глянула на Матвея, замершего с прилипшей к губе зубочисткой, отметила краем глаза пустующее место сержанта Пифа, выразительно переглянулась с Чижовски и Корниш и снова посмотрела на Крута, который невозмутимо раскачивался на старом скрипучем стуле и многозначительно молчал.

– И что вы ответите, капитан Крутышка? – напомнила Джессика и закинула в рот маслинку.

Крут нахмурился и заиграл желваками. Стул под ним жалобно затрещал.

– Ингмар, – позвала его Линда, – ты рискуешь…

– Чем это?! – спросил он, рывком подавшись к ней.

– Опорно-двигательным аппаратом…

– Не понял… – Он расправил плечи и с легким матерком рухнул на пол. – Понял… задним числом, – кисло улыбнулся он и потер поясницу.

– Упс, – посочувствовал ему Алекс, тихо присвистнув.

С глухим рычанием в гостиную ввалился Бимур, но увидев хозяина в полном здравии, фыркнул и поплелся обратно в прихожую.

Под журчание сливного бочка в комнату вернулся сержант Пиф с прилипшим к носу клочком туалетной бумаги.

– Укачало? – спросил он, кивнув на обломки.

– Ага, шасси погнулись, – ответил Ингмар, помахав ножкой стула. – Береги нос, сержант…

– Чёй-то?! – Пиф отступил назад и свел глаза в кучку. – О, трехслойная… – Смахнув бумажку, он уселся за стол.

– Сейчас табуретку принесу, – сказала Линда, взглянув на капитана.

– Я сам, – отозвался он и, собрав с пола деревяшки, вышел.

Пока ждали Крута, Николич жестами объяснил Пифу правовую позицию его напарницы. Грегори ничего не понял и навалился на еду.

Капитан принес табурет, поставил на место развалившегося стула, но садиться не стал – сразу обратился к лейтенанту.

– Джесс, я считаю твой вопрос гнилой провокацией, – сказал он, насупив брови, –Сейчас мне важно, чтобы мы вместе приняли решение, дабы не наломать дров поодиночке.

– Иными словами вы предлагаете нам покопаться в грязном белье Макговерна за его спиной? – спросила Буффа.

– Чёрт возьми, Джессика! – воскликнул Пиф, не дав Круту ответить. – Почему ты постоянно всех перебиваешь?! Невозможная женщина! Замолчи немедленно! Дай послушать умного человека! – выпалил он и громко чихнул.

«Похоже, сильно она его достала, – подумала Линда. – Не простуда – напарница».

– Вам лучше помолчать, сержант, – сказала Джессика и снова прицелилась кошачьим взглядом в Крута. – Не выношу недомолвок, капитан. Завели серьезный разговор, и вдруг… – Она сдвинула брови, совсем как он, и глухим баском произнесла: – У меня появились основания, а какие – скажу потом… может быть, если не забуду... если не усну… если не уеду… если не помру… – Она закончила гримасничать и вполне миролюбиво улыбнулась. – Что дальше по программке, капитан? Доктор Карлсон-сон?

– Фергюссон-сон, – вздохнув, ответил Крут и посмотрел на Чижовски, прильнувшего губами к ушку захмелевшей Корниш. – Может быть, суперагент желает сказать пару слов о подмене алмаза?

– Конечно, желает! – бодро откликнулся Роберт, прервав интимный тет-а-тет. – Но только после вас, капитан.

– Что ж, тогда погнали! – скомандовал Крут и, сложив на груди руки, откинулся на спинку… табурета.

***

Сутки назад

Фергюссон усердно делал вид, что не понимает о каком деле идет речь; что прогрессирующая болезнь Альцгеймера преждевременно отправила его на заслуженный отдых; что он всегда чтил букву закона и с глубочайшим уважением относился к начальству, чем и заслужил скромную прибавку к жалованью; что теперь, несмотря на болезнь, радуется каждому прожитому дню добропорядочного гражданина и старается получать максимум удовольствий, насколько позволяет его больной и немощный организм; что жена его умерла сто лет назад; что детишек родить не успели (или не захотели успеть?!) и бла-бла-бла…

Только вот трехэтажный домик в скандинавском стиле с таверной на первом этаже и небольшая яхта, бьющаяся деревянным боком о речной причал, никак не вписывались в образ несчастного старика.

В свой дом он капитана не впустил – принял на открытой террасе, обдуваемой семи ветрами с семи морей.

Откуда ни возьмись, появилась низкорослая скуластая азиатка. Укутала старика в толстенный шерстяной плед поверх «аляски» и так же незаметно исчезла.

Слезившимися на ветру глазами доктор Фергюссон буравил продрогшего Ингмара, но гостеприимства не выказывал. Тактика его была понятна: вас сюда не звали.

Редкие волосики трепетали на голове доктора, а его крупный, изрытый оспинами нос нависал жирным кончиком над приоткрытым в немом изумлении ртом. Он пытливо вглядывался в синий листок бумаги (на таких бланках выдавались заключения о вскрытии) в руках капитана, но отличить подделку так и не смог.

В итоге, припертый к стенке старик, брызгая слюной, заорал, что это невозможно! Что Агриппина Маккиш умерла от сердечной недостаточности; что рицин никогда не оставляет следов в организме человека, тем более захороненного почти сорок лет назад; что деформация костей могла произойти вследствие… В этом месте он осекся, поняв, что проговорился, и попытался выхватить заключение, но сложенная квадратиком липовая бумажка уже была припрятана капитаном в карман куртки, где находится включенный заранее диктофон. Возбуждение дела по факту коррупции и умышленного сокрытия улик в расследовании убийства Агриппины Маккиш оставалось лишь вопросом времени.

Ухватив несчастного Фергюссона за шкирку, Ингмар затащил его в теплый дом, где за чашкой горячего азиатского грога, доктор, пьяненько улыбаясь, наконец-то вспомнил «то самое, черт его дери! дельце».

– Почти сорок лет прошло, а помню, как сейчас, – промочив горло, сказал Фергюссон. – В Старый дом нас вызвали в шесть тридцать утра. Звонила некая Роберта Маккиш – глубоко беременная девица, чья свадьба состоялась накануне. А вам не кажется это странным, капитан, что невеста была с брюхом?

Ингмар молчал, сурово сдвинув брови.

– Ага, не кажется. Эй, куда понесла мой стакан?! А ну поставь на место, корова кривоногая! Труп пожилой дамы в розовом платье покоился в кресле. Пульса не было. Констатировав предварительное время смерти: от двадцати одного часа до полуночи, я забрал тело в морг. Потом уже с точностью установил: двадцать три тридцать. В доме остался сержант Макговерн для опроса возможных свидетелей, сбора улик… Обычные процедуры – сами знаете. Кстати, капитан: ловко ты меня к стенке прижал! А я-то, стреляный воробей, попался, как долбаный удод! Сам же, случалось, проворачивал подобные финты. Помню, лежит на столе гниющий неопознанный труп. Вскрывать его – нет ни смысла, ни стимула. Я скальпелем по грудине повожу, потом степлером закреплю – вот и все вскрытие. В заключение вписывал очевидное: от туберкулеза до застарелого сифилиса, и в добрый путь в братскую могилу или пеплом на удобрения. Да! Я – циник, капитан, а что ты хотел?! Мне уже восемьдесят восемь лет, двадцать пять из которых я провел наедине с формалиновыми купальщиками! – Задергав головой, Фергюссон зашелся в лающем смехе, в исступлении выронив стакан из дрожащих рук.

– Вы уволились по здоровью или была другая причина? – спросил Крут, устав смотреть на его мрачный танец.

– Ты считаешь, что у меня Альцгеймер?! – оторопел старик и снова «залаял». – Да у меня в одном кармане липовая справка, в другом золотая мзда! И вертел я эту работу…

«Значит, другая…» – подумал Крут и вслух напомнил: – Так что по вскрытию Агриппины?

– Отравление каким-то ядрёным токсином. В своей практике я подобного не встречал: гортань обожжена, на слизистой пищевода прободные язвы. Думаю, что в бутылку забродившего вина высыпали порошковый рицин и угостили бабулю.

– А что в желудке?

– А ничего! Не было желудка. Вместо него – зеленая жижа протекла сквозь пальцы прямо на пол. Я ее тряпкой подтер, ну а тряпку сжег потом. Ух, ну и вонища стояла!

– Приятного аппетита, – сказал Ингмар и потер подбородок.

– Я пока старуху зашивал, причухал Макговерн. Сказал, что беременную увезли: рожает она. Прочел заключение и побежал обратно в больницу. Только я руки помыл – он уже обратно несется: довольный, что расколол эту девку Маккиш. Короче, призналась ему деваха, что приносила бабке рябиновую настойку из подвала: мол, от бессонницы. Старуха, кроме этой настойки, ничего другого не употребляла.

– Свидетели есть?

– Да какой из него свидетель?! Заявление настрочил, а что видел – сам не понял: то ли девушку, а то ли виденье… Ла-ла-лай-ла, ла-ла-лай-ла, лай-ла-ла! – затянул Фергюссон то ли песню, то ли плач.

– Кто написал заявление? – повысил голос Ингмар.

– Сказал же, Бертин муж Альберт настрочил в полицию заяву, что видел рядом с бабушкой призрак в саване…

– Он не узнал собственную жену?!

– Он был пьян и не узнал собственную жену, – кивнул Фергюссон.

«Или видел кого-то другого», – подумал Крут и спросил: – Что дал осмотр дома?

– Ничего! Макговерн побродил ещё раз по дому для отвода глаз, зачем-то кресло бабкино вспорол, вазу разбил, шкаф перерыл – повторный осмотр проводил, более тщательный. Но я думаю, что его Берта попросила завещание поискать – не нашел. Зато я обнаружил в крови Альберта алкалоиды спорыньи. Дело закрыли, внучка пожурили. Агриппину похоронили, не дожидаясь, пока роженица оклемается. В заключении о вскрытии я написал, как договорились: аневризма аорты. Роберта расплатилась с нами сполна: мне – слиток золота, а вот как с Макговерном рассчиталась – не знаю.

– Откуда у нее слитки?

– А я почём знаю?! Такие вопросы лучше не задавать – крепче спать будешь.

– И как вы им распорядились?

– А это не твое дело, капитан! – озлобился было Фергюссон, но тут же смягчился, заблестев вдруг неподдельной слезой. – Так и быть, скажу, чтоб сволочью меня последней не считал… – Задергав по-кроличьи носом, он быстро промочил горло и, повеселев на глазах, сказал: – Баб-то у меня всегда было немерено, но лишь с одной завязь образовалась: красивый малец – весь в мать, только что без тертой свеклы на голове. – Он опять хрипло «залаял» и сквозь смех выдавил: – С ней-то я быстро расстался – стреножить меня захотела, а сына не бросил: деньжат подкидывал, покуда малой был, а как вырос, так и оборвал наши корни… или мать ему наплела чего про меня. – Он снова задергал носом, но пьяных слез уже не пускал.

«Какая свекла?! – недоумевал Крут. – Чего он городит?! Мне бы со старухой разобраться…»

– Так зачем Роберта отравила Агриппину? – спросил он, вернув старика в прежнее русло.

– А ты у начальства своего спроси, – ответил Фергюссон. – Он еще комиссарит? Выходит, под дурака и карьеру сделал.

– Надо будет – спрошу. И вот еще что: на Агриппине было какое-нибудь украшение с желтым камнем? Возможно, бриллиантом…

– Нет! – ответил старик. – На ней вообще никакой бижутерии не было.

– Спасибо, – сказал Ингмар и поднялся.

– Не за что, капитан! – откликнулся Фергюссон. – Слышь, дам тебе один совет на дорожку: запроси у Макговерна разрешения на эксгумацию старухи. Во-первых, увидишь, как он труханет, а во-вторых, рицин хоть и не найдешь, но поврежденные косточки будут на месте…

***

Сутки назад

В Бигровене комиссар Чижовски знал всех ювелиров наперечет: как легалов, так и подпольщиков. Но на особом контроле у него значился юркий прохиндей с задатками драматического актера, а в прошлом – великолепный мастер-огранщик, выпускник Ювелирного Императорского Дома Яков Юлианович Воскресный, в народе – Яшка-ювелир.

Наличие каких-либо родственных связей с покойным директором Ювелирного Дома Юлианом Яковлевичем Воскресенским он категорически отрицал, чем посеял в душе Роберта еще большие сомнения в своей искренней преданности их общему делу, ибо комиссар был прекрасно осведомлен о наличии в эмигрантской ветви Воскресенских подгнившего сучка, отброшенного чужбиной к родным берегам. И что в кровной землице отреченный от родства сучок внезапно окреп и к весне выплюнул один-единственный хилый росточек, коим и оказался Яшка-ювелир.

Маленький тщедушный мужичок с налобным монокуляром, со скрюченными подагрой ручками и ножками, в помятом пиджачишке и шерстяных брючках со следами засохшей грязи на отворотах – его вид мог бы вызвать жалость, если бы не ботиночки... Цвета спелого винограда, начищенные до блеска, на ортопедической платформе, сделанные явно на заказ, они превращали хозяина в пусть и неряшливого, но вполне достойного господина. Вид несчастного, но отнюдь не бедного мученика расслаблял сочувствующих покупателей, не оставляя времени на раздумья, и ювелир-проныра с легкостью втюхивал им уцененный товар по первоначальной стоимости. Разница, естественно, шла в карман, вернее в ботинок разводящего.

Итак, в своем любимом клетчатом костюме, небрежно помахивая бамбуковой тросточкой, Чижовски вошел в небольшой магазинчик с искрометным названием «Бриллиантовые грёзы» на одной из центральных улочек города. В этой милой лавчонки торговали изделиями ювелирного ширпотреба. Здесь синтетические камушки обманчиво сияли в холодном свете диодных ламп, погружая младых дев в сладостные грёзы о настоящей жизни.

Торговля шла ни шатко, ни валко. Однако дело процветало. И причиной цветения служили индивидуальные заказы, которыми когда-то грешил и Аркаша Брукович. Но в отличие от него, Яша Воскресный работал чисто. По крайней мере, старался. Особенно после крайне опрометчивой попытки сбыта нелегального золота. Он тогда едва откупился, и то благодаря Чижовски, который так изящно провернул операцию по вербовке Якова Юлиановича, что хитрый ювелир ничего не заподозрил.

В этот ранний час в магазинчике никого не было, не считая позабывшего про этикет молоденького продавца, восторженно разглядывающего респектабельного покупателя.

Подволакивая левую ногу, в зал вышел и сам хозяин со страдальческой миной на круглом лице. Завидев в дверях комиссара, он недовольно крякнул. Его выпуклые глазки дернулись в сторону замершего продавца.

– Брысь отсель, недомерок! – цыкнул он на парнишку, хотя сам едва доставал тому до плеча. – Иди пылюгу на складе погоняй. Я сам господина обслужу!

– От Бильбо Беггинса слышу, – пробурчал мальчишка и скрылся в подсобке.

– Чего изволите, уважаемый комиссар? – Ювелир склонился в притворном поклоне, нацепив на лицо улыбку радушного хозяина. – Никак жениться надумали или маменьке на юбилей цацку какую подобрать изволите?

Не дожидаясь ответа, он дохромал до двери, перевернул табличку «Открыто» на «Закрыто» – и далее в притворстве необходимости не было.

Подпрыгивая на каучуковых каблуках, Яшка прошмыгнул мимо Роберта, кивком указав на металлическую дверь в дальнем углу магазинчика. Допрыгав до места, он снял перчатки и приложил большой палец правой руки к маленькому сенсорному экрану, ловко встроенному в дверную ручку: щелкнул замок и ларчик открылся. Там, за бархатной портьерой, в маленьком кабинете с огромным сейфом и черным ходом на соседнюю улочку, уважаемый ювелир и принял уважаемого комиссара.

– Давайте сразу к делу, Яков Юлианович, без твоих, знаешь ли, чайных церемоний – не первый год замужем, – сказал Чижовски.

– Охотно, Роберт Иванович, – откликнулся ювелир и уселся за громоздкий стол, утопив маленькое тело в бархатном кресле с потертыми подлокотниками.

– Тебе знакома эта уникальная вещица? – Он достал из пакетика найденную в подвале улику: спицу с желтым камнем, и положил ее перед ювелиром, вровень с его подбородком, нависающим над столом.

– Да, знакома, – не стал отпираться Яшка, вытянув шею. – Но не могу сказать, что она так уж уникальна – обычная серебряная безделушка с императорским топазом.

– Кому-то щи жидкие, кому-то бриллианты мелкие, – криво усмехнулся Роберт. – И при каких обстоятельствах вы познакомились?

– Дамочка одна приносила. Кажется, неделю назад. Я точно не помню.

– А ты напрягись, Яков Юлианович! Поройся в квитанциях или, может, мальчонка твой вспомнит?

– Без мальчонки обойдусь, – проворчал ювелир и извлек из стола ворох бумажек. – Вот квитанция об оплате. Дамочка назвалась Бернадеттой Шваркс, а документов я не спрашивал.

– Значит, она была здесь первого числа, – сказал Роберт, изучив квитанцию. – Сегодня – седьмое, ровно неделю назад. Так, извлечение из царги – столько-то, закрепка шести крапанов – столько-то…. А подробности не припомнишь?

– Э-э-э… – Яшка вскинул очи на грязный потолок и послушно припомнил: –Высокая, красивая, хоть и не первой молодости, и даже не второй: где-то около шестидесяти, я думаю. Ухоженная такая вся, но лицо больно уж натянутое и блестит от грима. Зато волосы шикарные, пусть и крашеные. Сказала, что пришла по рекомендации сенатора Мишкунова – он у меня безделицу для жены заказывал – приятный мужчина и не жадный. Я его очень хорошо помню.

– Это – она? – спросил Роберт, кинув на стол фотографию Роберты.

– Она-она! – закивал Яшка. – Сказала, что хочет заменить бриллиант вот в этой самой вещице… – Он покосился на улику – …на имитацию. – И сдвинув на правый глаз монокуляр, склонился над спицей. – Я сказал, что моя работа обойдется ей в кругленькую сумму. Она ответила, что финансовая сторона вопроса не должна меня беспокоить, а за срочность она доплатит в любом случае. – Он поднял голову, вернул прибор на лоб и посмотрел на Чижовски. – Кстати, ваша дамочка была сильно подшофе.

– Не удивлен. Имитацию с собой принесла или ты ей подбирал?

– Учитывая срочность заказа, я предложил имеющийся в наличии материал, а именно: топаз-империал, – ответил Яшка и чуть коснулся камня кончиком мизинца. – И все же, как изумительная работа получилась! – Он снял монокуляр и, пристроив его на край стола, залюбовался своим творением невооруженным глазом. – Вы согласны со мной, Роберт Иванович?

– Полностью с вами согласен, Яков Юлианович: работа превосходная! Но почему лимонного цвета? Насколько я знаю, топаз-империал – чисто оранжевый или даже коричневый…

– Да хоть синий в полосочку! – воскликнул ювелир. – Желание клиента – закон! Не правда ли, уважаемый Роберт Иванович?

– Полностью с вами согласен, Яков Юлианович. Так все же?

– Видите ли, некоторые конторы по моему запросу поставляют уже готовые самоцветы в соответствии с запрашиваемыми параметрами, если вы это хотите знать. Но если вас интересует физический аспект дела, то в результате термической обработки, под воздействием высоких температур императорский топаз может менять оттенок до желаемого. К сожалению, знания мои основываются лишь на теории – на практике не сталкивался…

– И каков срок исполнения заказа?

– Около двух-трех недель – зависит от специфики камня. Сначала измеряются габариты, вес, угол наклона верхних граней, угол наклона нижних граней, коэффициент преломления, блеск… ну и прочие премудрости. Потом данные отправляются в профильную контору и после получения готовой имитации, я, уже на месте, довожу изделия до ума.

– Одним словом, основную работу по камню проводит контора, а тебе всего лишь остается воткнуть его в оправу, подогнать крапаны и забрать деньги, – подвел итог Чижовски.

– Уважаемый Роберт Иванович, – обиженным тоном произнес ювелир, – хочу напомнить, что все нюансы моего скромного бизнеса я подробнейшим образом изложил вам еще в самом начале нашего сотрудничества и сейчас не вижу смысла повторяться.

– Замечание принимается, уважаемый Яков Юлианович, – кивнул Чижовски и, присев на край стола, доверительно спросил: – Значит, в тот день у тебя совершенно случайно

– Нет. То есть, да, – замялся ювелир. – Дело в том, что этот бриллиант… э-э-э, он же как две капли воды с моим… э-э-э, камушком… э-э-э, в наследственном перстеньке.

– Что за перстенек? – насторожился Роберт. – Достаем, показываем!

Понуро вздохнув, ювелир закинул ногу на ногу, ловко поддел ногтем набойку, сдвинув ее в сторону, и из пустоты каблука достал ювелирный полуфабрикат: круглую утолщенную шинку с чуть погнутыми над пустым кастом крапанами.

– Смотрите на здоровье, мне не жалко, – вяло произнес он. – Только без вставки перстень выглядит довольно бездушно – всего лишь заготовкой, хоть и золотой. – С кислой миной он протянул кольцо.

– Дай пинцет! – попросил Чижовски.

– С превеликим…

Аккуратно ухватив кольцо щипчиками, Роберт внимательнейшим образом рассмотрел шинку-ободок: довольно увесистый монолит, без декоративных накладок и дизайнерских штучек. Ни гравировок, ни клейма не было.

«Брукович?» – мелькнула неплохая мысль.

– Яков Юлианович, могу я взглянуть на документик, подтверждающий, что вещица принадлежит именно тебе или кому-нибудь из твоей родни? – попросил он.

– Боюсь вас разочаровать, Роберт Иванович, но такой документик, к сожалению, канул в Лету…

– Я почему-то так и подумал. А бриллиант куда дел? Тоже в Лету?

– Никак нет! – поперхнулся возмущением ювелир. – Дамочке отдал.

– Ой, ли?! Ты мне тут не юли, Яков Юлианович! Сам знаешь, что может случиться…

– Говорю же: у дамочки в сумочке! Сами проверьте, если сомневаетесь!

– Проверил бы, да нет ни сумочки, ни дамочки: Роберту Маккиш убили, а камень пропал.

– Я никого не убивал, клянусь! – выпалил Яшка и тут же спросил: – Что за Робэрта

– Полное имя нашей дамы с камениями – Роберта. Ударение на втором слоге! Фамилия в замужестве – Маккиш.

– Опаньки! Кажись, я понял, откуда у нее Леденец

– Опаньки! И откуда же? – подхватил тему Чижовски.

– Ну-у-у… – произнес неуверенно ювелир и сдвинулся вглубь кресла до самой спинки. – Юлиан Воскресенский действительно мой прадед.

– Угу, – кивнул Чижовски без особого энтузиазма. – Я это и без тебя знал.

– После его смерти в эмиграции, мой отец решил вернуться на родину, прихватив с собой фамильный перстенек с топазиком. Кстати, а вы знаете, комиссар, что ранее желтый бриллиант принадлежал Его Императорскому Высочеству и назывался Хрустальным леденцом

– Я знаю множество интересных историй о появлении алмаза в Ювелирном Доме, но история про императорский презент самая простая и правдоподобная.

– Именно ее отец мне и рассказал…

– А в его рассказе ваш родственник упоминался?

– Куда же без него! Юлиан Яковлевич лично принимал Леденец

– Охотно верится…

– Нет, он, конечно, кое-что насобирал за всю свою творческую деятельность.

– Наворовал, чего уж там…

– Ну, да, – неохотно согласился ювелир. – Но с главным козырем его все же нахлобучили.

– Кто посмел?

– Терпение, комиссар! Отец же не просто так на родину вернулся: человечка одного отыскать захотел – Аркашку Бруковича, и за деда Юлика спросить.

– Значит, Юлиан признался вашему отцу в краже бриллианта?

– Не совсем: сказал, что алмаз выкрал Аркадий, а он всего лишь помог ему переправить камень за границу.

– А, может, так оно и было?

– Может, и так, но только вместо алмаза Юлик вывез за кордон топаз.

– Печалька, – посочувствовал Роберт. – А что же ваш отец... нашел Аркадия?

– Да какое там, – поморщился ювелир. – Поначалу подметки на ходу рвал, а когда понял, что концов не сыскать – спился по-тихому.

– Понятно. А с Агриппиной где пересеклись?

– С Агриппиной? – эхом повторил ювелир и на минутку призадумался. – Значит, помню, малой я совсем был: то ли ветрянку подцепил, то ли корь; то в жар бросает, то в холод; то ли сплю, то ли грежу. Доктор придет, антибиотик вколет и уходит, а мне все хуже и хуже. Ну и послал отец медицину куда подальше и привел в дом тетушку Андроню – ворожею из глухого поселения. Она в стакан чего-то сыпанула, плюнула пару раз, пошептала и под нос мне сунула. Зажмурился я и выпил. А на следующий день уже кружил ее на руках по всей комнате.

– Охотно верю, но про болячки можно было пропустить, – вскользь заметил Роберт.

– Так вот! – Ювелир поднял вверх палец. – Как народный врачеватель, тётка звалась Андронахой или Андроней, как я ее называл, а по клиентской базе отца проходила, как Агриппина Маккиш, сбытчик драгметаллов.

– Очень интересно! – подался вперед Роберт.

– Еще бы! – Яшка гордо выпятил подбородок. – После смерти отца бизнес перешел ко мне. Агриппина приносила мне смесовые слитки, а я выкупал их по плинтусовой цене и скидывал на сторону, где за них платили в два-три раза больше.

– Она не говорила, откуда у нее эти самые слитки?

– Нет. В чужие тайны лучше не лезть, но видно, что отливал профессионал: и лигатура соблюдена и размеры, словно только что из банка, но за одним минусом – не клейменные.

– А монограмма на них была?

– Была, а откуда…

– Какая?

– Буковки АБ

– А эти буковки не вызвали у вас никаких ассоциаций с прошлым? – спросил Роберт и подумал: «Переигрывает, Яша»

– Нет, а должны были?

– Яков Юлианович, вы отклонились от маршрута, – слегка попенял ему он, – давайте-ка перестраивайтесь!

– Роберт Иванович, у меня и в мыслях не было сходить с рельсов! – возмутился ювелир, вытаращив глаза. – Вы хотите знать про алмаз – я вам про него и толкую. Про это золото и знать ничего не знаю – я всего лишь посредник!

– А ваш отец: он, что же, не заметил вензель? – гнул свою линию Чижовски.

– А я почем знаю, – запыхтел Яшка. – Может, не разглядел: они же малюсенькие и выбиты на торце. Так и я бы не заметил, если бы не профессиональный интерес.

– Хорошо, оставим пока в покое слитки, – отступил Роберт. – Значит, вы обкрадывали милую старушку, спасшую вам жизнь?

– Такую обокрадёшь, пожалуй, – ухмыльнулся Яшка. – Палиться она не хотела с «грязным» золотом, но в накладе ее ни разу не оставили. Получала весьма прилично, не бедствовала: и домище отгрохала, и казино открыла и землю под монастырем на Солнечной горе выкупила. Поговаривают, что и часть заповедника тоже того… ей принадлежит. Нет, зря вы так про нас, комиссар: Агриппина – дама хваткая, своего не упустила бы.

– Давай-ка про бриллиант…

– Так вот, впервые Хрустальный леденец Алимпия

«Так-так, проговорился…» – Роберт достал телефон.

– Алло, капитан, это я, – быстро проговорил он в трубку. – Мне нужна информация по нашей старушке… Что?!… Уже подтвердил?!.. С меня – вискарь! Может, вечерком пересечемся на трассе?.. Лады, давай! – Он нажал отбой и убрал телефон. – Как ни прискорбно, но вашу волшебницу Алимпию

– Потому что, – буркнул Яшка, подтерев нос.

– Это не ответ, Яков Юлианович.

– Э-эх… я, как только буквы на золоте увидал, сразу про Аркадия вспомнил, ну и спросил ее напрямую. Думал, дурочку включит, а она… – Яшка запнулся, его голос дрогнул. – Как же горько она плакала! Вы бы видели, комиссар! Я даже про алмаз спросить не решился. Устала она жить под чужим именем, вот и перелилось через край. Проникся я к ней душевно, прекрасная женщины была: умная и крепкая.

– Слепая любовь толкает нас на нелепые поступки, а иногда спасает от виселицы… А Бертой Маккиш вы не прониклись случайно?

– Вот ни капелюшечки, уважаемый Роберт Иванович! – вновь воспрял духом ювелир. – Скажу откровенно, что дамочка эта – на любителя, да к тому же пьющая! Совсем не мой профиль.

– О, как! Значит, поэтому вы ее обокрали?

– Да нет у меня алмаза, комиссар! – взъерепенился Яшка. – Нету! Поищите в сумочке у покойницы!

– Поисковик завис, – бросил Чижовски и вдруг напрягся, нутром почуяв в комнате постороннего. Приложив палец к губам, он кивнул Яшке на образовавшуюся щелочку в плотно завешанных портьерах и громко предупредил затаинца:

– Заходи, мил человек, не то по ногам стрельну!

В сию же секунду в шторном проеме возникла прилизанная голова парнишки-продавца.

– Здрасте вам еще раз! – бодрым голосом произнес он и уставился на хозяина.

– Чего тебе? – прикрикнул на него ювелир. – Впёрся, понимаешь, без разрешения…

– Яков Юлианович, дело в том, что я хотел вам омлет приготовить, но случилось недоразумение… – проговорил парнишка и с таинственным видом вынес к столу широкую эмалированную кружку. Немного поколебавшись, он перевернул ее кверху дном, вывалив на суконную поверхность вязкую яичную массу.

– Какого ляда?! – выругался Чижовски, едва успев до нашествия белковой лавы сграбастать со стола улики. – А это что такое?! – вдруг озадаченно пробормотал он, задержав взгляд на «яичнице»: в оранжевом желтке плавало явно инородное тело.

– Чего там? – раздался любопытный голос Якова Юлиановича. Навалившись грудью на стол, он пытливо разглядывал бугорок. – Да как так-то?! – неожиданно воскликнул он, пронзив парнишку уничижительным взглядом. – Я ж его в пустую скорлупку засунул, все щелочки заделал, ленточкой липкой обмотал… Идиот! Ты зачем полез в чужой холодильник?! – выпалил он на одном дыхании и в расстроенных чувствах повалился в кресло.

Пинцетом Роберт вытащил бриллиант из яичного болотца, завернул в квитанцию и спрятал в карман брюк.

– Уходим, – сказал он, кивнув пареньку, и двинулся к двери.

Они вышли из магазинчика и, не сговариваясь, молча направились через дорогу в сквер.

– Так все-таки: зачем ты полез в чужой холодильник? – спросил Чижовски. Он уселся на лавку, закинул ногу на ногу и с хитрым прищуром взглянул на смышленого паренька.

– Инвентаризацию проводил, – небрежно бросил парнишка и, хмыкнув, добавил: – Да чёта жор напал: хотел колбаски урвать, а потом подозрение закралось, когда этот «киндер-сюрприз» в коробке обнаружил…

– Ладно! Считай, задание выполнил. Вот, держи! – Роберт протянул ему свернутые бочонком купюры. – Премиальные за интуицию. В магазин можешь не возвращаться: уволен без выходного пособия. Дуй домой! Если понадобишься – наберу.

– Не затягивайте, комиссар, – ответил паренек и, сунув «бочонок» в карман, быстро пошел по аллее.

– Эй! – окликнул его Роберт. – А как ты дверь в кабинет открыл? Там же код…

– Да где я только не работал… – рассмеялся в ответ парнишка.

***

После рассказа Чижовски, впрочем, как и после выступления Крута, дебатов не последовало: требовалось некоторое время, чтобы без вреда организму усвоить поднятые ими темы.

У Линды вопросов тоже не имелось. Прикрыв глаза, она слушала птичий гомон из открытой форточки, в унисон к шумным высмаркиваниям сержанта Пифа.

– Что ж, – произнес Ингмар. – Если все ясно и понятно – перейдем к адвокату Гробовскому.

Она открыла глаза и вдруг услышала отчаянный птичий писк – будто пичуга залетела в окно и бьется в стекло, не находя выхода.

– Пшепрашем, панове, – проговорил Чижовски и уставился в телефон. – «Одинокий бражник» прилетел…

«Сколько же ему лет? – подумала Линда. – Наверняка, старше Матвея… – Она с тоской взглянула на опустевшее место. – И хорошо, что ушел – Марку очень нужна его поддержка».

– Эх, если бы твой бражник раньше прилетел – не пришлось бы адвокату газету показывать, – вздохнула Лизбет.

– Он узнал кого-нибудь? – спросил Ингмар.

– Узнал всех, как ни странно, – ответил Роберт.

– А что странного?

– По моим опер данным Гробовский должен тщательно скрывать свое знакомство вот с этим человечком… – Наладив картинку, он показал ее Круту. – Это профессор Мирон Карлович Мишкунов в начале своей научной карьеры.

– Мне это имя хорошо знакомо, – заметила Линда. – Мишкунов был научным руководителем Кронбика, когда тот проходил практику в психиатрическом Центре в Бигровене. Кстати, основателем Центра считается дядя Гордона – доктор наук Генрих Кроненберг, о чем свидетельствует именная табличка на здании.

– Неисповедимы пути господни, – тихо промолвила Джессика.

– А что за причина? – спросил Ингмар.

– Тут вот какая история… – ответил Чижовски. – Мишкунов некоторое время, а точнее, около шести лет проживал в доме барона Святослава фон Грондберга, отца Анастаса. Барон спонсировал его потуги изобрести, ни много, ни мало, лекарство от рака. Но в одну из рождественских ночей, а точнее, в ночь пятьдесят шестого года Святослав фон Грондберг в возрасте сорока шести годков внезапно скончался, а его протеже сбежал, предварительно разгромив лабораторию.

– И далеко убежал?

– Да на соседнюю улицу – там жила его мать.

– А отец?

– Вопрос, исключительно, своевременный! – Чижовски выдержал паузу. – Отцом Мирона Мишкунова записан Карл Натанович Мишкунов – родной брат Наталии Брукович, матери девчушки Алимпии. Вот такая петрушка!

– Да они там все повязаны! – воскликнул Алекс.

– Да уж, интересное кино получается, – сказал Ингмар и взглянул на Корниш. – Лизбет, тебе надо выяснить, чем именно занимался Кронбик под началом профессора Мишкунова. Но не официальную версию, а именно… – Он щелкнул пальцами в поисках подходящего слова.

– Неофициальную, – подсказал Алекс.

– Принято, – кивнула Корниш и вдруг оживилась. – Гробовский говорил, что его дед Гектор умер в психушке, которой заведовал Генрих Кроненберг – совпадение?

– Не верю я в такие совпадения, – произнес Чижовски. – Он был слишком молод, чтобы умереть…

– А что в анамнезе? – спросила заинтересованно Линда.

– Реактивный психоз, – ответила Лизбет. – Но умер Гектор не от этого: ему ввели лекарство, не проверив организм на аллергены.

– Анафилактический шок…

– Лиз, а расскажи, как он в дурку попал, – оживился Алекс. – Это же самое интересное!

– Не, давай сам, – отмахнулась она и потянулась за обсыпанным трюфельной крошкой эклером. – Я пока пироженку съем...

– Что ж, инспектор, ваш выход! – подначил его Крут.

– Угу, – кивнул Николич и подорвался с места. – Бим, иди сюда! – позвал он пса и, взглянул на Линду. – Можно же?

– Можно, – ответила она, улыбаясь глазами. – А зачем?

– Ну-у-у… Соскучился, наверное.

– Веская причина! – кивнула она и оглянулась: припадая на заднюю лапу, к ним вяло ковылял сонный Бимур.

– Ножку отлежал? – на полном серьезе обеспокоился Николич и, потрепав пса по холке, помассировал лапу. – Ты приляг, приляг пока…

Жалобно заскулив, Бимур развалился на полу, прикрыв хитрющие глаза.

«Ножку?! – Всхлипнув, Линда взглянула на Ингмара. – Серьезно?!»

– Ну не ручку же, – буркнул он и захрустел пупырчатым огурцом.

– Николич, не томи-и-и, – простонала Джессика. – Я уже весь мускулюс ягодискус

– Очень смешно… – Алекс вернулся за стол. – Короче, Гробовский сказал, что Гектор… цитирую: «Долбаный идиот, который поскользнулся на собственном дерьме, и немудрено, что крыша поехала, когда по ночам к нему стали приходить образы великомучеников, угробленных его молчанием».

– И как это понимать? – спросила Джессика.

– После смерти жены, Анастас плотно подсел на дело Кравцова, в котором черным по белому подшиты все свидетельские показания, в том числе Гектора и Людвиги Грондбергов, по убийству нотариуса Кноппа… Короче, Анастас поднадавил кое на кого и выяснил офигительную вещь…

– Прирожденный оратор! – Буффа воздела руки к потолку.

– А чё не так-то?!

– Не отвлекайте, маэстро! – воскликнула Лизбет. – Играет, как умеет…

– То-то же! Короче, его дед видел убийцу Кноппа, но дал ложные показания, и кузнеца посадили. Но это еще не все…

– Спасибо, – неожиданно прервал его Роберт и поднялся. – Теперь мой ход: я готов назвать имя убийцы...

– Да пожалуйста! – ответил Алекс. – Пока у Джесс яд не закончился…

– Не очень-то и хотелось, – миролюбиво отозвалась лейтенант Буффа. – Итак, мон шер, кто же убил несчастного поверенного?

– Иден

– Твой пропавший родственник?! – ахнула Лизбет.

– Увы, да. Вознамерившись шантажировать Грондбергов, он уготовил себе страшную смерть: Гектор кочергой проломил ему голову.

– А почему ты нам сразу не сказал, если знал?

– Были сомнения. Но накануне встречи с ювелиром, я имел беседу с одной очень интересной дамой. Поэтому все, что я услышал сегодня от Гробовского, мне уже было более-менее известно.

– Что за дама? – с наигранным безразличием спросила Лизбет. – Тоже чья-то дальняя родственница?

– Правнучка Рубинессы Ивашкиной, которая в то время работала в больнице Кроненберга санитаркой и, к слову, была его родной теткой. Кстати, правнучка продолжила семейную традицию и в настоящее время заведует в Центре психиатрическим отделением.

– Куда ни плюнь – одни родственники, – хмуро буркнул Алекс и потянулся за колбасой. Соорудив легкий бутерброд, покосился на Линду.

– Дай сюда! – сказала она и, отобрав бутер, наклонилась к Бимуру.

Пес заворчал, понюхал колбасу, облизнулся и… отвернул морду.

– У чужих не возьмет, – прошептал Алекс, погладив пса. – Тем более, режим…

– Так ты для себя что ли?!

– Вообще-то, да…

– Ну извини, – прошептала она и, вернув ему бутерброд, выпрямилась, чтобы дослушать Чижовски.

– Сама Рубинесса давно почила в бозе, – сказал в этот момент Роберт, присаживаясь на подоконник, позади Лизбет. – Но ее история про «сердешного горемыку» в памяти домочадцев живет до сих пор. В бредовых речах Гектора она видела смысл и пыталась донести его до своего племянника Генриха, но тот уволил ее без объяснения причин.

– А что за видения были у Гектора? – быстро спросила Линда.

– Звери. Под личинами зверей скрывались реальные человеческие образы. И, в общем-то, разгадать их особого труда не составило, тем более, если знаешь состав играющих команд, да и зверюшки чересчур характерные: Куница КосуляГризлиВолчонокЛюдвига

– Гробовский сам пригласил вас в дом или вы воспользовались служебным положением?

– Гм, – задумался Роберт. – Мне показалось, что он знает меня – потому и позвал… потому и поделился грехами Грондбергов…

– Странно это, очень странно, – произнесла Линда, – Я давно знакома с Гробовским – чистой воды мизантроп и социопат. Он всю жизнь манипулировал людьми для своей выгоды. И просто так, по доброте душевной, никого не пустит ни в свой дом, ни, тем более, в свою жизнь... – Она перевела дыхание. – Я думаю, что сегодня он отвлекал вас от чего-то очень для него важного, очень значимого…

– Он спрашивал меня про бриллиант, – усмехнулся Роберт. – Причем, без всяких экивоков, а прямо в лоб: куда, мол, я его дел…

– А действительно, куда вы его дели? – подала голос Джессика.

– Не ваше дело – таков был мой ответ, и я готов его повторить, – отбрил ее Чижовски совсем не по-джентльменски.

– Получается, что Яшка-ювелир тесно дружит с нашим адвокатом, – резюмировал Крут.

– Дружит, – согласился Роберт. – Они все между собой дружат: и Гробовский, и Воскресный, и Мишкунов, и Кронбик, и даже Агриппина захаживала в их песочницу куличики лепить, пока ее не грохнули.

– А что думаешь на счет Фергюссона?

– Хлипкая версия – надо рыть глубже.

– То есть?

– Не убедительно как-то: зачем глубоко беременной Берте травить старуху?! Думаю, ее подставили или купили, допустим, за тот же Хрустальный леденец

– Значит, будем ворошить песочницу?

– Да мы уже начали! А то, с чего бы Гробовский стал совочком размахивать?! Засуетился, пройдоха…

– Может, вы преувеличиваете? – спросила Джессика. – Я, например, совсем не вижу в нем злодея. Он свой план по жизни выполнил: и дочь пристроил, и капиталец сколотил.

– А действительно, зачем старому больному человеку в костюме от Армани и с двумя «роллс-ройсами» в ухе мутить интриги? – поддержал ее Алекс.

– Он чем-то болен? – живо поинтересовалась Линда. – Вроде не такой уж и старый, чтобы умирать.

– Говорит, что хронический бронхит, а весь платок в крови, – ответила Лизбет.

– Скорее всего, фиброз легких…

– Стоп машина! – скомандовал Ингмар. – Возвращаемся к Мирону Мишкунову. Лиза, что конкретно сказал адвокат, когда увидел его фото?

– Ничего особенного. Сказал, что он похож на лысую пиявку, присосавшуюся к отцовой шее.

– И где сейчас эта «пиявка»?

– «Пиявка» умер в больнице от инфаркта двадцать три года назад, – опередил ее с ответом Роберт.

– Так просто: взял и умер?!

– Ну и нюх у тебя, капитан! – усмехнулся Чижовски. – На дренажной трубке нашли смазанный отпечаток пальца, не принадлежавший ни одному из работников больницы.

– Вот оно! – удовлетворенно кивнул Ингмар. – А зачем трубка?

– Чтобы излишек желчи из желчного пузыря откачать. Цирроз у него начинался, лег на плановое обследование. Инфаркт случился, когда медсестра ему зонд в горло вставляла. Но вместо того, чтобы вызвать реанимацию, она вдруг сбежала. Но как ты понял, что…?

– Интуиция, господа!

– Думаешь, Анастас нанял киллера для Мирона?

– Очень может быть. Ведь медсестру наверняка не нашли?

– А никто и не искал – инфаркт он и в Африке инфаркт.

– Мне кажется, мы не в том направлении двигаемся, – возразила Джессика. – Надо искать там, где есть деньги, а не кровная месть. У Гробовского в глазах денежные знаки, а не дуэльный пистолет.

– Мы проверим все версии, – заверил ее Крут, – но пока вернемся к началу разговора. – Он взглянул на часы. – Итак, с делом каторжника адвокат знаком…

– Ага! – подтвердил Алекс. – Сказал, что каждую запятую наизусть выучил, а «от кладбищенской оды лорд Байрон в гробу перевернулся».

– А разве Байрона не сожгли на костре? – удивилась Лизбет.

– Нет! Похоронен в семейном склепе, – не моргнув глазом, ответил Алекс. – Вместе с Джордано Бруно.

– …И инспектором Николичем, – добавил Чижовски.

– А-а-апчхи! Пдастите! – подал голос сержант Пиф и виновато уставился слезящимися глазами на Крута. – Может, я лучше на кухне посижу?

– Пойдемте, Грегори, – сказала Линда и поднялась с места. – Я заварю вам мяту и выдам антигистаминное.

– Вы думаете, у меня простая аллергия? – с надеждой спросил Пиф.

«Не думаю», – хотела ответить она, но не успела.

– Конечно! – воскликнула резвая Буффа. – На работу у тебя аллергия, я это давно заметила.

– Ты просто не ценишь меня! – возмутился Грегори, гордо задрав квадратный подбородок. – Идемте, Динда!

Линда вернулась в комнату, когда завтрак подошел к концу.

– …Несомненно, что у наших прекрасных господ есть общий скелет в шкафу, причем, скелет мамонта, не меньше, и я согласен с капитаном в вопросе его скорейшего препарирования, – высказался Чижовски, вернувшись с подоконника за стол.

– О чем он говорил? – шепотом спросила Линда у Ингмара, присев на край стула. Но Крут ее не услышал: в глубокой задумчивости он взирал на трюфельную крошку в пустой тарелке.

– Да песочников песочит, – неожиданно ответил с левого борта Алекс, – вот где собака порылась!

– И глубоко порылась? – Линда чуть придвинулась к нему.

– До эксгумации дошли.

– Кого будем эксгумировать?

– Старуху Маккиш.

– Когда?

– Как капитан с шефом договорятся – так сразу.

– Понятно. А зачем?

– Проверка версии причастности Макговерна к смерти Берты.

– Непонятно…

– Мне пока тоже, но в процессе разберемся.

– А препарировать кого?

– Его же, – буркнул Алекс и, наклонившись к Бимуру, подергал его за ухо. – Все запомнил? – спросил он у пса. – Готовься к охоте, мудрый Каа!

– Ясно, что ничего не ясно, – пробормотала Линда и снова придвинулась к капитану.

– На этом все! – провозгласил Чижовски и поднялся. – Расходимся. Уже и чресла охота размять. – Он подождал, пока Лизбет допьет чай, и направился к выходу.

Не замеченный в хромоте, в коридор потрусил Бимур, за ним – Алекс.

Одернув на бедрах узкую юбку, к двери продефилировала Джессика.

– Эй, а кто-нибудь спросил у адвоката, зачем к нему Манфред приходил? – неожиданно громко спросил Ингмар, очнувшись от раздумий.

– Предвыборная агитация! – крикнул из коридора Алекс.

– Кстати, а не проведать ли нам сенатора? – предложил Чижовски, заглянув в комнату. – Авось в агиткампанию вольюсь…

– Прям с языка снял, – проворчал Ингмар и, взглянув на Линду, тихо спросил: – Ты готова с ним встретиться? Лизбет с Робом подстрахуют, ежели чего…

– Я… я не уверена, – пробормотала она, почувствовав, как сжимается от страха желудок.

– Лучшая защита – это нападение! – подбодрил он.

– А кто же тогда со стола уберет?

– Выспится – уберет, – сказал Крут и кивнул на кресло, где с легким посвистом дремал сержант Пиф, заботливо укрытый рыжей вельветовой курткой.

***

– Я вот все думаю… – сказал Ингмар, когда они вместе с Чижовски замыкающей парой спускались по лестнице, покинув квартиру Линды. – Почему Дюк назвал дерево Яшкой?

Роберт неопределенно пожал плечами.

– Хочешь выяснить, знаком ли он с ювелиром? – спросил он. – Думаю, что нет. Яков Юлианович сомнительные авантюры за версту чует – не полезет мараться, слишком осторожен. Своя шкурка она ведь к тельцу ближе, да и репутацией какой-никакой, а дорожит. Выходит, что ювелир и ясень – всего лишь тезки.

– Допустим, – почти согласился Ингмар, – но самоцветы из завещания – где они? И зачем комиссар попортил кресло Агриппины?

– Если бы каменья были у ювелира, то уже давно бы всплыли где-нибудь.

Они спустились на первый этаж. Ингмар задержался у почтового ящика – пусто.

– Если самоцветы у Дюка – я хочу, чтобы он сам их отдал, – тихо произнес он.

– Явка с повинной для офицера такого ранга, как Макговерн, сродни пули в висок, – вздохнул Чижовски и толкнул плечом дверь.

Из душного подъезда они вышли на улицу.

Глава 38

– Вызывали? – спросил Крут для проформы и, оседлав любимый стул, в режиме ожидания уставился на могучую спину комиссара Макговерна, застывшего в предгрозовом молчании у окна.

«Раньше сядешь – раньше выйдешь», – подумал он и выразительно откашлялся.

Шеф тяжело вздохнул и, высвободив побагровевшую шею из тугого ворота кителя, повернулся.

В кабинете действительно было душно: кондиционер не работал, и Яшка зря царапался в стекло развесистой веткой – Макговерн предпочел потеть, и любимцу створку не открыл.

– У нас два трупа! – с безнадегой в голосе произнес Макговерн и, пронзив кабинетную духоту растопыренными пальцами: указательным и средним, подошел к переговорному столу. – Два! Берта – раз и этот псих – два! – «Коза рогатая» замерла на уровне глаз капитана.

– Герман Холдиш не был психом, – возразил Крут, поднявшись. – И, если быть точным, то не два трупа, а три. – Он нежно разогнул кулак шефа и присоединил к «козе» безымянный палец.

– И кто же третий? – вдруг рявкнул по инерции Дюк. – Чего я опять не знаю, что знаете вы?! – Он вернулся в свое кресло и, нацепив на нос очки, пытливым взглядом посмотрел на капитана.

– Алимпия Брукович, она же Агриппина Маккиш, – ответил Ингмар и начал медленно считать до ста.

На тридцатой секунде комиссар перестал хватать ртом воздух и, протерев салфеткой взмокший лоб, профальшивил:

– И каким боком здесь старуха Маккиш?! Бабке было сто лет в обед – здесь все чисто. – Он бросил использованную бумажку под стол и, вытащив из упаковки свежую салфетку, приложил ее к потной шее. – Уф-ф, душно сегодня, – выдохнул он и промокнул усы.

– Шеф, мне нужна санкция на эксгумацию останков Агриппины Маккиш, – сказал Крут, решив не поддерживать светскую беседу. – У меня есть подозрения, что ноги всех смертей растут из ее могилы, простите за каламбур.

– Вы с ума сошли! – рявкнул Макговерн, на миг потеряв лицо. – Не надо ничего придумывать! Померла, так померла. Нечего ворошить сгнившие кости!

– Она не умерла – ее убили.

– Что значит «убили»?! У вас есть доказательства?

– Есть версия. И есть веские причины срочно ее проверить.

– У него, видите ли, есть версия, – пробормотал Дюк, обмякнув в кресле. – Послезавтра получишь свою санкцию, капитан. Но если твоя версия окажется провальной – пойдешь патрулировать улицы. Ты меня хорошо понял?

– Более чем. Разрешите идти?

– Идите! – Макговерн махнул рукой и, скрипнув креслом, отвернулся к окну.

***

– Капитан, а вы верите в случайные неслучайности? – спросил Алекс и провел мокрой рукой по волосам. Потом приблизил лицо к огромному зеркалу, висевшему в мужском туалете, и озабоченно поскреб мизинцем кончик носа. – Гляньте-ка, это прыщ или что?

– С каких это пор тебя заботит безупречность лицевого эпидермиса? – усмехнулся Крут, закрутив кран.

– Безупречность чего? – Оторвавшись от зеркала, Николич повернулся к нему.

– Того! Поинтересуйся у комиссарской дочери – кудесницы Каро. Кстати, а не она ли причина твоих треволнений и неслучайных вопросов про случайности?

– Чья дочь?! – дал петуха Алекс, вытаращив глаза. – Макговерна?!

– Здрастье, приплыли, – кивнул Ингмар и, похлопав парня по плечу, пошел к выходу. – Предлагаю покинуть сей благословенный релакс и перебраться в более прозаичное место. Например, в допросную, где нас ожидает интереснейший экземпляр местного архивариуса – час назад пришел. Говорит, совесть замучила. Но мне думается, что над его совестью неслабо поработала накануне младший сержант Корниш.

– Ого! – живо откликнулся Алекс, позабыв про Каролину. – Лизавете – респект!

Глава 39

День у сенатора Мишкуна не задался с самого утра.

На десять часов была назначена внеплановая съемка утреннего диалога в прямом эфире телевизионной программы «Наш заказник». Мероприятие инициировал его пресс-секретарь Реджинальд Хрум, считавший вопрос тотального экологического контроля проведения строительных работ на территории заповедника злободневным и архиважным в избирательной кампании Манфреда. Оппонентом народному избраннику должна была выступить заводчик немецких овчарок несравненная Ирма Николс, вынашивающая планы строительства высокобюджетного питомника «Овчаркин двор», что предполагало вырубку обширных участков леса и, как следствие, вытеснение краснокнижной живности, обитавшей в дебрях заповедника. Взаимовыгодный компромисс, достигнутый в ходе сегодняшней дискуссии, должен был сплотить ратующего за природные красоты сенатора и супругу прокурора. Сплотить духовно и материально, как надеялся Манфред, но Хрум все испортил: в вышедшем накануне пресс-релизе, вместо утвержденной темы: «Мы – творения божьи или…» он напечатал: «Мы – творения божьи или предсмертный вой неликвида». Госпожа Николс усмотрела в заголовке намек на свои кардинальные методы отбраковки элитных щенков и жестоко оскорбилась, а может быть и испугалась общественного резонанса. К слову сказать, ее супруг, окружной прокурор, собак недолюбливал, отдавая предпочтение котам. В итоге, злободневные вопросы: сохранение природных зон заповедника и расположение прокурорской семьи остались для Манфреда открытыми.

Надев на пижаму халат, он пригладил торчащие на залысинах волосенки и вышел в коридор. Оглядев пустой холл, запахнул халат, завязал тугой петлей пояс и направился к Корделии.

– Реджинальд! – сердито позвал он, ударив кулаком в дверь. – Какого черта ты еще спишь?

За дверью послышался недовольный возглас, потом тихое шуршание и легкие шаги: кто-то повернул ключ и в дверном проеме появилась растрепанная голова Корделии. Поборов зевоту, она устремила на брата недовольный взгляд и спросила грубо, но беззлобно:

– Мэнни, а ты не охренел ли? Ищи своего Реджика знаешь где?

– Где? – эхом повторил Манфред и нахмурился. – Неужели опять за старое взялся?

– А он и не отпускал. Как был козлом, так и остался! – В байковой пижаме и шерстяных носках, с торчащими в разные стороны волосами Корделия походила на невыспавшегося подростка, просидевшего всю ночь за компьютером.

– Ты чего его не приструнила?

– Да пошел он… – безразлично ответила она и захлопнула дверь.

«Надо увольнять», – в который раз подумал Манфред, хотя прекрасно знал, что никогда этого не сделает. И с бравурным «пум-пурум-пумпум» он направился к лестнице.

Лучшего помощника ему все равно не найти. Да и бальзаковские дамочки – основной костяк местного электората, охотно ведутся на незаурядную внешность Хрума – волоокого кареглазого юноши с бронзовой кожей и чернильными волосами до плеч.

И пусть юноше давно перевалило за сорок, его чрезмерная любвеобильность к женскому полу с годами не только не убавилась, а взыграла с новой неуемной силой.

Манфред вполне лояльно относился к частной жизни своего помощника, пока Хрум не настроился на Корделию… Тогда сенатор поставил условие: либо тот приструнит свое либидо, либо безработица. Юноша выбрал первое, и продержался довольно долго: почти пять лет он провел в тесном общении лишь с Корделией.

«Неужели снова взялся за старое?! – размышлял Манфред. – Хотя, как мужчина, я его прекрасно понимаю: Корди – ни рыба, ни мясо, к тому же еще и подстриглась «под мальчика». Впрочем, мне нет до нее никакого дела, а вот Хрума стоит пожурить: еще не хватало запороть свою карьеру из-за озабоченного хероманта

Он спустился в гостиную, а через нее – на веранду. Выкурив сигару, вернулся в дом и поднялся в кабинет. Этой ночью он спал здесь, на диване, потому что у его жены «до невозможности разболелась голова, а таблетки пить – печень сажать». И по всей видимости, Шарли еще не вставала.

Манфред переоделся в спортивный костюм, сверху накинул домашний блейзер и вдруг вспомнил, что не побрился, но взглянув в зеркало, передумал, усмотрев в отросшей щетине некую скрытую гармонию, нивелирующую возрастные изменения кожи: и набухшие под глазами грыжи, и глубокие носовые складки и заплывший жирком тяжелый подбородок.

Раздавшийся с первого этажа грохот отвлек сенатора от самосозерцания – кто-то вошел в дом, не потрудившись придержать парадную дверь. И этим «кто-то» мог быть только Реджинальд Хрум, всегда оповещавший подобным образом о своем прибытии.

«Сейчас я тебе устрою…» – подумал он и, примяв ладонью залысины, с воинственным настроем вышел из кабинета.

Спускаться в вестибюль он не стал – глянул через перила вниз и застыл, мигом растеряв весь пыл: по лестнице медленно поднималась его жена в белой курточке и длинной юбке, с перепачканными землей туфлями в маленькой изящной руке.

Ядовитой змеей снова заползла в его голову ревность. С перекошенным от душевной боли лицом он встретил Шарлотту, легким перышком взлетевшую к нему по мраморным ступеням. При виде мужа на ее красивом личике мелькнуло удивление, стерев с перламутровых губ нежную улыбку, блеснули обидой необыкновенные глаза.

Выронив туфли, она прильнула к его груди и обвила руками.

Манфред обнял ее за хрупкие плечи и коснулся губами шелковистой макушки, пахнувшей дымом.

– Шарли, где ты была? – сдержанно спросил он, отстранив от себя жену.

– Я прогулялась немного по парку, – ответила Шарлотта. – Что-то случилось?

– От тебя пахнет дымом…

– Дворники жгут листья.

Ответ жены его вполне устроил, однако сомнения не развеял.

– Наверное, не слишком-то комфортно гулять по сырой земле на высоких каблуках? – нашел к чему придраться он и, понизив голос, с нажимом добавил: – Особенно в твоем интересном

– Милый, у меня такое чувство, что беременный – ты, а не я, – неожиданно огрызнулась она и, подхватив туфли, скрылась в спальне.

Слегка обескураженный ее отпором, во власти новых подозрений Манфред вернулся в кабинет и, набрав номер нанятого им частного топтуна, нетерпеливо выдохнул в трубку:

– Ну?!

«Я старый ревнивый дурак, – выслушав доклад детектива, вздохнул он. – Шарлотта действительно была в парке. Мне надо выпить!»

Манфред спустился вниз и, заглянув в пустую гостиную, прошел в столовую – к верхнему шкафчику с крупами, в котором Корделия держала рябиновую настойку. Но соловьиной трелью залился в прихожей дверной звонок и, несолоно хлебавши, он прикрыл дверцу и вернулся в вестибюль.

«Реджинальд, гаденыш, испортил мне все утро», – подумал он и распахнул парадную дверь. – Броня?! Я, конечно, предполагал, что наша встреча неминуема, но не так скоро, – уныло произнес он и чуть посторонился. – Что ж, входи…

– Здравствуй, Манфред, – холодно поздоровалась Бронислава и отступила в сторону, пропустив вперед невысокую блондинку в светлой куртке и крупного мужчину в надвинутой на лоб шерстяной шапке.

– О! Так ты не одна, а с группой товарищей, – впал он в еще большее уныние. – Из полиции, если не ошибаюсь?

– Так точно! – выпалила блондинка и показала жетон. – Младший сержант Корниш.

– Спецагент Роберт Чижовски, – хрипло представился мужчина, сверкнув белозубой улыбкой.

– Сенатор Мишкун, – сдержанно ответил Манфред.

Он проводил непрошенных визитеров в гостиную и велел спустившейся вниз сестре приготовить чай.

С искренним радушием Корделия поприветствовала экс-невестку и, усадив ее на диван, скрылась в кухне.

«Интересно, как поведет себя дочь, когда увидит родную мать, – подумал вдруг Манфред и взглянул на часы. – Что-то они загулялись…»

***

– Сидеть! – приказала Магда, впустив собаку в прихожую. – Сначала вытрем лапы, потом получишь колбасу!

Но Крошка помотала головой и, вытянув морду, устремилась на запах поджаренных тостов, доносящийся из кухни.

– Ну и ладно, – сказала она и захлопнула дверь. Стянув сапожки и пристроив куртку на вешалку, на мысочках добежала до лестницы, но подняться не успела – ее перехватил отец, внезапно появившийся из гостиной.

– Магда, иди сюда! – сказал он и протянул руку.

– Зачем? – заупрямилась она, ухватив отца за палец.

– Тебя ждет сюрприз…

– Не люблю сюрпризы, – надулась она и, подталкиваемая им, с явной неохотой вошла в комнату и остановилась в растерянности.

«Откуда столько людей?! – подумала Магда, но почувствовав на своих плечах теплые сильные руки отца, немного приободрилась и смело взглянула на светловолосую женщину в белой куртке, сидевшую на стуле с вензелями возле консольного столика, где отец хранил свои гавайские сигары. – А я ее знаю – это же сержант Корнюшон из полиции!»

– Привет, – сказала Лизбет и помахала ей рукой.

– Привет, – ответила Магда и посмотрела на стоящего у окна высокого мужчину в шапочке-бини. Засунув руки в карманы джинсового комбинезона, он, оказывается, тоже с интересом поглядывал на нее.

«Вроде бы на Матвея похож, – подумалось ей поначалу, но, чтобы знать наверняка она подошла ближе и, задрав голову, уставилась в хитрющие глаза великана. – Нет, на Лунева не похож, – вздохнула она, выпятив нижнюю губу. – Может, копатель фонтанов? Отец же хотел… во дворе и чтоб со статуями…»

– Меня зовут Роберт, – между тем, наклонившись к ней, произнес Чижовски хриплым голосом и подмигнул.

– Если у вас болит горло, надо сидеть дома и лопать варенье, – сказала она и подмигнула в ответ. – Малиновое…

– Лучше водку с перцем…

– На здоровье! – Магда вернулась к отцу и тихонько спросила: – Пап, это он будет фонтан рыть?

– Какой фонтан? – уточнил Манфред, сделав умное лицо.

– Если такой, как на площади, то лучше не надо…

– А какой на площади? – спросил он опять и наморщил лоб.

– Пап, ну ты же хотел во дворе и чтоб со статуями, – нетерпеливо пояснила она. – Не помнишь, что ли?!

– Ах, этот фонтан… – сообразил он наконец-то. – Помню, конечно. Но я планировал обустроить его в Бигровене, а не здесь… И, собственно, Роберт из полиции, а не строитель фонтанов.

– Он выпишет нам разрешение на яму?

– На какую яму?!

– Под фонтан же!

– Деточка, не трепи отцу нервы, – раздался голос мачехи. Проскользнув мимо них, Шарлотта устроилась на небольшом диванчике, поджав под себя ноги. – И Корделию пропустите…

С дребезжащим звуком в гостиную вкатился сервировочный столик, управляемый тетушкой Корди. Всучив желающим по горячей чашке чаю, она присела на большой диван, рядом с незнакомой женщиной в сером свитере.

– Фонтан – не сюрприз, – разочарованно произнесла Магда. – Да, пап?

– Да, котенок, – ответил он. – Но ты еще не со всеми познакомилась…

– Мне уже не хочется ни с кем знакомится. Наверное, я пойду с Крошкой еще раз погуляю.

– Нет, ты останешься здесь! Кстати, а где собака?

– На кухне сухари трескает, – обиженно ответила она и повернулась к двери. – Эй, Кроша, топай суда!

– Какое суда

– Сама сторожи, – тихонечко огрызнулась Магда, обхватив прогарцевавшую из кухни любимицу за лохматую шею. – Ты подожди меня на улице, ладно? – попросила она собаку. – Я скоро приду и принесу тебе что-нибудь вкусненькое. Идем! – скомандовала она и назло мачехе выпроводила Крошку во двор через гостиную. Закрыв за ней дверь, направилась к отцу, но передумала, заметив вдруг каким пронзительно щемящим взглядом смотрит на нее незнакомая женщина, сидевшая рядом с тетушкой Корди.

«Непонятная грустинка, – подумала Магда и повнимательнее присмотрелась к незнакомке. – О! Так она же рыжая и кучерявая, как и я! Хотя, может, и не рыжая вовсе, а крашенная, как Корди, а завили ее в парикмахерской, как Лотти… Но почему она так на меня смотрит?!»

Магда решительно подошла к незнакомке и строго спросила, чтобы знать наверняка.

– Вы же не из-за меня собрались плакать?

– Нет, что ты… – не сдерживая слез, ответила она.

– О, да вы уже плачете! – Магда взяла ее за руку. – Всё же надеюсь, что я тут не причем.

На дрожащих губах незнакомки мелькнула слабая улыбка, но слезы продолжали капать с подбородка на ворот свитера.

– Бронислава, не разводи сырость, – неожиданно ласково произнесла Шарлотта. – Корделия, дай ей салфетку!

– Дай-подай, унеси-принеси – нашла прислугу, – проворчала тетка. – Сами высохнут.

Тогда Магда выудила из кармана куртки носовой платок и отдала рыжеволосой.

– Как трогательно! – умилилась с диванчика Шарлотта.

Магда обернулась и, скорчив рожицу, показала ей язык.

– Ну с меня хватит! – произнес Манфред и решительно подошел к дочери. –Знакомься, детка, это Бронислава Бредлик – твоя мать, – бросил он немного раздраженно, указав на рыжевласку. – И сразу предупреждаю: с нами она жить не будет!

– Но ты говорил, что моя мама умерла?! – опешила Магда.

– Ну, знаешь ли… Иногда лучше соврать, чем сказать правду. Вырастишь – узнаешь, а сейчас прими, как факт: эта женщина – твоя биологическая мать! – резко ответил он и отошел к сигарному столику.

– Что значит «биологическая»? – не унималась она, взглянув на Корделию. – А разве бывают «не биологические»?

– Всякие бывают, – ответила тетка. – Не желаете ли подняться в детскую, милые дамы? – спросила она и встала с дивана.

– Наверное, желаем… да, мам? – как-то само собой вырвалось у Магды. В непонятном волнении она взглянула на рыдающую, уже от счастья, рыжевласку и прижавшись щекой к ее ладони, подумала: «Обязательно попрошу папу, чтоб записал ее к своему психологу…»

***

Пристроив локоть на консольный столик, младший сержант Корниш попивала сладкий чай и разглядывала молодую супругу немолодого сенатора Мишкуна, который пошел провожать милых дам в детскую.

Во внешности Шарлотты, по ее мнению, удивительными были только глаза, вернее их цвет – фиалковый, особенно насыщенный на фоне длинных пушистых ресниц.

«Прям вся такая кукольно-фарфоровая», – не без зависти подумала она, засмотревшись на красивые волнистые волосы сенаторши с длинной косой челкой, закрывающей темной завесой одну сторону лица – она то и дело изящным жестом заправляла ее за ушко с малюсеньким бриллиантиком в мочке или просто сдувала с лица, смешно выпятив нижнюю губу. – Прям руки чешутся взяться за ножницы!

– Топор не подойдет? – совершенно неожиданно раздался над ее головой хриплый шепот.

Лизбет вздрогнула, при этом расплескала чай, и посмотрела снизу вверх на невозможного Чижовски.

– Я опять во сне разговаривала? – спросила она с безнадегой.

– Всё под контролем, Корниш, – ответил не по существу Чижовски и уселся по другую сторону столика. – Семейная сага достигла своей кульминации и нас тупо игнорируют... пока.

– Это хорошо, – сказала Лизбет и с напутствием «от греха подальше» отодвинула от себя чашку. – Между делом можно и к семейке присмотреться.

– Угу, – кивнул Роберт. – Ну и как тебе Шарлотта… в целом? – спросил он и «пощелкал» перед ее носом пальцами-ножницами.

– В целом – красивая, чего уж там, но какая-то вареная, – вздохнула Лизбет. –Видишь, листик к юбке прилип?

– Угу, осиновый, и подол грязный… И чего не спится юной деве?! Лады! – Он хлопнул себя по коленям и резко поднялся. – Пойду-ка сенатора поспрошаю на предмет любовных утех жены… О! На ловца и зверь…

Манфред Мишкун как раз вернулся в гостиную и, присев рядом с супругой, по-отечески приобнял ее за плечи и поцеловал в лоб.

«Гм, а мне его даже жалко, – подумала Лизбет. – Конечно, такую разницу в возрасте никуда не спрячешь: ему почти полтос, а ей, небось, и тридцати нету. Красавица и чудовище… с крупным носом, рыбьими глазами навыкате и сальными губами».

Но диванная идиллия Мишкунов продлилась недолго – подошел Роберт, и Манфреду пришлось встать. Чижовски что-то тихо ему сказал и тут же получил от сенатора громогласный ответ:

– Спрашивайте, комиссар! Мне от жены скрывать нечего!

«О-па! Когда это Чижовски успел рассекретиться?! – удивилась Лизбет. – И, главное, зачем?!»

– Речь пойдет о вашей дружбе с Робертой Маккиш, – между тем сказал Роберт, вернувшись за консольный столик. – Как вы познакомились? – спросил он и, вытащив из кружки чайную ложечку, прищурился на клеймо.

– Видите ли, десять лет назад я приезжал в этот славный городок с рабочим визитом, и в силу жизненных обстоятельств вынужден был задержаться здесь на долгих три года… – произнес Манфред и облизал губы.

– Что за обстоятельства?

– Я встретил Брониславу… – сказал он и нелепо хрюкнул, – …и совсем потерял голову. Но когда она нашлась… в смысле, голова… я вдруг понял, что женился на наркоманке.

– Не серебро – голимый мельхиор, – сквозь зубы проговорил Роберт, без видимых усилий переломив чайную ложечку надвое.

«Тор гневаться изволит!» – ахнула Лизбет и выпалила вслух: – Не стоит вешать ярлыки, господин Мишкун!

– Конечно, не стоит, – быстро согласился сенатор. – Вспомнилось, знаете ли, былое. Мне жаль, что так вышло…

– Вы про ложку? – спросил Чижовки, выдав свое фирменное зубоскальство. – Новую купите, как… – Он резко оборвал фразу и бросил железяки в кружку.

«…Жену себе новую купил», – додумала Лизбет.

– …Губернатором станете, – вразрез ее мыслям договорил Роберт. – Значит, в тот самый период вы и познакомились с Робертой?

Манфред снова почесал нос и мельком взглянул на забывшуюся сном Шарлотту. Потом вздохнул и неохотно произнес:

– Да. Это было шапочное знакомство, которое сразу же позабылось после моего возвращения в Бигровен. В тот день я был несколько взволнован предстоящим разводом и зашел в местный бар выпустить пар. Берта была уже там и разговаривала с пожилым мужчиной, предположительно, иной расы…

– С инопланетянином, что ли? – бросил Чижовски, развалившись на стуле с вензелями.

– С мулатом, – кисло уточнил сенатор. – Потом она подсела ко мне за столик…

– Она не говорила, что именно привело ее в бар?

– Сказала, что беспокоится о своей беременной снохе. Еще все время благодарила Бога, что помог остановить исчадие ада. Раз десять повторила, пока не отключилась.

– А что она имела в виду? – подключилась к разговору Лизбет.

– Не знаю, – пожал плечами Манфред. – Она была слишком пьяна, поэтому я не особо прислушивался к ее болтовне.

– И все же припомните, пожалуйста, что ее тревожило?

– Она говорила про какой-то Центр, где ее снохе сделали экстракорпоральное оплодотворение.

– Не в этом ли Центре практиковал ваш отец?

– Вовсе нет! – взвился сенатор. – Мой отец практиковал в другом Центре, который, собственно, сам и основал – Центр по изучению психических и пограничных расстройств личности, – проговорил он не без гордости. – Мой отец – выдающийся профессор в области психиатрических наук Мирон Карлович Мишкунов!

– Наш отец, – тихо поправила Корделия, внезапно появившись на пороге с кофейником в руках. Она прошла в комнату, поставила его на сервировочный столик и присела на прежнее место.

– Стало быть, вы знакомы и с доктором Кронбиком? – спросил Чижовски, продолжив беседу с сенатором.

– Лично – нет, – ответил Манфред, – но помню, что отец отзывался о нем, как об очень перспективном молодом студенте… Кстати, если не ошибаюсь, его имя – Гордон?

– Есть такое…

– Дело в том, что перед тем, как отключиться, Берта произнесла одну забавную фразу: «Живчики Гордона – это то, что надо Хельге». – Он замолк, пытливо выкатив свои серые, почти бесцветные глаза на Чижовски, замершего в позе Роденовского мыслителя.

– Стало быть, Дроня – сын доктора Кронбика? – осторожно высказалась Лизбет, нарушив повисшее в комнате молчание.

Роберт перевел на нее немигающий взгляд и, подергав верхней губой, сказал:

– Лиза, будь другом, позвони Круту и Джессике: допустим, что господин Мишкунов не лжет…

– Не имею такой привычки, – мгновенно отозвался сенатор, – и, если позволите, Мишкун!

– Какой Мишкун?

– Моя фамилия Мишкун, а не Мишкунов!

– А, ну да… Паспортистка ошиблась?

– Это была папина прихоть, – поспешила с ответом Корделия, пока ее брат чесал нос и облизывал губы. – Пожалуй, налью еще чаю, пока не остыл. – Она поднялась с дивана и взялась за кофейник.

***

Переговорив с Крутом, потом с Джессикой, Лизбет вернулась на прежнее место в гостиной и, передав Роберту пламенный привет от обоих, прислушалась к семейной перепалке Мишкунов.

– …Ты мне не рассказывал о вашей встрече, – укорила брата Корделия.

– Не видел смысла! – жестко ответил Манфред и отвернулся. – Шарли, хватит спать! – тем же тоном позвал он супругу и похлопал ее по бедру.

– Ну-у-у, – недовольно промычала Шарлотта и открыла глаза. Стрельнув сонным взглядом по Роберту и Лизбет, она нехотя выпрямилась и свесила ноги с диванчика. – Извините. Я, кажется, уснула, – проговорила она, обхватив себя руками за плечи. – Наверное, давление скачет…

– Боже, Шарли, давление у стариков скачет, а тебе всего двадцать пять, – ворчливо проговорил Манфред и сунул ей в руки кофе. – Не из той пьески реплика…

– Ну и ладно, – улыбнулась она. – О чем вы говорили? Я могу быть чем-нибудь полезной?

– Можете, – сказал Роберт, – но подождем, когда Линда спуститься.

– Мне сходить за ними? – откликнулась Корделия.

– Не надо. Есть еще пара вопросов к господину Мишкуну.

– Я вас слушаю! – отозвался сенатор, приосанившись на диванчике.

– Тогда скажите, с какой целью вы встречались с Робертой Маккиш в клубе «Ножные стражи» накануне ее убийства?

– Разве я там был?! – фальшиво удивился он и посмотрел на сестру, невозмутимо прихлебывающую кофе. – Ну да, был, – перестав валять ваньку, признался он и стыдливо погладил жену по плечу. – Шарли, детка, ты не могла бы сходить переодеться или носик припудрить?

– Уже лечу, милый, – проворковала она в ответ и легким ветерком выпорхнула из гостиной.

– Сенатор, вам напомнить вопрос? – спросил Чижовски, провожая его жену оценивающим взглядом. – С какой целью…

– С целью купли-продажи, – выдавил Манфред, не дослушав.

– Что?! – немедленно воскликнула Корделия. – И ты молчал?!

– Не твое дело! Это мой подарок жене на годовщину свадьбы. Я не хотел, чтобы она узнала обо этом раньше времени, поэтому переоделся эдаким…

– Дураком! – слишком громко прошептала Корди.

– Хиппи! – повысил голос сенатор.

«Хорош подарок: сам себе же свой клуб продал, – подумала Лизбет и даже привстала, готовая каверзно поддеть его старухиным завещанием, но осеклась, наткнувшись на выразительный взгляд Роберта с бегущей красной строкой: «Молчать!»

«А что такого?!» – отбилась она взмахом ресниц и снова села.

– А к Гробовскому вы зачем заглянули? – спросил сенатора Чижовски.

– Заверить сделку и пригласить поучаствовать в моей избирательной кампании, – произнес Мишкун. – Первый пункт был им исполнен, по второму – отказ.

– Еще вопрос: это вы посоветовали Берте обратиться к Якову Воскресному?

– Я! – не стал отпираться сенатор. – Яков – прекрасный ювелир. Предпочитаю приобретать эксклюзив только у него. Кстати, это он предупредил меня о вашем возможном визите, но я не ожидал, что именно сегодня…

– Интересно, а чем он обосновал наш визит – вы же наверняка спросили его об этом?

– Проверкой информации.

– А подробности нашего с ним разговора он тоже вам передал?

– Нет.

– Тогда вопросов к вам больше не имею, – закончил Чижовски. – Пока не имею.

– Прекрасно! – произнес Манфред и, одернув блейзер, вышел на веранду.

– Может, пригласить Брониславу с девочкой? – предложила Корделия и встала с дивана.

– А где вы были в ночь убийства Берты Маккиш? – остановила ее вопросом Лизбет.

– Я была вместе с Реджинальдом на ночном сеансе, – без всяких раздумий ответила она, застыв возле сервировочного столика.

– Какой фильм смотрели?

– Что-то из Хичкока… Билеты у Реджика, если не выбросил... Но кассир нас и так запомнил, потому что Реджинальд обладает неординарной внешностью, я бы даже сказала – экзотической.

– Кстати, а где сейчас ваш экзот? – спросил Роберт, составив ей компанию возле столика.

– Не знаю. Не видела его со вчерашнего дня.

– Понятно, – кивнул он и ухватил из вазочки печенье. – Теперь можете и Линду с девочкой пригласить, а вот за Шарлоттой я схожу сам.

Глава 40

В допросной было душно.

Прижав к переносице очки, Карл поднял голову и с надеждой взглянул на скалящийся лопастями кондиционер – тщетно: ни капли ветерка, ни глоточка прохлады.

«И здесь бюджет урезали, – с грустью подумал он, вытерев вспотевшие ладони о мятые брюки. – И правильно сделал, что не стал переодеваться: если уж арестуют, то лучше быть в несвежей одежде: все равно отберут и выдадут старую, заношенную робу с новеньким четырехзначным, а может и пятизначным числом на груди… Как жесток мир, как несправедлива судьба!»

***

Карл Краниц всегда был тихим неприметным мужчиной. Однако, будучи по своей натуре стыдливым интровертом, он непостижимым для себя образом умудрился жениться на своей полной противоположности – женщине-ураган, которая заставила его забыть о призвании – историко-архивном ремесле – и заняться бизнесом: собственный мебельный заводик оказался именно тем делом, о котором мечтала его женушка – дочь портнихи и электрика. Теперь она гордилась мужем: не простым библиотекарем, а самым настоящим бизнесменом.

Чисто номинально Карл прекрасно справлялся с навязанной ему ролью, заверяя замысловатой подписью документы, но на деле заводиком управляла его беременная на тот момент жена вплоть до самых родов. Воспалительный процесс, начавшийся сразу же после кесарева, закончился невосполнимой утратой для семьи Краница – дочь Карла осталась без матери, а завод – без хозяйки.

Через пять лет он переехал в Ровенбрик и сюда же перевел значительную часть своего производства. Дело пошло на лад: местные жители рванули делать заказы по предложенным им дизайнам, однако быстро «наелись», едва он взвинтил цены на эксклюзив. Пробуксовав еще лет десять, бизнес Краница начал сдуваться под бременем непомерных налогов и нескончаемых выплат по кредитам. Тогда Карл продал фабрику, расплатился с банками и, благополучно выдав единственную дочь замуж, с чистой совестью вернулся в Бигровен, спрятавшись от житейских невзгод за мясистую спину владелицы антикварного салона. Жизнь снова засияла для него яркими красками, но недолго: бесхребетный муж навевал на антикварщицу беспредельную скуку, что повлекло за собой немедленное его изгнание из семейного гнездышка.

Карл не сразу вернулся в Ровенбрик: было стыдно перед дочерью. Оставшись на некоторое время в Бигровене, он снимал меблированную комнатенку у сквалыжного троюродного братца бывшей жены, страдающего подагрой и страстью к накопительству разного рода хлама, которым он забивал все свободные помещения в обветшалом двухэтажном особняке, бывшем некогда процветающей элитной гостиницей.

Однажды, разобрав гору мусора в грязной коморке, гордо именуемой «гардеробной», Карл наткнулся на стопку старых газет, перевязанных блестящей подарочной лентой. Заинтригованный неоднозначностью попавшегося на глаза заголовка он вытащил из пачки верхнее издание и принялся читать…

Статья была посвящена рядовому пожару в загородном доме известного фотографа Симона Одилье. Полностью выгорела фотолаборатория с редкими снимками и негативами. Пожарным удалось потушить пламя, но не удалось спасти хозяина – он умер от инфаркта на пороге мастерской… Полиция сработала быстро: дело закрыли, выдав сомнительную версию о якобы имевшей место химической реакции в одном из некачественных проявителей, приведшей к возгоранию, что, в свою очередь, послужило толчком к третьему инфаркту господина Одилье, которому накануне исполнилось шестьдесят восемь лет.

Репортеры же выдали свою версию случившегося, припомнив историю полувековой давности: будучи в ту пору начинающим восемнадцатилетнем стажером журнала «Папиллон» Симон Одилье в один прекрасный солнечный денёк вылетел на частном самолете снимать редких бабочек парнасус аполло

В самом конце статьи были размещены четыре снимка, перепечатанные из французского издания. Пожилой мужчина с близко посаженными глазами и крупным носом на первом снимке, без всякого сомнения, был тем самым фото-летописцем и главным персонажем статьи, что и подтвердила надпись: Simon Odile, 1979. leforgeronKurtKranitzaveclafilledeGreta, 1941Monamour, 1941.

Карл придирчиво рассмотрел все снимки, вчитываясь в каждую надпись, но снова и снова возвращался ко второму…

Когда дрожь в руках прошла, как и рябь в глазах, он принял безоговорочное решение вернуться в Ровенбрик, несмотря на протесты Хельги (дочь так и не смогла простить его за скоропалительную женитьбу на «невесть ком»): ему требовалась срочная консультация адвоката Гробовского, выступившего в свое время его доверенным лицом в деле о банкротстве.

Карл жаждал немедленных поисков человека, укравшего имя его деда Курта Краница, героически погибшего при попытке задержать опасного беглого преступника.

Про дедовский подвиг ему рассказал отец, как и про то, что убийца бежал с каторги с мешком похищенных им драгоценностей…

***

Дверь распахнулась, впустив в допросную двух полицейских мужей и протиснувшуюся следом за ними овчарку.

– Нет, Бим, жди снаружи! – приказал высокий молодой парень в черной футболке и, выпустив пса, закрыл дверь.

– Капитан Крут, – представился коренастый мужчина в кожаной курте и, усевшись на привинченный к полу стул, сложил на груди руки.

– Инспектор Николич, – сказал парень и опустился на соседний стул, приняв ту же позу.

– Краниц… Карл, – отрекомендовался архивариус и поправил очки. – У вас красивая собака, инспектор.

– Еще бы! – мгновенно оживился парень. – Кобель – высший сорт! Он же…

– Итак, господин Краниц, – громко произнес капитан, не дав коллеге договорить. – Мы высоко оценили вашу добровольную помощь следствию, поэтому сразу хочу спросить: каким ветром вас занесло к дому Маккишей в ночь пожара?

– Да-да, конечно… Я для того и пришел, чтобы избавиться от совестливых угрызений, хотя ничего противозаконного не совершил! – на одном дыхании выпалил Карл, и оттянув ворот свитера, печально пояснил: – Не знал я, что Берта в доме осталась…

– Вы все равно ничем бы ей не помогли – она уже была мертва, когда дом загорелся. Так что же вы там делали, Карл?

– Гм, видите ли, я стараюсь каждый вечер ходить на родник за чистой водицей, – начал он издалека, поправив очки. –– Не могу, знаете ли, пить водопроводную – камни в почках шевелятся, а родниковая – дробит их и выводит мелким песочком из…

– Понятно, – резко перебил его капитан. – Это единственная причина, по которой вы там оказались?

– Не совсем… Видите ли, в этом доме проживает моя дочь и… внук.

– Так Дроня – ваш внук?! – воскликнул инспектор Николич и сразу же конфузливо притих под выразительным взглядом старшего по званию.

– Почему вы отнесли Андрона в монастырь, а не в больницу? – спросил капитан, продолжив беседу, больше похожую на допрос.

– Герман сказал, что там надежнее, – с тихой покорностью ответил он, припомнив с каким сердечным теплом встретила их матушка Агата, как бережно приняла мальчика. – Да разве такое возможно?! – внезапно прошептал он и, вскочив с места, в небывалом волнении забегал по комнате. – Девушка из газеты… это же она… одно лицо... невзирая на морщины…

– Успокойтесь! Какая газета? Какая девушка?

– Я узнал ее! – С затаенным ликованием Карл взглянул на капитана. – Матушку Агату… Нет, ну это надо же! – Все еще пребывая на своей волне, он вернулся мыслями в библиотеку, припомнил смешную пигалицу из полиции и их полуночное бдение над… – Господи! – вдруг вырвалось у него помимо воли. – Я совершил должностное преступление! Но, заверяю вас, это вынужденная мера! Я объяснюсь, и вы поймете…

– Хотелось бы… – сказал капитан и откинулся на стуле.

– Дело в том, что я передал вашим людям… гм, некое служебное дело!

– Но вы же составили необходимый акт приема-передачи? – более чем утвердительно спросил капитан, буравя его красноречивым взглядом.

– Э-э-э, наверное, да… – неуверенно ответил Карл, тужась понять, куда тот клонит, – Но…

– И передали его вместе с делом нашему человеку, верно? – надавил Крут.

– Ве-верно, капитан, – более уверено ответил он, нащупав наконец-то верный путь. – Значит, это не является должностным преступлением?

– Конечно, нет. Продолжайте!

– О-ох! – Он опустился на стул. – Так вот, вместе с папкой я еще передал вашим… э-э-э, коллегам старую газетицу с фотографией молодой женщины… Так вот: я узнал ее! И ошибки быть не может – это матушка Агата! Именно ей я сдал с рук на руки своего внука…

– И даже расписку не взяли? – пошутил инспектор Николич.

– Какую еще расписку?! – возмутился Карл, прижав очки к переносице. – Вы что за ерунду городите, молодой человек?!

– Это была шутка, успокойтесь! – вступился капитан. – Что еще вы готовы нам рассказать?

– Э-э-э, про газету… Я показал ее Гробовскому… в надежде, что он поможет мне кое-кого разыскать, а он отказался… Может, я мало денег ему предложил? Но я и не мог дать больше – финансовая нестабильность, знаете ли, не позволяла, – как бы оправдываясь, проговорил он. – Сказал, что искать никого не будет, что все давным-давно быльем поросло, и никаких следов не осталось – забудь! – с горечью выпалил он. – Как вам это нравится?!

– Мы в курсе вашего разговора, – кивнул Крут. – Но, по словам адвоката, причина его отказа не в сроке давности, а кардинально противоположная.

– Какая же?

– Об этом – чуть позже, – уклончиво ответил он и повернулся к молодому напарнику. – Алекс, ты что-то хотел спросить у господина Краница?

– Да! – откликнулся тот. – Вы сами-то читали дело Кравцова? – спросил он несколько пренебрежительно.

– Видите ли, инспектор, – в тон ему ответил Карл, – в мои должностные обязанности не входит ознакомление с каждой сданной в архив папкой, если это не прописано в инструкции. Однако должен признать, что кое-что из данного дела я все же прочел. Это был тонюсенький клочок папиросной бумаги, который совершенно случайно выпал из папки, когда я переставлял стремянку, ну и зацепил корешок…

– И что же вы там прочли? – выделив каждое слово, спросил капитан.

– Стихотворение…

– Суть которого вы взяли за основу городской легенды. Плагиатом попахивает, не находите?

– Вовсе нет! Сначала я озаботился написанием статьи и только после того, как она была напечатана, на меня упала папочка.

– Статья была заказная?

– Видите ли, у каждого туристического городка должна быть своя мрачная история. И когда одна милая дама сделала мне предложение, я не смог от него отказаться…

– Сразу называйте дам

– Берта Маккиш, – ответил Карл и назидательно добавил: – А вот вы, молодой человек, недалеко ушли от своего коллеги в вязаной шапочке в плане грамотного выражения своим мыслей.

– С кем поведешься, с тем и наберешься, – отмахнулся Николич. – Проехали!

– Набираться надо с интеллигентными людьми, и даже, так сказать, подшофе

– Продолжайте по теме, господин Краниц, – вежливо попросил его Крут, не отреагировав на поучения. – Главным приоритетом сейчас являются ваши показания, а все остальное посылается на…

– Я вас понял, капитан, – вздохнул Карл и поправил очки. – Итак, на чем я, позвольте спросить, остановился?

– На предложении, которое вам сделала Роберта Маккиш.

– Верно. Видите ли, она очень ратовала за наш городок и мечтала повысить его благосостояние, превратив в крупный туристический центр.

– Довольно утопические взгляды.

– Она попросила меня сочинить для прессы колоритную городскую историю, и сама же придумала занимательный сюжетец про Старый дом и трагическую участь его хозяев, нарушивших волю… э-э-э, колдунов.

– Чистой воды утопия! – поддакнул старшему коллеге мальчишка-инспектор.

– Видите ли, Берта планировала проводить экскурсии… э-э-э, с погружением в эпоху. Такой, знаете ли, иммерсивный театрик, – с кислинкой в голосе произнес Карл. – Однако, эффект от нашей рекламной статейки получился совершенно обратный: не только туристы, но и местный люд стал обходить Старый дом за три версты.

– О как! – хохотнул Николич. – Но хоть одну-то экскурсию вы провели?

– Ни одной! Видимо, я слишком переусердствовал с сюжетом.

– Да уж, контингент у нас в городе, по большей части, суеверный, и, я бы даже сказал, скептически настроенный, а также недоверчивый и боязливый.

– А вы не заметили никакой связи между подброшенным вам сюжетом и «папиросным» стихотворением? – задал вопрос капитан.

– Нет. Скорее я сам кое-что добавил из него в легенду: женщину-облако, например, и черного морока, и сундук с золотом.

– То есть вы утверждаете, что фабула родилась исключительно в голове Роберты Маккиш?

– Ну конечно!

– И никаких параллелей не проводите?

– На что вы намекаете, капитан?

– Вы кому-нибудь показывали это стихотворение или какие-либо другие документы из папки с делом Кравцова? Кроме наших сотрудников, разумеется…

– Никому! Как принял ее от Гробовского, так и оформил все честь по чести и…

– По инструкции, – не сдержался Крут.

– Да, по инструкции! Акт составил, внес данные в реестр и положил в ячейку, согласно регистрационному номеру.

– Скажите, а девушка, которая приходила в архив вчера утром, интересовалась именно этой папкой? – спросил Николич, подавшись вперед.

– Утром?! Та, что в очках?! – переспросил Карл и задумался. – Кажется, говорила что-то про мемуары, но чьи конкретно – не озвучила, и довольно быстро ушла. – Он поправил очки и добавил: – И уж совсем непонятно, зачем она ночью по коридорам шастала…

– Это мы скоро выясним, – сказал инспектор и принял исходное положение.

– Послушайте, голубчик! – спохватился вдруг Карл, обратившись к капитану. – А вы ведь так и не пояснили, по какой причине Анастас отказал мне в любезности, хотя и обещали! – Он шутливо погрозил ему пальцем.

– Как на дубчике два голубчика целовалися, миловалися… – неожиданно пропел Крут и ударил ладонью по столу. – Так и быть, скажу! Помните снимок девчушки с зайцем?

– Д-да.

– Гробовский узнал в ней свою покойную жену Гретеллу, в девичестве Краниц, а по существу: Кравцову Гретеллу Егоровну, и...

– Как?! Как вы сказали?! Кравцову?! – хрипло выкрикнул Карл, вскочив с места. – Внизу снимка… там, по-французски… я помню… – прошептал он. – Значит, ее отец –Егор… – Он провел дрожащей рукой по лбу и медленно опустился на стул.

– Верно, – кивнул Крут. – Егор Кравцов – и есть убийца вашего деда Курта Краница. И если бы вы заглянули в архивную папочку хоть одним глазком, то решили бы свою семейную головоломку гораздо раньше.

– Вот ведь как, – проговорил Карл, нервно облизав пересохшие губы, – лежала под носом столько лет…

– И столько зим… Кстати, хочу отметить, что Гробовский узнал в газете не только свою жену, но и еще одного человечка…

– Кого же? – без особого воодушевления спросил Карл.

– Безымянного паренька, помните такого?

– Гм, в общих чертах. Я почему-то решил, что он – садовник. А почему вы улыбаетесь, капитан?

– Потому что ваш садовник – это Мирон Мишкунов, дед сенатора Мишкуна. Как вам такой поворот сюжета?

– Да никак! Я не знаком ни с самим сенатором, ни, тем более, с его дедом!

– Хорошо. Тогда последний вопрос: ваша дочь знает, что вы вернулись в Ровенбрик аж три года назад?

– Знает. Мы созваниваемся иногда.

– Почему она не разрешает вам видеться с внуком? – спросил Николич. – Дроня даже не знает, что у него есть дед!

«Какой неприятный вопрос», – подумал Карл и принялся протирать очки рукавом свитера. Добившись идеальной прозрачности, он положил их перед собой на стол и, сфокусировав на инспекторе близорукий взгляд, тихо ответил:

– Хельга не простила мне повторного брака.

– Но вы же давно в разводе.

– К сожалению, данный факт не имеет для нее никакого значения.

– Да уж, категоричная особа.

– Скажите, а проблемы с головой у нее давно начались? – неожиданно спросил капитан.

– Что за странный вопрос? – опешил Карл. – Хельга вполне здравомыслящая женщина и…

– Вы уверены?

– Конечно! Что за намеки?!

– Вовсе не намеки, господин Краниц. Ваша «здравомыслящая» дочь сейчас находится в Канарейке и, судя по заключению доктора Кронбика, на текущий момент она осознает себя пятилетним ребенком. Может быть, вам самое время вернуться в прошлое, чтобы наладить отношения с дочерью?

– Полнейшая чушь! – не так уверенно, как хотелось бы, произнес Карл. Потом схватил со стола очки и нацепил на нос. – Возможно, вы и правы, капитан. Однако сейчас я несколько взволнован, и если меня не арестуют, то я непременно встречусь с Хельгой. – Он суетливо поднялся и вдруг замер, удивленно приподняв брови: возле дверей в позе Анубиса возлежала полицейская овчарка. – Инспектор, там ваша собачка пришла… – промямлил он.

– Здр-а-асьте, забор покрасьте! – обернувшись, засмеялся Николич. – Бим, что ты здесь делаешь?

Пес подергал ушами и громко фыркнул на застывшего с заискивающе миной архивариуса.

– Что у вас в кармане? – быстро спросил он.

– Э-э-э… – В полной растерянности Карл вывернул карманы, вытряхнув на пол мятную конфетку в замусоленном зеленом фантике. – Кажется, леденечик, – сказал он и наклонился, чтобы поднять, но пес оказался проворнее: перехватив конфету возле ботинка, он отдал пас инспектору и развалился на прежнем месте в позе греческого бога.

– Откуда у вас этот… леденечик

– Герман угостил, когда из монастыря возвращались, – ответил Карл и, не упустив случая, заметил: – Молодой человек, если вы хотите отдать улику на анализ, то не стоит хватать ее грязными руками и прятать в уличную обувь.

– Учту на будущее, – усмехнулся Николич, скосив глаза на капитана.

– Учти, учти, – кивнул Крут и поднялся. – Значит, расклад такой: Карл, вы сейчас идете домой и ждете Алекса. Алекс! – Он повернулся к инспектору. – После лаборатории ты забираешь господина Краница, и вместе с ним отправляешься в Канарейку. Кстати, лейтенант Буффа уже доставила туда Дроню – к маме и папе, так сказать.

– Дроня! – несказанно обрадовался Карл и нервно дернул головой, позабыв про очки… – Мой милый мальчик! – Он сделал неуверенный шаг, но пес вдруг зарычал, заставив его замереть на месте с поднятой ногой.

– На очки не наступите! – перевел с собачьего инспектор.

– Ах, это… – рассеянно произнес он и, отступив назад, близоруко сфокусировался на капитане. – Голубчик, мне показалось или вы оговорились? – В ожидании ответа, он быстро поднял очки и пристроил на нос.

– Вам не показалось, и я не оговорился, – немного подумав, ответил Крут.

– Но ведь Эдвард умер…

– Отец мальчика – не Маккиш. Его отец – Гордон Кронбик.

Глава 41

В ее голове было пусто, в глазах – резь от бессонницы.

Шарлотта достала из шкафа початую бутылку, выдернула пробку, нюхнула и поморщилась.

– На безрыбье и рак – рыба, – пробормотала она и, пристроив вино на туалетный столик, стянула через голову свитер и забросила его в шкаф. Потом освободилась и от юбки, отшвырнув ее ногой в угол комнаты, где стояли перепачканные землей туфли…

Ночью она опять была у отца, но – все, довольно! Ей надоели его бесконечные стенания по обожаемой Грете, стоявшие немым укором в его затуманенных воспоминаниями глазах, словно это Шарлотта была виновата в преждевременной кончине матери. Нет, отец не винил дочь напрямую, но и особой привязанности к родившемуся ребенку не испытывал. Она же, никогда не знавшая материнской ласки, постоянно тянулась к отцу, невыносимо страдая от его вялого равнодушия, непробиваемого даже детскими слезами. Поэтому и простить его, пренебрегшего ею – своей родной дочерью! – она пока не могла...

Захватив бутылку, Шарлотта забралась с ногами на кровать и, усевшись по-турецки, с интересом взглянула на себя в огромное зеркало, висевшее напротив: бежевый комбидресс плотно облегал ее тело, создавая иллюзию полной обнаженности; длинные волосы, туго стянутые на затылке в конский хвост, делали ее лицо более утонченным, а глаза – миндалевидными; блеск на губах почти стерся, но подводка на глазах еще держалась.

«Видок хоть и уставший, но вполне себе сексуальный, – оценила она и, облизнув губы, откупорила бутылку. – И животика совсем не видно».

Пить вино она не стала – взболтнула, понюхала, закупорила и, завалившись на бок, поставила бутылку на палас, как вдруг с носощипательной нежностью поняла, что никогда не переставала любить своего, сильно сдавшего за последние десять лет, отца…

***

Он забрал ее из больницы сразу же после рождения – практически украл, подкупив акушерку. И едва врачи констатировали смерть матери, как он вынес пищащий кулек через служебный вход и отвез к бабке в Бигровен на «полный воспитательный пансион». Сам же появлялся у нее изредка: сунуть деньги, скупо интересоваться успехами дочери и тихо уйти без лишних сантиментов.

Бабушка умерла, когда Шарлотте исполнилось шестнадцать. Отец приехал на похороны на два дня, а задержался на неделю, полностью посвятив ее дочери.

В Школу искусств Шаролотта поступила по протекции отца.

«Твои глаза покорят весь мир! – напутствовал он, оплатив койко-место в общежитие. – Одной в доме делать нечего, а в общаге с подружками веселей будет. И не обязательно говорить, кто твой отец, а еще лучше – взять псевдоним: например, Лотта Крэпс»

С дулей в кармане она поблагодарила родителя и стала Шарли Гранд

По окончании школы отец пристроил ее в модный по тем временам драматический театр, где по достоинству оценили ее талант, запихнув в освободившуюся нишу простодушных пастушек. Но именно здесь инженю Шарли Гранд подружилась с неприметной травести Корди Мишкун, которая в один прекрасный день познакомила ее со своим братом Манфредом – высоким блондином с чувственным ртом и широкими плечами. Он был гораздо старше Шарлотты, и к тому же женат, но это не помешало ей, русоволосой сдобной булке, влюбиться в него без памяти и, как оказалось, безответно. По такому случаю, вдоволь настрадавшись и вволю нарыдавшись, она уволилась из театра и позвонила отцу…

Через два года брак Мишкуна затрещал по швам из-за шикарной брюнетки с аметистовыми глазами и шикарным бюстом. А на следующий после развода день кардинально сменившая имидж Шарлотта въехала на правах хозяйки в дом Манфреда, заполучив довеском к семейному счастью и заклятую подругу Корделию…

***

В дверь постучали. Не дождавшись ответа, в комнату вошел полицейский мачо.

«Чижик-пыжик, где ты был…» – Шарлотта с трудом вспомнила его имя.

– Красивое трико, мадам, – прохрипел Чижовски. – А я за вами: позволите проводить вас в гостиную?

– А не пойти ли вам подождать за дверью? – произнесла она и встала с кровати. – Или желаете…

– Боже упасти! – хохотнул он и, обаятельно улыбнувшись, вышел в коридор, плотно прикрыв за собой дверь.

Неспеша она натянула джинсы и зеленый пуловер. Отыскав под кроватью кеды, обулась и, захватив вино, покинула спальню.

Он ждал ее у перил, явно прислушиваясь к разговору, доносившемуся из гостиной.

– Замечательный свитер, мадам! – сказал он, повернувшись. – Необычайно оттеняет глубину ваших глаз.

Одарив его презрительным взглядом, Шарлотта молча направилась к лестнице.

– Кстати, а нет ли у вас тапочек? Таких, знаете ли, ярко-малиновых.

– Фуксия? – Она остановилась, положив руку на перила.

– Фуксия, фуксия… Так есть или нет?

– Были когда-то – выбросила, – ответила она и начала спускаться.

– Позвольте, помочь вам винцо донести? – обогнав ее на ступеньку, попросил Чижовски и подставил ладонь под донышко. – А куда вы выбросили тапочки?

– Не помню, – резко отозвалась она и разжала пальцы. – Вроде, отдала кому-то…

– Надо вспомнить, мадам, обязательно надо вспомнить! – настойчиво произнес он, с ловкостью официанта подхватив бутылку. – А к этому свитеру очень подошла бы зеленая шапочка-петушок. Вот вы, какую шапочку носите? – спросил он и опять расплылся в белозубой улыбке.

– Что за… каверзные вопросы? – удивилась Шарлотта, остановившись у подножия лестницы. – И, во-первых, это не свитер, а пуловер…

– Принято! – кивнул Чижовски, убрав с лица улыбку. – А, во-вторых?

– А, во-вторых, я шапочкам предпочитаю капюшон.

– Но может быть, вы видели ее на ком-нибудь?

– Не видела!

– Ладно, спросим в другом месте. Честь имею! – обронил он и зашагал к входной двери.

– Ну-ну, – вполголоса произнесла она и направилась в гостиную.

Увидев Шарлотту, Корделия кисло улыбнулась и что-то прошептала Брониславе, не сводящей глаз со своих сцепленных на коленях рук.

«Интриганка!» – вздернув подбородок, подумала Шарлотта и посмотрела на Манфреда. Он опять курил, но не на веранде, а в комнате, чего никогда себе не позволял.

– А где агент Чижовски? – неожиданно подала голос Корниш и неприятно бряцкнула наручниками по столу.

– Без понятия, – пожав плечами, ответила она и присела рядом с мужем. – Что происходит, милый? – прошептала она в его пахнущее дорогим лосьоном ухо.

Вытащив изо рта сигару, Манфред приложился к ее виску влажным ртом и поднялся с дивана.

– Видишь ли, дорогая, – сказал он с некоторой обеспокоенностью в голосе, – эта дама из полиции уверяет, что позавчера ты покушалась на Брониславу… гм, Линду Бредлик, и поэтому намерена тебя арестовать.

– Что?!

– Ты только не волнуйся, дорогая! – Он бросил окурок в чашку Корделии и, присев рядом с Шарлоттой, осторожно взял ее за руки. – Я вызвал адвоката. Лучшего адвоката в городе!

– Мэнни, какой адвокат?! Какой арест?! – Шарлотта и сама не заметила, как перешла на крик. – Последний раз я видела эту рыжую гадину десять лет назад, когда вы разводились! Какое, к черту, позавчера?!

– О, Лотти, ты только не нервничай! – взмолился он, прижав ее голову к своей груди. – Тс-с-с, детка! Подумай о ребенке…

От застарелого запаха одеколона, въевшегося в его блейзер, ее затошнило.

«Зря от вина отказалась», – едва сдержав подкативший к горлу ком, со злостью подумала Шарлотта и внезапно успокоилась.

– Сенатор, не усугубляйте обстановку, – спокойно отреагировала на выпад Мишкуна Лизбет. – Надо дождаться агента Чижовски и…

– А я уже здесь! – раздался с порога возглас Роберта. – И не один! – Он отошел в сторону, пропустив вперед Анастаса Гробовского с тростью.

– Дружище! – сию же секунду воскликнул Мишкун и, отстранив от груди молодую жену, с вытянутой рукой кинулся к адвокату. – Рад, что ты откликнулся на мою просьбу! – И не дав тому опомниться, он усадил его на свое место, а сам устроился за куртуазным

– И многое ты знаешь? – задала вдруг странный вопрос Шарлотта, вцепившись в мужа колким взглядом.

– Я знаю ровно столько, сколько мне рассказал твой уважаемый отец, – ответил Мишкун и, закинув ногу на ногу, достал из ящика коробку с гавайским табаком. Откинув крышку, он пересчитал сигары и небрежно бросил коробку на стол, сбив с него наручники.

«Ну и ладно!» – подумала Лизбет и, перехватив напряженный взгляд Чижовски, устремленный на адвоката, напрягла слух.

– Что все это значит? – спросила Шарлотта и повернулась вполоборота к Гробовскому.

– Устал я, Шарли, – проскрипел Анастас. – Правда все равно бы вылезла наружу. Комиссар Чижовски – профессионал с большой буквы, и я лишь подтвердил его догадки…

– О чем ты говоришь?! – сорвалась она на визг. – Я не понимаю!

– Мадам, – неожиданно вмешался в разговор Чижовски, – побеседовать со своим отцом у вас будет достаточно времени, но сейчас хотелось бы принять верное решение по случившемуся инциденту…. – Он подошел к большому дивану и, потеснив Линду с Корделией, уселся между ними. – Приятно, черт возьми, и тепло! – игриво хохотнул он, подмигнув поочередно обеим.

– Так что там с инцидентом? – напомнил сенатор, разминая пальцами сигару.

– Ах, да! – встрепенулся Роберт, хлопнув себя по лбу. – Видите ли, шестого числа на Линду Бредлик было совершено покушение. В своем заявлении она указала, что узнала нападавшего по характерному цвету глаз, довольно редко встречающемуся в природе, а именно, фиолетовому. Обладательницей столь редких глаз является некая Шарли Гранд, в прошлом – актриса, успевшая поработать гувернанткой в доме Мишкуна, а ныне – супруга сенатора...

– И что?! – воскликнула Шарлотта и попыталась встать, но цепкая рука адвоката удержала ее на месте.

– Тсс, – цыкнул на нее Гробовский. – Слушай дальше, торопыга.

– Терпение, мой друг, терпение, – кивнул Чижовски. – Нападавший был одет в зеленую шапочку-петушок и синий флисовый костюм, – продолжил он. – Более того, на ногах у него были тапочки… гм, фуксии. Шапку мне передал Анастас, костюмчик я нашел в мусорном баке на его заднем дворе. Дело за малым – найти тапки! А посему, госпожа Мишкун, я обязан спросить: где вы находились шестого сентября в десять часов утра? Кстати, дома вас не было – мы проверяли…

– Я была у отца… – взглянув на Гробовского, неуверенно произнесла Шарлотта.

– Подтверждаю! – тут же проскрипел, как припечатал, адвокат. – Она ушла от меня в половину одиннадцатого. Вот запись с камеры видеонаблюдения! – Он извлек из пиджачной за пазухи флешку и передал Роберту.

– Принято! – кивнул Чижовски. – Таким образом, у госпожи Мишкун алиби! – объявил он, спрятав видеозапись в нагрудный карман комбинезона.

– Но вы даже не проверили эту штучку, – неожиданно подала голос Корделия.

– А вы считаете, что у господина Гробовского есть основания совершить подлог? – спросил он, развернувшись к ней.

– Я просто предположила… Возможно, он перепутал флешки…

– Не перепутал! – проскрипел адвокат. – И скажу больше, но прежде… – Тряхнув носовым платком, он приложил его к носу. – Прошу меня извинить, – сказал он после того, как тщательно прочистил каждую ноздрю. – Сначала я посчитал эту деталь несущественной, но в силу сложившихся обстоятельств ее значение приобрело некоторую весомость...

– Говорите! – поторопил его Роберт.

– Я видел этого бомжа.

– Ну, знаете ли! Вызвать бы вас в официальном порядке, да за сокрытие информации…

– Не надрывайтесь, комиссар, – произнес Анастас, сунув скомканный платок в карман, – я уже одной ногой в могиле.

– Это не меняет дела. Итак, бомж…

– Он появился рано утром. Поглазел на окна, потом зашел со двора и начал ковыряться в замке, пока ни сработала моя ловушка. Возможно, у него ожог роговицы. Надо проверить больницы, не обращался ли кто…

– Если бы вы нам раньше об этом сообщили, мы бы так и сделали. Опишите его!

– Мне он показался невысоким и худощавым.

– Он был без шапки?

– Без. Но я видел, куда он ее выбросил. И хочу сказать, что на мою дочь он ни капельки не походил. Вы можете в этом убедиться, просмотрев запись.

– Где же вы были раньше?! – не выдержала Лизбет. – Столько времени потеряли!

– Милочка, к чему лишние разговоры – я же передал вам флешку, – устало произнес Анастас и прикрыл глаза.

– Теперь вопрос к вам, сенатор… – Роберт бросил взгляд на куртуазный

– Что за чушь?! – возмутился Манфред, швырнув на столик сигару.

– Планировали ли вы развестись с Шарлоттой, чтобы жениться на Брониславе Бредлик? – подлил масла в огонь Чижовски.

– Нет! – начал заводиться сенатор. – И еще раз нет!

– Вы собирались восстановить в материнских правах Брониславу Бредлик?

– Да. Более того, уже восстановил!

– Но жениться на ней не собирались?

– Нет! – почти выкрикнул Мишкун, наливаясь краской.

– Принято! – С сенатора взгляд Роберта переместился на Линду. Прикрыв глаза, она выглядела безучастной. Однако, веки ее подрагивали, а на скулах отчетливо проступили два красных пятна.

Вытянув шею, Лизбет пыталась разглядеть реакцию Корделии на повышенную нервозность брата, но мощные плечи Чижовски загораживал весь обзор, оставив в поле зрения лишь ее ноги в джинсах и белых кроссовках.

«Да у нас полгорода отоваривается в Торговом центре! – погрустнела Корниш. –Как же мне найти среди них ночного библиофила?»

От насущных мыслей ее отвлек Чижовски: оставив Линду в покое, он снова докучал сенатору своими вопросами.

– Скажите, а вы очень близки со своей сестрой? – спросил Роберт.

– Конечно! – гордо ответил Манфред, не оставив сомнений в своей искренности. – Она – мой самый родной человек. Корди ради нашей семьи пожертвовала не только своей карьерой, но и, можно сказать, личной жизнью, хотя я ее об этом не просил…

– Значит, Корделия – домохозяйка, и находится на вашем обеспечении?

– Что за глупости, комиссар?! Корделия – не бездельница. Она – хранительница нашего дома. Все хозяйственные заботы – целиком на ее плечах. И я не вижу ничего предосудительного в том, чтобы ее труд оплачивался.

– Корделия, вы можете повторить то, что вы сказали Брониславе в вашу последнюю встречу? – спросил он, развернув плечи в ее сторону.

– Конечно, – отозвалась Корди. – Я сказала, что Манфред уличил Шарлотту в измене и теперь готовится к бракоразводному процессу, – медленно проговорила она. – А также, что он намерен вернуть Броню, чтобы вместе воспитывать дочь…

– Полнейшая чушь! – воскликнул сенатор, подлетев к сестре. – Зачем?! Чего тебе не хватает?! – Он схватил ее за руки и выдернул с дивана.

В напряжении они стояли друг напротив друга: один – пылая негодованием, другая – раздираемая ненавистью, но не к брату...

– Ах, Мэнни, – сложив губы уточкой, промурлыкала вдруг Корделия голосом невестки. Зачем мы платим Корди такие большие деньги, если питаемся в ресторане, а уборка – на клининге? Бедняжку следует отпустить на все четыре стороны… Стерва! – выдохнула она в сторону вырывающейся из рук адвоката Шарлотты.

– Жалкое фиглярство, – произнес сенатор, с надменным видом возвышаясь над худосочной сестрой. – Мне все ясно: две хозяйки не могут ужиться на одной кухне! Но разве не ты жаловалась мне на легкомыслие жены?! Не ты ли рекомендовала ей того массажиста, которого она сразу же с лестницы спустила?! Не ты ли свела меня с детективом, чтобы… – Не договорив, он схватился за сигару и, напустив дыма, прошипел: – Пошла вон из моего дома!

– Эй, уважаемый кандидат в губернаторы! – не выдержал Роберт и, подхватив зарвавшегося Мишкуна под руку, увлек к столику. – Не рубите сгоряча! Тем более, мы еще не закончили с покушением. – Он легонько подтолкнул его в кресло и, обернувшись, бросил поджавшей губы Корделии: – А вы сядьте и не отсвечивайте! У меня к вам назрел еще один вопрос…

Не проронив ни слова, Корди опустилась на диван.

«Вот и ладненько, – подумала Лизбет и, взглянув на часы, выразительно кашлянула.

– Понял, – отозвался Чижовски и, придвинув к сенатору блюдце, вернулся к Корделии. – Итак, вопрос в следующем: не желаете ли вы сделать чистосердечное признание?

– Нет, комиссар, не желаю, – ответила она. – В шесть часов шестого сентября я находилась в своей комнате… вместе с господином Хрумом. И это может подтвердить Магда, которая подглядывала за нами в замочную скважину.

– Охотно верю. Кстати, сенатор, а где ваш помощник?

– Понятия не имею, – отозвался Манфред, вдавив сигару в блюдце.

– Как найдется, пусть навестит меня в полиции. А вас, Шарлотта, я попрошу вспомнить, куда же все-таки подевались ваши фуксии. И напоследок… – Он повернулся к Линде: мелькнувший в ее глазах нездоровый блеск не оставил и следа от былого равнодушия и безучастности. – Вы сами организовали свое покушение?

«Ого-го!» – удивилась Корниш, отметив, как вздрогнула Корделия, как округлились глаза у Шарлотты, как окаменел лицом Манфред.

– Это была всего лишь шутка, комиссар Мегрэ, – выдавив мучительную улыбку, произнесла Линда. – Я готова забрать заявление.

– И кого же вы наняли на роль «петушка»?

– Уже неважно…

После ее ответа у Корделии нервно дернулся левый глаз, Шарлотта шумно выдохнула, а Манфред выпятил вперед челюсть и нахмурил брови.

– Ответ неверный, – погрустнел Чижовски. – Ваша цель – месть Манфреду?

– Нет, Шарлотте. Она увела у меня мужа, а вместе с ним и Магду.

– Что ж, госпожа Бредлик, тогда пожалуйте с нами в отдел…

«Кто бы мог подумать?!» – Лизбет в полнейшей тишине покинула вслед за Робертом и Линдой особняк сенатора. Но едва щелкнула «собачкой», как услышала его сочный бас, долетевший с веранды:

– Если этот хитромудрый татарчонок не появиться здесь через час – выгоню вас обоих к чертям собачьим!

«Не повезло Корделии с братом, – подумала Лизбет, шагая к джипу. – Совсем не повезло».

Глава 42

Хельга с трудом разлепила сонные веки. Голова гудела, словно с похмелья.

«Конфетка Матильды… – вдруг подумала она, скривившись от боли, – …бла-бла-бла: помолодеешь лет на десять, как тот старый перец, который ходить уже не мог, а сейчас бегает по лесу, как сивый мерин… Сколько же я спала?»

События вчерашнего дня вырванными кусками пронеслись в ее памяти: вилла доктора… дымчатый кот… ужин… клочки бумаги… поцелуй… водяной матрас…

Она провела кончиком языка по пересохшему нёбу, ощутив неприятный привкус, словно от прокисшего молока. Затошнило. Глубоко вздохнув, она приподнялась на кровати, но почувствовав головокружение, снова откинулась на подушку. Помассировала виски, пытаясь сосредоточиться.

«Или это было не вчера… А какое сегодня число? – Задумавшись, она уставилась на потолок. – Знакомая люстра… как морская раковина».

Стараясь не шевелиться, Хельга взглянула на резную спинку кровати, покосилась на туалетный столик с зеркалом, на кресло возле кровати.

– О, нет! – простонала она. – Номер люкс… Я в клинике.

Превозмогая боль и тошноту, она откинула одеяло и села на кровати, опустив ноги на коврик.

«Вот, оказывается, куда он меня определил! – зашлась она обидой. – Вместо дворца – палата белостенная… – Спрятав лицо в ладонях, она едва сдерживала раздирающую грудь истерику. – Почему мне так не везет с мужиками?! Один – нищеброд, другой – жмот… – Она снова прилегла и натянула одеяло до подбородка. – Правильно, что Берту послушала… И не надо нам златых гор Агатиных, главное, что Дроня здоров, а уж Гордон сына всегда поддержит…

Робкий стук отвлек ее от переживаний.

– Кто там? – прохрипела Хельга едва слышно. – Кто там? – откашлявшись, повторила громче.

В приоткрытой двери появилась кучерявая голова сына. Увидев мать, он с радостным воплем бросился ей на шею.

– Ты где была так долго? – зашмыгав носом, спросил он. – Бабушка умерла, и наш дом сгорел! – выпалил он и заревел навзрыд.

– О-о-о! – выдохнула она и погладила сына по вздрагивающим плечам. – Какое сегодня число? – тихо спросила, перебирая пальцами его светлые кудряшки.

– Сегодня суббота, мам, – всхлипнул он, подняв заплаканное лицо, – а ты пропала во вторник, а в среду сгорел дом… и бабушка.

– Милый мой мальчик, – зашлась она от жалости и поцеловала влажную сынишкину щеку. Уголком пододеяльника промокнула слезы, застывшие в уголках его голубых глаз.

Увлеченная сыном, Хельга не сразу заметила Кронбика, с хитрецой поглядывающего на них с порога.

– Не помешаю? – спросил он и, без приглашения пройдясь по комнате, остановился возле кровати. – Твоя мама была в гостях у Босфора, – сказал он Дроне и, приподняв вялую руку Хельги, проверил пульс. Затем, одобрительно кивнув, уселся в кресло и закинул ногу на ногу.

– Кто такой Босфор? – спросил Дроня, вывернувшись из материнских объятий.

– Кот, живущий в доме на озере, – сложив на груди руки, ответил Гордон.

– Ага, как же! Еще скажите, что он сам ее пригласил!

– Так и было, – усмехнулся он и незаметно подмигнул Хельге.

– Что, правда, что ли?! – Дроня недоверчиво покосился на мать.

– Возможно, – засомневалась она. – Я не очень хорошо помню…

– А вы меня, случайно, не троллите?

– С чего вы это взяли, молодой человек?

– Мне вдруг пришла в голову неплохая мысль, что Босфор вовсе не кот, а точнее Кот – это его фамилия!

– Интересная гипотеза, – произнес Кронбик. – Ну-ну, дальше…

– Кот Босфор… э-э-э, допустим, Васильевич – ваш знакомый. Он живет на озере, а работает тута, с вами! – выпалил Дроня. – Думаю, что это тот старик на велосипеде, которого мы встретили на аллейке, – закончил он и, втянув голову в плечи, прыснул от смеха.

– Ваша гипотеза, молодой человек, не сработала: во-первых, ни тута,тамаздеся

«Вот и момент истины! – Хельгу бросило в жар. – Неужели, хэппи-энд?!»

– Твою мать на ужин… пригласил я, – внезапно севшим голосом произнес Гордон и, сглотнув слюну, продолжил: – Случайно попавший в ее организм аллерген вызвал кратковременную кому. В клинике ей была оказана необходимая помощь и назначено лечение. Так пойдет?

– Пойдет, – кивнул Дроня и посмотрел на мать. – А что ты ела?

– Мятную конфету, – ответила она и сжала его маленькую руку в своих ладонях. – Сын, мне надо тебе кое-что сказать… – Она закусила губу и бросила быстрый взгляд на Гордона.

«А что, если мое признание травмирует ребенка?! – с тихим ужасом подумала она. – А если он меня возненавидит?! Лично я бы так и поступила на его месте».

– Мам, ты только не волнуйся, – прошептал вдруг Дроня, осторожно погладив ее по плечу. – Я уже в курсе, что Гордон – мой биологический отец. Он мне сам рассказал…

– Как?! Я же сама должна….

– Мам, да какая разница! Он все доходчиво объяснил, и я же не ежик, в самом деле – сразу все понял.

– И ты совсем не злишься, что я обманула тебя? – хрипло прошептала она.

– Но это же была вынужденная мера, – небрежно бросил Дроня и украдкой взглянул на Кронбика.

– Конечно, сын! – кивнул тот, засияв хитрым прищуром.

– Ну все, мам! – Дроня спрыгнул с кровати. – Я тогда пойду – Марка с Матвеем поищу. Гордон, ты не возражаешь?

– Нет, мы с твоей мамой пока кое-что обсудим.

«Ничего себе! – Хельга проводила сына ревнивым взглядом. – И как это понимать?! Мой рейтинг падает?»

– Ма, а тут к тебе еще один гость, – распахнув дверь, воскликнул Дроня и, выглянув в коридор, громко позвал: – Дед, ты чего?! Заходи! Она сегодня не кусается.

В номер люкс несмело вошел Карл Краниц.

«Вот тебя-то мне как раз и не хватало!» – Она вскинула на него тоскливый взгляд и устало выдавила: – Ну здравствуй... папа.

Глава 43

– Разрешите войти? – спросил Чижовски, ударив кулаком по именной табличке на двери кабинета.

«Никого нет дома…» – Он послушал тишину и уже собрался уходить, но передумал, почувствовав затылком чей-то сверлящий взгляд.

– Шире шаг, агент! – в ту же секунду оглушил его командный бас комиссара.

«Весьма предсказуемо…» – нацепив вежливую улыбку, Роберт оглянулся. Позади него с довольной миной стоял Дюк Макговерн, покручивая рыжий ус.

– Давай-давай, тезка, проходи! – Дружеским толчком в спину он препроводил агента в кабинет. – С новостями или как?

– С ними самыми! – откликнулся Роберт. – Позвольте полюбопытствовать: ваше второе имя – Роберт?

– Да нет же! – ответил комиссар и заскрипел креслом. – Заглянул в твое досье: оказывается, ты тоже комиссар! Похвально! Готов пожать тезке руку! – Привстав, он протянул ему покрытую рыжими волосками пятерню.

– Даже не знаю, что и сказать, – пробормотал Чижовски, закончив церемонию.

– Так что там у тебя за дело? – спросил Дюк, развалившись в кресле.

– В допросной сейчас находятся Корниш и Бредлик…

– Та-ак, и кто кого допрашивает?

– Они пьют чай.

– О как! Почему там?

– Линда пишет объяснительную по своему заявлению о покушении на саму себя, – сказал Роберт, подперев плечом шкаф.

– Я вот сейчас немножко не понял… – Нахмурился Дюк, сдвинув очки на лоб. – Да ты садись! Нечего изображать из себя… статую Командора.

– Благодарствую! – Роберт уселся на ближайший стул.

– И давай-ка, коротенько, без мюсли по древу…

– Как скажите… Итак, накануне покушения Линда на пару с Корделией Мишкун наливались горячительными напитками, празднуя воссоединение подруг после долгой разлуки. А как вы знаете, комиссар, в пьяных головах всегда рождаются самые бредовые идеи…

– Ничего я не знаю, – недовольно нахохлившись, буркнул Макговерн.

– Итак, девушки придумали план, как им избавиться от Шарлотты Мишкун, жены сенатора, и при этом не остаться в накладе. Ставка делалась на нечаянного свидетеля, который бы подтвердил показания Линды про необычный цвет глаз преступника и розовые тапки… Непонятно? – спросил он, заметив отрешенный взгляд Дюка.

– Они, стало быть, втроем пили? – уточнил шеф, вернув глазам ясность.

– Кто – втроем?

– Линда, Корделия и некая Бронислава…

– Гм, – Роберт почесал подбородок. – Проясняю ситуацию: Бронислава – это имя Линды, которым ее нарекли в приюте.

– Угу… и по какой причине поменяла? Не понравилось или что?

– Не понравилось.

– Что ж, хозяин – барин. Давай дальше!

– Итак, про свидетеля – консьержка запомнила опухшего мужичка, спускающегося по лестнице. Причем, как следует из ее показаний, алкаш был босым, зыркнул багровыми глазищами и вылетел из подъезда. Жаль, что она не видела, когда он пришел, да и, собственно говоря, вашу супругу она тоже прозевала.

– Почему?

– Потому, что смотрела сериал, и лишь на рекламе выходила на перекур. Кстати, а зачем Диндра приходила к Бредлик?

– Да-а-а уж, – протянул Макговерн. – Хотела предупредить, что к адвокату сенатор наведывался… чтобы была осторожней, и все такое. Женская солидарность, одним словом.

– Понятно. Так вот, беспокойство вашей супруги сыграло заговорщицам на руку. В тот самый момент, когда Диндра с подругой входили в подъезд, Линда уже лежала на полу с огромной шишкой на затылке, а Корделия собралась бежать, но дверной звонок заставил ее импровизировать. Ну, а все, что случилось потом – вы и без меня знаете.

– Знать-то знаю, – проговорил Дюк и вытер вспотевший лоб, – но не понимаю, какого черта Корделии приспичило лезть в дом Гробовского?

– Это была не она.

– А кто?

– Бомж. Обычный бомж.

– Поясни-ка доходчиво!

– Во дворе соседнего дома Корделия оставила машину. Переодевшись, она выбросила флисовый маскарад в помойный бак, в которой спал бомж Пипетка. Кстати, найти его труда не составило. Так вот, облаченного в обновки Пипетку потянуло на подвиги. Припомнив, что еще не завтракал, он решил поживиться чем-нибудь вкусненьким в доме адвоката, но прогадал. Команда «Газы!» испортила ему не только аппетит, но и настроение. Есть еще вопросы?

– Про эту самую… Брониславу, которая наша Линда: у нее, что ж, семья была?

– Была, – кивнул Чижовски, – но бывший муж затеял бракоразводный процесс и нанял для этого Анастаса Гробовского. В итоге тяжбы Линда лишилась дочери.

– У нее еще и дети есть?!

– Есть. Девочка десяти лет. Живет с отцом – Манфредом Мишкуном.

– Ага. Значит, Линда и сенатор… того, были супругами, – констатировал Макговерн и, тихонько постанывая, выбрался из кресла и подошел к окну. – Она вынашивала холодную месть, – вдоволь налюбовавшись ясенем, резюмировал он. – Э-э-эх, видели глазоньки, что выбирали – теперь ешьте, хоть повылазьте! На кого рот раззявила, дуреха?! И что мне теперь с ней делать прикажешь, друг мой Яшка?

– Повисли в робкой тишине мои напрасные стенанья, лишь манный ясень в вышине крошит крылатками прощанья

– Что ты сказал?! – Дюк резко обернулся. – Ну да, ну да… ты же изучал дело, – произнес он, взглянув на него с искренней симпатией. – А знаешь, тёзка, меня эта каторжная баллада прям за живое задело! Он ей, значит, бриллианты к ногам, а она ему… э-э-х! – С неподдельной горечью он замахнулся на пальму.

– Но в стихотворении речь о бриллиантах не идет, – заметил Роберт. – Только о золотом кладе.

– Ну как же?! – легонько возмутился Дюк и, закатив глаза, произнес речитативом: – И вспомнил я: в последней корче, незримой силою гоним, алмазов крупных чудотворчеств я выбросил к ногам твоим!

– Признайтесь, комиссар, сами сочинили? – спросил Роберт, выдав положенные аплодисменты.

– Увы, поэтический дар мне неведом, – ответил Дюк, не оценив его вялой лести. – Значит, говоришь, речь не идет… – поверх очков он посмотрел на Чижовски.

– Не идет! Выучил балладку: от сих и до сих… – Роберт дважды рубанул ребром ладони по столу. – Нет в ней ни ясеня, ни чудотворных алмазов. Ручаюсь!

– А давай-ка проверим, кто из нас самый умный! – Макговерн схватился за телефон. – Сейчас сюда доставят дело, и мы сможем убедиться…

– Не стоит! – перебил его Роберт. – Папка у Лизбет – я принесу…

– И Корниш с Бредлик пригони! – крикнул ему вдогонку шеф.

***

– Присаживайтесь! – Заложив руки за спину, Макговерн прошелся по кабинету. – В ногах правды нет.

Линда с обреченным видом раскаивающейся грешницы и Лизбет в обнимку с толстой папкой заняли полдивана. Роберт оседлал стул.

– Начнем с вас, Бредлик… – Он схватил со стола заявление. – Вот ваша писулька! Насколько я понял, вы хотите его забрать?

– Да, я… – промолвила она.

– Вы дали показания против Шарлотты Мишкун, ложным образом обвинив ее в покушении, которое сами же и организовали! – прикрикнул на нее комиссар.

– Да, я…

– Чем вы можете объяснить свой проступок? – Дюк не давал вставить ей ни слова. – На что вы надеялись?! Что в полиции работают одни дураки?! – начал он заводиться. – Но нет! В дураках, вернее, дурах остались вы, уважаемая Бредлик! – Его лицо покрылись красными пятнами. – Скажите «спасибо» комиссару Чижовски, что я не дал официального хода вашей писульки! А Мишкун не будет предъявлять вам претензии лишь потому, что мне удалось убедить его в том, что заговорщицы действовали спонтанно, без предварительного сговора! В пьяном, так сказать, угаре! Все ваше дельце, уважаемая Бронислава, шито белыми нитками! Это даже мне понятно! Лиза, включи, наконец, кондиционер! Не видишь, что ли, какая духота в кабинете?! – гаркнул он склонившейся над папкой Корниш.

– Он не работает, босс, – спокойно ответила она, не поднимая головы. – Надо батарейки в пульте заменить, а на складе только пальчиковые.

– А какие надо?

– Мизинчиковые. Две штуки.

– В допросной есть кондиционер?

– Есть.

– Вытащи из того пульта, вставь в этот! Всё вас учить надо!

– Слушаюсь! – заложив между просмотренных страниц шариковую ручку, Лизбет отложила папку и вышла в коридор.

Едва за ней закрылась дверь, как Макговерн сунул Линде заявление и грозным шепотом произнес:

– Давай уже, рви, чтобы я видел! И другую писульку тоже рви! – Он заботливо подставил ей мусорную корзину. – Всё, забыли! – задвинув корзину глубоко под стол, выдохнул он. – Показательная порка для принципиальной Корниш окончена. Перейдем к нашим овечкам…

Блестящими от слез глазами Линда с благодарностью взглянула на шефа.

– И без соплей тут! – гаркнул он, спрятав довольную ухмылку в пшеничные усы. – В следующий раз, если что задумаешь – советуйся с бывалыми. – Забрав с дивана папку, он вернулся за стол. Только устроился в кресле, как вернулась Лизбет с упаковкой батареек.

– Сбегала в киоск, – сказал она, зарядив пульт. – Пользуйтесь на здоровье!

– Спасибо, Корниш, – выдохнул он и, скрипнув креслом, подставил затылок под прохладную струю. – Садись уже!

Стрельнув глазами в Роберта, она присела рядом с Линдой и тихо спросила:

– Все в порядке?

– Отделалась легким испугом, – ответила Бредлик, переглянувшись с Чижовски.

– Попрошу внимания! – остудив голову, объявил Дюк и извлек из заложенных Корниш страниц пожелтевший от времени лист бумаги. – Ну, вот же оно! Так-так… – Навалившись на стол, он уткнулся в лежащий перед ним текст. – Что ты хочешь мне сказать, протянув печально руку…

– Но там ничего нет, – тихонько возразила Лизбет.

– Это у вас нет, а у меня есть! – сообщил он и включил настольную лампу, предварительно сняв с нее абажур. Подождав немного, пока спираль достаточно накалится, он поднес письмо оборотной стороной к лампе.

«А неплохая мысль!» – подумал Роберт и, обойдя комиссара с тыла, встал справа, потому что слева уже пристроилась Корниш и, вытянув тоненькую шею, изумленно охала. Он перевел взгляд на бумагу, на которой, как и предполагал, начали проступать бледно-коричневые буквы.

– Вот это да! – выдохнула Лизбет и начала медленно читать:

– Химера вырвалась наружу, клыками львиными впилась

В мою некаянную душу, в мою вторую ипостась.

В последнем вдохе выгорая, швыряю куль в земную гать,

Застывшим оком замечая, хоть к мукам мне не привыкать,

Как расползаются покровы и черви лезут в мою плоть,

Но речи нежные медовы – мне улыбается Господь!

И сладость умиротворенья прикрыла веки мне – покой!

Свободен я! Вкусив прозренья, вернулся в мир твой… неживой,

В тот самый мрачный каземат, в свое обугленное тело

Потусторонний арестант, чья кровь на ранах загустела.

Но нет могилы, нет тебя… Неужто все это приснилось?!

Вот та часовня, вот луна и все же что-то изменилось…

Взопрел спиной, холодный пот потек за шиворот рубахи.

Догадкой ужас ледяной сковал меня, умолкли птахи…

И вспомнил я: в последней корче, незримой силою гоним,

Алмазов крупных чудотворчеств я выбросил к ногам твоим.

Безволие сошло на чресла, я повалился на траву.

Любовь моя к тебе исчезла, обратно уж не призову…

Моя вторая ипостась осталась гнить в отраве злата,

Навеки перевоплотясь в бесплотный призрак адаманта…

Припав губами к мураве, я слизывал рассвета влагу,

Зачем открылась в колдовстве? Зачем казнила бедолагу?!

Я одурманен был тобой, и жажда страсти мной владела.

За приворотной ворожбой судьбу свою не разглядела…

Но за любовь не жгут дотла, прищурив злобно кари очи.

Ночами гобелен ткала, тревогу в нем сосредоточив.

Какая надобность во мне, коль позвала во тьму ночную?

За вожделеньем пряча гнев, а не прелестницу срамную?

Повисли в робкой тишине мои напрасные стенанья,

Лишь манный ясень в вышине крошит крылатками прощанья:

«Ты сам, не ведая того, губил себя и свою душу,

Оборотившись в существо, забвенье прочил ее мужу.

Любовь на части раздвоя, колола пальцы острой спицей.

На гобелене тень – твоя!.. Когда б ты был таким тупицей?!»

В полнейшей тишине Макговерн выключил лампу.

– Ну и хитер, бродяга, – задумчиво обронил Роберт, отрешенно наблюдая, как исчезают написанные несчастным любовником корявые письмена и как угасает вместе с ними его земная жизнь: «И где их теперь, чьорт побьери,

– Что это было? – подала голос Лизбет, в растерянности разглядывая абсолютно чистый лист.

– Молоко! – ответил Дюк. – Симпатические чернила часто использовали политические заключенные. Видимо, наш каторжанин был неплохо осведомлен по данной части. Я проверил каждый документ – «невидимка» спрятан только здесь! – Он уверенно ткнул указательным пальцем в письмо и со словами: – Вот так вот, тёзка! – взглядом непобедимого полководца посмотрел на пребывающего в раздумьях Чижовски.

– Мне бы чуть раньше догадаться… – произнес Роберт. – Предлагаю ничью.

– Согласен! – кивнул Макговерн и перевел взгляд на Линду, преданно внемлющую ему с дивана. – Что скажете, эксперт Бредлик? Сможете поколдовать над молоком, чтобы оно больше не убегало?

– Проще простого! – откликнулась она и, покинув нагретое место, пересела на стул напротив Роберта и поближе к шефу. – Я вот что хочу понять… – уже не так бравурно произнесла она, – почему Кравцов обесцветил именно вторую часть баллады?

– Да ежу же понятно, – ответил Макговерн и, втиснувшись в кресло, снял очки и помассировал переносицу. – А ведь как кудряво все завуалировал! Чтоб, значит, чужой не догадался, а свой поостерегся. Да вот хренушки вашей Верушке! – Он пригрозил пальме весомой фигой. – Золото нашли и камни найдем! И вот еще что… – Он достал из сейфа завещание и протянул Линде. – Снимите с него пальцы, жирок, отделите вёсла от плевен… Работайте, короче!

– Хорошо… – Она надела перчатки и только тогда забрала его у комиссара. – А кто еще из нашего отдела, кроме вас, оставил на нем свои вёсла

– Вот ты мне и скажешь – кто! – запыхтел Дюк. – А сейчас читай! – приказал он и, развернув кресло спиной к кондиционеру, замер, прикрыв глаза.

– Лучше спросить, кто не оставил, – подавшись вперед, шепотом посоветовал ей Роберт, но она уже заскользила глазами по строкам и его не услышала.

Дойдя до конца, Линда еще раз перечитала завещание, перевернула, понюхала, потерла краешек пальцами, разве что на зубок не попробовала, и сказала:

– Очень интересно! Надо полагать, что все уже с ним знакомы?

– Как бы, да, – призналась Лизбет и покосилась на спину шефа. – Алекс нашел его в стиральной машине.

– Могу я озвучить последний абзац?

– Озвучивай! – разрешил Дюк, вернувшись за стол.

– …Всякие иные ценности, помеченное в реестре собственности, как то: драгоценные каменья (сапфиры – три единица, рубины – три единицы, изумруды – четыре единицы) завещаю незаконнорожденным правнукам моим, за коими признаю юридическое и родственное право Мякишевых (Маккиш), переданное по крови от внука моего Аполлона: Брониславе Бредлик, Матвею Луневу, Герману Розетти, в равных долях каждому…диамантах

– Они самые, – кивнул Роберт.

– А вы, значит, будете Брониславой Аполлоновной, так сказать? – поинтересовался Дюк, поверх очков поглядев на Линду.

– Выходит, что так, – ответила она и улыбнулась. – А Мотя и Гера – мои братья, а все вместе мы – наследники диамантов!

– Оно бы, конечно, так и было, если бы печать вовремя поставили, а без нотариального заверения этот документ – филькина грамота. Но! – Бросив красноречивый взгляд на Лизбет, он достал телефон и набрал чей-то номер. – Алло, это я! – рявкнул он глуховатому, по всей видимости, абоненту. – Сейчас к вам прибежит младший сержант Корниш. Дайте ей выписку из реестра собственности Агриппины Маккиш и Алимпии Брукович… Да, все официально!.. Запрос будет готов только в понедельник, а у меня нет времени!.. Да! Вяленый карп и стерлядка – сделаю, как себе! – Он припечатал телефон к столу и снова посмотрел на Лизбет. – Дуй в налоговую – там уже все готово! – И уже Линде: – Вы тоже идите работайте! Но как только – так сразу пулей ко мне! Понятно?

– Слушаюсь! – ответила Бредлик и, вложив «свой счастливый билетик» в прозрачный файл, вышла вместе с Корниш из кабинета.

– Так, всех озадачил – теперь с вами, – обронил он и, захлопнув лежащую перед ним папку, выразительно взглянул на Роберта.

Глава 44

Ингмар почти дошел до места, когда погода начала портится: солнце неожиданно спряталось за огромную тучу, воздух посвежел, а под ногами захороводились листья, заметая едва различимую тропу, ведущую к монастырю. Подняв воротник, он сунул руки в карманы куртки и ускорил шаг, но внезапно набравший силу ветерок напористо дунул в лицо, заставив его остановиться.

«Врешь – не возьмешь! – подумал Крут и, опустив голову, упорно зашагал вперед, наперекор ветру, жадно вдыхая одуряющие предгрозовые запахи леса, пропитанные тончайшим, еле уловимым ароматом цветущего сада... – В сентябре?! Стоп, машина! – Притормозив, он повел носом, жадно принюхиваясь. – Так и есть – духи!» – Подобравшись, он стремительно рванул в горку, в надежде перехватить душистого незнакомца до того, как тот исчезнет за монастырскими воротами.

Когда нестерпимо засвербело в носу от цветочной сладости, Ингмар наконец-то увидел впереди себя женщину в светлом плаще, с взлохмаченными ветром темными волосами. Странной журавлиной походкой она упорно взбиралась на холм к проглядывающей из-за деревьев белокаменной стене.

«В лес – на каблуках… – вздохнул он и, привалившись к толстому, покрытого мшистой корой дереву, оглушительно чихнул. – Но, может, оно и к лучшему – далеко не уйдет!» – Прочистив нос, он стряхнул с волос хвою и, приятно удивившись внезапно затихшему ветродую, быстро нагнал замершую в позе спящей на болоте цапли женщину.

– Здравствуйте вам! – сказал он, подхватив ее под руку. – От кого бежим?

– Я, кажется, заблудилась, – широко распахнув глаза, солгала она, зацепив его лиловым взглядом.

– Заблудились, значит... – глубокомысленно произнес он, моментом вспомнив слова Линды: «Я узнала ее по цвету глаз – редчайший случай в природе: фиолетовые…» – Хорошо…

– Для кого – хорошо? – спросила она, прижав к груди белую сумку, больше похожую на школьный портфель.

– Для всех нас хорошо, госпожа Мишкун, – ответил Ингмар. – Я ведь не ошибся?

– Не ошиблись, – сладко пропела Шарлотта, поправив волосы. – А вы кто такой?

– Капитан Крут, городская полиция! – Он распахнул куртку и продемонстрировал блестящий жетон. Удостоверение доставать не стал.

– Приятного мало, – усмехнулась она и небрежно сдунула с лица растрепанные пряди.

– Куда направляетесь? – спросил он, разглядывая ее сумочку с позолоченным замком.

– Я обязана отвечать на ваши вопросы?

– Только в интересах следствия.

– Вы за мной следите?

– Не очень-то и хотелось, – ответил Ингмар коронной фразой Алекса. – Всего лишь стечение обстоятельств.

– В таком случае, я просто прогуливаюсь по осеннему лесу.

– На каблуках и с портфелем?

– А что здесь такого?! Как хочу, так и гуляю.

– Тогда уж, простите, один звонок… – Он достал телефон и набрал Чижовски. – Роб, ты где?.. Понял – привет передавай… Нет, не комиссару, черт тебя дери! Я вот чего: встретил одну мадам с «фиалками» в глазах, знаешь такую?.. Угу! Так вы с ней уже закончили или еще не начинали?.. Понял, а мне что с ней делать: отпускать или везти в отдел? Понял! Значит, все-таки оставила пальчики… Лады, бывай! – Отключившись, он сфотографировал Шарлотту и с коротким сообщением переправил снимок Чижовски.

– Покажите документы! – попросил он.

– А идите к черту, капитан! – рассердилась она. – Водительских прав будет достаточно?

– Вполне!

Открыв портфель, она с ловкостью фокусника выудила удостоверение и сунула капитану. И прежде, чем захлопнула сумку, он успел заметить в ней кое-что интересное…

– Все верно! – Он пробежался глазами по ламинированному пластику и задержался на фото. – Красивая, – подумал вслух, вернув ей документ.

– Спасибо, – улыбнулась она. – Теперь разбежались?

– Нет, – отрезал он. – Еще журнал…

– Что?! – спросила она с легкой нервозностью и спрятала сумку за спину.

– Журнал в вашем портфеле…

– Какой еще журнал?! Говорите толком!

– Пять секунд, только на звонок отвечу, – ответил Ингмар, приняв звонок Роберта. – Слушаю!.. Понял! Давай подробности… – Полученная информация оказалась не из приятных: «Кругом одни подставы! Какого черта я с Линдой связался?! Врет, как дышит!» – На эмоциях он ударил ногой по ближайшему стволу и по-новой усыпанный хвойными иголками вернулся к алёкающему в трубке Чижовски. – Понял – не кричи... Какое продолжение?! Читай!.. Красиво звучит. Кстати, тебе прислали то, что ты запрашивал по своим каналам? Нет еще?! У меня есть версия, что журнал не сгорел в Старом доме… – Он взглянул на Шарлотту: она медленно отступала вверх по тропе. – Стоять! – прижав телефон плечом, крикнул он, и снова в трубку: – Я не тебе, Роб! Мы здесь с госпожой Мишкун беседуем... Да, у монастыря… Не знаю, зачем шла – сейчас выясняю… Нет! Справляюсь без подкрепления. Отбой! – Он сунул телефон в куртку, подошел к Шарлотте и прямым текстом выдал: – Сейчас вы расскажете мне, куда и зачем шли, или я буду вынужден задержать вас за убийство Роберты Маккиш!

– Почему – меня? – настороженно спросила она.

– У вас в сумке лежит журнал «Одинокие бражники», – рискнув карьерой, уверенно заявил он. – Именно этот экземпляр принадлежал Берте Маккиш и пропал сразу же после ее убийства. У нас есть свидетель, который подтвердил данный факт. Что вы на это скажете?

– Но я ее не убивала…

– Доставайте! – надавил он.

– Я ее не убивала! – выкрикнула Шарлотта и полезла в сумку. – Держите! – Она едва не сбила его с ног, с силой припечатав к его груди журнал.

– Вот спасибо! – Не упуская ее из виду, он заглянул в глянец: это были те самые снимки, малую часть которых он уже видел в телефоне Чижовски – теперь же он держал в руках оригинальное издание Симона Одилье с кратким экскурсом в житиё и быт одиноких бражников

– Была, – равнодушно ответила Шарлотта, обхватив себя руками.

– Зачем вы шли в монастырь? – задал он следующий вопрос, разглядывая мелкие темные пятнышки, вдруг проступившие на ее светлом плаще: «Дождь…»

– Я хотела показать журнал Агате, – неожиданно взволнованным голосом произнесла она. – Этот Одилье пишет страшные вещи…

– Так уж и страшные? Тогда я пойду с вами! Интересный экземпляр эта ваша старушка…

– Она – не моя старушка, – осекла его Шарлотта и, закинув на плечо сумку-портфель, заковыляла к белокаменной ограде.

– Эй, не так быстро! – окликнул ее Ингмар. – Вы еще не сказали, как он к вам попал!

***

Центральные ворота были закрыты, но на калитке висела стальная пластина с колотушкой: «Добро пожаловать!»

Пока Шарлотта разглядывала чудное приспособление, Ингмар ударил молотком по пластине – резкий металлический лязг неприятно прошелся по ушам. Капитан прислушался, подождал немного, но никто не спешил отворять для него и его спутницы врата целомудрия. Он занес колотушку для повторного удара…

– Не стучи понапрасну, касатик, некому отворить, – неожиданно раздался за его спиной елейный голосок. – Время послушания ноне – до второй трапезы обождать придется.

– А когда вторая трапеза? – спросил он, повернувшись лицом к маленькой сухонькой старушке в черном подряснике, поглядывающей на него снизу-вверх пытливым карим взглядом.

«Однозначно – она!» – сперва немного опешив, мысленно согласился с архивариусом Ингмар, отметив полную идентичность лицевых черт старушки (если абстрагироваться от морщин) и девушки из журнала: и довольно крупный нос, и тонкие губы, растянутые в мягкой улыбке, и глубоко-посаженные круглой формы глазницы…

– Да колокол и оповестит, – не замедлила с ответом старушка, добавив в голосок перчику, – часиков в четыре пополудни будет.

– Поздновато у вас с обедом…

– Да не обед то, касатик, а ужин. А вы к кому же пожаловали, люди добрые?

– К вам и пожаловали, уважаемая Агата, – ответил он и вдруг заметил стоящего чуть поодаль поджарого мужика в черной робе и такой же шапке: «Коренастый пенсионер с носом-бульбинкой и крупной, выпадающей изо рта нижней челюстью – точно садовник из Канарейки, как описала его Джесс!»

– Ты, касатик, глазоньки на Акимку-то не вылупливай – повылазют ненароком, а Бронюшке слепой инвалид не нужон будет, уж я-то знаю, – проговорила добрая старушка и, бочком протиснувшись между ним и Шарлоттой, отворила калитку, но впускать непрошенных гостей не спешила: тельцем вход загородила и через плечо на Ингмара глянула. – Ты, касатик, пока за вратами обожди – негоже осквернять дурными помыслами девичью обитель.

– Да нет у меня никаких помыслов: ни грязных, ни чистых, – возразил он. – Поговорить надо, – добавил он и огляделся по сторонам. – И если уж не мы к вам, то, давайте, вы к нам! – предложил он и кивнул в сторону леса, где среди деревьев хорошо просматривалась небольшая полянка с деревянной постройкой. – Что это там виднеется? Перевалочная база для паломников?

– Кормушка то, касатик, для приблудившейся животины лесной, да дровяная кладка…

– Сарай, значит.

– Не сарай, а дровяник с яслями.

– А присесть есть куда?

– Два пня да колоды не колотые.

– Сойдет, – сказал он, заручившись одобрением фиалковых глаз. – Тогда пройдемте в ясли, уважаемая Агата?

– Пущай, по-твоему, будет, касатик, – кивнула старушка. – Вот токмо в уборную сбегаю, а ты покуда с Акимкой поглаголь.

– Вижу, с юмором у вас все в порядке, – усмехнулся Крут. – Как я с ним глаголить стану, если он немой?

– А ты поспрашай, умеючи, – ответила она, юркнув за калитку.

– Да уж, занятная старушка... Что ж, – обратился он к Шарлотте, – пойдем, побеседуем с садовником?

– Он уже здесь: за вашей спиной, – прошептала она, округлив глаза. – Давайте сюда журнал – хочу показать ему фотки…

– Здесь я командую! – шепотом одернул ее капитан и повернулся к садовнику. – Вы меня хорошо слышите? – спросил он, повысив голос.

Садовник кивнул и, достав блокнот и огрызок карандаша, быстро нацарапал: «Я – не глухой, я – немой».

– А я – капитан Крут из полиции.

«Аким

– В ясли! – сказал Крут и, пропустив Шарлотту вперед, пошел замыкающим.

«Черт, где-то свой диктофон оставил, – похлопав себя по карманам, подумал он. Пришлось задействовать телефон. – Только бы зарядки хватило».

Зажав в руке журнал, он двинулся за Шарлоттой, то и дело застревающей каблуками во влажной земле. Не выдержав жалкого зрелища, он подставил ей свое плечо, и пока они «гарцевали» до дровяника, он всю дорогу оглядывался: не видать ли старушки.

Наконец-то дошли. Шарлотта сразу же уселась на пень, не взирая на предостерегающее мычание Акима. Но просидела недолго: поняв, что прилипла, быстро вскочила и внимательно осмотрела и пень с каплями смолы на свежем древесном спиле, и безнадежно испорченный плащ. Вывернувшись из макинтоша, она небрежно бросила его на поленницу, но взглянув на садовника, стянула плащ с дровяника, постелила на пенек и осторожно присела, прижав к груди сумку.

– Так? – спросила она у Акима.

Рот садовника исказился зигзагом, что означало: «Порядок!»

«Тогда за дело!» – подумал Ингмар и, встав рядом с Шарлоттой, отдал ей журнал.

– Аким, посмотрите: вы знаете кого-нибудь из этих людей? – спросила она, раскрыв «Одиноких бражников» на первой странице.

Еще издали, увидав обложку, он вдруг нахмурился и, выпятив нижнюю челюсть, учащенно засопел.

– Пиши! – метнулся к нему Ингмар.

Сверкнув черными глазами, Аким раскрыл блокнот. По горячим следам Крут начал быстро зачитывать написанное:

– Он насильник… мать святаяМирон и Агата…

– Ничего себе! – фыркнула Шарлотта. – У Мэнни, оказывается, есть старший брат. – Поднявшись, она застолбила пень портфелем и подошла к ним. – Покажите Мирона! – попросила она, передав журнал садовнику.

Внимательно вглядевшись острым глазом в каждый снимок, Аким остановил выбор на лысом пареньке, уверенно ткнув в него пальцем.

– Вы знаете французский язык? – удивилась Шарлотта. Садовник не шелохнулся, лишь просверлил настороженным взглядом орешник. – Или вы уже где-то видели этот журнал?

Садовник заскрежетал зубами.

– Чего пристали к сердечному? – раздался вдруг голос Агаты, семенящей к ним из орешника. – Меня пытайте, коли хотите. Ступай, Акимушка, тебя в клинике, небось, заждались, и агрегат забери: раз хозяйка объявилась, чего ему у меня пылиться?!

Вернув журнал дотошной Шарлотте, садовник неслышной поступью скрылся за дровяником.

– Вот и славно, – произнесла старушка, уголочком шерстяного платка промокнув глазки.

«А старушка-то не только оправиться успела, но и приодеться: вместо рясы короткий полушубок в овечьих завитушках накинула», – усмехнулся про себя Ингмар и спросил:

– Что за агрегат вы просили его забрать?

– Да тот, что молодая вдова в починку снесла, – ответила Агата, пробуравив его масляными глазками.

«Точно! Линда же говорила: микроволновка, вроде…» – вспомнил он и спросил: – А что за поломка?

– Магнетрон полетел, будь он неладен. Так Акимка все починил – молодец сыночка! Не зря я его к Симке определила, – похвасталась она. – Тот и языкам его научил, и наукам всяким разным. Может, еще чему-нибудь понабрался бы, да несчастье случилось. Может, слыхали? – спросила она с печалью в голосе.

– Может, и слыхали, – отозвался Крут: «Значит, сыночка…

– Так ведь не знал он, что Симочка в той подсобке порошки горючие хранит. Чиркнул спиченькой – они и полыхнули. Сыночка едва выскочить успел, как бабахнуло. А уж, как Симочка бесновался: сам же Акимку послал туда за негативами. Ну, стало быть, инфаркт его и накрыл. – Старушка замолчала, но, немного поразмыслив, уверенно добавила: – А все почему?! Потому что не надо экономить на электричестве!

– Верно, – согласился Ингмар, запоздало сообразив, что садовника отпускать не следовало: «Он же главный свидетель смерти Одилье или, еще хуже, подозреваемый!»

Нахмурившись, он взглянул на Шарлотту, задумчиво листавшую журнал.

«Наверное, дозревает для главного вопроса», – предположил он и громко кашлянул.

Она подняла на него глаза, внимательно посмотрела на Агату и спросила, не оправдав его ожиданий:

– Разве можно вам мирскую одежду носить?

– А почему ж не можно-то?! – искренне удивилась старушка. – Я высокого сана не имею: в монашках всю жизнь проходила, так и помру. А то, что меня игуменьей величают, так за это людям языки не отрежешь – думают, что все куплённое у меня, а, может, завидки берут, что богатое хозяйство матери Андронахи мне отошло…

– Ого, вы в курсе, что завещание нашлось? – спросил Крут.

– Найтись-то оно, может, и нашлось, да только тьфу на него – бумажка пустая…

– Откуда знаете?

– Земля слухами полнится, – ушла от ответа старушка.

– А слухи, небось, Бронислава донесла?

– Не донесла, касатик, а поведала.

«И когда только успевает?!» – подумал он, едва не пропустив долгожданный вопрос Шарлотты.

– Вы действительно причастны к убийству людей, как описал в своих мемуарах Одилье? – железным тоном спросила она монахиню.

– Да бог с тобой, детонька! – встрепенулась Агата. – Придумал все Симочка, как есть придумал! Там же, в оконцовке, так и написал – моя фантазия

«А ты ждала, что старушка с покаянием в ноги тебе упадет?» – Ингмар исподлобья взглянул на Шарлотту и повернулся к Агате.

– Я вижу, вам тоже знаком этот журнал, – произнес он. – Если не секрет, кто вас с ним познакомил?

– Да Симонка похвастался Акимке, что фильму сымать собрался по энтим своим мемуарам, – на удивление быстро ответила она, посерев лицом. – Тут-то сыночка и вызвал меня к нему…

– И вы убили Одилье так же, как и всех этих людей! – выпалила Шарлотта и потрясла журналом.

– Спровоцировав острую сердечную недостаточность, – поддержал ее сумасшедшую версию Ингмар и уверенно добавил: – А сыночке велели поджечь лабораторию.

– Ты, касатик, ежели чего не ведаешь, так и молчи подобру-поздорову… – проговорила Агата, метнув в него колючим взглядом. – Девка-то хоть знает о чем глаголет, а ты тока простофильку гоняешь… Скажи-ка лучше, чего это мне супротив фильму быть?

– Так… – пыкнул-мыкнул он и замолчал, костеря себя всеми чертями на свете за то, что не попросил Шарлотту пересказать ему вкратце мемуары.

– То-то!

– Тогда я скажу! – вступилась за него Мишкун, размахивая журналом, как флагом. – Потому что Симон разоблачает вас, как убийцу! Потому что в числе отравленных вами – моя бабушка и, возможно, дед! Потому что вы боитесь не геенны огненной, а человеческого гнева, потому что все написанное здесь – чистая правда! – разгорячившись, выдохнула она, уронив руку.

«Красава!» – восхитился Ингмар и, нащупав на ремне наручники, шагнул к припертой к стенке старушке. – Это серьезное обвинение, уважаемая Агата! – сказал он. – Будет лучше, если мы вместе прокатимся в отдел.

– Тю-у-у! Испужал ежа голой сракой, – промолвила она в ответ. – И откель ты такой шустрый выискался?! Я, как чуяла, откупную с собой прихватила. Поможи-ка… – Она скинула ему на руки полушубок и осталась стоять в черной кофте и долгополой шерстяной юбке, с обмотанным вокруг талии полотняным кушаком. – На-ка, вот… держи кончик! – Она сунула Шарлотте край полотна. – Да крепко держи! Обеими руками! А журналку свою наземь брось – никто не отымет! – И, приподняв локотки, она лихо крутанулась вокруг своей оси.

– Что это? – тихо спросила Шарлотта, разглядывая повисший на ее руках гобелен. – Неужели, карта?! Мне отец рассказывал…

– Он и есть, девонька, – кивнула старушка, надев шубку.

– А отец не верил… И в клад не верил, а вот же он – «золотой монеткой» на холсте отмечен, и церковь, и монахи, – в полном смятении проговорила она, разложив полотно на мокрой траве.

– Да какой тама клад, детонька! – замахала на нее руками Агата. – Был, да сплыл – ничегошеньки в сундуку том не осталося – все на храм божий пошло.

– А камни? – быстро спросил Ингмар. – Камни где?

– Какие камни? – оторопела старушка. – С чего ты взял, касатик?

– Да из завещания и взял! Я думал, вы знаете, где Агриппина их спрятала…

– Нет! Про каменья ничего не знаю, вот тебе истинный крест! – Она вынула из-за пазухи крестик, приложилась к нему губами и спрятала обратно. – Зато кое-чем другим могу подивить... – Она распахнула полушубок и, покопавшись в широких складках юбки, достала небольшую красную лампадку и протянула ему. – Бери-бери! Не сумлевайся! Молочко мое, райское…

– Да ладно! – Он не поверил собственным глазам: «Зелье варила, деток кормила» – Он поднял лампадку на уровень глаз и осторожно встряхнул. – Не густо что-то, расплескали по дороге?

– Попользовала за надобностью: деток своих лечила, – покорно отозвалась старушка.

– Вылечили?

– Господь помог Акимку на ноги поставить, а вот с родственничками не свезло – запущенные шибко были.

– Это как?

– Батька мой, Андрейка Мякишев, болел сильно: опухоль в его мозгу народилася и по крови потомству евойному передалася. Мамка моя, Агриппина, да Мирошка-проказник долго бились над лекарством…

– Это правда, что они проводили опыты на психически больных людях? – перебила ее Шарлотта.

– Бывало и такое… – без тени лукавства призналась монахиня и, посерев лицом, вдруг согнулась до земли, прижав к груди сведенные судорогой кулачки. – Так ведь брошенками они были, никому не нужными, – просипела она, пробуравив капитана налитыми кровью глазками.

– Что болит? – тут же спросил он, мгновенно собравшись. – Сердце? Где ваши таблетки, Агата? – Присев рядом, он приобнял ее за плечи.

– Дай… дай мне лампадку, – проскрежетала она и, с неожиданной силой оттолкнув его, сорвала с головы платок. – Дай!

– О, черт! – Приземлившись на опилки, он в полнейшем раздрае уставился на исполосованную красными рубцами голову старушки.

– Ведьма, – испуганно прошептала позади него Шарлотта. – Самая настоящая!

– Дай! – повторила Агата и протянула к нему скрюченный пальцы.

– Забирайте, бабушка! – вскочив на ноги, Крут выхватил из кармана стекляшку и сунул в ее куриную лапку. – У вас кровь носом… сейчас пойдет, – неуверенно произнес он, заметив красную капельку на кончике ее носа.

– Больна я… – Старушка шмыгнула носом, втянув каплю обратно в ноздрю. – …должна закончить начатое. – Она открутила на лампадке фильтр и, запрокинув голову, припала ртом к горлышку. Сделав последний глоток, перевела дыхание и с благодарностью взглянула на капитана. – Благодарствую, касатик, – произнесла она слабым, но вполне жизнеспособным голоском. – Не время мне еще помирать – не все вам досказала… А окромя меня – некому. – Она отдала ему полупустую склянку, повязала платок и умиротворенно вздохнула.

«И что это было?! – поразился Ингмар. – Стояла уже одной ногой в могиле, и вот вам, пожалуйста – раскраснелась, глаза горят! Неужели, все дело в этой животворящей бурде?! – Он поболтал склянкой и тихонько присвистнул. – Маловато будет – хватило бы на экспертизу».

– Не тревожься, касатик, всем сполна достанется, ежели ручонки из нужного места растут, – сказал Агата, поняв по-своему его сомнения. – Я рецептурку-то в синюю тетрадочку аккуратненько так вписала, чтобы михрютка-кесарь сразу и не приметил.

– Это вы так про доктора Кронбика? – уточнил он.

– Я ж и говорю – михрютка, как есть, михрютка – все чего-то жарит-парит, а додуматься не могёт, что мужиков только женщина вылечить смогёт.

– Как это?

– Почитаешь – поймешь, касатик, – вздохнула старушка и, взметнув юбкой, шустро уселась на пень, скинув портфель на землю. – Пытай далее, касатик, – сказала она, сложив на коленях руки.

– Из какой клиники людей привозили? – спросил он, спрятав лампадку.

– По молодости лет мамку мою свел случай с психическим доктором Генриком… фамилию не спрашивай – не вспомню! Он-то и отбирал болезных для… того самого, – не задумываясь, ответила Агата. – Больничку евойную в народе Перловкой прозвали – может, слыхал? Тама сейчас его племяш командует.

– Ясно. Бывшая лечебница Кроненберга…

– Во-во! Я так и сказала! – обрадовалась она, заерзав на пне. – А ты, девонька, чего призадумалась? – заискивающим голоском спросила она Шарлотту, сидевшую с отсутствующим видом на гобелене. – Спрашивай, пока я добрая…

«Наверное, еще от шока не отошла», – подумал Ингмар и, подняв с земли брошенный ею журнал, сунул его за ремень.

– Чудовище, породившее чудовище, – прошептала вдруг Шарлотта. – Вы –страшный человек, Агата, как и ваша мать!

– Это с какого боку посмотреть, миленькая, – тут же отозвалась старушка. – Лес рубят – щепки летят…

– Как бы вам в обратку бревном ни прилетело, бабушка, – покачав головой, сказал Ингмар.

– А ужо не прилетит, касатик, – захихикала она.

– Это почему?

– Потому как не зазря лесок-то порубили…

– Выражайтесь яснее! – повысив голос, попросила Шарлотта. – Неужели, Агриппине удалось победить рак?!

– Мне… – произнесла Агата, потупив глазки. – Мне, кажись, удалось – не мамке, не докторишке, даже не Мирошке – мне! Я и Акимку вылечила, и приемыши мои кровные на поправку пошли – каждый день носила им гостинцы: то молочко козье покроплю, то куличики начиню – вот уж и Матвеюшка здоров, а Герочку вспоминать – только душу рвать, и кой черт понес его в тот клуб Сибилку искать?! – по головушке от нехристя и получил. Все старания мои – котику под хвостик! Ну, а уж после залечил его михрютка-коновал этим своим мен-то-ри-ди-ном

– А как же Аполлон, Альберт, Эдвард?! – спросил Ингмар. – Вы их тоже «райским молоком» лечили?

– К племяннику Аполошке мамка не подпустила – не верила в целебность зелья, думала, отравить его хочу. Ну а когда уж Апанаска ее саму в преисподнюю отправил, так я потом племяша своего внучатого, Альбертика, на поруки и взяла, да Берта под конец все испортила: из жалости уксусом его поподчивала, чтобы не мучился, значит…

– Стоп машина! – сказал Ингмар, забуксовав в ее россказнях. – Апанаска – это кто?

– Да отец ейный: Анастасий фон-барон, – ответила Агата, пробуравив Шарлотту ехидными глазками.

– Неправда! – воскликнула Мишкун. – Он и мухи не обидит!

– Сейчас-то, может, и не обидит… – кивнула старушка. – А вот по молодости шибко резвый был – месть глаза застила: поначалу Алимпию отравил, а потом уж и до Мирошки добралися, да чуток не успели: Мирона, наперед них, инфаркт свалил.

– Наговоры и сплетни!

– Хочешь – верь, а хочешь – нет, но мамка твоя, детонька, кажный божий день в церкву на покаяние прибегала! А я затихну в уголку недалече и слушаю, слушаю… – Она примолкла, опустив глаза в землю.

«Родителей не выбирают, – подумал Ингмар, с сожалением взглянув на негодующую Шарлотту, снова усевшуюся на гобеленовую подстилку под мелодичное оповещение разрядившегося в его кармане телефона. – Как не вовремя! – Он покосился на Агату, с хитрецой поглядывающую на него. – Поняла или нет?»

– Не горюй шибко, касатик, – проговорила прозорливая старушка и протянула ему зажатый в кулачке… диктофон. – Все, что надобно вам знать, я сюда изрекла.

– Откуда дровишки? – спросил он, покрутив диктофон в руке: «Знакомая вещица».

– У Бронюшки позаимствовала. Тогда уж и вернешь ей, – ответила она и соскочила с пенька. – Пойду я: надо бы тесто для куличиков замесить напоследок.

– Подождите! – встрепенулась Шарлотта. – Егор Кравцов – что с ним случилось? – спросила она и, быстро поднявшись, подошла к Агате.

– Эхе-хе, девонька, – произнесла старушка и, привстав на мыски, заглянула ей в глаза. – А очи дедовы, – прошептала и отошла в сторонку. – Пропал Егор… с того самого дня, как свёз меня сюда. Обратно к бражникам

Проводив ее напряженным взглядом, Ингмар повернулся к Шарлотте.

– Я вот думаю, почему Агриппина не вписала в завещание Акима? – спросил он.

– Предположим, Агриппина не знала, что он ее внук, – без раздумий ответила она, – Считала его таким же подкидышем, как и всех остальных. – Поведя плечами, она подхватила сумку и присела на пень.

– Ну допустим… – сказал он и, сняв куртку, занялся гобеленом: дважды перегнул его через середину и, приложив щитком на предплечье, снова надел куртку, умудрившись без потерь просунуть в рукав «забинтованную» руку: «Порядок!»

Проверив трофеи: склянку с райским молочком – в кармане, журнал – за ремнем, гобелен – в рукаве, он подошел к Шарлотте, рассеянно отмахивающейся от мошкары.

– О чем задумались? – спросил он, прихлопнув на своей щеке жирного комара.

– Я думаю, что Агата убила Егора, – доверительным тоном произнесла она и, послюнявив палец, стерла с его лица кровавый след.

– Неплохо! – отреагировал он и на то, и на другое, и «без мюслей по древу» спросил, придав голосу капельку официоза: – Что вы делали позапрошлой ночью в архиве?

Не ожидавшая с его стороны подобного выпада Шарлотта напыжилась и с гонором произнесла:

– Я была дома!

– Ваши отпечатки, найденные на двери пожарного выхода, говорят об обратном, - вздохнул Ингмар. – Может, хватит ломать комедию?

– Ладно, сдаюсь! – кивнула она и, пришлепнув на его щеке комара, с милой улыбкой произнесла: – Я всего лишь хотела выкрасть дело Кравцова – подумываю, знаете ли, о писательской деятельности…

Глава 45

Кристина бесцельно бродила от одной витрины к другой, с легкой завистью разглядывая безликие манекены в стоковых одеждах из прошлогодних коллекций, но по ценам нынешних.

«Мыши плакали, кололись, но продолжали жрать кактус, – вздохнула она, пожалев, что снова повелась на совет какой-то там блогерши, что шоппинг – это лучшее лекарство от депрессии. – Я ведь даже дисконтную шмотку не могу себе позволить, а все – туда же… – Обиженная на саму себя, она отвернулась от одной витрины, чтобы упереться прибалдевшим взглядом в другую – напротив. Это был бутик премиальной одежды на порядок выше того, оставшегося за ее спиной, чьи вещи были ей не по карману, но даже в страшном сне она не могла себе представить, что платье ее мечты может столько стоить! Изумрудное, в маленьких блестящих пайетках, длиною в пол, с глубоким декольте и разрезом до бедра… и с ценником космического корабля!

У Кристины перехватило дыхание.

«Надо брать кредит!» – пришла ей в голову первая безумная мысль. На зарплату экскурсовода особо не разгуляешься, а на алименты она не подавала – числилась матерью-одиночкой и хоть какие-то льготы, но имела.

– Оно поможет мне удержать такого мужчину, как Реджик! – припав к витрине, прошептала она вторую безумную мысль. – Как раз и повод есть…

Она знала, что красавчик Хрум работает на сенатора Мишкуна и, в случае успеха последнего на выборах, займет кресло в Координационном Совете по вопросам градостроительства Ровенбрика. Поэтому именно сейчас ей следовало быть более напористой, чтобы сдвинуть с мертвой точки их подвисший в платонической фазе семидневный роман.

Решено: она наденет новое платье на вечерний прием, который устраивает губернатор в краеведческом музее в честь вновь прибывших делегатов.

И пусть место проведения раута не вызвало особого восторга ни у ее начальства – директора музея, ни у коллег, вынужденно подписавшихся на ночные экскурсии, зато предоставило Кристине реальный шанс стать счастливой.

Поздним вечером основательно взвесив все «за» и «против» кредита, она решила все же не торопить события, а обдумать еще раз, на свежую голову, возможные варианты получения вожделенного платья.

Кристина прикурила и, приподняв жалюзи, окинула усталым взглядом подворье Маккишей – огромный выжженный участок земли, на котором еще совсем недавно стоял добротный бревенчатый дом, чей купеческий вид всегда вызывал у нее кислую, раздражающую нёбо оскомину.

«Дома уже нет, а зубы все равно сводит, – подумала она и, прополоскав ментоловым дымом рот, медленно выдохнула на моментально запотевшее стекло.

– Туман, тума-а-ан! – пропела она вполголоса, окрыленная внезапной, третьей по счету за сегодняшний день, безумной мыслью: «Я знаю, кто даст мне денег! Причем, столько, сколько я попрошу за молчание!»

***

За двое суток до пожара

В тот день, ближе к полуночи, она вот также стояла у окна и смотрела на светящие окна соседнего дома, будоражащие воображение призрачными тайнами и всякой мистической чепухой, требующей срочного развенчания.

– А схожу-ка я на разведку, – решила Кристина и, глотнув для бодрячка красного полусухого, отправилась к Маккишам.

Пока закрывала дверь, припомнила, как холодна была с ней Хельга при первом знакомстве: на контакт не пошла и дальше порога не пустила, хотя их мальчишки давно были не разлей вода.

«Будем надеяться, что она спит… – вздохнула она, спрятав ключи в куртку. – Мне бы с Бертой подружиться: она и старше, и знает больше, и совсем не прочь выпить».

На улице было тихо и безветренно, одуряюще пахло сухой травой и отцветающим шиповником, а в небе затаилась в рваных облаках полная луна, и ни одной звездочки.

Через дорогу под тусклым фонарем самозабвенно целовалась влюбленная парочка. Одинокий прохожий, поравнявшись с ними, цинично хмыкнул и, нагло подмигнув Кристине, заспешил прочь, приподняв воротник плаща, в сторону темнеющего вдалеке сада Маккишей.

«Хамло, – подумала она, проводив его игривым взглядом. – Но красивое, на Реджика чем-то похож…»

Калитка в соседний двор была приоткрыта – ей даже звонить не пришлось. Протиснувшись бочком, Кристина медленно пошла к Старому дому, в окнах которого все еще горел приглушенный занавесками яркий свет, а с крыльца доносился шорох мохнатых бабочек, трепещущих вокруг тусклого фонаря.

В сгустившейся темноте по-особенному громко застрекотали цикады, и оживились под лягушачьими переливами назойливые комары.

«Может, у них еще и прудик с карпами имеется? – подумала она, напряженно вглядываясь в очертания гигантского дуба на границе с рябиновым садом, когда большая черная птица вдруг сорвалась с кроны дерева и, троекратно у-у-ухнув, спланировала на крышу дома, в окнах которого тут же погас свет, и вместе с ним исчезли все животные звуки, но появились другие – посторонние: скрип двери и тихий щелчок замка.

Не успев толком испугаться, Кристина быстро спряталась за ближайшим кустом и, раздвинув ветки, едва не расхохоталась – на крыльце топталось… Облачное привидение.

«Это кто ж такой умный сказку превращает в быль?» – подумала она, пытаясь хорошенько рассмотреть ночного визитера. То, что это была женщина сомнений не вызывало – в белом плаще с накинутом на голову капюшоне, она сошла со ступеней, выразительно покачивая бедрами, и летящей походкой направилась в противоположную от затаившейся в кустах Кристины, сторону.

Подождав пока «привидение» растает в темноте сада, Кристина выбралась на дорожку и, пригнувшись, припустила к калитке, подстрекаемая протяжным уханьем филина.

***

Ранним утром Кристина уже держала в руках нужную сумму, а к ближе полудню – пританцовывала перед большим зеркалом, любуясь своим новым нарядом, безукоризненно сидевшим на ее идеальной фигуре.

– Как же все удачно сложилось! – радовалась она, разглядывая свое отражение со всех сторон. – Если бы я не пошла в тот вечер к Маккишам – не видать бы мне его, как своих ушей! А если бы я не пошла за булками?! – ликовала она, удивляясь самой себе: с какой непоколебимой решимостью она кинулась разоблачать «ведьму», встретив ее на следующий день, все в том же белоснежном пальтеце, возле кондитерской. – Вот же мне попёрло! Тьфу-тьфу-тьфу… – Поплевав через левое плечо, она еще немного покружилась по комнате, но, наткнувшись взглядом на торчащий из сумочки телефон, резко остановилась.

– Ты совсем, что ли, ку-ку? – нахмурив брови, спросила она у своего отражения. – Герман умер, а ты выплясываешь?! Твой сын неизвестно где ходит – один на один со своим горем – а ты покупаешь платья?! Какая же ты дура, Кристина Холдиш! – Она выхватила телефон, пролистала входящие номера – сын не звонил, сунула обратно в сумку и с пылающими щеками опустилась на стул спиной к зеркалу. – И куда теперь бежать? – скинув узкие туфли, задалась она беспокойным вопросом, попутно выискивая глазами тапки.

Но бежать никуда не пришлось – в прихожей хлопнула дверь, и Кристина с облегчением выдохнула.

– Марк, поднимись ко мне на минутку! – громко позвала она сына, влезая в туфли, и, приосанившись, взглядом королевы-матери посмотрела на дверь. Скрипнула последняя ступенька, и в комнату вошел человек, ни капельки не похожий на Марка. В пресловутом белом плаще, в надвинутом до предела капюшоне, он сверлил ее пронзительным прищуром, намеренно прикрыв нижнюю часть лица шарфом.

– Шарлотта?! – воскликнула она, вскочив с места, но не устояв на высоких каблуках, снова опустилась на стул. – Мы же только расстались… Что это на вас? Респиратор?! Что вы делаете в моем доме? – Поняв, что обозналась, она сыпала вопросами, лихорадочно соображая, где уже сталкивалась с этим пристальным наглым взглядом, а вспомнив, вдруг похолодела и испуганно произнесла: – Я вас узнала… вы крутились возле моего дома… это были вы… вы мне подмигнули… вы… вы… – Захлебнувшись ужасной догадкой, она приоткрыла рот – едкая струя, выпущенная незнакомцем из баллончика, откинула ее тело на спинку стула. Колючие песчинки облепили язык, и обжигающая волна, прокатившись по горлу, ворвалась в легкие.

Кристина Холдиш умерла от болевого шока, в изумрудном платье своей мечты.

Глава 46

– В дверях не толпимся! Проходим, проходим! – Комиссар Макговерн руководил рассадкой подчиненных. – Крут, давай на свое место! Лиза, на диван! И двигайся в уголок, двигайся! Каролинка – рядом с Корниш! Чижовски, занимай мое кресло! Да не сомневайся: подо мной не сломалось, а уж под тобой – тем более. Джессика – в кресло! Да-да, сюда, напротив капитана. Пиф, вам не стоит садиться рядом с Каролинкой: боюсь, что ваша вирусная инфлюэнца пагубно скажется на результатах экспертизы. Ха-ха-ха!

– Тогда я в углу постою, – прогнусавил Грегори.

– Стой, где хочешь, – легонько рявкнул Дюк, – но сначала стулья из дежурки принеси: себе и Николичу.

– Есть! – ответил Пиф и вышел. Вернулся уже со стульями. Один поставил перед шефом, на второй уселся сам, в углу за шкафом.

– Так, Николич, бери седалище и неси к окну! – скомандовал Дюк.

– Может, я лучше на диван, – предложил Алекс, покосившись на Каролину, – тут и Бимке места хватит, – добавил он и похлопал по ноге, подзывая собаку.

– Нетушки! – горячо возразил Дюк. – В ближайшие два часа здесь сижу я. Хочу, чтоб, без воротничков

– Без галстуков,

Забравшись под широкие листья, пес положил морду на лапы и прикрыл глаза.

– Ишь ты, – миролюбиво произнес Дюк, наваливаясь плечом на сидящую рядом дочь. – Наблюдает за нами, зараза такая!

– Эй, ты нас сейчас раздавишь! – выдавила Каролина, в свою очередь навалившись на Корниш.

– Ох, ты мать честная! – выдохнул он и, поднапрягшись, поднялся с дивана. – Так лучше? – спросил он у дочери.

– Значительно, – кивнула она, поправив на бедрах халат.

– Тезка, э-э-э… – Дюк повернулся к Чижовски, по-свойски развалившемся в его кресле.

– Нуль вопросов, шеф! – тут же сориентировался Роберт и пересел на диван, устроившись между Каролиной и Лизбет.

– Итак, господа, без воротничков

– Без галстуков, – снова поправил его Алекс.

– Не ворчите, Николич! Лучше доложите про… – Дюк призадумался. – Про… – Постучал пальцами по столу. – Про…. – И, сдавшись, раздраженно бросил: – Да докладывайте уже про что-нибудь!

Вскочив, Алекс первым делом посмотрел на Бимура: тот тихо сопел, приоткрыв пасть.

– Давай про Квинса, – подсказал ему Ингмар, раскачиваясь на стуле.

– Значит, Орланд Квинс… – неуверенно произнес Алекс. – Ну-у-у… в общем, он умер.

– Как умер?! – подавился вопросом комиссар, подавшись вперед. – Когда умер?! Николич, не мямли, мать твою!

– Грег, скажи! – воскликнул Алекс, но сержант Пиф, прислонившись кучерявой головой к шкафу, тоже спал.

– Не скажет, – вздохнула Джессика, – хоть в барабаны бей. По себе знаю.

– Так разбудите его или сами докладывайте! – рявкнул на нее Дюк. – Развели здесь цирк, понимаешь ли!

– Квинс умер, потому что кранциофарингиома не оставила ему шанса, несмотря на старания доктора Кронбика, – ответила Джессика.

– А что Кронбик?

– Он лечил его по какой-то своей методике, но записи не предоставил.

– Почему?

– Сказал, что не может найти тетрадь.

– Врет?

– Не врет, – вступил в разговор Ингмар. – Я видел его тетрадь у Линды. Может, стоит ее позвать?

– Она еще с тапочками не закончила, – ответил Дюк. – Как закончит – придет.

– С какими тапочками?

– С розовыми!

– О, так они все-таки нашлись? – подал голос Чижовски.

– Нашлись, – усмехнулся Дюк. – Какая-то заполошная бабёнка принесла. Говорит, размер не подошел.

– Щедро накрашенная и в бигуди? – уточнил Роберт.

– Она самая. Консьержка что ли?

– Она самая. Ну и хитра лиса!

– Так, ладно! – повысил голос Макговерн. – Кто следующий с докладом? Давай-ка ты… вы, эксперт Монник. Только коротенько!

Каролина поднялась с дивана и, одернув халатик, раскрыла папку.

– Иди сюда! – вдруг рявкнул Дюк, перехватив оценивающий взгляд агента, брошенный на ее ноги и чуть выше. Выбравшись из кресла, он быстро усадил в него свою недоумевающую дочь.

– Первое… – сказала она, вынув из папки голубой бланк, – бутыль с жидкостью из подвала Старого дома является двадцатиградусной рябиновой настойкой и опасности для жизни не представляет. – Она передала бланк Дюку.

– Понятно, – кивнул он, поверх очков скользнув по нему взглядом.

– Второе. Состав леденца, который передал мне Алекс, многокомпонентен: смесь сахарного сиропа с патокой, мятный ароматизатор и элеутерозиды – основное действующее вещество, содержащееся в корнях элеутерококка…

– Что за «кока» такая? – живо поинтересовался Дюк.

– Элеутерококк колючий

– Гм, и что нам это дает?

– Бодрит, веселит, но не убивает, – подсказал Чижовски.

– Верно, – кивнула Каролина. – Пластиковая палочка, найденной Алексом в лесу, является… гм, комплектующим леденца. Потожировые принадлежат Герману Холдишу, также как и след от ботинка. У меня все!

– Да-да, можете вернуться на место, – пробормотал Дюк и перевел взгляд на Джессику. – Что ж, лейтенант Буффа, пришел и ваш черед доложиться по Кронбику. Узнали что-нибудь новенькое?

– Доктор в смятении, – придав голосу легкую грустинку, ответила она. – В его наполненную наукой жизнь непредвиденным образом вторглась любовь.

– Вот как! И кто этот… гм, счастливчик?

– Увы, шеф, должна вас разочаровать, но это счастливица

– Что ж, прекрасная новость, – искренне обрадовался он. – И кому же удалось направить его, так сказать, мускулюс пенисус

– Хельге Маккиш.

– Ну ты ж подумай, какой предприимчивый малый! – загрохотал он сквозь смех. – Сначала свою, так сказать, мускулюс спермикус

– А вы уже знаете…

– Это моя работа, лейтенант, – отдышавшись, произнес Дюк. – Давайте-ка дальше!

– А что дальше?! – удивилась Джессика. – Преодолев жизненные невзгоды, семья воссоединилась.

– Что вы подразумеваете под невзгодами, лейтенант? – глухо спросил он. – Пожар в Старом доме, аллергию Хельги Макккиш или опыты Кронбика над живыми людьми?

– То есть? – растерялась она, впервые за всю карьеру.

– Уважаемая Буффа, ваше самолюбование доставляет мне некоторое неудобство, – вздохнул Дюк. – Я прошу вас конкретики, а вы мне тут речевые узоры вяжете... ажуром.

– Простите, шеф! Прежде всего меня интересовал вопрос, почему Кронбик не сделал ни единой попытки спасти сына из горящего дома? Про Берту – я уж промолчу…

– И почему?

– Потому что знал, что мальчика в доме нет.

– Откуда?

– Его Агата предупредила, – снова вмешался Крут и, выложив перед комиссаром диктофон, добавил: – А здесь – ее признания.

– Так-так, послушаем на досуге. – Дюк повертел диктофон в руках и убрал в ящик. – Продолжайте, лейтенант!

– Следующий вопрос касался практической работы Кронбика у профессора Мишкунова, – бросив на капитана косой взгляд, сказала Джессика. – Со слов доктора, профессор специализировался на изучении злокачественных новообразований головного мозга. В частности, разрабатывал препарат по их купированию, но положительного эффекта так и не достиг. В настоящее время Кронбик продолжает заниматься данными исследованиями, с расчетом, ни много ни мало, на Нобелевскую премию.

– Что ж, надежда умирает последней, – многозначительно изрек Макговерн. – Но сдается мне, что его благие намерения закончатся электрическим стулом, – добавил он и, чуть привстав, навис над столом, узрев любимую дочь, трепетно прильнувшую к широкому плечу Чижовски, который в качестве зятя его совсем не устраивал. – Каролина! – громко позвал он. – Будь добра, принеси всем кофе. Можно, из автомата. Только мне без молока, сама знаешь…

– И без сахара, – напомнила она и, одернув халатик, вышла из кабинета.

«Так-то», – подумал он и снова развалился в кресле, поглядывая на нахохлившегося в углу дивана младшего сержанта.

– Корниш, просыпайтесь! – добродушно гаркнул он. – Вы были в Перловке?

– Была, – сдержанно ответила Лизбет.

– С кем встречались?

– С Ивашкиной.

– Корниш, просыпайтесь! Что еще за Ивашка?!

– Завотделением, психиатрическим, – ответила она чуть бойче и, растерянно взглянув на Чижовски, неуверенно повторила: – Ивашкина. Инесса Ивашкина.

«Так-так, значит, не послышалось», – подумал Дюк и покрутил ус. – Ивашкина, говоришь… – произнес он вслух и, выбравшись из-за стола, важно прошелся по кабинету и остановился возле Николича. – Вот вы знаете, кто такая Инесса Ивашкина? – задал он инспектору, казалось бы, обыденный вопрос.

– Доктор Зло? – буркнул Алекс, подпортив ему импровизацию.

– Зло, не зло – это нам Корниш доложит, – вздохнул Дюк и вернулся за стол. – Я же, во избежание всяческих кривотолков, сразу же хочу поставить вас в известность, что Инесса Ивашкина – мать Каролины и, так сказать, моя первая жена... – Взяв паузу, он внимательно оглядел каждого из своей подозрительно притихшей команды. – Что ж, могу предположить, что данная новость – уже ни для кого не новость, – удовлетворенно кивнул он, втискиваясь в кресло. – Корниш, продолжайте! Только поживее…

– Ивашкина познакомилась с Кронбиком в больнице Святого Димерия, где она работала медсестрой, а он заведовал реанимационным отделением. Позднее, он предложил ей, на родственной основе, место в своей, только что открывшейся клинике, но она отказалась, потому что в это время переживала бурный роман с… – Лизбет смущенно запнулась.

– Да со мной, со мной! – громыхнул Макговерн. – Не мямли, Корниш! Что еще Инесса тебе напела?

– Что, когда она забеременела, вы ее бросили и вынудили уехать из города, – набрав побольше воздуха, выпалила она.

– Чертова баба, – усмехнулся он в усы. – Ну-ну, дальше!

– Тогда она решила принять предложение Гордона, но поскольку вакансий в Канарейке на тот момент уже не было, он трудоустроил ее в Перловку.

– А что за родство их связывает? Что-то я об этом впервые слышу.

– Разрешите я поясню? – вызвался Чижовски и без церемоний продолжил: – Прабабка Ивашкиной приходилась Генриху Кроненбергу родной теткой.

– А это кто?

– Родной дядя нашего Кронбика. Я, к слову, тоже имел беседу с Инессой, но в несколько ином русле.

– Хорошо, – сказал Дюк и кивнул Корниш, чтобы продолжала.

Покосившись на Роберта, Лизбет торопливо произнесла:

– Я попросила Ивашкину поднять записи семнадцатого года по пропавшим пациентам. Кстати, она – довольно педантичный и грамотный документовед: все архивные дела скрупулезно прошиты, пронумерованы и сброшюрованы, начиная аж с одна тысяча восемьсот восемьдесят первого года – года основания клиники! Проштудировав дела за период с тысячи девятьсот тридцать первого по сорок первый годы, я обнаружила…

– Почему именно этот диапазон? – перебил ее Дюк.

– По показаниям очевидцев – это именно тот промежуток времени, когда в здешних местах действовала община целительницы Андронахи – она же Алимпия Брукович, она же Агриппина Мякишева. И именно в это же время в общине находился Мирон Мишкунов, что также следует из мемуаров Симона Одилье.

– А вы уверены, что его писульки достоверны?

– Да, уверены! – откликнулся Ингмар. – Доказательства – на диктофоне.

– Прежде всего, меня интересовали пациенты, в указанный период покинувшие клинику после лечения, – продолжила Лизбет. – Так вот, из двадцати человек судьба десятерых до сих пор не известна.

– И что?

– Шеф, надо копать, – снова вмешался в разговор Крут. – И копать на земле Маккишей, под рябинками.

– Что ж, будем копать, но зачем?! Обвинения предъявлять некому.

– Но истина – прежде всего!

– Хорошо, что из Мякишевых никого не осталось: мертвые сраму не имут… – подал голос Алекс.

– Как не осталось?! – громыхнул Дюк. – А байстрюки Аполлона?!

– Так они же Маккиши

– Увы, если отыщутся кости… С прессой лучше не ссориться.

– Так вы же им жизнь сломаете!

– Отставить сантименты!

– Но вы же тоже… в этом самом, в пуху!

– В лебедином? – простодушно спросил Дюк. – Ну-ка, поподробней! – зазвенел он сталью в голосе.

Алекс, хоть и струхнул, но вида не понял.

– Я про алмазы хотел спросить – камни у вас? – выпалил он.

И пока Макговерн в замешательстве наливался багрянцем, слово взял Чижовски.

– Дружок, вот ты сейчас в корне неправ, – с отеческой заботой обратился он к инспектору. – Но я тебе отвечу: камней у комиссара нет, а если и есть, то только в почках, но это лишь мое предположение.

– Ничему капитан его не научил, – выдохнул Дюк, наглаживая левую сторону груди.

– Николич – толковый малый, но слишком юн и горяч, – мягко возразил Роберт. – Все дело в том, что в процессе расследования у нас возникли некоторые вопросы, ответить на которые можете только вы…

– Какие вопросы? – тихо спросил Макговерн, чувствуя, как разливается за грудиной жар. «Неужели добрались до старого пердуна?» – подумал он с тревогой.

Вместо ответа Крут положил перед ним портативный черный плеер…

Трескучий голос Фергюссона вырвался из динамика и врезался острой болью в сердце комиссара. Закатив глаза, он повалился на бок.

В доли секунды лейтенант Буффа оказалась рядом и, рванув на себя опасно накренившееся кресло, вернула теряющего сознание шефа в исходное положение.

– Неотложку! Срочно! – сорвав с его шеи галстук, воскликнула она, расстегивая на нем рубашку.

– Уже едут! – крикнул сержант Пиф.

«Вот и славно», – подумал Дюк и отключился.

***

– …Вследствие острой недостаточности коронарного кровоснабжения

«Грудная жаба, стало быть, – подумал Дюк, рассеянно оглядев столпившихся возле дивана коллег. – Переживают, однако».

– Папа! – Каролина взволнованным вихрем влетела в кабинет. – Что случилось?

– Ничего страшного пока не случилось, – успокоил ее врач, подхватив свой чемоданчик. – Вы поедете с нами?

– В больницу?

– А есть другие предложения?

– Пап?!

– Я никуда не поеду! – приподнявшись, возразил Дюк. – Где мой китель? – спросил он, поглядывая на свою заросшую светлыми волосами грудь.

– Возможно, в шкафу, – ответила Лизбет и протянула ему сорочку. – Только вот с галстуком незадача… – добавила она и позвала, оглянувшись на пальму: – Топай сюда, глупая морда!

Недовольно ворча, из широких листьев выполз Бимур с полосатой тряпочкой, свисающей из пасти.

– Красавец! – добродушно ухмыльнулся Дюк, застегивая рубашку. – Ненавижу эти удавки.

– Ох, пап… – выдохнула Каролина и, припав к нему, расплакалась.

– Ну-ну, доча, – расчувствовался и он, похлопывая ее по вздрагивающим лопаткам. – Все же хорошо! Ты только Диди не рассказывай…

Через некоторое время порозовевший Макговерн, не без помощи Чижовски, опустился в свое кресло за рабочим столом.

– Итак, вынужденный перерыв – не повод для безделья, – осторожно произнес он, стараясь не напрягать голосовые связки. – На чем мы остановились? Так-так, сам помню: мое первое дело, так сказать, и старина Фергюссон... – Он задумчиво пожевал ус. – Что ж, капитан, вынужден констатировать, что ваша дотошность в расследование убийства Берты Маккиш привела вас к надуманным выводам.

– Я так не считаю, – нахмурился Ингмар.

– Что ж, ваше право. Ну, а вы что скажете, коллеги? Кстати, Монник, вы можете идти: ваш доклад я уже выслушал!

– Вот так всегда… – пожав плечами, бросила Каролина и ушла.

– Итак, я повторю вопрос: считаете ли вы информацию, полученную от Фергюссона, достоверной на все сто процентов? Сержант Корниш, ваш выход!

– Гм, я пока воздержусь, – немного подумав, ответила Лизбет.

– Николич?!

– И я, – ответил Алекс, – и я того же мнения.

«Осмотрительная, однако, молодежь, – подумал Дюк и, нацепив очки, прищурился на Чижовски.

– Скажу, что при отсутствии доказательной базы, сыпать обвинениями не разумно, – произнес Роберт. – Однако основанием для нее может стать эксгумация…

– Н-да, – проронил Дюк и, покрутив ус, подумал: «Может стать, но не станет…»

– Шеф, а давайте раскопаем старушку, – предложил Грегори, выглянув из-за шкафа. – Сразу все проясниться: кто прав, кто лев.

– Сам ты – лев, – вздохнула Джессика и, сложив на груди руки, чуть искоса посмотрела на Макговерна, выгнув бровь.

«Вот уж всезнайка, черт ее дери!» – усмехнулся Дюк и, спрятав улыбку в усы, важно произнес:

– Прыткая ты особа, лейтенант. Откуда узнала?

– Запросила справку из крематория…

– Вот так-то, господа, учитесь! – Он прицелился паркером

– Вот сейчас совсем не понял… – помотав головой, произнес Крут. – Агриппину сожги, что ли?! И вы об этом знали?!

– И Фергюссон ваш знал, – кивнул Дюк, – А вот вы даже не удосужились проверить его ахинею.

– Да как так-то! – простонал Ингмар, ударив кулаком по столу. – Почему ты нам ничего не сказала?! – накинулся он на Джессику. – Роб, а ты?! Ты тоже знал?!

– Вы теряете хватку, капитан! – повысив голос, прервал его Дюк. – Выношу вам второе предупреждение! Потом пойдете патрулировать улицы, как и обещал…

– Улицы, так улицы, – разобиделся Крут, но гонор придержал.

– А позвольте высказаться немому? – с улыбкой спросил Чижовски, поднимаясь. – Я также не проверил полученную информацию, хотя должен был…

– Молчите уже, достопочтимый Федор Плевако

– Увы, пока нет. Но думаю, надо еще раз осмотреть подвал.

– Так идите и осматривайте! Николич, Пиф и Буффа – вам в помощь! И собаку не забудьте!

– С превеликим удовольствием, – ответила не по форме Джессика, утаскивая Грегори вслед за скрывшемся за дверью Робертом.

Алекс чуть задержался, уговаривая Бимура выплюнуть галстук. А когда уговорил, всех уже и след простыл.

– Каролинку кликни сюда, – попросил его Дюк.

– Будет сделано, шеф! – Бросив полосатую тряпочку на диванный подлокотник, Алекс с Бимуром рванули на задание.

В кабинете остались покачивающийся на стуле капитан Крут и младший сержант Корниш, пересевшая на освободившееся напротив него место.

– Так что там с Ивашкиной? – устало спросил Макговерн, – Призналась, что поставляла Кронбику пациентов, как и ее бабка?

– Ага, рассказала, – кивнула Лизбет, удивленно распахнув глаза. – В Канарейку направлялись безнадежные больные из паллиативного отделения с их письменного согласия или с согласия родственников, если таковые имелись, или же законных представителей. Документы на перевод в порядке.

– Значит, у Кронбика все чисто?

– Чисто.

– Давайте разберемся теперь с матушкой вашей Агатой. Что за книгу вы хотели мне показать, капитан?

– «Одинокие бражники», – ответил Ингмар, передав журнал шефу. – Автор Симон Одилье.

– Ого, да он на французском языке!

– Звали? – спросила Каролина, зайдя в кабинет.

– Доча, переведи-ка! – попросил, как приказал, Дюк и всучил ей журнал.

– Угу, – ответила она и присела на диван. – Только давайте без комментариев: я давно не практиковалась и могу сбиться.

– Не робей, доча! – поддержал ее Дюк. – Молчим, как рыба об лед!

Нацепив очки, он развалился в кресле, добродушно поглядывая то на Каролину, то на силуэт Николича за опущенными жалюзи.

Глава 47

«Надо мужественно переносить все, что случается, ибо то, что мы считаем случайностью, на самом деле происходит закономерно»

Часть первая. Одна тысяча девятьсот тридцать первый год.

Я закрыл от ужаса глаза, когда второй пилот начал дергать стропы парашюта, проверяя на мне надежность его крепления. Почувствовал, как легкомоторник плавно лег на правое крыло, поворачивая в сторону густой зеленой возвышенности, покрытой густым лесом, отмеченной на карте красным крестиком.

– Не робей! На обратном пути заберем. Вот здесь! – Пилот ткнул карандашом в планшет, призывая меня проявить особое внимание к точкам и пунктирам.

Я сделал вид, что все понял, но ноги предательски дрожали в коленках.

Это мой первый прыжок, но они об этом не знали.

Моя цель – parnassius apolloаполлон

Если мне удастся сфотографировать божественного парусника«Papillon»лейкой

Самолет тряхнуло, я вывалился за борт. Расставив в стороны конечности, поймал встречный поток. Увидав внизу зеленую прогалину, я дернул за кольцо. Капроновый купол парашюта загородил мне обзор, стропы грубо впились в бедра. Я ухватился за канаты и выравнял тело. Неподалеку от меня заметил «соседа» – контейнер с оборудованием и провиантом. Мы приземлились почти одновременно: ящик – на опушку леса, я – в колючие заросли чертополоха.

Моя служебная командировка была рассчитана на три дня, а продлилась двадцать лет…

***

Они вышли на поляну, когда я складывал парашют в рюкзак.

Осторожно ступая на вывихнутую ногу, я похромал к контейнеру, прикидывая, кто доберется до него раньше: я или эта странная парочка.

Они были раньше. Мужчина и женщина.

Он – высокий и широкоплечий, славянской внешности, с выгоревшими на солнце светлыми волосами, собранными в перевязанный шнурком тугой хвост. В простой холщовой рубахе и мешковатых штанах. Из-под нахмуренных бровей он смотрел на меня неприветливо и грозно. А я беспардонно разглядывал его необыкновенной красоты глаза, словно лиловые пятна на крылышках аполлона

Женщина что-то грубо спросила.

Я отвел взгляд от гренадера и посмотрел на его спутницу: карие, глубоко посаженные глаза, и нос с характерной, едва заметной горбинкой – одним словом, порода...

– Вы говорите по-французски? – без особой надежды спросил я на родном языке.

Она ответила, но я не понял ее речь, уловив лишь внезапную мягкость в ее голосе, и с погасшей на лице улыбкой обреченно вздохнул навстречу ее колючему взгляду.

Я знал, что облюбованная мною территория обитаема, но никак не предполагал, что встречусь с аборигенами так скоро.

Нестерпимо заныла щиколотка. Прикрыв глаза, я запоздало вспомнил последние наставления второго пилота, что при приземлении ноги надо держать вместе…

– Ты что, с неба свалился? – прозвучало столь внезапно, что я невольно остолбенел, едва божественный нектар родной речи пролился мне в уши! Даже чудовищное произношение не омрачило моей радости от услышанного. Видимо, я слишком предвзято отнесся к милой даме – не так уж она и дика, если умеет изъясняться на чужестранном языке.

– Я журналист, фотограф! – закричал я от счастья, потрясая фотоаппаратом. – В командировке!

– А что с ногой? – спросила она. – Неудачно приземлился?

– Так и есть, – с облегчением выдохнул я и протянул ей руку для знакомства. – Симон Одилье, стажер. Прилетел на три дня понаблюдать за бабочками. Позвольте мне вдоволь налюбоваться природой вашего дивного приватного края. Обязуюсь сохранить каждый кустик в его первозданном виде!

Она медленно перевела мою престранную речь своему спутнику. Тот что-то буркнул в ответ, поправил сползающую с плеча лямку спрятанного за спиной ружья и безразлично сплюнул под ноги.

– Пойдем с нами, парень! – сказала женщина и крепко, по-мужски, пожала мою руку. – Одного в лесу все равно не оставим.

Бросив взгляд на двустволку, я беспрекословно подчинился.

Женщину звали Агриппина Мякишева, а ее спутника – Курт Краниц.