Читать онлайн "OverИнсайд"

Марина Лебедева Ки

Боги верят в тебя

1

Егор припарковал старенькую тойоту в частном секторе, возле дома с облупившимся фасадом. Дом, судя по виду, был не жилым. Егор поерзал в кресле и постарался принять удобную позу. В прошлый раз он забыл это сделать, а потом в течение часа изнывал от невозможности пошевелиться и сменить положение. Он уже хотел нажать кнопку одометра, но вдруг вспомнил ещё кое-что. С досадой хлопнув себя по лбу, он заглушил мотор. Совсем недавно его лишили премии за эту промашку. Повторения не хотелось: он уже запланировал покупку нового телевизора.

В образовавшейся тишине Егор вдруг услышал крики детворы. Он невольно обернулся и посмотрел в заднее стекло. Совсем недалеко, на большом пятачке, в футбол играли мальчишки. Сердце застучало быстрее. Егор как завороженный смотрел на игру. Один из мальчишек, самый проворный, уже довольно долго удерживал мяч и бегал с ним по площадке туда-сюда. Было похоже на то, что его не особо волнует представившаяся возможность забить гол. Он радостно и задорно выделывал финты, обходя своих друзей-противников.

Егор наблюдал за мальчишкой со жгучей тоской в груди. Когда-то давно он сам был подающим надежды футболистом-юниором. Михалыч так и говорил, постоянно подгоняя его на тренировках. Но Егору не суждено было стать вторым Диего Марадоной, потому что с ним произошёл тот случай. Он посмотрел на кисть левой руки и невольно пошевелил единственным уцелевшим тогда большим пальцем. Он бы мог стать первоклассным футболистом, но его тренер и чиновники из вышестоящих инстанций, которые они обошли с матерью в попытке доказать пригодность Егора к футболу, не позволили ему этого.

Внезапно в ухе раздался голос Насти, диспетчера из конторы:

- Ты чего тянешь?! Точка отсчёта через десять секунд.

Егор встрепенулся, сразу же вспомнив, зачем он тут.

- Вас понял, Анастасия, - постарался он произнести бодрым тоном. - Приступаю.

- Конец связи, - усталым голосом констатировала Настя.

Он уселся удобнее и нажал кнопку одометра. Теперь надо ждать два часа восемнадцать минут. Нельзя резко шевелиться, разговаривать. В общем, ничего нельзя, кроме как подумать. Он снова погрузился в мысли о футболе.

2

Егор зашёл в свою квартиру, усталый и вымотанный, но стоило ему переступить порог, как он сразу понял, что провести вечер спокойно не удастся.

С кухни раздавались истеричные крики Глафиры:

- Сколько можно? Денег нет! Денег нет! Обалдуй! Сколько можно?! Денег нет! Обалдуй! Обалдуй!

Тяжело вздохнув, Егор побрёл на кухню.

- Ну, чего ты разорался? - обратился он к попугаю, нервно раскачивающемуся в клетке.

Глафира поднял бирюзовый хохолок.

- Обалдуй. Сколько можно? Денег нет, - произнес он неуверенным и грустным тоном.

Егор насыпал в клетку корма, и Глафира замолчал, принявшись поспешно клевать зерно.

Когда-то Егору принесли этого попугая, пояснив, что птица женского пола. Но после визита к ветеринару выяснилось, что пернатый друг - самый настоящий мужик. Егор пытался сменить имя питомцу, но не смог привыкнуть к новой кличке. Так и остался попугай Глафирой.

Егор открыл холодильник и критично осмотрел содержимое, прикидывая, чем можно перекусить.

Внезапно из комнаты послышался шум, как будто что-то упало. Егор встрепенулся и застыл, пытаясь понять, что же могло вызвать такой звук. На ум ничего не шло, но вместо того, чтобы вызвать полицию, он неожиданно для себя ринулся к источнику предполагаемой опасности. Уже через мгновение он был в комнате, а мысль, сомневающаяся в целесообразности такого поступка, даже не успела додуматься как следует.

В комнате было темно: утром Егор не отдёрнул портьеры. Несмотря на это, его зрение быстро перестроилось, выхватив из полумрака расплывчатый силуэт.

Егор вздрогнул от удивления и застыл на месте, но усилием воли сбросил оцепенение. Как ни странно, он даже не испугался.

- Ты кто? - задал он вопрос, чувствуя себя полным идиотом.

Силуэт шелохнулся и двинулся к Егору.

- Мы не встречались раньше, - приблизившись почти вплотную, пробормотал некто мужским голосом. - Говори не громче меня, а не то мы с тобой трупы.

Мужчина был высоким с мужественным подбородком и крупным носом.

Егор попытался собраться и задал, как ему показалось, подходящий для такого случая вопрос:

- Ты вор?

Незнакомец хмыкнул.

- Я пришёл спасти тебя, - сказал он.

- Спасти?! - громким голосом изумился Егор.

Незнакомец приложил палец к губам.

Егор понимающе закивал и мысленно прикинул, сколько ему понадобится времени, чтобы выпроводить сумасшедшего гостя.

- Я не сумасшедший, - зашептал незнакомец. - Я работаю с тобой в одной, хм, организации.

- Ты что телепат? - они вместе произнесли этот вопрос, сливаясь даже в интонации.

Егор ошалел.

- Как ты смог?! - они снова произнесли фразу в унисон.

- Что за бессмыслица? - еще раз отчеканили они звук в звук, слово в слово.

Егора от макушки до пят пронзило волной ужаса. Он вспотел и мелко затрясся. Все слова забылись.

- Я и впрямь телепат, - подтвердил незнакомец, - и не только. А сейчас выслушай меня или умрёшь. Некогда тебе всё разжёвывать. У меня три минуты, потом баги вновь заработают на полную мощность.

Егор почему-то решил, что только выслушав этого явно больного мужика, он сможет избавиться от его присутствия. Эта мысль успокоила, он уставился на визитёра, всем своим видом выражая внимание.

- Я слушаю.

Незнакомец удовлетворённо кивнул.

- Ты работаешь в одной организации и сам не знаешь, чем точно занимаешься. Получаешь зарплату исправно и вопросов не задаёшь. Твой рабочий день всегда одинаков. Ты садишься в машину, едешь по указанному диспетчером адресу, паркуешься не далее пятидесяти метров от нужного здания или места, обнуляешь одометр и неподвижно ждёшь заданное время. Затем едешь в офис, внутри которого ты никогда не был, снова паркуешься и ждёшь отмашки диспетчера. После этого ты отправляешься домой. Рабочий день окончен.

Незнакомец замолчал и уставился на Егора. Егору ничего умного в голову так и не пришло, тогда он просто кивнул, подтверждая слова визитёра.

- Тебе никогда не казалось, что твоя работа несколько странная? - спросил мужчина, явно ожидая положительного ответа.

- Первый год, - ответил вполголоса Егор, радуясь про себя, что наконец смог произнести нечто членораздельное. - Но сколько я не думал, так ничего и не понял, так что решил не заморачиваться по этому поводу.

- Твоя должность в нашей организации называется мобильный оператор, - незнакомец бросил взгляд через плечо Егора. - Ты сборщик данных. Ты, хм, прослушиваешь людей и привозишь результаты прослушки в офис.

Егор наморщил лоб.

- Что-то не сходится, - он скривил губы. - Я перебирал свою машину несколько раз, пытаясь обнаружить аппарат прослушки, но ничего не находил. Так что эта версия отпала, и я никогда ничего не заносил в офис.

Незнакомец снова хмыкнул.

- А между тем, ты был прав, - возразил он, - в твоей развалюхе такая аппаратура установлена, которая тебе и не снилась, но обнаружить её невозможно. Технологии настолько современны, - он снова хмыкнул, - и компакты, что без особых приборов их не найти. При помощи подобных же приборов считывается то, что ты записал. Для этого ты всего лишь должен быть недалеко от офиса, - он положил руку на плечо Егору. - Однако теперь твоя спокойная жизнь окончена и моя тоже. Нас намерены убить.

- Но кто? - поинтересовался Егор, прикидывая между делом расстояние до входной двери и пытаясь вспомнить, повернул ли он ключ в замке, когда зашел домой.

Незнакомца передернуло, от чего он еще больше стал походить на шизофреника.

- Те, кто стоят за нашими работодателями, - сказал он, скосив глаза налево. - Ты даже не представляешь, что это за твари.

- Но чем мы им помешали? - скорее по инерции, чем из практических соображений спросил Егор. Ему не верилось в сказанное, и он мечтал лишь об одном: чтобы незнакомец быстрее выложил свой бред и ушёл.

- Для начала я кое-что проясню, - визитёр тяжело вздохнул. - Те, кто стоят за нашими работодателями, держат весь мир под колпаком. Они кроят действительность по своему усмотрению, используя такие технологии, о которых мало кому известно. Эти гады создают ситуации, которые им выгодны, правда, не знаю, почему им это выгодно. - Он ещё понизил голос: - Они манипулируют людьми на основании той информации, что ты и такие, как ты, поставляют им. Я уверен также, что они даже память меняют, кому им угодно и как им угодно, поскольку это моя работа. И таких, как мы с тобой, много.

- Что ты предлагаешь? - спросил Егор, пытаясь хоть как-то подвести ход мысли посетителя к действительности, указав на практическую сторону дела.

Но прием не сработал, потому что визитер сказал:

- В Питере есть небольшая организация из таких, как мы с тобой, отщепенцев. Они создали что-то вроде ячейки сопротивления. Нам надо сейчас же все бросить и попытаться их найти.

Егор неожиданно для себя стал обдумывать эту перспективу, на полном серьезе прикидывая, как по-быстрому продаст квартиру знакомым бомбилам из агентства недвижимости. Он уже дошел до мыслей о том, куда бы пристроить Глафиру, но тут осекся, понимая всю бредовость этих размышлений.

Незнакомец хищно ухмыльнулся.

- Я могу хоть сейчас вынудить тебя действовать так, как мне нужно, - сказал он, - а потом убедить твой разум в более спокойной обстановке, но я не хочу так поступать. Я хочу, чтобы ты прислушался к своему нутру и пошел со мной добровольно.

Егор, пораженный до глубины души, возмутился:

- Я хотел продать квартиру. Очешуеть! Это ты мне внушил такие мысли?

- Не только мысли, - подтвердил незнакомец, - но еще и сопутствующие этим мыслям чувства. Без нужных чувств ты ни за что не поверил бы, что идея твоя. А так ты даже не смог критично оценить собственные рассуждения.

Егор по-настоящему испугался.

- Я не понимаю. Ведь это я думал эти мысли! Как ты это проделал? - он ощутил сомнение в словах незнакомца.

Визитер выдохнул, выказывая нетерпение:

- Говорю же. Я поработал с твоими мыслями и чувствами. Для меня это обычное дело. Сначала я порылся в твоей памяти, нашел в ней подходящие по составу и наполнению события, считал и скопировал из тех ситуаций твои чувства, обороты твоей речи, ее особенности. Потом отключил твой поток, смиксовал свои мысли и твои чувства наподобие пазла, применяя особенности твоей речи, вложил их тебе в голову и изменил химию твоей крови, довершив картину маслом, так сказать.

Егор хотел задать еще один вопрос, но посетитель его опередил:

- Сейчас ты понимаешь абсурд своих прежних мыслей, потому что я включил твой поток, вернул твою прежнюю химию крови и отключил блок в твоей памяти, который поставил, чтобы ты не мог поступать соответственно своим прежним предпочтениям и опыту. Иначе говоря, сейчас я снова подключил к твоей памяти твой жизненный опыт. Тогда же и включилось твое критичное мышление, а ты поехал по старым рельсам, сделав выбор, соответствующий твоей личности.

Егор был раздавлен, но, несмотря на это, он до буквы понял, о чем говорит незнакомец. Его мысли уже понесло в сторону размышлений о свободной воле человечества, но визитер его прервал:

- Некогда размышлять, - зашипел он, - надо уезжать, и поскорее.

Ни с того ни с сего в Егоре проснулся дух сопротивления. Так бывало в детстве, когда он играл в футбол и когда обходил своих противников на голом энтузиазме, находясь в тупиковой позиции.

- Я никуда с тобой не пойду, - сказал он громко. Все его страхи улетучились.

Посетитель вжал голову в плечи. Он явно испугался, а в его глазах отразилось разочарование. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но, судя по всему, передумал, потому что просто сунул Егору визитку из тонкого картона и быстрым шагом вышел в прихожую. Хлопнула входная дверь.

"Визит шизофреника окончен", - подумалось Егору. Он посмотрел на визитку. На ней не было ничего кроме номера телефона.

Егор со спокойствием, которому мог позавидовать самый опытный шпион, отправился на кухню, выбросил визитку в мусорное ведро и приготовил себе вкуснейшие гренки. Потом с таким же спокойствием он умял их, сидя за телевизором и просматривая выпуск новостей с очередной порцией ужасов жестокой реальности.

Вечер прошел без происшествий. Он немного поиграл в косынку, зашел на пару форумов по боевым искусствам, на которых коротал вечера после того, как бросил футбол, а вернее, когда футбол бросил его.

Было время, Егор хотел приобщиться к боям ММА, заняться этим спортом, но так и не собрался. Растратил время на сомнения, а потом и вовсе потерял уверенность, что потянет. Как ни странно, эта мысль, прежде всегда приносившая с собой расстройство, сейчас совсем не взволновала Егора. С таким же спокойствием он принял ванну и улегся спать.

Проваливаясь в сон, Егор вдруг вспомнил, что завтра у него выходной. Тогда он наконец испытал слабую эмоцию радости.

3

Проснулся он от чего-то странного. Именно чувство необычности происходящего резко и болезненно вывело его из состояния глубокого сна. Когда Егор так просыпался, у него всегда кружилась голова и к горлу подступала тошнота. Сквозь мутное восприятие, Егор наконец сфокусировал мысль, что странное чувство вызывал звук, разносящийся по квартире. Совсем не отдавая себе отчета в том, что это за звук, Егор соскочил с кровати. В горле застрял рвотный позыв. Звук все продолжался и продолжался. Егор, жутко напуганный тем, что не может распознать звук и выявить его источник, трясся как последний лист на ветке в осенний ветреный день.

Внезапно в голове щелкнуло и все стало на свои места. Тошнота утихла, и Егор удивился. Как он мог забыть, что это за звук? Это было невероятно! Протяжно завывая, где-то на кухне орала кошка.

Егор бросился на кухню, уже по пути отмечая еще одну странность. Он был совершенно голым, хотя твердо помнил, что засыпал в нижнем белье.

Дверь в прихожей была нараспашку, на полу в коридоре натоптано столько грязи, что можно было подумать о визите взвода солдат после марш-броска по пересеченной местности. И в довершение к абсурдной и пугающей ситуации на кухонном столе восседала жирная серая кошка. Ее сияющие глаза были устремлены на клетку с Глафирой.

Егор остолбенел. Он буквально не мог пошевелиться, будто внезапно забыл, как надо действовать в таких ситуациях.

Кошка повернула голову в его сторону, подмигнула левым глазом, пукнула и, закашлявшись, медленно пошла по столу к клетке.

Егор обрел дар речи и начал вопить, поскольку двинуться с места он все так же не мог.

- А ну стой, падла! - выкрикнув это, Егор снова удивился, поскольку никогда не использовал слово "падла" в своем лексиконе. - Куда это ты несешь свою жирную задницу? - закончил он, удивляясь несвойственной ему агрессивной манере. В конце концов, это была всего лишь кошка.

Егор точно знал, что можно разрешить ситуацию как-то иначе и очень просто, но хоть убей, он не мог вспомнить как именно.

Эта дезориентация чертовски пугала. Егор будто утратил часть себя.

Кошка, покачиваясь, подошла к клетке и во второй раз выкинула фортель. Она плюхнулась на толстый зад и, подняв левую лапу, откинула крючок на клетке. Глафира при этом сидел на своей жердочке совершенно недвижим и только пялился на кошку.

Егор снова заорал, все еще не до конца веря в происходящее:

- Руки прочь от Вьетнама, - ему показалось, что это самая подходящая фраза, хотя подспудно где-то в глубине ума шевельнулось сомнение.

Кошка не обратила на его ор никакого внимания, открыла дверцу клетки и поднесла лапу к Глафире. Попугай смирно перешел на лапу с жердочки. Кошка вытащила Глафиру из клетки и, стряхнув недвижимого попугая с лапы на стол, с рыком впилась ему в шею и принялась трясти бедную птицу. Глафира даже не пискнул.

Егор больше не мог даже кричать. Все происходящее казалось ему бредом. Он стоял и смотрел, как кошка, сделав свое черное дело, царственной походкой прошла мимо него, через коридор и вышла из квартиры. Входная дверь с гулким стуком захлопнулась. Егора наконец отпустило, и он смог подойти к попугаю. Глафира был мертв. Тут же запустились знания: что и как надо было сделать в этой ситуации. Всего-то дел: пинками выкинуть кошку из квартиры. Почему Егор это забыл, у него не было ни малейшего понятия.

Остаток выходного дня Егор провел, убирая квартиру. Вечером он положил Глафиру в коробку из-под старого будильника, который ему и всем из его команды дарили в детстве за победу над футбольным клубом соседней школы, и пошел хоронить своего единственного домочадца. Настроение было паршивым, и жутко трещала голова.

Во дворе он остановился, прикидывая, где можно закопать попугая, чтобы никто не откопал и не надругался над телом, пусть бестолкового, но друга. В итоге он выбрал раскидистый тополь, росший у гаражей, выкопал ямку справа от дерева и похоронил питомца. Немного постояв над мизерной могилкой, он отправился восвояси.

Дома его вдруг настигли слезы. Он плакал долго и безудержно почти два часа. Потом слезы закончились также внезапно, как нахлынули. Егору стало все безразлично. Он подошел к зеркалу и с полным равнодушием отметил, что веки припухли. Уставившись на свое отражение и постояв в прострации еще немного, он с неясным чувством, не поддающимся интерпретации, отправился спать.

4

Проснулся он от прохладного дуновения. Похоже, он забыл закрыть форточку. Егор разлепил глаза и посмотрел на окно - оно было закрыто. В комнате было темно, но как-то ярко. Егор видел все предметы, даже тумбу, стоящую у дальней стены. Что казалось странным: на ней он увидел небольшой скол, который был заметен лишь с близкого расстояния. Пребывая в недоумении, Егор сел на кровати. Свет в комнате вдруг преобразился, становясь дневным, но яркости не утратил.

Внезапно Егора накрыло звуком высокой частоты. Он зажал уши руками и открыл рот, как артиллерист, вспомнив о возможности повредить барабанную перепонку. Звук вдруг выровнялся, и Егор сразу понял, кто издавал этот звук. Протяжно и пронзительно выла кошка.

Первым делом наступил ступор, но ненадолго. За грудиной закипела ярость. Эта жирная кошка опять проникла в квартиру! На этот раз мысли Егора были ясными, и он твердо знал, что сейчас визитерше придется несладко. Испытывая мощнейшее чувство дежавю, он ринулся на кухню. На это раз он был в трусах, как обычно.

Входная дверь была открыта, на полу прихожей опять натоптано - не разгрести. На кухне, на столе, снова сидела серая толстая кошка. Но тут взгляд зацепился за клетку. Этого просто не могло быть! В клетке, которая со вчерашнего дня так и стояла на кухонном столе, сидел Глафира - жив-здоров.

Кошка снова уставилась на Егора, подмигнула ему, издала попой характерный звук и направилась к клетке. На этот раз Егор не растерялся, несмотря на полную абсурдность ситуации. Мозг сработал четко и предельно практично. Егор подскочил к столу, схватил кошку за шкирку, открыл форточку и с особым наслаждением запустил мохнатую нарушительницу наружу, даже не озаботившись тем, что живет на шестом этаже.

Глафира пошевелился на жердочке и с восторженной интонацией комментатора, вещающего о забитой шайбе, проверещал:

- Вот это срань!

Егор уже забыл, когда попугай произносил эти слова в последний раз. Когда-то ему целых полгода пришлось контролировать свою речь, чтобы отучить Глафиру от этой фразы. Так Егор и сам отучился от нее, хотя раньше частенько говорил подобным образом. А вот сейчас попугай выразил их общее настроение четко и емко.

Чувство радости от того, что он смог спасти своего попугая сменилось вопросами. Как так получилось? Почему Глафира был жив? Ум тут же нарисовал более-менее ясную картину. Конечно, раньше ему просто снился сон! Потому он и был голым, а не одетым, потому он и не мог сообразить, что нужно сделать с кошкой. Ведь во снах все выглядит несуразным, да и память порой подводит. Выходит, сон был вещим. Вот только одного Егор не мог объяснить себе: почему в коридоре столько грязи и почему кошка умела подмигивать так по-человечески?

Все же радость опять вернулась и Егор, открыв клетку, поманил Глафиру к себе. Попугай с явной неохотой перешагнул с жердочки на предложенный палец.

Тут Егора пробило такой волной ужаса, что он отшатнулся от клетки, едва не снеся голову своему только что спасенному питомцу.

Егор уставился на свою левую руку, которую предложил попугаю. На ней были все пальцы, которые он когда-то потерял. А указательный палец, который Глафира оцарапал ему коготками, когда Егор выдергивал руку из клетки, сочился кровью. Начисто забыв о питомце, Егор бросился к зеркалу. В отражении он был испуганным, но как молодо выглядел! Кожа свежая, упругая, глаза сочатся здоровьем и силой, ноги бугрятся рельефом мышц. Егор себя в такой кондиции видел лет десять назад.

Неожиданно для самого себя он высунул язык и скорчил рожу. В его намерение это вовсе не входило, больше того, у Егора сложилось ощущение, что это не он высунул язык, а кто-то другой - чужой в нем. Он поднес руку ко рту и потрогал язык. Язык точно был его и ощущался собственным. Егор дал команду закрыть рот и заснуть язык, как он привык это делать, но ничего не произошло. Больше того, он теперь не мог управлять своей рукой. Она так и зависла у рта со всеми пальцами, возникшими из пустоты чудесным образом.

Его отражение дрогнуло и чуть заколыхалось, как вода от пробежавшего по ее поверхности жука-плавунца. Пальцы колыхнулись раз-другой и исчезли, будто их не было еще миг назад. Кожа и мышцы приняли свой обычный вид. Свет в квартире стал нормальным, утратив яркость. На Егора нахлынул страх. Первой мыслью было бежать на кухню, что он и сделал.

Глафира сидел в клетке, недоверчиво косясь на Егора одним глазом.

- Денег нет? - буркнул он с вопросительной интонацией.

Все ориентиры стерлись. Ум почти кипел от напряжения, ища объяснение, но его не было. Егор не спал, реальность непрерывным потоком текла, но происходили взаимоисключающие события, необычные и пугающие. Что же это такое?!

- Сюр, - буркнул он, и сам испугался своего голоса. Голос был не его: басистый и хриплый.

В уме застучала единственная мысль, побуждающая к немедленному действию. Егор бросился к мусорному ведру, высыпал его содержимое прямо на пол и принялся рыться в мусоре. Визитка незнакомца, нисколько не измятая и сверкающая ламинированием, нашлась мгновенно. И это преобразование было не единственным. На этот раз рядом с номером телефона стояло короткое слово: Бех. Не желая фиксировать в уме еще и эту странность, Егор бросился к телефону и дрожащим пальцем левой руки набрал номер. В трубке сразу щелкнуло, ни гудка, ни время на дозвон.

- Здорово! - ответили ему. - Жду тебя на улице, возле могилы твоего пернатого друга.

Егор обмяк, завис на минуту в прострации, но состояние долго не задержалось. Он встрепенулся, внутренне собрался, оделся и вышел из квартиры.

5

Егор шел на встречу с тяжелым чувством в душе. Растерянность и обеспокоенность настолько овладели им, что все происходящее давило тяжким грузом на психику. Егор ощущал, будто он тряпичная кукла на веревочках, которая выполняет абсурдные действия по воле злобных кукловодов.

Ещё издалека стало заметно, что под тополем стоят двое. К уже знакомому мужчине присоединился еще один. Беспокойство усилилось, но Егор пошел дальше, ощущая полную неспособность сопротивляться. Его посетила мысль, что идти ему некуда, и что кто-то должен объяснить ему происходящее.

Незнакомцы приветственно подняли руки в абсолютно синхронном жесте. Егору этот жест показался не приветственным, а указующим, и он невольно посмотрел в сторону, куда "указали" мужчины. Из-за края гаража обутые в желтые кожаные ботинки торчали мужские ноги. Судя по всему, обладатель ног лежал на земле и был недвижим.

Несмотря на это и на новый приступ страха, Егор все же подошел к мужчинам.

Новый визитер, не тот, который прежде посетил его дома, затараторил:

- Не боись. Он тебя пас второй день, внушал тебе всякое. Беху пришлось его утихомирить, - он одобряюще хлопнул по плечу компаньона.

Что именно сделали с обладателем желтых ботинок, Егор побоялся уточнить, зато стало ясно, что означало слово на визитке. Он уже хотел спросить о происхождении такого странного имени, но неожиданно его верхняя губа затряслась, и слова самовольно вылетели изо рта.

- Что происходит? Я ничего не понимаю. Глафира живой, хотя вчера умер.

Вместо новичка ему ответил его прежний знакомый.

- Происходит то, о чем я тебе рассказывал, - сказал он раздраженным тоном, - тебя пытаются трансформировать. Раньше я думал: хотят просто убить, но сейчас понимаю, что хотят трансформировать отдельный пласт действительности, а я и ты в этом пласте играем значительную роль. Нас переделают так, что мы сами себя не узнаем, а вернее, даже не вспомним своих прежних пристрастий. Я сканировал тебя. Тебя уже начали менять, и ты это замечаешь по своему необычному поведению.

Егор вдруг ощутил уверенность в словах мужчины.

- Да-да, - поспешил подтвердить он. - Сегодня у меня проявились утраченные когда-то пальцы, потом опять исчезли, а вчера я вел себя совершенно неадекватно ситуации и забыл такие вещи, о которых знал даже в детстве. Говорил не своим голосом и выражался, используя не свою манеру разговаривать.

- Пора уезжать, - бросив взгляд на ноги, торчавшие из-за гаража, сказал второй мужчина, - я пробил поляну, связался со своими людьми. В Питере нас уже ждут.

- Иди, собирайся, - почти повелительным тоном сказал Бех.

Егор на секунду снова ощутил замешательство и заколебался, но потом решился.

- Я быстро, - сказал он, - только отдам Глафиру соседке и соберу кое-что из вещей.

- Много не бери: только самое необходимое. Одежду и прочее мы всегда сможем достать. Верно, Веня? - Бех толкнул напарника в плечо.

Веня усмехнулся.

- А то, - он, как Тарзан, ударил себя в грудь кулаком. - Падлой буду!

Егор ощутил беспокойство, но снова отмахнулся от чувства. Он понимающе кивнул, от чего показался себе неискренним, смутился, усилием воли отбросил неловкость, уже совсем не понимая, что именно он чувствует, и с этим смешанным ощущением пошел домой.

6

Спустя пятнадцать минут, проделав все необходимое, он снова вышел из подъезда и направился к тополю. Веня и Бех все так же стояли под раскидистым деревом.

Внезапно солнце на небе словно взорвалось, залив ослепительным светом весь двор. Через мгновение вспышка погасла, но все предметы вокруг окрасились в нежный солнечный оттенок. Егор вспомнил, что именно так выглядела его комната по пробуждении сегодня утром. Он бросил взгляд на мужчин. Хотя до новых знакомых было еще далеко, Егор увидел их в мельчайших подробностях, даже мелкие морщинки вокруг глаз. Но самым удивительным было, что он каким-то образом ощущал их чувства. Веня и Бех были чертовски напуганы. Боялись они одного и того же, но вот чего именно, Егор не мог уловить.

Внезапно Веня замерцал и исчез. Просто так взял и исчез, будто его и не было. Свет снова стал обычным, восприятие Егора вернулось к норме. Бех тут же изменил свой эмоциональный фон на абсолютное спокойствие и, заметив Егора, нетерпеливо помахал рукой, будто призывая поторопиться.

Егор подошел к Беху и бросил взгляд на край гаража. Ног оттуда больше не торчало. Раньше он бы подумал, что тело убрали, но теперь это объяснение могло быть ошибочным. Так подсказывало его нутро. А какое объяснение было правильным, он даже представить не мог.

- Ну, где ты ходишь? - выказал свое недовольство Бех. - Я уже устал ждать.

Вместо того чтобы ответить, Егор с настойчивостью, которой сам удивился, спросил:

- Куда исчез Веня? Как такое вообще возможно?

На лице Беха промелькнуло смятение, а следом испуг.

- Ты видел Веню? - спросил он, напряженно оглядываясь по сторонам.

- Ну да, - ответил Егор и вдруг совсем успокоился, ощутив удовлетворение от того, что заметил исчезновение Вени. - Он только что испарился в воздухе. Ты что, не заметил?

- Это жопа, - взгляд Беха потух. - Я этого не помню. Не помню, что Вендос был со мной. Значит, погорели мы. Не успели, - он выругался трехэтажной конструкцией. - Некуда нам больше ехать. Ячейку в Питере всю стерли, значит, - он сполз спиной по стволу дерева и обхватил голову руками.

Егор, несмотря на расстройство Беха, был спокоен. Все происходящее казалось ему бредом или фантастическим фильмом, а он сам себе казался простым зрителем этого произведения, или актером, от которого совершенно не зависит дальнейший ход событий.

- Что теперь-то? - спросил он, хотя не особо ощущал интерес.

Он устал от приключений. Все, чего ему хотелось - пойти домой, сесть на диван и посмотреть парочку боев ММА.

Перед глазами вдруг нарисовалась трехмерная сцена из последнего просмотренного боя, так живо и ярко, будто он наблюдал ее в реальном времени. Егор не вспоминал этот бой. Он был уверен. Сцена просто всплыла и зафиксировалась. Боец в красных трусах, фамилии которого не получилось вспомнить, скорчившись, лежал на полу клетки, а любимчик Егора - Мак-Грегор наносил лежащему спортсмену сокрушительный удар.

На Егора нахлынул азарт, он вспотел, лицо запылало, сердце застучало в груди отбойным молотом. Егор откуда-то знал: именно это чувствовал Мак-Грегор в момент удара. Дальше случилось совсем уж непредвиденное и невиданное. Егор вдруг разбежался и, закрутив в воздухе вертушку, в прыжке нанес сокрушительный удар по голове Беха. Раздался, как показалось, оглушительный треск. Бех обмяк, его голова откинулась вбок в неестественном положении. Егор переступил с ноги на ногу в стойке, завершая комбинацию.

Тут к нему вернулось его мироощущение. Что он наделал!? Ужас случившегося и необъяснимость собственного поведения накрыли с головой. Даже само понимание здравого смысла померкло. Он силился вспомнить себя прежнего, но не мог. Окружающий мир, такой понятный и знакомый еще несколько дней назад, насквозь пропитался необычностью. Мир был отравлен ею, переполнен до краев, как быстродействующим ядом, от которого не существовало антидота.

Вдруг тело обмякло, Егора затрясло. Все чувства стерлись, ни раскаяния, ни страха, просто ничего. В уме плавно и сплошным потоком заструились мысли, чужие, холодные. "Что делать дальше? Домой идти нельзя. Здесь стоять тоже. Рано или поздно меня заметят, появятся вопросы и претензии от представителей закона".

Мысль о побеге пришла последней. Стало совершенно очевидно, что делать дальше: убраться отсюда куда подальше, от этого рассадника необычности. Тело будто само выбрало направление. Егор побежал, отмечая, насколько легко и прыгуче несут его ноги, насколько ровно он дышит, соблюдая быстрый темп.

Все происходящее регистрировалось им как сторонним и равнодушным наблюдателем. В памяти всплыл фрагмент из самого первого разговора с Бехом. Он был похож на афишу к неинтересному спектаклю. Просто изображение, без чувств. Егор машинально отметил, что в полной мере и на опыте убедился: невозможно верить во что-то без сопутствующих чувств. Без них все происходящее воспринимается как небылица, несмотря на всю ощутимость и очевидность событий.

Картина привычного восприятия реальности рухнула. Можно ли вернуться к прежнему видению мира и нужно ли, Егор не знал, но его это ничуть не беспокоило. Он просто думал эти мысли.

7

Ноги несли его вперед, отсчитывая шаги по асфальту мерным стуком. Впереди показался стадион, и Егор свернул в ту сторону, не отдавая себе отчета, почему выбрал это направление. Он сделал два круга по беговой дорожке. В детстве на разминках перед тренировкой, он всегда бежал по внутренней дорожке. Вот и сейчас он сделал ровно то же, будто тело обладало собственной волей и решило испытать тот опыт еще раз.

Завершая пробежку, Егор свернул в центр стадиона на площадку с резиновым покрытием и прислонился к гимнастическому бревну. На стадионе почти не было тренирующихся людей, только парни в секторе для прыжков в длину, оживленно обсуждавшие технику разбега. Чуть поодаль женщина в белом сарафане учила взбираться по лестнице мальчика, лет трех от роду.

- Приветик, Сетх!

Егор обернулся на голос. Перед ним стоял незнакомый мужчина в прорезиненном плаще и в фетровой шляпе, похожей на ту, что носили в советские времена. Взгляд упал на ноги мужчины. Его обувь была хорошо знакома Егору. Желтые ботинки будто излучали позитив своим жизнерадостным цветом. Прежде Егор испугался бы, но не сейчас. Он был совершенно спокоен.

- Ты пока не помнишь, но я Атон, - сказал мужчина. - Буду тебе объяснять суть происходящего, ибо твое время пришло.

Он подошел к Егору, поднял руку, будто собрался сделать какое-то упражнение и щелкнул пальцами. Мир вокруг взорвался светом и засверкал. Но на этот раз все предметы: покрытие стадиона, тренажеры, люди, и даже небо оттенились радужным спектром, будто преломили собой свет, как струя воды из шланга в солнечный день. Теперь Егор отчетливо видел даже цвет глаз женщины и мальчика, хотя до них было добрых полсотни метров. Егор посмотрел на свои руки, они тоже отливали радужным спектром.

Несмотря на чудесное преображение окружающего мира, он оставался спокойным.

Его это совершенно не волновало, и он знал, что мужчина в желтых ботинках или Атон, как он представился, причина для такого необычного восприятия. Еще он знал, что больше никто не видит изменений, кроме них двоих, потому что присутствующие люди, продолжали спокойно заниматься своими делами.

В уме заструилась мысль: "Я думаю в тебе, ибо мы одно".

Егор посмотрел на Атона. Тот ответил пристальным взглядом прямо в глаза. "Я чувствую в тебе, ибо мы одно", - снова проскользнула в уме мысль.

Егор вдруг ощутил радость встречи, счастье от присутствия этого странного мужчины и спокойное удовольствие от того, что есть он сам, что он просто есть вот тут, сейчас и здесь. Мысли и чувства были его и не его, ощущались своими и чужими одновременно.

Вдруг его будто сдвинуло, и Егор взглянул на себя со стороны. Он буквально смотрел сам на себя. Собственное лицо напомнило ему лицо отрешенного монаха. Взгляд был отстраненным, неосмысленным, но сиял, сочился светом, рассыпая вокруг себя радужный спектр. Внезапно стало ясно, что смотрит он не из себя, а из того почти незнакомого, но безмерно родного мужчины. Он совсем не испугался и даже отметил это без особого чувства. Егор просто смотрел, как рассыпается на части радужного спектра. Его тело расслоилось и задрожало радужными нитями, утекая бесконечными дорожками вдаль, в небо, в землю.

Вдруг его внимание, хотя и было непонятно, откуда оно исходит, ведь Егора больше не было, устремилось по одной из нитей. Оно скользнуло, как будто втянулось или примагнитилось к чему-то такому же яркому и цветущему, такому же живому. Он перестал течь и остановился. Взгляд снова упал на руки - руки мальчика. Недоумение сменилось знанием, стоило ему только задаться вопросом. Егор снова увидел себя со стороны. Он был мальчиком и стоял на нижней ступени лестницы, а смотрел на себя из глаз женщины. Это было необъяснимо и чудно. Он спрыгнул со ступеньки, или мальчик спрыгнул. Они оба, вместе в едином намерении.

- Молодец! - сказала женщина, вернее, он сам это сказал и потрепал мальчишку по волосам. Ощущения были невероятными. Он и женщина, как одно существо, думали, говорили, чувствовали. Только он знал это, а она нет. На ум вдруг пришла дерзкая мысль. Егор поднял руку и ударил себя по щеке, слегка, но ощутимо. Почти сразу его накрыло недоумением женщины. Они испугалась и растерялась вместе. Они не знали, почему так поступили. А вернее, Егор знал и не знал одновременно. Тогда он подумал, проверяя свою догадку: "Наверное, меня укусил комар". Женщина и он сам в ней сразу успокоились, приняв объяснение. Это было необычайное чувство единения.

Егор повернул голову в сторону. Радужные нити вокруг него были натянуты и дрожали от напряжения. Вдалеке стоял Атон и он сам - недвижимы, но ясно различимы. Внимание тут же скользнуло, и вот он снова смотрит на Атона из своих глаз.

Атон замедленно повернул к нему лицо вполоборота, так что его правый глаз уставился Егору куда-то между бровей. Вокруг глаза Атона проявился рисунок, что-то вроде татуировки или отпечатка краской, похожего на сложный многолепестковый цветок. Отпечаток цвета индиго, фосфоресцировал и переливался серебром. Зрачок был пуст и манил глубиной. Егор снова скользнул вниманием и снова увидел себя из глаз Атона, но теперь он разглядел в своем левом глазу мандалу из зеленых треугольников, в сложном сочетании пересекающих роговицу симметричным объемным совершенством.

Радужные нити вокруг натянулись так, что Егора начало тянуть в разные стороны. Причем тянуло не его самого и даже не Атона, из глаз которого он смотрел, тянуло его внимание: то, чем он видел и осязал мир. Еще миг и его распылило на мириады частиц его же внимания. И он забыл себя. Егора стерло, как стирают ластиком проведенную простым карандашом черту. Еще мгновение он силился осознаться, пытаясь сообразить, кем является, но его усилия были напрасны. Он просто был. Он знал, что есть и был всегда.

Миг, еще миг, и он снова возник. Возник из беспамятства. Он летел. Летел и был птицей - маленькой стремительной ласточкой. Внизу мелькал стадион, мелькали деревья. Один пирамидальный тополь вдруг затянул часть его внимания в себя. Он все еще летел, но также ощутил собой окружающее пространство. Это ощущение было всем, что мог испытывать тот тополь. Прямо сейчас тополь страдал от ущемляющего воздействия. Внимание снова скользнуло. О, как же было полно вокруг. Было все, что нужно и оно текло внутрь его, наполняя силой. Он вдруг понял, что пожирает то самое дерево, будучи клещом, всеми клещами, расплодившимися в корнях. Внимание снова скользнуло, испугавшись той слепой силы, которая безжалостно истончала и пожирала. Он уловил чувства и мысли женщины, мальчика, парней-спортсменов. Он был всеми ими и всем, что окружало его. Он был всюду.

Внезапно зигзагом полоснула и вспыхнула память. Он Егор, и он в опасности. С ним происходит что-то неясное, непонятное и пугающее. Нахлынули чувства страха и тревоги. Восприятие радужного мира поникло, все вокруг потеряло цвет, стало блеклым. Издалека, от линии горизонта к нему на огромной скорости приближалось нечто темное. До Егора донесся шум, грохот и гвалт. То, что приближалось, пожирало свет и пространство.

Егор захотел исчезнуть, спрятаться от этого, но не смог даже двинуться с места. Он утратил что-то в себе и не мог понять, что именно. Он испугался еще сильнее и приложил неимоверное усилие, пытаясь обнаружить утраченное качество. Но вместо понимания к нему пришло чувство. Он знал это чувство, но не мог идентифицировать, не мог перевести это ощущение в простое человеческое понимание.

Чувство закручивалось в спираль, а знание природы этого ощущения ширилось, не осознаваясь. Вдруг усилие понять чувственно слилось со спиралью, и Егор распознал утраченное. Ему не хватало намерения, поэтому он не мог двинуться с места. Стоило лишь осознать это, как намерение вновь проявилось, удивив своей неизбежностью, потому что было единственным возможным намерением. И Егор слился с ним, смирившись с неминуемым. Вместе с этим непонятным образом исчез страх, Егор ощутил мощь спокойствия, наполнился ею и открытой грудью встретил черную волну, пожиравшую пространство.

8

Он был в темноте. Вокруг не было ничего, не было и его самого, как он привык себя воспринимать. Не было тела, лишь сознание - то, чем все это ничто регистрировалось.

Откуда-то издалека послышались голоса. Определить, кто говорил, у Егора не получилось, но собеседников было двое. Егор захотел понять содержание беседы, и его потянуло, будто примагнитило к разговору. Приблизившись, он вдруг осознал, что не двигался с места, что не слышит речи и никогда не слышал, что разговаривают те двое не словами, а чувствами, причем в его теле, а чувства эти переводят себя в смыслы, понятные Егору.

Разговор был о нем. Двое обсуждали нить его судьбы. Словосочетание, странное и несколько поэтичное, но именно таким образом обозначился смысл воспринятых чувств. Следующее чувство распаковалось, заставив Егора напрячься. Он своим существованием путал все карты разговаривающим, и им непременно требовалось закрутить нить его судьбы иначе. В противном случае ожидался коллапс существующего порядка. Это было недопустимо, судя по острому чувству неприятия, которое распаковалось последним.

Чем больше слушал Егор, тем ярче внутри него проявлялась мысль о необходимости преодолеть давление и сопротивляться агрессорам. Наконец встали на места все события, произошедшие с ним, стало понятно из-за чего вся жизнь пошла кувырком, и о ком говорил Бех. Эти двое явно относились к его недоброжелателям, именно они распылили Веню и заставили Егора уработать самого Беха.

- Нет, - внезапно возразила ему мысль, - Беха уработал высший принцип, а Ихи распылился по собственному недосмотру и невежеству. Нарушили они основной принцип, отзеркаливая тебя в нигде, ибо невозможно изменить неизменное, чем ты и являешься в этом мире.

Егор попытался осмотреться и выяснить, кто подумал в его уме, поскольку мысль ощущалась чужеродной, но у него ничего не получилось, поскольку осмотреться было нечем.

- Ты Атон? - спросил он у пустоты. Голос не воспринимался как обычно. Он прозвучал внутри Егора, переливаясь вибрациями в пустоте.

- Какая разница? - подумалась мысль.

- Какая разница? - переспросил Егор, недоумевая.

Еще не затихли последние вибрации его голоса, к Егору пришел ответ. Будто его запрос запустил таинственный процесс, и объясняющая мысль проросла в нем множественными чувствами. Все они распаковались озарениями и смыслами как по команде одновременно и мощно, поражая грандиозностью замысла, но лишь на миг. Через мгновение Егор просто знал, и это знание само по себе отменяло всю восторженность понятого. Не было ничего важнее этого и в этом не было ничего важного.

Никакой опасности, никаких тревог, никаких противостояний и никакой нужды в героизме не было. Все, что с ним произошло, случилось так и не могло случиться иначе. Никто в нем не вел беседу, никто не хотел его изменить, хотя так все и выглядело. Всего этого просто не было, не могло быть, да и понималось это только из него, из Егора. Кто-то, кого так зовут, мог понять это, а понимать было вовсе нечего. Просто он снова встретился сам с собой. На рубеже, на грани уже в который раз Егор увидел конец в начале и наоборот.

Его потянуло сквозь пустоту и вынесло, выбросило на поверхность сознания. Он стоял на стадионе, Атона больше не было рядом. В груди приятным жаром горел весь мир. Он повернулся к выходу, жар в груди чуть качнулся, сместившись, а следом, выровнявшись, снова запульсировал посредине. Егор улыбнулся. Простор и необъятность, проникшие в него, сделали его невыразимо большим. Егор смотрел внутрь себя и не мог ощутить своих границ. Жар в груди был маленьким эпицентром, из которого Егор утекал в бесконечность, пронизывая собой все, что только могло существовать, все то, что существовало и все то, что еще только могло возникнуть.

Что-то в нем дрогнуло приятным чувством, какая-то его струна ощутила знакомый толчок. Он мгновенно собрался из бесконечного пространства.

На стадион веселой ватагой вбегали мальчишки. У одного из них был футбольный мяч, чудным образом раскрашенный в радужные цвета. Хохоча и подшучивая друг над другом, мальчишки без лишних слов и препирательств разделились на две команды и принялись гонять мяч по полю. Мячик перемещался между ними как самостоятельный объект. Будто не мальчишки били по нему ногами, а он заставлял их поднимать ноги и соприкасаться с самим собой таким образом, чтобы шла игра в футбол.

Жар в груди подсказал, где Егору самое место. Он трусцой приблизился к играющим и влился в игру. В груди заискрилось, подтверждая выбор.

Никто из мальчишек даже не удивился, будто все так и должно было случиться. Будто этот странный взлохмаченный мужчина был здесь и сейчас всегда.

Где-то рассыпалась радужная сеть прежнего, былого. Все, кроме Егора изменилось, неощутимой волной, прокатившись по Вселенной.

Марина Лебедева Ки

Во все стороны

Хаосу, собравшему из моих частей мозаику слов...

I

Сосредоточившись, Она повернула ручку и толкнула дверь, но та не открылась. Сбой, повторяющийся раз за разом, указывал на неизвестную ошибку, возникающую при формировании намерения, сгущающего точку отсчета. Она устремилась мыслью к замочной скважине призрачно очерченной в контуре двери. Сегмент внимания, которому еще предстояло оформиться рукой, нащупал такой же призрачный ключ. Ключ, никуда не проникающий, но, не повернув его, не пройти. Глюк, устраняющий глюк.

Тщательно удерживая внимание на движении руки, Она провернула ключ и снова толкнула дверь. Та тихонько скрипнула и услужливо отворилась, представив взору пустыню в туманной дымке. Ступив на песок и сделав несколько шагов неоформленными пока ногами, Она обернулась. Дом на этот раз не исчез, а наоборот, удивил небывалой реалистичностью. Эксперимент с концентрацией внимания удался. Она в который раз двинулась сквозь туман.

Обычно ноги приходилось с усилием отрывать от песка, преодолевая липкость пространства, но сейчас движение было плавным, свободным. Стоин позаботился и об этом, стремясь усовершенствовать процесс и облегчить путь до развилок. Его присутствие ощущалось как распустившееся чувство уверенности. В Ее пустоте оно всплыло ярким островком, особенно отчетливо обнажая неспособность чувствовать.

Граница между чувствами и их отсутствием четко очертилась, проявив ментальный дискомфорт от осознания собственной неполноты. Зато ярко обозначилась их связь со Стоином, Его присутствие в Ее сути.

Она прибавила шаг. Туман заклубился, уносясь ввысь оборванными кусками. Этого раньше не бывало. Ее дернуло вбок, понесло, как легкую пушинку по ветру, и внутрь проникло постороннее чувство - отторжение. Не очень-то приятно. Чувство заскользило по контуру и ушло Стоину, заставив что-то внутри съежиться от своеобразной щекотки и разбавив чувство уверенности сомнением. Вместе со щекоткой начало стабилизироваться состояние. Туман отхлынул со всех сторон, уступая место проявляющейся форме. Она всмотрелась в зыбкий контур перед собой. Силуэт был тонким, даже изящным. На этот раз они будут женщиной. Отторжение уже зацепилось за нужный разъем, все встало на место идеально.

Ее снова дернуло вбок, но далеко не протащило, и внутрь проникло еще три чувства. Надежда, чуть погодя любовь и почти сразу горечь прозябания. От горечи стало так неприятно, что возникло раздражение. Она не была уверена, принадлежит ли последнее чувство форме или зацепилось вниманием непроизвольно из их общего со Стоином опыта. Придется разбираться на месте. Прочувствовалось согласие, такое знакомое и близкое - Стоин взял на заметку.

Она снова углубилась вниманием в форму. Проскочив по контуру вверх и по зигзагу, Она убедилась в преобладании замкнутых состояний, но с облегчением удостоверилась в наличии чувства юмора. Черное чувство юмора! Это Она любила больше всего. Судя по форме и по ее разворачивающемуся в пространстве рисунку, юмор проявлялся нечасто, но присутствие этого качества накладывало отпечаток на поведение в целом, в трудных ситуациях меняя его еще на стадии формирования стимулирующего чувства и заставляя принимать мир в светлой доверительной манере. Стоин незамедлительно отреагировал присутствием, шлепнув по несуществующей заднице смачно и со смешком. Никакого смешка и шлепка - просто их чувственный шаблон, а уже так приятно закрутились вихри. Она поежилась от удовольствия. Само по себе поеживание тоже было лишь чувственным, а вот наслаждение моментом уже ощущалось как свое, настоящее - хороший признак прирастания собственных параметров к форме.

Ее закрутило и завертело в неистовом хаотичном хороводе, бросая то в одну, то в другую сторону. Чувства формы быстро заполняли и уже настолько захлестнули, что оставили ощущения разъемов неразличимыми. Она погружалась, пустыня вокруг начала расплываться, вместе с чувствами хлынули мысли оформляющегося состояния. В последних проблесках самой себя Она ощутила нежное прикосновение ко лбу. Стоин попрощался, как делал всякий раз. В следующий миг Она пала.

II

Грязь под ногтями снова выдернула из состояния. Почти физически ощущалось попустительство и разгильдяйство, исходящее от мужчины. Это выбрасывало на поверхность сознания, не давая закрепиться в трансе. Старый пропойца, сидевший перед ней,не удосужился привести себя в порядок перед визитом, и его это совершенно не волновало. Арина вздохнула, очистив мысли от раздражающих деталей, и снова закрыла глаза. Перед взором поплыли картинки.

Молодой мужчина склоняется над картой, он бредит путешествиями. Образ померк. Рядом с ним девушка, хорошенькая, но чувства к ней не сильны. Она чего-то хочет. Арина прониклась ее желанием. Оно проскользнуло внутрь и высветилось образом перекрестья на судьбе мужчины. Девушка беременна от него и ждет, что он поступит порядочно. Образ померк. Они вместе в тесной комнате нянчат дитя - девочку с большими серыми глазами. Девочка улыбается, и мужчина испытывает странное чувство - смесь любви и горечи. Горечь прорастает из этой любви, которая, как огромный якорь, привязала корабль устремлений к одной-единственной гавани, навсегда лишив возможности плыть. Никчемность, нереализованность обременяют и тянут ко дну жизни. Образ меркнет. Руки с грязными ногтями держат стакан с мутной жидкостью. Жидкость проникает внутрь и уже даже не обжигает горло как когда-то. Где-то на периферии жена и дочь, они жалеют свою жизнь и плачут, но до них нет никакого дела. Внутри пусто и есть место лишь для горечи, но и она почти угасла, стерлась, потому что горючая жидкость отравила тело и безнадежно отупила ум. Вокруг только бесы, мерзкие твари, высосавшие почти всю жизнь, заменившие ее бурлящие токи пригруженным извне страхом, и их власть сильна. Образ меркнет.

Арина вскинула голову, отгоняя назойливое липкое чувство. Оно отступило нехотя, но довольно быстро. С каждым разом все проще получалось стряхивать с себя чужое присутствие.

- Не знаю, сможешь ли ты избавиться от привычки пить, но точно знаю, если продолжишь в том же духе, проживешь не больше месяца, - она пристально посмотрела на мужчину.

Посетитель съежился, и состояние его читалось даже без транса. Он до ужаса боялся смерти, бесовских проявлений белой горячки, но он не бросит пить ни за что на свете, даже пытаться не станет.

- Ты это... поколдуй там че-нить, - прохрипел он, - я ж те денег дал. Помоги или мне хана.

Арина собралась. Ничего хорошего такой поворот в разговоре не сулил.

- Я не могу. Все зависит от тебя, - ответила она, вложив в слова убедительность, на которую только была способна. - Услышь меня, иначе тебе, и правда, не жить.

Было совершенно очевидно, что ее старания ни к чему не приведут. Это удручало. Она усилием воли откинула проникшее чувство, не желая застревать в испытываемом состоянии.

- Шарлатанка, - сквозь зубы выдавил мужчина. Но в его словах не было злости, не было никакой силы. Они были пусты, как он сам, и не пугали.

- Уходи и подумай над моими рекомендациями, - Арина была непреклонна. По опыту, именно так следовало поступать в подобных ситуациях.

Мужчина грузно поднялся, сопя громко и неровно, бросил недовольный взгляд на шкатулку, где лежали деньги, которые он принес в качестве платы, и вышел из кабинета.

Как всегда в конце сеанса, когда он проходил успешно, в центре лба ощутилась нега. Бабка Настя, от которой Арина приняла дар яснознания, первым делом рассказала об этой особенности. "Поцелуй свыше", как она называла приходящее ощущение, уверял правильностью содеянного. Арина усмехнулась, отметив, что последнюю фразу произнесла в уме совсем как бабушка, даже термины ее проскочили, словно она сама через нее подумала. Мурашки на шее подтвердили связь.

Таких чувствований у Арины было великое множество, и количество их только росло. Иногда казалось, что логики в действиях совсем не осталось, только чувства пробивали русла в действительности, выбирая за Арину направления и образ жизни.

Внезапно стало клонить в сон. Веки отяжелели, едва позволяя через огромные усилия запечатлевать мир короткими интервалами. Арина знала это состояние, стоило срочно лечь спать: во сне придет знак. Она кое-как добрела до кровати, улеглась и, сомкнув веки, мгновенно провалилась в трансовую грезу.

Чувством она оказалась в пустом пространстве. Пустота сверкала всполохами, словно бушевал шторм с грозой, хотя других признаков бури, кроме визуальных эффектов, не наблюдалось. Вдали вырисовывались неясные очертания то ли гор, то ли чего-то еще, монументального и высокого.

Она покружилась, оглядываясь, но смотреть было не на что. Зато в теле чувствовалось нечто необычное, абсолютно незнакомое. Новое ощущение. Она попыталась его описать для себя, но ничего не смогла определить, кроме места в груди, где ощущение проявилось. Оно было похожим на жар, который не обжигал, а приятно с нежностью охватывал грудь, словно заботясь и успокаивая. К тому же жар как-то склеивал собой все окружающее пространство, расширяя чувства до границ обозреваемого, словно Арина была всем этим видением сразу.

Она точно знала, что если пойдет к линии горизонта, та не отодвинется как в действительности, а станет достижимой, останавливая, потому что за монументом ничего нет. Пусто. Это немного пугало, но и придавало уверенности в собственной силе. Почему и как, ясности не было.

Огонь в груди погас внезапно, рассеивая трансовое состояние, окружающий образ помутнел, ускользая в неведомые глубины подсознания. Арина приготовилась проснуться, но внимание неожиданно сфокусировалось с новой силой. Она снова растеклась жаром в груди по пространству, заполнив собой каждый квант. В лоб проникла нега. Непонимание накрыло ее. Она ничего не сделала, почему всплыло это ощущение?

Чувствование во лбу ширилось сферически и неожиданным, необъяснимым образом слилось с жаром в груди. Оба ощущения в теле транса столкнулись друг с другом чувственными волнами, и в тот же миг Арина увидела его.

Он стоял и улыбался. Больше ничего такого. Арина, несмотря на странность момента, совсем не обладала отношением к ситуации, не было никакой оценки происходящего. Она едва отследила это, настолько ею овладела необъяснимая инертность.

Мужчина подошел и взял ее за руку, с нежностью сжав запястье: "Привет, детка!", - сказал он, не открывая рта. - "Все исправил, родная. Вычистил даже, что зацепили ненароком из алкаша с белочкой".

Он коснулся губами ее лба и схлопнулся, оставив Арину в одиночестве. Она не в силах пошевельнуться, словно загипнотизированная, еще некоторое время смотрела на всполохи пространства, прежде чем осознала, что внимание снова рассеивается. В следующий миг она проснулась.

Странные чувства охватили Арину и наяву, чего раньше не случалось: все всегда оставалось во сне. В груди тлело теплом, как остаточным чувством от того непередаваемого жара, а во лбу снова ощущалась нега. Она наконец-то стала собой, словно до этого момента было не так, и наконец-то смогла удивиться. Таких погружений у нее еще не бывало! Кто был тот мужчина, она не знала, но чувство невероятного родства и близости вдруг всплыли единым пакетом, при этом оставаясь загадкой, затуманенным образом. Арина все еще никак не могла интерпретировать погружение.

Ориентируясь на опыт, следовало отпустить ситуацию и дать ей прорасти пониманием во времени. На этой мысли Арина и успокоилась. Она встала, пошла на кухню и сделала себе чай с лимоном. Еще какое-то время память о случившемся досаждала, заставляя прокручивать пережитое раз за разом, но вскоре притупилась, как случалось обычно.

III

Утром Арина пошла в парк. Она любила гулять в эту пору. Золотая осень очаровывала своей свежестью, маня и увлекая чистотой и резкостью ощущений. Ботинки звонко стучали каблуками по асфальту. К этому звуку примешивалось шуршание желтых листьев под ногами. Их освежающий аромат, перемеживаясь с прохладным ветерком, проникал в легкие настойчиво и даже напористо, словно сам воздух дышал в Арину. Все вокруг источало подобие этого дыхания, невидимого, но явно ощутимого на уровне энергий.

Солнца видно не было, однако пасмурный день не омрачил настроения, наоборот, добавил окружающему пространству таинственности и проникновенности.

Арина наслаждалась прогулкой, пребывая всей собой снаружи, мыслей не было совсем, она сама была пустотой и шла сквозь свою пустоту. Только стук каблуков и шуршание листьев двигались вместе с ней.

Вдруг пространство, проявленное перед взглядом, померкло, и взору открылось видение, пережитое в трансе. Всполохи озарили темное небо. Арина вздрогнула всем телом, от макушки до пят пошла небывалая по силе чувственная волна. Руки устремились ввысь сами собой, сложившись в жест молящегося небесам. Луч света, застывший и яркий, пронзил ладони насквозь мощью настолько великой, что смог пробить твердь материи, озаряя внутренним светом кожу на руках, высвечивая серебром узор вен. Небо вздрогнуло искажающей серые облака волной и вмиг погасло, снова трансформировавшись в пасмурное сентябрьское, на фоне которого, поражая контрастом и все еще теряя светимость, ввысь простирались ее руки.

Арина опустила руки и встряхнула головой, отстраняясь от состояния, так бесцеремонно поглотившего ее образом из транса. Как и в прошлый раз с видением не пришло проникающего понимания, словно ей не хватило чего-то, чтобы распаковать скрытые смыслы образов.

Растерянность снова распустилась в ней, потеснив уверенность в способностях, создавая присутствием двух противоположных качеств путаницу в ментальной и чувственной сферах, но ненадолго. Возникшая пустота ума, словно не имея возможности долго оставаться незаполненной, очертилась формой и смыслом уже знакомого решения. Надо просто подождать и понимание придет, распустится озарением. Спокойствие и чувственный поцелуй между бровей уверили, что решение правильное.

Вдруг реальность словно вздрогнула, покрылась рябью. Догоняя решение и меняя его, возникнув ниоткуда чувственным штрихом, в поцелуе обнаружилось что-то странное, чужое, непривычное. Только что этого не было, но вот оно чувствуется настолько ярко и остро, что прежнее решение аннигилирует.

Арина насторожилась. Словно увлекаясь странностью поцелуя, внутрь проникло смятение. Она просканировала себя, выискивая его причины. Смятение странным образом двоилось, как будто объяснить его можно было по-разному. Арина заструилась вниманием по направлению, которое ощутилось близким и самым вероятным. Объяснение проникло, ширясь смыслами, бегущими друг за другом по невидимым цепочкам. Нельзя откладывать, нельзя ждать, вот почему поцелуй не такой, он путает, значит, решение должно быть противоположным. Надо понять сейчас! Тут же распаковавшись пониманием и удивлением одновременно, словно срывая завесу с тайны, пришло парадоксальное вспоминание, пугающее ярчайшим ощущением полного отсутствия самой себя в теле, когда оно простирало руки к небу. Арина удивилась еще больше, осознав, что по прошествии столь малого времени начисто забыла этот опыт.

Вдруг память отбросила назад, где смятение, разветвляясь двумя объяснениями, увлекло ее лишь по одному из них. Теперь второе направление убеждало чувством приоритетности. Арина заскользила вниманием по вновь открывшемуся маршруту. Хорошо знакомые чувствования, властвующие безраздельно на протяжении жизни и наработанные опытом, увлекли за собой по лабиринтам сознания. Объяснение не заставило себя ждать, все так же причудливо распаковываясь в пустоте ума. Смятение во втором варианте означало, что поцелуй свыше верен, он просто дополнен чувственным нюансом, вызванным ощутимостью и явным присутствием того, кто этот поцелуй запечатлевал на лбу Арины по ту сторону мира. Новое качество, приросшее к поцелую, намекало на иную интерпретацию знака, все еще не раскрываясь пониманием.

Однако несомненность и явное присутствие веры, готовой вовлечься в любую из трактовок возникшего смятения, поражали. Чувство приоритетности, никогда не подводившее прежде, сработало странным образом, подтверждая две противоположных трактовки, дискредитируя само себя, обнаружив, тем не менее, то странное пугающее состояние отсутствия в собственном теле. Все чувства и рассуждения ясно указывали, что неспособность прояснить для себя смысл испытанного связана с этим переживанием, наполнившим отсутствующее пока понимание новым качеством, присутствием чего-то неясного, сокрытого вуалью. И одно не могло быть открыто без другого. Они должны столкнуться, встретиться, срывая завесы и взорвавшись озарением.

Беспокойство нарастало и ширилось, заставляя эмоционировать все сильнее. Достигнув пика нервозности, когда показалось, что уже нет сил вынести напряжения, Арина вдруг замерла. Вместе с телом, срезонировав, остановилась бешено вращавшаяся чувственная сфера. Испытанное и волнующее вопросами тут же всплыло в уме обобщающим знанием, словно сложилась мозаика порядка из разрозненных пониманий, пройденных умом и чувствами в сферах. Походило на то, что она проявлялась двумя памятями сразу! В одной версии памяти она всеми сферами считалась собой, но совершенно не помнила, что видела себя со стороны. В другой она находилась вниманием вне тела, а считать собой молящуюся Арину было странно и невозможно. Именно в этой версии она считала, что в теле в момент простирания рук ввысь ее попросту не было.

Странная двойственность, возникшая из пережитого, мешала оценить собственное состояние, не давая ясно мыслить. Чем сильнее Арина настраивалась на обе памяти, пытаясь их соединить пониманием, тем больше ширились ее сферы, тем сильнее нарастала тревога, потому что понимания не наступало, скорее, наоборот. Причины каким-то образом путались со следствиями, все больше размывая четкость восприятия самой себя.

Страх, растерянность вдруг вытолкнули ее куда-то. Сердце ощутимо застучало, но застучало не так, как она привыкла. Веки моргнули, но моргнули не так, как всегда ощущалось. Арина пошла вперед, ускоряясь с каждым шагом, совершенно не собираясь этого делать. Она испугалась еще сильнее, но только внутри, внешне все проявления тела были спокойными и размеренными. Захотелось крикнуть и остановиться, но сделать этого она не смогла, по-прежнему шагая быстрым шагом, дыша ровно и без сбоев. От несоответствия между собственными намерениями и действиями, ощущаемыми в прямом моменте, всепоглощающей волной разросся ужас, поражающий своей непроявленностью вовне. Ноги шагали, отстукивая безжалостный бескомпромиссный ритм и все потуги остановиться, привести чувства с действиями в единение, телом просто игнорировались. В довершении всего, на пике острого приступа паники восторженно подумалось: "С этой формой видно много больше!"

Арина внутренне сжалась и отшатнулась от возникшей мысли. Мысль была не ее. Восторг тоже. Она и не собиралась думать ничего такого, но намерение, генерирующее мышление, было ее собственным. Это ощущалось как бесспорный факт.

Чувство, что она заперта в собственном теле, разрослось, мысли путались, обрывались на полуслове, словно таясь, и Арина уже не понимала, что думать, а главное, она ли мыслит внутри своего ума. Разброс в чувствах, намерениях и движениях тела стал велик настолько, что она потухла.

IV

Арина осозналась в собственной кровати. Пробежавшись руками по телу, она вяло отметила, что ощущения движений вернулись. Намерение двигать руками снова было собственным. Она напрягла память. Страх немедленно возник внизу живота. Она не помнила, как шла домой. Ничего не помнила, кроме ужаса от заключения в собственном, но чужом по ощущениям теле. Страх снова начал захлестывать, но она вдруг собралась. Это она умела. Бабка Настя утверждала, что твердость духа и железную волю Арина унаследовала от отца.

Она села на краешек кровати и постаралась привести мысли в порядок. С ней ничего не случилось, а необычные ощущения, как и предупреждала бабушка, были неотъемлемой частью жизни. Она говорила, что просто надо научиться жить с ними, что они как указательные столбы подсказывают и проторяют путь. Арина улыбнулась, заметив резкий переход от своего способа выражать мысли к речевым оборотам бабки Насти. Мурашки на шее пробежали приятной волной.

- Столбы так столбы, - сказала она вслух и усмехнулась, - значит, не делаем резких движений. Смотрим, наблюдаем, изучаем. - Голос прозвучал твердо, уверенно, произнося любимую отцовскую троицу. Это успокоило еще больше и почему-то показалось настолько правильным, что ощутилось почти как озарение. Сейчас все три сферы, и чувственная, и ментальная, и телесная работали в унисон, как положено. Оценка состояния успокоила окончательно.

Арина встала с кровати и пошла на кухню. Часы показывали одиннадцать утра, значит, скоро появятся первые посетители. Надо привести себя в порядок. Арина сварила кофе, нарезала овощей и сообразила легкий салатик.

За окном снова было пасмурное небо. Мимо запотевшего окна пролетела стайка воробьев, показывая веселым нравом пример жизнерадостности и легкого отношения к земной юдоли. Арина попыталась зацепиться чувством за состояние птиц, и у нее получилось сразу - легко, непринужденно. Подумалось о тесной связи со всем сущим, даже с этими развеселыми птахами. На душе полегчало еще больше.

Завтрак был съеден, настроение улучшилось многократно. Отперев дверной замок и ощущая при этом проявившуюся невесть откуда сказочность момента, она прошла в зал, села за стол и в ожидании посетителей стала раскладывать пасьянс.

Совсем скоро дверь слегка скрипнула, кто-то пришел. Соседский сынок Пашка давно предлагал ей смазать петли, чтобы дверь не скрипела, но Арина отказалась: ей хотелось слышать, как в дверь проходят люди, быть готовой.

На этот раз скрип был едва слышен. Отчего-то он показался Арине скрипом из фильма ужасов. Она насторожилась, чувства ее редко подводили. По коридору раздались тихие шаги, словно вошедший был не в обуви, а в мягких тапках или босиком. Странность примешалась к настороженности и еще больше усилила тревогу.

Он возник в дверях лучисто улыбаясь. Арина вздрогнула непроизвольно, ее накрыло чувственной волной, исходящей от этой до боли знакомой улыбки. Гипнотизм изогнутых губ был таким непреодолимым, что сознание сдвинуло в легкий транс. Она встряхнула головой и с недюжинным усилием оторвала взгляд от губ визитера. Их взоры встретились. Его глаза были серьезны и не улыбались вовсе. Несоответствие между улыбкой и взглядом было разительным, и Арину снова ударило чувственной волной, забило мелкой дрожью, которую она, как ни старалась, унять не могла.

Мужчина вдруг тоже перестал улыбаться и пристально всмотрелся в Арину. Его щеки покрыл густой румянец, а ноздри раздулись и опали в шумном вздохе. Лицо мужчины приобрело знакомое выражение, и смысл его вспыхнул в Арине пониманием - мужчина узнал ее.

Миг растянулся. Они смотрели друг на друга не в силах прервать молчания. Перед внутренним взором Арины проносились картины возникших ниоткуда времен. На периферии чувственной сферы обозначились тактильные чувства, нежные прикосновения, запахи, но они проносились с такой скоростью, что разглядеть или ясно различить их происхождение было не возможно. Мелькали столбы, кострища, поражая воображение высотой пламени. Арина вдохнула запах горелой плоти. Он необычайно удивил, показавшись привлекательным и отвратительным одновременно.

Внезапно все прекратилось. Мужчина подошел ближе и сел. В его взгляде больше не было узнавания, словно секунду назад его память обнулилась. Он был предельно собран и серьезен, это с него читалось без особого труда. Тогда Арина тоже собралась и отбросила из зоны внимания только что ощущаемые образы. Они согласно отступили, затирая в памяти пережитое вновь пришедшим моментом.

- Здравствуйте! - сказал он приятным баритоном. - Мне нужна ваша помощь.

То немногое, проникшее в Арину с восприятием личности незнакомца, рассказало, что мужчина избегает ходить к специалистам по тонким сферам. Тем не менее, он пришел, но вел себя нетипично. Обычно такие как он, если решаются прийти, непрестанно теребят пальцами, что попадется под руки, прячут взгляд, им стыдно и некомфортно. Этот визитер не демонстрировал подобных признаков.

Больше ничего не считывалось, и Арина, неожиданно для себя смутившись так, словно принимала первого посетителя в жизни, заговорила:

- Чем я могу вам помочь? - спросила она, пряча смущение за улыбкой.

- Я не могу спать, - лаконично сообщил мужчина. - Уже которую ночь не смыкаю глаз. Я, как обычно, укладываюсь и даже засыпаю, но потом начинаю видеть сон и всегда один. Однако это только кажется сном, поскольку, когда я досматриваю его и прихожу в себя, то понимаю, что лежу с открытыми глазами и что вовсе не спал. Словно я проживал то, что показывал сон. Словно меня двое. Я этот живу, пока я - это я. И в то же время я тот, который там живет, пока я - не я и сплю. Честно говоря, это переживание, - мужчина чуть стушевался и невесело усмехнулся, - этот несон меня доконал. Я путаю все, мой характер и его черты дают сбои, похоже, из-за того, что я этот и я тот не одинаковы. Нельзя ли с этим что-то сделать?

Арина растерялась. С таким вопросом к ней ни разу не обращались, а опыт этого знакомого незнакомца странным образом мысленно и чувственно отсылал к видению, пережитому накануне. Снова пришлось призвать на помощь усилие воли и сосредоточиться.

- Расскажите, что именно вы переживаете в этом, - она запнулась, настраиваясь на частоту незнакомца, - несне? Или представьте. Пожалуй, так даже лучше. Дайте мне вашу руку, я увижу.

Мужчина посмотрел на нее пристально, словно сомневаясь, но все же протянул руку. Арина коснулась чуть шершавой кожи на ладони посетителя - контакт с собственным телом немедленно прервался. Ее закрутило в вихре образов и отбросило в ясный погожий денек. Нахлынуло яркое переживание, наступив отчетливым моментом.

Вокруг что-то лязгало, но рассмотреть этого она не могла, настолько ярко светило солнце. Все остальные сенсоры тоже сбоили. Наконец глаза адаптировались, яркость дня стала не такой слепящей, и Арина осмотрелась. Она сидела на травяном настиле в клетке. Стоило обозначить себя в пространстве, сразу настали тактильность и запах. От тела невыносимо воняло, как если бы она не мылась долгое время, голова саднила, промежность тянуло и жгло, правый глаз не видел, его застилало что-то тяжелое и пульсирующее болью. Она потрогала лицо, все оно было вспухшим, особенно с правой стороны.

Мимо клетки ходили рыцари в латах, изможденные и грязные. Чуть поодаль находился навес, сложенный из жердей и покрытый соломенным настилом. Рыцари заходили под навес, брали с массивного стола хлеб и наливали себе вина из кувшинов. Утолив голод, они помогали друг другу разоблачиться. Это стоило им больших усилий: латы были сильно деформированы. То и дело слышались ругательства и гневные речи. Недавнее сражение далось нелегко.

Рядом с ней, с правой стороны, раздался стон. Ей пришлось повернуться корпусом, чтобы увидеть стонущего человека левым глазом. В углу клетки лежала еще одна женщина. Ее рот был разрезан от уха до уха и неровно сшит грубой ниткой, волосы были вырваны клочками, местами вместе со скальпом. Женщина принялась громко стонать.

Отчего-то Арине стало невероятно страшно, рот ее открылся сам по себе, и она принялась нервно шикать на лежавшую страдалицу.

- Шшшш... Тише ты. Не то нас опять изобьют. На этот раз нам не жить, эти мерзкие твари больше не польстятся на нашу красоту. От нее мало что осталось.

Женщина в углу простонала, но уже тише.

- Вот и ладно, - проговорила Арина, нервно озираясь. Никто не обратил на них внимание. Рыцари продолжали заниматься своими делами.

Она вдруг увидела себя со стороны, вспомнив, что она Арина, а не эта убогая женщина. Психика оторопела, застопорилась на миг, поразившись поведению, так не похожему на обычные паттерны. Включился ум, запустив анализ. Безразличие к страданию женщины, собственный шкурный интерес, вот чем она проявлялась еще миг назад. Сейчас ощущать себя этой чумазой и избитой формой было странно и нелепо. Арина спохватилась. Дежавю! Она уже воспринимала нечто похожее раньше, жила собой эти чувства и слова.

Снова раздался стон, и снова пелена опустилась на нее. Она шикнула, наставая не собой и растворяясь в уме другого человека.

- Тише ты, поганая!

Она приблизилась к лежавшей женщине и зажала рукой ее рот, с остервенением в душе отмечая, что зря заступилась за спутницу перед старшим, надо было дать убить ее, тогда не пришлось бы трястись от страха сейчас. Женщина на полу застонала, но глуше, сил сопротивляться у нее не было.

- Что ты там делаешь? - раздался мужской голос.

Она испуганно подняла глаза и поспешила убрать руку со рта женщины.

- Ничего.

Взгляды их встретились, как молнией полоснуло. На нее смотрел рыцарь. Вид у него был озабоченный и настороженный.

- Не бери греха к сердцу, - приказал рыцарь, но прозвучало это так, как будто он просил, и просьбу отчего-то хотелось исполнить.

Арина снова настала собой. Едва успев порадоваться собственному уму и чувствам, она узнала мужчину. Это был ее визитер. Его лицо было другим, фигура была гораздо крупнее, но это точно был он.

- Я помогу сбежать, - прошептал он внезапно. - Сегодня ночью не ложись спать.

В сердце проснулась надежда, и Арина снова соскользнула в чужой ум, теряя себя.

- Ты мне поможешь? Зачем? - она судорожно перебирала возможные корыстные помыслы рыцаря. Наконец стало очевидно, что таких быть не может. Красота изуродована, монет тоже нет.

- Это омерзительно, - он запнулся, - то, что произошло. Так не должно было быть.

Мимо прошли два полуразоблаченных рыцаря.

Мужчина отпрянул от клетки:

- Веди себя тихо, не то отрежу ухо, - пригрозил он нарочито, явно стараясь, чтобы проходящие услышали его слова.

Не очень-то он умел притворяться. Но к счастью, рыцарям не было никакого дела до происходящего у клетки. Они благополучно свернули за угол дома, даже не взглянув в их сторону.

- Не спи сегодня, - шепнул он ей и поспешил удалиться.

Ее закружило, завертело и выкинуло на поверхность собственного сознания. Взгляд, на миг погасший и утративший картину мира, напомнив о промежутке между слайдами в проекторе, прояснился. Несколько мгновений картина проявляющегося мира, также как изображение на экране, оставалась плоской и лишь затем наступила трехмерностью, отобразив комнату и посетителя знакомым способом. Стоило взглянуть на мужчину, как чувство бесспорного родства наполнило всю ее суть, и она вспомнила, где и когда ощущала подобное. Это было во сне, в том трансе.

Его голос вернул Арину к действительности:

- Вы видели это, не так ли? - слова прозвучали уверенно, словно мужчина точно знал, о чем говорит.

Арина собралась в точку умом и волей.

- Я видела вас. Вы были рыцарем, - почему-то не хотелось рассказывать о собственной метаморфозе.

- Рыцарем? - в голосе мужчины проскользнули нотки разочарования. - Нет, не верно. Там я священник, ну или что-то вроде того. Я почти святой, добрый легкий человек. Меня зовут Франциск, я помогаю люду, - он запнулся, применив несвойственный ему термин.

Арина ощутила его смущение как своё, даже мурашки пробежали по задней части шеи, как бывало, когда она выражалась не своими словами. Связь с этим странным мужчиной ощущалась как нечто первородное, незыблемое, неизменное. Она ощущала его как себя, вовсе не так, как других приходящих на сеансы.

- Я видела другое, это очень странно, - тихо произнесла она и посмотрела ему прямо в глаза. На мгновение мелькнула мысль, что мужчина шутит над ней, обманывает, но что-то в его взгляде отвергло это предположение. - Думаю, нам надо прервать сеанс, мне необходимо пожить с этим, возможно, информация придет во сне, как у меня бывает.

Арина улыбнулась и удивилась возникшему ощущению стороннего наблюдателя, словно она раздвоилась восприятием, оставшись в себе и заметив, что улыбается, одновременно увидев со стороны, что этой своей улыбкой извиняется перед мужчиной.

Он тоже улыбнулся, от чего стал еще более близким и родным. Эта улыбка была словно триггером для возникновения и усиления чувства родства.

- Я вернусь завтра, - он встал, потом вдруг склонился к Арине, взял ее за руку и прикоснулся губами к запястью.

Арина рассыпалась, осталось только прикосновение губ к коже, глубоко проникающее, будоражащее и всеобъемлющее настолько, что она ощутила себя лишь этим поцелуем, лишь этим касанием губ. Вдруг из этого ощущения ее выдернуло другое, жгучие слезы покатились по щекам, они словно насквозь прожигали кожу, забирая магию и проникновенность предыдущего момента, словно убивая его, стирая собой, самим своим проявлением здесь и сейчас. Словно этим двум ощущениям не было никакой возможности проявиться вместе, словно они могли быть только порознь. И в этих сумбурных переживаниях было нечто важное для осознания, но неспособное быть понятым уже давно. Из эона в эон.

Арина всхлипнула, посетитель отстранился. В его глазах сияла страсть и необъяснимая ему самому мука. Он растерялся терзаемый ею, встряхнул головой, пытаясь отогнать состояние, в его глазах возник страх. Этот страх, также как и ее слезы, не мог сосуществовать с той мукой и светом. Страх своим появлением убил их, изничтожил.

Мужчина часто задышал, захотел что-то сказать, но не стал, подавив в себе порыв. Арина буквально проживала его чувства, сливаясь с ним психикой. Он резко развернулся и вышел из комнаты. В прихожей скрипнула дверь.

Только сейчас Арина осознала, отчего-то снова разделившись двумя восприятиями, что держит руки прижатыми к груди, а вся ее поза сквозит изумлением, потрясением и растерянностью.

V

Понадобилось не меньше часа, чтобы привести чувства в порядок. Ровно столько времени ушло до следующего посетителя, словно некая сила, оберегая покой и душевное равновесие Арины, специально придержала визит.

В коридоре скрипнула дверь. Арина присела за стол, все еще наполняясь обрывками воспоминаний о странной встрече. Однако они развеялись вмиг, стоило посетителю ворваться в комнату. Молодая девушка в модном красном платье излучала невероятные по силе волны энергии. Глаза ее горели, она часто дышала. С самого порога, всем своим видом излучая жизнелюбие, она принялась без умолку тараторить.

- Здрасьте! - на ее щеках горел румянец, а от нее самой мощным потоком изливались психическое здоровье и стабильность, которые ничем не разрушить. - Меня Вера зовут. Я влюбилась... снова, - она хихикнула, нисколько не смутившись, хотя Арине показалось, что смущение самая подходящая эмоция в этом моменте. - Мне нужно знать, его папа на самом деле богат, как Сёмочка заявляет. Посмотрите? - она широко и очаровательно улыбнулась.

Арина поморщилась, не очень-то она жаловала меркантильных людей и браки по расчету. Однако такое дело фиксировало внимание на стабильном четком восприятии действительности, стимулируя все три сферы к слаженной работе. Аргумент был весомым, учитывая последние переживания.

Она выдавила из себя улыбку и сказала:

- Присаживайся, Вера, сейчас посмотрим, каков папа у твоего Сёмы.

- Ой, спасибо, - девушка плюхнулась на стул, - мне что руку показать или что?

- Ничего не надо, - Арина снова улыбнулась, испытывая едва сдерживаемое нетерпение и желание выставить девушку вон. - Просто посиди спокойно.

- Окей, - девушка замерла, ее взгляд и поза излучали любопытство.

Арина уставилась прямо на нее и попыталась собой проникнуть в суть сидящего перед ней облаченного духа. Реальность вокруг затуманилась, качнувшись из стороны в сторону, и Вера вместе с комнатой расплылись. Мелькнула белая тень, мелькнула и пропала. Внезапно обозначились резкость и контраст вновь возникшего пространства.

Папа у Сёмочки был богат, Вере повезло, потому что паренек влюбился в нее не на шутку и собирался жениться. Папа хоть и поворчит немного, но согласится с выбором сына - таким был самый вероятный вариант развития реальности, и продолжения его тоже содержали радостные для Веры события. Правда, долго это не продлится. Сёма - ходок и падок до девок. Далее в семье ссоры, склоки и обиды.

На Арину наплыла следующая картинка, начиная проявляться застывшим, но живым по ощущениям событием. Внезапно чувство нетерпения по отношению к девушке усилилось, желание выгнать ее разрослось, и единый фон наплывающей картины расслоился на множественные проекции, отбрасывающие тени друг на друга. В следующий миг картина распалась, проекции потухли, а тени, отхлынув, закружились вихрями и, метнувшись в центр обозреваемой пустоты, вдруг приобрели новые очертания. Вокруг них снова заслоилось проекциями пространство, но насыщенное уже совсем другой энергетикой и событиями.

Она стоит в центре площади. Под ногами аккуратно уложенная мостовая. Это отчего-то удивительно и доставляет босым ногам невероятное по силе чувственное удовольствие. Она делает шаг, другой и поднимает голову вверх. В небе парит хищная птица, величавая и мощная, выискивая добычу. Это тоже приносит в сердце волнение и радость за существо настолько прекрасное и свободное. Арина удивляется яркому восприятию, но не успевает закрепиться в испытываемом чувстве, потому что энергетические вихри в позвоночном столбе расплескивают в теле новые радостные ощущения от пробежавшей мимо ватаги маленьких ребятишек, один из которых совсем мал и без штанов, мелькая голой попкой, невероятно быстро ползет за старшими. Он шустрый и совсем не боится содрать пухлые коленки о камни мостовой. Это отзывается в Арине доселе неиспытанным и непередаваемым словами теплом в груди. Словно она вышла на новый пси-уровень, словно она сверхчеловек и сверхвосприимчива, словно ее обычные чувства усилились многократно.

Только тут ее настигло понимание, что она вовсе не женщина, а мужчина. Определилось это не взглядом, а настройкой на себя изнутри, которая произошла почти автоматически, стоило дать оценку своему состоянию, чуть сместив внимание и интерес. Арина просто знала, что она мужчина и монах, даже имя свое знала. Франциск. Лишь после этого она окинула себя взглядом и, увидев коричневую рясу, сандалии или что-то похожее на них, окончательно прониклась всеми тремя сферами этого гипертекучего мужчины, неотвратимо и столь интенсивно проводящего мощнейшие чувственные переживания сквозь себя. Ее собственное мировосприятие и самоощущение отошли в сторону, на периферию.

Мужчина был настолько легок в психическом смысле, что буквально ощущал все свое тело сразу, всего себя с ног до головы. Куда бы он не бросал взор, он был с этим единым, всем собой ощущая окружающий мир, и оценка его всегда светилась радостью, оттенялась воздушностью. Даже если он смотрел на что-то убогое, это все равно было прекрасным и вызывало лишь светлые ощущения. Арина захотела спросить себя, почему это так, но не смогла, вопрос утонул в очередной восхищающей чувственную сферу картинке. Мимо, кудахча, прошествовала курица. Это событие заворожило своей энергетикой и текучей грацией. Арину обволокло приятными ощущениями, как укутало теплым одеялом.

Вдруг что-то изменилось, и она чувственно откинулась назад, почти выскользнув из сфер мужчины. Чувства маячили перед ней, но больше не были испытываемыми, лишь наблюдаемыми. Кто-то другой был рядом, кто-то другой испытывал эти чувства, и он точно знал, что она тоже здесь. Он почти слился с нею, коснувшись ее шлейфом своей энергетики, и Арина узнала его. Это был он - ее визитер. Они оба каким-то образом были в этом светлом и легком человеке. Больше того, этот человек связывал их нерушимо. И связь эта должна быть разорвана, должна перестать их разделять, или они утеряют себя в который раз. Она вдруг осознала еще кое-что. Они так и не получили то, что искали в этом мужчине, потому что они оба уже не он, Они - кто-то еще. Он - ее посетитель, родной и близкий. А она? Арина... или нет? Кто она?

Задав этот вопрос, Арина выдернула себя из Франциска-монаха, оставив вместе с ним где-то позади образ симпатичного родного визитера. Ее закрутило и понесло сквозь тени, мелькающие острыми краями. Вдруг одна из них проникла в Арину, больно резанув по сердцу и проявившись чувством ужаса. Пространство вокруг оформилось и настало, словно все проявилось из ночи в утренних лучах солнца. Словесное сравнение, пришедшее на ум, удивило своей зеркальностью: стояла глубокая ночь, луна в небе была полной и нещадно давила на психику едва мерцающим светом.

Все тело болело, в клетке воняло, их с Зайрой ни разу не выпускали, еды им тоже не приносили. Хотелось пить, но и воды не было. Никому не было до них дела. Зайра тихонько стонала. Досада, тревожащая из-за этого нутро еще на закате дня, теперь даже не возникала, настолько опустошилась страданием душа. Глаза норовили закрыться, дать отдых измученному телу, но спать было нельзя. Она ждала рыцаря, утреннего нечаянного посетителя.

Луна спряталась за проплывавшим по небу облаком, и кусты по соседству шелохнулись, ветки раздвинулись. Рыцарь крадучись приблизился к клетке. Она метнулась к нему навстречу, едва успевая отметить, что его вид вызывает бурное чувство нетерпения, переходящее в почти ощущаемый на физическом уровне зуд. Рыцарь обхватил прут клети, ее рука сама собой обхватила его кисть. От него пахло чем-то терпким, вызывая неясные волнения в памяти, словно этот запах вот-вот пробудит что-то пережитое в детстве. Сейчас это было таким далеким. Она одернула себя, понимая, что думает совсем не о том, что насущно.

Рыцарь прошептал, приближаясь к уху губами:

- Я достал ключ. Сейчас освобожу.

Сердце забилось, не то волнуясь от радости, не то пугаясь от дурного предчувствия. Слова рыцаря вдруг проявились памятью еще раз, скользнув по слуху неведомой природы. Она встрепенулась. Мужчина возился с замком, но это вдруг стало не важно. Служанка отошла вглубь себя, Арина пробудилась в ней, настав собой. Рыцарь по-прежнему пытался открыть замок, но Арина уже знала результат его усилий: у него ничего не выйдет, он украл не тот ключ. Не тот ключ! Этот ключ ничего не открывает, никого не выпускает, не спасает. Слова вдруг изменили свой смысл, став на миг словами не отсюда, не из сейчас. Смысл трудноуловимый умом, однако четко считываемый чувством. Чувство разрослось, но вдруг изогнулось, искривилось, и смысл снова обрел прежнее значение. Психика зафиксировалась, и Арина, переключаясь в настоящий момент, наполнилась жалостью к служанке. Было ясно видно, что с ней произойдет.

Жалость вдруг распалась под неведомым давлением, уступив место новой эмоции. Разочарование, тщета, словно придется снова что-то делать, снова повторять. Это она уже испытывала. Откуда это чувство, словно и свое и чужое одновременно? Чувство вдруг снова стало искривляться, ускользать, словно испугавшись, что его заметили, но Арина не позволила разорваться связи. Она всем своим вниманием вцепилась в чувство и подтянула его в центр самой себя, стараясь слиться с ним полностью. Еще немного и это удастся. Чувство стало разрастаться в ней, заполняя целиком, даже расплескиваясь за границу ее энергетического контура. Еще немного и должно накрыть пониманием. Арина это знала, ощущала всей собой, ей это было хорошо знакомо, и это произошло. Чувство взорвалось в ней, пройдясь все сметающей волной знания.

Вот это да! Где она? Кто она? Она не Арина, Арина ушла внутрь себя, а вернее в момент, где она есть, как та служанка, как тот монах. Тут их нет, есть легкие тени их всех, тонкий намек на их формы. Она здесь все, что существует, Она продолжается и продолжается, мелькая калейдоскопом узоров, их столько, что счесть невозможно, и Она всегда неопределимо всюду. Во все стороны, всей собой, являясь всем и всеми сразу. Это длится вечность и вечность, не давая разорвать догоняющие друг друга завитки, вливающиеся сами в себя, растущие сами из себя, чтобы снова догонять и догонять, перетекая из одного в другое. Разорвать узор, остановиться, перестать течь: именно это желаемо и важно для них. Для кого? Кто эти они?

Отзываясь ответом, обратной реакцией, пространство вдали сгустилось, проявляя нечто и приближая его ко взору. Это нечто изливается знакомой мантрой. Мантрой, как чудно слышится это слово, словно само звучание придает ему смысл и возможность проявиться. Мантра переливается звуками, которых не слышно, цветами, которых не видно. Их призрачные проявления, знакомые до тончайших нюансов, ощущаются всем существом. Связь миров, контакт жизни, где замыкается сам на себя узор бытия, увлекая за собой неотвратимо, неизбежно. Вспышка!

Мантра обволокла Ее собой и радостью оповестила о Его присутствии. Ключ и скважина обрели очертания, объявив миру о своем явлении, о безупречной связи, несущей эту радость через века. Радость - то, почему есть узор. Радость существует, потому что есть Он и Она, потому что они слиты и раздельны одновременно. Только так Радость существует, пока они уловлены миром и погружены в смыслы.

Мантра заискрилась, и охватившее Ее чувство потянуло за собой чем-то знакомым и уже испытанным многократно, чем-то родным и близким. Тепло в груди разлилось в узнавании, ее закружило, и Она открыла глаза.

Он улыбался и смотрел так, что дух захватывало. Дыхание участилось, под кожей в венах застучало частым ритмом, вибрируя нарастающей страстью, сплавляя их чувства воедино. Он чуть отшатнулся, пытаясь отринуть внезапность порыва, в его глазах промелькнуло сомнение, отражая ночные терзания, но тут же развеялось, как туман под лучами неизбежно восходящего солнца. Взор его наполнился решимостью, он отпустил ситуацию, влился в момент всем собой и шагнул к ней, обхватив со страстью, впился в рот губами и повалил на пол. Тепло от соприкосновения губ разрослось жгучей гасящей все остальные ощущения пространства и времени волной. Каждая клетка ее тела трепетала и взрывалась наслаждением. Тело восприяло страсть, излучало ее, но не ощущало себя в пространстве, руки совершали движения, касаясь незнакомого в неизвестном. Вдруг какое-то прикосновение восстановило обычную тактильность, тут же отодвинув проживаемое на периферию. Перед внутренним взором поплыли образы из далеких давних, тем не менее, близких пространственно времен.

Арина не могла определить начала образов, чем они продолжаются, есть ли у них результат. Набор неясных чувствований. Мучительно нараставшее непонимание вспыхнуло вдруг странным вопросом. Разве она Арина? Ответ проявился четко и сразу. Нет, она не Арина, Она - та, что пала, что падала в мир много раз. Уж и не сосчитать. Она сама стала этим миром, проявляясь им в бесконечном моменте падения. Нет никого кроме Нее. Это так мучительно. Но ведь это не так! Ее это не мучит, это Его мученье, Его страсти, Его проявление. Она Его проводит, излучает сквозь себя, Она просто смотрит мир, сияющий Его красками, вопящий Его болью, прорисованный из Его света. Он - мятежный странник, метущийся и увлеченный образами, тенями мира, пронзающий Ее в вечной попытке переиграть самого себя. И Он не может выйти, Его мечта о свободе - миф, продиктованный Его же страстью, просто еще одно проявление из многих, вечно горящих жаждой, которую не утолить.

Чувства с периферии снова заявляют свои права, притупляя смыслы. Он дышит тяжело и прерывисто, губы его осыпают ее тело поцелуями, разжигая из небытия пульсирующий огонь. Кожа, обожженная этим огнем, чувствительная к прикосновениям, словно истончается, сгорая в пространство нервными вихрями энергий. Это исчезновение, истончение вдруг заставляет ее раствориться в нем, в его чувстве к ней. Она живет его, как себя.

Он входит в нее, прорываясь всем собой, их тела сотрясаются в чувственных яростных движениях. Сейчас ей станет хорошо, сейчас она взорвется оргазмом, разметав пространство по сторонам света, разорвав мир в клочья.

Соитие замыкает мир, смыкает разделение, проявленное чувствами. Она останавливается. Она больше не дышит часто, не возбуждена, не горит страстью. Мужчина на ней - все для нее, он же забрал у нее эту страсть, этот всеохватывающий чувственный огонь. Его тело сотрясается в ней. Его страсть горит ярким высоким пламенем, ее страсть пылает в нем, но больше не в ней. Так было всегда. Она пустая - Он полон ею, Он наполнен ею до краев и не останавливается. Он не может, движимый неугасимой силой, все сметающей на своем пути и разделяющей все чувствами как непроходимым барьером. Его стремление быть рождает все, заполняет пустоту, как ключ в скважине реализует ее суть, так острие Его чувств рисует узор бытия.

Так им никогда не выйти. Не тот ключ! Слова вспыхнули узнаванием, толкнувшим ее в вонючую клетку и сверкнув болью. Ощутив толчок еще раз, она перенеслась на согретую солнцем мостовую, разрастаясь светом одухотворенности, а следом осозналась в последнем рывке на полу, где сливались они, упиваясь любовью. Клетка, пол, мостовая. "Где она, когда она?" - мелькнула мысль. "А Вера? Девушка на выданье, у нас с ней сеанс". Другая мысль объяснила: "Вера ни при чем, узор с ней распался или даже не проявлялся, сложившись из пустоты лишь в ответвлении побочного сна".

Чувства вдруг снова ворвались в нее, и словно не ощущая спокойствия еще миг назад, она взорвалась оргазмом, исчезая из мира.

VI

Она - центр, центральная точка. Во все стороны от точки расходятся слепящие лучи света, нити, утекающие в даль, необозримую взглядом. Переплетаясь между собой, линии замыкаются прекрасными узорами, ветвясь причудливыми завитками и фигурами. Фигуры вибрируют и меняют цвета, мерцая, проявляясь в пространстве, скрадывая его в один миг, и исчезают, проявляя дворцовую площадь со всеми ее колоннами, столбами и множественными эшафотами.

Фигуры - люди, фигуры - постройки. Узоры переливаются, истончаются, меркнут и вновь возникают, но уже другим рисунком, меняя одежду, цвет волос, пол людей, высоту построек, превращая дощатый пол в каменный - все течет, проявляясь разнообразной твердью.

В самом ее центре возникает вибрация давно забытой частоты. Она вдруг проникается ею и пространство вокруг, и узоры с разнообразнейшими фигурами начинают стабилизироваться. Мерцание останавливается, разноцветие замирает, фиксируясь, и ее накрывает чувство. Страх, даже ужас, липкий и такой знакомый. Она почти сразу теряет связь с предыдущим моментом и страх становится частью ее, стирая остатки памяти о том, что она ничего и никого не боится.

Она привязана к столбу, все тело переломано, в стоячем положении ее удерживают только цепи. Кости торчат из каждой конечности в нескольких местах. Боли нет, есть только страх. Он украл эту боль, такой стойкий ужас просто не позволяет проявиться боли. От него все тело бьет частая, несдерживаемая дрожь. Зубы стучат друг о друга, смутно напоминая что-то древнее и забытое, что-то, что объяснит, почему все так произошло. Что-то, что расскажет, почему она стоит тут, привязанная цепями к столбу, готовясь унестись с огнем к праотцам.

Ниже, у ее ног кто-то есть. Теперь она видит его. Это мужчина, он плачет и что-то говорит, но она его не слышит, не может разобрать слов, словно их глушат. Ужас затухает, уступая пению птиц и шороху паучьих лапок по доскам эшафота. Они слышны отчетливо, удивляя заметными нюансами, которых в обычном восприятии не услышишь, но вот мужчину и его слов не слышно. Она отворачивается от мужчины, почему-то совсем не хочется смотреть на его перепачканное сажей лицо с дорожками от слез.

Вокруг все еще видны части узора, которые продолжают прорисовываться в материю, в людей на трибунах и суетящихся у подножия эшафота, в их эмоции, в звуки пространства. Наконец, насколько хватает взора, все явлено.

Вместе с проявленным в пространство ввинчивается голос мужчины. Он осыпает ее синие вспухшие ступни мокрыми поцелуями.

- Прости меня, - он жарко шепчет, его голос сквозит истерикой, словно он сделал что-то непоправимое.

Истерика - это то, почему они есть сейчас. Истерика есть, потому что они слиты и разделены. Именно поэтому у всего переживаемого есть смыслы. Истерика есть, потому что есть Он и Она, а они сейчас именно такие, потому что сейчас есть Истерика. Истерика существует, пока они уловлены миром. Мир существует, пока есть Истерика.

Откуда все эти переливающиеся схожими смыслами и звучаниями мысли? Путаница из слов.

Она пытается вспомнить, что плохого сделал мужчина, но не может. Всплывают неясные ощущения себя. Еще вчера она была кем-то, кто не должен стоять у этого столба, а этот мужчина был кем-то, кто не должен плакать. Он должен улыбаться, он должен целовать ей запястье и улыбаться, должен хотеть ее. Но как он может, она избита, почти мертва, как он может быть тем другим? Как она может быть той другой? Вопросы впитываются пространством, на миг проявляя узор и фиксируя внимание на вечернем небе.

Небо, отвечая, алеет, приближая минуту растворения в узоре, момент, когда она на миг перестанет быть центром, когда все сольется в огне и улетит вникуда, чтобы после снова поставить ее в центр, собрать вокруг нее узор, другую замысловатую паутину тверди, духа, образов и чувств. Теперь она помнит и уже ничего не боится. Она знает.

Боль вернулась в тело, пронзив сотней железных укусов и саднящих костяных визгов, но ее это не трогает. Она улыбается мужчине его улыбкой, той, которой он улыбается ей, где-то в другом пространстве и времени, где все не так. Мужчина у ее ног растворяется нитями, завитками, расширяясь в бесконечность и мерцая светом, связующим их обоих смыслом где-то там за горизонтом узора и прямо тут на этом эшафоте.

Его лицо начинает мелькать другими лицами, совсем незнакомыми, но родными, словно чудесным образом кожа меняет фактуру, оттенки, глаза меняют цвет. На миг его лицо стабилизируется, и она видит лучащуюся улыбку, простую, душевную и благодатную, словно ощущение освежающей росы на заре. Франциск. Он совсем другой, он тот, кто несет в себе правду и ключ к загадке, в нем сокровенная тайна, в его руках, воздетых к небу, пронзенных стигмами. Совершенно ясно и отчетливо видна часть узора, проявленная им в материи, куда притягивает мощнейшим магнитом все внимание, заключенное в Ней. Лицо монаха растекается в сверкающую морось в забавные фигурки странной формы, и мужчина из этого сна снова перед ней. Он плачет, в глазах бессилие и что-то еще не поддающееся описанию.

С трибуны гремят чьи-то грозные слова, словно утверждая сами себя и придавая себе веса, значимости, реальности в проявленном узоре. Слов не разобрать, но это не важно. Она знает, что последует за ними. Ее обласкает и изнежит в своих объятиях огонь, его суть и природа зацветут любовным поцелуем, выжигая и вылизывая из Нее узор этого момента.

Опускается тишина, больше нет слов, больше не шуршит паук своими лапками по доскам, больше не алеет небо, больше не стенает мужчина в ногах. Что-то мешает смотреть на первую звезду, яркой точкой проявившуюся на небе, что-то более яркое и мощное. Наконец она вспоминает, что сделал мужчина, память пронзает болью запястье, но это тут же покидает ум, как ненужная бессмысленная вещь. Отчего-то страстно хочется воздеть руки к небу, но они опутаны цепями. Внезапно становится ясно, что мешает видеть алое небо и звезду в его далях. Это огонь, и она уже пылает, запах от горящего тела проникает внутрь, углубляет восприятие собственной вибрации, пробуждая что-то приятное от осознания собственной свободы и что-то ужасное от осознания собственного присутствия в миге пустоты, который и есть все, что только может проявиться, не проявляясь, придумывая самим собой узоры, которых нет нигде.

VII

Перед глазами плывут неясные образы, все размыто, призрачно. Жизни, фрагменты жизней, мгновения, едва успевшие возникнуть и исчезнуть - все это есть в Ней. Живой клубок чувств, мыслей и событий. И все это свершилось в миг, сокрыто в нем и запаковано в неощутимый, непроживаемый никакими из сенсоров квант.

Звук в ушах почти нестерпим. Он гудит, вибрирует и стонет, передавая телу ощущения, которые нежеланны и желанны одновременно. Она настает в который раз, как птица Феникс, собираясь из пустоты, великой и несуществующей. Процесс этот настолько знаком, что чувства и ум мгновенно настраиваются на него. Приходят далекие, как неясное эхо, ощущения. Тело стабилизируется, оно все еще сотрясается в наслаждении, завершая акт соития. Руки касаются распалившегося в страсти тела. Любовь, чувство близости, родства снова проникают в Нее, напоминая собой об Арине. Но Она не Арина. Она больше не желает пропускать через себя Его, не желает устремляться вовне всей собой.

Что-то меняется, словно это Ее намерение ломает жесткий шаблон восприятия самой себя. Тут же возникает картинка. Улыбка в пустоте, та самая - родная, сияет светом низменной страсти, отливает холодным жестоким металлом. Металл звенит и жаждет жертвы, очередной и неизбежной. Он выкован, чтобы предрешенно пронзить плоть. За металлом уже оскал, не улыбка. Десятки прерванных судеб. Женщины кричат и визжат, исходя жизненной силой на ужас и отчаяние. Он такой родной и близкий, кромсает, режет и издает тысячекратный восторженный крик, словно разгоряченный битвой воин, одержавший тяжелую победу. Крик перекрывает собой былое, накладываясь на переплетения прожитых времен и пространств, в нем ясно проступают оттенки другого еще более мощного переживания.

Франциск видит и осязает собой мир, смотрит на темное небо в ночной тиши, переживая святейшее и мощнейшее чувство единения со всем вокруг, а из его ладоней, обрамленная стигмами, зияет великая пустота. Из пустоты, хоть и видится, что из тела, тонкой струйкой сочится кровь - сок жизни.

Эта кровь святая, как та, подаренная ему многими женщинами, безмерно родными, но не ставшими той особенной, способной завершить поиск, способной утолить жажду родства окончательно, бескомпромиссно, утолить его чувственный голод от соприкосновения с красной святостью, изъятой изнутри. Чаять то непередаваемое чувство, тот неощутимый обонянием запах рода, вызывающий безудержное влечение к женщине, омыться и ожить - только эта цель заставляет его действовать.

Ритуал ума закончен. Настройка точна и безупречна. Жестокая, но давно привычная мысль, сдобренная настойчивым чувством, заявляет свои права. Такой не откажешь.

В ясновидящей именно такая кровь, он ощутил это при первом же контакте и должен выпустить ее наружу, вобрать кожей, совершить омовение. Он приготовил нож заранее. Когда? Разве он готовился, когда он пришел сюда? Вопросы затухают в уме, так и не отозвавшись ответами. Их заволакивает густым туманом. Он смотрит на себя, взор его мутный, но он явно ощущает в руке знакомую до мелочей тяжелую рукоять ножа. Рука выверенным движением взмывает вверх, готовясь нанести удар.

- Прости меня, - почти беззвучно шепчут его губы. Глаза его наливаются слезами, озаряются светом.

Она смотрит на его руку. Такой изящный изгиб кисти редко встречается у мужчин. Эта мысль проявляется первой и вытесняет собой другие, которые в попытке прорваться в Нее хищно желают источать ужас, страх и отчаяние. Но Она не боится, потому что Она не те женщины. В них Он был, а Она сейчас пустая, без Него. В пустоте огромная сила. Она - скважина без ключа, Она скважина без формы, не обрамленная твердью. Пустота. Ему больше не во что войти, нечем проявиться в Ней.

Рука, занесенная для удара, медленно опускается. Всеобъемлющая страстная Жестокость - то, почему они были вместе. Жестокость - то, почему были смыслы у всего переживаемого в узоре. Жестокость все еще есть, потому что все еще есть Он и Она, пока они слиты формой, разделены пространством.

Но рубеж достигнут, теперь все искривилось. Вытеснив Его, в ней проявилась брешь. Теперь Она знает, видит пустоту. Он неизмеримо далеко и извергает собой жестокость за нее и за себя. Он точно напротив, в той единственной позиции, где Она может воссиять пустотой.

Арина или кто-то еще, вздымаясь в пустоте, как исполинский монолит, истекая ею, спокойно поднимается на локте, берет нож, легко разжимая пальцы любовника и маньяка, и вонзает металл по самую рукоять точно в его сердце. Мужчина еще не знает, что убит, его глаза все еще светятся решимостью. Он все еще в миге, где жив. Пустота в Ней пульсирует часто и уверенно, ровно. Миг прошел, Она выдернула нож. Ее укутало, упокоило теплым красным покрывалом. Вздох вырвался из груди. Как легкое перышко, она одной рукой отодвинула мужчину в сторону, искривляя и вытягивая пространство, искажая зеркало реальности до степени, открывающей взору всю возможную кривизну действительности. Под воздействием пустоты картина пространства колыхнулась вслед за телом только что любимого человека, но в следующем миге, как отпущенная тетива вернулась в прежний вид. Мужчина замедленным движением, словно горе-актер, изображающий смертельное падение неумело и фальшиво, повалился по правую сторону навзничь и затих. Она не смотрела на Него, Она просто знала, что Он там и что Она тоже там. Они умерли в который раз, только в маньяке, а не в Арине, как диктовал узор.

Память заструилась сверкающим пестрым потоком. Святые, маньяки, их жертвы, проститутки, сановники, учителя, великие личности и мелкие сошки, художники и разрушители - все и всегда умирали, как рождались, пока Они были слиты узором. Сейчас пора признать свою силу, пора уйти. Искомое вдруг проявилось со всей отчетливостью, растворив в Ней Его и узор.

Пространство коснулось Ее чем-то, чего в нем не было ранее. Она подалась навстречу этой несуществующей материи, попутно вспоминая о незримом ключе в замочной скважине, где всякий раз возникало начало, и куда она больше не вернется. Воспоминание эхом отскочило от Нее и растворилось, отрицая Его последнюю попытку сохранить узор. Пустота втянула Ее собой, закружила в вихре, растворяющем твердь, и подняла за один короткий, но стремительный миг на высоту. Не было никакой высоты. Она точно знала, что даже не двинулась с места, но частью себя, вечной и неуничтожимой окинула простор внизу. Где-то там проявился узор, Ее узор, испещренный сонмом Его чувств. Узор вился и струился разнообразнейшими формами, гранями тверди, разделенный чувствами, смыслами, паттернами, концепциями, временем. Словно изъеденный муравьями ствол упавшего дерева, такой знакомый и сейчас пустой, узор больше не тянул в себя, больше не держал цепкими завитками. Все прожито, все просмотрено. Нет больше ключа, нет замочной скважины, нет Его, нет Ее, хотя Они сейчас там - внизу.

Где-то внутри замаячил пульсирующий свет, притягивая интервалом. Она свернулась вниманием вовнутрь.

Марина Лебедева Ки

Смотритель песка

Федор, не отрываясь, смотрел на большие песочные часы. Он не ел, не пил, не оправлялся и даже не спал. Это ушло вместе с обычной жизнью, кануло в никуда. Пропали почти все чувства, и только тихая ярость время от времени посещала его.

Часы, громоздкие, из полупрозрачного материала, словно вросшие в пол и потолок корнями, гротескным монументом возвышались посреди проклятой комнаты. Песок, не торопясь, сыпался сквозь узкий перешеек на дно. Оставалось совсем немного песчинок в верхнем сосуде.

Семейная традиция сделала его смотрителем этой уродливой бесполезной штуковины. В одиннадцать лет отец привел его в эту комнату без окон и дверей, ставшую тюрьмой, лишившей всего: друзей, родных, мамы. Мама... Все что от нее осталось - терпкий запах духов на задворках памяти и тепло рук на его щеках в момент прощания.

Отец тогда объяснил:

- Это наш долг, сын. Больше некому. Ты должен смотреть внимательно и вовремя переворачивать часы, иначе случится непоправимое.

- Что случится, папа? - спросил он недоумевая.

- Мир остановится, сынок.

- Но почему я? - спросил он, искренне надеясь переубедить отца. - Может, это не мое место?

Отец был непреклонен:

- Никто не может видеть часы, а значит и момент, когда их надо переворачивать. Только ты. Раньше тут сидел твой двоюродный дед, но он ушел. Ты единственный носитель взора.

- Куда ушел дед? Почему? - голос дрожал, а объяснения отца ничего не проясняли. - Может, он еще вернется?

- Нет, сынок, не вернется. Песок поглотил его.

- А я? Что будет со мной? Сколько мне тут сидеть?! - ярость закипала.

- Сколько понадобится, сынок. И..., - глаза отца заблестели, - может, песок поглотит тебя, может, нет.

Хотелось реветь от глупых ответов отца и собственного бессилия, но он знал, что придется следить за часами. Он знал это так же, как знал, что в четыре года пописал на любимую клумбу мамы, когда она лишила его мороженого.

Тогда от злости он выбежал из дома в сад, не обув сандалии. Приятное ощущение в ногах от мягкого песка, которым были просыпаны дорожки между клумбами, делали воспоминание таким ярким, будто это было прожито пять минут назад. Стыд и злость намертво впечатали тот случай в памяти, а вместе с ним и ощущение неизбежности наказания, ощущение необратимости сделанного.

И он смотрел на гадкий песок. Сколько? Он не мог даже предположить. Здесь время текло неопределимо или, может быть, не текло вовсе. Его тело возмужало, но не состарилось.

Семьдесят семь раз он переворачивал часы. Но больше этого не будет. Он принял решение. Пусть весь мир летит к чертям, пусть остановится, чем бы это ни было, лишь бы прекратились пустота и одиночество!

Последние песчинки упали на дно. Он не шелохнулся, даже не подался вперед. Секунда, другая. Он ждал. Что же произойдет? В уме роились мысли. Сейчас все кончится. Кончится это глупое существование. Да и пусть! Пусть.

Он поймал себя на мысли, что прошло не меньше минуты, а может и больше. Но... Ничего не произошло. Часы просто стояли, безжизненные и хладные, песок больше не сыпался, но мир не остановился, не рухнул.

Он прислонился к стене. Сколько он так простоял? Он не помнил. Что-то вывело из ступора и вот тогда нахлынули мысли: что дальше, неужели все было напрасно, неужели жертва была полной чушью?

Внезапно в плотном воздухе раздался звериный крик:

- Зачем?!

Он испугался, но тут же понял, что кричит он сам. Больше некому. По телу вновь разлилась жгучая ярость.

С неистовством он накинулся на часы, замолотил по шершавой поверхности руками и ногами что было силы. Кажется, сломалось несколько пальцев, но ярость притупила боль. Он продолжал молотить. Внезапно раздался сухой треск, и часы взорвались, осыпав его с ног до головы осколками и песком. Пульсирующая боль в руках и ногах наконец настигла его, но исчезла, сменившись пронзительной паузой тьмы.

Вспышка света, отдаленный грохот.

Он больше не был в темной комнате. Он был на пляже, стоял на белом мягком песке. Пространство вокруг сверкало, словно воздух был прошит тончайшим серебристым шелком. Где-то шумел прибой, но воды видно не было. Не было видно вообще ничего. Только сверкающий серебристый туман укутал собою все вокруг.

Внезапно раздался голос:

- Ты здесь.

- Кто это? - спросил он.

- Разве это сейчас важно? - спросил голос.

Ему показалось, что обладатель голоса сердится, хотя никаких явных признаков этого не было.

- Где я? - промямлил он.

- Я мог бы ответить, - монотонно поведал голос. - Но если ты подумаешь, то поймешь, что это не важно.

Создавалось впечатление, что над ним издеваются, но он снова откуда-то знал, что это не так. Незнакомец не издевается, а делает свое дело.

- Подумай, - предложил невидимый собеседник. - Что тебе важно?

Казалось, плотина прорвалась, и слова пролились яростным потоком:

- Я хочу жить! Хочу вернуться в мир, быть с друзьями, родителями. Мне очень одиноко. Я не вынесу больше ни минуты этой пустоты.

Голос молчал.

- Ты здесь? - он испугался, что невидимый собеседник ушел. - Не оставляй меня! - взмолился он.

- Я не оставляю тебя, - показалось, что собеседник усмехнулся. - Просто даю время на надежду.

Чувство облегчения разлилось по телу.

- Я смогу вернуться к родным? - спросил он с дрожью в голосе.

- Да, сможешь, но есть одно условие, - голос вздохнул.

- Все, что угодно! - с горячностью заверил он.

- Ты сможешь вернуться лишь на время.

- Почему? - отчаяние вновь завладело им.

- Таковы условия, - голос был неумолим.

- Я больше не хочу возвращаться в ту комнату, - крикнул он. - Это нечестно!

- Надо наблюдать, без этого не будет мира, - незнакомец запнулся, но тут же продолжил. Тон его изменился, в голосе появились мечтательные интонации.

- Ты мог бы прекратить это. Просто остаться здесь. Один. Здесь ты мог бы вспоминать и видеть то, что вспоминаешь, ощущать это. Можно воображать, туман воплотит все, что пожелаешь.

Он переступил с ноги на ногу, зачем-то отмечая приятную мягкость песка и странность объединения этого чувства с возникающим протестом.

- Это будут лишь грезы, я не хочу грез, - резко выкрикнул он.

Страх обидеть незнакомца, заставил его торопливо объяснить:

- Я не могу быть один. Пусть это будет недолго, но в реальности. Сколько у меня времени, чтобы побыть с родными?

- Сколько бы ни было, тебе все равно будет мало, - констатировал голос.

Он подумал. Это действительно было так.

- Я готов, - произнес он с решимостью.

- Ну что ж, ступай, - просто ответил голос.

Он ощутил толчок, словно тупой тяжелый предмет ударил в грудь. Туман распался, серебристое пространство исчезло. Исчезло все.

Внезапно он вспомнил. Вспомнил все и тут же увидел внутренним взором молодого мужчину.

- Ты здесь, - повторил он в который раз.

Мужчина выглядел потерянным.

- Кто это? - спросил он.

Ярость вновь завладела им, но он подавил ее и довел разговор до конца.

Наблюдая, как пришелец пошатнулся от удара волны, он в который раз ощутил, как его самого всасывает в мир.

Резкая боль в груди, холод и яркий свет нахлынули. Терпкий запах духов заполнил все вокруг.

- Смотри, какой красавчик! - услышал он сквозь холод и боль. - Давай назовем его Федор.

Пелена забвения мягко опустилась и потушила ярость.