Читать онлайн
"Осада"

ОСАДА

Часть I

1

Уж так душа болела в этот день у Веры, что даже слёзы беспричинно то и дело наворачивались на глаза.

Она с ходу нахамила шефу, лишь тот заикнулся было попрекнуть её за опоздание, вдрызг рассорилась с Полиной, ближайшей товаркой по работе. Вечером, растрёпанная и взвинченная, из последних сил пробилась в троллейбус, потащилась к матери. На сердце давила тяжесть. Хотелось прилечь где-нибудь в сухом тёплом углу на мягкий диванчик и полежать.

Троллейбус как всегда напоминал бедлам: крики, ругань, хождение по ногам, пьяные безумные глаза. Мест свободных, само собой, — ни единого. Какая-то старая калоша притиснула Веру к жёсткому ребру сиденья так, что перехватило дыхание. Она, еле сдерживая себя, промолчала.

Вдруг совсем рядом, над ухом, раздался липкий голосок:

— А ничего тёлка. Щас познакомимся...

Хмельной тошнотный душок коснулся ноздрей Веры. Она обмерла: «Господи, неужели ко мне?» Ей сейчас не хватало только пьяных приставаний.

Но через мгновение Вера поняла — ухаживают не за ней. В беду попала маленькая девчушка — в очках, беретике. Она пыталась отмолчаться, но два осовелых пса с грязными ногтями и сальными мордами взялись за дело всерьёз.

— Ну ты, бля, чё нос воротишь? Мы ж по-хорошему, не хамим...

— Отстаньте, пожалуйста! Ну не трогайте, ну не трогайте меня!

Голосок девчонки прерывался. Сцена сотворялась в вакууме.

Вера чувствовала, знала — надо вмешаться, нельзя вот так отсутствовать: девчонка даже в спину её толкала, отбиваясь от подонков. Но знала Вера и другое — никакая сила не заставит её совершить этот подвиг: «Ну почему я? Почему? Вон мужиков сколько...»

— Э! Э! Что здесь происходит? — строгий окрик.

Троллейбус облегчённо перевел дух — с передней площадки протискивался милиционер.

Вера выскочила на своей остановке — прямо в жирную лужу. Проклятый извозчик! Не видит собака, где останавливается? Гад ползучий!.. Вера сладостно, в охотку ругалась шёпотом, судорожно искала в кружочке зеркала своё лицо: тушь, конечно, поплыла, глаза — как у крольчихи. Жуть! Она горько вздохнула, протёрла лицо платочком, положила под язык валидол и достала зонт — дождь не дождь, но сверху летела какая-то морось.

Вера поплелась к дому матери. «И чего это я так расклеилась? Поди — магнитные бури опять...» Где-то там, в самой-самой глубиночке её сознания шевелилась тяжёлая тревога: что-то вот-вот случится. Вера, сама себя обманывая, мысль эту глушила, отодвигала, прятала — она верила в предчувствия и боялась их.

Как всё-таки тяжко на душе!

2

У Антона настроение также было весь день весьма-весьма паршивое.

Ни в магнитные бури, ни в предчувствия он не верил и полагал, что расплачивается за вчерашнее пиво. Пиво ему категорически запрещалось — он уже трижды валялся в больнице с желудком. Но как тут удержишься, если идёшь мимо комка, а там все витрины разноцветными бутылками уставлены, а настроение — ни к чёрту. Антон и не выдержал — отхватил шесть бутылок «Жигулевского». Больше половины вчера же и усидел. Да ещё умял тушку страшно солёной ставриды холодного копчения. Вот сегодня и вертелся — в желудок будто кто шурупы вкручивал. Хоть матушку-репку пой!

В голову лезли шершавые крамольные мысли: «Это уже не жизнь... Если так до могилы мучиться, лучше уж... Ждать, пока сгниёшь заживо?..» Не мысли — обрывочки. Связно и полно думать боязно: кто его знает, до чего можно додуматься. Вон в «Комсомолке» проскочило: за год в благословенной нашей стране восемьдесят тысяч человек сами точку в своей судьбе поставили... Чёрт-те что в башку лезет!

Он замкнул кабинет, подёргал дверь, сдал ключи вахтерше и, морщась, массируя время от времени живот, потащился пешком по раскисшим октябрьским тротуарам. Тёща жила от его конторы не так уж далеко...

— Слышь, земляк!

Антон встрепенулся. Перед ним покачивалась образина в засаленной болоньевой куртке — небритая, смрадно дышащая.

— Слышь, земеля, добавить надо. Не хватает. Сколько дашь…

Антон напрягся. Шагах в двадцати, у дверей винно-водочного магазина курили и поплёвывали ещё две образины, поглядывали на него. Обычно Антон старался пройти это место стороной, да вот задумался.

— Нет у меня,— резко бросил он и попробовал миновать вымогателя.

Тот шагнул поперёк.

— А поискать, земеля, а? В карманах-то пошарь, поищи. Сам понимаешь — на пузырь не хватает.

Антон спохватился: не ту тональность взял. С этими шакалами надо по-другому...

* * *

Однажды, также по осени, он ездил командированным в Псков. Угодил на выходной. С утра осмотрел город, а вечером попал в театр. Но то ли спектакль не вдохновлял, то ли усталость с дороги скрутила — одолела зевота. В антракте оделся, вышел. И поддался лирике, решил пешком пройтись по поздневечернему древнему Пскову. Дорогу представлял себе уже довольно ясно: скоро вышел к угрюмой громаде кремля, свернул на мост через Великую. Ночь — светла, луна — сияет: поэзия! Да ещё на мосту фонари почти все целёхоньки.

Зато за мостом — мрак и темь. Но Антон, видя невдалеке за домишками и заборами сверкающие ленты этажей гостиницы «Рижская», шаг не убыстрил, шёл размеренно, руки в карманах плаща, в голове — мечтания.

И вдруг сзади, из-за правого плеча:

— Эй, мужик, прикурить дай! — голосок.

И голосок какой-то опасный, таящий угрозу, мерзкий.

Антон мгновенно понял, что влип в историю. Он растерялся и, не зная ещё, как себя вести, что делать, молча обернулся, увидел малого лет шестнадцати, требовательно, нагло глянувшего ему в глаза, и чуть сзади ещё три тёмные, неторопко идущие фигуры. Антон, не останавливаясь и не отвечая, продолжал идти всё тем же гуляющим шагом. Так хотелось рвануть — до гостиницы оставалось метров полтораста.

— Ну, прикурить есть у тебя, спрашиваю? Эй, ты! Ну остановись!

Антон ощутил на рукаве цепкие пальцы. Оставалось последнее мгновение: сейчас его схватят сначала за руку, потом за шею... По мостовой изредка проносились машины — мимо, мимо... Мимо!

И вот, словно Бог надоумил Антона. Он медленно повернул лицо к семенящему сбоку шакалёнку и внешне твёрдо, свысока, даже слегка насмешливо изрёк:

— Молодой человек, вы хоть маленько думаете — к кому можно приставать, а к кому нет?

И опять, не останавливаясь: раз-два, раз-два... Гостиница уже вот она родимая — рукой подать.

Тот чуть поотстал, потом догнал, ухватился снова за рукав.

— Ну остановись, поговорить надо!

Антон, чуя, что останавливаться ни в коем случае нельзя, развернулся на ходу и ещё более жёстко, подавляя, проговорил:

— Вот что, молодой человек, я сейчас удостоверение достану и приглашу с собой пройти. Ясно?

Какое такое удостоверение вдруг выскочило, он и сам не знал — экспромт. И опять: топ... топ... Он не оборачивался. В ушах даже засвербело: что там сзади? Ничего не слышно. Свернул на дорожку, бегущую к яркому подъезду гостиницы, и только тогда плавно обернулся — четверо стояли у забора, уже вдалеке, совещались, жестикулировали.

Антон сразу прошёл в ресторан, заказал двести водки, залпом выпил. Руки подрагивали, майка к спине прилипла. Антон даже представить себе до конца боялся, что случилось бы, останься он лицом к лицу на пустынной улице с теми тёмными фигурами...

* * *

Теперь он всегда при столкновении с существами из того — другого — мира старался брать тоном, спокойствием. Вот и сейчас, смерив ханурика взглядом с кудлатой головы до порыжелых штиблет, Антон насмешливо, уничижительно спросил:

— Что, молодой человек, у вас — проблемы?

Тот опешил от такой резкой перемены, отступил на шаг.

— Чё, проблемы? Добавить надо — не хватает...

Антон разозлился, двинулся на него.

— Ну-ка, пойдём со мной. Быстро!

Парень отшатнулся, поддался.

— Да ты чё? Никуда я не пойду! Меня ждут вон...

И он метнулся к дружкам, оглядываясь на Антона. Надо бы радоваться победе, но на душе так муторно, что — ну их всех к чёрту! Что же это творится, а? Что происходит?

В предчувствия Антон не верил.

3

Когда вышли от тёщи — совсем свечерело.

Занудил уже настоящий плотный дождь. Хотели переждать, но известно: осенний дождь — долгий. Ночевать у Евдокии Петровны, что ли? Потопали. Вера с Наташкой — под зонтиками. Антон поднял воротник плаща, опустил на уши шляпу, сгорбился — в обеих руках по увесистой сумке с банками, картошкой, луком. Тяжесть бытия!

Наташка впереди плывет-выступает. Ишь ты, тринадцать лет всего, а туда же, пигалица! Походка-то, походка какая: и впрямь — плывёт. И — вот новости! — штаны эти модные, тёртые-перетёртые. Варёнки, что ли? Откуда они у неё? Тёща, видно, опять задаривает.

— Наташка!

— Чего?

— Откуда у тебя это безобразие на ногах?

— Это не безобразие, это очень модные, красивые и практичные брюки.

Вот и положи ей палец в рот. Вышагивает — тоненькая, маленькая, а уже — женщина, взрослый человек. Скоро ухажёры заведутся — красавица! Чего уж там скрывать: удалась дочка, дочурка, дочушенька... Чёрт, вот от нежности горло перехватывает, а вслух не выговаривается.

— Наташка, чтоб сняла эту мерзость. Такие похабные штаны только девицы лёгкого поведения носят.

— А у меня, пап, по-твоему, — тяжёлое поведение?

Ну вот, сейчас орать придётся. Ведь дурёха не знает, не догадывается, какие муки претерпевает он, отец, думая о её судьбе. Да разве она понимает, в каком мире живёт, по какому краю пропасти каждый день ходит? Антон порой, глядя на размалёванных, чадящих на ходу цигарками, с откровенно блядскими глазами девок, заполонивших улицы города, неожиданно говорил себе: «Если Наташка станет такой — убью!» И вот, пожалуйста,— уже штаны проститутские напялила. Эх, Наташка, Наташка, дурёха ты наша... Придётся сегодня воевать.

— Да отстань ты от девчонки! — раздражилась Вера.— Не в штанах дело.

— Как раз в штанах. Это — не штаны, а вывеска, призыв к парням: «Подходите, я — готова!»

— Тьфу на тебя! Перестань, ей-Богу, и так тяжело на сердце.

Замолчали. Шуршал дождь. Хлюпали лужицы под ногами. Противно скрипели ручки одной из сумок: хр-р... хр-р... хр-р...

Свернули на Интернациональную — на улице с таким громоздким и нелепым названием судьба сподобила их жить. Вот и родная хата — десятиэтажная кирпичная крепость, придавившая собою целый квартал. Резкими выступами и углублениями по фасаду дом походил на гигантский коленчатый вал. Спереди на уровне второго этажа висел стеклянный параллелепипед магазина «Одежда». Витрины его слабо блестели глубинным светом. Как раз под зелёным неоном «Одежды» находился их подъезд — в самом центре дома.

Антон всегда старался проскочить под нависшим магазином пошустрее и Веру с Наташкой поторапливал. Помнилось, как в самом начале, когда магазин только-только освятили, буквально на второй день его работы, вернее — ночь, рухнул целый пролёт стены со всеми витринами и рекламными «Добро пожаловать!» Слава Богу, в три часа ночи прохожих под стеною не случилось — обошлось без жертв. Бока злосчастного магазина подперли железными балками, но лучше уж не находиться слишком долго под его нависшей тушей, не испытывать судьбу.

Ладно — прошмыгнули. Перед тем как подняться по ступенькам, Антон привычно глянул вверх — все нормально. По остроумному проекту архитектора (чтоб ему до пенсии не дотянуть!) прямо над подъездом громоздились этажеркой переходные балконы. В доме этом несуразном лестничные клетки находились совершенно изолированно от жилых секций. Если поднимаешься по лестнице, то на нужном этаже надо пройти по балкону улицей, тогда только попадешь в коридор с квартирами. Пацаньё, само собой, любило околачиваться на этих балконах: интересно же поплевать вниз на головы входящих, а то и сбросить чего-нибудь посущественнее и потяжелей.

Однажды Евдокия Петровна ворвалась к ним в квартиру задыхаясь, смертельно перепуганная: оказывается, только она взошла на первую ступеньку крыльца, как прямо перед ней ахнула о бетон пустая бутылка и — вдребезги. Ещё бы шаг и — гуд бай!

Та-а-ак... В подъезде опять темень. Обычно светилась хотя бы одна лампочка внизу, у почтовых ящиков. Сегодня и той нет.

Антон, чертыхнувшись, передал одну сумку Вере, достал ключи, на ощупь растворил свой ящик. Газеты — много: видимо, «ЛитРоссия», «Комсомолка», местная... Ага, открытка какая-то... От кого, интересно?

— Ни один лифт не работает. Поздравляю! — ворчливый голос Веры.

Ну уж, разумеется — всё под настроение. Потащились на пятый этаж пешедралом. В балконные двери тускло отсвечивали уличные фонари. Невыносимо пахло мочой, отхожим местом...

Ничего, ничего, сейчас закупоримся в квартире: горячая ванна, сытный ужин, газетки свежие — поправим настроение, прорвёмся. Вот и пятый этаж. Тэ-э-эк-с, стекло рифлёное в двери снова зияет звездой пролома. Каблуком саданули, мерзавцы. Балкон — пуст, за широкой колонной-подпоркой — никого. А бывает, стоят-толкутся двое-трое, покуривают, матюгаются, цинично взглядывают. Рядом, на стенке балкона, обыкновенно — узоры свежие: помочились уже, облегчили души.

Дверь в первый тамбур открыта. Тамбур — высокий и узкий, как шифоньер. Лампочки нет. Дверь в следующий тамбур, где мусоропровод и лифт, закрыта — на пружине. Наташка — первая. Потянула на себя дверь, шагнула. И отпрянула. Ну-ну, что такое?

Антон перехватил сумки одной рукой, оттеснил дочь и жену плечом, шагнул сам. В тамбуре — а он довольно обширен, метров двадцать, в нем сухо, тепло и чисто,— компашка: два парня, пацанчик и деваха. Деваха совсем голая, стоит согнувшись к батарее отопления. Над ней копошится один из парней. Какая мерзость!

Замолкли, повернулись к Антону, уставились. Второй парень оторвал бутылку ото рта, губы облизывает, смотрит — пока без выражения, пустым взглядом. Даже девица изогнула шею от батареи, пьяно высматривает: чё там? хто там? Лишь тот, над ней, не отвлекается, работает, пыхтит — дорвался.

Антон, придерживая локтем дверь за спиной, дотянулся до двери в коридор (дебил архитектор помешался на дверях и тамбурах!), отступил шаг в сторону:

— Быстро!

Вера с Наташкой юркнули — торопливо, жалко, стыдно. Антон, чувствуя сверлящие взгляды, не в силах повернуть голову на деревянной шее — а надо бы, надо бы в упор посмотреть, осадить! — замедленным движением прикрыл одну дверь, потом, шагнув в коридор, другую.

Горит всего одна лампочка — в центре. Медленно, степенно пошёл. Топ... топ... топ...

Вот слева уже 90-я квартира, справа — 95-я... Топ... топ... топ... Коридор длиннющий, как в бараке или в общежитии. Налево — две двери: трехкомнатные квартиры. Направо — четыре: по краям — двухкомнатные, в середке — одноячейные. Вот направо и родная 93-я. Дверь коричневым дерматином обита, глазок настороженно выглядывает, два замка сверкают — всё, как у людей. Стандартно.

— Вера, достань свои ключи. Быстро!

Быстренько надо, быстренько. Взгляды у гостей больно нехорошие. Что они там сейчас? О чем говорят? Вера копается в своей дурацкой сумочке.

— Ну быстрее, В-вера!

— Да сейчас, сейчас! Куда они, проклятые, запропастились? Свои бы уже давно достал!

Скрипнула дверь в тёмном начале коридора. Ну — всё! Фигура показалась. Одна. Идёт, вихляясь, к ним.

— В-в-вер-р-ра! — рычит Антон.

Вера наконец выхватывает ключи, возится с чехольчиком — никак не сбросит со связки. Сбросила. Прыгающими пальцами суёт ключ в верхний замок. Не попадает...

Тот приближается. Пацан. Усики — серой полоской, взгляд пьяный, нахрапистый. Что ему надо? Один замок уже открыт.

Малый обходит Антона, словно столб, хватает за рукав куртки Наташку.

— Пойдём к нам!

Антон на секунду оторопел, потерялся. Подонок уже тащит перепуганную упирающуюся Наташку, лыбится.

Антон бросил сумки (банка с компотом — кр-р-рак!), задохнулся от ярости, страха за Наташку. Схватил сучонка за шиворот и так рванул, что тот сел на задницу, потом вздёрнул, тычком запустил вдоль по коридору.

— Пшёл отсюда, гадёныш!

Пацанчик полетел, согнувшись, трепыхая руками, словно крыльями, завопил:

— Братан! Братан! Он меня ударил!

В коридор впрыгнули оба парня. Бросились к ним. Дверь всё же распахнулась. Антон, подхватив сумки, заскочил последним. Захлопнул.

Щёлкнуло.

Повернул второй замок до упора.

Набросил цепочку.

С той стороны раздался глухой удар.