Читать онлайн
"Путь Черной молнии 1 Новая версия"

Жизнь человека мало что значит, если он не совершил в ней благородных и справедливых поступков.

А. Теущаков

ЧАСТЬ 1

СЛЕД «ЧЕРНОЙ МОЛНИИ»

Глава 1

Томский палач

Летом 1937 года в городском отделе НКВД[1] города Томска по адресу Ленина 42 велась напряженная работа с арестованными гражданами. Начальник оперативного сектора, капитан, Иван Васильевич Овчинников: высокий, симпатичный мужчина средних лет, переведенный из Прокопьевска осенью 1936 года в Томск, контролировал работу следователей, ведущих политические дела. Официальные допросы в понимании Овчинникова были малоэффективны, он отдавал предпочтение решительным действиям следователей-колольщиков, наращивающих темпы в разоблачении антисоветских элементов. Подчиненные, выполняющие дневную «норму» чувствовали к себе хорошее расположение начальника, особенно покровительствовал он смертельным колунам-забойщикам[2], способным «разговорить» на дню несколько подследственных. В горотделе начальники называли Овчинникова беспринципным трудягой и всячески поощряли его за старания. Действительно на службе в НКВД он выкладывался полностью, не щадил себя в работе. Энергии в нем было на удивление много и, так как по природе он слыл человеком сильным, волевым и неуступчивым, то добивался успехов. Кроме всего прочего, Овчинников не давал спуска нерадивым подчиненным и ради пользы дела мог отругать, а то и обложить отборным матом. Что касалось репрессированных граждан, то среди них о капитане ходили слухи, что попади они в лапы к этому зверю, мало кому удастся вырваться живым.

Овчинников прошел через подземный коридор из управления НКВД в тюрьму и вызвал к себе старшего следователя Зеленцова,

присланного из Новосибирска в помощь томским коллегам. В команде следователя находились прибывшие с ним чекисты, начинающие обучение. Овчинников третий раз сделал замечания Зеленцову, указывая на плохие показатели в работе. Вот и сегодня не выдержал и, употребляя в разговоре крепкие выражения, спросил старшего следователя:

– Зеленцов, сколько дел было раскрыто твоим отделом за прошедшие двое суток?

– У меня семь следователей, работающих не «покладая рук», но только трое самые перспективные, они выявили пятерых бандитов, подозреваемых в контртеррористических действиях: двое из них поляки и трое украинцев.

– Меня не интересует состав твоей группы, мне важно как они работают. Зеленцов, я тебя дважды предупреждал, ты портишь показатели нашего отдела! – гневно выкрикнул Овчинников, – урод, что я тебе приказал, чтобы от каждого твоего следователя мне подавали на подпись пять раскрытых дел за сутки, а вы как работаете? Сначала Зеленцов растерялся, не зная, как ответить на хамское обращение капитана. От возмущения перехватило дыхание, хотелось возразить. Но, наблюдая за разгневанным начальником, он взял себя в руки и спокойным голосом доложил обстановку:

– Товарищ капитан я не могу применять к арестованным физические меры воздействия, как это практикуется в вашем отделе, а просто так подследственные не хотят давать показания. Не будем же мы, в самом деле, выбивать из них признания. Выстойку[3] к обвиняемым мы применяем, ведь этот метод при допросе не возбраняется.

– Что, на оппортунизм потянуло?

– Причем здесь это, товарищ капитан, я повторяю, нам рекомендовали другие методы…

– Методы, говоришь, – Овчинников резко одернул следователя, – не вовремя ты занялся подобной практикой, сейчас обстановка не та. Ты вообще соображаешь, что говоришь? Откуда ты такой взялся? Тебя что, не учили, как бороться с врагами советской власти? – кричал Овчинников, засыпая Зеленцова вопросами и, при этом стучал кулаком по столу так, что подскакивали предметы. – Уродец ты недалекий! Соображать надо, ведь ты тормозишь всю работу нашего горотдела. Да разве только нашего, в УНКВД Новосибирска мне было поручено к концу месяца раскрыть подпольные организации контриков, церковников и прочих религиозных фанатиков. Сотни твоих коллег добывали информацию по районам, ловили террористов, доставляли их в Томск, а ты мне разводишь демагогию и потворствуешь

врагам народа. Вспомни, что говорил товарищ Ленин: "Не резонерствуйте, как это делают хлюпкие интеллигенты, а учитесь по-пролетарски давать в морду! Надо хотеть драться, и уметь драться, без лишних слов". Понял, Зеленцов! Так что не потворствуй разной сволочи и не говори, что тебя учили бороться только словами с контрреволюционными элементами. Тем самым ты саботируешь ответственные решения партии. Понимаешь, чем это может для тебя обернуться? Я укажу это в рапорте и дам такую характеристику, что тебя вышвырнут из органов. Ты хочешь поменяться местами с арестованной контрой?

Понимая, чем грозит ему лояльное отношение к подследственным, Зеленцов резко изменил свое суждение.

– Товарищ капитан, я постараюсь исправить ситуацию.

– Каким образом? Судя по твоей мягкой методике, надаешь подзатыльники двум сотням подследственных.

– Как нужно для партии и народа, так и поступлю.

– Кстати, партия и народ доверили тебе почетную миссию по освобождению Родины от контрреволюционной заразы. Не надо слюни распускать. Знаешь, что сказал товарищ Ежов товарищу Миронову после совещания: «Если враг советской власти стоит на ногах – стреляй!» А ты Зеленцов слабохарактерный, по тебе видно, что не проливал кровь в гражданскую, когда белая сволочь уничтожала большевиков.

– Иван Васильевич, я понял, и обещаю все исправить.

– Ладно, за резкий выговор обиды на меня не держи, но запомни, я терпеть не могу хлюпиков. Ты должен сам понимать, контра зашевелилась, нужно действовать оперативно и каждый день раскалывать их до основания. Сейчас пойдешь со мной, и я покажу тебе, как работают настоящие следователи-профессионалы. Увидишь, как ведется допрос третьей степени[4], и заметь, они в день разоблачают до десяти врагов народа – вот какими темпами ты должен работать, а с методами ты сейчас ознакомишься.

Спустившись в подвальное помещение, Овчинников повел за собой Зеленцова по мрачному коридору. С правой стороны располагались камеры, в которых теснились двадцать человек вместо положенных трех. Ночью арестованным приходилось сидеть и спать поочередно, так как размеры камер не позволяли всем разом уместиться на трех железных нарах. Камеры и коридор не отапливались, только тепло человеческих тел поддерживало в помещениях надлежащую температуру. Днем подследственным категорически воспрещалось садиться, а тем более ложиться, того, кто нарушил распоряжение начальника тюрьмы, ожидал перевод в карцер.

Овчинников, дойдя до конца коридора, постучал кулаком в дверь. Изнутри послышался шум открываемого засова и крупный, вспотевший мужчина в фартуке, отдав честь, запустил офицеров в допросную камеру. Это был сержант Латышев. Зеленцов обратил внимание, что фартук и засученные до локтей рукава, были забрызганы кровью.

Рядом со столом сидел на стуле мужчина среднего возраста, волосы на его голове были взлохмачены. Худощавое лицо опухло от побоев, правое ухо кровоточило. С нижней губы тоненькой струйкой спускалась окровавленная слюна, его руки были стянуты за спиной сыромятным ремнем, а голова беспомощно свисала на грудь.

– Как дела, арестованный разоружился[5]? – спросил Овчинников второго «забойщика» в форме сотрудника НКВД, в звании лейтенанта, им оказался следователь Редькин, среднего роста, плотный на вид мужчина лет тридцати пяти.

– Пока упорствует, но ничего, еще немного и заговорит. Можно продолжить допрос?

– По третьей степени сильно не усердствуйте, он еще должен дать показания на своих сотоварищей.

Следователь Редькин взял в руки большой деревянный молоток и приставил его к руке арестованного, а сержант Латышев с силой ударил другим молотком по пальцам арестанта. Резким криком, а затем жутким завыванием наполнилась камера. Последовал удар молотком по плечу. Еще удар, вскрик и арестованный замычал что-то невнятное, пуская кровавые пузыри изо рта.

– Подожди, – брезгливо поморщившись, остановил Овчинников Латышева, – кажется, он что-то пытается сказать.

– Я все подпишу, только больше не бейте, – еле слышно проговорил с украинским акцентом арестованный.

– Ты признаешься, что состоял в контрреволюционной, кадетско-монархической, повстанческой организации? – спросил Овчинников, садясь за стол напротив истязаемого.

Арестованный кивнул.

– Не слышу!

– Признаю…

– Сколько человек состояло в вашей группе, располагавшейся в Выселках?

– Точно не знаю.

– Двенадцать, если быть точнее, – Овчинников сделал упор на определенном количестве людей.

– Да двенадцать.

– Кто был организатором, кому вы подчинялись?

– Я не знаю имен, я человек маленький.

– Не ври мне! В ЗапСибкрае во главе вашей организации стояли: бывший князь Волконский, князь Ширинский-Шихматов, Долгоруков, поддерживающие связь с бывшим генералом Эскиным. Тебе ведь известны эти фамилии, – продолжал подсовывать информацию Овчинников.

– Да, да, конечно, я о них слышал.

– Ну, вот, уже лучше, продолжаем.
– Через нашего человека, я доставлял сведения о готовящемся мятеже в Кожевниковском районе, от него же я получал разные приказы.

– Вот и хорошо, осталось только выяснить имя этого человека и подписать протокол. Видишь, как свободно стало на душе, а как легко осознавать, что физические страдания закончились, – с издевкой сказал Овчинников и обратился к Зеленцову, – садись на мое место и продолжай допрос.

– Писать умеешь? – спросил Зеленцов арестованного.

– Не обучен грамоте, товарищ начальник.

– Какой я тебе товарищ? Откуда же тебя занесло в Сибирь?

– Год назад с Украины выслали, всей семьей в Выселки привезли.

– Видимо ты был ярым противником вступления в колхоз, раз тебя сослали в Сибирь. Ладно, снимете с него отпечаток большого пальца. Редькин, доведешь его дело до конца и все протоколы через меня подашь на подпись товарищу капитану. Обвиняемого проведешь по первой категории.

– Слушаюсь товарищ старший следователь.

Овчинников приподнял брови от удивления и, улыбнувшись, отдал распоряжение:

– Зеленцов, и ты Редькин, со мной в коридор.

Выйдя за дверь, Овчинников потрепал Зеленцова по плечу.

– Поразительно, но ты делаешь успехи, видно недооценил я тебя, поторопился с выводами. Теперь-то ты понял, как надо работать?

– Понял товарищ начальник горотдела, – улыбнулся Зеленцов.

Овчинников достал из папки лист и передал его следователю.

– Редькин, вот список, допросишь этих гадов. Расторопных следователей тебе в помощь я пришлю. Если будут упорствовать…

– Не-не, Иван Васильевич, у нас разговорятся, как начнем ноготки тянуть с пальцев, так душа с разговорами сразу наружу запросится.

– Вот и ладно. А ты Зеленцов, чтобы к концу недели всю сектантскую группу подвел под первую категорию, иначе смотри, – Овчинников погрозил пальцем и направился по коридору к выходу. Навстречу ему два конвоира волокли избитую женщину, она была в обморочном состоянии. Овчинников остановился и, присмотревшись к арестованной, скомандовал:

– Бойцы, ну-ка стоять!

Один конвоир отпустил несчастную и, отдав честь, доложил:

– Товарищ капитан, арестованную Марусеву только что с допроса «ведем» в камеру.

– Приведите ее в чувство и доставьте ко мне в кабинет.

Не смотря на истерзанный вид женщины, Овчинников узнал в ней Клавдию Марусеву, она работала у него в горотделе машинисткой, в то время когда он занимал должность начальника НКВД в Прокопьевске. Через некоторое время за хорошую работу его повысили в должности и перевели в Томск.

В своем кабинете Овчинников сел за стол, закурил и призадумался. Теперь он наверняка узнает, где сейчас находится Лидия Смирнова, работавшая у него секретарем. Лида внезапно исчезла из Прокопьевска, когда под чутким руководством Овчинникова на руднике была арестована группа начальников-вредителей. Смирнова была дочерью директора банка и работала в горотделе НКВД. Она приглянулась Овчинникову, хотя была замужем, и он при каждом удобном случае напоминал ей о своей симпатии. Начальник упорно преследовал свою цель и уже без обиняков предлагал Лидии вступить с ним в интимные отношения. Девушка держалась достойно и каждый раз напоминала, что любит своего мужа, с которым прожила после свадьбы чуть больше года. Тогда Овчинников сфальсифицировал обвинение на ее мужа и незамедлительно арестовал. Добиваясь благосклонности Лидии, начальник шантажировал тем, что отпустит мужа, но несговорчивая девушка не хотела даже слушать бесстыдного лейтенанта, охочего до каждого смазливого личика. Своими отказами она только разжигала в нем страсть, чувствовалось, что Овчинников не просто так домогается, он влюбился в Лидию. Правдами и неправдами, добиваясь согласия девушки, он даже разрешил личную встречу Лидии с мужем, перед тем, как его этапировали в Новосибирскую тюрьму. После свидания с мужем, которого ей не суждено было больше увидеть, Лидия все равно не стала любовницей Овчинникова и, не увольняясь с работы, исчезла из Прокопьевска.

Стук в дверь отвлек Овчинникова от мыслей.

– Войдите.

– Товарищ капитан, арестованная Марусева доставлена, разрешите ввести? – спросил конвойный.

Капитан кивнул и бледная, изможденная от пыток и недосыпаний женщина, едва передвигая ногами, прошла до середины кабинета.

– Садись, – капитан указал рукой на стул и махнул конвоиру, чтобы он закрыл дверь с обратной стороны.

– Ну, что Клавдия, все упорствуешь, не хочешь говорить, где скрывается твой отец?

– Я не знаю, – едва слышно произнесла женщина и, не сдержавшись, заплакала, – Иван за что?

– Все, что было в Прокопьевске, это в прошлом и я тебе не Иван, а начальник горотдела НКВД капитан Овчинников. А теперь слушай меня внимательно: мне только стоит вписать твою фамилию в этот бланк, и сегодня же ночью ты исчезнешь. Надеюсь, ты не глупая и понимаешь, что навсегда. Но, если ты скажешь, где скрывается твой отец, тебя в «Шестерку[6]» направят, отсидишь пять лет и будешь спокойно жить дальше.

– После ареста всего начальства рудника отец срочно уехал и никого из родных не предупредил.

– Врешь, знаешь! Неужели отец не поддерживает с тобой отношения. Я вижу, ты так и не поняла, в какой серьезной ситуации ты оказалась.

Клавдия замотала головой и заплакала сильнее.

– Ладно, не хочу тратить на тебя личное время, пусть тобой занимаются следователи. Меня интересует еще один вопрос: ты знаешь, где сейчас скрывается Лида?

Клавдия съежилась и сразу не сообразила что сказать.

– По тебе вижу, знаешь. Вы же с Лидой были близкими подругами. Давай так договоримся, я избавляю тебя от ночных жестких допросов, а ты мне скажешь, где скрывается Лида. Станешь выкручиваться, возобновлю практику допросов, все равно заговоришь.

Овчинников, не дождавшись ответа, осуждающе покачал головой, положил палец на кнопку звонка, и дал понять Марусевой, что допрос закончен.

– Она в Томске.

– Лида здесь?!

– Да, она ходит на лекции и готовится к поступлению в медицинский институт.

– А ее отец, он тоже здесь?

– Да, они живут вместе в одной квартире.

– Адрес, быстро.

– Я не знаю, где они живут, но вы можете найти Лиду в библиотеке, она часто там бывает.

– Ну, после того, как ты сдала мне Лидию, может, все-таки скажешь, где скрывается твой отец?

Клавдия глянула изумленными глазами на Овчинникова и молча, замотала головой.

– Ладно, мы и без тебя разыщем твоего отца, но смотри гражданка Марусева, если он попадется, и мы узнаем, что ты была в курсе, где он скрывается… В общем, ты меня поняла.

Капитан вызвал конвойного и приказал отвести женщину в камеру со смягченным режимом содержания. На самом деле все обстояло намного сложнее: Овчинников бросил ей вслед презрительный взгляд и, закрыв папку под номером 241, подумал: «Следствие по ее делу окончено. Сегодня ночью она все равно подпишет признание об участии в контртеррористической организации, а завтра ее отвезут к месту исполнения приговора».

В организованности подобного мероприятия Овчинников не сомневался, потому что сам принимал активное участие в процессе. Такие дела решались экстренно, можно сказать за одни сутки: справка НКВД об аресте, обвинение в заговоре, выдавливание показания, подписание признательного протокола, обвинительного заключения, решение тройки и ВМН[7] в виде расстрела. Постановление тройки не оспаривалось, и в кратчайший срок приговор приводили в исполнение.

Что для капитана какая-то Клавдия Марусева, когда в мае месяце перед ним сидела бывшая княгиня Елизавета Александровна Волконская, высланная со своим мужем А.В. Волконским из Ленинграда в Томск. Овчинников дал свое согласие и подписал справку на арест Волконской за участие в контртеррористической организации «Союз спасения России». И таких «клиентов» было много и с «благословления» Овчинникова они ушли в небытие. Несколько месяцев назад он был старшим лейтенантом и начальство, оценив по достоинству его труд, присвоило ему звание капитана.

Овчинников вызвал начальника спецкомендатуры и отдал распоряжение, чтобы в окрестный лес направили команду для снятия дерна и подготовили общую могилу. Тридцать семь человек, приговоренных тройкой к расстрелу сразу же после исполнения приговора необходимо вывезти ночью и закопать в землю, а сверху уложить дерн. Мест для погребения в городе не хватало, и трупы приходилось вывозить за пределы. Во избежание утечки информации, персонал горотдела НКВД и милицейские работники между собой не контактировали и выполняли свои функции строго по отдельности. Расстрельная команда работала слаженно. Чтобы чекисты, исполняющие приговоры не чувствовали себя уставшими и не страдали от чрезмерных психологических нагрузок, им дозволялось поддерживать себя спиртом. Приговоренных под предлогом перевозки в другую тюрьму сопровождали в подвальное помещение и, заводя в камеру, расстреливали, или же выводили из подвала ночью, ослепляли фарами грузовых машин и под шум двигателей уничтожали. Трупы несли на задний двор и, складывая в бортовую машину, накрывали брезентом, затем везли к месту захоронения. До некоторых пор массовые расстрелы производились в окружном управлении в небольшом дворике; на кладбище и в Каштачном овраге, а также в тюрьме на Каштачной горе.

Общаясь с коллегами из разных городов, Овчинников получал советы и делился своими, как быстрее и экономнее исполнять смертные приговоры. Приходилось беречь отпущенные по лимиту патроны и тогда «врагов народа» душили веревками, натирая их мылом. Отработанные до механизма движения позволяли палачам сводить до минимума время исполнения приговора. Минута – лучший показатель для удушения человека. Нередко подобные советы Овчинников получал и от начальства, дабы не тревожить ночами местных жителей громкими выстрелами.

Была другая возможность спешной ликвидации и приговоренного направляли по подземному переходу между управлением НКВД и следственной тюрьмой. Человеку со связанными за спиной руками стреляли в затылок и завершали исполнение контрольным выстрелом.

Захоронение трупов требовало времени и участия специальной бригады и, порой, когда ни того ни другого не доставало, в ходе секретной операции применяли сожжение. Сам факт сжигания трупов, безусловно, был засекречен.

Неделей ранее 25 июля руководящий состав Томского НКВД, в том числе Овчинникова, вызвали на срочное совещание УНКВД в Новосибирск. Начальник УНКВД по Западно-Сибирскому краю С.Н. Миронов дал жесткую установку: в каждом округе, районе, городе, необходимо арестовывать энное количество «врагов народа». Безотлагательно проводить следствие и передавать дело судебной тройке. В основном применять к арестованным две категории: 1 – расстрел и 2 – десять лет заключения без права переписки.

Возвращаясь в Томск после совещания, Овчинников находился в приподнятом настроении, потому как предварительная работа оперативного сектора, проведенная накануне, даром не прошла. В результате поисков было выявлено большое количество контрреволюционеров: кулаков, белобандитов, и прочих уголовников. Кроме этого в горотделе у оперативников рассматривались новые донесения и готовились для утверждения начальством с последующим задержанием подозреваемых.

Не беря во внимание другие города, в одном только Томске отпускался лимит для ареста десяти тысяч человек по первой категории, и по второй, свыше двадцати тысяч. Особый упор делался на раскрытие и разгром организаций, сформированных за последние годы для борьбы с советской властью. Сегодняшний допрос Овчинниковым в подвале следственной тюрьмы, как раз указывал на уровень работоспособности чекистов.

Чтобы заметно увеличить раскрываемость подобных организаций, Овчинников и его коллеги применили метод, давно практикующий в органах НКВД. Агент-провокатор организовывал вокруг себя группу людей, затем сеть расширялась и все, кто даже в малой степени были замечены в контакте с организаторами, были взяты органами на заметку. Чем звучнее были фамилии мятежников, тем больше дивидендов в качестве наград и повышения в звании предполагалось получить от высшего начальства.

По сфабрикованному чекистами делу штаб восстания должен располагаться в Новосибирске, а главные части мятежного войска в менее крупных городах. Остальные подразделения должны базироваться в районах, поселках, деревнях. Группы и отряды прошли тайную военную подготовку. В состав восставших входят: руководители предприятий, рабочие, крестьяне, священнослужители, отбывающие ссылку кулаки и белобандиты. Все эти мнимые контрреволюционеры находились под прицелом оперсекторов НКВД, ожидавших приказа сверху о начале арестов. Подготовленные списки уже имелись у начальников горотделов НКВД.

И вот, Овчинников получил приказ о начале массовых мероприятий. По его распоряжению чекисты ринулись производить повальные аресты, каждый день, заполняя тюрьмы «врагами народа». Партия и правительство не скупились в людских ресурсах, направляя на ответственные участки молодых следователей, еще не окончивших межкраевых школ НКВД. Машинисток, прошедших курсы и отбивающих дробь по клавишам, печатая фамилии приговоренных к ВМН и десяти годам без права переписки. Всевозможный транспорт: гужевые повозки, грузовики, спецвагоны и плавучие баржи – все было готово к приему «врагов народа».

Овчинникову прислали из УНКВД малоопытных следователей, еще не способных различить среди массы арестованных настоящих шпионов и вредителей. По его подсчетам эти юнцы будут раскрывать от одного до трех дел в неделю. Сколько же тогда времени потребуется на борьбу с «врагами народа»?

Как правило, отработанная практика конвейера[8] Овчинниковым и следователями сводилась к тому, что протоколы допросов заранее заполнялись машинным текстом или писались следователем от руки. Документы усиливались показаниями разных арестованных по одному и тому же делу и их подписями. Обвинительное заключение, затем решение и приговор тройки, не подлежащий обжалованию. В силу вступало последнее действие – расстрел. Тела убитых тайно вывозили к месту захоронения, при последующем оповещении родственников, что приговоренный осужден на 10 лет без права переписки и отправлен по этапу к месту отбывания наказания.

Таким образом, отработанная схема с массовыми спецоперациями действовала безотказно, претворяя главный Сталинский тезис в жизнь: «Развитие социализма в молодом советском государстве значительно замедляется антисоветскими элементами. Кулаки, белогвардейцы, западные переселенцы (немцы, поляки, прибалтийцы) являются эксплуататорами и врагами трудового народа. Партия и ее руководители в кратчайший срок должны избавиться от обременительного и опасного балласта».

Фальсифицируя некоторые политические дела, Овчинников чувствовал себя уверенно, так как надежно был прикрыт руководством. Интерес, конечно, состоял в своеобразном соревновании между областными УНКВД, получающими лимит на арест граждан. Но, «выработав» положенную норму, они с чрезвычайной настойчивостью выпрашивали повышения лимита. На совещаниях УНКВД ЗапСибкрая торжественно звучали фамилии особо отличившихся чекистов, в их число входил и Овчинников.

Капитан прошел к начальнику тюрьмы и, отдав ему последние распоряжения по поводу ночной, коллективной «свадьбы[9]», позвонил в спецкомендатуру и приказал начальнику прибыть в следственную тюрьму. Затем через тоннель, расположенный глубоко под землей прошел в соседнее здание управления НКВД.

Формально, отчитавшись перед начальством, Овчинников направился к служебной машине, чтобы поехать в библиотеку, которую, по словам Клавдии, посещает Лидия. Добравшись до места и, подождав полчаса, он протянул личному водителю фотографию Смирновой и распорядился:

– Проследишь, куда она направится, где проживает, с кем общается, и вечером доложишь.

– А если ее сегодня не будет?

– Я подключу еще одного человека, он продолжит наблюдение. Постарайся не обнаружить себя, подозреваемая не должна догадываться, что за ней ведется слежка.

Но все наставления оказались ненужными, после того как Овчинников увидел, как из здания библиотеки вышла молодая, красивая женщина. Он узнал ее, это была Смирнова. При виде «возлюбленной» учащенно забилось сердце. Он облегченно вздохнул: отпала надобность за ней следить. Овчинников решил не откладывать с разговором с Лидией и, приказав водителю ждать, направился через дорогу навстречу идущей по тротуару молодой женщине.

Если бы в тот момент перед Смирновой внезапно оказался разъяренный медведь, она была бы не так поражена и напугана. При виде Овчинникова женщина растерялась и остановилась. До капитана оставалось каких-нибудь десять метров. Она резко развернулась и, сойдя с тротуара, поспешила перейти дорогу.

– Смирнова, стой!

Услышав за спиной резкий оклик, она перешла на тротуар и бросилась бежать. Вдруг перед ней появился какой-то мужчина. Раскинув руки в стороны, он преградил ей дорогу.

«Все, попалась. Мерзавцы, все-таки разыскали». Лидии ничего не оставалось, как остановиться. В надежде, что произойдет какое-нибудь чудо, и можно будет ускользнуть от не желаемого поклонника, она сосредоточила свое внимание на действиях обоих мужчин. Когда Овчинников подошел вплотную, Лидия попыталась обойти его. Ухватив за локоть, он притянул ее к себе.

– Лида, мы должны поговорить.

– Нам не о чем с вами разговаривать, пустите меня, – она нарочито перешла на официальный тон и попыталась высвободить руку.

– Ты не можешь простить мне арест твоего мужа, но в той ситуации я был бессилен ему помочь, на него официально был зафиксирован донос.

– Вы тогда были начальником горотдела и это вы подписали приказ об аресте и отправке его из Прокопьевска. Овчинников, вы мне отвратительны. Вы, – Лидия вздохнула глубже и выпалила, – вы сломали жизнь всем моим родным!

– Замолчи, иначе нарвешься на неприятности, – его начало раздражать поведение Смирновой.

– И что вы мне сделаете, арестуете?

– Да, я имею на это право.

– И на каком же основании?

– Твой отец в розыске и как только мы найдем его, немедленно арестуем. Он является пособником враждебных элементов, арестованных на руднике, а ты, знавшая заведомо о его связях, не известила наше ведомство, и вдобавок ко всему целый год болталась неизвестно где, а теперь живешь в Томске без прописки.

– Называйте вещи своими именами, не донесла на своего отца, а что касается прописки, то я еще не выписалась из Прокопьевска, а только-только подала документы в мединститут.

– В который тебя ни за что на свете не примут, если я сделаю один звонок.

– Овчинников, что вы от меня хотите?

– Лида, ты же знаешь, как я к тебе отношусь, – капитан смягчил тон, – согласись стать моей, тебе ни в чем не будет отказа, а отцу твоему я постараюсь помочь…

– Как уже помогли моему мужу. Я вас никогда не прощу и ни за что на свете не стану с вами жить.

Лидия высвободила руку из цепких пальцев капитана и отступила на шаг.

– Подумай о своем отце и о себе, у тебя еще есть время, не усугубляй свою участь.

Лидия, молча, замотала головой и, повернувшись, быстро пошла по тротуару. Овчинников злобно прищурился и движением руки остановил своего сотрудника, рванувшегося за Смирновой. Наблюдая за удалявшейся женщиной, капитан моментально сформировал в голове последующий план.

– Проследи за ней. Позвони мне, как только выяснишь, где она живет.

Вернувшись в управление, зашел в свой кабинет и, дождавшись звонка от сотрудника, первым делом вызвал начальника милиции. Отдал ему срочное распоряжение найти по адресу проживающего в городе отца Смирновой, и подписал постановление о задержании и доставке обоих в следственную тюрьму.

Ночью, когда Овчинников спал в своей квартире, его разбудил телефонный звонок. Дежурный доложил, что арестованная Смирнова находится в камере. Через полчаса капитан сидел в служебном кабинете и, ехидно улыбаясь, с прищуром смотрел на Лидию. После жаркого дня, воздух казался удушливым, и чтобы проветрить комнату, он распахнул оконные створки. От свежего ветерка, ворвавшегося в кабинет, стало легче дышать. Решетки на окнах после небольшой реконструкции старинного здания еще не установили. Овчинников осмотрел темную улицу и, задернув занавески, сел за стол.

– Как видишь, уговаривать тебя больше не стану. Своих слов я на ветер не бросаю. У тебя есть два варианта, чтобы выйти из этого кабинета: ты согласишься со мной жить, или прямиком поедешь в лагерь.

– Какой же вы все-таки подлец и нахал, Овчинников. Не зря вас за глаза называют комбинатором[10]. Уверена, мое согласие стать вашей любовницей, всего лишь хитрость, вам не столько нужно мое согласие, как важно чувство удовлетворения, что вы меня унизили. Думаю, в этой ситуации нашлись бы женщины, которые в силу вашей наглости легли бы с вами в одну постель, но запомните Овчинников, я не из их числа.

Овчинников презрительно усмехнулся.

– Ты плохо кончишь и, по всей видимости, очень скоро. Я завел на тебя политическое дело, – капитан похлопал ладонью по бумажной папке, – в моей компетенции передать его выше, но я могу и не делать этого. Ты же не хочешь разделить участь со своим мужем и закончить жизнь так бессмысленно…

– Что вы хотите этим сказать? Овчинников, что с Егором?

– За участие в антисоветском заговоре и измену родине, твой муж приговорен к смерти. Приговор приведен в исполнение.

– Ты лжешь!

– Хочешь ознакомиться? Пожалуйста, вот выписка, – Овчинников достал из папки лист и пододвинул его к Смирновой. Строки машинописного текста запрыгали перед ее глазами. Едва дочитав до конца, она гневно произнесла:

– Какое же ты чудовище.

– Ты теперь вдова и можешь начать новую жизнь, в противном случае ты попадешь под недавно вышедшее постановление, жен изменников родины ждет срок до восьми лет лагерей.

Сознание Лидии захлестнула волна ярости. Она резко вскочила со стула и плюнула ему в лицо. Овчинников оставался невозмутимым и пока доставал из кармана брюк платок и утирался, Смирнова воспользовалась заминкой. Ловко вскочив на подоконник, она выпрыгнула из окна. Приземлившись на ноги, упала на колени и, вскочив, бросилась бежать по пустынной, темной улице. Затем долго ходила по ночному Томску и, скрываясь от случайных прохожих, пряталась в темных дворах. Присела на лавочку в затененном скверике и стала обдумывать ситуацию. «Наверное, это конец, теперь он точно меня посадит. А за что? О, эта сволочь найдет причину. Егора же он подвел под расстрел. – На глазах навернулись слезы от воспоминания о страшной новости. – Ладно бы меня одну, так нет же, изверг, он еще папу собирается арестовать. Что же мне делать? На поклон к этой сволочи я не пойду, лучше на себя руки наложу, чем стану его подстилкой! Тогда он от меня не отстанет, даже если я уеду в другой город, его организация найдет меня на краю света. Что остается? Нужно быстро идти предупредить и попрощаться с папой, наверно мы не скоро увидимся. Если Овчинников меня арестует, я буду сопротивляться, ему не удастся засадить меня в тюрьму». С такими грустными мыслями она вернулась на квартиру к своему отцу. Напрасно она думала опередить сотрудников Овчинникова, ее уже ждали с новым ордером на арест. Мебель была сдвинута с мест, в вещах копались, наверняка искали какие-то улики. Лидия хотела обнять отца, но ей не позволили и, жестко надев на запястья наручники, повели к выходу. Смирнова резко обернулась: отец провожал ее печальным взглядом. Она кивнула ему и уже скрылась за дверьми, как услышала оклик:

– Лидочка, за меня не волнуйся, все будет хорошо…

– Молчать! – Его слова перекрыл злобный выкрик офицера.

Смирнову, как она и предполагала, снова доставили в тюрьму на Ленина 42, и после изнурительного допроса и обвинения в пособничестве «врагам народа», спустили в подвальную камеру. Овчинникова она больше не видела, ее дело вел молодой следователь, пытаясь запутать и запугать. Не добившись от Смирновой признания и подписи протокола допроса, передал ее дело другому, более опытному следователю. Если бы она подписала хоть один документ, то непременно разделила участь своей подруги Клавы Марусевой, которую по приговору тройки, уже расстреляли.

Смирнову перевели в шестой лагерь, где содержались около тысячи таких же обездоленных, запуганных и отрешенных от всего мира женщин. Ей пришлось вытерпеть многочисленные допросы, пережить голод и холод. Иногда ее доставляли в следственную тюрьму, и там она чувствовала невидимое присутствие «зверя». Она знала, что больше не интересна Овчинникову, но ясно понимала, что он ждет, когда она сломается. Один раз, когда Лидию привезли в тюрьму на допрос, наглый следователь повел себя неподобающим образом, за что она запустила в него чернильницей. По прибытию в лагерь, ее посадили в изолятор. Был еще ряд наказаний за ее свободолюбивые взгляды и недовольные высказывания в адрес начальства лагеря. Благодаря беспринципности некоторых женщин – тайных доносчиц, ее запирали в камеру ШИЗО[11]. Наконец состоялся суд и, Смирнова получила шесть лет лагерей. Впереди ее ожидал суровый срок, казалось непосильный для женщины. Но она все выдержала, и могла с гордостью сказать людям, что всегда оставалась человеком, не смотря на тяжкие испытания, свалившиеся на нее в те страшные и трудные годы. Судьба отца, осталась для Лидии неизвестной.

[1] НКВД – Народный Комиссариат Внутренних дел
[2] Колуны-забойщики – следователи, специализирующиеся на избиении арестованных с целью получения признательных показаний.
[3] Выстойка – стоять на ногах, пока арестованный не подпишет протокол
[4] Допрос третьей степени – избиение арестованного (Новосибирск)
[5] Разоружился – дал признательные показания.
[6] Шестерка – Томская Исправительная Трудовая Колония № 6
[7] ВМН – Высшая мера наказания; расстрел
[8] Конвейер – беспрерывный, нередко многосуточный допрос.
[9] Свадьба – неформальное высказывание сотрудников НКВД по поводу расстреливаемых лиц, имеется в виду свадьба со смертью.
[10] Комбинатор – следователь-фальсификатор (Западно - Сибирский Край).
[11] ШИЗО – штрафной изолятор