Читать онлайн
"ТЕАТР ДЛЯ КУКОЛ (как мы в студенчестве с венграми работали)"

ТЕАТР ДЛЯ КУКОЛ

(как мы в студенчестве с венграми работали)

Вместо вступления

«Остановка «Театр кукол»!» — произнес через громкоговоритель немного хрипловатым голосом водитель троллейбуса шестого маршрута.

Четверо наших гостей, венгерских студентов, прильнули к окну: их внимание привлекла большая серая толпа молодых людей, одетых в телогрейки и темные потертые куртёшки. На спинах многих висели рюкзаки. Кто-то смеялся, кто-то размахивал руками, а один из них упал. Было очевидно: это не похороны. Толпа стояла неподвижно, никто никуда не торопился. Одетые в нарядные платья немногочисленные женщины разных возрастов яркими цветными вкраплениями чуток оживляли серую массу толпы.

Недоумение и озадаченность мгновенно напрягли мышцы лиц молодых венгров. Они силились понять: кто это и что здесь делают? Уж больно непривычным для летнего праздного города показался им «наряд» собравшихся на углу улиц Лукомского и Свердлова людей.

Тем временем, троллейбус, закрыв двери, покатился дальше по Свердлова в направлении «Кольца» — такое неофициальное название площади Тукая широко бытовало среди жителей Казани. «На Кольце», «через Кольцо», «от Кольца» — звучало сплошь и рядом и почти никогда «Площадь Тукая». Я, коренной казанец, вообще долгое время был уверен, что «Сквер Тукая» — зеленый пятачок вокруг памятника великому татарскому поэту недалеко от Кольца — и есть та самая площадь, названная в его честь.

«Следующая остановка — «Артёма Айдинова». — вновь прохрипело в громкоговорителе.

Венгры переглянулись и тихонько замурлыкали на своем колоритном мелодичном, но совершенно непонятном языке. Все они были слушателями краткосрочных (две недели) курсов русского языка, сокращенно, КРЯ, проводившихся силами «личного состава» кафедры иностранных языков филфака нашего университета. В летние каникулы преподаватели кафедры малость «шабашили» на своем рабочем месте, впрочем вполне официально. Сочетали, как говорится, «полезное с приятным»: и денежку зарабатывали во внеучебное время, и несли в иностранные массы силу и красоту нашего «великого и могучего». Аббревиатура названия – «КРЯ» – выглядела забавно, впрочем уточка, как шутливый символ курсов, изображалась на информирующей об их ходе фотостенгазете.

Мы с «Ширшем», одногруппником Андреем Ширшовым, привносили в этот, без сомнения, нужный и важный процесс творческую струю, сопровождая слушателей КРЯ повсюду. В нашу задачу, прежде всего, входило живое общение с целью закрепления на практике полученных ими навыков и знаний. Мы ездили с ними на «зеленые уроки» за город, участвовали во всевозможных вечеринках и конкурсах, помогали чем могли преподавателям. Улыбки не сходили с наших лиц, мы поддерживали общий позитивный тонус, пели под гитару, при необходимости сопровождали иностранных гостей по магазинам. Однако, в отличие от преподавателей, финансовое вознаграждение нам не полагалось: мы гордо именовались «гидами-общественниками» — это было нашим ответственным поручением по линии комитета комсомола.

Общение наше продолжалось и вне собственно курсов, но уже с теми, с кем сошлись ближе всех. В тот раз — с четырьмя студентами, нашими сверстниками, из разных городов Венгрии, двое парней и двое девчонок, звали их Томаш, Лоци, Юдит и Жужа. Русским языком наши венгерские приятели владели по-разному. Жужу мы почти не понимали, как и она нас, впрочем свои крайне неважнецкие знания «языка Пушкина и Ленина» она сторицей компенсировала неподдельным интересом ко всему, очаровательной лучезарной улыбкой и женским обаянием. Лучше всех владел русским Томаш, поэтому перед тем как сформулировать фразу или вопрос они устраивали небольшой «консилиум», после чего Томаш, с каждым днем всё уверенней, доносил до нас суть.

Так и тогда в троллейбусе после их совета он вопросил: «Петья, Андрэй, а кто эти люди?» — лицезрение непонятной колоритной толпы взволновало их до глубины души.

Ну, кто-кто? Наши люди, татары и русские. Впрочем подобный ответ их точно бы не удовлетворил.

Первый «сезон»

Гидами-общественниками мы работали не впервые. Годом раньше мы уже были ими, получив «под командование» работников металлургического комбината из венгерского города Озд — «Озди кохасати юземек», по-ихнему.

Венгрия — страна необычная. Нет, выглядят венгры обыкновенно, по-европейски, но их язык… Обычно, слыша какой-нибудь европейский язык романской или германской группы, не говоря уже о славянской, какие-то понятные слова всегда улавливаешь. Но вот мадьярский… То была истинная тарабарщина — ничего, ну ничегошеньки хоть чуточку узнаваемого в их речи не проскальзывало. Как выражаются сейчас, но никогда не говорили в те времена, «от слова «совсем» (хотя я терпеть не могу эту дурацкую фразу-неологизм).

Перед приездом группы металлургов из братской, в то время, страны, уверенно шедшей по социалистическому пути развития, главный идеолог комитета комсомола – высокий худощавый молодой человек с добрыми печальными глазами на стальном волевом лице – принял нас лично. Он, поправив галстук своей безупречной костюмно-галстучной униформы освобожденного партийного функционера, пафосно поведал о предстоящей нам архиважной миссии. Мол, скоро к нам приедут братья по классу из Венгерской Народной Республики изучать с преподавателями филологического факультета русский язык. Вам ответственно доверяется создать группу для помощи в освоении ими русского языка, организации досуга, развлечений и адаптации к нашим реалиям. Поинтересовался заодно, как у нас дела со знанием венгерского.

— Пока никак, но если надо, выучим. Сколько у нас времени? – бодро ответил Ширш.

— Пара недель. Ладно, ребята вы проверенные, идеологически подкованные, политически грамотные. Но если шмотки будут предлагать, смотрите у меня! Предупреждаю: живо комсомольский билет на стол положите. Впрочем сообщить мне, кто, чем и почем торгует, можете, а я уж разберусь. Всё ясно?

Что тут может быть неясного? Всё предельно ясно. «Партия приказала — комсомол ответил «есть»!» — таков был в те времена популярный лозунг. Третьим членом команды мы привлекли Олега Волкова, тоже студента биофака, по кличке «Насибулла», происходившей от его прежней фамилии. Весенняя сессия была нами успешно сдана, времени навалом. Взяли в университетской библиотеке самоучитель венгерского языка... О-о! Чёрт ногу сломит! Сорок букв в алфавите, изменяемые артикли, куча падежей, слитые со словами послелоги, заменяющие привычные нам предлоги и, до кучи, склоняемый по числам и лицам аналог английского глагола «to be». В предисловии самоучителя сообщалось, что венгерский вообще из другой, не индо-европейской языковой семьи. Впрочем сложность языка, в свете «приказа партии», в расчет не принималась.

На следующий день познакомились с преподавательницами филфака – тремя немного утомленными женщинами среднего возраста, но не без шарма. Они специализировались на обучении русскому языку иностранных студентов. В их взглядах чувствовалось профессиональное соперничество. Тем более, как выяснилось позже, распоряжения изучить венгерский им не поступало: они были профи в своем деле, не то что мы — комса, гиды-общественники.

— А что вы будете делать? — спросила одна из них, что постарше.

— Как «что»? Наводить мосты дружбы с братским венгерским народом! — браво выдал Ширш.

— Ну и как у вас с опытом в их наведении? – ехидно поинтересовалась другая, что помоложе.

— Не беспокойтесь, имеется. Например, я — агитсектор, курирую иностранных студентов у нас на биофаке! — пришла очередь и моей отповеди (иностранцев-биологов тогда было пятеро: трое из ГДР и двое — из Северной Кореи).

— К тому же приступили к изучению венгерского языка! — гордо вставил свои «пять копеек» Насибулла.

— А-а… – махнули рукой преподавательницы. — Знаем мы вас! Вам хоть китайский!

— Это точно! — дружно согласились мы.

И вот момент знакомства с братьями-венграми настал. В большой аудитории второго учебного корпуса, с большим количеством стульев и столом посередине, на котором стояла пара флажков, советский и венгерский, и несколько закупоренных бутылок минералки, мы наконец-то увидели наших венгерских товарищей. По большей части то были, как потом выяснилось, простые работяги, премированные поездкой в Казань на курсы русского языка за высокие производственные показатели. Однако от наших рабочих они отличались довольно заметно не только импортной одеждой, но и чем-то неуловимо «антагонистическим», что выдавало в них людей «не нашенских». Женщин среднего и старшего возрастов было в их группе всего четверо.

Впрочем нашему дружескому, почти братскому общению впоследствии ничто не помешало. Только несколько напрягали их экзотические, какие-то не европейские имена: Иштван, Ласло, Дюла, Ференц, Арпад, Дьердь, Миклош, Бэла (мужское имя). Однако потом выяснилось, что «Дюла» – это Юлий, «Иштван» – Стёпа, «Миклош» – Миша, «Дьердь» – Жора, «Ласло» – Вася, «Ференц» – Франц, но «Арпад» и «Бэла» остались непереведенными. Между прочим, в Европе имя великого венгерского композитора Ференца Листа произносят «Франц», почему у нас употребляется его венгерский аналог, неизвестно. Видимо из горячего желания сделать нашу дружбу монолитной.

Главный Идеолог тоже царственно присутствовал на встрече. Он сидел за центральным столом вместе с начальницей КРЯ, профессором филфака Эмилией Агафоновной Балалыкиной и старшим венгерской группы, как выяснилось позже, главным инженером металлургического предприятия по фамилии Лукач. Мы, гиды-общественники, сидели немного поодаль от стола.

Главный Идеолог взял слово и долго его никому не отдавал – как-никак то была его профессия. Он складно «зазвонил» на темы нерушимости советско-венгерской дружбы, год от года крепнущего единства «братских стран социализма» и важности изучения «языка Ленина» для всего прогрессивного человечества. Потом ответную речь на довольно сносном русском стал держать Лукач.

Все скучали, было жарко и душно, хотелось пить, бутылки вожделенной минералки дразнили народ одним своим видом. Однако ни открывашек, ни стаканов рядом не наблюдалось. Все терпели, кидая озабоченные взгляды на емкости с жидкостью и чуть заметно вздыхая. И тут случилось непредвиденное. Ширш, не выдержав, взял со стола бутылку и зубами начал открывать, точнее, отгрызать пробку. Ну кому из нас не приходилось бутылку пива зубами открывать? По залу прокатился провокационный звук волнующего воображение шипения. Все присутствующие, забыв про толкающих речи ораторов, резко повернули головы в сторону источника соблазнительного звука. Многие судорожно сглотнули. На покрасневшем от смущения лице Главного Идеолога озабоченно забегали глазёнки: назревал международный скандал. Но один из венгров оказался смекалистым. Он подошел к столу и, вынув из кармана джинсов открывашку, протянул её Ширшу, который, благодарно кивнув, тут же ею и воспользовался, принявшись жадно глотать газировку прямо из горлышка. И вдруг неожиданно появились другие открывашки, а в аудиторию, как по команде, вошли расторопные женщины в белых халатах со стаканами на подносах, дружно зашипели и забулькали остальные бутылки. Конфликтная ситуация разрядилась, лица присутствующих повеселели, дружба с Венгерской Народной Республикой стала еще крепче.

* * *

И вот, занятия на курсах стартовали. Они проводились в аудиториях филфака во втором учебном корпусе.

Необходимо отметить, что русский язык в то время был обязательным для изучения во всех венгерских (а также польских, болгарских, чешских и так далее) школах. Поэтому даже металлурги были с ним, в той или иной мере, знакомы. Уроки проходили в живой, непринужденной, игровой форме — нам бы так английский преподавали на биофаке.

Впрочем работяги — они работяги и есть: русский им был, по большому счету, до фонаря. Но и они увлеклись: наши преподавательницы не зря слыли мастерами своего дела, тем более, женщинами, напомню, они были обаятельными. Брутальные венгерские мужики облизывали их раздевающими взглядами: легкие летние платьица и открытые ножки этому способствовали. Сексуально венгры тогда были раскрепощены намного больше нас, граждан «Страны Советов», где, как известно, «секса не было». Словом, плотная атмосфера похоти буквально висела в воздухе. Наши филфаковки жаловались: стоишь-де как на подиуме, физически ощущаешь на себе липкие вожделенные зыркания, слышишь непонятные подколы, сопровождаемые приглушенным «зоологическим» смешком, а после занятий чувствуешь такую изможденность и опустошенность, что со стула встать не можешь.

Добавить к этому заметный запах алкогольного перегара, исходившего от некоторых слушателей КРЯ, особенно с утра. А один из них, Ференц, вообще «не просыхал». Ну а что? Самое начало лета, отпуска, жен рядом нет, своих баб всего четверо, чем еще прикажете заниматься? Правильно, только бухать — деньжата у них водились в изобилии: труд металлургов хорошо оплачивается всюду.

Правда, часть курсантов заметно отличалась от работяг и внешним обликом, и поведением — они были с заводоуправления. Выражения лиц и ухоженность рук красноречиво свидетельствовали об этом. Помимо главного инженера Лукача, это касалось прежде всего главной бухгалтерши «озди кохасати юземек» Мари — крупной миловидной ухоженной женщины средних лет, она воспылала материнскими чувствами к Насибулле.

Первый «зеленый урок» состоялся за городом на лесном озере Лебяжье. Но прошел он так себе — ни шатко, ни валко, зажато и скованно. Почему? Верно, по смете курсов была выделена только минералка, жратвы не взяли, костер не разводили, вода в озере еще не прогрелась. Хотя наше дружное трио — Андрей, Петя и Олег — старалось поддерживать веселый тонус мероприятия вовсю, благо прихватили с собой две гитарки. «АнПеОл», как мы себя именовали, исполнял, в основном, русские народные и авторские песни, раскладывая их музыкальные темы на голоса. Особенно венграм нравились песни Высоцкого: незадолго до их приезда по центральному венгерскому телевидению с колоссальным успехом прошла премьера бессмертного сериала «Место встречи изменить нельзя», правда, у них он назывался «Конец «Черной кошки». Разумеется, вся Венгрия влюбилась в Глеба Жеглова, ну и в великого Высоцкого тоже. Курсанты ехали к нам в наивной надежде купить пластинки с песнями Высоцкого, что тогда выглядело делом нереальным — у нас самих был на них сумасшедший ажиотаж.

Помимо пения и веселого непринужденного общения, мы вставляли пару-другую фраз на только что «выученном» нами венгерском, что воспринималось его носителями с неподдельной радостью: венгры привыкли к тому, что их экзотический, не европейский язык нигде в мире не знают, а тут… Преподавательницы просто изумлялись: и когда это вы только успели? Мы отвечали, мол, а вот так! Вы еще в наших способностях сомневались!

Понятное дело, к нам, гидам, претензий со стороны венгров не было да и быть не могло, но вот в остальном… И наши гости поняли: пора брать ситуацию с «зелеными уроками» в свои руки.

* * *

Занятия продолжились.

Я всегда с интересом прислушивался к речи на незнакомых языках. Мне еще с детства казалось невероятным: ну ведь настоящая словесная абракадабра, абсолютно беспорядочный набор звуков, но для общающихся это — целый мир, люди смеются, меняют интонацию и высоту мелодии речи, делают паузы, что-то эмоционально акцентируют.

То же и венгерский. Однако мне постоянно мерещилась какая-то знакомая интонация, общий рисунок языка — как, бывает, песня, которую ты уже когда-то где-то слышал, но не можешь вспомнить. И вдруг меня осенило — удмуртский! Звучание венгерского языка отдаленно напомнило мне этот финно-угорский язык.

Мы, в большинстве своем, — горожане во втором-третьем поколении, у каждого из нас, особенно в моем поколении, имелась деревня, в которую «летом ездили к бабушке». Моя родная деревня Новое Куршино находилась на самом краю Вятско-Полянского района Кировской области на границе с Удмуртской республикой. Через дом от нашего жила удмуртская семья, в нескольких километрах, уже в Удмуртии, стояла деревня Черново. При более детальном изучении на «Яндекс.карты» я с удивлением обнаружил, что и купалище на речке Люга, куда я с детства бегал окунуться в жаркий денек, тоже находилось в Удмуртии. Одним словом, родные края. До сих пор помню несколько слов по-удмуртски: «Умоесь» – здравствуй, «дич буреч» – привет, «монем Петя шуо» – меня зовут Петя, сосчитаю до пяти.

В Черново гнали шикарную самогонку — «кумышку», по-удмуртски, у нас в деревне – только бражку. Какой бы изысканный шотландский виски мне потом не приходилось пробовать, ощущение, что я пью кумышку, не покидало меня. Черновская кумышка «догоняла» не сразу, пилась на удивление легко. Отец рассказывал, что его дед, мой прадед, Василий Федотович ходил в Черново к старому знакомцу-удмурту (мы чаще говорили «вотяку») менять скатанные им валенки на кумышку. Естественно, встречу хорошенько «обмывали». На полпути домой рос раскидистый старый дуб, у которого и «настигала» прадеда черновская кумышка — он всегда отдыхал под дубом часок-другой, иногда и больше. Кстати, вторая жена Василия Федотовича, моя неродная прабабушка Мария Степановна, была родом из Удмуртии и, со слов отца, свободно говорила «по-вотянски».

Но вернемся к нашей венгерской эпопее. Тогда же мне в руки попалась интересная брошюрка по истории венгров. Оказалось, что они где-то полтора тысячелетия назад жили в наших местах. Помню, на первом «зеленом уроке» исполнили «АнПеОлом» песню Высоцкого «Про загранкомандировку»: «Я вчера закончил ковку и два плана залудил, И в загранкомандировку от завода угодил...». Песня шутливая, ироничная, но и довольно сложная для восприятия не владеющими русским, из венгров ее поняли человека три-четыре. Они смеялись всю песню – мы старались изо всех сил, другие с интересом и завистью смотрели то на нас, то на них. А фраза из песни «да, говорят, они с Поволжья, как и мы...» (мы выразительно указали в их сторону), и вовсе заставила их хохотать. Когда мы закончили исполнение, понявшие эту песню, от души нам поаплодировав, быстренько изложили своим ее суть на венгерском, попросив спеть еще разок – да пожалуйста! Исполнение «на бис» сопровождалось смехом уже почти всей группы, тем более, что звучала песня от лица советского кузнеца, родственника венгерским металлургам.

Мучительные вопросы «кто мы и откуда взялись?», «как возник в самом центре Европы язык, абсолютно непохожий на соседние?» волновали венгров не один век. Их древняя история была бесписьменной, существовали лишь мифические предания, что они пришли откуда-то с востока. Венгерские короли поддерживали легенду, что венгры — потомки разоривших восточную Европу ордынцев: это льстило их самолюбию. Однако многие европейские летописи своевременно отразили факт опустошительного нашествия Чингизидов-ордынцев на земли венгров, а в одной из них и вовсе было записано: «после трех веков существования не стало Хунгарии (Венгрии)...» Нестыковка в целых три века вдребезги разбивала насаждаемую венгерскими правителями «гипотезу». Но пришли всё-таки с востока, но вот откуда?..

Мятущийся XIX век привнес в исторические исследования системный, аналитический научный подход. Молодой венгерский лингвист и этнограф Антал Регули твердо вознамерился найти ответ на вопрос «откуда есть пошла» венгерская земля. Он много путешествовал по России и хорошо ее знал. В середине века ученый побывал на Средней Волге, в районах, населенных удмуртами и марийцами, изучая их язык и культуру. Да, некоторые их элементы были родственны венгерским, но, как в игре, «тепло», но не «жарко». Однако чутьё исследователя подсказывало, что движется он в правильном направлении.

И вскоре научная судьба забросила пытливого целеустремленного Регули в таёжные районы среднего Приобья, столкнув его, типичного образованного европейца, с одетым в звериные шкуры охотником-манси с монголоидными чертами лица. Охотник не знал никаких языков кроме своего, манси, но ученый его немного понял! Как и охотник ученого. Всё лето Регули провел в стойбищах манси, одержимо исследуя их язык и культуру, а переплыв Обь, познакомился еще с одним, этнически близким манси народом — ханты.

Доклад Антала Регули в Академии наук Венгрии, завершившийся выводом «обнаружены ближайшие этнические родственники, а, возможно, и древние предки венгров», произвел эффект разорвавшейся бомбы. Однако официальное резюме научного сообщества было резко негативным: подход ненаучный, факты неубедительны, вывод ошибочный. А ученому доходчиво объяснили «в кулуарах»: ну и нашел ты родственничков нам, развитой европейской нации — одеваются в шкуры, живут в шалашах, питаются олениной и сырой рыбой.

Неугомонный исследователь восстал против официального мнения: выделите мне средства, я организую полноценную экспедицию, включу туда авторитетных этнографов, лингвистов, антропологов, историков и докажу свою научную правоту! Его, естественно, послали подальше.

Тогда он обратился в Санкт-Петербург в Российскую академию наук с просьбой профинансировать (выделить грант, по-нынешнему) якобы картирование региона средней Оби. Уж не знаю, как прошло «картирование», но средств на экспедицию хватило. К тому времени, многие венгерские ученые, в основном, как это часто бывает, молодые, его научные идеи поддержали, а потому приняли в ней активное участие. Длительная кропотливая работа завершилась полным успехом, а потому ныне считается доказанным научным фактом: существуют три угорских народа — венгры, ханты и манси, а регион Средней Оби именуется на венгерском «Мадьяр ёшхаза» — «Прародина венгров». Кстати, был немало удивлен, узнав, что Венгрия по-украински — «Угорщина».

Да ну, скажете вы, ерунда: найти более непохожих друг на друга народов — венгров и ханты-манси — сложно. Тем не менее, в мире общепринята классификация народов по языковому признаку, ибо язык — самая долгоживущая культурная и историческая субстанция. Фенотип народа может измениться за три-четыре поколения, материальная культура — еще быстрее, нередки исторические прецеденты заимствования культур соседних народов. Кстати, по генетическим гаплогруппам, проще говоря, «по крови», венгры — уже давно славяне. Но вот язык! Пока он существует, его структура, грамматика, древняя лексическая основа не меняются.

Ну а как с тем, что «они с Поволжья, как и мы»? Наверное, так и окажется без ответа исторический вопрос: почему ханты и манси остались на месте, а родственные им мадьяры, в то время, еще тоже оленеводы, начали кочевать на запад? Непостижимым образом оказались подхваченными общей стихией переселения народов в пестрой «компании» гуннов, сарматов и скифов? Или то было принципиальное решение их безвестного могущественного вождя? Ведь это настоящий, по Гумилеву, пассионарный импульс: вот так взять и безвозвратно сняться со своих родных мест целому народу! На границе лесов и приволжских степей венгры сменили оленеводство на коневодство. Кстати, предки волжских татар, булгары, тоже прикочевали с юга, осев в средне-волжском регионе уже навсегда.

Было обнаружено, что несколькими веками раньше булгар в наших краях уже кочевали древние мадьяры. И в этом, помимо усердий «АнПеОла» в распространении среди них, мятежных, «великого и могучего», тоже заслуга Казанского университета, а именно профессора Альфреда Халикова, изучавшего древние захоронения. Зачастую они являются единственными источниками сведений о материальной культуре давно исчезнувших народов. Он обнаружил в нескольких захоронениях сенсационные находки — золотые пластины с изображением оленя, причем олень походил на северного! Была выдвинута гипотеза, что могильные курганы принадлежали бывшим оленеводам. Профессор Халиков предположил и впоследствии, по другим дополнительным признакам, доказал: это захоронения древних венгров, установив приблизительные границы обширного района их кочевий, позже названного «Магна Хунгария» («Великая Венгрия»). Венгры встречали его на белом коне, как национального героя, пролившего свет на значительный период их истории, удостоив высокого звания почетного члена Венгерской академии наук.

Волга-реченька, Волга-матушка – не пустые для венгров звуки: память о ней отложилась у них на генетическом уровне. Татарстан воспринимался нашими курсантами как исторический потомок Магны Хунгарии, и визит в Казань, помимо углубления познаний в русском языке, представлялся ими еще и возможностью взглянуть на свою древнюю этническую прародину. Программа пребывания включала также прогулку по Волге на речном «омике», которая привела венгров просто в неописуемый восторг от созерцания величественных волжских пейзажей. Особое настроение, с помощью «АнПеОла», вновь помог создать Высоцкий: «Как по Волге-матушке, по реке-кормилице, Всё суда с товарами струги до ладьи...» Ответственно заявляю: их «прекрасный голубой» Дунай, увиденный мной через много лет, фактически оказался довольно неказистой не очень широкой рекой с серо-зеленой водой, рядом не стоявшей с нашей «красавицей народной, как море полноводной». Хотя «прекрасным голубым» Дунай, возможно, и был во времена написания Иоганном Штраусом своего знаменитого вальса. Но, как говорится, «был да сплыл».

Кстати, песня «Из-за острова на стрежень», не раз исполнявшаяся слушателями курсов на венгерском, оказалась очень популярной в Венгрии. До сих пор помню её начало: «Валлавол, а Волга ментью, эш эдьереш киш леань...» и так далее. «Киш леань» переводится «молодая девушка», ну та самая несчастная, на которую Стенька Разин, в итоге, не променял своих соратников-казаков. А сам типаж героя – своенравного и свободолюбивого, крутого и решительного казака – венграм, потомкам воинственных вольных кочевников, видимо, внутренне очень близок и понятен, несмотря на его жестокий поступок, воспетый в этой песне.

А «одиссея» мятущихся венгров, впоследствии сместившаяся далеко на юго-запад от бывшей Магны Хунгарии, продолжилась. Покочевав еще пару веков в степях северного Причерноморья, они, под давлением враждебного Хазарского каганата, были оттеснены к Карпатским горам. И вот, наконец, многовековой «дранг-нах-вестен» в самом конце IX века завершился для них «обретением Родины» («хонфоглалаш», по-венгерски): перевалив Карпаты, мадьяры расселились в районе междуречья средних Тисы и Дуная. Финиш!

В те времена раннефеодальные государства только-только вставали на обломках некогда могущественной Римской Империи. Слабая Моравская держава не смогла противостоять нашествию воинственных кочевников-венгров, уступив им большую часть своей территории. Местное население было частично истреблено, частично ассимилировано – именно тогда началось активное кровосмешение венгров и славян.

Последующие почти сто лет лихие мадьяры продолжили заниматься тем же, что и раньше: набегами и грабежами – их легкая конница наводила ужас на соседние народы. Но в итоге, их неизбежно бы постигла та же судьба, что и почти всех кочевых народов Европы той эпохи – аланов, яссов, печенегов, половцев и других – венгры бы исчезли. Но на их счастье родился на рубеже второго тысячелетия князь Иштван, первый король Венгрии – личность, несомненно, пассионарная. Он осознал неминуемость и важность эпохального выбора: не осядем, не примем христианство, не начнем развивать ремёсла, торговлю и земледелие – бесследно канем в лету в течение века, а может и ранее. Иштван Первый сломил сопротивление племенных князей, не желавших менять привычный образ жизни, и пригласил миссионеров из Ватикана крестить венгров, за что впоследствии был канонизирован католической церковью, войдя в историю как «Иштван Святой».

Вот так, осев и «остепенившись», попав в круговорот исторических событий Европы, и превратились бывшие оленеводы и степные кочевники в обычный европейский народ. Почвы в Венгрии благодатные, это самая распаханная страна Европы. Процветает садоводство и виноделие. И только язык свидетельствует об их насыщенном историческом «вояже» с тундро-таёжных просторов западной Сибири в центр Европы.

Я пристально вглядывался в лица своих подопечных курсантов в поисках мало-мальских монголоидных черт, но не находил их: древний угорский генетический компонент в результате многовекового кровосмешения ушел глубоко в рецессив. Думалось: да-а, ребятушки, а ведь всего каких-нибудь сорок-пятьдесят поколений назад ваши предки с гиканьем носились верхом на конях по просторам Европы с луками и копьями. А вот теперь, погляди-ка на них! Кстати, когда я активно сыпал историческими терминами на венгерском, они выражали удивление и искреннее восхищение, повторяя: «Петья, тебе обязательно нужно побывать в Венгрии!» На что я, не без подкола, с улыбкой отвечал им: «А вам — в «Мадьяр ёшхазе»!» — «Прародине венгров».

* * *

Занятия, тем временем, шли полным ходом.

Подошел черед следующего «зеленого урока». Что можно сказать? Молодцы, венгры! По приезду на Лебяжье, в салоне автобуса, кстати, венгерского «Икаруса», задержалось несколько крепких мужиков: «Мы сэйчас! Идытэ!» Все двинули в сторону уже знакомой полянки у озера. Сзади раздался до боли знакомый сладостный звук, когда одна полная бутылка стукается о другую: четверо курсантов пёрли несколько огромных сумок. Все заулыбались, кроме немного напрягшейся Эмилии Агафоновны, ибо сценарий «зеленого урока», похоже, несогласованный с руководством, предугадывался безошибочно.

В этот раз присутствовавших было больше: мы с Насибуллой прихватили своих подруг — обе Ирины, обе учились в одной группе биофака двумя курсами младше. Ширш, к тому времени, успел надеть на шею хомут супружества, его беременная жена-однокурсница Лидочка находилась в Лениногорске, в академическом отпуске. Появление двух симпатичных девушек было встречено венграми очень радушно.

Мы смотрели на тяжеленные баулы, сглатывая слюнку: наверняка тот заманчивый перезвон происходил не от бутылок с пресной минералкой. Кстати, ящики с ней, убогой, тоже сиротливо стояли в проходе автобуса, но на этот раз нетронутыми уехали назад.

На импровизированные скатёрки, развернутые прямо на траве, стало выгружаться содержимое сумок. М-м-м… Тут вам и венгерское салями с паприкой, и различные паштеты, и овощные консервы «Глобус», и, главное, вина – «Токайское», «Бычья кровь» и «Рубин». Сие изобилие венгерского пищепрома органично дополняли бутылки с русской водкой и казанским пивом. На полянке вскоре весело затрещал костерок.

И «зеленый урок» стартовал! Начался он с тоста в честь советско-венгерской дружбы. Лицо Эмилии Агафоновны красноречиво выражало явное неудовольствие, но за такой знаковый тост и начальнице КРЯ пришлось что-то пригубить. Впрочем общеизвестно, «кто платит, тот и заказывает музыку». Думаю, даже Главному Идеологу не удалось бы воспрепятствовать веселому возлиянию, хотя «Инструктор» из песни Высоцкого «Про загранкомандировку» наставлял: «Будут с водкою дебаты, отвечай: Нет, ребята-демократы, только чай!» Правда, на крепости интернациональной дружбы колоритная загородная вакханалия, в итоге, отразилась самым лучшим образом. Но ведь если разобраться, это же бардак: венгры тостуют и поят русских! На нашенской-то территории!

Преподавательницы, тем временем, организовали какие-то подвижные языковые игры — венгры с энтузиазмом в них участвовали: кричали по-русски, бегали, смеялись, визжали, как дети. В паузах вновь выпивали-закусывали. «Йо-о-о!» (хорошо-о-о, по-венгерски).

Сунул руку в озерную воду — за время с предыдущего урока, она чуток прогрелась. «Международный заплыв!!!» – громко скомандовал я, снимая штаны. «Нет, Петр! Нет! Нельзя! Прекрати!» – протестующе возопила Эмилия Агафоновна. «Зеленый урок» точно пошел не по сценарию. Но было поздно: рядом со мной уже стояло пятеро бравых поддатых разгоряченных венгров в трусах. «Что ж, – подумал я. – Слово пацана! Как принято в Казани, «за базар надо отвечать»!» И первым вошел в достаточно прохладную воду, градусов восемнадцать, не более.

Слава богу, заплыв на другой берег Лебяжьего и обратно завершился благополучно, я пришел первым. На берегу уже ожидали восторженные болельщики со стопариками водки и закусью в руках. «Победила дружба!» – громогласно объявил я и, крякнув, хлопнул стопку. Весело пляшущий костерок оказался как нельзя кстати. «Петр, очень прошу тебя, не надо больше…» – умоляюще всхлипнула Эмилия Агафоновна. «Хорошо-хорошо!» – успокоил ее.

Тем временем, бухарик Ференц демонстрировал «мастер-класс»: он виртуозно открывал бутылки с пивом о пряжку ремня или чиркнув крышечка об крышечку. Потом создавал такое мощное отрицательное давление в ротовой полости, что содержимое со свистом вылетало из бутылки в течение трех секунд. Кстати, это он на первой встрече пощадил зубы Ширша, подав ему открывашку для бутылки.

Мы обнаружили, что качество общения на любом иностранном языке находится в прямой зависимости от количества «залитого за шиворот». Уровень русского у венгров резко подскочил, ну и мы, гиды-общественники, что-то бойко балакали на языке Петефи и Кальмана. Наши филфаковки, казалось, смотрели на нас с завистью. Да уж, Главный Идеолог, своевременно поручив изучение венгерского, мудро позаботился о нашем привилегированном положении.

Всё время урока мы, трио «АнПеОл», пели – и русские народные песни, и авторские, и «Из-за острова на стрежень» на венгерском. Даже вполне сносно подпевали какую-то их песенку со словами «Сеп серетуё де сеп серетуё, иген иген им товаб!» («сеп» – красивый, «серетни» – любить, «иген» – да), ловя себя на мысли: надо ж, какую «экс-оленеводы» хрень поют! Впрочем мелодийка звучала довольно бравурная, да и тема затрагивалась возвышенная — про любовь.

Кто-то из курсантов вновь попросил нас, гидов, спеть песню Высоцкого «Про загранкомандировку» – нет проблем, «тешек» (пожалуйста, по-венгерски)! Вновь веселый смех, вновь оживленная реакция на фразу «да, говорят, они с Поволжья, как и мы», вновь «бурные продолжительные аплодисменты» по ее завершении. Тут, скосив взгляд, замечаю, что Эмилия Агафоновна опять смотрит на нас с нескрываемым недовольством, чтоб ей… Дескать, нашли что петь! Ирония и сарказм этой песни обычно задевали тонкие чувства «правоверных» марксистов-ленинцев. Но ничего, потерпит! Извините, это вам не кто-нибудь, а Вы-соц-кий!

Ирочка, подруга Насибуллы, с интересом прислушивалась к венгерской речи, пытаясь найти что-то схожее со своим родным марийским — как и удмуртский, финно-угорским языком. Так, говорит, пара похожих слов, не больше, но общее звучание тоже напоминает марийский.

Трое курсанток-венгерок держались чуть поодаль и постоянно курили. Лишь Мари была поближе к Насибулле – выяснилось, что он очень напоминал ей сына. Обделенные вниманием своих мужиков, закованные в плотные брючные костюмы венгерки, похоже, отчетливо осознавали, что они – «чужие на этом празднике жизни». Одну из них мы промеж себя прозвали «Вешалкой» из-за ее костлявого телосложения. Наши преподавательницы, за исключением солидной представительной Эмилии Агафоновны, разительно отличались от них в лучшую сторону: обаятельные, веселые, подвижные, раскрасневшиеся, в летних сарафанах. Со временем, они малость попривыкли к сексуально озабоченному настроению своих венгерских «учеников». Ну а наши Ирочки, подружки-студентки, вообще были вне конкуренции, особенно «Олежкина» Ирочка. Она была самой красивой на том «зеленом уроке»: ее идеальную фигурку облегало воздушное летнее платьице с игривыми оборочками, чуть завитые светлые волосы струились по плечам, а стройные ножки украшали лёгкие изящные туфельки. И косметики в самый раз – красавица Ирочка походила на букетик свежих полевых цветов. Венгры осыпа́ли ее комплиментами, оказывали активные знаки внимания.

И тут я заметил, что Лукач не сводит с нее глаз. Ну, просто никого и ничего не замечает вокруг, не участвует в играх, ни с кем не общается, сидит и неотрывно зырит на нее, как истукан, с какой-то неясной улыбочкой.

Тем временем, насыщенный событиями погожий летний денек незаметно склонился к закату – пора трогаться домой. Коснувшееся верхушек сосен усталое солнышко озолотило всё вокруг. Мы принялись собираться, устранять следы нашего лесного пикника, все были очень довольны. Да уж, второй «зеленый урок» не шел ни в какое сравнение с первым. «Олежкина» Ирочка и Лукач сидели рядышком, что-то живо обсуждая. Насибулла косил на них взглядом, но не акцентировал на этом внимания: советско-венгерская дружба – превыше всего! Общаются да и общаются, почему нельзя?

Автобус покатился в сторону Казани. Мадьяры опять затянули свою дурацкую «сеп серетуё де сеп серетуё...» Мы сопроводили их до гостиницы при МЦ (Молодежном центре), где они проживали, что напротив Кремля, за Ленинской дамбой и мостом через Казанку. Ну, дорогие венгры, спокойной ночи, за всё «надьон кёсоньюк» – большое спасибо, хотя точный перевод этой фразы — «очень благодарим», впрочем дословно немножко не по-русски.

* * *

Занятия на КРЯ потихоньку близились к завершению.

И вот, через день после того незабываемого «зеленого урока» ко мне зашел взволнованный возбужденный Насибулла — он жил через дом от меня — и сразу взял с места в карьер.

— Блин, я этому Лукачу, в натуре, грызло разобью! Слово пацана! – когда он психовал, то всегда чуть подергивал головой, часто моргал, причем глаза не просто мигали, а на мгновение как бы зажмуривались.

— Старина, что случилось?

— Прикинь, он с моей Иркой встречался, водил в ресторан, «снять» пытался, коз-з-зёл! – его кулаки резко сжались.

— Кто тебе это сказал? – во мне тлела надежда, что это — свист. Впрочем про себя невольно отметил, мол, ты-то, жмот, вообще ее никуда, кроме своих грёбаных туристических слетов, не приглашаешь и подарков не даришь, а девчонки о-о-очень это ценят.

— Она сама и сказала! Я еще удивился, что у нее вчера на руке новый дорогой браслет появился!

Действительно оказалось, что этот престарелый венгерский ловелас пригласил Ирочку на свидание, она, святая простота, согласилась. Приняла дорогой подарочек, посидели в ресторане — Лукач заметно «накидался», бывает. Потом попросил проводить его до гостиницы, иначе он якобы может заблудиться. В фойе отеля предложил подняться к нему в номер: там, мол, завалялась бутылочка дорогого редкого марочного вина — в общем, ситуация весьма тривиальна и прозрачна, как стекло. Но только в номере до сознания Ирочки дошли коварные намерения старого похотливого козла, решившего, что она его обнадежила. «Позднее зажигание»? Она активно возмутилась, мол, отвали, старый пень, пообещав на него нажаловаться.

— Что, и Олегу тоже скажешь? – обеспокоенно вопросил решительно отшитый ею потомок древних кочевников и пригорюнился.

— Конечно, скажу!!! – ее лицо раскраснелось от негодования. Бабахнув дверью, дочь марийских лесов, не попрощавшись, выскочила из номера.

Короче, Лукач реально нарвался на конкретную разборку с казанским пацаном.

Назавтра Лукача на занятиях не оказалось: немного приболел, объяснили коллеги. Что ж, бывает. Насибулла не выглядел, как прежде, раскованным и общительным. Мари это заметила: «Олег, у тебя что-то случилось?» – «Да нет, всё нормально». Кстати, их отношения с Ирочкой тоже напряглись: ей был «инкриминирован» сам факт несогласованного с ним похода в ресторан с чужим мужиком, пусть и горячим приверженцем нерушимой советско-венгерской дружбы.

И на следующий, предпоследний день курсов Лукача не было видно: не до конца выздоровел. Что ж, тоже ясно. Насибулла, тем временем, маленько поостыл, начав улыбаться, к радости заботливой внимательной Мари. Однако в последний день их пребывания должны были выдаваться свидетельства об окончании КРЯ. Вчерашним слушателям предстояло также заполнение анкет с вопросами о качестве прошедших курсов, изложением замечаний и пожеланий, словом, предлагалось оценить работу принимавшей стороны. Обещали-с пожаловать-с аж сам Главный Идеолог. Поэтому Лукач ну никак не мог позволить себе отсутствовать, всё-таки он был, напомню, старшим венгерской группы. Вечером – прощальный торжественный ужин в ресторане гостиницы МЦ, и поутру через Москву домой, в родную «Мадьярорсаг» – Венгрию, по-ихнему, хотя точный перевод этого слова – «Страна венгров».

Забыл упомянуть, что группа слушателей КРЯ была довольно большой, поэтому с самого начала ее разделили на три подгруппы, занимавшихся порознь, соответственно и преподавательниц было трое, Эмилия Агафоновна решала, в основном, административные вопросы. Общий заключительный сбор предстоял в той же большой аудитории, где не так давно страдавший от жажды Ширш стачивал свои зубёнки о бутылочную пробку — венгры всегда весело вспоминали тот забавный случай.

Мы, гиды-общественники, прихватив гитарку, пришли раньше окончания последнего занятия. Взволнованный Насибулла, изо всех сил пытаясь выглядеть спокойным, прислушивался к каждому шороху за дверью. Его глаза ежесекундно жмурились, ноздри подрагивали. Наконец, в аудиторию, галдя на своём экзотическом угорском наречии, начали входить радостно возбужденные курсанты вместе с полюбившимися им, ставшими родными преподавательницами. Величаво вплыла почтенная Эмилия Агафоновна. Из «высшего» руководства была только она, Главный Идеолог, гад, кинул: никаких шмоток нам никто не предлагал, курсы прошли почти без происшествий, а потому тратить время ему было незачем – и слава богу. Последним бочком-бочком скромненько вполз отвергнутый Ирочкой Лукач и, вымученно нам улыбнувшись, сел подальше, «на галерку».

На этот раз всё было намного проще и непринужденней. Первой выступила Эмилия Агафоновна и, поблагодарив наших гостей за участие и извинившись за организационные накладки, стала по одному вызывать их к столу для вручения документа. Каждый экс-курсант на заметно улучшившемся русском произносил теплые слова, искренне всех благодарил, торжественно обещая приехать в Казань еще раз. Было приятно. И вдвойне приятно, что каждый из выступавших поминал добрым словом нас, трио «АнПеОл». Последним вышел Лукач. На этот раз он не «растекался мыслию по древу» и, не глядя в нашу сторону, вякнул что-то дежурное, впрочем нас, гидов-общественников, тоже по-доброму упомянул.

Наконец венгры приступили к заполнению анкет. Поднялся негромкий гул: они советовались, подглядывали друг у друга. Первым «отстрелялся» Ференц — через минуту он подал анкету, на которой наискосок крупными буквами было написано: «всё понравилось, всё хорошо!». И, попрощавшись, удалился, видимо, высосать бутылочку-другую пивка.

Мы с Ширшем переглянулись, встали и, потянув за рукав ревнивого Насибуллу, сказали, что тоже, мол, пойдем, дескать, дела, пообещав вечером прийти в ресторан. Я заметил, как Лукач тайком исподлобья наблюдал за нашим удалением и, как мне показалось, облегченно вздохнул.

Для прощального ужина был арендован банкетный зал ресторана гостиницы МЦ. Опять зазвучали речи о дружбе и классовой солидарности, хором под гитару распевались русские и венгерские песни, которые мы разучили на «зелёных уроках». Хвать! Глядим, за столом нет Лукача и Насибуллы. Мы с Ширшем вышли из банкетного зала, обеспокоенно озираясь по сторонам. Соперников, молодого и старого, нигде не было видно. Пройдясь туда-сюда, вернулись в банкетный зал. Нас охватило волнение. Думаем, если Олег, а он был выше того на полторы головы и шире в плечах, отмутузит Лукача, за своего главного инженера и старшего по группе могут вступиться его коллеги, ведь Насибулла ни за что не объяснит им, почему он, нормальный казанский пацан, так поступил. Скорее, скажет, дескать, простите меня, пьяного дурака. Тогда советско-венгерские отношения могут откатиться на сорок лет назад, когда мадьяры были союзниками Гитлера, а этого ну никак нельзя было допустить! В общем, мы загрустили, даже протрезвели.

Однако наши опасения оказались напрасными. Минут через пять в зал вошли целёхонький Лукач и Насибулла с какой-то шкатулочкой. Мы вышли втроем подышать на воздух, наш корефан-ревнивец рассказал, что Лукач САМ предложил ему выйти побазарить.

И вот, говорит, стоит передо мной этот, едрид твою, козёл — покоцанный возрастом, маленький, лысоватый — и что-то жалко блеет. И куда, думаю, подевались вся моя идейная грамотность, пролетарский интернационализм и высокие дружеские чувства к братскому народу? Остались только ненависть к мужику, пытавшемуся совратить мою девушку, и горячее желание набить ему морду. И тут он, вкрадчиво так, произносит, мол, извини меня: у нас с Ириной ничего не было, просто дружеское общение. Я, говорит, промолчал, хотя сказать было много чего, но вряд ли бы он понял. Впрочем бить его почему-то расхотелось. «На, возьми на память», – и протягивает мне украшенную изящной резьбой деревянную шкатулку, внутри неё на бордовой бархатной подушечке – шикарный блестящий нож. На инкрустированной рукоятке – красный кругляшок с эмблемой завода: тремя буквами «ОКÜ» (из буквы «О» торчал рельс) – «Озди Кохасати Юземек», Оздинский металлургический комбинат. Я, говорит, машинально взял подарок, подумав: вот и цена всей дружбе.

Прощальный вечер, тем временем, подошел к концу. «Нагрузившийся» Ференц, стоит отметить, уверенно держался на ногах. Мы обнялись с каждым гостем, обменявшись адресами, все наперебой приглашали приехать в гости, в «Страну венгров». Впрочем дружеская переписка, как это часто бывает, закончилась, не начавшись. Лишь Олег и Мари потом пару раз черкнули друг другу. Она ему на прощание тоже что-то подарила, он благодарно принял, забыв про наставления «Инструктора» из песни Высоцкого – «От подарков их сурово отвернись, Мол у самих добра такого завались!». Ну, дорогие «мадьярок» (венгры), всем «надьон кёсоньюк», «а висонтлаташра» (до свидания)!

* * *

На следующий день мы втроем снова пришли на кафедру иностранных языков. Заглянули в опустевшие аудитории, где еще вчера шли занятия с венграми. Без ставшего привычным курлыкания на европейской разновидности колоритной «ханты-мансийской» речи, немного взгрустнулось. Однако нам не терпелось взглянуть на анкеты, поскольку там, помимо прочих, значились два ключевых вопроса: «что вам понравилось больше всего» и «что вам не понравилось больше всего». Вопросы были сформулированы чётко, прямо, соответственно и ответы на них ожидались честные и откровенные. Правда-матушка тогда была не особо в чести, ее, упрямую, всё время хотели причесать и прилизать, чего стоила еженедельно выходившая на первом общесоюзном канале передача «Советский союз глазами зарубежных гостей». А тут представилась уникальная возможность увидеть реальную Казань «глазами зарубежных гостей», пусть и из родного соцлагеря.

Постучавшись, вошли в кабинет Эмилии Агафоновны, поздоровались. Поскольку не исключалась возможность привлечения нас в качестве гидов-общественников в дальнейшем, хотелось обсудить итоги нашей бурной деятельности, выслушать ее пожелания и критику. Хотя я предполагал, за что нам, и конкретно мне, влетит. На углу ее стола лежала стопка вчерашних заполненных венграми анкет.

— Ну что, ребятки, в целом, вы — молодцы! — профессор начала разговор с позитива.

— Мы старались! — мы радостно улыбнулись, хотя и так об этом догадывались. Впрочем далее, по логике, должны были услышать ее «но...» и не ошиблись.

— Но кое-что надо бы обсудить. Кстати, ваш венгерский меня сразил!

Мы промолчали, понимая, что дальше начнется внушение.

— Зачем вы пили с ними? Сами же пели: «нет, ребята-демократы, только чай...».

— Ну, как зачем? Нас угостили — загород, знаете ли, непринужденная обстановка, природа, озеро… Никто нас ни о чем не предупреждал, просили сообщить только о попытках торговать шмотками, но этого не случилось. Привезти бухло — их инициатива. И потом, никто же не перепил, на рога не встал.

— Да? А твой, Петя, «международный заплыв»? Да я чуть с ума не сошла, пока вы плыли! А если бы кто-нибудь утонул?!

— Ну не утонул же... — неуверенно, краснея, ответил я; ее абсолютная правота была очевидна. — Эмилия Агафоновна, больше не повторится! Чесслово!

— Надеюсь, ребята… — она глубоко вздохнула. — Да! И больше не пойте, пожалуйста, «Про загранкомандировку»: эта песня, как бы помягче выразиться, ну, не совсем уместна.

Мы молчали. И вдруг нам так стало ее жаль! Господи, думаем, немолодая уставшая женщина, такая ответственность, пашет, старается всем угодить, а тут столько балбесов, что молодых, что старых, что наших, что не наших.

— Кстати, Олег, ты последние дни как-то странно себя вёл — не пел, даже не улыбался. Прямо выпадал из вашего трио, все наши заметили. — начала новую тему Эмилия Агафоновна.

Насибулла мгновенно покраснел, задергал головой и стал ежесекундно зажмуриваться.

— Да Лукач, гад, его подругу пытался охмурить, не вышло. — ответил за него Ширш.

— Коз-з-зёл! — смачно выдала профессор. — Я сразу так и поняла: на озере пялился на нее во все глаза, потом ты, Олег, загрустил, потом он, типа, заболел, на банкете куда-то вдвоем вышли. Значит она тебе всё-таки сама доложила? Кстати, венгры всё знали: заметили его ступор на озере, потом некоторые из них видели их идущих в гостиницу, как они оживленно общались в фойе, поднялись к нему в номер. Как она вскоре пулей выскочила из гостиницы. И, несмотря на его высокое служебное положение, выговорили ему всё, что он заслуживал — уж больно ты, Олег, им нравился. Мари, правда, ни о чем не известили — незачем ей знать. Мне один из венгров потом всё рассказал.

— Да-а?! — встрепенулся Насибулла. — Так значит стоило ему…

Тут он осёкся.

— Не стоило, Олежек, не стоило. Но и твоя подруга пусть будет поосмотрительней: с этими ребятами нужно держать ухо востро!

— Эмилия Агафоновна, откровенность за откровенность: тот венгр, который вам всё доложил, наверное был не простым слушателем курсов? И Лукачу дома «вдуют»? — поинтересовались мы.

— Лишние вопросы, ребята. — недвусмысленно ответила профессор.

— А можно почитать их анкеты? — мы никак не хотели от нее отставать.

— Анкеты?.. Понимаете, они для служебного пользования, мы их даже нашим преподавательницам не даем, просто потом информируем о том, что имеет непосредственное отношение к ним и к учебному процессу. Обычно эти анкеты сразу забирает Главный Идеолог… — устало сказала она, но вдруг, замерев на мгновение, махнула рукой. — А прочтите! Прочтите. Только никому об этом не говорите. А то вчера он даже не соизволил прийти – занят, видишь ли, был. Сегодня позвонил мне, занесите, дескать, анкеты ко мне в кабинет — еще гонять меня будет!

Мы схватили стопку анкет и, чуть не стукнувшись лбами, с интересом принялись их читать. Конечно, было написано с ошибками, у кого больше, у кого меньше, не совсем по-русски, но тем не менее…

Итак, «что вам понравилось больше всего»?

На первом месте у всех — речная прогулка по Волге. Еще бы! Правда, несколько человек написали вместо слова «прогулка» – «судоходство», но суть была ясна. «О, Волга, колыбель моя...».

На втором – мы, красавцы: «общение со студентами-гидами Андреем, Петей и Олегом». Ну разве не орлы?!

На третьем – наши преподавательницы (только у мужиков, у венгерок — нет).

Далее ответы разнились. Кто-то написал «город Казань», кто-то – «зеленые уроки», кто-то – «купание в озере», кто-то – «игры и песни», кто-то – просто «занятия». Естественно, значились в ответах и «казанские девушки и женщины» (устно венгры нам как-то поведали, что парни в Казани – «не очень», что неудивительно, обратное выглядело бы, как минимум, странно).

Некоторые написали, «что можно купаться в Волге», ибо ни одному венгру не придет в голову залезть в Дунай в городской черте, особенно Будапешта.

Но наше внимание привлекли два ответа на этот вопрос.

«Что в Казани много красивых деревянных домов». Сейчас обычно в комментариях на такие посты ставится много вопросительных знаков, мы точно никак не ожидали увидеть такой ответ. Но, как говорится, «написанное пером не вырубишь топором».

В своё время большинство домов в Казани, как и в любом другом городе средней полосы, кроме столиц, были деревянными. Некоторые — настоящие памятники деревянного зодчества, иногда первый этаж был кирпичным, второй — деревянным. Я каждый день видел их по пути в университет, проезжая на троллейбусе по улице Свердлова, ныне Петербургской, через Суконную слободу, сохранявшую в те годы облик столетней давности, деревянно-резную, патриархальную, с яблоньками во дворах и классическими бабушками на скамеечках. Целые районы города были тогда деревянными — Калуга, район на Волкова, Федосеевская и, частично, Старо-Татарская слобода, где прошло моё раннее детство. На некоторых домах висели таблички «Памятник архитектуры. Охраняется государством». Конечно, такие дома быстро ветшали: дерево, увы, недолговечно. И тем не менее. В новые времена от деревянного «наследства» власти решили избавиться — хлопотно содержать, да и земля, занимаемая деревянными «ветеранами» в центре города ой как недёшева, поэтому деревянную застройку сносили целыми кварталами. Лишь двухэтажный деревянный дом, где находится музей Ленина, сохранился, да деревянные новоделы на пешеходной зоне Старо-Татарской слободы красуются.

Не знаю-не знаю… Кое-что, мне кажется, можно было сохранить. В соседнем с Новосибирском Томске на деревянное зодчество «молятся», реставрируют, восстанавливают — смотрится очень живописно и, как сейчас умно выражаются, аутентично. Потому и называют неофициально красавец Томск Сибирскими Афинами. А что до Европы… Есть русская поговорка «От трудов праведных не наживешь палат каменных», то есть каменный дом в России — признак состоятельности. В Европе же сейчас наоборот — престижнее жить в деревянном доме.

«Что в Казани всё есть». Этот ответ и вовсе вызвал у нас шок. В восьмидесятых годах существовал огромный дефицит, как нам казалось, «всего». Дефицит не покупали – «доставали». Прежде всего это касалось жратвы, тряпок, обуви, книг, мебели и автомобилей (обширный список можно продолжить). Но, оказалось, венгры по продуктовым, мебельным, книжным, обувным и магазинам одежды не ходили: их это не интересовало, своего хватает. Домой они везли транзисторные радиоприемники, малогабаритные телевизоры с ручкой, складные велосипеды «Кама», электрокофемолки, фарфор и прочее — всё что у них было либо в дефиците, либо очень дорого. Поэтому в Казани они купили что их интересовало, потому-то и возникло впечатление, что у нас «всё есть». Мда-а-а...

Теперь что им «не понравилось больше всего».

Транспорт. От гостиницы в МЦ до университета они каждый день добирались самостоятельно да еще в часы-пик. Пассажиры, говорят, грубые, толкаются. Впрочем не уверен, что в часы-пик в Будапеште все одеты в белое-пушистое и мурлыкают.

Мухи. Да, старый обветшавший жилой фонд в центре Казани тогда был обширен. Во многих домах коммунальные удобства — во дворе. Как вспомню запах из этих дворов на улицах Баумана или Островского, надписи аршинными буквами «туалета нет!» на стенах арочных проходов в них. Отсюда и вредные насекомые.

На неделю в гостинице отключали горячую воду. Да, как всегда летом, у нас проводится профилактика труб отопления и водопровода, поэтому, не согласовав с руководством курсов, ее отрубили. Возможно отключили бы и на подольше, но тут, видимо, вмешался кто-то из старших «коллег» Главного Идеолога. А может коммунальщики оперативно управились, не знаю. Помню лишь зачуханные несчастные лица венгров, не привыкших к холодному душу. По слухам, даже хотели идти напрямую жаловаться в обком, благо он был от них недалече. Недовольный Лукач, еще до неудавшегося «съёма», с возмущением буркнул как-то: «Рано еще Казани принимать интуристов». На что Ширш резонно возразил: «Ну и чё? У нас в общежитии полгода нет горячей воды — и ничё!»

Закончив чтение, отдали анкеты Эмилии Агафоновне.

— Ладно, ребят, мне идти надо. Докладную, что вы бухали, пели «неправильные» песни, лезли в холодную воду, писать не буду. Главное, венгры остались вами очень довольны.

— Спасибо, Эмилия Агафоновна! Всё ясно. До свидания! – мы поняли, что «продолжение следует».

Выйдя со второго учебного корпуса, решили поехать в общагу к Ширшу хлебнуть пивка.

Насибулла, вновь немного покраснев, улыбнулся:

— А еще мне Мари сказала: хорошая у тебя девушка, женись на ней!

На что вмиг воспрявший Ширш, не так давно утративший вольный статус холостяка, живо отреагировал:

— Какой базар? Так женись на ней!

Второй «сезон»

Начало второго «сезона» нашей «гидности» обошлось без предварительной «высочайшей» аудиенции с Главным Идеологом. Секретарь комитета комсомола биофака Ильгизар Рахимов, ныне профессор Казанского университета, буднично выловив меня на лестнице главного корпуса, поинтересовался: не хотим ли мы вновь поработать на КРЯ филфака.

«Хотим!» — мгновенно отреагировал я, даже не согласовав с Ширшем своё решение. Насибулла, к сожалению, отбыл на полевую практику: он учился на почвоведении, мы кликали студентов этой кафедры «почвоедами» или «почвогрызами».

И вскоре вновь состоялась встреча с родной Эмилией Агафоновной и преподавателями курсов. Из прошлогоднего состава осталась только одна сотрудница, зато добавился аспирант кафедры иностранных языков. Он всюду ходил с теннисным мячиком, стукая им об пол: как выяснилось позже, у него был свой метод работы — бросал мячик отвечающему курсанту, тот, ответив, должен был кинуть его обратно.

В этот раз групп было две — болгарская и венгерская. Через несколько дней в той же аудитории на втором корпусе все внимательно слушали Главного Идеолога, вновь исправно молотившего ту же речь, что и годом ранее. На столе ровными рядами стояли бутылки с минералкой и дефицитной в то время «Пепси-колой», рядом красовался поднос со стаканами и открывашками — прошлогодний «урок» пошел впрок.

Болгары — несовершеннолетние девчонки и всего один парень из какого-то колледжа — владели русским на порядок лучше венгров, что неудивительно: «братушки» как-никак. Кстати, беглая болгарская речь была довольно непонятна, так, отдельно выхваченные знакомые слова. И к чему мы так и не привыкли — когда болгары соглашались, они отрицательно мотали головой, хотелось крикнуть, мол, ну что вам, блин, опять не так?

Однако болгары были нам неинтересны: малолетки, к тому же трое сопровождавших их учителей вились над ними, как наседки над цыплятами. Нас, конечно же, интересовали венгры. Они представляли собой сборную команду студентов со всей страны, главным образом, из Будапешта. «О! Опять, родные, заголосили...» — помнится, с улыбкой молвил Ширш, заслышав знакомую мадьярскую «мову». Проживали все слушатели КРЯ в той же гостинице на МЦ (воду, слава богу, не отключали).

Занятия стартовали. В этот раз никакого вожделенного рассматривания преподавательниц и сальных шуточек, сопровождаемых утробным смешком, никакого утреннего перегара не замечалось. Всё было корректно и дисциплинировано: студенты несравнимо больше оздинских металлургов были заинтересованы в совершенствовании знаний русского языка.

Занимались венгры и болгары, разумеется, раздельно. Тем не менее, «зеленые уроки» на Лебяжьем проводились с обеими группами совместно. Наш с Ширшем, теперь уже дуэт, вновь старался вовсю. Разок я брал с собой свою подругу. «Олежкина» Ирочка не поехала: Насибулла строго-настрого запретил ей даже приближаться к венграм, а нас попросил проследить за этим.

Июнь стоял благодатный, вода хорошо прогрелась, купающихся казанцев было полно, а потому Эмилия Агафоновна разрешила залезть в воду. «Но только не дальше десяти метров от берега!» — скомандовала она. Что ж, хорошо — «йо», по-венгерски, «добре», по-болгарски.

Конечно, общение с равными нам по возрасту и статусу студентами было намного интереснее и содержательнее, чем с металлургами. Внешне они почти не отличались от нас, советских студентов, и тоже состояли в рядах своего «комсомола» — «Кишхазанкерт». Венгры постоянно просили у нас гитару, чтоб исполнить самим — современные шлягеры на английском и венгерском языках; они вообще много пели. Знали и любили те же группы и исполнителей, что и мы — «Пинк флойд», «Дип папл», АББА, «Оттаван», «Бони-М», «Смоки», «Би джиз», итальянцев и так далее. Из наших венгры знали, точнее, слышали, только Аллу Пугачеву. Ну и, конечно же, Владимира Высоцкого — они, как и металлурги из Озда, тоже наивно надеялись купить в Казани его пластинки. Исполнение «идеологически незрелой» песни «Про загранкомандировку» нам самим в этот раз показалось неуместным, однако другие песни Владимира Великого мы пели. Желая блеснуть знаниями, выдали «Из-за острова на стрежень» на венгерском и их дурацкую «Сеп серетуё», но студенты, пожав плечами, отреагировали как-то индифферентно, дескать, неужели вам интересно это старьё? Видимо, у них, как впрочем и у нас, существуют заметные расхождения в музыкальных предпочтениях «отцов и детей».

Зато они оценили нашу осведомленность в венгерской рок-музыке — это касалось прежде всего популярных в Союзе рок-групп «Локомотив ГТ» и, особенно, «Омега». А два свежих альбома «Омеги» — «Чилагок утьян» («Звездным путем») и «Гаммаполис» — нам с Ширшем особенно нравились.

Причиной этому был руководитель ВИА (вокально-инструментального ансамбля) биофака, преподаватель кафедры зоологии Рашид Хасанов. Мы там играли — я на флейте и саксе, Ширш — на ударных. Рашид буквально «фанател» от венгерской рок-музыки и прекрасно в ней разбирался, а «Омегу» ставил в один ряд с «Дип папл», кстати, в Европе «Омегу» нередко так и называли — «венгерский «Дип папл». Самый известный шлягер группы «Девушка с перламутровыми волосами» стал международным хитом. Рашид интересовался и самой Венгрией, выписывал журнал «Мадьяр ифьюшаг» («Венгерская молодежь») на венгерском, привив нам интерес к этой стране. Мы кликали его «венгроманом», а имя в шутку переиначили на венгерский манер: «Рашандор Хасанаи».

Ну и я, классик-симфонист, любил музыку Имре Кальмана и Бэла Бартока, а перед Ференцем Листом и вовсе преклонялся. Его «Вторую венгерскую рапсодию» и «Грёзы любви» ставлю в один ряд с величайшими музыкальными достижениями человечества, «кумаря» каждый раз, как их заслышу...

В общем, близкое общение и схожесть интересов с венгерскими студентами вполне заменяло нам предыдущие обжиралово и бухалово с крутыми оздинскими металлургами, хотя их доходы со студенческими, конечно же, не сопоставимы. В их группе преобладали девушки («ланьок», по-венгерски), внешне, между прочим, очень даже ничего. Было приятно, что и они нас с Ширшем с интересом изучали — это во многом способствовало нашему вдохновению. Мы буквально наизнанку выворачивались от усердия, устраивая почти театральные представления.

Старшей в венгерской группе была Кати — приятная женщина средних лет, прекрасно владевшая русским. На наш вопрос «откуда такие познания», ответила, что долго-де жила среди русских. С ней был шестилетний сынок Лоцик, иногда она общалась с ним на русском: к «языку Пушкина и Достоевского» Кати приучала сына с «младых ногтей» — что ж, отрадно.

Помогал ей молодой человек лет тридцати, забыл его имя, говоривший на русском просто безупречно. Он объяснил, что сам этнический венгр, но родился и вырос у нас в Закарпатье, учился в Будапеште, так там и остался. Тем не менее, его критическое отношение к новым соотечественникам показалось нам очень странным. Как-то наедине с нами разоткровенничался, мол, они двуличны — в глаза говорят одно, а думают другое. Бабы, говорит, все курят, в том числе, во время беременности, поэтому большинство детей рождаются слабыми, недоношенными, а «четырехкилограммовых младенцев там аж по телевидению показывают», и вообще венгерки рано вступают в половые отношения. Словом, мы поняли, что, как сказал поэт, «у советских собственная гордость...», в том числе, и у советских венгров. Впрочем общаться с венгерской группой его откровения нам никак не помешали. Его проблемы.

Тяготел к нашей «тусовке» и единственный в болгарской группе парень по имени Тодор: он явно скучал среди своих сверстниц. Но венгры, не желая «делиться» мной с Ширшем, его мягко так оттесняли, дескать, топай к своим. Мы, понимая, что Тодор, безусловно, внесет некоторое усложнение в наше с венграми общении, не препятствовали его «дискриминации», что, по идее, не должны были делать. Вместо нас перед болгарами отдувался, в основном, тот аспирант с мячиком. Преподавательницы курсов были ровны со всеми. Эмилия Агафоновна была довольна.

* * *

Но особенно близко сошлись мы с четырьмя венграми — двумя парнями Томашем и Ласло (уменьшительно «Лоци») и двумя девушками Юдит и Жужей. Мы плотно общались с ними после занятий, сопровождали на прогулках по Казани — им было интересно буквально всё, хотя Жужа по-русски говорила с огромным трудом, постоянно требовалась помощь Томаша, их главного «русиста».

Уж не знаем, насколько тесные отношения царили внутри этой четверки, но мы с Ширшем в отношении Юдит и Жужи (и не только), были, разумеется, подчеркнуто корректны. Тем более, они познакомились с моей подругой, а у Ширша и вовсе имелась жена. Чувствовалось, венгерским девчонкам наша галантность очень импонировала. Поскольку «Про загранкомандировку» мы во втором «сезоне» не пели, язвительная цитата Высоцкого («Там шпионки с крепким телом, ты их в дверь, они — в окно, Говори, что с «этим делом» мы покончили давно!») осталась им неизвестна. Но однажды Томаш доверительно поведал нам, кто в их группе «муж и жена». Одна пара показалась нам настолько несовместимой, что мы выразили сомнение. Тогда он внёс существенную поправку: «Нет, вы не поняли: они «муж и жена» только тут, в Казани». — «А-а-а, — дошло до нас, как до жирафов. — Теперь поня-я-ятно!» После чего ухмыльнулись: в голове мгновенно пронеслось с десяток колоритных синонимов сути «этого дела».

Однажды Томаш и Лоци попросили показать нашу общагу: им было интересно сравнить ее со своей, будапештской. Общежитие биолого-почвенного факультета номер один находилось на улице Красной позиции, дом шесть. «Да пожалуйста! — сказал Ширш. — Еще и пивка у меня в комнате попьем!» — «Отлично!», обрадовались венгры; в тот раз Юдит и Жужу мы с собой не взяли.

Вышли из трамвая на Абжалилова. В общаге КАИ на первом этаже, в то время, находилась неплохая пивнушка — там продавали на вынос свежее и не сильно разбодяженное пиво. Посидели у Ширша душевно, наша общага им понравилась, тем более, лето — большинство студентов разъехалось, чисто, тихо. Кстати, и металлурги, и студенты хвалили казанское пиво, нам было лестно слышать это.

Обратно пошли на трамвайную остановку «Аделя Кутуя». Двенадцатый маршрут, в то время, ходил в центр до комбината «Здоровье» (ныне почившего в бозе). На повороте на Ершова — остановка: «Ресторан «Ак чарлак» (тоже ушедший в историю).

— Я не понял, как название остановки? — спросил любопытный Томаш после объявления вагоновожатой.

— Ресторан «Ак чарлак», — повторил Ширш. — «Ак чарлак» с татарского — «Белая лебедь».

— Не «лебедь», блин, а «чайка»! «Белая чайка»! — влез в разговор молодой человек, стоявший рядом.

Ширш, отмахнулся, дескать, чё лезешь-то? Какая разница, да им хоть «Белый крокодил».

— Не, а чё ты, в натуре, отмахиваешься-то, ё-ма? Тебе, блин, сказали, что «чайка», а не «лебедь»! Чё, умный что ли? — возмутился обиженный неуважительным жестом Ширша пацан.

Градус общения малость повысился. Венгры, не сразу «врубившись», с интересом рассматривали местный колоритный типаж. Ну а чё? Нормальный казанский пацан искренне хочет, типа, помочь разобраться, а его игнорируют. «Чё, в натуре, за борзота-то? А, пацаны?»

— Ярар, джяным, ул татарча анламый (с татарского – «ладно, дорогой, он по-татарски не понимает»), — я решил разрядить обстановку. — Рахмат сина (спасибо тебе)! Конечно, братюха, «чайка».

— Во! — удовлетворенно выдохнул пацан. — А то «лебедь», блин!

Тут Томаш с Лоци, «проинтуичив» нюансы состоявшегося «базара», понятливо заулыбались: наверняка подобные «тёрки» и в Будапеште случаются – чё, не пацаны что ли?

Мы обратили внимание, что венгры регулярно используют в разговоре со своими девчонками слово «баба», и однажды поинтересовались почему. Томаш объяснил:

— Баба — по-венгерски «кукла».

— Что-о?! «Баба» по-венгерски кукла??? — не поверили мы.

— Иген-иген («да-да»)! У нас это слово – комплимент: куклы красивые.

— Поня-я-ятно, — недоуменно протянули мы. — Кстати, у нас красивых девушек тоже с ними сравнивают, но говорят помягче — «куколка». Слово «кукла» имеет другое значение: тоже красивая девушка, но равнодушная, не стремящаяся к повышению своего интеллекта. Ясно?

— Поня-я-ятно, — в свою очередь, улыбнувшись, молвил Томаш. — Как интересно!

— Но посторонней девушке «куколка» говорить не принято: звучит слишком фривольно.

— Фри… как? — спросил Томаш.

— Фривольно, это значит немного неприлично, чересчур панибратски. — объяснили мы.

— А «панибратски» — что значит? А, знаю! «Пани» — это обращение к женщинам по-польски! — обрадовался он.

— Нет-нет, слово «пани» здесь не причем. «Панибратски» — значит слишком по-свойски. А как по-венгерски слово «куколка»? — продолжили мы обмен знаниями.

— Тоже «баба». Но, в зависимости от контекста, с артиклем «а» или «эдь», или с падежным окончанием.

— Ясно. А что такое «баба» по-русски знаешь? — снова спросили мы.

— Знаю: это — синоним слова «женщина». — уверенно ответил Томаш.

— Нет, дорогой, слова «баба» и «женщина» имеют разные подсмыслы, а то ты еще на улице так обратишься к кому-нибудь — возникнет недовольство. К сожалению, в русском языке нет универсального обращения к женщинам, типа «пани» или «мадам-мадмуазель». Можно, конечно, сказать «сударыня», но так почти не обращаются.

— Да-а? И в чем разница? — вновь подивился он.

— Баба — это грубая, маловоспитанная женщина. Ты на нашем рынке был?

— Да, на центральном — очень много любопытного там увидел.

Мы не стали интересоваться, что привлекло его внимание на рынке, продолжив урок языкознания:

— Так вот. На рынке торгуют бабы, а в университете преподают женщины. Чувствуешь разницу?

— Да-а, понятно… Как интересно!

Трое остальных наших венгерских «воспитанников» тоже с интересом слушали, даже «баба» Жужа.

Назавтра предстоял последний «зелёный урок».

— Ну, ладно, «фиук» (по-венгерски, парни) и… бабак («куколки» во множественном числе), до свидания! А висонтлаташра!

Мы с Ширшем пошли по домам. Прощаясь, говорю ему: «Ох, завтра опять пахать, устраивать очередное представление «театра для «баб», то бишь, «кукол». Короче, «театр для кукол». — Он усмехнулся. «До завтра! Бывай!»

Прощальный «зеленый урок» вновь прошел на уровне — все были довольны. Домой возвращались с Ширшем молча: слишком надсадили свои заслуженные глотки.

* * *

История бывших воинственных кочевников-венгров после получения ими постоянной европейской «прописки», между тем, продолжалась. Более двухсот лет осевшие мадьяры бились за место под «европейским солнцем» со всеми соседями по периметру границ своего королевства. То они одолевали соседей, то соседи их. Как, впрочем, почти все государства той поры — мирного времени тогда практически не существовало. Со временем, венграм удалось подчинить себе обширные земли славян — словаков, хорватов, сербов, карпатских русин, а также валахов, предков румын. Королевство Венгрия стало довольно могущественным.

Но… в конце первой половины XIII века нагрянуло грозное войско непобедимого хана Батыя и, как потом написали летописи, «не стало Хунгарии (Венгрии)». Однако венграм крупно повезло: ордынцы ушли так же внезапно, как и пришли, оставив после себя полное разорение и опустошение. Тем не менее, Венгрия быстро восстановилась.

Потом снова наступило время упадка — причины тому внутренние распри и нашествие теперь уже Османской Империи. Впрочем, чередующиеся времена взлетов-падений характерны для всех государств. По мере ослабления османов оживала и Венгрия, но… под контролем австрийской династии Габсбургов. Венгры сопротивлялись австрийскому диктату, не раз поднимая восстания. Самое крупное – восстание гонведов в середине позапрошлого века – не обошлось без участия Российской Империи, носившей во времена царствования Николая Первого прозвище «жандарма Европы». То был первый «фул-контакт» россиян и венгров: Габсбурги умолили Николая «Палкина» о помощи, поскольку справиться с венграми у самих никак не получалось. Восстание было довольно быстро подавлено. Впрочем коварные Габсбурги ответили за неоценимую помощь нашему самодержцу черной неблагодарностью: всего через несколько лет в Крымскую войну австрияки оказались в составе антироссийской коалиции.

Однако урок австрийцам пошел впрок: почти через двадцать лет они уважили венгров, предоставив им широкую автономию, а новая империя стала именоваться Австро-Венгрией. Хорватия, Словакия, северная часть Сербии и Закарпатье фактически остались венгерскими полуколониями, а Трансильванию мадьяры и вовсе считали своей, веками враждуя за нее с румынами. Кстати, в тот период в Будапеште было построено метро — первое в континентальной Европе (второе после Лондона), чем венгры очень гордятся до сих пор.

Второе крупное противостояние россиян и венгров случилось уже в Первую мировую войну: Австро-Венгерская Империя была союзницей кайзеровской Германии. После поражения немцев и их союзников, заслуженно «огребла» и Венгрия: по Трианонскому договору её существенно обкорнали, фактически оставив в этнических границах. И если на территориях, отошедших молодым славянским государствам – Чехословакии и Югославии – процент венгерского населения был незначителен, то потеря Трансильвании, где проживало много мадьяр, в Венгрии была воспринята очень болезненно. По своей исторической трагичности, «Трианон» для венгров и «Беловежские соглашения» для нас – почти синонимы. «Почти» – потому что Трианон был всё-таки навязан проигравшей Венгрии победившей Антантой, а «Беловежский сговор» мы, недоумки, сотворили сами.

Жажда реванша во многом привела к власти в Венгрии гитлеровского прихвостня – диктатора Хорти, «сухопутного адмирала». Кстати, Венгрия по результатам арбитража 1940 года вернула себе часть утраченных после Первой мировой войны территорий. Особенно любопытен факт изъятия в пользу Венгрии северной Трансильвании, принадлежавшей Румынии, на тот момент, тоже союзницы Третьего Рейха. Поэтому «крышевавшие» и венгров, и румын немцы старались впоследствии разводить их подальше друг от друга на фронтах Второй мировой.

А вскоре произошло третье в истории столкновение Венгрии и России, теперь уже в лице Советского Союза, оно было самым кровавым и трагичным для обеих сторон. Венгры показали себя не самыми лучшими вояками, зато «отличились» как мучители пленных и мирного населения. Настолько усердными, что командующий Юго-Западным фронтом генерал Ватутин приказал «мадьяр в плен не брать».

Когда Гитлеру своротили набок скулу, его союзнички, финны, румыны и болгары стали потихоньку «соскакивать», причем не просто выходить из игры, а объявлять своему бывшему «альфа-самцу» войну. Без сомнения, «сдулся» бы и диктатор Хорти: он стал прощупывать контакты со Сталиным, но его раскусили. В результате, «адмирала» свергли, а власть в Венгрии захватили местные фашисты из партии «Скрещенные стрелы», которые были с Гитлером до конца. Поэтому Будапешт пришлось брать. Брать упорно, жестоко, кроваво: если медали за Варшаву, Прагу и Белград вручали «за освобождение», то за Будапешт, подобно Берлину и Кенигсбергу, «за взятие». Интересно, что северную Трансильванию вновь вернули румынам – как говорил один персонаж из кинокомедии «Гараж», «вовремя предать – вовсе не предать, а предвидеть».

Потом венгры стали вроде бы нашими братьями по соцлагерю: к власти пришли коммунисты, которые начали строить «новую жизнь», славить Отца народов и бороться за мир во всем мире. Память о недавнем жестоком военном противостоянии старались не ворошить. Но вот Иосифа Виссарионовича не стало, культ личности осудили, и начались брожения, причем не только у венгров. Но именно в Венгрии в 1956 году вспыхнул антикоммунистический мятеж, ставший четвертым нашим с венграми противостоянием. Восстание довольно кроваво подавили. К слову, Венгрия в пятидесятых годах имела, пожалуй, самую сильную в мире сборную по футболу во главе с легендарным Ференцем Пушкашем. Мятеж пришелся на время турне будапештской команды «Гонвед», где играли ведущие венгерские футболисты, по Испании. Почти все они домой не вернулись, попросив политические убежища, той легендарной сборной не стало.

Тогда, в 1983 году, генсеком партии был у нас ветеран КГБ Юрий Андропов, занимавший в 56-м году пост посла в Венгерской Народной Республике — он принял активное участие в подавлении того восстания. И несмотря на то, что со времени тех событий прошло менее тридцати лет, разговор о них у нас со слушателями КРЯ не заходил вообще. Впрочем, возможно, потому что генсеком партии был тогда Андропов.

М-да, историю российско-венгерских отношений позитивной назвать сложно. Однако трудолюбие венгров, наши дешевые энергоносители и бездонный советский рынок на несколько десятилетий позволили создать в Венгрии комфортный высокий уровень жизни. Да, и еще особая «любовь» нашего «дорогого» Леонида Ильича Брежнева к руководителю братской Венгрии Яношу Кадару, которого «верный ленинец» регулярно целовал в губы взасос. До сих не могу понять, что за страсть такая к засосам у «дорогого» Леонида Ильича была? И именно на тот благодатный период хороших отношений с венграми пришлась наша с Ширшем насыщенная и плодотворная «гидность».

Будет ли следующее, пятое, противостояние? Очень надеюсь, что нет. И дело не только в усвоенных венграми исторических уроках. Снимаю шляпу перед премьером Венгрии Виктором Орбаном и министром иностранных дел моим тёзкой Петером Сийярто. Ведь дело не в том, любят они Россию или нет, хотя, сдается мне, некоторую симпатию питают. Их внешняя политика разумна, прагматична, дальновидна — это позволяет и им, и возглавляемой ими стране не сваливаться в нынешнюю антироссийскую истерию. Поведение венгерского руководства – пример для многих политиков Старого Света, и я не сомневаюсь, что ему, со временем, последуют другие их коллеги, хотя на венгров, безусловно, сегодня давят.

В 2006 году, в полувековой юбилей венгерского восстания, состоялось важное для наших отношений событие: находившийся с официальным визитом в Будапеште Путин посетил с тогдашним руководителем Венгрии мемориал жертвам тех событий, склонив голову в знак памяти и покаяния. Венгры, в массе своей, отнеслись к этому очень позитивно — то было знаковое действо для венгерского национального самосознания. С тех пор тема восстания 1956 года ими особо не муссируется, в отличие от чехов, которые, похоже, будут носиться со своей «Пражской весной», как дурак с писаной торбой, еще фиг знает сколько лет (хотя кровушки в Праге пролилось несравнимо меньше, чем в Будапеште). Почему? Так они ж «с Поволжья, как и мы»! И это, на мой взгляд, принципиально отличает венгров от чехов. Пацаны, пардон, наши государственные мужи, «забили стрелку», «побазарили», в хорошем смысле слова, пожали друг другу руки и разошлись. Дай-то Бог!

В июне 2019 года мне наконец-то удалось побывать в Будапеште. Мы с сыном ездили в словенский Марибор поклониться братской могиле, в которой похоронен наш дед и прадед полковник Красной Армии Калиничев Пётр Васильевич (я назван в его честь). На гранитной плите мемориала высечено его имя. Шенгенскую визу оформляли через венгерское консульство в Екатеринбурге, соответственно въезжали в Евросоюз и выезжали из него через Венгрию. На обратном пути из Марибора заехали посмотреть Вену и Братиславу — они совсем неподалеку от Венгрии. Вообще, меня удивило: три часа езды — и новая страна, еще три часа езды — и опять новая страна, впрочем это Европа — даже не Сибирь.

Проехали пол-Венгрии с разных направлений. Красивая страна, ухоженная, аккуратная, хотя Будапешт не везде параден, а въезд со стороны аэропорта и вовсе напомнил мне новосибирский архитектурный хаос. Собственно Буда и Пешт существенно отличаются друг от друга (раньше это были два разных города): Буда — малоэтажная, на холмах, ее венец — знаменитая крепость, памятник истории и архитектуры, Пешт — на равнине, очень похож на Питер.

Зашли в пештский пивбар — мы с сыном ставили задачу всюду попробовать местное пиво, только Словакия «подкачала»: пива местного производства не нашлось. В пивбаре фоном звучала венгерская эстрадная музыка.

— Йо напот киванок («добрый день», по-венгерски)!

— Йо напот! — ответил бармен.

Попросил его (на английском) поставить «Омегу».

— О-о-о, — вздохнул он. — Нужно искать…

— А Вы что, сами «Омегу» не слушаете? — удивился я.

— Мои родители слушают.

Впрочем вскоре зазвучала сборка песен в исполнении этой группы, среди них «Девушка с перламутровыми волосами».

— Надьон кёсонём (по-венгерски, «большое спасибо», хотя дословно — «очень благодарю»). — говорю.

— Тешек (пожалуйста)! — улыбнулся бармен.

На спуске в метро на саксофоне играл уличный музыкант, рядом тёрся бомжацкого вида немолодой попрошайка. Услышав нашу русскую речь, саксофонист (о, провидение!) заиграл «Из-за острова на стрежень»! Ах ты, мой красавец: вот угодил-то! И тут чувствую, как из марианских глубин подсознания маленьким пузырьком всплывает венгерский текст этой песни: «Валлавол, а Волга ментью, эш эдьереш киш леань...». Не удержался, встал рядом с немало удивившимся музыкантом и, жестикулируя руками, с удовольствием запел. Спев куплет (больше не вспомнил), дал ему сто форинтов, честное слово, не жалко: «Ну, спасибо тебе, дорогой!» — «Пожялюста!»

Увидев такую щедрость, тут же подвалил попрошайка и, сделав грустные глаза, что-то жалобно залопотал на «ханты-мансийском». Говорю ему по-русски:

— Вот двадцать форинтов. Они твои, если скажешь что-нибудь на русском языке. Ведь ты наверняка учился в школе, когда русский еще был обязателен для изучения, и хоть что-то должен помнить.

Жалкий лепет на угорском наречии продолжился.

— Слышь, колтырь, — говорю, — Ты чё, не понял что ли? На русском!

На глазах пожилого ханыги выступили слёзы — «профессионалом» он, похоже, был еще тем.

— Да на, подавись! — я сунул ему двадцатифоринтовую купюру (в Венгрии в обороте своя валюта, не евро).

— Кёсонём, кёсонём, кёсонём… — торопливо заблеял благодарный «синяк».

— Да ладно, бомжара, живи, не кашляй! Бывай!

Прокатились мы и на историческом, втором в Европе метро — оно совсем неглубокое, построек над ним нет, проходит под зеленой аллеей. Спустились вниз и улыбнулись: всё такое стильное, миниатюрное, забавное — очень напомнило детскую железную дорогу. Впрочем одна его конечная станция соединена со станцией настоящего метрополитена, построенного с помощью советских метростроевцев. Вагоны, звук поезда, пространства, планировка, платформы, эскалатор — всё как у нас. До гостиниц, где мы останавливались, добираться на метро было удобнее всего.

Во время поездок в метро я с интересом разглядывал будапештцев. Вы знаете, когда шумит поезд, и не слышно речи пассажиров, складывалось ощущение, что я в московском или новосибирском метро. Внешний вид, одежда, в основном, футболки и джинсы, жесты, выражение и мимика лиц, проявление эмоций ничем, абсолютно ничем не отличимы от наших. Общая фактура — славяне. Почему-то считается, что мы, россияне, на улицах угрюмы и неулыбчивы. Венгры тоже не лыбятся, как дурачки, просто так — каждый сосредоточен на чем-то своём, и это, я считаю, абсолютно нормально. Так что пусть свой стандарт «кип смайлинг» (дурковатой дежурной улыбки) англосаксы оставят при себе.

Нередко я что-то бодро выдавал на венгерском — зря что ли когда-то старался, изучал. Венгры, не без тени удивления, всегда очень позитивно реагировали, улыбались, тут же начиная сыпать в ответ по-своему. Приходилось, виновато улыбнувшись, становиться «как все»: «ин инглиш плиз...» На одной из станций метро подошли контролёры: там нет турникетов, контроль билетов осуществляется выборочно. Мы протянули их контролёрше — толстой, некрасивой девушке: «Тешек-тешек (пожалуйста-пожалуйста)»! Она кивнула — проходите. Решил поднять ей настроение: «Чодолатош лань вадь (ты прекрасная девушка)!» Ой, как она покраснела, опустила глазки, тихо выдохнув: «Кёсонём...» Однажды сын, внимательно прислушавшись к моим мадьярским «потугам», тем не менее, оценил: «Слушай, пап, а они говорят ну точно так же как ты!» Было лестно.

Поклонились мы, возложив цветы, и памятнику советским воинам, павшим при взятии Будапешта — большому торжественному монументу с золочеными буквами и красивой анфиладой. Он находится в парке за очень красивым зданием венгерского парламента. Памятник, как и в Вене, чистый, ухоженный, никаких надписей, не в пример оскверненным мемориалам павшим советским воинам где-нибудь в неблагодарных Польше или странах Прибалтики, страдающих исторической амнезией.

А вот международный аэропорт имени Ференца Листа откровенно разочаровал: наши Домодедово или Внуково, не говоря уже о Шереметьеве, — дворцы, по сравнению с ним. Да что там Москва, даже в Новосибирске аэропорт несравнимо лучше. И сесть негде. Улетали мы из Будапешта в три часа ночи — народ вповалку лежал на полу, я глазам своим не поверил: ребята, и это — Европа? Благо стояли очень теплые деньки. Словом, музыка Листа на два порядка лучше аэропорта, его именем названного.

И – домой! «А висонтлаташра, Мадьярорсаг!» – До свидания, Венгрия!

* * *

Занятия на курсах, тем временем, подходили к завершению. Вскоре предстоял отъезд наших венгерских и болгарских подопечных. Ну а нам с Ширшем — грустное прощание со ставших близкими Томашем, Ласло, Юдит и Жужей.

За день до заключительной встречи на филфаке с вручением, как и год назад, свидетельств об окончании КРЯ, заполнением анкет (в этот раз их сразу забрал Главный Идеолог) и вечерним прощальным ужином в ресторане МЦ, я решил пригласить наших друзей к себе домой — они с радостью согласились. Проживал я с родителями в скромной панельной хрущевке-двушке на Курчатова — хоромы, конечно, не ахти какие, но у нас всегда было чистенько и аккуратно. Ладно, сойдет, думаю, для студентов из братского соцлагеря.

Визит прошел хорошо, мы пообщались, пообедали (спасибо маме), я показал им свои коллекции марок, значков и монет. Но особенно венграм понравилась богатая коллекция насекомых — я с детства увлекался энтомологией, во многом из-за этого выбрав, в итоге, биофак университета.

Из центра мы доехали на двенадцатом маршруте трамвая до Даурской, весело хмыкнув на повороте с Ершова на Гвардейскую у ресторана «Ак чарлак». Но обратно решили с Ширшем вернуться на шестом или восьмом троллейбусе до Кольца, как я обычно каждый день ездил на учебу.

Спустились пешком по Комарова на остановку «Танковая» — и на троллейбусе по Оренбургскому тракту. Мимо Танкового училища, мимо исчезнувшего ныне Питомника, что был напротив училища и ВДНХ, и где я школьником бегал на лыжах на уроках физкультуры. Далее под железнодорожным мостом, по Павлюхина, мимо ипподрома, ДК имени Кирова, где сейчас филармония имени Тукая, потом поворот на Жданова, ныне Назарбаева.

Казань-Казань… Моя Казань — Казань восьмидесятых. Разлитая в воздухе патриархальная провинциальность, приправленная лёгким восточным колоритом. Смешение архитектурных стилей и укладов жизни, контраст импозантности дворянских, купеческих кварталов города и захолустья трущоб слобод и околотков, зачастую близко соседствовавших друг с другом в самом центре города. Старушки-татарочки в длинных белых платках, серьёзные белобородые бабаи в тюбетейках с палочками, в мягких сафьяновых сапожках, и русские бабули в традиционных цветастых платочках. Угрюмые гопники в голубых олимпийках, заправленных в широкие, на два-три размера больше, штаны и мятые мужички в домашних вытянутых трико, увлечённо «забивающие козла» в домино за столом под деревьями – обязательном атрибуте любого казанского двора.

Представляю, как естественно и органично неслось бы над всей этой безмятежной благодатью переплетение переливов колокольного звона и умиротворяющих напевов сур из Корана! Но, к сожалению, колокольни и минареты слились в едином благозвучии, создающем неповторимую ауру родного города, уже после моего отъезда из Казани.

Сегодняшнюю Казань я почти не знаю, внешне она, разумеется, смотрится лучше той, прежней. Наверное, ни один город России, кроме, пожалуй, Москвы и Грозного, внешне не преобразился столь разительно. Реконструирован исторический центр, отреставрированы все городские мечети, церкви и монастыри, в Кремле построена самая большая в Европе мечеть «Кул Шариф», запущено метро, возведён новый мост через Волгу. Застраивает ныне Казань, этот честолюбивый и амбициозный, колоритный и динамичный город, помпезными зданиями и дворцами районы, где когда-то торчали трущобы. Казань, сбросившая обаяние патриархальности, город, в котором сделан неплохой «евроремонт». И почти каждый год я, хоть на пару деньков, стараюсь наведаться сюда, чтобы «свои ладони в Волгу опустить»…

Впрочем, я что-то отвлекся.

Наконец, повернув со Жданова на Свердлова, поехали по деревянно-резной, зеленой и захолустной Суконной слободе. Остановка «Театр кукол». Справа красивый, исполненный в стиле сталинского ампира кинотеатр «Победа», слева, чуть ниже по Лукомского, сам кукольный театр, располагавшийся, в то время, в здании бывшей церкви. Ближе к пересечению с улицей Свердлова к нему примыкал Приволжский районный военный комиссариат, сокращенно, райвоенкомат. С весны и осени у его ворот в течение нескольких недель постоянно толпилась галдящая, шумящая, поющая, не всегда трезвая призывная братия в телагах и робах, с рюкзаками на спине. Одевались всегда похуже – незачем хорошую одежду в дороге марать, всё равно по прибытии в военные части обмундируют по уставу. Вместе с призывниками стояли провожавшие их кореша, отцы, матери и подруги. Вид этой колоритной разношерстной толпы вызвал у венгров сильное удивление и неподдельный интерес.

Посовещавшись между собой на венгерском, Томаш спросил:

— Петья, Андрэй, а кто эти люди?

Ответили не сразу. Подумалось: а зачем им говорить правду? Что-то объяснять, растолковывать. Служба в Советской армии всегда была чем-то общественно важным, значительным и, в то же время, глубоко личным событием в жизни каждого бывшего призывника. Последуют дальнейшие вопросы, служили ли мы сами, если не служили — почему? Что, военная кафедра университета, офицеры запаса? А что это такое? И так далее. Словом, лишняя для венгров информация.

И я решился на последнее «театральное» представление или, как у нас выражались, «поездить по ушам». Думаю, Ширш тему схватит мгновенно, еще и подыграет.

— Ты, Томаш, название остановки слышал? – спрашиваю.

— Да, «Театр для кукол».

— Не «для кукол», а просто «кукол» — театр кукол. Кукольный театр по-другому, у вас в Будапеште такой есть?

— Конечно есть, я туда в детстве ходил с мамой.

— Так вот. У нас в Татарии очень популярен театр для кукол, пардон, театр кукол, он дает представления не только для детей. Люди приезжают со всей республики, билетов не достать, поэтому и стоят в очереди по нескольку дней.

На лицах венгров — крайнее изумление, почти потрясение: надо же, какой прелюбопытнейший факт! Только Жужанка, опять не «въехав», продолжала лучезарно улыбаться.

— А почему они, э-э-э, с мешки? — допрос продолжился.

— Не «с мешки», а «с мешками». — поправил я.

— Иген-иген, правильно, «с мешками», творительный падеж. — исправился Томаш.

Я продолжил «езду по ушам».

— Видишь ли, они стоят в очереди не один день, в мешках, правильнее, в рюкзаках — запас еды, зонты, если пойдет дождь, теплые вещи, если похолодает. Пока стоят, одеваются похуже, но на спектакль, конечно же, нарядятся. Ну и заводятся знакомства, люди общаются, шутят, смеются, немножко выпивают — в общем, заполняют досуг в процессе ожидания покупки билетов. Вы же заметили, какие у нас в Татарии общительные и жизнерадостные люди?

Причем толкал я эту туфту с таким каменным, «противотанковым» лицом, что у венгров не возникло ни малейшего подозрения, что их разыгрывают. Хотя Ширш, друг называется, не подыграл. Заслышав мои «разъяснения», он, резко отвернувшись, принялся якобы что-то внимательно рассматривать в противоположное окно троллейбуса, но я заметил, что уши у него тут же покраснели, а тело стало немного подрагивать от смеха.

Рядом стояла пара пассажиров, они слышали мой «гон» и, поняв, что мы сопровождаем иностранцев, тоже тут же «въехали в тему». Один из них, закусив обе губы, стал часто-часто покашливать, другой, как и Ширш, резко отвернулся. Хорошо, думаю, что рядом не оказалось очередного случайного правдоруба, еще и, не дай бог, призывавшегося с этого военкомата.

Наконец, конечная остановка «Кольцо». Тот пассажир, что, как и Ширш, отворачивался, выскочил из троллейбуса и, забежав за угол, захохотал. Правда, венгры этого не увидели — мы немножко придержали их в салоне. Вышли. Ширш с пунцовым от старательно подавляемого смеха лицом шумно выдохнул и попытался успокоить дыхание.

Кстати, троллейбусы, издававшие характерный поющий звук, по бывшей Свердлова больше не ходят. От перекрестка с улицей Артёма Айдинова по нынешней Петербургской вдоль фасадов невысоких домов, стилизованных под Питер, и далее по улице Баумана тянется пешеходная зона. А на месте «круга» с диспетчерской, где когда-то разворачивались «рогатые», стоит модерновый «Гранд отель «Kazan», тянущий ввысь свои многочисленные этажи.

Через день последнее занятие и, наконец, прощальный ужин... Мы тепло простились с экс-курсантами, а с нашей четверкой обменялись адресами. У наших красавиц-«баб» («куколок», по-венгерски), Жужанки и Юдит, даже блеснули слёзы на глазах. Уж не знаем, что они расскажут у себя про невероятную популярность в Татарстане казанского кукольного театра. Сейчас он находится в новом прекрасном сказочном здании неподалеку от старого, освободив церковные площади для использования их по прямому назначению. Военкомат, к слову, тоже переехал.

Через месяц после их отъезда я получил письмо от Юдит. Она писала, что сама из города Веспрем, фамилия Надь, восемнадцать лет, занимается гимнастикой (фигурка у нее действительно была прекрасная). Наша «баба» сняла также несколько текстов песен «Омеги» с подстрочным переводом, я напеваю их на венгерском до сих пор. Вспоминала, как ей было хорошо в Казани, и какими полезными оказались курсы. Сообщила, что на днях посмотрела фильм «Москва слезам не верит», вынеся свою оценку: «Я считаю, что это шедевр». А в конце написала: «Петя, ты мне очень понравился, хочу еще тебя увидеть, если будешь в Венгрии давай встретимся». Я был приятно удивлен этим неожиданным признанием. Конечно, некоторая прямолинейность изложения проистекала от недостаточного знания языка, но всё же. А заканчивалось письмо и вовсе обескураживающе: «Не женись на твоей девушке, она с тобой не подходит». Как говорится, «точка». Кстати, насчет моей тогдашней студенческой подруги Юдит действительно оказалась права. Да и ревнивый Насибулла на своей Ирочке тоже так и не женился.

Я ответил. Написал, что рад весточке, но развивать тему «любви и дружбы» не стал. Что всё было замечательно, что «ребята вы — отличные», поблагодарил за тексты «Омеги» и так далее. Словом, завязалась переписка, продлившаяся более года, хоть и нечастая, но регулярная.

Почему не дольше?

Через год я окончил университет, получив госраспределение недалеко от «Прародины венгров» на Оби, под Новосибирск, как оказалось, «город, где судьба меня ждет», во Всесоюзный НИИ молекулярной биологии, режимную закрытую организацию. На базе моего ВНИИ МБ впоследствии был учрежден ныне широко известный вирусологический центр «Вектор». На второй день после приезда написал Юдит, поделившись впечатлениями о своем новом месте пребывания. Письмо бросил в почтовый ящик нашего кольцовского отделения связи. Через день меня пригласили в первый (режимный) отдел. На столе сотрудника отдела лежало адресованное Юдит письмо. Меня попросили написать объяснительную записку. Я изложил, мол, так и так, просто интернациональная студенческая дружба. Поскольку в тот момент я еще не успел сдать экзамен в первом отделе, подписаться под ворохом инструкций и положений о моем новом статусе работника режимной организации («почтового ящика»), меня простили. Одно из жестких требований гласило: любые связи с иностранными гражданами запрещены. Точка. Что ж, всё понятно…

На момент поездки в Венгрию я уже почти четверть века не работал на «Векторе». Перед отъездом благоразумно решил не пытаться отыскать Юдит, хотя ее адрес сохранился: тридцать пять лет небытия — срок более чем приличный. Проезжая через полстраны, созерцая поля и виноградники, костёлы и домики под черепичными крышами, погрузился в воспоминания: молодость, Казань, университет, лето, курсы, студенты, «зеленые уроки», песни, «куколки»-венгерки — эх, счастливые безмятежные времена… Но куда я пропал, почему столь внезапно оборвалась наша переписка, моя венгерская «баба» так и не узнала.

2024 год