Читать онлайн
"Дети лебеды"

… и вошли в царствие небесное, и прошли его насквозь, и двинулись дальше.

О.Константинова

— Ну уж нет, — сказала Маришка сердито и нахмурилась. – Из этой чашки пить никак невозможно.

Наклонила голову и принялась придирчиво разглядывать бок кружки. Как будто плохо вымыла ее. Но Вадим четко знал: посуду в этом доме отмывают до скрипа и блеска, у Маришки в этом плане паранойя.

На кружке нарисованы были утонувшие в сугробах домики и смешной толстый кот, катящийся на саночках с невысокой горки. На кошачьей голове, между острыми ушами, примостился полосатый колпак, одной рукой кот в ужасе прикрывал глаз, другим косился на пролетающие сугробы. Очень натурально все было нарисовано, хоть и детали мелкие, и вообще это просто кружка.

И что с ней не так? Почему из нее нельзя пить чай?

— Это зимняя кружка, — пояснила Маришка терпеливо. Таким голосом разговаривают с маленькими детьми. – А сегодня шестое мая. Весна у нас давно, разве непонятно?

Понятно. Что ж тут непонятного. У всех свои причуды. За столько лет пора бы и привыкнуть.

С неохотой поднявшись из-за стола, Вадим выплеснул чай в раковину – кощунство же, отличный чай, с лимоном, с чабрецом, все как полагается. Достал из сушилки другую чашку – с ландышами и березовыми ветками – налил заварку, кипяток, положил два куска сахара. Он изучил Маришкины привычки так хорошо, что мог все делать с закрытыми глазами. Вот только до сих пор так и не научился угадывать, какая белиберда на этот раз придет в сумасбродную Маришкину голову.

Они были знакомы уже лет десять, а может, и больше, Вадим давно перестал считать годы. С тех самых пор, как она подобрала его на первом курсе физмата. Натурально, подобрала, можно даже сказать, жизнь спасла, если только бывают на свете идиоты, жизнь которых зависит от дифференциальных уравнений. Его жизнь – зависела. Но и даже тогда Вадим представить не мог, что в рыжей пигалице, которая подошла к нему, сидящему на подоконнике в рекреации, окажется столько сумасбродства.

Тогда Маришке было девятнадцать, у нее были светло-рыжие волосы, лоб и щеки, щедро обсыпанные веснушками, руки-веточки и улыбчивый рот. И нелепое имя. Вадим так и не смог представить, как надо чокнуться, чтобы назвать девочку Габриэлой. Но ее так звали – Габриэла Валерьевна Духовская, и у ее сестры имя было ничуть не лучше. Иветта. Габриэла Валерьевна и Иветта Валерьевна Духовские. Впрочем, сестре повезло больше: она с самого начала согласилась, что имя как имя, и краткий вариант «Ветка» тоже вполне сойдет.

Габриэла Валерьевна не желала быть Элькой, а про «Габи» скептически заявила, что так сумасшедшие старухи зовут своих левреток, а какая из нее левретка, если интегралы она берет, не приходя в сознание, а синус с косинусом не путала даже во младенчестве.

Тогда они и решили, что Марина – гораздо лучше, чем Элька и, уж понятно, в сто раз прекраснее, чем Габриэла Валерьевна.

За десять лет – или больше? – их знакомства, никогда не ставшего чем-то большим, нежели искренняя человеческая дружба, Маришка успела один раз неудачно побывать замужем, бросила почти дописанную кандидатскую, остригла свою рыжую гриву, выкрасилась в темно-ореховый, почти черный цвет и навсегда вывела веснушки. Черт его разберет, как ей это удалось, спрашивать было глупо, да и честно говоря, Вадиму было безразлично, конопатая Маришка или нет. Не в веснушках счастье.

У них и так все было отлично. Особенно после того, как Маришка выгнала к чертовой матери своего мужа. Звучит двусмысленно, но что уж тут поделать. Вадим никогда клиньев к Маришке не подбивал и не собирался даже. Маришка так и говорила всем столько, сколько длилась их дружба. Мы с Вадимом просто дружим, заявляла она сперва доброжелательно, а потом – с нажимом, и если ее не послушать, могла, пожалуй, даже поколотить. И сам Вадим не был тут исключением.

Странности в поведении Маришки Вадим стал замечать через какое-то время после ее развода и торжественного ухода из аспирантуры, сопровождавшегося грандиозным скандалом. Маришка билась со своими профессорами и заодно с маменькой, как лев. И даже в конце концов победила. Правда, торжествовать победу она отправилась в неврологическую клинику. В эту самую больницу Вадим с Маришкиной маменькой запихали ее с превеликим трудом. Маришка все никак не соглашалась поверить, что вот это ее лежание сутками лицом к стене, полное отсутствие аппетита и навязчивые мысли о том, что все жизненные проблемы можно разрешить, шагнув с подоконника, называются не разгильдяйством, ленью и бабской истеричностью, а клинической депрессией.

Ее выписали ранней весной, и Вадим приехал ее забирать. С небес лился холодный прозрачный свет, и в нем Маришка казалась будто стеклянной. Стояла посреди больничного двора, растерянно оглядываясь на выкрашенное охрой здание неврологического стационара, на темный лес за забором, на ворон и голубей, кружащих над кухонным блоком, и лицо у нее было такое, словно она вообще впервые увидела весь этот мир.

Вернувшись домой, Маришка первым делом собрала в пластиковые мусорные пакеты все оставшееся от мужа барахло и заставила Вадима оттащить их на помойку. Потом заняла у него денег и отправилась в парикмахерскую, где отстригла безжалостно свои выцветшие от лекарств рыжие волосы, превратив их в темный ежик с длинными острыми прядями на висках.

Потом они с Вадимом сожгли Маришкину диссертацию. Ночью, на пустыре, приплясывая у костра и чокаясь бутылками с яблочным сидром. С глубокого черного неба в лицо им падали алые искры и превращались в пепельных бабочек, не успевая долететь до земли. Господи, какое это было счастье.

С кафедры Маришка ушла и довольно быстро пристроилась писать идиотские статейки для какого-то модного сайта. Получалось у нее ловко, платили хорошо, и Вадим уже собирался прекратить трястись за Маришкину глупую жизнь.

Но тут началось.

Она вдруг сделалась ужасно суеверной. Черные кошки, тетки с пустыми ведрами навстречу, разбитая к счастью посуда и к несчастью – зеркала… все это в Маришкином исполнении было такой мелочью, такой глупостью, что даже смешно. Традиционный и годами проверенный идиотизм он бы еще как-нибудь пережил.

Но вот это – зимние, летние и даже весенние чашки, ножи, которые ни в коем случае нельзя перекрещивать с вилками на накрытом столе, полы нельзя подметать еще три дня после отъезда гостей… Если первый пролет лестницы начал с правой ноги, следующий непременно должен быть с левой. Идти по улице, не наступая на трещины на асфальте. Ни в коем случае не смотреть в зеркало ночью в темной ванной комнате. Перечислять можно до бесконечности.

Вадим был готов списывать это все на женские чудачества, но Маришка, рациональная до мозга костей, чудачкой никогда не была.

Ночь скреблась в окно – колючей еловой лапой. Кажется, моросил дождик, в приоткрытую форточку пахло мокрой землей и молодой зеленью, а еще – черемухой, которая росла в соседнем дворе. Такое огромное дерево, лет сто ему было, наверное, или больше. Каждый май оно яростно, как будто в последний раз, цвело – но почему-то почти без запаха, как будто за долгие годы жизни весь черемуховый аромат выветрился. Ну и отлично, иначе головная боль на протяжении двух недель жителям их квартала была бы обеспечена. Все стремятся выживать, как умеют, черемуха, вон – тоже.

Вадим любил этот квартал, с его желтыми двухэтажными домиками, тихими зелеными дворами, с кошками на крылечках и широких подоконниках окон первых этажей. Любил за его невыносимое, почти до сердечной боли, очарование упадка посреди яростного клокотания миллионного города. Чудо, что Маришке удалось сохранить дедову квартиру. Жалко будет все это терять. Но, может быть, удастся вернуться.

Про то, что лучше бы им вдвоем уехать куда-нибудь хотя бы на неделю, а лучше на полмесяца, Вадим стал задумываться почти сразу же, как Маришка вышла из больницы и начала чудить. Конечно, она сама ни за что не согласилась бы, но бывают ситуации, когда согласия спрашивать не нужно: делай что должно, а там будь что будет. Но с тех пор, как были куплены билеты, заказана и оплачена гостиница, Вадима не покидало ощущение, что больше Маришка домой не вернется. Но он же не свихнулся вместе с ней. У него нет никаких оснований так думать. Тихий городок в соседней стране, средневековая архитектура, милые кофейни на набережной, никакого транспорта – только прогулки пешком, музеи, парки, простая еда. Он все выучил про то, как сделать отдых безопасным.

Психоз на ровном месте начался примерно неделю назад: у Маришки внезапно зацвела фиалка. Стояла себе на подоконнике вот уже два года, не подавая никаких поводов для подозрений, и вдруг выпустила одновременно штук пять бледно- розовых невзрачных цветочков.

Маришку, которую никак нельзя было назвать выдающимся цветоводом, это событие повергло в панику. Она позвонила ночью и полчаса рыдала и всхлипывала в трубку, приговаривая, что теперь все умрут. На вопрос Вадима, что может быть трагического в цветочках на подоконнике, Маришка немедленно обозвала его дураком и рассказала, что никогда в жизни у нее не зацвел в доме ни один цветок. Даже тополевые ветки, которые она притаскивала в начале марта домой и расставляла в стаканах с водой на подоконнике, ни разу не выпустили ни единого листочка. А должны были.

Так, вот, оказалось, что в первый раз эта сволочная фиалка попыталась расцвести примерно год назад. В феврале, что само по себе нонсенс, она вдруг выпустила единственный бутон. Три дня спустя Маришкина мама поскользнулась на ступеньках магазина, упала, сломала ногу. Тогда за хлопотами было не до полива, бутон сам собой засох и отвалился. Во второй раз фиалка удосужилась выпустить сразу три бутона. Они и раскрыться не успели как следует, а Маришка выгнала к чертовой матери своего дражайшего супруга, сама же через некоторое время оказалась Вадим знает где.

Вадим знал. В больнице она оказалась. И хотя он никогда этого Маришке не рассказывал, но сам отлично знал: в том, что она не спятила окончательно, было гораздо больше чуда, чем достижений современной психиатрии.

В общем, в суеверия он верить не желал, но выпросил на работе неделю отпуска, пошел в турагентство и купил билеты. Слабо надеясь, что за две недели, оставшиеся до начала отпуска, с Маришкой никакой катастрофы не произойдет. К тому же, очень хотелось верить, что если вырвать Маришку из привычной обстановки, все как-то наладится.

— Допивай свой чай и собирайся уже.

— Мы торопимся куда-то? – изумилась Маришка. – Я что-то думала, вот сейчас как лягу, как усну…

— У нас электричка через полтора часа, — возразил Вадим безжалостно. — А до вокзала еще добраться надо.

— Вадим, разве мы куда-то едем?

Ну, и вот что он должен делать? О том, что они улетают в путешествие, он объявил Маришке сразу, как купил билеты. Тогда она рассеянно кивнула, каким-то особым образом переставляя на подоконнике цветочные горшки. Вадиму показалось, что этого вполне достаточно: раз кивнула, значит, услышала. Виза у нее стоит, отпуск с такой работой не нужен: в каждом приличном отеле есть интернет, а писать свои идиотские статейки Маришка может где угодно.

А теперь оказалось, что она и не подумала принять всерьез его слова?

Вместо ответа Маришка встала и ушла в комнату. И закрыла за собой дверь.

Вадим еще посидел на кухне, глядя, как перемещаются за черным стеклом почти невидимые тени веток, потом залпом допил свой уже совершенно холодный чай и двинулся вслед за Мариной.

Она стояла у подоконника и стеклянными глазами смотрела на эту проклятую фиалку.

Пять бледно-розовых бутонов превратились в такие же невыразительные цветки с белыми, будто налитыми водой тычинками. Светились на темных бархатистых листьях – так в дождевой луже сквозь туман вдруг отражается звездное небо.

Вадим ощутил острый приступ тошноты – и бешенства.

И что, какие-то цветики теперь будут решать, как им с Маришкой строить свою жизнь?! Черта с два!

— Только не вздумай мне сказать, что ты не едешь. Что сегодня солнце на рассвете ударило тебе в правый глаз, звезды встали криво, молоко скисло и что там еще. А, да вот. Фиалка расцвела.

Наверное, если бы его с Маришкой не связывала такая долгая дружба, в этот момент он запросто схлопотал по шее. Но старую дружбу в помойку не выкинешь, и Маришка, стиснув зубы, распахнула шкаф, вытащила на тахту чемодан и принялась швырять в него без разбору майки, шорты, какие-то цветастые платья – Вадим и не предполагал, что у нее есть такие наряды.

Через полчаса он вытаскивал Маришкин чемодан на лестничную клетку и еще успел подумать, что для коротких сборов Маришка еще очень гуманно с ним поступила. Могла и кирпичей внутрь понапихать.

Дождь почти кончился, фонарь в железной оплетке качался над крыльцом, делая весь мир вокруг шатким и ненастоящим. Ветер отряхал с еловых лап холодные, пахнущие хвоей и – все равно – черемухой капли.

Совсем рядом послышалось урчание мотора, желтый свет фар ударил в лицо.

Черная тень шарахнулась от подъезда в темень кустов, оттуда раздался истошный мяв. Маришка застыла на крыльце, прикрывая тыльной стороной ладони глаза.

— Вадим, иди сюда и дай мне руку.

Когда Маришка начинала разговаривать таким голосом, спорить с ней было бесполезно. Вадим уложил в багажник ее чемодан и свой рюкзак, шагнул к крыльцу.

Маришка стояла, крепко зажмурившись, одной рукой взявшись за пуговицу на джинсовке.

Если вам перешла дорогу черная кошка, надо закрыть глаза, взяться за пуговицу на одежде и идти дальше. Ну еще бы. Черт его знает, какого цвету была та мохнатая тварь, что сиганула в кусты, но если человек принял решение смотреть на мир как на перманентную трагедию, доказывать что-то бесполезно.

— У тебя пуговица неправильная, — сказал Вадим. – Она железная и вообще скорее болт, чем пуговица. Давай другую руку, пуговица от моей рубашки подойдет.

Руки у нее были холодные, ледяные просто. И жилка на запястье колотилась, как сумасшедшая.

— Спускайся, тут ступеньки. Все, можешь смотреть. Садись в машину.

Маришка сморгнула и открыла глаза. Несчастные.

— Я ужасная дура, Вадим. Я знаю. Но ты уж потерпи как-нибудь.

В таких ситуациях принято говорить: «Скоро меня не станет, и все кончится», подумал он в бешенстве, но промолчал. Распахнул перед Маришкой дверцу салона. Она шагнула с крыльца, как-то неловко наступила на последнюю ступеньку и вдруг упала, как будто кто-то толкнул ее под колени. Но быстро поднялась, поднесла ладонь к глазам:

-- Черт, кожу содрала…

Вадим молча протянул ей чистый платок и снова кивнул на машину такси: садись, мол, хватит уже.

Перед тем, как нырнуть внутрь, Маришка наклонилась и быстрым, будто вороватым, движением подобрала из лужи что-то. Вадим не рассмотрел: камешек какой-то, кажется.

У нее была такая манера. Подбирать у подъезда камешек и потом в городе, повинуясь какому-то невнятному ощущению, оставлять его на клумбе, просто на мостовой, или бросать в решетку люка и слушать, как он летит вниз, ударяясь о стальные потроха городской канализации.

Ну и ладно. Если ей так спокойнее – пожалуйста. Он давно уже убедился, что душеспасительные беседы в этом случае абсолютно бесполезны. Читать проповеди, беситься, орать матом – да можно хоть на дерьмо изойти. Маришка помолчит, посмотрит прозрачными глазами – и продолжит делать по-своему.

И кто он такой, чтобы ей возражать?!

Облака в круглом окошке похожи были то на слои ваты, то на клочья дыма, а то вставали огромные, как горы, подсвеченные снизу солнцем. Их хотелось трогать руками – или просто сидеть и смотреть, как они проплывают, величественные и непостижимые в своей красоте.

Почему с высоты полета все выглядит легче, проще, разрешимее, чем есть на самом деле? Впрочем, это наверное только ему кажется, Маришка явно так не думает. Вон, сидит, вертит в пальцах тот самый, подобранный у подъезда камешек, а еще посадочный талон.

— Может быть, ты, наконец, объяснишь, что с тобой происходит?

— Вадим, а какая разница? – она спрятала свои сокровища в кошелек, задумчиво погладила кожаный клапан с оттиснутой на нем круглоглазой совой. Кошелек Вадим как-то привез из очередной командировки в подарок, и Маришка радовалась ему, гладила – будто живого.

— Представь себе, мне есть разница. Скажи мне честно, чего ты боишься, и закончим на этом.

— И все?

— Совершенно верно. И все. Мы с тобой взрослые разумные люди, и отлично понимаем, что ни черных кошек, ни нечисти в зеркале ванной, ни зловещих фиалок – не бывает. Ты физик по образованию, тебе не стыдно? Скажи мне, что ты об этом думаешь.

— Я думаю, — проговорила Маришка, не поворачивая к Вадиму в лицо и старательно делая вид, что все ее внимание поглощено внезапно открывшимися взгляду зелеными и желтыми лоскутиками полей, — я думаю, Вадим, что мы напрасно поехали.

— Почему?

— Потому что именно этого от нас и добивались. Чтобы мы вылезли из укрытия. Знаешь же, на открытом пространстве добычу поймать – почти плевое дело. Особенно если бегать умеешь. А мы слабые, Вадим, мы – не умеем. И пожалуйста, хватит на этом.