Читать онлайн
"Мирные старики"

Мирные старики

Полковник был не в настроении. Нельзя сказать, что дела обстояли совсем уж плохо, но и сильно хорошими их назвать не получалось. Стремительное, заранее подготовленное и тщательно спланированное наступление захлебнулось и упёрлось в твёрдую стену сопротивления. То, что по их замыслам должно было длиться две недели, продолжалось уже четвёртый месяц. Имперская армия завязла на вражеской территории и упорно отказывалась покидать захваченные с такими потерями районы. Пути назад для них не существовало — была только воля Верховного, а он ни за что не собирался отказывать от разложенного перед ним жирного куска земли, на который он уже давно капал слюной.

Поутихшие боевые действия свелись к позиционной войне, то есть в данный момент обе противоборствующих армии стояли в друг напротив друга, но никто их них не проявлял активности: одни переводили дыхание после внезапной, застигшей их врасплох атаки, а другие — копили силы, судорожно ожидая прибытие подкрепления, и в его отсутствие пытаясь ещё плотнее укрепиться на присвоенных территориях.

Серая армия Верховного топталась на одном месте, и это никак не походило на красиво описанное штабными стратегами победоносное шествие по вражеским территориям. Согласно утверждённым планам, серые солдаты должны были ежедневно проходить по двадцать-тридцать километров, сметая оборону и устанавливая контроль над жилыми поселениями. Имелись задокументированные сведения о том, сколько денег Империя потратила на подготовку каждого солдата в отдельности, и в полном соответствии с этими суммами руководящие чины строили предположение о том, что в их подчинении находится самая прогрессивная и успешная армия. Всё указывало на это, бумаги со множественными подписями и печатями подтверждали боеспособность и манёвренность воинских подразделений Империи, но красивые цифры и выверенные расчёты оказались совершенно бесполезными в условиях настоящих боевых действий. Верховный быстро навёл порядок среди своих военных министров, назначил на освободившиеся должности новых людей, которые после неудачи своих предшественников оказались уже не такими смелыми.

Что бы там ни происходило в высших кругах власти, это не касалось полковника. Вернее, это касалось его в той мере, что он обязан был исполнять приходящие сверху приказы, но не имел на них никакого влияния, а поэтому совершенно не утруждал свою голову стратегическими размышлениями. В его ведении находились тактические задачи, и как раз сейчас он размышлял над одной из них.

Резкая боль в животе заставила его оторваться от прикреплённой к стене карте и схватиться за угол стола, чтобы переждать приступ. Чёртов желудок уже неделю не давал ему покоя. Когда всё это только начиналось, полковнику и в голову не приходило, что ему придётся застрять в дремучих лесах на несколько месяцев, что у них возникнут хоть какие-то проблемы, что чья-то беспечная ошибка обернётся горем для его подразделения. На протяжении последних пяти недель по всему восточному фронту наблюдались перебои с поставкой обеспечения. Вовремя не приходили боеприпасы, заканчивалось горючее, не было необходимого снаряжения, еды катастрофически не хватало… а на все его запросы в штаб неизменно приходил один и тот же ответ: «Задержка. Экономьте припасы. В ближайшее время пришлём новые».

По сути, эта экономия и привела полковника к больному желудку. Он подозревал протухшую воду, которую им пришлось потреблять в пищу несколько дней подряд. Половина его людей до сих пор мучилась поносом и не способна была к приёму твёрдой пищи. Солдаты полковника на глазах дряхлели и из подготовленных воинов — гордости Империи — превращались в вонючих скотов, от которых несло рвотой и нечистотами. Вместо огневой подготовки и укрепления позиции серые солдаты сидели по кустам или отирались возле палатки медиков, надеясь выпросить себе хоть какое-нибудь лекарство. Если бы не своевременное вмешательство полковника, то у них бы уже не осталось никаких лекарств.

Мучимые болью солдаты ненавидели его, он видел злобу на их оплывших лицах, когда проходил по лагерю. Но в данном случае не мог поступить иначе. Планы и так уже пошли насмарку, не было ясности, сколько им ещё предстоит проторчать в этих дебрях, и полковник начинал подозревать, что их пребывание здесь растянется на длительное время, а учитывая проблемы с поставкой, он не мог позволить расточительства в вопросах расходования лекарств.

Да, протухшая вода нанесла его подразделению больше урона, чем последняя стычка с отрядом сопротивления. Сейчас местные перестали донимать их, но первое время то тут, то там постоянно вспыхивали небольшие сражения, отчего полковнику приходилось сутками бывать на ногах и только успевать командовать своими подчинёнными, то строя их в боевом порядке, то уводя обратно под защиту укреплённого лагеря.

В общем и целом, он был неплохим военачальником, разбирающимся в принципах ведения боя, но ранее ему никогда не доводилось развёртывать армию в стеснённом пространстве густого леса. Полковник был приучен к простору, ему нравилось наблюдать за манёврами отрядов на открытой местности, он умел грамотно пользоваться преимуществами и избегать недостатков, но все его навыки перечёркивались узкими лесными тропами, крутыми оврагами и ограниченным обзором. В окружении деревьев он терялся, ему не хватало контроля, он не умел командовать в таких обстоятельствах. И весь его прошлый опыт оказывался бесполезным под сенью высоких деревьев.

Зато этим умело пользовались группы сопротивления. Их малая численность позволяла подкрадываться к серым солдатам незаметно, наносить быстрый удар и тут же испаряться. Гнаться за ними было бесполезно, к этому выводу полковник пришёл после того, как его люди, ушедшие вслед за нападавшими, не вернулись обратно. Лес противостоял Имперским захватчикам, он был полон ловушек, и не было нужды лишний раз на них нарываться.

Стремительные атаки сопротивления изрядно измотали полковника, в его голове сложился устойчивый образ, который не желал открепляться от внутреннего взора: большой неповоротливый динозавр, застрявший меж деревьев, а у него под ногами бегают противные мыши и острыми иголками колют могучего гиганта в болезненные места.

К собственному ужасу, полковник начал замечать за собой признаки нервозности, ничего подобного раньше с ним не приключалось, и это обстоятельство тревожило его даже сильнее, чем невозможность оказать достойное сопротивление. Он стал втягивать голову в плечи, всякий раз выходя из своей палатки, он тревожно всматривался в подступающие к лагерю деревья. Полковник дёргался, если его кто-то окликал, а при разговорах бывал резким и раздражительным. Лишь в силу его звания это до сих пор не привело к скандалу.

Он постоянно постукивал пальцами по деревянной столешнице, заставлял себя прекратить, а через какое-то время неосознанно вновь принимался выбивать дрожащую дробь. То же самое он проделывал и с офицерским стеком. Вышагивая по своему кабинету, он ритмично ударял себя тросточкой по голенищу сапога или с маниакальной одержимостью принимался крутить его в руках, лишь бы не сидеть просто так. Лишь производить хоть какое-нибудь действие… Бессонными ночами полковнику казалось, что он медленно сходит с ума.

Душный климат и тугой воротничок привели к тому, что кожа на его шее воспалилась. Малейшее прикосновение причиняло ему неудобство, что в ещё большей степени раздражало его и усугубляло тот страх собственной ничтожности, что вселили в него высокие деревья, скрывающие врагов. Он боялся не оправдать возложенные на него надежды, после стольких лет безукоризненного служения Империи боялся не справиться с поставленной задачей. Была бы здесь степь, и он бы давно показал всю мощь своего подразделения; было бы открытое место, и ему хватило бы одной грамотной атаки… но со всех сторон на него смотрели равнодушные стволы деревьев, ввергая его в бездну уныния и постоянной неуверенности.

Всё это вынудило полковника сместить своё подразделение сильнее к югу, таким образом ему удалось покинуть район, где активно действовало сопротивление. Для противников юг по-прежнему оставался враждебным местом, и они не рисковали отходить от своих позиций так далеко.

Стряхнув головой, полковник разжал пальцы, отпустил стол и вновь уставился на карту. Всё-таки у него были обязанности перед Империей, и он не собирался от них уклоняться. Одна его рука сама собой подняла лежащий на столе стек и начала им постукивать. Детальная, хорошо прорисованная карта крепилась к фанерному щиту и занимала центральное место в той части его палатки, что представляла собой рабочий кабинет. Несмотря на обильное количество цветных булавок, пояснительных записок и протянутых ниточек, взгляд полковника был сосредоточен на небольшой точке, расположенной в десяти километрах от их нового лагеря. Проклятый зелёный лес покрывал практически всю карту, но в этой точке можно было разглядеть несколько построек, образующих небольшое селение. Правда, над ними не было никакой подписи, обозначавшей название, но это не играло никакой роли. В полученной накануне шифровке были указаны конкретные координаты и приказ захватить точку и укрепить её для дальнейшего использования.

Прочитав шифровку, полковник сразу задумался над тем человеком, кто её составлял. Интересно, представляет ли этот человек, явно имеющий куда большее звание, о том, что значит «захватить точку»? Сколько для этого потребуется серых солдат, каковы будут жертвы? И чем, собственно, её «укреплять»? Полковнику не хватает продуктов и снаряжения, чтобы полностью укомплектовать свой собственный лагерь, а здесь необходимо «укрепить» ещё одну позицию, находящую в глубине лесного массива. Туда нужно будет направить отряд, обеспечить его оружием, выделить им отдельный пай для питания, отправить толкового командира, который сумеет организовать работу по захвату и укреплению. Полковник совершенно не представлял, что его солдатам придётся делать на месте, но в данном случае он имел полное право переложить эти заботы на другие плечи. И сделать он это собирался с улыбкой облегчения на лице. С минуты на минуту к нему должен подойти лейтенант, а пока его нет, можно завершить последние приготовления.

С неохотой полковник отложил в сторону свой стек, потом ещё раз быстро пробежался глазами по приказу, проверяя не упустил ли он каких-нибудь деталей. Чтобы окончательно увериться в своей правоте, он сверил координаты, и они указали на ту самую точку на карте, изучением которой он занимался последнее время.

Надеясь, что боль в животе не наведается к нему во время постановки задачи лейтенанту, полковник поправил фуражку таким образом, чтобы символ Империи был направлен строго на вход, затем придал своему лицу равнодушное выражение. Едва он это сделал, как караульный, откинув полог, вошёл к нему в палатку и, выполнив ритуал приветствия, объявил:

— Полковник, к вам лейтенант Рансхофен.

Командующий коротко кивнул, не удостоив караульного поворотом головы. Не повернулся он и тогда, когда полог за его спиной вновь откинулся.

— Вы меня звали, полковник. Лейтенант Рансхофен прибыл.

Мысленно досчитав до десяти, полковник медленно обернулся и коротко кивнул стоявшему перед ним юноше.

На вид ему было лет двадцать шесть, высокий, хорошо сложенный в идеально сидящей форме. От полковника не укрылось, с какой жадностью молодой лейтенант вперился взглядом в лежащую на столе фуражку с серебряной змеёй, готовящейся к прыжку, — армейской эмблемой Империи. Несомненно, ему хотелось заполучить такую же, однако младший офицерский состав вынужден был носить эмблемы из окрашенной жести. Подобное разделение по мысли Верховного должно было способствовать сразу двум целям: во-первых, это подстёгивало молодой командный состав тянуться к звёздам высших званий; во-вторых, создавало дополнительное давление на действующий старших офицеров, призывая их бережно и ответственно относиться к занимаемым должностям и всегда помнить о том, что на их место претендует сразу много желающих.

Едва только полковник развернулся, как взгляд юноши оторвался от фуражки, скользнул по карте, а потом остановился на лице полковника. Если лейтенант и испытывал нетерпение, то ему мастерски удавалось это скрывать. Полковник без лишней спешки осматривал прибывшего солдата, для начала он отметил начищенные сапоги, затем его глаза стали подниматься выше, задержались на затянутом ремне, отметили состояние кобуры и рукояти высовывающегося табельного пистолета. Застёгнутый на все пуговицы и вытянутый в позе ожидания перед ним стоял образцовый солдат победоносной Империи.

Рансхофен выглядел в полном соответствии со всеми мысленными уставами и нормами, при всём желании полковнику пришлось бы сильно потрудиться, чтобы найти хотя бы одну мелочь, к которой можно было придраться. Не зря лейтенант с такой смелостью и даже наглостью прицеливался к фуражке с серебряной эмблемой, у него были все основания рассчитывать заполучить такую же в ближайшее время.

Вокруг личности лейтенанта ходило множество слухов, главный из которых сводился к тому, что он якобы является сыном самого Верховного. Рансхофен на этот счёт не распространялся, но его стремительное продвижение по карьерной лестнице однозначно говорило в пользу известного родства. Помимо быстрой смены званий и успешно занимаемых должностей он обладал ещё некоторыми привилегиями, которыми не стеснялся пользоваться. Одной из привилегий являлся так называемый карательный отряд, находивший у него в подчинении. Говорить об этом прямо считалось дурным тоном, но ни для кого не было секретом то, что карательный отряд никогда не принимал непосредственного участия в боевых действиях. Они не шли вместе со всеми в атаку, не ходили в разведку, не рисковали под вражескими пулями, отсиживаясь вместо этого в запасе на удалении от эпицентра сражения, ничем при этом не рискуя. Зато в их власти было расстреливать пленных и заниматься дележом захваченного имущества. Каратели были похожи на гиен, которые приходили издеваться над шкурой мёртвого льва.

Касательно Рансхофена и его карательного отряда, лишь недавно прибывших в лесной лагерь, полковник получил вполне исчерпывающие инструкции. На доске приоритетов военного руководства лейтенант стоял много выше обычных серых солдат и самого полковника в том числе. Несмотря на разницу в возрасте и званиях, полковник осознавал всю формальность своего положения. Осознавал это и лейтенант, хотя никогда в открытую не проявлял этого. Его навязчивое присутствие ещё в большей степени подтачивало уверенность и выдержку старого командира.

Поступивший ему приказ был лаконичен и прямолинеен, учитывая изложенные в нём сведения, а также упадочное состояние его собственных солдат, полковник решил доверить выполнение возникшей задачи свежему отряду Рансхофена. Такие дела были вполне в духе кровожадного лейтенанта и не представляли для него опасности.

Стоя друг напротив друга, командир и подчинённый, обменивались взглядами, думая при этом о своём. Рансхофен изображал покорность и готовность броситься выполнять любое поручение, полковник старался не выдать истинных чувств, обжигающих его изнутри. От кончиков начищенных сапог до козырька фуражки ему был противен лейтенант, во всём превосходящий его, не сомневающийся в своей успешности и умело шагающий по головам.

Полковник был рад шансу хоть на некоторое время избавиться от вида этой вечно всем довольной рожи.

— Итак, — начал он, закладывая руки за спину и вновь поворачиваясь к изученной карте, — вчера вечером я получил приказ из штаба. Для его выполнения требуется небольшой, хорошо подготовленный отряд. И мой выбор сразу пал на вас, лейтенант Рансхофен.

Молодой офицер, не дожидаясь приглашения, сделал несколько шагов и встал за плечом полковника, нарушив границы личного пространства последнего.

— Приказ какого рода? — Недоверчиво переспросил Рансхофен, хотя по всем правилам ему не позволялось открывать рта.

Обозначив таким образом своё положение, он выжидательно уставился на полковника, не убирая с лица выражения легчайшего недоумения. Старый командир никоим образом не отреагировал на нарушение субординации и в спокойной манере продолжил излагать свои мысли.

— Здесь, — его палец ткнулся в точку на карте, — расположено небольшое поселение, которое необходимо захватить и укрепить. Думаю, вашему отряду не составит труда добраться до селения и присвоить его к владениям нашей славной Империи? Этот захват предвещает большие перспективы для дальнейшего успешного ведения боевых действий. Это поселение планируется использовать в качестве новой отправной точки для углубления фронта на вражеской территории.

Повисла краткая пауза, за время которой полковник подавил в себе желание обернуться и посмотреть на изменившееся лицо лейтенанта.

— Мне не хочется быть навязчивым, полковник, но мой отряд не может участвовать в захватах. Эту работу мы оставляем другим солдатам нашей славной Империи, а у нас несколько… иные цели в идущей войне. Конечно, если вы не забыли об этом, полковник. — Рансхофен демонстративно растянул звание своего формального командира.

Полковник вновь проигнорировал колкость, он отошёл от карты и приблизился к своему столу. Мысли его в данный момент были заняты другим, поэтому ничто не помешало рукам ухватиться за привычный стек и начать выстукивать им ритм.

— Уверяю вас, лейтенант, с моей памятью всё в полном порядке. А полученный мною приказ вполне соответствует целям, которые вы преследуете в идущей войне. Дело в том, что обозначенное селение принадлежит безнадёжным старикам, которых насчитывается примерно три десятка человек. Там живут мирные старики, милые старушки… Это спокойный уголок, это блаженная гавань, где выжившие из ума пожилые люди тянут последние дни своей долгой жизни. Мне казалось, что такие селения и представляют интерес для вашего отряда.

Лейтенант не сводил с него взгляда. Молодой солдат старался прочитать опытного командира, уловить его мысли, поймать на несоответствии. Полковник спокойно встречался с ним глазами, ему нечего было скрывать. Он ничего не проиграет от того, что лейтенант откажется, и колебание Рансхофена говорило лишь о его заинтересованности в происходящем.

— Покажите приказ. — Наконец проговорил лейтенант. — Я хочу сам прочитать его.

Неслыханная дерзость по армейским меркам, но полковник и на этот раз не повёлся. Стеком он указал на сложенный листок, лежащий поверх стопки писем. Он не собирался передавать приказ в руки Рансхофену, тот сам должен был его поднять, если ему это было нужно.

Дав полковнику секунду и поняв, что тот не собирается передавать ему бумагу, лейтенант схватил указанный листок и развернул его. Стек постукивал по голенищу сапога, пока молодой военный просматривал отпечатанные строчки. Рансхофен закончил чтение и поднял взгляд на ожидающего полковника.

— Это существенно меняет дело. — Чуть ли не с радостью проговорил лейтенант, и в этот момент он показался полковнику как никогда мерзким. Стоило Рансхофену узнать о том, что его противниками станут беззащитные старики, он сразу воодушевился предстоящим рейдом карательного отряда. — Да, думаю вы были правы, когда говорили о том, что приказ соответствует моим целям в этой войне. Мне потребуется время на сборы, но весьма скоро мой отряд будет в полной готовности к выходу.

Рансхофен собирался было сразу отправиться раздавать приказания своим людям, но жест полковника заставил его замереть на месте. Неторопливость старого командира начала раздражать лейтенанта, но гнев в его глазах вспыхнул лишь на мгновение, а затем его сменило не вызывающее доверия выражение сдержанности.

— Не сомневался в том, что полученный приказ придётся вам по душе, лейтенант. — Полковник заставил себя отложить стек — признак нервозности, — которым успел обстучать свои сапоги. — Но дополнительно хочу акцентировать ваше внимание, как командира предстоящей операции, на том, что приказ состоит из двух частей. Вам нужно не только захватить, но и укрепить поселение, подготовить его к прибытию и размещению наших войск…

— Я всё это прочитал, полковник, и если вы…

— Не перебивайте меня, лейтенант, когда я говорю и тем более, когда я ставлю перед вами задачу! — На этот раз резко ответил полковник и тем самым застал Рансхофена врасплох. — Я нисколько не сомневаюсь в ваших командирских способностях, как и в превосходной подготовке ваших бойцов. Уверен, для вас не составит труда обеспечить должное укрепление захваченной территории.

— Да… но, когда до этого места доберутся наши войска, полковник? — Отправившийся от ответа полковника лейтенант решил уколоть его больное место. — Когда нам ждать прибытия войск?

Злободневный вопрос, который полковник слышал по несколько раз на дню и на который уже успел выработать простой ответ.

— Скоро, лейтенант.

Глядя в спину удаляющемуся лейтенанту, полковник сильнее всего хотел расстегнуть тугой воротник. Лишь дождавшись пока полог палатки вернётся на место, он сдёрнул верхнюю пуговицу и принялся неистово чесать зудящую шею. Потом взял со стола неизменный стек и, постукивая им по воспалившейся коже, стал смотреть на карту, прикидывая, какую выгоду можно извлечь из небольшого поселения — последнего приюта уставших от жизни стариков.

***

Старина Боб сидел на крыльце своей маленькой хижины и настраивал банджо. Под ним было удобное, сделанное им же плетёное кресло, в руках привычно дребезжал инструмент, а впереди рисовался целый день, заполненный приятными, неспешными делами. Течение жизни в их спокойном уголке совсем не походило на ту суетливую круговерть, в которой проходили его давнее детство и забывающаяся юность. Пусть дни здесь и походили друг на друга, пусть развлечения были сведены к минимуму, он ни за что не променял бы свою хижину в лесу ни на что другое. Покой — чуть ли не единственная валюта, почитаемая старыми людьми, и здесь он с лихвой наслаждался им. Лишь на склоне лет он, наконец, осознал, чего ему не хватало прежде и в чём действительно нуждается уставший человек.

Они образовали свой городок, умышленно удалившись от излишеств цивилизаций, претендуя на практически полную автономность и испытывая потребность лишь в самых необходимых вещах. У них были электрические генераторы, и раз в месяц им приходилось ездить за сотню километров в город, чтобы пополнить запасы бензина или лекарств, но помимо этого они не имели никаких связей с внешним миром. Слишком долго они были пленниками городов, слишком много лет каждый из них занимался совершенно не тем, что было ему по натуре, слишком давно они мечтали о тайном убежище, где будет возможность запрятаться от прошлого и вдоволь насладиться тем настоящим, что ещё оставалось у них.

Несмотря на сплочённость, возникшую в их рядах, и даже некую родственность, Старина Боб всё равно продолжал оставаться страстным почитателем уединения. Он дорожил тем временем, которое проводил наедине с собой, и этим обстоятельством объяснялось то, что его хижина стояла в стороне от основного селения. Даже среди живущих на отшибе стариков он продолжал оставаться одиночной, каким и был всегда.

Это вовсе не обозначало, что он избегал своих друзей стариков с их засаленными шуточками и упрямым ворчанием — у него не осталось более близких человек, просто жизнь сделала его не самым общительным и чрезвычайно угрюмым, а все остальные давно уже привыкли к его особенности и воспринимали её как должное. Днём он обязательно совершит прогулку и нанесёт визит в основное селение, а сейчас было самое подходящее время для того, чтобы посидеть на крыльце и подёргать струны старого банджо.

Вот только инструмент никак не желал настраиваться. Третья струна упорно выбивалась из ровного звучания, внося в получавшиеся аккорды дисгармонию, и заставляя Боба постоянно подкручивать колок.

Старость научила его просыпаться как можно раньше — у него в запасе оставалось не так много дней жизни, и обидно было расходовать их на сон. Когда-то Старина Боб спокойно мог дрыхнуть на протяжении двенадцати часов, сейчас подобное представлялось ему безрассудным расточительством. Он выходил из своей хижины задолго до того, как солнце поднималось из-за деревьев. Он имел привычку сидеть в плетёном кресле, слушать звуки просыпающегося леса и покуривать лёгкую дурманную траву. В иной раз он заваривал себе крепчайший чай в одном из калебасов, зажигал походный светильник и читал в ожидании рассвета. Банджо стояло возле кресла, так, чтобы до его грифа можно было дотянуться, не вставая с сидения. Но играть на нём он начинал только после того, как появлялось солнце. В этом не было никакого смысла, но Старина Боб просто следовал сложившемуся у него ритуалу. Здесь некому было смеяться над подобными странностями.

Вот и сейчас солнце только начинало прокрадываться в его владения. Пройдя сквозь частокол древесных стволов, оно лизнуло краешек огорода, на котором Боб выращивал тыквы. То был специальный сорт бутылочной тыквы, идеально подходящий для изготовления всякой посуды. Конечно, несколько грядок, расположенных перед его хижиной, нельзя было назвать полноценным «огородом», но Старина Боб не был силён в фермерских делах, а потому вполне гордился теми скромными плодами, что ему удалось вырастить на своей земле. То ли дело Эрнесто или старушка Тавифа — вот кто действительно обеспечивал их общину овощами и фруктами и получал от процесса земледелия истинное удовольствие.

Солнечные лучи перекатывались по гладким поверхностям тыкв, а он тем временем возился со своим банджо. Инструменту было уже немало лет, и те из стариков, кто ещё не окончательно утратил слух, уже не единожды говорили Бобу о нестройном звучании струн и отчётливом дребезжании при игре. Они советовали ему перетянуть струны, смазать гриф лимонным маслом, затянуть колки или проверить положение металлического стержня… Старина Боб сдержанно выслушивал их советы, но на практике не собирался следовать ни одному из них. Он играл на этом банджо больше двадцати лет и привык к его голосу, пусть временами тот и звучал фальшиво.

Струна упорно не желала подстраиваться, Боб, автоматически выполняя привычные движения пальцами, распрямил затёкшую шею и моментально позабыл про музыкальный инструмент. Из леса прямо напротив его хижины выходили вооружённые люди, одетые в серую форму. Солнце отражалось от металлических эмблем на их фуражках, но Старина Боб внезапно ощутил холод, будто призрак пронёсся мимо его кресла, словно старые воспоминания ожили и промаршировали перед ним.

Во главе отряда двигался высокий человек с надменным и хищническим выражением лица. На его плечах сверкали погоны, но Боб растерял свою прежнюю зоркость, и потому не смог точно определить звание командира. За ним следовало порядка двадцати серых солдат, вооружённых автоматами, только один из них имел за спиной некое подобие ранца, и лишь спустя какое-то время Старина Боб понял, что это баллон огнемёта. Недобрые опасения зашевелились в том месте, где раньше у него была почка. Он наблюдал за марширующими серыми солдатами, совершенно позабыв про настраиваемую струну.

Послышался резкий хлопок, перетянутая струна лопнула, одним концов больно хлестнув по лицу засмотревшегося старика, но тот едва ли обратил на это внимание. Под его глазом проступала красная полоса, а он, не отрываясь, смотрел исключительно на людей в военной форме. Ему следовало встать и что есть сил броситься к кнопке, но он застыл в привычном кресле, наблюдая картину, напоминающую о худших годах его молодости.

Громкий звук привлёк внимание солдат, они вскинули автоматы, и двадцать стволов оказались направленными на одного беспомощного старика, сжимающего в руках банджо. Кто-то нервно хохотнул, наверняка их позабавил внешний вид непричёсанного и одетого в тряпьё старика. Командир бросил в сторону Старины Боба один взгляд, затем поднял затянутую в чёрную перчатку руку и едва заметно махнул в его направлении. Один из солдат, что шёл последним, моментально ответил на этот жест, он резво выбрался из колонны и стал приближаться к хижине Боба.

Старик отметил улыбку, блуждающую на его гладко выбритом лице, говорящем о превосходстве и имеющем заранее триумфальное выражение. Старине Бобу сразу не понравился этот молодой человек, не только очевидные признаки, но и интуитивные вещи вызывали крайнюю настороженность, весь его вид, костюм, цель и блеск в глазах кричали о тревоге. Люди с автоматами редко являются символами мира. И они всегда убивают спокойствие.

Не страх, не смятение, не злость, а исключительно груз тягостных воспоминаний вдавил Боба в его плетёное кресло, накинулся на него после стольких лет и оплаканных потерь. Он узнал серую форму. Да, конечно, кое-какие изменения произошли, военная мода не стояла на месте последние десятилетия, некоторые элементы заменились на более практичные, но суть осталась прежней. Не поменялось и то, что служило наполнением для этой формы, — фанатичная, алчущая плоть имперских амбиций, закатанная в оболочку светловолосого и улыбчивого юнца.

Хотя зрение и подводило Старину Боба, но теперь он уже не сомневался в том, что на фуражке солдата будет приколота металлическая змея с развёрзнутой пастью. Эта отметина была ему так же знакома.

Серый солдат шёл напрямик, равнодушно втаптывая в землю оранжевые плоды созревающих тыкв. Он что-то насвистывал себе под нос, но при этом не спускал рук с автомата. Один раз он подмигнул сидящему Бобу.

Серый солдат замер в нескольких шагах от крыльца и неподвижного Старины Боба. Он повернул голову в ту сторону, где древесные стволы скрывали удаляющийся отряд, вскинул вверх руку с плотно сжатым кулаком, видимо, таким образом желая удачи своим товарищам, а потом переключил своё внимание на Старину Боба.

Старику показалось, что в этот момент солдат как будто впервые обратил на него внимание. Имперский воин брезгливо скривил губы, осознав, какое ничтожество восседает перед ним. Славный сын Империи видел перед собой худого, сморщенного старика, одетого в рваную куртку. Возраст последнего был вызовом его неувядающей молодости. Солдат презирал Старину Боба за его дряхлость, за грязь, скопившуюся в его длинных волосах, за кривобокий стул, на котором тот сидел, за нелепый вид и древнее банджо, что тот до сих пор сжимал в руках.

Всё это Старина Боб прочитал в глазах молодого солдата и совершенно этому не удивился. В отличие от формы некоторые вещи на протяжении человеческой жизни не меняются, например, некоторые взгляды и убеждения, и идеологии. Трудно отказаться от внушённого превосходства и неравенства, когда они ставят тебя выше прочих.

Серый солдат не решался взойти на крыльцо, как будто боялся той грязи, что покрывала давно не стиранную одежду странного старика, решившего поселиться в лесной глуши. Он натянуто улыбнулся, впрочем, не сумев спрятать за этим пренебрежения, а затем деловито похлопал ладонью по стволу автомата. «Я пущу его в ход, если мне не понравится твоё поведение» — так Старина Боб истолковал этот нехитрый жест.

— Я представитель великой армии Империи, действующий в рамках выполнения приказа Верховного, и объявляю, что отныне это поселение переходит под его власть. С текущего утра на этой территории действуют наши законы, должность представителя Империи, а равно и распорядителя этих земель, возлагается на лейтенанта Рансхофена, а всему населению предлагается перейти под нашу юрисдикцию, а со всеми непокорными поступить в соответствии с предписаниями военного времени. — Закончив декламировать заученный текст, солдат грозно посмотрел на старика. — Ты хоть слово понял, бродяга?

Боб, круговорот мыслей которого заканчивал вращение, раскрыл рот и тупо поводил головой из стороны в сторону. Он понял всё до единого слова, но серому солдату не обязательно было знать об этом. Ему нужно было ещё некоторое время на продумывание своих дальнейших действий, однако любое промедление грозило опасностью всем остальным старикам-мирянам. Ему надлежало их предупредить, но для начала следовало каким-то образом избавиться от соглядатая в форме.

— Так я и знал, что дремучие пни вроде тебя, не имеют ни малейшего понятия о цивилизованной речи. — Военный зажал пальцем одну ноздрю и смачно высморкался на огород Старины Боба, после чего вытер руку прямо об китель. — Мне приказано привести тебя к остальным, а там уже лейтенант решит, что с вами делать. Но будь моя воля, я бы пристрелил тебя прямо здесь. — Его глаза внезапно переменились, за ними зажглась отвратительная мыслишка. — Хотя я вполне могу сказать, что ты проявил сопротивление и вынудил меня пустить в ход оружие. — Он вскинул автомат и навёл его на сидящего старика. — Надеюсь, такой язык является для тебя более понятным.

Старина Боб медленно выбрался из своего кресла.

— Шевелись! — Прикрикнул на него солдат. — Я такими темпами и к полудню не доставлю тебя к лейтенанту. Двигай своими ногами, не то мне придётся пинком спустить тебя с этого крыльца!

Однако Боб продолжал оставаться на месте, он глупыми глазами пялился на имперского солдата, изображая крайнюю степень непонимания и испуганности. Последнее обстоятельство явно злило военного, видимо, тому не терпелось как можно скорее присоединиться к своему отряду, ему вовсе не хотелось возиться с этим тупоумным и неряшливым стариком.

— Да брось ты свою гитарку! — Он сделал шаг и оказался на крыльце, норовя силой вытолкнуть с него старика. — Я же сказал тебе…

Направляемое крепкой рукой банджо со всего размаху впечаталось в лицо неудавшегося конвоира. Деревянная дека, разбивая зубы и прорезывая щёки, разломала челюсть солдата и заставила его повалиться на спину. Как распятый спаситель, он с разведёнными руками рухнул в остатки тыкв, изнутри рвался истошный крик, но сильный удар о землю выбил из него весь воздух. Солдат попытался сделать вдох, но нос не подчинялся ему, а горло царапали обломки перемолотых зубов. Он вслепую силился нашарить свой автомат, но вместо этого его запястье вдавили в землю, а потом он ощутил острую коленку, навалившуюся ему на горло.

Костлявый старик оседлал его, и не так-то просто оказалось скинуть его хрупкое тело. Руки Старины Боба оказались неожиданно сильными, а хватка цепкой — он не оставлял своему врагу ни единого шанса. Серый солдат ещё предпринимал попытки сбросить с себя Боба, но тот крепко вознамерился довести свою работу до конца, пусть это была и не самая приятная работа в жизни. Видят боги, Старина Боб пытался жить мирно, но умел за это и убивать.

Разорванная струна обвилась вокруг шеи корчащегося солдата, и металл всё глубже впивался в кожу, выдавливая жизнь, доводя страдания до максимума, избавляя мир от одного последователя бесноватого Императора.

Когда жизнь окончательно покинула тело серого солдата, Старина Боб ещё некоторое время продолжал сидеть на нём. Изуродованное лицо юноши внушало ему отвращение, но тем не менее он заставил себя убедиться в отсутствии пульса. Его собственный пульс выбивал бешенную канонаду, а руки, запачканные в крови мертвеца, дрожали от перенапряжения, Бобу пришлось буквально заставлять свои пальцы разжиматься — так крепко он стиснул металлическую струну.

Оторвавшись от трупа, Старина Боб облокотился ладонями на крыльцо и стал подниматься. Его душила отдышка, в глазах отдавались удары сердца, колено предвещало сильные боли в недалёком будущем… Сколько времени прошло с момента ухода основного отряда? Как далеко они успели отойти? Старина Боб не знал, но не сомневался, что ему следует торопиться.

Удостоверившись в том, что звук борьбы не привлёк внимание ушедших солдат и никто из них не спешит к его хижине, Старина Боб оттащил в кусты тело, предварительно сняв с него автомат и несколько запасных магазинов. Огнестрельное оружие всегда вызывало у него отторжение, но в данном случае он предпочитал перестраховаться. Неизвестно, каким образом события повернутся в ближайшее время, поэтому он счёл необходимым вооружиться дополнительно.

Подволакивая ударенную ногу, Боб быстро добрался до единственной комнаты своей хижины. Первым делом он вдавил неприметную кнопку, вмонтированную в стену, — двадцать лет она ждала своей очереди, и каждый из стариков спокойного уголка в тайне наделся, что она им никогда не пригодится. Пока система оповещения запускалась, Старина подошёл к сложенному из бамбука стеллажу, большинство полок которого украшали искусно сделанные калебасы. Боб гордился своими калебасами и частенько протирал с них пыль, но при нынешних обстоятельствах они ему лишь мешались.

Нетерпеливо смахнув тыквенные сосуды на пол, старик просунул руку дальше и из вытянутой, скрытой от глаз ниши вытащил длинный чехол. Потрёпанный чёрный кофр с металлическими застёжками он бросил на стол и сразу распахнул его.

В своих домах они неизменно держали оружие, потому что трудно отказаться от того, с чем провёл большую часть жизни. От того, что и обеспечило их жизням такую продолжительность. Они не хранили его на виду, но поддерживали в рабочем состоянии и всегда старались держать под рукой, ведь не могли забыть цену, которую заплатили за мир и спокойствие.

Блочный лук привычно лёг в руку своего владельца. На левом бедре Боб разместил колчан и с перекинутым за спину вражеским автоматом переступил порог своего лесного дома. Под спокойные звуки «тревожного регги» он, держа стрелу на тетиве, хромающей походкой направился в сторону основного селения, надеясь не опоздать.

***

Эрнесто слишком погрузился в работу, а потому появление серых солдат обернулось для него полнейшей неожиданностью. Лишь выйдя из теплицы с лопатой в руках, он увидел их марширующими по узкой тропе. Запоздало до него донеслось спокойное звучание «тревожного регги», доносящееся из домика. Поселившись в лесу, они заранее озаботились не привлекающей внимание системой оповещения друг друга, и в тот единственный раз, когда ей воспользовались, Эрнесто оказался к этому не готов.

Под досками пола у него хранилось оружие, но доставать его сейчас не было времени. Двое серых солдат уже подходили к нему, и Эрнесто не сомневался в их намерениях. Он проклинал собственную невнимательность, но одного этого явно не хватало для того, чтобы выпутаться из ситуации, в которую он сам себя и поставил.

Приближающиеся солдаты напоминали парочку закадычных друзей, они чеканили шаг в унисон, имели одинаковую выправку и выглядели точь-в-точь как успешные выпускники какого-нибудь военного училища, в чём старый садовод не сомневался. Имперские офицеры умели муштровать солдат, и Эрнесто не понаслышке знал об этом.

У одного из них было вытянутое лицо, а на носу сидели очки в тонкой оправе, не будь при нём автомата, то вполне можно было бы спутать со студентом-старшекурсником, возвращающимся из библиотеки. Второй солдат имел более суровый вид, его щёку пересекал свежий шрам, брови были подпалены, а глазами он напоминал голодного бульдога. Вполне очевидно, что среди этих двоих лидирующую функцию занимал второй солдат.

— Эй, землекоп! — Чрезмерно громко прокричал очкастый и заставил Эрнесто поморщиться. — Как поживает твой урожай? Я как раз искал местечко, где можно отлить!

С этими словами человек в очках без всякого стеснения расстегнул пуговицу своих форменных штанов и стал справлять малую нужду прямо в раскрытую дверь теплицы. Эрнесто задохнулся от возмущения — ему стоило великих трудов облагородить местную почву, а пришлый имперец мочился прямо в его огород, практически ему в душу! Непроизвольно он дёрнулся навстречу, но дорогу ему моментально преградил второй солдат, лицо которого было отмечено шрамом.

— На твоём месте, дед, я бы воздержался от неосмотрительных действий! Приказом Императора этот лес теперь принадлежит ему, а значит и твои захудалые сорняки также считаются имуществом Империи. Лучше бы тебе не сопротивляться и проследовать с нами к лейтенанту. — Он повёл дулом автомата, приказывая Эрнесто встать перед ним. — Завязывай с этим. — Бросил он через плечо очкастому, который всё ещё продолжал орошать возделанные грядки. — Вряд ли такое придётся Рансхофену по нраву…

— Да брось! — Весело отвечал очкастый. — Как он узнает. Разве только ты наябедничаешь на меня…

Эрнесто воспользовался той единственной возможностью, которая была ему предоставлена. Очкастый стоял к нему спиной, а солдат со шрамом весьма вовремя повернул голову в направлении своего товарища. Садовник не имел возможности для размаха, а потому со всей силы ткнул заострённым концом лопаты в переносицу. Он целился под обгорелые брови, и не промахнулся.

Глубоко вошедшая в череп лопата выскользнула у него из рук, когда тело солдата стало заваливаться в сторону. Лишённый оружия Эрнесто медлил лишь мгновение, а потом что есть силы толкнул своего второго противника, пользуясь его уязвимостью. Напоминающий студента солдат со спущенными штанами шлёпнулся в собственную лужу, и от удара о землю с его носа слетели очки.

Не тратя более времени, Эрнесто развернулся и с максимально возможной скоростью устремился к своему домику. Он бежал на звук «тревожного регги», и ноги в просторных галошах скользили на древесных корнях. «Откинуть коврик. Убрать доски. Достать оружие. — в его голове билась последовательность действий, напоминающая скороговорку. — Откинуть коврик. Убрать доски…»

За его спиной послышался рёв серого солдата, клянущегося убить его, но Эрнесто не сбавлял хода, пока не послышались выстрелы. Шальные пули ударились о стволы деревьев, Эрнесто сбился с шага и перед самыми ступеньками своего дома растянулся на земле, больно приложившись виском о выступающий корень.

Обернувшись, он увидел нелепую картину, впрочем, совершенно не показавшуюся ему забавной: лишённый очков солдат одной рукой придерживал спадающие штаны, в другой держал автомат и опасно водил им по сторонам, прилагая все силы для отыскания своего обидчика.

— Старая свинья, я доберусь до тебя! Только пискни, и я тут же прошью тебя очередью! — Он нажал на курок, и ещё несколько весточек смерти отправились в кратковременный полёт. К счастью для Эрнесто все они прошли мимо, однако солдат продолжал подбираться ближе. — Где ты?

Пули, выпущенные на этот раз, прошили дверь и верхние ступени дома Эрнесто, засыпав его острыми щепками. Как бы плохо у парня не обстояли дела со зрением, в следующий раз он непременно заденет Эрнесто.

Казалось, вот уже дверь, за ней старый коврик, а под ним спасение, но Эрнесто покорно лежал возле ступеней, наблюдая за приближением солдата. Видимо, тому удалось различить распростёртую фигуру старика, он отпустил штаны и двумя руками взялся за автомат.

— Тут и слепой не промахнётся! — Выкрикнул серый солдат, и в тот же момент Эрнесто закрыл глаза.

Он задержал дыхание, он приготовился к сильной боли и стиснул зубы, но ничего не произошло. Когда Эрнесто приоткрыл один глаз, перед ним всё ещё стоял солдат со спущенными штанами, а его горло насквозь пронзала стрела. Вторая ударила его меж лопаток, подводя черту его мелочной жизни.

Из-за теплиц вышел Старина Боб, припадающий на одну ногу, и сразу устремился к лежащему на земле Эрнесто.

— Тебя не задело? — Спросил он, опускаясь на корточки возле своего друга. При этом обе его коленки протестующе щёлкнули, но Боб не придал этому значения. Многие вещи с приходом старости воспринимаются как должное.

Эрнесто провёл ладонью по виску, стряхнул стекающую кровь на землю и отрицательно покачал головой.

— Я сам успел приложиться об корни, пока бежал за своим оружием. — Его голос звучал неуверенно, словно он пытался извиниться перед Бобом за собственную неосмотрительность. — Мы всегда считали себя готовыми к этому, но… но после стольких лет мы всё же утратили бдительность…

Из-за простреленной двери до них доносились звуки «тревожного регги», сочинённого ими несколько десятилетий назад и обращённого в сигнал, который никто из них не хотел услышать.

— Меня они тоже застали врасплох. — Боб похлопал старого товарища по плечу и помог ему подняться. — Поэтому я немного запоздал с запуском песни.

— Приятно слышать, что не один я в это утро оказался без оружия. — Эрнесто смущено улыбнулся, хотя смеяться было нечему. Он отряхнул свои штаны, затем снова провёл рукою по виску, размазывая кровь. — И как тебе удалось избавиться от их назойливого присутствия?

Отвечая на вопрос, Старина Боб как будто бы омолодился, за шкурой дряхлого старика проступили очертания молодого авантюриста, которого Эрнесто помнил только по старым фотографиям.

— Скажем так, сегодня утром в мире стало на одно дребезжащее банджо меньше. Но вряд ли эта новость опечалит вас, которые так настойчиво указывали на его неисправность.

Эрнесто не сумел сдержаться и фыркнул словам Боба. Садовод наконец сумел добраться до своего дома, он отшвырнул в сторону ковёр, быстро убрал половые доски и достал из тайника деревянный ящик. Для начала он вытащил из него картонную коробку, в которой хранился древний револьвер с пузатым барабаном. Эрнесто быстро снарядил его, обвязался патронажем и извлёк из ящика пыльные гранаты с длинными ручками. Несколько он подвесил к своему поясу, ещё одну протянул Старине Бобу. Тот приладил её к отобранному автомату. Укомплектовавшись таким образом, оба старика поспешили как можно быстрее покинуть душное жилище Эрнесто.

Проходя мимо лежащего солдата, мочившегося на грядки, садовод пнул его ногой, отчего с головы покойника слетела фуражка и имперской эмблемой, как незрячим глазом, уставилась в небо.

— Судя по всему, старый император воспитал новый выводок. И ему не терпится спустить его с цепи! — Проговорил Эрнесто, но Боб не слушал своего друга. Его взгляд был устремлён в сторону основного поселения, над которым виднелись клубы чёрного дыма. Лёгкий ветерок доносил до них запах гари, крики и приглушённые звуки «тревожного регги».

***

На самом краешке лавочки сидел старичок в необъятном сомбреро. Звали его Гальмен, он раскачивал единственной ногой, а в набухших от артрита пальцах держал флейту, прикладываясь к ней губами. Ему всё не удавалось закончить музыкальный фрагмент, так как он вынужден был постоянно поворачивать голову в сторону леса и высматривать приближающихся врагов. «Тревожное регги» выполнило свою функцию, и теперь поселение мирных стариков готовилось к обороне. За стенами соседних хижин извлекались всевозможные средства уничтожения, дряблые руки впервые за долгое время прикасались к рукоятям и проверяли прицелы. Каждый спешил вооружиться по собственному разумению и в соответствии со своими навыками.

Предусмотрительный Гамельн был избавлен от этой суеты, рядом с ним на скамье лежал чехол от флейты, а более ни в чём в данной ситуации он не нуждался. Он увидел мелькнувшее в окошке лицо матушки Тавифы, махнул ей, но нахмуренная женщина не удостоила его вниманием, полностью сосредоточенная на подготовке собственного арсенала.

Сидя в ожидании нападения, Гамельн чувствовал волнение, но не страх. Он возбудился, как малый ребёнок перед первым походом в кино. Несмотря на преклонный возраст, Гамельн ёрзал на жёстком сидении, втайне желая того, чтобы события поскорее набрали экстремальный оборот. На пороге возможной смерти он ощущал невероятный подъём, оказывается в нём ещё сохранился порох прежних времён, такой же запальчивый и ядрёный, как и во время его наёмничьей карьеры. Вообще «тревожное регги» возвещало о беде, но в данном случае Гамельн считал себя к ней абсолютно подготовленным.

На тропинке послышались шаги, а в скором времени из-под тенистых крон на расчищенное пространство возле хижин выступил отряд солдат. Гамельн едва удержался от удивлённого стона, и едва ли кому-то из них не пригрезились призраки прошлой войны. Серая форма была противна взору мирных стариков, как и металлическая змея, приколотая к фуражкам.

Верховодил отрядом молодой мужчина, находящийся в лейтенантском звании. Тот сразу заприметил безногого старика и решительным голосом окликнул его:

— Где проживает ваш главный? — Ни приветствий, ни уважения, один только приказной тон. Холодный вопрос, лишённый побочных слов и эмоций.

Трясущейся рукой Гамельн указал на жилище Толузара-Скульптора. Лейтенант, моментально забыв про существование калеки, бодрым шагом двинулся в указанном направлении, поманив за собою двоих своих солдат. Остальным он жестами указал «Расходитесь», что, как понял Гамельн, означало: «Захватывайте деревню», потому как оставшиеся солдаты (а было их пятнадцать человек, что сразу подсчитал флейтист) стали разбиваться на небольшие группки, попутно прицениваясь к милым деревянным домикам. Однозначно они прибыли сюда, чтобы насладиться насилием над беспомощными стариками, ехидные ухмылки не скрывали замыслов, а пренебрежительно лежащие на спусковых крючках пальцы уже предвкушали лёгкое нажатие.

Серые солдаты, введённые в заблуждение видом ветхих старцев, дробили свои силы, беззаботно расходясь всё дальше друг от друга. Один из них носком сапога разбил несколько глиняных кувшинов, другой вытер потное лицо, вывешенным для просушки бельём, третий пинком отворил дверь ближайшего домика и просунул внутрь свою наглую харю.

Серые солдаты заранее присвоили себе мирную деревеньку, записали её в свои владения и считали стариков за слуг, готовых исполнять малейшие их капризы. Они не представляли, как дорого им придётся заплатить за свою беспечность. Они и думать не могли, что спокойная старость умеет кусаться с такой силой.

Воспользовавшись затишьем, Гамельн положил флейту в чехол, а вместо неё достал другую трубку — вряд ли кто-то из солдат заметит разницу, но в том и заключался главный фокус. Он весьма вовремя успел завершить свою манипуляцию, как в его сторону выдвинулся один из серых солдат. У него было покрытое угрями лицо, а маленькие глазки воровато оглядывали окружающее его умиротворение.

— Эй, безногий, сыграй мне что-нибудь на своей дудке! Что-нибудь триумфальное, имперского масштаба! А то от вашей музыки утопиться охота, размазывание стариковских соплей под писклявым аккомпанементом! — Он хохотнул, и его поддержало большинство пришедших захватчиков, как раз в этот момент заревел огнемёт. — Эта земля теперь принадлежит Верховному, поэтому отныне здесь будет звучать великая и ему угодная музыка!

— Как пожелаешь. — Смирно проговорил Гамельн, набрал в лёгкие воздух и метко выпустил дротик из духового ружья прямо в открытый рот говорившего.

Мнимый спектакль был окончен. Мирные старики, грамотно выждав момент, отбросили дряхлость и дали выход своим самым зверским инстинктам. Охотники и жертвы в считанные секунды поменялись местами.

***

Полыхнул огнемёт, и мощная струя пламени ударилась в деревянную стену домика и быстро начала пожирать жилище одного из этих жалких стариков. Шлоссеру нравилось наблюдать за огнём, нравилось выпускать его на свободу и упиваться его жадностью. Он любил поливать свою кожу расплавленным воском, поджигал спички и носом втягивал приятный серный запах, огонь был его фетишом, которому он поклонялся со страшной одержимостью. Поэтому в отряде Рансхофена Шлоссер чувствовал себя на своём месте, он был рождён для благородной миссии очищения нации, а его оружием в этой борьбе выступал неизменный огнемёт.

Если кто и кричал, то он этого не слышал, за рёвом голодного пламени он не различал иных звуков, хотя не сомневался в их наличии. Старики без всяких сомнений визжали от страха, мочились в свои вонючие портки и умоляли на коленях оставить их жалкие жизни. Грязный сброд, окопавшийся в лесу! Они деградировали практически до уровня обезьян, они были неряшливы и слабоумны — Верховный не терпел таких ничтожеств, и Шлоссер всей душой их ненавидел.

Огонь охватил уже стену и перекинулся на крышу, потехи ради Шлоссер повёл соплом огнемёта по земле и в один миг уничтожил несколько кустов диких роз. Как вообще в этой не благодатной почве могли вырасти столь величественные цветы? Розы — символы королей, достояние правящей элиты, они слишком оскорбительно смотрелись среди грязи и запустения лесных стариков.

Едва только они вышли на свободное пространство между хибарами, в глаза Шлоссеру бросился сидящий особняком безногий калека, играющий на дудке. Его захлестнула такая волна омерзения, что ему захотелось моментально обратить того в кучу горящего пепла. Благо Шлоссеру не было нужды приближаться к калеке — огнемёт обладал достаточной дальнобойностью, дистанцирующей его от старика. Он видел их измождённые, покрытые пигментными пятнами лица, дряблую, обвисшую кожу, затуманенные взгляды, ему не хотелось к ним прикасаться, как будто через контакт их зараза могла передаться и ему. Не хотелось ему и дышать их воздухом, но в данный момент его ноздри были забиты очищающим горячим запахом горелого дерева.

Его опередил Югенд, подошедший к безногому и велевший играть на дудке. Шлоссер сразу наметил себе другую цель, он отвернулся и не увидел, чем закончилась просьба Югенда. Далее он заметил, как Хютлер тащит за волосы старуху, которая оказывает ему достойное сопротивление, она размахивала руками, разевала беззубый рот и пыталась высвободиться из хватки, но сержант Хютлер разок приложил её об землю, и боевой пыл старушки поугас.

Чуть в стороне нетерпеливый Рихтер уже сорвал с плеча автомат, вскинул его кверху и послал в небо очередь, в скором времени он начнёт стрелять по живым мишеням. Происходящее вокруг радовало Шлоссера, все они находились в своей стихии, они чувствовали власть, знали её обоснованность и величали себя чуть не властелинами мира, хотя им было поручено ликвидировать всего лишь горстку ни на что не способных стариков. Лейтенант всегда давал им немного порезвиться, он был отличным командиром, и Шлоссер чрезвычайно дорожил своим местом в отряде Рансхофена. Ходили слухи, что лейтенант получает приказы от самого Верховного, и это ещё в большей степени повышало градус ответственности Шлоссера к порученному им заданию.

Отряд зачистки выполнял угодную Империи работу, как вдруг в привычном сценарии начали происходить изменения, которых впредь не бывало никогда. Завизжал Хютлер, в руках старухи откуда-то взялись огромных размеров ножницы, которыми она пронзила его ступню и через сапог прибила ногу к земле. Потом она откатилась на спину, в её ладонях появился маленький пистолет, из которого она разнесла голову кричащего серого солдата.

За спиной Шлоссера Югенд медленно оседал в грязь, отхаркивая кровь и пытаясь руками достать что-то из собственного горла. Затем появился старик с такой длинной бородой, что её приходилось засовывать под ремень, он размахивал массивным топором и первым же ударом разрубил захлёбывающегося Югенда. Лезвие вошло в шею, перебило лопатку и скрежетнуло по позвоночнику. Бородач ловко высвободил топор и сразу переключился на новую жертву.

Из двери одного дома вышла женщина, на поясе которой моталось сразу два мачете, но внимание Шлоссера сразу приковал старинного образца арбалет с уже наложенным на него болтом. Женщина без жалости и с абсолютным спокойствием во взгляде всадила болт в ближайшего солдата, а затем выхватила мачете и принялась рубить его по пальцам, всё ещё сжимающим автомат.

Взбесившиеся старики валили со всех сторон, как бы причудливо они не были вооружены, они демонстрировали превосходное владение оружием, и под их внезапным натиском серые солдаты сыпались как листья в осенний сезон. Мечущийся взгляд Шлоссера выхватил из толпы сражающихся человека с китобойным гарпуном в руках! Подобные орудия ранее ему приходилось видеть исключительно на картинках или же в Историческом музее… Он заметил, что гарпунщик отводит руку назад для броска, но в этом момент прямо за спиной солдата прогремел взрыв, отбросивший его в сторону.

Шлоссер приземлился в розовый куст, и баллон огнемёта придавил его сверху. С той стороны, откуда пришли солдаты, теперь летели стрелы, на тропинку вышел хромающий лучник, а рядом с ним семенил старик, обвешанный гранатами. Весьма удобная цель! Если Шлоссеру удастся попасть в него огненной струёй, то старик разлетится на такие мелкие кусочки, что сразу смешается с пылью.

Он осторожно потянул на себя ствол огнемёта, этим было неудобно заниматься, лёжа в придавленном состоянии, но во имя Империи Шлоссер обязан был качественно прицелиться и обдать пламенем появившуюся парочку стариков, тем более что они, судя по всему, не замечали его опасного присутствия.

Остальная битва не интересовала его, он сосредоточился исключительно на этих двоих, и в этом была его главная ошибка. Узкая кожаная полоска охватила его шею, а прямо возле уха послышался хриплый старушечий голос:

— Я линчевала серых солдат, когда тебя на свете ещё и не было. И этот навык не забылся.

Петля стиснула горло Шлоссера, он мигом забыл про огнемёт, про Империю и приказы Верховного, про старика с гранатами… его сознание сузилось до простейшего желания дышать, но в этом ему было отказано. Где-то на периферии памяти всплыло имя «Тавифа-линчевательница», услышанное на лекции по военной истории, а потом всё разом померкло. Жизнь Шлоссера потухла как обгорелая спичка.

***

Толузар-Скульптор был очень творческим человеком, о чём говорило его прозвище. Его пальцы не были созданы для струн или земледелия, их предназначением было придавать глине, камню или дереву форму, отображающую внутреннюю мысль творца. Он пропускал этот мир через себя, а на выходе создавал образ, несущий вовне отпечаток его переживаний. Под его пальцами глина оживала, как будто он вкладывал в неё человеческую суть и через прикосновения наделял свои работы одухотворённостью и высшей степенью естества.

Он был профессионалом-перфекционистом и от всех требовал основательного подхода к любому делу, за которое бы они ни брались. Он всегда искренне удивлялся тому, что люди могут поверхностно относиться к своим увлечениям или занятиям, это шло в разрез с его собственными представлениям, и временами он чувствовал себя уязвлённым, когда кто-то позволял себе неведение в той области, за которую был ответственным. Мирные старики давно привыкли к его максималистскому подходу к любой деятельности, но за его спиной считали, что перфекционизм Толузара зачастую причиняет ему вред.

Жизнь и прочные принципы сформировали в нём весьма критичное отношение ко всему, в том числе и к его собственным работам, которых в силу этого было не так уж и много. Он подходил к лепке крайне обстоятельно, он сосредотачивался на этом процессе и отдавал себя ему, пытаясь сделать совершенным каждое своё движение и ни на йоту не отклониться от картинки, нарисованной в его воображении.

Весьма часто он разбивал практически готовые скульптуры из-за малейшего несовпадения, было достаточно всего одной незначительной ошибки, чтобы он отказался от своей задумки и принялся переделывать её с самого начала. Его не пугало потраченное время, Скульптор никогда никуда не торопился — его страшил неудавшийся итог. Он оставался глухим к словам других о том, что скульптура хороша собой, в первую очередь его интересовало его собственное мнение, и, если хоть в чём-то наблюдалось отклонение, он отказывался от дальнейшей работы и приступал по новой.

Он годами лепил некоторые скульптуры, и они незаконченными набросками стояли по полкам и стеллажам его лесного домика, более напоминающего мастерскую. Бывало, он не прикасался к глине на протяжении нескольких дней, настроение было очень важной составляющей его творчества, и он не мог принудить себя к нему насильно. Должно было сойтись множество факторов, чтобы он отрешился от насущных забот и позволил себе погрузиться в процесс.

Но когда его захватывало вдохновение, он без остатка отдавался ему. В такие дни его старые пальцы приобретали былую гибкость, он чувствовал каждую деталь, выводил каждую складочку и абсолютно терял счёт времени. Так произошло и накануне, за последние три дня он практически не выходил из своего жилища, едва ли он ел, позволяя себе только несколько глотков холодной воды, а потом сразу возвращался к прерванной работе. Он спал урывками, ибо дорожил несущимся вдохновением, зная, что его поток не может оказаться вечным и в любой момент готов иссякнуть. Для него не существовало дня и ночи, была только глина и часы утомительного выглаживания, во время которых он преследовал неуловимый идеал.

Специально сконструированные плотные жалюзи не пропускали в его комнату солнечного света, над его столом располагались лампы, запитанные от бензинового генератора. Но в данный момент в хижине Скульптора стояла полнейшая темнота, сам Толузар слишком долго противостоял наседающей усталости, а потому заснул прямо за столом под суровым взором незаконченного фараона, а ближе к утру в его генераторе закончилось горючее, и лампы над столом погасли.

В тёмной комнате стояла неподвижность, даже воздух, казалось, застыл на одном месте, только ровное дыхание спящего нарушало покой мастерской. Невидимые в темноте статуи слепо наблюдали за своим создателем. Так продолжалось ровно до той поры, пока из прикреплённого к стене небольшого динамика не послышалась грустная мелодия «тревожного регги». Музыка не смогла вывести уставшего мастера из затяжного сна, однако заставила его пошевелиться, Толузар нечаянно задел локтём стек[1], и тот ударился об пол. Скульптор хотел было прикрыть ладонью ухо и продолжить свой отдых, но нечто другое вдруг стало привлекать его внимание: звуки извне, настороженные опасные звуки, доносящиеся с улицы. В полной темноте он открыл глаза, уши сразу уловили ритм «регги», а спустя всего пару мгновений Толузар полностью сбросил с себя остатки сна.

За закрытой дверью его хижины что-то происходило, потому что никто из них не стал бы включать «тревожное регги» без серьёзных оснований. Он различал шаги, невнятные крики, не свойственные для мирного поселения. Значит, они всё-таки дождались того дня, к которому столь усердно готовились.

Толузар не стал поднимать уроненный стек, он совершенно выбросил из головы скульптуры и свои творческие планы, в ближайшее время он нуждался в другом навыке и не испытывал ни грамма сомнений. Его правая рука скользнула под стол и из тайного держателя извлекла пистолет. Оружие было заряжено, не зря Скульптор на протяжении стольких лет держал его наготове и регулярно проверял его работоспособность. Он имел достаточно времени, чтобы приловчиться к рукояти, и сейчас она удобно легла ему в ладонь.

Громкий шум снаружи поведал Скульптору об огнемёте, от гнева он стиснул зубы и быстрыми шагами, не задевая стеллажей, подошёл к входной двери. Он не сомневался, что его старики сумеют позаботиться об ублюдке с огнемётом, а сам готовился дать достойный отпор тем, кто поднимался по ступеням. Вне всяких сомнений, ему обязаны были нанести визит, ведь он стоял во главе мирного поселения и представлял ценность для захватчиков любой масти.

Он различал топот трёх пар сапог, это было хорошо — ему не понадобится пользоваться дополнительным оружием, он вполне мог обойтись одним пистолетом. К тому же внутри хижины было темно, что обеспечивало ему дополнительное преимущество. Он прислонил холодный ствол пистолета к левой ключице и стал ждать вторжения.

На дверях хижин мирных стариков не было предусмотрено замков или запоров — в них просто не было нужды, однако это не помешало захватчикам пинком распахнуть дверь и ворваться внутрь. Бум! Полоска яркого света, прямо перед ним выскакивают две фигуры, сильно удивлённые столь скудным освещением.

— Ваша деревня захвачена! — Воскликнула третья фигура, обращаясь к пустой комнате.

«Вот я и определил командира» — пронеслось в голове Скульптора, параллельно с тем, как он прицеливался к затылку одного из солдат.

Непрошенным гостям понадобилась пара секунд на осмысление увиденного, и Толузар успел грамотно воспользоваться их замешательством. Ствол пистолета замер всего в каких-то десяти сантиметрах от фуражки ближнего солдата. Послышался первый выстрел, а не дрогнувшие руки скульптора, руки убийцы уже намечали следующую жертву. Оба солдата получили свинцовую дозу немедленной смерти, и приходил черёд их командира.

Лейтенант успел развернуться на каблуках и сразу получил тяжёлой рукояткой по челюсти. Он неожиданности он развёл руками, зацепился за ближайший к нему стеллаж, но не сумел удержать равновесия, потому как Скульптор врезался в него. Фуражка с металлической змеёй отлетела в сторону, командир неудачно приземлился на спину, а сверху его накрыло волной глиняных изваяний.

Рукой он пытался нашарить своё табельной оружие, но кобура съехала в бок, и он придавил её собственным весом. Ему слышны были крики, сквозь распахнутую дверь виднелась горящая хижина, но не было возможности разобрать, что происходит вокруг неё. Он попытался встать, но тут же получил сильнейший удар по голове и сквозь выступившую кровь разглядел искусно вырезанного из дерева слона.

Скульптор не желал давать времени вражескому командиру, но кое-какую мысль до него донести всё же был обязан. Толузар встал над лейтенантом, но не забывая выдерживать безопасное расстояние.

— Подними свою голову. — Приказал Скульптор, и в его голосе не осталось ничего от мирного созидателя. Он умел быть жестоким и неумолимым, потому что эти качества определяют палача. — Подними голову, я хочу, чтобы ты смотрел на меня снизу.

Свои приказания он отдавал на чистейшем высшем имперском. На языке своих врагов и жертв. Он видел, как гордость лейтенанта не позволяет тому послушаться. Серый солдат предпочитал упорно разглядывать пол, но Скульптор знал приём, который позволит ему привлечь внимание имперца.

Толузар выстрелил в потолок и сразу прижал горячий ствол к покрытому кровью лбу молодого лейтенанта, который взвыл, как избитая собака, и сразу хищно оскалился, исподлобья взирая на ничтожного старика, осмелившегося говорить на священном языке.

— Я говорю на языке твоего сбрендившего правителя, а твоих солдат пристрелил вот из этого. Знакомое оружие? — Толузар продемонстрировал пистолет сбоку, чтобы лейтенант имел возможность его хорошенько разглядеть в лучах света, проникающих из-за распахнутой двери, а потом вновь наставил его на командира.

По участившемуся дыханию и вспыхнувшему возмущению, Скульптор понял, что солдат узнал пистолет в его руках. Такие модели выдавались высшим офицерам имперских войск за особые заслуги. Обычный рядовой не мог и мечтать о таком, не всем полковникам удавалось увидеть его хотя бы издали, а он спокойно держал в руках одно из величайших сокровищ, выдаваемых Верховным лично.

— Откуда он у тебя?! — Казалось, факт наличия у лесного старика такого почётного оружия злил лейтенанта сильнее, чем его незавидное положение.

— Снял с одного из ваших генералов. — Просто ответил Толузар. — И стал стрелять по таким крысам, как ты.

Лейтенант предпринял попытку стремительной атаки, но Скульптор был много опытнее его, а потому заранее предвидел этот отчаянный шаг. На этот раз тяжёлая рукоятка трофейного пистолета ударила по зубам, и Толузару пришлось приложиться ещё несколько раз, прежде чем лейтенант лишился сознания.

***

Когда он вышел из хижины и увидел мирную деревню, перед ним встала картинка многолетней давности: горящие постройки, воронки от ручных гранат, разбросанные в беспорядке тела и испачканные кровью живые, двигавшиеся среди образовавшегося хаоса. Толузар нисколько не сомневался в своих стариках, у него было множество возможностей убедиться в их стойкости, но сейчас после того, как миновал накал кратковременного сражения, его взору вновь открылись лишь уставшие люди, которых вынудили оторваться от спокойствия. Как никто другой они заслуживали отдыха, на их долю выпало немало насилия, но судьба упорно не считалась с возрастом и сызнова тащила их на ту арену, с которой им не удастся распрощаться никогда.

Скульптор изучал окрестности, пытаясь оценить причинённый за одно утро ущерб. Конечно, дома можно будет отстроить заново, сделать новые огороды, навести порядок, но все эти действия потребуют от них времени, а ведь только оно оставалось в их скудном распоряжении и обидно было тратить его на устранение последствий принесённых чужаками бед. Обидно было наблюдать вытоптанные и выжженные кусты диких роз, черепки разбитых горшков, грязь на аккуратных и ровных дорожках. Обидно было вновь ощущать давно утихшую горечь и чувствовать носом гарь.

Шестеро оставшихся серых солдат стояли на коленях прямо посреди небольшой площади, их лица были направлены в его сторону, и на них Скульптор читал неподдельные эмоции. Все шестеро казались ему молокососами, глупыми юнцами, не угнавшимися за собственными амбициями, однако это отнюдь не умаляло их вины. Они принесли в мирную деревню огонь и слёзы, они были вестниками зла, так почему Толузар должен проявлять по отношению к ним сострадание?

С них были сброшены фуражки, руки им успели скрутить за спиной, а в глазах стояла мольба. Скульптору было интересно понаблюдать за тем, в какой мере пленные солдаты окажутся лицемерами и станут ли просить о пощаде. Это будет верхом наглости и отчаяния, и в эту минуту никто из них не вспомнит гордых присяг и клятв, принесённых Верховному лично.

За их спинами собралось порядка десятка стариков, и все они бдительно следили за своими подопечными. Место возле самого крайнего занимала матушка Тавифа, её лицо представляло собой удручающее зрелище, а руки слегка подрагивали, заставляя обливаться потом сидящего перед ней юношу. Она раскрыла большие швейные ножницы и держала между ними ухо серого солдата, два лезвия прикасались к его ушной раковине, и стоило только чуть сильнее надавить на них, чтобы отделить её от головы. Там же присутствовала молчаливая Гейла с обнажёнными мачете, расположенными в опасной близости от шей имперских карателей. Топоры, охотничьи ножи, взведённые арбалеты — практически вся убийственная мощь мирных стариков в данный момент была сосредоточена на пленной шестёрке.

Толузар сдержанно кивнул матушке Тавифе и продолжил осмотр своих владений. Возле догорающего дома Старина Боб набрасывал на свои плечи ранец огнемёта, на поясе у него болтался полупустой колчан, а рядом садовник Эрнесто выбрасывал пустые гильзы из своего револьвера и сразу же менял их на новые патроны.

Одноногий Гамельн сидел на скамейке, прямо возле него валялся один из поверженных солдат. Перехватив взгляд Скульптора, Гамельн чуть приподнялся, отчего соломенное сомбреро свалилось с его головы, и помахал духовым ружьём.

Толузар посмотрел в северную часть поселения и практически мгновенно ощутил сокрушительный удар и резкое жжение в глазах. Но он приучил себя не отводить взгляда и с прежней настойчивостью стал рассматривать лежащего на земле старика Генри. Мощное туловище его было прошито автоматной очередью, но он не остался отомщённым, потому как всего в паре шагов от него застыл пронзённый китобойным гарпуном солдат.

Он смотрел дальше, считал тела и знал, что потерь никогда не удаётся избежать. Мирная деревня рассталась с тремя своими жителями, но сохранила собственные границы и жестоко покарала обидчиков.

Стоящие на коленях пленники с ужасом наблюдали за приближением Старины Боба, пламя на самом кончике раструба огнемёта притягивало из взоры, хотя сами они старались как можно дальше отодвинуться от него, правда почти сразу же упёрлись в подставленные стариками лезвия. Лучник прошёл прямо перед ними, затем несколькими пинками согнал валявшиеся фуражки в одну кучу и поджёг её мощным залпом огненной струи. Кожа начала трескаться, краска лопалась и слезала с металлических эмблем, грозные змеи теряли очертания и плавились.

Когда Старина Боб перестал поливать жидким огнём фуражки, голос подала матушка Тавифа:

— Здесь осталось ещё шестеро мерзавцев, Толузар, как нам с ними поступить?

Говорила она на языке мирной деревни, и речь её была непонятна для всех пленников. Те никогда не утруждали себя изучением других языков, всем им предпочитая свой собственный. И всё же это не помешало солдатам догадаться о том, что в данный момент решается их дальнейшая судьба. Они заёрзали, пытались вытянуть шеи, отчего сразу получили несколько чувственных тычков режущими кромками.

Толузар думал: нет, он не собирался проявлять милосердие и разыгрывать положительного персонажа. Пленных ждала смерть — это никем не могло быть оспорено, однако в данный момент наравне с ним имелся целый ряд проблем, который необходимо было решить в кратчайшие сроки. Пропажа карательного отряда точно не окажется незамеченной, вскоре следом за первыми солдатами вполне могут появиться и другие. Нужно максимально избавиться от следов их присутствия и, возможно, приготовиться к новому вторжению. Что ж, мирная деревня была в состоянии преподнести несколько неприятных сюрпризов всем непрошеным гостям.

— Избавьтесь от тел. — Толузар перешёл на стремительные, рубленные фразы. — Приготовьте наших для погребения. А этих, — он кивнул в сторону пленников, — утопите в болоте на удалении от деревни, пусть выглядит так, будто они захлебнулись.

Сказав так, он сразу развернулся и вошёл внутрь своей хижины. Его не трогали крики и панические завывания солдат. Едва ли он обращал на них внимание, когда раскрывал жалюзи, впуская в развороченную комнату свет.

Им предстояло много грязной и неприятной работы, Толузар не собирался от неё уклоняться, но перед этим имел ещё одно незаконченное дело, которое требовало его непосредственного участия.

***

Ему казалось, что на лицо навалилась невероятная тяжесть. Челюсть словно вдавили внутрь головы, острые обломки зубов рвали губы, дыхание давалось с трудом. У него работала только одна ноздря, и то через неё воздух проникал лишь тоненькой струйкой. Лейтенант попробовал пошевелиться и тут же пришёл к нескольким неприятным наблюдениям: во-первых, его тело населяла боль, сконцентрированная преимущественно в голове. Ему припомнился деревянный слон… Во-вторых, он был прочно закреплён: растянутые по сторонам руки были привязаны за запястья, толстая верёвка перехватывала его под мышками, стягивала живот и пережимала бёдра. Шея и голова так же оказались зафиксированными, через его лоб проходил широкий ремень, больно вжимающий затылок в твёрдую поверхность.

Крик или хотя бы стон казался естественным в такой ситуации, но лейтенант не сумел открыть рот, его плотно сомкнутые губы были залеплены чем-то тягучим. Попытка открыть глаза удалась наполовину, он мог смотреть только правым глазом.

Он лежал на столе, где-то рядом находилось окно, из-за которого до него доносились звуки работающего огнемёта. Не сразу, но Рансхофен узнал ту комнату, в которой ожидал найти главного старика. Неужели его оказалось так просто поймать? Неужели какой-то выживший из ума дикарь сумел заманить его в ловушку и привязать к столу? Мысли об этом приносили недоумение и жгучий стыд, к тому же начинала болеть голова, поэтому лейтенант предпринял попытку немного расшевелить узлы, но те не поддавались.

Возникший в поле зрения человек загородил окно.

— Вижу, ты уже пришёл в себя. — Послышался над ним знакомый голос, говоривший на имперском языке. Рансхофен хотел скрипнуть зубами, но сдавленный рот не позволил ему это сделать. — Я подарю тебе небольшой запас времени и кое-что расскажу, а ты постарайся с пользой провести эти минуты.

Лёгкая угроза старика заставила его удвоить усилия, но узлы лишь крепче стискивали его запястья. Он не тот, кому можно ставить условия! Он не собирается слушать брюзжание старого хмыря! Он заставит этого лесного дармоеда заплатить сполна, нужно только найти способ высвободиться! Отыскать лазейку, придумать дерзкий план и в конце вытереть сапоги о могилу проклятого старика!

Ему нужно только справиться с верёвкой, ведь не может такого случиться, чтобы имперский лейтенант умер в грязной хибаре на глазах у этого старика!

Хозяин хижины не обращал внимания на потуги последнего пленника. Судя по звукам, он бродил по комнате и подбирал осколки разбившихся скульптур.

— Ты не доживёшь до старости, поэтому некоторые вещи о ней я поведаю прямо сейчас. — Голос старика перемещался по комнате, лейтенант пытался следить за ним работающим глазом и продолжал дёргать верёвки. — Старики ценят время, потому что у них его практически не остаётся. И старики ценят покой, потому что его заслуживают. Сегодня вы лишили нас покоя, а я скажу тебе, что собственный покой — это чуть ли ни единственная вещь, за которую люди на самом деле готовы сражаться. Нам приходилось убивать и раньше, но мы всегда чётко знали, за что сражались. Мы не обманывались цветастыми флагами и красивыми агитациями. Мы убивали за покой и специально удалились прочь от городов в эту глушь, потому что заслужили это. Ты понимаешь, что я хочу до тебя донести?

Рансхофену было плевать на слова старика, но того это нисколько не смущало.

— Я уже показывал тебе эту вещицу. — Над носом лейтенанта появился офицерский пистолет. — И сказал, что снял её с пояса одного из ваших генералов, однако это отнюдь не всё, чем я обязан тому представителю вашего командования… Знаешь ли он вдохновил меня на творчество. — Старик хрипло засмеялся. — До встречи с ним я был далёк от искусства, а сейчас оно настолько плотно вошло в мою жизнь, что я уже совершенно без него не могу. Оно стало моим наркотиком.

Резкий поворот монолога отвлёк лейтенанта от его занятия. При чём тут искусство? Что вообще творится в голове дряхлого отшельника? Послышался грохот, это старик водрузил на стол целую кучу каких-то обломков. Он крутил в пальцах разбитые куски статуэток: лица, руки, отломанные пальцы, крылья и широкие торсы… Глиняная пыль сыпалась вниз и застилала единственный глаз лейтенанта.

— Видишь ли, после того боя у меня было некоторое количество времени, а окружала меня только грязь, так что я решил вылепить из неё посмертную маску для вашего генерала. Полнейшая глупость, но это меня увлекло, я успокоился и должное время водил пальцами у него по лицу… — Старик держал на раскрытой ладони треснувший череп, а потом бросил его через плечо. — Так я стал скульптором. Я успел вылепить множество масок для своих врагов, а потом это перешло в разряд хобби, увлечения, в котором я продолжаю совершенствоваться и по сей день. Можешь не сомневаться в моих опытных руках, для тебя я вылеплю особо качественную маску!

Едва только смысл последних слов Скульптора достиг сознания Рансхофена, тот стал дёргаться на своём смертном ложе, но крепкие узлы и долгие годы практики позволили старику довести работу до завершения. Он скатал небольшой шарик из глины и им заткнул правую ноздрю серого командира, аккуратно размазал края и вывел идеальную линию носа. Затем он залепил глаз и уже без всякой спешки стал придавать свежей глине форму лица.

[1] В данном случае имеется в виду инструмент скульптора для лепки. Внешне представляет собой палочку с расширенными в виде лопатки концами