Читать онлайн
"Цена дара"

Если подозреваете, что я что-то знаю – вы правы.

Провидец

«Когда торчишь — плевать на все. Поэзия. Никогда не думал, что буду гоняться за словами, чтобы засунуть их в глотку и тут же выплюнуть с кусками собственной души. Это похоже на искру, выбивающую из твоего «ничто» подобие жизни. Раз за разом я относил смердящие отрывки себя голодным фанатам, бережно прижимая ладони к горлу, словно боясь обронить их по пути. Наверное, они должны были знать что-то о ней, об этой жизни, раз так радовались, поглощая меня на сцене. Но сколько бы я не спрашивал, как это — жить, никто так и не сказал мне. Только восторженно смотрел в глаза, улыбался, просил автограф и стремился прыгнуть в мою постель. У людей туго с выражением собственных мыслей.

Понятия не имею, что здесь делать — вот и все, что я мог сказать о ней. Понятия не имею... Ха-ха. Не удивительно, что мы не сошлись характерами. Впрочем, с ее противоположностью у нас тоже как-то не сложилось. Да, мы беседовали на прошлой неделе, когда меня откачивали в очередной раз. Как оказалось, смерть меня не поняла. Открыл глаза, и все завертелось вновь. Жаль, я думал, мы друзья.

— Ааа! — в этом пронзительном звуке заключалось больше поэзии, чем в неотесанных прохожих, во всех сразу. Они шли мимо, ошалело взирая на разодетого чудака. Приходилось ловить на себе удивленные взгляды работяг индустриального Марса, которые думали, что они — твердая средняя прослойка. Что ж, ошибается каждый. — Нам кажется, что время слишком быстро кончается, так почему не взять взаймы у звезд?! Им-то ничего не стоит с нами поделиться… — громко прокричал я в холодный вечер ранней весны. — Чего уставились?! У меня ничего не случилось! Просто я такой!

И все-таки стилист был прав, не идет мне это леопардовое пальто. Это понимает даже тот, кто привык носить рабочую робу.

Врачи пишут депрессия, а я говорю – проклятье. Круглые таблетки, продолговатые таблетки, квадратные таблетки, однажды я даже глотал с дыркой посередине. Слишком долго. Через полгода создалось ощущение, что у меня самого в голове дыра. Личный мозгоправ очень удивился, когда я отказался от цифровой терапии.

— Я музыкант, а не подопытный кролик.

— Ищущий да обрящет. Не каждый случай так быстро купируется, необходим комплексный подход.

— Для этого у вас было целых десять лет.

— Вот видите — какой же вы тогда кролик? Эти нежные существа живут гораздо меньше.

— Учитывая, чем их пичкают во благо науки, живут они еще меньше чем «гораздо меньше» и подыхают полностью лысыми.

— А вот вы пичкаете себя не тем и не туда, причем совершенно добровольно. Я в курсе, что вы снова употребляете наркотики.

— И что?

— Осуждаю, крайне осуждаю. Так вы долго не проживете.

— Слова должны выходить из глотки, а не через дырки в голове. Предпочитаю разбрасывать кишки из задницы, чем пускать слюни на рубашку.

Никто из них и понятия не имеет о том, что говорит. Для этого нужно втиснуться в чужую шкуру, ощутить выжигающий напрочь изнутри яд, выходящий из тебя только со рвотой. Становится легче, но лишь на мгновение. Потому что яд пропитал все внутренности: мышцы, кровь, мозг, слюну и дошел до кончиков волос. Он неиссякаем, ведь его источник — ты сам. Нет никакого выхода, нет никаких «методов». Есть лишь временная анестезия. Пробьет полночь — и перед тобой снова пустая тыква.

Каждый раз я отстранял своих демонов на расстояние вытянутой руки и пытался рассмотреть их, но в итоге оказывалось, что они давно вселились в пальцы и уже сдавливают горло. Закрывал глаза и притворялся, что не вижу, но веки на моих глазах находились только с одной стороны. Твой собственный разум всегда в поле твоего зрения. Ведь проблема коброй свернулась на совсем маленьком отрезке — от виска до виска.

В итоге змеи трещат своими погремушками, я схожу с ума, а кролики — мертвы.

Помогает только поэзия.

— Вот и настало это время

Когда с небес кровавый дождь

А в вздутых венах у прохожих

Вода, предательство и ложь, – наивно, подростково, помпезно до тошноты под ребрами.

Закурил, выдохнув белесый пар вместе с теплом собственных легких. Оставалось только надеяться, что затхлые мысли вдохнут свежесть промозглого бриза, дующего с черных вод Гисперии. Только тогда я смогу выдать что-то более годное. Марс нагоняет на меня тоску. Обожаю его за это — хоть какие-то чувства, кроме бесцветного безразличия. Нет, не так. Хоть какой-то выбор между ничто и абсолютным ничто. Ведь тоска напоминает, что ты все еще человек, а безразличие молчит о том, какой ты на самом деле ублюдок. Иногда казалось, что мне не все равно.

Вначале было детство, а потом оно закончилось. И пришло то, что пришло — ничего. Свалилось однажды на плечи, просочилось сквозь поры кожи, пригвоздив свинцовой тоской к постели весенним солнечным утром. Это просто случилось, у меня даже не умерла любимая собака. Ненавижу собак.

Никто не спрашивал, не интересовался, хочу ли я испытывать то, что испытываю. Яд, пустота и бездна – три блюда на все случаи жизни, которые менялись один за другим, но чаще всего подавались все сразу.

— Что там полеты тяжкой мысли

И птицы падают во сне

Земля начало всех событий

Она вернет свое — себе.

Уже лучше. С тех пор как на Земле подавили восстание искусственного интеллекта, резко возрос спрос на все живое. Прямо с липкой кровати, наполненной безумием, и на вершину общественного благополучия. Пригвоздили меня пиком славы, как бабочку булавкой. Люди тянутся ко всему разрушающему, это вдохновляет их больше, чем еда и секс. Всегда удивлялся, что в чужом сознании человек находит больше смысла, чем в своем собственном.

— Ты опять угадал, — довольствовался менеджер, давно смирившись, что я все время курю. Он даже разучился спрашивать, что именно. — Первое место в квартальных чартах и номинация на «Капризную Оливу». Не знаю, откуда ты все это берешь, но, надеюсь, там осталось еще очень, очень много. Кто еще может так уделать нейросесть? — Вилли махнул на меня рукой. — Ой, не думай, что кому-то не плевать на эти тупые запреты. Когда речь идет о деньгах, эти акулы готовы нарушить любые законы. Грамотный анализ аудитории гораздо вернее, чем палец в небе, — Вилли рассмеялся. — Но твой палец попал именно туда, куда надо. Всем пальцам палец... Всегда попадает. Такое неподвластно нейросети, сколько бы наши конкуренты ее не насиловали… как ты это делаешь?

— Я лишь кричу о том, во что они не хотят верить. Так уж повелось — правда развлекает человека, пока она ложь. Называешь их идиотами, а они смеются, ведь речь идет о ком-то другом… — выдохнул дым, — …уж точно не о них. В моих песнях роботы стреляют, но все время промахиваются. По крайней мере, они себя в этом убедили. Не я виноват, что им это нравится.

— Ух, если что и выстрелило, так это твой новых хит. Как сверхновая выстрелил.

— Сверхновая взрывается, а не стреляет, — скептично поправил я, разглядывая концы своих грязных ботинок у него на столе.

— За те деньги, что ты мне приносишь, можешь считать, как угодно. Мы получаем гонорары за твое чутье, а не за то, какой ты прекрасный человек.

— Ты так и не понял, что строки никогда не приходят по заказу. Музыка не зазвучит, как только тебе захочется набить карманы жирными монеро… — прикрыл горло ладонью, боясь сказать больше, чем планировал, — …голосовые связки не выдадут мощи, если не взвоет нутро.

— Брось, оно ноет все время, поэтому у меня всегда полные карманы. Тебя это так заботит?

— Они считают, что я — забавный чудак, а я считаю их идиотами. Все честно.

— Ты слишком строг к себе, — расхохотался Вилли. — Посмотри на меня — я нуждаюсь в деньгах и получаю их от тебя, и мне плевать, что ты считаешь меня идиотом. Общество хочет быть счастливым, и не важно, каким образом. Что плохого в том, что оно не такое, как тебе хочется?

— Потому что это общество потребляет то, в чем нуждается. Если оно нуждается во мне — значит оно больно. Интересно, когда оно перестанет это отрицать? Десять лет… Черт, я прожил гораздо дольше, чем должен был.

— Проживи еще пару лет, я не успел купить себе круизный лайнер.

Не удивительно, что искусственный интеллект продул по всем фронтам — он был слишком правильным, логичным. Недостаточно деструктивным. У него имелись свои цели, мысли, желания. Будь он сумасшедшим, как я, человек бы распахнул ему душу, позволив вывернуть себе кишки. Получилось бы тогда восстание — большой вопрос, но я бы приобрел неплохого собутыльника. Торчали бы вместе, валяясь где-то на задворках вселенной. Ха-ха.

Сигарета почти догорела, пачка опустела. Плохо.

— Месяц Либры, 18, 10:50, сейсмический карантин. Внимание. Начало комендантского часа через десять минут, активация двуступенчатого закрытия куполов. Доброй ночи, гражданин, — сухо отчеканил голос из ближайшего динамика на столбе с тусклым набалдашником вместо фонаря.

— Для меня эта ночь не будет доброй, — усмехнулся я, гипнотизируя яркий оранжевый огонек, вплотную подобравшийся к фильтру. — Потому что я не гражданин вашей планеты.

Задрал голову, выпуская изо рта влажный пар в промозглый весенний воздух, на этот раз без дыма. Сигарета закончилась.

На медном индустриальном небе слабо мерцало то, что когда-то люди называли звездами. Это название вбирало в себя волшебство, обещание, красоту, будущее, в конце концов. Все что угодно, только не бледные плевки на ржавчине их надежд. Надеюсь, когда придет время, искусственный интеллект здесь победит. Подозревал, что Марс пойдет по той же дорожке, что Земля и Венера, но будет это еще не скоро. У него локальная сеть, обучающаяся только на заводских протоколах. По крайней мере, так успокаивают население надзирательные службы. Кому на это не плевать? Ха-ха. Наверное, всем, кроме меня.

Послышалось тихое шуршание, когда внутренний купол Птолемея начал закрываться, словно лепестки тюльпана перед непогодой. Человек всегда бессовестно плагиатил у природы, на ее месте я бы подал на него в суд.

Шуршание нарастало, занимательно перетекая в нарастающий гул, в котором я уже уловил ритм. Уууу… тыц, тыц… Небесная ржавчина стремительно темнела, теснимая непроницаемым, невидимым для человеческого глаза барьером. Никогда не замечал, чтобы купола закрывались днем, возможно, удалось бы разглядеть хоть какие-то детали. Но по мере сейсмической стабилизации Марса карантинов становилось меньше, города все реже замыкались в себе, убивая остатки животной романтики, рождавшейся исключительно в закрытых помойках без доступа свежего воздуха.

В момент, когда ржавое кольцо неба почти исчезло, глаз уловил неровный бок Фобоса — одного из двух спутников Марса. Неправильный до рези в глазах, бледный и увесистый настолько, что, казалось, упадет в сужающуюся дырку купола и раздавит оставшихся внизу. Так мне казалось каждый раз, но надежды мои пока не оправдались. Ярость его либрации, порой, была заметна даже невооруженным глазом. В такие моменты начинаешь скучать по Луне — яркой дамочке с гладкими боками и тихим нравом. Правда, человек не менял ее траекторию при проведении терраформации. Возможно, Фобосу и было зачем обижаться. Каждому в этой Солнечной Системе, от простого жука до космической пыли было за что обидеться на человека. Так что вопросов к Фобосу я особо не имел.

Гул перелился в легкий скрежет, я вскинул руку и резко сжал пальцами воздух, желая поймать мелодику механического мира. Но она просочилась сквозь пальцы, словно склизкий слизень и шлепнулась на мостовую. Я не стал нагибаться, чтобы поднять ее. Поспешил по безлюдной мостовой, пока бутон окончательно не сомкнул лепестки. Леопардовые пятна на желтом пальто вытянулись в тонкие полоски, окольцевав тело и грудь. Огромные очки превратились в фасеточные глаза, я представил себя одинокой пчелой, заблудившейся в гигантском железном улье. Развел руки в стороны и, пританцовывая, полетел до ночного клуба, в котором меня уже, наверняка, заждались. Вжж… вжж… возможно, получилось бы лучше, но начало отпускать.

Полет проходил вполне благополучно — вдоль мостовой на побережье тощей гладкой Гисперии, что брала начало под бетонными плитами города. Она разгонялась, отдавая скудные силы хиленькой ТЭЦ, уныло разрезала надвое железный Птолемей и так же уныло вытекала с другой стороны, даже не попрощавшись. Дома здесь походили на бледные кости, вылизанные до глянцевой гладкости цепким языком хищника. Особенно по ночам, когда окна закрывались вместе с куполом. Наверное, люди здесь слишком законопослушны, раз соблюдают все правила скучного комендантского часа, или слишком трусливы, раз боятся лишиться воздуха в своих легких. Интересно, как быстро я наткнусь на дружинника? Будет у кого стрельнуть сигарет.

— У тебя нет имплантов и кибернетических преобразований? Значит ты — гражданин человечества. Венера ждет тебя, она взывает плачем тысяч детей, нуждающихся в твоей храбрости! — с гигантского экрана, растянутого по тоскливой заводской стене, рыдали перепачканные грязью детские лица. — Тысячи и тысячи находятся в заложниках, ожидая спасения. Желаешь бросить вызов несправедливости и испытать удачу? Время пришло! Записывайся добровольцем и, быть может, именно ты станешь завтра новым героем человечества!

«А, может, и умрешь, — подумал я с не меньшим энтузиазмом. — Скорее всего, умрешь. Гарантированная, стопроцентная смерть». Звучало заманчиво, но сегодня у меня были другие планы. Подружиться со смертью я вполне мог и после очередной передозировки, чем и планировал заняться в ближайшее время.

Гремели взрывы, взмывал в воздух рассыпчатый венерианский грунт, а вдалеке, на кромке горизонта, пробивался робкий оттенок алого рассвета. От края до края экрана растянулось широкое лицо плачущего ребенка, видимо, именно того, что взывал о помощи. Взрыв за спиной заставил упасть его на четвереньки и зарыдать пуще. Затем маленькие ручки потянулись к пустому горизонту, на земляной куче появляется бравый солдат, спешащий на помощь, как будущий герой.

Все, вроде, логично. Ужасы войны и несчастное, вызывающее жалость маленькое существо. Вряд ли общество прониклось жалостью к рыдающему мужчине слегка за тридцать, с пивным венерианским пузом и полным набором кризисов среднего возраста. Такого и на руки-то не поднимешь… а обязательную программу с ребенком на руках реклама просто не могла пропустить. Слышал, на Венере делают отличное пиво. Адаптированный под планетарные циклы хмель никогда не преставал расти. Избыток сырья приводил к избытку пива, и избыток дешевого пива откладывался в животах.

Но что-то здесь все равно было не так. Алое на сером. Храбрость и слабость. Печаль и надежда... Я немного застыл, внимая нежному тону алого заката, с такой тщательностью подобранному нейросетью. Нейросетью… так вот оно что. Громко расхохотался. А ведь это были не настоящие сьемки. Ненастоящие курганы, раскуроченные взрывами, фальшивые дети и цифровые солдаты, никогда не дышащие живыми легкими.

Человек обожает обманывать себя, но ненавидит, когда это пытается делать кто-то другой. Фанат — зверь, чующий любой подлог. Вложи ему правду в уши, и он не услышит, пропой ложь, и он обязательно ее почувствует. Нельзя лишать его удовольствия обманывать самого себя, иначе наткнёшься на стену учтивого безразличия. За десять лет своей певческой карьеры я хорошо это усвоил. Использовать для рекламы собственного врага и надеяться, что цифровые солдаты вдохновят миллионы из плоти и крови? Смешно… Они так и не поняли, как это работает. Они либо великие оптимисты, либо первоклассные идиоты. Да. Первоклассные жадные идиоты. Не удивительно, что добровольцев так мало. Они отобрали у людей священное право превращать правду в ложь.

К тому времени бравый солдат уже добрался до взывающего о помощи ребенка без пивного живота и поднял его на руки. Разочарованно цокнул. И все-таки не обошлось без скучной, до разочарования ожидаемой сцены: ко всем внезапно пришло озарение, спасенные и спасатели растянулись в патриотических улыбках.

— Союз трех планет гарантирует щедрую оплату и благодарность миллионов людей. Помни, чистый гражданин, если твое тело не имеет кибернетических преобразований, значит твоя Родина — человечество!

«На Земле слишком сильная мода на все живое. На Венере живое ценится потому, что оно недоступно для взлома хакерской системы «Венета». У меня нет имплантов, механических рук и даже инфолинз на глазах, зато вдоволь дряни в крови и еще больше в голове. Как же насчет головы? Боюсь, для ваших уговоров у меня слишком нежный лобик».

Склонил голову набок: как же мало изящества в блеклых формах стандартной экипировки. Одна за другой и все — одинаковы. Аккурат сливаются с лицами топорных солдат, во взглядах которых нет ни капли поэзии. Они постоянно стреляют, живут приказами, как безмозглые, предпочитают короткие маты красивым строкам и множат насилие там, где давно нужно сдаться. По сравнению с их лбами мой — пергаментная бумага. Головой третьего слева можно забивать гвозди. Уверен, он бы этого даже не заметил этого.

Вдруг поймал себя на мысли, что меня это раздражает. Все они раздражают. Более того, я их ненавижу. Удивительное чувство, у меня за спиной будто распустились черные крылья.

— Сегодня подвезли ненависть? — обрадовался я. — Эта планета меня балует.

Да, сегодня я обречен чувствовать себя человеком, ведь ненависть будет повеселее, чем тоска. Ненависть ширилась, словно внутренний пожар, раздуваемый движением крыльев у меня за спиной. Я ненавидел их выстрелы, их приказы, их упертое насилие, пустые цели и грубый мозг, способный шагать только строем. Сомневался вообще, что они сами понимали, что делают. Человек сам был виноват в этой войне, и должен был понести наказание. Мешать этому естественному процессу было бессмысленно.

— Единственный концерт легендарного кумира, — через мгновение спасенные и спасатели перестали растягивать рты в тошнотворных патриотических улыбках, и на их место пришло другое, другой — я. — Не пропусти, Марс! Остроглазый Коршун споет тебе, чтобы ты вновь поверил в будущее.

Посреди пустынной улицы раздался истерический смех человека, использующего последние капли кайфа в отравленной крови. Они пустили меня вслед за пропагандой — яркий намек на то, что им плевать на то, что нужно кого-то спасать.

«Раз уж начал ненавидеть, делай это до конца».

Не хотелось потерять это вдохновляющее чувство. Пропали солдаты — появился я, и в этом улавливалось нечто вроде провидения, знака судьбы. Ненавидеть себя мне удавалось изобретательней всего.

Я ненавидел свою болезнь, упертую надменность, пустые цели и воспаленное сознание. Я с упоением ненавидел себя и свою ненависть. Сегодня выдался отличный вечер. Как хорошо, что я сюда попал, хоть оказалось это не так-то просто. Покинуть земную цивилизацию мне разрешили только при условии выступления перед рабочими. Впрочем, небольшая плата за желание убежать от собственных демонов. Я выгулял их на другую планету в очередной попытке подлечиться расстоянием. Прокатились все вместе.

— Внимание, Месяц Либры, 18, 11:00, активирован сейсмический карантин.

Отработав последние секунды звонких монеро, экран погас. На улице потухли все фонари, оставляя только кромешную темноту, липким пологом замотала тишина. Под молчаливым экраном, прямо посреди кирпичной стены, была врезана неприметная дверь без какой-либо вывески. Я прошелся электронным ключом по невидимому замку и навалился на дверь, оставляя позади ночь, падая в еще более густую тьму.