Летчики

********
- Вот вы говорите, чудес не бывает. А я вам, друзья мои, расскажу историю, не имеющую никакого здравого смысла, логики, но поражающую своей таинственностью и жутковатостью, времён молодости моих родителей.

Семёнович уселся удобнее, затянулся почти затухшей сигаретой, поправил на носу очки, подкинул дров в буржуйку и продолжил:

- Байкал… Правду говорят – загадка для простого смертного: чужого к себе не пускает, весь окутан тайнами, сверхъестественными силами, а побывавший там однажды, навсегда запомнит его до сих пор непроходимые леса, реки, болота, таящие в себе немало жуткого и коварного.

Семёновичу было чуть за пятьдесят, и он в бригаде считался самым старшим.

- Всё равно придётся Мишку ждать с его манипулятором, - донёсся голос Женьки из противоположного угла вагончика, который бригада переделала и расширила на свой вкус и сообразно своим потребностям.

- Ну, раз придётся ждать Мишку и его манипулятор, тогда слушайте. Сразу оговорюсь: всё, что я сейчас намерен донести до ваших умов – правда. Начиная с первого слова моего рассказа - всё происходило на самом деле и всё это подтверждено научно, подкреплено фактами, и даже кое-где описано в старых советских журналах «Техника молодёжи» и «Наука и жизнь», может лишь за несколькими исключениями. Всё, что я сейчас буду рассказывать о Байкале, касается так же и другой аномальной зоны на нашей планете, а именно - мексиканской, уникальной в своём роде территории под названием: Zona Del Silensio, или в переводе на наш язык - Зона молчания.

- А что там? – спросила Нина, выставляя посуду. Все уже сидели полукругом за столом и начинали внимательно прислушиваться к повествованию своего старшего друга.

- То же самое, что и в нашей истории о Байкале, - ответил Семёнович. – Я специально заранее провожу две параллели перед вами между этими двумя зонами, чтобы вы поняли, в чём будет суть моего рассказа. Когда я буду упоминать Байкал, сразу мысленно проводите для себя аналогию с этой зоной отчуждения в Мексике. Итак…

Семёнович обвёл всех взглядом, убедился, что все его принялись внимательно слушать, и начал, собственно, с самого начала.

- Есть в сердце Мексики место, во всех отношениях уникальное, аномальное, получившее название, как я уже говорил – Zona Del Silensio , а некоторые альтернативные исследователи величают его ни больше, ни меньше как «Воротами во Вселенную» – например, бельгийский уфолог Эрих фон Деникен или наш начальник геологического «Космопоиска» Вадим Чернобров. Находится эта будоражащая воображение зона на стыке трёх мексиканских штатов с центром в Вёрис-де-Трино.

- Откуда такая точность в памяти? – хмыкнул скептически недоверчивый Женька, но на него шикнули, и он предпочёл замолчать до поры до времени.

- Он правильно спросил, - ответил рассказчик. – После того, как с моим отцом случилось на Байкале то, о чём я хочу рассказать, я стал интересоваться нечто подобным по всему миру, и не раз натыкался в газетах, научных журналах, в передачах по телевизору, да и просто в интернете. Стал проводить для себя альтернативную аналогию с нашим российским озером – вот и запомнил некоторую информацию. Да мало ли ещё таких подобных зон на планете? Мохенджо-Даро в долине реки Инд, Новая Швабия в Антарктиде, пустыня Наска в Перу, бездна Челленджера в Тихом океане, участок сибирской тайги Подкаменной Тунгуски – кстати, тоже недалеко от Байкала, - и прочее, прочее, прочее. Если все эти аномалии планеты сейчас упоминать, то мы отвлечёмся от темы надолго. Остановимся пока на одной, аналогичной - мексиканской.

- Есть ещё Курская магнитная аномалия, - вставил неугомонный Женька, и тут же получив прилетевшим ботинком, спрятался под одеяло (он уже успел разуться и привалиться, лёжа боком к спинке своей кровати).

- Много чего есть, я об этом и говорю,- ответил Семёнович, нисколько не обидевшись, что его перебили таким бесцеремонным образом. Кинувшая ботинок Нина восстановила равновесие.

- Но самое похожее место именно там, в Мексике. Там даже есть озеро, правда небольшое, по сравнению с Байкалом - просто лужа на дороге. Тем не менее любой любознательный турист не найдёт здесь сегодня никаких достопримечательностей для своего фотоальбома: тут нет остовов древних городищ, развалин храмов, знаменитых ацтекских пирамид или геоглифов, типа того же плато Наски: нет и каких- либо геологических формаций или экзотической растительности. Просто кусок пустыни, причём очень дикой, с маленьким озерцом – лужей, вдали от хоть какой- то цивилизации. Единственное отличие от аномальной зоны Байкала: там леса и болота, здесь - песок и кактусы. Зато принцип поведения природы, порою необъяснимые, одинаковы. Чтобы вы поняли, о чём пойдёт речь, я по памяти приведу выдержку из книги «Зона Молчания» американского писателя Томаса Пинчона, которая мне когда-то попалась на глаза. Вот что он писал: «Внутри зоны вы не услышите разговоров других людей: это место, где совершают посадки НЛО и здесь можно встретить вдруг очень высоких гуманоидов, облачённых в плотно облегающие серебристые костюмы. Это одна из малознакомых энергетических точек Земли: здесь часто можно видеть «свет сфер» – с наступлением сумерек в небе над Зоной Молчания вспыхивает яркое свечение в виде огромных колец, которые, то беспорядочно мечутся над пустыней, то группируясь, принимают в небе правильные геометрические фигуры. В этой пустыне по непонятным причинам вдруг отключается в машинах радио, останавливаются часы, а стрелки компасов начинают бешено вращаться в разные стороны. У людей, забравшихся сюда, начинались проблемы с сердцем, желудком, головой. Сердце учащает свой ритм, желудок сводит парализующими спазмами, а головной мозг выдаёт галлюцинации похуже тех, если бы вы объелись грибов или попробовали мескалина. И в то же время есть в Зоне участки с противоположными свойствами, где легко дышится, где можно так направить антенну, что даже ваш маломощный приёмник оживёт и вдруг начнёт принимать станции с другого конца земного шара, например, из Японии или Китая…» И так далее, - закончил Семёнович. – Суть вы поняли. Как по мне, то эта таинственная Зона – некий своеобразный магнит: она притягивает к себе метеориты из поднебесья, – обломки космических странников до нашествия туристов можно было видеть повсюду. Затем люди из НАСА разогнали всех любителей экстремала и установили за Зоной контроль. Но это сейчас.

Он затянулся и пустил струю дыма в приоткрытую форточку. За стенами вагончика темнело, внутри было утно, и стояла благостная тишина: все обратились в слух, - настолько начало рассказа было для всех интересным, что даже Женька высунул голову из-под одеяла.

********

Для Нины в вагончике был отведён свой собственный спальный уголок за перегородкой: кровать, тумбочка, зеркало на стене, шкаф – как раз возле одного из трёх окон, выходящих на противоположную бетонную стену, ограждающую базу со всех сторон. Семёнович приделал полочку над оконцем, и на ней, с чисто женской щепетильностью были расставлены какие-то скляночки, статуэтки, маленькие горшочки с цветами. На стене висели приклеенные, вырезанные из журналов фотографии любимых актёров, а рядом с кроватью в том же шкафу находился весь гардероб девушки,- всё, что позволяли условия проживания на большой строительной базе, которых вокруг посёлка было как грибов после обильного дождя.

Нина временно не работала. Все ждали, когда, наконец, хозяин базы Гамлет Назарович - чистокровный добрый армянин - начнёт строительство новой столовой для рабочих. В старой маленькой столовой работали только две девушки и кормили лишь с десяток желающих – остальные предпочитали питаться самостоятельно, делая еженедельные коллективные выезды за продуктами либо в поселковую ярмарку, либо в супермаркет, расположенный недалеко от посёлка по шоссе. Но база постепенно расширялась, и требовалось новое, более обширное помещение. Кому было лень готовить самим, тот питался в старой столовой, но за давностью лет, её оборудование поизносилось и изжило себя: все строители питались у себя в вагончиках, впрочем, как и приезжающие наёмные рабочие, в числе которых был и Михаил, водитель манипулятора, член описываемой бригады. Две девушки справлялись сами, а Нине, как шеф-повару приходилось ждать, когда Гамлет Назарович затеит новую постройку. И строить её должны как раз две такие бригады, как бригада Юрия Николаевича.

В ожидании запуска объекта скучать не приходилось; Юрий Николаевич каждый день находил какую-либо работу. Вчера бордюры вкапывали, сегодня траншею для труб прокладывали, завтра вагончики манипулятором переставляли, послезавтра асфальт вокруг базы ложили; через день – в посёлке колодец при церквушке копали. Много дней - много дел.

Нина так же числилась в бригаде, но на мужские работы по понятным причинам не выходила. Из полученных зарплат, с молчаливого уговора, каждый из бригады вносил свою часть в «общий котёл», и всё это отдавалось Нине на ведение хозяйства. На проживание, продукты, на маленькие женские радости в виде колготок, помад, белья, одежды. А если предстояло что-то грандиозное в виде туфелек или зимней недорогой шубки, каждый добавлял не раздумывая, поскольку девушку любили и оберегали (что Женьке было даже на руку – меньше затрат в конфетно-букетный период ухаживания).

Она же в свою очередь всячески помогала друзьям в их быте: штопала, стирала, подшивала, гладила, готовила, - в общем, была неким центром, вокруг которого и крутилась жизнь всей бригады.

Семёнович был потомственным приамурцем из Хабаровска, Михаил местным, живущим вне территории базы, Юрий Николаевич обитал до базы в Беларуссии, ну а Нина с Женькой были выходцами из малороссии, из Донецкой области. Иными словами, полный интернационал.

********

Манипулятор должен был приехать к десяти вечера, и Михаил остался бы ночевать до утра в вагончике, затем, утром в пятницу, они все вместе должны были переставить через стропила вагончик на новое место, отведённое, судя по плану Гамлета Назаровича, для новой бригады. Как раз все и подумали, что подобная суета в пятницу касается именно столовой. Новой столовой.

Из гаража Миша не выехал. Неохота в пятницу перед выходными переться через всё шоссе к чёрту на кулички: дорожный патруль того и гляди тормознёт. И доказывай потом, что ты не пьян.

Он набрал по мобильному телефону номер бригадира Юрия Николаевича и сказал ему, что на базу выезжать не хочет: ждите, мол, понедельника.

Юрий Николаевич был человеком понятливым и не обиделся: понедельник – так понедельник. А сам подумал: «Схожу-ка я обрадую ребят. Всё же пятница, вечер, завтра суббота – банный день, а там и воскресенье. Три вечера выходных. Вот обрадуются…». Любил он свою бригаду, что тут сказать. И прихватив бутылочку коньяка с апельсинами для Нины, двинул через всю базу к противоположной оградительной стене, где стоял их вагончик.

Бухнув в дверь, вошёл, и нарочито серьёзно гаркнул:

- Кухня!

- Тута кухня! – выросла перед ним (руки по швам) Нина.

- Работы отменяются. До понедельника. Не слышу оваций!

- Ура-а! – раздалось со всех сторон. Женька подскочил, выхватил из рук бригадира коньяк, накинул на руку полотенце, как у официанта в ресторане, взял под локотки и широким жестом указал:

- Просим к столу, барин! Селёдочки, водочки-с, красной икорочки? Не желаете-с, ваше сиятельство?

Юрий Николаевич хмуро, как и подобает барину, отмахнулся, и величественно прошёл к уже накрытому столу.

- Сейчас пельмени будут, - оповестила всех Нина. (Четырёхконфорная электрическая плита стояла рядом с умывальником, сразу у входа в вагончик). Там же располагались полочки со всякой кухонной утварью, и рядом с плитой, чуть сбоку примостился довольно внушительный холодильник: на четверых обитателей вагончика вполне хватало, если в нём останавливался иногда Миша. Спальные кровати с прикроватными тумбочками располагались по периметру жилого помещения вдоль стен; стол стоял посередине, телевизор-плазма висел на одной из стен, чтобы было видно с любой кровати. Плюс маленькие шкафчики для каждого, где висела на плечиках одежда для выхода и поездок в город.

Коньяк уже разлили, пельмени, пышущие заманчивым запахом, разложили по тарелкам, все уселись за стол, и наступило весёлое настроение. Никто бригадира не стеснялся, он был для всех лучшим другом и товарищем по работе, разве что Женька частенько прятался от него на территории базы, подальше от начальства.

Таков был общий портрет бригады – дружной, интернациональной, и немного весёлой, но, разумеется, в меру.

********

База сама по себе была довольно приличных размеров. В боксах шили костюмы, изготовляли бинокли, микроскопы, курительные трубки, гитары, маски, детские игрушкики. Одним словом, всё, что шло на продажу. Сто человек из разных мест и областей жили и трудились на этой базе, зарабатывая себе свой нехитрый капитал, чтобы вернуться домой, будучи по местным понятиям уже относительно состоятельными людьми.

Гамлет Назарович, директор базы, не мешал подобным начинаниям своих подопечных. Сто человек на него работали, базу строили, на территории жили, зарплату получали и были обоюдно довольны друг другом. Он обитал на недосягаемом Олимпе греческих богов в виде двухэтажного особняка в центре базы и полностью доверялся бригадирам, особо не вникая ни в схему строек, ни в частную жизнь строителей – для этого существовали Юрии Николаевичи и прочие начальники бригад. За это его и любили. Уважали. Не будь его, не было бы жилья, работы, зарплаты. В отличие от иных нерадивых работодателей, этот начальник был на порядок честнее, дружелюбне, щедрее, и самое главное – был в плане денег предельно порядочен. У него не голодали. У него жили. У него работали. И не пьянствовали как на иных объектах. Дисциплина была железная.

Юрий Николаевич по случаю свободного вечера остался в вагончике слушать рассказ Семёновича о пропавшей на Байкале экспедиции. Пельмени были поданы, рюмки налиты. Нина была довольна.

И Семёнович, взяв в руку рюмку с коньяком, начал своё повествование.

- Давно это было, ребятки мои. Мне было в ту пору одиннадцать лет, когда моего отца занесло на Байкал в ходе очередной экспедиции (он был геологом-геодезистом), и поскольку мы с мамой путешествовали вместе с ним, то и там мы оказались вместе – я чуть позже расскажу о наших странствиях вслед за отцом. Сейчас речь пойдёт именно о Байкале.

Семёнович подмигнул всем и в ожидании уставился на Женьку, поскольку каждый знал, что неугомонный философ обязательно сейчас вставит что-то своё, научное, невзирая на подлетающий ботинок.

Так и произошло.

Сейчас же выдалась Женькина справка:

- Байкал. Можно? – он с запозданием бросил взгляд на своего старшего друга и тот кивнул: «Валяй. Что с тебя возьмёшь, с эрудита нашего».

Женька кинулся листать свой походный блокнот: все знали, что он почему-то никогда не пользовался ни планшетом, ни ноутбуком.

- Глубина 1620 метров. Впадает более 300 рек и мелких речушек с протоками, а вытекает одна – Ангара. Имеет 27 островов; из них самый крупный – Ольхон. Замерзает Байкал в январе; в мае месяце вскрывается, и начинается судоходство. Сплав леса, рыболовство, охота на кольчатых нерп, близких по виду к нерпам каспийским. Что ещё? – полистал страницы. - Ах да… вот, нашёл, всё касаемое Байкала. Пресноводное озеро, расположенное на высоте 456 метров и окружённое горными хребтами. Площадь тридцать одна с половиной тысяч квадратных километров, - он всплеснул руками, - вот где лохнесское чудовище должно плавать, а не где–то там, в помойной луже. Живи, размножайся: и слова никто не скажет.

- Всё? – зевнул Юрий Николаевич, явно показывая философу, что пора закругляться со своей статистикой.

- Нет. Ещё впадают реки Селенга, Баргузин и так далее – уже более мелкие. Флора и фауна включает в себя более 1800 видов, из которых большее число эндемиков.

- Это кто? – спросила Нина, протирая стол.

- Это те виды, которые присутствуют только в данном ареале обитания и нигде более. Например, как лемуры на Мадагаскаре или кенгуру в Австралии. Подобью факты: байкальский тюлень, бычки, живородящая рыба голомянка. Промысел – омуль, хариус, таймень и прочее. Дальше, из географического: Байкало–Амурская железная дорога, или если быть ближе к народу – БАМ (наряду с Транссибирской магистралью). Тында – Волочаевка – Комсомольск. Кстати, Семёныч, ты в своём рассказе намерен проходить населённые пункты? Чтоб я ориентировался…

- Намерен, - Семёнович снисходительно кивнул, соглашаясь с теперь уже всем, что доводил до окружающих его всесторонне знающий друг.

- Ага, - воспрянул духом тот: - Тогда ещё Байкальск, Усть-Баргузин, Нижнеангарск… Иркутск, естественно. Где-то рядом на карте Улан-Удэ. Целлюлозные заводы на побережье. Охотничьи угодья, комбинаты, лесопилки, егерные клубы, баржи, лесосплавные цеха, даже катакомбы подземные, а так же знаменитый Баргузинский заповедник.

Женька прищурился и бросил взгляд на молчавшего пока рассказчика:

- Не о нём ли пойдёт речь?

- О нём, - кивнул Семёнович.

- Ого! Стало быть, будет очень интересно, друзья мои, - он обвёл всех взглядом. – Баргузинский треугольник - это вам…

- А ботинком не хочешь? – перебила его Нина.

- Ладно,- нисколько не обиделся тот. – Из полезных ископаемых – залежи руды, а посему и куча рудников с приисками, раскопки и добыча изумруда, берилла, а то и алмаза в некоторых местах – бери, не хочу: массив-то огромнейший! И при всём при этом, несметное количество больших и малых аномальных магнитных зон вдоль - если смотреть по карте – всего Байкала с любой его стороны, точно таких же или похожих, как обрисовал нам Семёныч мексиканскую зону отчуждения. А ведь Прибайкалье обширное! Если взять всю его территорию по карте атласа, то она будет соизмерима с любым средним государством Европы: Австрией, например, или Венгрией, а то и бывшей Югославией. Народ там проживает – коренные буряты, либо частично эвенки. Чуть ниже, ближе к Улан-Удэ идут уже монголы, а возле Читы вдоль Яблонового хребта обитают выселенные когда-то при Сталине немцы Поволжья, осевшие в этих местах, и пустившие корни своих семей. Что ещё, Семёныч? Я всю вводную сделал? Всё огласил?

- Всё – всё! – послышалось оживлённо со всех сторон.

Женька подскочил и принялся суетиться вокруг бригадира:

- Коньячок пожалуйте-с. Селёдочки, не угодно ли, барин? Байкальская, если что…

- Наливай, - барским жестом разрешил тот.

Семёнович между тем продолжил:

- Отец мой, Семён Борисович, будучи геологом и окончив Ростовский институт геодезии, в силу обстоятельств в возрасте 33- х лет попал на Байкал. Занесло его туда, минуя все необъятные просторы тогда ещё Советского Союза, вместе уже с семьёй: мною и мамой. Мне было тогда одиннадцать лет, и он за эти годы успел потаскать нас с собой, начиная от Приамурья (где, собственно я и родился под Хабаровском), от Якутии и Коми АССР, до Среднесибирского плоскогорья где-то в горах Алтая. Будучи геодезистом-топографом, где он только не бывал, оставляя нас с мамой в каком-нибудь очередном посёлке, сначала для того, чтобы я ходил в садик, а затем и в школу. Каждый новый учебный год я начинал в новой школе, а заканчивал его уже в другой, за сотню километров от предыдущей. С моей мамой он познакомился в Хабаровском крае, куда приехал после института по распределению практиковаться в качестве геодезиста. Там я и родился. А затем началась наша с мамой эпопея покорения советских просторов в качестве сопровождающих моего отца, куда его бы не заносило. Мальчишкой, я, образно говоря, прошёл с ним от Амура до Волги, от Енисея до Днепра, от Саянских хребтов до низменностей центральной полосы России. В детстве я катался и на оленьих упряжках, ездил и на гусеничных вездеходах, и на снегоходах «Буран», летал почти на всех грузовых и пассажирских самолётах, начиная от Ан-22 и кончая Ил-86, а уж о вертолётах и упоминать не буду.

Он отмахнулся рукой, видимо откидывая воспоминания, как сейчас ненужные. Проверил, слушают ли его, и продолжил. В вагончике установилась подобающая повествованию тишина.

- Это всё отступления, чтоб вы поняли, каким образом я с мамой в 1979-м году оказался у подножия хребта Хамар-Дабан, а затем уже и в пределах самого озера Байкал, куда в очередную экспедицию занесло моего отца.

За окном наступала ночь, внутри было тихо и спать никому не хотелось. Как сказал бы Женька – надвигалось нечто интересное.

- Отец поселил нас с мамой в небольшом тогда ещё городе Нижнеангарске, в бамовском блочном доме на четыре семьи: однокомнатная квартира с небольшой кухонькой досталась и нам. Мама тут же определила меня переводом в школу, в четвёртый класс, а сама (как всегда временно, пока отец будет в экспедиции) устроилась на работу в какое-то строительно-монтажное управление по своей специальности. Здесь же, в Нижнеангарске и должна была сформироваться очередная папина группа геологов, оснащая себя всем необходимым для дальнего похода: ждали только прилёта из столицы видного учёного, руководителя экспедиции и специалиста по Прибайкальскому краю. Остальных должны были подобрать здесь же, кроме одного, который должен был прибыть откуда-то из Сибири.

На отце пока лежала обязанность подборки амуниции; остальное – по прибытии профессора. Ночевал отец дома, но каждое утро, по вполне понятным причинам уходил на весь день, и возвращался только к ночи: уставший, голодный, но всегда воодушевлённый предстоящим походом в неизвестность. Такой шанс выпадает один раз в жизни, и одному на миллион желающих. Омрачало лишь то, что экспедиция подразумевала в себе чистый энтузиазм, и на правительственном уровне не спонсировалась. Неизвестный мне тогда профессор черпал финансовые источники из неких загадочных научных фондов – чтоб полностью обеспечить байкальский поход и снарядить всем необходимым будущую команду изыскателей, в надежде на то, что уж после них-то, в случае положительного результата организуется уже вторая экспедиция, поддержанная на высшем государственном уровне. Да и цель-то была проста: выявить аномальные магнитные отклонения от существующей нормы всего байкальского региона. Описать и сфотографировать новые, открытые ими формы жизни в Баргузинской зоне отчуждения – как растений, так и животных, - поскольку дело, не забывайте, происходило в 1979-м году, в разгар всех геологических открытий страны под названием Советский Союз. Всё это я узнал гораздо позже. Вы ж понимаете, мне было тогда чуть больше десяти лет, и о каких - таких научных экспедициях я мог соображать в таком возрасте? Перелетаем – переезжаем с места на место, да и ладно. Новая школа? Новые знакомые? – неудобно конечно, но что поделаешь – ПАПА! У него работа такая. А для меня романтика. Кто ещё из моих сверстников может похвастаться такими широкомасштабными перемещениями по стране от Амура до Чёрного моря, от Хабаровска до Ялты или от Уренгоя до Одессы? У меня были маски и бубны шаманов, ритуальные чётки, фигурки вождей, глиняные и деревянные небольшие идолы и тотемы всевозможных божков; иногда отец привозил предметы мелкого обихода той или иной народности: посуду, свистульки, ожерелья из зубов хищников – в зависимости от того региона, где он в то время проходил с экспедицией. Однажды привёз крупный бивень моржа, а ещё когда-то клык саблезубого тигра, откопанного их экспедицией где-то в Обской губе, когда они жили в юртах у местных ненцев-оленеводов. Вот, смотрите, - доставая из тумбочки потёртую тетрадь и вынимая из неё старую чёрно-белую фотографию, молвил Семёнович. – Вот та самая экспедиция, - кладя на стол снимок, вздохнул он. – Таскаю её с собой всю жизнь, куда меня бы не заносило. Впервые показываю её вам, раз пошло такое дело.

Фотография, пожелтевшая от времени пошла по кругу. Все поднялись с кроватей и придвинулись к столу. Юрий Николаевич держал в руке снимок, в то время как Семёнович комментировал:

- Последняя прижизненная фотография моего отца перед самым отбытием в поход. Здесь уже все. Профессор уже прилетел и взял, так сказать, правление в свои руки. Фотограф экспедиции – тот самый, из Сибири (отец его не знал до этого) тоже тут, на этом снимке. Видимо, они тогда только что познакомились. Позже мама мне охарактеризовала каждого участника так, как рассказывал ей отец. Перед походом он часто закрывался с ней на кухне, и о чём они там беседовали, я не знал. Да и не инеинтересно, собственно, было. А уже позже, когда отца не стало, она показывала на этом снимке, кто есть кто. Итак…

Март месяц. 29-е число. 1979-й год. Нижнеангарск. Через неделю они отправятся в свою последнюю экспедицию. Переверните, если любопытно: там ещё сохранились подписи всех участников команды.

Бригадир перевернул снимок, и все увидели почти прозрачные выцветшие фиолетовые чернила, размашисто расписанные по всей задней стороне. Всё было в разводах и пятнах, но почерки просматривались. Пять подписей…разных…давно забытых, утраченных, поглощённых временем, уже давно не живых. Пять росчерков, канувших в Лету.

Нина протяжно вздохнула, и бригадир вновь перевернул снимок лицевой стороной. Было видно, как он переживает – рука слегка дрожала. Тишина у стола была полная: появись сейчас муха – её жужжание походило бы на громкий рокот пролетающего бомбардировщика. Время, казалось, в вагончике вдруг остановилось.

- Баргузинская зона отчуждения. Ни в одном атласе, ни на одной географической карте страны такого названия естественно не существовало. Так назвали этот байкальский регион местные жители, уже будучи более-менее подвержены цивилизации, а буряты за много поколений до описываемых событий окрестили эту зону долиной Восьми Духов. Почему – поймёте позже. А ведь этот регион Байкала был ничем иным, как огромнейшей территорией аномальных магнитных залежей руды неизвестной природы создания, может быть даже внеземных, поскольку ни одна экспедиция оттуда не вернулась, и люди пребывали в неведении. Вот как раз эта экспедиция и должна была восполнить пробелы, касаемые Баргузинского треугольника, причём, основываясь лишь на обычном энтузиазме (в случае успеха – только тогда они бы стали знаменитыми и приобрели славу). Видите этих улыбающихся людей на снимке? Какие все весёлые, жизнерадостные, полные надежд, и в предвкушении какого-либо грандиозного открытия – не важно, какого: загадок и тайн в аномальной зоне хватает всегда – вспомните братьев Стругацких и фильм «Сталкер». Вот и они так думали. Видите, на фоне бочек, бульдозеров и вагончиков стоят мои родители и я между ними? Слева, самый крайний – отец; посередине сорванец – это я, и держит меня за руку мама. Все смеёмся, все радостные, все счастливые. Дальше рядом – Людочка (как её все называли) - единственная девушка в группе. Чуть позже я охарактеризую всех членов экспедиции, как когда-то характеризовала их мне мама, ссылаясь на слова отца перед самым его отходом. Рядом, справа от Люды стоит сам профессор, начальник экспедиции Василий Михайлович, выглядит бодрячком, а ему, заметьте, уже под шестьдесят. Далее рядом, тот, что нахмуренный и единственный, кто не улыбается – Николай Губа, тот самый фотограф из Сибири, неизвестно каким образом затесавшийся в команду. Но о нём позже. А вот в ногах у всех, на земле, на переднем плане и подперев голову рукой, прилёг на миг Санёк или Саша, кто как его величал, - душа парень, весельчак и балагур… прям как наш Женька, - Семёнович бросил снисходительный взгляд на встрепенувшегося друга, - правда, чуток умнее.

- Но- но… - попытался было запротестовать Евгений, но получив от Нины шлепок по затылку, сразу притих. Семёнович тем временем продолжил:

- Упряжка с лошадьми – это средство передвижения в первые, начальныые дни похода, чтобы несли амуницию, оборудование и провизию, а рядом два брата бурята – это проводники, тоже участники экспедиции, которых нанял Василий Михайлович. Плюс собаки. О проводниках я тоже расскажу позже. Вот и вся команда. Не считая нас с мамой на снимке – всего семь человек. Пятеро и два проводника. Ещё вон тот вертолёт на заднем плане. Он должен сопровождать в воздухе первые дни похода, а потом связь с миром переходила к рациям, и когда группа углубится в непроходимую тайгу Байкала, вертолёт не будет их видеть. Геологи оставят лошадей у последней охотничьей заимки, где их позже подберут охотники или рыбаки, а сами, уже без сопровождения с воздуха попытаются войти на территорию Зоны отчуждения, куда по поверьям никто не забредал (не считая тех бедалаг, что бесследно сгинули в аномальном треугольнике).

Семёнович потянулся, бросил взгляд на часы и закончил:

- На сегодня, пожалуй, хватит. Дождёмся Михаила, тогда и продолжим.

С тем и уснули, расположившись на кроватях сообразно своим спальным местам, за исключением Юрия Николаевича, который отправился отдыхать в своё собственное помещение.

********

Беседа продолжилась следующим вечером, когда в расположение базы приехал Михаил. Все снова собрались за ужином, и Семёнович, отдав в руки Михаила фотографию, продолжил, предварительно рассказав ему в двух словах начало вчерашней истории.

- За отца я буду рассказывать на протяжении всего повествования, поскольку мама и я лишь второстепенные персонажи. Поэтому, упомяну, что мы должны были оставаться в Нижнеангарске дожидаться возращения отца из похода через три месяца. Именно столько, с неким запасом, планировали провести в изысканиях члены экспедиции. Пройти до Зоны отчуждения, войти в неё, обследовать, занести на карту мелкие детали и масштабы открытий, обнаружить новые, неизвестные виды животного и растительного биома, выявить степень радиации и магнитных излучений. А затем вернуться назад с фотографиями, записями показаний приборов, чтобы, наконец, понять и передать людям, что же собой представляет этот пресловутый Баргузинский треугольник. Добавлю лишь, что данная экспедиция была в жизни Василия Михайловича если не двадцатой по счёту, то уж пятнадцатой точно. Где он только не бывал и куда его только не заносило! Им действительно был исхожен весь Советский Союз вдоль и поперёк. На тот момент не было вероятно ни одного археолога или геолога, который смог бы с ним сравниться по количеству проведённых экспедиций со времён Леонида Кулика, - того самого, кто исследовал так называемый Тунгусский феномен. Василия Михайловича знали во всех крупных географических обществах; он был вхож во всевозможные министерства страны, имел кучу степеней и регалий: поговаривали даже, что ему вот-вот присвоят звание академика наряду с Капицей, с которым, по словам отца, они были очень дружны. Василий Михайлович вёл переписку с Жаком Ивом Кусто и американским астрономом Карлом Саганом, а уж с Туром Хейердалом вообще был на короткой ноге, поскольку дружили ещё с юношества, так же, как впрочем, и с Юрием Сенкевичем. Одним словом, отцу очень повезло, что начальником их экспедиции был такой замечательный и знаменитый в учёных кругах человек. Папа восхищался им.

Семёнович обвёл всех взглядом: все глаза были устремлены на него, движений в вагончике не ощущалось.

- Чего не скажешь о последнем участнике экспедиции, - уже не так воодушевлённо молвил их старший товарищ. – О проводниках я упомяну отдельно – они не члены команды. Просто два брата бурята, которых Василий Михайлович нанял в одном из поселений близ Нижнеангарска. С ними мы ещё увидимся в рассказе, и не раз. – А вот Николай Губа… - он вздохнул. – Я до сих пор задаюсь вопросом, как он мог попасть в эту экспедицию? Кто его рекомендовал профессору? Как он мог затесаться в доверие к Василию Михайловичу, и какую преследовал цель, сорвавшись из Сибири и примчавшийся через полстраны, акурат за несколько дней до их выхода в поход? Папа предполагал, что здесь не обошлось без вездесущих органов КГБ: вероятнее всего этот человек попросту был навязан профессору, был ушами и глазами особистов в нашей описываемой экспедиции, был засекреченным агентом в группе геологов (по всей видимости, КГБ имело какие-то свои, только им известные планы касательно исхода изысканий). Может ТАМ знали нечто такое, что было скрыто от учёных и всего человечества в целом. Уже много позже я узнал, что отец был прав. Но к этому мы ещё вернёмся по ходу повествования. Пока же скажу, что за ту неделю, что отец общался с ним в Нижнеангарске перед походом, он маме говорил на кухне: «Мрачен, нелюдим, не любит общения, не верит ни в сон, ни чох, ни в птичий грай, - в прошлом вероятно судовой радист, теперь якобы аэролог – изучает верхние слои атмосферы, но я в это не верю. Василий Михайлович молчит, и на наши с Сашей вопросы лишь виновато разводит руками, означающее: навязали, придётся терпеть». - Семёнович снова вздохнул: - Эх, знал бы папа, чем обернётся им потом это, с позволения сказать, «терпение»… А мама спрашивала на кухне: - Сколько ему? Отец отвечал, что лет на десять старше его самого, стало быть, где-то 43, может 44 года. Взгляд всегда беспокойный, с подозрением к окружающему миру, глаза тёмные, без зрачков, прищуренные, словно у лисицы в курятнике. В первый же день, увидев Люду, он стал буквально пожирать её глазами: похоть так и пёрла из него наружу. «Чувствует моё сердце, натерпимся мы с ним бед в нашем походе. С таким в разведку ходить – себе дороже» - говорил отец, и как в воду глядел.

Семёнович, по привычке обвёл всех слушателей взглядом и, вздохнув, с расстановкой произнёс:

- Это началось на восьмой день экспедиции, после полуночи.

…Слово восьмой он произнёс с особым ударением.

**** КОНЕЦ 1- й ГЛАВЫ****

Глава 2-я: 1979 год. Первый лётчик. Экспедиция.
********

Это случилось на восьмой день экспедиции после полуночи.

Николай Губа почувствовал, как холодом дохнуло в затылок; волосы на голове поднялись и вытянулись, словно струны на гитаре. Он был уверен, что ощущает статическое напряжение каждой клеткой своего тела. Где-то рядом пронёсся шквал ветра и унёс с собой кусок брезента, оторванного от их палатки, что стояла неподалёку в лагере.

Электричество, подумал Губа, сейчас шарахнет током, - и с диким воплем бросился подниматься вверх по пригорку, перебирая руками и цепляясь за корни торчащих из развороченной земли кустов. Навстречу как раз пробирался, пригибаясь, Семён; Губа, забыв обо всём кроме страха и ужаса перед необъяснимым явлением, едва не бросился в объятия тому, кого больше всего ненавидел.

- Что это? – выкрикнул он каким-то свистящим звуком, и нервные спазмы сдавили ему горло, как тиски крепёжную деталь в цеху завода. – Что это? Что произошло? Это конец?

- Я знаю не больше вашего, - хмуро ответил Семён. – Успокойтесь. Неужели грозы боитесь?

- Но ведь… - голос у Губы дрожал. – Это ведь гроза необычная! Таких гроз не бывает!

- Не знаю. Сверкнула молния, затем прогремел гром, я услышал какой-то жуткий вой или рёв и, наконец, ваш крик. Наскоро одевшись, выскочил из палатки, добежал сюда, увидел вас всего трясущегося. Что вас напугало? Молния?

Луна, каким-то ярким красноватым светом освещала часть опушки. Пострадавшая после первого шквала грозы правая сторона оврага съехала всей массой в сторону и погрузилась в бурлящий рыжий поток, превратившись в слизистую глину. Земля в этом месте бурлила и выдавала в пространство неприятные квакающие звуки.

Губа, выбравшись, остался стоять наверху, наблюдая, как Семён спускается по оврагу вниз, на уцелевший участок сухой земли.

- Странно… спуститесь сюда, Губа, не будьте трусом!

- Ничего, мне и здесь хорошо, - дрожа всем телом, ответил тот. – Почему нет туч? Откуда молнии? И эти странные разряды электричества?

- Николай, это вы кричали? – послышался встревоженный голос в темноте. – Что случилось? Где Семён?

- Люда, не подходи ближе, может случиться оползень! – крикнул Семён, но Люда не услышала: снова громыхнуло так, что заложило уши, по небу прочертились зигзаги светящегося зеленоватого фейерверка; две змеевидные молнии возникли друг за другом ниоткуда и, перекрещивая свои собственные линии трассы, вонзились в ближайшее дерево. Раздался треск, и дерево превратилось в пылающий факел. Стало светлее. Всё чёрное небо было усыпано звёздами, и Млечный путь свисал над лесом своим величественным покрывалом.

Облако мокрой пыли из брызг ещё долго висело над оврагом, потом завернулось в столб, и понёсся он, раскидывая комки грязи и глины вокруг себя, пугая Губу, Люду и Семёна.

Девушка спустилась к другу и прижалась. Он успокаивающе прокричал ей в самое ухо:

- Говорят, что если в такой бродячий вихрь бросить ножом, то столб рассыплется, а на ноже останется капелька крови.

Следом за девушкой в овраг спустился и Губа. Присутствие Люды его успокоило.

- Полюбуйтесь! На небе ни одной тучи или облака, а гроза разразилась неимоверная. Ниоткуда. Да ещё и этот вихрь – я подобного никогда не видел. - Ему стало неловко, что его обозвали трусом в присутствии девушки. Слышала ли она?

- Посмотрите туда, - указал рукой Семён.

В ярком свете Луны опушка вся блестела как на ладони, и на этом фоне чётко виднелись тёмные продольные пятна, похожие на громадные следы, будто какое-то колоссальное по своим размерам существо вползло на опушку, сделало полукруг и свалилось, поражённое молнией в овраг, сломав при этом как соломинку стоящее рядом дерево.

- Обратите внимание: это похоже на некий след от тяжёлого брюха, которое волочилось по земле, - предположил Семён. – По бокам, видите, следы каких-то щупалец?

Семён пожалел, что впопыхах не захватил с собой фонарик, но необычная гроза налетела так внезапно, что он даже не успел предупредить остальных, – да он их в первый момент и не увидел. Громыхнуло, поласнуло ярчайшей вспышкой света, рвануло что есть мочи ветром, и тут же дикий, то ли вой, то ли рёв, а потом испуганный крик Губы, - тут уж было не до фонарика. Сразу кинулся к оврагу, и хорошо, что не разделся в палатке перед сном, а то стоял бы сейчас перед Людой в одних трусах. Услышав крик фотографа (теперь он так его называл), Семён выскочил из палатки и был неприятно удивлён накалившейся от электричества окружающей его атмосферой. Первое, что пришло в голову – магнитная буря, да ещё такого небывалого электрического напряжения. Вторая мысль – почему сверкают молнии и по всей долине гуляют разряды тока, а на небе ни облаков, ни туч… Странно всё это. И теперь вот этот непонятный огромный след от чего-то, а точнее от кого-то – гигантского, мощного, колоссального по своим размерам. Хорошо, что хоть Люда не затерялась в темноте.

- Нас посетило какое-то неизвестное чудовище, - констатировал он, обращаясь скорее к себе, нежели к стоящим рядом.

- Да-да… я вижу, - вскрикнул Губа, выбивая зубами дробь. – И тот рёв был, по-видимому, от него. Только где оно теперь?

Семён, мягко отстранив Люду и шепнув ей на ухо что-то успокаивающее, принялся осматривать покатый склон оврага, благо Луна сейчас светила ярко и позволяла видеть хоть какие-то значительные детали. – Посмотрите, Губа. Хорошо видны эти широкие полосы, как будто здесь волочились огромные ласты. Видите?

- Вижу-вижу. Пойдёмте уже скорее в палатку! – только присутствие Люды сдерживало фотографа от немедленного желания пуститься прочь из жуткого оврага. Он совершенно не помнил, каким образом он в нём оказался, и от этого ему становилось ещё страшнее. По природе он был трусоватым человеком, хоть и вёл себя в экспедиции надменно и обособленно.

- Напрасно спешите, - неприязненно откликнулся Семён. – Пока не узнаем, кто нас посетил, не вернёмся. Нужно хорошо осмотреться: а вдруг оно ещё где-то здесь, рядом. Неспроста же оно появилось в пределах нашего лагеря. Может запах учуяло. Нам нужно непременно знать, с кем или чем имеем дело, и позаботиться о своей безопасности – не забывайте, что среди нас девушка. Он взглянул на Люду. Та стояла теперь спокойно и держалась молодцом.

- Тогда я сбегаю за ружьями и фонариками, заодно и других позову.

- Ну, зачем же вы именно? – усмехнулся Семён. – У нас Людочка есть на этот случай. Она, кстати, не в пример вам совершенно спокойна, а вы трясётесь как осиновый лист. К тому же ей как женщине находиться сейчас здесь крайне не желательно. Вот и пусть сбегает за фонариками, заодно и Василия Михайловича приведёт – данные следы как раз по его части.

Семён уже не кричал: вихрь унёсся куда-то в середину долины, молнии прекратились, и раскаты грома ушли далеко на север. Люда пошла к лагерю опавестить профессора, что всё в порядке и Семён зовёт его к оврагу.

- А это что за сор? Жгуты какие-то или ошмётки плоти, - наклонился Семён, разглядывая нечто на земле, не поддающееся анализу. Осторожно поднял странную студенистую массу, похожую на желе, которая кусками начала просачиваться между пальцами и противно падать на ботинки. С руки свисали нити извилистых прозрачных сухожилий, напоминающие морские водоросли. Такие бесформенные куски валялись повсюду: создавалось впечатление, что гигантская тварь, побывавшая здесь, разлагалась по мере своего перемещения по оврагу, оставляя части своего организма. Семёну вспомнились рассказы про зомби: именно так в книжках разлагались эти ходячие мертвецы: то рука отвалится, то нога отпадёт. Чудовище, видимо, получив разряд молнии, завыло и хаотично попыталось отползти в какое-либо безопасное место – вот и свалилось в овраг. Потом оно ползло, разлагаясь на ходу и оставляя ошмётки плоти, похожие на куски губки. А потом… А что потом? Вставало сразу два вопроса: откуда оно вообще могло здесь появиться, и куда оно затем пропало. Ещё назрел вопрос третий: что оно вообще такое, и что, главным образом, из себя представляло? След обрывался. И без фонарика было неплохо видно, что Семён стоял сейчас у последнего сгустка и последней полосы на земле, оставленной брюхом, ластами и хвостом. Дальше лунный свет озарял нетронутую почву: существо исчезло. Не уползло, не скатилось, не врылось в землю. Просто исчезло. Сгинуло. Испарилось.

Бред какой-то. Как оно могло испариться? – констатировал про себя Семён. И тут же сам себе: А как оно вообще могло возникнуть ниоткуда? Следы ведь только внутри оврага, ни до, ни после него ничего похожего не наблюдается. Как нечто невидимое взяло и щёлкнуло пальцами – раз! – и монстр появился. Молния, гром, щелчок пальцами – два! – и чудище исчезло в мгновение ока.

«То ли ещё будет,- недобро подумал Семён. – А мы ведь только начинаем входить в эту аномальную зону. Семь дней относительного спокойствия, и теперь вот на тебе: восьмой день принёс первый жуткий сюрприз в виде смерча, грозы и неизвестной твари ниоткуда. Что последует далее»?

Семён бросил взгляд на всё ещё оторапевшего Губу, затем глянул на небо. Что-то показалось ему странным. Такой большой Луны он не видел ни разу в жизни, да ещё и цвет какой-то зловещий. Может некий атмосферный мираж, возникший после непонятной грозы?

В этот момент послышался голос Саши. Где-то вдалеке, в стороне от лагеря он кричал, призывая на помощь. Этого ещё не хватало! Семён кинулся к Губе, (тут уж было не до сантиментов).

- Дело принимает нежелательный оборот. Скорее в лагерь, вы ведь этого хотели? Там явно что-то случилось!

Едва поспевая за геодезистом, Губа принялся карабкаться вверх, царапая пальцы и обрывая одежду о торчащие корни вывороченного кустарника.

«Понесла меня нелёгкая в эту чёртову экспедицию, подумал он в это время. И профессор чёкнутый, и топограф этот всё время смотрит на меня с презрением, будто я пряник у него украл. Теперь и девка будет считать меня трусом. Губа выругался и сплюнул кусок глины, застрявший во рту. А всё этот полковник КГБ. Смотри, мол, наблюдай, фотографируй, подслушивай – потом, как вернёшься, награда будет. И девку эту за тебя сосватаем – не переживай, у нас и не такие соглашались. С ней проблем не будет: станет хорошей тебе женой». Что эти особисты нашли в этой экспедиции? Наблюдать за кем? Фотографировать что? Какие тайны планировали они извлечь из этого похода в Зону отчуждения? Зачем следить за профессором и всеми остальными? Фотоаппаратом миниатюрным снабдили как у шпионов…»

Подбежав следом за Семёном к разметавшимся углям костра (всё, что осталось после вихря), Губа нос к носу столкнулся с начальником экспедиции. Тут же была и девушка: вдвоём с Василием Михайловичем они пытались собрать всё, что осталось разбросанным по всей поляне после шквала. Одну из трёх палаток разорвало в клочья, и обрывки брезента унесло куда-то к деревьям, где они и запутались в ветвях; коробки и ящики с оборудованием разметало и расщепило во все стороны – разберись теперь, где линза, где окуляр, где анемометр, а где теодолит в разобранном виде. Тут же валялись и кассеты с фотоплёнками – разбитые, скорее всего засвеченные молниями. По всей лужайке валялась посуда, банки с консервами, разорванные пакеты с высыпавшимися крупами и макаронами. Разгром был катастрофическим.

Люда, увидев Семёна, обрадовалась, что теперь не нужно возвращаться к нему с оружием и фонариками.

Подскочив к Василию Михайловичу, Семён крикнул:

- Санёк звал на помощь, слышали? Где он?

Профессор успокаивающе предупредил все немедленные действия своего друга:

- Не беспокойся. Это он кричал, чтоб ты помог ему с лошадьми. После первых вспышек молний они обезумели от испуга и кинулись, кто куда, по всей долине, оборвав привязи. Вот он и помчался их ловить, - да много ли их насобираешь в такой катавасии. А мы вот тут подбираем, что осталось после шквала. Люда сказала, что ты слышал какой-то вой и обнаружил в овраге что-то, напоминающее огромные следы?

Семён, немного успокоившись за Сашу, тут же рассказал вкратце, увиденое им.

- И ничего больше, - закончил он. – Как испарилось…

- Мда… - заключил профессор. – На досуге надо будет поразмыслить над этим… феноменом. Сейчас некогда. Ты уверен, что мы пока в относительной безопасности?

- Относительно твари – да. За остальное… - он лишь пожал плечами. – Сами видите, что творится.

- Да уж… вижу, - согласился профессор. – Рации не работают, отключились все. Даже вертолёт теперь вызвать нечем. Придётся как-то самим выкручиваться.

- Как, отключились? Все сразу?

- Да. И не в батарейках суть: батарейки как раз в норме. Саша, выбегая из палатки к лошадям, успел крикнуть, что и его рация тоже вышла из строя. Вот теперь и думай, может ли такое быть на самом деле?

- И что? – дребезжащим голосом выпалил Губа. – Помощи не будет? Вертолёт не прилетит?

Профессор смерил Губу недобрым взглядом (за последнюю неделю он тоже стал недолюбливать этого подозрительного типа).

- По всей видимости, нет, - ответил он нехотя. Уж больно не хотелось сеять панику, да ещё и в присутствии девушки.- Последние наши координаты мы передали три дня назад, когда выходили с группой сопровождения на связь. С тех пор мы довольно далеко продвинулись вглубь зоны, и они не знают, в каком направлении мы движемся. Как раз утром мы должны были выйти на связь, но вот – как сами видите.

- И что? Нас не будут искать?

- Искать будут в том случае, если мы не выйдем в эфир два раза подряд, а это почти неделя.

Василий Михайлович бросил беспокойный взгляд на Люду, но та продолжала молчаливо собирать разбросанные вещи и инструменты, ничем не выдавая своей растерянности. Вот кто заслуживает награды, подумал начальник экспедиции. Геройская девушка, умница: не то, что этот трусливый нытик.

- Так давайте повернём назад, пока не поздно! – Губа уже прошёл стадию испуга и теперь пытался навязать свои условия. – Оборудование пришло в негодность, провизия наполовину испорчена оползнем и растерялась, лошади разбежались по долине, а мы даже до озера ещё не добрались. Что будет дальше?

- Прекратите! – осадил его профессор.- Вот потому мы и не повернём назад, поскольку не дошли даже до прибрежной зоны озера. Не для того мы собирали и готовили нашу геологическую группу, чтобы при первой же неудаче, бросив всё, поворачивать назад. Я не хочу повторять неудавшуюся попытку экспедиции Кулика проникнуть в Зону, - уж больно много мы вложили средств и времени в подготовку. Я прав? – он посмотрел на Семёна и Люду. Семён хмуро кивнул, а девушка только пожала плечами, собирая развороченную аптечку.

… И в этот самый момент начало происходить нечто необъяснимое.

В пылу сборов и объяснений никто не обратил внимания на последние несколько минут в небе. Молнии и гром закончились, шквал ушёл в долину, и чёрное небо отсвечивалось россыпями звёзд, но что-то, всё же, переменилось.

А произошло вот что…

Луна, до этого светившая и без того уже каким-то неприемлемым для глаза фантастическим светом в бездонном небе, за минуту-две вдруг начала раздуваться в размерах, превращаясь буквально на глазах в кроваво-красный шар, заполонявший теперь едва ли не четверть неба. Только сейчас все подняли головы и обратили внимание на этот жуткий, пробирающий до дрожи феномен. Люда вскрикнула, и чуть не упала от страха на руки Семёна. Все остолбенели и, открыв рты, не знали что предпринять. Гигантский красный шар с отчётливо виденными на нём кратерами то раздувался, то сдувался в размерах, иными словами, пульсировал. Такого жуткого зрелища никто из наблюдавших путешественников в жизни не видел, поскольку такого вообще не должно было существовать в природе! Ещё несколько минут назад это была обычная Луна, какой её привыкли все видеть; сейчас же это кровавый шар заполнил едва ли не половину неба и закрыл собою основные созвездия, продолжая словно «дышать» и пульсировать. Губа охнул и присел на корточки как нашкодивший ребёнок, когда его тащат в угол. Семён, держа под руку девушку, переводил изумлённый взгляд с раздувшейся аномалии на профессора и назад. Василий Михайлович сам стоял с вытянутым лицом и не знал, что в таких случаях предпринять, поскольку, собственно, и предпринимать тут было нечего – природа уже сама за них всё предприняла.

Послышалось далёкое испуганное ржание лошадей.

- Лошади! – первой пришла в себя Люда. – Там же где-то Саша,- и схватив фонарик, кинулась в направлении долины. Семён ринулся за ней, при этом невольно подумав: «Странно, рации не работают, а фонарики светят, хотя и там и там батарейки».

Но, не сделав и пары шагов, внезапно остановились как вкопанные, будто напоролись на некую невидимую стену. Прямо у них над головами, в центре зенита сначала медленно, затем всё быстрее и быстрее начала раскручиваться гигантская спираль, полыхая всеми цветами спектра. Виток за витком она раскидывала то одну, то другую свою лопасть, словно колоссальный громадный пропеллер, издавая при этом жуткий вой, от которого закладывало уши. Именно этот вой, заставивший его выскочить из палатки, слышал Семён: теперь же огромная спираль переливалась фантастическими нереальными цветами. Рукава спирали бешено вращались вокруг своей оси, разбрасывая в стороны сгустки плазменных образований, похожих на солнечные протуберанцы. Теперь она заняла всю площадь неба, закрыв собою даже огромную Луну, вращаясь в круговороте против часовой стрелки как в центрифуге.

Всё смешалось вокруг: и ужасающий вой спирали, и возгласы людей, и далёкое испуганное ржание лошадей, и внезапный рёв налетевшего ветра – почти такого же, что бушевал до этого. Всё повторялось, только вместо ниоткуда взявшихся молний, небо низвергалось сейчас этой нереальной вселенской аномалией, приводящей всё живое в округе в неописуемый ужас. Приходилось делать глотки и затыкать пальцами уши и рот во избежание перепадов давления. Семён схватил в охапку девушку и повалился с ней на землю, прикрывая сверху своим телом: как на войне, мелькнуло у него на миг. Василий Михайлович тщетно пытался удержать в руках края уцелевшей палатки, которые тоже готовы были сорваться и улететь в кружащуюся воронку смерча. Рядом с ним пролетела и шлёпнулась о ствол алюминиевая миска, превратившаяся в плоскую лепёшку, а чуть левее уха в дерево встряла зубьями вперёд столовая вилка. Ещё немного ближе, и вонзилась бы в висок. Спираль вращалась и выла как стон раненого медведя; ветер разносил всё вокруг по кусочкам, и если бы Губа не обхватил корень дерева – его унесло бы вместе с другими вывернутыми из земли растениями.

Вот и всё.

Вой прекратился; спираль свернулась в первоначальную точку сингулярности, и бушевавший до этого ветер стих так же внезапно, как и налетел. Вся эта аномальная вакханалия длилась не более двух – трёх минут. Моментально наступившая тишина врезалась в уши своим безмолвием. Так происходит, когда в тихой комнате внезапно выключаешь вентилятор. Раз! – и тишина. Ни ветерка, ни стрёкота сверчков, ни уханья ночной совы, ни кваканья проснувшихся от шума лягушек. Полное безмолвие. Вакуум.

Семён поднял голову и огляделся. Приподнявшись на локтях, взглянул сверху на сжавшуюся под ним Люду, смотрящую на него расширенными от испуга глазами. Он подмигнул ей и поднялся: испуг, это хорошо, он быстро проходит. Гораздо хуже – страх: тот, если взялся за тебя – не отпускает долго, вплоть до паники.

Прислушавшись к окружающей тишине, он помог подняться девушке, обтряхивая её со всех сторон.

Во рту пересохло, страшно хотелось пить, да ещё и это непонятное давление в окружающем пространстве: в висках стучало, словно по голове били десятки молотков. Глаза слезились от пыли и сухой глины, которая попала в рот, уши и забилась комками в одежду. Люда надрывно прокашливалась и осматривалась кругом, успев глазами поблагодарить своего спасителя. Оба одновременно посмотрели на небо и непонимающим взглядом уставились друг на друга. Чёрт знает, что такое… Луна как луна. Будто и не было минуту назад этого страшного кровавого шара, пульсирующего в половину неба. Безмятежная, ласковая, она светила сейчас своим тихим светом: именно такую луну любят влюблённые, сидя где-нибудь в парке на лавочке под её манящем притяжении; как раз под такую луну у поэтов рождаются лирические стихи, которые они посвящают возлюбленным. Естественный спутник Земли парил в небе, как ни в чём не бывало.

Надо будет записать в дневник, рассудил Семён: Восьмой день – вошли в Зону отчуждения.

До этого у них пропали собаки одна за другой, но проводники предположили, что собаки ночью отправились назад в охотничью заимку, каким-то своим внутренним чутьём не желая далее продвигаться вглубь аномальной зоны. Кто их знает этих животных: может у них сработал природный рефлекс или степень собственной безопасности, в отличие от них, от людей. Получается, собаки умнее нас, констатировал Семён, ища глазами Василия Михайловича. Люда уже оправилась от испуга и звала профессора, перемещаясь по лужайке с опаской свернуть себе ногу. Вокруг, в радиусе километра валялись тут и там поваленные деревца, вырванные с корнями связки кустарников, коряги, ветви, куски глины, и везде, где только останавливался взгляд - камни, извилистые потоки оползней и обрывов, осевших в рыжую, бурлящую воду. Тут же обнаружилась ещё одна деталь, довольно неприятная глазу. Кругом, насколько позволял обзор, валялись трупы всевозможных животных – мелких и величиной с собаку: грызунов, хищников, травоядных. Затопленных, утонувших в коричневых потоках оползней, разорванных смерчем, раздавленных и размозжённых о деревья, перебитых и засыпанных камнями, без голов, без конечностей, с вывернутыми внутренностями, с остекленевшими глазами и вздутыми брюхами – они были повсюду. Будто невидимая коса смерти прошлась над долиной, губя всё без разбора и опустошая окрестность. Кроты, выдры, луговые собачки, горностаи, куницы, даже росомахи и застрявшая в ветвях дерева байкальская рысь, куда её швырнуло смерчем и размозжило голову о толстый ствол дерева. Смерть была повальной. Семён с Людой поспешили назад к лагерю. Приходилось переступать, переползать, пробираться сквозь наваленный бурелом и утихающие оползни – везде пузырилось, булькало, лопалось и трещало – это были единственные звуки, которые после тишины навалились на них все сразу.

…А на горизонте соединения долины с тёмным небосводом уже разгоралась утренняя заря.

********

Вскоре к развороченной лужайке, прихрамывая, подошёл и Губа. Василий Михайлович, чудом уцелевший сам, и сохранивший присущее ему спокойствие, уже складывал последнюю уцелевшую палатку, когда увидев Люду, кинулся к ней в объятия.

- Цела, дочка?

- Да, - радостно ответила та. – Семёну спасибо, прикрыл своим телом. И вы в порядке?

- Как видишь. Валун спас. Меня в него впечатало так, что я на время отключился, но вот, пришёл в себя, а тут и вы.

Все принялись заново собирать то, что смогло уцелеть во второй раз в этом безумном круговороте. Сразу стало ясно, что о фотоаппаратах можно забыть, как, впрочем, и о другой аппаратуре, испорченной ещё в первый порыв смерча с грозой.

- Надо же, - прокомментировал за всех профессор. – Никогда в жизни не встречал ничего подобного, чтобы один за другим прошли два смертоносных смерча: один с ливнем и грозой, причём, ниоткуда, а следом сразу другой – ещё более мощный.

- Это нас Байкал так встречает, - хмуро ответил Губа, но его никто не слушал, занимаясь сбором упакованных пластиковых контейнеров с крупой, сахаром, сушёным картофелем, луком, приправами. Хорошо хоть консервы сохранились – тушёнка, фрикадельки, сосиски в банках. На радость профессора, сохранилась и банка кофе. Фляга со спиртом тоже не пострадала: спирт был, скорее, предназначен для медицинских целей, нежели для внутреннего употребления, поскольку в команде, за исключением Губы никто не пил.

Пока собирали пожитки, разбросанные в радиусе двухсот метров, никого не покидали тревожные мысли о Саше, но идти на его поиски сейчас не представлялось возможностей, пока над долиной не взойдёт солнце. Первый душевный порыв Люды был нецелесообразен, поскольку было ещё темно, а провалиться в яму или оползень можно было, не отходя и пары шагов от лагеря – фонарики здесь были бесполезны. Пропали лошади, пропал и Саша. Последний его крик, и последнее ржание лошадей они слышали ещё до возникновения этой чёртовой гигантской спирали в небе – потом тишина. Как ни кричали, как ни осматривали долину сквозь уцелевший один окуляр бинокля, всё было напрасно. Как в воду канул, и он, и лошади. Ко всем неприятностям исчезли ещё и проводники: те два брата бурята, что сопровождали их с первого дня похода и провели группу по лесным массивам вплоть до сегодняшнего дня, когда изыскатели, вероятно, пересекли границу аномальной Зоны отчуждения. Профессор лично отобрал этих местных старожилов в поход, хотя, впрочем, и не удивительно: Василий Михайлович, сам, будучи, не из трусливых, - и то немного струхнул перед таким Величием природы.

Складывая в одну кучу рюкзаки, спальные мешки, разбухшие от воды одеяла, инструменты, одежду, посуду и остальную необходимую уцелевшую мелочь, каждый поглядывал на небо, в ожидании восхода солнца, поскольку часы ни у кого не работали, и определить точное время можно было только с натяжкой. Алькаид, Мицар, Алиот, Мегрец, Фекда, Мерак и Дубхе – все звёзды Большого ковша уже исчезли с небосвода. Особо радовало, что в большом целлофановом пакете сохранились десять блоков сигарет, а так же насыпной табак в банке, но радость эта была не столь уж весёлой. Все, за исключением, пожалуй, только Губы, были готовы выйти на поиски Саши – пусть даже и без лошадей, для чего уже снарядились отдельно – Василий Михайлович и Семён. Люда, по понятным причинам, оставалась в развороченном лагере приводить в порядок уцелевшие вещи; с ней должен был остаться и Николай Губа: развести потухший костёр и сварить обед из более-менее подходящей к использованию дичи, а так же просмотреть разорванную палатку и, ремонтируя её, ждать возвращения уже троих путешественников. В том, что Саша найдётся, никто не сомневался. Удручало другое: оставлять Люду наедине с этим подозрительным типом или нет? Но выбирать теперь не приходилось. Если с Сашей что-либо случилось, то кроме Семёна и Василия Михайловича помочь было некому. Оставалось надеяться, что в случае какой-либо опасности девушка сможет постоять за себя – ружьё у неё было заряжено, и Семён недвусмысленно предупредил фотографа о грядущих последствиях, если он обидит чем-то Люду.

- Так или иначе, ждите нас к вечеру, - предупредил начальник экспедиции.- Оружие мы вам оставляем и собой тоже возьмём ружья. Пригодятся на всякий случай и ракетницы – периодически будем стрелять в небо, чтобы вы примерно представляли наш маршрут. Вы же, - сделал ударение профессор, - воспользуетесь ракетницей только в случае настоящей опасности. Мы будем постоянно оглядываться, и если заметим в небе сигнал, тотчас бросимся назад к вам в лагерь. Всё ясно? – последние слова были адресованы фотографу: - Надеюсь на вашу порядочность, Николай. Люда мне как дочка. Защитите её, пожалуйста, в случае беды. Это ваш долг, как члена нашей команды.

И не оглядываясь, чтобы не видеть глаз девушки, они перевернули ружья стволами вниз, вскинули на плечи рюкзаки и быстрыми шагами стали спускаться в долину. Перед тем как последовать за профессором, Семён ещё раз подошёл вплотную к фотографу и спокойно без злобы произнёс:

- Губа, вы меня уже, надеюсь, узнали за эти восемь дней. Если Люда мне пожалуется на вас – считайте, что на всю оставшуюся жизнь вы остались без зубов. Я не шучу. Уж больно мне не нравится, как вы посматриваете своим похотливым взглядом в её сторону. Считайте ваше с ней здесь кратковременное пребывание без нас своеобразным психологическим барьером: перешагнёте его – и вам конец. В прямом и переносном смысле. Усекли?

И не дождавшись ответа, бросился догонять своего начальника.

Люда осталась стоять, опустив руки.

Постепенно светало, и рассвет довольно быстро – намного быстрее обычного природного времени заполнял всю долину – от широкого извилистого оврага с оползнями, до подножия далёкого, еле заметного в очертаниях острозубого хребта на горизонте. Там в долине где-то должны были быть уцелевшие лошади; там должен был быть Саша; туда же и ушли Василий Михайлович с Семёном.

Люда порывисто вздохнула.

Насколько она знала, их маршрут должен был проходить вдоль извилистых изломов побережья озера: между ним и такой же извилистой, быстрой и полноводной рекой Куминой, оставляя в стороне такие населённые пункты, как Кумора, Курумкан и Баргузин. Как уже упоминалось, географическое и геологическое положение Зоны отчуждения представляло собой некий природный треугольник с его вершиной к югу – там, где река соединяется с озером, и конечным пунктом экспедиции был населённый пункт Усть-Баргузин, расположенный уже за вершиной данного геологического треугольника, сотворённого самой матушкой–природой и вмещавшего в себя всю природу Байкала. Таёжные массивы лесов, долины, притоки рек, бесчисленные болота, большие и малые каскады озёр, входящие в водный масштаб Великого озера, в которых водились десятки видов рыб, пресмыкающихся и земноводных. Люда знала, что в конце их маршрута – если они пройдут всю Зону целиком – им придётся форсировать последний участок Кумины, чтобы затем добраться до цивилизации, посёлка Усть-Баргузин. Там их должны были встречать, ждать друзья и вертолёт, который затем должен перенести их в сторожку к бурятам с лошадьми. А оттуда уже назад в Нижнеангарск.

Люда выпрямилась и бросила взгляд на Губу. Тот молчаливо разжигал костёр и, похоже, совсем не интересовался происходящим вокруг. Он думал. Он размышлял.

Такой был расклад всех дел и происшествий в экспедиции на утро восьмого дня их пребывания в Зоне отчуждения. Байкал уже вобрал в себя всех её участников. Назад пути не было, и кто знает, поверни они сейчас назад, смогли бы они вновь выйти к цивилизации?

Хозяин Байкала уже взял их к себе. Поглотил, привлёк, растворил и сделал частицей своей природы.

Но никто об этом пока не знал.

********

- Что-то здесь не так, Василий Михайлович. Сами попробуйте, - констатировал удивлённо Семён, отдёргивая руку. Он только что наткнулся на нечто непонятное и доселе неведомое.

Время было около двух часов пополудни, и всё это время они продвигались по долине, делая десятиминутные перерывы и пуская в небо ракеты. Кричали, звали Сашу, оглядывались в сторону лагеря, который, собственно давно уже исчез из виду, но там, похоже, всё пока оставалось спокойно, раз в небо не взлетела ракета. Так и шли. Так и искали Сашу, впрочем, пока безрезультатно.

В долине всё было разрушено от урагана: кругом валялись тушки вздувшихся от затопления животных, вывороченные смерчем деревья и кустарники, вырытые оползнями овраги; приходилось двигаться с осторожностью, переступая на каждом шагу через бесчисленные препятствия и идти наугад по направлению к маячившему на горизонте хребту. О каких-либо следах не могло быть и речи – всё было изрыто, вспахано, изрезано воронками и оползнями, будто над долиной промчалась сама Смерть с её жуткой и острой косой.

Семён шёл впереди и внезапно наткнулся на какую-то преграду, не позволяющую продвигаться далее. Нечто тягучее и плотное, невидимое человеческому глазу, не пускало его дальше. Вытянув руку и пытаясь пощупать неведомое, он тут же её отдёрнул.

- Что-то плотное, как какой-то кисель или английский пудинг. Дотроньтесь, Василий Михайлович, это довольно любопытно, - уже без опаски протянул руку Семён.

Профессор подошёл вплотную к своему младшему другу и попробовал непонятную субстанцию наощупь. Рука скользнула вниз, и только тут оба путешественника заметили едва различимые волны вибрации, растекающиеся во все стороны от точки соприкосновения. Прозрачность невидимой стены чуть помутнела, вибрация перешла в мелкое содрогание, будто «пудинг» ткнули пальцем. Всё, что они наблюдали сквозь дымчатую плёнку – деревья, траву, ручьи и облака на небе - всё вдруг зарябило и заколыхалось, покрывая плёнку едва заметной паутиной.

- Всё ясно, Сёма. Мы наткнулись на участок границы, так называемого энергетического купола или сферы, как хочешь это называй; я нечто подобное предполагал после этих, посетивших нас аномалий. Полагаю, что высота данного невидимого барьера не менее пятидесяти метров, иначе наш вертолёт мог бы опуститься ниже. Они мне по рации передавали, что их не пускает вниз какая-то гравитационная сила: всё время отталкивает вверх, и потому они нас не видят. Я полагаю, что все мы, включая Люду, Губу, Сашу, бурятов и лошадей, находимся сейчас как раз внутри этого купола, иными словами – в самом что ни на есть логове Зоны отчуждения. Шесть дней назад, мы незаметно вошли в этот энергетический купол, сегодня с тобой прошли долину, и вот теперь наткнулись на одну из его границ. Мы, друг мой, под колпаком, как сказал бы Мюллер дружище Штирлицу.

Профессор что- то прикинул в уме и, подняв палец вверх, молвил:

- По моим подсчётам, радиус этой неведомой нам сферы составляет никак не меньше четырёхсот, а то и пятисот километров в поперечнике.

- Ого! – вырвалось у Семёна.

- Да. Не меньше. Вот тебе и аномальная зона. Да ещё и магнитная. Вертолёт что-то же должно было отталкивать вверх, не так ли? И если бы мы, допустим, с тобой пошли в разные стороны вдоль этой невидимой границы, то встретились бы на противоположной стороне месяца через четыре, учитывая скорость продвижения по тайге и всевозможные задержки в виде привалов и ночлегов. Вот, судя по всему, какого размера данная территория под аномальным покрытием. Как теперь не поверить бурятам? Хозяин Байкала отныне не намерен нас выпускать из своих владений. Взял к себе – добро пожаловать. А назад? Уж теперь и не знаю…

Семён тоже пытался просунуть руку сквозь дрожавшую от вибрации прозрачную субстанцию, даже пробовал с разбегу прорваться наружу, но каждый раз мягко отбрасывался назад неведомой силой, словно мячик от колыхавшегося надувного матраса. Раз прыгнул, два прыгнул, поднял с земли толстую заострённую ветку и попытался проткнуть – всё бесполезно; ветка натыкалась на невидимое препятствие, а желеобразная масса только колыхалась подобно холодцу в тарелке, и через секунду-другую приобретала первоначальную форму.

- Вот что, Сёма… давай разойдёмся вдоль этой стены и прощупаем её хотя бы с пару километров – ты в одну сторону, я в другую, по километру на каждого. Будем кричать друг другу и так же продолжать звать Сашу. Ружья у нас есть. Сколько у тебя ракет осталось?

- Четыре.

- У меня тоже. Попытаемся нащупать хоть какой-либо пробел в этой стене. Какую-нибудь дыру, прореху или что там ещё применимо к ней… Одним словом, что-то похожее на выход. Спустя час, когда уже не будем слышать друг друга, выпустим по ракете, чтоб знать, что всё в порядке, и если эта субстанция сплошная и ничего не изменилось, вернёмся сюда назад. Согласен?

- Конечно. А в случае опасности – выстрел в воздух из ружья. Тогда бросаемся друг к другу.

- Да. В любом случае, придётся возвращаться затем в лагерь, даже если не найдём Сашу; там же Людочка с этим Губой. А я ему уже не особенно-то и доверяю.

Василий Михайлович подмигнул, делая пробный шаг в сторону своего обхода:

- Минифотоаппарат видел у него? С микроплёнкой…

- Нет, - с удивлением поднял брови Семён.

- А я видел. Хоть он его и прячет. К слову, это теперь наша единственная уцелевшая после грозы камера. На неё мы должны снимать все доказательства аномалий, которые будут с нами происходить. В противном случае нам просто не поверят. Луну и спираль мы уже прозевали, но уверен, это только начало. Вернёмся в лагерь, я потребую миникамеру в общее пользование. Ты мне поможешь?

- Не сомневайтесь,- хмуро ответил Семён и, вскинув винтовки на плечи, оба друга, согласно уговору, начали расходиться в разные стороны вдоль прозрачной стены.

- Как там дела? – перекрикивались они, пока позволяли голосовые связки.

- Чувствую какое-то электричество в воздухе. Руки и ноги покалывают…

- Я тоже чувствую нечто подобное. Странные ощущения… к чему бы это?

Голоса всё удалялись, пока не пропали вовсе. Дальше продвигались молча, поскольку докричаться друг до друга уже не представлялось возможным.

Семён шёл вдоль границы сферы и держал постоянно руку на поверхности – гладкой как стекло и немного податливой под его нажимами. Временами он поглядывал на часы, и в который уже раз удивлялся: они у него были не на батарейках. Они были механические. Но, как и рации, как и компасы, они также вышли из строя, а ведь он заводил их вчера вечером. Впрочем, подумал он, после спирали и пульсирующей в небе луны можно было ожидать чего угодно. Механика, так механика. Чёрт их знает эти магнитные поля, да ещё и в аномальной зоне. По его подсчётам можно было уже возвращаться назад – километр он точно осилил. Материал субстанции шёл сплошным слоем без каких-либо изъянов. Сквозь него видны были деревья, ручьи, болота, но дотянуться до них не представлялось никакой возможности.

Тут всё и произошло…

********

Василий Михайлович, выпустив час назад ракету и увидев ответную, уже подходил к месту встречи: он также не обнаружил ничего похожего на то, как им выбраться из этого замкнутого, по всей видимости, пространства. Сквозь преграду были видны начинающиеся холмы перед подножием хребта, ручьи, деревья, не тронутые ураганом, птицы, парящие в небе; сразу рядом – протяни, казалось руку, – и на соседнем дереве за невидимой преградой прыгает белка, а чуть дальше пробежал бурундук. Профессор уже догадался, что ураган промчался только внутри купола. Снаружи природа и не думала буйствовать: всё жило, ползало, летало.

И тем более теперь было странным, что наклонившись над очередным вывороченным кустом в надежде обнаружить источник природного магнетизма, он внезапно от неожиданности отпрянул. Странность заключалась в том, что на него с земли… смотрели глаза.

Огромные, величиной с чайные блюдца, с неподвижными зрачками, плоские, зелёные, сливающиеся своим цветом с травой и немигающие – они смотрели прямо на него и наблюдали за ним с осмысленным интересом.

Профессора прашиб холодный пот. Такого безотчётного ужаса он не испытывал с раннего детства, даже в самых страшных своих снах. Что- то неведомое, неизвестное ему и науке лежало сейчас в траве и наблюдало за ним. Глаза, казалось, изучали его и просвечивали насквозь, будто сканировали его мозг. Они были разумными.

Горизонтальные зрачки как у мифического сатира в козлином обличии настороженно следили за всеми движениями путешественника, непонятно каким образом, оказавшемся на их пути. Василий Михайлович на миг даже почувствовал себя под окуляром микроскопа, словно его кто-то изучает в качестве подопытной бактерии неизвестного вируса. Несомненно, взгляд, направленный на профессора, излучал… интеллект.

От этой твари, лежащей в траве и смотрящей на него, шёл омерзительный трупный запах, будто только что открыли какой-то мясоперерабатывающий завод с хранилищем протухших внутренностей. Смрад возник ниоткуда. Только что воздух был чист и даже в какой-то мере стерилен от электричества – как вдруг наполнился непереносимой вонью, способной свалить с ног кого угодно.

Профессор отскочил на шаг в сторону и, прикрывая нос рукой, дёрнул плечом, чтоб скинуть винтовку. Что делать? Стрелять?

Тут он, собственно и увидел это нечто целиком…

То, что он раньше принимал за участок уже зеленеющей весенней травы – всё это вдруг пришло в движение, вздулось конвульсиями, и… поползло в ближайшие кусты. Скорее, даже не поползло, а поплыло (так уместнее будет). Существо было похоже на постельное одеяло – такой же формы и толщины, когда ты укрываешься им ночью от холода: оно стлалось по земле, обволакивая собой каждую выпуклость, каждый камень, каждый торчащий из почвы сучок, пригорок, впадину, ямку. Так под водой на дне океана скользят над рифами и кораллами осьминоги, скаты и морские звёзды, обволакивая их своими телами и повторяя их очертания. Волнообразными движениями, эта противная и леденящая кровь тварюка, медленно, не спуская глаз с профессора, поползла, поплыла в сторону, где и затерялась вскоре в кустах. Однако запах разложения всё же остался.

Василий Михайлович стоял в оцепенении и не смел шевельнуться. Костяшки пальцев, сжимавшие ружьё, побелели и онемели, до такой степени он обхватил ствол винтовки.

Что ЭТО было?

Метров шесть длиной и столько же шириной, словно правильный геометрический четырёхугольник в ученической тетради: зелёное, пульсирующее, волнообразное, обволакивающее своей тонкой плотью любые препятствия, как какое-то покрывало на пикнике – с глазами, подобными блюдцам чайной церемонии, и горизонтальными зрачками с определённой степенью разума в них. Профессор ущипнул себя за руку.

И только тут закричал. Закричал и выстрелил в воздух, справедливо полагая, что такое создание здесь могло быть не одно.

И был прав.

Сразу за упавшим деревом, снесённым ураганом, начинался огромных размеров котлован, образовавшийся, очевидно, пронёсшимся смерчем. Глина и земля были разворочены, куски почвы и груды камней валялись по всему периметру ямы, как вокруг воронки при взрыве снаряда. И вот к этому-то котловану и стремились со всех сторон подобные твари, увиденные профессором. Всё ещё наблюдая за ним своими поперечными зрачками, первая тварь подползла к краю ямы, обволокла своей плотью насыпь, перевалилась, и плюхнулась на дно, издав при этом что-то похожее на уханье ночной таёжной совы. Из-за насыпи Василию Михайловичу ничего не было видно и, превозмогая тошноту (прикрывая рукой нос и рот), он осторожно пододвинулся к краю воронки, дабы узреть происходящее внутри.

Весь котлован кишел мерзкими созданиями: они сползали со всех сторон, сваливались друг на друга, и издавали при этом хлюпающие звуки, словно удары ладонью по воде. Вся эта масса зелёной, бугристой, похожей на огромную пористую губку бурлила, вздыхала, поднималась и опускалась в такт одной им известной и неразличимой для человеческого уха мелодии. Омерзительный запах вызывал приступы рвоты. Дышать было просто невыносимо, и Василий Михайлович отшатнулся, пытаясь прийти в себя, но его тутже вырвало прямо под ноги. Сознание начало мутиться. Отступая шаг за шагом, не видя, что твориться за его спиной, он споткнулся о вывороченную корягу, упал, и со всего размаху ударился затылком о торчащий из земли сук: сантиметров на восемь ниже – и этот сук вошёл бы ему между шейными позвонками, вызвав паралич на всю оставшуюся жизнь. В глазах потемнело, и последнее, что выдал его мозг своему сознанию, это кишащая, пульсирующая и смотрящая на него сотнями глаз зелёная масса, будто просящая: «Вытяни нас отсюда… вытяни. Освободи».

Профессор впал в небытие и начал бредить.

Семён, уже подходивший к месту их встречи, услышал выстрел метрах в ста от себя и с обнадёживающим криком бросился через кустарник на помощь. По их обоюдной договорённости выстрел в воздух означал крайнюю опасность. Следовательно, с его начальником что-то случилось. Профессор в беде.

Подскочив к нему, он проверил пульс, плеснул в лицо воды из фляги… и только тут ощутил вокруг себя трупный и гнилостный запах, исходивший, казалось, отовсюду. Семён закашлялся, и слезящимися глазами посмотрел на вздрагивающие веки профессора.

- Как это вас угораздило, Василий Михайлович? Второй раз уже.

- Да? – профессор поморщился и приподнялся, привалившись к торчащему суку. – А первый когда?

- Первый при урагане. Забыли?

Начальник экспедиции кивнул и потрогал сзади затылок. Крови, похоже, не было, и это хоть как-то бодрило.

- Идти сможете? Я вас подхвачу под мышки – нужно поскорее убраться от этого смердящего трупного запаха, а то нас ненароком вывернет наружу.

Спустя несколько секунд они уже ковыляли вдвоём, покидая эту негостеприимную территорию. Поддерживаемый другом профессор, тут же рассказал Семёну и за котлован, и за кишащих в нём тварей, и за свой обморок.

- Вы выстрелили в это исчадие ада?

- Нет. Не хватило духу. Стрелял в воздух. Глаза, Сёма. Глаза! Они светились разумом, чёрт бы их подрал! Такие глаза могут быть только у существ с развитым интеллектом. Но…

Они присели на короткое время: запаха как такового уже не было, и можно было вздохнуть свободнее.

- Но, - повторил профессор. - Ты много знаешь существ на Земле, которые могут смотреть человеку в глаза и показывать, что понимают тебя?

- Ну, - замялся Семён, вспоминая в уме. – Собака, обезьяна, дельфин…

- Да. Но даже их, в какой-то степени разумный взгляд, не идёт ни в какое сравнение с тем, что я видел. Когда это «одеяло» смотрело на меня, мне чудилось, что меня рассматривают словно под микроскопом, а когда я заглянул внутрь воронки и увидел сотни их глаз, то почувствовал как бы их просящую помощь: «Вытащи нас отсюда… помоги нам…». Вот тогда-то я и оступился, ударившись, видимо, затылком о торчащий сук за спиной. Мы, Сёма, открыли с тобой новую форму жизни, доселе неизвестную науке! Соображаешь? Я видел в их глазах другой, иной интеллект, определённо непохожий на собак и обезьян. Он был… разумнее!

Профессор досадливо махнул рукой куда-то в сторону: - Второй раз уже жалею, что не потребовал фотоаппарат у Губы. Первый, когда крутилась спираль и пульсировала Луна. Какие бы кадры теперь были у нас! Какие доказательства аномалии! И сейчас вот эта неизвестная жизнь. Целый обособленный биом! И где? Здесь, на Байкале! Представляешь, какая сенсация в мире науки?

Оба сидели и обдумывали сложившуюся ситуацию, рассказывая впечатления от их разведки.

По их подсчётам и по карте маршрута, они должны были увидеть побережье Байкала к вечеру следующего дня, если конечно не помешают новые сюрпризы. Одна мысль, что Саша исчез, сгинул неизвестно куда, рушила все их планы и весь свой маршрут намеченный ещё в Нижнеангарске. Семён, независимо от профессора, вёл свою картографию и обозначал на своей карте продвижение экспедиции. Однако на карте Баргузинский треугольник представлял пустую местность, никем ранее не изученную, заповедник, куда не захаживали даже местные охотники и рыболовы, – наверное, последнее белое пятно, куда не ступала ещё нога учёного человека, естествоиспытателя, геолога или изыскателя. Поэтому, занеся на свою карту примерную границу купола и обозначив место котлована, оба друга поспешили к оставленному лагерю, выстрелив предварительно в небо по ракете, чтобы Люда знала, что они возвращаются.

Возвращаются без Саши.

Что они ей скажут?

Двое путешественников прибавляли шаг, и к вечеру вышли в поле видимости своего лагеря.

Но тут что- то было не так…

********

Подходя к поляне, оба друга поняли, то здесь что-то произошло: костёр не горел, ужин не готовился, вещи и разбросанное оборудование так и валялось никем не прибранное. Всё оставалось именно так, как они покидали поляну рано утром. Ни Люды, ни фотографа…

Казалось, что территория у оврага покинута давно и в полной спешке.

Мало того, подойдя почти вплотную к палатке, путешественники внезапно почувствовали резкий перепад температуры, словно из натопленной бани термометр сразу вынесли на мороз. Если в начале лужайки тёплый апрельский ветерок ещё обдувал их лица, то теперь же, чем ближе они подходили к центру поляны, тем больше, шаг за шагом, становилось всё холоднее и холоднее. Если в начале поляны температура держалась в пределах нормы, где-то на уровне пятнадцати градусов по Цельсию, то уже у самой палатки чувствовалось резкое её понижение сразу градусов на десять.

Приблизившись к растяжке, Семён откинул один из пологов палатки и заглянул внутрь. Так и есть: пусто. Василий Михайлович тоже подошёл. Это была их палатка – Люды и профессора.

Увы. Аптечка лежала раскрытой и на покрывале были разбросаны медикаменты, будто их вначале собирали, а затем по какой-то причине бросили всё впопыхах и забыли. Тут же валялись наспех вываленные из сумок тёплые вещи, его и Люды: свитер, вязаная шапка, строительные утеплённые рукавицы, ватная куртка и штаны, в которых профессор ещё выходил из Нижнеангарска. Девушкин тёплый комбинезон валялся раскрытый с наполовину расстёгнутой молнией: создавалось впечатление, что Люда хотела его быстро надеть, судорожно просовывая ноги в штанины, но ей что- то помешало, и она бросила его, так и не успев надеть полностью. Бросила, а затем исчезла.

Семён сделал обход вокруг палатки и выпустил в небо ещё одну ракету, продолжая кричать и звать девушку. Разбрызгивая искры, оранжевый снарядик медленно спускался в вечереющем небе на маленьком парашюте. Всё дышало тишиной и спокойствием, если не считать необычного перепада температуры и отсутствия каких-либо звуков. Природа, казалось, замерла в некоем ожидании чего-то неизвестного и неподвластного разуму. Оба уже отошли от костра и палатки, продолжая чувствовать непонятное понижение температуры.

- Не вижу винтовки и револьвера Люды.

- Взяли с собой?

- Похоже на то. Почему же не стреляли ракетницей? И откуда этот собачий холод?

Профессор слегка поёжился: определённо, чем дальше от палатки они кружили в поисках следов, тем становилось холоднее, а когда приближались, температура возвращалась в норму.

- Чувствуешь?

- Похоже, там за палаткой будет ещё сильнее пробирать. Гляньте на деревья, Василий Михайлович. В пятидесяти метрах от нас, они уже покрыты инеем…

И у того, и у другого изо рта уже густо вырывался пар, руки озябли и щёки покрылись румянцем; в пятидесяти каких-то метрах от центра лагеря температура понижалась, едва ли не до минус пяти градусов по Цельсию, а дальше от палатки, возможно, и ещё ниже.

- Холодно-то как, - наклонился Семён и потрогал рукой слегка подмёрзшую землю. Василий Михайлович остановился рядом, и только тут понял, почему его друг поднял руку.

В двадцати шагах от пригорка, на котором они остановились, на земле, покрытой инеем, отчётливо вырисовывались очертания правильных геометрических кругов, словно выведенных на бумаге ученическим циркулем. Как будто гигантская бритва прошлась вокруг, сбрив начисто всю весеннюю растительность, успевшую прорасти с начала апреля. Круги шли один внутри другого по мере убывания, постепенно уменьшаясь в диаметре, и имея расстояние в несколько метров: так центробежно расходятся круговые волны, когда в воду падает камень. Семён с профессором подошли ближе. Внешняя окружность, начинающаяся теперь прямо перед их ногами, охватывала своим диаметром довольно объёмную территорию, внутри которой располагались такие же окружности меньшей площадью. В центре кругов ничего не было: ни травинки, ни куста, ни большого или малого дерева. Всё было голо. Как корова языком слизала, невольно подумалось Семёну. Он подошёл вплотную к границе первого круга и поддел ногой кусок бесформенного замёрзшего вещества красновато-бурого цвета, похожего на губку. Где-то он уже видел нечто подобное, и, причём недавно. Такие ошмётки валялись повсюду.

- Старый знакомый, - констатировал он и посмотрел вокруг себя. – Ночной гость. Это существо разлагается, что называется, на глазах, если бы мы имели шанс его наблюдать.

- Ты за овраг у нашего лагеря?

- Да. Во время бури. Там тоже кругом валялись такие же куски разлагающейся плоти. И снова это создание мы не видим. Интересно, что эта тварь представляет собой? Гигантскую миногу? Подобие тех глазастых одеял в котловане?

- Судя по структуре кусков, что-то пористое, как сгустки полимерного поролона. Не находишь?

Следы Люды и Губы перед внешней окружностью резко сворачивали в сторону леса. Следы же бурятов, выходящие из того же леса с другой стороны, напротив, резко обрывались у её границы. Последний отпечаток был наполовину срезан круговой линией; задняя часть подошвы, она же пятка оленьего пима, находилась снаружи, и… всё. Ни продолжения, ни носка внутри: как при заступе на беговой дорожке стадиона.

- Вот это да! – резко выпрямился Семён.- След словно лазером срезанный. Такое впечатление, что проводники сломя голову кинулись в этот заколдованный многоярусный круговорот, или ту же спираль, как хотите. И… пропали. Исчезли. Испарились.

- Как когда-то наши собаки, - добавил профессор. – Тут никакая наука не поможет.

Семён только развёл руками. Холод начал основательно пробирать обоих. Пора было вернуться в палатку и что-нибудь надеть на себя.

Всё это время они продолжали выкрикивать имена, но ответа не получали. Звали и Сашу, и Люду, и бурятов. Даже Губу Василий Михайлович выкрикивал по имени. Всё напрасно. Кругом стояла всё та же могильная тишина, будто они находились среди древнего погоста. Уже повернувшись к лагерю, чтобы сбегать и быстро натянуть на себя свитера и куртки, оба внезапно замерли на месте.

- Что за… - оборвался Семён на полуслове, поскольку в этот момент, в этот миг, произошло сразу два события.

Первое – изнутри циклопических кругов, откуда-то из самого их центра послышался слабый отдалённый крик помощи, заглушенный немалым расстоянием. Кричал кто-то из бурятов.

И тут же сразу второе – над верхушками деревьев, далеко в глубине леса, чертя светящуюся пунктирную линию, к небу вверх взмыла оранжевая ракета.

…И то и другое произошло одновременно.

********

Пробираясь сквозь поваленные бурей деревья, путешественники вскоре выскочили на небольшую поляну, откуда, видимо и была выпущена ракета. Всё это время они не переставали кричать, призывая Люду и фотографа оставаться на месте. Здесь было уже теплее: температура держалась в обычном режиме, как будто и не было того леденящего холода внутри концентрических кругов. По ветвям прыгали белки, в воздухе летали птицы, из-под ног разбегались мелкие грызуны, – весь лес жил обычной байкальской жизнью, готовясь к ночи. Всё шуршало, всё шелестело, где-то покрикивали совы, слышался даже отдалённый рык байкальской рыси, вышедшей на охоту – не было только Люды с Губой.

… Но было что-то другое, не совсем понятное для выскочивших на поляну двух озабоченных путешественников.

Быстрым взглядом они окинули местность и заметили, что у противоположного края неровной с кочками поляны раскинулось болото. Кустарник там уже поредел и переходил в болотистые камыши, встававшие за деревьями сплошной стеной.

И вот там-то, на одной из кочек…

Лежало тело.

У обоих друзей едва не оборвалось сердце: вдруг Люда?

В начинающемся болоте, среди камышей и моха, на одной из кочек распростёрлось тело молодого на вид человека в шлемофоне и лётной куртке пилота. Голова лежала немного вывернутой в сторону, будто он перед кончиной пытался рассмотреть местность вокруг себя. Руки со скрюченными от судорог пальцами вцепились в ближайший куст, а за сапогами-унтами виднелся неровный след: лётчик несомненно пытался ползти, но непонятная смерть настигла его на середине пути. Ещё немного, и он бы выбрался на поляну. Хотя, с другой стороны, ему и на кочке ничто не угрожало, - так, во всяком случае, показалось обоим путешественникам. Куда же он в таком случае полз? Одна сторона его лица была уткнута в землю, а на другой, повёрнутой в сторону, в небо уставился остекленевший глаз неприкрытый веком. Русые волосы выбивались из шлема, ко рту из наушников был проведён ларингофон, на руках были перчатки. На левом запястье часы-компас… разумеется, неработающие. Что ещё?

Профессор присмотрелся более внимательно.

Так и есть. Всё обмундирование: куртка, шлем, унты, ларингофон, часы – всё было времён второй мировой войны. Выпуска сороковых годов.

Он выпрямился и бросил удивлённый взгляд на Семёна.

- Ты что-либо понимаешь?

Семён тоже стоял в замешательстве.

- Понимаю только то, что перед нами мёртвый лётчик, непонятно каким образом здесь взявшийся, и принадлежащий к эпохе Великой Отечественной войны.

- Да. И почти как живой, вот что интересно. Ни трупного разложения, ни смрадного запаха, ни окоченения, в конце концов. Будто он вот только сейчас, в эту самую минуту умер, перед этим пытаясь ползти сквозь кустарник, чтобы выбраться на поляну. Что его могло так внезапно убить? Ни крови, ни ран…

Семён в свою очередь наклонился и осторожно пощупал пульс на шейной артерии.

- Пульса нет, - констатировал он и, выпрямившись, почесал кончик носа. - Откуда здесь на Байкале мог объявиться лётчик времён второй мировой войны, если немцы даже до Урала не доходили? Насколько я знаю, боевые действия здесь не велись. Смотрите! – он указал пальцем вниз. – У него из-под живота что-то виднеется.

Только теперь они перевернули тело и осмотрели присыпанное почвой лицо лётчика полностью.

Молодой, чуть старше Санька, подумал Семён. Погоны младшего лейтенанта, а если погоны, то это уже сорок третий год – их как раз перед этим ввели. Тут же лежал и офицерский планшет, коричневый, кожаный, замеченный Семёном.

Так! – решил профессор. – Тело пока оставляем, никуда не денется. Берём планшет и двигаемся дальше. Люду-то мы до сих пор не нашли. Найдём, вернёмся и все вместе уже более детально его осмотрим: в карманах покопаемся, может, документы какие найдём. Заодно и похороним по-человечески. Но это позже. Не будем забывать, что там внутри кругов кричал кто-то из бурятов, очевидно, зовя на помощь. Вот ситуация! – грозно осмотрел он поляну. – Хоть разрывайся! Сейчас главное – дочка.

И как бы в подтверждение этому, из-за отдалённого от них дерева раздался радостный крик.

На поляну выбежала Люда и кинулась в объятия профессора, бросив ружьё тут же под ноги. Следом за ней вышел угрюмый фотограф, явно не особо обрадованный встречей.

- Господи! – восклицал радостно начальник экспедиции, целуя в щёки счастливую девушку. – Жива! Цела, невредима!

В течение нескольких минут путешественники закидывали друг друга вопросами и наперебой рассказывали события.

- Ни парашюта рядом, ни обломков самолёта, так? – профессор посмотрел на обоих.

И Губа и Люда отрицательно мотнули головой.

- Ни следов крушения в радиусе километра, ни пропаханной фюзеляжем колеи или следов шасси.

- Кусков парусины и обрывков строп тоже нет, - добавил Семён.

Все уже быстрым шагом направлялись в сторону загадочных кругов, и весь этот разговор происходил на ходу.

– Тогда каким образом он здесь оказался? И почему без документов?

Увы. Ответов пока не было.

Возле кругов ничего не изменилось. Вот и следы. Теперь было отчётливо видно, что их четыре пары – в первый раз двое путешественников особо их не различили.

- Видишь, дочка, почему Семён спрашивал вас за следы и крики? Одни отпечатки ваши, другие проводников. Сашиных нет. И раз вы, пробегая здесь, их не заметили, то они появились после вас, иными словами, после того, как вы с Николаем углубились в лес. И один из отпечатков, последний, обрывается посередине, будто, как Семён заметил, лазером срезанный. Впрочем, к чему гадать. Ты, дочка оставайся здесь, - у профессора уже вырывался пар изо рта, - а мы тем временем войдём внутрь этих кругов и попытаемся спасти братьев.

Семён сложил ладони рупором и прокричал в сторону центра окружностей. Прислушались. Никакого ответа. Прокричал снова. Тишина.

- У нас осталась ещё одна ракета, - вспомнила Люда.

Через пару секунд вверх с шипением и хлопком унеслась оранжевая точка, где достигнув конца границы прозрачной сферы, рассыпалась на сотни маленьких искринок. Дальше оставаться без действия было невозможно. Холод пробирал всё тело, руки начинало пощипывать: Семён наклонился, подобрал камень и швырнул внутрь первой окружности. Пролетев несколько метров, он упал внутри первого круга, моментально покрывшийся едва заметным инеем.

- Потрясаще! – воскликнул профессор. – Температура-то, вовсе и не шуточная! Градусов двадцать сразу будет.

Следующий камень, запущенный уже более сильно, долетел до второго круга, пересёк его и упал, превратившись в ледышку. Люда от удивления вскрикнула. Все недоумённо переглянулись.

Всё ясно, - сделал заключение Василий Михайлович. – Хотя ни черта тут не ясно. Чем дальше вглубь кругов, тем холоднее температура. Такого физического явления, я в природе не встречал нигде на планете. Очередная аномалия Баргузинской зоны отчуждения. Если в первом круге температура где-то минус пятнадцать, во втором минус двадцать, в третьем минус, предположим, тридцать, то в четвёртом ещё холоднее, пока в центре, в самом маленьком круге не будет градусов шестьдесят, а то и того ниже.

- И там где-то в одном из кругов наши буряты, - дрожа от холода, добавила девушка. - И мы даже не знаем, каково общее количество этих кругов.

Профессор уже принял решение.

Где-то далеко, внутри кругов послышался еле различимый то ли всхлип, то ли стон. Потом через несколько секунд тихий призывный крик. Сомнений быть не могло: кричал человек.

- Скидывай куртку! - велел он Николаю. – Я иду им навстречу. Они пробыли во внутренних кругах не менее часа. Я пошёл, - он сделал первый шаг внутрь концентрированных окружностей, но тут Губа невольно вскрикнул, показывая за спину профессора. Тот обернулся, готовясь к новым неприятностям.

В туманной дымке, клубившейся над инеем, где-то в тридцати метрах от них, начали обозначаться какие-то смутные движения, словно пляшущие тени в молочной пелене тумана. Слитые очертания фигур двигались медленно, то припадая к земле, то вновь вырастая, становясь больше из-за оптического преломления лучей.

Василий Михайлович перепрыгнул первую окружность и кинулся внутрь. В глазах сразу зарябило, выступили слёзы, в нос и рот ударили потоки морозного воздуха. На одном дыхании промчавшись сквозь первый внешний круг, он тут же перемахнул во второй. Пальцы рук сразу онемели, куртка Губы съёжилась и превратилась замёрзший кокон. Полминуты – и вот уже третий круг. Теперь отчётливее стали видны силуэты: один лежащий и другой, наклонившийся над ним. Спотыкаясь и ловя открытым ртом ледяной воздух – даже через тряпицу вдыхать стало мучительно больно – профессор перескочил в четвёртый внутренний круг. В пятом уже были проводники, теперь профессор видел их отчётливо: брат пытался тянуть по земле своего брата.

Если вступлю в пятый круг – рукам конец, мелькнула невесёлая мысль, - все покроются волдырями и уши отпадут. Там не меньше шестидесяти градусов, если учесть, что здесь в четвёртом уже за сорок.

Мысль мелькнула и тут же улетучилась в глубине непослушного тела. Не до сантиментов сейчас. Он уже было занёс ногу над границей пятого круга, как почувствовал рывок; кто-то с силой отбросил его назад.

… А дальше было как в том же молочном тумане, что окружал его со всех сторон.

Семён с Губой, одетые и защищённые одеялами с ног до головы, тут же бросились в пятый круг, свалили на еловые настилы обоих братьев, вытянули хвойные полозья, схватили его самого, кинули сверху, как куль с песком и, не оглядываясь, потащили полозья назад, впрягшись в верёвки, словно лошади в телегу. Всё произошло за каких-то две минуты… и вот уже профессор сидит за первой внешней границей окружности, не чувствуя пальцев в тёплых строительных рукавицах. Рядом на настиле лежат братья, укутанные бесформенной грудой одеял. Василий Михайлович кашляет сухим приступом – видимо нахватался обжигающего ледяного воздуха. Только теперь он, наконец, начинает распознавать слова, обращённые к нему. Уши постепенно оттаивают, и слух вновь возвращается к его сознанию: вовремя помог глоток спирта.

- Идти сможете, начальник? – донёсся голос Губы откуда-то из пустоты.

- Смогу… кажется, - прохрипел в ответ профессор. – Живые? – он повернул голову и посмотрел на груду одеял, над которыми возился Семён.

- Один точно жив, - ответил тот.- Тянул по земле за собой брата. У второго пульс еле прощупывается.- Голос Семёна отдавал печалью и скорбью. – Не дотянет. Оба обморожены, все незащищённые части тела в волдырях. Носы и уши белые, хорошо ещё, что у них рукавицы были про запас и ноги в оленьих пимах. Однако и то и другое так же обморожено.

Семён скептически осмотрел начальника:

- Вы тоже хороши! Без перчаток, в двух куртках, кинулись на помощь. И много вы помогли? Сами едва в ледышку не превратились.

- Я их увидел и бросился. Ты бы не так поступил?

- Так, так. Ладно, нужно срочно их доставить в лагерь, там уж Люда позаботится.

Не теряя ни минуты, вся процессия спасателей стремительным рывком направилась в лагерь.

Круги остались позади.

********

В эту ночь, понятное дело, было не до сна. Спали урывками, прикорнув на полчаса то один, то другой, то третий, прямо в спальных мешках у костра. Люда то и дело меняла повязки обоим братьям, хотя понимала, что первому из них жить оставалось недолго. Степень обморожения была несовместима с жизненными функциями его организма. Весь покрытый волдырями и разлагавшимися теперь от тепла язвами, полученными им при минусовой семидесятиградусной температуре, он практически не приходил в сознание. Незащищённые части лица и тела местами облезли, местами покрылись коростой с начинающимся гноением тканей. Его раздели в палатке, укрыли одеялами, но было видно, что едва ли он протянет следующий день, поскольку руки и ноги были обморожены до самых костей и суставов. Если он даже не умрёт к утру, то будет мучаться всё оставшееся и отведённое ему Богом время. Гангрена уже сейчас запускала свои щупальца в его конечности.

Второму проводнику повезло чуть больше. Почему? Никто пока не знал. Он не только вытащил своего брата из внутренних кругов, но и пострадал значительно меньше. Сейчас он тоже лежал под одеялами и метался в бреду, но меняя ему повязки, Люда была уверена, что он выживет и через время сможет продвигаться дальше. Был бы на связи вертолёт, несомненно, обоих бурятов отправили бы срочно на Большую землю – как с недавних пор стали называть путешественники всё то, что находилось за пределами Баргузинского заповедника.

Что касается Василия Михайловича, то он ещё, на удивление, легко отделался. Если бы Семён его вовремя не выдернул из пятого круга, экспедиция вполне возможно осталась бы без своего начальника.

Люда наложила ему компрессы на нос, уши, щёки, руки – они более других частей тела пострадали, - и он мог уже шевелить пальцами, хотя кисти рук и были основательно перебинтованы. Хорошо помогала стрептоцидовая мазь, антибиотики и два крупных глотка неразбавленного спирта, после которых у него из глаз брызнули слёзы. Страшно было даже подумать, если бы аптечка сгинула в водовороте смерча и все лекарства пришли бы в негодность: вот тогда точно в экспедиции настала бы полная катастрофа. Но к счастью, медикаменты большей частью сохранились, и основную помощь они сейчас оказали.

Настроение в лагере было угнетённо – растерянное. Обстановка тревожная. Сашу так и не нашли, лошади пропали, и никто не знал, что именно преподнесёт им наступающий день. К тому же, появились ещё и тяжело раненые. Поход в неизвестность всё более становился опасным для жизни, и возникла необходимость пересмотреть все свои планы и дальнейшее передвижение по ранее назначенному маршруту.

- Как же так у них там получилось, что один обморозился почти до основания, а второй остался не только на ногах, но и смог какое- то время тащить за собой своего брата? – вслух размышлял Семён.

Профессор курил и воспалёнными глазами смотрел на блики огня. Ночь выдалась относительно тёплой и спокойной. Луна уже не пугала своими кровавыми размерами и вместе со спиралью, грозой и смерчем отошла сейчас на вторичный план их обобщающей беседы. Нужно было во всём разобраться и наметить планы на будущий день и на маршрут в целом.

Люда начинала дремать. Николай Губа сидел тут же и доливал в свой кофе спирт. Как всегда молчал.

Профессор думал, а Семён размышлял вслух:

- Семь дней шли нормально, без каких-либо происшествий, если не считать исчезновения собак, но мы до сих пор не знаем причины – может они действительно вернулись назад в сторожку. По подсчётам, на одиннадцатый день должны были выйти к побережью озера. И тут на тебе! Восьмой день принёс первые глобальные сюрпризы. Ураган, спираль, гигантская Луна в небе, неизвестное чудище, оставившее свои куски плоти в овраге. Затем …

- Исчезновение Саши, - сквозь дрёму добавила Люда, и едва не расплакалась: - Саша… Сашка.

- Да, - вздохнул Семён. - И Санька потеряли. Потом эти ужасно воняющие зелёные покрывала с разумными глазами. Прозрачный купол – граница невидимой сферы.

- Если ты перечисляешь все аномалии, затронувшие нас, - усмехнулся профессор, - то не забудь необъяснимые передвижения лошадей в долине, и их ржание то тут, то там, словно они с нами играют в прятки, и мы их только слышим, но почему-то не видим.

Семён кинул ветку в костёр и продолжил свою мысль, кивнув в знак согласия. Люда снова притихла и погрузилась в дремоту.

- А круги эти? Холод такой, что впору ему быть где-то в Антарктиде на станции «Восток» или «Мирный». И кульминация всего нами видимого – этот неизвестный лётчик времён второй мировой войны, без документов… - Семён встрепенулся: - Стоп! А планшет? Мы же за планшет забыли, Василий Михайлович!

В небе бесшумными тенями проносились летучие мыши. Где-то ухнула сова, в ручье недалеко всплеснулась маленькая рыбёшка. Костёр потрескивал хвойными ветками. Четыре пары глаз смотрели на огонь, совсем не замечая игры его пламенных язычков.

Профессор протянул к Семёну руку, и тот отдал ему лейтенантскую сумку.

- Ну что ж… - кашлянул он. – Так или иначе, нам предстоит ознакомиться с содержимым. Может, хоть немного приоткроем завесу тайны. Хотя каким образом – решительно не представляю. В руках у нас есть некий артефакт, так сказать, доказательство, что лётчик не мираж и не групповая галлюцинация. Посмотрим, что там внутри?

Все придвинулись ближе к огню, и Губа подкинул ещё несколько веток. Стало светлее. Люда взглянула на братьев. Те спали. Некоторое время можно было подремать и самим, но любопытство – странное, неведомое и, отчасти жутковатое – взяли своё.

Первым делом профессор осмотрел планшет снаружи.

Он принадлежал той эпохе, о которой они первоначально подумали. Что дальше?

Раскрыв его, все четверо невольно замерли.

Василий Михайлович быстро прошёлся по многочисленным вставкам и кармашкам, но кроме вчетверо сложенной карты и чёрно-белой фотографии ничего не обнаружил. Два карандаша, линейка, транспортир и циркуль – не в счёт, хотя и они заслуживали внимания: как- никак артефакт второй мировой войны.

Интерес сразу вызвала фотография. Всем бросилось в глаза её состояние.

- Будто только что из ателье, - пробормотал Семён, беря из рук профессора снимок и поднося ближе к свету костра. – Как новенькая!

Фотография действительно была прекрасно сохранившейся. Ни пожелтения, ни повреждений от времени – даже эмульсионная плёнка блестела и переливалась в свете огня: всё говорило о том, что снимок был сделан совсем «недавно», в салоне какого-то ателье, коих перед войной было во множестве в любом большом городе Советского государства.

На снимке стоял, опёршись о высокую тумбу, высокий молодой парень в форме лейтенанта ВВС – точная копия лётчика, обнаруженного экспедицией. Сомнений, что это был он, ни у кого не возникало. Рядом у тумбы на фоне декораций горного Кавказа сидела девушка – миловидная, молодая, вся цветущая от счастья. На коленях ребёнок трёх-четырёх лет в костюмчике матроса и маленькой бескозырке. Снимок отдавал теплотой, радостью и благополучием. Всё, казалось, в этой семье было отлично: родители безмерно любили друг друга и лелеяли своего первенца. Наверное, планировали о втором сыне или дочке, но тут нагрянула война, и вот теперь этот счастливый отец и муж лежит здесь мёртвый, непонятно каким образом взявшийся из далёких времён, и как попавший сюда, на Байкал.

Семён перевернул снимок в, надежде хоть на какую-то надпись, печать ателье или подпись владельцев.

Армавир – 1941 год. Лето.

Написано химическим карандашом.

- Итак, - сделал вывод начальник экспедиции. – Лётчик тот же. Судя по всему, здесь он с женой и сыном. Но нам это ничего не даёт, кроме того, что он был женат и имел трёхлетнего ребёнка: мы по-прежнему не знаем кто он такой и откуда родом.

- Или… - Семён глубоко задумался.

- Или, - поддержал его профессор, - он сейчас женат и имеет сына. Ты это хотел сказать?

- Даже не знаю, - откликнулся его младший товарищ. – Трупного запаха нет, разложений нет, форма как новенькая… и ещё эта фотография из ателье. Такое ощущение, что ещё день назад он был жив.

- Я тоже об этом подумал, - согласился начальник. – Его как будто ЧТО-ТО выдернуло из своего, того времени и, собственно из сороковых годов, он каким-то непостижимым для нас образом оказался здесь, в 1979-м году, почти через сорок лет от своей настоящей реальной жизни.

- Вы имеете в виду искривление пространства? Так это называть?

- А как ещё? Парень из сороковых годов внезапно оказывается в конце семидесятых, да ещё и в совсем другой местности, с иным климатом, растительностью, ландшафтом, наконец. Не удивительно, что у него был такой растерянный и испуганный взгляд перед смертью, и он пытался куда- то ползти. Другой вопрос – куда? И как он вообще оказался здесь? Вот и приходят на ум всякие, ещё не доказанные альтернативные гипотезы о временных порталах, червоточинах, туннелях в пространстве и времени. А там где искривление пространства – там недалеко и до параллельного мира или иного измерения: четвёртого, пятого, шестого или двадцатого. И так до бесконечности, пока не упрёмся в горизонтальную восьмёрку, ленту Мёбиуса – символ бесконечности.

Он взял ветку и начертил на земле цифру восемь в горизонтальной плоскости.

- Самолёт, например, - продолжил профессор, - мог исчезнуть, распылившись в пространстве на атомы, а сам лётчик – уж не знаю по какой причине – сохранился, собравшись в свою атомную оболочку заново после перемещения его сюда. И оказавшись в чуждом для него пространстве, умер, опять же, неведомо от чего. Что могло его убить? Так или иначе, это пока только наши с Семёном предположения. Я сейчас не удивлюсь, если развернув карту, мы обнаружим в ней схему или план военных действий какой-нибудь воздушной эскадрильи из десятка наших самолётов во время боевых вылетов. И годы будут от сорок третьего и дальше.

- Почему именно сорок третьего? – спросила Люда.

- Погоны, дочка. Их ввели как раз в сорок третьем.

Он обвёл всех взглядом.

- Ну что, разворачиваем?

Карта представляла собой сложенный вчетверо лист плотной бумаги, покрытый прозрачной плёнкой, на котором были вычерчены контуры местности с полями, оврагами, ручьями и населёнными пунктами. Всевозможные стрелки, линии, пунктиры, обозначения высот и впадин испещряли лист вдоль и поперёк. Циркулем были выведены окружности, надписи показывали расстояния в километрах, треугольные флажки (синим и красным карандашом) указывали месторасположения советских войск и войск вермахта. Сразу бросались в глаза названия Суджа, Обоянь, а чуть ниже их и сама Прохоровка.

- Всё понятно! – воскликнул профессор. – Ты видишь, Сёма?

- Да, – с таким же воодушевлением откликнулся тот. – Курская дуга. Август-сентябрь сорок третьего. Смотрите, есть надписи: Воронежский фронт, Степной фронт, Рокоссовский, Конев…

Семён начал перечислять: Брянский фронт генерала- полковника Попова; Юго-Западный фронт генерала армии Малиновского. Вот и немцы обозначены: войска групп армий Центр и Юг фельдмаршалов Клюге и Манштейна. Стрелки ведут к Прохоровке, пунктиры от неё на северо-запад. Это, несомненно, наступление, Василий Михайлович. Наступление Красной армии!

- Разумеется! – подхватил его радость профессор, будто они оба сейчас участвовали в этих боевых действиях.

- Следовательно, этот лётчик, как мы первоначально и предположили, оказался здесь из конца лета сорок третьего года. Уже легче – теперь хоть время знаем наверняка.

- И место, откуда он прибыл, - добавила Люда.

Они ещё долго рассматривали карту, переворачивая её в руках и так и сяк, строя всевозможные догадки и вспоминая историческую битву под Прохоровкой, пока, наконец, Василий Михайлович не объявил перерыв.

Люда проверила спящих братьев, кое-где подправила, и уже через несколько минут все забылись кратковременным сном.

Не спал только второй брат, менее пострадавший в ледяных кругах.

********

Проводник умер утром.

Его брат сидел у изголовья и держал его обмороженную, всю в волдырях руку, похожую на высохший сук дерева и окоченевшую час назад. Раны и повреждения внутренних органов при соприкосновении с такой сверхнизкой температурой были несовместимы с жизнью. Лёгкие были выжжены изнутри, почки и печень при внутреннем обморожении перестали выполнять свои жизненные функции, мышечная масса иссохла и стала похожа на сгустки тонких сухожилий, а кожный покров на 90% покрылся волдырями и гноящимися струпьями. Его брат превратился в мумию.

Так и умер, хоть и в мучениях, но благодаря сильному снотворному, не приходя в сознание.

Проводник сидел и тихо плакал. Плакал и смотрел на брата, когда внезапно где-то за лесом, в расщелине долины послышалось далёкое ржание лошадей, донесённое до лагеря отголоском эха.

- Саша! – встрепенулась Люда, выскакивая из спального мешка. Теперь уже не спал никто. Все стояли и прислушивались.

Семён выстрелил в небо ракетницей. Солнце, взошедшее над горизонтом, приятно и по-весеннему светило, утро казалось безмятежным, и всё располагало к выходу в поход, если бы не известные обстоятельства.

Ржание стихло, так же как и появилось. Василий Михайлович безнадёжно махнул рукой:

- Звуковая волна ходит по кругу в долине. Я начинаю замечать, что это ржание, ни в тональности, ни по образу, ни по содержанию не меняется с первого раза, как мы его услышали, будто записанное на плёнку магнитофона. Точно такие же звуки мы слышали и при спирали, и когда с Семёном ходили к границе купола, и, наконец, там за лесом, словно магнитофон крутит некую кассету от начала до конца, не переставая, и распыляя эти звуки то в одном направлении, то в другом.

Проводник лежал окоченевший и обмороженный, вытянувшись во всю длину своего небольшого тела. Вспухшие веки были закрыты, потрескавшиеся губы плотно сжаты – кто знает, может он перед смертью пришёл в себя, но сдерживался, чтобы не кричать от боли. Мир его праху. Его смерть была отважной. У большой пихты они его и похоронили. Сделали из веток крест. Вырезали из ствола дерева кусок коры, и на внутренней стороне, с согласия брата написали имя и дату смерти.

Оказывается, его звали Василием, как и профессора. А брата – Иваном. Такой вот простецкий народ эти буряты. Даже познакомиться толком не успели за неделю его пребывания в команде.

Никто не хотел думать, что это первая смерть в их экспедиции, и тем более никто не хотел думать, что она не последняя. Ведь оставался ещё Саша. Где он? Что с ним?

… К завтраку никто не прикоснулся: не было ни аппетита, ни чувства голода – пили только кофе.

Второй проводник, Иван, мог уже двигаться самостоятельно и более-менее разговаривать после пережитого. Часы ни у кого не шли, но судя по солнцу, было часов восемь утра.

После долгого молчания, профессор, наконец, решился, обращаясь как можно мягче к буряту, по лицу которого до сих пор стекали тоненькие ручейки слёз, задать вопрос, который его беспокоил с первой минуты их спасения.

- Что случилось внутри кругов, Иван? Как получилось так, что вы оказались не в долине с лошадями, а внутри этой чёртовой аномалии? Сможешь рассказать?

Проводник, вытирая рукавом слёзы, молчаливо кивнул, затем, видимо, собравшись с мыслями, ответил:

- Когда Хозяин Байкала раздул красную луну на небе и раскрутил хоровод духов наших предков (очевидно, он имел в виду спираль), мы с братом как раз привязывали лошадей. Затем налетела буря, всё небо сверкало и гремело, и лошади сорвались, в испуге помчавшись к долине – там где ущелье Двух Камней. Некоторые были ещё не развьючены, и мы с братом кинулись за ними. В это же время подбежал Санька, крича что-то насчёт неработающих раций, и уже втроём мы кинулись за животными. Через время разделились. У Саньки был с собой фонарик. Он предложил нам обогнуть ущелье и ждать лошадей там, среди Двух Камней, а сам, если их найдёт – будет гнать в нашу сторону. Тогда никто из нас и не подумал о возможной опасности: он ведь был один и без оружия. Но так ведь до этого дня ничего и не происходило страшного…

- Как ничего? - невольно вырвалось у Семёна. – А собаки? Они-то на тот момент уже числились нами как пропавшие.

- Да. Был грохот, ливень, молнии. Мы с братом уже позже подумали об этом. В тот момент первыми были мысли о лошадях: потеряв их, наш поход превратился бы в затяжную пытку.

- Как, впрочем, и есть на данный момент, - заметил Семён.

Бурят печально склонил голову.

- Потом мы увидели в небе ракету, но продолжали сидеть у расщелины, ожидая Санька. Так наступило утро, а затем и день. Саньки не было. Тогда мы решили его искать. Выйдя в долину из ущелья Двух Камней, мы услышали далёкое ржание и кинулись на звук. Бежали долго, перепрыгивая через оползни и спускаясь в овраги. Два или три раза вновь впереди себя слышали отдалённое фырканье и топот. Ружья были при нас, и мы несколько раз стреляли в воздух для Саньки. Видели далеко-далеко ракету, но уже не из лагеря, а где-то за долиной

- Правильно, - кивнул Василий Михайлович. – Это мы с Семёном стреляли, когда так же вышли на поиски Саши. Продолжай, пожалуйста.

Бурят на миг повернулся к холмику с крестом и, вздохнув, указал забинтованной рукой в сторону леса.

- С той стороны мы и приблизились к кургам. Казалось, минуту назад мы слышали там топот и ржание, но подойдя к первым деревьям, ничего не обнаружили: ни следов, ни самих животных. Василий мне тогда сказал, что Хозяин Байкала водит нас за нос. Путает, направляет в ложную сторону, пытается разделить нас поодиночке, а потом забрать к себе как лошадей и собак. Брат был уверен, что лошадей уже нет. Я спросил, откуда тогда ржание, и он ответил:

- Это Хозяин Байкала подаёт звуки и заманивает нас.

Мы хоть и близнецы, - пояснил бурят, - но мой брат был более суеверным. Я тоже верю в Хозяина Байкала. Однако также верю и в научные факты. Ничего не поделаешь, пришлось с ним соглашаться. Лошадей мы не нашли, но зато обнаружили Санькины следы, уходящие в лес. Следуя по его отпечаткам, мы прошли весь лес и оказались у границы первого круга, где его следы внезапно обрывались. Поэтому и подумали, что вначале там проходил Санька, а потом уже круги наложились поверх его следов. Брат заметил, что у самих кругов очень уж холодно, но мы вошли в них.

Тут его глаза вновь наполнились скупыми мужскими слезами:

- Дальше я помню только урывками. Было ужасно холодно, из-за пазухи мы достали рукавицы, растительности не было никакой, а ружья превратились уже в замороженные куски железа, поэтому, бросив их просто на землю, мы продвигались дальше через всё уменьшающиеся окружности. Чем дальше, тем становилось холоднее. Поддерживали друг друга, спотыкались, зажимали рот и нос руками, пока вдруг не остановились. Прямо перед нами, метрах в двадцати и, вероятно, в центре последнего круга вертелась и извивалась кольцами огромная, мохнатая, вся в каких-то лопающихся пузырях…гусеница.

Дальше рассказ бурята был сбивчив и перемежался с духами, предсказаниями шаманов, ритуальными поверьями и тому подобным, но путешественники кое-что для себя уловили.

Семён сразу понял, что ошмётки именно этой твари он встречал в овраге и перед кругами, когда он подцепил ногой один из них.

По словам Ивана, гигантская тварь похожая на кокон шелкопряда, величиною в несколько метров и толщиною с хорошую заводскую трубу металась и кружилась вокруг своей оси в центре внутреннего последнего круга, пытаясь отгрызть себе собственный отмороженный хвост. Такого мерзкого и ужасного создания они с братом в жизни не видели, хотя и слышали о нечто подобном от своих предков. По его описанию все представили себе мохнатого монстра, величиною с локомотив, который превращаясь в ледышку, разбрызгивал вокруг себя сгустки какой-то желтоватой субстанции, похожей на кислоту и, сочившуюся из наросших на шершавую кожу пузырей. Раскрытой пастью она пыталась дотянуться до своего хвоста и оторвать его со всеми внутренностями. Разбрызгивая и раскидывая части отмороженной плоти, это кошмарное чудовище шипело, хрипело и выло, пульсируя в предсмертных судорогах. Из её пасти исторгались фонтаны слизи, и один из плевков попал на его брата, обтекая и обволакивая одежду. Слизь тотчас же покрылась ледяной коркой и брат, теряя сознание, закричал от нестерпимой боли.

Наверное, тот крик мы и слышали с профессором, подумал в это время Семён. А гусеница – точно наш ночной гость в овраге.

Рассказ Ивана становился всё более сбивчивым. Далее путешественники поняли только то, что проводник схватил своего брата и потащил назад, когда тот уже был без сознания. Единственное, что он помнил, это как гусеница, перестав крутиться и извиваться, внезапно замерла, затем конвульсивно вытянулась во всю длину, сморщилась, и через секунду, брызнув во все стороны ледяной жёлтой кислотой, рассыпалась на сотни замёрзших фрагментов, как осколки разбитого изваяния.

Как он тянул брата, проводник не помнил. Пришёл в себя уже на самодельных хвойных настилах и понял, что их спасли. Выходит, что они предположительно кинулись спасать Санька, а сами попали в ледяную ловушку.

Он перевёл дыхание и посмотрел на свои перебинтованные пальцы.

Профессор и сам был сбит с толку.

- Вот что, - решил он вслух. – Давайте сворачивать лагерь, и пойдём к лётчику. Семён, отметь на карте расположение этих кругов – сдаётся мне, что мы их больше не увидим, они растворятся в пространстве так же, как и появились.

- Как не увидим? – удивилась Люда. – Мы же сейчас будем их проходить на пути к лесу.

- На пути… - повторил профессор. – Однако если моя догадка и теория верна, то сейчас их там уже нет. Позже объясню, когда лётчика похороним. Как раз в том лесу и переночуем перед тем, как отправиться в ту сторону долины, где мы ещё не искали Сашу. Будем искать, и продвигаться к побережью озера. Как не крути, а от намеченного ранее маршрута нам теперь отклоняться не следует. - Секунду подумал, и добавил: - Особенно, теперь.

Уцелевшую палатку и оборудование пересмотрели, половину отложили как неподходящую далее в походе, взяв только самое необходимое, что отныне могли нести на своих плечах в рюкзаках и сумках. В сумки сложили провизию: кофе, сушёную картошку, тушёнку, консервы, брикеты бульонов и концентрированных супов, копчёное сало в диковинных вакуумных упаковках – видимо из тайных запасников КГБ – всё, что было пригодно после урагана, включая галеты, крупы и макароны. Сигареты и табак тоже уложили в сумки. Отложили и многое не взяли из посуды, оставив лишь одну сковородку, два общих котелка для супов и кипячения воды, миски, кружки, ложки, два примуса на сухом спирте и термосы. Медикаменты собрали все. Многое из вещей и одежды пришлось оставить. Взяли дождевики, по одному свитеру, сапоги, москитные сетки, сменное бельё и всё, что смогли надеть на себя: апрельская погода Байкала ещё была свежа и особой теплотой не баловала. В рюкзаки же сложили верёвки, фонари, ракетницы, спасательные жилеты (об озере никто не забывал с начала формирования экспедиции), инструменты и прочее. Всю мелочёвку рассовали по карманам и прицепили к ремням: ножи, патроны, респираторы, скобы на обувь, походные фляги,- в том числе и со спиртом; даже навесные гамаки перекинули через плечо как скатки шинели во время войны. Вроде всё. Пора.

И, покинув лагерь, все пятеро гуськом двинулись нагруженные вперёд, кругам, к лесу – в неизвестность.

********

Люда, как и бурят, несла сумки полегче, и походная аптечка у неё всегда была под рукой.

Подходя к месту вчерашних кругов, Семён сверялся со своими ощущениями. Так и есть: никакого понижения температуры не наблюдалось – это заметили все. Мало того, как и предполагал Василий Михайлович, дойдя до места, они не обнаружили и самих кругов. Они исчезли. Испарились. Всосались инородным пылесосом и сгинули в ином пространстве. Поляна, поросшая травой, имела вполне приличный вид – даже бурундук пробежал по каким-то своим делам и пропал за бугорком. Все остановились, и Люда, как и следовало ожидать, закидала Василия Михайловича вопросами. Семён в это время объяснил Губе их догадку, а точнее предположение: в разговоре не принимал участия лишь проводник. Он прошёлся по периметру поляны и, вернувшись, сказал одну только фразу:

- Санька тоже забрал Хозяин Байкала.

И пошёл вперёд.

Все последовали за ним, каждый думая о своём.

Лес жил своей обычной жизнью. Проходя через него, путешественники увидели издалека промелькнувшую байкальскую рысь, преследующую какую- то добычу. Вскоре вышли к камышам, где они вчера оставили тело, и оно, к удивлению профессора находилось на месте. Трупоеды и хищники ещё не успели добраться до трупа, и он так и лежал, каким его оставили прошлым днём участники похода. Здесь ничего не изменилось.

- Значит, червоточина ещё не закрылась, - предположил профессор. Во время остановки у кругов, он как мог, объяснил девушке предмет их с Семёном догадок, и она, несомненно, кое-что поняла в физических явлениях природы, – а больше, собственно, и не требовалось.

- Семён, зарисуй позу, в которой лежит лётчик, а вы, Николай, сфотографируйте его миникамерой. Я знаю, что она уцелела после урагана, поскольку находилась всё время в вашем кармане. И поэтому, настаиваю на необходимости передать её мне или Семёну. Отныне она будет в общем пользовании – это единственные теперь наши доказательства исхода экспедиции в целом. Подслушивать и подсматривать за нами вы сможете и другим способом, чтобы затем передать всё своему куратору из органов. Не удивляйтесь, Николай, я всё знаю. Делайте свою работу, однако всю оставшуюся плёнку я теперь буду контролировать лично. Сейчас сделайте два кадра: сверху и сбоку. Таким образом, у нас останутся доказательства существования временного портала, чтобы мы могли позже на Большой земле предъявить их комиссии. Семён зарисует, а я опишу в дневнике все события вчерашнего дня.

Василий Михайлович поделился со всеми своими предположениями относительно «обмена пространствами». Не хватало только последнего доказательства его теории: лётчик должен был исчезнуть, всосаться в раскрывшуюся воронку червоточины, пропасть и раствориться в своём, инородном времени.

Разожгли костёр и ожидали. Если профессор прав, то портал времени должен был раскрыться ещё раньше.

- Может и ночевать придётся, - задумчиво проговорил начальник, посасывая трубку. – Я хочу своими глазами увидеть перемещение тела в параллельное измерение, а если получится, даже сфотографировать.

Семён при этом показал в руке готовый к съёмке фотоаппарат. Все задумчиво смотрели на огонь: костёр развели подальше от тела, чтобы червоточина, появись она внезапно, не смогла захватить их с собой. Хотя, кто его знает, каков будет её радиус действия: может десять метров, а может и все сто. Однако, в любом случае они рисковали, находясь в этом лесу рядом с неизвестным мёртвым пилотом.

- Давайте-ка поспим по очереди, - предложил начальник экспедиции. – Прошлой ночью никто не выспался, а что преподнесёт нам ночь грядущая, одному Богу известно.

Так прошла первая половина дня. Ничего значительного пока не происходило. Вынужденная задержка пошла всем на пользу: путники выспались, отдохнули, привели себя в порядок, пообедали горячим супом, приготовленным Людой из подстреленной бурятом цапли на болоте. Дичь хоть и отдавала тиной, однако в подобных условиях была вполне съедобна и даже по своему вкусной: при первой же возможности теперь приходилось переходить на подножный корм. Консервов оставалось ограниченное количество, и их берегли на чёрный день.

Уже к вечеру решено было остаться на ночёвку, а утром, если ничего не произойдёт, закопать лётчика и двигаться дальше на поиски Саши вглубь ущелий к берегу Байкала. Разговоры, догадки и предположения крутились главным образом вокруг трёх тем: пилота, Саши, и червоточины, способной менять пространства по своему усмотрению. Впервые эту догадку выдвинул Семён, и они с профессором долго обсуждали, каким таким неизвестным им способом портал времени меняет пространства как ему захочется. Так же пересматривали и планы на будущее, внося корректировки во вновь составляемый маршрут продвижения вдоль озера.

Люда кое-что простирнула в ручье, развесила на ближайшие ветки сушиться, затем сделала перевязки проводнику и профессору. Губа строгал палки для ночного капкана – надеялись поймать зайца или небольшого кабанчика, коих вокруг водилось в изобилии, но все далеко, в лесу или в долине. Семён подсел к своему начальнику, который издалека задумчиво смотрел на тело лётчика и посасывал дымящуюся трубку.

А потом это произошло…

********

Сначала дунуло порывом ветра – неуклюжим, вялым и щекочущим, словно природа решила «прощупать» ситуацию. Следом за ветерком, похожим на комнатный сквозняк, зашелестели листья и тревожно забегали белки на чуть качнувшихся ветках ближайших деревьев. И тут же громыхнул разряд электрических возмущений, переплетённых с магнитным импульсом: волосы моментально у всех встали дыбом, по коже прошли слабые волны статического напряжения. Раздался треск; откуда-то сверху на поляну, где лежало тело лётчика, в буквальном смысле слова, свалился кусок расплавленной плазмы, озаряя всё кругом неоновым светом, от которого рябило в глазах как после сварки. За ним второй, третий. Не долетая до поверхности почвы, эти сгустки плазмоидов окружили тело пилота и зависли в метре от земли. Все невольно подняли головы кверху и уставились на колоссальное зрелище, развернувшееся перед их глазами прямо над верхушками деревьев.

Циклопическая воронка, словно чёрная дыра из космоса, с глухим гудением разорвала коническую сферу купола и, подобно гигантскому пылесосу, с огромной скоростью стала всасывать в себя всю прилегающую с лётчиком территорию в радиусе двадцати метров. Все как по команде отпрянули и кинулись в стороны от засасывающего тромба – в лес, в кусты, под защиту деревьев. Отбежав на несколько шагов, они почувствовали притягающую к себе центробежную силу, поглощающую в себя всё, что находилось в поле её действия: самого пилота, пласты почвы, прошлогоднюю и новую траву, кусты, насекомых и мелких грызунов. Всё было моментально оторвано от земли, поднято вверх и, кружа в круговороте против часовой стрелки, унесено к зениту сферы. Плазмоиды на прощанье покружились, разбрызгали вокруг себя капли огненной жидкой субстанции и, опалив деревья, скрылись в вышине вслед за воронкой. Червоточина исчезла, купол закрылся, словно затянувшаяся рана, оставив после себя в качестве «подарка» куски падающей грязи, запах озона, кучу пустых гильз от автоматов, сыплющихся из пустоты, словно майский град в весеннюю грозу. Тут же упали несколько касок, а вслед за ними, с грохотом, в грунт плашмя вонзилась порванная гусеница от танка, и последнее, что исторгнула из себя сверху пустота – это обломок развороченной станины пулемёта с покорёженным стволом, загнутым кверху, будто указательный палец. Всё произошло так быстро и стремительно, что путешественники не успели как следует испугаться. Их спасло расстояние. Будь они ближе к телу лётчика или воронка шире в диаметре – их засосало бы наравне с тем, что находилось в радиусе действия притягательной силы – точно так, как собственно, и предполагал Василий Михайлович. Если бы червоточина была не двадцати метров в диаметре, а скажем, сорока, то всасывающий напор воздуха смёл бы в себя и костёр, и оружие, сложенное у дерева, и рюкзаки с сумками, и самих путешественников включительно. Спасло расстояние и предварительные меры безопасности профессора.

Когда последний порыв ветра утих, все озабоченно и с тревогой, граничащей с испугом, начали озирать взглядами поляну, на которой за мгновение до этого лежал лётчик.

Первым из укрытия вышел Василий Михайлович, за ним, как и ожидалось, Семён.

- Поразительно! – выдохнул он. - Я даже успел сделать два кадра! Червоточина только что перед нашими глазами обменялась пространствами, или, если хотите, двумя эпохами: нашей, и сорок третьим годом. Это грандиозно! По своему значению, наше открытие несопоставимо ни с какими другими, доселе существующими на планете! Ни полёт в космос, ни расщепление атома, ни погружение в Марианскую впадину и высадка на Луну – ничего не стоит рядом, поскольку эти действия были предопределены временем, а существование параллельного пространства до сих пор противоречило всем законам и постулатам физики как науки, а мы возьми, и открой это явление!

Профессор бегал по поляне, собирал гильзы, тут же их бросал.

- Видите эти гильзы, эти каски? Их выдернула из того мира наша червоточина, перенеся сюда, в наш реальный мир, а взамен забрала лётчика и нескольких грызунов как подопытных мышей, и теперь где-то там, в сороковых годах, в районе Прохоровки, она выкинет или выплюнет – как хотите это называйте – всё собранное и всосанное здесь своим гигантским «пылесосом». Вот этот трак от гусеницы… явно немецкий по конфигурации, от «тигра» или «пантеры», - для наших танков он слишком широк. И наоборот, - подбежал он к обломкам, - станина пулемёта… наша, ещё недавно стрелявшая. Дуло, видите, как вывернуто? Это от взрыва.

Он по своей привычке поднял палец кверху:

- Ребятки мои, весь этот хлам, сброшенный к нам сверху воронкой, не далее как несколько минут назад был в действии. Заметьте, не тридцать шесть лет назад, а ТОЛЬКО ЧТО. Сейчас! Понимаете? – он главным образом обращался к Людмиле с фотографом. Иными словами, наши две реальности – семьдесят девятого и сорок третьего года идут в настоящий момент параллельно друг другу как рельсы на железнодорожном полотне, и существуют в пространстве одновременно, а червоточина – не знаю уж каким образом – дала им возможность соприкоснуться и пересечь друг друга во временном континууме, словно на стрелке семафора. Чувствуете размах, открытого нами действа природы? Две реальности с промежутком тридцатишестилетней давности соприкоснулись между собой, вызвав временной сдвиг и воронку, которая обменялась пространствами. Вполне возможно, этот пилот, не попади он в воронку времени, был бы через минуту сбит там вражеским истребителем, однако попав на короткое время к нам сюда, он остался там живой, и вернулся к своим обязанностям, даже не заметив, что побывал в совсем ином для него измерении. Очевидно и то, что он, сейчас, в глубокой старости доживает свои последние дни где-нибудь в Курской области, с медалями и прочими наградами, совсем не помня, что в каком-то сорок третьем году его поглощала воронка временного портала. Червоточина открыла соприкосновение двух пространств, и как парадокс – двух временных эпох.

Он перевёл дыхание, всё ещё держа в руках несколько гильз:

- А фотографии? – воскликнула Люда. – Вы же сказали, что успели сфотографировать.

- Сказал, - кивнул он головой. - Но, что, дочка, эти два каких-то снимка, сделанные дрожащими от волнения руками, впопыхах, не наводя резкости, смогут сделать перед вышестоящей комиссией? В лучшем случае, после проявки кадров, на них можно будет рассмотреть лишь кружащийся спиралью смерч – в нём даже тело лётчика, взмывающего вверх, не будет видно, а сгустки плазмы будут похожи на блики от заходящего за деревья солнца. В худшем же случае, учёные мужи увидят размывчатое, конусное, расширяющееся к небу пятно. Как ты поняла, этого сомнительного доказательства для них будет маловато. Не каждый ведь день, увы, человечество открывает параллельные миры.

… На сегодня впечатлений им хватило с избытком. Подобрав всё, что было раскидано по поляне, они расположились у костра и Василий Михайлович принялся классифицировать предметы, пока Люда готовила ужин. Семён помогал профессору, внося в блокнот ту или иную запись, Губа отправился ставить капканы, два из которых чудом уцелели и он сберёг их на подобные случаи, а Иван, как всегда ходил среди деревьев, выискивая полезные травы и соцветия для каких-то, одному ему известных целей.

Гильзы и каски не имели никаких следов ржавчины; мало того, гильзы оставляли в руках запах пороха, а фрагмент станины пулемёта имел на себе следы недавней смазки – всё говорило о том, что все эти предметы недавно находились в действии. Что касается гусеничного трака, то и у него между звеньями были видны комки застрявшей свежей глины, словно он только что оторвался от цельной гусеницы «тигра». А ведь именно на Курской дуге, если верить истории, вермахт впервые применил тип этих тяжёлых танков, для которых даже наши «тридцатьчетвёрки» не всегда составляли помеху.

Решили ночевать здесь же, а утром, едва рассветёт, двинуться вниз по долине к выходу на побережье уже самого озера. До Байкала оставалось километров пятнадцать. Ровно день ходу, если ничего не помешает. Близкое присутствие большого природного водоёма чувствовалось уже и здесь: ветерок, нет- нет, да и принесёт с собой свежий запах водной глади огромного величественного озера, самого глубокого на всей планете. За отдыхом и разговорами наступил вечер. Дискуссий и впечатлений было масса, в основном расспрашивала Люда – Семён и профессор отвечали охотно, стараясь по возможности отвлечь девушку от мыслей о Саше. Ужин уже был готов. Бельё высушено. Перевязки сделаны. Костёр потрескивал. Василий Михайлович хотел и дальше продолжать, однако тут произошло обстоятельство, заставившее его умолкнуть на полуслове. Все проследили за его изумлённым взглядом и повернули головы к лесу.

Удивлённо открыли рты и замерли.

…Там, среди деревьев стоял Саша.

*********

- Вот вы где! Уже часа четыре вас ищу. Вы знаете, что рации не работают? Лошади куда-то сбежали, и проводники исчезли. Дядя Вася, почему лагерь перенесли с той поляны сюда в лес? Хоть бы записку оставили, где вас искать! Сначала за лошадями погнался – не нашёл. Потом вас окликтвал, - хорошо, что в лес забрёл и почувствовал запах дыма. Когда вы успели перетащить сюда вещи? И главное – зачем?

Все эти возмущения их пропавший друг выпалил скороговоркой, подходя к костру и совсем не замечая вконец ошарашенных путешественников.

Саша!

Санёк!

Собственной персоной, целый и невредимый, будто и не пропадал неизвестно где двое суток. И что любопытнее всего – безмятежный как всегда, такой же весёлый и неунывающий.

- Ну, так что? – подсаживаясь к огню и хватая с решётки кусок жарившегося мяса, вопросил он. – Мне кто-либо объяснит положение, или я должен сам до всего додуматься? А если бы я вас не нашёл? С трёх часов ночи бегаю по долине, с того момента как закружилась эта чёртовая спираль на небе. Хоть бы кто помог. Лошади от испуга сорвались с привязи и умчались к ущелью. Я за ними, но их и след простыл: то там поржут, то там. Кстати, дядя Вася, а что это за спираль недавно была? – с набитым ртом он оглядывал ошарашенных друзей; даже Губа подался вперёд, чтоб посмотреть на призрака. – Да что с вами? Будто привидение из развалин замка увидели…

И тут началось!

Первой бросилась к нему Люда, покрывая поцелуями всё лицо и не замечая его удивлённого взгляда. Следом за ней вскочили и принялись обнимать своего друга Семён и начальник экспедиции. Теперь пришла очередь ошалеть самому Саньку. Ничего не понимая, отчего такая радость, он сам поддался всеобщей радости, тем более девушкины поцелуи привели его пылкое сердце в полный восторг, и уже через минуту вся злость на друзей улетучилась, будто её и не было. Даже бурят заразился всеобщим весельем; даже Губа (подумать только!) пробормотал в сторонке: - Чего орать так от радости? Животы у всех пораздувало?

Всеобщий праздник продолжался бы и дальше, вопросы сыпались бы со всех сторон ещё долго, если бы Санёк вдруг не вылез из объятий и не уставился на только что замеченного им бурята.

- О! – обрадовался он. – Проводники здесь! А я вас ищу по всей долине…

И когда первые порывы всеобщей радости улеглись, Василий Михайлович, наконец, получил возможность спросить серьёзно:

- Саша, сколько, по-твоему, сейчас времени, и сколько ты искал лошадей в долине?

- А почему, по-моему? – удивился он. – Сейчас раннее утро, часов семь, может полвосьмого – часы- то не работают, как и рации. – Он взглянул в небо. – Вот только не пойму… такое ощущение, что уже вечереет. Но в долине я пробыл часа три, затем вернулся к лагерю – его нет. Пошёл наугад в лес и учуял запах костра. А если бы я не в лес пошёл? Говорю же – хоть бы знак какой-то оставили, записку чиркнули…

- Погоди, Сашок, - профессор всё больше хмурился, прикидывая что-то в уме. – Ты думаешь, что провёл в долине три часа?

- Ну да. Потом ещё час блуждал по лесу. Видел вертолёт вдалеке, однако он меня не заметил, сколько я не орал и не махал руками. Потом какой-то небольшой смерч пронёсся мимо меня, но тотчас стих. Вот и вышел к костру, злючий на вас.

- И ты считаешь, что выскочил из палатки часа четыре назад, не более?

- Конечно! Вы же сами видели, что при огромной луне все рации вышли из строя, затем что-то завыло в овраге, в небе начала раскручиваться спираль, Семён выбежал и устремился к оврагу, а я побежал к лошадям. Тут и начался ливень с грозой. Хотел помочь бурятам. А где, кстати, второй брат? Что-то не вижу его.

У костра наступила горестная пауза. Их молодой друг всё ещё сидел с набитым ртом и переводил взгляд с одного на другого, совершенно не врубаясь в ситуацию.

- Да что произошло, в конце концов? Отчего вы все так на меня радостно набросились, будто вечность не видели? Луна раздутая так повлияла? – он посмотрел на притихшую Люду. – Даже поцелуй заработал!

Семён бросил взгляд на профессора и, увидев, что тот кивнул головой в знак согласия, ответил:

- Дело в том, Санёк, что тебя не было с нами… двое суток.

Парень едва не поперхнулся и, удивлённо уставился на всех.

- Ско… сколько???

- Двое суток, - повторил Семён. – Спираль, гроза, раздувшаяся луна и пропажа лошадей - всё это произошло два дня назад: сегодня как раз третий. Мы искали тебя всё это время, считая пропавшим без вести. Второй брат погиб, тоже разыскивая тебя. Поэтому и перенесли лагерь сюда. Ближе к лётчику.

- К какому… лётчику?

Саша продолжал обводить всех непонимающим взглядом.

Профессор подсел вплотную и посмотрел другу прямо в глаза.

- Саша…

- Да?

- ГДЕ ТЫ БЫЛ НА САМОМ ДЕЛЕ?

* * * * * * * *

**** КОНЕЦ 2-й ГЛАВЫ****

Глава 3-я: 1943 год. Курская дуга.
********

Он лежал на дне глубокой ямы.

Сознание приходило постепенно, медленными толчками высвобождая мозг из потустороннего небытия. Онемевшее тело начинало вновь впитывать в себя циркуляцию крови и становилось осязаемым – так, наверное, чувствуют себя звери, просыпаясь после зимней спячки или побывавшие в том же анабиозном сне.

Первым вернулся слух. Откуда-то сверху, далеко в вышине слышался звук, который только что пробудившийся мозг ещё не был в состоянии классифицировать, однако что-то знакомое было в этом нарастающем гуле, что-то опасное и тревожное, заставившее организм выделить порцию адреналина, прикрыв непослушными руками голову.

В висках сразу запульсировала тупая боль.

Звук нарастал. Страшно хотелось пить. В яме было сумрачно. Противоположные края неровной поверхности едва различались в тумане, который мелкими клубами стекал вниз, обволакивая землянистое дно и застилая вывороченные куски грязи с глиной. Земля подрагивала. При каждой её вибрации с верхних рваных краёв стекали ручейки жидких тонких оползней, и уже через несколько минут под ним образовалась довольно приличная кашеобразная лужа, настолько противная своим месивом, что пришлось осторожно передвинуться в сторону.

И тут же слух донёс отдалённую канонаду.

Саня потряс головой.

Откуда здесь, на Байкале артиллерия? – пронеслось в мозгу. Где все? Где лошади и буряты? Почему отключились рации после этой чёртовой спирали? Почему сейчас сумрачный предвечерний туман, когда должна быть ночь? Куда делась огромная, пульсирующая луна? И, наконец, чёрт возьми, в какой яме он лежит, как он в ней оказался, и почему слышны залпы орудий?

Вся эта вереница вопросов пролетела в мозгу в течении двух секунд, а уже на третью секунду он оглядывал себя, рваные края ямы и думал о Люде: она-то сумела спрятаться от грозы и пронёсшегося над лагерем смерча? Чёрт! Нужно было ему бежать не к лошадям, а прикрывать собой её хрупкое тело.

Одежда была на месте, не порванная, если не считать нескольких грязных пятен.

Снова где-то взрывы. И, похоже, приближаются. Что за чёрт!

При каждом отдалённом грохоте земля под ним вздрагивала, и кашеобразная жижа приходила в движение, словно густой кисель в фарфоровой чашке.

Протерев глаза, Саша, наконец, смог что-то разглядеть у противоположного края ямы.

Разглядел, - и тут же отпрянул, больно ударившись о вывороченный корень какого-то деревца, торчавшего прямо из почвы за его спиной.

Напротив него, присыпанное землёй, в немыслимой изувеченной позе, лежало тело. А точнее, по всей видимости, не всё тело, а только его верхняя половина: ниже поясницы, форменным образом, ничего не существовало – лишь куски вывернутых наружу внутренностей, да месиво раздробленных костей, когда- то бывших ногами.

Сашу вырвало прямо под себя. Только теперь, после прочистки желудка, он, наконец, начал улавливать и запах: тошнотворный, сладковатый, с привкусом горелого мяса. Этот запах, казалось, шёл отовсюду, стекая вместе с туманом вниз воронки. То, что эта яма представляла воронку, Саша теперь не сомневался. Превозмогая тошноту, он придвинулся вперёд, чтобы лучше разглядеть то, что лежало в развороченной земле перед ним.

А лежала перед ним немецкая каска; тут же рядом зарытый в землю автомат «шмайсер»; чуть в стороне сапог, с ещё сохранившейся частью ноги и свисавшими из него кусками подгнивавшего мяса, вокруг которого копошились навозные мухи.

О, Господи! – Саню снова вырвало.

Да. Это была воронка. А половина трупа перед ним – немецкий солдат времён Второй мировой войны, может даже эсесовец элитных частей, - на воротнике в петлице были изображены два зигзага молний «SS» - такие он видел в военных фильмах у себя дома.

Но как? Эсэсовец? На Байкале? – Саша потряс головой: - Немцы же сюда не доходили!

И как бы в ответ на его вопросы, вверху над воронкой резкими стрелами пронеслись два истребителя, сопровождаемые душераздирающим воем сирен: промелькнули и умчались ввысь, запечатлев на короткий миг в Сашином сознании чёрные кресты на внутренних сторонах крыльев. Следом за ними пронеслись ещё два, а чуть позже – ещё. И на всех были немецкие свастики. Саша даже успел разглядеть мельком чайкообразную выгнутую форму крыльев – сомнений быть не могло: перед ним во всей их жуткой красе промелькнули «юнкерсы», - только они могли издавать тот наводящий ужас вой, от которого волосы вставали дыбом. Над ним только что промчалось звено этих бомбардировщиков, скидывающих бомбы в бреющем полёте. Саше захотелось кричать.

Земля вокруг воронки вздыбилась и заходила ходуном.

Бам! Бам! Бам! – неслось отовсюду.

Первая волна «Ю-87», сбросив бомбы, ушла за горизонт. Туда же вскоре промчались и наши штурмовики «Ил-2», посылая вдогонку трассы пулемётных очередей. В небе разыгрался самый настоящий авиационный бой. Немцы, отбомбившись, улетели и теперь их место заняли истребители «фоке-вульф» ФВ-190, теснимые нашими «илами» и «яками». Пролетели со звёздами на фюзеляжах наши «Лагг-3» и «Ла-5». Захватив в прицел немецкий «Ме-109», они с обеих сторон попеременно прошили его пулемётными трассами, и тот, выпустив из своего чрева клубы дыма, устремился в смертельном пике куда-то за края ямы, где Саша его уже не мог видеть. Небесный бой на время ушёл в сторону от воронки, и на несколько мгновений наступила кратковременная тишина, только где-то вдалеке слышалось ржание лошадей, отчего-то показавшееся Саше до боли знакомым.

Он с сомнением посмотрел на половину развороченного тела.

Превозмогая отвращение и вновь подступившую тошноту, Саша на корточках придвинулся к трупу и прикрыл нос рукой. Вблизи кишки выглядели ещё омерзительнее. Казалось, все семь метров пищевого тракта, что находятся в чреве человека, вывалились наружу, подобно щупальцам глубоководного кальмара, и ждут своего часа, когда их поглотит земля или они растворятся в желудках тошнотворных трупоедов.

Саша уже было потянул тело, чтобы встать на него, как вдруг сверху в яму посыпалась земля, и он услышал над собой голос:

- Эй, лишенец! Ты что, этого фрица жрать собрался? – и голос весело загоготал. – Смотри, Лёха, тут ещё один – похоже, контужен. Набросился на мёртвого немца как гриф на падаль.

С краев воронки потекли ручейки сухого песка, и Саша задрал голову. Слух тут же уловил разносторонние звуки лязга железа, скрипов телег, ржания лошадей, грохота моторов – казалось, всё пространство за пределами ямы пришло в движение. В небе вновь промчалась парочка самолётов, однако, говоривший солдат не обратил на них никакого внимания. Наши.

Рыжая голова с лицом в веснушках нагло улыбалась и с интересом рассматривала Санька. Оттопыренные уши мелко вздрагивали при очередном хохоте. Саше явно было не до смеха, но и он отчего-то глупо улыбнулся этому рыжему призраку в пилотке, съехавшей на бок. Потом пролепетал что-то в ответ.

- Слышишь, Лёха, этот лишенец просит его вытянуть. Он что, верёвка, чтоб его тянуть? Разговаривает как-то чудно. Говорю же – контуженный.

Саша уже не помнил от радости что лепетал, лишь бы выбраться из этой ужасной воронки и покинуть соседство с омерзительным трупом – он готов был сейчас даже спеть рыжему песню, если бы тому вздумалось попросить о нечто подобном ради удовольствия.

Рыжий, меж тем, чуть свесил голову к краю ямы, касаясь подбородком того корня, за который Саша перед тем хотел ухватиться, и осмотрелся. Видимо, он лежал на животе и теперь опускал обе руки вниз, командуя другу:

- Лёха, держи меня за ноги, я попытаюсь подхватить этого лишенца, а то он тут от голода все кости немца обглодает. Держишь?

- Держу, - послышалось сверху сопение. – Вытаскивай, давай, меньше болтай, не видишь – парень не в себе…

Совместными усилиями Саня вскоре был поднят вверх, где и свалился, тяжело дыша у ног своих спасителей. Затем сел, а потом и встал, покачиваясь на нетвёрдых ногах. Двое друзей тут же его обступили, удивлённо уставившись на его одежду.

- Глянь-ка, Алексей. Этот лишенец и одет как-то не по-нашему, - присвистнул рыжий. - Я понимаю там пилотка или ремень слетели, потерялись. Но ты глянь на его обмундирование – это что, гимнастёрка? А на ногах, как лётные ботинки какие-то…

Саша и впрямь был одет не по «сезону» и не по уставу Советской Армии сороковых годов. Рыжий боец подошёл вплотную к спасённому и потрогал джинсовую куртку с надписью «БАМ» на спине: - И материал, как наши палатки в походе, на брезент похожий. Эй, ты, - обратился он к Сане. – Ты не «шпиён» случаем? А то мы тебя быстренько в Особый отдел сдадим. Почему ты в ботинках, а мы все в сапогах? И что это за подразделение такое – БАМ?

Эти ребята, очевидно, не знают что такое Байкало-Амурская Магистраль, догадался Саша. Господи, куда же я в таком случае попал? Неужели действительно в сороковые года, во время войны? Эта мысль уже проскальзывала у него, но теперь краем глаза видя окружающую обстановку, он в этом уверился окончательно. Нужно было что-то срочно ответить, и он выпалил первое, что пришло в голову:

- БАМ, - это Балтийское Авиационное Министерство, товарищи… (слово-то какое вспомнилось!) Рыжий загоготал, а тот, что был повыше у него за спиной и оказавшийся более серьёзным, уважительно спросил:

- Министерство? Это что-то вроде нашего наркомата?

- Да-да! – ухватился Саша – Я не военный, я гражданский. Отстал от своих, нас тут целая группа…

- С Балтики?

- Да.

- Слыхал, Борька? – повернул он к себе конопатого бойца. – Человек с Балтийского моря, а может даже из самого Ленинграда. А ты пристал к нему со своими ботинками. Теперь понятно, почему он так одет и так разговаривает. На вот, водички хлебни, - протянул Саше флягу тот, что был Алексеем. – А на этого говоруна не обращай внимания. Много мелет языком, но товарищ надёжный: я с ним уже третий год, почитай – с самого начала войны. Борька он, а меня Алексеем зовут.

У Саши закружилась голова.

- Александр. То есть, Саня, - еле промямлил он, запинаясь, и пожал протянутую руку.

Третий год… С начала войны… Яма, взрывы, самолёты, мёртвый немец.

КАКОЙ СЕЙЧАС ГОД?

И ГДЕ ОН, НАКОНЕЦ?

Жадно припав к фляге, Саша, дрожа всем телом, продолжал слушать своих спасителей.

- Мы тебе не спасательная команда, - весело, как ни в чём не бывало, продолжил Борис. – Тебя уже третьего вытаскиваем из воронки, вместо того чтоб своих однополчан догонять. Мы, братец, всё же наступаем – это тебе не сорок первый, когда драпали, что есть мочи. Слыхал, как наши дальнобойки бьют?

- Да, - добавил Алексей, - теперь, наконец-то наступаем! Под Сталинградом немцам дали прикурить, сам Паулюс сдался. Теперь они сами драпают, а мы догоняем.

Сталинград… Паулюс…

Саня бросил взгляд на обмундирование своих спасителей, меж тем как канапатый увлечённо что-то доказывал своему товарищу, размахивая руками.

Погоны. У Алексея сержантские, у Бориса – ефрейторские. Погоны ввели в сорок третьем, однако он уже и без них знал, что он в сорок третьем – нужно было установить, в каком месяце именно, и в каком районе боевых действий он находится. Сапоги кирзачи. Автомат ППШ с круглыми дисками, конструкции Шпагина. Что ещё? Спрашивать бесполезно – либо психом окажешься, либо прямая дорога в Особый отдел, к особистам в СМЕРШ.

Саня проглотил комок, подступивший к горлу. Все его размышления не заняли и нескольких секунд – настолько стремительно пронеслись выводы в его голове: парни даже не успели прервать свой затянувшийся спор, и, казалось, совсем забыли о его существовании, однако это было не так. Алексей время от времени поглядывал на незнакомца, пока Борис с жаром приводил ему какие-то доводы.

Саша отпил из фляги глоток и украдкой оглянулся.

Перед ним предстала грандиозная по своим масштабам панорама.

Огромное пространство степи с пригорками и холмами, до самого горизонта было испещрено взрывными воронками и канавами, настолько частыми и близкими друг к другу, что всё колоссальное шествие, продвигающееся на запад то тут, то там останавливалось, надвигалось друг на друга и, в конце концов, замирало на месте, чтобы затем снова возобновиться. Задние напирали на передних, кругом грохотали моторы, чадили соляркой армейские грузовики, лязгали танки, скрипели повозки, ржали лошади, слышались стоны раненых в лазаретных обозах, и над всем над этим, повсюду слышался смех и весёлые переклички выживших после налёта солдат. Вся эта громадная масса Воронежского фронта двигалась в одном направлении, вздыхая и волнуясь гигантскими волнами, как единый живой организм. Пушки, танки, колонны солдат различных видов войск, над головами которых мчались в вышине звенья истребителей, походные кухни и лазареты, штабные машины и цистерны с топливом, знамёна полков и дивизий – всё это могучее движение, вперемежку с запахами гари, копоти и горелого мяса, создавало картину библейского Исхода.

Красная Армия НАСТУПАЛА.

Саша, сейчас в этот момент, был частицей этого могучего организма, был частью этой грандиозной вехи нашей истории. Подобно таким же тысячам других, он растворился в этой колоссальной массе, стал её участником, вобрал в себя текущие события, и на это время – короткое ли, длинное – превратился из члена экспедиции в наступающую единицу военного механизма, как и тысячи его соплеменников.

Два или три раза, пока он стоял и приходил в себя, его обгоняли вперёд идущие колонны, телеги, лошади, запряжённые в станины пушек. Из одной командирской машины в их сторону что-то прокричал средних лет капитан, указывая рукой на запад. Борис ответил офицеру и довольный повернулся к Алексею:

- Скоро большой привал. На ночёвку. Кухни уже подтягиваются.

Он критически осмотрел Санька.

- С нами пока будешь. Сейчас догоним свою роту, там переночуем в том пролеске, заодно наша медсестра тебя осмотрит. А утром, идя вперёд, попытаемся найти и твоих из минис… как ты там их назвал?

- Министерство, - уже более раздельно, не боясь, ответил Саша. Теперь он хотя бы знал, где и когда он находится. Что касается Бориса, то хоть этот говорун и мёл языком что попало, но явно ему нравился, как, впрочем, и Алексей.

- Значит ты Саня. Так? С Ленинграда, говоришь?

- Да, - улыбнулся Саша, в надежде, что из будущих его знакомых не окажется кого-нибудь оттуда же, поскольку он в Ленинграде сроду не бывал.

- И как там люди? Голодают?

- Уже нет.

-Знаю-знаю. Восемнадцатого января прорвали блокадное кольцо. У моего знакомого из третьей роты там сестра выжила, дождалась прорыва Советских войск. Жаль только, что родители не дожили. – Борис чихнул в пространство. – Умерли от голода, доедая последние обои со стен. Клестер в них питатильный - знал такое?

- Стоп! – остановил его Алексей. - Все вопросы потом. Погнали догонять свою роту, итак уже отстали, от командира нагоняй получим. Если бы не твои спасательные операции, уже давно среди «своих» были бы.

И они двинулись вперёд быстрым шагом, обгоняя колонны, застрявшие грузовики, лафеты с пушками, походные кухни, и обозы с продовольствием,- перепрыгивая через канавы и обходя воронки.

Армия наступала.

Скоро ночной привал, а завтра передовые части Воронежского фронта вновь погонят фашистов на запад. И Санёк будет там, среди наступающих, рвущихся в бой отважных советских солдат. Среди пехотинцев, танкистов, артиллеристов, и просто ополченцев, взявших оружие, чтобы немец уже никогда не смог пройти своим сапогом по нашей матушке-земле, по нашей Родине.

Саша закрутился в круговороте этих грандиозных событий, оставив себе на ночь мучавшие его вопросы: Где мои друзья? Попали сюда вместе со мной, или же остались там, в экспедиции на Байкале? И как, в конце концов, каким образом он здесь оказался, чёрт возьми?

Увы. Он понятия не имел об этом. И исключительно ради того, чтобы предвосхищать Борькины неуместные вопросы, он принялся им рассказывать о Балтике и Ленинграде всё, что знал из книг, истории и своих знакомых там, в своём времени, на своей земле.

Пробираясь через рвы и вывороченные воронки, тут и там останавливаясь чтобы расспросить идущих вперёд бойцов о своей роте, три товарища вскоре нагнали свою часть, которая уже располагалась на ночлег.

Кругом разводили костры, ставили палатки, слышался смех и куплеты фронтовых песен; в протекавшем тут же ручье уже стирались гимнастёрки, а от походной кухни над всем полем распространялся аппетитный запах каши с салом. От всего этого у нашего друга кружилась голова, и он старался не отходить от своих спасителей и вновь приобретённых друзей.

Борьку по прибытии шумно приветствовали, и он принялся рассказывать со всеми прикрасами, как спас троих бедолаг, и один из них – вот он, из Ленинграда, гражданский. Он бы и дальше распространялся о своих подвигах, однако Алексей вовремя прикрыл фонтан его красноречия, сунув кулак тому под нос, и объяснив тем самым, что возможно Сашина миссия здесь секретная и не требует лишнего упоминания. Саша услышал предостережение более разумного товарища и ухватился за эту мысль, напустив на себя некий шлейф загадочности, что на его месте сделал бы любой – лишь бы Борька не чесал языком. А что было делать? Благо, во взводе Алексея не попалось никого из Ленинграда. Тогда бы Саше действительно было не отвертется: пришлось бы либо врать напропалую, либо рассказывать правду, отчего, по его мнению, была прямая дорога в отдел СМЕРШа.

Впрочем, пока всё обошлось. Но ведь тридцать человек взвода – это ещё не вся рота, и тем более не батальон…

Ну да ладно.

Сашу приняли как своего, правда, иногда с интересом посматривая на его необычную одежду. Тут же накормили, выделили сто грамм «наркомовских», осмотрели в лазарете и уложили отдыхать, оставив все невыясненные вопросы на утро. Напоследок Борька ему шепнул:

- А всё-таки, чудно ты разговариваешь, лишенец.

… И заснул сам.

********

Утром из разговоров Саша узнал число и месяц, куда он попал. 23-е августа 1943-го года. Именно в эти дни советские войска Центрального, Воронежского, Степного, Западного, Брянского и Юго-Западного фронтов под командованием Рокоссовского, Ватутина, Конева, Соколовского, Попова и Малиновского перешли в контрнаступление, сорвав попытку групп армий Центр и Юг фельдмаршалов Клюге и Манштейна вернуть стратегическую инициативу, утраченную ими в Сталинградской битве. И именно середина августа Курского сражения стала решающей в обеспечении коренного перелома в ходе войны. Советская Армия окончательно закрепила за собой стратегическую инициативу отнятую немцами в начале войны. Вермахт предполагал окружить и уничтожить наши войска на Курской дуге, беря реванш за своё поражение под Сталинградом. Но не тут- то было. Гитлер у себя в штабе рвал и метал, бросая в бешенстве в район дуги всё новые и новые части, изымая их из резерва. В Германии началась вначале четвёртая, а за ней и пятая волна всеобщей мобилизации: под ружьё брали даже мужское население непризывного возраста, сродни нашему ополчению, с той лишь разницей, что у нас на фронт шли добровольно, в Германии же это происходило насильно. Дезертиров хватало, однако Гестапо было начеку: не хочешь воевать за фюрера – получай пулю здесь, у себя на родине. Геббельсовская пропаганда трубила во все трубы, что окружение Паулюса под Сталинградом, это его личная стратегическая ошибка, и что фюрер намерен сам лично исправить её при битве на Курской дуге, откуда непобедимые и доблестные войска вермахта вновь начнут своё победоносное наступление по всем фронтам.

Саша находился сейчас в арьергарде наступающих войск, и вместе с Борисом и Алексеем был в расположении частей Юго-Западного фронта, в самом его тыловом конце, под командованием Малиновского. Ему повезло, что судьба распорядилась его жизнью так, а не иначе. Попади он в авангард наступления, к ватутинцам и рокоссовцам – неизвестно, остался он бы живой или нет. Советские войска хоть и наступали, однако ещё по-прежнему несли большие потери и в технике и в людской массе, а значит и в человеческих жизнях.

В то время как 23-го августа передовой эшелон советских частей уже освобождал Харьков, Саша вместе со своими новыми друзьями и остальными войчками только покидал степные поля под Курском и захватывал лишь отголоски тех ожесточённых сражений, что шли впереди него. «Юнкерсы» и «Фокке-Вульфы» продолжали налетать с бомбёжками на подтягивающиеся части советских войск заднего эшелона, но наши бравые лётчики не хуже геринговских «валетных тузов» косили их в небе, не давая тем самым продвигаться вглубь арьергарда. Немцы, в панке отступая, бросали всё: вывороченные овраги, ямы, воронки, которые были заполнены всевозможной техникой и оружием, не представлявшим теперь никакой угрозы. Покидая территорию дуги, немцы даже не успевали минировать те или иные районы, мосты, переправы, дороги – настолько мощно, быстро и грандиозно наступали наши советские войска. Обгорелые остовы хвалёных «тигров» и «пантер», развороченные станины мощных гаубиц «Фердинанд-Порше», обломки сбитых «мессершмиттов», покорёженные дула станковых пулемётов, тысячи продырявленных касок, миллионы отстрелянных гильз трупы, трупы, трупы, - вот что оставляли за собой части групп армий Центр и Юг. Именно здесь Саша услышал от Борьки рассказы о штрафных немецких батальонах, с одним из которых – «девятьсот девяносто девятым» – Борису и Алексею довелось столкнуться в смертельной перестрелке.

Затем он уснул, а утром из разговоров узнал, что сегодня 23-е августа 1943-го года. И что он в составе Юго-Западного фронта под командованием генерала армии Малиновского, в пехотном батальоне мотострелковой дивизии, в арьергарде наступающего эшелона советских войск, которые уже после битвы на Курской дуге как раз покидали курские поля и степи.

Из всего вышеизложенного следует, что, образно говоря, он понятия не имел, каким образом его сюда забросило, и каким способом он затем когда-либо отсюда вернётся назад, к своим друзьям, в своё время, на побережье Байкала.

И вернётся ли вообще.

********

Утром Алексей отослал Борьку к походной кухне занять очередь, а сам, подсев к Саше, участливо спросил:

- Отдохнул?

- Ещё как! Спасибо вам… я бы без вас…

- Погоди. Я не об этом. На нашем месте кто-либо другой вытащил бы тебя. Ты видишь, какая кругом катавасия? Как ты собираешься искать свою группу? Сколько вас было до налёта и бомбёжки?

Саша понял, что теперь придётся врать от начала до конца. Но врать аккуратно, поскольку он не хотел терять их дружбу. Одно единственное подозрение могло привести к непоправимым результатам – они ведь его спасли…

- Шестеро нас было, - осторожно, подбирая слова, ответил он. – Старший группы – майор запаса, остальные все гражданские. В штабе дивизии о нас знают (авось не проверит). Когда начался авианалёт, мы кинулись врассыпную, а вот, сколько я пролежал без сознания в воронке, и где потерял документы – не помню. Бомбят-то постоянно. Но моих коллег легко отличить по форме – она такая же, как у меня, с такой же надписью.

Алексей кивал, а Саша рассказывал – точнее врал, что в голову прийдёт – поскольку, разумеется, знал, что надписи «БАМ» никто тут больше не увидит. Она не из этого времени.

Он поведал Алексею историю о том, что их группу переправили сюда из министерства наблюдать за оставленными коммуникациями отступающих немцев – за мостами, брошенными дзотами, пустой техникой, и прочим инженерным оборудованием. Алексею, по-видимому, этого хватило, и он ободряюще пообещал:

- Позавтракаем, и двинемся на поиски твоих коллег. Отпрошусь у ротного, чтоб выйти вперёд, авось найдём. – Он похлопал Саню по плечу и позвал умываться к ручью. Пронесло, вздохнул Саня. Теперь он, наконец, в свете утреннего солнца, смог спокойно осмотреться.

Передовые части арьергарда эшелона ушли вперёд ещё вчера, и теперь, уже далеко за полями начинала слышаться канонада артподготовки перед утренним наступлением. Воронежский и Степной фронты атаковали, Юго-Западный прикрывал тылы. Группа армий Центр и Юг постоянно терзали наши дивизии с флангов, иногда, в последнем усилии пытаясь вклиниться в тыл танковыми колоннами и авиационным десантом. Малиновцы отражали эти удары, продолжая неустанно продвигаться вперёд за первым атакующим эшелоном. Фронт кипел. Все поля до самого горизонта были усеяны палатками, техникой, обозами, кухнями, штабными машинами, - казалось, со вчерашнего вечера их стало ещё больше, хотя, по всем законам наступления, должно было быть как раз наоборот. Армия проснулась после ночёвки, и готова была двинуться вперёд. У каждой походной кухни стояли с котелками бойцы, весело переговариваясь и шутя по случаю далёкой канонады.

- Сегодня раньше начали.

- А чего фрицу спать, пусть теперь свои кальсоны от испуга сушит.

- Во бьют, рокоссовцы! Слышите, братцы, как наши гаубицы бабахают? Дадут Манштейну прикурить. Это ему не Севастополь в прошлом году. Тут уже его хволёная «Дора» никак не поможет.

- А ты видал эту самую «Дору»?

- Я-то нет, но мне рассказывали. Почитай, как храм Василия Блаженного высотой. Я сам москвич, потому знаю. Покровский собор у нас самый высокий – вот и эта гаубица вровень с ним. Говорят, что снаряды к ней подвозит, самый что ни на есть локомотив – такая дура, что до небес достанет!

- Эй, куда лезешь без очереди? В ухо хочешь, рыжий?

- Стоп! Это ж Борька!

- Небось, опять кого-то спас? Эй, Борька, сколько немцев вчера отпустил?

Вперёд выступил здоровенный грузин, с длинными, как у Багратиона, бакенбардами:

- Без очереди не пущу! Да ещё и с тремя котелками. Ты, рыжий хитрый, да мы хитрее. Второй котелок понятно – для своего Лёхи. А третий? Неужели какого-нибудь немецкого студента решил подкормить?

-Нет, - огрызнулся Борька.- Для нашего, для гражданского. Ребята, пропустите без очереди, а? Тот гражданский с самой Балтики, с министерства.

- Откуда?

- Я же говорю, с министерства. Лёха кажет, что это сродни нашему наркомату, наверно важная шишка. Жаль, что погонов нет, но форма у него чудная – что есть, то есть, врать не буду.

- И где ты его откопал? – загоготал грузин.

- В жопе! – обозлился Борька. – Слышишь, генацвале, не хочешь пропускать – не надо, других попрошу.

Каша была гречневой, сдобренная маслом и жирными кусками сала. Каждый, получая в котелок свою порцию, тут же уступал место своему товарищу и присоединялся к другой очереди, - к той, что тянулась к старшине. Тот деловито разливал по кружкам из мерного стаканчика чистый спирт, образно говоря, наркомовские сто грамм, выдаваемые перед каждым грандиозным наступлением. Значит, и сегодня будем атаковать, радовались бойцы, поспешно заканчивая завтрак и приводя оружие в боевую готовность.

Трое друзей еле успели доесть кашу, как последовала команда двигаться вперёд. Взвод за взводом, рота за ротой, батальон за батальоном, вся часть двинулась вперёд, через поля, нагоняя впереди идущие колонны. Танки, пушки и грузовики с боеприпасами продвигались по центру рокады, пехота и обозы – по краям. Сашин батальон замыкал арьергард их полка, который в свою очередь замыкал тыловые части дивизии.

Когда выдвигались, Алексей объявил, что комбат разрешил ему поискать Сашину группу, поскольку самому комбату было некогда до каких-то там гражданских.

- Вот-вот! – оживился Борька. Не комбат, так наш ротный. Почему ты, Сань, не хочешь к нашему командиру обратиться? Он со своими связными быстрее и легче нашёл бы твоих «шпиёнов», - Борька загоготал, - или кто они там такие…

Саша ждал этого вопроса. Попади он к особистам в СМЕРШ, те в первую очередь это бы и предложили: мол, а почему бы вам, товарищ не обратиться за помощью к командиру роты, к которой вы по пути пристали как банный лист? Или, давайте лучше мы вам поможем. И как потом выкручиваться? Одно дело два бойца, пусть храбрых, но недалёких в плане географических и исторических познаний, и другое дело – штаб батальона. Там разговор был бы уже другой: «министерством» и «коммуникациями» он там просто так не отделался бы. Любой комиссар при батальоне сразу вывел бы его на чистую воду, ибо, как в таких случаях выражался Василий Михайлович, аббревиатуры «БАМ» в 1943- м году попросту не существовало в природе. Это де-факто. И доказывай потом под дулом пистолета, что БАМ – это Байкало-Амурская Магистраль, которая начнёт строиться только в 1974-м году, иными словами, за пять лет до Сашиного, реального времени, или через тридцать один год после его прибытия – «сюда, к вам в штаб». Грохнут у стенки, как пить дать, к тому же ещё без документов. Как там Борька говорит? «Шпиён»?

- Нет, ответил он. – К командиру роты не надо. Кто я такой для него? У него своих забот полон рот. Таких как я, отставших и ищущих свои подразделения после налёта, кругом хоть пруд пруди. Все кого-то догоняют, все кого-то ищут. Сами говорите, что частенько спасаете такихже. Доберёмся до следующего привала, и вы останетесь со своими, а я двинусь дальше, авось догоню. Они меня тоже ищут…

А сам подумал: «Конечно, ищут. Только не здесь. Не в 1943-м году, а много позже, через тридцать шесть лет. В тысячах километрах отсюда. Где-то на Байкале».

Саня всхлипнул. Парадокс, да и только.

********

Пока делали большой утренний переход, догоняя авангард армии, пока впереди громыхала канонада залпов, пока шли через нескончаемые поля и наши штурмовики разгоняли в небе немецких асов, пытавшихся сбросить пару- тройку бомб в голову колонны, он, Санёк, всё думал и думал.

Борис умчался куда-то вперёд, в надежде увидеть среди наступающих такую же форму как у Саши, а Алексей, идущий рядом, и видящий, что Саша о чём-то думает, старался не мешать ему, давая тем самым комфортную зону внутреннего пространства.

- Ничего, Санёк, - подбодрил его Алексей. - Если Борька вперёд побежал, то обязательно найдёт твоих коллег. Он у нас сродни следопыту. Однажды, в качестве языка, мы с ним к нашему комбату цельного майора притащили. Ночью сделали вылазку, по-пластунски добрались до их окопов, хлопнули в темечко – и вот вам, пожалуйста, товарищ комбат – майор вермахта с полным портфелем дислокации противника! И вынюхал этого майора наш Борька. Два дня за ним в бинокль следил, когда тот в кусты пойдёт по нужде.

- С портфелем?

- Представь себе!

Саша улыбнулся, а про себя печально осознал: никого Борька не найдёт. Его, Санины друзья, в другом измерении, в другом промежутке времени и за тысячу километров отсюда. Где 43-й год и где 79-й, где Курская дуга и где Баргузинский треугольник...

Саша от безысходности едва не взвыл.

Намечался привал.

Следом за сапёрами останавливались артиллеристы, за ними пехота, инженерные роты, санитарные части, командно- штабные машины, грузовики с топливными цистернами, обозы с продовольствием, телеги с фуражом, и в самом конце – батальон прикрытия всего арьергарда армии, то есть Борькина с Алексеем часть. За ними – никого. Впрочем, если не считать заградительног отряда НКВД. «Эти сволочи, всегда только в тылу пасутся», - как сказал однажды Борька.

Канонада за горизонтом стихла. Немец, даже отступая, был пунктуален в ведении боя: едва близился вечер, как все боевые действия с их стороны прекращались. Ну что ж… нашим солдатам тоже отдых нужен. Война есть война. Сколько не воюй, а организм бойца не вечен, и наши командиры это отлично понимали. Голодный и уставший солдат много не навоюет, а уж если он ещё и наступает, так тем более на сытый желудок врага бить веселее – именно такой точки зрения придерживался Борис.

Раздались команды выставить караулы и располагаться на ночлег. За весь день Саня в составе Воронежского фронта проделал маршем более тридцати километров, всё дальше и дальше удаляясь от той воронки, где он очнулся в чужом для себя времени. Может, стоило вернуться к той яме? Что-то подспудно подсказывало ему, что удаляясь от выкинувшего его из себя портала, он тем самым делает непоправимую ошибку. Кто знает? Ведь рассказывал же когда-то Василий Михайлович о параллельных пространствах, которые могли каким-то необъяснимым образом перемещать людей из одной эпохи в другую. Что-то там у него проскальзывало насчёт иных измерений, искривлений реальности в каком-то континууме времени…

Стоп! Саша резко остановился, и следом идущим бойцам пришлось обходить его стороной – иные шутили, что парень внезапно вспомнил свою девицу – вот и тронулся умом, в хорошем смысле слова. Алексей Сашиного ступора не заметил.

«А мы где в тот момент были, когда я переместился сюда? Мы же, как раз вошли в Баргузинскую зону отчуждения! Дядя Вася сказал, что мы тогда находились уже внутри магнитной аномалии Байкала. Магнитная аномалия! И здесь, тоже, на Курской дуге существует такая же аномалия, затрагивающая ещё и Белгородскую и Орловскую области».

Он попытался вспомнить то, что в его 1979-м году было известно из газет: как раз перед отбытием экспедиции он читал в «Правде» об открытии двух горнообогатительных комбинатах – Лебединском и Михайловском, как раз на территории Курской магнитной аномалии. Что там было написано? Подземные бурения и магнитные пласты. Какие-то кварциты и залежи гранитоидов докембрийского периода. Метаморфические породы и магнитные возмущения в атмосфере, что-то в этом роде. И что выходит? Саша едва не подпрыгнул на месте от внезапно промелькнувшей в мозгу догадки. Получается, две магнитные зоны – Курская и Баргузинская – пересеклись неким образом между собой и создали временной коллапс (словами дяди Васи) – так что ли? Так может не только его одного сюда швырнуло? Может и остальные здесь? Просто раскидало по разным воронкам, и ищут они сейчас друг друга, мыкаются.

Саша вдруг пришёл в свойственную ему степень неугасающей никогда надежды: чем чёрт не шутит? Действительно – почему, собственно говоря, только он один попал сюда? Нужно срочно дождаться Борьку. Понятно, что куртка с надписью «БАМ» была только на нём самом, однако остальные ведь были в не менее броской для этой эпохи одежде! У дяди Васи импортная стёганая куртка-ветровка, у Люды комбинезон, Семён в экспедиционном обмундировании, далеко не похожем на военную гимнастёрку, у бурятов – вообще унты на ногах… разве не бросается в глаза? К тому же, все как один одеты в тёплую, далеко не летнюю одежду. (О Губе Саша не вспомнил).

В это время к нему подошёл Алексей.

- Вижу, ты повеселел, как на привал встали. Скоро ужин будет. Что-то Борьки давно нет. Ты тут располагайся, а я с котелками к походной кухне наведаюсь, там уже очередь занимают. Заодно за Борьку узнаю, где его черти носят. Костёр видишь, мужики разводят – вот к нему и подсаживайся. Идёт? Я сидоры тут оставлю.

И ушёл. Саша остался раскладывать плащ-палатки.

Если он останется здесь на ночь, то это будет уже вторая ночь в 1943-м году.

А вон и Борька идёт, радостно махая рукой издалека. И, похоже, не один.

У Саши ёкнуло сердце. Неужели нашёл кого?

… Однако это был молодой парень. В лётной форме и с погонами лейтенанта.

Очевидно, познакомились по пути, подумал Саня с сожалением. Ладно, вчетвером будет веселее.

********

Борьку было слышно издалека. Размахивая руками и почёсывая рыжую шевелюру под пилоткой, он что-то увлечённо рассказывал своему новому знакомому. Парень в лётной форме с погонами лейтенанта ВВС держался с Борисом на равных, ничем не выдавая своего офицерского звания. Сейчас при наступлении такое было сплошь и рядом: офицеры младшего командного состава нередко сами хлебали суп из солдатских котелков, вместе со своими подчинёнными курили у костров, травили анекдоты, а то и спали вместе, завернувшись в плащ-палатки. Победа над фрицем сближала офицеров и обыкновенных солдат.

Когда они вдвоём подходили к костру, Саня помахал в ответ, а сам заметил, что лётчик одет не по сезону. Тёплая лётная куртка, сапоги-унты, совсем неуместные в эту довольно тёплую погоду, шлемофон в руке, через плечо офицерский планшет, вероятно с картами боевых действий. Сам лейтенант был едва ли на год-два старше остальных, и казался нормальным парнем: подойдя к Сане, сразу протянул руку без всяких официальных формальностей, крепко пожал и подмигнул:

- Это ты что ли лишенец, как Борька сказал? Не обижайся, он мне по дороге все уши прожужжал, как тебя из воронки вытаскивал. Меня Игорем зовут. Просто Игорь, никаких званий не надо, тем более ты гражданский.

И улыбнулся. Хороший парень.

Саня пожал руку, не сообразив вначале, что и ответить. Перед ним всё же офицер, пусть и не из СМЕРШа, однако, с офицерами Саша вплотную здесь ещё не сталкивался. Лейтенант, это тебе не простой сержант или ефрейтор: этот и вопросами закидать может – причём довольно сложными, на которые у Саши и ответов не будет.

Впрочем, к Саниному облегчению особых вопросов не последовало. Возможно, Борька успел предупредить, что его спасённый подопечный слегка не в себе и малость контужен, поэтому не стоит беспокоить парня – вот найдут его товарищей, тогда всё и прояснится. Единственное недоразумение возникало в обоюдном разглядывании обмундирования. Саня смотрел на тёплую куртку и унты лейтенанта, лейтенант в свою очередь разглядывал надпись «БАМ» на Сашиной куртке.

Назревавшие вопросы с обеих сторон пресёк Борька, как всегда беспардонно влезший со своими пояснениями.

-Это, стало быть, Игорь. Северная авиация, прямо из-под Мурманска. Их эскадрилью прикомандировали сюда к нам, на Воронежский фронт, а переодеть не успели. Представляешь? Второй день маится в тёплой одежде. Здесь хоть и жарко, но у них на Баренцевом море уже прохладно – дело к осени идёт как-никак. Ищет интенданта. Я ему говорю: Игорь, переночуешь с нами у костра, а утром найдём комбата, и уже через него интенданта.

Лейтенант в это время оглядывался, видимо выискивая кого-то:

- У меня ребята из эскадрильи пропотели в этой одежде, спасу нет! Жарятся как на сковородке, бедняги, а я второй день не могу сменить им обмундирование. Ваш интендант как сквозь землю провалился, чтоб ему…

- Это на него похоже, - хохотнул Борька. – Крыса тыловая ещё та. Ни разу не встречал его на передовой.

- А вы что же, - попытался спросить Саня, - сюда прямо на самолётах прилетели? Из Мурманска? - Да нет, конечно, - усмехнулся Саниной недальновидности лётчик. – Самолёты нам выделят в штабе вашего фронта. Обещали новые штурмовики «Ил-2», летающие крепости. Под Мурманском и Североморском мы всё больше на «Ла-5» летали, но и на них можно «бубновых тузов» геринговских бить – не велика важность.

- Караваны они охраняли с неба, - добавил Борька. – Ленд-лизовские, что к нам союзники посылают. Понятно тебе, лишенец? – Борьку распирало от удовольствия, что он нашёл такого человека – с самого Баренцева моря. Один с Балтики, другой из Северной авиации – вот в роте обзавидуются!

- А что же сюда? Там легче стало? – спросил Саня, лишь бы отвлечь лейтенанта от ненужных вопросов.

- Там, у нас вся Северная авиация обновляется новым составом, а нас, как ветеранов – сюда к вам, в наступление. Завтра к вечеру должны дать новые машины, а я пока с вами переночую, раз Борис предложил. Мои ребята тоже где-то рядом расположились. До этого двое суток по эшелонам скитались с пересадками, пока до вас добрались. Штаб ваш нашли, а переодеться не дали. Забыли. Вот и помогай тут вам – от жары скорее умрём, чем в небе с немцем в бою. – И он рассмеялся, достав из планшета карту. У костра сидели и полулежали бойцы, напевая фронтовые песни: кто курил, кто чистил обмундирование, а кто уже просто дремал – ужин был сытным, и клонило ко сну. Канонада прекратилась полностью, поскольку начинало смеркаться. Вечер был прекрасен. Конец августа в русских полях под Курском, Белгородом и Орлом совершенно отличался от климатической зоны прибайкальских лесов, если учесть, что Саня попал сюда из апреля-месяца (разумеется, в своём времени). У костра было спокойно и уютно. Взрывы стихли до следующего утра. Оба фронта отдыхали. И на войне нужен отдых. Без него солдат – не солдат. Даже, когда наступает.

Игорь показал фотографию, пошедшую по рукам у костра. Жена красавица, дочурка милашка. И он, Игорь, на фоне горного пейзажа. Счастливая семья. Саня пригляделся в свете костра к надписи на снимке: «Арзамас…» - год так и не разглядел. Снимались, видимо, в каком-то ателье. (Фотография вернулась по кругу к Игорю). Он бережно упрятал её в планшет вместе с картами полётов своей эскадрильи: там уже были нанесены предполагаемые цели противника, которые послезавтра начнёт бомбить Игорь. Всё просто: перекинули из-под Мурманска, – воюй теперь здесь, под Курском. Враг везде одинаковый. Жестокий, беспощадный. Враг, которого нужно уничтожать. И не важно, на земле ли, в небесах…

Исходя из этого, можно сделать вывод.

А именно:

… В августе 1943-го года, здесь, в полях Курской, Белгородской и Орловской областях пересеклись два параллельных пространства реальностей: дней Великой Отечественной войны, и дней прохождения экспедиции через байкальские леса.

Здесь Саша и повстречал Игоря – того лётчика, которого обнаружили в это же время Василий Михайлович и его группа.

Пространство, подобно узлу закрутилось внутри себя восьмёркой Мёбиуса, и выдало на-гора двух персонажей нашей книги, которым суждено было здесь встретиться, незная друг о друге абсолютно ничего, и какую судьбу они преподнесут друг другу. Впрочем, в природе всё взаимосвязано, и, порою, судьба нам подкидывает просто-таки неразрешимые загадки, как в случае с Игорем и Сашей. Они встретились на пересечении двух параллельных миров, словно две половинки ножниц, разрезаемых бумагу. Бумагой в данном случае было пространство-время, как физическая величина. Судьба Саши и Игоря, подобно ножницам, разрезала его пополам, а затем червоточина «склеила» эти две половинки реальностей. Получилось альтернативное, отличающееся от всего измерение, которое зажило своей собственной жизнью.

Вот и парадокс.

********

…А утром начался кромешный ад.

Ещё не взошло солнце над полями, как в небе завыли немецкие «юнкерсы», атакующие авангард армии. Несколько эскадрилей «бубновых тузов» с тяжёлыми минами-чемоданами буквально прорвались сквозь завесу зенитных установок, а потом устремились вглубь фронта себе на погибель, но с чётким приказом Геринга бомбить арьергард, проходящих по случаю частей. Словно осиный рой, они, с противным воем и сиренами заполонили небо, пикируя с высоты подобно ястребам, преследующим свою дичь. Советские штурмовики носились среди этой тучи «смертников», ибо у немцев это была последняя попытка выровнить ситуацию на фронте. Геринг послал их, надеясь на пресловутый «счастливый случай» - кто выживет, тот вернётся. Нет – скидывай бомбы и выкручивайся сам: главное – больше и кучнее бомбить подходящие части арьергардных полков.

Машины с крестами вспыхивали в небе как спички, однако успевали скинуть свои «чемоданы» в виде больших бомб в поля, степи, где располагались части советских войск. Земля стонала и дыбилась. От частых оглушительных разрывов закладывало уши, забивало грязью нос и рот, слепило до слёз глаза. Казалось, немцы сбрасывают бомбы в шахматном порядке – до такой степени они ложились и вгрызались в почву скучено. Всё шло ходунами: деревья, кусты, пригорки моментально вырывало из земли и, подобно груде мусора, вся эта мишанина шмяколась на поверхность, погребая под собой ещё толком не проснувшихся бойцов.

Первым же взрывом разворотило грузовик, стоящий неподалёку от костра, где спали Саша, Борис, Алексей и Игорь. Ударная волна разбросала по сторонам всё, что находилось в их радиусе. Второй взрыв прошёлся по всем спящим друзьям. Третий и четвёртый застали Санька, когда он, оглушённый и полуслепой от пыли, пытался достичь ближайшего дерева, чтоб ухватиться за корень, превратившийся в огрызок древесины. Взрывная волна накрыла его в тот момент, когда он уже успел ухватиться за вывернутые ветки. Подкинув его над землёй, со всего размаха впечатала спиной в развороченную грязь, где он и стукнулся затылком о выступающий сук. В глазах потемнело, и он, полуслепой, потерял способность видеть или ощущать что-либо вокруг себя.

Последнее, что он увидел, была огромная воронка на месте костра, с торчащими из неё обломками сбитого «юнкерса».

«Прямое попадание, - пронеслось в его воспалённом мозгу. – Господи, хоть бы ребята остались живы. Борька… Лёша, Игорь».

Сознание толчками, будто пульсирующим потоком покидало его. Кругом творилось нечто невообразимое. Везде гремело, свистело, завывало, словно тропический тайфун закружил в круговороте песок, траву, деревья, обломки. Земля сотрясалась от взрывов. Толчки сознания выдали вдалеке – может из совсем иного мира - Борькин голос:

- Лёха…

- Что?

- Кажется, я ранен.

- Куда?

- В жопу! – обозлился далёкий голос Борьки. – Первый раз за всю войну. В госпиталь вместе поедем. Ты Санька не видел?

Следующий взрыв заглушил голоса, но Сашино сознание счастливо улыбнулось: живы!

С этой едва различимой ниточкой мысли способность ощущать реальность покинула его окончательно. Сгусток вихря, совсем отличимый по своей природе и происхождению от всего творившегося вокруг, сформировался из дымной пустоты, всосал в себя чьё-то тело и, кружа против часовой стрелки, впитал во внутреннее пространство тромба, растворил в себе, и превратил в желеобразную субстанцию, похожую на рождественский кисель.

Через секунду воронка смерча подхватила и его собственное бренное тело, лишённое какого-либо веса, вопреки всем законам физики.

Две желеобразные массы завращались в круговороте, и понеслись сквозь пространство, сквозь время, навстречу судьбе.

Это были Саша и лётчик.

********

****КОНЕЦ 3-й ГЛАВЫ ****

Глава 4: 1979 год. Второй лётчик. Зона отчуждения.
********

- Сашок…

- Да?

- Где ты был всё это время?

Василий Михайлович сидел напротив своего младшего друга и пристально заглядывал в глаза.

Тут же у костра сидел и Семён, и Люда, держащая Сашу за руку, и Николай Губа, не разделяющий всеобщей радости, и бурят-близнец, недавно похоронивший своего брата.

Смеркалось, и на байкальский лес надвигались сумерки вечернего неба. Луна уже показалась в просветах листвы – нормальная, обыкновенная, ничем не напоминающая ту гигантскую кроваво-красную аномалию, что ещё два дня назад испугала наших путешественников. Костёр мирно потрескивал, в соседнем болотце квакали лягушки, где-то вдалеке, глухо, как в стеклянном стакане, ухала сова. Всё дышало спокойствием и умиротворением. Червоточина, поглотившая лётчика, казалась теперь всем сидящим у костра каким-то эфемерным видением, групповой галлюцинацией. И если бы не гильзы, каски, обломки пулемёта, фрагмент гусеничного трака от немецкого танка и «выбритая», как косой правильная окружность, оставленная на поляне конусообразной воронкой смерча – все бы именно так и считали.

Путешественники сидели внутри гигантской гиперсферы и смотрели на своего, ниоткуда взявшегося вдруг товарища.

Всеобщий восторг от встречи уступил место скептическому анализу последних произошедших событий. Саша с удивлением и растерянностью взирал на своих друзей, забыв даже проглотить последний кусок мяса, который он схватил, подойдя к костру.

- Проводник погиб? – вытаращил он глаза, едва не поперхнувшись.

Люда дала ему глоток разбавленного спирта и, обняв за шею, нежно поцеловала в макушку. Саша переводил взгляд с профессора на Семёна, явно не совсем понимая, о чём идёт речь. Уже во второй раз он пересказал, как кинулся к лошадям, как они втроём разделились у Больших камней, и как он затем потерял из виду и лошадей и самих братьев, однако всё ещё не верил в смерть брата. Заканчивая второй раз, как он вышел в лесу на запах их костра, он обескуражено спросил:

- Но спираль-то в небе была?

- Несомненно, - успокоил его Семён.

- И пульсирующий шар Луны тоже, надеюсь, был?

- Разумеется, - подхватил профессор. – Как и прочие аномалии. Так же как и неработающие рации, как и пропавшие до этого собаки, как и ещё кое-что, обошедшее тебя стороной.

… И Семён поведал Саше те события, что произошли с командой, пока его не было с ними рядом.

Весь вечер они сидели у костра и, дополняя друг друга, рассказывали Саше ту или иную новость за время его отсутствия. Закончил столь длинное повествование Василий Михайлович, пересказав в деталях о найденном ими лётчике, о червоточине, поглотившей его буквально перед Сашиным возвращением.

Наступила тишина.

- Вон там, видишь, где граница окружности? – спустя минуту спросил его Семён. – Внутри ничего нет, как корова языком слизала.- Он показал рукой на пустой, идеально круглый участок земли, внутри которого торчала какая-то железка и кое-где валялись ещё не все собранные гильзы.

- Вот там мы этого лётчика и обнаружили: сначала Николай с Людой, затем мы с Василием Михайловичем. Здесь и встретились.

Саша поднялся и подошёл к краю концентрических кругов. Луна светила своим серебристым светом, и предметы, валявшиеся внутри территории, тускло поблёскивали магическим отражением, будто мелкие сокровища в пещере Аладдина.

- Это то, что забросила сюда воронка, после того как поглотила лётчика?

- Да. Остальное мы уже собрали. – Семён подошёл и положил Саше руку на плечо. – Василий Михайлович как раз классифицировал эти предметы войны, когда ты появился внезапно. – Он подал Саше гильзы и каску. – Заметь, всё почти новое. Ни ржавчины, ни распада материала от времени, даже смазка на станине пулемёта кое-где осталась, а гильзы – те вообще пахнут порохом, будто только что стреляли. Пойдём к костру, дядя Вася тебе кое-что покажет.

- Однако… - только и смог выдавить Саша, возвращаясь назад.

Люда протянула ему миску с мясом, и он, будучи всё ещё голодным, сразу накинулся на еду, при этом, не забыв одарить девушку влюблённым взглядом.

- Вот, - протянул ему планшет Семён, когда Саша немного утолил голод. – Видишь карту? – он развернул сгибы и указал на множество стрелок, названия населённых пунктов, изгибы карандашных пометок. Саше сразу же бросилась в глаза надпись «Прохоровка», Степной и Воронежский фронт, немецкие фамилии Клюге и Манштейн.

- Так это же…

- Да.

- Я прав? – он сглотнул комок в горле. – Курская дуга?

- Она самая. Август 43-го года.

- И эта карта в планшете… была при лётчике?

- Скорее, появилась позже…

- Дядя Вася даже успел сфотографировать воронку смерча, которая унесла в себе пилота, - вставила Люда, делая перевязку молчаливому проводнику.

У Саши вверх поползли брови:

- А разве фотоаппараты уцелели в урагане?

- Один уцелел, - подмигнул профессор. – Правда, Николай? – он лукаво взглянул на фотографа.

Тот нехотя признался и пошёл проверять ближайший капкан.

- Кстати, о фотографиях! – спохватился начальник экспедиции. – Мы же тебе ещё кое-что не показали. Дочка, подай, пожалуйста…

Люда передала профессору, и тот протянул Саше старый, но по всем показателям новый снимок.

- А вот и наш безымянный друг, так сказать собственной персоной, с семьёй, накануне войны.

Саня с интересом, абсолютно ничего не подозревая, взял фотографию, взглянул, и безмятежно выдал на-гора:

- Ну почему же безымянный? Игорем его зовут! Он из-под Мурманска. Позавчера попал к нам на Воронежский фронт из Северной авиации…

И осёкся, будто обжёгся крапивой:

- Ох! – Саню шибануло так, что он вскрикнул от боли, пронёсшейся в его мозгу подобно рою шершней. – Ой! – повторил он и зажмурился. Схватился за виски, покачнулся и сполз на землю.

В лагере наступила внезапная тишина. Все, за исключением отсуствующего Губы, ошарашено открыли рты и застыли на месте – кто как сидел. Люда даже ахнула.

Саша всё ещё держал фотографию и таращился на друзей, ничего не понимая. Сглотнул, словно у него вдруг раздулись миндалины. В первые секунды никто не сообразил о чём идёт речь. Какой такой Игорь? Причём здесь Мурманск, Северная авиация и Воронежский фронт?

У Саши в голове всё перемешалось. Взрывы, самолёты с крестами на фюзеляжах, телеги, грузовики, танки, ржания лошадей. Откуда-то в памяти всплыла воронка, будто это было совсем в другой жизни. Веснушчатое лицо с оттопыренными ушами… Слова «шпиён» и «лишенец»…

В мозгу эхом пронеслись обрывки фраз:

«Погляди! Ни одного ранения!…»

«Лёха, держи меня за ноги, а я потащу его к себе…».

«Каша гречневая с салом…».

«А это Игорь, Санёк. Пилот, стало быть. С нами у костра переночует…»

Саша зажмурился ещё сильнее и снова выдохнул от боли в висках. Люда подскочила, и по-прежнему ничего не понимая, принялась делать холодный компресс на лоб.

Что это? Галлюцинации? Откуда голоса? И откуда он знает, как зовут этого лётчика? – он непонимающим взглядом смотрел на друзей.

Подошёл Губа, держа в руке придушенную капканом выдру.

Саша кашлянул, поперхнулся, сделал глоток воды и, наконец, молвил:

-Я там был.

Никто не перебивал. Семён смотрел на профессора, профессор на Сашу, Люда непонимающе смотрела сразу на всех. Губа в сторонке посмеивался про себя.

- Где «был»? – осторожно спросил Василий Михайлович.

- ТАМ.

- Где «там»?

- На Курской дуге. В 1943-м году.

Теперь пауза затянулась надолго. Если бы это был не Саша, не их добрый и дорогой друг – хохот бы у костра разразился неимоверный – все посчитали бы это шуткой или очередной выдумкой. Однако обстоятельства говорили как раз об обратном. Они уже видели достаточно аномалий: спираль, Луну, «одеяла», лётчика, червоточину. Теперь вот Сашино утверждение, что он побывал на Курской дуге во время боевых действий лета 1943-го года. Тут было, отчего прийти в растерянность, не то, что засмеяться. Хмыкнул один Губа.

- Что вы на меня так смотрите, словно на идиота? – Саша уже окончательно пришёл в себя и, опираясь рукой на Семёна, поднялся.

- Ты был… на Курской дуге? – ахнула Люда.

- Выходит, что так. Иначе, откуда у меня все эти видения? Или откуда я знаю этого лётчика, если здесь я его с вами не видел – только по фотографии узнал.

- Ты видел видения?

- Ага. Только что. И, я вам скажу, что это не галлюцинации – Николай не ухмыляйтесь. Откуда, по-вашему, я знаю, что его зовут Игорем, а не как-то иначе? Говорю вам – я там БЫЛ.

- Ох! – только и смогла произнести Люда.

********

Наступило утро, однако никто и не думал спать.

Саша сидел у костра в той же куртке с надписью «БАМ», в которой он, по его уже окончательному убеждению побывал в 1943- м году. Двое суток, или около того. Кратковременно.

Последние два часа перед рассветом он передавал своим товарищам всё, что произошло с ним после его, так называемой переброски.

- Игорем его звали, определённо, - повторил Саша. – Я эту фотографию держал в руках вечером у костра, когда он остался у нас на ночной привал. Затем рано утром, когда все только пробуждались, налетели немецкие звенья люфтваффе, и, прорвавшись сквозь наши зенитки, отбомбили несколько заходов. Вот там-то меня, видимо, и шибануло. Последнее, что помню, это живых, но раненых Борьку с Лёшей. И Игоря. Точнее, его тело, кружащееся в воронке конусообразного смерча. Дальше всё! Только пустота. Очнулся – пошёл вас искать, ничего не помня.

Он вопросительно посмотрел на профессора:

- Очевидно, нас швырнуло сюда обратно, только лётчика на своё прежнее место, а меня куда-то в ущелье Двух камней, как его проводники называли. Поэтому он и оказался в другой позе, перевёрнутым, нежели вы обнаружили его в первый раз. Поэтому, скорее всего и лежал у него планшет под животом, которого вначале не было. Его «закинуло» сюда вторично, уже вместе со мной. Теперь, увидев эту фотографию, память моя каким-то образом разблокировалась. Я прав, дядя Вася? – Саша невесело усмехнулся, обводя неуверенным взглядом друзей.

- Ох, не знаю, Сашок. Выглядит всё убедительно.

Разговоры продолжались ещё долго. Благодаря чудесному (иного слова и не подберёшь) возвращению Саши в лоно своего времени и в общество своих друзей, все дружно решили весь день посвятить отдыху и подготовке к предстоящему выходу к побережью озера. Байкал был уже относительно рядом. Оставался всего день перехода, и начнутся прибрежные лиманы, речушки и болота.

Люда кое-что простирывала, бурят коптил мясо, Николай принёс ещё двух подстреленных зайцев, Семён проверял амуницию, глава экспедиции корпел над картами, а Саша просто бездельничал. Настроение у всех было приподнятое. О смерти близнеца старались не вспоминать, компенсируя горечь потери шутками, весёлыми воспоминаниями и бесконечными разговорами на всевозможные темы. Впрочем, это не означало, что отважного проводника забыли. Просто старались заглушить в душе чувство утраты, как это делают все разумные люди, находясь в условиях, приближённых к максимальной степени выживания.

Вечер был тих и прекрасен. Ночь тоже.

********

Сейчас они находились в тех местах, где ещё не ступала нога цивилизованного человека, если не считать редких попыток за последние 30 лет после войны пробраться сюда нескольким энтузиастам, которые и сгинули бесследно в этом участке побережья. Даже местные коренные буряты старались обходить эту местность стороной и не селились ни внутри Баргузинского треугольника, ни близ него.

На высоте 450 метров над уровнем моря, они, нагруженные под самую завязку, без лошадей, без собак, без одного из проводников, упорно продвигаются вперёд, минуя скалистые утёсы и лесистые впадины, проходя болота и мелкие речушки, заходя в ложбины и поднимаясь по козьим тропам к вершинам холмов. Шли хоть и не быстро, однако с большим воодушевлением: погода позволяла, да и возвращение Саши придавало команде приподнятое настроение. Дождей не было за последние несколько дней, и если не считать того аномального урагана ночью, на погоду можно было только уповать. Даже Иван был немало удивлён таким спокойствием природы.

Шли день, ночевали, затем ещё день. Основную поклажу мужчины разделили между собой; Люда несла только медикаменты и кое-что из кухонной посуды в сумке.

Прошли уже Кумину – она осталась чуть в стороне – стало веять благоуханием водных просторов, появилось больше комаров, но, благодаря отвару бурятов-близнецов (теперь уже одного из них), мошкара путешественникам особо не досаждала. Всё больше попадалось дикой живности. Козы и зайцы, обитавшие в долине и скалах, уступили теперь место выдрам, нутриям, ласкам, куницам; чаще стали видны издалека величественные рыси с мехом, подобным царским шубам. В небе появились орланы, грифоподобные коршуны и ночные скопы, охотящиеся на всевозможную рыбу. Подножного корма хватало. Земля изобиловала молодой прорастающей травой, в ручьях рыбу можно было ловить голыми руками, без преувеличений – бери, черпай, вытаскивай.

Девушке нравилось идти рядом с Сашей и задавать профессору вопросы – иногда Саша брал её под руку или притягивал к себе на возвышенностях, а профессор, не замечая юношеских порывов, продолжал поучать Люду.

– Вот! – внезапно выкрикнул он, указывая рукой вниз. – Смотри, дочка. Мы вышли к побережью!

Сразу дохнуло свежими водными просторами. Они подошли к небольшому скалистому обрыву, под которым шла сплошная стена прибрежного леса, а чуть вдалеке за ним была видна уже и водная гладь Великого озера.

- Вот тебе настоящий лес байкальских пихт и лиственниц. А на берегу и байкальская нерпа, целое лежбище! – он передал девушке уцелевший бинокль с одним окуляром. Люда, как в подзорную трубу, заворожено уставилась на величественную панораму, развернувшуюся во все стороны под её ногами.

За последними деревьями, подступающими к берегу, перед самой гладью озера, на камнях, островках, крупной гальке, лежали, ворочались, копошились сотни и сотни этих чудных созданий, похожих на морских котиков. Самки были меньше, а иные самцы, лёжа и вытянувшись, достигали порой человеческого роста. Среди этого скопища, впервые виденных Людой милых созданий, копошились комочки поменьше – весенний приплод после долгого зимнего перерыва. Вся картина, представшая перед девушкой, была настолько трогательной, что от умиления она едва не захлопала в ладоши.

Вечером разбили лагерь у подножия скал.

У костра ещё немного поговорили, и, наконец, тихий ангел пролетел: все уснули.

Это была их первая ночь на побережье Байкала.

Кто бы знал в тот момент, какие в дальнейшем произойдут события…

********

С утра, позавтракав, они спустились с обрыва, преодолели лес без особых приключений, и теперь, пройдя прибрежную каменистую полосу, вышли к вечеру к самому лежбищу байкальских нерп.

На удивление, животные на них не обращали никакого внимания, лишь самки слегка тревожно прикрывали детёнышей своими короткими передними ластами, но это, надо полагать, был простой материнский рефлекс перед незнакомыми им существами на двух ногах. Тут были сотни и сотни этих милых лупаглазых созданий. На людей они смотрели своими большими глазами навыкате, словно удивлялись: кто эти высокие прямоходящие, одетые в непонятные шкуры и держащие в конечностях неизвестные предметы. Сразу было видно – с человеком они не встречались.

Ночевать ещё загодя решили поодаль от лежбища – уж больно шумно было вокруг. Пока ничто не указывало на наличие магнитной границы сферы: природа как природа, звери как звери, погода ясная (уже который день), водная гладь озера едва рябила и не предвещала волнений от непогоды; противоположный берег не просматривался – были видны отдельные островки суши, но это были мелкие острова и выступающие из воды скалы.

Всё дышало спокойствием и благодатью. Здесь, у берега уже можно было ставить палатку. Вечерний туман и мелкая водяная марь поднимались над прибрежной полосой, от озера веяло свежей сыростью – как раз пригодились комбинезоны и свитера. Уцелевшую палатку растянули меж двух больших лиственниц: в ней будут спать четверо – Люда, профессор, Саша и Семён. Николай Губа предпочитал и раньше уединяться, а сейчас, за неимением места, сам решил спать в спальном мешке у костра. Иван же натянул гамак и накрыл его защитной москитной сеткой.

У костра продолжались разговоры. Губа уже успел установить капканы, а на ужин был запеченный на углях заяц. Консервы не трогали, предпочитая, пока позволяют условия, питаться подножным кормом и дичью. Люда сделала перевязки, и все расположились удобно и относительно с комфортом. Нерпы постепенно угомонились и приготовились ко сну.

Эх! – подумал Саша. Хорошо-то как! – и потянулся.

… А потом наступил день ВТОРОГО лётчика.

*********

Погода с утра начала меняться.

Сначала никто толком не понял в чём сыр-бор: нерпы заволновались и принялись выскакивать из воды. По поверхности водоёма прошла крупная рябь, и через несколько секунд первая пенистая волна накатила на прибрежную гальку. Следующий напор бурлящей пены достиг уже лишайника, а отдельные потоки добрались и до малышей, из-за чего их мамаши тревожно загудели все разом. Лежбище в срочном порядке начало передвигаться ближе к траве и кустарнику, освобождая камни и выступающие из воды островки. Самцы хватали зубами малышей за шкирку и, словно котят, переваливаясь и перекатываясь, тянули прочь. Байкал начинал волноваться.

Люда вскрикнула от неожиданности и бросилась к Саше. Буквально с неба как с чистого листа тетради (не было видно ни одного облачка), ниоткуда, с высоты птичьего полёта, на землю стали падать сгустки каких-то белых нитей, похожие на клубки для бабушкиного вязания. Падали они на удивление медленно, словно не имели какого-либо веса, и было их много, как града при майских грозах. Заполнив собою всё пространство над верхушками деревьев, они, подобно китайским воздушным шарикам из пергамента, покачиваясь в воздухе, неспешно оседали на ветви, листья, камни и водную гладь. Достигнув поверхности, эти клубки начинали извиваться и с шипением раскручиваться в длинные извилистые жгуты.

- Бежим в укрытие! Срочно! Эти жгуты опасны! – подхватил Саша Люду, увлекая за собой.

Василий Михайлович, Семён, а за ними и Губа, вовремя успели заскочить в узкий проход пещеры. Иван был в это время на берегу, и когда первая и вторая волна акустического звука настигла лес, он как раз вернулся с побережья и складывал палатку. Первые клубки, достигнув деревьев, только начинали развёртываться и ещё не успели упасть на землю, поэтому ни он, никто другой ещё ничего не поняли, но когда Семён увидел их шипящую, брызгающую во все стороны субстанцию, и закричал, для Ивана уже было поздно. Он последним побежал к пещере, таща за собой запутавшуюся в ногах палатку. Один из клубков, попав ему на руку, тут же развернулся и обволок своим щупальцем локтевой сустав. Бурят дико заорал от боли и попытался стряхнуть мерзкую живую «верёвку», но она только крепче стянулась вокруг руки и впилась в кожу, выдавливая из вен струйки крови. Одежда, через которую к локтю просочился шипящий жгут, моментально обуглилась по краям захвата, и уже вбегая из последних сил в пещеру, Иван почувствовал запах горелого мяса. Теперь рукав свисал с него лохмотьями, а рука ниже левого локтя стала похожа на обрывок плети, болтавшейся из стороны в сторону. Падая вместе с запутавшейся палаткой прямо в ноги своих товарищей, он, уже теряя сознание, прохрипел:

- Больно-то как!

И, всхлипнув, затих.

Все бросились к нему, даже Губа помог уложить его на спину, попутно высвобождая ноги от запутавшихся верёвок. Часть развёрнутого при беге брезента Саша затянул внутрь пещеры и с удивлением обнаружил несколько прожжённых дырок в основе ткани, будто здесь работали паяльником.

- Осторожно! – крикнул профессор. – Похоже на какую-то кислоту. Эти жгуты, разворачиваясь, брызгают ею во все стороны, видимо, при соприкосновении с воздухом. Надо полагать, происходит какая-то неведомая нам реакция.

Разорвав остатки рукава, девушка принялась осматривать въевшийся в плоть жгут, толщиной с большой палец человеческой ладони. Жёлтого цвета живая «верёвка», похожая на щупальце медузы, пульсировала и шипела, вся покрывшись пузырящейся пеной, словно вытекающая изо рта жидкость эпилептика при конвульсивном приступе.

Василий Михайлович отдёрнул руку Люды и, схватив перочинный ножик, уже было занёс руку для удара, чтобы перерезать мерзкую тварь, как вдруг Семён остановил его:

- Нет! Если перережем – всё разлетится брызгами и попадёт нам на лицо и руки. Смотрите…, оно уже само отпадает.

Видимо, насытившись плотью, скрученное создание в виде толстого шнура, похожего на ленточного червя и миногу одновременно, ослабило свою хватку, затем кольцо за кольцом стало опадать, пока не свалилось на мшистый пол пещеры. Пару раз дёрнулось и, вытянувшись во всю длину, застыло, тут же превратившись в иссушенную многоволокнистую нить. Из двухметровой длины, через несколько секунд оно походило на съеженный сухой сгусток. Ещё раз, дёрнувшись в остаточном рефлексе, морщинистый комок застыл окончательно, при этом выдав в пространство гнилостный запах. Именно такую вонь испытал на себе когда-то профессор у пресловутого котлована, наполненного кишащими глазастыми одеялами.

Превозмогая тошноту и рвоту, Люда кинулась обрабатывать рану вазелином и йодом, в то время как профессор протолкнул сквозь сжатые зубы Ивана таблетку антибиотика, залив её глотком воды из походной фляги, которую он всегда носил с собой на поясе.

Саша тем временем высунулся, как мог осторожнее наружу и осмотрелся. Сгустки перестали падать, и теперь весь лес был похож на одну огромную рождественскую ёлку: со всех сторон свисали гроздья развернувшихся клубков, словно серёжки на берёзовых ветвях. Эти «гирлянды» были повсюду: на камнях, на лишайниках, на траве; некоторые ещё шипели и извивались в конвульсиях, но основная масса уже превратилась в высохшие съёжившиеся останки паклеобразной формы. Жгуты, или как Саша их окрестил – щупальца – погибали прямо на глазах. Всё лежбище было наполнено звуками боли, и от этого воя и писка мурашки бежали по коже. Воздух снаружи был зловещим. Саша почти чувствовал этот запах. Запах смерти.

Клубки жгутов, за какой-то бесконечно малый промежуток времени полностью изменили экосистему целого участка поверхности. Вся водная гладь озера, начиная от берега, и насколько хватало обзора, была усеяна покачивающимися на волнах иссушенными «мячами», которые и не думали тонуть, поскольку, видимо, не имели веса.

Ближе к Саньку подполз Семён, выглянув наружу.

- Умирают. Правильно предположил наш старик: умирают от соприкосновения с воздухом. Это не их атмосфера. Они не отсюда.

- Вы думаете, снова будет червоточина? – спросила Люда, укладывая голову бурята себе на колени. Она уже закончила перевязку, и с помощью профессора, влила тому внутрь несколько ложек спирта – лучшую панацею от шока и беспамятства.

- Не удивлюсь, - ответил Василий Михайлович, оставляя Ивана на попечение девушки и примыкая к друзьям. – Что там? – выглянул он наружу.

- Дохнут, как мухи навозные, - передёрнул плечами Саша. Губа в это время освободил верёвки палатки и тоже придвинулся к выходу.

- Может уже и была, - задумчиво протянул профессор. - Где-либо в лесу или на побережье. В прошлый раз был лётчик: интересно, что или кто будет в этот раз?

- И из какой эпохи… - добавил Семён.

- Да. Похоже, они все сдохли. Можно выйти. Посмотрим, много ли эти твари принесли нам ущерба? Судя по дыркам на палатке, они пропалили нам всё, что осталось у костра. Что ж это за кислота такая, что прожигает только ткань и органическую материю, а мелкий песчаник, железо и стекло не трогает, не вступает с ними в реакцию? И гроздья осыпались все. Недолго же они пожили в нашей атмосфере…

- Зато опустошений сколько навели! – возмутился Саня. – Я представляю, скольких животных они сгубили – взять тех же нерп.

Над лежбищем по-прежнему были слышны стоны боли и попискивания от нанесённых ожогов.

- О сегодняшнем и завтрашнем выходе в поход теперь не может быть и речи, - подытожил начальник экспедиции и обернулся к проводнику, над которым склонилась Людмила. – Пока рука Ивана не восстановится хотя бы частично – будем здесь. С собой тянуть его больного – себе дороже. Дня три-четыре придётся задержаться. Обследуем окружающую местность на предмет инородных явлений из чужого пространства, сделаем из пещеры временное пристанище. Приведём в порядок палатку и пересмотрим наши вещи. Сашу с Людой оставим утром обживаться и присматривать за Иваном, а сами сделаем вылазку.

Профессор выполз наружу и глубоко вдохнул воздух:

- Начинать можно прямо сейчас. Обстановка относительно нормальная. Небо чистое. Вот только эти бедняги нерпы нескоро теперь успокоятся. Жаль их конечно, однако помочь мы им не в силах. Сёма, и вы, Николай – просмотрите палатку, заштопайте, где надо, и установите рядом с входом в пещеру, чтоб она образовывала некое подобие прихожей. Основной зал будет здесь, внутри. Дочка,- крикнул он поверх плеча выползающего вслед за ним Семёна, - как Иван?

- Спит. Я ввела ему снотворное и обезболивающее. Ожог сильный, но гангрены не будет. Несколько дней, и руку можно будет носить на перевязке через плечо.

- Хорошо. Сашок, помогай Людочке.

… На том и решили.

Все вещи, инструменты и разметавшиеся угли от костра перенесли в три захода, и пока раскладывались на новом месте, профессор сходил к лежбищу, но вскоре вернулся. Вернулся удручёный и в невесёлом настроении. Подойдя к месту, хмуро доложил:

- Клубки, либо набухнув, ушли все под воду, либо распались в прах на поверхности земли. Побережье опустело. Не видно ни жгутов, ни шипящих луж, будто их и не было вовсе. Один пепел кругом, рыжеватый, похожий на обсыпавшуюся ржавчину. Вероятно, побочный продукт распада. Ни малейшего намёка на что-то органическое. Сгинули. Растворились. Исчезли. Только пепел – пепел – пепел. Пока шёл к лежбищу и назад, ступни ботинок по щиколотки погружались в эту рыжую субстанцию. Позже, Сёма, снимем хотя бы органолептические показатели – цвет, запах, консистенцию. Согласен?

Семён кивнул:

- Осторожнее только с этой мерзостью. Налёт налётом, а рука бурята - показатель.

Пора бы уже и фотографу вернуться. Четвёртый час пошёл, как он отсутствовал. Каша сварена, вода вскипела для похлёбки, костёр ждёт готовки ужина. Губы нет. Прошёл ещё час.

Наконец, когда сомнения и тревога достигли наивысшего накала и все подумывали о поисках в темноте, к пещере вышел Губа. С непроницаемым видом он бросил на брезент какой-то предмет.

- Там ещё один лётчик лежит, - были его слова. – Такой же.

********

… Лётчик лежал лицом вниз, чуть вывернув голову, сгорбившись, подогнув колени так же, как и в первый раз, в той же самой позе. Его скрюченные пальцы впились в землю, будто он хотел ползти, но смерть застигла его во время движения. Ни крови, ни ран, ни следов какой-либо борьбы. Светловатые волосы выбивались из-под шлемофона, а на плече лётной куртки спиральным проводом свисал ларингофон. Даже сапоги-унты были те же. Семён сверился со своим рисунком в блокноте и вопросительно посмотрел на Сашу. Всё сходилось. Поза лётчика, зарисованная Семёном с натуры, идентично, во всех мелких деталях соответствовала сейчас с тем, что они только что обнаружили.

- Да, - удручающе подтвердил Саша. – Это Игорь.

Он едва не заикался от удивления и оторопи.

То, что бросил им вчера на брезент Николай Губа, оказалось ни многим ни малым, офицерским планшетом – точной копией того, что у них уже был. Теперь их стало два. С теми же картами боевых действий на Курской дуге, с теми же линейкой, транспортиром, карандашом… и самое главное – с точно такой же фотографией, где запечатлён лейтенант ВВС со своей семьёй в городе Арзамасе перед войной. Два планшета. Две фотографии. Всё одинаково, будто сняли лазерную копию. Тут уж все подумали, а не сошли ли мы, собственно говоря, с ума, братцы? Василий Михайлович весь вечер у костра посвятил тому, что скрупулёзно, через уцелевшую лупу пытался рассмотреть на планшете и снимке хоть какое-то отличие от первого оригинала, вплоть до мелких стежков капроновых нитей, узелков в швах и идентичности застёжек. Всё было напрасно: различий он не находил. Даже маленькое пятнышко на обратной стороне фотоснимка в точности совпадало с оригиналом. Тут нужен был микроскоп, однако Василий Михайлович и без него уже понял, что отличие между двумя идентичными предметами может быть только на атомарном уровне – и то не факт. Он как-то однажды сталкивался с дошедшей до него информацией, что нацисты к концу войны освоили своеобразное клонирование, как органики, так и неорганики – у себя на секретной базе в Пенемюнде. Наравне с разработками первых летающих тарелок (дисков Шаурбергера), они успешно проводили эксперименты создания лазерных «близнецов» того или иного предмета, а то и живых существ включительно. Подробности были засекречены американцами, и если бы в 1979-м году было известно такое понятие как «клон», то без сомнения, профессор вчера вечером держал в руках нечто подобное. Ни одного мало-мальски заметного отличия! Это рушило все законы и постулаты физики как науки. Вот и думай после этого о всяком возвышенном…

Короткий остаток вечера прошёл в догадках и предположениях. Губа рассказал, как, уже подстрелив двух уток (которых они приготовили на ужин), он возвращался в лагерь, и внезапно заметил на небольшой полянке копошащийся клубок крыс-трупоедов у какого-то тела. Третьим выстрелом он разогнал мерзких чёрных созданий и, удивляясь, откуда они могли взяться здесь в байкальском лесу, обнаружил этого лётчика. Второго. Такого же. Крысы не успели начать своё пиршество, значит, решил Губа, этот мёртвый парень попал сюда совсем недавно. То, что он был точной копией первого и лежал в той же позе, фотограф определил сразу, и по своей привычке ни во что не вмешиваться, поспешил покинуть концентрические круги, в которых тот находился. Планшет выглядывал из-под живота, и, не переворачивая тело, фотограф быстро вытащил его, а затем долго блукал по лесу, явно видя, что каким-то образом заблудился, потому и отсутствовал так долго.

Это было вчера вечером. А на рассвете – чужой рассвет, он призрачный и жуткий – они сделали вылазку. Люда осталась в пещере с бурятом, а Семён, профессор и фотограф стояли сейчас перед телом, в то время как Санёк всматривался в лицо лейтенанта.

- Да, - повторил он. – Это Игорь.

Вставал другой вопрос, и Семён, всё ещё держа блокнот в руке, воспользовался затянувшейся паузой:

- Похоже, червоточина побывала и здесь.

- А ты сомневался? – съехидничал Губа. – Тело лётчика тебе ничего не говорит? Не свалился же он просто так с неба? Ни обломков самолёта, ни обрывков парашюта – всё как в первый раз, там, у долины.

Семён не заметил колкость в словах, а подойдя ближе, провёл носком ботинка по внешней стороне первой границы окружности. Внутренняя поверхность почвы имела вид прошедшей по траве бритвы – ни насекомых, ни какой-либо другой живности не наблюдалось.

- Да, - подтвердил профессор. – Воронка портала вновь забросила лётчика в наше время. Снова произошёл обмен пространствами двух временных эпох с разницей в тридцать шесть лет.

- И, похоже, червоточина захватила с собой из потустороннего мира те жгуты, которые не были привыкшими к нашей земной атмосфере, - добавил Семён. – Вспомните, как они пузырились, отдавая Богу душу – если она у них, конечно, была.

- Жгуты? – переспросил Санёк. – Из Курской дуги?

- Нет. Из Курской дуги лётчик. А жгуты, по всей видимости, были случайно прихвачены совсем из иного измерения – мы же не знаем природу этих неведомых нам сил: может подобных параллельных измерений великое множество, и червоточина, «путешествуя» из одного в другое, захватывает таким образом «случайных» попутчиков – кто знает… - Семён положил руку Саше на плечо: - Говоришь, хорошим был парнем этот Игорь?

- Да, - Саша привстал с корточек и откинул носком ботинка небольшой камешек в центр кругов: - Недаром Борька с ним сразу познакомился. Хоть и офицер, однако, держал себя с нами на равных. Я одного не пойму… - Саня почесал затылок. – Да, собственно, чего тут говорить – я вообще ни черта не понимаю…

- Как он СНОВА оказался здесь? – пришёл ему на помощь Василий Михайлович.

- Да. Почему опять именно ОН? Червоточина, - раз уж на то пошло, - могла бы «выдернуть» из параллельного пространства кого-либо другого, скажем, того же Борьку или Алексея. Да любого из солдат в наших колоннах! Пусть даже какого немца, что ли. Главное – место и время действия, я так понимаю? Почему же тогда одно и то же тело?

- В одной и той же позе, - кивнул Семён. Оба посмотрели на начальника.

Профессор лишь развёл руками.

- Не знаю, ребятки мои. Понятия не имею. Простите старика, но первый раз в жизни я действительно не могу ответить, поскольку, сам не имею представления, с чем мы тут столкнулись в этой чёртовой аномальной зоне. Баргузинский треугольник, знаете ли…

Постояли ещё с минуту. Нужно было возвращаться в лагерь – там Люда, одна, с больным спящим проводником: зря они оставили её одну – неизвестно, какие ещё «сюрпризы» заготовила им зона отчуждения, хотя Люда и убедила всех, что в этой пещере ей ничто не грозит, да и винтовка всегда есть под рукой.

Семён быстро зарисовал позу мёртвого лётчика.Тело решили не трогать и не обыскивать, и так было ясно, что оно такое же. Версия с близнецами отпала ещё на первом этапе анализа: уж больно много было противоречий. Перед этим, профессор сделал два снимка на фотоаппарат: стоя сверху, и отойдя на несколько шагов – сбоку. На поляне ничего обнаружить не удалось, зато метрах в двадцати от внешнего круга, в уцелевших от смерча кустах Семён увидел нечто, что заставило его поднять вверх руку и прижать палец к губам. Саша тут же замер на месте. Впереди был небольшой обрыв, вероятно недавно размытый потоком воды. В нижней части обрыва они заметили нечто похожее на большую пещеру, вход в которую был рукотворно завален грудой поросших лишайником камней. Осторожно спустившись, все четверо попытались сдвинуть верхний камень, который с трудом, но поддался. В глаза бросилась явно ручная кладка, сделанная людьми – вот только когда? Теперь Саше стало ясно, почему Семён предостерегающе поднёс палец к губам. Очевидно, он думал, что люди, завалившие вход, могут находиться где-то рядом (проросший от времени лишайник Семён в тот момент ещё не заметил).

За первым камнем сняли второй, затем ещё несколько. Постепенно вход в пещеру был расчищен, и глазам друзей предстала картина: повсюду валялись полуистлевшие кости и фрагменты человеческих черепов.

Судя по состоянию костей, профессор определил навскидку, что им было несколько десятков лет. Одежда давно превратилась в прах, и только кое-где можно было увидеть какие-то предметы, скорее всего сделанные из железа. Трупный запах разложения за десятилетия давно впитался в землю, и внутри ограниченной территории пещеры теперь чувствовался лишь его составляющий – затхлое амбре гнили и тления.

Пробравшись внутрь, путешественники включили два фонарика; со скалистых потолков тут же сорвались несколько десятков летучих мышей, и с писком вырвавшись наружу, слепо забились в листве ближайшего дерева.

- Вход был завален, - заметил Семён, - а крыланы находились внутри: следовательно, где-то должна быть ещё одна лазейка для их вылета на ночную охоту. Маленькая, но должна.

- Да, - согласился профессор. - Давайте посмотрим, что здесь уцелело, может определим время, когда это произошло…

Саша вытащил из земли наполовину скрытый в ней предмет и протянул Василию Михайловичу. Насквозь ржавый кусок железа тускло блеснул в луче направленного на него фонарика и профессор соскрёб налёт ржавчины, при этом удивлённо присвистнув как мальчишка.

- Пистолет системы «Маузер». 1903-го года производства. Магазин пуст и из него явно стреляли. Даже затвор срабатывает. – Он нажал на спусковой курок и послышался сухой щелчок, отдавшийся в стенах пещеры гулким эхом.

- Странно… впрочем, смотрите сами. Ствол изогнут почти под прямым углом. Это ж какая сила его так согнула? И зачем?

Саша подцепил ботинком и поднял ещё кое-что, лишь позже сообразив, что нужно быть аккуратнее – от давности здесь всё могло рассыпаться в прах.

- Лопатка какая-то. Древко сгнило, а железный совок сохранился, правда, весь проржавел напрочь.

- Нет ли каких документов или записок? – оглядывался кругом профессор, водя фонариком из стороны в сторону. - Впрочем, едва ли. Может ли бумага сохраняться столько времени в сырости и затхлости? Думаю, исключено. Бумага сгнивает быстрее, нежели одежда.

- Может, найдём послание в банке или бутылке? – предположил Саша, и все тщательно, метр за метром, принялись осматривать площадь пещеры. Однако, кроме ещё нескольких предметов обихода ничего существенного не нашли, а найденное складывали в небольшую кучку у входа – там, где было больше света. Кроме пистолета и совка от лопаты, здесь оказались ещё расчёска из слоновой кости, сильно потускневшая и потрескавшаяся. Далее откопали шахтёрскую каску, всю изъеденную ржавчиной; затем обнаружили несколько ржавых прицепных колец и две железных застёжки от ремней. Тут же снесли в кучку дюжину отстрелянных гильз, маленький ледоруб без ручки и жестяную полусгнившую квадратную коробочку, на которой, по всей видимости, раньше была наклеена какая-то рекламная этикетка.

- Вот это уже что-то! – обрадовался Василий Михайлович. – Аккуратно откроем, может там как раз лежит то, что нам нужно.

Губа меж тем подсчитал количество черепов. Их было ровно восемь.

С помощью ножа попытались приоткрыть крышку коробки. Тщетно: жестянка рассыпалась, превратившись в ржавую труху. Когда подобрали содержимое, всех ждало большое разочарование. В коробке, кроме трёх ржавых иголок одинаковой длины, находились лишь несколько пуговиц из какого- то упругого материала, похожего на эбонит или затвердевший каучук. Здесь оказался и маленький значок, весь ржавый и покрытый коррозией. При соприкосновении с пальцами, он так же рассыпался в мелкую рыжую пыль, и путешественники не успели даже прочитать надпись на его лицевой стороне. Оставались пуговицы и иголки, однако ничего примечательного в них не было: такие вещицы могли изготавливать и двадцать лет назад и сто двадцать. Обычные кругляшки с двумя поперечными отверстиями для ниток, обычные, ничем не примечательные иголки с круглым ушком, какие делали во все времена с момента изобретения серийного производства на конвейере.

Ещё был ледоруб. Сквозь слой ржавчины проступала маленькая, выбитая штампом надпись: «ТОЗ.1908г.»

- Что сия надпись означает? – разочарованно спросил Саня, ожидавший увидеть в коробке загадочную записку.

- Это значит, Сашок, - вертел в руках предмет профессор, - что перед нами изделие Тульского оружейного завода, датируемое 1908-м годом выпуска. Вот и будем считать эту дату отправной точкой в наших предположениях, за неимением других доказательств. Каска, похоже, из того же времени. Видите, сверху продольный гребень идёт? В царской России такие изготавливались специально для рудокопов: когда сверху им на головы падали обломки породы, они, ударяясь об этот «киль», отскакивали и скатывались по поверхности, не нанося ущерба здоровью.

- Остаётся теперь вопрос, откуда здесь появились эти вещи, и кто эти бедняги, захороненные, а точнее, просто наспех сваленные в пещере, - задумчиво проговорил Семён. – И почему так много отстрелянных гильз. От кого они отбивались?

- Ага, - добавил Саша. – И ствол пистолета, вывернутый кверху.

- Несомненно, это одна из самых первых экспедиций на Байкале, - резюмировал Василий Михайлович. – Ещё до Вернадского и Кулика. Безымянные, отважные первопроходцы по аномальной зоне отчуждения, подобно сталкерам братьев Стругацких. Что их сгубило всех разом? Видно же, что умирали они не постепенно – тогда были бы могилы. Газ? Отравление? И кто их сюда, мягко скажем, перетаскал? Очередная тайна Баргузинского треугольника, ребятки мои.

- Надо будет по возвращении в Усть-Баргузин поднять архивы, - заключил Семён, и как бы про себя добавил: - Если вернёмся вообще…

Все посмотрели друг на друга.

- Так! – повысил голос начальник экспедиции.- Давайте- ка выбираться из пещеры, нам ещё Игоря похоронить нужно, и к девочке нашей возвратиться. Полтора часа прошло – мы и так уже задержались, время к обеду идёт. Берём каску, ледоруб и согнутый «Маузер» в качестве доказательств на Большой земле. Пойдём, здесь делать больше нечего.

И они вышли, завалив камнями вход в потревоженную «гробницу». Семён отметил в блокноте примерное местонахождения пещеры - без компаса это становилось делать всё труднее и труднее. Частично спасал секстант, но им можно было пользоваться только ночью, при звёздах. Через полчаса, похоронив, как могли лейтенанта, они уже быстрым шагом двигались к лагерю, переступая тут и там через попадавшихся мёртвых тушек мелких грызунов, усеявших лес после вчерашнего вторжения кислотных жгутов.

Подходя к гроту, Семён выстрелил в воздух, чтобы обнадёжить заранее девушку: они возвращаются.

- Что случилось, дочка? – с тревогой спросил начальник экспедиции, когда они подошли к месту стоянки. Все тотчас окружили девушку, и Саша обнял её за плечи. Люда подняла на него мокрое от слёз лицо.

- Иван…, - с жалостью протянула она. – Умер.

Все опешили, а Василий Михайлович сразу выпрямился:

- Когда? Он ведь шёл на поправку!

- Где-то с час назад. Пойдёмте в пещеру.

Проводник лежал вытянувшись во весь рост, и открытыми пустыми глазами предсмертной судороги смотрел безжизненным взглядом в потолок на свисающие сверху сталактиты. На губах застыла едва заметная улыбка, словно перед смертью ему снился счастливый сон, уносящий в детские воспоминания. Может ему приснился родной брат, и он уже знал, что уходит в бесконечность и движется ему навстречу.

… Так окончил свою жизнь один из членов байкальской экспедиции. Кислота, просочившаяся в его тело, была инородной субстанцией из иного мира параллельной Вселенной. Попав в кровь и органы тела, она растворилась в них, изменила структуру ДНК и запустила механизм уничтожения внутренних тканей, меняя состав лейкоцитов и тромбоцитов. Кровь превратилась в чужеродную среду и разрушила генетический код, даваемый при зачатии любому субъективному организму самой матушкой – природой.

Плоть, как физический фактор природы перестала существовать.

Вот и всё, что осталось от Ивана.

Вечер закончился тем, что Губа принёс откуда-то пойманных им лягушек. Они были крупными, и каждая из четырёх вполне могла заменить ужин одному человеку. Вот только желающих не оказалось.

А потом наступила ночь.

Останки последнего проводника прикрыли ветками пихты, и утром решили похоронить рядом с лётчиком, у той пещеры, что они недавно обнаружили. Это должна была быть уже вторая могила, оставленная ими на просторах Байкала. Два лётчика – две смерти, две могилы. Два посещения из чужого пространства – две безвозвратные и глупые утери в экспедиции.

Пройдёт совсем немного времени, и путешественники обнаружат некую связь между этими событиями, и совпадения их между собой будут настолько очевидны, что перерастут в ЗАКОНОМЕРНОСТЬ.

…Но это будет позже.

********

Что самое удивительное, похоронить проводника рядом с лейтенантом ВВС Советской армии не удалось.

Не удалось, поскольку тот отсутствовал.

Рано утром, воздав должное покойнику минутой молчания, путешественники разделились на две группы. Саша, Люда и Семён остались в лагере собирать вещи для выступления в поход (экспедицию теперь ничто не удерживало в этой пещере), а Василий Михайлович с Губой понесли иссохшее, словно мумия, тело к месту, где лежал закопанный ими вчера лётчик.

Начальник экспедиции переступил внешний круг и вошёл внутрь, приближаясь к яме. Губа опасливо последовал за ним. Подойдя к вырванному краю воронки, они заглянули внутрь, где ещё недавно на поверхности была могила.

Эмоции у профессора били через край:

- Невероятно! Вот бы Семёна сюда. Хорошо, кстати, что он успел зарисовать вчера лётчика перед его погребением. Очевидно, червоточина снова вернулась за оставленным здесь телом, всосала в себя, и удалилась назад в своё собственное время. Как это произошло, и каким образом червоточина возвращается, не имею никакого понятия, так что не спрашивай меня. Я и сам не знаю.

Они постояли у ямы ещё пару минут, профессор сделал два снимка и, наконец, решился:

- Давай, опустим туда нашего Ивана. Для него эта яма будет как нельзя лучшей могилой, да и копать нам не придётся – закидаем землёй и поставим два крестика из толстых веток. Ему и Игорю. Снова.

Так и сделали.

А потом увидели нечто, заставившее их замереть на месте.

…Между камней по песку двигались два тёмных силуэта, явно что-то толкая перед собой.

Путешественники присмотрелись и увидели двух огромных муравьёв антрацитово-чёрного цвета. Тело каждого из них имело не менее одного метра в длину и издалека походило на собаку средней величины. В огромных челюстях с обеих сторон между жвалами они держали таких же размеров паука – большого, мохнатого, и, по всей видимости, уже мёртвого.

Василий Михайлович почувствовал такую же растерянность, как и в случае с глазастыми одеялами у границы сферы: таких гигантских насекомых в современной природе попросту не должно было существовать ВООБЩЕ! Это не триасовый период, не царство гигантизма, не меганевры и не аномалокарисы.

Рефлекторно он вскинул карабин и навёл на ближайшего монстра. Губа меж тем пятился назад, пока не уткнулся спиной в только что поставленный ими крест. Два гигантских создания, увидев непонятных для них двуногих существ, остановились в нерешительности, шевеля усами, и касаясь ими, очевидно о чём-то советуясь. Затем, видя, что со стороны незнакомцев нет никакой агрессии и попыток отобрать добытый трофей, развернулись, и на огромных конечностях поползли в другую сторону, оставив на земле круглый предмет, который перед этим катили. Листва кустарника поглотила их, и на поляне вновь воцарился статус-кво. Так их и видели.

Вся абсурдная ситуация заняла не более минуты, и профессор всё ещё продолжал стоять с открытым ртом, когда из-за его спины крадучись вышел фотограф, озираясь по сторонам. Около двух минут путешественники не могли придти в себя от изумления и страха перед такими тварями. Ладно, муравьи, величиною с бассет-хаунда. Но паук, размером с добрую овчарку – это уже что-то!

- У нас здесь что, мезозой? – оторопело спросил профессор, очевидно обращаясь скорее к деревьям, нежели к себе. – Это просто чудища! – он бросил взгляд на Губу. – Испугался, Николай? Ещё бы! Я тоже едва дар речи не потерял.

Фотограф стоял, сморщившись, будто от зубной боли:

- А если бы они на нас напали? – нижняя челюсть его ходила ходуном, и слова выскакивали как дробь пулемёта.

Профессор на миг задумался:

- Сдаётся мне, Николай, что те жгуты, собственно говоря, были ничем иным, как паутиной от этого паука. Не находишь? Ты же в детстве обращал внимание, как летает паутинка бабьим летом? Вот это нечто подобное… только с кислотой, и из иного пространства.

Начальник экспедиции невольно усмехнулся:

- Мы же находимся внутри аномального купола, образно говоря, под колпаком. Чего ещё можно ожидать от магнитной зоны? Последствия атмосферных возмущений мы видели, что называется, налицо: спираль в небе, гигантская пульсирующая луна, смерчи в порталах времени. Так отчего не быть тут чудовищным муравьям из доисторических эонов планеты?

Профессор уже пришёл в себя, и ещё раз осмотрев кустарник, где скрылись неведомые науке особи, с ружьём наготове осторожно приблизился к предмету, лежавшему в траве. Подняв от удивления брови, он принялся рассматривать круглый шар правильной формы, пытаясь сделать для себя хоть какие-то выводы. Он уже понял, что лежало перед ними в траве. С усилием подняв штуковину двумя руками, оглядел со всех сторон и торжественно выдал:

- Перед тобой, Николай, есть не что иное, как обыкновенное пушечное ядро, конца 18-го, начала 19-го века.

Чуть придя в себя, он уже более спокойно добавил:

- Впрочем, после муравьёв величиной с собаку, чему тут удивляться?

Николаю Губе явно не хотелось оставаться на месте – того и гляди вернутся муравьи, а может и пауки размером с корову. Профессор будто не слышал его слова, полностью ушедший в изучение предмета.

- Для мортиры оно маловато, для наполеоновской гаубицы тоже. Следовательно, всё же «единорог», - заключил он.

Губа топтался на месте и беспокойно оглядывался по сторонам, выказывая явное нетерпение. Бросив очередной взгляд на кусты, среди которых скрывалась обнаруженная ими ранее заваленная пещера, он внезапно дёрнул профессора за рукав. Среди веток кустарника виднелся ещё один предмет, соответственно не природного происхождения, иначе Губа его бы попросту не увидел.

Приблизившись, оба путешественника уставились на то, что застряло в кустах. Начальник экспедиции уже ничему не удивлялся.

- А вот и дополнение к ядру! – едва не засмеялся он, уже приходя в болезненный восторг. – Чему тут удивляться? Очевидно, вихревая волна смерча откинула его за пределы концентрических кругов, и, забрав с собой Игоря, оставила нам в качестве подарка два этих артефакта. А мы с тобой всё ломали головы – почему нет гильз или касок с пулемётами. Вместо них – вот вам, пожалуйста – военные трофеи Отечественной войны 1812-го года.

Он бережно вертел в руках головной убор русского солдата, казалось, совсем забыв о предыдущей находке.

- Представляешь, Николай! Киверы появились в российской армии в 1808-м году при Александре Первом. А теперь посмотри на него – он же совсем новый! Султан не грязный: красного, как и положенного цвета, если он времён Кутузова. Шнуровой этишкет тоже почти новый.

Профессор показал на жёлтые косички, похожие на аксельбанты, свисавшие над козырьком. Это и были этишкеты. Затем пристально всмотрелся в кокарду, как её сейчас называли в Советской Армии. – А вот это называется репиёк. Он обозначал воинское звание и принадлежность к определённой роте или полку. Видишь, тут цифры выбиты? Очевиднее всего, номер роты. К сожалению, этим мои познания и ограничиваются. Однако, этот кивер, судя по виду, принадлежит одному из полков армии, либо Кутузова, либо Багратиона, а может и солдату из защитных редутов Барклая де Толли.

Отступив на шаг, он повернулся к Губе.

- Возвращаемся. Здесь делать больше нечего.

Губа воспрял духом и, взяв удобнее ядро в руки, бодро зашагал вперёд, к костру, домой, в лагерь. Василий Михайлович пошёл следом, продолжая осматривать кивер со всех сторон.

- Почти новый, - бубнил он себе под нос. – Пахнет порохом: следовательно, недавно был в бою. Нужно будет по прибытии в Курумкан поднять архивы и узнать за эти цифры на репиёке. Чей полк? И какой род войск?

Они уже достаточно отошли от месторасположения бывшей могилы лейтенанта, а теперь и могилы Ивана, когда вдруг…

Это случилось.

Губа, шедший впереди, внезапно услышал короткий пронизывающий шум, словно гудок паровоза. Звук был настолько резким, что фотограф, оступившись, едва успел обернуться. Звуковая волна прошла сквозь его тело и отбросила к ближайшему дереву. Ядро выпало из рук. Глубоко вдохнув воздух, он уже приготовился к худшему и оглянулся туда, где сзади шёл за ним профессор.

…Профессора не было. Лишь круговые порывы закручивающегося в спираль ветра, да одинокий кивер, застрявший в траве. Ни начальника экспедиции, ни ружья, ни одежды с рюкзаком – только концентрические круги на земле, да разлетевшиеся от испуга птицы. Это всё!

Василий Михайлович исчез.

Испарился.

Разложился в мезонном облаке, растворился в атмосфере, словно ложка сахара в кофейном напитке. Профессор перестал существовать в этом времени.

Теперь его телесная оболочка в виде рассеянных в пространстве протонов и нейтронов неслась куда-то вместе с червоточиной – в другое время, в другой мир, в иное параллельное пространство.

********

На исходе пятого и шестого часа блуканий в дебрях леса, Губа едва не плакал. Ядро и кивер он сложил в рюкзак, и теперь этот чугунный груз отдавливал ему плечи. На исходе восьмого часа, он услышал где-то вдалеке несколько выстрелов, однако они были так далеко, что прозвучали, будто едва различимые хлопки детского пугача. Губа бросился на звук, срывая в крике голосовые связки, но уже через несколько минут понял, что вновь заблудился: выстрелы продолжались несколько раз с интервалом в пять – восемь минут, но происходили они всё время в разных местах – так ему казалось. Как только он бросался на звук очередного выстрела, лесное эхо, отражаясь от деревьев, многократно копировало его в пространстве, рассеивая источник звука то в одну, то в другую сторону.

Там его и нашли Семён с Саньком.

Оба друга остановились в нерешительности.

- А где профессор? – Саша осматривался по сторонам. – Я думал, это он кричал.

Семён подсел ближе к фотографу, и впервые в жизни положил ему руку на плечо.

- Николай, - тихо спросил он. – Где Василий Михайлович?

Как не оттягивал Губа эту минуту, однако делать было нечего.

- Нет больше вашего начальника. Испарился.

И он рассказал всё, от начала до конца. В конце изложения фактов, он хотел было подробнее рассказать о муравьях и гигантском пауке, но Семён перебил:

- Вы говорите, что шли впереди, и вам в спину ударила звуковая волна, а когда обернулись, профессора уже не было?

- Да.

- И он шёл за вами, не отставая, почти след в след?

- Шагах в десяти от меня.

- Но…, - Семён что-то прикидывал в уме. – Прошлые радиусы поглощения червоточинами пространства были никак не меньше двадцати – тридцати метров. Почему же она не захватила и вас? Вы же были в поле её деятельности. Почему только Василия Михайловича?

- Ты у меня спрашиваешь? – обозлился фотограф. – Я уже по горло сыт вашим чёртовым Байкалом, будь он проклят на ровном месте. Старший теперь ты, вот и думай, только выводи нас отсюда поскорее! Ищи границу этого хренова купола! Протыкай как-то её – я не знаю – только ВЫВОДИ. Сначала собаки, потом лошади, затем буряты… теперь вот – начальник. А завтра кто? Я?

Он поднялся и со злостью швырнул рюкзак к ногам друзей.

- Вот вам подарок от очередной «гостьи». Там ядро и кивер. Так, по-моему, называл эту шляпу ваш профессор. Скажите спасибо, что таскал их с собой, пока блуждал по лесу. По большому счёту, оно мне надо?

Семён наклонился и вынул содержимое. Губа меж тем закончил:

- Я тебе больше скажу. Профессор нёс эту шляпу в руках, так же как и ружьё, а рюкзак был у него за спиной. Ты спрашиваешь, отчего воронка смерча не поглотила нас вместе? А почему же тогда ваш дядя Вася исчез со всем его содержимым – даже с ружьём, а этот чёртов кивер с косичками – остался. А? Философ, мать твою! Вот и разгадывай теперь этот ребус – ты у нас теперь начальник. А я пошёл в пещеру, я голодный с самого утра. Как по мне, то вся эта хрень – те же яйца, вид с боку: что та червоточина, что эта…

Вырвав у остолбеневшего Саши карабин из рук, Губа нервными шагами пошёл прочь – в сторону, где стреляла Люда.

Всё это время Саша не мог прийти в себя от ошеломляющей действительности: начальника экспедиции, дяди Васи, теперь с ними нет. Что он скажет девушке, вернувшись в лагерь? Для Люды профессор был вторым отцом и, пожалуй, единственным близким оставшимся человеком во всём мире. Она-то как теперь перенесёт эту утрату?

Санёк спохватился. Нужно хоть как-то подготовить его любимую к этой жуткой новости, а то этот Губа наплетёт ей чёрти что с три короба.

- Сёма, хватай рюкзак, нужно опередить фотографа, пока он всё не рассказал Люде прежде нас.

И Саша помчался в лагерь другой дорогой. Нужно было успеть туда первым.

… Ночь обещала быть долгой и печальной.

**** КОНЕЦ 4-й ГЛАВЫ ****

Глава 5: 1812 год. Калужская дорога.
********

Бледное серое утро. Лёгкий ветерок пробегал по вершинам холмов, раскачивая кусты и кружа рано опавшие листья.

Начало августа-месяца.

Великое множество австрийцев, венгров, пруссаков, французов покрывало небольшие холмистые высоты. Мохнатые шапки гусар, высокие каски гренадёров, полуконические киверы пехоты, копья, кривые сабли кавалерии – сверкали, мелькали и гремели в неверном свете сумрачного утра. Лошади, пушки, повозки с провиантом и боеприпасами.

Французская армия широко раскинулась; правое крыло упиралось в некую безвестную деревушку, образуя угол с центром, а левое подходило вплотную к Калужской дороге. На трёх лесистых холмах возвышались в три ряда временные укрепления, снабжённые двадцатью большими орудиями и столькими же гаубицами. Кроме того, на каждый батальон было по четыре пушки, так что всего имелось более двухсот орудий – и это только в авангарде армии, в наступательной её части. За авангардом следовали резервы и тыловые полки, так же снабжённые артиллерией; далее шли роты обеспечения, обозы, лазареты, палатки маркитанток. Замыкали продвижение армии всевозможный сброд разного люда, следовавший за могучей массой чуть ли не со всей Европы, с того момента, как Наполеон перешёл российскую границу и 24 июня форсировал реку Неман.

Корпуса Понятовского и Мюрата обходили Калужскую дорогу справа, продвигаясь к Москве в одном дне пути от генерального штаба Наполеона.

При первом выстреле, заставившем всколыхнуться армию, музыканты торжественно и стройно заиграли «Марсельезу». Звуки труб слились с громом канонады. Двести тысяч человек, составлявшие авангард наступления, подхватили величественные слова гимна революции под аккомпанемент пушек и труб.

Артиллерия издали разрушала все наступления русских, которые редкими наскоками казачьих эскадронов вот уже несколько дней тревожили наступающие части французов – но не более. Настоящего массового сражения всё не было. Французская армия неуклонно продвигалась к историческому городу, встречая на пути лишь мелкое слабое сопротивление противника, как, например, сегодня.

… Василий Михайлович узнал всё это позже.

Пошатываясь и приходя в себя, он ещё не совсем понимал, куда занесла его судьба. Прислонившись к стволу дерева, он ощупал себя, составляя предварительное мнение о собственном самочувствии. Он уже понял, что на какое-то время терял сознание. Где-то впереди должен идти Губа…, однако почему-то сейчас в этом уверенности не было. Откуда эта пушечная канонада, эхо взрывов и далёкий звук военного марша, пробиравшегося отголосками средь древесных порослей небольшого леса?

Кругом всё дрожало от взрывов, и уже чуть пожелтевшая листва осыпалась со старых вековых деревьев, хотя вокруг было много разнообразной зелени.

Стоп!

Куда он попал?

За минуту до этого, он, собственно говоря, шёл по байкальскому лесу вслед за фотографом, видел озеро вдалеке, и было это в конце весны 1979-го года. И был исчезнувший затем лётчик, и были громадные муравьи с пауком. И была воронка. Что изменилось?

Бах!!! – раздался взрыв совсем рядом.

Профессор схватился за оглохшие уши и выпустил из рук карабин.

«Господи!» (тут уж точно поверишь в Создателя всей вселенной). Откуда взрывы?

Начальник экспедиции прислонился к дереву, пытаясь привести мысли в порядок.

Теперь он окончательно вспомнил воронку смерча, подхватившего его за секунду до того, как его в спину ударила акустическая звуковая волна, и он потерял сознание. Это было в байкальском лесном массиве, и впереди него шёл Николай, нёсший ядро и кивер.

Теперь всё ясно, откуда французская речь. Недаром он рассматривал в том лесу артефакты, пытаясь определить, какого они времени.

Вот СЮДА-ТО он и попал…

Профессор бросил взгляд на часы, и даже не особо удивился: они работали. Часы показывали 2:45 ночи – именно то время, когда они остановились там, на Байкале, на восьмой день их продвижения и, вероятно, вхождения в Баргузинский треугольник.

А сейчас, здесь, было никак не меньше шести часов утра, и это было любопытно. Изменилось не только пространство, в котором он недавно пребывал – изменились и показания времени. Что ж…, занятно. Теперь нужно придумать что-то с рюкзаком, ружьём и одеждой. Рюкзак и ружьё он может закопать здесь, под деревом – всё равно либо отберут, либо…

Наскоро сложив в яму рюкзак и ружьё, он быстро пробежался руками по карманам, чтобы скинуть в рюкзак те предметы, которых в начале 19-го века ещё не существовало в обиходе: зажигалка, фонарик, складной ножик; даже блокнот с походными записями и копиями карт маршрута экспедиции – всё уместилось в рюкзаке.

За лесом всё так же бухало и свистело. Деревья, окружавшие начальника экспедиции, мелко вздрагивали в такт разрывавшимся где-то далеко снарядам. Воздух пропитался серой и пороховой гарью.

Спешно закидав яму землёй и листьями, он оглядел себя с ног до головы. Свитер, брюки, ботинки, и… часы на руке. Вот те на! А за них он и не подумал… что с ними-то делать? Таких наручных механизмов в Европе 19-го века ещё не выпускали.

Однако что-либо предпринять он не успел. На поляну из-за деревьев внезапно вышел офицер в форме гренадёра, в сопровождении трёх пехотинцев французской армии.

Необычное одеяние начальника экспедиции сразу привлекло внимание офицера драгунского полка, если учесть, что перед появлением незнакомца, в гуще деревьев пронёсся стремительный вихрь, никак не вязавшийся с отдалёнными взрывами, и вырваший с корнями некоторые кусты, образовав правильные концентрические круги неведомого энергетического поля. Лейтенант это увидел, почувствовав в воздухе запах озона. Теперь все четверо уставились на незнакомца, и офицер что-то властно спросил по-французски; при этом, пехотинцы взяли Василия Михайловича на прицел, наставив то ли аркебузы, то ли мушкеты.

Частичное знание французского языка позволило профессору моментально сориентироваться в обстановке, и он, повернув пустые ладони вверх, как можно вежливее ответил:

- Бон шанс (что означало – «желаю успеха»).

Лейтенант удивлённо посмотрел на своих подчинённых и затем вновь обратился к незнакомцу в странной одежде:

- Говорите по-русски. Я понимаю.

Произношение у него было довольно сносным, и, чуть картавя, он спросил:

- Партизан?

- Нет-нет! – поспешно замахал руками профессор, показывая, что в них ничего нет. – Я не солдат. Из города выходил вместе с семьёй, но вчера потерял их. Вот теперь ищу.

- Из какого города? – офицер дал знак солдатам опустить ружья.

- Из Калуги… (И надо же – попал, что называется, в точку)!

Офицер заметно оживился и даже улыбнулся снисходительно.

- Что же вы бежите с семьёй из города, который мы ещё не заняли?

Тем самым, он дал Василию Михайловичу сразу обширный простор для импровизации.

«Всё же наступление. Я был прав. Отчего нет? Но как всё обернулось! Как удачно я выбрал город: теперь срочно нужно покопаться в истории. Итак, что мы имеем. На Москву шёл Удино, Ней, Понятовский, Мюрат; Даву был в арьергарде. Судя по их цветущему виду, передо мной части авангарда. Может даже Наполеон где-то недалеко со своим штабом. Нужно гнуть свою линию и не вызывать подозрений».

Поэтому ответил:

- Да. Ваша доблестная армия ещё не заняла мой город, да и до Москвы ещё далековато. Но наши, не менее доблестные войска уже на подходе, и будут защищать столицу земли русской до последнего солдата. Моя семья эвакуировалась два дня назад вместе с остальными жителями, а я вот затерялся в этом лесу.

Лейтенант с интересом рассматривал незнакомца, затем, видимо, что-то решив, показал жестом в сторону тех деревьев, из-за которых они вышли:

- Пожалуй, отведу я вас к своему командиру, в штаб артиллерийского корпуса. Там всё и расскажете.

Таким образом, волею судьбы и силой обстоятельств, Василий Михайлович оказался в гуще событий наступающей французской армии 1812-го года, августа месяца – его середины. Выйдя из леса, он окунулся в грандиозность всего того, что всегда происходит при наступлении. Колоссальная масса людского потока, пришедшая в движение при утреннем коротком наскоке русских партизан, закружила его в себе, поглотила, словно губка воду и растворила в себе как незаметную песчинку. За партизан он понял по обрывкам фраз: в них присутствовали фамилии Платова и Давыдова. Вся эта масса вокруг него сейчас бурлила, колыхалась и готовилась в дальнейший поход на Москву. Настроение у солдат и офицеров было превосходное. Нередко слышался заразительный смех, и тут и там спонтанно возникали песни, подхватываемые сразу в нескольких местах.

Проходя вместе с лейтенантом мимо пушечных лафетов, начальник экспедиции увидел в ящиках орудийные ядра, переложенные соломой. Одно из таких ядер он уже однажды держал в своих руках – там, у себя, в своём времени.

Пока они пробирались сквозь полки к палатке штаба корпуса, Василий Михайлович впитывал в себя всю мощь и грандиозность французского наступления. До самого горизонта, скрывавшегося за лесистыми холмами, людская масса голов волновалась и кипела. Дороги и наскоро наведённые мостки через мелкие речушки были забиты повозками, телегами, пушечными лафетами на конской тяге. Везде раздавалось ржание лошадей, окрики офицеров, скрип, лязг орудий и прочих шумов, заполонивших безмерное пространство русских земель. Да. Это было самое настоящее наступление. До 26-го августа по старому стилю, или до 7-го сентября по новому, оставалось, возможно, каких-то две недели.

Это будет Бородино.

Однако они до него ещё не дошли. Сейчас, как он понял, главная задача ближайших дней, сделать небольшой крюк и овладеть Калугой - базой снабжения всех окрестных войск. До этого, 3-го августа под Смоленском соединились две русские армии, но стратегического перевеса это русским не принесло – их было несравненно меньше, чем растянувшаяся теперь по всем просторам армия Наполеона, насчитывающая четыреста тысяч солдат и офицеров авангарда, и ещё около двухсот тысяч наёмников из разных порабощённых им стран.

Теперь Василий Михайлович понимал состояние Санька, когда тот оказался в 1943-м году, ошарашенный и не знающий, куда ему идти. Однако там с ним были Борис и Алексей, а здесь – потенциальные враги.

Профессор умственно подсчитал, сколько лет теперь его отделяет от его (ещё не родившихся) друзей. Цифра оказалась внушительной, и он даже, забыв об осторожности, присвистнул, чем привлёк внимание одного из конвоируемых. Тот, видимо посчитал уместным подтолкнуть пленника в спину прикладом – что и сделал, но несильно. Подражают гуманности императора, мелькнуло у профессора. Все хотят быть похожим на своего кумира. Впрочем, это ненадолго: скоро они будут его ненавидеть.

Так сколько же? Получалось – 167 лет! – пронеслось в мозгу. – Невероятно! Вот это его занесло!

Огибая батареи артиллерии и пробираясь сквозь ряды солдат, профессор ловил на себе удивлённые взгляды, смешанные с любопытством: такой одежды, а точнее, по их понятиям, обмундирования, они не видели никогда в жизни. Хорошо, что свитер был ручной работы, без всяких узоров (его связала Людочка), и рукав левой руки хоть как-то прикрывал часы «Победа»; а если у него проверят в штабе карманы, заставив раздеться?

Трубка у него старая – с этим проблем не предвидится. Верёвка - шут с ней – наговорит, что в голову придёт. Карандаш? А что, в России 19-го века не могли делать такие грифельные палочки? Пусть докажут, тем более он затёртый, и надписи «Красный Октябрь» давно не видно. Остаются часы и ботинки, а так же спортивные трусы и майка. Вполне очевидно, его могут там раздеть. С нижним бельём вроде бы не должно быть проблем – мало ли, может ему, как учёному, такая одежда положена по статусу…

А вот с часами и ботинками может выйти неувязка.

Василий Михайлович не успел додумать выход из сложившейся ситуации, как они остановились у большой двухъярусной палатки, похожей на шатёр, и окружённой взводом национальной гвардии.

Страха, на удивление, у профессора не было, и когда лейтенант откинул полог палатки, он смело вошёл внутрь, натянув рукав свитера на часы.

********

Убранство внутри передвижного шатра было великолепным, и поражало своей роскошью. У выхода изнутри на карауле стояли два вышколенных гвардейца из свиты самого императора. Профессор цепким взглядом моментально осмотрел походный интерьер передвижного генерального штаба и убедился, что Бонапарта здесь нет.

Вместо него, на козетке, в расстегнутом маршальском мундире полулежал сухопарый, выше среднего роста, ещё не старый господин с картой в руках.

Василий Михайлович тотчас же мысленно сравнил представшего перед ним военачальника с портретами маршалов, которых помнил ещё со школы, и остановился на одной фамилии: Ней.

Да. Это был он. Мишель Ней, один из сподвижников Императора ещё с тех времён, когда Бонапарт был простым капитаном артиллерии. Родился в 1769-м году, ровесник Наполеона, и считался, как и Лефевр, его близким другом; получил титул герцога Эльхингенского, а позднее, после русской кампании – князя Московского. После «Ста дней» будет расстрелян Бурбонами в 1815-м году, в возрасте 46-ти лет, в самом расцвете сил и блестящей карьеры. Стало быть, сейчас ему 43 года, подумал профессор. Неплохой возраст для маршала Франции.

Лейтенант встал по стойке смирно и что-то бегло заговорил по-французски, из чего профессор понял только то, что речь идёт о промчавшемся в лесу смерче, кругах на земле и о нём самом – о незнакомце в странном одеянии.

При появлении пленника, маршал встал, застегнул мундир на все пуговицы и бросил на незнакомца изучающий взгляд, в котором, впрочем, не было ни тени враждебности – скорее, любопытство. Звёзды и ордена так и сверкали на его парадном рединготе, и Василий Михайлович невольно засмотрелся на всё это великолепие, видя такую роскошь близ себя впервые в жизни, да ещё и на живом маршале – легенде всей Европы: так и хотелось дотянуться до ленты Почётного легиона.

На большом дубовом столе стоял канделябр со свечами и полупустая бутылка венгерского вина токай. Вокруг лежали свитки и рулоны бумаг – всевозможные донесения с фронта, депеши, карты, переписки с другими командующими. Два кресла впереди стола и четыре по бокам были обшиты красным бархатом (любимым цветом Императора), внушительных размеров персидский ковёр покрывал песок, набросанный внутри помещения на траву; по периметру стояли высокие факельные торшеры, а за спинкой козетки висела триптихом карта, разделённая на три части: Францию, Европу и Россию. Разноцветные флажки, утыканные в карту, указывали локацию различных войск, и когда вошёл профессор, от карты отошёл внушительного вида господин с указкой в руке, в таком же в маршальском мундире,– видимо, до этого показывавший расположение и движение неприятеля.

Профессор узнал и его. Он неплохо помнил портреты основных маршалов Наполеона.

«Луи Александр Бертье, - мелькнуло воспоминание, - князь Невшательский. Начальник генерального штаба Наполеона с 1799-го по 1814-й годы. Как раз сейчас он здесь. С чего бы? Почему не в штабе Императора? Самый старший по возрасту. Родился в 1753-м году, а закончит жизнь в 1815-м, так же, как и Ней».

Профессор с благоговением смотрел на двух великих военачальников, покоривших своим гением почти всю Европу, но, увы, не покоривших Россию.

В палатке так же присутствовали несколько генералов, утро только начиналось и, вероятно, предстоял военный совет, когда ввели пленника.

Все с интересом и любопытством принялись рассматривать незнакомца: пленники попадались им и ранее, однако этот, похожий на выходца из иного мира, по–видимому, попался им впервые.

- Votre nom? – почти дружелюбно спросил Ней.

Профессор почтительно назвался и поклонился в ответ. Он принялся лихорадочно копаться в полузабытых знаниях французского языка, чтобы ненароком не сболтнуть что-то лишнее. Любой неправильный оборот речи мог свести на «нет» все его усилия остаться здесь инкогнито. Однако, в конце концов, общался же он когда-то с Жаком Ивом Кусто…

- Tu nes pas arme? – последовал второй вопрос.

Василий Михайлович с мольбой посмотрел на лейтенанта, и тот пришёл на выручку.

- Можете говорить по-русски, - предложил он. – Я буду переводить.

Далее разговор пошёл более оживлённо. Ней задавал вопросы, профессор отвечал, лейтенант переводил.

- Вы без оружия? Потеряли семью?

- Да. Мы вышли два дня назад из Калуги.

- Oh c’est genial ! J'a aime cette ville.

- О! Это замечательно. Этот город мне нравится, - перевёл гренадёр.

- Que faire, votre profession?

- Ваша профессия?

- Je suis un scientifique. – Я учёный.

Профессору предложили сесть, и по всему было видно, что к нему относятся не как к пленнику, а скорее как к диковинной вещице, словно попавшей в коллекцию. Русские учёные ещё не попадались французской армии, и начальника экспедиции закидали вопросами и даже поднесли хрустальный бокал вина. Лейтенант успевал переводить в ту и в другую сторону.

Снаружи послышались звонкие звуки фанфар и громогласные крики приветствий на разных языках. Бонапарт въезжал в передовые части авангарда.

Ней дружелюбно обратился к начальнику экспедиции:

- Nous vous reverrons.

«Мы ещё встретимся с вами» - перевёл для себя профессор. Тут лейтенант был не нужен.

Затем маршал отдал приказ гренадёру:

- Le nourrir et le laisser se reposer.

И это Василий Михайлович понял без перевода: «Накормите его и пусть отдыхает».

К своему глубочайшему сожалению, профессора вывели через задний полог шатра, а раз так, то Императора в этот раз он не увидит – предстоял военный совет, и чужаку, пусть даже учёному из России, присутствовать на нём было не место. Кто знает, может в следующий раз повезёт и он увидит воочию этого гениального полководца, авантюриста, держателя в руках всей Европы, а затем всеми покинутого, затравленного вероломным предательством Марии Луизы, брошенного своими маршалами, и забытого. На миг среди палаток ему бросилось в глаза вносимое в шатёр имперское знамя. В этом священном символе императорской гвардии сосредоточилась вся слава восемнадцати последних лет: непобедимое, развевалось оно в Вене, в Берлине, в Труа. Войдёт оно и в Москву непобедимым. А вот вынесут его из опустошённой пожаром столицы России уже не с такими почестями. И ему, закопченному пороховым дымом, предстоит погибнуть в рядах последнего артиллерийского дивизиона под Ватерлоо.

Но это будет позже.

Сейчас же, начальник экспедиции невольно задержал шаг и, пользуясь невниманием своего стражника, когда тот отдавал честь почётному караулу, успел заметить входящего вслед за знаменем в шатёр маршала Мортье – его он тоже без усилий вспомнил по портретам из книг цикла «Полководцы Европы 18-го и 19-го веков». Этот проживёт дольше всех, подумал профессор. Мортье Эдуард Адольф: маршал, командир корпуса гвардии Его Императорского Величества. Так вот откуда гвардейское знамя, внесённое в штаб! По традиции, следом за ним должен войти и сам Император.

Однако, как ни прискорбно, Василий Михайлович не увидел остального. Отдав подобающую честь, лейтенант поспешил оттеснить незнакомца к противоположному краю шатра и вежливо подтолкнул пленника к небольшой землянке, временно выкопанной в невысоком холме.

Вся грандиозность событий, навалившаяся в это утро на него, просто не укладывалась в голове – пусть и достаточно учёной. Впрочем, с другой стороны вовсе не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы констатировать тот факт, что всё происходящее с ним сейчас было форменным образом РЕАЛЬНО.

Он, доктор наук и почётный член всевозможных исторических и географических обществ, автор многих трудов по геологии, археологии, палеонтологии, кандидат в президиум академии, друг Тура Хэйердала, Карла Сагана и Жака Ива Кусто, не мог сейчас разложить всё по полочкам, провести анализ сложившейся ситуации и сделать хоть какие-то логические выводы: ОН ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ПОПАЛ В 19-Й ВЕК, В АРМИЮ ФРАНЦУЗСКОГО ИМПЕРАТОРА? Или же всё происходящее с ним сейчас не более чем иллюзия?

Его мысли прервал лейтенант гренадёров:

- Располагайтесь до утра. Поесть вам принесут в обед и на ужин. Рукомойник у того дерева, там же и уборная – туда будете ходить в сопровождении караульного.

- Я всё же пленник?

- Отнюдь. Раз вы не солдат, то скорее гость. Но гость под надзором – простите – таковы мне даны указания. Документов у вас нет, и после того, что вы здесь всё увидели, отпускать без присмотра вас, согласитесь, рискованно. Командующий ещё раз захочет с вами поговорить утром – он у нас имеет слабость к людям науки. А пока, надеюсь, вам будет не скучно.

Лейтенант поклонился и показал рукой на просторную поляну за деревьями, где протекал извилистый ручей.

- Когда отдохнёте, вечером сможете погулять под звёздами. К тому времени поляна освободится от пушек и палаток.

- И я буду гулять под конвоем?

Офицер вновь поклонился и развёл руками в стороны, давая понять, что он не властен над приказами. У входа в землянку уже стоял невозмутимый солдат, будто выросший из-под земли.

Уходя, лейтенант всё же задал тот вопрос, которого профессор ждал ещё в штабе:

- Как вы оказались в лесу сразу после того, как там пронёсся неизвестно откуда взявшийся смерч?

Василий Михайлович сглотнул комок в горле, и как можно безмятежнее ответил:

- Я и сам видел этот вихрь издалека, но к нему никакого отношения не имею. Шёл два дня, заблудился, думал, выйду из леса в надежде отыскать свою семью. А тут выстрелы, взрывы, и вдруг вы из-за деревьев.

Офицер лукаво улыбнулся:

- Да я ведь наполовину ваш земляк. Детство провёл в Орловской губернии, затем волею родителей оказался в Марселе, а позже в кадетском училище под Лионом. Французский язык стал мне родным, однако и о русском не забывал. Теперь состою аншефом-переводчиком при его сиятельстве маршале Нее. Приятно вновь оказаться в когда-то родных краях. Так вы говорите, к вихрю не имеете никакого отношения?

- Нет, - едва не запнулся профессор. – Я был в стороне от него.

- И он взялся ниоткуда, и тут же в никуда пропал, так что ли?

- Точно так.

Лейтенант хитро улыбнулся:

- Ну-ну… - и подмигнул учёному, прощаясь до утра.

«Он что-то знает или что-то видел» - пронеслось в мозгу. Василий Михайлович вежливо поклонился, давая понять, что он явно не в курсе каких-либо подозрений насчёт него.

На том и расстались почти хорошими приятелями. Попади он в лесу в руки другого офицера – кто знает, чем бы всё это обернулось.

Василий Михайлович вздохнул и подмигнул часовому.

********

Продолжая вынашивать план спасения, профессор спустился в некое подобие блиндажа.

Формально, землянка была удобной, сухой и довольно просторной. Сразу чувствовался французский стиль и, похоже, она предназначалась офицерам среднего ранга, командующими артиллерийскими расчётами, ротами пехоты и драгунскими полусотнями. Обстановка была простой, походной, но комфортной. Очевидно, она служила временным общежитием перед большим наступлением и сейчас она была пуста. Командиры покинули её на рассвете вместе со своими частями, ушедшими вперёд по Калужской дороге: остался даже запах кофе и дорогих сортов табака.

По периметру стен в землю были вкопаны две двухъярусные деревянные лежанки – итого на четыре человека. На лежаках размещались свёрнутые в рулоны матрацы, видимо приготовленные для вновь подходящих из арьергарда командиров. Посреди помещения стоял врытый в землю дубовый стол, вокруг которого располагались срубленные табуреты и подножки для ног. Всё продумано – недаром французы. На столе стоял бронзовый канделябр на шесть свечей (новых, уже заменённых). Перед выходом и у каждой кровати висели плашки с такими же свечами, и в случае наступления сумерек, вся землянка, похоже, освещалась не слишком ярким светом – читать и писать было не только можно, но и удобно. По стенам висели дешёвые походные полотна, изображающие дворец Тюильри, пейзажи Парижа и обнажённых Венер в танце вакханалий. Василий Михайлович обратил внимание на внушительный портрет Бонапарта кисти Давида, висящий справа от входа. На нём Император был изображён сидящим на вздыбленном коне – с золочёной шпагой в вытянутой руке, призывающий к атаке. Позже, спустя полтора века, этот портрет будет находиться в Лувре, в самом центре Парижа, и не «реставрация», ни «сто дней», ни забвение на острове Святой Елены не помешают этому шедевру добраться до современников 20-го столетия. Вот где парадокс Времени! Кривизна пространств и тайна всей Вселенной. Он в землянке французов – кто бы мог поверить – и перед ним портрет Императора, написанный вполне возможно с натуры лет шесть назад.

В дверь постучали, и профессор предпочёл подняться: вежливость всегда была его отличительной чертой, даже если это мог быть караульный. Так и есть – вошёл солдат, держащий в руках поднос (интересно, как он мог постучать, если руки заняты)? На подносе стоял солдатский котелок, изящная кружка и фужер красного вина; тут же была и початая бутылка с заткнутой пробкой. Поставив поднос на стол, француз молчаливо показал на мыло с бритвенным прибором и вопросительно взглянул на Василия Михайловича, как бы спрашивая: «побриться, помыться не изволите, ваше сиятельство… или как там у вас по-русски»? И дал понять, что будет иметь честь проводить его до умывальника на поляне.

Профессор рассмеялся. Можно ведь подсчитать, сколько он теоретически не брал в рот еды. По годам выходит 167 лет назад по обратной директриссе. Самая продолжительная голодовка в истории человечества! Загадка сфинкса перед таким парадоксом, всё одно, что молекула против звезды по размерам.

В котелке был горячий густой суп, похожий на жульен.

Пообедав, Василий Михайлович вышел из землянки, намереваясь ополоснуться и сходить в уборную. Стражник взял почтительно «на караул» и жестом пригласил следовать за собой. Профессор успел заметить, что теперь это был другой солдат.

Поляна была пуста, стояли лишь неубранные палатки для вновь подходивших войск, да тлели очаги костров, возле которых стояли треноги с подвешенными котлами. Вдалеке слышался смех маркитанток и густоватые басы ухаживающих за ними офицеров. Ряд срубленных из дерева шатких кабинок предполагал наличие сразу нескольких уборных – и надо же, воспользовавшись одной из них, профессор остался весьма довольным: относительно чисто и по-европейски – вот что значит французы.

Тут же к деревьям были прибиты умывальники с носиками, а под ногами лежали несколько сколоченных наспех поддонов под ноги. Цивилизация!

Профессор не успел по достоинству оценить эстетику своих врагов, как вдруг за его спиной что-то просвистело, и он услышал позади себя взрыв. Где-то заржали лошади. День, до этого бывший спокойным, в одночасье превратился в короткий огненный ураган. Уже позже он узнал, что это была очередная небольшая атака партизан – около сотни всадников с двумя пушками нахлынули лавиной на неприятеля, порубили с десяток пехотинцев, снесли выстрелами несколько палаток, и так же внезапно ускакали, рассыпавшись в невысоких холмах.

Один из этих выстрелов едва не зацепил профессора.

Солдат, шедший за ним, вдруг резко вскрикнул. Обернувшись, профессор увидел, как у того с головы снесло полчерепа, и разбившись о ближайшее дерево, разбрызгалось в разные стороны. Мозг солдата колыхался в другой части черепной коробки, как яйцо всмятку, поданное к столу. Голова стражника стала похожа на кастрюлю со сбежавшими в кипятке макаронами, сгустками мозгового вещества, спадавшими на землю. Ядро, едва не угодившее в профессора и попавшее так метко, шипело теперь у ног бедняги, врывшись в землю почти наполовину. От близкого взрыва у Василия Михайловича заложило уши, и пыль, поднятая с земли вместе с кусками грязи, почти полностью залепила глаза.

Потом всё утихло так же внезапно, как и началось. Французские уланы кинулись было догонять партизан, однако тех уже и след простыл.

Придя в себя от столь стремительной, но бесполезной атаки, Василий Михайлович осмотрел поляну. Несколько палаток горело, но большого урона атака не принесла, если не считать пары десятков убитых и покалеченных пехотинцев, попавших в полосу огня, как этот, в общем-то, предупредительный и вежливый стражник. Похоже, он ещё ни разу не успел выстрелить в этой войне, так как профессор запомнил его форму. Она была не солдатской, а… тамбурмажора. Барабанщика. Даже как-то жаль стало его. Такие люди не должны умирать. Он не относился к военным и не предназначался для убийства русских солдат. Он был оркестрантом, которые в походе играют марш «Марсельезы», чтобы поднимать дух другим солдатам.

К поляне уже спешили санитары, а в штабе, наверное, и не услышали этих нескольких взрывов и выстрелов – так всё было быстро закончено.

Что ж, печально подумал профессор, одним тамбурмажором во французской армии стало меньше. Мир его душе. Аминь.

Василий Михайлович ещё отряхивался, когда к нему подбежал его давнишний лейтенант.

- Вас не зацепило? – с неподдельной тревогой выпалил он. Было видно, что он симпатизирует пленнику в странной одежде – может потому, что был отчасти земляком, а может потому, что всё-таки что-то знал и видел: уж очень ему, очевидно, хотелось раскрыть для себя загадку появления незнакомца у него на глазах ниоткуда, там, в лесу, после внезапно пронёсшегося вихря.

- Нет, - ответил начальник экспедиции. – Меня-то не зацепило, а вот вашего тамбурмажора придётся, видимо, хоронить. Ядро снесло ему полголовы.

Офицер мельком взглянул на санитаров, уносящих тело:

- Что ж… это война.

Гренадёр развёл руками.

Когда подходили к землянке, Василий Михайлович решительно спросил:

- Так вы видели, как я появился в лесу?

-А вы как думали? Видел. Из ПУСТОТЫ.

И лейтенант хитро подмигнул.

********

Переночевал профессор относительно неплохо, с комфортом. Лейтенант вчера так и не узнал от профессора, каким образом тот очутился в лесу без поклажи и документов. Он срочно был вызван в штаб, в ставку Императора, по слухам решившего здесь переночевать, позавтракать с утра, и двинуться затем к штабу Мюрата и князя Юзефа Понятовского.

Наступившее утро ознаменовалось новым наскоком казачьей сотни, но где-то далеко от землянки, за соседним холмом. Удачной ли была атака, он так и не узнал, поскольку сразу после умывания и лёгкого завтрака его вызвали в штаб. Вошедший знакомый лейтенант был с утра свеж, выбрит и как всегда приветлив, вроде как и не было вчера того лукавого взгляда, с которым он, уходя попрощался.

Войска прибывали и, переформировываясь, уходили в сторону Калужской дороги. Впервые профессор услышал скандинавскую речь и вспомнил, что шведы тоже входили в состав наполеоновской армии, а уже через полтора года будут в числе союзников против того же Наполеона. Как быстро меняется политика, не правда ли, спросил он сам себя. Под Лейпцигом в 1813-м году шведы будут драться против французов вместе с австрийцами, русскими, пруссаками. Там же, к слову сказать, впервые в истории будут применены прототипы ракет, которые затем усовершенствует наш русский генерал Засядько – вот, без преувеличения, ещё один военный учёный, которого следовало бы внести в историю. Именно его гвардейский корпус подвергнется первой в истории атаке ракетной техники.

Лейтенант отвлёк мысли профессора.

- Маршал Ней вскоре вас примет. Сейчас они с Мортье беседуют по поводу дальнейшего наступления.

- А Император?

- Он отбыл ещё утром вместе с начальником штаба Бертье и маршалом Лефевром.

- И я его так и не увидел. – Сожаление Василия Михайловича было, что называется, налицо, отчего гренадёр обнадёжил:

- Ничего. Если будете при главнокомандующем, то ещё увидите. Меня можете не бояться, - доверительно произнёс офицер, глядя на задравшийся рукав гостя. – Я ещё в первый раз заметил этот прибор у вас на руке. Напоминают часы, верно? Однако, ни при дворе Императора, ни во всей Европе я не встречал ничего похожего. Покажете? – и лейтенант протянул для пожатия руку:

- Меня зовут Мишель. По-вашему Михаил, - засмеялся он и подмигнул. – Будем друзьями?

Профессор даже не медлил с ответом. Этот молодой гренадёр ему положительно нравился.

- Будем! – ответил начальник экспедиции и пожал в ответ протянутую ладонь честного француза.

- Тогда самый главный вопрос, Василий Михайлович.

Лейтенант вновь улыбнулся:

- Вы… ОТКУДА?

Мишель, казалось, и сам боялся ответа – настолько его улыбка была растерянной. Не каждый день видишь в лесу пронёсшийся смерч, и вынырнувшего из него русского учёного. Он предполагал, что здесь не обошлось без нечистой силы, магии или колдовства, пусть и был он образованным человеком. Откуда было молодому офицеру французской армии 19-го столетия знать такие понятия, как «пространство-время», «червоточина» или «перемещения в параллельных измерениях»? Профессор и сам-то едва понимал смысл всего с ним происходящего – что уж говорить об обычном офицере-переводчике, окончившим кадетский корпус. Как объяснить этому любознательному командиру гренадёрского взвода, что он, учёный из России, на самом деле является главой экспедиции, которая будет происходить на просторах Байкала спустя 167 лет, начиная от этого времени: он и озера-то такого не слыхивал. И как объяснить, что его сюда «перекинула» червоточина времени, «оставив» взамен на Байкале лётчика второй мировой войны, которая произойдёт за 38 лет до профессорской экспедиции, если и о первой мировой войне тот не имеет ни малейшего понятия? Мало того, этот славный лейтенант не имеет даже понятия о том, какое бесславное будущее ждёт его армию после отступлении из Москвы. Может и жить-то ему осталось всего три-четыре месяца, кто знает…

Как? Как всё это объяснить?

Мишель сам пришёл ему на выручку.

- Если по какой-то причине не можете говорить, я не настаиваю. Скажите только одно: вы не разведчик?

- Абсолютно! – с облегчением выдохнул профессор. – Какой из меня разведчик, Мишель, посмотрите на мой возраст? Если бы я был солдатом, то мне впору было бы полком командовать, а не по лесам в одиночку бегать. Я действительно человек науки и попал к вам по недоразумению (что, собственно говоря, являлось чистейшей правдой, заметил про себя учёный). Что касается одежды и часов, то… (тут надо что-то приврать…) - эта одежда выдавалась нам в академии при проведении кое-каких опытов в области химии. На мне был ещё плащ, однако я его потерял в суматохе.

- Да. Я видел, что вы что-то закапывали в лесу, когда внезапно появились из пустоты.

Василий Михайлович сразу вспомнил куртку, ружьё и рюкзак.

- Простите, Мишель, я действительно закопал кое-что под тем деревом, где пронёсся вихрь, но уверяю вас, там не было никаких шпионских приспособлений. Скорее, личные вещи, не более того. Не хотел, чтобы ваши солдаты или просто мародёры обчистили меня до нитки – я ведь, по сути, враг для них. А вот часы… - профессор беспомощно развёл руками и, расстегнув ремешок, передал их лейтенанту (здесь он точно ничего не смог бы объяснить). Однако попытался:

- Это опытный образец. В единственном экземпляре, который мы собрали в нашей лаборатории. Прототип будущего наручного механизма.

- Они единственные в своём роде?

- Да. Таких больше нет нигде. Даже в королевских домах Европы.

И он был прав, как никогда в жизни.

Мишель испытал нечто вроде мистического восхищения - как обычный человек, наблюдающий игру шахматного гения на двадцати досках вслепую.

Он с осторожностью вертел в руках диковинный предмет и изумлялся строением корпуса.

«Победа». Звезда вместо цифры «12». Секундная стрелка. Хорошо, что ремешок ещё кожаный. Будь сейчас железный браслет, посыпалась бы куча вопросов. Механических часов в Европе 19-го века было ещё крайне мало, и эти, как их называли, «дорогие игрушки» были прерогативой монархов и высшей знати Венских, Лондонских, Парижских, Римских и Санкт-Петербургских дворов. Мария Антуанетта, по слухам, носила в своё время перстень с микроскопическими часами наружу, да и у Марии Луизы, супруги Наполеона, был брелок на цепочке в виде золотой шишки с циферблатом внутри, обрамлённый десятком алмазов. Единственное, что вызывало сомнение, это секундная стрелка, но профессор напряг память и вспомнил, что придворные часовщики династии Журденов делали секундные стрелки ещё в самом конце 18-го века. С этим всё. Можно не волноваться, к тому же, Василий Михайлович с недавних пор начал доверять Мишелю как собственному другу.

Подбежал вестовой и объявил лейтенанту, что их ждут в штабе. Главнокомандующий освободился и желает видеть русского учёного вместе с переводчиком-лейтенантом.

Мишель вернул часы и, уже идя рядом, шёпотом произнёс:

- Ничего подобного в жизни не видел. Если хотите, мы завтра вдвоём, чтоб никто не знал, сможем вернуться к вашему месту, и вы заберёте из ямы свои вещи.

… А вот такого подарка судьбы профессор явно не ожидал.

Не иначе как снова его величество Провидение вступило в силу.

********

Их беседа длилась около часа. Маршал сидел за столом; профессор с лейтенантом напротив, в бархатных креслах. Вино в бокалах и сладкие пирожные в розетках способствовали обоюдно интересному и познавательному диалогу.

В этот момент в палатку вошёл адъютант и доложил о прибытии вестового из штаба Бонапарта. Маршал кивнул головой и, отпуская профессора, через Мишеля, напоследок пожелал ему всего наилучшего. С тем и отпустил обоих. У лейтенанта в руках оказался гербовый, свёрнутый в рулон листок, подписанный главнокомандующим авангардом, что данный субъект находится под протекцией самого маршала, и не подлежит ни задержанию, ни аресту. Вторым преимуществом данного документа являлось разрешение на любые перемещения в пределах локации французской армии, нисколько не опасаясь негативных последствий. А это означало, что с утра можно было наведаться в тот лес, где были закопаны его, профессора, вещи. Мишель многозначительно помахал подписанным свитком перед лицом учёного, но тот даже не взглянул на него. Казалось, он не мог прийти в себя после того, как курьер Императора вышел наружу.

- Мишель…

- Да, месье?

- Вы видели вестового, что принёс маршалу донесение?

- Видел.

- Вы не знаете, кто он такой?

- Нет, - задумчиво ответил лейтенант. – Никогда его раньше не видел. Я знаю всех курьеров Его Императорского Величества и всех вестовых из штабов Удино, Мюрата, князя Понятовского и Бертье. Этот новый. А что?

- И ваш главнокомандующий, видя нового курьера, похоже, так же не удивился?

- Мне показалось, он даже не взглянул на него – был занят беседой с вами, и просто принял пакет из рук в руки. А вам-то, простите, какое дело до этого курьера?

- То-то и оно… - пробормотал профессор, вытирая лоб платком.

Сначала знакомое ржание лошадей, затем сразу вошедший курьер.

Василий Михайлович беспомощно оглянулся, будто ища ответ на возникший вопрос из области мистики. Он не стал объяснять лейтенанту гренадёров, что вестовой, принёсший маршалу донесение, был никем иным, как…

Тем самым лётчиком из Байкала, которого они с Николаем Губой недавно похоронили в воронке.

Точная копия лейтенанта Военно-Воздушных Сил Советской армии с Курской дуги 1943-го года.

Вот так.

********

Проснувшись утром от навязчивой мысли, что только в том лесу, где он появился, можно будет найти ответы на все его вопросы, профессор уверовал: червоточина, перекинувшая его сюда, должна появиться вновь. За ним. Забрать его обратно в своё время. Иначе и быть не может. Сашу ведь она вернула назад, верно?

На столе стоял накрытый салфеткой серебряный кофейник, резная чашка времён Людовика XV-го, поднос с бутербродами и сваренными всмятку яйцами а-ля натюрель, а так же лежали вчерашние недочитанные газеты – профессор уснул, видимо так быстро, что Мишель решил его дальше не тревожить.

Он как раз вошёл в землянку.

– Вы поели?

- Да. Спасибо. Стало быть, мы можем пробраться в лес, где я закопал свои вещи?

- Можем, - хитровато ответил лейтенант с улыбкой. – Пропуск у нас есть, и блокпосты, я надеюсь, мы пройдём без всяких неприятностей. Тем более генерал Себастиани уже предупреждён маршалом лично. Кто вы такой, генерал не знает, однако предполагая к вам симпатию самого главнокомандующего авангардом, он не будет чинить нам препятствий – мало того, он только что предлагал мне ещё двух сопровождающих, но я отказался, мотивируя это вашим делом чести и честным словом учёного, что вы не лазутчик и никуда не сбежите. Да, собственно, и бежать-то уже поздно: кругом одни французские войска – партизаны Платова и Давыдова щекочут нервы где-то впереди – теперь это головная боль Мюрата и Понятовского.

Профессора обнадёжила данная ситуация. Они вышли из землянки, прихватив с собой пропуск и остатки бутербродов.

Путь предстоял через полки, через войска, через блокпосты – в глубину леса. Дальше луг и опушка леса.

Мишель подошёл первым и заговорил с капралом. У будки с покосившимся шлагбаумом стояла, обложенная мешками переносная пушка с небольшими ядрами, сложенными в пирамиду – сродни нашему русскому единорогу. Тут же находился умывальник, стол под навесом, и к будке была привязана собака неизвестной породы. Такой породы профессор ранее не встречал – очевидно, захваченная с собой из Франции. Может бриар: лохмотья шерсти так и свисали.

Из будки вышли два караульных, и Мишель предъявил капралу пропуск. Разговор шёл по-французски, и Василий Михайлович счёл за лучшее не вмешиваться, дабы не нагонять на себя и Мишеля лишние подозрения. Увидев печать штаба и подпись Нея, капрал без лишних вопросов отдал честь и, открыв шлагбаум, посоветовал напоследок:

- Там в лесу партизаны шалят, месье лейтенант. Вам дать сопровождающих?

Мишель, взглянув на учёного, отказался, мотивируя тем, что далеко они заходить не будут и вернутся часа через три, как раз к обеду.

- Тогда избегайте той части леса, - капрал показал рукой справа от себя. – На блокпосты они пока не нападают, но в самом лесу отстреливают наших заблудившихся или отставших от частей солдат. А если увидят офицера, как вас, то непременно возьмут в плен.

Мишель успокоил его, показав два своих пистолета, заткнутых за пояс.

Козырнув, капрал опустил шлагбаум и пошёл в сторожку отметить в журнале вышедших на задание двух «представителей» генерального штаба.

Но приятели этого уже не видели, углубившись в лесную чащу.

Полтора часа они блукали по лесу, отыскивая примеченное профессором дерево и свежевырытый бугорок земли; кругом слышались подозрительные шорохи, крики вспугнутых птиц, шелест веток. За всё время поисков они едва обмолвились парой фраз, произнесённых шёпотом. Однажды даже почудилась русская речь, эхом разнесённая средь вековых сосен. Где-то невдалеке ухнуло, где-то заржали кони – лес будто превратился в угрюмую колдовскую чащобу с его тайнами и опасностями на каждом шагу. Казалось, это был чужой лес. Не русский. Поэтому, когда они, наконец, увидели вихрем снесённую поляну с образовавшимися на ней правильными кругами, профессор облегчённо выдохнул и показал гренадёру рукой на дерево, под которым над землёй выступал свежий бугорок, похожий на небольшой муравейник. Оба уже подходили к нему, и профессор мучительно размышлял, как избавить достойного лейтенанта от научных объяснений, как вдруг волна спресованного горячего воздуха ударила его в спину, опрокинула на землю и заложила уши так, что, казалось, весь его мыслительный аппарат раскидало веером по поляне, словно фейерверк в небе. Боли не было – взрыв не зацепил его, как и в прошлый раз, когда снесло полголовы его часовому. Подавляя желание чихнуть и отгоняя муравья, Василий Михайлович бросил взгляд справа от себя, и ему вдруг стало мучительно плохо. Позыв к рвоте дал сигнал лёгким освободить место для протяжного всхлипа, и он едва не вырвал под себя, всё ещё лёжа на траве. Хватая горячий, пахнувший гарью воздух ртом, он дико заорал. Муравей пропал, а вместо него в фокусированном взгляде перед лицом учёного предстал носок сапога лейтенанта, подёргивающийся как примитивный организм, лишённый разума, но полный воли к жизни. Так ведёт себя хвост ящерицы, оторванный от тела – дрожащий и подпрыгивающий на земле. Профессору, слегка контуженному от взрыва, на миг вспомнились и пронеслись в сознании те кислотные жгуты, что падали с неба на побережье Байкала: они таким же образом дёргались, погибая в земном кислороде. От взрыва верхняя половина Мишеля сложилась как книжка, а потом и она упала медленно вперёд, так что когда он окончательно упокоился на земле, ноги его аккуратно лежали поверх туловища. Когда профессор, превозмогая позывы к рвоте, уставился на носок ноги, Мишель ещё пару раз дёрнувшись, застыл в траве, и лишь остаточное явление подрагивающих нервов заставляло этот носок мелко дрожать. Точное попадание пушечного ядра сложило тело лейтенанта вдвое, и Мишель, как физическая единица природы перестал существовать – так по-научному заключил бы для себя профессор. Душа, выпущенная на свободу из благородного тела, взвилась к облакам и устремилась в сонм усопших где-то там, на краю Вселенной. Мишель умер. Мир его праху.

Как бы в подтверждение этому, в лесу снова грохнуло – похоже, где-то в стороне от него шёл мелкий по значению бой; взрывы слышались периодически, и один из них как раз и накрыл профессора с Мишелем.

На поляну выскочили сразу несколько человек, среди которых выделялся внушительного роста мужик с густыми пышными усами во всё лицо. Увидев прислонённого к дереву пожилого человека, он предостерегающе поднял руку и гортанно крикнул своим:

- Не стрелять, ребята! Похоже наш, не француз.

А дальше произошло нечто…

Ударная волна, взявшаяся ниоткуда, в мгновение ока швырнула свою энергию из центра поляны по периметру кругов, и все кто находились вблизи эпицентра, были отброшены магнитными импульсами на несколько метров назад, в том числе и командир партизан. Ударившись спиной о дерево, он с заложенными ушами и открытым от изумления ртом стал наблюдать, как некие правильные концентрические круги, отделившись вначале от земли, а потом, сгруппировавшись в пространстве, образовали конусообразную воронку, которая тут же бешено завертевшись, стала поглощать в себя всё, что находилось в радиусе её действия. На миг ему даже показалось, что тело человека на земле вдруг расплылось, словно домашний кисель, а затем желеобразной массой закрутилось в цейтноте вихря. Тот человек, что стоял у дерева, подёрнулся мутноватой дымкой и прямо на глазах стал растягиваться и расширяться в пространстве, образуя некое подобие размытого отражения самого себя на водной глади водоёма. Распадаясь на части, фрагмент за фрагментом, человек по кусочкам отделился от своего первичного тела и закружился в круговороте смерча вместе с ветками, кусками глины, травой и мелкими камнями. Туда же попали и мелкие грызуны с тысячами всевозможных насекомых. Рядом с распадавшимся на фрагменты незнакомцем, в центре воронки появлялись и тут же, хлопая, исчезали какие-то плазменные образования в виде шаровых молний. Воздух наполнился озоном перед грозой. Последнее, что увидел командир партизан, была яркая вспышка и вырванная из земли сумка вместе с предметом, похожим на короткий мушкет, но более совершенный. Всё это взмыло кверху, перемешалось между собой, растворилось в пустоте, раздался оглушительный хлопок, и тут же наступила полнейшая тишина. Электрический разряд последний раз пронёсся над землёй, сгустки плазмы испарились, и всё стихло. Поляна опустела, лишь отдельные, поднятые вихрем листья продолжали тихо осыпаться на головы изумлённых партизан.

Исчезли одни за одним и круги, и тело на земле, и пожилой человек, едва стоявший у дерева.

- Свят-свят-свят… - послышалось кругом. Командир партизан генерала Платова набожно перекрестился и испуганными глазами глянул в небо, где только что растворилась и исчезла воронка смерча.

…Физическая величина ВРЕМЕНИ понесла тело профессора вперёд, растворяя его на атомы в мезонном облаке. Теперь это было уже не тело, а сгусток пыли в виде протонов и нейтронов – точно так же, как и при доставке его СЮДА.

Одиссея его пребывания в 1812-м году закончилась.

**** КОНЕЦ 5-й ГЛАВЫ ****

Глава 6: 1979 год. Третий лётчик. Баргузинский треугольник.
********

Прошло четыре дня после исчезновения профессора и три дня, как они покинули пещеру у лежбища нерп. Наступило утро. Серые предрассветные сумерки постепенно рассеивались, обнажая верхушки деревьев, и байкальское небо приобретало свою обычную чистоту и прозрачность, а на их фоне, на северо-западе едва вырисовывались неровные очертания прибрежных обрывов на другой стороне водного пространства. В этом месте озеро сужалось, и в середине его можно было разглядеть несколько островков, облепленных птицами. Место было безлюдное, и вряд ли, пользуясь нездоровой репутацией, его когда-либо посещал человек.

Без Василия Михайловича было тяжело, грустно и печально. Попытки обнаружить его за эти четыре дня ничего не принесли. Что касается Саши и Семёна, то первый старался не отходить от Люды ни на шаг, а второй взял в свои руки бразды правления их, теперь уже, маленького отряда.

Таково было положение команды, когда утром пятого дня после исчезновения начальника, они проснулись и принялись готовиться идти дальше. Непроизвольно возникала мысль – кто будет следующим? Это фатальное предположение и уверенность в безысходности, что называется, витало в воздухе и крутилось в голове у каждого. Хозяин Байкала, по всей видимости, не оставит их в покое, пока не истребит поодиночке или не поступит так, что им придётся погибать всем скопом – точно так, как погибли те незнакомцы в пещере, завалив себя камнями. Обнаружение их «братской» могилы навевало именно на эту мрачную мысль.

Без особого аппетита позавтракав, путешественники двинулись дальше, унося с собой оставшуюся палатку, спальные мешки, кое-что из одежды, минимум посуды и остатки провизии, которые уже почти подошли к концу. Оставалось несколько банок тушёнки, немного крупы, чая, сахара и спирта во фляге. Банку профессорского кофе берегли на случай чудесного его возвращения живым и здоровым: пусть это будет для него сюрпризом. Приборы, часть амуниции и оборудования пришлось оставить в пещере у лежбища нерп: в них уже не было необходимости.

Экспедиция БЕЖАЛА!

…А потом появился их начальник экспедиции. Собственной персоной.

Его увидел Саша, державший окуляр бинокля и осматривая местность.

- Дядя Вася! Живой! – он едва не прыгал от радости, когда Василий Михайлович, отдуваясь, вышел к ним из-за небольшого травянистого пригорка.

- Ты что это, Сашок, так таращишься на меня, будто век не видывал? – снимая ботинок и оглядываясь кругом, выдал профессор. – Что-то местность я не узнаю: только что был лес, где мы шли с Николаем – и тут на тебе – трава, равнина, кусты брусники.

…Не имеет смысла описывать душевную радость всей компании при виде здорового и живого во всех отношениях возвратившегося ниоткуда начальника экспедиции – это и так было очевидно. Единственное, что стоит упомянуть, это полная растерянность их старшего товарища; профессор крутился в объятиях, что-то бормотал по-французски, и определённо не понимал, из-за чего такой восторг. Костёр уже горел, кофе кипел, в кружки был налит чудом уцелевший спирт, последняя тушёнка по такому случаю открыта, оставалось только дождаться фотографа, который отправился перед этим забрать капканы с угодившей в них дичью. Вещи сушились, все были переодеты в сухое бельё, обувь стояла у костра.

Чокнулись, выпили, закусили, и только теперь Семён осторожно спросил:

- Василий Михайлович… вы что-нибудь помните?

Семён с Сашей задавали наводящие вопросы, а учёный только разводил руками, беспомощно бросая взгляды на своих друзей. Он и сам был бы рад помочь, да как? Он ни черта не помнил, вот в чём проблема. Последнее, что всплывало в памяти, это их с Николаем поход через лес к пещере возле лежбища нерп, где остались дожидаться их друзья. Затем пустота, как корова языком слизала, потом сразу кусты, трава, пригорок, выхлопы газа над болотами. Секунду назад, как показалось профессору, он был ещё в лесу и видел спину Николая, шедшего впереди. Затем моргнул, и оказался совсем в иной местности, без куртки, ружья и рюкзака за плечами. На этом всё. Далее его память не распространялась. Где он был, что видел? Пустота.

Уже давно возвратился Губа, уже давно коптилась принесённая им выдра, а друзья всё никак не могли выудить из памяти профессора вразумительного объяснения, где он пропадал все эти дни.

- Никогда не думал, что подвергнусь амнезии, - сокрушался учёный. – Вы говорите, что меня не было трое суток и весь вчерашний день?

- Выходит, что так.

- Поразительно! Я ведь ничего не помню, ребятки мои. Ни-че-го! Пробел. Пустота. Ноль информации. Смотрите, какая у меня идёт цепочка: отсутствие на месте второго лётчика – воронка - погребение Ивана – муравьи – лес – и возвращение. Затем миг, щелчок пальца – раз! На тебе. Санёк, спешащий навстречу. Вот вам и парадокс времени. Это где ж черти меня носили четверо суток?

- Стоп! – воскликнул чем-то озарённый Семён. – Вы всё время перечисляете то, что отложилось у вас в памяти, верно?

- Похоже, что так.

- Однако, за те полтора часа, что мы уже сидим, вы ни разу не упомянули о двух вещах. Я вас слушал и всё думал – чего-то не хватает, что-то важное ускользает от нас, за что можно было бы зацепиться. И вот оно! Сашок, - повернулся Семён к другу, - передай-ка сюда то, что принёс с собой Николай из леса.

… И тут Василия Михайловича шибануло, накрыв, что называется, с головой. Импульс нейронов прорезал клетки мозговой ткани и, сняв блокировку, высвободил все воспоминания того, что произошло с ним в ином, чужеродном для него измерении.

Увидев пушечное ядро и гусарский кивер 1812-го года, профессор изумлённо заморгал, схватился за виски и едва не свалился в траву от яркой вспышки озарения, поразившей его мозг. Получив стимулирующую реакцию в виде артефактов, нейронные клетки выдали на-гора всю информацию, прежде блокирующуюся границами памяти.

Профессор внезапно вспомнил ВСЁ!

Толчок, данный при виде этих двух предметов старины, раскрыл сознание, и начальник экспедиции вдруг не своим голосом торжественно закричал:

- Вспомнил! Всё вспомнил, чтоб её, эту память! Фу-ух… - еле отдышался он. – Вот это садонуло, понимаешь, в мозгу! Чуть с ног не свалило. Всё ясно. Ядро от единорога и кивер нашего пехотинца из армии Кутузова стали для меня своеобразным химическим катализатором, высвободив память из тисков подсознания. Помнишь, Сашок, как тебя накрыла волна мозговых импульсов, когда мы тебе показали фотографию первого лётчика? А мы ведь тогда даже имени-то его не знали, и ты, увидев снимок, сразу всё вспомнил. Вот и у меня – спасибо судьбе – сейчас произошло нечто похожее: увидев эти артефакты, у меня перед глазами сразу закрутился своего рода хоровод картинок, словно в детском мозаичном калейдоскопе. Надо же! Всё как наяву. Я сейчас вспомнил всё, что произошло со мной в течение трёх дней без малого на четвёртый.

Василий Михайлович отдышался и поблагодарил Люду за холодный компресс на его висках.

- Всё намного прозаичнее, ребятки мои. Хорошо, что переход из одного пространства в другое происходит без клинических осложнений для нашего организма.

Настроение у всех было радостное и приподнятое, поэтому профессор хитро подмигнул:

- Я начинаю верить в этого пресловутого Хозяина Байкала, кем бы или чем он ни был. Наукой и физическими законами в нашем понимании тут, мягко говоря, и не пахнет - простите за тавтологию. Оба наших перемещения, связанные с обнаружениями лётчиков, выходят за пределы нашего разума и рассудка, поэтому предлагаю воспринимать мой рассказ сообразно своим представлениям о насущном мире – всё равно ничего не поймём. Не дано нам этого, во всяком случае – пока.

Профессор пыхнул трубкой и ещё раз подмигнул:

- Итак, мадам и месье, хотите узнать, где я побывал за эти дни? Где именно меня носило в портале Времени? Дело в том, что в штабе Нея я видел…

- Не Наполеона же! – в голосе Саши проскользнула надежда. – Вы бы в первую очередь об этом похвастались.

- Нет, к сожалению. Ты прав. Вместо него я столкнулся с его… курьером.

- С кем?

- С вестовым Его Императорского Величества. С Игорем.

- С чем… - подавился Саня. – С кем?

- С нашим пилотом, дружок мой. С лётчиком, который с недавних пор преследует нас в различных своих ипостасях: и тебя в 1943-м году, и меня в 1812-м, и здесь в 1979-м, уже нас всех.

Наступило продолжительное молчание, казалось, пролети сейчас муха, и её жужжание будет сродни рёву бомбардировщика.

- Так-то, ребятки мои…

В эту ночь путешественники спали относительно спокойно. Друзья решили весь завтрашний день посвятить починке имущества и отдыху.

С тем и уснули. Первым дежурил Василий Михайлович.

… А затем наступил день третьего лётчика, и ещё одна – третья смерть в экспедиции.

Вот как это произошло…

********

Санёк беспокоился. И весьма.

После завтрака Люда спустилась к небольшому водопаду сполоснуть посуду, и уже минут сорок как не возвращалась. Вначале на это никто не обращал внимания – место было тихое и безопасное во всех отношениях; собирали вещи, как всегда бывает перед трудным походом. Когда рюкзаки и сумки были готовы, только тогда заметили, что девушки нет уже довольно долго. Её сумка с медикаментами стояла собранная и привалена к камням. Оставалось загрузить котелок, миски и ложки, но её по-прежнему не было.

Встревоженный Саша крикнул вниз, однако ответа не получил, лишь эхо разнесло его голос по долине. Солнце уже светило, редкие облака пересекали его контур, птицы стаями и поодиночке кружили над берегом, подбирая выброшенную волнами рыбу: природа очищалась сама собой. День обещал быть безветренным и тёплым – наконец на Байкале весна уступала место раннему лету. Календарное число перешагнуло середину мая, и путешественники находились в зоне отчуждения уже без малого полтора месяца.

Василий Михайлович окликнул Санька:

- Погоди, Сашок, я спущусь с тобой, захвати только её сумку. Семён с Николаем пусть двигаются вперёд, а мы, забрав Люду, их догоним. Она уже одета, кинем в сумку посуду и пойдём по их следам.

Саша поспешил к сумке с медикаментами, а профессор тем временем дал указания оставшимся двум товарищам:

- Идите, Сёма вперёд, как мы и планировали – вдоль берега. Мы захватим дочку и последуем за вами; как раз к середине дня найдёте более-менее подходящее место, разведите костёр – мы как раз увидим дым от него. Там и пообедаем.

Семён кивнул и взвалил рюкзак на плечо: - Не задерживайтесь. По берегу наши следы хорошо будут видны, но на всякий случай я буду оставлять вам знаки из веток. Если что, стреляйте в воздух.

И они пошли. Впереди Семён, сзади Губа, как всегда молчаливый.

Двое ушли, двое начали спускаться к подножию уступа, на ходу крича и вызывая Люду. Девушка как в воду канула – в ответ ни звука.

- Не надо было отпускать её одну, - с сомнением высказал мысль начальник экспедиции. - Девушка есть девушка, и там, где опасности нет для нас, всегда найдётся для неё. Ох! Смотри!

Метрах в десяти, левее их, со скал стекал извилистый небольшой ручей, похожий на маленький каскадный водопад. Рядом на большом валуне лежали миски и ложки, сложенные, видимо, после полоскания. Посуда ещё не успела высохнуть и блестела бисерными капельками на солнце. Больше ничего не было. И никого. Люда исчезла.

Василий Михайлович обследовал камень за камнем, трещину за трещиной. Саша носился вверх и вниз, спотыкаясь на ходу и ссыпая себе под ноги кучу мелких камней. Девушки не было. Нигде.

- Пропала, - нахмурившись, закончил мысль профессор. Он лихорадочно переводил взгляд со скалы на скалу, с камня на камень; за десять минут они обследовали, едва ли не каждый квадратный метр площади. Всё было напрасно.

- Не могла же она уйти куда угодно, не предупредив нас, - не сдавался Саша. – Никаких следов, ни одежды, ни намёков на борьбу. Даже крови нет! – всплеснул он руками. – Где её теперь искать?

Профессор осматривал местность и о чём-то сосредоточенно думал. Та мысль, что минуту назад неуловимой искоркой пронзила его мозг, начинала теперь всё настойчивее вырываться наружу, взламывая в его подсознании стену блокировки. Так тыкается в забор слепой щенок, а когда взрослеет - протискивается сквозь прореху без особых усилий. Посетившее профессора внезапное наитие, подсказало ему то, о чём он уже догадывался не одну минуту: девушку искать бесполезно. Она не ЗДЕСЬ.

- Сашок, - оповестил он друга. – Люда наша умчалась в бесконечность.

- Ку-да-а? – не поняв, протянул Санёк.

- Туда же, куда и мы с тобой в своё время. Ты на Курскую дугу, я – к французам.

- Это как? – всё ещё не придя в себя, вытаращился на него Санёк.

- Это так, дружок мой, что червоточина побывала и здесь.

Говоря эти слова, профессор уже несколько секунд к чему-то присматривался внизу. Затем, кивнув самому себе будто соглашаясь со своей мыслью, показал рукой под выступ, где они стояли:

- Видишь это?

Саша бросил взгляд вниз и прищурился от слёз.

- Какого хре… - вырвалось у него, и, протерев глаза, он уставился на то, что лежало в пятнадцати метрах под ним, чуть в стороне от мисок и ложек. – Не может быть! – прохрипел он. Мысль билась в мозгу, как муха о стекло. – Там же ничего не было. Мы же по сантиметрам всё проверили!

- А теперь появилось. Хватайся за камень, Саня! – успел выкрикнуть начальник.- Сейчас нас накроет!

В этот миг периметр площадки, на котором они стояли, пришёл в движение. Хаотично разбросанные камни и торчащие из земли ветки циркулярно поднялись в воздух и завращались с нарастающей скоростью строго против часовой стрелки как воронка циклона. Оба друга, сцепившись руками, повалились ничком и вдавились спинами в неглубокую расщелину, цепляясь за неё ногами. Воздушный вихрь подхватил брошенные ими вещи и закружил в круговороте отбросов; ударная волна всколыхнула пласт породы, и разметавшиеся осколки больно ударили по ногам двух сжавшихся друзей. Электрические разряды в виде ярко светящихся сгустков протоплазмы заплясали на выступах камней, и раздался оглушительный хлопок, словно в пространстве взорвался огромный мыльный пузырь. Сашу подбросило вверх и он начал дёргаться на земле, как лягушка на гальванической пластине. Затем волна звука ушла вниз, оставив на поверхности импульсы магнитных возмущений. Мезонное облако, до этого похожее на молочный туман, сжалось в комок и, превратившись в лазерную точку, пропало в пустоте за долю секунды. Ветер стих так же внезапно, как и появился. Мусор и отбросы тяжёлым грузом свалились на землю, словно мешки с цементом. Тот ручей, стекающий со скалы в виде водопада, под которым вероятно полоскалась Люда, прекратил своё существование сам собою: гравитационная сила червоточины распылила водяной поток на несколько десятков метров. И от всего этого резонанса над скалистым выступом возникла радуга, сверкая и переливаясь всеми цветами своего спектра. Плазменные сгустки, хлопая в пространстве, исчезли, и наступила полная тишина. Ни шелеста, ни шороха, ни криков птиц поблизости. Сплошной вакуум.

Саша открыл рот, чтобы продуть барабанные перепонки, как это делают артиллеристы при залпе из всех орудий, и с тревогой глянул на вжавшегося в трещину начальника. Тот мотал головой и отчаянно пытался высвободить ногу из расщелины.

- Давай-ка пальнём в воздух из ружья, авось наши товарищи услышат и повернут назад. А мы пока снова разобьём здесь лагерь. Кое-что в наших рюкзаках уцелело, посуда лежит на камнях вымытая, разожжём костёр и будем ждать Люду назад. Судя по прошлым посещениям, червоточина непременно должна её вернуть на прежнее место, откуда и забрала. Как нас с тобой.

И выстрелив два раза в воздух, оба путешественника принялись сооружать стоянку на первую ночь ожидания. Завтра их будет четверо, и они уже более основательно расположатся здесь в лагере на несколько дней ждать девушку. Казалось, долина не хотела их выпускать из своих объятий. Впрочем, это мог быть и кто-то другой.

Вот только – КТО?

… А потом это произошло.

********

Саша спустился вниз и собрал миски с ложками, оставшиеся сиротливо лежать на камнях после исчезновения Люды. Профессор в это время перезаряжал ружьё и они о чём-то переговаривались в уже приподнятом настроении, когда далеко за прилегавшим к озеру лесным массивом послышался еле различимый ответный звук выстрела, разлетевшийся эхом в далёких скалах.

Отложив заряжённое ружьё, он хотел было перехватить миски из рук Саши, как внезапно разлом под его ногами дал трещину, и вверх с оглушительным грохотом взвился шипящий двадцатиметровый гейзер кипящей воды и пара, круша камни и всё, что находилось в радиусе его действия. Горячей ударной волной Сашу отбросило на несколько метров назад, и, ударившись затылком о камень, он кулем повалился на грунт, тут же теряя сознание. В руках он сжимал оставшуюся миску, которую не успел передать своему начальнику.

Кипящая волна воздуха, пара, брызг и базальтовых камней подбросила Василия Михайловича на высоту пятиэтажного дома, несколько секунд покрутила в пустоте, и, с оглушительным рёвом низвергла на землю, превратив тело учёного в бесформенный набор мяса, мышц и перемолотых как в мясорубке костей. Чудовищная мощь высвободившегося из недр геотермального источника не дала человеческому организму ни малейшего шанса на выживание. Звук от падения был похож на шлепок, перевёрнутого на сковороде блина, будто на поверхность шмякнулось нечто мягкое, вроде куска раскатанного теста.

- Кх-хр-р… - вырвалось из груди уже изувеченного тела, и останки учёного скатились вместе с камнями в зев раскрывшегося пролома. Там, внутри чрева, далеко внизу клокотала и пузырилась лавообразная масса, выдавая на поверхность гигантские куполообразные формы, похожие на кипящий наваристый бульон. Субстанция, словно проголодавшийся монстр, поглотила то, что осталось от профессора, и приняла в себя всю его сущность, которая ещё несколько секунд назад была полноценной физической единицей. Последнее, что расплавилось в тысячеградусном пекле огненной клоаки, были золотые коронки профессора, вставленные ему в нижнюю челюсть его знакомым стоматологом за год до формирования экспедиции.

Василий Михайлович, профессор, член-корреспондент Географических обществ умер здесь же, погибнув на Байкале в своей собственной группе изыскателей, не оставив потомкам даже краткого отчёта о происходящих в зоне отчуждения трагических аномальных явлениях.

Мир его праху.

Лучшего друга и лучшего начальника экспедиции невозможно было себе представить.

Теряя сознание и погружаясь во внутреннюю пустоту бытия, Саша сквозь головную боль от удара успел различить бесформенное тело профессора, скользнувшее в огненную пасть расщелины.

Успел увидеть, и тут же потерял интерес ко всему происходящему: тьма рассудка накрыла его, а сознание не смогло расставить всё по местам. Уже позже, когда его беспамятного найдут Семён с Николаем, он смутно вспомнит струю клоаки и скользящие в бездну провала останки дяди Васи – вспомнит, и тут же расплачется. Не каждый день теряешь сразу двух самых дорогих тебе людей.

И ещё…

Когда перед вырвавшимся гейзером Саша забирал с камней посуду, то заметил чуть в стороне два небольших предмета рукотворного происхождения, закатившихся в расщелину. Однако времени осознать и классифицировать их у него уже не оставалось. Будь времени больше, он бы задумался: каким образом они вообще тут оказались? Поскольку их предназначение и время существования в истории цивилизации в корне не соответствовало логике восприятия, он в первый миг удивился. Это было абсурдом. Данные предметы не должны были здесь находиться. Они были древнее всего, что ему когда-либо приходилось видеть наяву, даже в музеях.

Но вот что странно. Если бы он успел их рассмотреть более детально, то с изумлением обнаружил бы, что они были…новыми.

Василий Михайлович сразу бы предположил, что эти артефакты выкинула червоточина времени, забирая Люду с собой, подобно тем гильзам и каскам в первом случае, и ядру с кивером – во втором. Но, ни Саша, ни Василий Михайлович этого определить не смогли. Тромб гейзера помешал им. Лишь позже, находясь уже в каком-то подобии сознания, Саша смутно припомнит эти предметы.

Артефакты третьего по счёту лётчика.

Лапти, сплетённые из лыка, и древний крестьянский серп для уборки колосьев, относящиеся, судя по всему, к периоду Средневековья, никак не позднее 12-13-го века.

Лапти и серп.

Вот и всё.

**** КОНЕЦ 6-й ГЛАВЫ****

Глава 7-я: =1223-й год. СРЕДНЕВЕКОВАЯ РУСЬ.=
********

…Девушке это не нравилось. Она перестала что-либо понимать в тот самый момент, когда вместо мисок и ложек, у неё в руках внезапно оказался толстый сук дерева, за который она продолжала держаться, пока не стих последний порыв вихря, возникший во время перемещения червоточины из одного состояния реальности в другое. Восемь концентрических воздушных колец взмыли одно за другим к облакам и исчезли в пустоте, оставив на земле те же восемь правильных кругов с уменьшающимися к центу периметрами. Люда стояла в центре самого малого из них. Комбинезон, в котором она пошла к водопаду ополаснуться, теперь был покрыт пылью, комками развороченной земли и прилипшей листвой пополам с сухими ветками. Всё ещё держась за сук, она с удивлением и нарастающей тревогой оглядывалась вокруг, отчаянно пытаясь понять, что же с ней произошло. Ещё несколько секунд назад она была у водопада, как вдруг – мгновенная пустота, бросок через бесконечность, и… Она уже стоит среди деревьев, а непонятные круговые образования улетают к небесам, оставляя на поляне круги, в которых нет ничего: ни травы, ни насекомых, ни опавших листьев. Всё унесено крутящимся смерчем. Ко всему прочему, ещё и этот свежий, наполняющий грудь запах озона, словно только что над лесным пологом промчалась гроза небывалой силы, и тут же исчезла.

Ещё больше вжавшись в ствол сосны, она, наконец, начала догадываться.

Неужели и её посетила червоточина времени, о которой рассказывали Саша и дядя Вася?

Одна! В этом новом и чуждом для неё мире. Точнее – Антимире, как сказал бы Василий Михайлович.

Господи!

У Люды закружилась голова. В какой век её занесло?

Глубоко вдохнув и выдохнув воздух, она попыталась представить, что на её месте предпринял бы Саша или Василий Михайлович, окажись они сейчас тут. Успела она набраться навыков выживания, пока находилась в экспедиции? Вобрала она в себя всё то, чему учил её дядя Вася и Семён?

Люда подняла голову и посмотрела на кроны деревьев. Лес жил своей жизнью, и только теперь она начала замечать те мелочи, которые впоследствии могут ей пригодиться. На ветках щебетали птицы, где-то совсем рядом стучал дятел, и куковала кукушка, за границей кругов по деревьям ползали жуки, прыгали белки, нисколько не пугаясь присутствия человека. Часов у путешественницы не было, однако по положению солнца в зените, она поняла, что её «закинуло» в разгар летнего дня.

Бросив взгляд на окраину леса, девушка пошла на звук, и вскоре вышла к чистому, прозрачному роднику, где и напилась вдоволь. Вода оказалась природной, вкусной и прохладной.

Здесь росли берёзы, и этого было достаточно. Лесная дубрава навевала сказочные воспоминания детства о былинных богатырях и Соловьях- разбойниках. На память всплыли разъяснения Василия Михайловича: «Червоточина каким-то образом ломает Время в разных направлениях, и Хозяин Байкала, будучи одним из её ипостасей, помогает ломать промежутки между порталами исторических эпох, как ему хочется. Пока мы только с Сашей переносились в прошлое, но кто даст гарантию, что кто-то следующий из нас не перенесётся в будущее. Ведь именно для лётчика, для Игоря, все перемещения и оказываются прыжками в грядущие для него эпохи». Значит, она, Люда, попала пока тоже в прошлое, как и Саша, как и дядя Вася, и она останется здесь до следующего посещения червоточины данного, текущего века. Вот только – какого? С местоположением было худо-бедно ясно. По ягодам можно было определиться ещё точнее, чем по деревьям. Она набрала в середине поляны целые жмени земляники, дикой малины и смородины, а так же костяники – именно эта ягода подсказала ей ареал её произрастания: вся европейская часть России вплоть до Урала. Дальше, за Уралом уже пойдут клюква, брусника, морошка, черника и голубика. В дупле дерева, кроме орехов, она нашла высушенные ягодки бузины – и это тоже была подсказка, в какой климатической зоне она находится. Берёзы, дубы и определённые ягоды как раз и указывали на обширнейшую территорию вплоть до Уральских гор. Однако, к сожалению, на этом всё. Вывод пока был только один: она находится где-то в умеренном поясе России.

Мимо пробежал хорёк, а в кустах послышался предсмертный писк земляной мыши и мелькнул пушистый хвост рыжей лисицы.

На ужин у неё были только ягоды, да несколько запасённых белкой орехов. Можно было нарвать ещё диких груш, однако сил совсем не осталось, как физических, так и моральных. Уж слишком много на неё навалилось в этот день.

Спать, только спать.

Девушка добралась до развилки ветвей, где днём соорудила себе лежанку, кое-как перевязала бинтом волосы, и… казалось, уснула.

… А в это время, на Байкале, спустя семь с половиной веков, от гейзера погибал профессор.

Такие вот дела.

********

Люда, по понятным причинам, не могла знать о трагедии, произошедшей с её названным, вторым для неё отцом. Не знала она, естественно, и об обстоятельствах, при которых произошла его смерть. Она могла только предполагать, засыпая вчера в ворохе листвы, что друзья, обнаружив её долгое отсутствие, тотчас принялись искать её возле маленького водопада. Догадались они о червоточине, поглотившей её, как и ранее других, или нет?

Закатав по колена брюки комбинезона, Люда склонилась над очередным кустом дикой малины, как вдруг услышала чуть в стороне за деревьями приглушённый возглас удивления и затем бормотание в испуге:

- Святая Матерь Божья! Земно кланяюсь тебе за то, што, осенив покровом своим, ты уберегла меня от гибели под острыми копытами глупого теляти лосиного! Не оставь меня и дальше милостью своей и защити и от зверя лютого, и от ворога неведомого. Обещаю тебе, святая Матерь Божья, сотворять милость без меры тому, кто попросит у меня жалости, правды и защиты…Убереги мя от нечисти злобной, демонов кровожадных, ведьм злоглазливых. Не отдай мя душу грешную на истерзание духам, аки злыдням нечистым. Вижу пред очи свои исчадие лесное, злым духом умиротворёное. Искупи вину мою волею твоею всеразумною…

Люда с изумлением выпрямилась и повернулась на голос. В сущности, она не испугалась. Страх был, скорее, рефлекторным, не таким как бывает при кошмарных снах; да и говорившая была явно напугана более самой девушки. Прижавшись к буку, на Люду смотрела и крестилась древняя старуха в платке, чёрной ветхой хламиде и порванных лаптях на босу ногу: ни дать ни взять колдунья из детских сказок. Седые волосы клочьями торчали из покрывавшего голову платка, а почти беззубый рот мямлил в испуге молитву, словно выученный на уроке стих.

«Ну вот, - подумала Люда, даже не успев, как следует испугаться, - бабу Ягу заказывали? Получите, пожалуйста. Скоро и леший объявится. Откровенно говоря, должна бояться я, а не эта старушка – божий одуванчик».

Сделав шаг навстречу, Люда с улыбкой вытянула вперёд руки, показывая, что в них кроме ягод ничего нет. Седое воплощение детских страхов запричитала ещё больше и угрожающе взмахнула деревянной клюкой, отгоняя то ли комаров, то ли наваждение. Судя по всему, её, как и предполагала девушка, с толку сбила одежда. Подвёрнутые до колен брюки комбинезона в гармонии с ботинками 20-го века выглядели на девушке как на бригадире строительной площадки: ни дать ни взять – машинист карьерного экскаватора, неизвестно каким образом, оказавшийся в средневековом лесу древней Киевской Руси.

«Так, - мелькнуло у Люды, - вот те нате, болт в томате, как выразился бы Саша. Всё ясно. В такой одежде меня и сожгут на костре…» - и тут же чёрная тьма, подобно грозовой туче внезапно обрушилась на голову. Люда вскрикнула, и провалилась в беспамятство, грузно осев на траву. Удар пришёлся по касательной, однако и его хватило, чтобы Люда могла прийти в себя лишь несколько часов спустя.

За её спиной, опуская сучковатую дубинку, в испуге отступила на шаг назад такая же девушка, возрастом не старше Люды, можно сказать, одногодка.

Убедившись, что неизвестная, встретившаяся им в лесу, не шевелится, она тут же перебежала поляну и примкнула к старухе. Теперь они обе смотрели на невиданную одежду незнакомки и, крестясь, не знали, что делать дальше.

- Как же ты её, однако… - прошепелявила старуха, обращаясь к младшей. – Так и погубить недалече. Почто дубинкой-то?

- Испужалась, матушка. Вретище-то у неё какое…колдовское, поди. Коленки оголены, а на ступнях – что колодки деревянные да чёрные смолою, тонкими поясками подпоясанные. Видано ли где одеяние такое?

- И то правду помянаешь, - согласилась старуха. – Дева дивная видать, да кто ж один по лесу шастает, как не сила нечистая? Како речеши, Устинья? Донесём ли её аки волоком до насады нашей? А там по речке, да и прямёхонько до жилья нашего прибудем. Ты у мя удатная соколица – враз вдвоём дивную кладзь дотянем. Нам верста-две-три нипочём по воде-реке.

- А не ведьма она впрямь? Не нашего роду-племени? – девушка осторожно подошла и прислушалась к дыханию Люды.

- А ты сама, почитай, кто? Али запамятовала, как нас с тобой люд окружный кличет? Ведьма ведьме не зла подруга. Люди злее будут. Я враз испужалась, увидав её, да молитвою прикрылась. А токмо крови она нашей, зельем колдовским владеет, с духами лесными дружбу водит, аки не трогают они её – ни леший-батюшка, ни кикимора-матушка. Родня, стало быть, она нам, Устиньюшка, вот што разумею. Бери за десницу, а я за ступни в дивных обувках – и понесли. До речки недалёко, а там уж по стремнине.

Когда донесли до лодки и скинули Люду на днище, Устинья взялась за вёсла, и течение понесло судёнышко вдоль берега.. По этой-то реке и приплыли старуха с её дочерью – в лес, видимо, по каким-то известным лишь им делам. Увидев девушку-незнакомку в странном одеянии, они приняли её за дочку лесного духа, и Устинья, подкравшись сзади, ударила с перепуга Люду по голове. Теперь уже оправившись от удивления и признав в ней родственную душу (обе были отшельницами в лесу, живя в одиночестве и пользуясь недоброй славой таких же колдуньей), они направили свою лодку к противоположному берегу реки. Там, среди такого же дремучего леса находился их сруб, сооружённый когда-то древними охотниками. Теперь в эту часть леса никто из крестьян не ходил. Простой люд боялся ведьм и духов, полагая, что мать с дочерью водятся с нечистой силой.

Чтобы окончательно внести ясность, куда попала отважная путешественница, следует упомянуть тогдашнее летоисчисление. На момент встречи в лесу двух девушек, им обеим было почти по 25 лет, а древнерусский календарь отметил цифру 6731 – именно этот год сейчас шёл по просторам Киевской Руси. Для перевода на новое летоисчисление следует из древней даты вычесть 5508. Именно так подсказал бы Василий Михайлович Люде, будь он сейчас рядом. Именно в 1223-м году князь Ярослав Всеволодович привёз в Новгород своих двух сыновей, один из которых впоследствии будет именоваться в истории как Великий Александр Невский.

И когда Люда пришла в себя, она ощутила на голове холодную тряпку в виде компресса. Глаза пробежались по комнате. Что ж, довольно уютно. Кровать деревянная, укрытая шкурами и лоскутными, вручную сшитыми одеялами. Два слюдяных оконца друг напротив друга составляли во взошедшем солнце эффект пляшущих по бревенчатым стенам солнечных зайчиков и искрящейся в пыли радуги, какая бывает в закрытом помещении после чисто вымытых полов. Надо полагать, это была опочивальня. На стенах висели лампады с образами древних икон, у кровати лежал коврик, в углу стояла бадья с набранной доверху водой, три табуретки без единого гвоздя, и под потолком раскинулся белый саван из ткани, зацепленный по углам, как купол шатра монгольского хана.

Старая женщина приблизилась к изголовью и, положив на табуретку принесённые предметы, произнесла уже без испуга:

- Жить тебе и здравствовать многие лета. Устья баит, што ты дщерь духа нашего лесного. Не серчай на неё грешную, што по челу твоему приложилась. Убоялась она тя, как и я впервоначале; молитвою токмо и прикрылись мы от злобы твого батюшки-лешего.

«Вот значит как, - мелькнуло в голове.- Устья, это, видимо, та, что стукнула меня сзади, а сама я в их глазах дочка лешего. Что делать? Прикинуться глухонемой? Пожалуй, опасно. Лучше просто немой, но слышащей. Так они не узнают мою речь, не заподозрят неладное. А понимать их – дело десятое. Слова и наречия вроде приемлемые для слуха – остальное буду догадываться по мере общения».

Поэтому, улыбнулась, кивнула головой, поднялась, спустила ноги с кровати и стала искать свои ботинки. Уже то, что она была в такой обуви и комбинезоне, у недоверчивых людей 13-го века должно было вызвать подозрения о её причастности к нечистой силе.

Хозяйка удивлённо подняла брови:

- Уж не нема ли ты, краса-девица, Господом нашим обиженная? Как величать-то тебя прикажешь?

Люда виновато развела руками, давая понять, что разговор будет односторонним. Улыбка на её лице тут же приобрела печальный оттенок.

- Эк-ма… - протянула собеседница, - дитя Создателем обделённое. - И вздохнула, явно сочувствуя незнакомке. – Давненько, поди?

Люда опустила руки ниже кровати параллельно деревянному настилу вроде пола.

- Сызмальства? Ох…горемычная. И дом-то твой, поди, далече отседа? Так?

Девушка вновь кивнула.

- Пока Устья – дщерь моя значит, вернётся – умойся девица у ручья живого, а там ужо и снедать будем. Пойдём на двор, я укажу тебе закут в кустах тихий.

Люда покорно и молчаливо последовала за хозяйкой. Только бы не забывать прикидываться немой, а так, по сути, всё не так уж плохо. Однако есть ведь ещё дочка. С ней-то как встреча произойдёт?

Переступив порог спальни, она оказалась в чистой светлой комнате, вдвое превышающей по размерам первую; пригнувшись, вошла в неё. Половину избы занимала большая печь. Лавки тянулись вдоль бревенчатых стен, а в красном углу, убранный узорчатым полотенцем, висел закоптелый образок, писанный на покоробившейся дощечке. Под деревянным потолком на бечёвках сушились пучки целебных трав. Пол был усыпан опилками и хвойными иголками, от времени ставшими жёлтыми и мягкими.

Около избы, окружённой плетнем, протянулся небольшой огород. Там зеленели стебли гороха, редьки, лука и расползались по грядкам шершавые листья огурцов. Сразу за старыми елями начинались сплошные заросли орешника, бузины, дикой смородины и малинник, окружённый буйно растущей высокой крапивой.

Пробравшись сквозь кусты, Люда увидела ручей и подошла к нему. Он был едва заметен в траве, но умыться и что-либо простирнуть как раз годился. Место тихое и уютное – как душа желает.

Человеческие по пояс фигуры, искусно вырубленные в дереве, со сложенными на животе руками, в духе работ великого скульптора Сергея Конёнкова, смотрели своими выпученными глазами, повернув свои страшные лица в сторону избы. Девушка вздрогнула от неожиданности. Истуканы были окрашены яркими красками: судя по всему, их раскрасила сама хозяйка, следуя, одной ей известному ритуалу – может на праздник Ивана Купалы, может на медовый спас в начале августа. Краски были относительно свежими, и Люда невольно задалась вопросом: для чего они? Поражало другое. Их было ровно…ВОСЕМЬ, расположенных в два ряда, по четыре в каждом.

«И тут эта цифра…» - подумала она. И тут же вспомнила, какое мистическое предназначение она имела место в их экспедиции. Дядя Вася намекал на некое сходство этого числа с их постигающими бедами, но, почему-то, ни разу не упомянул восьмёрку в своих приключениях в 19-м веке. Да и Саша не вспомнил её на Курской дуге. И это весьма странно. Впрочем, подумала Люда, если приравнивать к цифре восемь всё то, что будет попадаться мне на пути, то скоро придётся считать количество пройденных шагов или ветки на деревьях. Так и до паранойи недалеко добраться.

Оставив позади себя истуканов, Люда спустилась вдоль ручья, однако зашла в тупик: тут тропинка обрывалась. Дальше идти было бесполезно, а может быть и опасно. Подхватив утиральник, она вернулась назад к избе и… едва ли не лицом к лицу столкнулась у порога с Устиньей.

Только теперь Люда смогла, наконец, рассмотреть девушку, стукнувшую её от испуга по голове.

Красивая, не по годам зрелая – про таких говорят «кровь с молоком» - румяная, так и пышущая здоровьем, с большой, ниже пояса заплетённой косой, та, в свою очередь, с интересом рассматривала Люду своими зеленоватыми глазами цвета прозрачного изумруда. Обе так и застыли на месте.

Люда улыбнулась и показала на рот, вертя головой, давая понять, что не может говорить.

Девушка кивком головы перекинула косу из-за спины на грудь и машинально принялась перебирать сплетённые узелки.

- Матуня моя казала, што ты речью обделённая.

Люда кивнула и печально улыбнулась. Роль немой теперь предстояло играть до конца.

- Осерчала, я, прости девица, аки приложилась дубинкой по челу твоёму. От лукавого сие это. Испужалась одеяния твого, невиданного доселе. Давеча утреньком казала мя матунька всё о тебя. Яз теперича разумею, пошто изгоном ты одненька аки по лесу бродишь, мира лесного ищешь. Небось, изгнанная ты, аки и мы с матунькой от суеты людской. Недобрый народ согнал тя в лес дремучий. Яз так разумею?

Люда кивнула (а что оставалось делать?). Пускай думают, что она тоже отшельница, народной молвой испуганная.

- Откель ты, девица красная собою?

«Красная – видать по-ихнему красивая» - смекнула Люда.

На вопрос Устиньи Люда пожала плечами и неопределённо махнула рукой в сторону реки, а у самой от запаха горячей пищи слегка закружилась голова – настолько она была голодна: две ночи она провела здесь, в чуждом для неё мире. И всё это время кроме ягод и нескольких орехов она ничего не ела.

Заметив голодный блеск в её глазах, старуха тут же усадила обеих девушек за стол. Помолившись, все три женщины принялись за еду, и вскоре отчуждение между ними и иноземкой исчезло вовсе. Люда слушала с набитым ртом, женщины рассказывали. Где надо кивала, где не надо – отрицательно мотала головой. Надо полагать, обе хозяйки и представления не имели о языке немых жестов, чему путешественница была несказанно рада. Таким образом, она постепенно узнала всё. В основном рассказывала старуха, Устинья дополняла. Сразу чувствовалось, что обе женщины обделены общением и долго так сокровенно ни с кем не разговаривали. В лице девушки из будущего (если б они это знали и разумели) обе женщины нашли отдушину, и уже через час вели себя с ней как с лучшей подругой – тем более Людмиле не нужно было отвечать на вопросы, рассказывая о себе – и это располагало к общению ещё больше. Хозяйка рассказала об истории их жизни и как они оказались в лесу. Упомянула в который раз своего почившего мужа и недобрым словом коснулась иеромонаха Трифония.

Люда печально кивала головой, разводя в стороны руками. Чудно ей было слышать русскую речь, с трудом понимая некоторые слова и подставлять их в уме по смыслу. В который раз она убедилась, что поступила правильно, приняв вид немой незнакомки. Приютившие её женщины были добры к ней, и неизвестно, чтобы случилось, заговори она на лексиконе 20-го столетия.

Так и сидели они за столом до самых сумерек, удаляясь только по нужде или по хозяйским делам. В рассказах тут и там мелькали имена князя Ярослава Всеволодовича, княжича Александра, названия слобод и градов Переяславля, Пскова, Суздаля, Мурома, Нового града (как Люда поняла – Новгорода), а вот за Московию женщины почему-то ни разу не упомянули. Оно и понятно: в 1223-м году сей город стольный только начинал строиться.

Устья рассказала о своём наречённом Ерёме, и как она вчера вечером и сегодня утром не дождалась его на ягодной поляне, полагая, что он уже в пути и сопровождает княжичей в поход дальний. Княжеские сборы, видать, не позволили ему проститься с любимой, но ждать она его будет безмерно, храня честь девичью для будущего суженного.

- Пойдём девица со мною на сбегание ночное, весь люд слободской гулять буде-то, аки сёдня день Купалы-Ивана, любови нашего покровителя.

«Вот и число узнала, - обрадовалась про себя Люда. – По старому стилю, стало быть, 24-е июня, если оно не смещается как день Пасхи».

На том пока и решили. Посидев ещё у стола, обе девушки засобирались в дорогу. Гулянья происходили на той стороне реки, и им предстояло на лодке переправиться на другой берег. Хозяйка оставалась ждать их до утра в избе, наводя порядок и суетясь по хозяйству; на гулянья она не ходила уже несколько лет.

Устинья сходила в сруб, вынесла два венка из цветов и отлучилась к ручью, по-видимому, забрать написанную харатью. С той стороны реки уже доносились едва различимые голоса, смех и песни. Праздник Ивана Купалы начинался. Люда задержалась помочь старухе, и невольно прислушалась к далёким русским напевам.

То, что произошло вслед за этим, произошло так внезапно, что девушка не могла бы сказать, в какой именно момент она увидела этого парня.

Старуха выбежала на песнь, плеснула руками и охнула. Не уехал, значит, Ерёмушка. Нашёл всё же время попрощаться, да ещё и на гулянья кличет!

Парень подошёл к хозяйке, преклонил колено и проговорил приятным басом:

- Ухожу я, матушка, в поход дальний. Дозволь с Устинюшкой проститься, да уста её пред дорогой неведомой обцеловать. Буде ли разрешение твоё материнское?

Старуха прижала его склонившуюся голову к своей тощей груди, перекрестилась, и сквозь слёзы ответила:

- Вон она, Устюшка твоя из кустов ступает. Две ноченьки тебя на поляне ожидала, сердцем маялась, в судьбинушку свою верила…

К Ерёме из-за деревьев выпорхнула Устинья, и они закружились, обнимая, и покрывая друг друга поцелуями.

А Люда стояла ошеломлённая, с открытым ртом, и не могла отвести взгляд от только что вышедшего к ним парня.

От Ерёмы.

Ведь это был, собственно говоря, и не Ерёма вовсе.

Это был Игорь.

Лётчик с фотографии, которую они обнаружили на Байкале.

********

Люду резануло током. Мысли пронеслись в голове и, высвободившись, унеслись куда-то вдаль, в сумрачное небо, к зажигающимся звёздам. Увидев Ерёму, она вдруг отчётливо вспомнила истуканов у ручья. Разглядывать не было времени – в глаза бросилась лишь высохшая краска да затейливые узоры по резному дереву. Сейчас же, образы вывели в её памяти одного из восьми деревянных идолов: третьим справа был…этот парень.

Вырезанное из дерева лицо до отчаяния напоминало лицо Ерёмы. А значит и САМОГО лётчика. Да что там, напоминало – это оно и было!

Игоря. Лейтенанта ВВС Мурманской авиации 1943 года, оказавшегося вместе с Сашей на Курской дуге, а затем первым лётчиком, которого они обнаружили на Байкале. Мёртвым.

Позже, этот же лётчик оказался вместе с Василием Михайловичем на Калужской дороге 1812-го года в штабе маршала Нея, и опять они видели его вторым лётчиком на Байкале. Мёртвым.

Сейчас перед Людой кружился в обнимку с Устиньей этот же самый Игорь – зрительная память никогда Люду не подводила: она прекрасно помнила лицо с фотографии, да ещё и наглядный труп вживую, который забыть попросту невозможно. И здесь, эти деревянные истуканы, вкопанные по пояс в землю, один из восьми которых – ОН.

Третий.

Что это? Игра воображения? Галлюцинации? Или так должно быть?

Саша и дядя Вася рассказывали о своих встречах с лётчиком – там, в их собственных перемещениях.

Люда лихорадочно попыталась вспомнить…

Да. И происходили они в обоих случаях в самом конце их, так называемых приключений в чужеродной среде, перед самым появлением червоточины и перемещением назад. Она ещё, помнится, тогда пыталась убедить дядю Васю, что встретил он не самого Игоря, а его далёкого пращура, что-то вроде прапрапрадеда. Разумеется, с поправкой на время.

Сейчас же, убеждённость её пропала. Улетучилась, словно дымка отгоревшего костра.

Перед ней был, несомненно, Игорь. Тут и бабке не ходи, как выразился бы в шутку Саша.

Игорь, в образе бравого Ерёмы.

Оторопевшая девушка не знала, куда себя деть. Страха или испуга не было – она видала загадки и похлеще.

Молодые уже перестали обниматься, и о чём-то теперь шушукались. Устинья показала взглядом на Люду, и молодой парень посмотрел на неё с любопытством.

Никакого намёка на узнавание или удивление. Похоже, он просто не знал её. Не видел. Не встречал. Это было понятно сразу. Ерёма никогда не был на Курской дуге, не посещал курьерским визитом штаб маршала Нея, и сроду не бывал на Байкале (пусть, даже мёртвым – усмехнулась про себя Люда). Это был обычный сын зажиточных крестьян 13-го века, любящий Устинью и собирающийся в поход сопровождать княжичей, сыновей Ярослава Всеволодовича.

Люда, краснея, выступила из-под нависавших ветвей бука, и как можно вежливее поклонилась молодцу. Тот с удивлением рассматривал её комбинезон и армейские ботинки на шнурках. Такого одеяния он не мог себе представить даже в самых смелых фантазиях – да ещё и на девушке. Его будущий калантырь, который он своим усердием заработает у князя, не шёл ни в какое сравнение, и по всем меркам и параметрам уступал в качестве столь дивной одежде незнакомки. Парень от удивления даже прищёлкнул языком, а увидев на пальце обручальное кольцо, поклонился ей в ответ с нескрываемым восхищением. Девушка ему определённо понравилась.

Устинья подтолкнула его и, улыбаясь, он подошёл вплотную к немой незнакомке:

- Приветствую тебя, гостья неведомая. Устя кажет, слова ты вымолвить не можешь… Што ж, у нашего князя-батюшки резной мастер по дереву аки бывает токмо по праздникам, значит. Тырей ёго кличут. Так он, поди тожо бессловесный горемыка, хочь и добрый в разуме человече. Уж не твой ли батюшка, краса дивная?

Люда отрицательно помотала головой, а у самой похолодело в груди. А ну, как – сведут ненароком, а тот Тыря язык жестов знает… Однако обошлось.

- И то верно, - согласился Ерёма. Схожести в вас нету. А уста пустые без звучания – так не по родству же токмо сия хворь передаётся, верно я разумею?

Люда кивнула и печально улыбнулась. В это время к ним подошла старая женщина – хозяйка.

- Тыря деревянных истуканов у ручья вырезал, когда ещё хозяин мя животом жил. Отца-то Ерёмы и резал средь них. Видала, краса, доколе обмываться к ручью ходила?

«Так вот оно что!» - Люда кивнула. Всё стало на свои места. Отец Ерёмы – не он сам. Просто похож, и всё. Один вопрос отпал (вздох облегчения). Однако другие вопросы-то остались…

По-прежнему оставались сомнения насчёт удивительной схожести Ерёмы с Игорем: как будто лётчик, вот сейчас, вот сию минуту взял и сошёл с фотографии к ним в лес, под навес, к дубовому столу. Данный феномен Люда не могла познать ни одной частицей своего разума, хотя и принимала во внимание слова дяди Васи:

«Этот парень, сдаётся мне, путешествует, где хочет и когда хочет. Не он сам, конечно, а его, так называемое alter ego. Оболочка, что ли…Такое ощущение, что временные промежутки в несколько десятков и сотен лет ему не помеха. Не ему, опять же, разумеется, а червоточине, которая его забрасывает по «своему усмотрению» куда ей заблагорассудится…»

Прав был профессор! Ведь именно сейчас счёт шёл уже не на десятилетия, а сразу на несколько веков! И этот «парень» жив - здоров, чего и вам желает, как сказал бы Сашок. Снова шахматная игра Хозяина Байкала? Очередной его ход?

И почему вдруг у неё в голове всплыла надпись под тем истуканом, что вырезал Тыря? Ниже вырезанных скрещённых рук на груди, у самой травы, Люда тогда у ручья вскользь заметила вырезанное в деревянном истукане слово, явно не имеющее ничего общего со славянским языком или древнерусской лексикой. В тот момент она не придала ему значения, поскольку более заинтересовалась харатьей на столе. Сейчас же, когда мысли в её мозгу кидались из стороны в сторону, она вдруг отчётливо осознала, насколько эта надпись не вписывалась в окружающий её антураж. Она была там попросту неуместна, словно попала в это место совсем из другого мира, из иного пространства, из чужой реальности.

Ножом или каким-либо другим неизвестным инструментом было вырезано:

«ZORTZI»…

На языке эускади это означает ВОСЕМЬ. На этрусском – БЕСКОНЕЧНОСТЬ.

Так говорил когда-то у костра Василий Михайлович.

Люда это вспомнила. Но…

Откуда язык эускади – отвлетвление линии древнеэтрусского – здесь, в дремучем лесу 13-го века? Откуда слово «zortzi» в славянском языке Древней Руси?

…Ответить сама себе девушка не успела. Да она, собственно говоря, и не знала ответа. Пространство вокруг неё внезапно завибрировало, задрожало, словно треснувшее стекло во время грозы, сгустилось подобно вязкому туману, и, превратившись в консистенцию кисельной массы, всосало её в себя, как губка воду. Кольцо за кольцом, из недр земли пошли раскручиваться концентрические окружности, унося вверх к загоревшимся на небе звёздам всё то, что находилось в радиусе их деятельности. Воздух в мгновение ока пропитался озоном, и уже теряя сознание, Люда сквозь пелену червоточины смогла увидеть вскользь перекошенные от ужаса и страха лица старухи, Устиньи и Ерёмы (а может Игоря) – было уже всё равно. Сознание успело выдать информацию, что вихрь, кружащий её сейчас в круговороте – есть ничто иное, как портал времени, раскрывший ей свои»объятия» и поглощающий её плоть внутрь себя. Сейчас она разложится на электроны, распадётся на кварки и бозоны, достигнет предела микромира – постоянной Планка, и, превратившись в мезонное облако, понесётся сгустком первичной протоплазмы сквозь миры, сквозь время, сквозь Вселенную. Потом, позже, она не будет ничего помнить – как Саша в своё время, как Василий Михайлович – она будет в неведении, пока какой-либо импульс не разблокирует сознание её памяти. Но это будет позже. Это произойдёт, когда она вернётся в свой, родной для неё мир.

Пока же, последнее, что она успела сделать, перед тем как кануть в небытие, это махнуть на прощание рукой трём испуганным, крестящимся фигурам по ту сторону временной воронки смерча.

«ПРОЩАЙТЕ»!

…И полетела, разложившись на нейтроны.

**** КОНЕЦ 7-й ГЛАВЫ****