Читать онлайн
"Циркуль Сатурна"
Образ твой мучительный и зыбкий,
Я не мог в тумане осязать.
"Господи!" сказал я по ошибке,
Сам того не думая сказать.
О.Э. Мандельштам
Всю неделю в Петрограде погода стояла ясная и морозная, а тут вдруг сделалась недовольною — запуржила, завьюжила, подняла прохожим воротники, зло застучала неосторожно раскрытыми форточками. Снежный ручей заплескался по набережной Малой Невки цепляясь за обледенелую балюстраду парапета, и вдруг наткнулся на человеческий труп. Он был страшен — изуродованное лицо, взлохмаченная борода… и руки... они были подняты вверх и сжаты в кулаки, словно их хозяин грозил кому-то. Искристый поток облизнул заскорузлую от стужи рубаху жуткого утреннего улова, слегка поплутал среди сапог зевак и городовых, и двинул дальше завёртывать шинели патрульным и взъерошивать шерсть бродячих собак. Уже мелким воришкою он свернул на Литейный, прошмыгнул мимо будочника за чугунное литье ворот, и вместе с входящими взлетел по ступеням, к двери Мариинской больницы.
– Снега-то натащили, ироды...
Вошедшие, двое мужчин. Молодой развязал концы башлыка и, притоптывая офицерскими меховыми сапогами, весело сказал открывшему:
– Чего бранишься, папаша? Эка невидаль снег в Питере, – и засмеялся, как могут смеяться молодые и уверенные в себе мужчины.
– Кто такие? К кому? – продолжал допрос сторож, а это был он, с неудовольствием глядя на затоптанный пол: вся работа насмарку, тряпку что ли кинуть?
– Свои, – ответил молодой, пробежавшись пальцами по шевелюре, примятой фуражкой. – К воспитаннику кадетского корпуса Голубеву.
– Нам теперь все свои, и кадеты, и эсеры...
Другой гость, стряхнув с ворота шубы, ставшие было таять снежинки, стоял и ждал, когда закончится разговор. Как только воцарилось молчание, он объявил:
– Дворецкий её сиятельства княгини Мещерской. Извольте доложить.
Сторож взглянул из-под насупленных бровей. Пробормотав что-то о том «какие нынче пошли времена», всё ж пришлых впустил, и пошел за тряпкой. Рабочих рук не хватало, вот и приходилось совмещать охрану с уборкой.
Больничные коридоры. Есть в них особое – запах. Йода и карболки, кипяченой воды и стираных простыней, душный запах немытых тел... На фронте к этому букету примешивается запах пороха и гари, но вместе они пахнут горем и смертью.
Дворецкий её сиятельства закрыл нос перчаткой и терпеливо ждал. Княгиня показалась в дальнем конце коридора, она была одета в серое шерстяное платье, поверх которого был повязан фартук, волосы гладко зачесаны. Лицо Екатерины Алексеевны было бледным в неровном свете, шедшем из окон, и слуга подумал, что после того, как с фронта пришло письмо об исчезновении её мужа, в ней трудно признать одну из самых красивых женщин столицы и первую модницу двора.
– Зачем вы здесь? – подойдя, спросила княгиня.
– Здравствуйте, Екатерина Алексеевна. Матушка просила доставить вас домой.
– Не поеду. Передайте, со мной всё в порядке. Есть где спать, кормят. Захочу домой, возьму извозчика.
– Нынче за извозчиком придется посылать до Николаевского вокзала, а на улицах неспокойно.
– Конкой доеду. На углу Невского есть остановка. Пусть не беспокоится, так и передай.
«Конкой... С пролетариями... – подумал дворецкий, – барыня сойдет с ума...».
Шум из прихожей заставил его обернуться, насторожилась и Екатерина Алексеевна.
– Распутина убили! – крича и размахивая шапкой, вбежал мальчишка из подсобных. – Распутина убили...
– Куда прёшь, – осадил его сторож. – Парадное для господ. Брысь! – и заметив, как внимательно на них смотрят, сказал: – Опять газетчики понапраслину на старца возводят. Аж третьего дня шуметь начали...
– Из Невки достали, у Большого Петровского моста. Мертвее не бывает. Сам видел! – тараторил мальчонка. – Жандармы покойника до полицейского департамента повезли.
Екатерина Алексеевна подошла к окну. Задумчиво посмотрела на засыпанные снегом деревья, на голубей у ступеней и колоннады крыльца, на прохожих за чугунной изгородью.
– Убили-таки... – промолвила она.
– Застрелили, а потом утопили... – добавил малец, нахлобучив шапку, и исчез за дверьми.
Молодая княгиня повела плечами, обхватила их, словно озябла и, не поворачивая головы от окна, приказала:
– Ступайте. Матушке скажите: покуда новостей о муже не будет, домой не вернусь. И еще... Попросите у Марфы крупы какой-нибудь. Хоть горстку. Птиц жалко.
Сказала и ушла. Дворецкий поклонился, и поехал докладывать хозяйке.
В рождественский сочельник в столице творилось несусветное. Святейший Синод запретил рождественскую ель, как вражескую, на Гороховой террористы бомбанули какого-то чинушу из тайной полиции, а в меблированных номерах предпринимателя Азарина, что на Лиговке, зарезали купца Курова, да не одного, а со товарищи.
При больнице, еще со времен основательницы, вдовствующей императрицы Марии Федоровны, была открыта домовая церковь Святого Апостола Павла, вот там Екатерина и пыталась найти утешение. Часами простаивала на коленях, молилась...
– Смирись, дщерь. Да будет на всё воля божья... – выслушав её, наказал священник.
Но молодая княгиня Мещерская была не согласна. Чем она, дочь русского офицера, воспитанная гувернантками и выросшая в отцовском доме, полном любви и согласия, провинилась перед богом? Тем, что вышла замуж за самого завидного жениха почти сразу после бала дебютанток? Тем, что любила его, и была уверена, что до конца дней своих они будут вместе и в горе, и в радости?
– Война забрала, – сказала её мать, когда принесли письмо с вестью о смерти отца. Поплакала да смирилась.
Екатерина была не такой. На Бога надеялась, конечно... однако, истово помолившись пару недель, подняла все свои связи – в Красном Кресте, генералитете, светские – к самому императору российскому на аудиенцию собралась! Но тут, неожиданно для молодой княгини, помощь пришла из дипломатических кругов. Накануне нового тысяча девятьсот семнадцатого года получила княгиня письмецо. Не простое, а с выбитыми на конверте британским львом и единорогом. Бумага пахла канцелярией: сургучом и чернилами.
Милостивая государыня, Екатерина Алексеевна!
Примите уверение в полном нашем уважении, и позвольте обратиться с нижайшей просьбой посетить британский посольский корпус при столице Российской империи. Дайте знать о согласии человеку, доставившему это письмо, и посол, сэр Джордж Уильям Бьюкенен, пришлет автомобиль, который и доставит Вас на Дворцовую набережную, 4.
Вечно и неизменно ваш, британский консул Артур Вудхаус.
Сердце княгини замерло, и даже будто пропустило удар. Одной рукой она оперлась о стол, другую прислонила к виску, пытаясь совладать с волнением: её приглашают в английское посольство!
Само событие невеликой важности, но любимый муж её, штабс-ротмистр при генерале от инфантерии Свиты его Величества Николае Александровиче Данилове, пропал без вести при операции на реке Сомме, когда по поручению оного был командирован в Британский экспедиционный корпус. Убитая известием княгиня, еженощно думая о том, что сейчас её Дмитрий страдает в каком-нибудь полевом госпитале, стала помогать раненым в Мариинской больнице. Она и раньше туда наезжала, еще в начале войны, когда на передовой при артобстреле погиб отец – полковник русской армии.
Они с матушкой часто перечитывали письма, но только после его смерти Екатерина поняла, каким ужасом была эта война: «...ничего не растет на равнинах, с развороченной землей, с воронками от разорвавшихся снарядов, и среди брустверов, перетянутых колючей проволокой, только торчит одинокий ствол без ветвей и листьев, лишенных артобстрелами...».
Княгиня пришла в себя, и подозвала посыльного, сказав, что завтра по полудню непременно будет в британском посольстве.
Предновогодний Петроград обрадовал неожиданным потеплением и сказочным снегопадом. Он припорошил следы, нанесенные городу военным лихолетьем, и даже армейские отряды, марширующие до Финляндского вокзала по снежным наносам, казались теперь игрушечными солдатиками с оловянными штыками.
– Княгиня, очень рад, – по-английски приветствовал консул гостью. – Здоровы ли?
– Спасибо, господин Вудхаус, – немного нервничая, ответила княгиня. – Надеюсь я здесь не только ради обмена любезностями. Я плохо понимаю вашу речь.
– Помилуйте, сударыня, у вас безупречный английский, – сказал консул, провожая её до кресла. – Но вы правы, мы здесь по весьма конфиденциальному вопросу. У меня есть для вас письмо.
– Давайте.
– Я должен вас предупредить, – понизив голос, сказал Вудхаус, – оно останется в этих стенах, – и консул, будто украдкой, передал княгине письмо.
– Хорошо, – опустив глаза, ответила княгиня.
– Не буду вам мешать, – сказал он и, оправив сюртук, вышел из кабинета.
Увидев на бежевом конверте почерк мужа, Екатерина едва не зарыдала. Слезы застили глаза, когда, открыв уже надрезанный конверт, она начала читать...
«Катя, родная... никто не должен знать, что я жив... не вернусь, не могу жить в стране, где великородные князья марают руки в мужицкой крови... грядущее отречение царя... катастрофа... Россия уже не та... устроился в Лондоне, жду тебя... люблю».
Письмо выпало из дрожащих пальцев. В голове её всплывали обрывки воспоминаний: их первый бал, неожиданные встречи, нечаянные прикосновения... Екатерина крутила на пальце венчальное кольцо, а в мыслях одно: почему... как он мог? Ведь какая бы она не была их Россия, она – родина... Итогом тяжелых раздумий явилось страшное слово: предательство.
Она не заметила, как вошел Вудхаус, только увидела руку, поднимающую с пола письмо. Княгиня подняла голову и обнаружила сочувствующий взгляд англичанина.
– Екатерина Алексеевна, не волнуйтесь, я помогу вам с выездными документами, – сказал он успокаивающе.
– Лишнее, господин консул. Я остаюсь.
– Княгиня, не стоит принимать опрометчивых решений. Британия оказывает помощь вашим соотечественникам лишь потому, что не понаслышке знает о грядущих переменах. Поверьте, то, о чем просит вас муж, лучший выход для обоих. И потом, я уполномочен распорядится средствами Дмитрия Александровича, ибо он заинтересован в их переводе в Соединенное Королевство. Ваше финансовое положение значительно ухудшится...
– Довольно. Уверяю вас, вдова князя Мещерского, «героически» пропавшего без вести, ни в чем нуждаться не будет. Денег его мне не надобно.
– Эта страна не будет прежней, – предостерег её консул, – ваша ошибка станет непоправимой.
– Прощайте, господин Вудхаус, – сказала княгиня, улыбнувшись уголками губ.
Покидая сани извозчика, Екатерина ступила в отвал от полозьев и почерпнула снег коротким сапожком. Оглянувшись, она увидела тумбу с афишею – в петроградских синематографах снова показывали любовную драму «А счастье было так возможно». Она вспомнила, как ходили на премьеру фильмы, как пленили её «мозжухинские слезы», и как подтрунивал над ней муж. Горечь утраты накатила новой волной, но Екатерина совладала с собой, вытряхнула начавший было таять снег из сапожка, и пошла к крыльцу Мариинской больницы.
– Сестра, позвольте, я приму вашу шубку, – подскочил Ганцев, подпоручик, из выздоравливающих.
– Благодарю, – сказала она.
– А вот перчатку вашу не отдам, – рассмеялся Ганцев. – Это фант.
– Фант...? – удивленно спросила молодая княгиня.
– Да, в новогоднюю ночь будем играть, загадывайте, сестра, загадывайте!
И взмахнув Екатерининой перчаткой, Ганцев ретировался в палату. Она прошла в сестринскую, на ходу отмечая, что больных и раненых становится всё больше.
«Скоро койки в коридорах ставить придется, – подумала княгиня. – И так во всех больницах и приютах... И что же царь? Прав ли Дмитрий, написав о крахе?».
Отогнав от себя дурные мысли, она принялась за рутинную работу: кому перевязку поменять, кому воды принести, особенно трепетно она относилась к чтению писем с фронта.
Наступил вечер... В честь праздника включили электричество, которое жестко экономили, накрыли стол для персонала и выздоравливающих офицеров, были крохотные птифуры от кондитера Бернгарда, шампанское, заиграла музыка. Граммофон был один, но исправный, грампластинок же было достаточно, сестрички любили баловать музыкой раненых.
За столом было весело, все будто позабыли о войне, говорили о разном: о спиритических сеансах мадам Головиной, о новой парижской моде, о последнем скандале в Благородном собрании. Главврач начал было об увеличении ассигнований на нужды больницы, но его пригласили на вальс, и он не смог отказать симпатичной сестре.
– А теперь фанты, господа! – крикнул подпоручик Ганцев, и вынул первый фант из специально приготовленного мешка.
– Что делать этому фанту? – спросила сестра Наталья, вызвавшаяся помочь подпоручику.
– Поведать о трех грехах, – объявил Ганцев.
– Иван Андреевич, ваш фант.
Хирург шагнул вперед, театрально поклонился, и с манерами столичной знаменитости заявил:
– Грешен, каюсь. Люблю поесть, поспать, и в карты... Особенно карты!
Раздались аплодисменты, игра набирала обороты.
– Следующий фант! – Ганцев достал портсигар главврача.
– Станцевать мазурку с интендантом, – хитро подмигнув приказал хирург.
– Помилуйте, господа, – развел руками интендант, – я Илью Сергеича уважаю, но... и потом, кому-то медведь уши, ну а мне он ноги отдавил.
– Да и мы не на балу. Наташа, ставьте пластинку, – распорядился Ганцев.
Зрелище было уморительным, даже вечно хмурая сестра Екатерина Алексеевна смеялась, как девчонка.
– А этому фанту?
– Выстрелить из нагана, – сказал запыхавшийся интендант.
– Право, господа, – вступил Илья Сергеевич, – игра принимает опасный характер.
– Хорошо, – согласился Ганцев, смяв в пальцах перчатку княгини Мещерской. – Пусть хозяйка этого фанта расскажет о себе правду.
Вдруг, сквозь темноту полуночи, алою зарницей полыхнуло яркое пятно. Отдаленная канонада накатила приглушенной волной, снова взрыв и снова волна звука... Сначала все замерли, потом охнули и затем прилипли к окнам. Дежуривший отряд отозвался отрывками приказов, солдаты побежали вдоль проспекта к Невскому.
– Террористы?
– О боже... а может, шутиха?
– Пфуй, где вы видели такую шутиху?
Сестры пошли по палатам, успокаивая раненых, хотя сердца наполнялись тревогой. Что? Что случилось?
С Невского начали приводить первых пострадавших, люди были испуганы, все в копоти и в раскрытые двери отчетливо пахнуло гарью. Пожар! Княгиня Мещерская стояла, прижавшись спиной к стене и сжав руки словно в молитве. Такая далекая война вдруг пришла на улицы Петрограда, пострадали люди, обычные люди, женщины, дети… И её муж, здоровый молодой мужчина, блестящий офицер лучшей армии Европы, вместо того, чтобы защищать их прячется в чужой стране! Как она могла быть такой близорукой? Как не разглядела в нем подлеца?
– Боже мой! – всхлипнула она – Вы хотели знать правду, господа? Вот она: я – дура. Настоящая дура.
А надо всем этим переполохом, над Александрийской колонной и Дворцовой площадью, во вспоротом алыми зарницами небе смеялся бородач в голубой косоворотке, вышитой золотыми колосьями, и с грозно поднятыми вверх кулаками.
Москва, 2013г.
.
ЛитСовет
Только что
