Читать онлайн
"Венеция"
Все имена и локации вымышлены, любые их совпадения реальными событиями - случайны
Кипяток в кипятильнике кончился, вставать за водой никому не хотелось.
Мышь и Уродка, забравшиеся, как обычно, в самый угол кухонного мягкого "уголка" в нелепых бордовых цветочках по мясисто-зеленому полю, чтобы никто не потревожил их к ходе завтрака, сидели античными статуями, пристально уставившись на стоявшие перед ними пустые чашки, и полушепотом доругивались между собой на гортанно-хриплом наречии, напоминавшем одновременно и арабский, и моисеев язык — в полупрозрачных, до пола, хламидах из голландского полотна, под которыми по летнему времени, как казалось, ровным счетом ничего не было, что беспокоило релоканта Хайтауэра на протяжении всего времени принятия пищи. "А Уродка ничего такая... Я бы вдул... — уныло думал Мозес, в то время как Утрилло, вцепившись бультерьером в случайно запавший ему еще по пробуждении тезис, развивал и развивал его теперь бесконечно, расползаясь в детали, разъясняя аллюзии и вскакивая порой для убедительности из-за стола и почему-то всякий раз как-то тревожно взглядывая в окно поверх занавески. За окном тянулись бесконечно поля агрикультуры — лаванды, кажется, или чего-то еще; тут же вилась и единственная ведущая к maison дорога, зигзагами уходящая в сторону Дижона.
— Идея народная... — не унимался Утрилло, — представляется мне неким облаком... готовым пролиться живительной влагой на поля прогресса...
Хайтауэр незаметно почесал под столом срам.
— В то время как элитарность, будучи по сути главной целью пластического искусства... — Утрилло на миг перевел дух, чтобы продолжить. Уродка тут же склонилось к уху Мыши и зашептала той что-то по-настоящему неприятное. Лицо Мыши стало наконец приобретать выражение — пока еще не вполне определенное.
— Девочки... — заметив это, решил наконец сменить доминанту хозяин дома. — Велите Урсуле прибрать со стола и... — загорать, загорать, загорать! Tout ensemble... — Он скроил радушную мину и легонько похлопал в ладоши.
Все принялись подниматься. Мадам эксцессивно-унылого вида, в плотном платье под горло и с небрежно прокрашенными буклями, не проронившая за завтраком ни одного слова, всё так же молча направилась к лестнице наверх, в свою комнату, в то время как обе девицы, мелькнув в проеме двери воздушными платьями, устремились на волю — к свету и солнцу, уже поднявшемуся довольно высоко.
— А я как раз хотел рассказать о рыбалке на Иордане... — начал Хайтауэр, когда они с Утрилло, сойдя с крыльца, двинулись в сторону садовой лужайки, на которой уже вольно устроились полуодетые Уродка и Мышь.
— Когда вы всё успеваете, Мозес? — удивился хозяин дома, отступая на шаг.
— Не сплю... — пояснил Хайтауэр. — Я не сплю уже четырнадцать лет. Сом на консервированную сладкую кукурузу на Иордане клюет просто замечательно...
— Даже не знаю что вам сказать, — забеспокоился мастер. — Вам следовало бы попробовать тогда и в нашем ручье. Форели в нём тоже отличные. Так говорят местные...
— Спасибо, Борис... Ведь вы позволите мне так вас называть?
— Конечно, Мозес, конечно... А со сном это интересная мысль, вы меня удивили... И извините за эту давешнюю декламацию — сам не знаю, что на меня нашло.
— А эта... Уродка... — замялся Хайтауэр. — Она как?..
— Она ваша, Мозес, — радушно подхватил мысль Утрилло и похлопал Хайтауэра по плечу. — Полностью ваша. Располагайте... И вообще их давно уже пора поменять... Как там у этого автора... — Он на секунду задумался, едва заметно шевеля губами. — "На Васильевский остров... — Мастер остановился и замотал головой как от избытка чувств. — ...Я приду умирать...".
— Ну что вы, Борис, — тут же забеспокоился Мозес. — Не надо...
— Нет-нет, — горячо возразил Утрилло. — Даже не уговаривайте...
Они подошли к загоравшим девицам.
— Cher Уродка, — возгласил Утрилло не без пафоса. — Moses est maintenant ton maître...
— Oui Monsieur, — без интереса отреагировала девица, чуть приподняв голову с разложенного на стриженой траве пляжного полотенца, и снова закрыла глаза.
— Но любит ли Вяльцева доктора? — вдруг встал в позу Хайтауэр и, насупив брови, продолжил с подвываниями:
— Деревья со всех сторон
липнут к распахнутым окнам усадьбы,
как девки к парню.
У них и следует спрашивать, у ихних ворон и крон*...
— Как, простите? — перебил Утрилло.
— У вяза, — не дал сбить себя с толку Мозес, — проникшего в частности к Варваре Андреевне в спальню. — Он еще сильнее нахмурился. — Он единственный видит хозяйку в одних чулках. Снаружи Дуня зовет купаться в вечернем озере... Я буду звать вас Дуня, Уродка — хотите?
— Qu'est-ce que ce? — настороженно переспросила девушка, слыша свое имя и поднимая голову.
— I will call you Dounya, if you please, — тут же нашелся Хайтауэр. — We will sweam in the lake in the evening.
— You are welcome, — без выражения пробормотала с заметным галльским акцентом весталка и снова зарылась лицом в полотенце.
— С ними всегда так... — пожаловался в пространство Утрилло. — Плотское растворяет границы... рушит субординацию...
— Вообще после "вяза" мне бы мыслилось что-то с "зараза" — там же у меня доктор... — вдруг принялся оправдываться Мозес. — Но Муза, видимо, потащила автора в сторону... знаете, как это бывает?..
— Бории-исс! — вдруг послышалось со стороны усадьбы. — Je veux te dire quelques mots...
— Долг зовет... — тут же подобрался Утрилло. — Я сейчас. — И он торопливо засеменил к дому.
Хайтауэр, проводив хозяина взглядом, принялся озираться, стараясь не слишком глазеть на едва одетых девиц.
— Вообще-то я Елизавета, — вдруг чисто по-русски произнесла Уродка и, сев на полотенце, принялась собирать волосы на затылке в хвост. — Так что вашу идею с Дуней оставьте при себе... для кого-то другого.
— Да-да, — торопливо согласился Хайтауэр. — И вообще... вообще извините... вся эта история с передачей... вас, так сказать... — Он не находил слов. — Извините великодушно.
— Я слышала о вас еще там, в Ленинграде, — продолжала Уродка. — Говорили, что вы хороший... — Она немного замялась. — Ну, поэт, что ли. И к тому же сын Светланы Зиверт...
— Это не совсем верно, — проговорил Процкий. — Просто... ну как бы это сказать... версифицирую помаленьку. Для собственного, так сказать, удовольствия.
— Вы не ответили про Светлану, — не сдавалась она. — Это правда?
— О нет! — замахал обеими руками Мозес. — Что вы, что вы...
— Ну... — как-то разом смягчилась собеседница. — Ну, тогда хорошо. И можно действительно искупаться, если со стороны Бориса это не провокация, не очередная проверка на лояльность. А нас ведь тут, знаете ли, контракт...
— Да я понимаю... — закивал головой Хайтауэр, тихонько отступая в сторону дома.
— Увидимся... — подняла ладошку Лиза, а затем обе девицы как по команде поднялись и вскоре исчезли из виду за буйной садовой растительностью.
Всеми оставленный Хайтауэр двинулся было по траве к maison, но вдруг остановился на полдороги и забормотал, часто кивая головой в такт ударным гласным:
"Куда меня занесло?" —
думает Эрлих,
возясь в дощатом сортире с поясом.
До станции — тридцать верст;
где-то петух поет.
Студент, расстегнув тужурку,
упрекает министров в косности.
В провинции тоже никто никому не дает...
"Как в космосе...", — процедил он уже полуслышно — и зашагал бодрее, загребая левым ботинком отросшую после стрижки траву газона — с некоторой, как говорят в таких случаях, игривостью.
Вечером, после ужина на веранде, когда все встали из-за стола, Уродка-Елизавета как бы случайно оказалась рядом с Мозесом.
— Проверим, была ли это проверка... — шепнула она еле слышно. — Через четверть часа вот в том углу сада... — Она так же едва заметно повела взглядом в сторону. — До упора в изгородь. Там калитка... — И неспеша побрела к лестнице наверх.
Избавим читателя от описания купания — подробностей мы не знаем, а потому каждый вправе выдумать их самостоятельно. Известно только, что в дом они возвращались в кромешной тьме, ночью, тайно и порознь, с интервалом шагов в пятьдесят — а впрочем хозяин за ужином был уже маловменяем из-за бордо, а остальным обитателям maison не было, как казалось, друг до друга никакого дела; вряд ли мадам с буклями, Мышь и тем более прислуга следили в ночи за садом, карауля тайное возвращение купальщиков.
Хайтауэр наскоро ополоснулся под душем, включил у кровати ночник, забрался нагим под слегка пахнущее чуланом одеяло в пестреньком застиранном пододеяльнике и, потянувшись и похрустывая суставами, взял с тумбочки зачитанный томик Ахматовой.
За дверью тихонько поскреблись.
Потом кашлянули.
— Entrez... — вполголоса с хрипотцой проговорил Мозес и тоже откашлялся. Где-то в доме послышался отдаленный грохот, кто-то вскрикнул — и закашлялся тоже: долго, со всхлипываниями, взахлеб, как бы поперхнувшись глотком воды или засунутой не в то место мятной пастилкой.
Дверь, легко скрипнув, приоткрылась наполовину, и в проем вскользнуло тельце Уродки — с убранными для сна в узел волосами и в длинной ночной сорочке.
— Привет... — растерянно произнес Мозес. — Садитесь.
Елизавета, не раздумывая, уселась в ногах кровати. Хайтауэр зябко пошевелил под одеялом ступнями.
— Я собственно так... — непонятно пояснила Уродка. — Просто вспомнилось... "Что любовь, как акт, лишена глагола"... — красивые строки. — Она слегка повела головой по сторонам, осматриваясь в узкой спаленке. — Там еще что "за такие речи" и что "ног на плечи", помните? Не кладет...
— Конечно помню, Лиза, — недоуменно подтвердил Мозес. — Я всё такое помню... всё написанное. Не сплю уже четырнадцать лет.
— Не называйте меня Лиза, — недовольно подняла брови Уродка. — Мне неприятно.
— Пожалуйста... конечно... — совсем потерялся Мозес. — Извините.
— И я решила, — продолжила Елизавета как ни в чем не бывало. — ...Я решила разубедить вас, что ли... ну, то есть убедить в обратном... Не обижаетесь?
Хайтауэр молча откинул угол одеяла и потянутся к ночнику...
Оставим их теперь вдвоем, в темноте французской летней ночи, в первой декаде июня, в звоне цикад за раскрытым узким окошком... Оставим, заметив лишь, что дверь в комнату осталась незапертой.
Солнце в своем движении по небосклону обогнуло крону столетнего вяза, и лучи его разом залили розовым утренним светом спаленку Хайтауэра.
— Опять утрилло... — тут же заворочалась и заерзала на постели Елизавета. — Вы выспались?
Хайтауэр промычал в ответ что-то невразумительное.
— Изо дня в день одно и то же... опять завтрак... — продолжала досадовать Уродка. — И день весь расписан до самого вечерилло, когда маэстро опять насосется в стельку, до зеленых соплей. Когда это кончится?!
— Ну... — начал было Хайтауэр, но стушевался и смолк.
— Теперь надо быстренько пробраться к себе... — тут же взяла деловую ноту Елизавета, легко подскочила с постели, поежилась от утренней свежести и, подхватив свой скромный пеньюар, завертела его в руках, отыскивая перед и зад.
В дверь постучали.
— Entrez... — проговорил Мозес. — То есть... désolé, un instant.
И он натянул одеяло до самого подбородка.
Дверь распахнулась.
На пороге стоял Утрилло в пижаме и шлепанцах на босу ногу.
— Я как раз хотел поговорить с вами о форели, Мозес, — сообщил он, опуская приветствие и как бы не замечая Уродки, судорожно одергивающей свою ночную хламиду.
— Я весь внимание, Борис... — отвечал Хайтауэр, слыша, как колотится в горле сердце. — Присаживайтесь.
Уродка наконец справилась со своей ночнушкой и выскользнула из комнаты.
— Я... — начал было Хайтауэр, всё еще подтягивая одеяло к подбородку.
— Даже не думайте! — барским жестом прервал его Утрилло. — Женщина вообще собственность общественная... — ну если только у тебя не гарем... знаете, как это у них... — Он взмахнул рукой куда-то в сторону. — Танцовщицы, евнухи... ну, и вокруг всего этого, конечно, забор и кангалы без привязи — только сунься... Девицы, кстати, обе оттуда — то ли еврейки, то ли еще кто-то... учились там, знаете ли, в тамошнем университете... ну, и решили приехать взглянуть на Париж... Но я, в общем, о рыбе... Кстати, не помешал ли я вашему туалету? Вы здесь как дома, ни в чем себе не отказывайте, умоляю...
Завтрак прошел как обычно, а затем маэстро отправился к "подмалёвкам", как он загадочно выразился, настояв вначале на том, чтобы молодежь, то есть Мозес с девицами, непременно отправились купаться.
— Девки в озере купались... — загадочно пояснил он. — Знаете эти стихи? Там еще что-то про школу...
Хайтауэр покивал головой для важности, затем поклонился хозяину, проворно поднялся к себе в комнату за полотенцем — и наконец все трое, болтая о пустяках, двинулись в сторону водоема.
— А кто эта мадам с буклями? — поинтересовался Мозес, когда они ступили на лесную тропку и девушки на мгновение прекратили болтать.
Мышь и Уродка переглянулись, затем беглой очередью обменялись вполголоса парой фраз на своем гортанном наречии, и наконец Елизавета проговорила:
— Видите ли, Мозес...
— N'attends pas, tu... poulet... — тут же перебила ее Мышь.
— Сама сучка... — огрызнулась Уродка и степенно продолжила: — Баронесса Розенцвейг из выкрестов, Борис ей чем-то обязан, а у нее возраст, менопауза, как это тут называют... Ну вот он и взял ее к себе... типа для солидности. А так она спит и видит...
— Обэрэжно, колюбаня... — снова перебила Мышь и заступила остальным дорогу.
— Как, простите? — тут же заинтересовался Мозес. — Ну-ка... маманя — колюбаня... Это свежо... почвенно.
— Канава... мокрая... — охотно пояснила Уродка. — А Мышка у нас из Хрипска, западэнка...
— А-а... — протянул Мозес.
— Я белорусская патриотка, — тут же насупилась Мышь.
— Да-да, милая, — обхватила ее за плечи Уродка. — Ты вообще наша сладенькая... Стеражыся тягника...
— Это-то тут при чем? — раздраженно скривилась Мышь. — До ближайших рельсов полсотни верст.
— Так вот... баронша, — продолжила Уродка, — спит и видит конечно подмять под себя Бориса, женить его на себе, а потом вымутить права на наследие, когда Утрилло вконец скрутит цирроз. А что? Борис в тренде... и то, что он хочет взять замуж кого-то из нас, баронше, понятно, как нож к горлу.
— Интересная тема... — без выражения проговорил Мозес, искоса взглядывая на Елизавету.
— Тем более что вреда от нас никакого нет, кроме пользы, — неожиданно подхватила Мышь, не утруждая себя более полесским акцентом. — Зажили бы тут как реальные пурецы. Мне бы еще литовское подданство... как встарь... — И она меланхолично возвела глаза к небу, отливавшему бирюзой в прогалине над лесною тропой.
— Ого! — удовлетворенно хмыкнул Мозес. — А вы неплохо ориентируетесь в истории.
— Это от дедушки, — охотно пояснила Мышь. — Он всю жизнь прослужил сельским учителем при униатах.
Они все немного помолчали, осторожно переступая через лужицы на влажной лесной тропинке.
— А не рвануть ли нам, барышни, в Венецию? — вдруг воскликнул Хайтауэр, останавливаясь как вкопанный.
Легко шелестели кроны деревьев, негромко, как ни в чем не бывало, перекликались лесные птицы.
Девицы, тоже остановившись, повернулись к нему с недоуменно раскрытыми ртами, напоминая птенцов в гнезде или кого-то еще... с nutrition deficiency, как выражаются революционеры-марксисты.
"А ведь они совсем еще молоды..." — с внезапной горечью подумал про себя Мозес и вслух продолжил:
— Насчет Васильевского я тогда, кажется, погорячился.
— А жить на что?! — скроила презрительную гримасу Мышь.
— Жаль... — рассеянно проговорила Уродка. — Я всегда находила оммаж с Васильевским весьма романтичным.
— И патриотичным... — тут же вставила белорусская патриотка.
— "Нам не дано предугадать..." — процитировал Мозес, оправдываясь.
— "Чем наше слово отзовется..." — без запинки продолжила Мышь. — Срань какая...
— Не "чем", а "как", ворона... — фыркнула Елизавета, в свою очередь поднимая к небу глаза, и продолжила: — Может, украсть денег у Бориса? Я знаю где у него много спрятано...
— У меня есть деньги, — солидно возразил на это Хайтауэр. — Точнее, вот-вот будут: Либерман подсуетился и подговорил Шнобеля... впрочем, это уже не важно. Я просто хочу взглянуть что за местечко приискал себе Стравинский... — И он, отставив назад ногу, продекламировал:
Хотя бесчувственному телу
равно повсюду истлевать,
лишённое родимой глины,
оно в аллювии долины
ломбардской гнить не прочь. Понеже
свой континент и черви те же.
Стравинский спит на Сан-Микеле…
— Он же еще вроде того... — начала было Елизавета.
— Я знаю, — важно ответил Хайтауэр и почему-то нахмурился.
Обратно после купанья возвращались порознь: девицы на берегу отчего-то рассорились и, нашипев друг на друга на своем таинственном языке, шли теперь по тропе как чужие, уставившись во влажную землю и не поднимая голов даже на Мозеса.
У Хайтауэра внезапно разнылась печень, и он заметно поотстал, прислушиваясь к боли и не на шутку тревожась.
— Пс-с-ст... — раздалось вдруг из придорожных кустов. Девицы как раз скрылись за поворотом тропинки.
Из зарослей бересклета на дорожку выбралась "мадам", ощупывая себя с обеих сторон и обирая с одежды колючки и листики.
— Не возражаете? — пристроилась она на тропе рядом с Хайтауэром.
— Je suis terriblement content, madame, — расшаркался Мозес.
— Я всё слышала за Венецию... — продолжила баронесса. — Сидела там в кустах... — Она махнула унизанной кольцами кистью куда-то вбок и назад. — Приходится, знаете ли, быть настороже. Эти куры еще не знают Бориса, надеются зацепиться — а он тем временем спускает денежки на покупку водоемов по всей округе.
— Зачем? — без интереса уточнил Мозес.
— Мечтает загородить их все забором и сделаться чем-то вроде князя воды, как он это называет.
— Зачем? — снова удивился Процкий.
— Делирий... если судить объективно. "Пусть они тут потом пресмыкаются...", как он выражается. А может это какая-то детская психотравма... — Баронесса откашлялась. — Короче... Мозес. В Венеции у меня давно уже взято палаццо. Кирпич, тринадцатый век, евроремонт, охрана памятников... ол инклюзив, как это говорится. Цистерна с водой на пять тонн, регулярная подвозка. От Сан-Марко недалеко, если что: семь минут пешедралом. А до кладбища вашего со Стравинским ровно кошкин скок на кораблике — Мурано и то вдвое дальше. Но ведь вам не нужно в Мурано?
— Нет, — согласился Мозес.
— Я дам вам ключи и адрес. Живите сколько захочется, заодно присмóтрите там за домом. Главное, чтобы вы увезли девиц. Борису они уже не по силам, а новых когда он себе еще заполучит... Мы все не молодеем. Ну как? Абгемахт?
— Предложение серьезное... — попытался поюлить Хайтауэр.
— Ну хорошо, — легко согласилась Розенцвейг. — Я дам вам с собой на расходы пять тысяч. На первое время, пока ваш Шнобель не раздуплится. А там уж вы как-нибудь сами...
— Ну... это другое дело! — радостно воскликнул Мозес. — Что же вы сразу не предложили?
— Я предлагаю... — строго проговорила баронесса. — И чтоб духу девок завтра здесь не было. Договорились?
— Как скажете... — согласно закивал головой Хайтауэр. — Теперь вы у нас здесь начальник. Уверен, что у вас уже всё рассчитано и предусмотрено...
— Даже не сомневайтесь, — хмыкнула баронесса. — До вечера! — И она быстрым шагом двинулась по тропинке к дому.
Рассказывать дальше нечего. Вечером, после ужина, Хайтауэр еще немного пошушукался с Розенцвейг, наутро девицы после завтрака отправились якобы за покупками в соседнюю деревушку, а за Мозесом пришло такси — он ехал в город: в офис-центре ему надо было отправить факсы и просмотреть в банке счета и платежи.
— Ваш чемодан через пять дней уже будет в палаццо... — шепнула ему на прощание Розенцвейг и сильно ткнула в ребра острым и твердым пальцем.
Как по волшебству, такси на своем пути в город подцепило в деревне у рынка обеих девиц, а затем вырулило на автостраду и без остановок поперло в сторону аэропорта.
Через два часа они втроем уже бродили по бутикам в Дижон-Бургонь, дожидаясь объявления посадки.
— На исподнее цены вообще не подступиться... — выдавила из себя Уродка, оглядывая витрины. — У нас же совершенно нет с собою вещей, Мозес.
— Мéстре, девочки... Там всё и кýпите. Местре — обычный небольшой городок на материке, два шага от аэропорта... Или вы думали, что самолеты садятся прямо в Венеции?
Мозес улыбался. Уродка и Мышь улыбались тоже.
______________________
* рифмованный текст здесь и далее - Дж.Бродски
.