Читать онлайн "Прозрение Белого"

Разведывательный зонд передал сообщение о предпосылках разумной жизни, и звездолёт «Колесо» на двигателе «спиндизи», первой, несовершенной пока модели, свернул с пути к «Малой медведице», помчался к «Лебедю».

Каждые два года для половины экипажа сон в анабиозе сменялся вахтой — долгой и нудной. Семьсот двадцать суток одно и тоже: космос… космос… космос… И ни разу, какого-нибудь «вжжжик» — встречного лихача, или «пик» — иномирного сигнала.

Скукота.

Особенно страдали в батареях. Орудийные стволы почистил, лафет смазал, снаряды перебрал и… всё, приступай сначала. Иначе свихнёшься.

Пушкари носового орудия, те вообще без дел остались: башню с орудием и всем боезапасом утеряли, с Луны стартуя. Спали бы в анабиозе, да воля неволей половина расчётного состава батареи бодрствовала. Задолго до пересменки сидели по лавкам в «предбаннике» анабиозария и отбивали чечётку; учащали дробь, надеясь этим ускорить ход времени — приблизить счастливую минуту. Ободряюще пожимали руки пробуждённым сменщикам, искренне желали тем доброй вахты, скорой смены и расторопно укладывались в заветную капсулу. Неприкаянных пушкарей жалели: в батареях подпускали к орудиям лафеты смазать и ставили в цепочку снаряды на обтирку передать; старпом приглашал на мостик «медь» надраить; штурман — в рубку «кораблём порулить».

Однажды суперкарго попросил прислать бойца прибрать кантору каргоотсека, комбат выделил наводчика орудия. Тот о ящиках с бутылками, что видел на стеллажах (в продсклад проник), доложил командиру. Восторженно, с горящими глазами, вожделенно сглатывая. Водкой «Туземка» экспедицию снабдили, как и стеклянными бусами, зеркальцами, пластмассовыми Санта-Клаусами, тряпичными Дедами Морозами, матрёшками и другой сувенирной всячиной, одаривать инопланетян. Разумеется, если те в развитии не будут далеки от земных папуасов. «Замаскировали» под лимонад «Буратино»: этикетки бутылок пометили штампом «Туземка» — на обороте наклейки. Углядеть было можно только через стекло бутылки сквозь пузырьки газированного напитка. Наводчик углядел.

Тем же днём выяснилось, что заместитель суперкарго заместителю комбата приходится земляком. Теперь с началом «туземной жизни» «неприкаянные» лафеты больше не смазывали, в цепочку снаряды передать на обтирку не наряжались, «медь» не драили, за штурвалом корабля не стояли, и чечётку в предбаннике не били — некогда им было. Вахтовая смена в анабиозарий заявлялась, но только, чтоб отметиться в журнале у дежурного, и в капсуле… голографический образ сменщика заменить своим. Оба корабельных боцмана, близнецы и скульпторы-любители, в той афере зачинатели и творцы. Водку, испробовав «Буратино», они обнаружили ещё до поворота «Колеса» к «Лебедю», и с того времени в анабиозарий ни ногой, образы свои в капсуле не меняли — близнецы же. Давненько замышляли найти «третьего». «Неприкаянных» на «поляну» призвали с радостью — «лепить» друг дружку им вусмерть надоело. А тут столько натурщиков, их и полепишь, с ними и выпьешь. Скоро — по мере выхода «ударного труда» скульпторов (капсулы пополнялись сменными образами натурщиков) — вся батарея целиком собиралась на «поляне» у «пня многоместного», сменившего «пенёк двухместный». «Газировкой» пробавлялись.

И всё бы хорошо да появилась проблема: не хватало закуски. Пайка ведь спящим в анабиозе не полагалось. А как необходим был! Чтобы на утренних разводах не пошатывало в строю, и разило изо рта чтоб съестным. Второй половине личного состава батареи — той, что якобы омолаживалась в анабиозарии — на перекличку являться, понятное дело, не требовалось, даже настрого комбатом запрещалось. Но пушкари — голодные, с похмелья — забывались и на развод, случалось, норовили заявиться. Комбаты (оба) и заместители (оба) перехватывали и отправляли назад по «норам», пока и комбат второй не обзавёлся земляком. Им, ни с того ни с сего, определился один из корабельных коков. И проблема разрешилась: получали в столовой щедрую добавку в термосах — для страждущей братии. Кок, дитя российской тундры, и запасной, кстати, по боевому расписанию заряжающий орудия (того, утерянного на Луне), за услугу взял с комбата, пуэрториканца (в конце концов, оба с Земли), обещание дать стрельнуть разок из пушки. На банкете по случаю удачной экспедиции планировался шведский стол с фейерверком.

А возжаждал побыть фейерверкером неспроста.

Дело в том, что второй в экипаже кок, его вахтовый сменщик, достал бредовой идеей изготовить к торжеству торт в виде египетской пирамиды, непременно из наполненной газом пластиковой оболочки обложенной миллионом пирожных. И пустить лететь по воздуху над городами и весями аборигенов.

Дитя тундры смеялся, это ж, сколько муки, яиц и шоколада потребуется на такой торт!

Смех смехом, а в очередную пересменку, пробуждённый «дитя» отметил необычную худобу коллеги, его сменявшего в капсуле. Может быть, и не придал бы особого тому значения, если бы не подметил, что и астронавты занимали капсулы — все поголовно исхудалые. «Неприкаянные», вышел из зала в предбанник, те так вообще «кощеи». И почему-то, в капюшонах по глаза. В журнале дежурного расписались, пропустив вперёд и пожелав смене «крепкого забытья», поздравив и пожелав омолодившимся, спешащим на свои посты, «доброй вахты», вошли в зал с капсулами. Кок задержался подсмотреть в мониторе дремавшего дежурного. Пушкари, не открывая капсул, пощёлкали кнопками на пультах, выпили «кисель» (заполнитель желудка и кишечника на время анабиоза), поправили капюшоны, вышли в предбанник и удалялись. Вышло, один расчёт батареи не сменил другой!

А коллега экономит продукты?!

Перерыл камбуз, кладовые, холодильники — нашёл припрятанные муку, яйца и шоколад. А в спортивном зале под матами — оболочку для торта.

Возмущённый, бегал по каютам, кубрикам, батареям и каргоотсеку, поднялся на командный мостик, ломился в штурманскую рубку — не слушали, гнали прочь. Спустился в машинное отделение, здесь машинисты, размазывая по лицам «космический загар» и копоть, послали «в редьку». Старпом справился у дежурного по анабиозарию, тот доложил:

— Смена батареи носового орудия в капсулах, «кисель» выпит. Вот только одеты в комбинезоны «неуставные» — с капюшонами.

— Эти бездельники, ещё и пижонят. А пусть, — махнул старпом рукой.

По коридорам попадались пушкари из «неприкаянных» — эти внимали. Сочувственно, качая головами и покачиваясь на ногах, цокали языками. Матерились и звали пройти на камбуз. Услуг, как раньше, отделить мясо от костей свиных ножек на холодец не предлагали, а прямо потребовали дать пожрать.

Что тут делать?!

Пристыдить коллегу? Безнадёжно. Турок же.

Доложить капитану звездолёта? Бесполезно. Коллега тому — земляк. Оба турки.

Уничтожить оболочку, муку, яйца по тайникам изъять, шоколад раздать худым, как только встанут с лежанок? Глупо. И опасно: турок тихий-тихий, но бывало, взрывался. А тут — мечты лишить, первейшей страсти.

Оставалось одно: придумать, как отомстить за голодающих. И придумал.

Как-то на камбуз к нему «посидеть с земляком» зашёл комбат. Попросив собрать чего перекусить, позвал в разделочную и выставил на колоду бутылку «Буратино».

Нарезая помидорчики, намазывая на масло икорку, «дитя тундры» в мечтах предвосхищал момент, когда подменит фейерверк-заряд боевым боеприпасом и разнесёт торт-пирамиду — в брызги.

Надо заметить, кок, стартовали с Луны, вахты не нёс (спал в анабиозе), о казусе с носовой орудийной башней потому не знал. Комбат об утере пушки не сказал, о другой новой и не помышлял, потому обещание «стрельнуть разок» кормильцу дал с душевной лёгкостью.

* * *

Капитан «Колеса», рослый статный красавец, один, не считая боцманов с «неприкаянными», не спал все вахты. На самом деле, не был земляком коку-турку. Русский он. Мама в бурно проведённую молодость родила в турецкой тюрьме. А «Турок» — его секретный позывной в NASA. Земляком ему приходился другой кок, тот, что возжаждал мщения, «дитя тундры». Оба — россияне, они и фамилии носили созвучные: Белый и Белды.

О непорядках на борту капитан знал, но молчал. Когда же «неприкаянные» вконец обнаглели, меры все же принял. Наказал Белды водку тем смешивать с пищевым красителем — под компот. Пить подавать за завтраком, обедом, в полдник и ужин — чтоб за столом, не по «норам», на виду. По сто грамм на нос. В «горькую» пушкари пили по ночам в подсобке камбуза, кружком толпясь у разделочной колоды. «Поляной» с «многоместным пнём» пожертвовали ради того, чтоб быть поближе к мясу. С ними боцманы. В разделочной имелся отдельный выход в кладовую с мясными тушами, из неё — в коридорчик, который вёл прямиком в складской отсек «продовольственный», где хранились ящики с лимонадом «Буратино». Сопровождал «за добавкой» наводчик, мужик дюжий, ухватистый, Белды оставалось только фонариком светить, да в дверях коды замков набирать. В подпитии растроганный участием к бедолагам — худым — Белды рассказал капитану о затее коллеги, посетовал на опустение продсклада — пропадали мука, яйца и шоколад. Своего замысла отомстить и обещания комбата «стрельнуть разок» не выдал.

* * *

Постаревшие (бездельники-пушкари, понятно, разительно), больные от вахтенных мук, исхудавшие (половина экипажа) астронавты отчаялись вкусить радость хоть каких-нибудь перемен. Но всё же, наступил день, звездоплаватели стояли, наконец, на твёрдой почве. Их берцы с бронированными подошвой, носком и крагами прятала густая трава, келвар кирас ласкали бутоны невиданных цветов, на каски садились диковинные бабочки. Во все глаза таращились на уже позабытое великолепие форм и красок. Пьянели от чистого воздуха и благоуханных запахов. Слёзы от счастья размазывали по чёрному от космического загара лицу. Плакали при виде как «неприкаянные», не сговариваясь, в едином порыве торжествующего духа, достали из карманов бутылки, вернулись на борт десантного гравилёта и без обычных ссор за очередь сливали в унитаз «Туземку». Здесь, в этом неземном рае, этим отпетым алкоголикам водка теперь была не нужна.

А это был воистину неземной рай!

Гравилёт сел в центре обширной долины. Рельеф из невысоких приплюснутых холмов дополняли лощина и гора тёмного скального камня в паре километров. За треугольный её силуэт, удивительно схожий с земной египетской пирамидой, закатился «Лебедь». На смену солнцу нарисовались в белёсом (беззвёздном) небе и выстроились столбиком семь серпов семи лун. Мягкий, ровный свет залил холмы, камню горы придал переливчатую глянцевитость, а её вершине с шапкой из цветов — неописуемость невообразимого декора. На планете наступила ночь.

И никого кругом. Только десантники — бледные (слезами вытерли загар) и сиротливые — одни гурьбой стоят. И тишина. Да такая звонкая в ушах! А слышны — только скрип ремней портупей да топот бабочек по каске.

В оцепенении стояли долго. Как только закончилось рвущее тишину бульканье «Туземки» слитой в унитаз, как с цепи сорвало: бросились обниматься и пушкарей качать.

В бедламе том так рьяно не участвовала половина десантников — худым, им сил хватало только каски подбрасывать, да «ура» кричать.

В ликовании не принимали участия и три ещё человека: капитан звездолёта и оба кока.

* * *

По высадке Белый первым ступил в траву и цветы, стоял в стороне от всех, один, в раздумье. На орбите, когда принимал доклады и видел на мониторах пейзажи планеты, в разум его вкралось сомнение. Теперь, слыша бульканье сливаемой в унитаз водки, поскрипывание портупей, клацанье затворов винтовок о кирасы, громкое во всю глотку «ура» подбрасываемых в воздух «неприкаянных», вялое «ура» худых, укреплялся в мысли: «Нельзя нам сюда. Ох, нельзя».

* * *

Кок Белды… К нему мы ещё вернёмся.

О его коллеге. Имя тому — Ахмед, но вахтенная смена звала прозвищем «Суфле». Подавал на десерт ту вкуснятину весь полёт на пути к «Медведице», а повернули к «Лебедю», человека как подменили: на ужин своей вахтенной смене, явившейся в столовую голодными после семисот двадцати суток воздержания, выдал концентраты. Столовую не открыл, на камбуз самим приготовить не пустил. Даже старпома, штурмана, офицеров и боцмана. Впрочем, благодарные за прошлые «сладкие» вахты, астронавты не роптали, получив пакетики и тюбики, разошлись по кубрикам и каютам разогреть сухпаёк на спиртовках. А утром, после завтрака всухомятку и развода по постам вахту нести, в курилке матрос-стюард рассказывал:

— До побудки ещё, Суфле впустил меня на камбуз за концентратами оперативному посту, и я, правда, мельком в дверной проём, увидел, кого вы бы думали? За колодой в разделочной сидят: оба комбата неприкаянной батареи, оба заместителей комбата, оба наводчика орудия и оба боцмана. Пьют компот и холодец едят! Что ещё поразило, форменка у всех измазана чем-то белым. Суфле подливал компот и втолковывал что-то про огромный торт-пирамиду, угощение аборигенам… ну да хрен с ним. Я, не будь дураком, вместо поста метнулся в анабиозарий, посмотреть все ли капсулы заняты, но закрыт: сегодня пятница, санитарный день. Дежурный даже отсутствовал.

На смех было подняли, да стюард вытащил из-за пояса под бушлатом плитку чего-то белого, вкусно пахнущего:

— Прихватил на камбузе.

Бывалые машинисты, побросав сигареты, обнюхали, попробовали на зуб и согласились с версией, что это клей — сварен из муки на воде. Разделили по-братски. А тому, что стюард видел по паре комбатов с замами, наводчиков и боцманов за колодой с компотом и холодцом, не поверили. Дали щелбанав и подсрачниками направили ещё клея принести.

* * *

Ахмед стоял, как и капитан, один в стороне от всех, но смотрел не на небо — вдаль. Знал, что по результатам предварительной локационной разведки планеты никаких признаков цивилизации не обнаружено, но все же надеялся увидеть огонь и дым костра на холмах. И подыскивал заодно место для банкетных столов. Выбрал холм в центре долины, на котором трава была пониже и, где бабочек летало поменьше. Прикидывал получится ли надуть торт с гору, увидел ИХ.

Опрометью бросился к Белому. Где вьюном, а где и с применением приёмов джиу-джитсу просочился сквозь толпу, немало посбивав с ног худых и не дав поймать трёх-четырёх качаемых пушкарей. Оббежав кругом капитана, приблизился строевым и, лихо козырнув, изрёк:

— Сэр, распорядитесь накрыть столы и приготовить мой торт. ОНИ ЕСТЬ! Идут со стороны горы, от лощины через долину, курсом на нас!

В эту минуту Белый, желая отделаться от бередящих сознание сомнений, стоял с высоко задранной головой, всматривался по сторонам столба из лунных серпов в попытке все же различить звезды. На доклад скосил на кока один глаз, второй оставив смотреть в небо. Умел. Этой способностью ещё в школьные годы привлёк к себе внимание красавицы-старшеклассницы, ставшей ему женой и за три года до экспедиции подарившей сына. Карапуз заливался в смехе, когда он, прощаясь с сынишкой навсегда, продемонстрировал и ему своё уменье.

— Ты что, земеля? Чудится — крестись. А торт свой пеки, — сказал Ахмеду, про себя заключил: «Помешался на торте. Турок».

Но когда Ахмед вытянул руку указкой ему за спину, больно чиркнув пальцами по уху, потребовал «Смотреть сюда!», повернулся к горе и… увидел ИХ! Далеко, но уже угадываемые на фоне пирамиды силуэты!

Поражённый, севшим вдруг голосом, сипло, как заведённый твердил раз за разом одну и ту же фразу:

— Этого быть не может, потому что быть не может. Они — ЛЮДИ. Этого быть не может, потому что быть не может. Они — ЛЮДИ.

К гравилёту близились… нет не строем, толпой… ЛЮДИ! Не одетые, нагие. Тела их на контрасте с коричневым, как шоколад, камнем горы выделялись мраморной белизной. Есть ли женские, определить пока не удавалось. Да ни дай бог: в экипаже «Колеса» одни мужики.

Запели хором, тенор солировал. Странным делом, зазвучало вдруг, сразу громко, будто в наушниках, будто аудио включили.

Десантники замерли. Насторожились. Пушкарей качаемых не поймали.

Белый схватил Ахмеда за шиворот и просипел в ухо:

— Выкрикивай, повторяй мои команды.

По долине разнёсся зычный фальцет кока:

— Полундра! Слушать команды капитана! Смирно!.. Всем повернуться лицом к гравилёту! Ложись!! Старпом, штурман, боцман! Ко мне!

* * *

Но вернёмся к Белды.

Кок проснулся, но глаз не открывал: так с похмелья тошно, что свет белый не мил. А разбудило пение тенором. Посчитал, на борту ночь, он у себя в кубрике, а это корабельный эхо-акустик услаждает отдыхавших астронавтов трансляцией оперы. Удивило только, что пели на эсперанто — языке экипажа, но ни оперных героев. Посчитал, было, акустик вахтенный закручинился по родине, но вспомнил, итальянцев на «Колесе» только два, оба корабельные эхо-акустики, немые с роду.

Как ложился после вахты в капсулу, как поднимали уже через два месяца вместо двух лет — не помнил. Как на камбузе маскировал водку под компот — помнил. И всё. Нет, конечно, помнил, что прибыли на место и готовились на орбите одной из планет «Лебедя» к высадке, а вот того, что уже это сделали, просто не знал — по причине трёхсуточного не просыхания. Совратили-таки, его непьющего дитя тундры, неприкаянные пушкари. В состав десантников Белды попал благодаря капитану и коллеге. Белый опасался, что «Туземку» раздаст остававшимся на борту, Ахмед — компоненты торта худым. Поэтому тайком на руках принесли спящего в орудийную башню гравилёта. Комбат, приземлились, усадил похрапывающего Белды в орудийное кресло, вместо себя, а сам тихонько, заливаясь слезами, пристроился с бутылкой «Туземки» в конец очереди у гальюна.

Белды открыл глаза, но вместо фото оленьей упряжки у чума, висевшего на стенке у изножья его гамака в кубрике, увидел… гору… в перекрестии прицела!

То, что на нём «шлем-наводчик» и сидит он в кресле стрелка, Белды осознал скоро. Напившись перед отбоем «компоту», он обычно развлекался: проникал из камбуза в «шлюзовую-спас» с гравилётом, забирался в пушечную башню, занимал место стрелка и, заказав комлогу смоделировать Ахмедов торт, брался за гашетки…

Кок кулаками протёр глаза — ни гора, ни перекрестие прицела не исчезли.

— Египетская пирамида!.. Шоколадная!.. Турка торт!

«И на каком языке аборигенам петь нам — инопланетянам, как не на эсперанто», — подумалось Белды, и... совместил перекрестие прицела с верхушкой горы.

— В брызги! Это тебе, турок, за худых!.. Шоколадную помадку пирожных полить розовой фруктовой глазурью — фу, как безвкусно, — высказался, и зажал в кулаках гашетки…

* * *

Белый видел, люди — ЛЮДИ! — не шли на ногах шагом, а летели, парили над землёй. Всякая травинка, всякий цветок передавали их друг дружке. Бабочки: не просто сидели по плечам — взмахивали крыльями, несли.

Десантники лежали ниц головой к гравилёту, о приближавшейся к ним толпе не знали, ошалело слушали хор с тенором и чихали от цветочной пыльцы. Крестились, а ударила пушечная очередь, ремешок каски под подбородком затянули потуже и потянулись за плечи к винтовкам.

Через турка последовал приказ капитана:

— Не вставать! Затворов не взводить! Сапёрок, ни расчехлять, ни окапываться!

В толпе выстрелов будто и не слышали. И не видели, как у них за спинами срезало очередью розовую макушку горы. Пели себе, насколько-то там голосов.

И… вдруг на всех холмах окрест появилось несметное число людей — ЛЮДЕЙ! Все разом они медленно, разводя в стороны, подняли от колен на уровень плеч руки, и верхушка горы восстановилась, розовой, как прежде. Как в кино с обратной прокруткой съёмки.

Белый не удивился, он испугался. Хорошо, старпом, штурман, боцман к нему бежали, и десант лежит ничком в цветы — не видели.

Козырнул боцману, штурмана схватил за грудки, старпома потянул за чуб.

* * *

Хор умолк. Бабочки сложили крылья, трава с цветами опустили солиста на землю, с ним женщину под ручку. Пара подошла ближе, мужчина обратился к капитану:

— Здравствуй, отец… Я твой сын, которого ты трёхлетним малышом оставил на Земле. Мой звездолёт «Турок», так названный в твою честь, оснащён спиндизи четвёртого поколения, потому-то «Колесо» обогнали, ждали здесь. Сдай винтовки и пушку… Наших «бабуль» моль одолела, крылья им объедает. Нам досаждает. Налетит сейчас. Вам выдадут литавры, бейте тарелками позвучней — не нападут.

Мужчина улыбнулся, один глаз скосил к земле, другой в небо.

— И познакомься, папа, со своей невесткой, моей женой. Она аборигенка.

— Ахмед, повтори за мной. Уважаемые… люди, просим простить за вторжение. Мы счастливы видеть братьев… по разуму. Сейчас подымимся в звездолёт, вернёмся в цивильном, с банкетными столами и тортом, — просипел Белый коку. Шёпотом ему же в ухо, — Бегом, Белды унять.

Старпому в ухо:

— Винтовки оставить на земле, встать неворотясь, и скорым бегом в гравилёт… Да не трясись ты так, расслабься, чуб свой опусти, украинец, или под каску заправь. Страшного ничего, но всё же пока не оборачивайся, обвыкни чуток.

Штурману в ухо:

— На «Колесе» всё видят, но не представляют в какую передрягу мы попали. Передай мой приказ старпому — да не этому с чубом, тому на орбите в звездолёте — пусть распорядится, вахтенному офицеру тайком от второго вахтенного и постовых на мостике сбегать в подсобку камбуза дать задание боцману: собрать «неприкаянных» и коридорчиком проникнуть на продсклад. Наводчики проводят, коды замков помнят. Суперкарго и замам помочь пушкарям. Все ящики с «Буратино» — втихую от экипажа — выкинуть за борт. Следом «всячину». Нахер такой лимонад и такие сувениры. Приказ главным спинцизинерам: быть готовыми к экстренному старту. Штурману проложить обратный курс. Нельзя нам — НАМ! — здесь оставаться.

Боцману в ухо:

— Литавры подносят, получить и раздать.

Старпому в ухо:

— Не торопи вставать, прежде пусть тарелки получат.

©Владимир Партолин bobkyrt@mail.ru