Читать онлайн
"Горький алый"

Пока цеппелин вплывал в ликующий рассвет, ему снилась смерть. Его смерть. Опять. Но на этот раз смерть сменила маску. Это не была каменная лавина, нагнавшая его в горах, или мучительный холод осенней воды, пуля или петля аркана. У смерти было нежное лицо, и он вглядывался, вглядывался в его черты силясь запомнить – ведь это предупреждение, снова предупреждение, и если он запомнит, узнает, то спасется.

- Проснись, ну же, проснись, - тормошили его.

Сон ускользал.

- Посмотри. Посмотри, какая красота, товарищ. Простор-то какой!

Тень цеппелина медленно ползла по изумрудным рисовым полям .

Они пересекли океан. Они почти на месте.

1.

Вокзальные часы пробили полдень, и, точно по расписанию, под чугунные своды въехал локомотив, за которым тянулись вагоны.

- Добро пожаловать в Домал, да хранит бог кайцара Вильгельма!

Громкий голос путейцера* перекричал шипение выпущенного пара, перекрыл гул голосов встречающих и провожающих. Носильщики в белоснежных тюрбанах уже сновали по перрону, как большие, трудолюбивые муравьи. Похожие, как близнецы: все одинаково смуглые, затянутые в зеленые форменные сюртуки, с медными, номерными бляхами на груди. Отталкивая друг друга они кинулись к выкрашенными синей краской вагонам первого класса – там можно было рассчитывать на чаевые. Ко второму классу шли уже не так охотно, пассажиры третьего и четвертого терпеливо сидели в запертых вагонах, ожидая, когда публика побогаче сойдет на перрон.

Носильщик, из тех, кто был пошустрее, торопливо открыл дверь купе, подхватил два перетянутых ремнями чемодана, услужливо подал руку даме в дорогом дорожном костюме.

- Аннелиза, не отставай, - приказала дама своей юной спутнице.

Следом за молодой женщиной на перрон выпрыгнула девочка, переживающая тот самый возраст, когда совершенно непонятно, что будет с этим лицом и этим телом дальше. Станут ли они привлекательными, или так и будут удивлять и отталкивать неправильностью черт. Девочка огляделась восторженно – недавно выстроенный вокзал поражал размерами, а главное, своим ажурным куполом из чугуна и стекла. Спохватилась, заторопилась за дамой, стараясь не отставать. Сбилась с шага, наступила башмаком на типографский лист с надписью «разыскивается» и плохо пропечатанным женским лицом, на котором прибывающие и убывающие уже изрядно потоптались. Девочка даже остановилась на секунду, силясь разглядеть под следами подошв хоть что-то, и тут же получила строгий окрик:

- Аннелиза!

- Простите, госпожа Ирина. – пробормотала Аннелиза привычной скороговоркой.

Только за сегодняшнее утро пришлось сказать это «простите, госпожа Ирина», наверное, раз пять – подумала она, без особого, впрочем, расстройства. Угодить госпоже Ирине ей еще ни разу не удалось. Не то чтобы она не старалась, старалась, сколько себя помнит старалась, но повзрослев, поняла, что старания ничего не значат. Госпожа Ирина ее просто не любит.

Девочка прибавила шагу, но не успели они отойти от вагона, выпотрошенного, избавленного от пассажиров и багажа, как дорогу им преградил мужчина. Аннелиза с любопытством уставилась на незнакомца, разглядывая шрам на щеке, кричаще-яркий шарф, сдвинутый на затылок помятый котелок, но, вспомнив о манерах, отвела взгляд. А то придется в шестой раз за утро говорить навязшее на зубах «простите, госпожа Ирина».

- Госпожа графиня, доброго дня.

Незнакомец приподнял котелок, кивнул носильщику, подкинув в воздух мелкую монету, и тот понятливо исчез, оставив ему и даму, и багаж.

- Ваш супруг велел мне вас встретить. Айзек Вульф, к вашим услугам.

- Благодарю, но в вас нет нужды. Нас встретят.

Госпожа Ирина, словно отгораживаясь от неприятного спутника, опустила на лицо вуаль, неласково взяла девочку за руку – в такой толпе легко потеряться. Вульф фыркнул, повертел головой, как собака, на которую вылили ушат воды, но подхватил чемоданы и двинулся вслед за женщиной, спеша убраться с платформы, очередной поезд как раз вползал, медленно втягивался внутрь ажурного кокона.

За стеклянно-чугунным куполом вокзала дышалось легче. Большая часть приезжих запрыгивала на ходу в вагоны конок. Других, готовых платить за удобства, ждали возницы в тюрбанах, громко расхваливающие свои плетеные повозки с подушками и цветастыми занавесками, предлагая полюбоваться столицей. Оазисом имперской цивилизации в варварском Бахаре. Ее центральными улицами, которые уже начали готовить к ежегодному параду, ее проспектами и храмом Искры Божьей со сверкающим шпилем-накопителем. И, наконец, в стороне стояли личные экипажи «важной» публики. Сверкали старательно начищенные медные ручки и спицы колес, в стеклянных кубах бились огненные сполохи. К ним-то и направилась графиня, ее подопечная и Айзек Вульф, сверлящий недобрым взглядом спину графини Ирины фон Говальц.

- Собрались уехать без меня, кузина?

Ирина, оглянувшись на голос, подняла вуаль и приветливо улыбнулась – Аннелиза даже глазам своим не поверила. Что ни говори, улыбалась госпожа графиня крайне редко. Вернее, редко улыбалась вот так, от всего сердца. Разве что сыну. Для всех прочих, даже для мужа, у нее была приготовлен другая улыбка, с чуть приподнятыми уголками плотно сомкнутых губ. Не доходящая до глаз. Ледяная. Замораживающая.

- Кузен Макс!

- Простите, бога ради, за опоздание, бесконечные репетиции парада сведут меня в могилу. Скорей бы уже все это закончилось!

Спешившись, молодой военный склонился над рукой кузины, коснувшись ее перчатки щекой. Затем, ласково улыбнувшись, поклонился Аннелизе, от чего та внезапно и мучительно покраснела, засмущавшись своего детского платья, своей детской прически и своей неуклюжести.

- Это и есть ваша воспитанница? Какое милое дитя!

- Да, это она. Ее зовут Аннелиза, - сухо подтвердила госпожа Ирина. – Я собираюсь отвезти ее в «Дикие цветы», отныне Ольга будет заниматься ее судьбой. Но скажите, вы уже видели…

- Да, видел, и рад сообщить, что Юрий зачислен. В утренних газетах уже напечатаны списки, и я принес вам свежий номер – собственно, оттого и задержался, дежурил у типографии.

Графиня стиснула в руках утренний выпуск Бахар Беобахтер, не обращая на то, что дешевая типографская краска пачкает ее перчатки.

- Вам нечего стыдиться, кузина, - покачал головой кузен Макс. – Все знают ваши обстоятельства… А кроме того, в Корпусе Механистов Юрия ждет блестящее будущее.

- Не будем об этом, кузен. Скажите, отчего вокруг вокзала так много полиции?

Светловолосый красавец презрительно дернул плечом, демонстрируя давнюю и прочную неприязнь военных к полиции, осведомителям, провокаторам и прочей грязи.

- Вы разве не слышали? Два взрыва в столице за последний месяц, кузина.

- Кто-то пострадал?

Макс усмехнулся.

- Только самолюбие вашего супруга и фасад Казначейства. Ну и, к тому же, скоро ежегодный парад – все должно пройти идеально. Вот и принимаются, как говорится, дополнительные меры. Садитесь же, кузина. Малышка Аннелиза, обопрись на мою руку и забирайся. Поверь, столица тебя очарует. Милейший, вы свободны, вот вам за труды…

Айзек Вульф, уложивший чемоданы графини в экипаж, презрительно покосился на банкноту, протянутую ему военным. Поклонился Ирине фон Говальц, хотя мог бы и не кланяться, его все равно не удостоили даже взглядом.

- Я передам вашему супругу, что вы благополучно прибыли, госпожа графиня.

Военный парад в честь дня Метрополии должен был пройти с особенной помпой, поскольку пришелся в этом году на десятилетний юбилей брака кайцара Вильгельма и кайцарин Александры. Билеты на трибуны были распределены, раскуплены и перекуплены. Парад сам по себе был зрелищем, о котором год говорить будут, а уж приуроченное к такой дате и вовсе обещал стать незабываемым, хотя злые языки и судачили о том, что брак этот все еще бесплоден, и, наверное, таким и останется. Да и в целом, любви между супругами так и не случилось. Те же злые языки, к которым, не иначе, прилагались очень зоркие глаза, шептали, что, не смотря на пышные праздники и бал в честь кайцарин Александры, кайцар Вильгельм заказал некой Лале Кавали, певичке и актриске не самых выдающихся талантов, бриллиантовую парюру… А после парада избранных зрителей, приглашённых во дворец, ждало еще одно зрелище, представление ко двору новых студентов Механического корпуса. Список зачисленных был, по традиции, напечатан в Бахар Беобахтер, на первой полосе, к списку же прилагалась и речь придворного Механиста. Франц фон Звлинг выражал уверенность в том, что новые ученики собой гордиться, покажут пример усердия и прочее в таком же духе. Графиня рассеянно пробежалась по речи глазами, еще раз нашла имя сына (вторая строчка сверху!) вздохнула и спрятала газету в саквояж, переборов искушение читать дальше. На второй полосе печатали новости Метрополии (император здоров, императрица здорова, в Береции покой и процветание). На третьей новости о Красной Реции, вместе с карикатурами на революционный комитет. Читать новости о стране, из которой пришлось бежать, бросив все, было мучительно. Не читать – еще мучительней.

- Аннелиза, сядь прямо и не вертись по сторонам, - одернула графиня воспитанницу.

Аннелиза тут же села прямо, чинно сложила руки на коленях, но уже через пару минут снова завертела головой, впечатлившись афишей, занимавшей всю стену здания. На афише была изображена небезызвестная Лала Кавали в драпировке из кисеи и в венке из лилий. Надпись под изображением гласила: «Блистательная госпожа Лала в роли Анунциаты Теонской! Спешите купить билеты!»

Ирина отвернулась от афиши, с преувеличенным вниманием разглядывая вывески магазинов на другой стороне улицы. Некоторые вещи, право же, просто непристойны. Помнится, Анунциата согласилась выйти к позорному столбу, только чтобы сберечь свою невинность от посягательств жестокого, и, как водится, распутного, двоюродного брата. В Лале же невинности не было ни на медную монетку, да и не невинностью она прельстила кайцара. Стыд и позор, потому что кайцарин Александра все еще молода и все еще очаровательна. И очень добра. Но не доброту мужчины ценят в женщинах. Не доброту.

Кузен отъехал ненадолго, оставив дам рассматривать убранство улиц, а когда вернулся, бросил им на колени по маленькому букету, завернутому в папиросную бумагу. Аннелиза жадно схватила свой, прижалась щекой к тугим крохотным бутонам розы. Ей никто никогда не дарил цветов, а те, что росли в садах Роузмарка, загородного поместья графа и графини фон Говальц, предназначались, разумеется, не для нее. Ими украшали парадные покои, когда принимали гостей, а если гостей не было, графиня проводила в саду все время, не брезгуя собственноручно ухаживать за пышными, густо и сладко пахнущими розами. Эти, что в букете, пахли едва ощутимо, но так свежо!

- Прекрасное – прекрасным, мои драгоценные дамы. Я взял на себя смелость, дорогая кузина, и абонировал нам ложу в Опере. Вы же не захотите пропустить «Триумф Анунциаты»?

Макс гарцевал рядом с экипажем, сверкая улыбкой, аксельбантом, серебряным шитьем на голубой форме лейб-гвардейца. Две девицы в ярких бахарских нарядах, торгующие сладостями вразнос, захихикали, послали всаднику по воздушному поцелую.

- С удовольствием пропущу, - с чувством ответила Ирина, выразительно не замечая успеха, которым пользовался кузен.

- Не выйдет, - добродушно рассмеялся тот. –Будет даже кайцарин. «Триумф Анунциаты» станет событием сезона. Ваш супруг, конечно, занят – ну а я известный бездельник и с радостью буду вас сопровождать… И, кстати, если я вам больше не ужен, я вас покину? До смерти боюсь нашу кузину. Мне кажется, баронесса фон Кернинг и меня мечтает заполучить в свой приют чтобы перевоспитать.

Графиня рассмеялась.

- Полно вам, Максимилиан, это даже Ольге не под силу. И, пожалуйста, уж навестите меня, как будете свободны от своих трудов. Я привезла вам подарок. Вы же все еще собираете те старинные вещицы – ловушки… забыла дальше.

- Ловушки Иосафа! Кузина, неужели вам посчастливилось…

- Да. Правда, не мне, а моему управляющему. Но это не важно. Я привезла ее с собой из Роузмарка.

- Вы ангел, моя дорогая, - горячо заверил кузину Маккс фон Волошофф, поцеловав на прощание ее руку. – Чистый ангел!

Огненный элементаль метался по стеклянной колбе, превращая воду в пар. Экипаж, набирая скорость, обогнал конку, весело гремевшую на всю улицу колокольчиком, свернул на более тихие улицы. Графиня вздохнула, с неудовольствием припоминая, что еще не все долги отданы, и придирчиво оглядел Аннелизу – та заметно загрустила, проводив взглядом кузена Максимилиана. Мальчишка и ее успел очаровать, ну что с ним поделаешь!

- Ты помнишь, о чем мы говорили, Аннелиза?

Аннелиза встрепенулась от пустых мечтаний, в которых вместо Юрия в Роузмарке с ними жил кузен Макс, выпрямила спину под строгим взглядом графини.

- Да, госпожа Ирина. Молчать. Говорить, только если спросят.

- Хорошо.

- Быть скромной и послушной.

- Именно так.

- И… я никогда не вернусь домой?

- Мы не знаем, где твой дом, - сухо ответила Ирина. – Я же рассказывала, тебя нашли…

- Я говорила про Роузмарк, госпожа графиня. Я никогда туда не вернусь?

Аннелиза старалась быть храброй, по правде сказать, чтобы возражать графине требовалась много храбрости, но губы у нее все равно предательски задрожали.

- Если госпожа Ольга будет довольна твоим поведением и твоими успехами, то я, возможно, заберу тебя на праздник Восхождения. Но ты должна постараться, Аннелиза, чтобы приют стал твоим настоящим домом. Тогда тебе там будет хорошо. Ты понимаешь?

Ирина старалась говорить с девочкой ласково, но не получалось. Никогда не получалось. Все в Аннелизе вызывало у нее глухое раздражение. Все –привычка не смотреть в глаза, привычка прятаться в укромных углах дома, привычка подслушивать и подглядывать. С того первого дня, когда Ирина взяла новорожденную на руки, она сразу поняла, что никогда не сможет ее принять и полюбить. Будет заботиться о ней – но не более того. Выполнит свой долг, и только. И, по мнению графини, она хорошо выполнила свой долг.

Аннелиза кивнула, стараясь не расстраиваться. До Восхождения еще так далеко, а этот приют, где она должна жить – какой он? Должно быть, сырой, мрачный, с крысами? Непослушных девочек там запирают в подвале и бьют палками?

- Да, госпожа Ирина.

- Тебе повезло, ты понимаешь? «Дикие цветы» особенное место. Ему покровительствует сама кайцарин Александра. За девочками присматривают. Заботятся о них… Я делаю это для твоего же блага, Аннелиза.

Если графиня ожидала согласия или благодарности – то зря. Аннелиза, разумеется, не спорила, ей бы в голову не пришло спорить с графиней. Она поступила как всегда, когда госпожа Ирина была ею недовольна, а это случалось часто. Аннелиза просто замолчала. Даже по сторонам смотреть перестала, разглядывая носки своих ботинок. В приют, к незнакомым людям, ей не хотелось. Но ее и не спрашивали.

Экипаж поднимался в гору. Торговые улицы с лавками и кофейнями сменились старыми великолепными поместьями. Высокие кованные ворота, фонтаны в глубине сада, пострадавшая от времени статуя какого-то многорукого божка. А потом все закончилось – и сады, и старинные статуи. Они выехали к арочному мосту, такому новому, что камень казался белым, а не серым. Таким же белым был камень стен внушительного особняка, к воротам которого вел мост . Весьма пристойное место – удовлетворенно отметила графиня фон Говальц. Весьма. Куда лучше того, в котором могла оказаться Аннелиза после рождения.

- Ну вот. Совсем неплохо, неправда ли? – попыталась приободрить она воспитанницу.

Девочка только кивнула, втянув голову в плечи – еще одна дурная привычка, которая выводила из себя графиню. Так и хотелось напомнить о манерах. Букет Аннелиза сжимала в руках, как свое единственное сокровище, только что не роняла на него слезы. Ирина хотела было сделать замечание и на этот счет, а потом она устало подумала – пусть. К счастью, Аннелиза больше не ее головная боль. Пора и Ольге что-нибудь для нее сделать.

Внутри главного здания было прохладно и светло. У стены стояли каменные скамейки, пасторально журчал фонтанчик. Одна из стен была прорезана арками, и позволяла выйти в тенистый внутренний двор. Где-то неподалеку, в классной комнате, звучал нестройный хор детских голосов, пытающихся петь какую-то милую старинную песенку, Ирина даже припомнила слова. «Под голубым небом рос маленький цветок…» Ну а дальше пелось про то, что его топтали, его мучили, но он все равно каждый день молился. Потом пришел добрый Господь и забрал цветочек к себе, и теперь он цветет на небесах.

- Фру-сахиб, добро пожаловать. Я фру Хелена, экономка в приюте.

Ирина обернулась, смерила холодным взглядом подошедшую женщину. Местная, но из обращённых. Вместо ярких тканей и обилия украшений синее строгое платье, белый рюш на воротнике и манжетах, маленькие серебряные часики, приколотые к груди. Взгляд прямой, и цепкий, совсем не заискивающий, хотя ей и приходилось смотреть на графию задирая голову. Коренные бахарцы все малорослы, их даже в темноте не спутаешь с уроженцами Метрополии. Лично она бы такой дерзости не потерпела, но тут Ольга устанавливает правила.

- Госпожа графиня. Я предпочитаю именно такое обращение.

- Да, разумеется. Прошу прощения, госпожа графиня. Вас ожидают, следуйте за мной.

- Не сегодня. Я навещу мою сестру в другой день, нынче я только привезла к вам новую воспитанницу. Это та девочка, которая отныне будет жить в приюте, позаботьтесь о ней.

- Пожалуйста, госпожа графиня, не отказывайте нам в удовольствии принять вас. Госпожа Ольга очень ждала вашего приезда! Мы пройдем через центральную галерею, это наша главная достопримечательность. Мы зовем ее галереей кайцарин Александры, там стоит ее статуя.

- Как интересно, – сухо ответила Ирина, неохотно уступая.

Она не кузен Макс, чтобы избегать встреч с Ольгой, как-нибудь потерпит общество родной сестры четверть часа. Но не больше.

Женщина в строгом платье протянула Аннелизе руку, та послушно вложила пальцы в ее ладонь.

- Девочка, ты же знаешь, кто такая кайцарин Александра?

Аннелиза торопливо закивала – конечно, она знала. У нее даже был портрет кайцарин, нарисованный на крышке жестяной коробочки из-под лавандовых леденцов. Она бережно хранила коробочку и складывала туда всякие маленькие детские сокровища – красивую ленту, крохотное зеркальце, разноцветный камень, найденный в саду. Коробочка и сейчас с ней – в дорожной сумке, которую ей приходится нести самой. Ну да не такая уж она тяжелая, эта сумка. Графиня сказала, что ей не понадобятся старые вещи в приюте.

– Кайцарин святая!

Это Аннелиза слышала много раз и поняла, что если повторять это с должной степенью почтительности, можно растопить даже самые суровые сердца.

– Она всем помогает и всех любит.

– Истинно так. Какое умное дитя вы привезли к нам, графиня! Кайцарин основала это приют для девочек на свои личные средства, и у бедных деточек теперь есть просторный и красивый дом. Без доброты Ее высочество они наверняка бы погибли… А вот и ее статуя. Правда, красивая?

Аннелиза зачарованно кивнула – очень, очень красивая! В Роузмарке были статуи, но разве их можно сравнить с этой?

Ирина вовсе не была так впечатлена, хотя, стоило признать, статуя действительно была красивой. В сущности, статуя имела даже некоторое портретное сходство с оригиналом и выполнена была в лучших традициях классической школы. Строгие линии, отлично переданные резцом скульптора мягкие складки ниспадающих одежд, легкая улыбка на прекрасном мраморном лице. У подножия, на котором был высечен герб Реции, увядали цветочные гирлянды, сплетенные, не иначе, руками благодарных воспитанниц.

– Она такая красивая! А можно я положу сюда свой букет?

С букетом расставаться не хотелось, но Аннелиза понимала, что вряд ли ей позволят его оставить, а понравиться этой строгой женщине в синем платье очень хотелось. Это очень важно, нравиться строгим женщинам, потому что иначе не будет тебе житья.

- Конечно, - умилилась та, - и ты скоро увидишь кайцарин, милая, она часто приезжает к нам. Но давайте поторопимся, у госпожи Ольги много дел…

Аннелиза торжественно возложила свой букет к подножию статуи, но, когда все отвернулись, оторвала один бутон и спрятала в карман. На память о кузене Максе.

- Дорогая сестра!

Ольга встала навстречу гостьям, подошла к графине и прижалась щекой к ее щеке.

- Как я рада тебя видеть. Прими мои поздравления, Юрий в Механическом Корпусе, я уже осведомлена. Это такая честь! А это, значит, наша Аннелиза? Присаживайтесь, мои дорогие. Хелена, будьте добры, принесите нам чаю и пирог для девочки, уверена, она проголодалась с дороги.

Аннелиза вопросительно взглянула на графиню, и, только получив от нее разрешение – едва заметный кивок, – аккуратно села на краешек стула.

- Ты, разумеется, останешься в столице до представления Юрия ко двору? – осведомилась Ольга, присаживаясь на диванчик, уютно примостившийся в оконной нише, и жестом предлагая графине присесть рядом.

- Разумеется. Возможно, останусь даже до Восхождения.

- Чудесно. Парад будет великолепным. Аннелиза, ты увидишь парад! Кайцарин Александра выделила нашему приюту места на трибунах. А еще она выкупила для нас балкон в Опере.

- На «триумф Анунциаты»? А не слишком ли это фривольное зрелище для юных девушек?

Госпожа Ольга снисходительно улыбнулась.

- Содержание у пьесы вполне пристойное, дорогая, к тому же она прошла цензуру. Ты же не можешь быть требовательнее кайцара?

Возразить на это было нечего и на долгую минуту в кабинете повисла неприятная, царапающая нервы тишина, даже Аннелиза почувствовала, что между двумя женщинами, которые называют себя сестрами, водится не слишком много сестринской любви.

- Ну что же, я вижу, что оставляю тебя в хороших руках, - графиня первой нарушила эту тишину и кивнула воспитаннице. - Ольга, мне нужно возвращаться. Юрий не совсем здоров.

Дверь открылась, на пороге появилась экономка с подносом, на котором были расставлены чашки, чайник и, на блюде, лежал большой кусок пирога.

- Безусловно, позабочусь. Можешь быть спокойна. Но выпей, хотя бы, чашку чая, дорогая, – мягко предложила Ольга.

- Благодарю, в другой раз.

- Передавай мой поклон Рудольфу и поцелуй Юрия, скажи, что я его поздравляю.

Когда графиня вышла из кабинета, госпожа Ольга повернулась к Аннелизе.

- Ну, раз мы теперь одни, не стесняйся, ешь пирог, милая девочка, пей чай, и расскажи мне о себе. Я хочу узнать о тебе все.

Аннелиза смущенно поерзала на стуле, глядя на закрывшуюся за госпожой Ириной дверь. Графиня с ней даже не попрощалась.

Девочка ждала этой поездки и боялась ее – было страшно, но и любопытно тоже. Сколько Аннелиза себя помнила, она жила в Роузмарке, даже когда его графиня уезжала в столицу, к мужу, на праздники, или по делам. Там ей ни на минуту не давали забыть о том, что она всего лишь сирота, подобранная из милости, но в остальном девочка ни в чем не нуждалась. Она была сыта, одета, обута. У нее были игрушки, нянька и свой учитель. Быть воспитанницей графа и графини фон Говальц не самая ужасная участь, Аннелиза это понимала. Но что будет теперь, изменилась ли ее судьба в лучшую сторону, или же в худшую?

- Мне четырнадцать. Я люблю книги.

- У нас в приюте целая библиотека, можешь брать любые книги, - заверила ее госпожа Ольга, вставая со своего места, открывая ящик стола. – Хочу тебе кое-что показать.

Аннеллиза с любопытством вытянула шею, но тут же села прямо – уроки госпожи Ирины въелись в нее намертво.

– Посмотри сюда, детка. Знаешь, что это такое?

Госпожа Ольга поставила на стол маленькую фигурку цикады, выполненную с удивительной точностью. Отодвинула отполированную металлическую пластину, закрывающую бок, показывая хитроумно собранный механизм, прячущийся в маленьком теле. Глаза у цикады светились, она шевелила коротенькими усиками как живая, цеплялась лапками- за пальцы женщины.

- Ты уже видела что-то подобное?

- Да, у Юрия, в Роузмарке. У него много таких. Он сам их собирает.

- Да. Все верно.

- А что она умеет?

- Ничего особенного. Летать, ползать и петь. Ты знаешь, кто может делать механизмы и заставлять их двигаться?

Этот вопрос Аннелизу врасплох не застал. Конечно, она знала. Когда Юрий еще жил в Роузмарке, он только и говорил о Механистах. С тех пор, как на него снизошла Искра, сидел целыми днями в своей комнате, что-то чертил, собирал. За обеденным столом рассказывал о том, насколько сложнее стали механизмы за последние десять лет, насколько тоньше…

- Механисты, госпожа Ольга. Те, на кого снизошла Искра.

- Да, все верно. В этом приюте, Аннелиза, живут разные девочки. Среди них есть и те, на кого снизошла Искра.

- Но учитель мне сказал…

Аннелиза нерешительно замолчала – госпожа Ирина часто упрекала ее за болтливость. Но Госпожа Ольга, кажется, совсем не рассердилась.

- Продолжай. Не бойся, говори.

- Учитель мне сказал, что если на женщину снисходит Искра, то только для того, чтобы испепелить ее. Что это такое наказание за грехи, что женщины греховны от рождения, поэтому не может удержать Искру.

- Вздор. Искра может испепелить любого, кто не умеет с ней обращаться, особенно, когда снисходит в первый раз. Все дело в обучении, но женщинам учиться до недавнего времени было запрещено.

- Почему? Все должны учиться, кто хочет.

- Кайцарин Александра тоже так решила, и открыла этот приют. Многие были против. Если бы ты знала, сколько усилий ей пришлось приложить, чтобы Механисты и Братство Искры позволили основать «Дикие цветы». Искра снисходит на женщин так же как на мужчин, и женщина может ее удержать, так же, как мужчина. Твоего кузена приняли в Механический Корпус, теперь он будет создавать и оживлять механизмы. Это большая честь. Если бы Искра снизошла на тебя, все, на что ты могла бы рассчитывать – зажигать с ее помощью огонь в очаге. Или идти послушницей в Братство Искры. Но, скорее всего, тебя бы убили, чтобы не навлечь проклятие на семью. Но теперь такие девочки будут жить в «Диких цветах», и я рада, что ты тоже будешь жить с нами.

- Но у меня нет Искры…

Сейчас Аннелиза, пожалуй, об этом даже сожалела. Быть особенной, создавать и оживлять механизмы казалось весьма заманчивой перспективой.

- Не страшно, милая. Мы все равно рады тебе, добро пожаловать. Не важно, какие дарования тебе даны свыше, главное – прилежно учиться и быть послушной. А теперь пей свой чай и ешь пирог, правда, вкусный? Персики растут в нашем саду, ты скоро пойдешь туда гулять. Тебе покажут общую спальню, столовую, классные комнаты – ничего не бойся, ты дома. Я о тебе позабочусь. У тебя, наверное, есть вопросы? Ты можешь их задать, не нужно стесняться.

Аннелиза торопливо откусила кусок от пирога – и правда, очень вкусно. И пирог вкусный, и чай в красивой чашке, и улыбка госпожи Ольги такой ласковой!

- Вы и правда сестры с графиней Ириной? Настоящие? Родные? Простите, я, наверное, не должна спрашивать. Просто я не знала…

Ольга ласково улыбнулась.

- Да, мы родные сестры. Ирина старшая, я младшая, хотя родились мы в один день. Что-то еще хочешь спросить? Нет? Тогда подойди ко мне, я хочу тебя поцеловать. Добро пожаловать в «Дикие цветы», дорогая. Мы рады тебе.

Аннелиза зажмурилась, когда ее щеки коснулись губы госпожи Ольги, вдохнула запах ее духов – прохладный, свежий. Ее еще никто никогда не целовал и не обнимал, не называл «дорогой», не говорил «мы рады тебе». Пожалуй, ей тут понравится гораздо больше, чем в Роузмарке.

Цикада деловито ползала по столу, а потом тихонечко застрекотала.

*путейцер – работник железной дороги (кондуктор, проводник, и т. д.)

2.

- И в позицию! Встали!

Стук трости заставил вздрогнуть самых впечатлительных. Балетные «крыски», юные танцовщицы, воспитываемые под крылом Оперы, прыснули к станку. Взметнулись серые юбки, в тон к серым корсажам с пелеринками. Косички, похожие на крысиные хвосты, были перевязаны серыми лентами. Впрочем, говорили, что своим прозвищем девицы обязаны не столько своим серым нарядам, сколько хитрости, жадности и удивительной способности карабкаться наверх. Туда, где можно стать пусть не женой, но обеспеченной содержанкой. Но что такое добродетель для тех, кто познал нищету и голод?

- Раз!

Со сцены до балетного зала доносились рулады. Перед генеральной репетицией распевалась Лала Кавали. Прима был в голосе, да и голос был неплохим, низким и чувственным. При том, что оперное искусство вот уже четверть века диктовала иное –в моде были высокие «ангельские» голоса. Так что композиторам Оперы приходилось тяжко трудиться, переписывая для госпожи Лалы партии Анунциаты Теонской, святой Лагерты, княжны Хельги и прочих невинных дев. Девы в исполнении Лалы Кавали теряли в невинности, но приобретали кое в чем ином, но кайцару нравилось, а значит, нравилось и всем прочим.

- Два!

Снова стук трости о паркет.

В углу бравурно заиграли на клавикорде, расстроенном и бренчащем. Надрессированные «крыски» двигались, как одна стая, связанная хвостами. Одновременные взмахи рук, взмахи ног, повороты головы, и даже бледные личики касались похожими, словно всю дюжину отлили по одной форме. Но если кто был похож на крысу по мнению крыски Клариссы, то это их учитель, мэтр Батманов. Невысокий, худой, в вечном черном фраке, со вздернутой верхней губой и выступающими вперед зубами, будто бы готовыми укусить до крови.

- Хорошо, - смилостивился, наконец, мэтр Тома. – По центру, девушки! Кларо, Каро!

Кларисса с Каролиной выбежали вперед, за ними выстроились другие – двенадцать «крысок», крысиная стая. Клавикорд, помолчав мгновение, выдавил из себя нечто задумчивое и печальное, Кларисса выдала соответствующее выражение лица.

- И… раз, два три, и раз, два три, поворот! Колено, Кларо, колено!

За замечанием последовал удар тростью по колену Клариссы, которое, по мнению мэтра Батманова, согнулось недостаточно. Крыска закусила губу, подавив всхлип. Кричать нельзя, стонать нельзя, плакать нельзя. Как бы ни было больно, сожми зубы и терпи. И танцуй, разумеется. Не останавливайся.

- Два, три, выше подбородок, Кларо!

Выше подбородок, Кларо.

В новой опере, которую репетирует сейчас Лала Кавали, Кларо танцует, и не в кордебалете, как прочие «крыски», нет, у нее короткая партия, совсем маленькая, но ее собственная. Кларо Сон, который будет порхать вокруг спящей Анунциаты, пока герцог Теонии, ее двоюродный брат, с вожделением разглядывает сестрицу, экий, право, подлец. Подлецу, разумеется, ничего не перепадет – раз, два, три, выше подбородок – иначе бы об Анунциате Теонской никто и не вспомнил спустя столько веков, раз, два, три. Вот про них, «крысок», точно никто оперу не напишет. А жаль, неплохая бы вышла!

Сцена первая: Кларо попадает в «крысятник». Мать приводит ее в Оперу, мэтр Тома осматривает девочку, выкручивая в разные стороны руки и ноги, признает годной к обучению. За символическую плату в один таллен мать подписывает отказную от дочери. Таллен она пропивает тем же вечером. Совесть ее не мучает, наоборот, она считает, что сделала для дочери все, что смогла, исполнила свой материнский долг и гордится собой.

Сцена вторая: Кларо приходится целыми днями репетировать, репетировать, репетировать, а вечерами, за кулисами, прислуживать тем «крыскам», что пробились наверх и теперь получают подарки и партии, приезжают в Оперу в колясках, а не идут пешком в дырявых туфлях. И тут, конечно, должна быть сцена третья, в которой Кларо встречает своего прекрасного принца. Но в такие встречи Кларо не верила. В лучшем случае, она встретит своего старого и толстого торговца, который снимет ей уютную квартирку, купит новое платье, и будет хвастаться ею перед такими же старыми и толстым друзьями.

- Хорошо. Кларо, партию «Сна», Каролина, готовься, ты следующая.

Каролина – ее второй номер, ее замена, на случай, если Кларисса внезапно подвернет ногу, упадет и сломает шею. Но второй номер – это второй номер, а ломать себе шею Кларо не намерена.

«Крыски» разбежались по углам, освобождая место.

Сон Анунциаты… Мэтр Батанов все сыпал и сыпал умными словами описывая этот сон, говорил о том, что именно после этого сна Анунциата примет решение умереть, но не уступить преступной страсти своего брата. Сон этот важен, без этого сна ничего бы не было. Кларо должна проникнуться, должна понять… Кларисса кивала головой. По ночам, когда она не могла уснуть от голода, она выбиралась из постели и танцевала свою партию. Танцевала без музыки, зачем ей музыка, эти «раз, два три» у нее в голове.

- И… начали!

Мэтр Батманов, глядя на Кларо, одобрительно кивнул головой – эта девочка далеко пойдет. Одарена, бесспорно одарена. А как преображается во время танца! Посмотришь на нее у станка, и ничего в ней такого вроде бы нет, но выходит на сцену – и глаз от нее не отвести.

- Волнуешься?

После дневной репетиции Кларисса и Каролина не стали возвращаться в «крысиную нору», тесные и темные квартирки, которые снимала Опера для своих воспитанниц. В них жили по двое, по трое, вместе спали в тесной кровати. Берегли свечи, потому что свечей им давали три дюжины на год, сожжешь быстрее – сиди в темноте. Плакали, смеялись, мечтали… Каждая мечтала о своей партии, после которой ее заметят. И Кларо тоже мечтала, но на вопрос подруги ответила с притворным равнодушием.

- Нет, совсем нет. Ни капли не волнуюсь.

Каролина недоверчиво хмыкнула.

- Не верю, Кларо, все ты врешь, у меня вот поджилки трясутся. Подумать только, мы в первый раз выступаем!

У Клариссы тоже поджилки тряслись, но ни за что она не показала бы этого, особенно перед Каролиной, с которой делила комнату под чердаком, скудный обед и партию «Сна Анунциаты». Она ее подруга, Кларисса правда считала Каролину своей подругой, но они же и соперницы. Второй номер всегда дышит в затылок первому, так уж повелось. Только Каро наивная, она этого не понимает.

Танцовщицы забились в один из укромных уголков за сценой, спрятались среди декораций, среди всех этих раскрашенных деревянных замков и облаков из пыльных перьев и поеденных молью чучел тигров и львов, поровну разделив между собой лепешку, сыр и два персика. Потом нужно будет зайти на последнюю примерку костюмов, потом еще одна репетиция, уже на сцене, а завтра – премьера!

- Не вру. А что я слышала…

- И что?

- У мэтра Батманова настоящая фамилия – Казявкин!

Каро расхохоталась, крошка попала не в то горло, пришлось хлопать ее по спине.

- Казявкин!

- Он еще давно в царской Опере танцевал, все мужские партии его были. Потом упал и ногу сломал…

Впечатлительная Каро ахнула, прижав ладони к щекам. Все они этого боялись – упасть и сломать себе что-нибудь. Больше никогда не танцевать. Стать при Опере кем-то вроде приживалки: подавать, подметать, штопать, и быть благодарной за то, что тебя не выкинули на улицу.

- А ты уже придумала себе псевдоним? Ну, если станешь примой?

- Да брось, когда это еще будет.

- А я придумала.

Кларо вгрызлась в персик, прикрыв глаза от удовольствия. Сок потек по подбородку.

- Какой? Ну, Каро, говори.

- Кларина! Это же мы, понимаешь? Кларисса и Каролина. Кларина. Потому что мы подруги навсегда, правда?

Кларисса вздохнула украдкой. Ну вот что с ней делать? Карина так смотрела, так смотрела. Искренне, восторженно. Под этим взглядом Кларо даже неуютно стало. Она-то не считала, что существует дружба навсегда. Да еще в Опере. Это сейчас Каро ее номер второй, а потом они начнут соперничать за партии, за успех, за мужчин. Но Каролина об этом словно и не думала, жила сегодняшним днем. Красивый глупенький мотылек…

- Хотя мне и мое настоящее имя нравилось. Ангелина. Красиво же?

- Знаешь, а пойдем на бочку посмотрим? – предложила она, чтобы уйти от необходимости врать, заверяя Каро в своей вечной дружбе.

Хотя, сложно не согласиться, Ангелина – красивое имя. Кларо и тут было нечем похвастаться. В семье ее матери детям до семи лет имен не давали, только прозвища. Кларо свое получить не успела, попала в Оперу, а там всем девочкам, набранным вместе с ней, давали имена на «К». Вот и танцевала Кларисса среди каролин, клотильд, камилл.

- На колбу, - поправила ее Каролина. – Это называется колба.

- А выглядит как бочка, - пожала плечами Кларо. – Просто огромная стеклянная бочка.

- С огромной рыбиной, - хихикнула Каро. - Братья говорят, что это грешно. Использовать элементалей грешно, потому что они и есть сам грех.

- А сами продают Божью Искру. И задорого!

- Не продают. Отдают. За пожертвования.

- Если за пожертвования – то продают.

Они спорили уже спускаясь в подвал, но спор этот был привычным, повторялся из раза в раз, слово в слово. Просто Каролина была набожной и бегала каждую субботу в храм Искры Божьей, вертела молитвенный барабан и читала восхваления, а Кларисса плевать на эту Искру хотела. Если бы братья из Церкви всерьёз заботились о бедных, они могли бы осветить хоть всю столицу, все закоулки бы осветили. Но они не хотят.

Ходить в подвал, им, разумеется, не положено. В маленькой каморке под лестницей даже жил сторож, в чьи обязанности входило охранять вход в подвал, но обычно он напивался еще до обеда и спал в своем углу, а ключ от двери всегда висел на большом гвозде. Пробираться мимо храпящего старика было весело и страшно, но сегодня им повезло, сторож, должно быть, отошел по каким-то своим делам. А ключ оставил.

– Ели узнают, нам попадет.

Кларо пожала плечами Каро, как всегда, всего боялась. Но они тайком пробираются в подвал уже год и до сих пор не попались, значит, и теперь не попадутся.

Ключ натужно провернулся в замке, тяжелая дверь открылась, на крысок потянуло сквозняком, сыростью, запахом плесени. В огромной колбе из огнеупорного стекла метался элементаль, и правда похожий на большую рыбину, если, конечно, бывают рыбы из пламени. У него не было плоти, не было четких границ, это был сгусток огня, в котором, впрочем, иногда проскальзывали контуры человеческого тела. Иногда, если приглядеться. Это была любимая игра Клариссы, смотреть и угадывать. Вот кисть руки с пятью пальцами, вот спина и затылок… Каролина этого не видела и не понимала, на нее нагоняло сон то, как корчится в огромной колбе нечто, сияющее отблесками оранжевого, алого, желтого. Но она все равно спускалась сюда вместе с Кларо, садилась в угол и увлеченно перебирала стопку старых программок и афиш. Вчитывалась в имена, когда-то гремевшие не только на весь Бахар, но и на всю Метрополию, а теперь забытые. Мечтала. Они об этом не говорили, но Кларисса знала, о чем мечтает Каро – танцевать. Стать знаменитой. Прославиться. Не о сытном ужине она мечтала, не о теплой постели. Об искусстве – о служении искусству, обо всех тех вещах, которые твердит, как ученый попугай, мэтр Тома. В этом разница между ними. То, что для Каро – цель, для Кларо – средство. Если для сытой, беззаботной жизни надо стать знаменитой – Кларо станет знаменитой, а искусство… Ну, Кларисса видела, в каких драгоценностях ходит Лала Кавали. Искусство нынче стоит недешево.

Она подошла совсем близко, прижалась ладонями к стеклу, глядя как большая рыбина внутри становится похожа на человека, даже лицо появляется, вылепляется из сплошного огня. Лоб, впадины глазниц и ноздрей, провал рта. Крыске хотелось верить, что оно – это существо – ее узнает, она же так часто сюда приходила, и даже разговаривала с ним. Все говорили, что у элементалей нет разума, и тем более, нет души, есть только примитивная склонность к разрушению, но Кларо никого не слушала, он просто знала – и все. Знала, что огненный элементаль в огромной стеклянной бочке так же разумен, как они все. А может, даже разумнее.

- Здравствуй, – прошептала она. – Это опять я.

Стекло под ее ладонями стало нагреваться. От колбы вверх уходили стеклянные же трубы, по которым воздух нагнетался к элементалю, и, горячим, уходил наверх, чтобы в гримерке у несравненной Лалы была горячая вода для приятных ванн, чтобы в дождливую бахарскую зиму зрителям (а главное, кайцару) было комфортно в здании Оперы. Наконец, горячий воздух приводил в действие сложные механизмы под сценой. Зато и сцена была лучшей, лучше и больше чем в Метрополии, по отзывам ценителей. Она и вертелась в разные стороны, открывались и закрывались люки в полу, поднимались и опускались декорации – все это управлялось какими-то рычагами и вентилями, но Клариссе не хотелось думать про механизмы и рычаги. Это все делал элементаль.

- Тебе не страшно так близко стоять? А если ты обожжёшься? – подала голос Каро.

Каролина близко к колбе никогда не подходила.

Кларо улыбнулась снисходительно – ах, эта Каролина, всего-то она боится, каждой ерунды: мышей, грозы, элементалей. Нет, с таким характером ей известной танцовщицей не стать, не подняться выше кордебалета, даже если она хороша. А Каролина хороша, ладно уж, почему бы не признать. Родители её приплыли из Метрополии за хорошей жизнью, но с хорошей жизнью не заладилось, и дочь отдали в Оперу. Все лучше, чем в бордель. После «Сна Анунциаты» их впервые выпустят в фойе с другими актрисами и танцовщицами, и, наверное, Каролина в первый же вечер без труда найдет себе покровителя, со своими белокурыми волосами и голубыми, как раскрашенные фарфоровые пуговицы, глазами. Но Кларисса найдет себе еще лучше, еще богаче. Она может быть, не так красива, как ее «номер второй». Выше ростом, лишена соблазнительных округлостей, которые так помогают девушкам пробиться в лучшую жизнь. Но она все равно найдет еще лучше, иначе зачем эти бесчисленные репетиции, часы и часы у станка, а потом боли на утро в сбитых ногах и вывернутых руках…

Элементаль смотрел ей в глаза, широко раскрывал рот, как будто хотел что-то сказать – у него и внутри был огонь, и Кларо смотрела на огонь, как заворожённая. Казалось, еще чуть-чуть, и она услышит, поймет…

- Ах вы, крысы помоечные, а ну пошли прочь отсюда…

Пьяный сторож ввалился в подвал, размахивая короткой дубинкой. Кларо и Каро выскочили вон, отделавшись парой синяков. Синяком больше, синяком меньше, не беда, им не привыкать. «Крыски» побежали вверх по лестнице, прыснули в темный коридор, забившись в чулан, и даже не обратили внимание на то, что сторож был не один. Что за его спиной стоял мужчина, прячась в тени.

- Все из-за тебя, - заныла Каролина, потирая руку, когда они выбрались поближе к сцене, свету и деловитой суете закулисья Оперы, готовящейся к премьере. – Вечно из-за тебя у меня неприятности!

Кларисса только отмахнулась – он что-то хотел сказать, элементаль. Точно хотел. Почему-то ей кажется, что это было что-то важное. Но помешал этот дурак-сторож. Но Каро жаловалась и жаловалась, от этих жалоб у Клариссы начала болеть голова.

- Не ной, - вздохнула она. - И вообще, пойдем в костюмерную. Хочешь, помогу тебе завтра уложить волосы и дам свою заколку с цветами?

Каролина, подумав, милостиво согласилась забыть обо всех неприятностях ради заколки с цветами.

- Девчонки могут стать проблемой?

- Нет, - помотал головой сторож, которому очень хотелось получить обещанные таллены и не хотелось затруднений. – Просто крысы. Шастают туда-сюда. Я тут все запру, не извольте беспокоиться. Ваш ящик я сохраню. Вот, положу сверху старые афиши, никто и не заметит. Глядите, совсем не видно!

Мужчина проследил за тем, как деревянный ящик скрылся под грудой программок и старых афиш, и удовлетворенно кивнул.

- Да, хорошо. Я вернусь за ним… скоро. Вот, держи, это задаток. Когда приду, получишь столько же.

Сторож подставил ладонь, глядя с жадностью на тяжелые монеты с профилем кайцара Вильгельма. Сегодня двадцать, потом еще двадцать. Жить можно! Отлично можно жить, когда твоя единственная радость – выпивка.

Хозяин ящика обернулся на пороге, посмотрел на беснующегося элементаля, восхищенно покачал головой. Как он был силен! Здание императорской Оперы огромно: сцена и зрительный зал, недавно отремонтированный, украшенный свежей позолотой. Гримерки и мастерские, в которых шьют костюмы и делают декорации, залы для репетиций, роскошные ложи и фойе, укромные апартаменты, куда можно пригласить понравившуюся актрису. Да много всего! И всему этому нужен свет, много света, а еще тепло в дождливую зиму – мало радости для дорогой (очень дорогой) Лалы Кавали сидеть в сырой гримерке, да и другим счастливицам, тем, что удачно вложили свои активы в кузенов кайцара и его канцлеров, тоже мало радости. Так что да, элементаль был силен, какая редкость по нынешним временам. А уж как ему, должно быть, хотелось оказаться на свободе! Скоро – мысленно пообещал он заточенному. Скоро. Кто бы знал, сколько усилий для этого приложено! Ему даже пришлось зачастить в гримерку к Лале Кавали, но иначе в Оперу было не попасть. А так, подкупленный Лалой сторож провел его, завернув по пути в подвал, не видя в просьбе щедрого господина ничего странного и не задавая лишних вопросов.

3.

- Не этот венок, дура ты эдакая, этот для второго акта. Вот тот подай, с белыми лентами.

Лала вздохнула, отчего ее соблазнительный бюст призывно колыхнулся. В своем будуаре она успешно изображала чувственное и нежное создание, на сцене она успешно изображала кого угодно, но вот у себя в гримёрке она могла быть собой – дочерью мясника, в детстве помогавшей отцу разделывать свиные туши и сцеживать кровь для кровных колбасок. Дочерью мясника, пробившейся на самый верх, в постель к кайцару. Ее папаша с ума бы сошел от счастья, случись ему увидеть, какие у его дочурки теперь драгоценности и платья. Жаль, старик не дожил – бык, которого привели на убой, пырнул мясника рогом, аккурат между ног. Но как же приятно было вспоминать, откуда она вышла, приятно было думать, к чему пришла и мысленно подсчитывать стоимость полученных подарков.

Горничная торопливо схватилась за венок с белыми лентами, пристраивая его на голову примадонны, и Лала с удовольствием сделала глоток крепкого пива из высокой оловянной кружки. Пиво полезно для голоса. Да и нравилось оно ей куда больше вина – удачно, что кайцару тоже.

В дверь гримерки постучали, горничная приоткрыла дверь, взяла принесенное и предала своей хозяйке. Всего лишь букетик, славный маленький букетик: нежные бутоны роз в окружении скромных полевых цветов. Даже позволила себе фыркнуть презрительно – это что, это пустяк, сюда такие букеты прут, особенно после представления, смотреть страшно… но тем удивительнее было, что весьма избалованная вниманием поклонников Лала Кавали букетик этот схватила и прижала к сердцу, как будто в каждом цветке было спрятано по бриллианту.

- Зови его, зови немедленно! Зови и уходи!

Прима метнулась к туалетному столику, припудрила лицо, убедилась, что вполне хороша, и повисла на шее у вошедшего.

- Северин! Любовь моя!

Счастливо застонала, когда крепкие руки обняли за талию, стиснули покрепче.

- Лала!

- Северин! Как хорошо, что ты пришел, милый, я ждала тебя вчера и позавчера… Боже, тебе так к лицу форма, я не могу на тебя сердиться, когда ты приходишь ко мне в форме, сними этот плащ, пожалуйста, хочу смотреть на тебя вечно!

Мужчина едва заметно поморщился, но просьбу любовницы исполнил. Аккуратно снял плащ, кинул на спинку кресла, оставшись в мундире из голубого сукна, расшитого серебром. Пригладил светлые волосы.

- Сядь, сядь в кресло, а я сяду к тебе на колени, и ты меня поцелуешь! Я так тосковала!

Мужчина улыбнулся, удерживая ее на вытянутых руках.

- Подожди, моя прекрасная, я тоже хочу тебя рассмотреть. В этом костюме ты будешь завтра в первом акте?

- Да!

Лала уже рдела, вполне искренне рдела, горела щеками и шеей, и тот, кого Лала знала под именем Северина, каждый раз этому удивлялся. Прожженная шлюха, не без таланта, безусловно, но к вершинам успеха госпожа Кавали – Кумари, Лалита Кумари из маленького городка Двара – пробиралась благодаря протекциям любовников, но вы посмотрите на нее сейчас, влюблена как девчонка, и искренне краснеет, бывают же чудеса. Хотя, зачем называть чудом то, что было его несомненной заслугой. Пусть и нечем тут гордиться.

- Ты прекрасна, - мужчина постарался, чтобы это звучало как можно более искренне. – Ты самая прекрасная женщина в Бахаре.

- Только в Бахаре? – Лала притворно надула губы, тряхнула густыми волосами, чтобы ленты венка соблазнительно заколыхались вокруг лица, слишком смуглого и чувственного для Анунциаты и недостаточно юного, что уж там, но роль она получила не из-за внешнего сходства.

- О, нет, не только… во всей Империи! Везде!

Северину пришлось, конечно, тут же доказывать, насколько она везде прекрасна. Взлетел вверх подол туники, примадонна охнула, когда ее прижали к стене и умело завозилась с пуговицами лейб-гвардейских штанов. Приподнялась на цыпочках, чтобы быть выше, подставила шею для поцелуев, позволив тунике соскользнуть с округлых плеч. Так что какое-то время в гримерке царили вздохи, звуки поцелуев и шорохи. О своем сценическом костюме Лала заботилась меньше всего. Даже если и оторвется пара лент, отлетит пара пряжек, в чем беда? Пришьют новые. Зато какое это счастье, когда не надо притворяться, когда можно любить и быть любимой просто потому что так сердце приказало. И как не хочется терять время, его всегда так мало! А если любовник был слишком тороплив и не слишком нежен, то это, разумеется, потому что тосковал по ней не меньше, чем она по нему.

- Когда же мы уедем? – вздохнула она, разнежено прижимаясь к Северину, уютно устроившись у него на коленях.

Кресло натужно заскрипело, но выдержало двойную ношу.

- Когда мы сможем быть вместе по-настоящему, любовь моя? Каждый раз я считаю минуты до нашей следующей встречи, думаю только о тебе, а ты не приходишь, или приходишь так ненадолго. Я не жалуюсь, но я так тебя люблю, что хочу быть с тобой всегда, каждый день, каждую ночь.

Кресло еще раз жалобно скрипнуло, мужчина сделал вид, будто задумался.

- Ты уверена, что хочешь уехать? –спросил, проводя пальцем по пухлым губам любовницы. - Все говорят, что Триумф Анунциаты будет триумфом Лалы Кавали. Сам кайцар у твоих божественных ножек, дорогая, неужели ты хочешь все это бросить ради жизни в глуши?

Лала счастливо вздохнула, любуясь на такое красивее, такое молодое лицо любовника. Он младше ее лет на пять (Лале хочется верить, что не на семь, или, упаси боже, не на десять). Но как же трепещет сердце от этой свежей кожи, не тронутой морщинами, от твёрдости мышц, еще не заплывших жиром. От неутомимости – не захрапит под боком после любовных утех. От ясного взгляда, от его мальчишеской улыбки. Она и сама становится моложе рядом с ним, Лала это чувствовала, с ним он снова становится юной Лалитой. Но не той, которая когда-то уехала из родной деревеньки в телеге гончара, по-свойски договорившись с возницей об оплате. Другой – той, которая нашла свою любовь прежде, чем жизнь сделала ее расчетливой и циничной.

- Да! Да, Северин, милый, не задумываясь! Я люблю тебя, я хочу жить с тобой, в глуши или нет – для меня не важно.

- Жить на мое скромное жалование, - рассмеялся тот, гладя актрису по распущенным волосам. – Я не могу так с тобой поступить, моя прекрасная, ты достойна жить в роскоши.

- У меня есть драгоценности, - рассудительно ответила Лала. - Этот толстяк, Вильгельм, завалил меня бриллиантами. Мы их продадим и не будем ни в чем нуждаться. Ты же тоже этого хочешь? Правда? Ты же любишь меня?

Как же билось ее сердце в ожидании ответа – боже мой, с Северином она превращается в глупенькую девчонку, но даже если так, то и пусть! Даже если все закончится завтра, она будет счастлива тем, что в ее жизни была такая любовь. Лишающая разума и воли, но дарящая невероятное блаженство, рядом с которым и кайцар и его бриллианты, и даже «Триумф Анунциаты», всего лишь пыль и прах. И, хотя Лала уже твердо решила бросить все к ногам любовника, она не без гордости подумал о том, как могла бы сыграть на сцене теперь. Теперь, когда она знает, что такое настоящая любовь.

- Несомненно, - успокоил ее любовник. – Обожаю. Что ж, если ты все решила, то завтра мы сбежим. Уедем из столицы. Начнем все с чистого листа. Ты станешь моей женой, прекрасная Лала.

Женой! Лала даже зажмурилась от удовольствия. Женой! Ну и пусть ей больше не придется блистать на сцене и принимать подарки. Зато она будет женой Северина. Он беден – ну и что, зато она богата. Они уедут в глушь – ну и что, чем меньше рядом людей, а, главное, юных и свеженьких девиц, тем лучше. Они купят дом, а может даже маленькое поместье с садом и красивой тенистой верандой, она будет откармливать гусей к Перелому и присматривать за грядками с овощами.

– Все будет как ты хочешь!

- Ты не пожалеешь, милая, - горячо заверил ее Северин. - Как закончишь спектакль, возьми самое необходимое, драгоценности, деньги, и выходи через черный ход, я буду ждать тебя в коляске и с подорожными. Доберемся до часовни в Тарге и там же поженимся, я уже предупредил священника.

- Из старых?

- Только из старых, моя прекрасная, я же сказал, у нас все будет как должно быть, с чистого листа.

И снова Лала почувствовала, как ее сердечко окатило теплой волной счастья. Что в старых храмах, что в новых венчание равно законно, но епископ старой церкви разводов не признавал, женился – так живи до гробовой доски. А вот Старший Брат Божьей Искры разрешение на расторжение брака давал, дескать, ежели погасла Искра, так незачем вместе жить и страдать… Лала, понятно, хотела, чтобы навсегда и до гробовой доски.

- Я буду готова, - пообещала она, влюбленно заглядывая в глаза, и какие это были глаза!

- Вот и умница, - поцеловал ее Северин. – А теперь мне надо идти.

- Уже?

- Уже, милая. Нужно позаботиться о том, чтобы завтра все прошло гладко. Думай, что мы скоро соединимся и никогда больше не расстанемся. Пой завтра для меня. Пусть столица навсегда запомнит Лалу Кавали!

Певичка приникла к его губам страстным поцелуем, надеясь таким образом еще ненадолго задержать любовника подле себя, но тот решительно отстранился.

- До завтра.

Выйдя из гримерки, мужчина брезгливо вытер губы платком. На что только не пойдешь ради правого дела.