Читать онлайн
"Манасковый бог и снова эра человеческая"
Теодор в свои двенадцать думает по-научному.
Думает, что манаск – это результат квантовой флуктуации, когда в большом вакууме вдруг бабахнуло и появилось ВСЁ. Ну, или скорее то, из чего это ВСЁ потом составилось: родились протон и нейтрон. Покопошились, создали частицу побольше, а та, в свою очередь, принялась делиться, объединяться и соревноваться в мутациях. Поплыли в никуда звезды, из мусорных кусочков сложились планеты, а на них – надо же какой случай – частички придумали себе новое развлечение под названием жизнь. Так появились Твари. Не звери ещё даже и уж тем более не люди, а так, зачатки: бактерии и инфузории, микроорганизмы. Какой-то там миллиардный из них принялся пукать кислородом, а последующий миллионный случайно решил, что этот запах ничего так, можно и подышать. Вот тут-то и пошли странности в виде легких, позвонков и чего поинтересней - мозга. Понятное дело, что некогда мелким частичкам, всё ещё соревновавшимся в таком нелегком деле как эволюция, стало интересно, до каких пределов выживания можно дойти. Получился в итоге смешной примат.
Палка-палка-костный мозг –
страхов полный воз.
В целом и общем маленький Тео был прав, и книжки его детские околонаучные не сильно грешили против истины, поскольку эти чертовы атомы постоянно в чём-то соревновались. И продолжают до сих пор.
Правда есть одно небольшое «но», о котором Теодор догадывался, но пока тщательно игнорировал, то ли в силу непринятия себя, то ли из-за несформированных лобных долей подростка. Способность к прогнозированию ему, уже взрослому, яростно твердит: «Какой к черту манаск? В ядре атома протон и нейтрон. Откуда третья частица?»
Но о манаске он знал ещё до того, как об этом стало известно широкой общественности. До экспериментов в оплоте современной науки – городе-государстве Джи-Лобос. До случившегося конца света в одной отдельной взятой стране. До своего появления на свет, казалось, знал. Но то были не его знания.
Откуда же третья частица?
Ответ прост, как тот самый первый вакуум, вдруг накопивший достаточно, чтобы в одночасье расшириться и сделать «бум». Ученые называют его Большим Взрывом, скромно прибавляя, что это метафора. Конечно, нет. Бабахнуло прилично. И существуй тогда звук, такое событие можно было бы весьма красочно проиллюстрировать. Но звука не было ещё долгое время после.
А я был.
Тео, малыш, тебе ли, кто вырос на бандитском архипелаге, не знать, что при каждом большом «бум» от разорванной в клочья вещи остаются ошмётки. Они могут отлететь настолько далеко, что и не сыщешь, не соберешь хотя бы и кусочка из них. Вот и великие человеческие умы не могут, пока не могут отыскать первовещество, те частички, которые должны были остаться от вакуума. Ничего, найдут.
Я видел.
Проблема со вселенной, которая создаёт саму себя, в том, что она создаёт саму себя. Парадокс. И кроме как в себя же расширяться ей некуда. Поэтому искать манаск, а отголоски первовещества - это он по сути и есть, можно не отходя от кассы.
Какая гадость эти ваши фразеологизмы.
Видишь, Теодор, не я один захламляю твой разум, это работает в обе стороны. Гиперборейцы всегда славились присказками и прибаутками, не удивительно, что их потомки сохранили эту славную языковую традицию. Но мы отклонились на миллионы лет назад. Хотя тогда о манаске знали гораздо больше. Да будет тебе известно, его называли даром, а не «дерьмо акулье» и «заткнись развалина». У нынешнего поколения никакого уважения к древним богам.
В одном ты прав. Я не бог, а развалина. Кусочек того вакуума, что некогда пошёл вширь и достиг пределов известной вам вселенной. Да. Она не бесконечна, она зациклена. И выброшенный за границы мироздания, отринутый стройным любовным танцем протонов и нейтронов, я выпал за край. Оказался за горизонтом событий, чтобы в волнах тишайшего одиночества найти свой покой.
А нашёл себя же.
Взрослый ты этому смеёшься. Шутишь, что я преисполнился, ролик какой-то видел в своих виртуальных пространствах. А в детстве малыш Тео плакал, сочувствуя моему одиночеству. Потому как сказка, что каждую ночь звучала в его голове имела печальное продолжение.
Но там, за краешком черной дыры, бог-крокодил не нашёл ничего, кроме длиннючего костяного нароста. Он ухватился за него и со всей силы дернул, а после взвыл от небывалого, нового для себя чувства – его накрыла волна жгучей боли, ведь бог-крокодил дергал свой собственный хвост.
Так я узнал, что будет в конце.
Боль.
Движимый любопытством (неслыханное дело эти эмоции, они снизошли на меня как шквал весеннего оползня где-то высоко в горах Памиры… да-да, мы, развалины такие сентиментальные), так вот, движимый любопытством я стал разматывать собственный хвост. Сквозь проступающие костистые позвонки, изъеденные триллионами лет, в рытвинах от метеоритных дождей и саже от пожаров сверхновых, стала проступать жесткая кожистая чешуя. Цвета белесого пепла, покрытая осколками льда. На ней проплывали миражи будущих континентов, об неё разрушались планеты, а вбок куда-то уходили отростки коротких, но мощных лап. Головы я так и не достиг.
Она ведь моя, как её достигнешь?
Я не достиг её не потому, что не мог, так как пошёл по замкнутому кругу. Нет. Это само собой и многим позже. У основания шеи, или там, где высокому гребню древней рептилии суждено было перерасти в крупный, размером с вечность череп, я увидел нечто, повергшее меня в шок. В заиндевелых наростах спины, скользящих, звонких (клянусь, я слышал звук, которого не могло там быть) и чистых, как стекло, на меня смотрело отражение. И звездные дороги рогов вились из его головы.
Отражение мне не принадлежало.
Быть может именно в этот миг всё сущее замкнулось. Я до сих пор там, я смотрю на него. На эти величественные ветви из кроваво-красных сердец самых горячих звезд. На вытянутый овал лица, так похожего на мою длинную пасть, и вместе с тем столь отличного от неё. И поглощающую пустоту белых дыр в разрезах длинных узких глаз. Этого нет, потому что ученые твоего времени не нашли таких дыр, Теодор. Но они близко, они у самого основания. В них стремление жить, поглощая.
Я не боролся.
В отличие от меня отражение не погибало в долгом бесконечном ходе времени, оно не заглатывало ни одну из частей тела собственного и, по всей видимости, нашло способ подчинить себе законы мироздания.
- Как тебе это удалось? – спросил бы я, примени мы понятие речи к своему бытованию.
- Вытащи жопу из головы и тоже так сумеешь, - усмехнулась бы она.
Ах, вот оно что. Это многое объясняет. В том числе, от кого потомкам перешёл навык метко злословить и сочинять присказки. Моим же досталось горящее сердце, Тео.
Оно растопило лёд между нами в той из вселенных, где это была бы притча о любви. Какой, говоришь, сейчас временной поток? Верно, мой маленький Белый Воин.
Война.
Во всех сказаниях земли есть бог-созидания и его антипод – бог-разрушения. Люди не любят мешать черное с белым, но по жизни у них выходит неприглядный серый, где черт пойми как отделять хорошее от плохого. Разведенное сухими сливками дерьмовое латте из сублимированной горсти микрокосма в отдельно взятой вселенной. Да-да, ты не любишь кофе. Поставь в расписание на вчера, что я отличный философ, а зерна арабики – идея Нуны. Она выбрала себе имя сама. Первое наше создание, по образу и подобию, по части из выкорчеванных межзвездных гребней хребта.
Как надо вытаскивать хвост из пасти показать по-другому Оленья Праматерь не умела, потому тянула за наросты на его спине изо всех сил. В одночасье Бог-крокодил не вынес нестерпимой боли и в запале оттолкнул от себя её. Силен он был, первородный, на многие пространственно-временные струны унеслась Оленья Праматерь, сжимая в объятиях оторванные спинные гребни. Из них родилась Рукокрылая.
Говорят, у богов не течет кровь. И правда, из моих оторванных частей сочились кометы. Шустрые и искрящиеся, они были достаточно быстры, чтобы ускользнуть из пасти Отражения и среди тысячи осколков одинаковых вероятностей найти ту, где мы встретимся.
Что ж. Справедливой войны из моей расколотой головы все равно бы не вышло, зато из спинного хребта получилась воздушная Нуна. Ей некуда было деваться и негде искать защиты, кроме как на моём надломленном гребне, из которого все ещё вытекали искрящиеся потоки. Там, на самом высоком из обломков, она и остаётся по сей день.
Джи Лобос - так вы теперь зовёте колыбель Рукокрылой богини?
Тут же, после рекламы, а может много серий нашего мирного сосуществования спустя, явилась покаянная возмутительница спокойствия – моё Отражение. В знак примирения она надломила один из ветвистых рогов (я уверен, разрушив тем самым не один миллион судеб) и уложила на соседний от затаившейся Нуны нарост. К той точке вечности мои раны, залив всё вокруг голубеющим светом, потухли. Но как только горячий осколок рога коснулся одной из них, как из утихшего было жерла вновь вышло нечто, на этот раз больше напоминавшее жгучие протуберанцы. Самый мощный из них родил высокую ласкающую звезду.
Едва увидев свет того, что нынче именуется солнцем, я понял, для кого он предназначен.
Из надломленного рога, покаянного рога, без зазрения совести гибко потянулась Атланта. Дородная и высокая, не в пример легкой сестре, тем не менее она также не могла покинуть меня. Свирепости пожрать любой из миров ей хватало с лихвой, переняла от прародительницы, но вместо крыльев получились мускулистые лапы, шерсть на которых украшали точки не рожденных ещё черных дыр.
- Твоя порода, - буркнул я.
- Она наша, - гордо заявила та, что теперь отражалась в голубом мареве, окружавшем меня.
Когда расцвела третья из них – Пангея – наш круг вечности словно бы перестал иметь дыру по середине. Это уже не бейгл с крокольдятиной, как ты говорил в детстве, Тео, а полноценная ватрушка, да? Вот тебе маленькое лирическое отступление: когда говорят, что дети – это цветы жизни, люди не приукрашивают. Что может быть более прекрасным, чем акт творения?
Пангея словно бы была соткана из всех на свете вёсен вместе взятых. Семена её мы обронили многим позже, когда Нуна и Атланта, насмотревшись на наши перебранки, решили переключиться на что-то более интересное и нашли где-то на соседних струнах резвящиеся атомные стяжки. Там нейтроны и протоны во всю творили микрокосмы, завихряли галактики и плодили азотные слои на отдельно взятых планетах. Эти мелкие божки предпочли распылиться на малое, чтобы быть частью всего, я же к такой участи готов не был. Тем более что пасть мою от многострадальной задницы всё пытались отделить руки одной рогатой умелицы. Другие же широкие крылья и шустрые лапы уже вовсю месили звездный свет на моей спине, чтобы создать нечто отдаленно напоминающее воду из атомной вселенной.
Рождение Пангеи ознаменовало столкновение наших голов, когда в один предрешенный случаем момент мой плоский обледенелый лоб втемяшился в соскользнувшие рога Праматери (тогда ей, создательнице двух прекрасных див, уже приличествовало называться именно так, хотя сама она, из предложенных дочерями имен, выбрала наиболее величественное – Гиперборея). Из этой знаменательной встречи, а в последствии и взаимного хохота, вышло много шума. Со временем, не найдя в вакууме пресловутого звука, он стал мириадами частичек похожих на лепестки. Они осели в колышущий свинцовыми волнами Океан, что замесили сестры. Они пробили залежи потухших звездных сердцевин под ним. Они вгрызлись под тектонические пласты моего тела. А после, в одночасье и с небывалой силой вновь проросли вверх, уже в виде жизнерадостной Пангеи.
- Ну, чего хнычешь? – ругалась на неё Атланта, вычесывая из ветвей-волос случайно залетевшие туда спутники планет.
- Ва-а-а-а, - лишь доносился жалобный ответ.
- Растрепа! – сказала старшая сестра.
- Ва-а-а-а, - вторили ей снова.
Праматерь, бесконечно который раз примеряясь к вцепившимся в хвост крокодильим зубам, смешливо заметила:
- Это она отца зовёт.
- Мы никак его не зовём. – Атланта подцепила когтем небольшой серый шарик, покатала его на ладони, а затем опустила в первичный бульон рядом с правой передней лапой своего названного отца. Слегка подтолкнула, чтобы придать шарику нужное ускорение, и запустила тем самым Луну по эклиптике.
- Ва-а-а-а!
- Ваальбаро, - заключила Нуна, любительница давать имена.
Если бы разрезы на их лицах имели зрачки, то в этот самый момент можно было бы написать, что четыре пары глаз одномоментно уставились на дремлющего в макрокосме Бога-Крокодила, отныне и до скончания времен нареченного Ваальбаро.
Скончание времен не предвиделось ещё примерно в лет этак никогда, потому новое имя моё для меня было давно устаревшим. Я знал его, ведь за поворотом очередной оси не раз проживал этот самый момент. Один из счастливейших в своём бытовании.
Но дальше нам всем предстояло уснуть.
В непрестанно ширящемся вакууме каких бы размеров ты ни был – титан, планета, черная дыра или бог – ты будешь крупицей, переменной в очередной теории относительности, бозоном Хиггса, кварком от кванта. И всегда найдётся то, что превзойдёт тебя по величине. Нас превзошел атом.
Он с соответствующих пор был повсюду, замешивал эволюционные порядки и бился в конвульсиях с себе подобными. Когда из множеств попыток у него вышло соорудить сплюснутый алый мяч, он отринул его на край вселенной, поближе к нам, а сам умчался дальше, на миллионы лет назад, отменять временные континуумы где-нибудь у воронок черных дыр.
Алый мяч, точно яблоко с древа познания, свалился прямо в руки Праматери. В нём таилась могущественная сила – сила притяжения. Обжегшись ею, Гиперборея выронила мяч в эпицентр того кольца, что представляло моё тело.
Это случилось сейчас.
И в позапрошлом столетии. Или, когда ты, оставшись на няньках в шестом классе, впервые приготовил сэндвич с пикулями для капризной младшей сестренки. А, быть может, это ещё произойдёт. Но в любой из моментов времени, знай, Теодор, все мы: Ваальбаро Бог-крокодил, Оленья Праматерь Гиперборея, Рукокрылая Нуна, Атланта Двоеликая и Дева ветвей Пангея - неотрывно смотрим за медленно набирающим обороты ядром планеты Земля.
Вселенная баюкала сердце новорожденной в объятиях. Боги завороженно наблюдали. Планетка эта, неугомонная, ворочалась в складках первоматерии, согревалась под расплавленным дыханием Гипербореи, твердело и вновь растекалось раскаленным потоками магмы, да так, что вскипело пространство, обуглились квантовые струны. Тогда Ваальбаро сомкнул кольцо своего могучего тела, и покрылось сердце планеты Море-Океаном. Как бы ни был он холоден одиночеством космоса, а забурлила, зашипела его спокойная гладь, и поднялось над поверхностью одно огромное облако пара, на котором так и уснули сёстры Нуна, Атланта и Пангея. В снах своих они видели, как тела богов превращаются в великие континенты – парящие острова. Как звездные кости их стачиваются в диковинных зверей, покрытых шерстью, перьями и чешуёй. Как из волос их прорастают вглубь и ввысь твердоствольные деревья, в чьих корневищах селятся маленькие хрупкие создания. Покоренные страхами, но не сломленные, с жаждой познания и любви. Эта жажда приведёт созданий в эпоху волошбы и великих открытий. Со своих островов они помчатся к краю мира на летающих ладьях, силой мысли воздвигнут храмы в честь упокоенных богов, а после, движимые страстями, развяжут меж друг другом войну.
И падут парящие города.
И раскроен будет рогатый череп.
И начнётся эра человеческая.
.
ЛитСовет
Только что
