Читать онлайн
"Зима в Варшаве."
Зима в Варшаве.
Вот и ударили первые утренники в Варшаве. Тоскливо-нудный мелкий непрекращающийся дождь превратил дорогу до Варшавы в серую непролазную, жидкую грязь.
Дед Макей говорил про неё:
– Вот в столице снимают на телевидение шоу для богатых извращенцев, где почти голые девки в грязи бултыхаются. Приезжали бы к нам, вот где грязи то.
А Груня Тарасовна ему заметила.
– Свинья везде грязи найдёт.
Первый морозец схватил эту грязь сверху блестящей коркой. Глупый козёл тётки Фисы, радостно скакнув по этому новому асфальту, провалился выше брюха.
Стоял и ревел своим дурным голосом, пока все, собравшиеся вокруг варшавяне, решали, как его вытаскивать. Самая смекалистая Груня Тарасовна принесла ремённые вожжи, сделала петлю и ловко накинула её козлу на рога. А потом все впятером дружно выволокли его на твёрдую землю.
С козла медленно стекала жидкая грязь по лохматой шкуре, ногам и огромным яйцам.
– Смотрите, девки, бесплатное шоу, - зубоскалил дед Макей.
– Жаль, у нас видеокамеры нет, а то могли бы для первого канала такой ролик снять.
С первым утренником наступило бабье лето. С утра морозец, а к обеду осеннее солнце ласково отогревало всю Варшаву и его обитателей, как бы прощаясь с ними на долгие зимние месяцы.
Дед Макей сидел у своего дома на берёзовой чурке, которая от времени вросла в землю и полусгнила.
Подошла Грунишна в вечном своём чёрном монашечьем одеянии с палкой в руке, не садясь, она стояла, опёршись на неё, подставив солнцу согбённую спину.
Издали она напоминала букву «Я». Грунишна была родной сестрой Груни Тарасовны, и жили они вместе в одном доме.
Когда- то в молодости она учительствовала, вышла замуж, но после муж ушёл от неё к другой. Она сгоряча траванулась, но врачи спасли её, и она ушла в женский монастырь, прожила в нём больше десяти лет.
Потом вернулась в Варшаву и стала жить у сестры.
Груня Тарасовна смолоду была очень вспыльчивого и неудержимого характера. Потому - то она отсидела десять лет за своего мужа, который в пьяном виде решил погонять её. Схватив нож со стола, она пырнула его, и тот отдал концы.
Так судьба распорядилась, что сёстры встретили свою старость вместе - в одном доме, без детей и мужей.
Груня Тарасовна была малоразговорчивой, мужиковатой, крепкой женщиной. Любая мужская работа её не пугала.
Она заядлая и удачливая рыбачка. Держала пасеку с десятком ульев и продавала перекупщикам мёд и рыбу.
Вся мужская работа по хозяйству была на ней.
Сестра, которую в Варшаве все звали Грунишной, позабыв её настоящее имя, выполняла работу по дому. Мыла посуду, полы, стирала.
Груня Тарасовна её звала «монашкой» и подшучивала над ней, но любила, как свою дочь.
У этих обделённых судьбой женщин вся нерастраченная любовь обратилась друг к другу.
Дарья, которую дед Макей называл «Ум, честь и совесть Варшавы», говорила о сёстрах:
– Даже в этом мире Бог устроил так, чтобы один человек был опорой другому и показал, что без Любви человек ничто.
А тётка Фиса, самая молодая из оставшихся жителей Варшавы, добавляла:
– Жизнь она така, пожамкат, пожамкат и отпустит для передыху.
Дед Макей рассказывал Грунишне.
– Вот такая же осень была семь лет назад, лил, лил дождь, вся деревня в грязи картошку копала, а потом вот так же морозец вдарил, и такая благодать наступила – копай, не хочу.
Вот все тогда давай грязную картошку водой поливать да сушить на солнце.
У природы всё расписано, надо только замечать, что за чем следует.
У дома деда Макея растёт самая красивая на всю Варшаву рябина. Среди малиновой листвы краснеют алым пламенем кисти ягод.
А весной она белеет своими цветами и испускает волнующий терпкий запах. Посадила её в первый год после свадьбы жена Макея, Катерина, тонкой веточкой.
Пятьдесят лет прошло, Катерины уже нет, а рябина разрослась, полностью закрыв дом с улицы.
В Варшаве почти у каждого дома растут рябинки, черёмухи, берёзки. И вот после утренника, берёзки покрылись золотом. Черёмухи окрасились от малинового цвета до бардового, а рябины выделялись яркими кистями ягод.
Деревня пережила несколько поколений жителей. Основали её когда-то давно ссыльные поляки, они и название ей дали. Потом общая со всей страной история.
Много разных людей жило в Варшаве, теперь они на кладбище. Огромное оно для деревни, почти небольшой город.
Лежат здесь останки людей, когда-то делавших историю Варшавы, но это уже в прошлом. А сейчас доживает деревня последние дни со своими пятью оставшимися жителями.
Ходят они на кладбище, присматривают за ним, хранят последнюю память о живших здесь людях.
Варшава отрезана от большого мира бездорожьем, кто поедет сюда летом в непролазную грязь, или зимой по снежной целине.
Приезжает только один человек, постоянно раз в месяц, Фёдор, сын тётки Фисы.
Привозит он на своём тракторе пенсию для стариков, хлеб и другие продукты. А ещё новости.
Электричества в деревне уже лет двадцать нет. Что делается в мире, узнают варшавяне из приёмника Груни Тарасовны, что работает на батарейках.
Фёдор же пашет огороды старикам, подвозит дрова, сено для коз. Уважают его все, как родного сына.
Живёт он за сорок километров от Варшавы на станции Брежневская, или Малая Земля.
Это тоже история, связанная с историей страны.
Когда-то во времена правления Леонида Ильича построили железную дорогу, проходившую через район. Районные власти станцию решили назвать в честь генерального секретаря. Одним словом, лизнуть задницу.
Прибили красивую доску, как мемориальную, с названием станции Брежневская, но люди почему-то окрестили станцию Малой Землёй. Не только в обиходе называли, но даже на почте везде так писали, и письма, посылки находили адресатов, потому что все знали, что Малая Земля это Брежневская.
И тогда первый секретарь района предложил к названию Брежневская добавить Малая Земля.
Следствием этого предложения стала смена власти, заместитель стал секретарём, а бывшего секретаря перевели куда-то в Поканаевку, поближе к ИТУ.
Целую неделю стояла, как выразилась Дарья, «благодать божья».
До обеда варшавяне копошились у себя на дворах, а как прогревался воздух осенним солнышком, собирались около Макеевого дома.
Сидели на скамеечках, лениво переговариваясь и впитывая в себя тепло бабьего лета.
А потом выпал снег.
И не ночью, как обычно бывает; начал сыпать с утра. Вначале это была мелкая, колючая, ледяная крупка, но вдруг, словно застыдившись, природа перешла на мохнатые тяжёлые снежинки, которые медленно падали сверху глухой стеной.
К вечеру снег прекратился. Вся Варшава преобразилась, обновилась.
Монашка Грунишна сказала:
– Словно невеста бежала и обронила свою фату, а та накрыла нашу Варшавку.
Первый снег поднял настроение всем. Дожди и слякоть уже надоели и перемена в природе всех взволновала.
Женщины решили топить баню, а после, как обычно, чаёвничать под спокойный разговор, или под старинные песни.
С обеда тётка Фиса затопила каменку в своей бане. У неё баня просторная, парилка по-чёрному, моечная и предбанник для переодевания. Чтобы выскочив из парилки, можно было перевести дыхание в нём и выпить кружку кваса.
К вечеру к ней пришли Дарья и Груня Тарасовна с сестрой. Каждая несла корзинку со всякой снедью и узёлок с полотенцем и чистым бельём.
Самыми заядлыми парильщицами были тётка Фиса и Груня Тарасовна. Они, по очереди, похлестав по спинам Дарью и Грунишну, отпустили их в предбанник, а потом сидели на полке и плескали на раскалённые камни горячую воду.
«Прогревшись» они выскочили в предбанник, раскалённые до красноты, выпили квасу и снова в парилку, и тогда там началось невообразимое. Шлёпая неистово себя веником, они охали, стонали и в пару кидали и кидали на каменку горячую воду ковшиком. Шипя, вода превращалась в пар, и уже казалось, что скоро ему будет тесно в парилке, и он, разорвав стены бани, вырвется наружу.
В моечной Грунишна тёрла спину Дарье и говорила:
– Совсем из ума вышли, не запарились бы там.
Напарившись, отдыхали в предбаннике, а потом все мылись в моечной. Разговоры были только о бане, на другие темы в бане не говорили.
Первыми ушли, помывшись, Дарья с Грунишной, они пришли в дом и, причесав волосы, одевшись, начали накрывать стол.
Груня Тарасовна, напоследок, вылив на себя шайку холодной воды, сказала:
– Ну что, подруга, наверное, пойдём?
– Кудой?- спросила тётка Фиса.
– Тудой - передразнила её Груня Тарасовна.
Ещё с час женщины отдыхали в доме, «просыхали». Потом, постучав в дверь, заявился дед Макей, он выставил на стол четверть со своей наливкой из рябины, сказал:
– С лёгким паром, девки, и с первым снегом.
– Тебя тоже со снегом, может, в баньку сходишь, пару нынче страсть много - ответила тётка Фиса. Она знала, что в баню, дед Макей не ходит и купаться боится.
– Часто моется тот, кому лень почесаться – ответил тот.
Дед Макей никогда не мылся в бане, он боялся воды, в детстве купаясь с ребятами, чуть не утонул, и с тех пор у него водобоязнь. Жена Катерина приучила его обтираться по нескольку раз в день мокрым полотенцем, но водобоязнь в нём осталась.
– Не трожь его, бывает человек чист и благоухает телом, а душа чернее ночи, и дела его смрадом и вонью покрыты – остановила её Дарья.
Запоздно в тот день засиделась компания. Чувство одной семьи объединяло всех варшавян, да что семьи, сейчас в семьях исчезает такая связь, какая была у этих людей.
Не чувствовали они свою оторванность от всей страны, не чувствовали своего беспомощного старческого состояния.
Не задумывались о завтрашнем дне, они знали, каким он будет.
Какое- то огромное чувство жило в них, чувство ответственности за свою Варшаву, они понимали, что нельзя покидать её, нельзя изменять тем, кто сейчас лежит на кладбище.
Они по русскому обычаю выпили за тех, кто жил когда - то. Вспоминали тех, кого помнили, и их оказалось великое множество.
Потом пели старые песни, те, что пелись всегда на гулянках в Варшаве. Пять голосов, под старую гармошку Дарьи, вытягивали русские протяжные мотивы.
Тёмное покрывало ночи со сверкающими на нём искрами звёзд накрыло всё вокруг. Безлунная ночь, но от выпавшего белого снега хорошая видимость.
Светилось лишь одно окошко в чёрной притихшей деревушке, такое маленькое на всю огромную Россию.
И началась длинная, сибирская зима. За короткий день времени как раз хватало, чтобы управиться по хозяйству: накормить живность, натаскать дров, воды, протопить печи, расчистить снег. Уже к вечеру кто-нибудь обходил дворы, проведывая остальных.
Иногда собирались то у одного, то у другого. Несколько раз приезжал Фёдор. Отметили варшавяне день рождения Грунишны. А на Новый год к деду Макею приехала дочь. Она решила показать отцу своего нового мужа.
Новый зять был из крутых, вырос в детском доме и потому очень желал видеть своего папу. Его машину притащил на буксире Фёдор трактором.
Деду Макею навезли подарков, а зять решил устроить баньку. Они несколько часов прогревали не топившуюся со смерти Катерины баню, таскали воду, потом помылась дочь Макея, а зять предложил папе помыться с ним. Не принимая никаких возражений и не слушая слов, зять, не привыкший, чтобы его ослушивались, утащил папу в баню.
После баньки крепко выпили, провожая старый год и встречая новый. Зять устроил в Варшаве фейерверк из привезённой с собой китайской пиротехники.
Все варшавяне вышли смотреть, как разноцветные снопы огня рассыпаются в небе.
Давно такого не было в Варшаве. Утром Фёдор, снова зацепив машину, увёз дочь деда Макея с зятем в большой мир.
Проводив дочь с зятем, дед Макей захворал. Встревоженные женщины, как могли, ухаживали за ним.
К вечеру деда не стало. Он лежал на столе сухонький и маленький со спокойным лицом, такой домашний, но уже холодный.
Три дня мела страшная вьюга, перемело всё. Все женщины, протоптав тропинку до кладбища, долбили ломиками промёрзшую землю.
Раскладывали в яме костёр, отогревали её и снова долбили. На третий день могила была готова, гроб сколотила Груня Тарасовна. Женщины не стали мыть покойного, помня его водобоязнь, только переодели в чистое бельё и в обновки, что привезла дочь.
Потом Грунишна прочитала над ним молитвы, все тихо поплакали и гроб с покойным, положив на санки, потащили на кладбище.
Пурга прекратилась. Снег хрустел на крепчающем морозе под ногами идущих.
Похоронив, деда Макея женщины шли к его дому, чтобы по обычаю помянуть усопшего. Закат разгорался зловещим красным цветом, охватывая всё небо.
– Не иначе мороз вдарит ночью – сказала тётка Фиса.
– Спасибо тебе господи, что управились до него,- добавила Грунишна.
– Пусть земля будет пухом нашему Макеюшке, ему теперь всё едино мороз или тепло – сказала Дарья.
И только Груня Тарасовна, крепко сжав зубы, молчала.
.
ЛитСовет
Только что
