Читать онлайн
"Княжич, князь (Кто ты?-1)"

– А этот, никак, жив, братие! – услышал он над собой.

На голову полилась вода, и правый висок тут же полыхнул болью. Шершавая ладонь осторожно прошлась по лбу и щекам. Он с усилием разлепил веки – сквозь багровую пелену расплывчато проступило седобородое морщинистое лицо под монашеским куколем и темные глаза, в которых металось пламя факелов.

– Жив! – удовлетворенно повторил бородач.

С другой стороны склонилось еще одно лицо, более молодое:

– Говорить можешь? Кто ты, юнак?

Алый полог застилал даже мысли. Быстро растущая боль толчками расползалась от виска по всей голове.

– Яг… Ягдар… Вукович.

– Княжич, стало быть. А таинно имя у тебя имеется, княжич Ягдар, а?

– Да повремени ты с этим, брат Косма, яви милость. Лучше пособи – за ноги вон берись. Ну-ка…

Две пары рук бережно подхватили его и понесли. Из темноты смутно показались деревянные ребра телег, расслышалось сдержанное фырканье лошадей.

– А ты голову, голову-то ему придерживай с бережением! Вот так, вот так. Братие, мешки да кошницы отсель на иные повозки поперетаскивайте скоренько, ослобоните место. Сенца, сенца вот сюда подгребите. С боков такоже… Давай-ка, брат Иаков, трогай с Богом, не мешкай.

– Братие, надобно, чтобы отец игумен еще хотя бы с пяток повозок благословил. А может, и поболе того потребуется: сколь ратников-то ведь полегло! Охти-охти… Приими их, Господи, аще во имя Твое крещены – о том Тебе одному ведомо.

Телега дернулась и вспышка багряной боли опять погрузила княжича Ягдара в забытьё.

Когда тележный скрип и перестук копыт мало-помалу стихли вдали, из зарослей орешника почти беззвучно выехал всадник. Придержал коня, сбросил с плеч длинный темный плащ. Неспешно сложив и скатав его, затолкал в седельную суму. Свет полной луны, заливавший лесную поляну, отразился неяркими бликами на тарконских доспехах. Поведя головой по сторонам, всадник то ли прислушался, то ли пригляделся к чему-то. Затем тронул поводья, направив коня поперек колеи вглубь леса.

Спустя некоторое время повозки вернулись, значительно увеличившись количеством. Часть из них осталась на дороге, часть свернула в травы поляны. Черные фигуры резво попрыгали наземь, засуетились. Опять вспыхнули и замелькали среди окрестных деревьев факелы; зазвучали, перекликаясь, голоса:

– Брат Никон, окажи милость: вон в той сторонке такоже поищи.

– А в ельничке-то кто-нить уже проглядывал, братия?

– Покамест по одному на повозку, по одному кладите. По двое – лишь когда все прочие заполнятся.

– Брат Мартирий, а коли все одно места не хватит – чать, и по трое придется?

– Я те дам «по трое»! Может, еще и вповалку удумаешь, Господи помилуй? Однако совсем еще малец ты, брат Харитон. И не столь годами, сколь разумом. О почтении к усопшим хоть что-либо слыхать приходилось ли, а?

– Брат Мартирий, так разве ж я это… Уж ты, Христа ради, того…

Тела павших со сноровистой бережностью быстро переправились на повозки, а огни факелов еще какое-то время продолжали перемещаться по лесу вокруг поляны.

– Что там у вас, братие?

– Да вроде как боле никого не осталось.

– Тогда и назад пора, пожалуй. Всё иное доглядим после, когда уж отец игумен благословит.

– И без нас получше доглядят, брат Мартирий: довелось мне краем уха услыхать да краем глаза узреть, как отец игумен спешного гонца к дубравцам отряжал. Ратиборовы «неусыпающие», доложу я вам…

– Вот и не доложишь, брат Харитон! Что там в наставлениях-то прописано о празднолюбопытствующих? Всё, всё. Помолчи, ради Бога. Возвращаемся, братие! Ломовые повозки уж по белу дню пригоним, я так мыслю.

– А ломовики-то тут на что еще занадобятся?

– Господи, помилуй мя, грешного! Брат Харитон, разуй глаза да голову употреби: что это такое? И вот это? И вон то?

– Дык лошади же. Ну тоись, ихние туши дохлые. А-а-а…

– Вот те и «а-а-а», смышленый ты наш. Эй, брат Иаков! Ты давай трогай, а мы уж – как-нить за тобою.

В скором времени стрекот сверчков да звенящий шелест цикад, перемежаемые редкими вскриками ночных птиц, возобновились надолго и стали понемногу затихать лишь когда яркий круг луны над лесом постепенно померк в посеревшем небе.

Меж высокими травами заструились призрачные ручейки предутреннего тумана, из которого вдруг начали подниматься в рост и вновь пропадать люди в охристо-зеленых рубахах и таковых же портах, заправленных в мягкие сапожки с низкими голенищами. Затем на поляне появился русый короткобородый человек средних лет. Внимательно оглядевшись вокруг и навычным движением оправив под плетеным поясным ремешком белую рубаху, он сделал поднятой рукой какой-то знак. По обе стороны от него возникли двое молодых и безбородых.

– Всё уяснили? – спросил еле слышно человек в белом.

– Да, Ратиборе, – почти одновременно и столь же тихо отозвались оба. Потом один из них, поколебавшись, добавил:

– Княжича спасли – то славно. Однако напрасно отец Варнава наказал все остальные тела тогда же прибрать: мы бы многое куда получше уразуметь могли.

– Уж как есть, – коротко ответил тот, которого назвали Ратибором, и обратился к другому:

– Хотко, сейчас солнце взойдет, туман рассеется. Ты у нас самый востроглазый – оглядишься со своими людьми еще разок. Братия монастырские лишь часть оружия собрали, всё прочее подберите до последней мелочи, потом надобно будет доставить в обитель.

Хотко кивнул согласно:

– Павшего воина надлежит хоронить со всем, что было при нем.

– Наши обычаи отца Варнавы не касаются, ему другое важно.

– Ратиборе, – опять заговорил первый, протягивая в сторону руку, – я приметил, что вон в том орешнике…

– Общий совет – лишь по возвращении. Не забыл? Или это не подождет?

– Подождет, Ратиборе. Прости.

– Прощаю. Теперь все домой. Хотко, ты со своим полудесятком остаешься.

***

Мир был белым. Густо пах липовым цветом и воском. А еще щебетал по-птичьи да приговаривал время от времени медным голосом недалекого колокола.

– Очнулся, я гляжу, – обрадованно сказал кто-то совсем рядом. – Ну, слава тебе, Господи!

Княжич Ягдар перевел взгляд с белого сводчатого потолка в сторону говорившего. Голова была чем-то основательно стянута, двигалась с трудом. При ее повороте в правый висок немедленно постучалась боль. У растворенного окошка обнаружился сидящий на коротконогом стольце молодой послушник с рыжеватым пухом на подбородке и раскрытой книгой на коленях.

– Где я?

Сиделец аккуратно заложил страницу вышитой крестами закладкой, захлопнул книгу и столь же аккуратно уставил ее на полочку:

– Ставропигиальная обитель в честь Преображения Господня. Третьего дня тебя, княжиче, посередь ночи привезли беспамятного. Сейчас-то как чувствуешь себя?

Княжич скосил глаза на правую руку и грудь, спеленутые чем-то пропитанными и остро пахнущими полотняными лентами, с осторожностью попробовал пошевелить поочередно разными частями тела. Покривился – некоторые движения отзывались болью за ребрами, а пальцы правой руки под обмотками и вовсе ощущались будто не своими.

– Живым себя чувствую – да и слава Богу за то.

– Крещен, я так разумею. А истинно имя каково?

– Кирилл.

– А я – Лука. Наверное, есть хочешь?

– Еще и как.

– Мигом обернусь. Ты это… полежи пока, ага?

Княжич Ягдар-Кирилл пожал плечами, насколько позволяли пелены, и слабо усмехнулся. Брат Лука упорхнул.

Он вздохнул, закрывая глаза.

Ждать пришлось недолго, вскоре за дверью послышались шаги. В келью, пригнувшись на входе, стремительно вошел статный черноволосый монах в мантии, клобуке и с пятиконечным кипарисовым крестом на груди.

– Здравствовать тебе, княжиче! – проговорил он негромким звучным голосом. – Я – игумен Варнава, настоятель сей обители.

– Благословите, отче, – Кирилл завозился, неловко попытался приподняться.

– Лежи, лежи! – властно остановил его отец Варнава, благословляя и подавая для поцелуя жесткую кисть руки. – Вначале потрапезничаешь, а уж после беседовать станем – или по-иному пожелаешь?

Он повернулся в сторону вошедшего следом брата Луки. Сиделец бережно прижимал к груди низкую плетеную корзинку с парой дымящихся горшочков, большой глиняной кружкой под крышкой и горкой хлебных ломтей.

– После. Э… То есть, поем после, – сказал княжич стесненно. – Говорите, отче.

Настоятель сотворил быстрый знак креста. Лука осторожно опустил принесенное на поставец рядом с изголовьем, поклонился и вышел, неслышно прикрывши дверь за собою. Отец Варнава придвинул столец поближе, присел. Голубые глаза из-под густых черных бровей цепко ухватили взгляд Кирилла:

– Стало быть, ты Ягдар-Кирилл Вукович… Таинное, истинное имя отца каково?

– Иоанн. Э… Князь Гуровский и Белецкий.

– Верно, верно… Ведом мне твой отец, изрядно ведом – некогда в юнаках у князя Турянского вместе пребывали, да и после…. Возможно, удивишься, но тебя, княжиче, такоже вижу не впервые. Если не ошибаюсь, последний раз довелось пять лет назад без малого. Возмужал-то как, изменился – даже и не узнать сейчас.

– А я отчего-то совсем не помню вас, отче! – с некоторым смущением ответил Кирилл.

– Не должен и не можешь помнить – дело далеко за полночь было, спал ты уже крепко. Вуку тогда захотелось похвастать младшим, которого я еще не видел. Родительская гордость, понимаешь ли… Он лишь ненадолго дверь к тебе приотворил – показать. Вот только запамятовал я: то ли наверху твоя светелка была, то ли внизу?

– Наверху, отче.

– И это верно.

Кириллу показался странноватым вопрос о точном месторасположении его светелки, а еще ему стало любопытно, почему или зачем настоятель монастыря очутился в их доме глубокой ночью. Он приоткрыл было рот, но из стеснения передумав, осторожно откашлялся. Этого определенно не стоило делать: под ребрами мгновенно отозвалось болью.

– Так какими же судьбами, княжиче, ты бой близ нашей обители принял? Путь к нам держал?

– Да. Послание отцовское вез с собою.

– Вот как. И где ж оно?

– С изнанки поддоспешника на груди кишень потаенная имеется, в ней... Я при полном доспехе был, когда братия меня еще там, в лесу, в сознание привели. Хорошо это помню! – Кирилл забеспокоился, оторвал голову от подушки. Отец Варнава остановил его повелительным движением руки. – Кто да где раздевал после того – не ведаю, уже опять в беспамятстве пребывал. Велите сыскать, отче!

Игумен кивнул и позвал не оборачиваясь:

– Брат Лука!

Испуганный сиделец влетел в келью, торопливо поклонился.

– К отцу ризничему. Весь доспех и одежды княжичевы – сюда.

Брат Лука исчез. С галереи донесся быстро удаляющийся топот ног.

– Кто напал на вас? Сколько их было?

– Не могу сказать, отче, кто и зачем. Поджидали нас, засаду учинили. И видать, заранее сговорились о действиях, потому как навалились слаженно: враз и со всех сторон. Из кустов придорожных огненным боем малую часть коней и почти половину дружины в одночасье положили. Лучники да самострельщики тоже в чаще таились. Мечники потом на открытый бой вышли, до дюжины насчитал. Речей не вели, себя никак не объявляли. А еще чуть поодаль человека разглядел в темном плаще и полном доспехе тарконском – ни сам в сечу не вступал, ни знаков кому-либо не подавал. Мыслю, надзор вел.

– Открыто?

– Нет. Он в орешнике на краю поляны хоронился.

– Весьма любопытно. Как же ты смог высмотреть его – в ночи да посреди боя-то?

– Ну… Просто глянул туда, так что ли… Вроде как почуял, что именно там он и должен быть. Его и заметно-то не было в глубине, но я все равно увидел. Не только глазами, а вдобавок как-то по-другому. Затрудняюсь правильно пояснить.

– Хм… Еще более любопытно. Да ты продолжай, продолжай.

– Ага. Отче, из людей моих кто жив остался?

– Только один. Кто таков, не ведаем. За мертвого поначалу приняли. Уже вместе с прочими обмывать несли, да некто из братий взор живой случайно приметил. Тяжел он, по сей день в забытьи. Остальных вечор отпели по чину «Аще крещены…»

Поразмышляв над чем-то, отец Варнава прибавил полувопросительно:

– Два десятка ратных сопровождали тебя.

– Да, отче.

– Изрядно. Впору посольской свите. Когда отъезжали, дома всё ли благополучно было?

Кирилл поколебался, проговорил осторожно:

– Да вроде как.

За дверью опять послышались торопливые шаги, сопровождаемые лязгом и позвякиванием.

– Молитвами святых отец наших… – затянул нараспев новый голос.

– Аминь, аминь! – нетерпеливо прервал настоятель, поднимаясь.

Приземистый краснощекий отец ризничий внес спутанную перевязь с мечом и ножом, верхние брони и шелом с бармицей. Следом за ним запыхавшийся Лука втащил целый ворох прочих ратных одежд.

– Здесь оставляйте, – рука опустилась, указывая место, и тут же вновь поднялась в коротком знаке креста. – Спаси, Господи!

Опять оставшись наедине с Кириллом, отец Варнава подошел к куче на полу. Присев на корточки, поднял шелом; повертел, придирчиво оглядывая:

– Знатный удар был, что и говорить. Голова-то как, княжиче?

– Слава Богу, цела, отче.

– Да это, знаешь ли, мне и самому приметить удалось.

– А… Ну да. Память какие-то чудные дела творит – многого вспомнить не могу, как ни стараюсь. И еще не то снилось, не то мерещилось всякое несуразное. Временами казалось, что наяву происходит.

– Понятно и не удивительно.

Он оставил шелом, взялся за нагрудный доспех. Пальцы пробежались по рядку железных чешуй – согнутых, местами почти перерубленных пополам.

– Кровью не кашляешь?

– Нет. Но дышать тяжело. Особенно, если глубоко.

– Отец Паисий, лекарь наш, сказывал, что у тебя то ли трещина в одном из ребер, то ли даже перелом – точнее определить не берется. Как уйду, опять навестит. Благословляю пребывать в строгом послушании у него. А хорош, хорош! – последнее относилось к мечу, который отец Варнава тем временем вытащил из ножен. – Вилецких мастеров работа, Браничева школа. Славно поработал, переточить потребуется.

– Вы, отче, и в оружии толк знаете.

– Так не игуменом же меня родила матерь моя, княжиче.

Вернув меч обратно в ножны, отец Варнава перешел к кожаному нераспашному поддоспешнику:

– Да уж… Еще малость – и тебя тоже отпевать могли бы.

Внимательно осмотрел изнутри, пошарил старательно. Нахмурился:

– Кишень была зашита?

– Да, отче, – сказал Кирилл, морщась и осторожно прикасаясь пальцами к правому виску, где под льняной повязкой опять проснулась тупая пульсирующая боль.

– Разорвана. И пусто в ней. Что с тобою, княжиче? Может, кликнуть отца Паисия?

– Не надо, отче, – терпимо… Я вспомнил! Да! Было два послания.

– Вот как. А где ж другое?

– Другое… Сейчас, сейчас… Ага! Оно в том же поддоспешнике, только внутрь вшито, между слоями кожи. Со спины. Как же я забыть-то мог? Ну да, вот теперь в точности припоминаю: отец сам и вшивал, отчего-то никому из скорняков не доверил. Да еще и приговаривал при этом, дескать, у доброго воина там целее всего будет.

– Верно, доводилось мне слыхать от Вука подобные слова.

Отец Варнава потянулся к поясной перевязи, вынул нож. Мельком оглядев его, примерился кончиком острия к обрезу подола стеганого поддоспешника и принялся сноровисто отделять один слой кожи от другого. На пол посыпался свалявшийся конский волос. Вспоров простежку, осторожно просунул внутрь руку, извлек наружу сложенный вчетверо и убористо исписанный с обеих сторон листок тонкой, но плотной синской бумаги. Развернул. Подойдя поближе к оконцу и откинув голову, побежал глазами по строчкам. Между густыми бровями обозначилась вертикальная складка.

– Отче, а пропавшее письмо – это как? Плохо? – решился спросить Кирилл, когда настоятель наконец завершил чтение и задумчиво пошелестел бумагой в пальцах.

– Это никак, выкинь его из головы. Прости меня, грешного, что голодом тебя совсем заморил. Начинай-ка подкрепляться, княжиче. Ангела за трапезой. Надобен буду – зови без стеснения.

Он быстро наклонился и нырнул в низкий арочный проем. Уже из-за двери Кирилл услышал:

– Брат Лука! Княжича покорми и обиходь. После снеси все обратно да в келии приберись.

Сиделец подоткнул подушку повыше, помог приподняться. Кирилл покривился.

– Сам ведь не поешь – левою-то оно ой как несподручно будет. Давай-ка пособлю. Давай, давай. Ты не смущайся, брате-княжиче: у меня ведь послушание таково – при недужных пребывать. Со всеми-всеми их потребами. Я и суденце отхожее подам опослень, коль нужда случится. Тут стеснительного ничего и нету. Скажешь только, когда…

Кирилл стоически вздохнул, открывая рот ложке, которая двигалась ему навстречу. Первый же глоток густого куриного навара с измельченным белым мясом, овощами и кореньями изрядно удивил его.

– А отец настоятель благословил лёгкое скоромное избранным болящим подавать, – словоохотливо пояснил брат Лука. – Отец Паисий определяет, кому именно. Ведаешь, я иной раз грешным делом помышляю: а славно было бы и самому как-нибудь занедужить, Господи помилуй. А теперь вот и кашка гречневая на молочке нас дождалась, да с маслицем коровьим, да с медком… Пить не хочешь? Это особый настой травяной – отец Паисий у нас к тому ж и травник превосходнейший.

Незаметно наевшийся до отвала Кирилл почувствовал, что его клонит в сон:

– Спасибо тебе, брате.

– Да во славу Божию.

Он опустил потяжелевшие веки и поначалу еще слышал, как брат Лука чем-то осторожно шуршит да позвякивает.

***

Вернувшись в свою келью, отец Варнава присел к узкому столику близ окошка, еще раз – только уже неспешно и останавливаясь на некоторых местах с особым вниманием – перечитал послание. Рассеянно ухватил сосудец с чернилами, то время от времени постукивая им, то двигая по столешнице взад-вперед. Будто очнувшись, выпрямился, достал несколько листов бумаги ручной выделки и начал быстро писать. Дождавшись, чтобы на последнем высохли чернила, скатал их в три тонких тугих свитка, обмотал грубой нитью. От лампады в иконном углу зажег огарок свечи красного воска, покапал на обвязку и запечатал, приложив рельефный щиток перстня с левой руки. Негромко позвал через плечо:

– Брат Илия!

Рослая крепкая фигура келейника неслышно появилась в дверях.

– Призови ко мне братий Сергия-младшего, Исидора и Никона. Вослед за ними, чуть позже, – отца Паисия.

Брат Илия молча склонил голову и вышел.

Игумен опустился на колени перед келейным иконостасом. Некоторое время пребывал в безмолвии, раз за разом осеняя себя знаком креста. Когда за дверью раздалась входная молитва, поднялся.

Трое коренастых монахов, не кровных братьев и даже не родственников, но чем-то неуловимо похожих друг на друга, слаженно согнулись в поясе.

– Брат Сергий! Отправляешься в Ефимов скит ко архимандриту Власию, сугубый поклон ему от меня.

И настоятель вручил названному иноку один из свитков.

***

Как раз об этой же поре в нескольких днях пути от Преображенской обители маленький сухонький старичок в легком летнем подряснике сидел за врытым под яблонею столиком. Он сосредоточенно окунал в чашку с цветочным чаем сладкий сухарик из пасхального кулича и временами кивал, слушая другого старичка в бараньей душегрейке, весьма округлого лицом и телом.

– Тогда послушник Сисой говорит ему: «Книжник ты изрядный и меня переспорил – тут деваться некуда: твоя взяла. На словах. Только вот беда какая: на деле-то все одно будет по-моему!» А брат Кифа, конечно же, таковыми предерзостными речами крепко опечалился, руками разводит да ответствует смиренно: «Ну коли так, то спаси тебя Господи, брате!» На что послушник Сисой фыркает, что твой кот, подбоченивается – и в крик: «Чего-чего? Это меня-то «спаси Господи»? Да это тебя самого «спаси Господи!»

Сухонький старичок уронил сухарик в чай, сморщился и затрясся. Поперхнувшись глотком, замахал ладошками, зашелся в приступе кашля. Из выпученных глаз его побежали слезы. Округлый старичок в душегрейке привстал; угодливо перегнувшись через стол, занес руку:

– По спине не постучать ли, отец архимандрит?

– Не надобно, отец Памва, всё уже, всё. Спаси тебя Господи! – он сдавленно хрюкнул и помотал головой. – Ох-хо-хо, грехи наши тяж…

Спина его внезапно выпрямилась, а светлые до прозрачности глаза распахнулись, уставясь сквозь отца келаря в неведомую даль.

– Никак, опять узрели нечто, отец архимандрит? – с жадным любопытством прошептал, замерев и нависнув над столом, отец Памва.

– Ага! Чрево твое узрел, отец келарь, – сварливо отозвался сухонький старичок, ткнув твердым узловатым пальцем в упомянутое место. – Эко тебе харчи скитские впрок-то идут! Хе-хе…

Отец Памва быстро отодвинулся, втянув (насколько было возможно) живот, сел и сотворил сокрушенное лицо.

– В путь мне скоро предстоит собираться… – проговорил раздумчиво и как бы самому себе маленький архимандрит. – В путь не дальний, но и не близкий.

– А когда, отче?

– А как срок придет, так и не утаю того.

Он осторожно добыл ложечкою из остывшего чая совсем раскисший сухарик и, смачно причмокивая, принялся доедать его.

***

– Брат Исидор! – продолжил отец Варнава. – Во граде Лемеше сыщешь подворье торговых людей Гроха и Топилы. Отцу их Ярведу-Димитрию, который там же особняком проживает на покое, передашь с благословением моим.

Второй свиток перешел из рук в руки.

– Брат Никон! Оружейная слобода, что в излучине Несыти. Мастеру Ляду-Георгию с молитвами нашими о нем и доме его.

Настоятель отдал последний свиток и широким жестом благословил склоненные перед ним головы:

– Отец казначей выдаст потребное – и с Богом в добрый путь, братие.

Повысив голос в быстро опустевшей келье, позвал:

– Отец Паисий, ты уже здесь? Входи, рыцарь.

Последние слова заставили лекаря на мгновение задержаться в дверях, а его лицо обрело странное выражение:

– Отец игумен, я очень хорошо знаю, в каких случаях ты так ко мне обращаешься. Говори.

– Поговорю непременно – для того и призывал. Но только вначале ты присядешь да почитаешь кое-что... – отец Варнава взял со столика бумажный лист со следами нескольких перегибов. – Сразу скажу, что Вук отправлял мне два письма. Одно, явное, назначалось для отвода глаз, я так разумею, – оно пропало, когда раненый княжич в беспамятстве пребывал. Найдено и похищено, понятное дело. А вот это было зашито в поддоспешник.

Отец Варнава протянул послание и стал расхаживать по келии перед погрузившимся в чтение лекарем. Ненадолго оторвавшись от бумаги, отец Паисий молча вскинул на него глаза.

– Ради Бога прости! – в некотором смущении проговорил настоятель, поспешно отходя к окну и опускаясь в кресло. – Никак от этой привычки отделаться не могу.

Машинально ухватил приземистый горлянчик с чернилами, принялся, как и давеча, беспокойно елозить им по столешнице. С запозданием поймав себя на том, подчеркнуто медленно и твердо отставил подальше. Вздохнул.

– Трое братий, что предо мною от тебя вышли, то гонцы были, не так ли? – нарушил затянувшееся молчание лекарь, откладывая в сторону листок. – Надумал призвать в строй, так сказать, старых дружинников?

– Да.

– Ох Вук, Вук… Боюсь, мастер Зенон может крепко осерчать на твое своеволие.

– Он ведает, кто таков для меня Вук, а довериться полностью никому другому я пока не могу. Даже людям мастера Зенона. Да и серчает-то он так, что стороннему человеку нипочем не догадаться о том. Уж как-нибудь перетерплю. Знаешь ведь, «нет больше той любви, аще кто положит душу свою за други своя». Вот и всё.

– Тебе решать. Дар княжичев следовало бы пробуждать поскорее.

– И спешить надо, и торопиться нельзя – заметь, как любопытно получается. Завтра Белый Ворон должен вернуться из Диевой Котловины – говорить с ним стану. А сам-то что обо всем этом думаешь?

– Давай-ка в первую очередь ты все-таки Ворона послушаешь, – несколько суховато ответил, вставая, отец Паисий. – Мои же соображения пока при себе придержу. Сейчас еще не время для праздных умствований, даже под предлогом ученых комментариев. Не обижайся, сие правильным будет. Сам ведь всё понимаешь. Так что помощи Господней, отец игумен, во трудах твоих – новых да нежданных. А я тебе сегодня же пришлю кое-чего, остроте ума споспешествующего. Обещай пить прилежно, проверю…

Выйдя вслед за лекарем, отец Варнава подозвал келейника:

– Я буду в книжнице. К трапезе не звать.

По узкой и темной лестнице в толще стены он поднялся наверх и оказался в просторной читальне, доверху залитой летним солнцем из многочисленных высоких и узких окон. В проемах между ними и на всем пространстве глухих торцевых стен – от пола до потолка – стояли на полках книги. Внимательно приглядываясь к корешкам, отец Варнава начал обходить их ряды. То приседая на корточки, то взбираясь по приставной лесенке, вынимал книгу за книгой да сносил на один из столов. Наконец шумно вздохнул и, покрутивши головою, погрузился в чтение.

Это познавательное занятие было прервано звуками неторопливых шагов со стороны общей лестницы. Отец Варнава вскинул от страниц лицо, прищурился.

– Виновен, виновен! Уж прости, что покой твой нарушаю, – заговорил нежданный посетитель, пригибаясь в низком проеме и в соответствии с произносимыми словами как бы кланяясь покаянно. – И на келейника своего не гневайся, отец настоятель: грудью встал он на защиту уединения твоего. Ну, здравствовать тебе многая лета, голубчик! Удивлен?

– Да просто обязан был удивиться, – совершенно невозмутимо отозвался игумен, поднимаясь из-за стола. – Гости-то какие высокие к нам пожаловать изволили. Здравствовать и тебе, отец Дионисий!

Они обменялись священническими приветствиями.

– Присаживайся, гостюшко дорогой, – как-никак, с дороги ты, и весьма немалой притом.

– Так ведь не паломническим образом-то шествовал – успел в возке своем насидеться от всей души, даже сверх того, разумеешь ведь. Теперь и постоять хочется, и поразмяться слегка. Тем более, что у тебя тут, слава Богу, и разгуляться есть где! – гость улыбнулся, раскинул руки, демонстрируя отцу Варнаве просторность его же книжницы, и в подтверждение сказанному немного прошелся туда-сюда.

– А над чем трудишься? Позволишь ли взглянуть? – не дожидаясь запрошенного позволения, он наклонился и с бесцеремонным любопытством принялся рассматривать лицевые обложки книг. Перечислил вслух, даже продекламировал: «De humani corporis fabrica», «Die Vermessung der Seele», «Опровержение расхожих заблуждений о мозге и разуме», «Chirurgia magna»… Ишь ты! Силён, братец, силён! А это что такое на тарабарском?

– «Гьюд Ши» или «Четыре Тантры Медицины», тибетский трактат.

– И на тибетском читаешь? Не знал, не знал!

– Куда мне. Это переложение на санскрит. Как там поживает наш славный стольный Дороград, отец Дионисий? Давненько никаких вестей оттуда не получал.

– А что нашему славному граду Дорову соделается-то, отец Варнава? Как встал он некогда на своих двунадесяти холмах, так до скончания всех времен там стоять и будет – супротив стародавних пророчеств, что называется, не попрешь! – гость опять улыбнулся: и показывая, что шутит, и мягко уклоняясь от ответа по существу. – Лучше расскажи, как оно – на новом месте-то?

– По правде говоря, изрядно подрастерял ощущение новизны за эти прошедшие два с лишним года, толком уже и не вспомню сейчас.

– Ну да, ну да… А отчего не спросишь, с чем я к тебе пожаловал?

– А мнится мне, что и сам ты поведаешь, как только нужным сочтешь. Или не так?

– Так, так… Орденцы Седьмой Печати, что в Кюстенландии окопались, какую-то непонятную возню близ рубежей славенских затеяли – слыхал о том?

– Да, – коротко ответил отец Варнава.

– У самих на то вряд ли духу хватило бы. Не иначе как Райх Германский их в спину украдкой подталкивает – что думаешь по этому поводу?

– Пытаюсь припомнить хоть один год, когда не случалось какой-нибудь непонятной возни близ любых рубежей наших. И сомневаюсь, что это германцы, хоть у тебя, отец Дионисий, к ним особая нелюбовь. Давняя и верная.

– Ну да, ну да… Поговаривают, что Славена-де землями прирасти замыслила, жертву послабее да пожирнее присматривает.

– Очень любопытно. И в каких же местах поговаривают – у них или у нас?

– У них. У кюстенландцев больше, у германцев поменьше. Но у германцев вдобавок еще и слухи смутные бродят – что-то этакое о поисках Священного Трона Тедерика и престолонаследии имперском.

– Именно вот так на ухо и шепчут друг дружке: «Что-то этакое о поисках Священного Трона Тедерика и престолонаследии имперском»?

– Не язви. Я надеялся, что к тебе по твоим прежним особым тропкам могло добраться нечто более вразумительное.

– Еще раз смиренно напомню, что уже два года с лишком ничто не движется по тем тропкам ни ко мне, ни от меня. Позарастали они за полной ненадобностью. Отец Дионисий, ты же получше многих осведомлен, чем мы тут теперь занимаемся изо дня в день. Стало быть, и стратигов среди нас искать – пустое дело. Вот забавно: обычно это я взад-вперед за беседою расхаживаю, а нынче ты. Присядь, яви милость. Что о трапезе скажешь – благословишь сюда подать?

– Попозже, пожалуй. А еще третьего дня случился бой в лесу недалеко от вашей обители. Так это?

– Поговаривают или слухи смутные бродят?

– Оставь уже Христа ради, оставь! Каков сейчас младший из Вуковичей, княжич Ягдар-Кирилл? Ты отчего заулыбался вдруг, отец Варнава?

– Одобряю, как любит выражаться мастер Зенон. Да и говоря по правде, откровенно восхищаюсь – славно у вас там службу несут. Сегодня утром пришел в себя. И кто же это о нем во стольном граде Доровом столь быстро любопытство проявил, не поведаешь ли?

– А я как раз и есть тот любопытствующий, коль так уж в точности нуждаешься. Хоть и не во стольном граде нынче пребываю, и не о самом княжиче разговор собирался завести. Отец его, князь Гуровский и Белецкий Иоанн, говорят, чудить стал. Опять всё те же смутные слухи, уж не обессудь. Он тебе ничего не писал в последнее время? Так, случаем?

– Нет. Ничего.