Читать онлайн
"Во снах и на мольберте"

Я вырисовывал черты лица мне не знакомого. Штрих, мазок, звон в ушах. Я видел её во снах. Всегда разную, всегда загадочную, всегда с улыбкой. Она лишала меня здравых мыслей и счастья с каждым днём. Я желал как можно скорее написать её портрет, чтобы и в моей ничтожной реальности я мог изучать этот лик. Чем меня он так манил? Я не знаю. Худое лицо, неестественно голубые глаза, будто они полу слепы, местами лишены цвета вовсе. Острый нос, тонкие сухие губы. Уши, о эти уши в которые я хотел прошептать своё имя, криком она меня не слышит, слегка торчат, да так это забавно смотрится, когда она распускает свои каштановые волосы. На них пара золотых серёжек. Они толи схожи, толи разные как рай и ад. Я понять не могу. Ничего не могу. Отложив кисть я снова бреду к кровати. Ложусь, стараюсь представить её вновь, представить более живую, ведь несмотря на её бодрый взгляд дева словно мёртвая глядит иногда в пустоту, что в её мире не пустошь раз живёт она лишь во снах такова убитого и дурного человека как я? Кто я такой, чтобы так яростно желать встречи с ней. Художник, что не может увековечить свой же сонный силуэт. Все мои картины мне осточертели, половину, что рисовал по молодости я продал, у меня кончались краски и холсты. Четверть, что были по Библейским мотивам пожертвовал Церквям, пусть там вспомнят про меня и моих близких, так рано ушедших. Четверть сжёг. Зачем мне они были тут, если я не мог дописать ту единственную, ради которой сейчас живу? Я не молился богам, молитв не знаю, всё учился держать в руках эти кисти, да и думаю я, что услышав те мои молитвы, то они бы не избавили меня от моей слабости. Ведь эти сны явно проделки жителей преисподней. Я никогда не относил себя к одной категории, я не был художником пейзажей, не писал только натюрморты, но уже битый год обходил портреты стороной. Я всё думал, что у меня они выходят славно, рисовал и знатных в золотых украшениях на шее, и деревенщин с корзинами яблок на фоне зари; все они выходили на славу, свои работы я люблю, и даже себе не позволю говорить плохого. Только вот холст стоящий передо мной уже год с четвертью заставляет биться головой об стену и корить учителей, что те поведали мне не все секреты мастерства. Я больше не брал учеников, кто я такой, чтобы учить кого-то в таком состоянии! Я больше не писал никого и ничего. Дурная привычка дописывать работы приносила мне лишь похвалы, но обернулась для меня смертельной косой. В поисках ошибок, глядя на огонь, что пожирал очередной разрезанный хост я понял неписанную суть своего состояния. Мне нужна была дева, что сидела бы напротив меня и походила бы на призрака моего сновиденья. Мне нужен был лик похожий на образ преследуемый мной и преследовавший меня.

Я долго искал её. Не мог найти. Объездил кучу городов, денег не хватало, но я не брался за кисть, под страхом смерти я этого не делал, под страхом гибели таланта. Работал я кем придётся. Разносил почту, заглядываясь на дочерей получателей, те лишь махали платком провожая меня. Красив я был наверное для них, от чего-то в себе я этого не подмечал. Долго я ездил, мучительно было мне возвращаться обратно, но я вернулся. Заперся в своём маленьком доме. Спал. Долго, просыпался в поту. Дорога меня вымотала, настала зима я заболел. Доктора не вызывал долго, в доме был бардак, да такой, что я мог битый день искать светлую краску, а находил её на столе справа от мольберта. У меня сломались кисти, я не мог выйти, чтобы купить их, мне приходилось перевязывать их верёвками или склеивать лоскуты порезанных мною шуб. Спустя месяц, или после была ещё неделя, неважно, соседка обеспокоенная голодной сторожевой псиной на моём дворе позвала ко мне врача. Стук в дверь. Я нашёл в себе силы встать со стула и отбросив пару одеял направился открывать дверь. Не подумайте, воспитан я был хорошо, как бы плохо мне не было, я бы не заставил старушку ждать на холоде, хоть в доме не было отличительно тепло, но камень всё равно хранил летнюю заботу.

— Иду, — крикнул я поглядывая в окно на два силуэта, гость, помимо врача у меня гость подумал я тогда, но не обрадовался ему. Врач свою работу знает, он привык видеть больного в состоянии ходячего мертвеца, а вот гость в таком виде человека невзлюбит. Но и на этом ладно. Мне было тогда не шибко важно его мнение обо мне, ох я тогда ошибался… — Иду же я! НЕ стучите! Собаку разбудите… ох собака, — вспомнил я, — не лает, неужели откинулась? — спросил также я, открывая кучу замков, меньше всего мне хотел повстречать негодяев во времена мои не лучшие.

— Жива, хозяин, но коль ты её так кормить не будешь, то точно не станет. Нас она знает, свои. Бывали мы часто у друга твоего пока ты в отъезде были, вот и помнит дворняга, — заохала старушка.

— Не дворняга он, истощал вот и кажется простым, а мне его за труды подарил один генер… — тогда я не мог поверить, что не сплю. У старушки стоило бы попросить прошение, что я чуть ли не сбил её тогда, когда чуть ли не подбежал к деве стоящей над моей собакой. Нет! Она бы её не укусила, уважьте собака генерала обучена охранять, а не калечить барышень. Меня окатило холодом, я забыл про жар, мне почудилось, что картины, посланные в Церкви, понравились небесам и они услышали тяготы моего сердца. Как она была прекрасна! А как похожа, отличались только глаза, эта имела приглушённый голубой оттенок. Славная девица, ой славная. Только вот отлетела она от меня как от негодяя с ножиком в руках. Как мне тогда хотелось провалиться под землю от своих действий странных.

— Эй малец! — крикнула старуха, — поди в дом, больной, а побежал. Напугал её, думала что аж заговорит она, так глаза раскрыла. А ну сгинь от неё, а то помирать оставлю, скажу что неизлечимо болен был.

Девушка та на меня взглянула снова. Я отвести взгляда не мог. Будто приворожили меня и… ой как пела душа моя, как ликовала сердце при виде этих черт. Старуха вновь начала кричать. Я опомнился и извинившись перед барышней, про старуху я признаюсь со стыдобой забыл. Позвал их в дом: всё как полагается, старуха приказала отворить занавески и пустить приглушённое солнце. Дева молчала, после я понял, что она нема совсем, но слышит, тогда меня сковала обида, хотел я услышать её тихий голосок, но тут надо мной пошутили.

— Эй, душа моя, сходи, покорми дворнягу. Коль хозяина вылечим, так и друга его тоже выходим. Ты же этих грязных любишь, — скомандовала хозяйка своей спутнице и та очень быстро и проворно вышла из комнаты, будто сбежала от меня, или лишь мне так показалось. — Ты не переживай, она не из пугливых, просто боюсь я за твои картины вот и выгнала, девчушка эта из семьи купеческой, те в проблемы попали и вспомнили что дочь на медика училась, вот и послали ко мне, мол, в ученицы. Она искусство ваше эдакое любит, но руки свои при себе не держит.

Дальше я и не слушал, она что-то говорила про лекарства, а я от окна не мог оторваться, этот прохвост сидел возле неё и ей с рук толи хлеб толи пирог, от чего мне стало как-то грустно. Любит искусство! Не это ли чудо? Бабка, как бы она мне по началу не нравилась, стала меня раздражать, ей стоило оставить эту прелестницу у моих картин, сколько их осталось три? Эти я матери своей рисовал, вот и до сих пор висят тут на стене. Верни её старая, хотелось бы вскрикнуть, но я меру всему знал. Лечит она меня, вот и лежу смирно стыдясь за бардак да рухлядь.

Мне было так плохо, что я не мог более открыть глаза, жар поднимался всё выше и выше, мне казалось, что те двое оставили меня у печи, а сами забрав моего верного друга уехали к купцам. Открыл глаза я под вечер, темно было, но в доме не сыро, печь всё ещё горит, а рядом с кроватью чашка стоит ещё горячая. Кто-то в доме моём был, я долго голову ломал, чтобы вспомнить, кого звал, вспомнил, что друга недавно совсем проводил к вокзалу, он так скоро вернуться не мог. Голову мою успокоил голос старухи позади у выхода.

— Встал голубок, не оставила тебя старушка, помнится твоя мать мне всегда газету заносила по четвергам, я такое не забываю. Останемся мы сегодня у тебя

— Мы? — чуть ли не вскочил я. Неужели не сон был передо мною

— Нана со мною будет, не волнуйся, я к картинам не пущу

— Нана? — переспросил я, да пусть она хоть перережет их, мне нет разницы!

— Странно да? У неё толи мать, толи отец нации не нашей, вот и Натальей звать не хотели. Так с детства и неё повелось Нана, да и писать легче, не говорит же дитё. Там вода нагрета, если температуры нет то можешь ванну принять.

— Да, точно. Буду внизу… скоро буду. Вас мне как величать? Вы про мать мою говорите, а я вас, признаюсь, не помню, — как тепло мне на душе, та дева в доме моём, имя я её знаю да так приятно мне его называть.

— Марфой меня зови. Баба, бабушка не нужно, не так стара лишь 70 год идёт, вас переживу, как говорят, — она ушла, я уже забыл о болезни правда голова предательски болела, но кто она такая, чтобы быть причиной не спуститься к Нане.

Вскоре я был уже внизу, девушка сидела за столом поодаль от меня, видимо пугал я её видом своим. Как сердце щемит от этого люди! Мне хотелось под землю провалиться когда эти глаза смотрели на меня, что дурень всё ещё глазел на неё с двери, так боязно и кратко. Я сел, сменить место не осмелился. Разговор не шёл, я вспомнил про ужин; кто готовил понять не мог, я же отпустил девчушку, что помогала мне.

— Нана готовила, ты совсем запустили хозяйство. Она у нас девушка щедрая должен ей всё равно будешь. Попробуй хоть, — прояснила старуха, Марфа. Так тепло было, будто солнце в тарелке, но я не настолько голоден был, чтобы бредить. Соседи художника такого подкармливали, мне было и лестно и паршиво. Готовить я не любил вот и не возражал.

— Вкусно, Нана, — как же был я счастлив ей так назвать, так сладко это было для меня. Я словно игрушке обрадовавшийся ребёнок готов был улыбаться весь день, но сдержался. Знаю такого сдержанные дамы не любят, не подумайте, я не был амурных дел любитель, просто по ней видно, возле неё мне хотелось вести себя прилично. Она замялась, толи от комплимента к её блюду, толи от моего взгляда, только вот, мне хотелось с ней поговорить больше, — Пардон, могу ли я вас так называть, просто Марфа назвала ваше имя мне, вот я и без спросу, — я растерялся. Она не могла ответить, лишь кивнула и притихла. — Спасибо, значит буду звать вас Наной, — ободрил её я, мне хотелось сказать ей, что ей нечего стесняться немоту, я хочу научиться понимать её без слов.

Признаюсь.

И меня напугал мой напор, но то были совершенно искренние эмоции. Но и в этом я потом усомнился. Он не улыбалась мне так как я видел во снах, мне это не нравилось и я ненавидел себя за это. Мне от чего-то не нравилось сравнивать её с девушкой из сна, но и обойти сравнения я не мог – они как две капли воды.

— Нана, — она мило взглянула на меня, почему я находил милоту в её грустных глазах, — Марфа сказала, что вам приглянулись мои картины. Я могу вам показать те, что остались в доме.

— Мне тоже тогда покажешь, — перебила Марфа, тон отчего-то у неё был обеспокоенный.

— Да, конечно, тогда выйдем со стола вместе, я достану пару с чердака, напомнили мне вы про пару оставшихся там, — не всё я продал. Мне казалось, что я легче расставался с картинами чем это было на самом деле. Спрятал ведь их от купеческих глаз да и забыл.

— Раз так хорошо милок, — она успокоилась, — я твою семью знаю, воспитание тоже вижу, но боялась одних отпускать

— Марфа! — крикнул я и напугал мою прелестницу, — что бы вам в голову не приходило, выбросьте! Не нужно обо мне гадостей думать, я ни разу ничего дурного не делал, да и не думал даже. Люблю я людей, что искусство ценят, вот и предложил. Нана, если вам не удобно, — она подняла руку, после начала махать головой, мол «нет», мне стало приятно от такой реакции, правда, не знаю, соврал ли я Марфе тогда или нет.

— Не кричи. Ты такой шустрый что-то, мы могли бы и не оставаться.

Как это не оставаться – подумал я, после вспомнил, что сижу за столом с доктором и с её ученицей. Как же так сложилось. Кто в здравом уме так обрадуется людям с улицы. Судьба смеётся видя как в моей голове крутятся шестерёнки, что я давно не смазывал маслом.

Мы закончили говоря о моей простуде. Я проводил их в гостиную и попросил подождать меня пока я не сполосну посуду. Нане я этого сделать не позволил, что она за гостья такая! Марфа же приготовила самовар. Как оказалось они попросили принести одного человека продукты. О том что у меня не было даже луку я забыл. В общем вернулся я быстро, голова гудела, но стоило мне взглянуть на около окна стоящую фигуру, простуда отступала.

— Ещё минуту, — сказал я распутывая ткань, в которую замотал три картины. — Я рисовать любил ещё с детства, — чтобы скоротать начал я. Однако больше я хотел рассказать о себе Нане, я хотел, чтобы она узнала обо мне, и, если я всё еще любим богам, обратила на меня чуть больше внимания. — Тогда матушка моя позвала в дом первого учителя. Это сейчас тут такой бардак. Я про него совсем забыл, пардон. До смерти родителей тут было много гостей, я сбегал в разные города и учился у разных мастеров. Эти картины, я рисовал в разные периоды роста моего таланта. Эту, — я повернул к ним первый, самый хрупкий и старый холст, — я рисовал одну из первых, не считая ученических картин. Этот сад был у моего дедушки, а занималась им его жена. Красивый не так ли Нана? — она ничего не ответила, ни одного движения не подала, рассматривала моё чудовище, так я называл этот полотно, но ценил его больше всех, признаюсь, — они по итогу умерли от чахотки, дом достался их сыну и он про сад забыл. Сколь бы я не пытался увидеть подобную красоту в мире природы созданной человеком, мне не удавалось.

Нана захлопала, ей, оказалось, нравились мои слова. Я дружил с писателями и поэтами, ведь все мы люди творчества, но никогда не верил им, что слова тоже могут как кисти рисовать картину. Похоже сейчас они рисуют в её глазах мне большее признание и интерес.

— Эта была написана незадолго до смерти родителей, тогда мы были в большом городе, я выдавал сестру замуж за одного очень хорошего человека. Именно в том городе я увидел эту статую и просто заставил их в день церемонии постоять там для моей картины, это как раз моя сестра. Красавица и вся в мать, — я показал на девушку на картине. Тогда она была в белом платье, с кудрявыми светлыми волосами, что спадали с плеч. Эти голубые глаза правда были от отца, в остальном моя Екатерина был копия матушка. Рядом стоял её муж, не знаю, был ли он таковым на картине, не помню, расписались ли они до или после этого. Он был человеком хорошим… и сынишка у них был загляденье, бывало принимали его за моего – много из маминой пароды перенял.

— А где же сестра? Я про родителей слышала, а Катю давно уж тут нет.

— Так у родителей она, — сквозь зубы сказал я. Я не хотел показаться грубым, сам виноват, что рассказывать начал только вот больно мне до сих пор, — Они перебраться хотели, всё место не могли найти. Купили билеты на корабль. Долго я ждал вестей с той стороны света. Через месяц или более пришло письмо, но не от неё, а от людей, что сообщили весть… в общем соболезнования они приносили. Простите, что тему такую завёл. Вот третья, — тут я снова замолк. Вспомнилось мне как я после этой картины из мира пропал, как лишь во снах жил. Теперь Нана передо мной сидит, только вот что-то тревожно мне всё равно. — Это храм, тоже в городе его увидел. Тогда я подумал, что больше из дома не ногой, заболел сильно поэтому тоже дорог этот холст как память. Вот такая вот жизнь художника. Те что на стенах висят и подпись сбоку огромную имеют, я матушке рисовал, она гордилась очень вот и просила росписи ставить, да так чтоб видно было. Какая вам, Нана, больше понравилась?

Она долго молчала, на её языке и жеста не выдавала, после прошлась по комнате и указала на мольберт. Моё сердце в пятки убежало, я не мог вспомнить что на нём рисовал. Как оказалось там картина только начата была, позади ночь лунная, колесницы, кони и силуэт. Я начал с наряда платье было на ней во снах воздушное, я очень долго выбирал технику этих линий. Лица не было, то и к лучшему. Я бы не смог объяснить, что девушка, видевшая меня впервые – частая гостья в моих снах и мыслях.

— Эта новая. Потерял я вдохновение, но замечу глаз у вас намётан – последние мои картины были лучшими. Если удастся выкупить я вам их покажу, — что за желание вернуть мои роботы? Нет я просто хотел их подарить ей, подарить ей всё чем дорожил. Как мне было неприятно осознавать, что так веду себя с незнакомой мне леди. Могу ли я назвать это любовью или это наваждение что сведёт меня с ума. — А вам, Марфа?

— А, — отозвалась она отведя взгляд от храма, — эта, — указала на него же, — тут, там жила я долго, много людей в храме этом вспоминала. Да ну тебя! Слёзы на глаза наводишь подлец!

От её слов мне обидно не стало. Тронуло меня, гордость взяла за свои работы, что такие чувства вызывают.

— Хотите я вам нарисую такую? Эту подарить не могу, но похожую, выйдет даже лучше обещаю, — заявил я

— А можно? — спросила она так, будто не сама же выхаживала незнакомого ей бедолагу, будто не она тратила силы приглядывая за мною весь этот день. Что это за отношение к своей же доброте?!

— Да, обязательно напишу! Марфа вы только подождите немного, — пообещал я и поймал на себе совсем другой взгляд девицы, она смотрела ошарашено и так спокойно, что мне казалось, я не выдержу и заставлю её сидеть напротив мольберта всю ночь. Меня убила эта мягкая улыбка. Я забыл как дышать и отвёл взгляд. Это было не то что я искал, дева во снах улыбалась ярко, играючи, она манила за собой любовью грязной, а Нана, о, эта Нана, она просто глядела на меня как на очень доброго человека. — Только обещайте, что заберёте картину, — только и попросил я старуху.

— Не беспокойся, живу я тут не далеко, Нана будет заходить проведывать больного, она скажет как ты закончишь.

— Нана?!

Девушка мягко кивнула и полезла в сумочку. Спустя долгие попытки что-то в ней отыскать она как надутый ребёнок села на кресло, чтобы эта чёрная дыра обрела опору под собою. После по мне девица протянула документ показывающий, что она и правда врач. Будто я в этом сомневался! Не окажись она им, я бы всё рано не отказался бы от её заботы.

— Хорошо, вы я вижу устали. Я постелю вам в гостевых

— Дай вещи мы сами уложимся, подушки где лежат? — перебили меня

— Как можно так к гостям

— Мы тебе не гости, а врачи. Или ты не болен?

Как не болен?! Да если они меня покинут я тут же умру от горя, подумал тогда я и вспомнил про головную боль. Жар вновь поднимался, но я не жаловался, этот жалкий организм не дал слабину болезни во время столь прекрасного разговора, этому я уже рад.

— Болен. Ужасно болен. Спасибо вам, — я поклонился и встал, заметив, что Нана тоже застыла в поклоне. Значит воспитана тоже по-старому. Вот уж судьба поиграла с нашей встречей. — Позвольте вас проводить. Вещи в комнатах.

***

На утро они покинули мой дом. Я тут же забыл про болезнь и отправил письмо в местный банк, чтобы те вернули мне часть вложений. Думал помру также, без использования в наследство полученных богатств, только вот деньги понадобились не малые. Картины больше продавать не хотелось, наоборот я отправил пару бедолаг искать мою подпись на холстах аукционных экспонатов. Откройте глаза! У меня появился человек, которому я хочу показать все эти красоты. Пусть исчезнет навеки этот злобный силуэт! Она совершенно другая, мягкая, кроткая, волшебная. Я нанял людей, они навели порядок в моём доме, нанял повара, он будет готовить еду для моего гостя. Отправил подарок в дом старухи. Прошло для три, я не спал ночами, всё писал в документах что-то. Будто это было чистосердечным признанием, что этот художник пройдоха хочет жить, он хочет творить! На третий день болезнь вернулась, я снова слёг. Слава теперь мне было кого отправить и вызвать врача. Я ждал Марфу и никак не желал видеть с ней сей милое создание. Снова болен я перед ней. Они, признаюсь, выходили меня очень быстро. В тот вечер уже я пригласил их на обед. Они остались, как родные. Только тогда я уже был так опечален их утренним уходом, что не дожидавшись его начал разговор прям за столом.

— Нана, — я всё приструнивал себя не назвать её «голубушкой», или «светом моих очей», как это любят делать мои друзья по творчеству. Они всё время находят неземные описания именуя их эпитетами, не об этом, — Вам нравятся мои картины?

Она кивнула, да так сладко, что мне хотелось тут же забрать её и назвать хозяйкой дома, отец был бы рад увидев что кровь дворянства стала побеждать шалопая-художника. Хотя не те времена, чтобы об этом думать ой не те.

— Станьте моей музой, — сказал я как можно нежнее, мне самому мой голос показался необычным, он был похож на мягкую акварель на качественной бумаге, — Я напишу вас. Прошу! Позвольте этой мечте художника свершится.

Тут-то я заметил, что Марфа молчит. Далее от моих слов у неё поднялось настроение и она снова загрустила. Мне казалось, что её терзали сомнения, и, почему-то, сердце так и пело, что она рассматривает меня, как вора сердца её помощницы. Да будь это так, я был бы чрезмерно счастлив. Ведь именно у них, у стариков, на это глаз намётан.

— Ты поди забрать её хочешь, — прервала она мои догадки, — обидишь девку, я управу найду, ты сынок не смотри, что я доктор. Признаюсь клятву я хоть и давала, только вот терять мне внучок нечего.

— Да что вы так! — вскрикнул я, признаюсь меня обрадовало счастливое волнение в глазах моей дамы, но возмутился я вовсе не ради игры. Мне действительно обидно, что моё имя вызывает у них дурные мысли.

Предостерегая, что рассказ затянется я не буду говорить сколько умолял старуху поверить в искренность своих слов. Сказал что также дорисую обещанную ей картину. На утро они ушли, но моя Нана обещала вернуться. Да. Обещала лично она! Эта записка из её блокнота теперь лежит у меня в столе под замком. Я впервые увидел её каллиграфичный почерк, а для неё, для девы, что не имеет голоса – эти буквы всё равно для меня, что первые услышанные её слова. Это голос на бумаге. Я ждал её два дня. Почти не спал. Признаюсь, сны мои все были в кошмарах. Всё равно я подмечал различия между девушками и как безумец искал в личике Наны очертание этой чертовки. Не ругайтесь за название, я прочёл, что так отзывался о девушке из сна один писатель, когда-то поэт. Стук в дверь отдался в моём сердце болью и радостью. Я никогда не бегал, не любил это занятие, но тогда оказался на крыльце быстрее своего помощника.

Я открыл дверь, на меня смотрела немного наклонив голову молодая девушка, в бархатном платье, в перчатках, словом очень статная и неотразимо красивой. Её взгляд прожигал меня, и только потом, я понял, что она просто ждёт, пока я заговорю. Сама начать разговор она не могла, ведь перо мной стояла моя приглашенная Нана!

— Нана, — я не знал что сказать. Вместо тихой медсестры ко мне на порог заявилась настоящая купеческая дочь, соседи глядели в оба на неё и её экипаж. Я опомнился лишь когда она передала мне листок

Мой папа отправил меня к вам с визитом. Он просил передать, что давно искал художника для портрета. Мама сказала, что хочет с вами познакомиться, но оба они не тут и будут е скоро, однако слава о вас велика. Папа сказал, что вам следует аккуратно выбирать кисти, иначе кисти ваши вам будут не впору.

Я всем сердцем верил, что последнюю строку она переписала из письма купца и про кисти они говорили далеко не беличьи, а про мои. Я бы тоже боялся за дочь и дал себе обещание, что покажу её семье всё своё воспитание и если бы только мог, то тут же рассказал им о своих восхитительных родителях.

Нану я впустил в дом и провёл в комнату ей знакомую. Тут я показывал ей картины. Она сразу подметила новые полотна и не сводила с них взгляд пока я настраивал мольберт. Дел у меня было много, я подбирал краски, думал над композицией. Она сменила тему изучения на книги, что были напротив моего стола, чисто планом эстетическим, однако её силуэт у гаснущего окна заставил моё сердце художника застыть, я долго смотрел на неё вплоть до того, как она отстранилась смущённо отпустив глаза.

— Я прошу прощение Нана, — меньше всего мне хотелось недопониманий и страха между нами, ведь прекрасно понимал, что эта дева не могла мне задать и вопроса лишнего, — вы просто так красивы, что мне кажется это будет моей лучшей картиной. Я буду говорить с вами, а вы в любой момент можете мне писать на бумаге. Только не бойтесь моих взглядов, я человек искусства – мне важно подмечать каждую вашу черту. Если вам вдруг станет неприятно, то сразу напишите мне об этом, — она притихла, не то, что бы она была шумной, для неё это определение обозначало – неподвижной нежели неразговорчивой. — Я клянусь вам, что ничего дурного у меня в мыслях нет.

Я был искренен ведь сам не понимал кто мне нравится больше, девушка напротив моего мольберта или дева во сне. Меня манили глаза призрака и человечность Наны. Забывшись я начал рисовать. Каждый мой штрих доставлял мне удовольствие. С этими домашними делами я совсем позабыл это чувство, впервые я так долго готовился к началу работы. Каждый штрих заставлял меня обдумывать его, но то не было больной осторожностью, что губит талант, нет. Я был уверен, что Нана просто не может, не получиться на моей картине, только вот вырисовывая её силуэт я вдруг стал вспоминать деву из сна. Может она решила поглумиться над моей душонкой, но от чего же тогда выбрала душонку художника? Тоска меня укрыла, мне стало совестно, что смотря на прекрасную деву, я вспоминал тянущего в гроб меня призрака ночного кошмара. К вечеру, когда я понял, что моя Нана заскучала я предложил ей прогуляться по городу. Та быстро оживилась и договорившись одеться по-простому мы вышли на вечернюю улицу. Пёс мой жив здоров проводил нас парой слов и снова улёгся у калитки. Гуляли мы долго, я читал выведенные на скорость строки Наны и удивлялся как бывает интересно такое общение. Признаюсь, думал я, что так можно только в письмах друзьям, никогда бы не подумал, что буду прогуливаться так. Вернулись мы поздно. Дама был уже готов обед и Нане это очень понравилось, видимо, она увидела изменения в моём доме, после Нана спросила меня может ли она отдать приказ подготовить повозку, признаюсь, я про это совсем забыл. Я спутал свои мечты и явь, я от чего-то думал, что девушка никогда больше меня не покинет. Глупец!

— Нана, — не оставил надежд я, — может вы пожелаете остаться? — дальше я не знал, что говорить, хотелось попросить её быть рядом, однако она не знает тайных желаний моего сердца. Под тайными желаниями я не имею ничего плохого. Просто, я хочу видеть её чаще, хочу, чтобы именно её образ снился мне, и я позабыл того призрака, хочу влюбиться в эти голубые, а не прозрачные, глаза.

На дощечке она долго писала и стирала ответ, однако мои слова её не напугали и не опечалили. Этому я уже рад.

— Моги ли я? Меня не правильно поймут, если я не вернусь домой простите, — прочёл тогда я. И правда. Она всё же девушка, ещё и не замужем, и я такой же неженатый, — Я понял, тогда, когда мне стоит вас ждать? Точнее моя дверь всегда для вас открыта, в любую минуту, но я хочу знать сколько мне придётся прождать вашего визита.

Девушка задумалась. Она смутилась от моих слов и сменив листок снова начала писать.

— Не смогу на ближайших днях. Матушка отправила мне список многих дел. Я отправлю вам заведомо письмо, — снова от чего-то вслух прочёл я. Грусть показывать было некрасиво с моей стороне и досаду тоже. Я принял эти слова и мы продолжили трапезу. Экипаж был собран как раз во время и она уехала.

Долго я бродил по пустому дому встречаясь глазами с прислугой. Их шаги от чего-то совсем не отражались на моём слухе. В конце концов я забрёл в комнату с мольбертом. Листал книгу, что чуть раньше была у неё в руках, это был роман какого-то писателя и вроде я его уже читал. Вернувшись к мольберту я не решался взяться за кисть. Мне стало мерещиться мысль, что с последним штрихом я потеряю Нану. Глупо ли это? Я не нашёл тут ответа и уснул в той же комнате, однако спал ли я?

Та дева, что похожа на мою Нану, снова плелась по моим следам. Я ходил по серому лабиринту и попадав в зеркальные повороты. Я не видел себя в отражении, будто меня не существовало. Я не мог понять в чём тут смысл, толи мне давали точно понять, что, где живёт эта дева, не живу я. Мне там не существует, как и этого призрака в моей реальности. Я смотри на свои руки и всегда они разный, то в красках, то проткнуты кистями и в крови, то чёрные будто их и нет в темноте. Меня заставляли красить цветы. Дева ходила рядом и мило садилась около меня указывая на пропуски в моей работе. Она пленяла меня своим видом, а после появлялась в пустоте и душила меня. Она уничтожала меня по-разному, иногда и вовсе думал, что проснулся, но увидав её в окне сходил с ума и отмахивался ото сна до тех пор, пока не сваливал на себя что-то тяжёлое, острое или горячее.

Так прошла эта страшная неделя. Вестей от Наны всё не было. Мне стало страшно, что она вовсе была таким же ведением как и тот кошмар, однако в день, в очень грозный день, а точнее под его конец, в двенадцатом часу в дверь постучали. Я не открыл дверь сам, послал помощника, а сам встал так, чтобы точно мог увидеть гостя, но отойти, в случае нежеланной встречи. Долго я там не простоял, увидев мокрую насквозь девушку, заплаканную и без сопровождения в такое время, я мигом подскочил к двери и приказал приготовить чистую одежду и тёплую ванну. Нана дрожала, она смотрела на меня с чувством непонятным, будто только тут искала спасение, но и не желала это принимать. Спустя пол часа я принёс ей чаю к камину, у которого приказал усадить после ванны. Она отогрелась и появившийся румянец на щеках меня обрадовал. Чай она приняла осторожно, на меня не смотря и жестом показала перо и лист, как же это было мило. Писала она долго и мне легче показать эту записку, что хранится в моём старом пиджаке, в скрытом его кармашке.

Мне очень стыдно тревожить вас в такой час. Однако я думала что не увижусь с вами больше. Маменька с папенькой решили выдать меня замуж за одного незнакомого мне человека. Они сказали что желают мне счастья, только вот мне от чего-то грустно. Не знаю почему, но я хотела рассказать это вам. Простите

Читая это через её плечо я её остановил. Она всё ещё дрожала и я тогда принял на себя смелость подумать, что знаю причину её решения. Забрав у неё этот листок, я присел около неё на колени, она хотела меня оттолкнуть, но я бы всё равно ушёл после сказанного.

— Нана, ты… — тогда меня смутили сомнения, вдруг в голове засел вопрос по какой причине эта девушка так мне приглянулась? Может быть такие раздумья ничего иное как бред после кошмаров, ведь тогда я должен был без колебаний предложить ей своё сердце. — Нана, ты правильно сделала, что пришла сюда. Я уже говорил, что мой дом для тебя открыт всегда. Только вот Нана…

Девушка тогда отвела взгляд, мне не хватало смелости сказать ей о своих чувствах. Ведь если её так огорчило замужество, то почему я должен был быть уверен, что моё предложение не испортит её ко мне доверие. Она снова взялась за перо.

— Причина, по которой я бежала сюда, весьма стыдлива для меня, — она остановилась, но взглянув, что я отчего-то тогда отпустил ей руку продолжила, — мне захотелось, чтобы именно вы знали об этом, и именно вы были у меня тогда в мыслях.

— Нана, — отозвал её я, — мне… я очень рад что ты тут. Не беспокойся о неудобствах, если хочешь я пошлю письмо твоим родителям о твоём здесь пребывании, — не успел я закончить она снова начала писать.

— В роли кого вы выступите? Они примчатся сюда как только

— В роли кого ты пожелаешь, — я не любил, да и не умел говорить красиво, мне просто хотелось сказать то, что чувствую и о чём думаю. Остальное меня не беспокоило.

Она долго думала над моими словами, я всё также сидел возле неё и ждал когда же листка коснуться чернила. Мне было страшно получить просьбу о сопровождении её домой, ведь нам только удалось увидеться. Девушка снова убрала перо от листка и взглянула на меня. Нерешительно, по-девичьи прекрасно, она хотела наклониться ко мне, но резко отвела взгляд в сторону.

— Нана, — хотел было я что-то у неё спросить, но, раз её чувства заставляют её колебаться, то я не буду просить её делать то, над чем она пока ещё думает.

Я хотел было встать и поинтересоваться не голодна ли она, однако поднял глаза я снова встретил этот робкий, задумчивый взгляд. Мне не хотелось тогда ничего, будто это «ничего» и не существовало, я просто молил того, кто бы меня не слышал, продлить это мгновение чуть больше, дать чуть дольше насладиться этой бездвижной и очаровывающей картиной.

Я чуть приподнялся, однако полностью встать мне не позволяли, руки Наны были положены на мои и чувствуя их мне хотелось расцеловать эти запястья. Я не понял как это случилось и губы этой деву оказались сплетёнными с моими. То был робкий, ванильный поцелуй. Если бы я писал его одним цветом, то выбрал бы нежно-нежно розовый. Этот поцелуй сводил с ума, я боялся сделать что-то не так и прервать его. Робость Наны хотела сыграть плохую шутку, однако в этот раз я набрался смелости и поменялся с девушкой местами сев на кресло и посадив её на свои колени. Она испугалась, но меня не оттолкнула, тогда я был настолько счастлив, что не могу и описать словами. Если все говорят о бабочках в животе при первом поцелуи, то подскажите мне как заставить их там поселится. За первым поцелуем последовал второй. Более скорый, но не менее сладкий. Таким образом я получил ответ на свой вопрос, а Нана показала свои чувства не через листок с пером. Говорить мы после не стали. Согретая мною девушка, так и уснула у меня на руках и если бы я не беспокоился об её удобстве, то не расставался бы с ней вовсе, а спал бы так на кресле всю ночь, однако она точно устала и в сидячей позе точно бы не выспалась, как в подготовленной мною комнате.