Читать онлайн
"Медуза"

Памяти П.

Мы сидим во дворике контейнерной общаги, что в Ангермунде под Дюссельдорфом, и неспеша нарезываем охлажденную водку немецкого разлива, закусывая зеленью и местными колбасками. Солнце жарит по-южному, как ему и положено в пятидесятых широтах, мы молоды и полны сил, а у власти еще даже не Меркель, а положительный Шрёдер, из социал-демократов. Он заботится чтоб богатые не наглели, а бедные не становились еще беднее - ну, насколько это возможно при капитализме.

"Мунд" по-немецки рот, но сокращенно так называют еще и "мюндунг", то есть место впадения какой-нибудь речки в другую, ну или во что-то еще. Поэтому место и называется Ангермунд: Ангер, местная речка, на которой немцы устроили большую запруду для хозяйственных нужд и купанья, где-то недалеко во что-то впадает. И можно даже сказать во что, это невеликий секрет - в речку Неандер, вот во что.

Ангер впадает в Неандер - всё это как-то уж чересчур по-немецки, поэтому на место впадения никто, как кажется, из общажных жителей так ни разу и не ходил - достаточно местной запруды, из-за которой получилось приличное озеро с живописным островком посередине. Ну а уж про Неандер и вообще незачем распространяться: речка и речка, известна во всём свете, поскольку когда-то тут обнаружили стоянку неандертальцев. "Таль" по-немецки долина, Неандерталь - это "долина Неандера", вот и получается неандерталец...

Когда я пишу "мы сидим", то имею в виду себя и Медузу. Муж Медузы Андрей не пьет вообще, он целыми днями торчит на озере, пытаясь выловить там каких-то карасиков. Медуза зовет мужа на людях Мандреем, видимо что-то имея в виду, но местный народ, то есть жители общаги, не решаются подхватывать это прозвище, помня о коротком прямом в переносицу, который Мандрей уже пару раз здесь продемонстрировал и от которого у пострадавшего вокруг глаз на пару месяцев образуются как бы очки: сперва черно-фиолетовые, а затем постепенно переходящие в багровый и далее в желто-зеленый.

Оба они, то есть Андрей и Медуза, родом из Ёбурга, как в Екатеринбурге называют Свердловск, только Андрей исконно пролетарская косточка, а Медуза из какой-то тамошней ученой знати, типа профессоров и доцентов - так уж у них получилось с браком. И кажется оба этим очень довольны: Андрей тянется к просвещенной Медузе, а она опекает его почти по-отечески. Материнство она, как убежденная чайлд-фри, презирает и детей не планирует.

Разница между ними еще и в другом: Андрей прирожденный русак, а Медуза - из караимов. Поскольку ученые так и не могут доказать окончательно их хазарские корни, Медуза предпочитает семитскую версию, давно уже учит иврит и даже собиралась ехать "сдаваться" в Израиль... - но потом передумала из-за жары. "Я всё это не люблю... потеть", - убедительно говорит она, объясняя желающим свое решение ехать в Германию. Вообще же решать что-либо Медуза не любит и обычно нагружает проблемами Андрея - а потом строго следует его указаниям, которые, как наверно понятно каждому, навеяны ее же особым влиянием на мужа. "Гармоничная пара..." - так в общаге говорят про них многие.

Вакханалия чувств заменяет многим людям смысл жизни - которого, как утверждают специалисты, нету вообще, ну разве что у каких-то великих гениев или тому подобных. Обычным, земным людям лучше о смысле жизни не думать, они не "незаменимые", как это говорилось при Сталине, и на место учительницы, или какого-нибудь шофера, или даже доцента всегда можно поставить замену: и не будет заметно разницы.

Медузин Андрюша этого, вероятно, не понимает, занятый своим рыболовством, но Медуза думает о смысле жизни постоянно - хотя, конечно, и она в меру своих возможностей.

Амуры как выход из экзистенциального тупика она себе разрешить не может - не позволяет строгое караимское воспитание, - но секс на стороне у нее безусловно присутствует, во всяком случае ее заплывы на островок посреди озера с различными пляжными мужчинами не остаются совсем незамеченными. И это только то, что видно буквально каждому.

Андрею аферы жены, похоже, по барабану... но этого мы, понятно, не знаем - пока что-нибудь не случилось. Меня, кстати, Медузина раскованность пока не касается - у нас с ней "высокие отношения": мы спорим о литературе, о психологии, решаем наперегонки одни и те же кроссворды и занимаем себя интеллектуальными играми из специальных сборников. Во мне она ценит цельность и "эмоциональный опыт", как она это называет: я уже дважды в разводе - это еще на родине, - а тут успел отсидеть десять месяцев в тюрьме в Крефельде, недалеко от Ангермунда. Это даже больше, чем Медузин Андрей получил за "телесные средней тяжести", сломав руку одному из случайно попавшихся ему в гневе прохожих. В Крефельде, собственно, мы и познакомились - Медуза навещала в тюрьме Андрея, а я случайно оказался тогда в комнате для свиданий: как раз наводил там порядок с ведром и шваброй.

...Мобильная связь в те далекие времена была еще в самом зачатке: мобилки весили по килограмму, снабжались нелепой выдвижной антенной, а стоимость телефонов делала их недоступной роскошью.

Зато возле платформы электрички в Ангермунде имелось сразу восемь телефонных будок, звонить из которых можно было по всему свету - более того, каждая будка имела свой номер и в нее тоже можно было звонить отовсюду.

- Сходим на станцию? - тянет меня за рукав футболки Медуза. - Мне надо кое-кому позвонить.

- Пошли... - легко соглашаюсь я. Выпили мы пока немного - почему и не прогуляться...

- А давай будем прятать евреев... – вдруг предлагает Медуза по пути к станции. – Мы будем типа героями, а они такие несчастненькие – и им за нами будет как за каменной стеной.

Я улыбаюсь: в такое мы еще не играли.

- А что? – продолжает она. – Я поговорю с Николенькой.

Николенька, или просто Колян, - это один из ее обожателей. Недавно он занялся недвижимостью на левые деньги с материка, как мы здесь называем бывший Союз, и теперь у него сплошь ангары, полуразрушенные фабричные здания и даже одна небольшая судоверфь в Любеке. Там, вероятно, и придется прятать евреев.

- Мысль хорошая... – говорю я. – Только где же мы их возьмем? И захотят ли они прятаться?

- А мы их сперва напугаем! – ни мгновения не задумываясь отвечает Медуза. – Разошлем листочки, что мол тогда-то туда-то явиться с вещами. Запас еды на три дня и всё такое... А потом мы подъедем на бусике и всех их спрячем. Ты умеешь водить автобус?

- Не знаю... – отвечаю я неуверенно. – А что там водить? Завел мотор и едешь себе...

- Вот видишь, – восклицает Медуза, – как всё чудесненько складывается!

- А автобус-то мы откуда возьмем? – спрашиваю я.

- Автобусов на кольце 47-го маршрута полно. Стоят себе стадом, моторы работают, а водители в диспетчерской будочке точат лясы - я видела.

- Как это ты всё примечаешь... – удивляюсь я.

Медуза довольно улыбается. Лицо у нее слегка отстраненное, глаза не в фокусе и устремлены куда-то в запредельную небесную ширь. Она уже с головой в своих планах и проектах - порою излишне брутальных, как мне иногда кажется. Но ведь простого выхода из экзистенциального тупика никто и не предлагает...

Хазарский иудаизм, как утверждают, был скорее всего талмудическим - а вот у караиов Талмуд не приветствуется. Это обстоятельство очень по душе Медузе, не слишком склонной к упорным занятиям. "Кто это тут опять иудит?!" - громко вопрошает она, когда в общажной кухне среди женщин-хозяек, изнывающих от невостребованности и незнания местного языка, разгорается очередная свара. На Медузу косятся, но одергивать побаиваются - по бумагам она, так же как и они, официально признанный еврейский контингент из "Империи Зла".

Про "Империю" это, к сожалению, не шутка: некоторые из "бывших" настолько рады, что вырвались заграницу и живут тут на всём готовом, что буквально возненавидели Родину и всей душой влюблены в Германию и германское... Короткая память: еще живы кой-где старички-эсэсовцы и, кстати, в самом Ангермунде тоже - городок этот не из бедных, а бедных в СС, как известно, не брали, разве что за редкими исключениями.

На тумбе недалеко от станции - афиша по-русски: "Вечер поэзии. Новые стихи прочтут лауреаты Международного конкурса Ульяна Шереметьева и Марина Гершенович".

"Международного" написано с большой буквы. За будущее тревожно всем - явление это вне географии.

- Ой, ну прям как твои Манна Мохнатова и Мандарина Ливановна, - глумится Медуза.

- Да уж они обе всё же позначимее Ебенщикова или, тем более, Бутербродского, - без выражения возражаю я, не поддаваясь на провокацию.

- Ты отлично знаешь, что я не переношу экзерсисы Бродского! - возражает она. И тут же разражается экспромтом, написанным, как я уверен, всё же заранее:

"И выплывают на стремнину

Плоты с босыми мудаками -

Мудилы алчно рвут свинину,

Едят руками".

- Красиво... - одобрительно замечаю я. - Образно. А главное, можно без потери качества подставить в строку что угодно... - Я задумываюсь.

"Поэты травят Хейфец Нину

Бурундуками..."

- Тоже хорошо, - соглашается Медуза. - А что это за Нина?

- Просто Нина... - отвечаю я. Интернетов еще нет, и тут же проверить сказанное про Хейфец невозможно.

- А бурундуки... - простодушно интересуется Медуза. - Они какие?

- Как Чип и Дейл... - охотно поясняю я.

- О-о! - восторженно восклицает она. - Это как мы с тобой. "Чип и Дейл спешат на помощь..." А ты точно сможешь угнать автобус?

В ответ я молчу, а мы тем временем подходим к телефонным кабинам.

А потом была поездка в Италию. Там, недалеко от Венеции, у меня давно уже отсвечивала одна бывшая подружка, которая, если судить по нашим письмам друг другу, была не совсем бывшей - либо ее итальянский муж как-то не соответствовал, либо местный язык был ею еще не вполне освоен... в общем в переписке мы делились многим, даже слишком многим, и мне, понятно, очень хотелось увидеть воочию, как она там устроилась.

Медуза же страшно любила море, что неудивительно для выходцев из Свердловска, да и прозвище ее тоже что-то об этом говорило.

В общем, мы забронировали по почте квартирку в Лидо-ди-Езоло, в двух шагах от Венеции, а мой шеф на работе расщедрился и разрешил мне ехать в Италию на служебном бусе - если, понятно, я за свой счет оформлю на него дополнительную заграничную страховку от ущерба.

Всё это в целом выходило по деньгам почти как расходы на самолет и отель, но все мы трое закоренелые интроверты и не выносим перемен - так что дорога и проживание "своим домом" чудненько нас устраивали, а мне так еще и доставляли возможность без особых проблем и в любое удобное мне время навестить мою бывшую милую, по женским статям, кстати, весьма походившую на Медузу - и ростом, и осанкой, и жирностью, если можно так выразиться - в контроверсном смысле конечно: обе дамы были скорее худы, чем упитаны - следствие напряженной внутренней нервной деятельности.

Дорогу от Дюссельдорфа до Венеции описывать незачем - это просто дорога. Торопиться нам было некуда - еще один плюс самодеятельного отпуска без услуг перевозчиков и хотельеров. Маршрут я выбрал специально не самый скорый, по нервным европейским трассам, забитым автотранспортом в три ряда, а самый прямой, включавший в себя и австрийские Альпы с заснеженными вершинами, и пологие итальянские Доломиты, и наконец просто сельские итальянские дорожки, шедшие параллельно автострадам, на которых транспорт уж как-то очень теснился, не говоря о поборах, которые следовало уплатить на них при выезде.

В туристском агентстве в Лидо-ди-Езоло с нами вежливо поговорили по-английски, выдали ключи от квартиры и отксеренную карту города - в общем, через час по приезде в этот уютный городок мы уже таскали из буса наверх, в квартиру, наши припасы, включавшие среди прочего увесистый мешок немецкой картошки - еще один плюс самодеятельной организации отдыха.

Медуза, переодевшись по-южному, тут же отправилась на пляж, ее Мандрей подался обследовать окрестности, а я по-быстрому сбегал в ближайший продуктовый и, запасясь там конфетками, чипсами и бухлом в виде дешевого местного бренди, уселся за комп рисовать свои мультики, которые в те времена были главным моим хобби помимо пьянства и попыток скорого обогащения. Компьютер, как это наверно понятно, мы тоже привезли с собой в бусе, не позабыв прихватить к нему увесистый трубочный монитор и даже лазерный принтер - мало ли что может произойти в путешествии...

Так он и тёк, этот отпуск: неторопливо и безо всякого стресса. Медуза с утра отправлялась к морю, Андрей брёл в ближайший ларек за немецкой газетой - через пару дней, кстати, мы обнаружили там и российскую прессу, - я же, подремав с часок после утреннего кофе, усаживался рисовать мультики. Иногда мы созванивались с моей бывшей и, если для встречи не возникало препятствий со стороны итальянского мужа, я после часа пути на бусе по живописным местным дорогам подбирал ее где-то в условленном месте на краю их уютного городка, мы отъезжали подальше "на землю", как это тут у нас говорится, то есть в совсем уже сельскую местность, обильно завтракали по второму разу в какой-нибудь деревенской кафешке, а потом забирались в пронизанную солнцем рощицу и предавались там ностальгии, не особенно даже предохраняясь - с учетом замужнего статуса моей нежной подруги.

А потом Медуза получила открытку по почте и тут же помчалась на улицу к телефону звонить в Дюссельдорф.

Когда она вернулась обратно, на ней, как говорят в таких случаях, не было лица. Андрея в квартире не было - он по-прежнему с каким-то необъяснимым упорством обследовал Лидо-ди-Езоло, как будто бы собираясь купить здесь недвижимость или по меньшей мере возвращаться в этот городишко еще неоднократно.

- Фома в тяжелом состоянии... - прошептала Медуза с порога побелевшими от волнения губами.

- Заболел? - поднял я брови. - Авария?

Фома относился к полудюжине ее ближайших приятелей.

- Да нет... - проговорила она. - Он угодил под толпоёб...

- Что, задавили? - разинул рот я. - Насмерть?

Толпоёбами у нас тут называют полицейские водометы для разгона не санкционированных властями демонстраций.

- Не задавили... Струей его швырнуло об столб головой, и что-то в башке повредилось с концами. Добегался парень по митингам ультра-левых...

Она заплакала.

Я, понятное дело, принялся ее утешать...

Как-то само собой получилось, что в этот процесс вовлеклись сперва руки, потом губы, а потом, так сказать, гениталии... - что при наличии где-то неподалеку радикала Андрея было по-настоящему опасно.

- Ну вот и свершилось... - прокомментировала наши действия Медуза, когда они естественным образом завершились. - Я, кстати, втайне уже подумывала о ребенке... Иначе незачем жить.

- Каком это ребенке? - удивленно переспросил я.

- От тебя... каком... - цинично пояснила Медуза и скривила губы.

- Здрасьте-пожалуйста... - не нашелся я что на это ответить.

- Вот тебе и здрасьте, - снова скривилась Медуза. - А ты думал что я железная?

- Да, - просто ответил я.

- Нахуй эту Италию, - объявила нам Медуза наутро, поднявшись с бледным лицом и кругами вокруг глаз. - Поехали в Дюссельдорф. Надо спасть Рабана.

- Какого Рабана? - без выражения поинтересовался привыкший ко всяким фокусам Медузы Андрей.

- Эдуард Рабан, известный художник с Урала... - охотно пояснила Медуза. - Точнее, теперь уже можно сказать из Вены.

- И что? - уточнил муж.

- Вел средь масс трудящихся подрывную работу против международного капитала, - нахмурившись проговорила наша спутница. - Теперь вот лежит с пробитой головой...

- А-а-а... - понял наконец Андрюха.

- Давайте, мальчики... Собираемся, - повторила Медуза. - А то еще пара таких ночей - и я вам устрою тут мрачную жизнь.

В ее способностях мы оба ничуть не сомневались, а потому без слов принялись паковать и таскать вниз, в машину, вещи. До срока по найму квартиры оставалось всего пять дней, а вернуться из отпуска раньше - это ведь тоже своего рода приключение.

- А Хаматова не внучка Ахматовой? - подлизываясь, поинтересовалась у меня Медуза, когда мы, сдав в турбюро ключи от нашей квартиры, вырулили на четвертую автостраду, называемую еще Serenissima, то есть безмятежная, и покатили в сторону Падуи.

Я промолчал, скроив непонятную гримасу и крепко держа руками руль.

- Ну и пожалуйста... - обиделась она. - В кои-то веки придет в голову остроумная шутка... Чёрствые вы... Уеду я от вас...

Персики в Германии редко бывают нормальными, спелыми. Оно и понятно - кому в торговле охота возиться с подтекающими соком созревшими плодами, которые к вечеру совсем испортятся, когда можно ввезти в страну недозрелых; законопослушные немцы всё равно раскошелятся, а плоды дома разложат рядами на подоконниках, дожидаясь несбыточного.

Именно это и было причиной закупки перед отъездом в местном сельпо сразу двух деревянных ящиков огромных, мягких и совершенно созревших персиков, обильно покрытых мохнатым пухом, вид которого у человека испорченного вполне мог бы вызвать грёзы эротического характера.

Теперь в багажном отсеке у буса пахло реальным югом, и мы наведывались туда полакомиться на каждой остановке в пути - по поводу и без повода. Своей итальянской приятельнице я позвонил откуда-то с дороги и извинился за внезапный отъезд - с нею у нас была намечена встреча, наша последняя встреча, которой так и не суждено было состояться: последней теперь оказывалась предпоследняя.

Домой мы доехали быстро - дороги тут от Венеции чуть больше тысячи километров.

А дальше потянулись суровые будни.

В один из таких дней у меня на квартире без звонка и предупреждения появилась Маша, ближайшая подруга Медузы, ее, можно сказать, наперсница.

- Я понимаю, что это выглядит глупо, но я реально не могу больше скрывать свои чувства, - заявила она с порога.

- Какие чувства? - не понял было я.

- В моих мечтах мы с тобою уже давно вместе, - пояснила моя гостья.

- А Николенька? - удивился я. - А ваши совместные дети?

- Это ничего не меняет... - насупилась Маша и мрачно процитировала: "Я знаю, ты мне послан богом, до гроба ты хранитель мой...".

- Это Пастернак... - попытался я перевести стрелку.

- Это Пушкин, дурашка! - улыбнулась Мария. - И я никуда отсюда теперь не уйду. Можешь начинать меня выгонять...

- Ну зачем же выгонять... - раздумчиво проговорил я. - Мы не хазары какие-нибудь... Понимание имеем... - И я тоже осторожно улыбнулся.

- Кстати о хазарах... - продолжила гостья. - Ну, или о караимах. Медуза в курсе моего визита... если тебе это интересно.

"Без меня меня женили, сучки... - с досадой подумал я. - Почему я всегда попадаю в такие истории?"

Не буду описывать этот наш первый совместный вечер: тут было много неловкостей, и трения, и недоразумений - но постель как-то быстро всё сгладила и проснулись наутро мы почти что приятелями.

Пока Маша плескалась в душе, я позвонил Медузе.

- Ну что, всё получилось? - без здрастьте и досвиданья поинтересовалась она.

- Ты знаешь... - начал я, не находя слов.

- В тебе я не сомневалась, - перебила меня Медуза. - А как Маша?

- Маша с утра решила помыть себе тело... - проговорил я.

- Ага... - без выражения отозвалась Медуза. И добавила без всякой связи с предыдущим: - А я не беременна, вот... Ну, с того раза...

- Вот и чудненько, - отозвался я. - Поздравляю.

И мы положили трубки.

Что меня выручает в жизни - так это, конечно, юмор. Не все и не всегда его понимают, но мне самому от него становится веселее, а это позволяет легче переносить разные невзгоды.

...Той зимой я менял квартиру: новая подвернулась задешево в самом центре и ее не следовало упускать. Маша, надо сказать, помогала мне где только могла - настолько, понятно, насколько позволяли ей это заботы о троих детях Николеньки, которые при разводе все остались у нее шее, так решил суд.

К тому времени наши отношения перешли в какую-то... мечтательную фазу; каждый открывал в другом всё новые грани и качества. Мы много рассказывали друг другу о прошлом, тем более что прибыли в Бундес из одного города. Это, конечно, сближало... - но не делало ближе. Всё у нас было разным - детство, мысли, мечты, предпочтения...

...Наступил вечер пятницы. За окнами, подсвечиваемый пестрой рекламой с пешеходки, неторопливо падал декабрьский снег. Приближалось немецкое Рождество. На улочке внизу даже к полуночи было не протолкнуться возле ларьков и киосков со всякой рождественской всячиной.

Маша стояла в глубине комнаты, у окна, и глядела на зимнюю улицу, на которой шумел и искрился предпраздничный базар. Света мы не зажигали, чтоб не спугнуть, как это говорится, очарование.

Что-то было сегодня в Маше особенно романтическое - какие-то грезы из детства, возможно, которыми она еще не успела или же постеснялась со мной поделиться. Квартира была завалена коробками, деталями мебели, какими-то торшерами и этажерками - я тогда еще был далек от минимализма, который предпочитаю сегодня.

Рядом с Машей к коробкам было приставлено большое фигурное зеркало, которое я собирался пристроить в прихожей. Стекло покрывал ровный слой пыли - еще из подвала, в котором хранилось это сокровище до переезда.

Маша отрешенно отстранилась от зимнего окна, медленно перевела взгляд на зеркало... и какие-то механизмы домохозяйки очевидно запустились в ней независимо от сознания. Она протянула ладонь к запыленному зеркалу.

Я внутренне подтянулся, чего-то ожидая - тоже весь какой-то встрёпанный и романтический.

"ПЛОХО" - вывела Маша по пыли быстрым пальчиком.

- Тебе плохо? - тихо спросил я и подумал: "Она сегодня как в заколдованном царстве...".

Женщины живут эмоциями - это известная вещь. Не стоит пытаться уследить за ходом желаний и образов, пролетающих в пару мгновений в их светлых головках.

- Что? - переспросила она по прошествии долгой паузы, как будто бы просыпаясь. И снова повернулась к окну.

Ее дыхание покрывало морозное стекло островками тумана.

- Что? - снова спросила она, не оборачиваясь. Пальчик ее опять что-то чиркал на запотевшей поверхности.

Я подошел к ней сзади и заглянул из-за спины.

"ХУЙ" - стояло большими печатными буквами на таявшей в тепле комнаты дымке стекла.

"А она непроста... - подумалось мне без удивления и досады. - И нам однозначно не по пути..."

Тем временем мне снова начали приходить открытки из Италии.

Моя бывшая пассия, так же как и Медуза, избежала беременности, но отношения с мужем у нее еще летом реально разладились: она, о чем-то задумавшись, ступила однажды на палубу его обожаемого катера не сняв уличной обуви, да еще и протопала по лакированным доскам почти что до самого носа.

Муж устроил безобразную сцену с упреками, она в ответ наговорила ему резкостей - в общем, их отношения затрещали, тем более что и союз этот был скорее формальным: муж, на двадцать лет старше, кичился перед знакомыми молодой русской лялей почти так же, как своей яхтой - экзистенциальный кризис, как видно, встречается даже в Италии с ее древней и славной историей и приятным солнышком.

Можно было, конечно, наскоро развестись - ничего совместного супруги еще не нажили, но у моей бывшей подруги вскоре кончалась двухлетняя рабочая виза, по которой она в свое время въехала в страну, а вид на жительство по браку рассматривался их местными властями уже многие месяцы: возможно, там требовалась взятка, как в отдельных российских инстанциях - итальянцы насчет коррупции недалеко ушли от наших.

Моей подруге надо было что-то делать: или срочно искать на месте нового мужа - или ехать ко мне в Бундес и тут затевать ту же бодягу: регистрировать в Дании брак, потом легитимировать его у немцев, потом просить у них же пособие на жизнь, потом учить язык...

Вот об этом она мне и писала.

Перспектива брака с неудавшейся итальянкой меня в общем-то не пугала: у нее были длинные стройные ноги, масса милых волнительных пунктиков в характере, хорошая женская мягкость - и много еще чего... "Я привязчивая как собачонка..." - так она сама о себе говорила, и в это легко верилось. Да и знакомы мы были уже чуть ли не пять лет.

Ее пугал новый язык. Строительный институт, который она окончила на родине, был не формальным дипломом, а ее реальным жизненным интересом - ей не хотелось клушей сидеть дома, а все эти пролеты, фасады и фермы перекрытий ее конкретно вставляли: на родине я не раз заставал ее за чирканьем на подвернувшемся листке бумаги каких-то архитектурных эскизов. И это в ней меня тоже по-взрослому привлекало.

Дело было за немногим - найти работу в строительной фирме. По-итальянски она говорила свободно и бегло, а вот немецкий был почти на нуле - его еще предстояло поднять. То есть рассчитывать на работу по профилю здесь в стране можно было разве что через годы. Всё это мы обсуждали теперь в письмах и открытках.

Медуза продержалась тогда, после появления у меня Маши, чуть больше недели. Очевидно, идея свести меня с приятельницей была ее собственным планом - бездарным планом.

И вот у меня зазвонил телефон.

- Вы вообще молодцы оба... - процедила в трубку Медуза. - Предатели.

- Чего это мы предатели? - удивился я.

- Раньше у меня были и ты, и она, - пояснила она. - А теперь никого... "Нассы без обмана мне в оба кармана..." - вот как это всё называется. И что мне теперь с этим делать?

- А ты... стесняюсь спросить... разве ты не сама устроила эту аферу?

- Ну и сама! - завопила она. - Ну и что! Я просто ошиблась! Что ж мне теперь - сидеть в выходные с мужем Мандреем, пока вы там любитесь?!

- Мы нисколько не любимся...

- Любитесь! Мария пока еще всем задушевным со мною делится.

- Ты хищница! - строго констатировал я. - Тебе подавай сразу всего и много. Не знал...

Мы еще немного попререкались, потом она слегка всплакнула, и наконец мы положили трубки - оба уставшие от разговора и раздосадованные.

А потом Маша заметила у меня в парадной в почтовом ящике что-то беленькое, вытащила, видимо желая быть полезной, конверт через щель, умело используя пилку для ногтей... - и тут же у ящика вскрыла и прочла письмо из Италии.

- Ты создаешь ощущение что ты есть... - прошипела она, когда я открыл ей дверь квартиры. - А на самом деле тебя нет. Ты вон жениться собрался на какой-то там итальянке.

И она помахала у меня перед носом вскрытым конвертом.

- Кто-то сейчас снова поедет домой... - строго отреагировал на это я. - Это не какая-нибудь итальянка... Она была со мной гораздо раньше тебя. И у нее сейчас реально проблемы. Или ты считаешь что мне теперь следует ее вычеркнуть? Потому что у тебя ко мне типа чувства...

Я забрал конверт у нее из рук и сунул его в ящик секретера.

- Человек попал в беду, - мрачно проговорил я. - И не смей больше за мной шпионить, ноги вырву. Фигурально выражаясь, конечно...

Кстати, кто-то, наверное, спросит: а почему Медуза?..

Да потому что бедра ее, несмотря на поджарый в общем-то вид, немного колышутся, если разместить их свободно, лежа, на каком-то устойчивом основании типа дивана или постели и слегка подтолкнуть ладонью. Дело тут, вероятно, в особой структуре мышц и соединительной ткани. То же касается и груди Медузы - она у нее тоже колышется. Точнее, они...

Впрочем, теперь это всё уже далеко в прошлом: сейчас, когда я это записываю, Медуза пять лет как мертва - мертвее не бывает. У нее оказалась слабая переносица: от андреева прямого удара седло носа буквально ввалилось внутрь черепа: повреждения, не совместимые с жизнью, как это по-ученому называется. А Николенька, которого муж целенаправленно выследил и застал тогда вместе с Медузой, - Николенька теперь невменяем. Ему тоже досталось по переносице - но лобная кость тут оказалась покрепче: теперь он сидит в инвалидном кресле у себя в богадельне и пускает слюни. Андрюша, понятное дело, сидит в тюрьме; аффектное состояние ему на суде засчитали - но всё равно в сумме срок получился немалый. Вот такая вот вышла история с этим долбаным экзистенциальным кризисом...

Медуза является мне в последнее время довольно часто - во снах и даже как будто бы наяву: в той самой - без верхнего света - комнате с окнами на шумящую пешеходку, в которой Маша чертила на стекле пальчиком свои символические знаки.

- Свези меня в Любек... - говорит мне призрак-Медуза. - Хочу съездить еще раз на то место... взглянуть на свое тело. Пару минут тогда я была еще живая.

Я беру отгул на работе и еду на бусе в Любек - шеф мне многое разрешает.

Там я брожу по улицам возле бывшей квартиры Николеньки, чтобы призрак Медузы немного поуспокоился, затем ненадолго навещаю его самого в дешевенькой богадельне, в которую определила мужа рачительная Маша. Кто упрекнет за это несчастную женщину? - она и так осталась одна с тремя детьми.

Николеньке, который меня не узнает, я всегда привожу с собой шоколадку - "Марс" или "Сникерс", с орешками. Он вовсю пускает изо рта слюни, а увидев шоколадку, плачет и растирает по щекам слезы кулаками - такими бесполезными в нынешнем его поучительном положении.