Читать онлайн
"В поисках тепла"
Это была обычная, на первый взгляд, девочка лет восьми. Она никогда и никому не показывала, что у нее творится внутри, и старалась не показывать свое тело даже врачам. Девочка жила в семье с мамой, папой и младшим братом. Вроде бы образцовая семья, но… Ее не любили. Она была зачата до брака и не папой. Для мамы девочка была вечным напоминанием ее ошибки, для папы — неверности невесты, а брат разделял мнение отца о том, что будущее девочки — на панели.
Ребенку об этом говорили с такой регулярностью, что она уже и сама поверила в это, как и в то, что является абсолютно никчемной. Девочку не любили и никогда ни за что не хвалили. Похвала учителей в школе ей казалась лицемерной. Регулярные физические наказания совершенно сломали девочку, которая уже безропотно ложилась, когда отец хотел показать свою власть, потому что вины за ней обычно не было никакой. Маленький серый мышонок.
Девочка не плакала. Все ее слезы вылились в первые пять лет жизни, пока она была маленькой и не понимала — за что? За что ее бьют, за что ругают, за что привязывают в подвале за ногу веревкой, заставляя спать на холодном полу? Потом она все поняла, поняла, почему у нее такие боли, почему все это происходит. И не держалась за жизнь больше.
Малышке никогда не доставалось и толики тепла, только боль, щипки, злые слова и ненависть. Этой ненавистью и злобой была пропитана вся ее безнадежная, бессмысленная жизнь. Когда она начала падать в обморок в школе, наказания участились и стали намного более болезненными, пока ее, наконец, не увезла скорая прямо из школы.
Когда девочку осматривали, плакало все отделение. Конечно же, сразу привлекли полицию и социальные органы. Конечно же, за ее семью взялись серьезно, обнаружив и веревку, и миску в подвале… Много чего обнаружили яростно сжимавшие кулаки полицейские, но было уже поздно, ничего не исправить. Страшный диагноз «лейкемия» не взволновал девочку, только порадовал. Значит, скоро — все, не будет больше ни боли, ни злых слов, ни подвала. Просто надо потерпеть. Терпеть девочка умела. Она очень хорошо умела терпеть.
Потом был приют… Если бы не повышенное внимание социальной службы, девочку бы там уничтожили, но именно из-за этого внимания ее не любили и старались наказать за что угодно. Девочку это не удивляло. Началось лечение. Тяжелое, болезненное, муторное… Волосы выпали, впрочем, она и не дорожила ими. После курсов химиотерапии, которые результата не дали, девочка была помещена в хоспис, где за нею ухаживали разные люди. Были и те, кто жалел девочку, и те, кто был равнодушен, привыкнув к детской смерти.
Хоспис стал ее последним домом на долгие четыре недели, разбавленные все усиливающейся болью. Девочка была совсем одна в маленькой палате. К ней никто не приходил, кроме безликих медсестер, она просто никому и никогда не была нужна. Так проходили дни за днями, в бессмысленном существовании, разбавленном острой болью.
Вот и сегодня у нее не было сил ни на что, боль все усиливалась, усиливалась, девочка тихо выла, глядя в темное окно, за которым текла та жизнь, в которой ей изначально не было места. Внезапно боль вспыхнула яркой звездой, скрыв все, что находилось вокруг, и погасла.
Девочку похоронили в маленькой могиле, среди таких же никому не нужных детей. К ней на могилу никогда не приходили, она стояла так же одиноко и неприкаянно, как жила сама девочка. Никому не нужная. Даже собственной маме. Даже… Кажется, даже кладбищенские собаки не гадили на ее могилу.
***
Боль отпустила как-то вдруг, и девочка открыла глаза, впереди был еще один бессмысленный день. Но что это? Вокруг было темно, как будто у нее от боли лопнули глаза. Прямо перед ней резко распахнулась какая-то дверь, кто-то больно схватил девочку за волосы и вытащил на свет.
— Иди умойся, уродина! — закричала какая-то неприятная женщина, кажется, по-английски. — Быстро, смотреть на тебя противно!
Наряду с родным немецким, девочка, конечно же, знала английский, потому что в школе это было обязательным с первого класса. Пытаясь сообразить, куда надо идти, девочка замерла, но только для того, чтобы получить пинок и улететь куда-то в коридор. Малышка упала и почувствовала, что сейчас заплачет, но сдержалась. Она помнила, что бывает за слезы.
Умываясь, девочка взглянула в зеркало и замерла. На лице очень худой девочки в зеркале сияли невозможно-зеленые глаза. Понимание затопило девочку, и она тонко завыла. Судя по девочке, ей сейчас лет пять, а значит, впереди пять лет такой жизни и только потом будет сказка. И смерть. «Ну, хоть не лейкоз», — подумала девочка.
Обреченно вздохнув, девочка поплелась на кухню. «Сейчас, наверное, будут бить», — думала она, заранее смирившись с этим. Но, как ни странно, сразу бить не стали. Сначала накормили омлетом, не досыта, а так, чтобы не пугала окружающих урчанием живота и голодными глазами. А потом зачитали список того, за что ее накажут вечером, потому что сделать все эти дела было невозможно даже более взрослой девочке, не то, что ей.
Почему она оказалась в этой девочке, малышка не задумывалась, просто приняла, как факт. Возможно, эти опекуны просто забили девочку до смерти и теперь ее черед. Возможно, случилось что-то еще — это было совсем неважно. Она, к сожалению, снова жива, снова не любима и снова ее будущее яснее ясного.
— Чего встала, уродка, иди работай!
— Может, ей прямо сейчас всыпать, чтобы двигалась быстрее?
— Подожди до вечера, Вернон, тебе на работу пора.
— Точно, все тут забудешь с этим отбросом, зачем мы ее в дом взяли, ей же самое место в свинарнике!
— Соседи будут против, еще полицию вызовут.
— Ах да, соседи. Уродина, на улице только в одежде!
Девочка посмотрела на себя. Некоторое время заняло, чтобы понять, что имеет в виду этот боров. Да, если соседи увидят эти следы, неизвестно, чем закончится это для Дурсля. Для нее-то известно чем… Приют, где точно забьют до смерти. Умирать не хотелось. Точнее, хотелось, но не так. Не от боли… Впрочем, у нее будет возможность эту боль распробовать.
***
Когда наступил вечер, девочка почти падала от усталости. Она смогла справиться едва ли с половиной дел, которые ей назначили, и теперь обреченно ждала ужина, после которого ее накажут. Через полчаса оказалось, что ужина ей не положено, потому что она ленивая скотина и ненормальная уродина, которой место в приюте для умалишенных. И на свет появился ротанг.
Очнулась девочка лишь спустя два дня. Теперь она знала, что случилось с Поттер, которая виделась с ней, пока она лежала без сознания. Она простила девочку, которая ушла к маме, в конце концов малышку любила хотя бы мама, пусть мертвая, но любила, а у новой Гарриет не было уже никого. Ни в той, ни в этой жизни. Она просто никому не нужна. Остается только смириться.
Так потянулись дни, наполненные плевками, злобой и болью. Очень часто девочку бросали в чулан без сознания, даже не полюбопытствовав, жива ли она. К своему сожалению, девочка оказывалась жива. Через некоторое время наказания стали регулярнее, но не такими частыми — ее били только в пятницу вечером, чтобы она могла отлежаться два дня и в понедельник идти в школу.
Девочка была сломлена. В ее душе не осталось почти ничего, кроме мечты, что однажды придет человек, неважно какой, злой или добрый, и заберет ее отсюда. А там… он либо съест Гарриет, либо сделает дочерью и будет любить. Наивная детская мечта была единственным, что хранило ребенка на этом свете. Мечта о том, что однажды у нее появится кто-то, кто будет просто любить. Или убьет, наконец.
День проходил за днем, но никто не приходил за девочкой, она только слышала:
— Эй, уродина!
— Эй ты, ненормальная!
— Ты у меня языком вылижешь все! Видишь грязь? Видишь? Лижи!
С ней обходились хуже, чем с животным. Даже Злыдень тетушки Мардж отказывался кусать девочку. Кажется, бульдог жалел Гарриет, однажды даже попытавшись укусить Дурсля, когда тот замахнулся на девочку. Как можно так обращаться с человеком? Как можно так обращаться с ребенком? Нет ответа на этот вопрос.
Однажды она увидела пьяного Дурсля у которого были спущены штаны… И девочка завизжала. Она визжала так громко, что всполошились соседи. Потом-то ей влетело, но самое главное — Гарриет избежала чего-то страшного. Больше таких опытов Дурсль не ставил. Правда, и девочке стало вдруг тяжело ходить. Ее магия как-то справлялась с болезнями, но, видимо, не со всеми. Ходить стало тяжело, болели руки и ноги, часто до слез, до истерики, несмотря на то, что с ней делали после этого. Никакое наказание не могло, казалось, сравниться с этой болью.
Сопровождаемая болью, начавшимися обмороками[1], Гарриет вспомнила, как начиналась болезнь в той, другой, жизни, и поняла, что уже скоро. Но это «скоро» все не наступало и все оставалось по-прежнему — невыносимая работа, школа, боль, боль, боль…
Так прошли годы.
.
ЛитСовет
Только что
