Читать онлайн
"Психо. Вместе"

Глава 1

- Шулейман, ты кретин? – привалившись к дверному косяку, вместо приветствия произнёс Джерри.

Джерри. Если бы Джерри не обратился к нему по фамилии, как делал лишь он, Оскар всё равно бы понял, кто перед ним. Внешность Тома, одежда Тома, даже тапки на босу ногу – в стиле Тома. Но лицо, мимика, взгляд – не Тома. Безошибочно. Джерри и не пытался притворяться не собой.

- Я тоже не рад тебя видеть, - ответил Шулейман.

Скрестил бы руки на груди, но трёхдневный загипсованный перелом не позволял принять излюбленную позу, в какой и Джерри стоял на пороге его квартиры.

- Ошибаешься, я рад. На вопрос ответишь? – Джерри приподнял брови.

На вопрос Оскар не ответил, но в свою очередь спросил:

- Как ты ушёл из клиники? Я сказал Тома не выпускать.

Впрочем, он совсем не удивлялся, что Джерри явился к нему наперекор наказу персоналу клиники. У них там беда с безопасностью, даже его приказ не исправил ситуацию.

Не расплетая сложенных на груди рук, Джерри пожал плечами:

- Меня и не отпускали.

- Сбежал?

- Нет, - ответил Джерри, в качестве разнообразия не собираясь ничего утаивать. – Я пошёл к доктору Фрей, объяснил ей ситуацию, и она мне помогла, вывела через ход для низшего персонала, за которым никто не присматривает.

- Неужто ты раскрыл своё лицо?

- И такое случается, представь себе. Не вижу смысла скрываться, если быть собой полезнее.

Шулейман закатил глаза:

- А она казалась умной женщиной. Но ты и её окрутил.

- Она умная женщина, - кивнул Джерри, - именно поэтому она мне помогла. Я объяснил, что ты наделал, чем это грозит Тому и что я хочу помочь и только я могу это сделать, но для того мне надо ненадолго отлучиться из клиники. А мадам Фрей как лицо заинтересованное в выздоровлении Тома сделала правильный выбор.

- И она тебе поверила? – голос Оскара сочился скепсисом и усталой саркастичностью. – Тебе, альтер-личности, о психологическом портрете и послужном списке которой явно должна быть осведомлена? Сумасшедшая она.

- Она обладает здоровой долей авантюризма и умением нарушать правила. Тебе это должно быть знакомо, Шулейман. Или ты уже забыл, каково быть деятелем, а не нытиком?

Не задел. Снова проигнорировав выпад незваного гостя, Оскар холодно спросил:

- Ты зачем пришёл?

- Думаю, ты догадываешься. Я войду? – без перехода поинтересовался Джерри.

- А ты из той нечисти, которой необходимо приглашение в дом?

Шулейман не знал, зачем продолжал этот диалог. Наверное, это рефлекс – обмениваться с Джерри колкостями. Дань прошлому – прежде чем он закроет дверь и оставит за ней это самое прошлое.

- Всё время забываю, что с тобой правила приличий неуместны, - отозвался Джерри и прошёл в квартиру.

Оставив дверь открытой, Шулейман развернулся за Джерри, прошёлся по нему ещё одним взглядом, чуть дольше задержавшись на ногах:

- У вас это семейное, в тапках гонять?

- Я бы переобулся во что-нибудь более подходящее, если бы ты удосужился привезти Тому не только одежду, но и обувь. Спасибо и на том, что две пары тапок привёз, не то пришлось бы одалживать обувь у доктора Фрей и вспоминать, каково ходить в обуви на пару размеров меньше.

- Мог бы послать кого-то купить обувь.

- Лишнего времени на шопинг у меня не было, - отбил Джерри, - и я предпочитаю самостоятельно совершать покупки.

Выдержав паузу, он медленно повернулся вокруг своей оси, оценивающе огляделся, прежде чем вновь встать лицом к Шулейману:

- Наконец-то ты сделал ремонт, а то миллиардер, а интерьеры были в стиле десятых догов.

- Надеюсь, светская часть беседы окончена? Проваливай, - Оскар кивнул в сторону открытой настежь входной двери.

- Ты же не думаешь, что я вправду так легко уйду? – Джерри насмешливо приподнял уголки губ. – Не для того я здесь, чтобы уйти сразу и ни с чем.

- Всё равно уйдёшь ни с чем.

- Посмотрим. Как ты любишь говорить, поспорим? – Джерри ухмыльнулся и протянул Шулейману ладонь.

Не шелохнувшись, Оскар мрачно на него смотрел. Деланно вздохнув, Джерри опустил руку, снова скрестил их на груди и фыркнул:

- Чего ты такой скучный? Я и то в радостном настроении, у меня редкий момент жизни выдался, хоть он и омрачён необходимостью созерцать твою физиономию и с тобой общаться.

- Вот и не утруждайся, вали наслаждаться моментом жизни в другом месте.

- Не могу, - Джерри покачал головой, вновь играя эмоциями, интонациями. – Не могу я с вами так поступить. Кто же вам, кретинам, мозги вправит и спасёт вас, если не я?

- Чип и Дейл спешат на помощь? – хмыкнул Шулейман. – Я в помощи не нуждаюсь.

- Нуждаешься, Шулейман, - Джерри вальяжно сократил расстояние между ними на пару шагов. – Поздравляю, теперь я и твой «ангел-хранитель», раньше я только за Томом дерьмо разгребал, теперь и за тобой тоже. Что ж поделать, судьба у меня такая, но я, в отличие от тебя, не жалуюсь.

- Долго ещё будешь пытаться меня уколоть?

- А ты долго ещё будешь обиженку из себя строить? – вопросом на вопрос ответил Джерри, прямо и с вызовом глядя в глаза.

Шулейман приглушённо усмехнулся, поведя подбородком и отведя взгляд. Комедия с элементами психиатрического триллера набирает обороты, только ему неохота участвовать в этом кино.

- Ты чего появился? – Оскар посмотрел на гостя, никогда не желанного.

Кажется, диалог начинает склоняться в русло конструктивности.

- Том тебя предупреждал? – вместо ответа спросил Джерри, испытующе глядя на Шулеймана.

- Предупреждал, - подтвердил тот. – Но я не думал, что он настолько отбитый, чтобы вызвать тебя. Чтобы что? Мирить нас будешь?

- Том меня не вызывал, до прямого призыва не дошло. И он не отбитый, в данной ситуации ты показал себя как куда больший идиот со склонностью к неадекватным поступкам. Не думал, что кто-то сумеет Тома переплюнуть, всё-таки он у нас с большими особенностями, но тебе это удалось. Поздравляю, Шулейман, - Джерри мерно похлопал в ладоши, не сводя взгляда с нелюбимого горе-дока, от которого вечно проблемы. – Впрочем, поздравлять не с чем, ты своим дебилизмом и Тому жизнь херишь, и себе.

- Херит жизнь Тома только сам Том. И с каких это пор желание жить спокойно и счастливо является проявлением идиотизма? – Оскар усмехнулся с налётом язвительного удивления и даже позабавленности.

- И ты будешь счастлив? – прямой вопрос, прямой взгляд.

Не ранил. Мимо.

- Буду, - сказал Шулейман. – Как только второй из вас, то есть ты, исчезнет из моей жизни, так и буду.

- В таком случае у меня для тебя плохие новости, - многозначительно произнёс Джерри, ни капли не нервничая из-за того, что его дело осложняется с каждой минутой.

- Намекаешь, что не уйдёшь? – Оскар приподнял бровь.

- Прямо говорю – я не уйду. Может быть, уже перейдём к обсуждению насущного вопроса?

Не уйдёт он, ой, как страшно. Шулейман снова, сам себе усмехнулся, наслаждаясь тем, как легко с Джерри, когда тебе плевать. И сказал:

- В последний раз повторяю – дверь там. Не уйдёшь сам, я вызову охрану, и тебя вышвырнут.

- Вызовешь ты охрану, меня выпроводят, и? – флегматично спросил Джерри.

- И я буду жить спокойно без вашего общего помешательства. Больше не допущу подобной ошибки и скажу охране Тома-тебя не пускать в здание.

- Не пустят меня к тебе, и? – тем же скучающим тоном произнёс Джерри. Пожал плечами. – Я тебя на улице выловлю. У тебя ребёнок, и хочешь ты или нет, но ты вынужден гулять. Я буду ждать тебя там. В парках, скверах, на детских площадках. Где ещё? Я изучу карту ваших передвижений. Придётся, конечно, задержаться и запастись терпением, но я никуда и не тороплюсь, разве что доктора Фрей подведу, жаль, с ней было приятно иметь дело, и терпение у меня отменное.

- Мы будем гулять с охраной. Ты хоть и боец и та ещё крыса, но с ними не справишься.

Джерри состроил шокированно-испуганно-осуждающее лицо:

- Ты что, позволишь ребёнку увидеть, как Тома, твоего любимого Тома, которого он прежде видел рядом с тобой, к вам не пускает охрана? А если я не послушаюсь и буду к вам рваться, ты позволишь ему увидеть, как меня, то есть для него твоего любимого Тома, бьют? Или расскажем ему правду обо мне? – Джерри оскалился широкой лукавой улыбкой, сверкая бесами в глазах. – Вообще всю правду расскажем? – улыбка его становилась всё хитрее, всё острее, хотя, казалось бы, куда больше. - «Терри, я твой отец, которого тебе не хватало всю жизнь».

Налёт ленивой насмешливости слетел с Оскара, как только Джерри коснулся в разговоре Терри.

- Не смей. К нему. Приближаться, - он жёстко чеканил слова. – И разговаривать с ним не смей.

- А то что? – новый вызов в бесстыжих карих глазах под красиво, идеально выверенно вздёрнутыми бровями. – Побьёшь меня, затравишь собаками, придушишь, изнасилуешь? Ах да, всё это уже было. Придумаешь что-нибудь новое? Не советую. Я больше не собираюсь играть с тобой в друзей и спускать на тормозах твоё скотское поведение. Так что, поделишься, что ты мне сделаешь? Так-то я родной отец Терри, имею право с ним общаться.

- Здорово, что хотя бы один из вас без истерики признаёт отцовство, - хмыкнул Шулейман, - плохо, что это ты.

- О, Шулейман, тут ты ошибаешься, я не меньше Тома был в шоке и ужасе, когда узнал о Терри. Я даже думал убить его с Кристиной.

- Что? – пусть Оскар прекрасно знал, кто перед ним, ему всё равно показалось, что он ослышался.

Верить не хотелось в то, что услышал. Джерри же лишь махнул рукой:

- Это в прошлом и не произошло.

Шулеймана такой ответ не удовлетворил, забыв на время, что ему не интересен этот разговор, он произнёс с требовательным нажимом:

- Ты хотел убить Кристину и трёхлетнего Терри, своего маленького сына? Никогда не думал, что скажу это, но я был о тебе лучшего мнения, - он покачал головой. - Ты напрочь отмороженный псих.

- Я всего лишь защищаю Тома любой ценой. Я догадывался, что Том будет в ужасе от незапланированного отцовства, и первой моей мыслью было убрать ребёнка и заодно его маму. Но, что очевидно, я этого не сделал. Я рассудил, что мёртвый от его собственных рук ребёнок дестабилизирует Тома сильнее, чем живой.

Оскар не нашёл, что ответить, и лишь вздохнул и покачал головой. Никогда он не имел особого отношения к детям, не принадлежал к тем чувствительным гражданам, что готовы линчевать преступника, просматривая криминальные новости, в которых фигурирует в качестве жертвы малолетний ребёнок, но то, что сказал Джерри, казалось ему диким и произвело неизгладимый эффект. Как можно убить маленького ребёнка, своего собственного трёхлетнего сына? Этот маленький мальчик, он же тогда, два с половиной года назад, совсем малюткой был…

- Уходи, - после откровения Джерри Шулейман в десять сильнее хотел выставить его из своего дома.

- Идём по кругу?

- Ты думал, что после твоего заявления, что ты хотел убить Терри, я позволю тебе остаться на одной с ним территории?

- Ох, Шулейман, - вздохнул Джерри. – Во-первых, ты меня не слушаешь. Я подумывал о двойном убийстве от паники, но отказался от данной идеи в пользу другой, известной тебе, и ныне детоубийство не входит в мои планы. Можешь не беспокоиться, нашего малыша я не трону.

- Он не наш, - машинально поправил Оскар.

- Наш-наш. Я его зачал, ты его воспитываешь. Кто бы мог подумать, что у нас с тобой будет общий ребёнок, Шулейман? Ладно, об этом мы поговорим в другой раз, - Джерри изящно махнул ладонью. – И не перебивай меня, я не закончил. Итак, во-вторых, если ты сейчас всё-таки выгонишь меня, мы с тобой не попрощаемся, я тебе уже говорил. Так что, договоримся без лишних телодвижений и привлечения третьих лиц, или мне готовиться к роли твоего сталкера?

- Чего ты хочешь?

Шулейман задал вопрос лишь для того, чтобы услышать чёткий ответ, сказать нет и наконец-то закончить эту встречу. Устал он, у него начинается новая жизнь, а тут зло из прошлого припёрлось и нагло уверенно, что чего-то может добиться.

- Чтобы ты завтра поехал к Тому, помирился с ним, возможно, извинился, на этом я не настаиваю, и исправил то, что натворил, - ответил Джерри.

- Проблематично будет поехать к Тому с учётом того, что на его месте ты, - хмыкнул Оскар, отложив категоричный отказ, что закроет разговор, до следующей реплики.

- Я ненадолго, поговорить с тобой и обратно в клинику, завтра утром вернётся Том. При условии, что ты не будешь дурить. Я же не могу уйти, не завершив свою миссию.

- Интересный ты: брак наш с Томом разрушил, причём подло и с размахом, а сейчас что, воспылал любовью ко мне и к нашей паре? Поздно уже.

- Брак я ваш не разрушил, а помог вам, и, заметь, не прошу благодарности, хотя было бы приятно в качестве разнообразия, если захочешь поблагодарить, я с удовольствием послушаю. Ваш союз был обречён с момента помолвки, ты и сам это прекрасно знаешь.

- Если наш союз обречён, чего ты ко мне явился и мирить нас вознамерился? Я лишь продолжил начатое тобой дело и добил нежизнеспособные отношения, чтобы участники не мучались.

- Но участники мучаются.

- Мучаться – это амплуа Тома, - отрезал Шулейман.

- А ты? – Джерри подошёл к нему ближе, совсем близко, практически вплотную. – Ты счастлив без него?

Не разрывая зрительного контакта, Оскар спокойно ответил:

- Да.

Несчастным он себя не чувствовал в прошедшие три дня [не успел почувствовать?], но и более счастливым, если честно, тоже. Просто продолжал жить, не жалея о том, что сделал.

Джерри некоторое время молчал, вглядывался в него и наконец произнёс ёмкое:

- Врёшь. И что не хочешь быть с Томом – врёшь.

- Не хочу. Больше не хочу.

- Захочешь, - утвердил Джерри, намекая не на то, что заставит, а на то, что Шулейман сам не может от Тома отказаться и рано или поздно сам вернётся в его жизнь. – А Том хочет уже сейчас. Ему жизни без тебя нет. Хоть я тебя и не люблю и помешательство Тома на тебе не одобряю, но если ему так лучше, то я буду тебя добиваться.

- Ты меня добиваться? – усмехнулся Оскар. – О, я бы на это даже посмотрел, если бы мне не было настолько неинтересно продолжение контакта с вами обоими.

- Значит, останавливаемся на преследовании? – преспокойно осведомился Джерри. – Ты подумай ещё, у тебя есть возможность. Выгонишь меня сейчас – я приду снова. Поставишь охрану – я подойду к тебе на улице. Будете гулять с охраной – я всё равно буду появляться там, где будете вы, снова и снова, пока не добьюсь своего. Конечно, придётся отнять время у Тома, но ничего страшного, годом меньше, годом больше – не столь существенно. Поверь мне, я умею ждать и идти к своей цели, к убийству насильников Тома я шёл девять лет и своего добился. С твоей, кстати, помощью, так что мы с тобой повязаны чужой кровью, Шулейман. И, Шулейман, если мы с тобой опять не сможем разойтись с миром, почему бы мне не отомстить тебе за твоё дерьмо? – он выгнул брови, с ухмылкой глядя Оскару в глаза. – Расскажу Терри правду его происхождения, которую ты тщательно скрываешь. Лет, к примеру, через шесть, к тому времени уже и ты, и твоя охрана привыкнете к моему присутствию и устанете держать на расстоянии. Терри будет двенадцать, ранний переходный возраст, психику будет штормить от гормонов, а она у него и так подорванная, и тут такое. Как считаешь, обрадуется ли Терри, узнав, что ты вероломно скрывал от него правду о его отце, которого он, оказывается, знал, с которым мог быть рядом? Ты вероломно присвоил его себе и молчал, чтобы он оставался с тобой. Терри тебя возненавидит.

На лице Шулеймана дёрнулись, заиграли желваки. Джерри и не скрывал садистского удовольствия от собственных слов. Испытывал сладко-кровавое удовлетворение он них, пусть это только слова, рассуждение, а не реальные действия, и скалил зубы хищником. Крысы всеядны. Крысы зачастую падальщики. Но крыса страшный зверь, который может загрызть куда более крупную жертву. Обидь крысу однажды, и она тебя никогда не забудет. Она разорит твой дом.

- Или, может, уже сейчас начать, к чему тянуть время, вдруг ты на нервах помрёшь раньше кульминации и финального аккорда? Или в ближайшее время начать, если сегодня ты меня выгонишь?

Шулейман сказал бы, что Джерри безумен, такой у него взгляд, такая улыбка. Если бы не знал, кто он. Что он. Он актёр, по которому все кинопремии обрыдались. Идеальный психопат, по которому обрыдались все психиатрические учреждения. Только его бесполезно лечить, его не исправить, поскольку он меньше человек, больше – программа. Сверхличность, но всё-таки альтер.

- Расскажу Терри правду и заберу его у тебя. Как думаешь, есть хоть один шанс, что он выберет остаться с тобой, а не пойти с родным папой, из-за отсутствия которого тосковал всю свою недолгую жизнь? Уверен, что нет.

- Терри тебе не нужен.

- Почему же? – Джерри изобразил искреннее удивление. – Да, сначала я был совсем не рад тому, что, оказывается, стал отцом, но я изменил своё мнение, быть родителем вовсе не плохо, с удовольствием этим займусь. Я его родной отец и имею право его растить. Прав на Терри у меня точно побольше, чем у тебя, «непонятный посторонний мужчина, обманом присвоивший себе чужого ребёнка». Воспитаю и жизни его научу я не хуже тебя. Деньги у меня тоже есть, не столько, конечно, как у тебя, но на безбедную жизнь хватит, и работать я умею, и мозги у меня на месте, не пропадём.

- Ты не можешь его растить, ты не можешь остаться так надолго.

Снова Оскар не понимал, зачем продолжает этот диалог, зачем поддерживает его, внося разумные реплики в очевидно оторванный от жизни трёп. Это же бред. Блеф.

- Могу, Шулейман, могу, - мерно покивал Джерри. – Том отдал мне место, так что от меня зависит, когда произойдёт обратное переключение. Могу вернуть Тома завтра. А могу, если изначальная стратегия покажет себя невыполнимой, неоправданной, остаться и задержаться лет на двенадцать, до совершеннолетия Терри.

Шулейман хмыкнул:

- Потом вернётся Том, которому будет за сорок, и от этого осознания полезет в петлю. И что, какой тогда смысл твоих действий?

- Беспокоишься о нём?

- Нет, - убедительно. Даже слишком. Потому и неубедительно. – Подловил тебя на слове и убедился, что твои россказни – пустая болтовня и блеф. Ты не можешь подвергнуть Тома риску.

- Нет, Шулейман, это я подловил тебя на слове, - спокойно произнёс Джерри, не собираясь спорить.

Время покажет, кто из них прав. Джерри знал правильный ответ.

- Представим на минуту, что я поверил в твой блеф с попытками психологического давления, - равнодушно произнёс Оскар. – Ты не сможешь отнять у меня Терри против моей воли, официально он под моей опекой, и доказывай, не доказывай ты отцовство, ни один суд в стране не встанет на твою сторону.

Джерри ухмыльнулся и медленно обошёл Шулеймана кругом, начиная говорить за его спиной:

- Зачем мне отнимать у тебя Терри силой? Кое в чём я действительно блефовал, он мне не нужен. Но он нужен тебе, а мне очень нужно тебя наказать за несговорчивость, дебилизм и скотство. Достаточно будет того, что Терри будет знать правду. Будет знать, что ты не отдаёшь его родному отцу, своим влиянием уничтожаешь возможность его жизни с оставшейся кровной семьёй. Ваши отношения никогда больше не будут прежними, - говорил Джерри, переходя на змеиный тон, вновь преисполненный довольства от озвучиваемых вещей. – Ты всё равно его потеряешь. Тебе ведь важен не сам факт нахождения Терри под твоей опекой, а то, что он тебя любит, любит безоговорочно таким, какой ты есть, за то, что ты есть. Что ты ему нужен. Ты потеряешь его любовь, его особенное к тебе отношение.

Ранил.

Бред же, бред вся эта болтовня! Но… очень уж точно Джерри попал в его болевую точку.

- Но, - добавил Джерри, вновь встав перед Шулейманом и вглядываясь ему в лицо, - ты ещё можешь выбрать путь мира, а не войны. Относительного мира, разумеется, поскольку мы с тобой не друзья и друзьями не будем.

Скрестив руки на груди, он выжидающе смотрел на Шулеймана, и тот дал предсказуемый ответ:

- Выбираю войну, на которой все средства хороши, а оружия, сам понимаешь, у меня поболее твоего. Выметайся, - Оскар показательно отступил в сторону, открывая вид на дверной проём.

Джерри же отступил назад, вглубь квартиры, спиной вперёд.

- Только попробуй побежать к Терри.

- А то что? – с издевательской насмешкой спросил Джерри, сделав ещё шаг назад.

На выпад Шулейман не отреагировал, повторил:

- Пошёл вон.

И хотел ухватить Джерри за руку, чтобы вытолкать на дверь, но Джерри увернулся и поднял палец:

- Тш. Не начинай. Я не Том, я с тобой на равных буду драться. Пусть ты больше и сильнее, но я умелее, ты знаешь, а ныне ты ограничен в подвижности лишь одной здоровой рукой. И, дорогой мой Шулейман, я ведь крыса, я не считаю зазорным бить по уязвимым местам противника. Представляешь, сколь яркую гамму ощущений ты испытаешь, если я надавлю на твою сломанную руку? – вкрадчиво и доходчиво поинтересовался Джерри.

Оскар мрачно рассудил, что действительно значительно ограничен чёртовым переломом и решил не развязывать физическую конфронтацию. В конце концов Джерри поймёт, что ему ничего не светит, и сам свалит.

Истолковав его молчание и бездействие как разумное согласие не распускать руку, Джерри сам подошёл ближе и, вскинув голову, сказал:

- Оставим прелюдию, столь долгие даже для меня перебор.

- Так это была прелюдия? Пожалуй, я откажусь от основного действия.

- Конечно, это же твой новый стиль – сбегать, не дождавшись основного действия, - ехидствовал в ответ Джерри. – Шулейман, ты ведь не тупой, по крайней мере, был, настолько не тупой, что я рассматривал тебя как опасность и ты её для меня представлял, ты даже смог провести меня. Объясни мне, в какой момент твой незаурядный мозг превратился в кисель из комплексов, обид и неуравновешенности? Когда что-то пошло не так, Шулейман? К браку ты сильно сдал позиции, но я думал, что после развода, если Том посчитает, что ему всё-таки лучше с тобой и вернётся к тебе, ты восстановишься и обретёшь потерянный разум. И ты действительно оправдал мои ожидания, хоть в идеале в моих ожиданиях тебя и не было, но потом вдруг ты опять скатился куда-то не туда. В браке ты хотя бы маниакально любил Тома и оттого стал размазнёй, что объективно плохо лишь для тебя, но так уж сложилось, что Тому это не подходит, помешанная тряпка не удержит его в руках. А сейчас что? Шулейман, что с тобой? Где твой рассудок, логика, здравый смысл? Чего тебя штормит? Для гормональных штормов тебе с одной стороны уже поздно, с другой ещё рано. Чего ты ведёшь себя как карикатурная барышня-истеричка? То избиваешь Тома до кровавых соплей, то обещаешь любовь навсегда и что не отпустишь его от себя, то на ровном месте разводишь ссору в пух и прах и разрываешь отношения.

- Я так понимаю, я опять идиот из-за нежелания быть с Томом?

- Ты кретин из-за того, в какой момент тебя осенило это нежелание и как ты его воплотил, - бойко, складно продолжал Джерри. – Том лечится, для себя, но – и для тебя, кретин, тоже, да, это правда, Том хочет быть более нормальным для тебя, он всегда этого хотел. А что делаешь ты? Вместо того чтобы пойти на парную терапию и сообща решать ваши проблемы, договариваться, работать над отношениями, ты бросаешь Тома в тот момент, когда он наиболее уязвим и нуждается в поддержке. Ты ведь думал о парной психотерапии, я прав? Уверен, что думал. Ты тоже ходил к доктору Фрей.

- Мадам разболтала? – с неудовольствием осведомился Шулейман.

Джерри расплылся в хитрющей улыбке:

- Никто мне ничего не говорил. Но теперь я знаю, что прав.

Гадёныш. Развёл-таки, что он сам выдал правду. По данному поводу Оскар промолчал, поскольку это уже не имело смысла.

- Не стесняйся, Шулейман, в обращении к психотерапевту нет ничего зазорного, я не буду тебя этим попрекать. Более того, скажу – наконец-то! – Джерри широко развёл руки. – Давно было пора.

- Я бросил психотерапию, - пояснил Шулейман.

- Что, и в этом струсил? – секундное благодушие слетело с Джерри, как маска, коей оно и являлось. – Конечно, зачем тебе лечиться, ты же у нас «мистер идеал». Лучше сидеть, как упырь, и чужим ребёнком затыкать пустоту внутри. Кстати, ты заметил, что ты проникся к Терри только потому, что он связан с Томом и внешне его копия?

- Если ты пытаешься вывести меня на озарение, то у тебя не получится, - Оскар вздохнул, он уже устал от этого бессмысленного, тянущегося битый час разговора. - Я знаю, что едва ли решил бы забрать Терри к себе, будь он просто случайным мальчиком, а не сыном Тома.

- Моим сыном, - поправил его Джерри. – Терри не сын Тома, как и мои преступления – не его преступления, Том всё верно тебе говорил. Не пытайся вменить Тому ответственность за Терри, пусть даже лишь на уровне понимания родства. Почему тебе это удобно?

Шулейман молчал непозволительно долго – непозволительно долго для диалога с Джерри. Джерри ухмыльнулся без намёка на веселье:

- Что, как мой сын Терри тебе уже меньше нравится?

- Нет, - не дрогнув, односложно ответил Оскар.

- Тогда почему тебе удобно убеждать Тома в том, что Терри его ребёнок? – Джерри не сводил с Шулеймана пытливого, пытающего взгляда, который тот выдерживал, но ситуация в целом начинала его раздражать.

- Понимаю, что ты хочешь меня дестабилизировать, но можешь не пытаться, у тебя не выйдет. Я считаю Терри сыном Тома, потому и говорил так.

- О, самоубеждение, - Джерри расплылся в сладко-ядовитой улыбке. – Вот только правда в том, что Терри – мой сын, я любил его маму, я спал с его мамой, от меня он родился, а Том всего лишь тот, на кого можно повесить ответственность за ребёнка, так как тело у нас с ним одно, и биологически Терри наш, общий. Но разве донор спермы считается отцом? Отцом считается тот, кто осознанно участвовал в зачатии, пусть даже его не планировал. Тебе неприятно это слышать, - новая улыбка, глаза в глаза и пальцами шажки по плечу Шулеймана. – Ты даже имя Терри сменил, чтобы избавиться от параллели со мной. Ещё одно в мою пользу – его назвали в честь меня. Его звали Джерри. Шулейман, ты воспитываешь моего ребёнка, и никуда ты от этого не денешься. Надеюсь, ты будешь хорошо о нём заботиться, не то я приду и заберу его у тебя, и яйца тебе отстрелю напоследок.

Шулейман изобразил звук взрыва, вскинув руку к голове. Как разговор умудрился снова свернуть на невозможную тему отцов и детей с упором на родство Джерри и Терри и угрозой первого забрать ребёнка?

- Зачем ты убеждаешь меня, что Терри твой сын, если хочешь, чтобы я о нём хорошо заботился? – с усмешкой спросил Оскар.

- Чтобы ты не жил в выдуманном мире и не вливал Тому в уши ложную информацию, к которой к тому же он пока не готов. По-моему, опыт тебя не научил, что розовые замки имеют свойство неожиданно рушиться и погребать под собой, ломая все кости, а руины у них неподъёмно тяжёлые и острые.

Шулейман понял намёк, но ответил не на него, а по другой части высказывания Джерри:

- Я больше ничего Тому не скажу.

- Прости меня, - в голосе Джерри вдруг не стало ни яда, ни насмешки, а взгляд сделался серьёзным.

- Что?

- Прости меня за ваш развод.

Слово «прости» от Джерри выбило Оскара из колеи сильнее, чем все предшествующие угрозы вместе взятые.

- Ты просишь у меня прощения? – недоверчиво, не понимая, какого чёрта, переспросил Шулейман.

- Да, я прошу у тебя прощения, - Джерри не прятал взгляда и, даже казалось, не играл. – Том меня уже простил, но ты нет. Прости меня за боль, которую я тебе причинил. В тот момент я не получал от этого удовольствия, несмотря на то, как ты со мной обходился, это был вынужденный шаг. Я честно хотел помочь вам в рамках ваших отношений, но получилось так, что, чтобы вас спасти, нужно было всё разрушить, чтобы вы могли начать сначала.

- Зачем ты мне это говоришь? – уняв удивление, без лишних эмоций спросил Оскар.

- Чтобы ты вспомнил, что я человек, а не злая сущность.

Джерри выдержал паузу, в которую задумчиво отвёл глаза, и поднял взгляд к Шулейману:

- Знаешь, чему нам обоим нужно поучиться у Тома? Умению оставлять всё в прошлом. Мне это не светит, но у тебя есть шанс. Ты знаешь, что пережил Том, я не только о подвале, а обо всей его жизни, но ты не представляешь, каково всё это пройти. Том удивительный человек, удивительно сильный, я давно это понял. Он не идеален, вовсе нет, Том не по уму, но по жизни глупый, неуравновешенный, инфантильный, эгоистичный. Но он, что бы ни случилось, умеет жить в настоящем и смотреть в будущее, а не оглядываться в прошлое, он не тащит за собой груз прошлого, хотя имеет на то полное право. Да, Том несёт на себе отпечаток прошлого в виде травм, но это не его выбор, а факт, за который его нельзя судить. Его психика переломана, его с младенчества ломали. Но Том живёт – как получается, как умеет, часто неправильно, криво, но живёт. Он старается, становится лучше, взрослее, он готов меняться, он всегда готов идти вперёд, в чём ещё одна удивительная особенность Тома. Не знаю, если честно, кто его заслуживает, поскольку нужно быть не только достойным Тома, но и уметь справиться с ним, так как от обычного, нормального человека он далёк. Но Том выбрал тебя, он тебя любит. А ты его не простил. Но прощать-то его не за что, с тобой разводился я, преступление Тома лишь в том, что он настолько не хотел тебя ранить, что молчал, пока не стало слишком поздно. Прошлым летом Том тебя отшил и долго не подпускал к себе, но ты действительно думаешь, что в той ситуации Том плохой? – Джерри пытливо заглянул Шулейману в глаза. – Том мог снести всё, насилие, унизительное отношение, но не то, что он для тебя всего лишь второй, и он сорвался. Но ты добился его расположения, заново приручил его к себе. Ради чего? – ещё один пытливый, взывающий к глубоким размышлениям взгляд в глаза. – И, наконец, настоящее время. Том допускал возможность расставания с тобой, но только потому, что он тоже хочет нормальной жизни, он не хочет страдать, а ты предлагаешь ему условия, которые он не уверен, что вывезет. Если ты злишься на Тома за желание лучшей жизни, которое и тобой движет, то суди и себя тоже. Том старается, ты сам это видел, он старался не как обычно, взваливая на себя больше, чем способен вынести, что заведомо ведёт к провалу, а по-настоящему, он думал головой, многое осознал, осмысливал себя и ваши перспективы, изменился благодаря терапии. Теперь не знаю. Том разбит, ты разбил его, сломал. Было бы отлично, если бы ты хотя бы раз попытался понять Тома, но, увы, такой роскоши ты ему не предоставлял никогда. Хотя бы на минуту попытайся представить, каково быть Томом. Каково быть мальчишкой, изнасилованным десятки раз подряд; каково дни и ночи напролёт быть запертым в подвале в одиночестве, темноте, тишине, сходя от этого с ума, умирая от жажды и голода и служа кормом грызунам. Каково оказаться в медицинском учреждении с порядками тюрьмы строго режима, где на тебя навесили клеймо убийцы и где всем, по сути, на тебя плевать, ты для них всего лишь ещё один постоялец того давящего места, опасный элемент, психически больной преступник. Каково остаться совсем одному и быть выброшенным в незнакомый тебе мир прямиком из детства, потому что ты потерял четыре года своей жизни. Каково потерять всё и всех и быть сломанным тем, что тебя заставили вспомнить. Ты был единственным, кто протянул Тому руку, пускай второй отвешивал ему оплеухи. И Том уцепился за тебя. Ты для него отец, бог, всё, что только возможно, в одном флаконе. Пусть я не одобряю такое отношение, оно нездорово, но Том такой, относиться к тебе по-другому он не умеет. Шулейман, доктор Фрей рассказывала тебе, что Том пограничная личность? Уверен, что рассказывала, она действительно профессионалка своего дела и наверняка поняла то, что не разглядел никто другой…

Рассказывала. Шулейман тогда ещё спорил с ней, что Том психотическая личность, а не пограничная, это же очевидно. Но мадам приводила неопровержимые аргументы, и Оскар нехотя согласился, что Том «пограничник». По крайней мере, допустил такую возможность. Но если капнуть глубже, то у Тома все признаки «пограничника». Если бы Шулейман интересовался не только психиатрией, которая пограничных состояний практически не касается, но и психотерапией, то понял бы это сам и давно.

- …Пограничным личностям свойственна зависимость, и зачастую эта зависимость бывает психологической. Это случай Тома. Его зависимость – это ты. Причём Том зависим от тебя не только тогда, когда вы вместе, но и когда расстаётесь и он больше не хочет продолжения. В прошлом году Том хотел строить жизнь без тебя, но это время равно было – о тебе, Том от тебя отталкивался. Для Тома его зависимость – это его опора в жизни, поэтому, когда ты его бросаешь, его мир буквально рушится, он теряет почву под ногами.

Всё это Шулейман уже слышал, теорию, а не то, что касается лично Тома.

- Том снова и снова отстраивает свою жизнь заново, собирает себя по осколкам. Том очень часто, практически постоянно в ужасе. Кое-что в Томе есть и от психотической личности – глубинный экзистенциальный ужас «существую ли я?». Тому нужно к чему-то привязаться, чтобы чувствовать своё существование и ощущать себя в порядке. Он привязан к тебе, и в моменты уязвимости Том без тебя не существует, не может. Том не развился как личность в детстве, в юности травма остановила его развитие и дала ригидность, поэтому он всё ещё развивается, он ищет себя, как маленький ребёнок, познаёт этот мир и себя, и ему нужна помощь, ему рядом нужен человек, который это потянет.

Помимо воли Оскар задумался. Не о правильности своего решения. О Томе. Вспомнил его голос и повадки. Его поведение будто бы на грани, на острие. Его глаза – распахнутые, испуганные, радостные, всякие, но всегда на разрыв живые. Почти всегда. Иногда они гаснут, но это омертвение тоже такое живое.

- Может быть, если ты поймёшь Тома, хотя бы попытаешься, то поймёшь, что Тома нельзя судить по себе. Тома нельзя третировать стрессами, нельзя требовать от него соответствия норме, он справится, он, как я уже сказал, очень сильный и может адаптироваться ко всему, но это не сделает его здоровее.

- Я не хочу быть с Томом, - наконец сказал Оскар. – Я не тяну его, - он так не считал, но аргумент превосходный.

- Давно ли?

- У меня нарциссическое расстройство личности, - признавался в своём диагнозе Шулейман без довольства, но это ещё один аргумент в тему. - Человек с личностным расстройством не может вытягивать другого человека с букетом расстройств.

Джерри повёл бровью:

- Что ж, это предсказуемо, что у тебя диагностировали нарциссизм. – Выдержал паузу, не сводя с Шулеймана внимательного и не совсем понятного взгляда. – Оскар…

Чёрт. На секунду Шулейман понял Тома в его нервозности по поводу имени. Когда какой-то человека никогда не называет тебя по имени, то собственное имя из его уст внушает тревогу и ожидание чего-то нехорошего.

- Оскар, объясни мне одну вещь: зачем ты возвращал Тома в прошлом году?

- Какое это сейчас имеет значение?

- Большое. Тебе сложно ответить?

Шулейман недовольно цокнул языком – и дал-таки ответ:

- Я хотел, чтобы Том был моим.

Как эгоистично, он того и не замечал. Именно такого ответа Джерри и ожидал.

- Хотел, чтобы Том был твоим, - повторил он за Шулейманом. Сощурился. – Том тебя бросил, поэтому ты из штанов выскакивал в желании завоевать его обратно. В этом дело? Поэтому ты бросил его сейчас – чтобы ты был инициатором расставания. Ты не устал, ты боишься потерять контроль и снова быть брошенным, ты не умеешь с этим справляться.

Движение желвак на челюстях Шулеймана выдало попадание в цель.

Опять ранил.

- Даже если так, какая разница? – произнёс Оскар. – Я своего решения не изменю.

- Уверен?

- Уверен, - твёрдо ответил Шулейман. – И я уже битый час пытаюсь понять, как ты видишь то, чего добиваешься. Против моей воли хочешь вернуть меня к Тому? Допустим, у тебя это неким невообразимым образом получится, разве Том будет доволен таким раскладом, при котором я с ним по принуждению?

- Ты не будешь с Томом по принуждению, - преспокойно сказал Джерри, будто готовился к этому вопросу. – Ты сам хочешь быть с ним, так что принудительно тебя нужно только подвигнуть поехать к нему.

- Я не хочу быть с Томом, - повторил Оскар.

- Ты его любишь?

- Люблю, - Шулейман не стал уклоняться от ответа. – Но этого недостаточно.

- Вы совершенно разные, но в чём-то такие одинаковые идиоты… - Джерри вздохнул и покачал головой.

Посмотрел на нелюбимого дока, который как всегда мешал ему делать своё дело, не активными действиями, так бездействием и тугоумностью, что ему совсем не шла. И что с ним делать? Ушёл бы, подумал Джерри, потому что достал уже, кретин контуженный, и пусть Шулейман сам за ним бегает, а он побежит, он не потерпит ухода даже от него. Особенно от него. Но, во-первых, вдруг всё-таки случится небывалое, и Шулейман не придёт. Во-вторых – разве же это будет интересно и весело? Потому – следуем плану, если он не удастся – на ходу строим новый план, а если совсем никак не будет продвигаться ситуация – переходим к плану «уход-провокация».

- Я не буду давать вам советы, рекомендации, - Джерри скрестил руки на груди, - я понял, что это не работает. Моя цель – доставить тебя к Тому, дальше сами разбирайтесь, это ваши отношения.

- Нет больше наших отношений и не будет, - отрезал Шулейман, начиная раздражаться уже из-за того, что незваный, нежеланный, проклятьем висящий над ним гость его словно не слышит.

Но он знал – Джерри прекрасно всё слышит и понимает, просто продавливает свою линию изощрённым мозгоёбством, уже с каких сторон только не заходил, но не на того нарвался. Оскар, может, и устал, и хотел покоя, и визит Джерри застал его врасплох, но нервная система его крепка и решение непоколебимо.

Джерри его действительно уже не слушал, вернее, игнорировал его слова. Слушать Шулеймана – себя не уважать, и хоть сейчас он не взрывал мозг словесной диареей и шок-высказываниями, но выработанная много лет назад тактика игнорирования и здесь подходила.

- Шулейман, в прошлом году Том мог от тебя отказаться, мог построить жизнь без тебя, действительно мог. Но ты его осадой вернул к себе, привязал заново. Ты сломал его, Шулейман, не дав возможности жить без тебя, и заново приручил, а мы, как известно, в ответе за тех, кого приручили. Ты взял за него ответственность, снова взял, когда тебя о том не просили, против воли Тома, и теперь ты за него в ответе, ты не имеешь права бросить его сейчас. Что скажешь, Шулейман, есть в тебе хоть капля совести и здравого смысла или раздутое эго всё вытеснило? – Джерри приподнял брови, вопросительно глядя на несговорчивого оппонента.

- Приручил, а потом передумал, людям свойственно меняться, вырастать из отношений, - Оскар развёл рукой и язвительно добавил: - Мне очень жаль. Доволен?

Джерри достойно, не напрягаясь держал удар:

- Я был бы доволен, если бы в разлуке Том понял, что ты ему не нужен, и строил счастливую жизнь без тебя, а лучше – чтобы в придачу к этому ты бухой не справился с управлением и разбился насмерть, чтобы наверняка. Но, увы и ах, мы имеем то, что имеем. Шулейман, твои мозги настолько глубоко ушли в задницу, что не достать? – сощурил глаза, впившись взглядом, как когтями в лицо. – Вытягивай, включай рассудок, а комплексы свои и обиды поумерь, негоже такому большому мальчику быть психической обиженкой. Либо ты прислушиваешься ко мне, завтра приезжаешь к Тому и остаёшься с ним как минимум до окончания лечения, а там вы решаете, куда двигаться дальше и как, вместе или по отдельности. Либо…

Джерри намеренно взял паузу, держа зрительный контакт, провёл кончиком языка по зубам.

- Либо ты трус и слабак. Ты избалованный, эгоистичный, обиженный недостатком внимания и любви мальчишка, который очень хочет игрушку, которая ему не принадлежит, а когда получает её, то ломает и бросает, потому что уже неинтересно, не знает, что с ней делать дальше.

У Шулеймана мрачный, тяжёлый взгляд, потому что неприятно это слушать. Неприятно, потому что правда.

- Безусловно, - кивнув сам себе, продолжил Джерри, - так, как есть, продолжать нельзя, у вас плохо получается. Но ты даже не попытался пойти дальше. И не говори, что ты пробовал, то, как ты пробовал – топтание по тому же кругу. Отпусти прошлое, получи квалифицированную помощь, научись уважать тех, кто с тобой рядом, научись видеть в них людей – других людей, не таких же, как ты, а не дополнение к себе, и тогда, может быть, тебя ждёт светлое будущее. Пора, Питер Пен.

- Будь добр, избавь меня от нотаций.

- Я бы рад, но, знаешь ли, долг зовёт.

- Хоть я и не хочу с тобой разговаривать и вообще не хочу иметь с вами ничего общего, но не могу не поднять одно занимательное несоответствие. В прошлый раз ты говорил, что мне надо быть жёстче, вести себя как когда-то, мол, Тому надо погрубее; сейчас говоришь уважать его, понимать, быть поддержкой. Что-то не сходится, не находишь? – Шулейман сощурился на гостя.

- Можно быть самоуверенной, нахальной сволочью и при этом понимающим партнёром, - невозмутимо ответил Джерри. – Не вижу несоответствия.

- Дай-ка я тебе напомню, что в прошлый раз твой «гениальный» план обернулся полным провалом и сделал только хуже. С чего бы мне сейчас тебя слушать?

- С чего ты взял, что мой план провалился и сделал хуже?

- Со слов Тома и с того, что твой план в итоге привёл его в клинику с нервным срывом, - привёл Шулейман железобетонный, по его мнению, аргумент.

- Ты не думал, что это было частью моего плана? – вкрадчиво поинтересовался Джерри. - Привести Тома в клинику, чтобы он наконец-то получил профессиональную помощь.

- Что? – Оскар усмехнулся и затем пренебрежительно фыркнул, поведя головой. – Это не было твоим планом, даже для тебя слишком сложно.

- Можешь не верить, - Джерри невинно похлопал ресницами и чуть пожал плечами.

- Это не твой план, - отрезал Шулейман, будто с ним кто-то спорил.

- Без проблем, думай, как хочешь, - Джерри с ним не спорил, покорно принимая то, что в мощь его разума не верят.

Слишком покорно. Шулейман открыл рот, чтобы продолжить отстаивать свою – правую! – позицию, но поймал себя на том, что ведёт бестолковый односторонний спор, Джерри с ним не спорит. Джерри это специально – и сказал это, и вид этот смиренный… Джерри же продолжал хлопать ресницами и ничего не говорил, ожидая, что скажет Шулейман.

- Не строй из себя овечку, - бросил Оскар, - тебе не идёт.

- Как же здорово, что у нас с тобой, Шулейман, чувства всегда взаимны. Какая жалость, что у тебя с Томом иначе, - сбросив очередную маску, произнёс Джерри с подчёркнутым, преувеличенным сожалением. – Вы как малолетние дебилы бегаете друг от друга: то один пугается и убегает, то второй, ещё более великовозрастный. И если от Тома никто и не ждёт логичности и последовательности, то ты меня неприятно удивил своей истерикой.

- Всё сказал? Вали уже.

- Скоро, Шулейман, скоро, - Джерри склонил голову в кивке. – Но прежде дослушай меня.

- Неужели ты в самом деле закончишь и свалишь? Если так, я готов потерпеть ещё один акт насилия над моим мозгом.

- Уйду, - сказал Джерри. – Смотри, не пожалей.

- Я рискну.

Джерри ничего не ответил, его эго не пострадает от того, что это последнее слово осталось за Шулейманом. Беззвучно перебрав пальцами по локтю, он произнёс:

- Задам вопрос повторно, а то вдруг до тебя с первого раза не дошло. Ты любишь Тома? – и взгляд ненавязчиво в глаза, в душу, будто фонариком в недра разума.

Шулейман закатил глаза, выражая отношение и к вопросу, и к Тому, и в особенности к навязчивому собеседнику.

- Понятно, - вздохнул Джерри. – За прошедшие минуты твой разум не прояснился.

Отступив на шаг, он смерил Шулеймана взглядом:

- Готов отпустить Тома?

- Уже три дня как готов и, заметь, даже не пью.

«Дай себе время», - подумал Джерри, но вслух сказал другое, с искренней укоризной:

- Ты хоть знаешь, что Том думал умереть, перерезать вены? В первый день он всё делал как обычно, сходил на психотерапию, потом ждал тебя. Во второй не пошёл на терапию, весь день сидел в палате и смотрел на дверь, ждал тебя, как грёбаная брошенная собака, - укоризна перекатывалась в нажим, злость. - На третий день то же самое, но он понял, что ты не придёшь, и, потеряв смысл жизни, поскольку из-за тебя его мир рухнул, задумался о смерти. Это не истерика и действия на эмоциях, а состояние, в котором люди умирают, потому что не видят смысла продолжать быть и что-то делать.

- И включился ты, чтобы не допустить смерти тела, - Шулейман не спрашивал, а утвердил.

- Да, я включился на следующее утро после того, как Том об этом подумал.

- Ты этой душещипательной историей хотел меня разжалобить, заставить передумать? С Томом это постоянно случается: то нож себе в сердце воткнёт, то удумает с моста прыгнуть, а прыгнет под машину…

Шулейман-Шулейман, сволочь ты, но это давно не новость. Как и не тайна то, что под панцирем скотства и сволочизма у тебя есть сердце, чувствительное сердце. И панцирь твой не столь крепок, как тебе хотелось бы думать.

- Тебе было бы легче, если бы Том умер?

Запрещённый приём. Оскар не хотел, наотрез не хотел, но задумался. Представил, что было бы, если бы Том умер. Если бы его не было нигде, больше никогда не было, и все деньги, власть, возможности бессильны его вернуть. Смерть необратима. Однажды сердце останавливается, мозг умирает, и всё, человека больше нет. Никогда. Нигде. Точка. Было бы ему легче?..

Шулейман больше не хотел быть с Томом, решил твёрдо и был не намерен поворачивать назад. Но… Чёрт, не только у Тома вечно есть эти треклятые но! Но Оскар совершенно точно не хотел, чтобы Том умирал. От одного смутного представления данного обстоятельства испытал отголосок неприятия, оторопи и бессильной злобы, что ощутил бы в реальности. Оскар хотел, чтобы Том жил, не с ним, не рядом, но жил. Всплывает ещё одно но, от которого Шулейман очень, очень пытался откреститься, выдворить его из себя. Но… Хотел, чтобы Том жил, потому что… Но сильнее, оно навязчиво есть и никуда не желает испаряться. Хотел, потому что хотел иметь возможность, которой, вероятно, никогда не воспользуется, снова увидеть Тома – случайно или специально, неважно. Знать, что он где-то там есть. Что у него есть возможность повернуть назад. Оскар блефовал, сказав, что ему было бы всё равно, увидь он Тома со следами побоев от нового партнёра. Увидь он Тома, потерянного, доверившегося тому, кто его обижает, со следами насилия, он бы на месте врезал тому уроду и не раз, и плевать он хотел на то, что люди его статуса не дерутся, а потом бы уничтожил ту тварь со всем размахом, на какой способен. И забрал бы Тома себе.

- Нет, не легче, - честно ответил Шулейман, опустив всё, что пронеслось в голове. – Я не хочу, чтобы Том умирал.

- Хочешь, чтобы Том жил?

- Хочу. Пусть живёт и будет счастлив.

В последнем чувствовалась едва ощутимая, но всё-таки фальшь. Шулейман-Шулейман… Джерри мысленно вздохнул, мысленно же опять назвал его дебилом. Сложно быть самым умным. Единственным умным в этой паре. Хотя к чему лукавить перед собой? Быть умным, единственным разумным рядом с нерадивыми «детишками» чаще всего приятно.

- Значит, наши желания совпадают, я тоже хочу, чтобы Том жил и был счастлив, - кивнул Джерри. – Шулейман, я устал с тобой спорить. Я предлагаю тебе сделать выбор, впрочем, выбора не делать выбор у тебя нет. Или я возвращаю Тома, и ты возвращаешься к нему, - взгляд в глаза, чётко проговаривая альтернативы. – Или, если ты уверен, что не хочешь продолжать отношения, я больше тебя не побеспокою, я сам вытяну Тома и помогу ему построить жизнь без тебя. Но, Шулейман, знай, что обратного пути у тебя не будет, если ты откажешься от Тома сейчас, - Джерри не угрожал, только лишь излагал важную информацию. – У Тома будет своя жизнь, без тебя, и если ты вдруг появишься в его жизни и захочешь его вернуть, то включусь я. Буду включаться столько раз, сколько ты будешь пытаться. Я имею больше власти над психикой, чем Том, и запрограммирую её таким образом. Я не могу заставить тебя быть с Томом, но я не позволю тебе снова сломать ему жизнь, если ты когда-нибудь передумаешь. Решать тебе. У тебя пять минут, - Джерри взглянул на циферблат часов Шулеймана, - выбирай.

Спокойно, хладнокровно. Джерри не играл и взирал на Шулеймана в ожидании ответа. Но дать ответ Шулейману было не суждено. Оглянувшись, Джерри улыбнулся и шепнул:

- Шулейман, у нас с тобой зритель.

Из-за угла выглядывала любопытная мордашка в обрамлении белокурых кудрей. Увидев, что его заметили, Терри полностью вышел из-за поворота, виновато перехватил руку рукой, заломил пальчики.

- Извините… Я не хотел подслушивать… - мальчик то поднимал глаза, то вновь виновато тупился, прибитым чувством неправильности своего поступка. – Просто я услышал, что кто-то пришёл…

У Шулеймана по спине пробежал пресловутый холодок. Как долго Терри здесь стоит, что слышал? Если хотя бы половину, то можно не беспокоиться, что Джерри причинит ему вред, этот диалог уже нанёс его психике глубокий вред. Пока Оскар, оторопев, перебирал в голове вопросы и теории, насколько всё плохо, Джерри взял слово и первым обратился к ребёнку:

- Привет, Терри, - лучезарно улыбаясь, поздоровался он, чуть растягивая гласные. – Помнишь меня?

- Привет, - Терри несмело помахал рукой. Отошёл от угла, подошёл к Джерри. - Том? – неуверенно. – Да, я тебя помню.

Терри чувствовал, будто что-то не так, будто человек перед ним какой-то не такой, оттого неуверенность в голове и во взгляде, которую ничем не мог подкрепить, кроме детской проницательности, ничем не смог бы объяснить.

- Нет, я Джерри, - не прекращая улыбаться, ответил Джерри. – Оскар ведь рассказывал обо мне? – он взглянул на Шулеймана и перевёл взгляд обратно к мальчику.

Шулейман послал ему убийственный взгляд, но ничего более, он не мог себе позволить устраивать разборки при ребёнке. Джерри это понимал, предугадал и пользовался его слабостью, сбросив привычную скрытность, как змея старую шкурку.

Теперь Терри смотрел иначе, как на незнакомца, интересного, необычного и потому любопытного незнакомца.

- Рассказывал, - подтвердил Терри, разглядывая гостя. – Ты альтер-личность Тома?

Мысленно Шулейман выругался и хлопнул ладонь себе на лицо. Мысленно же схватил Джерри за горло и вышвырнул вон из квартиры. В реальности же только стоял, смотрел и пытался сообразить, что делать. А делать нечего, вышвырнуть наглую крысу на глазах Терри он не может, а значит, остаётся ждать, пока Джерри сам закончит разговор с мальчиком. Ждать и думать, как культурно оборвать их общение, если оно затянется.

- Всё верно, - сказал Джерри, подбадривая улыбкой и тоном голоса.

Терри хлопал на него большими любопытными, изучающими глазами, в которых читался значительный интерес к особенному, ни на кого не похожему гостю, но и лёгкая опаска тоже. Он был не из тех детей, что легко подпускают к себе посторонних.

- Помнишь меня? – повторно спросил Джерри, удерживая на себе детское внимание. – Я приходил в гости к вам с мамой.

В глазах Терри мелькнуло узнавание, осмысление, работа разума, складывающего кусочки информации в единую картинку. Да, он помнил, отлично помнил, он же и Тома, когда впервые увидел, назвал Джерри.

- Помню, - ответил Терри, разглядывая гостя с пущим интересом. Коснулся пальцем волос у лица. – У тебя волосы были светлые, почти как у меня цвета.

- Да, я предпочитаю быть блондином, это мой образ, но натуральный цвет волос у нас с Томом каштановый.

Терри перемялся с ноги на ногу, закусил губу, во все глаза рассматривая знакомого незнакомца. В его голове явно крутился какой-то вопрос.

- А Том сейчас здесь? – спросил мальчик.

- Нет, - Джерри качнул головой, - Том здесь нет, только я.

- А где Том?

С пытливостью, на какую способны лишь дети, Терри пытался понять загадочное заболевание, которое, в отличие от взрослых, его ничуть не пугало.

- Том сейчас и всегда, когда живу я, спит, вот здесь, - Джерри положил ладонь на сердце.

Терри удивлённо вздёрнул брови – копия Том! – и в его распахнутых глазах вспыхнуло ещё более сильное любопытство. Притопав ближе к Джерри, он пальцем указал себе на грудь:

- Здесь? – и перевёл руку на Джерри, и обратно на себя.

- Здесь, - с мягкой улыбкой кивнул Джерри. – Я называю Тома котёнком и ношу в сердце, там ему тепло и безопасно.

Глаза Терри загорелись восторгом, замешанном на том же удивлении, любопытстве, интересе к чему-то странному и влекущему это познать.

- А когда Том живёт, где он тебя носит?

- В голове, - Джерри коснулся виска.

- Почему?

- Наверное, потому, что Том чувствительный, эмоциональный, а за чувства отвечает сердце, потому я ношу его там. А я рациональная сторона в нашей паре, поэтому живу в голове.

Терри нахмурился:

- Но на самом деле сердце ничего не чувствует, оно только качает кровь. И думает, и чувствует головной мозг.

- Ты очень умный мальчик, - похвалил его Джерри. – Терри, ты совершенно прав, но у нас с Томом почему-то так.

- А можно потрогать? – через паузу спросил Терри и несмело протянул руку, не думая касаться без разрешения.

- Терри, не нужно трогать чужих людей, - вмешался Шулейман, одёрнув мальчика.

- Брось, Оскар, я не возражаю, - Джерри одарил его улыбкой. – И какой же я чужой? Я свой. Терри меня знает, - он перевёл взгляд к ребёнку. – И я его знаю, и маму его знаю, и Тома знаю, и Оскара знаю. Трогай, не стесняйся, - Джерри присел на корточки и протянул мальчику руку внутренней стороной вверх.

Терри несмело коснулся его руки одним пальцем, надавил, сосредоточенно хмуря брови, потрогал выше, почти у сгиба локтя. И, посмотрев Джерри в лицо, выдал подкрашенное удивлением заключение:

- Как настоящий.

- Я и есть настоящий, - дружелюбно посмеялся Джерри. – Это тело Тома, полностью настоящее – с костями, мышцами, кожей, внутренними органами и прочим, только сознание в нём моё.

- Интересно, - и это не просто любезное выражение, как у взрослых, а подлинный, чистый, неприкрытый интерес, которым лучились большие карие глаза.

- Очень интересно, - согласился с ним Джерри и, растянув губы в ещё более широкой, более доброжелательной улыбке, склонил голову к плечу. – Терри, помнишь, ты угощал меня печеньем, когда я был в гостях у вас с мамой? Угостишь сейчас?

- Конечно, - Терри просиял от просьбы и повёл гостя на кухню.

Терри всегда радовался возможности быть полезным взрослым, что редко предоставлялась в этом доме. Оскар жил с убеждением, что домашними делами должны заниматься те, для кого это работа, и ненавязчиво, оставляя за ним право выбора, но приучал Терри к данной мысли. Терри посильно участвовал в приготовлении пищи, но он бы с радостью Грегори и с уборкой помогал, но не делал этого, потому что Оскар сказал, что уборка – это дело Грегори. Это не только склад характера, но и возраст такой, когда всё на свете занимает, а помочь важному взрослому – радость и подвиг.

Глава 2

Я по ночам вижу сон, где фонтаном бьёт кровь вверх,

И хорошо от того, что сделал.

Странно, но страха совсем нет отомстить тебе

За всё, что наболело.

Wildways, Mary Gu, Я тебя тоже©

Шулейман пошёл не сразу следом за ними. А когда вошёл на кухню, увидел отвратительно милую картину: Джерри за его столом, Терри на стуле рядом, повернувшись вполоборота всем телом к гостю, увлечённо слушает и не менее увлечённо отвечает. И печенье на блюдцах. Хоть сейчас снимай для рекламы. Сука-Джерри не только взрослых умеет к себе расположить, но, как выяснилось, и детей. Крыса пронырливая, везде пролезет без смазки. Но ничего, успокаивал себя Оскар, скоро он свалит, и они с Терри продолжат жить спокойно, счастливо и без раздражающих элементов. Свалит же? Джерри всего лишь мотает ему нервы, как и обычно, испытывает, стремясь вывести из себя. Это всего лишь показательное выступление, его нужно тупо переждать и, желательно, равнодушно, чтобы главному и единственному актёру стало скучно. Ничего необычного, и потом всё снова станет, как должно.

Свалит же? Джерри обещал. И хоть верить его слову последнее, крайне глупое и наивное дело, отчего-то сейчас Шулейман верил, что он уйдёт, как и сказал. Чуйка подсказывала? Пусть так.

Джерри обратил внимание к вошедшему Шулейману, и взгляд его застыл, что не успело ни насторожить, ни напугать. Не торопясь, позволяя эффекту от своих действий развернуться в полной мере, Джерри за спиной Терри, над его головой поднял прихваченный из ящика нож, и широкая улыбка на его лице при этом не дрогнула. Нож из последнего купленного Грегори набора, он постоянно тащил в дом что-то для кулинарии. Нож для нарезки слайсами продуктов, хоть овощей, хоть рыбы и мяса. Острый, как скальпель. С пятнадцати лет Джерри сильно продвинулся вперёд, начал разбираться в ножах и больше не брал первый попавшийся, а выбирал, а сработал он так же чётко и незаметно, как когда-то на кухне опекуна. Никто ничего не понял. Потенциальная жертва ничего не подозревала.

Разом, как ударом по затылку, к Шулейману пришло понимание, почему Джерри попросил его угостить. Чтобы вместе с Терри пойти на кухню, где хранится его первое и любимое оружие. Как просто и какая непозволительная, непростительная тупость, что не разгадал его намерения. Даже не заподозрил подвох.

Поздно сокрушаться. Оскар не сокрушался. Обмер. Сердце ухнуло вниз. Оскар прочувствовал на себе смысл слов «земля уходит из-под ног и мир рушится». Уже рухнул. Мир перестал существовать, есть только Терри, продолжающий щебетать что-то тому, кто прикинулся ему другом, и Джерри, улыбающийся ему с зажатым в руке ножом, которым разрезать плоть – плёвое… Не думать!

- Терри, подойди ко мне, - сказал Шулейман, не пытаясь стереть с лица в высшей степени напряжённое, встревоженное до предела выражение.

Неважно, всё сейчас неважно. Главное – отвести Терри от Джерри. Джерри тут же перехватил слово, просительно обратился к мальчику:

- Терри, останься со мной.

- Терри, подойди ко мне, - твёрдо повторил Оскар.

- Терри, останься. Гостям ведь надо уступать? – Джерри заглянул мальчику в глаза, опустив нож ему за спину, чтобы не заметил ненароком, вертя головой.

Терри почувствовал, что что-то изменилось, что-то не так, перестал улыбаться. Растерянно посмотрел на Оскара, снова на Джерри, пытаясь понять, что происходит, и определиться между взрослыми. Воспитание в нём оказалось сильнее интуиции.

- Гостям надо уступать, - Терри склонился в сторону Джерри и не до конца уверенно посмотрел на опекуна, - да, Оскар?

- Гостей обижать нельзя, - вместо Шулеймана ответил Джерри, поддержав суждения Терри.

И только Оскар понял многозначительность его фразы. Нельзя обижать гостя. Обиженный гость может убить. В голове на ускоренной перемотке пронёсся весь их диалог у входной двери, разум зацепился за угрозы, разномастные угрозы, касающиеся Терри. Оскар всё прекрасно понял, как и в полной, сокрушительной мере ощущал своё бессилие.

В кармане телефон, но какой с него толк. Охрану не вызвать, им потребуется пара минут, чтобы быть здесь, Джерри – мгновение, чтобы совершить непоправимое. Одно отточенное движение руки, и всё. От одной мысли о том кровь в венах холодела и стылый ужас, болтающийся на грани настоящей паники, прожирал в сердце дыры. Мысль броситься отбивать Терри самостоятельно Шулейман отмёл в первую же секунду. Ему не хватит скорости, он не мог так рисковать. Только не жизнью Терри.

Джерри поднял руку выше, блеснуло лезвие ножа, показавшись над плечом Терри, сзади у шеи. А лицо у него всё такое же невозмутимо-улыбчивое. И Терри ни о чём не подозревает, только головой беспокойно крутит, но Джерри уводил нож из поля его зрения. Джерри играл не с ним.

- Хорошо, - серьёзно глядя Джерри в лицо, произнёс Шулейман, - я это сделаю.

- О чём вы? – Терри непонимающе завертел головой.

- Джерри задал мне один вопрос, но я не дал на него ответ, - сказал Оскар и адресовал взгляд гостю. – Отвечаю сейчас – да, я согласен.

Согласен вернуться к Тому завтра же. Какие у них будут отношения после такого воссоединения? Неважно, нормальные будут. Шулейман выбросил из головы очевидные потенциальные проблемы «любви по принуждению под угрозой убийства». Не до капризов сейчас. Любовь зла – какими новыми красками заиграло это заезженное выражение! Любовь бывает с голливудским оскалом и с ножом у горла, причём не твоего. Будь нож у его горла, было бы проще, фыркнул бы и стоял на своём. Но не сейчас. Сейчас он принимает чужие условия, не торгуясь. Он готов пообещать – и исполнить, что угодно, чтобы обезопасить Терри. Не до своего комфорта, не до гордости, ни до чего, когда твой ребёнок в руках беспринципного убийцы. Джерри победил, как он хочет, так и будет, только бы он ничего не сделал.

- Я рад, - Джерри обворожительно улыбнулся Шулейману.

Джерри слышал, Джерри ответил. Но он продолжал держать нож поднятым в рвущем нервы и сердце намёке, затягивая Оскара в убивающее непонимание, что ещё он должен сделать, и сводя с ума.

- Я согласен, - повторил Шулейман, выразительно глядя на Джерри, - я вернусь.

- Да, я слышал, - отозвался тот.

И ничего. Промедление скручивает остатки привычного самообладания, секунды – как капли воды в древней пытке.

- Опусти нож, - одними губами произнёс Шулейман.

- Что ты сказал? Я не расслышал, - сказал Джерри, хлопая ресницами.

Шулейман сверлил его взглядом, клял, умолял без слов. Сказать вслух он не мог и приближался к отчаянию, топкому, как трясина, и жгучему, как кислота.

- Оскар, подойди, пожалуйста, - через паузу попросил Джерри и вновь сместил руку ниже, спрятав нож за спиной мальчика.

Вдруг он воткнёт нож Терри в спину? Это лучше, чем по горлу, больше шансов на благоприятный исход. А если он ударит в сердце? В сердце сложно попасть, но… Не чувствуя пола под ногами – вот, как это ощущается, Шулейман подошёл, обогнул стол, встав рядом с Джерри.

- Попьёшь с нами чай?

- Что? – тупо переспросил Оскар.

- Выпьешь с нами чаю? – мило хлопая глазами, повторил Джерри. – Печенье вкуснее с молоком, но взрослым оно зачастую не очень идёт, я предпочту чай. Терри согласился со мной и тоже будет пить чай. Присоединишься?

- Я… - Шулейман никак не мог понять, причём здесь чай, что происходит. – Да, присоединюсь.

Оскар стоял совсем рядом, видел нож, руку с которым Джерри опустил под стол. Плавно скользнув ладонью, он почти взял нож.

- Не вздумай, - шикнул Джерри на грани слышимости, сверкнув острым, предупреждающим взглядом. Вытянул шею к уху склонившегося к нему Шулеймана. – Шулейман, у меня сноровки намного больше, - добавил недвусмысленно, - а ты вдобавок ограничен в манёвренности, - указал взглядом на загипсованную руку. – У тебя нет шансов. Не делай резких движений. Не искушай судьбу.

В обманчиво тихом, шелестящем шёпотом голосе сталь, такая же опасная, как нож в руке. Посмотрев ему в глаза, Шулейман сглотнул и послушно убрал руку, никогда ещё он не чувствовал себя настолько беспомощным и бесполезным. Тормозило, не оставляя шансов на свободу безрассудных действий, в детстве вбитое в подкорку правило: не рисковать самостоятельно бороться с вооружённым противником. И понимание, что действительно ограничен в движениях, а Джерри ничем не скован, он проворнее и намного умелее в деле обращения с холодным оружием, на его стороне перевес по всем статьям. Вломил бы ему с локтя в челюсть, что гарантированно бы дезориентировало, и выхватил нож, хоть голой рукой за лезвие, а потом уже водил бы Терри по психотерапевтам, чтобы вылечить от последствий этой ситуации. Но со стороны Джерри загипсованная правая рука, перелом, который успел трижды проклясть, а пока он повернётся… Без шансов.

Беспомощный, бесполезный, бессильный что-либо сделать. Способный лишь судорожно, на грани паники, нервного срыва и сердечного удара соображать. Но и разум не выручал. Противник ещё умнее, хитрее, у него на руках туз, который ничем не перебить.

- Чего ты хочешь? – беззвучно губами произнёс Шулейман.

Попытав его промедлением с ответом и взглядом в глаза, Джерри вдруг обратился к мальчику:

- Терри, нам с Оскаром срочно нужно провести очень важный взрослый разговор, но он будет недолгим, и мы не хотим выходить. Ты можешь закрыть уши? Я могу на тебя рассчитывать, что ты не будешь подслушивать?

Терри покивал, заверяя в том, что на него можно положиться, и накрепко зажал ладошками уши. Шулейман выдохнул и всё ещё шёпотом, шипя, спросил:

- Я же сказал, что согласен, почему ты продолжаешь?

- На что ты согласен? – поинтересовался Джерри, глядя тёмным, внимательным на грани препарирования взглядом.

- Вернуться к Тому, быть с ним до конца лечения и дальше, если он захочет.

Оскар готов быть самым лучшим партнёром, любящим, ласковым, понимающим, поддерживающим, властным и жёстким, когда надо Тому. Таким, как надо Тому, забыв о себе. На долгие-долгие годы. На всю жизнь, если понадобится. Чтобы Джерри больше никогда не пришёл и не вогнал ему иглу в то слабое место, от нажатия на которое он жалко корчится в муках. Что-то подсказывало, что не спасёт ни охрана, ни стены, ни пропускная система, ничего не спасёт, если Джерри захочет снова добраться до Терри. Чем жить в страхе, лучше жить с тем, от кого и происходит это зло. Шулейман согласен на всё, согласен и готов отдать себя откупом за Терри, и нет никакого сопротивления, не будет никакого недовольства. Сказал – сделал. Только бы…

- Предложение Тому сделаю, в брак с ним вступлю, он раньше хотел, - добавил Шулейман. – Хочешь?

- Ты меня спрашиваешь? – Джерри скривил губы. – Я за вас решения не принимаю, вы уже достаточно взрослые, чтобы жить своим умом.

- Сука, не издевайся надо мной… - процедил Шулейман, чувствую, как от клокочущей, бессильной злости сводит мышцы. – Отдай мне чёртов нож.

Джерри состроил обиженную гримасу, надув губы и нахмурив брови:

- Фу, как некультурно. Не оскорбляй меня. Ты не в том положении, - от разыгранной обиды не осталось и следа, и вновь взгляд в глаза, вынимая, разрывая в клочья бьющуюся в агонии страха за самое дорогое душу. – Попроси у меня прощения.

- Прости меня…

- Неубедительно, - Джерри снова состроил то недовольное лицо.

- Джерри, я прошу у тебя прощения за то, что оскорбил тебя, - безропотно, давясь унижением, на которое сейчас совершенно плевать, произнёс Шулейман.

На колени встанет, если Джерри скажет. Сейчас – встанет. Хоть бы он позволил сделать это не на глазах Терри. Джерри читал это в глазах поверженного дока. Поставить его на колени заманчиво, но вправду же – не при ребёнке. Да и было уже, что он стоял перед ним на коленях, а такого, как сейчас – не было.

- Чего ты хочешь? – спросил Оскар.

Джерри поманил его пальцем, чтобы склонился ниже к его лицу, и на выдохе, сверкая тёмными глазами, ответил:

- Дьявол хочет твою душу.

Совпадение ли пересечение его слов с тем, что сам каких-то три дня назад думал о Томе и сказал ему? Плевать. Будь даже перед ним настоящий дьявол, на которого Джерри сейчас походил куда больше рогато-копытных изображений из литературы и кино, плевать, он бы принял условия сделки.

- Забирай, - без раздумий, серьёзно сказал Шулейман.

Джерри приблизился к его лицу и, надавив на подбородок, чтобы губы разомкнулись, ртом втянул воздух от его рта. Словно взаправду вытянул душу. Происходящее всё больше отдавало мистикой, изощрённым фильмом ужасов, в который его забросило из прагматичной реальности. Или походило на помешательство главного действующего лица. Голову вело от перенапряжения и нервов. Джерри довольно улыбнулся и облизнул губы, снова поманил Шулеймана к себе и на ухо ему прошептал:

- Ты на самом деле согласен быть послушным? Я могу тебе верить?

Новое унижение хлестануло хуже плети. Но это фоном, по периферии сознания, а в голове одно – спасти, закончить эту жуткую ситуацию.

- Могу поклясться на крови, - сказал Оскар, поддержав заданную Джерри тему сатанизма.

- Ммм… - на ухо, и ладонь Джерри положил Шулейману на затылок, ерошил пальцами короткие волосы, раздражая и без того разбитые в хлам нервы. – Послушный мальчик. Мне нравится. Всегда бы так.

С придыханием и наслаждением, едва не облизываясь от удовольствия.

- Я всё сделаю, - повторил Оскар, ощущая в груди дрожь, предвещающую, что он может позорно расплакаться, это всё от нервов, от невозможности ситуации, в которой он может лишь соглашаться и играть по правилам искушённого в манипуляциях психопата. – Ты можешь мне верить. Я сдержу слово.

- Сде-ержишь, - растягивая слоги, повторил за ним Джерри, продолжая тревожить пальцами чувствительную зону на затылке. – На что ещё ты готов? – и опять взгляд в глаза, ухмылка на губах, не обнажая зубы.

- На всё, - роспись в том, что Джерри может делать с ним всё, что вздумается.

- Отдашь мне свою империю, перепишешь на меня активы? – не голос – елейный змеиный шелест, какой библейскому искусителю и не снился.

- Перепишу.

- Отдашь мне Терри?

- Нет, - твёрдо, и Шулейман добавил. – Всё, кроме него. Можешь даже воткнуть этот нож в меня. Только, пожалуйста, не на глазах у Терри.

Джерри ушёл от контакта взглядами в сторону:

- Какой ты сейчас жалкий, Шулейман. Прелесть, - говорил, задевая губами ушную раковину. - Ты полностью в моей власти. Это слаще, чем оргазм. Такого удовольствия я ещё ни с кем не испытывал. Спасибо, - доводя изощрённое издевательство до абсурда, Джерри поцеловал Шулеймана в ухо.

Оскара изнутри дёрнуло, нервы со звоном продолжали обрываться. Скоро ничего не останется от когда-то железобетонно крепкой нервной системы. Нужно лишь найти правильную точку для удара и самый крепкий камень можно разбить.

- Ты не думал, Шулейман, мой дорогой не-друг, что я не простил тебя за всё, что ты со мной и позже с Томом тоже сделал, и захочу отомстить?

- Можешь сделать со мной то же самое, - сказал Оскар равнодушно к себе. – Я не буду сопротивляться.

- Нет, Шулейман, - Джерри покачал головой, - в отличие от тебя, я слабых не бью.

Ещё одно унижение, которое Оскар проглотил, но подметил:

- Терри слабее.

- Я и не собираюсь его бить, - Джерри изобразил наигранное удивлённое недовольство. – Убийство – другое дело.

- Хватит, прошу тебя, - Оскар, кажется, впервые в жизни кого-то о чём-то просил с такой искренностью, с такой беспомощностью полагаясь на чужую волю. – Продолжишь морально издеваться надо мной потом, обещаю, что позволю, а сейчас отдай мне нож, ты добился своего, отдай.

Не кажется, а совершенно точно впервые настолько низко упал, морально встал на колени и склонил голову перед противником, не попытавшись дать ему бой. Ни гордости, ни мыслей о том, что, показав Джерри слабину, развязал ему руку и открыл себе двери в ад. Ад уже рядом, на острие лезвия ножа, поблёскивающего в свете обеденного солнца за спиной маленького мальчика, послушно и доверчиво зажимающего ладошками уши в ожидании, когда взрослые позволят снова слушать.

- Чего я добился? – произнёс в ответ Джерри. – Я ничего не добивался. Я не могу шантажом заставить тебя вернуться к Тому, что бы это было? Ты прав.

Перехватив удивлённый, непонимающий взгляд Шулеймана, он продолжил:

- Шулейман, ты не думал, что я могу убить Терри просто так? Потому что он раздражает Тома, - оскал дьявольской улыбки на лице и рука выше, ближе к шее. - Потому что без него тебе снова будет некого любить, кроме Тома, и вам никто не будет мешать.

- Сука, не смей… - процедил Оскар, стискивая зубы. – Ты тоже умрёшь.

- Не умру, - ухмыльнулся Джерри. – Ты не убийца, нет в тебе этого, друг твой покойный не в счёт, он нарвался. Ты не отдашь приказ убить единственного, кто у тебя остался.

Самая жуть в том, что это, возможно, правда. Лезвием, вспышкой молнии по краю сознания мысль, что, если потеряет Терри, не сможет исполнить то, о чём предупреждал Тома. Бессилие противостоять крысе холодом сковывает тело в противовес тому горячему, жгучему, что разгорелось внутри, яростному желанию борьбы.

Но Оскар сможет другое, что он и сказал в ответ:

- Я тебя сам убью, этим же ножом, если ты, тварь, что-то сделаешь, - угрожающе, почти рыча.

- Бросишься на меня – я и тебя убью, - преспокойно сказал Джерри. – Придётся, ничего личного. Хотя вру, я с удовольствием посмотрю на твой туп, может быть, даже станцую рядом. Напомнить тебе, что у тебя нет против меня шансов в этой схватке не на жизнь, а на смерть?

- Убьёшь меня – всё равно не долго будешь живым, с тобой разберётся моя охрана, - сейчас Шулейман совершенно не боялся смерти. – Не думай, что они тебя отпустят.

- С твоей охраной я договорюсь, - Джерри ничуть не занервничал, - я их знаю дольше тебя. Я не Том и обратил внимание, кто с тобой работает. Криц и его ребята. Кто глава твоей охраны, Криц, верно? Маленькое отступление – одним из насильников Тома был – какое совпадение! – родной брат Крица, и знаешь, что он мне сказал, когда я по его просьбе признался, что убил их? Что если бы я этого не сделал, он бы сделал это сам, убил своего брата, потому что такое, как он и его друзья сделали с Томом, прощать нельзя. Думаю, они встанут на мою сторону, если я расскажу, как ты поступал со мной и Томом, они нормальные ребята, а ты им не очень-то нравишься.

- Убийство ребёнка тебе тоже простят?

Джерри задумался.

- Придётся немного солгать, - сказал он.

Зная, каким убедительным и изворотливым умеет быть эта крыса, верилось, что у него есть шанс, по уши перемазавшись в крови, выйти сухим из воды.

Бессилие. Бессилие. Бессилие. Воинственный огонь внутри погас, не продержавшись долго.

- Каково быть беспомощным? – спросил Джерри, заглядывая Шулейману в глаза. – Неприятно, да? Быть не в силах как-то повлиять на ситуацию и мочь только умолять, стелиться, чтобы не потерять самое дорогое, без чего твой мир рухнет. Тому тоже было неприятно, ты его не послушал и разрушил его мир, так почему я должен сжалиться над тобой? Ты прав, мой дорогой не-друг, карма существует, и у тебя она скорая на расправу. Я – твоя карма.

Джерри не отступится. Понимание этого затопило с головой, водой заполнив лёгкие. Всё кончено. Шулейман обречённо закрыл глаза. Что это печёт под закрытыми веками? Да, это слёзы. Слёзы бессилия, ужаса, из-за которого уже не осталось никаких сил, отчаяния. Он полностью разбит.

И вдруг…

- Посмотри на меня, - голос Джерри, и Оскар открыл глаза.

Несколько секунд Джерри разглядывал его – и улыбнулся, уже не как Владыка Тьмы, а как человек, который немного поиграл.

- Видел бы ты своё лицо, Шулейман, - довольно сказал Джерри. – Это определённо стоило потраченного времени.

- Что? – выдохнул Оскар.

- Я пошутил.

Ловко прокрутив нож в пальцах, Джерри спрятал лезвие в ладони, встал и отошёл к тумбам, где выдвинул ящик и положил кухонный прибор на место.

Шутка. Шутка. Шутка? Эхом вместе с пульсом звучит в пустой голове, и лицо искажает непередаваемая гамма эмоций, от удивления с перекосом в тотальный шок, ни с чем по силе несравнимый, до звериной, аффективной ярости, какой в жизни ещё не испытывал. Прежде чем Шулейман успел отмереть и исполнить порыв: броситься вперёд, сбить с ног и размозжить его голову об пол, Джерри предусмотрительно вернулся к столу и тронул Терри за плечо:

- Терри, мы закончили.

Опоздал, не успел. Присутствие Терри, его поднятый взгляд сковывали Шулеймана по рукам и ногам, оставляя ему одно – бездействие. Стопорящее нежелание подвергать мальчика опасным впечатлениям такое силы, что погасило даже аффект, столкнув обратно в шокированный паралич.

- Извини, что долго, - тем временем продолжал Джерри, - наш очень важный разговор оказался более объёмным, чем предполагалось. А теперь давай пить чай, - заявил бодро, переключая и ребёнка, и окончательно ситуацию. – Заваришь?

Терри воодушевлённо спрыгнул со стула, но не бросился сразу исполнять задание, притормозил, обернулся за разрешением к застывшему истуканом Оскару:

- Оскар, можно мне заварить чай?

Шулеймана хватило только на оглушённый кивок. Обрадовавшись – прежде ему не разрешали иметь дело с кипятком, Терри поспешил заняться делом, взобрался на стул, который перетащил к тумбам, чтобы до всего дотянуться, включил чайник, достал упаковку чёрного чая и столкнулся с трудностями. До полки в подвесном шкафчике, где хранились красивые одинаковые чашки, он всё равно не дотягивался, что озадачило и расстроило. Джерри открыл шкафчик, поставил перед мальчиком три чашки и сказал:

- Оскару лучше кофе. Да? – Джерри оглянулся к ещё не отмершему Шулейману.

- Да, - снова кивок, но в этот раз со звуковым сопровождением из охрипшего горла.

- Давай я помогу тебе с кофе, - обратился Джерри к Терри.

Залив кипятком две чашки чая, они вместе перешли к кофемашине, с которой Джерри объяснял, как обращаться, чтобы получить нужный результат.

- Оскар любит чёрный без сахара, - сказал Терри.

Джерри кивнул:

- Я знаю.

- А вы с Оскаром давно знакомы? – Терри любопытно склонил голову к плечу, пока машина бесшумно варила напиток.

- Семь лет, - подсчитав, ответил Джерри и поставил ближе чашку для кофе.

- Семь? – удивился мальчик. – Оскар и Том знакомы одиннадцать лет.

- Да, они знакомы одиннадцать, я познакомился с Оскаром на четыре года позже Тома. Готово, подставь чашку, аккуратно, чтобы на руки не попало…

Какого чёрта? Сломанный крысой разум покинул полностью деморализованного хозяина. Шулейман тупо стоял на том же месте и смотрел, не в силах осмыслить, ухватить логику происходящего, ни уже произошедшего, ни разворачивающегося прямо сейчас перед его глазами. Раз – Джерри с ножом в руках угрожает убить Терри, выматывает душу, ломает волю, и нечего ему противопоставить. Два – Джерри дружелюбен и весел, готовит вместе с Терри чай к печенью и специально для него, Оскара, кофе. Взрыв мозга, полный вынос. В голове ни единой мысли, кроме одного того пульсирующего вопроса: какого чёрта?

Какого чёрта? И нет ответа. Может, он умер и попал в маскирующий под рай ад? Сошёл с ума?

Какого чёрта происходит?

За грудиной ноет разлившаяся боль, и желудок мутит. Неужто пришёл первый инфаркт? На два года раньше, чем у папы, у него первый случился в тридцать семь. Но у папы и не было Тома и прилагающегося к нему демона-дьявола-исчадия ада.

Оскар прислушался к себе и, сопоставив симптомы, отмёл версию с инфарктом, не сходятся признаки. Это просто реакция не справившегося организма на сверхсильный шок и стресс, намекающая, что в будущем инфаркт ему с большой вероятностью всё-таки светит. Не сердечный приступ, а просто пиздец.

- Оскар, садись, ты же согласился присоединиться к нам, - как ни в чём не бывало, добродушно сказал ему Джерри, взяв в руку чашку, чтобы перенести её на стол. – Ты передумал?

Терри тоже обратил к нему взгляд, и Шулейман, ответив, что не передумал, занял стул. На столе появились две чашки чая, чашка крепкого кофе и третье блюдце с печеньем. Споро поставив на стол всё необходимое, «хозяюшки» тоже расселись за ним. Хозяюшки. Именно такое определение приходило на ум, когда смотрел, как Джерри – как чёртова хозяюшка – суетится на пару с Терри, накрывая на стол. И это добивало измученный разум, усиливая глубину нокаута.

- Оскар, ты в порядке? – участливо спросил Терри, взволнованно глядя на непривычно молчаливого, странно смотрящего Оскара.

- Да, в полном, - отозвался тот и кивнул на свой кофе. – Спасибо.

Какой пиздец. После той сцены с ножом они втроём сидят за столом и чаёвничают, и он снова пассивный участник этого психодела.

- Скажешь, как получилось, - Терри преданно взглянул на Оскара, и в глазах его угадывалась осторожная, напрочь лишённая наглости и требовательности надежда на похвалу, что хорошо справился, пусть и не совсем сам, а с помощью другого взрослого.

- Конечно.

Подняв чашку за ручку, Шулейман на автомате, бездумно отпил глоток, забыв, что кофе только сварен, и обжёг язык. Допив чай с печеньем и, посомневавшись, будет ли это прилично при госте, заев морковкой, Терри по необходимости убежал к себе в комнату. К кофе после первого глотка Шулейман больше не притронулся, вкусный получился, но сейчас кофе ему в горло не лез. Встав из-за стола, он вылил напиток в раковину и, отлучившись с кухни, вернулся с бутылкой коньяка, одной из трёх последних, оставшихся со времён, когда в постразводном угаре пробухивал жизнь.

Джерри, словно это нормально, словно он тут живёт, убирал со стола посуду. Скользнув по нему взглядом, Оскар откупорил бутылку и припал к горлышку, безотрывно хлебая коньяк. Коньяк в горло лез, только он и лез. Как живая вода, крепкий алкоголь хоть немного возвращал жизнь в оцепеневшее тело и разбитый разум. Ему жизненно необходимо успокоить и восстановить нервы, а лучшего антистресса ещё не придумали.

- Как я и думал, тебе нужно было время. «Долго» ты продержался без возврата к алкоголизму, - поставив на тумбу последнее блюдце и скрестив руки на груди, ехидно подметил Джерри.

- После такого не было бы странно уехать в клинику с острым психозом, а это всего лишь коньяк.

- Ну-ну. Всё как в старые недобрые времена: от тебя разит коньяком, а я обворожителен.

- Свали, - поставив опустевшую на треть бутылку, сказал Оскар.

- Скоро, Шулейман, скоро, - покивал Джерри.

- Сейчас же, - Шулейман впился в него тяжёлым взглядом. – Думаешь, после того, что ты тут устроил, я позволю тебе задержаться в моей квартире?

Не намереваясь повторять досадную, потенциально смертоносную ошибку, он вытянул из кармана и разблокировал телефон, чтобы вызвать охрану. Джерри фыркнул:

- Шулейман, ты что, вправду думал, что я могу убить Терри? Успокойся, истеричка, не то удар хватит, а мне потом перед Томом за твою безвременную кончину отвечать. Я могу пообщаться с Терри – кстати, как удачно сложилось, что он сам к нам вышел, мне не пришлось тебя просить повидаться с сыном, - Джерри растянул губы в улыбке. – Могу дотрагиваться, если он не будет возражать, но не более. Так что расслабься, шоу окончено, режиссёр-постановщик и главный актёр доволен, детоубийства и членовредительства не будет.

- И я должен тебе поверить? – с резонным стопроцентным скепсисом вопросил Оскар. – Тебе? Человеку, который лжёт чаще, чем дышит?

- Не наговаривай на меня, - важно подметил Джерри. – Я лгу не всегда, а лишь по необходимости – или же для удовольствия, - и снова милая улыбка.

- Ты меня совсем за идиота держишь?

- Видимо, я считаю тебя меньшим идиотом, чем ты есть на самом деле, - вздохнул Джерри, - и это печально. Шулейман, сам подумай, стал бы я делать всё незаметно для Терри, ограждать его от нашего с тобой диалога, имей я намерение его убить сейчас или в ближайшем будущем? Не логичнее дополнительно попытать тебя его страхом и слезами, а не ограждать от этого его психику, если ему уготована смерть?

А ведь правда. Но…

- Это могло быть психологическим трюком с твоей стороны, - сказал Шулейман, - дополнительной психологической пыткой для меня, поскольку пока Терри ничего не подозревал, я боялся и за его жизнь, и за то, чтобы он не понял, что происходит.

- Могло, - с кивком согласился Джерри и вскинул взгляд обратно к лицу Шулеймана. – Но ты упустил из виду кое-что принципиально важное. Я тебе в начале прямым текстом сказал: я думал об убийстве, но отказался от данного плана действий, поскольку мёртвый ребёнок для Тома будет хуже живого. Сейчас ситуация стала ещё сложнее. Если я убью Терри сейчас, когда Том его уже знает, когда он с тобой, Тому это может нанести непоправимый вред, от которого даже я не смогу его спасти, одно только чувство вины перед тобой его раздавит и убьёт, так что на такой неосмотрительный шаг я пойти не могу. Ты прав, я не могу подвергнуть Тома риску. Ты бы обязательно об этом вспомнил, если бы тебе разум не отказал. Но у страха глаза велики, да? – Джерри лукаво улыбнулся.

Шулейману, конечно, лучше не раскрывать, что чего-то не можешь, не раскрывать себя. Но если этого не сделать, то их отношения будут предсказуемыми и скучными, уж очень он испугался, поломался. Джерри сделал выбор в пользу драйва и веселья. И потом, он кое о чём самом главном приврал, о чём Шулейману знать, разумеется, не нужно.

Говорил, сработало в голове Шулеймана, действительно говорил. И Том значительно успокоился по поводу Терри, а Джерри не пойдёт на убийство без веских на то причин… И Джерри не может быть уверен, что выйдет из этой ситуации живым и невредимым, а рискнуть жизнью он не может, это отлично отражалось в той же ситуации, когда Оскар, играя, направил на него пистолет – Джерри понимал, что он не выстрелит, но всё равно боялся, что читалось на лице, он не может иначе, поскольку такова его программа – сохранять жизнь, потому увидеть его истинные эмоции можно лишь одним способом – показать опасность для жизни, Оскар ведь как раз думал об этом год назад и на основе того составил полезный план. Шулейман непременно бы вспомнил обо всём этом, логически размыслил, если бы животный ужас с порога не отключил память, логику и здравый рассудок, оставив один инстинкт – защитить потомство, пусть и не кровное. Сейчас, находясь в трезвом уме вопреки выпитому, он это понимал.

- Шулейман, - добавил Джерри, - преподам тебе урок, так сказать, от бывалого. Если человек хочет убить, он не станет перед тем вести долгие разговоры, а просто сделает это. Только в кино показывают, как злодей толкает длинные речи, держа под прицелом главного героя, из-за чего непременно терпит фиаско.

- Что? – держа телефон в руке, Оскар так и забыл нажать на иконку вызова. – Что это тогда было?!

- Розыгрыш.

- Что?

- Я тебя разыграл, - очаровательно улыбаясь, Джерри пожал плечами. – Я тоже люблю розыгрыши.

И вышел с кухни, оставив Шулеймана наедине с мыслями.

Розыгрыш. Это был – розыгрыш.

Наконец-то до Оскара в полной мере дошёл весь смысл, весь изощрённый размах мысли Джерри. А истина-то была на поверхности, но у страха вправду велики глаза. Розыгрыш! Розыгрыш, чёрт побери!

Прихватив бутылку, Шулейман опустился на стул и, закинув голову, рассмеялся.

Розыгрыш, мать вашу!

Отсылка к его розыгрышу Тома, за который Джерри отомстил таким же «безобидным» розыгрышем. Красиво! Шулейман не мог не признать, что это было красиво. Уделал, всухую размазал. Этот урок он запомнит на всю жизнь.

Долгая, счастливая и здоровая жизнь ему определённо не светит. Долгая и здоровая точно. Если Том или Джерри не убьёт его прямо, то будет косвенной причиной его смерти. Первая пойманная пуля, первый перелом, первый предвестник сердечного приступа – всё от них.

Как там говорят, твоё от тебя не уйдёт? А что делать, если «твоё» переключило личность, само пришло и выедает кофейной ложечкой твои мозги и душу, ещё и нож упёрло? Шулейман думал, что не удивится, если посмотрит в зеркало и обнаружит у себя седые волосы, и снова приложился к бутылке, игнорируя все бокалы в лучших традициях лихих молодых лет. Выпил полбутылки, выкурил полторы сигареты и, посидев ещё немного, встал из-за стола. Как раз в этот момент на кухню вернулся демон-дьявол-исчадие ада.

- Жутко хочу курить, - Джерри взял с тумбы пачку сигарет, покрутил в пальцах. – Но твою гадость я курить не могу, - посмотрел на Шулеймана, бросил пачку обратно и снова удалился из поля зрения.

Отпив ещё глоток, Шулейман пошёл за ним. В недрах квартиры Джерри повстречался Грегори. Удачно.

- Купи сигарет, - сказал Джерри домработнику. – Тонких с ментолом или вишней.

- Том? – парень смотрел на него удивлённо, непонимающе. – Ты куришь?

- Я Джерри, и я курю. Оскар рассказывал тебе обо мне? По лицу вижу, что рассказывал. Только плохое, наверное? Значит, правду. Так что поторопись, Грегори, - говорил Джерри бледнеющему, расширившему глаза домработнику. – Не то я могу разозлиться и вскрыть тебе горло, - с елейной улыбкой маньяка. – Потом что-нибудь приготовишь, - вдогонку, и Джерри перевёл взгляд к подошедшему Шулейману, развёл руками. – Я так к тебе торопился, что не позавтракал.

- В клинике позавтракаешь, - ответил ему Оскар. – Покуришь тоже.

- Нет, - Джерри покачал головой. – В клинику я пока не поеду, задержусь у тебя на денёк. И в мои планы входит курить, по чему я очень соскучился, и вкусно питаться.

- Просвети меня, в какой момент я разрешил тебе у меня погостить?

- А это опять карма, Шулейман, справедливая вездесущая карма. Когда-то ты оккупировал мою квартиру, теперь – я у тебя в гостях, - ухмыльнулся Джерри и был таков, продолжил путь.

Чёрт с ним, пусть побудет пока тут. Почему-то ругаться и вышвыривать его за шкирку Оскару не хотелось. После пережитого стресса всё остальное воспринималось относительно спокойно. Но – чёрта с два он оставит Джерри наедине с Терри, который сейчас где-то в глубине квартиры, наверное, в своей комнате, и Джерри не составит труда её найти.

- Стой, - твёрдо окликнул его Шулейман. Джерри остановился, обернулся, вопросительно приподняв брови. – Стой здесь и тогда, чёрт с тобой, я позволю тебе остаться до вечера.

- Зачем мне здесь стоять? – осведомился Джерри, но заинтересованность предложением продемонстрировал, полностью развернувшись к Шулейману.

- Чтобы я знал, где найду тебя, когда вернусь, и это была не комната Терри.

- Я и не собирался к нему.

- Ага, я поверил. Ты меня услышал – стой здесь.

- Мне нужно в туалет, - Джерри скрестил руки на груди, - вообще-то, я туда и шёл.

- Потерпишь.

- Вдруг нет?

- Потерпишь, - убеждённо повторил Оскар. – Ты не можешь потерять лицо и обоссаться.

Прежде чем уйти, он подошёл к Джерри и проверил на предмет припрятанных острых предметов, хлопая и шаря рукой по телу.

- Начались грязные домогательства? – насмешливо изогнув губы, поинтересовался Джерри. – Я бы, может быть, и согласился. Но сейчас мне вправду надо в туалет.

- Заткнись, - отмахнулся Шулейман и сдёрнул с него штаны.

Джерри не сопротивлялся, стоял ровно, опустив руки вдоль тела, и взирал на сосредоточенно обыскивающего его дока. Выгнул бровь:

- Подсказать, куда ещё можно что-то спрятать? Проверять будешь?

- Оставь свои кинки при себе.

В последний раз хлопнув рукой по Джерри, Шулейман разогнулся.

- Трусы не снимешь? – Джерри изобразил разочарованное недоумение. – Ты меня не удовлетворил.

- Стой здесь, - проигнорировав выпад, повторил ему Оскар.

Джерри закатил глаза, цокнув языком, и сказал:

- Я подожду в этой комнате, - он указал взглядом на ближайшую дверь и, открыв её, зашёл внутрь.

Посмотрев на дверь, которую Джерри притворил за собой, Оскар упёр руку в бок и очень пожалел, что не все двери в его квартире запираются на ключ. Было бы намного проще – запер крысу снаружи и ходи спокойно по своим делам. Так, чего он, собственно, хотел отойти? Для начала нужно забрать с кухни коньяк, сегодня ему нужен допинг.

По пути на кухню Шулейман наткнулся на Грегори, который ещё не успел сбежать из дома.

- Оскар, это правда? То, что ты рассказывал о Джерри? – спросил всё ещё бледный, испуганный домработник. – То, что он мне сказал? Он сказал, что может меня убить…

- Правда, - сказал Шулейман, не видя смысла успокаивать парня ложью, тем более что правда ему уже известна. – Он может, на счету Джерри не одно убийство.

Грегори побледнел ещё сильнее, расширил глаза.

- Но тебя убивать он не будет, - продолжал Оскар. – Джерри не псих-маньяк, а донельзя хитросделанная альтер-личность, ему нужен повод, и повод очень весомый, чтобы убить, ты ему такого не дашь. Не бойся, Джерри умеет напугать, но он именно что пугает. Джерри мастер манипуляций и психологических пыток, он получает удовольствие, измываясь над сознанием собеседника, поэтому он будет с тобой играть, выводить из равновесия, пугать и ломать. Я бы сказал тебе не воспринимать его слова, но для того нужен определённый склад личности и сноровка, даже у меня не всегда получается. Поэтому просто – не бойся, дальше слов Джерри не пойдёт. И, Грегори, пожалуйста, не увольняйся сейчас, - попросил Шулейман, предполагая, что молоденький, непуганый прежде тяжёлой психиатрией домработник именно это и хочет сделать. – Сейчас ты мне нужен.

- Я и не собирался… - пробормотал Грегори, огляделся настороженно, нет ли поблизости Джерри, и посмотрел на Шулеймана, понизив голос до громкого шёпота. – Он меня напугал.

Помолчал и добавил волнующий, не укладывающийся у него в голове вопрос:

- Как ты не боялся быть с Томом?..

- Как-то так не боялся, - Шулейман пожал плечами. – Джерри не самое страшное, что водится в Томе.

Грегори округлил глаза:

- Есть ещё кто-то?

Оскар усмехнулся:

- Нет. В Томе водится Том.

Грегори бы не согласился и не понял его, но вспомнил эпизод со стулом, хотя Шулейман и имел в виду совсем не то. Подумав и немного осмелев, Грегори сказал:

- Извини, что лезу не в своё дело, но ты правильно сделал, что порвал с ним.

- Знаю.

- Он кажется приятным человеком, но он же… сумасшедший.

- Тут ты реально уже лезешь не в своё дело, - осадил парня Шулейман. – Иди. Ладно уж, купи, что он хочет.

Отправив домработника, Оскар дошёл до кухни, перекрутился там, выпил сто грамм и, не найдя, что ещё ему нужно сделать, пошёл обратно. На что он рассчитывал, оставляя Джерри под его честное слово, которое даже не прозвучало? Но, открыв дверь, увидел его на том же месте – сидит нога на ногу, руки скрещены на груди, английская, мать его, королева в тапочках. Как так получается, что Том в той же одежде милый, домашний и простой, а Джерри остаётся Джерри? Важная персона с выправкой супермодели, уверенной в своей исключительности и том, что всё в этом мире для неё и ляжет к её ногам по потребности.

- Наконец-то, - Джерри недовольно повернул голову к Шулейману, плюнул едкостью. – За ручку меня в туалет поведёшь? Если так, поторопись, не то тебе придётся попробовать практику «золотой дождь».

- Пойдём, - Оскар рванул его за руку, вздёрнув на ноги.

- Так и будешь меня везде водить? – спросил Джерри в коридоре, позволяя Шулейману вести, практически тянуть его за руку.

- Буду. Наручники на тебя надену и к себе прикую, чтобы не беспокоиться, где ты и что затеваешь.

- Я из наручников умею выбираться, - издевательски ухмыльнулся Джерри.

- Значит – ошейник, - отрезал Оскар, глянув на него. – Голова у тебя в стальной ошейник точно не пролезет.

- И как ты объяснишь Терри меня на поводке? – поинтересовался Джерри.

- Не твоё дело.

- Моё. Не надо мне из сына будущего БДСМщика растить.

Под ванной Шулейман отпустил руку Джерри и подождал его снаружи.

- Шулейман, сейчас мне даже нравится, что ты мне проходу не даёшь, - Джерри растянул губы в улыбке и повесился на него, обняв за шею. – Мы могли бы быть потрясающей парой. Жаль, что мы друг друга на дух не переносим.

Дети подчас появляются неожиданно, в неподходящий момент, что на свет, что рядом, к чему Джерри не успел привыкнуть за пару часов, а Оскар не привык до конца за пару лет. Джерри повернул голову первым, Шулейман за ним, и оба столкнулись взглядом с любопытными карими глазами.

- А вы тоже любите друг друга? – любознательно разглядывая их, спросил Терри.

- Нет, Оскар меня не любит, - ответил Джерри, опять перехватив слово первым. – У Тома с Оскаром любовь, а мы с Оскаром старые знакомые, я его терплю ради Тома, да, Шулейман? – ущипнул того за рёбра и шутливо пихнул боком.

Терри улыбнулся их дружеским подколкам. Потом нахмурился, спросил:

- Джерри, почему ты называешь Оскара по фамилии?

Джерри пожал плечами:

- Нравится мне его фамилия.

Такой ответ удовлетворил непонимание мальчика, но не весь его интерес.

- А когда Том вернётся к нам? – обратился к Оскару.

- Том не вернётся, - ответил Шулейман.

- Почему?

- Мы расстались.

- Зачем? – Терри изломил брови.

- Да, Оскар, зачем? – поддакнул Джерри и скрестил руки на груди, устремив на Шулеймана выжидающий взгляд.

- Так бывает, что люди расстаются, - сказал тот, стараясь абстрагироваться от гадины-Джерри.

- Поэтому пришёл Джерри? Чтобы тебя переубедить?

Джерри мысленно усмехнулся и поаплодировал: какой чудесный ребёнок! Смышлёный и правильные вопросы задаёт. Интересно, что скажет Шулейман?

- Джерри пришёл, поскольку расставание – это стресс, - ответил Оскар наполовину правду, - сильные переживания способствуют переключению личностей при диссоциативном расстройстве идентичности.

- А Джерри надолго у нас? – Терри пошёл дальше в своём интересе.

- Нет, до вечера. У Джерри дела, ему нужно уйти.

- Жаль… - Терри расстроенно вздохнул.

- Я могу отложить свои дела и задержаться у вас в гостях, - многозначительно заметил Джерри, глянув на Шулеймана.

- Не можешь.

- Терри, - Джерри посмотрел на мальчика, - ты можешь попросить Оскара позволить мне погостить у вас подольше.

Терри перевёл взгляд к Оскару, но просить о том, о чём сказал волнующий его любопытство необычный гость, не решился. Шулейман мысленно выдохнул, мысленно же покрыл Джерри забористым матом за то, что тот пытается использовать ребёнка. И совершенно искренне порадовался тому, что Терри такой послушный и умный, не поддался на манипуляцию. Выкуси, Джерри, этот мальчик не на твоей стороне и не в твоей игре.

Разговор не продлился долго к радости Шулеймана, который чувствовал, что двоих сразу не потянет. Из магазина вернулся Грегори, и Джерри получил свои сигареты, не отказав себе в удовольствии наградить мальчишку-домработника обаятельной «маньячной» улыбкой и сказать, что в этот раз он справился, пусть пока живёт. Грегори сглотнул, снова побледнев, он обращался к словам Оскара, что Джерри не так опасен, как кажется, но попытки убедить себя в том от холодящего страха не спасали.

- Кайф, - запрокинув голову, Джерри выдохнул долгожданный никотиновый дым.

Обед – для него завтрак – тоже удался.

***

- Джерри? – постучав, Терри заглянул в комнату. – Можно?

- Конечно, - Джерри отвернулся от окна.

Прикрыв за собой дверь, Терри сел рядом с ним на диване.

- А вы с моей мамой вправду были одноклассниками? – мальчик глядел большими внимательными, любопытными глазами.

- Правда, - кивнув, Джерри улыбнулся ему. – Мы учились в одном классе и даже сидели за одной партой.

- А вы вправду дружили?

- И это тоже правда.

- Как вы подружились?

- Я был новеньким, перешёл из другой школы, и твоя мама пригласила меня сесть к ней, что очень не понравилось главному задире класса, который был тайно влюблён в твою маму, - Джерри посмеялся, - но она не отвечала ему взаимностью. Тому задире и его друзьям я и так не понравился с первого взгляда, а после того, как твоя мама проявила ко мне внимание, у меня прибавилось проблем, но оно того стоило. Нам было пятнадцать. Мы даже встречались.

Джерри никогда не говорил, не подумав, но в этот раз лишние слова сорвались с губ. И Терри за них тут же зацепился, вскинул брови домиком:

- У вас была любовь?

И что на это ответить? Правду? Можно попробовать.

- Да, - сказал Джерри, разумно рассудив, что можно обобщить и не уточнять, что в школе он Кристину не любил, а не отказывался от того, что ему предлагали.

Впрочем, может, и любил, просто что подростки знают о любви? Даже он. Иначе почему спустя годы так накрыло, заискрило, затянуло в омут неположенных ему чувств и непозволительного счастья быть живым рядом с той, с кем по-настоящему живёшь, а не играешь роли?

- Долго?

- Что долго? – улыбнулся Джерри. – Встречались или любили друг друга?

- Это не одно и то же? – Терри изумлённо изломил брови.

Очаровательная детская наивность, при которой отношения равно любовь. Наверное, он думает, что как только люди начинают встречаться, между ними сразу возникает любовь на века, или наоборот. Что сам думал в возрасте Терри, Джерри не знал, до определённого момента их с Томом прошлое неразделимо, а Том в пять лет не задумывался о любви, его больше интересовали мультики и прочие детские радости.

- Не одно, - с тонкой улыбкой Джерри качнул головой. – Порой люди любят друг друга, но расстаются или изначально не состоят в отношениях. Или наоборот не любят, но создают пару, потому что им так удобно, выгодно, чтобы не быть одним, много вариантов есть.

Получив объяснение, Терри конкретизировал вопрос:

- Долго вы встречались?

- Три-четыре месяца.

- А потом?

- Потом расстались. Мне пришлось уехать, я даже не смог попрощаться с твоей мамой.

- А потом? – повторил Терри, желая узнать больше. - Вы продолжили дружить? Встречаться?

Большие, распахнутые карие глаза, точь-в-точь как их с Томом собственные, смотрели с чистым, истовым, расходящимся лучиками солнца любопытством, неприкрытым интересом, чуть подёрнутым поволокой несмелости и едва заметно грустью-тоской, поскольку он выспрашивал о маме.

Джерри мягко посмеялся с пышущей вопросами любознательности мальчика и ответил:

- Мы с твоей мамой не виделись много лет, семь лет. Потом случайно встретились. Я в то время жил в Париже, а твоя мама приехала туда на каникулы. Мы встретились под Эйфелевой башней.

- Как в кино, - улыбнулся Терри.

- Да, как в романтическом кино, - согласился Джерри, поскольку так и было, все те дни, как кино о любви, один яркий миг, оставшийся в памяти зимней сказкой. – Мы провели вместе десять дней, потом твоей маме нужно было возвращаться домой, и мы расстались.

- Опять расстались? – огорчился Терри.

- Мы и не были в отношениях, - пояснил Джерри со снисходительной улыбкой. – Мы просто провели вместе время.

Как же. Так просто, что опробовали в качестве секс-площадок все подходящие и не очень места в квартире и обзавелись общим ребёнком.

Терри склонил голову виском на спинку дивана и подсунул под неё сложенные ладошки, улыбнулся с тем же лучистым любопытством:

- А вы с мамой целовались?

- Тогда или вообще? – вопросом на вопрос ответил Джерри, вернув сыну улыбку.

И отметил про себя, что, видимо, Терри о сексе пока ничего не знает, что выглядит странно и достаточно неправдоподобно с учётом того, под чьей опекой он растёт. Но, знай Терри о том, чем ещё могут заниматься люди помимо поцелуев, детская непосредственность позволила бы ему задать неприличный вопрос.

- И тогда, и вообще.

- Да, целовались, - всеобъемлюще ответил Джерри.

- Поцелуи взрослых выглядят красиво, - высказался Терри.

- Это ещё и приятно. Ты, когда подрастёшь, сам попробуешь и поймёшь.

- А это сложно?

- Целоваться? Вовсе нет.

Терри кивнул и подогнул под себя ноги, поёрзав. Придвинулся ближе к Джерри, так, что касался коленом его бедра. Не зная о том, что Терри не любит прикосновений от посторонних и не позволяет их, Джерри приподнял его и усадил себе на колени. И Терри не выказал сопротивления, снова глядел с интересом.

- Джерри, а когда произошла эта ваша встреча?

- В декабре 2020 года.

Волшебный декабрь…

Терри молчал, не отводя внимательных глаз, и Джерри не знал, что за его взглядом происходят хитрые вычисления, которые для Терри, что уже щёлкал трёхзначные числа и подбирался к тысячам, плёвая задача.

- Джерри, ты мой папа? – прямо, с той самой детской бесхитростностью спросил Терри.

Джерри моргнул, пропустив пару секунд, прежде чем дать ответ, вопрос застал его врасплох. К такому он не готовился. Он вообще ни к чему не готовился, разговаривая с Терри, поскольку это ведь ребёнок, маленький пятилетний мальчик. Который проницательно смотрел на него в ожидании ответа.

- Терри, ты всех об этом спрашиваешь? – отшутился Джерри, скрывая волнение.

- Нет. Раньше я надеялся, что какой-то мужчина будет моим папой, но никого не спрашивал.

- Почему меня спросил? – Джерри улыбнулся, делая вид, что это вовсе не серьёзный разговор, для которого у него нет никакого заготовленного плана.

Терри оставался серьёзен:

- Потому что вы с мамой любили друг друга, вы встретились и провели вместе время, а через семь месяцев родился я, и я очень на тебя похож.

Поразительно. О сексе, значит, Терри не знает, но знает, что дети рождаются через определённый срок после взаимодействия мужчины и женщины и может просчитать вероятность отцовства.

- Беременность длится девять месяцев, - попытался Джерри.

- Я родился раньше, через семь, мне бабушка говорила. Джерри, ты мой родной папа, да?

Джерри почувствовал себя на месте всех тех, кого он в диалоге разбивал силой разума. Неприятно оказаться не на своём месте, его посетило давно забытое чувство – растерянность. Джерри бы не переживал и легко выкрутился, если бы Терри просто спрашивал, но он – Джерри слышал, видел, чувствовал – уже знал, всё решил для себя и хотел получить подтверждение. Или же опровержение, которое нужно будет постараться крепко аргументировать, чтобы сбить мальчика с верного пути. Бесспорно – Терри его сын, такое владение логикой, проницательность, заточка мозгов. Джерри и не подумал, что Терри задаёт вопросы не просто так, а собирает информацию – и получил оглушительный удар по лбу.

Джерри молчал слишком долго. Как оказалось – слишком долго. В глазах Терри что-то изменилось, уловимо и тяжело.

- Почему взрослые бросают своих детей? – спросил мальчик без претензии и капризно повышенных тонов, но с обидой и затапливающей, затягивающей чёрной рясой горечью, слишком по-взрослому, спокойно и серьёзно, для своего возраста.

Джерри мог промолчать, уйти и всё в этом духе и оставить Шулейману ребёнка с такой же незаживающей раной брошенности, как у него самого. Это была бы красивая, изощрённая, долгоиграющая месть, но отчего-то не хотелось её свершить. Взрослому Джерри мог объяснить, что его мама могла быть и с другим мужчиной в то время, что схожая внешность ещё ничего не значит, но как объяснить это маленькому ребёнку? Ребёнку, который всё для себя уже решил – и правильно решил, смекалкой дойдя до сокрытой под семью замками правды, которую охраняли столько человек. Ещё и на коленях его Терри сидит. Сидит, молчит и смотрит горьким взглядом, погружаясь в тёмные воды осознания, что не нужен тому, кого так долго искал и наконец-то нашёл. Знал бы – не прикасался к нему. Неловкость этой ситуации - сотня по десятибалльной шкале.

Терри избавил Джерри от дилеммы, слез с его колен и, ничего больше не сказав, побрёл к двери. Чёрт. Молчи, Джерри. Но что это ноет в груди? Душа. Та, что крутилась в ломке и не желала отпускать, когда пришло время расстаться с Кристиной. Та, что истекала чёрным, жгучим ядом злости и кровью боли в «день смерти», когда Том мстительно выплюнул Кристине известие о его, Джерри, кончине. Джерри лгал Шулейману, Терри не пешка в его игре, которой он без сожалений пожертвует. По крайней мере, пока того не потребует спасение Тома, Терри не станет его разменной монетой. Сейчас Джерри хотел спасти его от боли и помочь ему быть счастливым. Он становится сентиментальным? Чувствующая душа тому виной? Или же призвание беречь Тома распространяется и на их с Томом продолжение? Последнее точно нет, ведь он мог убить Терри. Убить мог, а сейчас почему-то корчит.

Молчи, говорил себе Джерри. Но глаза смотрели на удаляющуюся спину печального мальчика, который при нём даже не заплакал. Пусть уходит, нужно молчать, если не может придумать, как отолгаться, чтобы наверняка Терри забыл о глупости под названием «правда». А что чувства ноют – не проблема. Джерри мог их игнорировать, он прекрасно умел наступать себе на горло. Но нужно ли…?

Молчи, Джерри. Молчи, Джерри, храни свою тайну до конца, как привык. Молчи, если тебе нечего сказать.

- Терри, постой, - окликнул его Джерри, и мальчик остановился, обернулся к нему. – Подойди, пожалуйста.

Терри подошёл.

Отлично, остановил сына, что дальше? Что сказать? Нужно ли что-то говорить? Нужно, раз подозвал его. Что будет, если отвергнет его, отоврётся, не сумев быть достаточно убедительным? Что будет, если скажет правду? Правда, какое непривычное, пугающее слово. Всю жизнь Джерри только и делал, что лгал, скрывался, изворачивался. Терри терпеливо ждал, внимательными глазищами глядя на взрослого, сцепившего руки в тесный нервный замок в муках размышлений, поиске выхода, выбора.

Джерри всегда лгал, всегда выбирал придержать при себе хоть часть информации. Но сегодня он был небывало честен, всем раскрыл своё лицо. Почему бы не пойти дальше? Панически страшно с того момента, как Терри спросил его об отцовстве. Но он при любом раскладе может проиграть. Джерри решил пойти ва-банк. Расцепив руки – символ того, что решение принято, он сказал:

- Да, Терри, я твой родной отец.

Где-то фоном звон тон бьющегося стекла. Сколько придумано, сколько сделано, чтобы никто не узнал, чтобы Терри не узнал, и вот – он сам признался. Правда поднята на обсуждение – правда подтверждена. Шулейман будет в шоке. Джерри и сам с себя в шоке, но горячо нелюбимому Шулейману о том ни за что не скажет.

- Я так и знал, - кивнул Терри.

И как не было ни обиды, ни горечи – простил, забыл, забрался обратно на диван.

- Давно ты об этом думаешь? – осторожно спросил Джерри.

- Не очень, - мальчик вздохнул и отвёл взгляд, болтая ножками. И посмотрел на Джерри с вновь мелькнувшей в больших глазах обидой и грустью. – Почему ты не приходил? Я помню тебя только один раз, когда ты в тот раз приходил к нам с мамой.

Джерри вздохнул и повернулся к нему всем телом:

- Я не знал о тебе. Мы с твоей мамой договорились, что я приеду к ней, когда смогу, это было той зимой, когда мы встретились в Париже. И я не смог. Понимаешь, Терри, у нас с Томом на двоих одно тело, а жизни у нас разные. Той весной, в 2021 году, когда ты ещё не родился, вернулся Том, и меня не было до двадцать четвёртого года.

- Потом ты тоже не приходил.

Терри хотел понять, почему отца, который у него всё-таки есть, как и у всех остальных детей, никогда не было рядом. И как отец к нему относится. И как ему относиться к отцу. Многое хотел понять. И в мыслях катал это сакральное слово «папа», которое уже отдал другому, а вот он появился – настоящий папа, тот, которого искал всю жизнь в каждом встречном и неожиданно нашёл.

- Потом меня тоже не было, - ответил Джерри. – Вскоре после моего визита к вам с Кристиной продолжил жить Том.

- А Том, - Терри любознательно наклонил голову набок, - он тоже мой папа?

Сделать бы Тому подлянку, чтобы на пустом месте не бесился, и сказать «да», но с ним Джерри так поступить не мог.

- Нет, - сказал Джерри. – Биологически – да, Том твой папа, поскольку тело у нас с ним одно. Если взять каплю твоей крови и его крови и провести генетический анализ, то он покажет ваше родство, но только кровным родством ваше родство и ограничивается. Твой папа я, но не Том, и, Терри, пожалуйста, не называй Тома папой, это заставит его очень сильно нервничать и плохо себя чувствовать.

- Почему? – недоумевающе удивился мальчик.

- Иногда взрослые не готовы к появлению у себя детей. А в нашем с Томом случае всё намного сложнее, потому что тебя можно назвать его ребёнком, но он не является твоим отцом. – Джерри почесал висок, подбирая слова для наиболее полного и, что важно, понятного ребёнку объяснения, что непросто. Придумал. – Терри, ты знаешь, кто такие близнецы?

- Идентичные или двойняшки? – уточнил тот.

- Идентичные.

- Знаю, - кивнул Терри. – Это люди с полностью одинаковым набором генов, как две копии, у них только отпечатки пальцев разные.

- У нас с Томом и отпечатки пальцев одинаковые, - улыбнулся Джерри, подняв правую ладонь. – Мы как братья, братья-близнецы, но с одним телом.

- Самые сиамские близнецы, - Терри тоже улыбнулся.

Джерри его юмор оценил, кивнул:

- Надо запомнить формулировку. Да, мы с Томом самые сиамские близнецы, всё у нас общее, кроме личности. А когда у одного брата из близнецовой пары есть ребёнок, этот ребёнок похож и на второго брата, так как они одинаковые внешне, и если провести генетический анализ, то он покажет, что тот брат – родитель ребёнка своего брата, поскольку и гены полностью одинаковые, и этот брат может заменить ребёнку отца, если с родным что-то случится, но он всё равно не отец тому мальчику или девочке, потому что отец тот, первый брат.

Перемудрил? Кажется. Но как же хорошо, что Терри смышлёный малыш, он ещё раз доказал это, продравшись через дебри речи Джерри и уловив суть. Хотя, не будь он таким смышлёным, этот бы разговор и не состоялся.

- Я понял, - кивнул Терри, - Том не мой папа. А кто он мне, никто? – и снова устремил на Джерри любопытный взгляд.

Поразительный ребёнок. Джерри собой гордился. Какой бы взрослый сходу понял объяснение, что одно тело одновременно и отец, и не отец конкретному ребёнку? А Терри понял, не запутался, не испугался, не сомневается, не ищет связей, которых нет, но их можно притянуть. Воистину, простота детства прекрасна.

- Можно сказать и так, - согласился Джерри. – Можно и иначе. Раз мы с Томом как братья, то можно сказать, что он твой дядя.

- Дядя? – Терри удивлённо и радостно улыбнулся. – Мне можно называть его дядей?

- Лучше не надо, - тактично отказал Джерри. – Как я сказал, Том очень нервничает из-за тебя, будет лучше, если ты будешь называть его просто по имени, если Том сам не предложит тебе звать его как-то иначе, хорошо?

Терри вновь кивнул, соглашаясь.

- Я могу что-нибудь сделать, чтобы Том не нервничал? – спросил он, глядя на взрослого большими глазами, в которых неуверенное, но искреннее желание помочь.

Джерри задумчиво прикусил губу.

- Терри, наверное, я не очень правильно выразился, Том нервничает не из-за тебя – не из-за того, что ты делаешь, а из-за себя, поэтому ты едва ли можешь как-то помочь. Просто оставайся собой и помни о том, о чём я тебя попросил, договорились? – Джерри улыбнулся сыну.

- Договорились.

Терри очень понравилось, что Джерри с ним договаривается, как со взрослым. У них уже появилось что-то общее, что-то, что только между ними.

- Но, Терри, - добавил Джерри, - если вдруг Том перестанет нервничать и предложит тебе называть его папой, забудь о нашем договоре и зови его так, если, конечно, захочешь.

- Том всё-таки тоже мой папа? – мальчик непонятливо нахмурился.

- Нет, но он же мой брат, а брат может заменить отца для ребёнка своего брата, если оба на то согласны, - объяснил Джерри.

- А, понял. Том твой брат, мой дядя, и если он перестанет нервничать, то может быть моим папой, - вслух проговорил Терри.

Гениальный ребёнок. Такой понятливый, разумный, спокойный. Шулейману повезло, хотя он того и не заслужил. И снова Джерри испытал гордость за себя, что от него получился такой великолепный мальчик.

Терри помялся и исподволь взглянул на Джерри:

- Джерри, я иногда называю Оскара папой, ты не обижаешься?

- Нет, - Джерри мягко, ободряюще улыбнулся ему. – Почему я должен?

- Ты же мой папа, а я называю папой другого мужчину. Или… ты не хочешь быть моим папой?

- Хочу, - Джерри протянул руку и легко погладил сына по волосам, невесомо поправил хаотично лежащие кудри. – Терри, я считаю, что ты лучшее, что я мог сделать в своей жизни, - говорил он серьёзно. – Но, увы, я не могу быть тебе отцом, которого ты заслуживаешь. Я не могу остаться надолго и растить тебя. Поэтому я рад, что у тебя есть тот, кого ты видишь в роли своего отца. У меня с Оскаром сложные отношения, Оскар своеобразный человек, но он действительно отличный отец для тебя, он полностью преображается рядом с тобой, и я рад, что вы есть друг у друга. Я могу быть спокоен, что ты в надёжных руках, что тебя любят, о тебе позаботятся, это самое главное, а кого ты называешь папой – меня, Оскара, хоть охранника из ближайшего супермаркета – дело десятое.

У Терри дрогнули губы, глаза увлажнились.

- Терри, ты чего? – обеспокоился Джерри.

Мальчик всхлипнул, вот-вот заплачет, покрасневшие глаза уже совсем затопило слезами.

- Пойдёшь обратно? – раскрыв руки, Джерри указал взглядом себе на колени в попытке отвлечь, успокоить сына.

Терри кивнул сквозь подступивший к горлу, ещё не пробившийся плач, и подался к нему. Джерри его поддержал, подхватил, усадил на себя – и мальчик прижался к нему, обхватив руками, и из зажмуренных глаз беззвучно полились слёзы. Джерри чувствовал влагу солёных капель, пропитывающих футболку. Обнял сына, гладил по голове и тоненькой спине, шептал успокаивающие слова, плохо понимая, почему он заплакал. Почему?

Наконец быстротечные слёзы иссякли, напоследок шмыгнув носом, вздрогнув от этого, Терри отстранился, заглянул Джерри в лицо мокрыми глазками.

- Наверное, я больше не должен называть Оскара папой? – спросил мальчик одновременно серьёзно и не до конца уверенно.

- Почему? – удивился Джерри.

- Потому что теперь я знаю, кто мой папа.

Джерри улыбнулся, показывая, что всё хорошо, и с этой улыбкой сказал:

- Ты можешь называть меня по имени, я не возражаю. Или можешь называть папой и меня, и Оскара. Пап может быть несколько, вообще сколько угодно, это же не мама. Хотя и мамы может быть две при определённых…

- Да, я знаю о лесбиянках, - перебив, кивнул Терри. – Если ребёнка воспитывают две женщины, то обе могут быть для него мамами, но родная только одна.

- Ты очень умный мальчик, - со значением произнёс Джерри.

- Оскар тоже так говорит, - сам Терри не думал о себе, что умный.

Он вообще о себе не думал, не достиг ещё возраста самопознания и самоанализа. Терри развернулся и ласково припал боком к торсу Джерри, задрал голову, снизу заглядывая ему в лицо:

- Джерри, можно назвать тебя папой?

- Конечно, - Джерри снова улыбнулся.

- Па-па, - по слогам, перекатывая буквы на языке, вдумываясь и чувствуя.

Это иначе, чем когда назвал папой Оскара, более тонко на глубоком эмоциональном уровне. Потому что знает, что Джерри настоящий. Они одной крови. Сын от отца.

- Папа, - слитно, смелее, почти привыкнув и неосознанно улыбнувшись.

«О, хотел бы я увидеть лицо Шулеймана, когда Терри при нём назовёт меня папой, - злорадно подумал Джерри. – С другой стороны, может, и не надо, вдруг он моего мальчика в приют сдаст, истеричка обиженная, нарцисс чёртов».

- Непривычно, - с улыбкой резюмировал Терри.

- Можешь продолжать называть меня по имени, мне нравится моё имя, не нужно насильно приучать себя говорить по-другому только потому, что так якобы правильно.

- Папа, - повторил мальчик и озарился улыбкой, светлой и лучистой, будто солнце после летнего дождя. – У меня не было ни одного папы, а теперь есть целых три: ты, Оскар и, может быть, ещё Том. У меня никогда не было такой большой семьи. Всегда были только я и мама. Ещё бабушка и дедушка, - погрустнев, Терри опустил взгляд, спрятав глаза за ресницами, - но мы нечасто виделись и постоянно были вдвоём, я и мама. Потом я и Оскар, ещё есть дедушка Пальтиэль, он очень хороший, но тоже живёт не с нами. А теперь у меня есть большая семья, - он снова улыбнулся и поднял глаза.

- О, ты даже не представляешь, насколько у тебя большая семья, - посмеялся Джерри. – Со стороны Тома у тебя тоже есть дедушка и бабушка, Кристиан и Хенриикка, они сейчас живут в Испании…

- Если Том не мой папа, разве его родственники – это мои родственники? – Терри удивился и затем нахмурился.

- У меня нет собственной семьи, потому что нет отдельного тела, - пояснил Джерри. – Поэтому Том не твой папа, но его семья – твоя семья, это всё твои родственники. Терри, тебе интересно, кто там ещё есть?

Терри покивал, загоревшись интересом.

- Ещё у тебя есть две тёти – Оили и Минтту, и дядя Кими. Прабабушка и прадедушка – родители твоей бабушки Хенриикки. Прабабушка Сарита и прадедушка Пио – родители твоего дедушки Кристиана. У тебя даже кузен есть – его зовут Марсиал, он на два года младше тебя и живёт в Шотландии. А сколько у тебя второстепенных, третьестепенных и так далее родственников со стороны дедушки Кристиана – не счесть! – Джерри вновь посмеялся. – В Испании их живёт целый клан.

По мере его рассказа глаза Терри становились всё больше, всё восторженнее, что казалось, сейчас и они, и он сам лопнет, взорвавшись сияющими радужными брызгами истинного, абсолютного счастья.

- Ого, - вымолвил Терри, еле дыша от самого позитивного шока. И встрепенулся, подхватился, вложив в голос всю истовую надежду. – Можно мне с ними познакомиться?

- Думаю, что можно, - сказал Джерри, поддерживая сына под спину, чтобы ненароком не съехал, не свалился. – Но разрешить тебе и познакомить вас должен сам Том, поскольку это всё-таки больше его семья.

Пыл Терри поутих, но всё равно он был счастлив и взбудоражен, ещё бы, сразу столько всего – и долгожданное знакомство с родным папой, и известие о том, что у него есть огромная семья. Это же мечта, которая, думал Терри, не может сбыться – иметь большую семью. В этом он был похож на Тома, который тоже всё детство был одинок и мечтал о брате, друге.

- Джерри, а ты будешь иногда приходить ко мне? – с осторожной, сдерживаемой надеждой спросил Терри.

- Это зависит от того, будут ли вместе Том и Оскар, - честно, как взрослому ответил Джерри. – Если да, то, думаю, Том войдёт в положение и даст мне возможность иногда включаться. Если нет, то не смогу.

Терри задумчиво свёл брови и, помолчав некоторое время, поделился:

- Я не хочу, чтобы Оскар и Том были не вместе. Не из-за тебя. Не только из-за тебя, - сам себя поправил мальчик. – Я и до того, как ты пришёл, ждал, когда Том вернётся.

- Том тебе нравится?

- Не знаю, - Терри пожал плечами. – Наверное, не очень, Том странный, не такой, как другие взрослые. Но Оскар его любит, Оскар с ним счастлив, я видел это, а значит, я тоже люблю Тома. Я хочу, чтобы Оскар был счастлив, он очень хороший. Ты не обижаешься, что я его люблю?

- Нет, совсем не обижаюсь, я рад, если тебе хорошо, то и я счастлив. – Джерри чуть помолчал, невесомо перебирая ослепительно светлые, шёлковые детские локоны, и добавил: - Знаешь, Терри, скажи Оскару то, что ты мне сейчас сказал.

- Зачем? – удивился и не понял мальчик.

Джерри едва слышно усмехнулся под нос, скосив набок рот, и сдержанно улыбнулся:

- Оскар никого не слушает, но если он кого-то и послушает, то только тебя, ему будет приятно знать, что ты желаешь ему счастья и не против Тома. Лучше не сейчас, немного позже скажи.

«Кто бы мог подумать, - фоном текли мысли в голове Джерри, - что незапланированный ребёнок, которого я со страху едва не убил, может стать моим союзником, козырем и тяжёлой артиллерией на моей стороне».

Терри пристроил голову к его груди, поднял глаза:

- Джерри, а почему у тебя и Тома волосы тёмные, а у меня белые? Я в маму пошёл?

- У твоей мамы родной цвет волос другого оттенка. Ты пошёл в свою прапрабабушку, она финка, а твой цвет волос называется «скандинавский блондин», очень редкий цвет.

- Финка? – удивился Терри.

- Да, уроженка Финляндии. Ты наполовину француз, это со стороны мамы, а с моей и Тома стороны на одну четверть финн и на вторую четверть испанец.

- Вау, - глаза Терри горели, и он улыбнулся. – Финляндия ведь рядом с Россией, да, я правильно помню? Я ближе к своей подруге, чем думал.

- У тебя есть подружка? – Джерри изобразил удивление, поскольку эта новость, которую Том давно уже знал, для него не новость.

- Да, её зовут Мирослава, она русская, - Терри с удовольствием рассказывал о подруге. – Она разрешила мне называть её Белкой, это её прозвище для близких. Она совсем скоро должна приехать. Надеюсь, что приедет… - он посерьёзнел и погрустнел от мысли, что подруга может не сдержать обещание, могла его забыть.

- Обязательно приедет, - заверил его Джерри. – А если вдруг нет, то это будет не её выбором, а её родителей.

Терри подумал над этим, и на его задранном вверх лице расцвела улыбка:

- Если Мирослава не приедет, мы будем, как вы с мамой, вас тоже разлучили обстоятельства, но потом вы встретились снова.

«Я в бога не верю, но не дай он тебе быть, как мы с твоей мамой, - подумал Джерри. – Впрочем, совсем так и не получится в любом случае. Терри не альтер-личность, и у него нет проблемного умственно-отсталого брата».

- Джерри? – негромко позвал мальчик, перехватывая взгляд своим пронзительным взглядом. – Как ты думаешь, мама поправится?

Больная тема.

- Я не знаю, Терри, - осторожно ответил Джерри, стараясь не разбить остатки детской надежды и веры, но и вселять в него ложную надежду. – Твоя мама очень больна, но она под надзором лучших специалистов.

- Я думаю, что нет, - опустив глаза, проговорил Терри. – Мамы нет уже два с половиной года, и… мне всё меньше верится, что она вернётся. Я начинаю её забывать, - признался он на грани шёпота.

Потому что это страшно – забыть самого главного человека, жить с тем, что черты её самого родного лица всё больше смазываются в памяти, пока ничего не останется, лишь общий образ да слово «мама» - далёкое, потерянное в прошедших годах. В силу возраста Терри не мог этого знать, но догадывался, что время, как ластик, имеет власть истирать всё и делать даже самое важное, казавшееся незабвенным, всего лишь точкой на ленте твоего времени. Сейчас он уже не плакал по ночам, как первый год, а всего лишь скучал и хотел снова увидеть маму, но это ему не мешало радоваться жизни с Оскаром, встречам с Пальтиэлем и всему, чем полна маленькая жизнь, в которой ещё предстоит столько нового.

Какие здесь слова уместны? Никакие не заменят тепло. Вместо ответной реплики Джерри обнял сына, укутав руками, и легко, плавно покачивал вместе с собой, как младенца. Пригревшись, Терри сидел с открытыми глазами и думал о маме, и о своей другой, уже не такой уж новой жизни с Оскаром, и о том, что у него теперь есть папа.

- Джерри, расскажи мне о маме, - погодя попросил Терри, - как вы учились в школе.

Джерри и сам любил вспоминать то золотое, беззаботное время, омрачённое лишь тем, что он в итоге попался. Потому с удовольствием, выразительно и занимательно, перемежая повествование смехом, рассказал о школьных месяцах вместе с Кристиной. О том, что Кристина была красивой, умной и бунтаркой, но от прочих «не таких, как все» её отличало то, что она уже тогда являлась личностью со своими взглядами и принципами, она не стремилась выделиться, заявить о себе, а просто была верна себе. О том, как лидер класса задира-Пит пытался всячески его задевать и не единожды пускал в ход кулаки, чем больше и больше отталкивал от себя Кристину, в которую был влюблён, а она заступалась за него, Джерри, помогала ему. Как они изредка прогуливали уроки – это плохо, не надо так делать. Как встречались после школы или в выходные и гуляли часами. Как ходили друг к другу в гости. Умолчал лишь о курении за школой, алкоголе и подростковом сексе.

Не верится. Кажется, будто это было вчера – юные пятнадцать лет. А сейчас он рассказывает о том времени собственному пятилетнему сыну, и Кристины с ними, увы, нет.

Шулейман обыскался Терри и Джерри, впервые жалея, что у него такая большая квартира. Найти бы хотя бы одного, желательно, Терри, и будет спокойно, чёрт с ним, пусть один Джерри бродит по квартире. За очередной открытой дверью его глазам представилась картина маслом – Джерри, а на коленях Джерри его, Оскара, мальчик! И непохоже, что Джерри удерживает Терри силой, он сам сидит, улыбается, слушает.

В мгновение став мрачнее самой страшной тучи, Шулейман позвал:

- Терри, подойди ко мне, пожалуйста. Пойдём ужинать, пора уже, - добавил, чтобы придать аргументации своему перекрывающему дыхание желанию увести Терри от Джерри.

Терри спрыгнул с колен Джерри, который его не держал, и подбежал к Оскару.

- Я с вами, - Джерри тоже бодро поднялся и последовал за ними из комнаты.

- Тебя не звали, - бросил Оскар.

- Хочешь устроить выяснение отношений при ребёнке? – притормозив его за здоровую руку, Джерри понизил голос. – Привыкай, Шулейман, у нас с тобой ребёнок, нам нужно научиться сдерживать нашу обоюдную неприязнь.

Какого х…? А Джерри уже переключился на Терри, быстро нагнал его.

- У вас дома есть овощи? – поинтересовался Джерри, оглядываясь на отстающего Шулеймана.

- Да, я их очень люблю.

- Здорово, я тоже!

Шулейман скрипнул зубами, тихо, глухо прорычал и пошёл за ними, больше делать нечего. Ему с Джерри не хотелось находиться в одном городе, а придётся за одним столом, наблюдая, как эта крыса обхаживает его мальчика. Поскольку в одном Джерри прав – никаких разборок при Терри, но Оскар не сомневался, что делает это Джерри не от любви и заботе о ребёнке, а потому что нашёл лазейку и по полной её использует.

После ужина Джерри снова куда-то ушёл, но Терри сидел с ним, потому Оскар особо не интересовался местонахождением незваного гостя. Только ближе к ночи он пошёл искать Джерри и без труда нашёл в одной из спален. Джерри лежал на застеленной кровати, подложив ладони под затылок, и лишь лениво перевёл взгляд к вошедшему.

- День погулял и надо бы честь знать, - сказал Шулейман. – Тебе пора возвращаться в клинику.

- Я задержусь на пару дней, погощу у тебя.

- Задержишься? – Оскар выгнул бровь. – Мне лично тебя обратно отвезти?

- Не надо, мне не нравится сидеть с тобой в одной машине, когда ты за рулём.

- Отлично. Вызови такси, и прощай.

- Шулейман, я же сказал – я задержусь. Что бы ты ни говорил, я своего решения не изменю.

- Не изменишь? А знаешь – мне плевать, - Оскар махнул рукой. – Не хочешь возвращаться в клинику – не возвращайся, езжай в квартиру Тома и живи там.

- Я там буду совсем один, позвать в гости мне некого, - Джерри состроил расстроенную гримасу. – А здесь люди, пускай один из них ты, мой сын. Выбор очевиден, я остаюсь с вами.

- У тебя нет выбора, - отбил Шулейман, уверенный, что этот бой не проиграет, с него хватит.

- Ошибаешься, Шулейман. Ты ведь не выгонишь из дома родного отца Терри? Уверен, его это очень расстроит.

- Терри об этом не знает, - Оскар держал удар. – Для него ты всего лишь что-то любопытное под названием «альтер-личность Тома».

- И снова ты ошибаешься, ты располагаешь устаревшей информацией, - расслабленно отвечал Джерри. – У меня с Терри состоялся душевный разговор, и я рассказал ему правду.

- Что?! Ты лжёшь, - убеждённо заявил Шулейман. – Ты не можешь рассказать Терри правду, поскольку это ударит по Тому.

Не меняя позы, Джерри пожал плечами:

- Спроси Терри, если не веришь мне.

Оскар решительно развернулся к двери, но, кое-что поняв, повернулся обратно:

- Если я спрошу Терри, то он от меня узнает правду.

- Хочешь – спроси Терри, хочешь – поверь мне на слово, мне без разницы. Я знаю, что Терри мой сын, и теперь он это тоже знает, - Джерри оставался совершенно, вальяжно спокоен, как уверенный в себе король, в чьих руках сконцентрированы все нити управления, он-то знал, за кем правда и сила.

- Не боишься, что я сам расскажу Терри правду, и тебе придётся спасать от этого Тома? – сощурив глаза, осведомился Шулейман.

- Не боюсь. Правда дважды не выстреливает, эта карта уже разыграна, смирись, Шулейман, ты проиграл. А что касается Тома – его я уже обезопасил.

Что-то не позволяло отмахнуться от слов Джерри. Страх? Интуиция? Необъяснимое исходящее от Джерри чувство, что в кои-то веке он не лжёт и не играет? В любом случае, Оскар мешкал, разрываемый привычным, логичным пренебрежением ко всему, что говорит Джерри, и этими чувствами, не позволяющими предпринимать никаких действий. И эти слова Джерри – что он обезопасил Тома, насчёт Тома он обычно не лгал, не вплетал его в свои игры, можно сказать, что Том – это единственное для него святое. Чаша весов склонилась в сторону того, что немыслимое – всё-таки правда, и Шулейман снова ощутил бессилие вперемешку с непривычной растерянностью. Он не знал, что ему с этим делать, он вообще не знал, что ему делать, не мог сходу сообразить, что для него атипичный случай.

Не дожидаясь, пока Шулейман отойдёт от шока и вернёт себе силы, Джерри перелёг на живот головой к изножью. Разблокировал телефон Тома, покачивая согнутыми ногами.

- Нужно позвонить доктору Фрей, предупредить, что задержусь. Она хорошая и на редкость разумная, с ней было приятно иметь дело, не хотелось бы, чтобы из-за помощи мне у неё были проблемы.

Кликнув вызов, он приложил айфон к уху, слушая длинные гудки.

- Добрый вечер, доктор Фрей, прошу прощения, что поздно звоню… Да, это Джерри. Я хотел вам сообщить, что я завтра утром не вернусь, вернусь позже. Скажи, что я с тобой, - Джерри пихнул вставшего рядом Шулеймана и с требовательным взглядом протянул ему телефон.

Взяв телефон, Оскар сел на кровать и обречённо произнёс:

- Это Оскар Шулейман, да, он со мной. Он пока останется у меня дома, потом я отвезу его в клинику. Я позвоню вашему начальству, скажу, что на время забрал Тома, чтобы к вам не было вопросов.

- Буду вам благодарна.

Закончив разговор, Шулейман опустил руку с телефоном, думая, что он и есть полный кретин, что на протяжении дня внушал ему Джерри. В прошедшие несколько минут его обуревало именно такое чувство. Джерри уселся рядом и закинул руку ему на плечи:

- Хороший мальчик, - растянув губы в приторно елейной, издевательской улыбке, Джерри легко щёлкнул Шулеймана по носу и немного ниже, по губам.

Шулейман лишь хмуро на него взглянул. Сейчас он не в настроении огрызаться и играть в игры.

- Очень хороший мальчик, - протянул Джерри, поощряя Шулеймана за отсутствие агрессии, с удовольствием дёргая усталого, побеждённого льва за усы.

- Объясни мне одну вещь, - Оскар повернул к нему голову, - с каких пор ты не боишься раскрывать своё лицо и говорить правду?

- С недавних, - Джерри слегка кивнул и убрал руку, встал, умудрённо, со значением и намёком говоря: - Всё меняется, и если ты не меняешься вместе с жизнью и миром, то оказываешься в лузерах.

Камень понятно в чей огород.

- Шулейман, я хочу комнату с отдельной ванной, - Джерри обернулся от двери. – Имеется у тебя такая?

- Для тебя нет.

- Значит, имеется, - утвердил Джерри и походкой от бедра вышел в коридор.

Шулейман остался один на один с желанием впервые в жизни покричать в подушку. Но вместо того закурил, за неимением под рукой пепельницы роняя пепел на пол. Сложно быть похуистом, когда у тебя ребёнок.

Перед сном Оскар всё-таки поговорил с Терри, осторожно выведал, о чём они с Джерри беседовали, и Терри также осторожно, опасаясь обидеть, расстроить, рассказал, что теперь знает, кто его папа – это Джерри. Мир окончательно рухнул. Рухнули остатки контроля. Джерри не солгал, Терри знает правду, Терри расположен к нему. А значит – Джерри неприкосновенен. Снова захотелось выпить, крепко выпить, закрыть глаза и проснуться, когда вся эта фантасмагория чьего-то больного воображения закончится и окажется дурацким сном.

Как почувствовав, что о нём говорят, когда они закончили, сука-Джерри появился на пороге детской. Тактично постучал по дверному косяку, прислонившись к нему плечом, и сложил руки под грудью.

- Оскар, можно я погощу у вас несколько дней? – спросил Джерри миролюбиво, даже ласково.

Терри перевёл к Оскару ожидающий, понятно на какой ответ надеющийся взгляд.

- Оставайся, - выдавил из себя Шулейман, ничем не показав, какие чувства испытывает.

- Спасибо, - Джерри признательно улыбнулся, чёртов актёр. – Я рад погостить у вас.

«Что-то я уже не рад расставанию, - думал Шулейман, лёжа в кровати. – На фоне того, что происходит сейчас, с Томом было очень спокойно, и чего мне не хватало? Всё познаётся в сравнении… Стоп, - он сам себя одёрнул. – Никаких сожалений и сомнений в правильности выбора, этого ещё не хватало. Но всё-таки было спокойно и хорошо… Было. Ключевое слово – бы-ло. Прошедшее время».

И едва ли Джерри всё ещё добивается от него изменения решения. Джерри слишком умён и расчётлив, чтобы опрометчиво склеивать развалившиеся отношения давлением, запугиванием, изматыванием. Джерри явно изменил план и намерен не воссоединить их, а испортить его, Оскара, жизнь и гордо пойти дальше строить новую жизнь Тома. Значит, нужно просто переждать, перетерпеть, пока он не насытиться отмщением. Это Шулейману по силам. По силам?.. По силам.

В другой комнате Джерри тоже лежал в темноте и довольно размышлял:

«Кто бы мог подумать… - даже не верилось, что всё может сложиться настолько удачно. – Мой пятилетний сын оказался моим самым сильным оружием и несокрушимым щитом. Как же интересно всё иногда в жизни поворачивается. Слабые места всегда делают уязвимым, теперь Шулейман полностью в моей власти. Даже и не придумать сразу, как эту власть по полной использовать. Наказать его, мой Котёнок? – Джерри погладил себя по груди. – Не только ж ему над нами изгаляться…».

Глава 3

Как забавно, ты расстроен?

Я живая пред тобою.

Улыбаясь со всей злостью,

Я ломаю твои кости.

Green Apelsin, Станцую на твоей могиле©

Как и обычно, когда не приходилось заводить будильник на более ранний час, Шулейман проснулся к десяти. Надел джинсы, накинул вчерашнюю рубашку, что после душа отправится в корзину для белья – с появлением в доме ребёнка избавился от привычки выходить из спальни в том, в чём встал, в трусах, а то и без, уже почти никогда не ходил неодетым. Первым делом Оскар зашёл к Терри, но того в комнате не оказалось, только застеленная после ночи кровать и привычный порядок в вещах, что неудивительно, мальчик вставал рано, самое распространённое время – в восемь.

Пунктом номер два Шулейман заглянул в спальню, которую занял Джерри, но и его в комнате не было, хотя он любил поспать и потом расслабленно поваляться в постели, когда никакие дела не зовут. Та же картина – идеально застеленная кровать, будто на ней никто и не спал, и в целом никаких признаков обжитости в комнате, словно присутствие Джерри причудилось в дурном сне. Но не приснилось. Терри нет, Джерри нет…

Накрыло напряжение, плохое предчувствие, растекаясь по телу мобилизующей тревогой. Круто развернувшись, Шулейман быстрым шагом, под ускоряющийся пульс, отбивающий жёсткий ритм, пошёл по квартире. Обошёл всю, но не нашёл ни Терри, ни Джерри. Оба пропали, что могло значить лишь одно…

Украл, похитил.

Яростная паника плеснула кипятком в затылок. Оскар сорвался с места, на ходу застёгивая распахнутую рубашку, схватил ключи от машины.

- Где Терри?! – налетел Шулейман на зашедшего в квартиру Грегори, держащего в охапку два полных пакета.

- Я не знаю… - парень запнулся от неожиданности, едва не заикнувшись. – Я в магазин ходил.

Чертыхнувшись, Шулейман выскочил за дверь, ничего не объяснив недоумевающему домработнику. В мозгу молотками стучало: «Украл, похитил» и «Найти, скорее, немедленно». Мысль поставить на уши охрану он пропустил, сам отправится на поиски, сначала сам. Они не могли далеко уйти. На самом деле – могли.

Упав в водительское кресло, Оскар вдавил педаль газа едва не раньше, чем захлопнул дверцу, круто, с визгом шин вырываясь с парковки на дорогу. Водить одной не ведущей рукой всё-таки неудобно, особенно в таком взвинченном состоянии. Бросив на секунду руль, Шулейман защёлкнул ремень безопасности и снова впился взглядом в дорогу впереди, намётывая план, где их искать. Где?.. Знать бы хоть, как давно они вышли из дома. Одно радует – из страны Джерри Терри вывезти не мог, для того требуется разрешение официального представителя ребёнка.

Проехал Оскар пятьсот метров и, резко крутанув руль, наперекор потоку других машин перестроившись в крайнюю полосу, увидел тех, кого искал. На ближайшей к дому детской площадке гуляли Терри и Джерри в обществе главы его охраны. Терри был весел и увлечён времяпрепровождением, Джерри и Криц находились по обе стороны от него, держали каждый за одну ручку, поднимали, позволяя мальчику взлететь над землёй, качнуться, как на качелях, что вызывало в нём очевидный восторг и радость. Оскар с Терри никогда так не делал, не кому было вручить вторую руку мальчика. Прям счастливая нетрадиционная семья, как бы ни было странно думать в таком ключе о имеющем специфическую внешность главе своей охраны. Счастливая семья, в которой ему, Оскару, не нашлось места.

Хлопнув дверцей, Шулейман выскочил из машины и ринулся к ним. Запыхавшийся от уже разрядившегося страха за ребёнка, волнения, злости, нервов и спешки, с всклокоченными со сна волосами и в криво застёгнутой наспех рубашке. Таким несобранным, неидеальным его ещё никто не видел.

- Вы почему ушли, не сказав ничего мне?!

Потеряв улыбку под натиском требовательного, раздражённого тона Оскара, Терри поднял к нему виноватый взгляд:

- Ты спал, мы не хотели тебя будить.

- Да, - вступил Джерри, поддерживающе положив ладонь на затылок прижавшегося к его ноге сына. – Терри проснулся в семь, я тоже рано, мы и решили погулять, пока ты ещё спишь, думали, успеем вернуться к твоему пробуждению. Мы с охраной, всё хорошо.

Вдох-выдох. Так нельзя, он пугает и отталкивает Терри своим поведением. Вдох-выдох. Глубоко вдохнув и выдохнув, Шулейман взял себя под контроль и уже нормальным тоном сказал:

- Не делайте так больше. Терри, если хочешь погулять – буди меня, не стесняйся. Я испугался за тебя.

- Чего ты испугался? – удивился и не понял мальчик, округлив большие глаза.

- Я… - Оскар вздохнул. – Просто испугался, проснувшись и не найдя тебя дома. Пойдём домой.

Криц отошёл в сторону, устранившись от семейных разборок, что его не касались, и курил, через прищур наблюдая за ситуацией. Шулейман наклонился, чтобы поднять Терри на руки, удержит его и одной рукой, но надо изловчиться одной рукой его осторожно поднять и усадить на ней.

- Оскар, не надо, у тебя рука сломана, вдруг уронишь, - Джерри подхватил Терри на руки, уведя его из-под носа Шулеймана, подбросил выше и обратился к мальчику: - Терри, ты хочешь домой?

Терри не хотел, он не нагулялся, они меньше часа как вышли из дома, а он привык гулять в среднем два часа за раз. Но не сказал о том, отвёл взгляд. Оскар сказал – домой, значит, домой. Капризничать Терри патологически не умел.

- Оскар, - Джерри перевёл взгляд к Шулейману, - мы недавно вышли, рано ещё домой, пусть Терри погуляет. Можешь погулять с нами. – И переключился обратно на сына с соблазнительным предложением. – Терри, ты ещё не катался на той горке, - указал взглядом в сторону высокой, яркой, закручивающейся витком. – Опробуем?

Хоть Терри и спокойный, абсолютно послушный, но переключался он, как и любой маленький ребёнок, легко, и предложение вызвало в нём воодушевление и живой интерес с желанием сделать это. Опустив на землю согласившегося, загоревшегося мальчика, Джерри пошёл за ним, побежавшим к горке. Оскар остался стоять с чувством, что он теряет Терри. Чувство усилилось, когда увидел, как Джерри подсаживает Терри на горку и сам залазит на неё, усаживает мальчика на колени, и они вместе весело, с ветерком скатываются. Первый раз вместе, чтобы Терри приноровился к высокой, достаточно крутой горке. Второй раз он уже скатился сам, Джерри только был рядом, ходил вокруг горки, с позитивом и смехом ловил мальчика внизу.

Джерри превосходил и затмевал его по всем статьям. Рядом с Терри Джерри всегда позитивный, лёгкий, улыбчивый. Джерри бегал, веселился с Терри как друг, как ровесник, а не присутствовал с ним как взрослый. Легко быть порхающей стрекозой, когда не нужно думать о будущем, Джерри с ним ненадолго, промелькнёт яркой вспышкой, как комета, и исчезнет, а Оскар останется, Оскар с Терри каждый день уже два года и много лет впереди, и ему будет сложно быть для Терри таким же хорошим, лучшим, любимым на фоне того, что мальчику показывает Джерри. Но ребёнку этого не объяснишь, даже такому разумному, как Терри, особенно если приходится тягаться с его родным отцом. Проигравший очевиден, и это не Джерри. Слишком долго Терри искал отца, и Джерри слишком хорошо умеет произвести впечатление. Шулейману потребовались три месяца, чтобы наладить доверительный контакт с Терри. Джерри вчера – три часа. Три часа – и Терри уже сидел у него на коленях, обнимал, ловил его слова. И это удар под дых. Болезненный, горький, унизительный.

«С-сука… Не отнимай у меня моего мальчика».

Более двух лет назад Джерри отнял у него Тома. Теперь Джерри отнимал у него Терри, и все потуги Шулеймана отбить у него ребёнка не приносили плодов, Джерри всецело завоевал детское внимание, он умел завлечь и всякий раз это делал, а Оскар оставался не у дел, максимум третьим, неважным участником их взаимодействия, чей уход особо ничего не изменит.

Конечно. Оскар зануда-взрослый, всё старается делать правильно, заботится о Терри, чтобы он никогда не узнал, каково это уже в шесть лет осознавать, что ты нахер никому не нужен. А Джерри просто пришёл и просто кайфует. Клёвый папа-праздник – в том смысле, что бывает раз в год – к экстрасенсу не ходи, чтобы понять, кого выберет ребёнок. Никогда ещё Шулейман не чувствовал себя настолько уязвлённым, ненужным, грустным.

На скамейках по краю площадки сидели мамы, папы, няни и прочие взрослые, которые выдохлись носиться наравне с детьми или же изначально этого не делали, а присматривать за своим чадом надо. Шулейман никогда не общался с другими родителями, не собирался и сейчас. Заняв свободную скамейку, он закурил, созерцая картину резвящихся детей, мельтешащих пятнами цвета своей одежды, среди которых взгляд выхватывал лишь одного. Того, который игрался с Джерри и к нему даже не оглядывался. В отдалении Шулейман приметил ещё двух из своей охраны. В одном Джерри молодец – позаботился о безопасности, окружил себя и Терри охраной.

Криц присел на левый край скамьи и тоже достал сигарету, подкурил.

- Не того ты выбрал, - сказал он между прочим, без личного интереса. Кивком указал на детскую площадку. – Джерри и с Терри как поладил, и в целом он человек куда больше заслуживающий внимания, чем Том.

- Они не братья, - Оскар бросил взгляд на главу охраны, который непонятно чего проявил интерес к его личной жизни.

- Знаю, - Криц кивнул. – Я недолгое время думал, что они братья, когда пытался понять, что не так с Джерри, который на деле оказался Томом. Но близнеца у него нет, - он выдохнул дым, глядя на детскую площадку, а не на Шулеймана, с которым разговаривал, как всегда спокойный, непробиваемый, нечитаемый. – Есть диссоциативное расстройство идентичности, верно? – Криц всё-таки взглянул на Оскара.

- Верно, - подтвердил тот, не видя смысла и не имея желания отрицать эту правду. – Как догадался?

- С трудом. Расстройство редкое, сразу на него не подумаешь. Но я относительно давно знаю Джерри и со временем убедился, что есть второй, совершенно на него не похожий, а если человек как биологическая единица один, но их как личностей двое, логическая цепочка приводит к раздвоению личности.

Шулейман ничего не сказал, только затянулся и выдохнул дым в воздух.

- Почему Том? – произнёс Криц через паузу. – Он не только проигрывает Джерри, но и ненастоящая личность.

Оскар усмехнулся и сказал:

- Ты перепутал. Том – истинная личность, а альтер как раз Джерри.

- В самом деле? – Шулейману удалось удивить Крица. – Я не медик и психиатрии не обучался, но разве настоящая личность не должна быть более полноценной?

- Том и есть более полноценная личность, просто это неочевидно, Джерри умеет пускать пыль в глаза.

Криц обдумал слова Шулеймана, найдя взглядом фигуру Джерри, и спросил:

- Ты уверен?

- Уверен, и я не единственный доктор, который имел дело с Томом-Джерри, все едины во мнении, что Том – основная личность.

Криц хмыкнул себе под нос, а Оскар поинтересовался:

- Всё ещё считаешь, что я выбрал не того?

- Всё ещё считаю, что ты и Джерри были бы органичной парой, - как есть ответил Криц.

Пришёл черёд Шулеймана хмыкать.

- Иди к ним. Чего тут сидишь? – сказал глава охраны и, оставив Шулеймана, пошёл к товарищам по службе и жизни.

Совету Оскар последовал, поскольку он дельный. Там его Терри, пусть и вместе с Джерри. Шулейман подошёл к ним: Терри уже качался на качелях, которые Джерри толкал.

- Давай дальше я, у меня рука посильнее.

- У тебя она только одна, но если хочешь, - Джерри уступил место Шулейману.

Так дальше и выгуливали ребёнка вдвоём, от аттракциона к аттракциону и между ними, что чертовски странно. Но так действительно лучше, чем сидеть и обматываться петлями уныния. Шулейман поглядывал на Джерри, хотел он того или нет, но они находились рядом, занимались общим делом, и Джерри был в поле его зрения, попадал в фокус внимания. Внимание Джерри привлекал, не только его, но и прочих взрослых, Оскар видел. Расстёгнутая красная клетчатая рубашка из гардероба Тома, под ней обтягивающая чёрная майка – с каких это пор у Тома есть такая? – и, что удивительно, прилегающая к телу вещь на его худом и плоском торсе смотрелась эффектно и красиво, а не как должна. Дальше – почти чёрные джинсы, на ногах кроссовки для простоты и удобства – он же на активной прогулке с ребёнком. На голове стильная укладка, что придала стрижке Тома новое звучание. Весь образ стильный, броский кэжуал, в котором можно и пройтись по повседневным делам, и покорить модного фотографа, хотя вещи обычные, даже не все брендовые, Оскар все их уже видел в разное время на Томе. Но дело не в одежде, а в том, как её сочетать – и, видимо, в том, кто это делает. Джерри умел. Высокоранговая модель – не пустой звук, это выправка, определённая закалка, это внутри.

Том обладал отличными внешними данными, выиграл в генетическую лотерею. Но любому алмазу необходима огранка, чтобы засиять бриллиантом. В этом проблема Тома, он никак не обыгрывал то, чем обладал, не использовал то, что ему предлагалось. Том простой парень из провинции, был, есть и, верно, навсегда останется таковым, его это устраивало. Джерри другой. Это ярко виделось и ощущалось сейчас. Красивый, эффектный, громкий, с идеальной улыбкой, не оглядывающийся ни на кого. Том стремился к тому, чтобы ценить себя. Джерри – так жил. Каждая его поза, движение, выражение лица – готовый кадр. Хоть сейчас начинай фотосессию для дорогого модного издания, она будет блистательной. На Джерри обращали внимание, и Шулейман обращал, а вместе, рядом они привлекали в два раза больше внимания. Они отлично смотрятся вместе, настолько отлично, что таких пар в реальности не бывает. Ослепительные небожители.

А ведь они действительно красивая пара. Органичная пара. Самоуверенные прагматики и циники, материалисты, сильные и яркие личности. С Джерри бы точно не возникло разногласий, что он не хочет иметь личную охрану, что он не знает, зачем ему то, что может дать статус партнёра, что ему некомфортно на великосветских мероприятиях. Джерри взрослая, цельная, самодостаточная личность. Шулейман скользнул по нему взглядом. Да, они были бы красивой, шикарной парой…

И, хочется Оскару того или нет, искренне или нет, но Джерри ладит с Терри, как верно подметил Криц. Вместе они отлично справляются с Терри. Тома в такой роли Шулейман и представить не мог, поскольку никогда не был склонен к оторванным от реальности фантазиям. А Терри прям лучится. Оскар перевёл на него взгляд. Терри улыбается, смеётся, у него счастье, о котором и не мечтал – два папы вместо ни одного. Каким счастливым мог бы его сделать, дав возможность жить с собой и с родным отцом, достаточно лишь сказать «да». Да – сумасбродному безумию наперекор всем законам психиатрии. Изменить выбор. Принять решение не сердцем, а головой. В конце концов, полюбил же он Тома в пику всему, что сиреной выло: «Он не для тебя!». Можно и дальше пойти и выбрать альтер-личность. Подумаешь. Правила Шулейман всегда нарушал и плевал на догмы. Джерри может остаться, едва ли навсегда, но он уже жил четыре года подряд, и это не предел, тогда переключение вызвали насильно. Согласился бы Оскар жить с Джерри из расчёта, что так лучше для Терри, да и вообще он подходящая партия? Мог бы и согласиться. Если бы не знал, что Джерри хороший до тех пор, пока ему это выгодно.

Согласился бы задвинуть Тома, сговором с Джерри отнять у него годы жизни?.. Неважно, поскольку всё это пустые размышления.

Дома Терри перекусил и заснул днём, чего не делал с того времени, когда ему исполнилось четыре. Вымотался из-за более раннего пробуждения и долгой активной прогулки, и эмоции от знакомства с родным папой, от того, как перенасытилась впечатлениями его жизнь, ещё не утихли, шпарили, тоже съедая силы. Шулейман остался наедине с Джерри.

- Ты бы согласился остаться и растить со мной Терри? – нарушив молчание, спросил Оскар.

Джерри развернулся к нему и хлопнул ладонью по лбу.

- Какого…?!

- Стимуляция мозговой активности через физическое воздействие, знакомый тебе метод, - перебив возмущённое непонимание Шулеймана, сказал Джерри с ухмылкой. Тут же ухмылка сошла с его лица, уступив место другим эмоциям. – Ты представляешь, что будет с Томом, если он узнает, что ты ему меня предпочёл? Он этого вовек не забудет.

- Во-первых, в какой это момент стало решённым вопросом, что мы с Томом будем вместе? – сбросив половину раздражения от выходки Джерри, произнёс Шулейман. – Во-вторых, я просто спросил, интересно стало узнать ответ, жить с тобой я не собираюсь, пусть ты обо и невысокого мнения, я не идиот и не сумасшедший, чтобы на такое подписываться.

Джерри едва слышно хмыкнул и ответил по первой части:

- Твоё возвращение к Тому не решённый вопрос, мне того уже и не надо, но я предполагаю, что это может случиться, потому ограждаю тебя от необдуманных поступков и слов, последствия которых придётся разгребать мне. Устал я за вами убирать, дети мои, - Джерри показательно вздохнул и откинулся на диван, забросив руки на спинку, но головой остался повёрнутым к Шулейману.

- На вопрос ответишь, Несвятой отец? – Оскар пытливо смотрел на него.

- Отвечу, чего уж, нелюбимый мой ребёнок, - Джерри скрестил руки на груди.

Шулейман не собирался смеяться, но всё-таки усмехнулся с его колких, позабавивших слов и покачал головой. С Джерри бывает весело. Всегда бывало, когда не воспринимал его как беду, проклятье и так далее в этом трагичном духе. Джерри же отвёл взгляд и задумчиво наклонил голову набок:

- Согласился бы я остаться и жить с тобой… Пожалуй, да. Ты долго не проживёшь, - Джерри посмотрел на Шулеймана, - особенно если постараться, а я и Терри станем счастливыми наследниками и заживём в своё удовольствие. Так что при условии, что ты впишешь меня в завещание, да, я согласен.

- Как же хорошо, что мне такая мысль могла прийти в голову только в порядке бреда, которому никогда не бывать в реальности, - многозначительно отозвался Оскар.

- Не понравились мои условия? – Джерри иронично выгнул бровь. – Чистое чувство тебе мог предложить только Том. А раз с ним ты быть не хочешь, привыкай к реальной жизни.

- Не получилось склонить меня в сторону возвращения диалогом, шантажом и запугиванием, решил зайти через рекламу Тома? – также приподняв бровь, поинтересовался Шулейман.

- Так хочешь, чтобы я тебя уговаривал, уламывал? – ухмыльнулся Джерри.

- Нет, что-то не хочется.

- Вот и мой ответ отрицательный, - кивнул Джерри. – Моё желание вразумить тебя и вернуть к Тому – пройденный этап. Больше мне этого не надо, насильно мил не будешь, так что – живи как хочешь, а у Тома будет своя жизнь.

- Если не вернуть меня, то чего ты хочешь, - Оскар сощурился, - чего добиваешься этой осадой?

Джерри отвернулся и пожал плечами:

- Живу, с сыном общаюсь… - и посмотрел на Шулеймана. – Надо же и мне побыть эгоистом и немного пожить для себя.

- Что-то слабо верится, что у тебя нет никакого плана, - резонно выразил скепсис Оскар. – Пожить ты можешь и в другом месте, с большим удовольствием, чем в моём обществе, но что-то побуждает тебя быть здесь, не говори, что это Терри, не поверю.

- Шулейман, нельзя быть таким эгоцентристом, в этом вы с Томом тоже похожи – оба думаете, что мир крутится вокруг вас и всё обязательно с вами связано, иначе ж быть не может, вы даже представить себе такого не можете, - фыркнул Джерри. – Мне нет до тебя дела, ты свой выбор сделал – верно же? Твои пять минут давно истекли.

- Именно потому, что тебе нет дела, ты постоянно напоминаешь мне о Томе, сходство наше подчёркиваешь, - хмыкнул Шулейман.

- Шулейман, я тебя расстрою, но ты говоришь о Томе больше, - подметил Джерри.

- Скажешь, что это что-то значит?

- Хочешь, чтобы я так сказал? – с едва заметным изгибом ухмылки Джерри выгнул бровь. – Шулейман, у меня уже складывается ощущение, что ты выпрашиваешь у меня содействие вашему воссоединению, прямо попросить тебе гордыня не позволяет, оттого и зудишь. Ты попроси, может быть, я тебе помогу. Хотя нет, - Джерри щёлкнул пальцами, - так бессовестно лгать я не могу. Не помогу.

- Если бы я хотел вернуться, я бы это сделал, - не поддавшись на провокацию, по существу ответил Оскар.

- Вот и славно, - кивнул Джерри, - не возвращайся. Тому будет лучше без тебя. Тебе, возможно, тоже, если не сопьёшься, конечно.

Джерри не лгал, вернее – не совсем лгал, он отказался от единственной цели «вернуть Шулеймана» и рассматривал самые разные варианты развития событий. Но от возможности поиграть не отказывался. Интересно, возымеет ли эффект простая, но действенная на таких людей, как Шулейман, манипуляция словами «без тебя будет лучше»? Зачешется ли он? Дабы не выдать себя, Джерри позволил себе лишь скосить к доку взгляд, не выражающий никакого особого интереса.

- Спасибо за заботу, - саркастично отозвался Шулейман. – И всё равно я тебе ни капли не верю.

- Да, я тоже мало верю, что ты не сопьёшься.

Оскар красноречиво фыркнул. Тыканье Джерри в его «алкоголизм» не задевало и не раздражало, а забавляло. Удивительно, но весь этот диалог не вызывал плохих эмоций, а наоборот – держал в приятном тонусе. С Джерри ты всегда в состоянии схватки, это их вечная борьба – кто кого?

- Шулейман, - Джерри развернулся к нему корпусом и поманил пальцем.

- Хочешь что-то шепнуть мне на ухо, сам придвинься, - отбил тот.

- Давай вместе, половину расстояния ты, половину я, - сказал Джерри, хитро сверкая глазами. – Это полезный для личной жизни навык – умение двигаться навстречу.

- Я останусь при своём мнении, - Оскар не сдвинулся с места.

В отличие от него, Джерри умел уступать и быть гибким. Подсев к Шулейману, он шепнул:

- Шулейман, я могу быть спокоен, что ты не сойдёшь с ума и не уложишь Терри к себе в постель, когда он подрастёт?

- Больной? – ёмко и выразительно вопросил в ответ Оскар.

- Молодец, - Джерри изогнул губы в довольной гаденькой улыбке и похлопал его по щеке. – Правильная реакция. Надеюсь, ты не передумаешь, ведь Терри будет расти копией человека, которого ты любил и от которого отказался. И моей копией.

- Я что-то не пойму, тебя волнует половая неприкосновенность Терри или же тебе важнее изнасиловать мой мозг? Склоняюсь ко второму варианту.

- Неправильно, - подсказал Джерри. – Я не хочу, чтобы Терри повторил судьбу Тома. Проникновения не было, но Феликс совершал с ним сексуализированные действия.

- Что? – с шоком переспросил Шулейман.

Лёгкость настроя и расслабленная задорность разговора слетели вместе с воздухом, что выбило из лёгких. А Джерри не ответил, не повторил, встал и пошёл к двери. Оскар поворачивался за его движением, провожая взглядом. Тоже вскочил с дивана, догнал:

- Что ты сказал? – Шулейман потребовал объяснений, напряжённо вглядываясь в лицо Джерри.

- Я сказал то, что сказал, - Джерри лишь чуть пожал плечами.

- Это правда? – Шулейман схватил его за руку, сомкнув ладонь слегка выше запястья. – Ты сказал правду? – взгляд бегал под напряжённо сведёнными бровями. – Он что, блять, совсем ебанутый был? Он, конечно, ебанутый, но не настолько же…

Сказал, как сплюнул какую-то мерзость, тряхнув головой в неприятии того, что вызывало волну злого отвращения.

- Оскар, если тебе на Тома всё равно, и ты больше не хочешь иметь с ним ничего общего, какая тебе разница, что с ним происходило в детстве? – с тихим вздохом произнёс Джерри. - Это больше не твоя забота.

Шулейман поджал губы, отвернув голову, и вернул взгляд обратно к Джерри, руку которого продолжал сжимать своей:

- Окей, мне не безразлично. Если папаша-псих его растлил, я хочу об этом знать.

- Зачем? – без выраженных эмоций спросил Джерри.

- Что зачем? – Шулейман нахмурился сильнее, резко очерченным изломом между бровей. – Хочу и всё. Скажи.

Шумело учащённое нахлынувшими эмоциями дыхание. Взгляд требовательно жёг. Оскар не отслеживал, что делает. Это мгновенное перемыкание, стимул-реакция без рефлексии. Как всегда, когда кто-то причинял Тому вред.

- Для начала отпусти, - Джерри спокойно указал взглядом на ладонь Шулеймана, сжимающую его кисть.

Оскар проследил его жест и, подняв глаза, упрямо сжал губы. Не став настаивать на выполнении своего условия, Джерри вновь пожал плечами:

- Мой ответ – пятьдесят на пятьдесят. Может быть, было, может, нет. Как то избиение, которое вспомнил Том, возможно, и я озвучил то, чего в реальности не происходило. Я больше не стану раскрывать тебе тайны Тома, - на последних словах Джерри разжал пальцы Шулеймана и вышел из комнаты.

К вечеру Шулейман в одиночестве сел в гостиной, налил себе бокал коньяка, и снова мысли вернулись к тому, что сказал Джерри. К Тому, к Тому и его прошлому. Возможно, Том тогда был таким же маленьким пятилетним мальчиком, какой сейчас Терри, только темноволосый. С большими распахнутыми глазами, беззащитный, наивный, безусловно доверяющий «отцу», он и не понимал, что Феликс с ним делал. Точно не понимал, Том и к подростковому возрасту был слабо подкован по сексуальной теме, он думал, что так и надо, но от того вред психике наносился не меньший. Невольно перенося то, что, возможно, происходило с Томом, на Терри, Оскар стискивал зубы. От одной мысли просыпалось животное желание убивать. Рвать на куски собственными руками. Чтобы никто. Никогда. Не смел. Его отношение к детям, по крайней мере, к детям в рамках этой семьи, незаметно и навсегда изменилось по мере того, как в нём прорастали отцовские чувства. Представить хоть на секунду, что он, тоже не родной отец, мог так прикоснуться к Терри – лучше перегрызть себе горло.

Мадам Фрей говорила, что Том не ощущает своих границ из-за атмосферы, в которой воспитывался, и пережитого в подвале насилия. Не понимает, что его «Я», его тело неприкосновенно. Сюда очень органично вписывалось предположение о том, что Том подвергался сексуализированному насилию задолго до четырнадцати лет. И слова мадам Фрей представали в новом, более глубоком смысле. Откуда Тому взять цельное самоощущение, если его тело ему никогда не принадлежало?

Оскар покрутил перед лицом бокал, вглядываясь в его содержимое.

Том старался справиться с этим дерьмом, выкарабкаться. А он его бросил. Бросил, когда Том был очень уязвим, просил его о помощи. Шулейман не испытал чувства вины и горьких сожалений, но посмотрел на эту ситуацию с другой стороны, выше своих эмоций, ожиданий, всего, что сложилось во взрыв и толкнуло разорвать отношения.

Том просил – приходи хотя бы как друг. Поломанный мальчик, который очень старается жить…

Правда ли, что с Томом с малых лет совершали непростительное?.. Перед глазами пронеслись все те разы, когда сам обращался с Томом грубо, не слушал его просьбы не трогать или отказы, словно по умолчанию имел право на доступ к его телу. Тем, кому доверял с той же силой, как когда-то Феликсу, Том позволял распоряжаться своим телом. Поскольку оно должно кому-то принадлежать, ему оно не принадлежит. И это – воспоминания – тоже в новом свете. Не с жалостью, не с отвращением к себе, не с раскаянием, не с зароком никогда больше так не поступать. С мыслью, что жизнь не оставила Тому шансов быть другим, и он, Оскар, приложил к этому руку.

В восемнадцать-девятнадцать лет Том ещё трепыхался. Потом перестал, оформился как несформированная личность, раздробленная на куски. Хоть сказал то в пылу эмоций, с желанием добить всё между ними, чтобы не было пути назад, но в более ранние годы их знакомства Том действительно был более адекватным, более приближенным к норме в своей болезненности. Это прослеживалось, если выстроить историю в беспрерывную хронологическую линию: путь изменений Тома, от дикого насквозь больного вчерашнего подростка до молодого мужчины, вполне успешно справляющегося со всем, с чем престало справляться в жизни. На первый взгляд Том выздоровел и вырос на пять голов, между им восемнадцатилетним и им нынешним – пропасть. Но если присмотреться, заглянуть глубже, под оболочку… все его травмы, перекосы, пробоины никуда не исчезли, а пригладились, затянулись коркой, плёнкой. Том не выздоровел – он адаптировался, и всё перебитое в нём трансформировалось, чтобы он мог жить «ближе к норме». Если отбросить неконтролируемый посттравматичный ужас и идущие с ним в связке некоторые особенности поведения, то Том был обычным парнем, которого из деревни и изоляции вырвали в вычурную цивилизацию, его можно было вытянуть в норму или около того. Теперь же, не первый год уже, Том – чудо-юдо с искажённым мышлением, восприятием, болезненно-тревожный, несдержанный, аффективный, дёргающийся из стороны в сторону. Вроде более здоровый, а стало хуже.

Оскар задумчиво отпил коньяка. Справедливо ли винить одного Тома за то, что он такой? Тома сделало таким всё, что его сломало, ломало раз за разом, не давая времени более старым переломам здорово срастись – и все, кто ему не помог. Помочь восемнадцатилетнему парню с относительно свежей травмой – впрочем, свежей, в восемнадцать Тому было четырнадцать, без слоёв защит, компенсаций, декомпенсаций и так далее было бы проще. По аналогии с тем же переломом – куда проще его лечить, чтобы кость изначально правильно срослась, чем потом повторно ломать криво заживший и сращивать заново. Cейчас… Сейчас ситуация сложна, запущена, плачевна и более чем вероятно «пострадавшая конечность никогда не будет функциональна в полной мере». А Оскар трусливо сбежал, когда реальность не совпала с придуманными картинками. Кажется, по крайней мере в одном Джерри прав, не одному Тому, а им обоим нужно повзрослеть.

«Как там Том?».

Ему же всё-таки не всё равно, совсем не всё равно, что доказало то, как задела за все внутренности новость-предположение, что Феликс трогал Тома – только ли трогал? – когда тот был маленьким мальчиком. Но мысль глупая, поскольку Том сейчас – никак, он спит, а тело его живёт другой своей жизнью где-то в квартире.

Шулейман закурил, и в голову плавно пришла мысль, что, возможно, это манипуляция Джерри. Чтобы он думал о Томе, посмотрел на ситуацию под другим углом, проникся – и послушным бараном пошёл обратно, как и задумано. Не получилось прямо воздействовать через Терри, так он использовал его косвенно – зашёл через ассоциации, чтобы Оскар не смог остаться равнодушным, а дальше мысли пошли по накатанной, ведя из точки А в точку КО – купившийся осёл.

Сука. Гениальный паршивец. Но ничего, эта война ещё не окончена, пока что их общий счёт за все годы по-прежнему один-один. Шулейман толчком распахнул дверь:

- Хитрый приём?

Джерри опустил крышку ноутбука, который стоял у него на животе, и вопросительно посмотрел на Шулеймана:

- Ты о чём?

- О твоих якобы случайно оброненных словах, что Феликс совершал с Томом сексуальные действия. Хотел вызвать во мне жалость, чтобы я побежал обратно к Тому? Я ж типа люблю его спасать. Плюс сыграл на моих чувствах через параллель с Терри. Браво, тонко сработано. Я почти повёлся, только ты забываешь, что я не глуп, я разгадал твою манипуляцию.

Джерри приподнял брови и сцепил руки на животе ниже ноутбука, молча взирая на распыляющегося Шулеймана.

- Чего молчишь? – рявкнул тот.

- А мне нужно что-то говорить? По-моему, ты сам прекрасно справляешься, - Джерри развёл кистями, - сам придумал план, сам его разгадал. Браво, это высший уровень самостоятельности. Теперь, пожалуйста, уйди вместе со своим помешательством, дай мне почитать.

- Хочешь сказать, что у меня паранойя? – Оскар сощурил глаза и рубанул рукой воздух. – Ни в жизнь не поверю!

- Ты со мной разговариваешь или сам с собой? На данный момент мои планы существуют лишь в твоей голове.

- Если никакого плана нет, что совершенно неправдоподобно, зная тебя, то какого хера ты здесь?

- На этот вопрос я уже отвечал, - спокойно сказал Джерри, терпеливо снося припадок придирчивости Шулеймана.

- Ага, я помню – «живёшь, с сыном время проводишь»! – Оскар снова махнул рукой, говорил громко, с выражением и чувством. – Только жить ты можешь в любом другом месте, без меня рядом, ты же меня терпеть не можешь, да и общаться с Терри мог бы и без проживания под одной крышей. Как ты там мне угрожал? Приходил бы, когда мы с ним гуляли. Но ты добился того, чтобы остаться, а значит – у тебя есть для того причина. В чём она? Какую цель ты сейчас преследуешь? Мутишь извращённый план по возвращению меня? Хочешь испортить мне жизнь? Или сводишь меня с ума?

- Прости, Том, - Джерри скосил глаза вверх и друг к другу, - кажется, я сломал Шулеймана. Но не расстраивайся, - он погладил себя по груди, - я тебе другого найду, более уравновешенного.

Какая же умора – наблюдать за этой ситуацией. Оказалось, можно и без плана добиться большего, чем с ним. Джерри отказался от изначального плана, нового чёткого пока не придумал, поскольку не мог определиться, как же наиболее выгодно использовать свалившиеся на него благоприятные обстоятельства и добиться максимального эффекта в любом из направлений, а получилось, что ему и делать ничего не надо – искру дал, а дальше Шулейман сам себя изводит. Джерри собой гордился и мысленно потешался над Шулейманом. Как всё бывает просто – и как эта простота приятна для разнообразия.

- Сука, - выдохнул Оскар.

- Да, я такой, - улыбнулся Джерри.

Оскар поднял палец и убеждённо произнёс:

- Что бы ты ни задумал, у тебя ничего не получится.

- У меня уже получилось больше, чем я мог мечтать. Я ничего не делаю, а ты бесишься, - Джерри развёл руками, ослепительно улыбаясь.

- Если бы ты ничего не делал, я бы не бесился, - отбил подачу Шулейман, уверенный, что ему не кажется.

- Я лежал здесь и читал, а ты ворвался и начал обвинять меня в каких-то хитроумных планах. Как это выглядит?

- Ты здесь, - твёрдо сказал Оскар, стоя на своём. – Я помню, как ты себя ведёшь, когда хочешь от меня избавиться. Повторю вопрос – какого хера ты оккупировал мою квартиру? Ещё и Терри втянул, чтобы наверняка.

- Неприятно, да? – Джерри вновь, с ехидцей улыбнулся. – Ничего, ты привыкнешь. Я же привык и даже извлёк выгоду из твоего навязчивого присутствия в моём доме.

- Ты решил в этот раз прям за всё мне отомстить?

- Если я решу отомстить тебе за всё, гуманнее будет тебя пристрелить, - с деланным сочувствием ответил Джерри.

Шулейман перевёл тему обратно к той, которая заботила его больше всего:

- Ты решил на контрасте с собой показать мне, как мне хорошо и спокойно жилось с Томом? Плюс говоришь о нём стабильно, чтобы я не забывал, и эта замануха с Феликсом-извращенцем.

- Шулейман, протрезвей, или слух проверь, или голову, не знаю, в чём именно твоя проблема, но ты меня не слышишь, или слышишь, но не понимаешь, а это, знаешь ли, уже диагноз, - Джерри убедительно продолжал разыгрывать карту «я здесь ни при чём», внутренне покатываясь со смеху. – Я говорю о Томе – да, говорю, потому что я его люблю, думаю о нём и периодически упоминаю, что логично. Но ты говоришь о нём куда больше. Шулейман, если хочешь быть с Томом, а натура не позволяет признать свой косяк и вернуться без повода – меня не впутывай.

Не признается он, что за игру ведёт, это становилось понятно по тому, что разговор, уже не в первый раз заведённый, топтался на одном месте. Что план есть, сомневаться не приходилось, поскольку это Джерри, но узнать его от него самого, видимо, не получится. Ладно. Шулейман готов был уйти ни с чем. И, припомнив прошлое, вспомнил, что Джерри нужно колоть не разговорами, а невербаликой. Но пока в голову не шло ни одной идеи, как при помощи невербальных – неконтролируемых в определённых обстоятельствах и потому честных – реакций выведать у крысы его план. Это тебе не ведущую руку проверить.

- Заебал ты меня, - Оскар вздохнул и покачал головой.

- Ты снова на меня клевещешь, - невинно отозвался Джерри. – Я ещё не начинал.

Шулейман прищурился, расценив его слова как пошлый намёк, и ответил:

- И не мечтай.

- Ой, Шулейман, чувствуешь, чем потянуло? – с преувеличенными эмоциями произнёс Джерри. – Дежа-вю. Только в тот раз было наоборот, я тебе говорил – и не мечтай, что уложишь меня в койку. А ты уложил. Не сразу так, как тебе хотелось, - с ухмылкой, - но всё же.

- За это ты со мной не поквитаешься. Забудь о моей заднице.

Оскар снова покачал головой, прекрасно понимая, что Джерри не жаждет секса с ним в пассивной роли, а просто разошёлся в этом своём пришествии, как никогда, и бьёт во все темы.

- Как хочешь, - сказал Джерри. – В конце концов, ты не единственный взрослый в этой квартире.

Шулейману потребовалась пару секунд, чтобы понять, о ком он, поскольку сам он его в таком смысле никогда не рассматривал, и он категорично ответил:

- Не трогай Грегори.

- Не уверен, что получится без рук.

- Не трогай его, - чётко, внушительно повторил Оскар.

- А скажи мне, Шулейман, - Джерри наклонил голову к плечу, - у него опыт имеется, хотя бы с женщинами? Или он совсем невинный мальчик?

- Полезешь к нему – я тебя вышвырну, несмотря на всё, что ты наплёл Терри, - не ответив на вопрос, предупредил Шулейман и вышел за дверь.

Джерри планировал пойти к Терри на обещанную сыном игру в куклы. Отставив ноутбук на постель, он потянулся, сцепив над головой вытянутые руки, и пошёл в детскую. Там, как любил Терри, устроились на полу.

- Почему у тебя нет кукол-брюнеток? – поинтересовался Джерри, изучив взглядом ассортимент разложенных на мягком ковре кукол, и взял одну в руки.

Терри пожал плечами:

- Не знаю. А брюнетки тоже Барби? – он пытливо посмотрел на взрослого. – Мне нравятся классические Барби-Барби.

- Брюнетки тоже Барби, - улыбнулся Джерри.

- Я читал, что брюнеток зовут по-другому, одну точно Тереза.

- Но и Тереза является Барби, поскольку Барби – это не только имя, но и марка, бренд, - по-доброму объяснил Джерри.

Наверное, подумал он. В куклах Джерри был не очень силён. Терри серьёзно кивнул:

- Я подумаю. – Тоже взял куклу, пригладил ей волосы и взглянул на Джерри. – Тебе не нравятся блондинки?

- Нравятся, - Джерри вновь, тепло улыбался. – Мне нравятся и блондинки, и брюнетки. Единственная женщина, которую я любил, натуральная блондинка, но была и брюнеткой.

Терри, как и ожидалось, намёк легко разгадал.

- А ты любил ещё кого-нибудь?

Джерри отрицательно покачал головой:

- Нет. Только твою маму.

- Почему? – мальчик любопытно вздёрнул брови.

Джерри едва слышно усмехнулся, задумчиво опустив голову, и ответил:

- Я не знаю, Терри.

Удивительно, но такой ответ удовлетворил Терри, он перескочил к следующему вопросу:

- А ты ещё любишь маму?

Джерри не мог уверенно сказать, что по-прежнему любит Кристину, что он знал – это то, что она оставалась для него особенным человеком, и, очень вероятно, если бы ему выдалась возможность сейчас быть с Кристиной, чувства вновь вспыхнули бы в полную силу, и он был бы с ней счастлив. Нагружать этими размышлениями Терри Джерри не стал и дал сокращённый ответ:

- Да.

- А… - Терри опустил глаза, вновь пригладил Барби волосы – волнуется. – А если мама поправится, мы могли бы жить вместе? – и взглянул украдкой, осторожно.

- Да, могли бы, - сказал Джерри.

Думая, что правда вышла из-под контроля. Он-то уйдёт, а Терри останется с Шулейманом, и Джерри бы хотелось, чтобы их связывали хорошие, по-родственному близкие отношения. Чтобы Терри рос здоровой личностью, а Шулейман не натворил бед от уязвления тем, что жизнь с ним для Терри не предпочитаемый вариант, а вынужденный.

- А Оскар? – место сложной осторожности на лице Терри заняло внимание к нерешённому, но важному вопросу.

- Что Оскар? – уточнил Джерри.

- Что будет с Оскаром, если я смогу жить с тобой и мамой? Ему будет плохо одному, я не хочу его бросать, - не по годам серьёзно, ответственно сказал Терри.

Джерри мысленно выдохнул. Пронесло. Терри не хотел уходить от Шулеймана, не забудет его при первой же возможности даже перед лицом величайшего соблазна – жить с родной семьёй. Обидно ли, что Терри, хоть и тянулся к нему, не готов был тут же выбрать его, родного папу, а заботился о чувствах Шулеймана? Это самолюбие Джерри могло выдержать.

- А Оскар может жить с нами? – Терри вдогонку загорелся идеей.

- Думаю, что да, если Оскар согласится.

«Эта семейка была бы покруче Аддамсов», - подумал Джерри.

Поменяв Барби на другую, в расклешённой юбке до колен, Терри пересел Джерри под бок, задрал голову:

- Мы так похожи, - с того момента, как узнал, чей он, Терри во всё более полной мере осознавал их поразительное, волнующее, вдохновляющее сходство. – Почему я совсем не похож на маму?

- Генетика так сработала, - ответил Джерри. – В каждом человеке ровно по половине от мамы и от папы, но кто-то вобрал в себя черты обоих, кто-то похож больше на одного, а кто-то, и так бывает, внешне ни на кого из родителей не похож, как будто не их ребёнок.

- Но я ни капли не похож на маму, только на тебя, - Терри наклонил голову набок и пальцем коснулся щеки Джерри.

- В тебе всё равно пятьдесят процентов от мамы, - улыбнулся Джерри. – Просто они не во внешности, а в чём-то другом. В темпераменте, например. Ты знаешь, что такое темперамент?

Терри кивнул:

- Знаю.

А Джерри осенило. Складом психики, который определяет человека, Терри не его прямое продолжение и не Тома, он пошёл в Кристину. Уравновешенность, рассудительность – не показные, не вынужденные, а подлинные - это было в Кристине. Пока они с Томом не сломали ей психику. С их с Томом внешностью и характером Кристины – Терри будет человеком нового поколения, лучшим из лучших. Если в нём однажды не проявится то, что в итоге оба его родителя оказались психически больны. А психические расстройства и болезни не появляются на пустом месте, в подавляющем большинстве случаев есть предпосылки, которые дремлют, пока не наступает переломный час манифеста.

- По нашей линии передаётся полное сходство с отцом. Ты похож на меня, - продолжил Джерри, подключив конкретные примеры, - я и Том также похожи на папу Тома Кристиана – и твои тёти тоже на него похожи. А в кого пошёл Кристиан, непонятно, у него нет яркого сходства ни с одним из родителей, но с него началась эта генетическая доминантность. Или взять Оскара. Ты ведь видел его папу – Оскар совершенно на него не похож, но Оскар всё равно его сын, хотя из общего у них только цвет глаз.

- Ещё цвет волос, - добавил к его словам Терри. – У Оскара волосы очень тёмные и у Пальтиэля такие же.

- Да, волосы тоже, но это никак не назвать «они похожи».

- Оскар похож на маму? – Терри наклонил голову на другую сторону.

- Да, - подтвердил Джерри, хотя судить о том мог лишь со слов самого Шулеймана.

- А мне можно с ней познакомиться?

Джерри тонко улыбнулся и погладил его по волосам:

- Об этом ты должен спросить Оскара.

Наконец, они начали играть. В процессе коснулись темы работы, и Джерри поведал, что был моделью, нашёл с телефона в сети свои фотографии и показал закономерно заинтересовавшемуся сыну.

- Ты такой красивый, - восторженно выговорил Терри и перевёл взгляд от экрана к Джерри. – Как принцесса.

- Скорее как ангел, - посмеявшись, сказал Джерри. – Меня называли Ангелом.

Звучный эпитет «изуродованный» он опустил. Терри снова посмотрел в экран, сосредоточенно нахмурив брови, и несогласно качнул головой:

- Нет, как принцесса. Или эльф, - Терри улыбнулся, глядя на Джерри едва не с обожанием, - но с обычными ушами.

- Хорошо, принцесса так принцесса, - кивнул Джерри, отстоять в данном случае своё мнение совершенно не важно.

- Я тоже буду таким красивым?

- Ты будешь ещё красивее, - Джерри улыбнулся и, подняв Терри подмышки, усадил себе на колени.

- А быть моделью сложно? – Терри интересовало всё на свете, он всё хотел узнать, понять.

- В сотню раз сложнее, чем думают те, кто видят лишь результат, - честно ответил Джерри. - Но у тебя обязательно получится, если ты захочешь.

Терри вновь нахмурил брови:

- А если я не захочу быть моделью?

- Не будешь, - Джерри с улыбкой пожал плечами. – Будешь тем, кем захочешь, перед тобой открыты все возможности.

- А кем ты хотел стать, когда был маленьким? Моделью?

Первый вопрос сложный. Джерри приглушённо усмехнулся и сказал:

- У меня не было твоего возраста.

- Как это? – удивился Терри.

- Я ведь альтер-личность. До четырнадцати лет наши с Томом пути неразделимы, его детство – это моё детство, а Том не мечтал кем-то работать. Но быть моделью я не мечтал, так просто получилось, что я ею стал.

Терри виском прислонился к груди Джерри и поднял глаза к его лицу:

- Джерри, а какая у тебя фамилия?

- У меня их две, - Джерри вновь усмехнулся, перебирая мальчишеские кудри.

- Двойная, как у меня?

- Нет. До девятнадцати лет моя фамилия была – Муссон. Потом я начал называться фамилией Тома – Каулиц.

- А какая тебе нравится больше?

Джерри прищурил правый глаз, раздумывая, и ответил:

- Пожалуй, мне ближе Муссон.

- Муссон, - повторил за ним Терри.

- Терри, - Джерри заглянул ему в глаза, - если захочешь сменить фамилию, возьми лучше фамилию Оскара, с ней хорошо жить.

Пусть Терри его сын, но быть сыном мультимиллиардера и носить его фамилию куда выгоднее, это вложение в его будущее. По-своему Джерри заботился о нём – с удивлением обнаруживал это в себе, и это ощущалось естественным, и не было грустно от того, что отдаёт своего ребёнка. Такова его жизнь – отдавать, чтобы те, кто имеют право на жизнь, были счастливы без него.

Терри кивнул, показывая, что услышал и понял. Но пока о смене фамилии он не думал, разве что на секунды примерил на себя фамилию новообретённого папы. Потому что фамилия – это то немногое, что у него осталось от мамы. Вилларе-Ле-Бреттон.

В следующий раз Шулейман увидел Джерри через два часа после ужина. Джерри сам пожаловал к нему в спальню, деловито обошёл кровать.

- Шулейман, я бы согласился с тобой переспать, даже на нижнюю роль согласился бы, если бы ты нежил меня, как Тома, - проговорил Джерри, ухмыльнувшись доку, что был не рад его видеть и того не скрывал. – У меня очень давно не было секса, у тела тоже давненько. Но Том расстроится, если я отберу ваш первый полноценный раз после долгого перерыва, - он театрально развёл руками. – Придётся мастурбировать.

- И зачем ты мне сообщил о своём намерении? – хмуро осведомился Оскар. – Посмотреть приглашаешь?

- Приглашаю, - Джерри ухмыльнулся, держа зрительный контакт. – Ты же хотел, а от Тома не дождёшься, - усмехнулся и красиво прошёл перед Шулейманом, проведя ладонью ему от плеча до плеча. - Тело у нас одно.

Через пять минут Оскар пошёл следом за ним. Сам не знал зачем, но точно не ради эротического шоу. Зашёл в облюбованную Джерри спальню, где тот уже лежал на кровати, придвинул к ней кресло и без единого слова сел, широко расставив ноги. Джерри выгнул брови и улыбнулся, не размыкая губ.

- Всё-таки решил посмотреть?

- Хочу убедиться, что ты занят делом, а не сказал это для отвода глаз, чтобы я к тебе не заходил.

- Называй как хочешь, - Джерри с лёгкой ухмылкой победителя смотрел на Шулеймана.

- Я тебя не хочу, - уверенно ответил Оскар на сказанное между строк.

- Заметь, не я это сказал.

- Когда-то ты говорил, что я смешон в своей самоуверенности, сейчас ты сам себя так ведёшь и выглядишь соответствующе, - резонно уколол Шулейман.

Джерри умел быть очень, очень привлекательным, соблазнительным, захватывающим, но не в этот раз. Перебор с выпячиванием самомнения, и без того Оскар желания к нему не испытывал. Трахаться с Джерри – это садомазохизм с налётом идиотизма, особенно с учётом условия, что расстался с Томом и пытаешься начать новую жизнь.

От ответа Джерри воздержался, был выше того.

- Смотри, наслаждайся, - сказал он. – Но руками не трогать, запомни.

- Порно не включишь? – через паузу поинтересовался Шулейман.

- Предпочитаю силу воображения и прикосновения, - отозвался Джерри и, прикрыв глаза, провёл ладонью по торсу сверху вниз.

Оскар наблюдал за его рукой, скользящей не по голому телу, пока по ткани. Джерри подключил вторую руку, неспешно, плавно оглаживал себя, спускаясь пальцами до кромки штанов. Не открывая глаз. Шулейман по-прежнему не знал, зачем он здесь, но уходить не собирался, если кого-то смутит данное представление, то не его. Интересно, как далеко Джерри зайдёт? Часть процентов Оскар оставлял на то, что он блефовал и не станет при нём мастурбировать.

Джерри выгнулся под собственными прикосновениями, через ткань футболки сжал между пальцами соски, не сильно, не больно, а лишь стимулируя общеэрогенную зону. И раздвинул ноги, повёл рукой, прижимая её к телу, вниз, положил ладонь на наливающийся жаром крови пах. Погладил себя между ног и по внутренней стороне бёдер. Прерывисто вздохнув носом, Джерри вернул ладонь на пах и повёл бёдрами, притираясь к руке, не банально вперёд-назад, а выписывал тазом неяркие восьмёрки.

«Не уйдёшь?», - спросил себя Шулейман.

Не уйдёт. Подперев кулаком скулу, Оскар наблюдал за представлением. Дыхание учащалось. Джерри облизнул губы и, гибко вскинувшись, оторвав лопатки от постели, снял футболку. Снова провёл по животу и груди, уже не ладонями, а только пальцами, перемежая более сильную стимуляцию слабой, томящей для нагнетания возбуждения. Достаточно. Джерри скользнул ладонью в трусы и, приспустив штаны с бельём, обхватил ладонью член, провёл кулаком от корня к головке, бросив маслянистый взгляд из-под ресниц на зрителя. Смущение ему, определённо, незнакомо.

Джерри бесстыдно двигал кистью и ласкал себя второй рукой. Разжал ладонь, провёл пальцами вниз по мошонке и захватил её в горсть, сладко выгнувшись. И снова взял в руку член, продолжая себя стимулировать. В молчании и при закрытых глазах Джерри неотличим от Тома, без малейших усилий можно было представить, что это Том перед ним. Оскар покрутил в голове эту мысль и отбросил как ненужную. Поскольку, во-первых, это фальшь, ложь себе; во-вторых, он видел Тома так, этак, по-всякому, во всех позах и сам пожелал больше не видеть.

- Не будешь вставлять в себя пальцы?

- Анальная стимуляция не вызывает во мне восторга. Я больше люблю минет, - ответил Джерри и с ухмылкой взглянул на Шулеймана, держа в ладони член. – Сделаешь?

- Не в этой жизни.

- Неуместное выражение. В этой жизни ты мне его уже делал.

Оскар показательно вздохнул и закатил глаза. Потому что на правду ответить ему нечего, рассудил Джерри и, сжав ладонь сильнее, провёл вверх по стволу. С губ струились вздохи растущего удовольствия. Джерри обвёл большим пальцем головку по нижней линии. Закрыл отверстие уретры, чуть надавив, размазал прозрачную каплю. И энергичнее задвигал кистью.

Дверь открылась. Грегори забыли предупредить, в которой комнате обосновался Джерри, и он в поисках Оскара по ошибке зашёл не туда, не в то время. Замер на пороге, увидев то, что здесь творится.

- О, мальчик-прислуга, - весело протянул Джерри, обратив взор к парню. – Иди к нам.

Грегори пулей выскочил из комнаты, громко хлопнув дверью. Забыв, чего искал Оскара, забыв извиниться за то, что зашёл без стука, что увидел то, что не должен был видеть, и уйти нормально, вежливо. У него прослеживался талант приходить в интимные моменты. Посмотрев вслед сбежавшему домработнику, Шулейман обратился к Джерри:

- Ты зачем парня пугаешь?

- Я пугаю? Я всего лишь предложил ему получить интересный опыт. Симпатичен он мне, - Джерри оскалился тонкой улыбкой, - мне нравится мысль трахнуть юного девственника.

- Не трогай его, - категорично повторил Оскар то, что до гадины не доходило.

Встал и ушёл, надоел ему этот спектакль и Джерри ему до печёнок надоел.

Продолжить? Что-то настроение пропало, а эрекция недостаточно весомая причина для мастурбации. Джерри подтянул штаны с трусами, надел майку и тоже покинул спальню. В скором времени он заглянул на кухню – и застал там стоящего у плиты мальчика-домработника. Грегори не ужинал со всеми, напробовался, пока готовил – так он сказал, отказавшись садиться за стол, но главная причина крылась в его опасливом нежелании сидеть за одним столом с Джерри. А к настоящему моменту он проголодался и решил приготовить что-нибудь подкрепиться себе одному, заодно переключится после увиденного и услышанного, что повергло его в стресс.

Мысль перекусить чего-нибудь лёгкого или выпить сока тут же сменилась другой, более интересной. Бесшумно ступая, Джерри подошёл к парню, что стоял к нему спиной и ничего не подозревал.

- Понравилось то, что ты увидел? – упёршись руками в края тумб по бокам от домработника, спросил Джерри у него над ухом.

У Грегори на шее дрогнули жилы, дрогнули желваки на челюстях, сжавшихся отнюдь не от злости и готовности драться.

- Я… случайно. Я не хотел вам мешать, - запнувшись, сказал парень.

- Ты нам не помешал. С Шулейманом я не сплю.

Грегори дёрнул уголком рта, силясь сообразить, как он должен отреагировать, но ничего не придумал. Джерри же, который в ответе и не нуждался, добавил:

- У меня другой интерес, - и кончиками пальцев провёл по шее парня под кромкой роста волос.

Волна холодящих мурашек прокатилась от места прикосновения вдоль позвоночника. Ещё более сильное, каменное напряжение сковало тело, парализовало мысли. Непонимание и страх застыли в центре мозга мигающей красной точкой.

- Отойди, пожалуйста…

- Не бойся, я тебя не обижу, - Джерри улыбнулся, наслаждаясь игрой, что позволяла упиваться властью над другим человеком, его эмоциями, страхом. – Наверное.

Грегори сглотнул. А Джерри, понизив голос, спросил:

- Скажи мне, Грегори, ты когда-нибудь был с мужчиной?

Его губы почти касались ушной раковины парня, а дыхание щекотало кожу, разгоняя волны мурашек страха. Грегори расширил глаза в ужасе понимания и не оглядываясь, не хватало на то духа, произнёс:

- Нет. Я не гей.

- Ничего, это поправимо. Отсутствие у тебя опыта, а не ориентация, её не выбирают. Хотя, как знать, возможно, тебе настолько понравится, что это перевернёт твою жизнь…

- Отойди, пожалуйста, - попросил Грегори, стараясь придать голосу твёрдости и скрыть дрожь.

- Нет, Грегори, я не отойду.

- Пожалуйста… - голос всё-таки жалко дрогнул.

- Нет. Мы займёмся сексом, и тебе будет лучше не сопротивляться.

Дыхание обожгло затылок, слова – выстрелили приговором, зарядив панику, которая тоже не помогла начать бороться. Грегори по жизни не был тряпкой, умел отстаивать себя хоть словом, хоть кулаком, его тому папа учил – давать сдачи. Но умел он это только в теории, поскольку его никто никогда не обижал. Жизнь Грегори была полностью счастливой и беззаботной, он не знал никаких трудностей, не видел ничего плохого и тем более не ощущал того на себе. До устройства на работу к Шулейману и знакомства с Томом и его психическим расстройством. В голове звучало: «Оттолкни его, вырвись из ловушки, покажи, что с тобой так нельзя» и гасло, звучало и гасло. Потому что опыта нет. И… как решиться оттолкнуть убийцу, психопата, что-то необъяснимое и непонятное? Никак… Секунды шли, а Грегори стоял не шелохнувшись. Страшно.

- В первый раз боли не избежать. Но она не будет сильной и долгой, если ты расслабишься, - Джерри красноречиво прижался к парню сзади, показывая, что исход этой ситуации предрешён. – Отойди сюда, не хочу, чтобы ты обжёгся.

Джерри подтолкнул Грегори в сторону и снова заблокировал с обеих сторон. Положил ладонь ему на живот и протянул до нижнего пресса. У Грегори задрожали губы на грани позорного плача.

- Пожалуйста… - тихо выговорил он, стоя жёстким комком напряжения.

Юный. Неопытный. Непуганый. Прелесть. Вкусный мальчик. Джерри предвкушал совращение невинной овечки. Сам виноват, не надо было оставаться работать у Шулеймана так надолго и портить Тому настроение своей юностью да личиком смазливым. И личная выгода, конечно, присутствовала, Джерри не солгал, что не отказался бы от секса. Он взрослый мужчина, и у него есть потребности, которые весьма приятно удовлетворять.

- Отпусти меня, - Грегори дёрнул плечом, на больший протест не хватило. – Я не хочу.

- В жизни часто приходится делать то, чего не хочешь. Ты мальчик из благополучной обеспеченной семьи, мог бы избежать этой истины. Но ты пожелал познать жизнь.

Джерри провёл по волосам на затылке парня и коснулся губами шеи.

- Оскар! – высоко от ужаса завопил Грегори.

К его удаче Шулейман был недалеко и подошёл на зов, с порога рявкнул:

- Отпусти его!

Джерри обернулся к нему, убрал одну руку, которой упирался в ребро тумбы. Грегори спешно, едва не запутавшись в ногах, отошёл от него, опасливо оглядываясь, встал у Оскара за спиной, напряжённо глядя на мучителя через его плечо, и вообще ушёл с кухни быстрым шагом.

- Ты совсем сбесился? – Шулейман сверлил Джерри строгим взглядом. – Я тебе что сказал?

- Прости, не удержался, - Джерри пожал плечами и затем скрестил руки на груди, всем видом выражая, что ничуть не раскаивается и последствий не боится. – Относись к этому проще, Шулейман. Я всего лишь поддерживаю традицию, согласно которой твоих молоденьких, симпатичных на лицо домработников рано или поздно трахают. Это своего рода неизбежный рок.

Отсылку к Тому и своему собственному поведению в его адрес Шулейман понял, но то не смутило.

- Думаешь, тебе всё сойдёт с рук, можешь творить любую дичь? – Оскар прищурился, не сводя глаз с преспокойного Джерри. – Не зазнавайся, что в прошлый раз ты меня разгромил, эта твоя победа не означает, что так будет всегда. Я тебя выгоню, и расположение Терри тебе не поможет. Лучше я расстрою его один раз, чем позволю тебе упиваться безнаказанностью.

Джерри и сейчас не дрогнул. Произнёс:

- Прежде чем я подчинюсь твоей воле, уточню – ты ведь понимаешь, что, если я уйду, Тома ты больше никогда не увидишь?

- Ты можешь остаться, - через незначительно короткую паузу сказал Шулейман.

Джерри не отказал себе в понимающе-лукавой улыбке и чуть наклонил голову набок:

- Мне ты признался. Когда себе признаешься?

- Не лыбся, - осадил его Оскар. – Я не договорил. Ты можешь остаться, но – на моих условиях. Первое – не впутывай Терри в свои игры, хочешь досадить мне – досаждай напрямую. Второе условие – не трогай Грегори. Хотя бы ради Терри, ты же типа хорошо к нему относишься и зла не желаешь, они с Грегори друзья.

Джерри выгнул бровь:

- Двадцатилетний парень дружит с пятилетним мальчиком? Шулейман, тебе не кажется это странным?

- Грегори сам ещё ребёнок, он всегда хотел иметь младшего брата, потому возиться с Терри ему нравится, и они не взаимодействуют как ровесники, - аргументированно ответил Оскар, которому эта дружба скорее нравилась, по крайней мере ничего плохого он в ней не видел.

- Они взаимодействуют не как ровесники, это и странно, - кивнул Джерри. – Грегори не умственно-отсталый, отношения с девушками его не интересуют, как можно судить по времени вашего совместного проживания под одной крышей, мужчины тоже, но он с удовольствием проводит время с Терри. Шулейман, будь бдителен, - посоветовал он назидательно.

Оскар закатил глаза, цокнув языком.

- Не надо внушать мне сомнения в порядочности и психическом здоровье Грегори. Хватит мне предположения, что Феликс был не просто психом, а с педофильскими наклонностями. Грегори нормальный парень.

- А ты считаешь, что люди с психическими проблемами обязательно отличаются, или что психическим отклонениям обязательно предшествует тяжёлый жизненный путь, как у Тома? – Джерри говорил размеренно. – Нет. В толпе ты не узнаешь больного человека, зачастую они производят весьма благопристойное впечатление, и тяжёлые жизненные обстоятельства многим отклонениям не нужны, они фактор, а не первопричина.

- Я получил психиатрическое образование и столько лет практики с вами, не надо мне объяснять элементарные вещи.

- Образование у тебя есть, - согласился Джерри, - какой-никакой опыт тоже. Но ты склонен не видеть того, что тебе неудобно. Возьми мои слова на заметку, а то потом может быть поздно.

- Я тебя услышал, - проще согласиться, чем спорить. Впервые Шулейман так рассудил. – А ты меня? – он пытливо, выжидающе посмотрел на Джерри.

- Не трогать Грегори? – Джерри приподнял брови и медленно подошёл к Шулейману, с нахальной прямотой посмотрел в глазах. – Главное, чтобы ты его не трогал. У тебя ж страсть к неискушённым мальчикам, занимающимся грязной работой в твоём доме. Если я узнаю, что ты решил начать историю заново, с другим участником, я ж тебе руки сломаю.

- Почему ты называешь Грегори мальчиком? – Оскар не намеренно перевёл тему, ему был интересен ответ.

- Потому что он и есть мальчик, - со спокойной убеждённостью ответил Джерри. – В двадцать лет человек ещё ребёнок. Это понимаешь, когда сам приближаешься к тридцати.

- Тебя не волнует ваша разница в возрасте, то, что Грегори почти на десятилетие моложе?

- Нет, - Джерри пожал плечами, излучая ровную уверенность в себе, осознание своей ценности, которая никак не связана с цифрами в паспорте. – Взрослеть приятно. Взрослея, становишься умнее, открываешь новые возможности в себе и в жизни, обретаешь больше опыта. И приятно быть старшим рядом с тем, кто ещё юнец, прожитые года преимущество, а не недостаток.

- Хотел бы я, чтобы Том так же думал, - Шулейман не знал, зачем сказал это вслух.

Джерри не ответил шпилькой, не ухватился за его такое благодатное для раскручивания откровение. Только шагнул ещё ближе и сказал:

- Помоги ему прийти к этому. Но не обольщайся, что у тебя получится.

И отошёл к холодильнику, чтобы налить себе сока, ради которого изначально и наведался на кухню. Больше на Шулеймана он не смотрел.

Глава 4

До скорой встречи, мой друг, У меня для тебя есть сюрприз. Посмотри, как красиво вокруг, Когда падаешь вниз. Растекается, как пломбир, И в серых трещинах тонет Твой глубокий внутренний мир На бетоне.

Wildways, Mary Gu, Я тебя тоже©

Оскар пошёл к Грегори. Парень сидел на краю своей кровати, опустив голову. Губы его нервно подрагивали, и руки он держал сцепленными.

- Оскар, прошу, отпусти меня в отпуск, - подняв голову, сказал Грегори.

И взгляд у него такой, что верилось, будто он на пределе. Шулейман вздохнул и присел рядом с ним:

- Грегори, я не могу удерживать тебя силой, но я прошу тебя остаться и потерпеть. Ради Терри.

Зазорно манипулировать ребёнком, но иного весомого аргумента Шулейман не имел, поскольку в деньгах Грегори не нуждался, а использовать другие нечестные методы, свои возможности для удержания парня он не желал. И это правда – ныне Оскар нуждался в Грегори, как никогда, из-за Терри, поскольку лишиться дополнительной пары глаз, человека, который всегда может занять Терри, увести, помогать поддерживать контроль, в данных обстоятельствах может быть очень сложно.

Грегори дёрнул уголками губ в смятении чувств, отвёл взгляд. Бросать Терри он не хотел и в другой ситуации ни за что бы не сделал этого, но…

- Я не могу, прости, - Грегори снова посмотрел на Оскара и покачал головой. – Я просто не могу находиться здесь с ним. Я боюсь за себя, боюсь за своё психическое здоровье.

- Никак не можешь? – Шулейман ещё надеялся, что он передумает.

- Никак, - Грегори вновь покачал головой, стискивая и чуть расслабляя пальцы сцепленных рук. – Прости, Оскар, но я не могу. Мне нужно уехать, побуду пока с семьёй.

Грегори подумал, что если бы Оскар сказал, что отпустит его, но обратно не пустит, и он больше не увидит Терри, то он бы передумал и остался. Но Шулейман не опустился до такого некрасивого шантажа.

- Я могу взять Терри с собой, - добавил Грегори, - чтобы ты не оставался с ним без помощи, и он был подальше от Джерри. У меня дома его с радостью примут.

- Ты, конечно, нам не чужой человек, - усмехнулся Шулейман, - но Терри я с тобой не отпущу.

И его осенило. Конечно! Нужно отослать Терри из дома, и тогда Джерри лишится главного рычага давления и защиты. Но не с Грегори его отправить, а к дедушке. И как раньше не додумался? Правда, что во власти стресса, страха мышление становится ограниченным, если же выбраться из этой коробки, то выход находится и оказывается очевидным.

- Грегори, я редко кого хвалю, но ты гений, - с воодушевлённой улыбкой произнёс Шулейман.

- Спасибо, - неуверенно поблагодарил тот, поскольку не очень понял, за что ему отвесили лестный комплимент. И уточнил: - Ты меня отпустишь?

- Отпущу, - кивнул Оскар, не имея больше причин держаться за домработника. – Но будь готов скоро вернуться.

- Конечно. Как только Джерри уйдёт, позвони, и я в тот же день прилечу. Если будут рейсы и билеты.

- Я пошлю за тобой самолёт, - предовольный тем, что проблема практически решилась, осталось лишь привести план в действие, Шулейман похлопал парня по бедру.

- Ай-яй-яй.

Оба повернули головы в сторону двери. Прислонившись плечом к дверному косяку, на пороге стоял Джерри собственной персоной и внимательно взирал на них. Как он открыл дверь, что никто не услышал, оба не поняли.

- Шулейман, что я тебе говорил? – тем временем произнёс Джерри. – Не трогать его. А ты трогаешь. Как и следовало ожидать.

Оскар убрал ладонь с бедра напрягшегося в присутствии Джерри Грегори. Открыл рот, собираясь что-то ответить, но не успел. Изящным движением Джерри достал из-за спины пистолет и направил на парочку на кровати. На секунду Шулейман обомлел от удивления, от того, что эта картина не вписывалась в реальность, как кадр, вырванный из какого-то совершенно другого кино, он же после развода избавился от всего огнестрельного оружия, которое осталось от Джерри.

- Откуда у тебя пистолет?

- У Крица позаимствовал, - сказал Джерри. – Я спустился к нему, хотел потренироваться немного, но получил ответ, чтобы я приходил завтра, по первому требованию Криц не тренирует, и у него сейчас дела. Но он не привык прятать оружие в своём доме, я и взял. Как чувствовал, что пригодится. Мальчик, - он нацелил взгляд на Грегори и направил дуло на него одного, - придётся тебе умереть, чтобы впредь не мешал.

- Ты этого не сделаешь, - произнёс Шулейман, но напряжение захлестнуло и его.

- А что ты мне сделаешь? – Джерри усмехнулся, ни на миг не отводя взгляда. – Ничего ты не сделаешь. Потому что всё, что ты сделаешь мне, ты сделаешь Тому. Так что ты простишь нам смерть Грегори.

Джерри вправду был готов убить Грегори. Будет минус один раздражитель для Тома. Почему не использовать возможность, если она есть? Джерри взвёл курок. Раз, два, три – пуля лети. Грегори, бледный, забыв моргать, смотрел на него расширенными глазами.

Три.

Выстрел не прозвучал. Криц быстро заметил пропажу и без труда вычислил, где её искать. Глава охраны вывернул Джерри руку, ударив его об стену и притиснув к ней, легко забрал пистолет из онемевши ослабших от приёма пальцев и заломил ему эту же руку, прижав кисть Джерри ему же между лопаток. Выправка наёмника сработала молниеносно, цель – обезвредить, и неважно, как прежде ты относился к объекту угрозы.

- Ты меня разочаровал, - Криц за волосы оттянул голову Джерри назад, удерживая его в захвате.

Бархатным теплом из носа струилась кровь от удара об стену, губа тоже пострадала. Брови мученически сошлись к переносице – заломленная рука немела и болела от плечевого сустава до запястья и унижение от ситуации значительное. Но Джерри молчал и не пытался оказать сопротивление. Не этому человеку. Потому что Криц, всего лишь усилив нажим, может разломить ему руку в трёх местах. Тем более что он сейчас недоволен, очень недоволен. Грегори и Шулейман тоже молчали, только смотрели.

Криц дёрнул Джерри, развернул от стены, намереваясь вывести его из комнаты – и столкнулся взглядом с Терри, что стоял в открытом дверном проёме. Оскар тоже столкнулся. Немая сцена длиной в считанные мгновения. Терри переступил с ноги на ногу, переводя от одного взрослого к другому внимательный, настороженно-непонимающий взгляд, и спросил:

- Что происходит?

- Я споткнулся и ударился об стену, - ответил Джерри, чтобы объяснить кровь на лице.

Улыбнулся, показывая, что всё в порядке, хотя Криц продолжал сжимать его руку, и всё ещё вероятно, что ему не поздоровится. Но Терри ни к чему об этом знать, не нужно догадываться. Похоже, что Терри не поверил, по крайней мере, он не проявил никаких признаков облегчения и смотрел на взрослых с тем же вниманием, детская интуиция не позволяла расслабиться и улыбнуться в ответ, подсказывая, что что-то не так. Терри чувствовал висящее в воздухе напряжение, не мог понять, почему взрослые молчат с такими лицами, почему у Джерри кровь, почему Криц с суровым видом держит его за локоть.

Хоть был в шоке от того, что его едва не убили, Грегори первым что-то сделал, понимая, что ребёнку сейчас здесь не место. Встав, он подошёл к Терри:

- Пойдём в твою комнату, - Грегори поднял мальчика на руки.

Терри не сводил взгляда с Джерри. Криц потянул Джерри за локоть, уводя отсюда в более уединённое место. И тут произошло то, чего никто не ожидал.

- Отпусти меня, - сказал Терри.

Никогда прежде он не проявлял своеволия, не требовал чего-то, не делал того, что могло обидеть близкого ему человека. Грегори удивлённо посмотрел на Терри. Мальчик дёрнулся и твёрдо, с некой незнакомой нотой в голосе повторил:

- Грегори, отпусти меня.

- Терри, ты чего? – Оскар тоже подошёл к ним, улыбнулся, что самим ощущалось нервным. – Это же Грегори, твой друг.

- Отпусти.

Терри нервно крутился, обернулся, глядя вслед Джерри, которого скорым шагом уводил глава охраны. Джерри тоже оглянулся через плечо, брошенный взгляд вышел растерянным, поскольку он не знал, куда его ведут и что с ним там будет.

- Отпусти, - Терри начал сопротивляться в три раза активнее, снова обернулся. – Папа!

Ножом по сердцу, лезвием по сухожилиям. Звоном бьющегося стекла разбившегося мира, осыпавшейся надежды на будущее, в котором всё будет так, как прежде, так, как очень хотелось. Не будет. Терри называл Оскара папой на пробу, обдуманно, поскольку очень нуждался в том, чтобы кого-то так называть. Огромная разница между тем его «папа» и тем, как он сейчас назвал папой Джерри – искренне, эмоционально. Отчаянно. Оскар проиграл этот бой, осознал это в полной мере под крик ребёнка, который пытался вырваться, чтобы побежать за родным отцом. Руки опустились. Стеклянная пыль оседала в лёгких, делая всё бессмысленным.

Криц завёл Джерри в свою квартиру, волевым движением посадил в кресло и встал перед ним. Джерри молчал, снизу смотрел на сурового мужчину, испытывая наливающее мышцы тяжестью напряжение. С Крицем шуток не бывает, и Джерри не посетила мысль завести какую-нибудь игру, чтобы переиграть ситуацию. Криц единственный, кого Джерри боялся всегда, даже когда они были на одной стороне, что говорить про настоящий момент, в котором крупно прокололся и подставился. Напряжение и мысль, что он сейчас ничего не контролирует, что может произойти что угодно, изменяли мышление, обращая разум кристальной, натянутой до звона пустотой, которая лишь фиксировала происходящее перед глазами.

Криц чувствовал, видел, что Джерри его боится. Не как слабак и трус, а как тот, кто прекрасно понимает, на что Криц способен, и чем ему может грозить неудавшееся преступление.

- Я знаю, кто ты, - обозначил Криц.

Джерри не спросил, что же он знает, и отвёл взгляд. Криц сказал сам:

- Ты альтер-личность.

Озвученная правда принесла ощущение ещё больше сгущающихся над его головой чёрных туч. Почти безысходность. Потому что альтер-личность – это даже не человек, нечего с ней считаться. Джерри мог бы поспорить, мог попытаться опровергнуть правду. Но… не стал. Лишь взглянул на Крица исподлобья. Его взгляд был красноречивее любых слов – испуганный, настороженный, ожидающий. Подтверждающий, что правда – есть правда.

Состояние «бей или беги». Когда тебя загоняют в угол, и ты можешь потерять всё. Наиболее ярко в прошлый раз Джерри его испытал на кухне Паскаля перед тем, как потянулся за ножом. Состояние, в котором сердце панически-тревожно бьётся, накачивая адреналином, сознание кристально ясное, собранность выше предела, чтобы найти выход и спастись.

Бей или беги. Сейчас ни то, ни другое. Джерри не решился бы вступить в бой, в котором заведомо проиграет и вследствие проявленной агрессии точно понесёт ущерб вплоть до летального исхода. Крицу хватит одного движения, чтобы сломать ему шею, и он держал в опущенной руке пистолет, из которого попадёт в цель и в движении, и вслепую, Джерри хорошо знал его сноровку. Джерри покосился на опасное оружие, которое опрометчиво утянул у того, с кем нельзя играть. О своих действиях он уже очень пожалел, раскаялся, на подсознательном уровне зарёкся впредь от подобных выходок. Только бы было это «впредь».

Джерри должен защищать их с Томом тело. Поэтому сейчас сидел без слов и без движения, не рискуя сделать что-либо, что может послужить провокацией и погубить. Оцепенел от отсутствия за собой инструментов против такого противника, чтобы спастись и спасти. Это непреодолимое влияние его прошивки как Защитника – любыми способами защищать жизнь, здоровье, благополучие. Криц охраняет Шулеймана, отвечает за всю его службу безопасности, и он увидел, как Джерри стоит с пистолетом, направленным в сторону Оскара. На что это похоже? На покушение на жизнь. Реакция Крица закономерна. Что за это может быть? Может быть смерть.

На тебя – сильного, опасного, пугающего – всегда найдётся тот, кто сильнее и опаснее. Джерри забыл о том, что никогда нельзя зазнаваться, считая себя самым-самым, что в прошлом его уже подводило. Это его слабое место. Напугал Шулеймана тем этюдом с ножом, напугал мальчишку-домработника и их обоих вместе – и что? Сейчас сам напуган и бессилен, готов вымаливать прощения на коленях, сделать что угодно, что потребуется, только бы ничего не произошло.

Терри всё-таки выкрутился из рук Грегори, вынудив опустить его на пол, и побежал за Джерри и Крицем. Дотянулся до замков, отпёр их и выбежал из квартиры, на этаж ниже, где квартира главы охраны. Но дверь там заперта.

- Папа! – закричал задыхающийся от испуга мальчик.

Оскар тоже спустился, хотел увести Терри, но тот не соглашался, кричал – не на него, а в непреодолимую преграду закрытой двери, со слезами просил открыть дверь, и Шулейман остался с ним, загнав поглубже чувство полной, кромешной разбитости от того, что он всего лишь номер два и номером один ему не быть.

- Оскар, что случилось? Почему Криц его увёл? – Терри дёргал Оскара за джинсы, задрал голову, заглядывая в глаза мечущимся, растерянным, непонимающим, испуганным взглядом. – Что Криц сделает? Оскар, пожалуйста, открой дверь! Пусть он откроет!..

Ответить Шулейман не мог, поскольку ответы на первые два вопроса не для детского восприятия, а на последний и сам ответа не имел. Что Криц сделает? Хороший вопрос. Оскар не видел Крица в деле, не доводилось, поскольку за время его службы не возникало опасных ситуаций, в которых он мог проявить себя, но по тому, что он появился чётко в тот момент, когда появилась опасность, как он сработал и что утащил Джерри с собой, можно было судить, что Джерри ждёт воспитательный урок.

- Что Оскар тебе сделал? – спросил Криц.

Джерри снова лишь взглянул на него и отвёл глаза. Что ответить?

- Что Оскар тебе сделал? – как на допросе повторил Криц.

Можно было сказать правду, правильно преподнесённую правду, что Шулейман тиран и насильник и заслужил всего плохого. Джерри помнил, что к насильникам у Крица отношение крайне негативное. К тем, кто насилует детей, насчёт взрослых Джерри ничего точно не знал, но справедливо предполагал, что и их Криц считает недостойными оправдания. Но… поверит ли ему Криц? Чем он докажет, что Шулейман совершал насильственные действия? Джерри молчал, не зная, что сказать и надо ли что-то говорить. Есть ли смысл или это протокольный разговор перед уже утверждённым приговором? Оцепенение сопровождалось онемением, что украло способность выкручиваться из любой ситуации.

Криц поднял его голову за подбородок:

- Чем Оскар заслужил быть убитым? – он добьётся ответа.

Далее тянуть может быть чревато. Решившись говорить хоть что-то, Джерри прикрыл глаза и покачал головой:

- Я не хотел его убить. Это была шутка.

Больше, чем наполовину это правда. Изначально Джерри хотел попугать, красиво выступить, в процессе уже пришла мысль, что можно убить по-настоящему, чтобы парнишка не мешался под ногами, когда/если Том вернётся в квартиру Шулеймана.

- Шутка? – переспросил Криц серьёзным, нечитаемым тоном.

Джерри занервничал ещё сильнее, набрал в лёгкие воздуха:

- Да, шутка, плохая шутка, - он как никогда чувствовал себя Томом, таким же беспомощным и паникующим, неспособным выстроить прогноз. – Прости, Криц, что я взял без спроса твоё оружие. Но я не собирался его использовать, только хотел напугать, чтобы потом посмеяться. У Оскара тоже своеобразное чувство юмора, он бы потом посмеялся вместе со мной, - Джерри растянул губы в нервной улыбке.

Криц видел, что он лжёт, банально струсил и готов сказать что угодно. Это гадливо разочаровало. Криц считал Джерри сильным, воином, более достойным жизни, чем тот второй, Том, а на поверку опасностью он оказался крысой. Джерри слишком сильно нервничал, чтобы блистать актёрскими способностями. Шулейман был совершенно прав в своих умозаключениях – перед угрозой жизни Джерри неспособен держать лицо.

-Я отвечаю за безопасность Оскара, - произнёс Криц, - ты сделал то, что обоснованно можно расценить как угрозу его жизни, помимо того ты оскорбил лично меня, украв у меня мою вещь. Как считаешь, что я должен с тобой за это сделать?

У Джерри глаза расширились. Недавно он сам учил Шулеймана, что убийца не станет долго разговаривать со своей жертвой, но на Крица это правило не распространялось, профессиональный убийца может себе позволить беседу перед казнью. Если же не казнь, то последует другое суровое наказание за проступок.

- Я уйду, - Джерри поднял ладони. – Я сейчас же соберу вещи и больше не появлюсь в квартире Оскара.

- Я тебя не отпускал.

Слова как гром небесный прибили к месту. Джерри, успевший лишь чуть приподняться, сел обратно, напряжённо смотрел на человека, что когда-то учил его искусству обороны и нападения. Ему не сбежать, Джерри даже и не собирался пробовать, потому что путь отступления разве что в окно. Но этаж девятнадцатый. Оставалось молиться, Джерри почти до того дошёл. Как мучительна игра кошки с мышкой, когда мышь – ты.

Не изменившись в лице, Криц приставил дуло к щеке Джерри. У Джерри дрогнули ресницы, взгляд забегал и остановился в сторонней точке. Джерри не смел просить его убивать, не мог озвучить сильный довод, что, убив его, Криц убьёт и невиновного Тома. Страх парализовал. Том, милый Том, я не мог тебя так подвести…

Быстрым движением подняв пистолет выше, Криц выстрелил.

Что, если Криц убьёт Джерри? И умрут они оба, Джерри и Том. Мысль ударила в голову. Чёрт побери, это так логично – Криц увёл его с глаз Терри и от лишних свидетелей, чтобы свершить справедливую, по его мнению, расправу. От затылка вниз по позвоночнику обдало кипятком и сразу следом холодом, сердце набрало обороты на адреналине шока и ужаса.

Том может умереть в эту самую секунду, через минуту, и никто, ничто, ни за какие деньги его не вернёшь. Умереть, не зная о том, не прожив последние мгновения. Теперь и Шулейман испугался, не на шутку, мобилизацией всего внутри, тела и разума, на одной цели. Кинулся барабанить кулаком в дверь:

- Криц, открой! Криц? Немедленно открой дверь! Криц!

Дверь нема и глуха, и нет из-за неё ответа.

Что, если уже всё? Всё кончено? Том лежит там с дырой в голове, и его больше никогда не будет. Никогда. Нигде. Мозг разрушен, человек умер. Паника захлестнула, как на днях на кухне во время игры Джерри с ножом и Терри, даже сильнее. Сильнее? Да, чёрт побери, за Тома, который спит и ничего не подозревает, Оскар перепугался ещё сильнее, острее, мощнее, хотя не думал, что это возможно. Не думал и сейчас, все мысли лишь о том, что может произойти и как это предотвратить. Во главе угла чувства, раскаляющие нервы. Чувство, вопящее самой громкой сиреной: «Я не хочу потерять его навсегда!» и «Я не могу потерять его навсегда!». Вечность посмертия – худшее наказание для того, кто остался жив. Останется жить с невыносимой мыслью, что это он, только он во всём виноват. Поскольку началом цепочки событий, что может привести к непоправимой трагедии, послужило инициированное им расставание. Иначе бы не включился Джерри. Иначе бы Джерри не спровоцировал Крица. Иначе бы Криц не…

- Криц?! Открой дверь!

Нет, нет, нет, нет! Криц не может этого сделать, не должен! Всё не может так закончиться. Трагедия одного выбора. Одна мысль, что может быть уже поздно, что вот-вот станет поздно – один выстрел, и нет человека, холодила тело, но горячила кровь. Нет, нет, нет! А воображение, сука, рисовало картину Тома на полу с лужей крови под головой, и всё, нет больше человека и никогда не будет. И что он сделает? Станет ли хоть на толику легче от того, что Криц ответит за то, что не исправить? Нет, отмщение ничего не вернёт назад, и смысла в нём не будет. Наказание того, кто отнял у отнял у тебя самое дорогое, пусть даже тоже смертью наказание, не вернёт ушедшую жизнь в мёртвое тело. Одно решение. Одна ошибка. Запущена новая цепочка событий.

- Криц!

Пуля пролетела в сантиметре над головой Джерри и застряла в стене. Звук выстрела, что мог прийтись в лицо, оглушил. Джерри дёрнулся так сильно, что свело мышцы, и поверх спазматической боли потекло другое чувство…

- Весело? – спросил Криц.

Джерри помотал головой, ощущая то странное, окутывающее тело под кожей.

- Ещё раз сделаешь что-то подобное, и я попаду, - предупредил Криц и убрал пистолет.

Сердце частило, по телу боль, другая боль, которую не объяснить. Боль переламывания. Иного рода паника, толчками сочащаяся из пробитой бреши. Растерянность, слабость. Джерри схватил ртом воздух. Что с ним? Джерри понимал. Пошёл процесс переключения.

Они всегда менялись во сне, потому переключение проходило бессимптомно, и то, что Джерри испытывал сейчас, было ново, незнакомо, непонятно. Болезненно. Но Джерри знал, чувствовал, что именно с ним происходит, он всегда знал то, что касалось их с Томом психики. Он подверг тело опасности, он пережил мощный стресс, и Том перед своим выключением находился не настолько в отчаянии, чтобы один стресс не смог вызвать переключение. В этот раз Джерри не был слишком силён, его сила всегда зависела от Тома. И его силы не хватило, чтобы без потерь пережить эту ситуацию. Незримый механизм пришёл в движение, ломает, чтобы изменить ведущую личность. Агония переключения. Так это ощущалось – холодная агония, утягивающая на дно, в небытие.

Нет, сейчас нельзя, сейчас очень неподходящее время для возвращения Тома, это всё испортит. Джерри не смог ему помочь, не может защитить. Джерри все утекающие силы бросил на то, чтобы подавить переключение, заставить механизм остановиться, но результат усилий – бессилие. Холодный пот. Джерри открывал и закрывал рот, будто выброшенная на берег рыба, но кислород словно не усваивался в лёгких. В голове разрастался туман, разъедая сознание, чтобы выбросить его за грань.

«Том, сейчас не время, прошу…».

Джерри пытался дышать глубоко, успокоиться техникой дыхания, но не мог. Нехватка кислорода. Паника тела и разума, ощущающих почти умирание. Джерри судорожно впился в подлокотник ледяными пальцами.

- Позови Оскара…

Если Том включится, он не должен оказаться наедине с Крицем. Шулейман должен быть рядом.

- Криц, позови Оскара, пожалуйста… - просил Джерри слабым, хрипящим голосом.

- Не придуривайся, - равнодушно сказал Криц.

- Прошу, Криц… - Джерри дышал, как умирающий, поверхностно, часто, с усилием. – Позови его…

Глаза начали подкатываться. Лишь нечеловеческой силой воли Джерри держался на поверхности, отчаянно цеплялся за ускользающую жизнь, чтобы выиграть время и, может быть, справиться с этим.

- Прошу, позови Оскара…

Заглушённый стенами выстрел стеганул по нервам хлеще кнута. Криц не откроет. Выругавшись, Шулейман подхватил Терри на руки, используя и сломанную руку, что отозвалось болью, но она пробежала фоном, абсолютно неважная в эти мгновения. Передав мальчика одним охранникам, Оскар побежал к квартире других, дозвонился, на взводе потребовал:

- Откройте дверь в квартиру Крица! – он, торопя, потянул ближнего мужчину за руку. – Скорее! Вскройте её! Вышибите её нахрен!

Джерри сполз с кресла, свернулся на полу калачиком, пытаясь справиться с неизбежным, мучащим, сулящим проблемы.

«Не сейчас, не сейчас… Дыши…».

Криц усомнился в том, что Джерри притворяется, и, посмотрев на него некоторое время, пошёл к двери. Шулейман замер с занесённым для очередного стука кулаком.

- Что ты сделал?

Не ожидая ответа, Оскар пробежал в квартиру главы охраны, остановился на секунду, гадая, в какой комнате искать. К нему сзади подошёл Криц:

- Он просил тебя позвать, - и указал, куда идти.

Ворвавшись в ту комнату, Шулейман огляделся и, увидев фигуру на полу, на миг подумал, что действительно всё кончено. Не успел. Они мертвы. Но крови нигде не было видно, и тело слабо шевелилось, дышало.

- Шулейман… - Джерри заметил его расплывающимся боковым зрением. – Оскар… Помоги мне.

- Что Криц сделал? – Шулейман подошёл к нему.

Джерри отрицательно качнул головой, облизнул сухие губы и с усилием сел, опираясь на руку.

- Пошло переключение… - объяснял Джерри срывающимся голосом. – Я подверг нас угрозе, и Криц очень сильно меня напугал, поэтому. Если Том включится сейчас, это будет плохо для него, это всё испортит…

Нездорово, мертвенно бледный, с испариной на висках и глазами стеклянными от влаги из-за нефизической боли.

- Помоги мне… Нужно остановить переключение.

- Как?

Оскар опустился на колени рядом с Джерри, не имея ни малейшего предположения, как может помочь. Джерри снова качнул головой, он тоже не знал.

- Помоги… Мне нужно успокоиться…

Шулейман перебрался ему за спину, поддерживал, как роженицу. Тупо, но что ещё делать, он не знал.

- Дыши.

Джерри сжал пальцы на предплечье Шулеймана и следовал за его голосом.

- Дыши. Вдох-выдох… - Оскар чувствовал себя растерянно, но старался помочь, вражда временно отошла на задний план. - Слышишь меня? Дыши. Вдох-выдох…

Вдох-выдох. Давай, Джерри. Том, прошу…

Мучительная минута… пять минут. Переключение не свершилось, осталась только слабость. Прикрыв глаза, дыша ровнее, Джерри оставил ладонь на руке Шулеймана, которой тот держал его поперёк груди.

- Спасибо, - поблагодарил Джерри, сейчас ему не до ехидства и привычной роли стервы.

- Давай мир, - в ультимативной форме предложил Шулейман, когда Джерри повернулся, и протянул ему руку. – Эта война меня задолбала.

- Согласен, - кивнул Джерри и пожал ему руку.

Последний виток их противостояния, вышедший из-под контроля, и по нему тоже проехался поездом и наставил на мысль, что продолжать в том же духе нельзя. Чревато. Опасно. Он подорван, обессилен, и ему никак не до активных боевых действий.

- Нормально? – поинтересовался Оскар его самочувствием.

Джерри вновь кивнул:

- Лучше. Мне нужно лечь отдохнуть.

Джерри осторожно поднялся на ноги, Шулейман тоже встал, проводил его до квартиры. Потревоженные переломы болели нещадно, теперь это дошло до сознания, но всё ещё как-то плевать. Посмотрев вслед Джерри, удаляющемуся вглубь квартиры, Оскар спустился обратно к главе охраны.

- Не трогай его больше, - строго сказал Шулейман, - что бы он ни сделал, не трогай, у них одно тело, и я не хочу, чтобы пострадал Том.

- Даже если Джерри попытается тебя убить, мне его не останавливать? – осведомился в ответ Криц.

- Меня от него защищать не нужно, меня он не тронет, он и в этот раз целился не в меня. Если он покусится на Терри, конечно, вмешайся – останови, обезвредь, но не стреляй и не калечь.

- Совсем?

- Если Джерри сделает то, о чём я сказал, можешь сделать ему больно, сломать что-нибудь, заслужит, - Оскар кивнул. – При любых других обстоятельствах – ограничься нейтрализацией.

Отрицать перед собой уже не получалось, что категорически не хочет, чтобы Тому причинили вред, тем более незаслуженно, чтобы он испытывал боль, которую причинили не ему, но ему она досталась. Да и зачем? Оскар не обманывал ни себя, ни кого-либо, что больше не любит, а в любви, наверное, невозможно быть равнодушным к тому, по ком сердце бьётся, или конкретно к Тому он не умел быть равнодушным. Но сейчас не о том надо думать.

От Крица Шулейман пошёл к тем охранникам, с которыми оставил Терри. Психиатрические и неврологические заболевания не излечиваются навсегда, они уходят в состояние ремиссии, что может длиться всю жизнь, но это всё равно залегание проблемы на дно, а не освобождение от неё. Стресс, любое обстоятельство, выступающее фактором риска – и болезнь, расстройство, отклонение выстреливает вновь. Побеждённый мутизм Терри вернулся, он как замолчал, когда Оскар кричал и ломился в запертую дверь, так и продолжал молчать. Сидел с опущенными, напряжёнными плечиками, реагировал взглядом на обращения к нему и взрослых вокруг, поднимал глаза – как зверёк, - но не больше. Около него сидел Грегори, который пришёл раньше Оскара успокоить и поддержать своего маленького друга, растерянно посмотрел на Шулеймана.

Шулейман сразу всё понял – по виду Терри, по его глазам, по потерянному и просящему о помощи взгляду Грегори. Убедился, подойдя к Терри и задав ему вопрос. Терри молчал.

- Пойдём домой? – предложил Оскар, присев на корточки перед мальчиком.

Терри лишь взглянул на него и снова опустил глаза. Плохо, что нет даже невербальной реакции в виде кивка или же отрицательного качания головой, значит, мутизм нагрянул в тяжёлой форме. Хуже только тяжелейшая степень этого состояния, когда нет вообще никакой реакции на чужие обращения, нет понимания речи – человек на уровне обработки информации мозгом понимает, что ему говорят, и тут же понимание блокируется, не позволяя дать какую-либо реакцию, перекос психики блокирует работу здоровых мозговых структур, ответственных за речь на всех уровнях: восприятие, синтез, воспроизведение. Обрывается связь.

- Пойдём, - Шулейман аккуратно поднял Терри, стараясь не беспокоить загипсованную руку, и понёс домой.

Отнёс Терри в его комнату, бережно посадил на кровать. Как его посадили, так он и сидел. Вдвойне плохо, возможно, у него шок. Чрезмерный стресс, чрезмерные переживания, что не должны выпадать на детскую долю.

- Терри, с Джерри всё хорошо, он отдыхает в своей спальне, - Шулейман бережно взял детскую ладошку и попытался заглянуть ему в глаза. – Веришь мне?

Терри никак не отреагировал. Точно крепко его охватил мутизм. Сейчас уже поздно, ситуация не экстренная, жизни не угрожает, да и не надо Терри подвергать дополнительному стрессу, срывать с места, везти куда-то, но завтра нужно будет отвезти его к неврологу. И, может, к психотерапевту.

Фоном пробежала мысль, что это, возможно, карма, наказание за разбрасывание словами. Когда-то ещё в центре Оскар недовольно дёргал Тома: «Опять приступ немоты начался?». А теперь у него Терри, у которого действительно случаются приступы неорганической немоты. Шулейман погладил Терри по плечу, думая о том, как сильно они похожи; как незаметно летит время, меняя всё и прежде всего тебя самого; как интересно, необъяснимо, непредсказуемо складывается жизнь.

Когда Джерри зашёл в детскую, Терри уже был один. Сидел на пятках на полу, перебирая игрушки. Джерри опустился рядом, положив ладони на колени.

- Терри, я поступил плохо, украл у Крица его вещь, за это он меня ударил и увёл к себе, чтобы серьёзно поговорить, - сказал Джерри, предпочтя смягчённую версию правды, чтобы объяснить сыну то, что произошло, и успокоить. – Мне приятно, что ты беспокоишься обо мне, но ты зря испугался, Криц поступил со мной справедливо, он не сделал ничего, чего бы я не заслужил.

Не поднимая головы, Терри поднял глаза, внимательно слушая. Джерри продолжал:

- За свои поступки нужно отвечать, иногда я забываю об этом, что меня не красит. Я рад, что Криц меня таким образом одёрнул, и ты не обижайся на него, потому что безнаказанность развращает и портит человека.

Через паузу, в которую Джерри надеялся на какую-нибудь ответную реплику, так как уже знал о проблеме сына, Терри поднялся и вышел из комнаты, тихо притворив за собой дверь. Джерри опустил голову. Не получилось помочь. Теперь Терри и на него обижается за то, что подверг его этим переживаниям? Чем-то другим сложно объяснить его уход.

Но Терри вернулся, взял Джерри за руку и потянул куда-то. Интересно. Джерри последовал за мальчиком, который привёл его в ванную комнату и указал пальцем на шкафчик.

- Открыть? – предположил Джерри.

Терри кивнул. Джерри открыл дверцу шкафчика, до которого Терри не дотягивался даже на своей табуретке, потому и привёл его на помощь. Терри снова ткнул пальцем, неясным жестом попросил: «Достань», глядя на Джерри большими глазами. Джерри понял и вытянул с полочки аптечку. Терри забрал белый чемоданчик из его рук, поставил на пол, открыл и потянул Джерри за руку вниз. Джерри сел на пол, и Терри, выбрав из аптечки нужные ему предметы, намочил салфетку и провёл ею у Джерри под носом. Джерри не сдержал улыбки с оттенком неловкости. О крови он и забыл, но стоило умыться, прежде чем идти к ребёнку. Кровь давно запеклась и покрывала кожу неприглядной, стягивающей кожу коркой.

Терри касался аккуратно, чтобы не сделать больно, отчего запёкшаяся кровь не поддавалась, и процесс очищения от неё затянулся. Наконец справившись, Терри взял ещё одну чистую салфетку, потянулся за флакончиком антисептика и, оглядев лицо Джерри, озадаченно нахмурился. Обрабатывать нужно только ранки, а их не видно. А нет, есть одна, на губе.

- Давай я? – Джерри протянул ладонь.

Терри послушно отдал ему салфетку и поставил флакончик с раствором, но лицом и взглядом погрустнел от того, что не сможет и дальше позаботиться. Джерри это понял и, быстро подумав, протянул салфетку обратно сыну:

- Я передумал, я не справлюсь с этим так хорошо, как ты. Поможешь мне?

Терри радостно, что отразилось в глазах, принял просьбу о помощи. Смочил салфетку антисептическим раствором, сосредоточенный, как маленький профессор, и приложил её к ранке на губе Джерри, дотрагиваясь ещё осторожнее, нежнее. Никакой ребёнок не рождается плохим и злым, кроме тех, у кого врождённые изъяны психики, но у Терри перспективы быть очень хорошим, замечательным по своим качествам человеком, думал Джерри, тронутый его заботой. От того тепло разливалось в груди, и снова чувство гордости. Джерри никогда не мечтал о детях, в его ситуации и невозможно иметь семью, но он не жалел о появлении Терри, всё глубже осознавал это взрослое чувство, противоположное эгоизму индивидуализма. Терри замечательный мальчик, Шулейману очень повезло. Если он всё не испортит.

Закончив, Терри хотел спросить, больно ли Джерри, но не придумал, как это изобразить, а словами не мог, и опустил руки. Собрав использованные салфетки, Джерри выбросил их в урну и, взяв в ладонь ладошку Терри, повёл его обратно в комнату.

- Терри, скажи что-нибудь, - снова сев напротив сына на полу, попросил Джерри.

Терри открыл рот, дёрнул губами в попытке произвести звук и коснулся горла. Не мог ничего сказать, и в глазах разлилась растерянность и грусть, что разочаровывает, что почему-то не всегда может разговаривать. Оскар говорил, что это называется мутизм, и из раннего детства остались смутные воспоминания о том, как с мамой ходили по врачам, когда он ещё совсем не разговаривал. Понимал речь, но не говорил.

Попытка имела мало шансов на успех, но попробовать стоило. Джерри понимал, что не выбор Терри молчать, он не может заговорить по щелчку пальцев и собственному желанию, это не блажь, а болезнь.

- Терри, я понимаю, что сейчас ты не можешь ничего сказать, не расстраивайся, это не твоя вина, - Джерри устало, но искренне улыбнулся ему. – Но, когда сможешь, я буду рад что-нибудь от тебя услышать.

Терри покивал. А перед сном Шулейман приоткрыл дверь в его комнату и увидел, что Терри уже лежит в постели, внимательно слушая Джерри, который сидит около его кровати и читает вслух. Приоритеты расставлены. Всё кончено. Его Терри даже не позвал, у него теперь есть Джерри – настоящий папа. Не обозначив себя, Оскар закрыл дверь детской. Не будет им мешать, он здесь не нужен, и он не будет разводить пустую войну за внимание, которая уже проиграна. Ощущение, что всё внутри опустилось, похолодело, и смысл, опора утрачены.

Шулейман ушёл в гостиную, поставил на столик бутылку коньяка и наполнил бокал. Выбор Терри он понимал и не осуждал его, но было до основания, насквозь, отравой в крови, невыносимо, горько обидно. Хотя нет, если быть честным, не понимал, не понимал, почему его мальчик предпочёл ему, который растил его два года, того, с кем на днях познакомился. Но ответ на это непонимание прост и безысходен – Терри предпочёл не его, поскольку он не родной. Видимо, для Терри это сакрально, основополагающе важно. Кто Оскар ему? Чужой мужчина, который увёл его от родных и пытался быть ему семьёй. Не получилось, а ведь успел поверить, успел проникнуться и почувствовать себя счастливым, услышав произнесённое детским голоском «папа». Его мальчик. Больше не его. Оттого горько – неоправданные надежды и несбывшиеся мечты всегда горчат, и все ориентиры потеряны.

Терри останется с ним. Джерри уйдёт, а они останутся, по-прежнему будут жить вместе, Терри будет к нему тянуться, будет любить. Но уже по-другому. Как того, кто есть, а не того, с кем никого другого не надо. Оскар отныне и впредь всего лишь номер два, ненастоящий папа, который заменяет папу родного, поскольку тот не может исполнять свои родительские обязанности. Терри будет помнить Джерри. Будет его ждать. Будет любить. Как в детстве Оскар не был самым главным для своих родителей, так и во взрослости получилось, когда он сам пытался быть родителем для другого маленького мальчика. История по-своему повторилась.

Шулейман закрыл глаза и прижался лбом к холодному боку пузатого бокала. Многогранный аромат благородного напитка затекал в ноздри. Оскар сделал глоток, покатав коньяк на языке.

Отторжения, которое бы всё выжгло, Шулейман не испытывал, он по-прежнему любил Терри, по-прежнему хотел помочь ему на его жизненном пути. Но… не появится ли неприятие потом, не выльется ли в него это разочарование? Не окажется ли однажды Терри виноват во всём, не будет ли Оскар нападать на него за то, что не оправдал ожидания? Оскар хотел бы, но не мог быть уверен на сто процентов, что этого не случится, поскольку жизнь непредсказуема и сильные чувства иногда разлагают разум и начинают управлять тобой.

Всё пошло прахом. Реальность – кривое отражение желаний. С некоторых пор Шулейман больше не добивался всего, чего хотел. Хотел как лучше, но получилось так, как в самом мрачном, дурном прогнозе не смог бы предположить. Расстался с Томом, чтобы жить спокойной и счастливой жизнью, чтобы не разрываться между им и Терри, и чтобы обеспечить Терри благоприятный эмоциональный фон в доме. И собственным выбором спровоцировал дальнейшее развитие событий. Потерял Терри, потерял возможность быть для него единственным и неповторимым, быть папой, в котором мальчик очень нуждался. Отказался от одного, а потерял обоих. Самых важных. Потерял семью, о которой мечтал. Она могла сбыться вопреки всем сложностям, но теперь не сбудется. И некого обвинить, это твоё решение изменило ход истории.

Чего ему не хватало? Серьёзно, по пунктам. Может сформулировать? Был ли он счастлив рядом с Томом? Был. Было ли ему хорошо, тепло, покойно с ним? И снова ответ положительный. Было, по всем графам – было. Но Том в очередной раз сказал, что не уверен в будущем и вообще ни в чём, и Оскара перемкнуло, он предпочёл не дожидаться личного апокалипсиса, ожидание которого мучительно, а первым нанести удар. Чтобы быть не брошенным, а тем, кто бросил. И не больно, не страшно, есть уверенность в настоящем и будущем, поскольку ты сам творишь свою историю. Герой, силён. Доволен? Счастлив ли он сейчас?

Нет. И уже не будет так, как хотел.

Одно самонадеянное решение, разбившее того, самого близкого, кто умолял остаться, и ничего не вернуть назад, не переписать. Справедливая расплата, хоть Шулейман так и не думал о том, что происходит. Даже если вернётся к Тому, как прежде уже не будет. Не будет, как могло бы быть. Терри узнал правду, показал своё отношение, и настоящей семьёй они уже не будут, даже если его примет Том. Тщательно выстраиваемый карточный домик рассыпался от одного движения. Расставание, Джерри, отлаженная жизнь сошла с рельсов и разбилась о камни.

Том его честно предупреждал о Джерри. Но, видимо, с кем поведёшься. Том часто не слушал, не понимал, не прислушивался, и Шулейман тоже не внял предупреждению. Посчитал, что его включение Джерри не заботит и этого достаточно. Трижды ха. Было бы смешно, если бы не было так грустно. Джерри виртуозно испортил его жизнь на многие годы вперёд за считанные дни.

Был ли он счастлив? Было ли у него всё то, чего хотел?..

Оскар понимал, что да, особенно на контрасте с тем, во что превратилась его жизнь после того, как Джерри переступил порог квартиры. С Томом он был счастлив, его жизнь была спокойной – относительно, поскольку с Томом абсолютного покоя не бывает, но разве это трагедия? – и шла в верном направлении. Они вместе шли, впереди ждала парная психотерапия, чтобы разобраться не только в самих себе, но и друг в друге. Но – что имеем, не храним, а потерявши плачем. Замахиваясь на лучшее (по твоему мнению в тот момент), имеешь немало шансов потерять хорошее. Мораль не в том, что нужно довольствоваться меньшим, а в том, что нельзя воспринимать как должное то, что имеешь. Нельзя самоуверенно считать, что всё у тебя схвачено, поскольку неисповедимость жизни легко обратит твои планы в пыль, и ты со всеми своими горделивыми «я могу» ничего не сможешь противопоставить её мощи. Ты всего лишь человек.

Жаль, что не может плакать. Оплакал бы своё собственноручно разрушенное счастье. Хотя от того почувствовал бы себя ещё более размазанным, жалким и одиноким.

В голове отчаянный крик: «Папа!», адресованный не ему, а перед глазами картинка, как Джерри читает Терри на ночь. Делает то, что всегда делал он. Не всегда, всего лишь два года. Джерри роднее, о нём Терри мечтал, а Оскар в пролёте, его оказалось очень легко заменить.

Се-ля-ви.

Ты можешь быть самым лучшим, но не стать самым.

За полночь Шулейман сидел в одиночестве и думал, но успел выпить лишь два глотка к приходу Джерри. Тот подсел к нему, молча взял из его руки бокал, но не выпил, а – выплеснул коньяк на пол. Оскару это ожидаемо не понравилось:

- Эй, какого чёрта ты делаешь?!

- Алкоголизм – не выход, - сказал в ответ Джерри.

- Я уже давно заметил, что мой якобы алкоголизм – твоя любимая тема, но ты настолько часто её заводишь, что уже не смешно, - хмыкнул Оскар.

- Да, алкоголизм – это не смешно, а печально, - Джерри говорил без издёвки, но Шулейман этого будто не слышал.

- Я не напиваюсь, а успокаиваюсь, - парировал тот. – Нервный день сегодня выдался, знаешь ли.

Мерзко сейчас разговаривать с ним, победителем, отнявшим у него Терри и мечту о семье, но не имел запала, чтобы прогнать Джерри. Даже в это Джерри вмешался – в его время наедине с собой и коньяком, чтобы анестезировать пульсирующую больную рану внутри и понять, что дальше. Чтобы пережить своё страдание вдали от чужих глаз.

- Терапевтическая доза составляет пятьдесят миллилитров, ты на этом никогда не останавливался, - резонно ответил Джерри.

Шулейман скривил губы и потянулся за коньяком, чтобы налить себе новую порцию. Ловким выпадом ноги Джерри сбил открытую бутылку со столика, коньяк полился на пол. Оскар несколько секунд посмотрел на разливающуюся лужу.

- Чего ты от меня хочешь? – Шулейман перевёл взгляд к Джерри. – Поглумиться надо мной пришёл? Поздравляю, ты победил, ты отбил у меня Терри, ты испортил мою жизнь так, что я никак не смогу этого исправить, и я даже не могу на тебя за это злиться, поскольку типа это чувства Терри, ты ему роднее. Проучил, молодец, я и про разрушенный мир осознал, и про всё остальное. Теперь отвали от меня, я хочу побыть один.

Подогнув ноги на сиденье, Джерри всем телом развернулся к Шулейману и подпёр кулаком висок, облокотившись на спинку дивана.

- Я отбил у тебя Терри?

Оскар снова, в подобии усмешки скривил губы:

- Да, я всё видел своими глазами, видел, как ты общался с ним, располагая к себе, правду ты ему рассказал. И я с самого начала понимал, что ты таким образом пытаешься причинить мне боль, наказать меня. Или, ладно, - он развёл рукой, - допустим, что ты искренне хочешь общаться с Терри, а то, что это бьёт по мне, приятный бонус для тебя, но результат один. Между мной и тобой Терри выбирает тебя.

- Ты видел только то, что я тебе показывал, - спокойно, назидательно проговорил Джерри, - и понятия не имеешь, как Терри себя ведёт, что говорит, когда мы с ним наедине.

- И что Терри говорил? Что хочет жить с тобой?

Джерри кивнул:

- Терри спрашивал, могли бы мы жить вместе, если Кристина поправится. Я ответил да, и знаешь, что сказал Терри? Спросил: «А как же Оскар?». Терри спросил, что в таком случае будет с тобой, и сказал, что не хочет тебя бросать. Чувствуешь, что это значит? Да, Терри увлечён мной, но это как раз логично и неудивительно, потому что он мечтал узнать, кто его папа, и наконец-то узнал, познакомился, и он маленький ребёнок, его увлекает всё новое. Но интерес Терри ко мне не отменяет его привязанности к тебе.

- Ты меня типа успокаиваешь? – не выражая никакого доверия словам Джерри, Шулейман прищурил глаза.

- Я не типа говорю, что ты сейчас ведёшь себя, как Том – сам увидел, сам додумал, сам загнался и раздул трагедию. Сколько раз ты пинал Тома за это, а сам что? Поступаешь точно так же.

- Почему я должен тебе верить? Может, это твой очередной изощрённый план.

- Если тебе всюду чудятся интриги против тебя, нужно лечить голову, - посоветовал Джерри.

- Если я подозреваю в интригах того, кто их всегда плетёт, дело не во мне, - резонно отбил Оскар.

- В данном случае дело в тебе. Ты готов остаться глухим к тому, что я говорю, только бы быть правым в своих глазах, а за мной сохранить амплуа злодея и крысы?

Шулейман вздохнул, цокнув языком.

- Я тебя слышал, - сказал он. – Но это ровным счётом ничего не меняет. Терри тебя назвал папой. Ты слышал, как он кричал тебе вслед? Я слышал.

- Тебя Терри тоже называл папой, - привёл Джерри справедливый контраргумент.

- Называл, - подчеркнул Оскар. – Потому что ему очень хотелось иметь папу, а я был главным мужчиной рядом с ним. Теперь есть ты.

- Шулейман, Терри назвал меня папой один раз – на пробу, спросив, можно ли, когда узнал правду, больше в лицо он меня так не называл ни разу. То, что он знает, кто я ему, и два раза назвал меня папой, не меняет его отношения к тебе, ты продолжишь быть его родителем. Поскольку что я? Я несколько дней провёл с ним и скоро уйду. Я уже объяснил Терри, что пап может быть двое и больше.

- Но настоящий один.

- Родной один, - кивнул Джерри, - но настоящий родитель не только и не столько тот, кто поучаствовал в зачатии, а тот, кто вырастил.

- Мне слезу пустить? – Шулейман выгнул бровь. – Ты с какого хера в мои психологи записался? Ты мне сейчас типа великодушно доверил сына?

- С такого хера, - на его языке начал Джерри, - что Терри мой с Томом сын, и я забочусь о нём, как забочусь о Томе. По крайней мере, до того момента, пока передо мной не встанет выбор между его и Тома благом, - честно отметил он между делом. – Я хочу быть уверен в будущем Терри, насколько это возможно, поэтому я сейчас разговариваю с тобой. То, что я отнял у тебя Терри, было разыгранным исключительно для тебя спектаклем, не имеющим ничего общего с реальностью. Я бы не стал настраивать Терри против тебя и привязывать его к себе, потому что ему с тобой жить, а я хочу, чтобы его жизнь была благополучной и счастливой. Да, я доверяю тебе своего ребёнка, потому что жизнь с тобой даст ему множество преимуществ. Расчёт, ничего личного, - добавил Джерри в конце, чтобы Шулейман ему поверил.

Ведь Шулейман считает, что он не может быть искренним, без скрытого умысла.

- Расчёт? – повторил за ним Оскар.

- Да, быть сыном миллиардера, который тебя любит как родного – а ещё ведь есть твой папа, который в Терри души не чает – это лучший расклад. Я не могу остаться и растить Терри, но я должен позаботиться о его будущем, поэтому я выбираю тебя. Даже если бы мог, возможно, я бы предпочёл оставить Терри с тобой. Ты знаешь, как я к тебе отношусь, я тебя терпеть не могу, но за два года ты зарекомендовал себя как отличный родитель для Терри, лучшего мне ему сложно пожелать.

- Это всё здорово и даже похоже на правду, но сам Терри не выбрал бы меня. Ты видел, как он за тебя перепугался? Терри даже из рук Грегори вырывался, в итоге вырвался и побежал за тобой. Это было более чем красноречиво.

- Ты вправду думаешь, что в такой же ситуации Терри бы меньше испугался за тебя? – Джерри приподнял брови, внутри слегка раздражаясь упрямству Шулеймана. - Пойдём, направлю на тебя пистолет, могу и ранить тебя, чтобы наверняка, и посмотрим, как Терри себя поведёт и как он после этого будет ко мне относиться. Если тебе ублажить своё эго важнее психического равновесия Терри.

Шулейман поморщился и отвернулся. Соблазнённое эго чесалось, но разум работал, не надо ему таких показательных проверок с дорогой ценой. Последний эксперимент над взрослым Томом не увенчался успехом, а тут ребёнок с гибкой психикой, формирующейся личностью, в которого что заложишь, то и получишь.

- Терри тебя любит, - сказал Джерри, - это не мои слова, а его.

Оскар пропустил тот момент, когда начал верить ему, задумался, потому молчал – переосмыслял ситуацию.

- Соглашайся на треть отцовства Терри, иначе потеряешь его полностью.

- Почему на треть? – Шулейман взглянул на Джерри.

- Потому что Том тоже замешан в этой системе, я не могу его вычеркнуть. Фактически отец Терри я, биологически – Том, а ты его отец по жизни.

И всё-таки Терри сын Тома тоже. Джерри сам это сказал, когда перестал кусать и нагнетать. Джерри так и говорил: Терри наш с Томом сын.

- Оскар, теперь без шуток, серьёзно, - Джерри положил согнутую руку на спинку дивана. – Всё, что я сказал – что ты отличный отец для Терри, что оставить его с тобой выгодно, это не константа. Если ты продолжишь в любой сложной, непонятной ситуации спиваться…

Шулейман хотел возразить, но Джерри, останавливая его, поднял ладонь:

- Дослушай, - Джерри говорил спокойно и серьёзно, держал зрительный контакт. – Если ты продолжишь лелеять свои травмы, продолжишь вести себя как недолюбленный, обиженный мальчик, которому надо, чтоб всё идеально по его понятию, иначе он бесится; продолжишь свой путь превращения в истеричку и обиженку. Если тебе важнее ничего в себе не менять, откажись от Терри сейчас. Потому что ребёнку нужен взрослый, нужна цельная, здоровая личность, только такой человек сможет вырастить другого человека здоровым и счастливым. Перестань прятать голову в бутылку, иди в терапию, а если хочешь оставить всё, как есть в настоящий момент, то верни Терри его бабушке с дедушкой или лучше отдай на воспитание своему папе, Пальтиэль его избалует, но зато не травмирует. Тебе решать, хочешь ли ты быть отцом Терри или обиженкой.

Не единожды повторённое им за последние дни слово «обиженка» резало, но сейчас, конкретно сейчас Оскар не мог упрекнуть Джерри в наговоре.

- А что касается того, что я провожу с Терри больше времени, чем отнимаю его у тебя, что тебе мешает быть с нами? – продолжал Джерри. – Почему ты за него не борешься?

Потому что Оскар всегда боролся за Тома, даже когда не надо бы, но почему-то не мог бороться за Терри. Дело в принципиально разном подходе к ним, ко всему миру и к Терри? Возможно. В любом случае факт есть факт – он не мог, полностью сдался на третий день.

- И почему, когда я зашёл к Терри, тебя там не было? Тебе плохо, но это не оправдание. Терри перепугался до рецидива, ты должен был не отходить от него, а ты сидел здесь и пытался напиться. Шулейман, Терри – ребёнок, ребёнок, официально находящийся под твоей опекой. Наличие ребёнка не означает, что взрослый должен забыть о себе и всецело посвятить свою жизнь ему, перегибы никогда не ведут к добру, но это меняет всё, это значит, что ты всегда в первую очередь должен думать о нём, если речь не идёт о вопросе твоей жизни, смерти и здоровья. Потому что ты взрослый, ты справишься с любым дерьмом, а Терри нет, он маленький ребёнок, у него недостаточно сил и нет эффективных механизмом преодоления, поэтому ты должен быть рядом и быть рукой, которая его направляет, на которую он обопрётся. Сможешь – и когда-нибудь я скажу тебе спасибо. Но тебе это не нужно, потому что сам Терри будет тебе благодарен. А сейчас иди и проверь, спит ли он.

Джерри кивнул в направлении детской, встал и пошёл к двери. Обернувшись на пороге, он выгнул брови:

- Я могу тебе верить, что ты не продолжишь бухать, или мне вылить весь алкоголь в доме? Я могу, ты знаешь, вспомним прошлое.

Шулейман не ответил, Джерри и не ждал ответа.

- Эй? – окликнул его Оскар и, когда Джерри оглянулся, сказал без намёка на издёвку: - Спасибо.

- Не за что. Я забочусь не о тебе.

Не собираясь более задерживаться, Джерри пошёл прочь от гостиной. Ему самому хотелось выпить, очень хотелось, вечер-то выдался донельзя нервный. Но нельзя, алкоголь может спровоцировать обратное переключение. Тому нельзя просыпаться завтра утром, Джерри с лёгкостью мог спрогнозировать развитие событий при таком раскладе. Помаявшись в неловкости, Том и Оскар притрутся, помирятся, Том приживётся в давно привычной ему квартире, и никакое лечение не продолжится. А Тому нужно завершить это лечение, он наконец-то попал к толковым специалистам, и у него появился шанс что-то изменить. Потому ни капли в рот и трезвый, здоровый сон.

Глава 5

- Это никуда не годится, - Джерри придирчиво оглядел свои ногти, которые до этого пытался привести в приличный вид при помощи пилочки. – Поеду на маникюр. Терри, поедешь со мной? – он повернулся к мальчику, который тоже сидел на диване.

Также присутствующий в гостиной Шулейман, что расположился в кресле, поднял взгляд от планшета.

- А можно? – оживился Терри.

- Конечно, - Джерри улыбнулся. – В салонах нет возрастных ограничений для посетителей.

Воодушевлённый Терри убежал к себе в комнату собираться. Немота покинула его после ночи, что радовало взрослых.

- Поехали с нами, - встав, сказал Джерри Шулейману и ухмыльнулся. – Кто-то же должен оплачивать наш досуг.

Можно было огрызнуться, что у него и свои деньги имеются, но зачем? Джерри это специально – корчит из себя меркантильную сучку. Или не корчит. Пользовался чужими благами он всегда с удовольствием при условии, что ему ничего за это не будет. Зажимать деньги не имело смысла, разве что из принципа, а не ехать – плохой вариант.

На выходе из комнаты Джерри встретился Грегори, который не уехал, хоть имел более чем весомые причины для бегства и получил разрешение на отпуск. Не смог бросить Терри после того, как увидел его разбитым и потерянным, потерявшим речь, и Оскара не смог бросить в одиночку справляться с этим непростым временем.

- Малыш, - Джерри расплылся в улыбке и скользнул ладонью по майке на животе парня. – Где же ты прятался всё утро?

Грегори действительно прятался – делал все дела быстро и избегал пересекаться с ненормальным гостем, но тут расчёт подвёл. Напрягшись под рукой Джерри и его нехорошим, сальным взглядом, домработник подобрался и сказал:

- Не трогай меня.

- Я и не трогаю, - Джерри наклонился ближе к лицу парня, - не бойся, насиловать я тебя не стану. Но если захочешь получить незаурядный опыт, моё предложение по-прежнему в силе.

Отстранившись, Джерри мягко похлопал Грегори по щеке и позволил ему сбежать.

- С каких пор ты стал озабоченным? – поинтересовался Шулейман уже даже без раздражения.

- С тех, когда это стало весело, - отозвался Джерри.

Спустившись на улицу, Оскар и Джерри сообща усадили Терри в детское кресло на заднем сиденье, Терри сам застегнул ремешки и после, направив взгляд вперёд, болтал ножками в ожидании приключения. В таком возрасте всё приключения, а на маникюре он ещё никогда не был, тем более с папой.

В салоне красоты Джерри занял один из маникюрных столов и, объяснив, чего хочет, отдал руки работнице. Терри крутился рядом, с любопытным интересом наблюдая, что делает мастер.

- А можно мне тоже накрасить ногти? – примерно на середине процедуры спросил Терри, подняв глаза к Джерри. – Я у девочки на площадке видел. Есть же специальные лаки для детей?

- Можно, - Джерри ласково и с задоринкой улыбнулся ему и посмотрел на маникюрщицу. – Вы слышали?

- Извините, но мы не работает с детьми, - чуть растерянно ответила та.

Джерри наклонился к девушке и шепнул:

- Мадам, знаете, чей это сын? – Джерри заглянул ей в глаза и многозначительно указал пальцем себе за спину, где на диване для ожидающих сидел Шулейман. – Постарайтесь, чтобы он остался доволен.

Девушка тоже посмотрела в ту сторону, побледнела, сглотнула и, едва не заикнувшись, проговорила:

- К сожалению, у нас нет детских лаков. Но у нас есть экологичные, полностью безопасные лаки, - она спешно продемонстрировала бутылочки, - но в ассортименте небольшой выбор цветов, и они нестойкие.

- Терри, какой цвет ты хочешь? – спросил Джерри.

Мальчик рассмотрел цветные бутылочки и не совсем уверенно ответил:

- Наверное, розовый, как у той девочки.

- Отличный выбор, - подбодрил его Джерри.

Тут же подоспела вторая работница, которой предстояло заниматься Терри. Её столик переставили к столику, за которым сидел Джерри, чтобы они с Терри сидели рядом. Шулейман смотрел в их сторону удивлённым и недовольным взглядом. Джерри вконец обнаглел? Оскар не засорял себе голову гендерными стереотипами, он совершенно спокойно относился к тому, что Терри предпочитает играть с куклами, и даже поддерживал его увлечение, но накрашенные розовым ногти – это уже перебор. Что дальше, платья, признание: «Папа, я родился не в том теле?». Хотя лак на ногтях других представителей мужского пола его не заботил ничуть. Это другое, когда речь идёт о твоём ребёнке? Да, другое. Потому что Шулейман осуждал современный ажиотаж вокруг смены пола и доступность перехода любому желающему, поскольку это буквально калечит человека и сокращает жизнь, а тех, кому это действительно необходимо, чтобы жить полноценной жизнью, единицы среди миллионов тех, кому тупо что-то стукнуло в голову. Мне нравится делать макияж и носить кружевные трусы, наверное, я девочка! Так ведь обычно и происходит. Транссексуализм – это медицинский диагноз, серьёзное психиатрическое расстройство. Трансгендерность – это опасная хрень. Такого он своего мальчику не хотел. Хотя все эти рассуждения притянуты. Оскару просто очень не понравилось, что Джерри поощряет Терри красить ногти.

В конце ногти Джерри покрыли бесцветным, без блеска, практически моментально сохнущим покрытием, и он подошёл к Шулейману:

- Чего ты тут сидишь-скучаешь? Иди, тоже накрась ногти.

Оскар вопросительно выгнул бровь.

- Думаю, Терри оценит твою компанию в этом деле. Детям нравится, когда значимые взрослые делают вместе с ними то, что им интересно, - ответил Джерри на неозвученный вопрос и удалился обратно.

Думал Шулейман недолго. А чёрт с ним, почему нет? Сунув телефон в карман, Оскар изъявил желание сделать маникюр с покраской той работнице, которая закончила с Джерри и едва в обморок не упала от того, кого ей предстоит обслуживать. В этом салоне Шулейман прежде не бывал.

- Месье Шулейман, какой цвет вы желаете? – спросила маникюрщица, всеми силами стараясь звучать как обычно и не выдать того, насколько ей чертовски странно красить ногти Оскару Шулейману.

Оскар пробежался взглядом по палитре и остановил выбор на ярко-зелёном цвете. Ныне он у него любимый как-никак, пусть так будет. Терри, которому докрашивали ноготки, теперь не отворачивал головы от Оскара и с внимательным интересом наблюдал за ним и за работой маникюрщицы.

- Красивый цвет, - вдохновлённо сказал Терри, разглядывая его ногти.

Джерри же, оставшийся без занятия, высказал мысль:

- Пожалуй, ещё схожу на массаж.

Закинув ногу на ногу, он раскрыл каталог и стал изучать ассортимент предлагаемых процедур из интересующей его категории. Выбор был достаточно широк, посомневавшись между двумя одинаково подходящими ему, заманчивыми видами, Джерри остановился на массаже «Ши-Тао». Терри тоже захотел массаж, но все сбежавшиеся массажистки и массажисты, посовещавшись, отказались предоставлять ему данную услугу, поскольку с детьми никто из них не работал, никто не учился работать с детьми, а ненароком навредить такому ребёнку было страшно до обморока. Отказ Терри воспринял спокойно, не расстроился, потому и Шулейман отнёсся к нему благодушно.

- Это бывший супруг Шулеймана, - шепнула одна массажистка другой в коридоре. – Том Каулиц.

- Зачем ты мне сказала? – вторая, начиная напрягаться, округлила глаза, в отличие от коллеги, она слышала, что Оскар Шулейман состоял в браке, но даже не знала, что с мужчиной, и не знала его супруга в лицо. – Думаешь, они снова вместе?

- Не знаю. Иди, не заставляй его ждать, - поторопила её первая и тоже пошла в свой кабинет.

Тем временем, уйдя с глаз посетителей, металась администратор, паникуя от того, что им нечего предложить ребёнку, нечем его развлечь, пока взрослые заняты своими процедурами. Когда-то в их заведении была детская зона, но её давно убрали, поскольку к ним никто не приходил с детьми. Что же делать, что же делать? Если мальчик заскучает и начнёт капризничать, Шулейман не обрадуется. Администратор сложила руки в молитвенном жесте и возвела глаза к потолку, прося о помощи.

По окончании маникюра Оскар повертел здоровой рукой, разглядывая непривычный результат, затем положил ладонь на контрастно-белый стол, служащий удачным фоном. Сделал фотографию и бросил в инстаграм с подписью: «Мой первый цветной маникюр. Чего только не сделаешь за компанию с ребёнком. Пришло время похвалиться – я уже два года воспитываю очаровательного мальчика».

«Чтоооо?! – незамедлительно пришёл комментарий от неравнодушной подруги Даниллы. – Какого это ребёнка ты воспитываешь?».

«Своего. Терри зовут. Терриал», - ухмыляясь под нос, напечатал ответ Шулейман.

«Почему я из инстаграма узнаю, что у тебя появился ребёнок? Почему ты ничего не сказал?».

«Да, Оскар, почему?! – подключилась Мэрилин. – Почему ты нам его не показал? Когда мы с ним познакомимся?».

«Подождите, улажу все вопросы со вторым родителем, и познакомлю вас», - ответил Оскар.

«ЧЕГООО?! Его мама козлит?».

«Оскар, ты скажи, я её без адвоката уделаю, что навсегда забудет, как права качать и пытаться шантажировать ребёнком!», - вклинилась боевая Бесс.

Шулейман усмехнулся и напечатал:

«Не надо никого уделывать, дело не в маме Терри».

«А в ком?», - комментарий дублировался всеми.

«Терпение, девочки, скоро вы всё узнаете».

«Эй, мне тоже интересно, и я тоже очень хочу познакомиться с твоим сыном!», - написал обидевшийся на «девочек» Адам.

«Ты тоже девочка».

«Сволочь ты, Шулейман».

«Аллах не велел ругаться», - поддел в ответ Оскар.

Закрыв приложение, он опустил телефон. На удивление настроение у него было безоблачное, позитивное. Два года Оскар тщательно скрывал Терри от мира, желая защитить его от лишнего внимания, обезопасить и не желая делиться им с миром. Но пришёл час рассказать правду, и этот момент ощущался очень естественным. Как будто так и должно быть. Хватит напрягаться. Нужно будет опубликовать фотографию Терри, пора миру увидеть наследного принца и будущего Короля Франции.

Шулейман с нежностью посмотрел на Терри, и тот подошёл, склонил голову к его плечу. Улыбаясь уголками губ, Оскар ласково приобнял мальчика, а Терри провёл кончиками пальцев по тыльной стороне его левой ладони, взглядом изучая яркие ногти. Повернув кисть, Оскар взял его ладошку в ладонь. Картины более потрясающей, более проникновенной не придумать.

- Ты не против, что я сфотографирую наши руки? – спросил Шулейман.

Терри отрицательно покачал головой. Шулейман сделал фото своей ладони, в которой лежала ладошка Терри, так, чтобы было видно яркие ногти обоих. И опубликовал: «Быть отцом для меня – значит быть счастливым. Быть на своём месте». Сопливо? Да. Но он так чувствовал, потому какая разница, как оно выглядит? И, может быть, пожалеет потом, даже скоро, об этом затапливающем тёплом чувстве и посланных в мир словах, когда ударит то, что он всё-таки всего лишь номер два. Но сейчас он счастлив, и он хочет сказать об этом миру.

«Оскар, если ты в ближайшие дни не пригласишь нас на знакомство, я сама приеду и тараном возьму твой дом!», - прилетело сообщение от расчувствовавшейся Мэрилин.

- Это правда? – прочтя, что написал Оскар, Терри поднял большие глаза.

- Правда, - Шулейман тонко улыбнулся ему.

Терри тоже улыбнулся – так, что это дороже всех бриллиантов на свете, и полез Оскару на руки. Остановился, разулся, чтобы не запачкать, и забрался ему на колени.

Джерри решил не мелочиться и использовать возможность по полной программе. Помимо массажа он записался на чистку лица и маску, обёртывание тела и лечебную процедуру для волос, в которой не нуждался, но поддержать и отличного качества волосы не будет лишним. Когда ещё он попадёт в салон? Том точно в него никогда не пойдёт, разве что силком. Нужно передать ему ухоженное тело.

Спустя час, который длился только массаж, Шулейман задолбался ждать. Терри задремал у него на коленях, прижавшись к груди. Аккуратно, чтобы не разбудить, Оскар поднялся, подняв Терри на руки, и, спросив у администратора, в каком кабинете сейчас Джерри, пошёл туда. Бесцеремонно без стука открыл дверь и прошёл к разложенному креслу, на котором Джерри с закрытыми глазами наслаждался обёртыванием.

- Грязная красавица, я устал тебя ждать. Мы пошли, сам потом приедешь.

- Хорошо, - лениво отозвался Джерри не открывая глаз.

Расплатившись за уже сделанные процедуры, Шулейман сказал посчитать и то, что пожелал сделать Джерри. Терри проснулся и, не мешая, грыз кончик большого пальца.

- Хочешь погулять? – спросил Оскар, толкнув дверь на улицу.

- Хочу, - незамедлительно кивнул Терри и изломил нахмуренные брови. – Но я хочу есть…

- Можем зайти куда-нибудь пообедать.

Поставив согласившегося Терри на землю, Шулейман взял его за руку и повёл направо от салона.

- Папа, - Терри задрал голову, - а можно мне съесть ход-дог?

Хот-доги он не ел никогда, при маме был слишком мал, чтобы ему позволяли такую неполезную пищу, а у Оскара в доме никогда ничего подобного не водилось, и к заведениям подобного формата, где их подают, он не подходил. Но в фильмах Терри иногда видел данный фаст-фуд и загорелся желанием попробовать.

Не сдержав эмоций, Шулейман удивлённо посмотрел на Терри, хотел спросить, почему он назвал его папой, уже зная правду, но мысленно дал себе по губам. Не надо устраивать с ребёнком выяснение отношений. Всё испортит.

- Хот-дог? Да, можно.

Шулейман прогуглил приличные места, где готовят хот-доги, насколько подобные заведения вообще могут быть приличными. Подходящее место располагалось далековато, но пешком дойти можно, что и сделали. По пути Оскар думал, что интерес Терри к фаст-фуду ему где-то уже встречался. Знал где. Вспоминалась любовь Тома к уличной еде, как он с удовольствием покупал обед у уличных торговцев и ел на скамейке, как он уплетал попкорн во время прогулки и делился с ним. Терри копия Тома лишь внешне, но в нём есть его черты. В нём есть черты их обоих, Тома и Джерри, что интересно смешались. От Тома доброта, мягкость, впечатлительность, сочувственность, тактильность. От Джерри – незаурядная смекалка, умение отстоять себя, тяга учиться. Впрочем, черты, которыми Терри похож на Тома, присущи всем детям, возможно, с годами его характер изменится. Мысль, что характером Терри похож на Кристину, Шулеймана не посещала, он и не знал её, пока она не перестала быть собой.

В ресторане Терри изучил меню и выбрал вегетарианский хот-дог, а к нему свежевыжатый морковно-апельсиновый сок. Оскар по-доброму посмеялся с него – Терри везде найдёт полезную еду, неправильный ребёнок, совершенно неправильный – и совершенно изумительный. Есть здесь Шулейман брезговал, не дотягивало это место до его уровня, но пересилил себя и за компанию заказал салат и кофе, в порядке исключения не чёрный, а латте.

Джерри приехал домой через два часа после них – посвежевший, холёный, в хорошем смысле благоухающий смесью последа косметологических средств и новых фруктово-пряных духов.

- Обновила шкурку, змеюка? – поинтересовался Шулейман.

- Да. Спасибо. Впервые ты доставил мне удовольствие, - в тон ему отбил Джерри и удалился в свою спальню.

Вскоре вернулся, переодетый в домашнее, сел на диван к Шулейману. Только сейчас Оскар заметил и понял кое-что – Джерри зазвал его тоже накрасить ногти, но у самого-то они не покрыты лаком. Ах ты ж сучка. Проследив его взгляд, Джерри в свою очередь кивнул на его руку:

- Тебе чертовски не идёт.

- Больше всего мне не идёшь ты, - серьёзно съязвил в ответ Шулейман.

- Ошибаешься, Шулейман, я – твоя идеальная пара, с какой стороны ни посмотри. Но между нами стоит Том и то, что мы друг друга на дух не переносим. Со вторым можно справиться, я бы потерпел ради всех плюшек, которые к тебе прилагаются, но с Томом я не могу столь подло обойтись. Я же не он, я не стану отнимать у него любовь и жизнь.

- Ты никогда не был приятным человеком, но в этот раз ты прям жжёшь, - заметил Оскар.

- Я же сказал – годы идут на пользу. Но не всем. Кто-то с возрастом портится, как ты. А кто-то расцветает, как я, - отозвался Джерри с милейшей улыбкой отъявленной стервы. – Ныне я могу позволить себе ни в чём себе не отказывать.

И снова мысль через виски – они действительно подходят друг другу. Насколько всё могло быть проще с Джерри. Не считая того, что он по своей сути не настоящий человек, а проявление психического расстройства. Но… Взгляд упал на его правое запястье, где на бледной коже чёрными чернилами две буквы: «OS». Захотелось дотронуться. Не до Джерри. До него. Наверняка кожа у него после всех процедур нежнейшая.

OS – пожизненная метка, которую Том просто пошёл и сделал подарком на Рождество. Потому что хотел. Потому что чувствовал. И никогда не думает о последствиях. Не подумал, какую боль может причинить эта татуировка в будущем, если их дороги разойдутся. Это как заживо разорвать кожу. Чтобы стереть напоминание о человеке.

OS. Его инициалы. Его имя. Две буквы на белой коже. За солнечным сплетением потянуло чувством, имя которому «скучаю». Люблю. И все мои пути ведут к тебе. Обязательно ли, неизбежно ли? Человек сам творец своей судьбы и волен выбирать. Но в грудной клетке – скучаю… Джерри заметил его внимание и накрыл татуировку ладонью, скрывая от глаз.

К ним пришёл Терри, перекрутился вокруг и подсел на диван, рядом с Джерри.

- Мне не нравится, - сказал Терри, разглядывая свои ногти, и поднял лицо с нахмуренными бровями. – Я думал, что будет красиво, но этот цвет мне не нравится. Красивые другие оттенки розового, нежные, или яркий-яркий, как у Барби, а это фуксия.

- Хочешь, сотрём? – предложил Джерри.

Терри кивнул:

- Да. А это не плохо? – он растерянно посмотрел на Джерри. – Та мадам старалась, а я в этот же день уберу её работу.

- Не плохо, ты же не скажешь ей: «Вы плохо поработали», что могло бы её обидеть. А хочешь, я накрашу тебе ногти тем цветом, который тебе нравится? – выдвинул новую идею Джерри.

Обрадовавшись, Терри хлопнул в ладоши.

- Беги, - Джерри коснулся его руки. – Сначала нам нужно будет сходить в магазин и купить смывку и лаки.

Терри убежал, Джерри тоже встал и пошёл к двери, обернулся к Шулейману:

- Чего ты сидишь? Ты нас повезёшь.

Спорить Оскар не стал, поскольку отказаться – означало устраниться от времяпрепровождения с Терри. Но он высказал Джерри:

- Ты зачем прививаешь Терри женские штучки?

- Фу, Шулейман, ты теперь ещё и зашоренный?

- Я не зашоренный, - возразил Шулейман. - Захоти сам Терри накрасить ногти или что-то в этом духе, я бы не был против.

- Терри и захотел сам, - заметил Джерри.

- Ты его поощряешь, - не остался в долгу Оскар, отстаивая свою истину.

- А ты, если бы Терри к тебе обратился с этим желанием, запретил бы ему: нельзя, ты же мальчик? Шулейман, время токсичной маскулинности прошло, - Джерри скрестил руки на груди, прямо глядя на оппонента, - и я не позволю тебе растить Терри таким. Или что, ты боишься, что Терри когда-нибудь тоже приведёт в дом парня? Так связи между ориентацией и «женскими-мужскими штучками» нет.

- Я знаю, что связи нет, но есть связь с неоправданной сменой пола, чего я для Терри не хочу. А ориентация его меня не касается, я приму любой его выбор.

- О, Шулейман, - весело протянул Джерри, - зная твоё собственничество, у Терри будут проблемы с личной жизнью. По твоему мнению, никто не будет его достоин, надо же тебе чем-то прикрыть своё нежелание его от себя отпускать.

Далее словесные баталии не продолжились, поскольку подоспел Терри, и они втроём покинули квартиру.

- А мальчикам можно носить платья? – в машине неожиданно спросил Терри.

Оскар сжал пальцы на руле.

- Можно, - ответил Джерри. – Я носил. Правда, не в повседневной жизни, а на работе. А нет, - он расплылся в улыбке, улетая воспоминаниями в прошлое, - как-то я надевал платья не по работе, твоей маме это нравилось.

Шулейман бросил на Джерри убийственный взгляд. Мало того, что он Терри своим нестандартным наклонностям учит, так ещё и в тему кроссдрессинга посвящает.

- Девочкам нравятся мальчики в платьях? – Терри любопытно склонил голову к плечу.

Оскару захотелось отвесить Джерри подзатыльник, так, чтоб он поцеловался с приборной панелью. Но ныне у него рабочая только одна рука, и ею он ведёт. Бросить руль, когда в машине Терри, Шулейман не мог себе позволить. И нельзя при ребёнке бить его папу. Мать его.

- Не всем, - Джерри улыбнулся, обернувшись к сыну. – Но бывают и такие, которым нравятся.

- А ходить в платьях удобно?

Джерри пожал плечами:

- Не могу сказать, что это более или менее удобно, чем более стандартная одежда. Терри, ты хочешь купить платье? – спросил он участливо.

Терри задумался – и покачал головой:

- Нет. В штанах удобнее.

Купили всё, что планировали, вернулись домой. Расположившись вместе с Терри на полу в его комнате, Джерри красил ему ногти и рассказывал байки о своей модельной карьере, во время которой научился всем премудростям красоты. Шулейман, устроившись рядом, сражался с яркой краской на своих ногтях. Не слишком успешно.

- Гадство, - выругался Оскар, разглядывая пальцы, подкрашенные зелёным цветом.

- Ты не так делаешь.

Джерри пришёл Шулейману на выручку: подсел ближе, забрал бутылочку смывки, ватные диски и умело и оперативно вернул его рукам естественный вид.

- Накрасить и тебе? – заканчивая с ногтями Терри, Джерри обернулся к Шулейману.

Оскар снова рассудил – почему нет? Терри это нравится, а с него не убудет от нежно-розового лака на ногтях. Шулейман дал Джерри левую руку. Чтобы накрасить ногти на его правой, зафиксированной руке, Джерри сам изворачивался. За компанию Джерри и себе накрасил ногти, тем же нежно-розовым цветом. Они сидели на полу, дурачились за общим делом, трое разновозрастных мальчика с розовыми ногтями.

Как семья. Та же мысль шевельнулась в черепной коробке: а что, если?.. Но буквы OS жгут клеймом. Не Джерри. Его.

Могла ли быть возможна с Томом такая же семейная картина? Увы.

Это – сейчас – иллюзия семьи, соблазнительная, убедительная настолько, что в отдельные минуты верилось в её реальность. Джерри мог быть его партнёром, мог быть соратником в исполнении его мечты о семье. Джерри лицедей, которому под силу любая роль. Пока имеет выгоду, Джерри будет её играть.

«Я готов тебя потерпеть ради всего, что к тебе прилагается» - сказал Джерри. Честно. Расчётливо. Договор на взаимовыгодных условиях, а не любовь. По сути, все в жизни Оскара любили его именно за это – за то, что он собой представляет, те, кто не знали его лично, тоже. Потому он всегда мог выбрать любую и любого. Кто же откажется составить партию на ночь/месяц/год/жизнь такому, как он? Конечно, в более молодые лихие годы популярность его была выше, но и ныне он высоко котировался. Хозяева жизни никогда не выходят из моды. Но с каждым годом модели, с которыми зависал, всё моложе и моложе, а ему с ними всё скучнее и скучнее, уже до оскомины, до полной потери интереса и желания связываться.

И где ему искать себе пару, из кого выбирать? Если представить, что понадобится.

А Том, за что его любит Том? Том как-то мог перечислить, за что, но в конечном итоге он любил вопреки всему. И не за что. Любил в нём человека. Джерри сказал – только от Тома ты мог получить бескорыстные чувства. Важно ли Оскару, чтобы его любили бескорыстно? Да нет, его всегда устраивало, что те, кто мог претендовать на место в его постели, видели в нём счастливый билет с возможностью исполнения всех мыслимых и немыслимых желаний. Приятно ли ему, что кто-то его так полюбил? Да. Стоит ли оно того, чтобы вернуться? Одно это того не стоит.

- Семья, - Джерри вытянул руку, предлагая и Терри с Оскаром показать свои руки с одинаковым цветом ногтей.

Потом Джерри достал блеск, который прихватил в магазине, что никто не заметил. Без зеркала и с широкой улыбкой накрасил губы ягодно-ярким влажным цветом. По его примеру Терри тоже намалевался, по-детски, криво, но рассыпаясь лучиками счастья. А Оскар, наблюдая за их такой семейной вознёй, ощутил укол ревности. Из-за того, что Джерри занял место, которое предназначалось Тому. Докатился. Ревнует из-за того, чего нет.

- Сфотографируй нас, - Джерри улыбался в сторону Шулеймана, обняв Терри и прижавшись щекой к его щеке.

Шулейман вытянул из кармана телефон, помедлил, глядя в экран, на котором они отображались в реальном времени. Камера поймала фокус на улыбающихся, безупречно похожих лицах.

Семья.

С Джерри может быть семья. Она уже есть. Джерри построил семью за несколько дней – сначала разрушил семью Оскара, потом построил общую.

Оскар дёрнул бровью и сделал снимок.

- Я не буду выкладывать, - сказал он и убрал телефон обратно в карман.

- Куда? – тут же удивлённо заинтересовался Терри.

- В инстаграм. Терри, ты не обидишься, если я сегодня позже или завтра сотру лак? – в свою очередь спросил Шулейман.

Обижаться Терри не собирался. Дальше втроём поужинали и на какое-то время разошлись каждый по своим делам.

Шулейман расположился в любимой гостиной, просмотрел почту, поленившись сейчас отвечать. Завтра разберётся с этим. И надо бы кое с кем встретиться, но пока тут Джерри, уезжать нельзя. Разве что взять Джерри с собой. Терри тоже. Ага, деловая поездочка всей семьёй. Смешно. Хотя Джерри справился бы с ролью сопровождающего лица куда лучше Тома. Если бы не вознамерился специально испортить встречу и очернить Оскара перед деловыми партнёрами.

«Как бы Том отреагировал, если бы он, Оскар, съездил по рабочим делам в компании Терри и Джерри? Расстроился бы он, пропитался чувством, что его заменили, и он не только не единственный-незаменимый, но и не лучший…».

Что за?.. Подумал Шулейман по поводу предыдущей мысли. А из телефона жгла фотография обнимающихся Терри и Джерри. Херня какая-то. Оскар ещё ничего не решил по поводу Тома, но в голову без спроса лезли мысли о нём, о его чувствах, о том, как его не обидеть.

Мы не вместе, но мне всё равно не всё равно.

Оскар открыл галерею и кликнул последнюю фотографию. Удалить? Не надо. Хотя бы ради Терри её нужно оставить, поскольку на ней он с папой. Убрав айфон, Шулейман огляделся, раздумывая, выпить ли ему кофе или немного коньяка.

Кофе с коньяком? Давно он не смешивал, очень давно. Шулейман бросил Грегори сообщение, чтобы тот сварил ему кофе и добавил одну треть чашки коньяка. Шустро выполнив указание, Грегори поставил перед Оскаром чашку. Отпустив домработника, Шулейман отпил глоток горячего горчащего напитка.

К нему пришёл Терри, забрался на диван и обнял Оскара за шею:

- Я тебя люблю. Теперь я знаю, что Джерри мой папа, ты тоже мой папа, - мальчик отстранился, заглядывая Оскару в лицо. – Папа номер один.

Шулейман, приобнявший Терри за худенькие лопатки, испытал такой прилив нежности, что перехватило дыхание.

- Я тебя тоже очень сильно люблю. Я бесконечно рад, что ты у меня есть.

Терри улыбнулся, снова обнял Оскара, поцеловал в щёку – ласковый, ласковый, бесконечно ласковый мальчик – и, прижавшись к его боку, сказал:

- Папа, верни Тома.

Шулейман удивлённо выгнул брови, посмотрел на Терри, а тот продолжил:

- Ты с ним счастлив, я видел, а я очень хочу, чтобы ты был счастлив. Я Тома тоже могу называть папой, если он согласится.

- Терри, это… - Оскар и не знал, что сказать.

- Будьте вместе, - перебив его попытку, серьёзно сказал Терри, - пусть Том живёт с нами. Не нужно расставаться с тем, кого любишь.

- Терри, тебе нравится Том? – спросил Шулейман, мысленно дивясь его измышлениям.

- Я недостаточно его знаю, - Терри покачал головой. – Но я точно буду его любить, потому что его любишь ты.

В дверном проёме мелькнул Джерри. И картинка сложилась. Конечно, теперь ясно, кому обязан этим неожиданным разговором с Терри.

- Я отойду на пару минут, ладно? – сказал Шулейман мальчику.

И, встав, пошёл к открытой двери. Джерри, поняв, что его уличили за подслушиванием, не скрылся, а стоял за дверью, прислонившись плечом к стене.

- Ты Терри сказал поговорить со мной? – обратился к нему Оскар.

- Нет. Терри всё это выдал мне ещё в первый день, я ему сказал, что ему стоит сказать это тебе, но позже. Момент пришёл, я всего лишь его подтолкнув, подсказав, что сейчас самое время.

Шулейман смотрел на Джерри через недоверчивый прищур, медлил с ответной репликой. Джерри вздохнул и, оттолкнувшись от стены, сказал:

- Шулейман, если ты не готов поверить в искренность Терри, потому что тебе милее версия с моими интригами, то быть тебе несчастным. Знал бы ты, как я хочу тебя ударить по голове за твой кретинизм параноидальный. Но не буду. Радуйся, Шулейман, Терри любит тебя, ты для него номер один, что, к слову, для меня новость, Терри мне этого не говорил, что ты номер один. Поздравляю, ты победил, - Джерри с достоинством протянул ему руку. – Я проиграл.

Искренен ли он? Оскар позволил себе поверить и пожал Джерри руку. Терри он не сказал сидеть на месте, и мальчик вышел к ним, встал около Оскара, задрал голову.

- Поздравляю, - повторил Джерри, даже чуть улыбнувшись, и отпустил ладонь Шулеймана.

На ночь Джерри и Оскар вместе, на два голоса по ролям, читали Терри добрую историю о приключениях.

- Оскар, - сонно позвал мальчик, - а вы с Томом можете иногда тоже вдвоём мне читать? И рассказать ту мою любимую историю о мальчике-холопе, - Терри улыбнулся, хоть глазки слипались.

- Не могу обещать, - ответил Шулейман, растерявшийся от такой просьбы. – Но я поговорю об этом с Томом, если мы будем вместе.

Попал ты, Шулейман. Так сказал Джерри, похлопав того по плечу, когда они тихо вышли из комнаты заснувшего Терри. На тебе два ребёнка, и непонятно, кому из них нужнее убаюкивающие рассказы на ночь, поскольку вопрос, кто из них больше ребёнок.

***

На пятый день после ужина Джерри подошёл к Шулейману и попросил:

- Отвези меня в клинику.

Он всё выполнил, что хотел, и его путь подошёл к концу, можно возвращаться. Джерри попрощался с Терри, переоделся и вместе с Шулейманом спустился к машине. Оскару даже не верилось, что это конец, пять дней с Джерри тянулись как целая жизнь – наполненная переживаниями, событиями, тяжёлая жизнь, и уверенность, что скоро Джерри уйдёт, покинула в последние дни, но вот он сам попросил отвезти его обратно.

За прошедшие дни клиника ничуть не изменилась, она и не должна была. Уезжая той ночью, когда расстался с Томом, Шулейман думал, что больше никогда сюда не вернётся. Но прошло восемь дней, и он снова здесь. Не к Тому приехал, так привёз Джерри. Чтобы вернулся Том. Судьба определённо щедра на то, что не входило в твои планы.

Шулейман проводил Джерри до палаты, зашёл вместе с ним. Джерри переоделся, не стесняясь его присутствия, и – пошёл к двери.

- Ты куда? – осведомился Оскар.

- Сходи со мной, и узнаешь.

Куда Джерри намылился на ночь глядя, Шулеймана интересовало, потому он последовал за ним. Их путь неожиданно для Оскара привёл – к кабинету мадам Фрей. Постучав, Джерри открыл дверь и прошёл внутрь.

- Здравствуйте, доктор Фрей.

Психотерапевтка, у которой сейчас не было пациента, подняла глаза от своих записей:

- Джерри? Здравствуй.

Джерри сел в кресло перед столом и широко улыбнулся:

- Да, Джерри, - подтвердил он, развенчивая сомнения доктора.

Мадам Фрей перевела взгляд к Шулейману, оставшемуся стоять:

- Здравствуйте, Оскар. – И снова посмотрела на Джерри. – Признаться честно, я уже не была уверена, что ты вернёшься.

- Я честный человек, обещал – значит вернусь. Мы с вами договорились, у меня не было причин вас обманывать, и мне не хотелось вас подводить. Вы мне импонируете, доктор Фрей.

Шулейман фыркнул со слов Джерри «я честный человек». Мадам Фрей взглянула на него, но никак не прокомментировала его реакцию и сдержанно ответила Джерри:

- Спасибо. Я так понимаю, вы добились своих целей?

Оскар взял стул и тоже сел к столу. Вроде его это не касалось, не заботил разговор Джерри с мадам Фрей, свою миссию он выполнил – привёз его в клинику, но вариант уйти даже в голову не приходил.

- Не могу сказать, что я добился своей первой цели, - отвечал Джерри, - но всё остальное я выполнил. Я исправил ситуацию. Поэтому я здесь, пора вернуть место Тому. Доктор Фрей, завтра утром должен проснуться Том, но если этого не произойдёт, то я приду к вам, вы поможете вызвать переключение?

- А что, так можно было? – мемно удивился Шулейман, повернув к нему голову.

- Можно.

- Мог бы меня попросить, я в вас лучше кого-либо разбираюсь.

- Мог бы, - кивнул Джерри, - но тебе я не доверяю, поскольку знаю твои методы, и они мне не нравятся. А мадам Фрей я доверяю, уверен, она не станет меня калечить, в том числе бить по голове.

Доктор Фрей наклонила голову, пряча улыбку. Их общение забавляло.

- Да, Джерри, в работе я использую агрессивные методы, но не физически агрессивные, - сказала психотерапевтка.

Долго беседа не продлилась, поскольку целью визита Джерри к психотерапевтке было сообщить о своём возвращении и дальнейших планах. Он мог остаться, знал, думал об этом в предшествующие дни и сейчас по дороге обратно в палату. В последний путь до очередного нового включения, которого может и не быть. Мог, достаточно Шулейману предложить ему остаться. Мог бы склонить его к этому решению, соблазнив невыдуманными преимуществами такого выбора. Шулейман и сам об этом думал, Джерри видел. Но Джерри в очередной раз отказался от возможности жить и шагал к палате, чтобы завтра не проснуться. Потому что, если выберет быть эгоистом и остаться сейчас, когда-нибудь всё равно уступит место Тому, и Джерри не мог обречь своего Котёнка на боль ещё одной порции потерянных лет жизни, которые ему уже никогда не прожить самому, и боль отнятой любви, которая выбрала не его.

Джерри оглянулся на пороге, придерживая дверь палаты:

- До скорой встречи, Шулейман.

- До скорой? – переспросил тот. – Это угроза?

- Это надежда. Если вы с Томом будете вместе, я буду иногда включаться и проводить время с Терри, я ему пообещал.

- Ты сейчас обнулил все свои усилия по воссоединению меня с Томом, - хмыкнул Оскар.

- Если я вызываю у тебя настолько сильный психоз, что это будет вредить вашим с Томом отношениям, могу не приходить, - пожал плечами Джерри. – Но ты должен объяснить это Терри, не хочу быть в глазах сына пустословом и предателем.

Не видя смысла затягивать этот разговор, Джерри хотел закрыть дверь, но Шулейман остановил его вопросом без фирменных насмешливых нот:

- Ты думаешь, что я вернусь к Тому?

Джерри посмотрел на него:

- Я не знаю, это твоё решение. Если Том останется один, я ему помогу. Если вы будете вместе, я надеюсь, что мне не придётся ему помогать.

Сильные слова, дающие пищу для размышлений. Прежде чем уйти в палату, Джерри обратился к Шулейману:

- У меня к тебе просьба. Скажи персоналу, чтобы Малыша привели не сейчас, а завтра утром. Он меня не тронул, только смотрел недобро, но у меня нет желания снова встречаться с этой зверюгой и искушать судьбу.

- Я и забыл, что на тебя животные реагируют, как на нечистую силу, - усмехнулся Оскар. – Ладно, скажу. Взамен ответь на вопрос, очень он меня интересует. Терри показывал тебе Жерля? Как он на тебя отреагировал?

- Показывал, плохо отреагировал, - дважды кивнул Джерри. – Попугай со страшным воплем налетел на меня и, судя по всему, хотел пробить мне клювом голову. Мне стоило больших усилий защищаться аккуратно и не навредить ему, что очень расстроило бы Терри. Чудовище пернатое, а не домашний питомец, очень странный выбор для подарка ребёнку.

- Тут я с тобой соглашусь, это адская птица. И, увы, позлорадствовать я не могу, поскольку на меня Жерль тоже орёт и периодически пикирует.

- Видимо, он просто ненавидит людей. Но не Терри. Терри он слушается, на плече у него сидит, как ручная птица.

- Да, я тоже это заметил. У Терри талант общения с птицами.

- Будет у тебя в семье орнитолог, если Терри не изменит своих пристрастий, - Джерри слегка изогнул губы в улыбке и отступил в палату, прикрыл наполовину дверь. – Пока. Тебе пора ехать, скоро Терри укладывать, не оставляй его одного.

Джерри закрыл дверь. Оскар смотрел в неё, испытывая странное, слабо волнующее ощущение… сожаления? Ощущение, будто совершает ошибку. Промелькнула мысль – войти в палату и сказать Джерри, чтобы остался с ним. Очень уж складная с ним получалась семья. Но что он почувствует через год, когда взгляд зацепится за буквы на запястье? Как будет смотреть Тому в глаза, когда он всё-таки включится, потерявший ещё пару лет, знающий, как Оскар поступил?

Шулейман развернулся и пошёл прочь. Но не к выходу, а обратно к кабинету мадам Фрей. Вошёл без стука, занял кресло у стола.

- Мадам Фрей, я хочу продолжить терапию, - сказал Оскар.

Лиза отложила ручку и внимательно посмотрела на него:

- Ваше желание похвально, но почему вы уверены, что я приму вас обратно? В наш последний разговор вы более чем исчерпывающе объяснили, что думаете о психотерапии в целом и обо мне в частности.

- Я сожалею, - Шулейман не хотел ругаться из-за того, что его не приняли сразу и с распростёртыми объятиями. – Мне нужна психотерапия, я прошу вас возобновить нашу работу, поскольку я пробовал ходить к разным специалистам, но только с вами увидел какой-то результат.

Мадам Фрей – единственная женщина – единственный человек, - кому Шулейман позволял подобное обращение с собой, как то, что она без смазки и спроса залазила ему в непозволительные места, говорила, что он для неё ничем не отличается от любого другого пациента, так и то, что она не боялась ему отказать. Поскольку она зарекомендовала себя как специалистка высочайшего уровня, единственная, кто могла помочь ему, Тому, уважение к ней укрощало эго. Ему выгодна её помощь, поэтому ему выгодно терпеть от неё то, что ни от кого другого бы не потерпел.

- Как доктор я не могу отказать в помощи нуждающемуся, - произнесла доктор Фрей. – Хорошо, я приму вас. Но вам придётся согласится на более неудобное время встреч, ваше время я уже отдала другому пациенту.

- Какое время?

- Семь часов вечера.

- Я согласен, - кивнул Оскар.

Он бы согласился на любое время, хоть на ранее утро. Есть мотивация.

- Оскар, скажите, что подвигло вас изменить решение и вернуться к терапии? Личное желание человека проходить психотерапию крайне важно, пациентов клиники зачастую направляют на психотерапию без их осознанного согласия, так как она является неотъемлемой частью лечения, но вы – не наш пациент, - мадам Фрей подпёрла кулаком челюсть, внимательно взирая на посетителя. – Я бы хотела узнать, почему вам нужна психотерапия, чтобы знать, что для нас обоих это не пустая трата времени и что через пару недель вы снова не сбежите.

- Для меня это не блажь и пустая трата времени, я больше не брошу, можете быть уверены.

- Попрошу подробностей.

Доктор Фрей не собиралась довольствоваться малым, обтекаемыми формулировками. Шулейман вздохнул и, отвернув голову в сторону, ответил:

- У меня тоже есть проблемы, и я не хочу, чтобы они портили жизнь мне, Терри…

Мадам Фрей вопросительно приподняла брови, ожидая, что Оскар скажет и про Тома, его имя напрашивалось, скрытое в многоточии. Но Шулейман, переведя к ней взгляд, сказал другое:

- Я могу быть более счастливым и более эффективным во всех отношениях, если разберусь в себе. Я понял, что моё прошлое влияет на меня, местами мешает и может навредить, и я не всегда могу помочь себе сам, поэтому в моих интересах заручиться помощью специалиста, который разбирается во всём этом лучше меня, может оценить ситуацию со стороны, объективно и помочь.

Доктор Фрей внимательно его выслушала и произнесла:

- Позвольте спросить, ваше осознание связано с Джерри?

- Хотел бы я сказать, что нет, - честно ответил Шулейман, - но в таком случае мне пришлось бы соврать. Да, он поспособствовал тому, чтобы я окунулся в свои слабости и пороки и узрел их во всей красе.

Мадам Фрей кивнула, сделала пометку в своём блокноте и сказала:

- Оскар, предлагаю вам увеличить частоту встреч до двух-трёх в неделю, такой режим будет более результативным.

- Согласен, - также кивнул Шулейман.

Психотерапия ему не нравилась – вообще, но раз решил лечиться, то Оскар не видел смысла отказываться от более ударного темпа работы, даже наоборот. Мадам Фрей виднее, в данном случае так, Оскар готов отдаться в её руки, поскольку сам хотел что-то изменить.

Написав на листочке расписание встреч, мадам Фрей придвинула его Оскару. Взглянув на расписание, которое ему не слишком нравилось, но пойдёт, Шулейман убрал его в карман.

- Вы оставите за Томом его время? – спросил Оскар немногим позже. – Тому сложно привыкать ко всему новому.

- Время Тома осталось за ним, пока я его никем не заняла. Но, если в течении недели Том не вернётся ко мне, мне придётся отдать его часы под другого пациента.

- Уверен, что Том будет к вам ходить.

- Хотелось бы, чтобы вы оказались правы, - мадам Фрей склонила голову в лёгком кивке. – Я хочу помочь Тому, тем более что мы уже прошли большую часть пути, но бегать за ним и уговаривать не входит в мои обязанности.

- Если Том не придёт сам, я его к вам приведу.

Значит, всё-таки да? Вернётся он? Шулейман пока ничегошеньки не решил, но небезразличие к дальнейшей судьбе Тома пёрло из всех щелей.

- Мадам Фрей, у меня есть к вам один вопрос. Почему вы помогли Джерри? – уже встав из-за стола, спросил Оскар.

- Я отвечу, если вы тоже ответите на мой вопрос, - доктор Фрей завела игру, в которую играла с Томом.

Шулейман принял её правила:

- Отвечу. Но дамы вперёд.

Мадам Фрей слегка кивнула, соглашаясь, и сказала:

- Я помогла Джерри, так как он бы всё равно нашёл способ уйти, но я бы узнала об этом постфактум вместе с остальными, было разумнее быть с ним на одной стороне и знать о его планах.

- Откуда вы могли знать, что он не солжёт, не исчезнет? – Шулейман испытующе прищурил глаза.

- Я рискнула, - мадам Фрей смотрела на него прямым, невозмутимым взглядом. – Как мы уже знаем, я не ошиблась. И потом, Оскар, я пошла Джерри навстречу, так как альтер-личность – верный помощник специалистов в оказании помощи больному человеку. Никто не знает о проблемах основной личности столько, сколько альтер-личность, поскольку она является их порождением и вместилищем. Какой бы злой, вредящей не казалась альтер-личность, она несёт благо для носителя, потому логичнее сотрудничать со всеми эго-состояниями.

Оскар ещё раз убедился, что эта мадам крута в своей сфере. Все бы так рассуждали. Иногда и он сам забывал, что Джерри не враг, а – друг, часть Тома, а не нечто чужеродное, подлежащее истреблению.

- Также то, что я помогла Джерри, позволило ему начать мне доверять, что очень полезно, ведь, как я уже сказала, никто не знает основную личность лучше личностей альтернативных, - продолжала доктор. – По-моему, результат говорит сам за себя: Джерри не захотел подвести меня, подставив перед начальством; он сам пришёл ко мне и поделился результатами своего включения.

- То есть вы развели Джерри? – удивлённо усмехнулся Шулейман.

- Я обменяла услугу, в которой нуждался он, на то, что выгодно мне, - тактично ответила мадам Фрей.

И Джерри об этом не догадался. Он не думал, что за разумностью психотерапевтки, которая его приятно впечатлила и расположила к ней, присутствовал скрытый умысел.

- Ваша очередь, Оскар, - сказала доктор Фрей и сцепила пальцы сложенных на столе рук. – Вы вернётесь к Тому?

Шулейман посмотрел на неё долгим взглядом, за которым крутились раздумья, и ответил:

- Вы узнаете ответ второй после меня.

Домой Оскар поехал по темноте. У дверей квартиры его встречал Терри, переступил с ноги на ногу:

- Я волновался, что никто из вас не вернётся.

Опустившись на корточки, Шулейман провёл указательным пальцем по его персиково-нежной щеке:

- Я никогда тебя не брошу.

Надо бы отвести Терри к специалисту проработать его страх остаться одному, страх потери важного взрослого. Имеющий основания страх, поскольку однажды он уже остался один на целую зимнюю ночь и больше ни разу не видел маму.

Отправив Терри умываться и чистить зубы, Шулейман заглянул на кухню, где прятался Грегори, и сообщил ему благую весть, что Джерри их покинул. Сколько дел, сколько дел… Ребёнок, Грегори, который тоже недалеко ушёл от ребёнка. И фоном нерешённый вопрос. Но это потом, сейчас нужно уложить Терри, не обделив временем вместе перед сном.

Глава 6

Мир напополам, Жизнь пополам… Всё изменила навечно Наша случайная встреча.

Mary Gu, Мот, Холодно не будет©

Шулейман сел на кровать, где сидел Том со сложенными по-турецки ногами, ссутулив спину и обхватив ладонями голую ступню. В изножье лежал Малыш, приоткрыл глаза, взглянул на гостя, поведя висячим ухом.

Том закусил губы, прикусил нижнюю, не поднимая головы. «Ты пришёл» - застряло в горле воздухом. Констатация очевидного факта. Зачем пришёл? Том не успел ни на что понадеяться и побояться надеяться. Прошло не больше полуминуты, Шулейман, изучая Тома взглядом, не успел заговорить. Заговорил Том:

- Ты пришёл, - всё-таки сказал очевидную глупость, хотя сам об этом думал, что не нужно говорить.

- Пришёл.

Диалог претендовал на гениальность, что мало заботило Оскара. Тома же заботило всё и разом, на первом месте – неловкость, на втором события прошедших дней, начиная со своей выпустившей Джерри глупости, которая вышла из-под контроля.

- Оскар, мне жаль, - Том нервно переплёл тонкие пальцы и наконец поднял голову, покачал ею. – Я не думал, что так получится… - коронное «я не думал», он сам себя осуждал за это, и за фразу в контексте речи, и за факт действия. – Я не хотел, чтобы так получилось, - голос звучал упадочно и виновато. – Ты, Джерри, Терри… Я в шоке от того, какую сцену Джерри устроил с ножом. Я не верю, что он это сделал, потому что этого хотел я, - Том снова, в глубочайшем отрицающем сожалении покачал головой. – Я не хотел, честно. За тот розыгрыш я тебя простил, мне не нужна за него расплата. Это Джерри. Зачем… я не знаю. За это и за всё, что он устроил – мне очень жаль. Мне жаль, что из-за меня это случилось. Оскар… ты пришёл меня поругать?

Том готов был понести наказание. Потому что виноват. Пусть даже по закону он не отвечает за поступки Джерри, он-то его выпустил. Как там в том зрелищном кино? «Выпускайте кракена!», и кракен сеет разрушения и погибель. Совсем не смешно от этой красочной параллели.

- Ругать я тебя не буду и, уточню сразу, бить тоже, - сказал Шулейман, не отклеиваясь от Тома внимательным взглядом. – Я не в обиде, мне нужна была эта встряска.

- Правда? – Том удивлённо изломил брови, глядя на него исподволь.

- Правда. Это было неприятно, но не смертельно и отчасти даже полезно, - с усмешкой ответил Оскар.

Смеялся в данном случае он над собой. Том дёрнул ртом в неловкой, несмелой улыбке. Почесал бровь, спрятавшись за кистью, не знал, куда деть руки, которые вдруг начали мешать.

Родной. Тёплым, нежным мёдом понимания под кожей. Это слово идеально ложилось на описание того, каким видел Тома. На описание того, что к нему чувствовал. Каким его чувствовал. Родной. Всецело. Хорошим и плохим в нём, мотающим нервы и рвущим сердце, вместе и порознь. Он всюду фантомом рядом. Чертами лица и тонкими кистями, бледностью кожи, распахнутыми шоколадными глазами, подёрнутыми меланхолией или сияющими также присущей ему экзальтированностью.

Родной. Одно слово, и всё становится на места, становится правильным. И к чему мучился сомнениями и задавался вопросами к себе от того, что его тянуло к Джерри тоже? Джерри – это тоже Том, обратная сторона Тома. Нет ничего странного и предосудительного в том, что Оскара и к нему неравнодушен, если самому из этого не делать трагедию и преступление. Одно тело, один человек, поделённый надвое.

- Не психуй. У меня нет желания снова увидеть Джерри так скоро, - сказал Шулейман, вновь усмехнувшись.

- Сложно не психовать, - Том понимал, что нужно унять нервы, хотя бы не показывать их, но не мог и заламывал руки.

Оскар тоже ощущал сложность этого разговора, этой встречи после разрыва в пух и прах, что оказалась неожиданно скорой, но он как обычно куда спокойнее переживал неловкость момента и чувство, что они как по хрупкому льду.

- Я в шоке с Джерри, - повторился Том. – Я должен был подумать, что получится что-то плохое, он же никогда не приходил просто. Это было очень по-детски с моей стороны, то, что я пытался удержать тебя тем, что отдам место Джерри; что тут же сдался и уступил ему жизнь… Я не хотел, чтобы так вышло. Это не я, правда, я этого не хотел. Доктор Фрей говорила, что Джерри реализует то, что я не могу себе позволить, потому что я хочу быть для всех хорошим. Может быть, это правда, но не в этом случае. Это не я, это он. Я бы никогда не устроил такой спектакль, ты и Терри этого не заслужили, это ужасно. Я не…

Том запнулся. Хотел сказать, что никогда бы не причинил Терри вред, он этого не хочет. Но вспышкой вспомнил, как желал избавиться от ребёнка любым способом, как желал ему смерти, но, чтобы самому быть непричастным. И изнутри развернулась корчащая агония. Том уронил голову и закрыл ладонями лицо, задыхаясь от невыносимой мысли. Выходит, это он. И Джерри мог пойти намного дальше, исполняя его потаённое желание. Том всхлипнул, не желая верить в то, во что не верить не мог. Нужно быть честным перед собой. Джерри всего лишь совершенное отражение его внутренней уродливости.

- Что? – Шулейман отвёл его руку от лица и заглянул Тому в глаза, рассчитывая получить ответы, чего его состояние съехало на самое дно, и он ударился в слёзы.

Страдальчески кривя губы, Том покачал головой:

- Уходи…

- Никогда не было, и вот опять. Говори, что случилось у тебя в голове?

- Оскар, я не могу сказать, - Том неосознанно отклонился в сторону, желая отгородить Оскара от такого чудовища и дерьма, как он. – Ты меня возненавидишь. А я не хочу, чтобы ты меня возненавидел, - голос дрожал и ломался от затопивших глаза слёз и чувства, что по живому отрывает от себя самое дорогое. – Поэтому просто уходи.

А ведь была искорка надежды, что приход Оскара что-то значит, которую не успел осознать, развить. Но Том не имел права молчать и думать о себе, позволяя Оскару быть с человеком, который способен спровоцировать трагедию, с таким плохим, страшным человек под маской вечной слабенькой жертвы. Том дёрнулся, чтобы встать и отойти, отвернуться, чтобы не видеть, как Оскар уходит, умирая от холода и страха, протыкающих внутренности острыми льдинами.

Шулейман удержал его за запястье. Весьма неудобно держать, когда у тебя всего одна рука, а у него, вёрткого, ускользающего в очередном непонятном порыве сбежать, две. Оскар крепче сжал пальцы на его запястье, благо, вырывался Том хиленько, а то отличная получилась бы встреча после расставания – с дракой. Том вертел головой, избегая смотреть в глаза, жал подбородок к груди. Агония добралась до мозга, разъедая здравый смысл и способность быть последовательным.

- Но я должен сказать…

И в обратную сторону бросило. Том дёрнулся сильнее, почти смог вскочить с кровати. Пришлось его силой притянуть обратно и сгрести в охапку, в объятия, чтобы не рыпался. Оскар буквально кожей чувствовал, как прижатый к нему Том напрягся угловатым комком вздыбленных нервов.

- Говори.

- Ты мне рёбра сломаешь.

- Это утверждение, что я слишком сильно тебя сжимаю, - поинтересовался Шулейман, - или предположение, что я это сделаю?

- Предположение. Нет, уверенность, что ты это сделаешь, - глухо отозвался Том, втянув голову в плечи.

- Обещаю, что я ничего тебе не сломаю. Говори, и потом я тоже скажу тебе кое-что интересное. Обмен, договорились?

Оскар коснулся подбородка Тома, повернул его голову к себе. Какие же у него в страхе огромные глаза. С чего? Вечные тайны и загадки Тома. Интрига. Весело тебе, Оскар? Об этом он подумать не успевал, всё внимание захватило цепкое желание вытянуть из Тома информацию.

Том сглотнул, едва заметно кивнул. Оскар его не отпускал, на всякий случай, да и не сказать, что держать его в объятиях неприятно, весьма и весьма приятно.

- Я должен сказать… И тогда ты точно уйдёшь. Я…

Слова застревали в горле, царапали, воздуха не хватало и сердце надрывалось оборотами, отчаянно стремясь сорваться с сосудов в свободный последний танец. Том потупил глаза:

- Я хотел смерти Терри. Я много думал об этом, и мне не было стыдно.

Мысль – страх, ожидание – что рука Оскара, придерживающая его за подбородок, соскользнёт ниже и сожмётся на горле, больно сминая гортань. И это будет справедливо, таких, как он, нужно держать в закрытых заведениях и под лекарствами, его нельзя подпускать к нормальным людям, тем более к семье с маленьким ребёнком. Только очень страшно.

- Я знаю, - ломая все его ожидания, сказал Шулейман.

- Откуда? – Том изумлённо уставился на него.

- От тебя. Ещё до клиники ты мне как-то бросил, что вызовешь Джерри, и вы на пару избавитесь от Терри. Поэтому я тебя и предупредил о негативных последствиях, - преспокойно объяснил Оскар.

Том дважды хлопнул глазами. От удивления на грани шока слёзы высохли.

- После этого ты меня только неделю назад бросил? – проговорил Том. – Ты должен был на месте меня прибить и вон вышвырнуть.

Шулейман пожал плечами – может, и должен был – и сказал:

- Видимо, ты был слишком не в себе, чтобы запоминать, что говоришь.

- И чтобы понимать, что говорю, - самокритично добавил Том.

Вздохнул, покачал головой, закрыл ладонью глаза, обтёр лицо рукой.

- Я больше так не думаю, честно. Оскар, клянусь, я не желаю Терри зла. Но тебе лучше всё равно держаться от меня подальше, - у Тома опустились плечи. – Вдруг я передумаю, а Джерри… исполнит.

- Я знаю, что ты больше не думаешь. Если бы Терри оставался твоей главной проблемой, Джерри бы ничего не остановило.

Такова правда их симбиоза. Если в Джерри закладывается цель, то его ничего не остановит от убийства. Годами он может идти к цели, ждать, выслеживать, исхитряться, но жертву не спасёт ничто. То, что Джерри всего лишь поиграл на его, Оскара, нервах, служило самым достоверным доказательством того, что отношение Тома к Терри изменилось. У Джерри было множество возможностей избавиться от Терри, даже подстроить несчастный случай, но он ими не воспользовался, следовательно – не имел такой цели. И едва ли заимеет, поскольку Джерри знает Тома изнутри, глубже, чем он сам, и если бы где-то внутри Тома осталось жесточайшее, разрушающее его неприятие Терри, то со стороны Джерри было бы логично сыграть на опережение и решить проблему сейчас.

- Клянусь, я не желаю Терри смерти! – Том вскинулся на колени, схватил Оскара за здоровую руку. – Не желаю вреда!

Его швыряло от относительного спокойствия с уклоном в упадок до пика волны эмоций. От смиренно-разумного выбора «уходи, потому что тебе, вам так будет лучше», до… До желания, чтобы Оскар ему поверил, на большее он не замахивался, не надеялся, что будет что-то после этой встречи.

- Знаю, - повторил Шулейман. – Я тебе верю. Успокойся уже, - пресёк он порыв Тома продолжить убеждать, клясться, просить прощения и прочее.

Том послушно закрыл рот и сел на пятки, но напряжённо-беспокойный взгляд выдавал, что фонтанирующая нервозность его не покинула.

Нужно внушительнее.

- Успокойся, - Оскар смотрел в глаза. – Я тебя услышал, трагедии нет. Выдыхай. Моя очередь, ты помнишь, мы договаривались на обмен?

Том кивнул, и Шулейман сказал:

- За глупость твою я тебя прощаю. Я и сам не лучше, за мной тоже крупный косяк. Я не должен был так тебя бросать. Я же знаю, что ты лечишься, ты сам просил меня остаться, предупреждал о последствиях. Я должен был поддержать тебя до выписки, как собирался, а там бы разошлись каждый в свою сторону, если мне так невмоготу, а не посылать тебя сходу, это было низко. Но я пошёл на поводу сиюминутных эмоций и поплатился за это, будем считать, что справедливо.

Том некоторое время молчал после того, как Оскар закончил, и произнёс в ответ:

- Я бы не оценил, если бы ты был со мной из жалости.

- Не из жалости, а от того, что мы не чужие друг другу, мне на тебя не всё равно.

Том открыл рот и закрыл, опустил руки на бедра. - Мне все равно жаль, - он покачал головой. - Я всё испортил. Я два года боролся, был сильным несмотря ни на что, чтобы самому жить свою жизнь, и в одночасье сдался, позвал Джерри. Зато у меня теперь есть маникюр, - добавил Том, шутливо улыбнувшись, и поднял руки.

Нервное. Попытка разрядиться.

- О, Джерри не только это после себя оставил, - со значением и задором подхватил Шулейман. – Я думал, когда мне рассказать Терри правду о его папе, как, надо ли, этот вопрос меня заботил, поскольку и умалчивать-лгать не комильфо, тем более он мог как-то не от меня узнать, что убило бы его доверие ко мне, ведь правду своего происхождения ребёнок точно вправе знать, и как всё объяснить, чтобы не подпортить ему психику, всё же сложно у него с папой. Джерри избавил меня от данной дилеммы, он в первый же день рассказал Терри правду.

Глаза Тома расширились. Он ещё не все воспоминания Джерри просмотрел, потому слова Оскара стали для него новостью и шоком.

- Что? – выдохнул Том. – То есть Терри знает, что…? – он заторможенно указал на себя пальцем. – Терри знает, - дошло в полной мере.

И Том расхохотался, завалившись на бок. Это уже точно нервная реакция, но до истерики она не дотягивала, просто разрядка переживаний через заливистый смех. Потому что это же смешно! Настолько невероятно, неожиданно, страшно, шокирующе, что смешно. Сколько сил вложено в то, чтобы Терри не знал. Сколько тяжелейших переживаний прожил просто от того, что Терри есть и по крови относится к нему, но не знает об этом, у него есть родитель-Оскар. А Джерри просто взял и рассказал правду. Том даже впасть в ужас не мог, настолько это разрывало все шаблоны. Взрывало мозг.

Ребёнок, которого Том боялся из-за самого факта его существования, теперь знает, кто его папа. Занавес. Пускайте титры.

- У меня была примерно такая же реакция, - высказался Оскар, когда Том чуть успокоился. – Джерри всех переиграл, даже самого себя и при этом стал победителем. Я ж его выгнать после этого не мог, поскольку Терри бы расстроился, зараза, обеспечил себе неприкосновенность, - он усмехнулся. – Это были очень сложные дни.

Том сел, опираясь на руку, с лихорадочной улыбкой:

- Джерри… У меня нет слов. Вот этого я точно не хотел! – Том взмахнул рукой, потрясая пальцем. – Меня гнело то, что я знаю, что можно сказать, что Терри мой сын, я ни за что, никогда не хотел, чтобы он об этом узнал. Это кошмар! – и вновь смех.

Том закрыл ладонями лицо, потёр и вскинул голову:

- Подожди, - он нахмурился. – Терри теперь думает, что я его папа? Терри будет называть меня папой? – брови поползли вверх над расширяющимися глазами. – Что теперь будет…

- Если Джерри не солгал, то папой тебя Терри называть не будет, - вставил комментарий Шулейман. – Он сказал, что как-то обезопасил тебя. Посмотри, кстати, правда ли это, только ты имеешь доступ к его сознанию.

Том задумался, нахмурив брови, вглядываясь в не-свою память.

- Правда, - кивнул он.

И следом ещё одна правда…

- Джерри сказал, что Терри может называть меня дядей, - у Тома снова расширились глаза. – Вроде как я прихожусь ему дядей, потому что мы с Джерри вроде как братья-близнецы, но в одном теле. Дядя… Охренеть, - Том дёрнул головой и сложил ноги, взяв себя за ступни. – Я тяжело привыкал к тому, что буду дядей, когда Оили сказала, что ждёт ребёнка. Теперь я дважды дядя.

- И у тебя вторая младшая сестра подрастает, так что ты можешь стать дядей ещё как минимум раз, - подсказал Оскар.

- Не каркай, - буркнул Том, потешно надув губы, и стукнул его кулаком в плечо.

- Не хочешь своей сестре счастья материнства? – осведомился Шулейман.

- Не хочу быть дядей, - вздохнул Том. – Дети появляются слишком быстро, я не успеваю взрослеть и быть к этому готовым.

Но он был готов к тому, что в ближайшие годы у них с Оскаром появится общий ребёнок, сын Оскара. Он этого хотел. Том прикусил губу. А какая сейчас разница, что он думал, к чему готовился? Этого уже не будет. Сейчас нет уже даже их как пары. Слишком сильно надавил зубами, под ними выступила рубиновая капля крови. Том её слизнул, отвёл взгляд, вновь начиная нервничать из-за неловкой непонятности этой встречи. Что дальше? Дальше ничего, девяносто процентов вероятности на это.

«Но дядей быть лучше, чем отцом», - хотел добавить Том.

Но задумался – а лучше ли? Быть отцом Терри он не был готов и едва ли когда-нибудь будет, не складывалось, не срасталось. Но он хотел быть папой тому гипотетическому ребёнку, быть вторым родителем, не родным, но включённым на равных, поддержкой и опорой Оскара на пути родительства, тем, кто будет любить того малыша не меньше, а, наверное, и больше. Том промолчал, поскольку всё это очень сложно. И на данном этапе бессмысленно.

Шулейман, наблюдающий за его разгорающимся внутренним раздраем, плюнул на уместность, неуместность и всё остальное и исполнил желание последних дней. Провёл пальцами по внутренней стороне запястья Тома, правого, где татуировка. Как и думал – кожа нежнейшая, шёлковая. Том отвлёкся от своих мыслей и волнений, взглянул на Оскара исподволь, не поднимая головы.

- Тебе нравится, когда я такой, ухоженный? – спросил Том и сам же дал ответ в продолжении. – Понимаю, что тебе это нравится, ты привык к красивым, ухоженным людям, тебе нравится эстетичность. Я и не против бы, но раз схожу на тот же маникюр, потом забываю. Я не привык этого делать и приучить себя никак не получается. Духами я никогда не пользовался… Джерри купил, но ими я пользоваться не буду, - нахмурился и качнул головой. – Я сам хочу выбрать запах, а не брать то, что он подобрал.

Зачем он это говорит? Мы не вместе, но я всё равно думаю, насколько не соответствую…

- Не приучай себя к духам, мне нравится твой запах, то, что на тебе нет никаких парфюмерных ароматов, - сказал в ответ Оскар. – Насчёт остального – да, я привык, да, меня привлекает ухоженность, она всех привлекает, но я не могу однозначно сказать, что для меня это важно. Это твоё тело, следовательно, твой выбор, что с ним делать или не делать. Если мне принципиально иметь рядом с собой ухоженного по всем современным канонам человека, то я должен выбрать того, кто изначально такой, а не брать того, кому это несвойственно, и переделывать под себя. Или же, если хочу видеть тебя ухоженным – брать тебя и везти на необходимые процедуры, поскольку для тебя это не принципиальная позиция, что ты их не делаешь, а просто лень, нету в тебе привычки к «ритуалам красоты».

- Но тебе нравится? – повторил Том, исподлобья глядя на Оскара, ладонь которого лежала на его запястье.

- Больше мне нравится татуировка, - Шулейман кивнул на буквы, спрятанные под его рукой. – Я за неё зацепился взглядом и остро захотел тебя, на тот момент Джерри, потрогать. Мысль, что после всех процедур кожа у вас должна быть очень приятная на ощупь, пришла побочно.

Том дёрнул уголком рта. Слабенько, несмело, уголками губ улыбнулся и перевернул кисть, коснулся ладони Оскара кончиками пальцев. И отдёрнул руку, испугавшись понадеяться, обмануться. Ведь ничего не ясно. Кто они друг другу? Кем они будут друг другу завтра, будут ли? Оскар его бросил, на данный момент это оставалось последней характеристикой их отношений. Том немного отсел и спрятал под себя руки. На всякий случай, чтобы не искушаться.

Шулейман вытянул руку Тома, снова погладил по тонкой коже запястья, взял его кисть в ладонь и перевёл взгляд к его лицу. Что он понял за прошедшие дни? Много чего. Будет сложно, очень сложно, и, возможно, всё окажется зря. Возможно, они никогда не придут к его мечте; возможно, никогда не построят нормальных отношений, о которых сам Оскар, если уж быть честным, мало знал. Это истина, которую осознал – он ничему не может научить Тома, поскольку его самого никто не научил. У него перед глазами тоже не было примера. Поэтому единственное, что они могут – учиться вместе, на равных, а не фыркать и раздражаться на Тома, что он не знает, как надо, в то время как сам плавает в теме не меньше. Единственное, что у него есть – это оторванная от реальности идеальная картинка. Картинка, которая может никогда не сбыться. Но счастье – это не конечная цель, а путь. И если по пути ты счастлив, пусть даже никогда не достигнешь цели, нужно ли от него отказываться в пользу того, что окрестил более правильным? Такие осознания бесценны, поскольку каждый хотя бы раз слышал про пресловутые путь и цель, но каждый должен дойти до этого сам, чтобы понять по-настоящему.

Счастлив ли Оскар с Томом? Счастливее, чем без него. С ним чувство семьи было задолго до того, как начал задумываться о семье. Это не банальная компенсация, не то, что Том внедрился в его одиночество, дал то, что никто ему не давал, этим не исчерпать полноту отношения. Потому что, если бы исполнил свою мечту с кем-то другим, получил всё то, чего желал, и, если бы встретил оставленного в прошлом Тома, всё равно бы смотрел на него иначе, чем на весь остальной мир. И, если вспомнить, мечта появилась, поскольку был Том, без привязки к нему она не работала. Без него Шулеймана более чем устраивала жизнь вдвоём с Терри и роль родителя-одиночки, который и за отца, и за мать старается, и вообще за всех.

Оскар понял кое-что очень, очень важное. Том не плохой, не недалёкий и далее по списку, что вечно не может определиться. Он ещё не вырос, не оформился до конца как личность. Поэтому он боится, поэтому его штормит и швыряет из стороны в сторону. Требовать от Тома осознанных решений, твёрдых взглядов, ставить его перед серьёзным выбором – равноценно, что требовать того же самого от ребёнка. Сегодня ребёнок хочет петь, завтра лечить зверей, а послезавтра просто новую игрушку. Но Том старается, как может сам и при содействии психотерапии, к которой подходит очень ответственно. Том хочет быть нормальным, но не может стать им по щелчку, не его выбор быть таким, как есть. Тома нужно поддержать, помочь ему на пути, который все проходят к концу пубертата, а не ждать, что он уже всё знает и может, и раздражаться, что не применяет знания на практике и не оправдывает ожиданий. Не знает. Не может. Эта, казалось бы, очевидная вещь стала откровением. От ребёнка нельзя ждать, что он уже стоит на одном уровне с взрослым. Тома можно толкать, что Оскар всегда и делал – взрослые направляют детей. Конечно, у него педагогический подход к Тому суровый, лучше бы мягче, но иначе Оскар не умел. Да и не надо, верно, главное, не перегибать. Если Оскар готов к этому, если считает, что вывезет путь, который запросто может оказаться ко всему прочему неблагодарным и разочаровывающим – бери Тома и делай. Постарайся впредь не забывать, что тебе достался не готовый, взрослый партнёр, а заготовка.

И ещё одно, вытекающее из упоминания, что иначе он не умел – и меняться не хотел, если продолжить мысль. Почему-то все «расти-учись-меняйся» в их отношениях касались исключительно Тома, а он, Оскар, как есть, так и сойдёт, меняться он не хочет и не будет, тема желаемых изменений в нём ни разу не поднималась, по крайней мере, Том её не заводил. Да, в прошлом Оскар имел опыт изменений, некоторые из которых прижились, поскольку являлись естественными эволюционными изменениями его личности, но – он сам изменился, никто его не заставлял, кроме его собственных суждений. Да, сам он и намучился от своих изменений, но кто ему виноват, никто его не просил быть другим, и Тому от его изменений стало хуже. А Тома он вечно дёргает за локоть, Том вечно что-то должен – расти, меняться, быть лучше. Да, объективно, ему нужно расти и далее по списку. Но что, если он не хочет, если его устраивает то, какой он есть? Том имеет право ничего с собой не делать и никуда не тянуться. Нравится это Оскару – строят отношения, не нравится – отвалил и не терзаешь человека. Почему-то данная мысль никогда прежде не приходила в голову, как и то, что отношения – это дорога с двухсторонним движением, следовательно, меняться должны оба, если уж на то пошло. Вернее, до второй мысли дошёл не сегодня и не вчера, ходил же на психотерапию и парную запланировал – сюрпризом для Тома, - но благополучно проскочил этот этап сразу к расставанию.

- Прости меня.

- Ещё раз прощаю, - ответил Шулейман, - и давай уже с этим закончим, не то я тоже начну просить у тебя прощения, а ты плохо реагируешь.

Том тонко улыбнулся, разглядывая его лицо:

- Попробуй.

- Я прошу прощения за то, что повёл себя как эмоционально неуравновешенный мудак и бросил тебя в сложный, уязвимый период, - без проблем сказал Оскар.

Том прищурил глаза, вдумываясь чувствами в его слова, приноравливаясь, и покачал головой:

- Да, мне не нравится.

- О чём и речь, так что не провоцируй. Скажи лучше, это правда, что ты замышлял самоубийство?

Том опустил голову, чувствовал себя виноватым и за это тоже. Провёл пальцами вверх по запястью, где могли пролечь глубокие раны.

- Правда, - ответил Том. – Я думал об этом. Я слабак, да? – он поднял взгляд к Оскару.

- Ты дурак, - усмехнулся тот. – Никак не можешь усвоить простое, старейшее правило – не умирать на моей территории, а моя территория, как ты помнишь, вся Франция. Если понадобится, то и вся Европа.

- То есть мне, как больному животному, придётся уползти подальше, когда почувствую близость смерти? – неуклюже улыбнулся Том.

- Шутишь. Это хорошо, - Шулейман взял его руку и переплёл пальцы. – Люблю, когда ты шутишь.

Том вновь неуверенно улыбнулся и затем прикусил губу, потупил взгляд. Что дальше? Вопрос, который никак не задавался. Наверное, боялся задать, потому что боялся услышать ответ, что это разовая акция – навестил, проверил, вернулся ли он, не сошёл ли с ума окончательно и не продолжает ли вынашивать план убить себя, и домой, к своей нормальной, спокойной жизни. Хотя к чему бояться, если уверен, что завтра Оскара не увидит? Впервые неизвестность лучше определённости, пусть и очень нервно. Где его гордость? Оскар его бросил, послал, наговорил некрасивых слов, оставил в тот момент, когда Том так сильно в нём нуждался. Том умел быть гордым, но только искренни, что случалось за жизнь, кажется, всего раз, а сейчас не задумывался о гордости. Зачем изображать обиду, если её не чувствуешь? Зачем отбирать у себя то, что тебе нужно? Если это с вероятностью девяносто процентов и так уже тебе не принадлежит.

Да? Нет? Спросил себя Шулейман. А ведь выбор уже сделан. Родной – это больше, чем большинству людей даётся в жизни. Больше, чем похоть, любовь, желание быть вместе. Всё изменила навечно их случайная встреча. Первая. Вторая. И последняя, после которой уже не отвязаться. Потому что не хочется.

Том почти решился спросить, но Оскар, мягко сжав его руку в своей, опередил:

- Я буду рядом.

Том вскинул к нему удивлённо-вопросительный взгляд:

- Как кто? – спросил негромко.

- Как друг, - Шулейман пожал плечами. – Или как хрен знает кто, но буду, я тебя не брошу. Надеюсь, твоё желание видеть меня ещё в силе. Если же нет, то действуем по старой схеме – буду досаждать тебе своим присутствием до тех пор, пока ты не поймёшь, что его хочешь. Да-да, - он разжал пальцы и поднял руку, - не очень получается, что я сам решил и бросил тебя, теперь сам решил, что во что бы то ни стало буду рядом, но как есть.

Это мало вязалось с тем, что думал недавно – что меняться должны оба, и не надо мнить себя идеальным в своём нынешнем состоянии, а на деле снова «как есть», что подразумевает отказ как-либо с этим работать. Но Шулейман и не хотел этого менять. И не надо. Поскольку кто-то из них должен быть решительным и напористым.

Выслушав его, Том невесело улыбнулся:

- Неплохо тебе Джерри мозги промыл.

Оскар покачал головой:

- Джерри всего лишь ускорил неизбежное, - он говорил серьёзно и со спокойной уверенностью. – И, кстати, повлиял на меня не один Джерри, а в большей степени Терри. Терри просил за тебя, просил, чтобы я не расставался с тобой и привёл тебя обратно, поскольку, цитата, с тобой я счастлив.

- Это правда? – неподдельно, неверующе удивился Том.

- Я тоже удивился, - кивнул Шулейман, - но факт есть факт.

Том покачал головой, не сразу смог облечь эмоции в слова.

- Я в шоке. На месте Терри я бы «этого странного взрослого», каким он видел меня, не хотел видеть у себя дома и рядом с тобой. Чёрт, - Том нервно и неловко усмехнулся, - я опять чувствую себя хуже Терри. Я и так чувствую себя хуже по уму, по способностям, по везению, а теперь ещё и по моральным качествам. Не очень приятно во всём проигрывать маленькому ребёнку.

Такая же неловкая, как усмешка, улыбка. Том глубоко вдохнул, успокаивая взволнованный трепет внутри, и снова покачал головой:

- Терри хороший мальчик. Хорошо, что его воспитываешь ты, а я открещиваюсь от этой ответственности, он заслуживает хорошего отца, а не такого, как я, который сам ещё не вырос.

- Тот, кто сам ещё не вырос, может быть отличным компаньоном ребёнку, - возразил Шулейман, очень осторожно подбирая то, что говорит, чтобы не давить, и придвинулся, обнял Тома за спину. – Ты мог бы играть с Терри, поскольку тебе самому это интересно, рисовать…

- Мог бы, - также осторожно приглядываясь к своим возможностям, согласился Том. – Но давай не будем загадывать? – он взглянул на Оскара. – Ой, мы и так не загадываем, мы вроде как сейчас друзья.

Том помахал руками на Оскара, но по смыслу на себя, и отсел, разрывая тактильный контакт. Шулейман притянул его обратно и полноценно обнял, прижав к себе. Том протяжно втянул носом воздух, словно в пику сковывающему давлению на рёбра. В мозг проник запах – характерный пьяный парфюм, горячая кожа. Том практически касался кончиком носа шеи Оскара и неосознанно закрыл глаза. Его запах – запах дома, даже когда это был коньяк. Запах уюта. Запах безопасности. Родной. Хорошо. Правильно. Быть в его объятиях – это точно стоит того, чтобы не быть гордым. Даже если они всего лишь друзья.

Том едва не задремал в коконе тепла и его запаха, расслабился до костей.

- Оскар, - Том поднял голову, - ты бы хотел, чтобы Джерри остался с тобой?

Том не видел мыслей Джерри об уверенности, что Шулейман думал об этом, но чувствовал, оттого возник вопрос. Или от страха конкуренции, от того, что считал Джерри более лучшей версией себя во всем. Джерри и тут отличился – и партнёр подходящий, и с Терри общий язык сходу нашёл, и Оскару мог дать семью, и вообще он звезда.

- Я думал об этом, - честно ответил Шулейман. – Джерри соблазнил меня тем, какая у меня с ним могла получиться семья. Но это был бы суррогат. Фикция. Джерри бы играл роль, а я добровольно обманывался пустой оболочкой, за которой ничего не стоит. Подделок я не терплю, я люблю всё подлинное и эксклюзивное. Поэтому я не попросил Джерри остаться. Лучше уж у меня не будет семьи, чем жить в постановке, - он усмехнулся и переместил руку Тому на плечи.

- Да уж, я эксклюзив эксклюзивнее не придумаешь, - Том повернул голову, притёршись подбородком к плечу Оскара, прикрыл глаза и беззвучно вздохнул. – Тяжело тебе, что ты на себя взваливаешь такой груз, как я. Сейчас ты точно мог бы этого не делать, мне сложно понять, зачем тебе это, если мы не вместе в том смысле, всё, что ты выговорил мне той ночью, в принципе, правда.

- Тяжело мне было, когда на меня, двадцатичетырёхлетнего раздолбая, желающего исключительно кайфовать по жизни и больше ничего, повесили одного психически больного, нестабильного и просто бесячего пациента, - усмехнулся Шулейман и обнял Тома за плечи. – Но ничего, справился, даже вошёл во вкус.

Том снова поднял голову и чуть повернул, почти мазнув губами по щеке Оскара, и так хотелось этого касания. Но Том из рук вон плохо умел делать первый шаг, тем более когда понимал его неуместность. А неуместность очевидна. Мы друзья. Мы медленно сближаемся после того, как всё испортили, чтобы посмотреть, что там будет дальше. Шулейману тоже много чего хотелось. Для начала – спуститься ладонью по спине Тома, пересчитать пальцами позвонки, нырнуть под резинку штанов… Но сейчас не время и не место давать волю рукам и желаниям, легко продолжить с того момента, на котором остановились, как будто ничего не было, не расставались, сложно потом быть в отношениях с подорванным основанием. Трещину нужно поступательно зарастить, иначе вся конструкция не выдержит давления собственного веса.

- Давай уедим на несколько дней? – предложил Шулейман.

- Уедим? – Том посмотрел на него. – Куда? А зачем?

- Куда-нибудь. Устроим себе романтический мини-отпуск. Я не настаиваю… хотя нет, настаиваю. Хочу провести время с тобой вне клиники.

Том удивлённо и вопросительно изогнул брови:

- Романтический мини-отпуск? Но мы же…

- Знаю-знаю, - не дав ему договорить, усмехнулся Оскар. – Не очень последовательно с моей стороны, но когда я стараюсь действовать последовательно и правильно, то получается полная хрень. Так что почему нет? Неизвестно, как долго ещё продлится твоё лечение и, соответственно, нахождение здесь, я задолбался ждать и всё откладывать, считаю, эта смена обстановки не повредит, а скорее пойдёт на пользу.

- Втроём поедем? – Том и втроём был не особо против.

- Вдвоём, - Шулейман ни секунды не раздумывал. – Терри останется с Грегори. Может, папу приглашу, чтобы им обоим было веселее.

Том улыбнулся, просветлел лицом:

- Я согласен.

Пусть он не особо понимал, в чём смысл этой поездки и что в ней между ними будет происходить, но отказываться не видел ни единой причины.

- Отлично, - отозвался Оскар. – Но прежде у нас есть одно дело. Пойдём, - он отпустил Тома и встал с кровати.

- Куда?

- К мадам Фрей. Покажешься ей, скажешь, что Джерри честно свалил и что ты продолжишь терапию. Чёрт, забыл, - Шулейман развернулся от двери и тронул, останавливая за плечо Тома, следовавшего за ним. – Что ты мне тогда высказал, это тоже было справедливо. Я над этим работаю, не над всем, но всё же. Я тоже прохожу психотерапию с мадам Фрей. Проходил, - уточнил он, - и намерен продолжать, с ней я уже договорился. Дальше, когда ты пройдёшь личную терапию, я запланировал нам парную психотерапию – хотел сюрприз тебе сделать, поэтому не говорил и о том, что сам хожу к ней, но что уж теперь, обойдёмся без сюрприза, тем более что последний мой сюрприз тебя сюда и привёл.

Не сказать, что Том обрадовался откровению Оскара, по большей части он был удивлён. И это ещё одно, что делалось в обход его, и предполагалось, что он потом будет поставлен перед фактом. По затянувшейся паузе Шулейман предположил, что испортил момент примирения.

- Мне нужно было молчать? – приподняв брови, осведомился Оскар.

- Нет, - Том покачал головой. – Хорошо, что ты сказал, и здорово, что ты ходишь на психотерапию, если ты этого хочешь. Но больше не делай так, пожалуйста, хорошо? Я хочу знать о том, что меня касается. И о том, что происходит в твоей жизни. Не надо ограждать меня от информации, какой бы ни была причина. Я первые четырнадцать лет был ограждён, мне хватило.

Том не обиделся, не предъявлял претензий, просто вдумчиво объяснил. Шулейман кивнул:

- Окей. Не буду обещать, что исправлюсь, но я постараюсь.

Том перемялся на месте и обратился к нему:

- Оскар, почему ты сейчас рассказал мне о психотерапии?

Оскар пожал плечами:

- Потому что лучше поздно, чем слишком поздно.

- Оскар, ты это серьёзно насчёт парной психотерапии? – спросил Том уже в коридоре, пристроившись в шаг к Шулейману.

- Да, а что, похоже на шутку? – Оскар пытливо взглянул на него.

- Не знаю. Сложно поверить, что ты, я… мы… Представить сложно.

В ответ на словосочетание «парная психотерапия» Тому виделись картинки из фильмов, где уставшая друг от друга парочка средних лет сидят на диване у психотерапевта и жалуются друг на друга. Перенос этого на них с Оскаром ощущался странным. И смешным. Том не сдержался и прыснул смехом.

- Что смешного? – поинтересовался Шулейман.

- Парная психотерапия, - широко, смешливо улыбаясь, ответил Том. – Не могу я нас там представить, особенно тебя не могу, туда же ходят люди, которые признают, что у них проблемы в отношениях, и долго, муторно решают их со специалистом. Чаще всего один из пары решает, что им нужна помощь, а второй сидит, как мебель, и не горит желанием во всём этом участвовать. Так в фильмах показывают. Мы совсем не похожи на те пары, которых изображают клиентами психотерапевта.

- В фильмах много чего показывают, ты же не веришь, что где-то есть затерянный остров, населённый динозаврами? И да, у нас проблемы – у тебя проблемы, у меня проблемы, и нам нужна помощь, чтобы научить более здорово жить с проблемами друг друга и их не усугублять. – Шулейман выдержал паузу и, через прищур глядя на Тома, с ухмылкой добавил: - Уже хочешь от меня сбежать? Ты ж не любишь, когда я признаю, что не совершенен.

Том улыбнулся губами, опустив голову, мельком взглянул на Оскара и пихнул его боком в качестве реакции на справедливый подкол. Потом остановил Оскара.

- Можно? – спросил Том, протянув руки.

И обнял Оскара, сначала бережно, несмело, затем крепко, прижавшись, стиснув в кулаках ткань рубашки на его спине. С кричащим, зажатым в тисках рёберной клетки пульсирующим чувством.

- Я никуда не хочу от тебя сбегать, - сказал Том, получилось, что на ухо и отчего-то полушёпотом, очень интимно. – Не хочу. Я тоже был неправ. Я не должен был говорить о том, что ни в чём не уверен, что, возможно, мы не будем вместе. Один раз предупредить – это хорошо, надеюсь, я не ошибаюсь. Но постоянно это повторять – неправильно, я не подумал о том, что это может быть тебе неприятно.

- Это настолько сахарно, что я чувствую себя героем мелодрамы, - усмехнулся Шулейман, приобняв Тома за лопатки, и отстранил его от себя.

Том хотел ещё что-то сказать, но Оскар приложил палец к его губам:

- Хватит мелодрамы, у нас будет достаточно времени, чтобы всё обсудить, давай дозировать душещипательные беседы.

Том накрыл его руку ладонью и не отпустил, сказал, упёршись в тему:

- Оскар, большая часть того, что ты тогда говорил, правда. Раз тебя так резко взорвало, значит, тебя это по-настоящему достало. Что?

- Хочешь узнать, почему я тебя бросил?

- Да.

Шулейман усмехнулся, поведя подбородком, и ответил:

- Обычно говорят: «Я буду отвечать только в присутствии адвоката», но я скажу – я буду отвечать только в присутствии мадам Фрей. Договорились? – он протянул Тому руку в знакомом до боли, через годы жесте.

Том соглашаться не спешил:

- Зачем нам мадам Фрей?

- Затем, что такими темпами мы до неё не дойдём, - убедительно отозвался Оскар, - а так и тебя ей покажем, и попробуем беседу под присмотром специалиста, что не даст нам уйти в бестолковые дебри. Моё любимое два в одном, - он усмехнулся и кивнул Тому. – Давай руку.

Том чуть, не обнажая зубов улыбнулся и пожал ему руку, затем провёл кончиками пальцев по гипсу:

- Долго ещё тебе с ним ходить?

- Месяца два, возможно, даже три. Было бы меньше, но я недавно нагрузил руку, чего делать нельзя.

Том нахмурился:

- Разве лучевая кость не быстро срастается?

- Быстро. Но у меня и локтевой сустав сломан. Но я никогда не болел, здоровье у меня железное, надеюсь, оно распространится и на ускоренное сращивание костей, - Оскар усмехнулся.

- Прости, - Том вновь коснулся его гипса кончиками пальцев.

- Хорошо, что ты шею не сломал, - сказал в ответ Шулейман и подтолкнул Тома касанием к спине. – Пойдём.

За ними увязался Малыш, проскользнувший в незакрытую Томом дверь. Том пытался его убедить, что он должен вернуться, подождать в палате, они недолго будут отсутствовать, но пёс сел и с невыносимо печальной мордой взирал на хозяина, отказываясь слушаться.

- Возьмём его с собой? – Том, наклонившийся к Малышу, обернулся к Оскару. – Малыш несколько дней провёл без меня, ему было одиноко, и он боится снова остаться один.

- У нас есть выбор? – риторически вопросил в ответ Шулейман. – Воспитал ты его не особо, а силой отвести его в палату даже я не факт, что смогу. Пусть идёт.

Малыш первым проскочил в кабинет, когда Шулейман открыл дверь, и запрыгнул в кресло у стола доктора Фрей, радостно вывалив язык. Это место ему явно понравилось. Скользнув взглядом по псу, мадам Фрей сказала:

- Я не поклонница собак, тем более таких больших.

- Извините, - Том подошёл и, виновато улыбнувшись психотерапевтке, всей пятернёй почесал Малышу холку. – Он добрый и спокойный, не бойтесь.

- Я не боюсь, - ответила мадам Фрей и остановила на Томе выжидающий взгляд.

Что перед ней Том, а не Джерри, она и сама видела, но ждала подтверждений от него самого.

- Как и обещал – привёл вам Тома, - вместо Тома вступил Шулейман и тоже подошёл к столу.

- Рада тебя видеть, Том, - кивнула Тома доктор Фрей. – Но, пожалуйста, убери свою собаку с кресла, это шерсть, слюна, и у других пациентов может быть аллергия, мне бы не хотелось закрывать кабинет на обработку.

- Конечно. Малыш, слезай.

Том потянул пса за ошейник, но тот упёрся всей своей стокилограммовой массой и всем своим видом выражал дзен – меня ничего не трогает.

- Малыш, ну.

Том обхватил пса и попытался приподнять, чтобы стащить на пол. Его остановил Шулейман:

- Мечтаешь о грыже? Эта пушистая корова весит едва не в два раза больше тебя.

Отогнав Тома, Оскар сам взялся согнать собаку, сначала волевым словом и движением руки в воздухе, чему Малыш также не повиновался, затем физическим воздействием. Удивив прежде всего Тома, Малыш огрызнулся предупреждающим пугающим рыком и клацнув мощными челюстями около руки Шулеймана, которой тот его тревожил. Руку Оскар отдёрнул, осуждающе посмотрел на Тома:

- Добрый, говоришь?

- Пусть сидит, - мадам Фрей подняла ладонь, останавливая начинающийся цирк, и сложила руки на столе. – Вы хотели чего-то помимо того, чтобы сообщить мне о возвращении Тома?

- Да, - кивнул Том. – Я хочу извиниться, что не приходил к вам и не предупреждал, что не приду. Извините.

Мадам Фрей приняла извинения:

- Всё в порядке, Том, я на тебя не в обиде. Но мне приятно, что ты не считаешь такое поведение нормой. Итак, - она посмотрела по очереди на обоих посетителей, - у меня есть пятнадцать минут свободного времени до следующего пациента, если вы хотите о чём-то поговорить, я могу посвятить его вам.

- Отлично, - отозвался Оскар и присел на подлокотник кресла. – Во-первых, я рассказал Тому и о своей терапии, и о запланированной парной. Во-вторых, завтра-послезавтра Том к вам не придёт, я забираю его на пару дней.

- Спасибо, что предупредили, - доктор Фрей слегка кивнула и перевела взгляд к Тому. – Том, ты согласен уехать?

- Похоже, что я его принуждаю? – перехватил слово Шулейман.

- Я этого не знаю, потому и спрашиваю, - мадам Фрей, как и всегда, оставалась невозмутима.

Том взглянул на Оскара и ответил психотерапевтке:

- Я согласен уехать, Оскар меня спросил. Это может повредить моему лечению? – он тревожно нахмурился.

- Я не знаю, чем вы будете заниматься вне стен клиники, поэтому не могу ответить. Если вы оба считаете, что вам нужен перерыв, я не стану вас отговаривать. Но возвращайтесь, Том, ты делаешь успехи.

- Правда? – Том удивлённо улыбнулся.

- Ты считаешь иначе? – вопросом на вопрос ответила доктор Фрей.

Том задумался, сев на свободный подлокотник, и сказал:

- Да, наверное, у меня есть прогресс, я тоже так думаю, я это замечал, и я хочу продолжить лечение и пройти его до конца, я обязательно вернусь. Но… - Том облизнул губы и, отведя взгляд, почесал висок. – Но я думал, что буду здесь месяц, полтора, а я в клинике уже почти три месяца и не знаю, на сколько ещё затянется моё лечение. Чтобы не торопиться закончить, мне нужен перерыв, я этого хочу. Я бы сам не подумал, но Оскар предложил, и сейчас я думаю, что это хорошая идея.

Закончив, Том положил ладони на колени и повернул голову к Оскару. Тот ничего не захотел добавить, и Том, подождав, напомнил ему:

- Оскар, ты обещал.

- Что? Ах да. Я обещал Тому ответить, почему я его бросил, - Шулейман ввёл мадам Фрей в курс дела. – Отвечаю. Я не хотел быть брошенным тобой, снова брошенным, поэтому бросил тебя первым. Всё, что я высказал тебе в качестве причин-претензий правда, но обычно они меня не заботят вовсе или не критично заботят, я приплёл это, так сказать, для красного словца, чтобы разом выговориться, посильнее тебя задеть, и чтобы точно не было пути назад.

- Бросил меня, чтобы я тебя не бросил? – переспросил Том.

Логичное действие на опережение ему таковым не казалось.

- Нарциссам свойственно подобное поведение, - произнесла мадам Фрей и, поймав непонимающий взгляд Тома, пояснила: - У Оскара нарциссическое расстройство личности.

- Так что не один ты с проблемами с башкой, - усмехнулся Оскар. – Может, с этим знанием тебе будет легче.

Дождавшись, когда Том снова обратит на неё внимание, доктор Фрей продолжила:

- Людям с нарциссическим расстройством личности необходимо быть исключительными, они не выносят отвержения и в случае такой угрозы могут рвать отношения на опережение, чтобы защитить себя от чувства брошенности и остаться в своих глазах «тем, кого никто не отвергнет».

Безопаснее было бы на том закончить, но Лиза рискнула сказать больше:

- Также нарциссам свойственно завоевательство, они добиваются тех, кто не отвечают им взаимностью сразу, не проявляют интереса, но так как нарциссы боятся привязанности, не умеют в ней жить из-за травм детства, они обрывают отношения или всячески портят их, провоцируя разлад и последующий разрыв. По причине глубинного нарушения привязанностей и страха перед привязанностью нарциссы склонны выбирать себе в партнёры тех, с кем заведомо не может ничего получиться.

Том изумлённо, расширенными глазами посмотрел на Оскара. Он как раз тот, с кем «не получится ничего нормального», бракованный экземпляр с кучей проблем, что вгоняло в шок осознания, что, оказывается, у них обоих всё очень непросто. И, быть может, у Оскара нет никакой любви, а это на самом деле… как сказала доктор Фрей? Желание завоевать (Оскар ведь сам любил подчёркивать, что Том единственный, кто не бросился в его объятия сразу и с визгами счастья). Тяга к тому, с кем ничего не получится.

- Превью парной психотерапии окончено, - Шулейман поднял руку, останавливая разбор себя, и повернулся к Тому, по лицу которого понимал, о чём он подумал. – Об этом мы поговорим позже, когда придёт время. А пока ты разбирайся со своими демонами, я со своими, и голову себе лишними мыслями не засоряй. Пойдём, - он встал и взглянул на доктора Фрей. - Спасибо, мадам, но в следующий раз не начинайте препарировать меня без предупреждения.

- Я лишь сообщила то, что уже известно. Прощу прощения, если сделала это не вовремя. Пожалуйста, - мадам Фрей раскрыла блокнот, - скажите, когда вы намерены вернуться.

- Уедем на три дня завтра. Соответственно, в пятницу Том уже будет здесь.

Пятнадцать минут как раз подходили к концу, они уложились. Уводить Малыша ухищрениями не пришлось, когда Том встал, пёс сам спрыгнул с кресла и последовал за любимым хозяином.

- Оскар, это правда? – завёл Том нежеланный разговор на непонятную и оттого страшащую тему. – То, что сказала доктор Фрей?

- Правда. У меня нарциссическое расстройство личности.

- А остальное? – осторожно спросил Том. – Что, если и остальное правда? Если ты со мной только потому, что со мной никогда нельзя быть до конца уверенным, что ты меня покорил, и что нормальных отношений со мной не получится?

Это ведь переложенная на научный язык истина, до которой Том и своим умом дошёл чуть менее года назад. Оскару очень нужно то, чего он не может получить. Что, если этими умными словами из уст доктора Фрей всё и объясняется, и всё, что между ними, не имеет ценности. Компенсация. Издержки расстройства. Том сам ведь так многое-многое объяснял и оправдывал своим расстройством, своими психическими проблемами, а когда коснулось, что у другого человека, самого близкого, может быть то же самое, стало непонятно и страшно, и не хочется верить, но тихо-тихо, без яркого отрицания.

- Я не знаю, насколько это может быть правдой, - остановившись, ответил Шулейман. Том тоже остановился. – Но я знаю, что люблю тебя, это больше, чем можно объяснить психотерапевтическими теориями, и я хочу быть с тобой не потому, что с тобой вечная интрига, мой ли ты или завтра ускользнёшь, наоборот, я не хочу, чтобы ты убегал. Поэтому я пошёл в терапию и хочу в парную. Я хочу научиться. Ты со мной? – он подал Тому руку.

Том вложил руку в его ладонь, ощущая этот момент очередного, второго только за этот день рукопожатия совершенно иным, не азартным договором, не требованием согласиться, которому уступил, а мягким, чувственным, пронизанным большим смыслом. Они оба психически кривые и с такими же способностями строить отношения. Но они хотят быть вместе и хотят бороться. Оба.

Прежде чем уйти часом позже, Шулейман сказал, что заедет за Томом завтра к полудню. С одной стороны, хотелось задержаться, провести с Томом хотя бы полдня, тем более что испытывал определённые опасения за состояние Тома и устойчивость его душевного равновесия. С другой стороны, у них впереди целых три дня наедине, пусть сегодня Том отдохнёт, с мадам Фрей поговорит, как раз его время ещё не прошло, а Оскару в преддверии отлучки нужно побыть с Терри и договориться с папой.

***

Беседа с доктором Фрей вышла поверхностной, Том не хотел углубляться в тяжёлые темы перед отъездом, и психотерапевтка его поддержала. Просто поговорили об уже не актуальном расставании, о чувствах Тома, его тревогах, ожиданиях.

Следующим утром Том долго не мог собраться, потому что, по его мнению, у него не было ничего подходящего для приличного выхода на улицу, только удобная, непримечательная одежда. Хоть обувь благодаря Джерри имелась, он обратно в клинику приехал не в тапках. Но, поскольку собираться начал заранее, к назначенному часу был готов и с небольшой сумкой, в которую лишь бельё сменное да любимые игрушки Малыша и сложил, спустился на крыльцо клиники. Малыш шествовал с ним. О нём Том договорился с Оскаром, что они возьмут Малыша с собой, потому что он и так насиделся один, с меняющимися чужими людьми, которые не проводили с ним достаточно времени, не хотелось, чтобы он снова скучал и грустил.

Шулейман моргнул фарами, что лишнее, поскольку кричаще-яркий суперкар сам по себе привлекает внимание и крайне узнаваем. Но Том искренне улыбнулся, потому что это приятно. Хлопнув дверцей, Оскар вышел из машины и зашёл на территорию клиники, Том пошёл ему навстречу, сжимая в ладони ручку закинутой на плечо сумки, но не слишком нервно.

- Готов? – поинтересовался Шулейман, обведя Тома взглядом.

Том кивнул.

- Я Космоса с собой взял, - сказал Оскар, повернув обратно к машине, - чтобы они друг друга развлекали, и твой Малыш не отнимал твоё внимание.

- Я вижу, - Том вновь улыбнулся, глядя на припавшего к стеклу королевского пса.

Космос узнал, учуял маленького друга, который давно его перерос. Малыш тоже узнал, что читалось в напряжении мощного тела, готового броситься туда, вперёд, и направленном в одну точку взгляде. Как только его запустили в салон, Малыш принялся радостно облизывать морду Космоса, за что получил лапой по носу. Космос, хоть и значительно проигрывал Малышу по всем физическим параметрам, не позволял «щенку» забывать, кто тут старший, и безобразничать. Он его воспитывал и оберегал по-настоящему мелким, пусть и совсем недолго, и время ничего не меняло. Малыш не разозлился, наоборот, тихо, приязненно проскулил, признавая вожака, и ткнулся мордой ему в грудь.

- Насчёт Космоса я уверен, что он будет вести себя спокойно и не провоцировать аварийные ситуации, - глянув назад, где сидели собаки, сказал Шулейман. – Надеюсь, Малыш тоже не полезет мне под руку. Я думал посадить его в детское кресло, чтоб наверняка, но твоя корова туда не влезет, - он усмехнулся.

- Зачем тебе детское кресло? – Том непонимающе посмотрел на него.

- Подсказываю – детское кресло, ребёнок… Видишь связь?

- Да, я знаю, что в детских креслах возят детей, но они ведь для совсем маленьких. Оскар, у тебя что, есть ещё один ребёнок? – Тома ударило шокирующим предположением, округлив глаза. – У тебя он скоро появится?

Не успев далеко отъехать от клиники, Шулейман остановил машину, вышел, открыл багажник, достал оттуда детское кресло и продемонстрировал Тому:

- Похоже, что оно для младенца? – поинтересовался он резонно.

Том тоже вышел, встал рядом и задумчиво провёл по краю кресла, явно предназначенного не для совсем несознательного малыша.

- Нет, - ответил Том и поднял глаза к Оскару, качнул головой. – Но я всё равно не понимаю, зачем тебе кресло? Терри уже почти шесть, зачем возить его в кресле?

- Затем, что так положено, - сказал Шулейман, вернувшись за руль, и пристегнул ремень. – По Правилам Дорожного Движения во Франции детей необходимо перевозить в специальных креслах до десятилетнего возраста.

- По правилам? – переспросил Том, хлопая ресницами. – Ты следуешь им?

- Когда в машине Терри, я следую всем правилам дорожного движения.

- Ого, - выразил Том своё удивление и тонко улыбнулся. – Ты вправду совсем другой с ним.

На эту разницу подхода Том не обижался, потому что Оскар и его уже давным-давно не подвергал риску намеренно, и Оскар достаточно профессионально водил, чтобы на любой скорости чувствовать себя с ним в безопасности.

- Куда мы летим? – спросил Том на полпути к аэропорту.

- Сюрприз, - ухмыльнулся Шулейман.

- С некоторых пор я не люблю сюрпризы.

- Справедливо, - Оскар усмехнулся, с прищуром глянул на Тома. – Камень в мой огород засчитан. Ладно, мы летим в Испанию, на юг.

- На юг, в смысле на юг относительно того, где мы сейчас, или на юг Испании, - уточнил Том, которого и без конкретики пункт назначения воодушевлял.

Испанию он любил всегда, в любое время года, в любом настроении и без оглядки на регион.

- На юг Испании, - ответил Шулейман, - в Андалусию. Устраивает такой вариант?

Том любил всю Испанию – факт, но, пусть Валенсия, откуда родом его семья и где она сейчас проживала, вне конкуренции, просто навсегда в сердце, особенной любовью Том проникся и к Андалусии, буквальному краю Европы. Том восторженно, радостно через край запищал, захлопав в ладоши, и порывисто обнял Оскара. Шулейман сбросил скорость, чтобы выражение Томом радости не обернулось аварией. Том чуть отстранился, и они оказались лицом к лицу, столкнулся взглядом с Оскаром. Хотел поцеловать, это желание – порыв – как продолжение сияющей внутри благодарности. Поднялось от солнечного сплетения, прошло по горлу, покалывающим теплом ожидания контакта осело на приоткрытых губах. Но… уместно ли? Кто они? Друзья? Больше? Как раньше? Том так и не понял, и он никогда не умел проявлять инициативу, если имел неуверенность хоть в чём-то. Свернув из крайней полосы к обочине, Шулейман отпустил руль, корпусом повернулся к Тому и, сократив считанные сантиметры расстояния, преодолеть которые Тому не хватало смелости, поцеловал. Не невинно на пробу. Сразу по-взрослому, глубоко и с толком, не с животной страстью, но с серьёзным чувством. Том пропустил момент, когда прикрыл глаза и приоткрыл рот, впуская и отвечая на каждое движение, потому что это случилось мгновенно. Мгновенный отклик на то, чего хотел и на что не решался. Сначала несмело, лишь чуть касаясь языком языка Оскара, потом крепко прижавшись, сплетаясь. Это до основания правильно – принимать поцелуи Оскара, целовать его. Так ощущал.

Хорошо, что Оскар оборвал поцелуй и повёл дальше, потому что Том совершенно не знал, когда его нужно закончить и с удовольствием бы не заканчивал. Тоже откинувшись на спинку своего кресло, Том кончиками пальцев коснулся влажных, распалённых губ, исподволь бросил на Оскара смущённо-горящий взгляд.

Полтора часа в небе, и они приземлились в аэропорту Sevilla, ближайшем к древнему городу Уэльва, который Шулейман выбрал для совместного мини-отпуска. Дальше девяносто с небольшим километров на машине, и уже в пути, наблюдая виды из окна, Том попал под волну ширящего душу восторга от этой поездки. Нестись на машине по шикарному солнечному югу любимой страны, вдоль океана – это на сто процентов похоже на мечту многих людей, что для Тома реальность. Для него очень многое давно реальность – «летающая» Феррари, в которой он почётный пассажир, путешествия в любые точки мира, лучшие курорты.

Номер в отеле тоже восхитительный – как иначе? Просторный, светлый, с огромными окнами и лёгкими, белыми, полупрозрачными занавесками, что колыхал ветерок, несущий ароматы атлантической соли, разогретого на солнце камня города и розмарина.

- Нужно было плавки взять, - с неглубокой досадой вздохнул Том, отвернувшись от окна. – Здесь же океан.

- Пошли купим.

Шулейман не смог нагуглить ни одного бутика известных ему брендов. Затерянная на юге Уэльва, куда и туристы не очень активно доезжали, это вам не избалованное деньгами и славой Лазурное побережье. Бутиков привычного Шулейману уровня здесь попросту не было. Но куда менее притязательного Тома это ничуть не смущало, и он затащил Оскара в первый попавшийся магазин одежды. Попытался затащить, а зашли они только в более-менее приличное место, порог которого Оскар согласился переступить.

- Надо было мне купить тебе плавки, - сказал Шулейман, разглядывая ассортимент, который на самом деле вовсе не плох, но не Dior.

- Оскар, я после развода на улице спал и в секонд-хендах одевался, - беспечно отозвался Том. – А это фирменный магазин с недешёвой одеждой.

- Не знаю я такого бренда, - скептически подметил Оскар. – Ладно, пусть так. Хотя можно съездить в ближайший большой город. Какой ближний? Лиссабон.

- Ты не шутишь? – Том неверующе улыбнулся.

Конечно, Оскар не шутил. Для него это ерунда, обычное дело. Том мотнул головой:

- Чёрт, это жутко глупо. Но я не могу отказаться от такого приключения как поездка в другую страну ради плавок.

- Значит, договорились. Сейчас предупрежу экипаж, - Шулейман заговорщически подмигнул Тому и вытянул из кармана телефон.

Невероятная блажь. Сумасшествие. Снова сидя в самолёте, Том охреневал от происходящего, даже для него, много лет знакомого с миром Оскара, что очень отличается от мира обычных людей, это было слишком.

- Расслабься, - сказал ему Оскар. – Я раньше постоянно летал на шоппинг, в клубы, мои друзья-подруги до сих пор так делает.

Где в португальской столице искать «тяжёлый люкс», Шулейман знал и без обращения к интернету. Avenida da Liberdade, проспект Свободы – пеший бульвар протяжённостью более километра, вдоль которого расположились бутики брендов с мировым именем. Лиссабон Тому приглянулся, ещё больше приглянулась необходимость передвигаться пешком, что ему всегда в радость, он вертел головой, спотыкаясь взглядом о лощённые вывески: «Gucci», «Prada», «Luis Vuitton»… Начали с Луи, но там Том ничего себе не насмотрел. Ряд брендов не были представлены отдельными бутиками, но их одежда и аксессуары продавались в мультибрендовом бутике, там и «Chloe», и «Bottega Veneta», и «Valentino», и «Fendi», и «Ellie Saab», и прочие-прочие.

- Я с ними работал, - Том тыкал пальцем, видя знакомые названия. – И с ними… Ого, - он в удивлении нахмурился, - получается, я работал со многими мировыми брендами.

- Ага, а всё ещё думаешь, что одуванчик, который ничего собой не представляет, - Оскар усмехнулся и приобнял его за плечи.

- Конечно, Джерри далеко впереди по количеству заключённых контрактов, но и я вроде ничего, - улыбнулся Том и после вздохнул. – Жаль, что не получилось отработать все договорённости, а с Yves Saint Laurent вообще дерьмово вышло.

Очень дерьмово. Попытка изнасилования, задержание по клевете и наказание, которое он до сих пор не отбыл до конца…

- Оскар, когда закончу лечение, я должен буду вернуться к исправительным работам? – спросил Том.

Оскар покачал головой:

- Забудь об этом, ты больше ничего не должен. Я тогда поступил неправильно, что заставил тебя идти убирать улицы.

Том тонко улыбнулся и совсем слегка пихнул его локтем:

- Это могло сработать, если бы ты отправил меня работать раньше.

За разговорами не забывали и о том, зачем они сюда пришли. Том рассматривал варианты от разных брендов, слабо представляя, что вообще ищет, какие плавки хочет. Плавки и плавки, главное, чтобы не фасона «классические плавки», в таких он на пляж не выйдет, постесняется.

- Как тебе эти?

Оскар предложил плавки-шорты длиной до середины бедра, белые, с минимальным геометрическим рисунком из жёлтых прямых пересекающихся линий.

- Мне нравится.

Том ничего не примерял, только прикладывал к себе, как поступил и с этими плавками. Смотрелись они хорошо и по размеру подходят. Среди прочего в категорию «аксессуары» входили и ювелирные изделия. Том остановился у стеклянной витрины, разглядывая кольца, особенно одно.

- Какое красивое.

Шулейман щёлкнул пальцами и жестом указал консультантке показать приглянувшееся Тому кольцо. Оно, к сожалению Тома, оказалось велико.

- У нас есть и другие размеры, - поспешила сообщить консультантка.

Второе село идеально. Том вытянул руку, разглядывая, как смотрится кольцо. Смотрелось оно отлично. От Gucci, из жёлтого и розового золота, украшенное драгоценными самоцветами четырёх цветов, создающих, по видению Тома, «весёлый летний рисунок». Настроение кольца Тома и привлекло.

- Берём, - утвердил Оскар, прежде чем любующийся Том успел что-то сказать.

Когда пришло время рассчитываться, Том понял, что платить ему нечем. Это уже превращалось в дурную традицию – каждый раз, когда он куда-то шёл с Оскаром и мог бы заплатить хотя бы за себя, денег при себе он не имел. Так и сейчас, Джерри привёз его бумажник с картами и некоторой суммой наличных – на всякий случай – в клинику, но Том его благополучно там и оставил. Можно было подумать, что он это специально делает, если бы Том сам не понимал, что причина его забывчивости в том, что он с юных лет привык, что рядом с Оскаром не нужно думать о деньгах. Привычка не думать закрепилась давно и прочно.

Шулейман и не думал, что Том сам может расплатиться. Он его сюда привёл, следовательно, он и покупает. Оплатив покупки, Оскар передал их Тому. Кольцо Том сразу, не отходя от кассы, и надел, сорвав бирку.

- Оскар, нам нужно вернуться к какому-то определённому времени? – спросил Том на улице.

Шулейман усмехнулся:

- Прелесть личного самолёта в отсутствии навязанного расписания рейсов.

- А Малыш и Космос?

- У них отдельный номер и две зооняньки.

- Пошли на пляж? – загорелся Том, схватив Оскара за руку. – Поплаваем здесь, здесь же тоже океан, потом обратно.

Через повторный заход в бутик за плавками Оскару они отправились на пляж, который находился не Лиссабоне, до добраться до него на машине не составляло никакого труда. До любого из пляжей Лиссабонской Ривьеры. Поехали в Эшторил, город фешенебельных курортов, что в тридцати километрах западнее столице.

На пляже Том, переодевшийся уже в плавки, сразу рванул к океану, но его затормозил Оскар, поймав за руку:

- Куда? А крем? Твою скандинавскую бледность нужно защищать от солнца.

- Зачем? – искренне удивился Том. – Уже дело к вечеру, солнце неактивное.

- Затем, что ультрафиолет к вечеру не исчезает.

Внутренне Том не разделил убеждённости Оскара, что пребывание на пляже всегда требует защиты от солнца – он любой защитой пренебрегал, если вовремя не одёргивать, но послушался и сел на шезлонг Оскара. Выдавив крема Тому на плечи, Шулейман начал размазывать его по коже, намазал и спину. Потом руки, грудь, живот, хотя спереди Том точно мог намазаться самостоятельно, но Том не предпринимал попыток этого сделать и смирно сидел, принимая уход за собой, а Оскару было несложно, это уже его привычка – ухаживать за Томом, как за не совсем взрослым и не совсем дееспособным.

Оскар мазнул пальцами под поясом плавок, и Тома пробило горячащими ощущениями, вызвав сбой дыхания. Не вовремя, не к месту. Мысли затолкались путанно, Том прикусил губу.

- Оскар, у меня там чувствительное место, - смущённо выговорил Том, интуитивно уклоняясь от его руки.

- Скажи лучше, где у тебя нечувствительное место, - усмехнулся Шулейман и провёл пальцами Тому под пупком.

Том дёрнулся, буркнул что-то из разряда «не надо так делать». Пришёл черёд ног. Тома так и не посетила мысль, что продолжить мазаться кремом можно самостоятельно, а зря. Размазывающие прикосновения до колен не вызывали особенных ощущений, но выше, когда Оскар перешёл к его бёдрам, особенно по внутренней стороне выше и выше… Без спешки, изнуряюще. Том сжимал губы, дёргая желваками, не смотрел на Оскара, стараясь держаться как ни в чём не бывало – и не чувствовать. Абстрагироваться получалось откровенно никак. Подтверждением его полного провала к концу этого обычного дела, обернувшегося приятной экзекуцией, стали красноречиво топорщащиеся плавки. Пытаться скрыть бессмысленно, Оскар прекрасно всё видел, в том не возникало сомнений. Его самого данное действо тоже не оставило равнодушным, с той разницей, что Оскара наступившая эрекция ничуть не смущала.

- Как мне теперь плавать? – Том встал и посмотрел себе вниз.

- Действительно, - Шулейман откинулся на руку и обвёл Тома взглядом, - вдруг какую рыбу поймаешь.

Юмор Том понял не сразу, а когда дошло, он согнулся от смеха.

- Оскар, - словно отмахиваешь, Том замахал на него руками, - ты ужасен!

- Что? – Шулейман «невинно» усмехнулся. – Правда же, так что постарайся не потерять плавки.

- А ты не пойдёшь? – отойдя от похабной шутки, спросил Том.

- Я не любитель плавать, ты же знаешь, да и с одной рукой особо не поплаваешь.

Настаивать на компании Том не стал и пошёл к океану, с полпути побежал, врываясь в воду, прыгнул, ныряя. Как ни крути, любил он открытую большую воду, чем старше становился, тем больше раскрывалась эта страсть. Плавал Том активно, бесился вволю, но недолго, не больше получаса, и вышел на берег. Вытряс воду из ушей, помотал головой, разбрызгивая во все стороны капли с мокрых волос, и с широкой улыбкой вернулся к Оскару.

- Перекусим? Тут есть рестораны, - Том указал рукой в сторону заведений на любой вкус, в угоду отдыхающим выстроившихся вдоль береговой линии. – Тут должна быть хорошая рыба и морепродукты.

Рыба и всё, что вылавливалось из Атлантики, действительно было свежайшим и великолепно готовилось, иначе и быть не может в заведениях на берегу океана. Том остался более чем доволен вкусом запечённой на гриле сардины, оттенённой океаническим бризом.

Подкрепившись, выдвинулись в обратный путь. Машина, самолёт, снова машина. Немного отдохнули после разъездов, полноценно поужинали в семь часов – и снова на пляж, Тому одного раза мало, он очень упрашивал и ребячески тянул Оскара купаться. Надо же и в Уэльве океан опробовать, пусть он тут тот же самый Атлантический. Зато побережье здесь особенное – Коста-де-ла-Луз. «Берег Света». Как красиво звучит! Тома это название зацепило, потянуло охочую до прекрасных впечатлений натуру, и реальность не разочаровала.

Пустынный пляж, необъятность ласковой воды, шелестящей тихим прибоем – раздолье воли! И над головой бесконечность неба, тронутого закатными цветами.

- Оскар, поплавай тоже, - просительно предложил Том. – Я буду рядом, ты точно не утонешь.

- Ты думаешь, что я боюсь утонуть? – усмехнулся Шулейман. – Ладно, пошли, - он положил пачку сигарет и поднялся на ноги.

Плавать Оскар всё равно не плавал, только ходил и стоял в воде. Том крутился вокруг. Небо всё сильнее румянилось, на берегу гуляли Космос и Малыш, которых Шулейман велел нянькам вывести на пляж. Выйдя на берег, Шулейман приобнял Тома за поясницу.

- Холодный, - высказал он и обнял Тома основательнее, привлёк к себе, лицом к лицу. – И солёный, - коснувшись губами плеча Тома, добавил Оскар.

Том улыбнулся:

- Ты тоже будешь солёным.

Улыбка угасла под напором более глубоких чувств. Оскар держал его за изгиб поясницы, они касались бёдрами, и Том сам прижимался тазом чуть сильнее, чтобы плотнее ощущать соприкосновение. Застывшие мгновения, весёлая лёгкость сменилась чем-то серьёзным, неопределённым от неуверенности. На приоткрытых губах блестели и дрожали от дыхания капли солёной воды. Кожу золотил багрянец заката, играя отсветами блеска в шоколадных глазах. При такой породе, что налицо, лет через десять, а то и раньше, на Терри будут вешаться все независимо от пола. Себя Шулейман не мог считать объективным в отношении Тома, но то, что его в разное время желали очень многие, доказывало, что Том обладал некой необъяснимой притягательностью. Терри такой же, ещё и волосы эти – как у сказочного принца. Опять он отвлекается на мысли о том, кого рядом нет. Оскар погнал мысли о Терри из головы. Терри дома, он под присмотром и в порядке. А здесь Том, лучше сконцентрировать на нём и на его манящих влажных губах, которые самое время поцеловать.

Словно уловив его неосторожные мысли, зазвонил телефон, сорвав желанный поцелуй. Вздохнув, Шулейман отпустил Тома, взглянул на экран – папа вызывает – и принял звонок.

- Оскар, я тебя не отвлекаю?

- Уже отвлёк, - отозвался Оскар, - так что я тебя слушаю.

Спросив о том, как у сына дела, Пальтиэль перешёл к делу:

- Оскар, почему бы тебе не задержаться? Три дня – это очень мало, разве это отдых? Отдохни неделю, а я присмотрю за Терри, может быть, тоже куда-нибудь слетаем.

Папин хитрый план считывался легко, как на ладони. Оскар усмехнулся сам себе и ответил:

- Папа, можешь ничего не придумывать. Я собирался попросить тебя задержаться у меня в гостях, поскольку я, когда вернусь, буду часто отлучаться.

- Да? – удивился Пальтиэль, не скрывая того, что обрадовался. – Прекрасно! Хорошо Оскар, отдыхай, пока, - и сбросил вызов.

- Очаровательно, - усмехнулся Шулейман и поднял взгляд от экрана опущенного телефона к Тому. – Папа бы только обрадовался, если бы я тут утонул, чтобы ничего не мешало ему забрать Терри насовсем.

- Получается, что для нас обоих Терри – демонстрация того, чего у нас не было? – осторожно предположил Том.

- Вроде того, - согласился Оскар. – Но я отношусь к этому спокойно. Папа хотел семью, но в моё время наделал ошибок, я не в обиде и не осуждаю его ни за то, как было у меня, ни за то, какой он с Терри. Так часто бывает, что плохие родители навёрстывают упущенное на внуках и очень их любят, папа Терри даже не любит, а боготворит, - он вновь усмехнулся. – Это хорошо, поскольку, во-первых, не будь у Терри обожающего его «дедушки» Пальтиэля, я не уверен, что смог бы уезжать надолго, всё-таки ребёнка спокойнее оставлять с родными; во-вторых, Терри повезло не только со мной, но и с «дедушкой», я за него рад.

Шулейман выдержал короткую паузу и прищурился на Тома:

- Я не слишком много говорю о Терри? У тебя не появилось желание пойти утопиться?

Рискованная подколка, но уместная. Том качнул головой:

- Нет. Мне даже интересно. Ты говоришь о Терри, как… - Том задумался, подбирая сравнение, которое отразило бы полноту чувств, которую увидел, - как я о фотографировании. Это хорошо, хорошо, что ты нашёл в этом себя. Я рад за вас обоих, хоть я и часто завидую Терри, - он неловко усмехнулся, улыбнулся. – И я начинаю принимать, что нас двоих уже никогда не будет, но нас может быть трое.

Том ничего не обещал, даже себе самому не строил картин будущего, он по-прежнему не знал, как будет и сможет ли быть частью этой семьи. Но он больше не мечтал избавиться от Терри и вернуть всё, как было раньше.

Всё залил багрянец, чтобы вскоре окрасить синеватыми тонами сумерек.

Глава 7

Последний пункт сегодняшнего дня – спальня. Чтобы пораньше лечь спать? Или…?

Оскар так целовал его, так обнимал и касался, что продолжение виделось закономерным развитием событий. Но Оскар и раньше, когда наотрез отказывался от секса, так делал, в отличие от Тома, его выдержка позволяла ему не бояться заигрываний с возбуждением. Потому Том не знал, чего ждать. Вообще ничего не знал и ни в чём не имел уверенности.

Восемь дней разлуки – ощущались прошедшей вечностью. Потому что последнее, что ярко запомнилось – разлука. Потом холод одиноких, безнадёжных дней, слабость, ошибка, капитуляция, Джерри. Провал… И вот Оскар вернулся, и они снова… вместе? Да, очевидно, что вместе, в этом Том не сомневался, но сомневался во всём остальном. На каком они этапе? Как они вместе? Как было или как-то по-другому? Чувствовалось, что по-другому, поскольку мощное потрясение не может пройти бесследно, это не плохо, но не хватало чувства устойчивости, которое может дать только определённость.

Зачем Оскар вывез его сюда? Чтобы развеяться, подлатать отношения временем вместе? Или не только? Том не был настолько помешан на сексе, но любая неопределённость выбивала его и колеи. Он бы не отказался, но надо ли, стоит ли чего-то ждать? Том замялся в нескольких шагах от кровати, на которой сидел Оскар:

- Оскар, а мы будем?.. – Том не совсем намеренно указал взглядом на постель.

- Да, - без заминки ответил тот. – Если ты откажешься, я пойму, но, честно говоря, расстроюсь.

Том не стал говорить, что не откажется, об этом скажут другие слова и действия.

- Мне нужно в ванную, - смутившись того, что давно должно было стать обыденностью, Том кивнул в абстрактном направлении указанной комнаты.

- Иди, думаю, где ванная, ты уже знаешь.

Проблема не в том, что ему нужно освежиться перед близостью, а в том, что также необходимо перед ней сделать и отсутствии для того вспомогательных предметов, не предусмотренных в качестве стандартного набора в ванных комнатах.

- Оскар, мне нужно… - через силу, преодолевая стеснение, попытался обозначить Том.

- В ванной всё есть, - сказал Оскар, избавляя его от необходимости дальше мучиться.

Том удивился, подумал, что, возможно, Оскар его не понял, что глупо предполагать, но ушёл в ванную. В ней действительно обнаружилось всё необходимое для подготовки. Хотелось бы проскочить этот асексуальный этап, но нельзя, сам же обеспокоился чистотой. Том снял штаны, трусы, затем и футболку и приступил к делу.

Моясь после чистки, Том ощущал себя неловок. Это дико неловко – промывать – какой кошмар – кишечник, когда тот, ради секса к кем ты это делаешь, ждёт в соседней комнате, зная, чем ты занимаешься. И неловко возвращаться, зная, что он знает, что ты делал. Это некрасивая, неэстетичная, отвратительно прозаичная часть романтических отношений. Почему у мужчин всё не можем быть так просто, как у мужчины и женщины? У женщин всё природой предусмотрено, а двум мужчинам нужно много чем озаботиться, чтобы не пожалеть о близости. Конечно, можно и не готовиться, но тогда секс будет рулеткой с вероятностью очень неприятных результатов; можно вообще всей подготовкой пренебречь, как бывало в порывах страсти, но это чревато болью вместо наслаждения, кровью и разрывами.

Перекрыв воду, Том вытерся и, обернув полотенце на бёдрах, вернулся в спальню. Оскар полулежал, опираясь спиной на подушки, обвёл Тома пробирающимся под кожу взглядом. Как неловко стоять перед ним, зная, что будет дальше. И неловко стоять перед ним, под внимательным, цепким взглядом в одном полотенце, под которым то, что требует особой подготовки, зная, что Оскар знает, что у него внутри мокро от воды. Неприглядные подробности, о которых оба знают.

- Иди ко мне, - Оскар подозвал Тома движением кисти.

Том подошёл, бесшумно ступая босыми ногами, которые не очень хорошо чувствовал. Нервничал, много думал. Проще, когда – раз, и вы, ни о чём не договариваясь, срываете друг с друга одежду. Шулейман сел, пальцами провёл Тому сзади по ноге, по подколенной впадинке и выше, под полотенце, но невысоко, волнуя и настраивая на себя, а не активно действуя.

- Волнуешься? – Оскар снизу посмотрел на Тома, не разрывая контакта с его кожей.

- Да.

- Не волнуйся.

- Было бы здорово, если бы я мог щелчком по твоей команде успокаиваться, - Том шутливо и неловко улыбнулся, остро ощущая горячее прикосновение чуть выше чувствительной впадины под коленом.

Шулейман тоже усмехнулся:

- В прошлый раз, когда мы наконец дошли до секса после долгого перерыва, ты так разнервничался, что едва от меня не сбежал.

- Сейчас я не сбегу.

Том знал, что не сбежит, он и нервничал в этом раз не настолько сильно. И он этого хотел, даже не плотью, а чем-то более глубоким. Хотел побыть с Оскаром в этом плане, которого у них давно не было, хотел слияния, самого близкого контакта с буквальным проникновением внутрь.

- Рад слышать, - Шулейман улыбнулся-ухмыльнулся и потянул Тома за руку, через себя опрокинув его на кровать.

Кончиками пальцев провёл вниз вдоль бока Тома до кромки полотенца. Том лежал с полусогнутыми ногами и сведёнными коленями. Зажатый.

- Оскар? – позвал Том и, получив его внимание, попросил: - Разденься тоже.

Сейчас ему не хотелось чувствовать свою вторичность, уязвимость, что неизменно происходило, когда ты нагой перед одетым человеком. Хотелось равенства, не истерическими нотками внутреннего подростка, а чтобы ничем не омрачать чувство близости. Они разные, бесконечно разные, но в постели равные в своих правах. Хотелось этого ощущения равновесия.

Шулейман выпрямил спину и сказал:

- Помоги мне.

Том тоже сел, потянулся к верхней застёгнутой пуговице на его рубашке:

- Тебе сложно самому раздеться из-за руки? Или ты побуждаешь меня проявить хоть какую-то активность, чтобы я отошёл от состояния бревна?

- Мне твоя пылкая деревянность нравится, - усмехнулся Оскар. – Но тебе самому лучше быть немного смелее.

- Пылкая деревянность, - Том улыбнулся. – Как звучит.

Как в их первый раз, тогда Оскар тоже подтолкнул его к хоть каким-то действиям и в ответ на растерянность Тома предложил снять с него рубашку. Том расстегнул первую пуговицу, вторую. Справившись со всеми, развёл полы рубашки, следуя желанию, но аккуратно, пробуя, прислушиваясь к своим ощущениям, положил руки Оскару на грудь. Обвёл пальцами, чуть сжимая, развитые мышцы широкой, мощной груди. Сдвинув рубашку, Том наклонился вперёд и коснулся губами оголённого плеча. Провёл губами вбок, едва касаясь, к шее, прижался, тронул языком, полной грудью вдыхая запах горячей кожи, табака и парфюма. Ощущая в груди волнующееся сердцебиение, отдающееся вибрацией в грудину.

Том отстранился, испугавшись своей смелости. Имея пятилетний опыт очень активной сексуальной жизни, он так и не научился дарить ласки и впадал в растерянность и оторопь, когда Оскар просил что-то сделать или когда самого тянуло. Прикусив губу и больше не касаясь, Том оглядел Оскара из-под ресниц. Какие же они контрастные. Он – тонкокостный, худой, физически неразвитый, бледный. Оскар – крупный, крепкий, с выдающейся мускулатурой, бронзово-загорелый в любое время года. Две противоположности. Том рядом с ним смотрелся нелепо и невыигрышно. Удивительно, как Оскар его до сих пор не сломал в порыве чувства, хоть злости, хоть страсти.

- Всё? – усмехнулся Шулейман. – Быстро ты сдулся. Чего ты остановился?

Том слабо и неясно пожал плечами.

- Так не пойдёт. Хотя бы с рубашкой закончи. Продолжай.

Оскар взглядом указал на свою приспущенную с плеча рубашку и, положив руку Тому на поясницу, мягко подтолкнул к себе. Том скатал рубашку с его плеч, осторожно высвободил из рукава загипсованную руку и отложил вещь.

- Боишься ко мне прикасаться? – поинтересовался Шулейман, пытливо вглядываясь Тому в лицо.

Том покачал головой, глупо чувствуя себя не поддающейся обучению полной бездарностью. Сколько ещё лет должно пройти, чтобы он научился раскрепощаться уже на этапе прелюдии и активно в ней участвовать, а не быть «вечным юным девственником», не знающим, куда приспособить руки и губы? Парадокс – взять в рот может, может расслабляться в постели и получать удовольствие, полностью теряя над собой контроль, а ласкать, как Оскар его ласкает, нет.

Том положил ладонь Оскару на шею сзади, перебрал пальцами, задевая короткими ногтями кожу. Подался вперёд и обнял его, прижавшись грудью. Не очень сексуально и возбуждающе, но искренне и лучше, чем ничего.

- Если ты будешь ждать от меня действий, у нас сегодня ничего не получится, - тихо сказал Том Оскару на ухо.

Шулейман усмехнулся с его честности и заглянул в глаза:

- Совсем всё плохо? Ладно, однажды я дождусь от тебя активности, а пока расслабься. Ничего от тебя требовать сейчас я не буду, я не собираюсь портить сегодняшний вечер.

Ремень на его джинсах и сами джинсы расстёгивали общими силами, это Тома не пугало. Раздевшись до трусов, Оскар подтолкнул Тома в грудь, побуждая лечь на спину.

- Хочу развернуть свой подарочек, - сказал Шулейман с блуждающей на губах ухмылкой и блеском в зелени прищуренных глаз.

И развернул полотенце, являя своему взору наготу Тома. Оставшись без прикрытия, Том закусил губы и беспокойно повёл пятками по покрывалу.

- Чего ты стесняешься? – Оскар положил ладонь Тому на бедро. – Я всё уже видел. И мне всё очень нравится, - и отвёл ногу Тома немного в сторону. – Очень нравится…

Шулейман провёл раскрытой ладонью по животу Тома и наклонился к его лицу. Излюбленный обманный манёвр, на который Том всегда вёлся – движением навстречу пообещать поцелуй и в последний момент уйти в сторону от его приоткрывшихся в готовности губ. Помучить, прежде чем дать то, чего он хочет. Оскар поцеловал Тома в уголок губ, подбородок и под нижней челюстью, где подвижные мягкие ткани выдают малейшее глотательное движение да натяжение мышц. Том запрокинул голову, открывая шею, испытывал нервное желание свести ноги, но мешало колено Оскара между ними. Шулейман поцеловал его у кадыка, царапнул кожу влажным краем зубов. И, проведя ладонью вверх по бедру Тома, большим пальцем круговым движением потёр ему между анусом и мошонкой.

Том как-то удивлённо охнул, распахнул глаза, захлопав ресницами, и приподнялся на локтях.

- Чего ты дёргаешься? – по-доброму усмехнулся Шулейман. – Чего ты дёргаешься? – сгрёб Тома в охапку здоровой рукой и накрыл собой, опираясь на предплечье под его спиной, чтобы не прижимать всем весом.

Том пальцами зацепил резинку трусов Оскара, чуть приспустил в понятном намёке, что надо бы снять. Шулейман избавился от трусов и вернулся к Тому. Как же неудобно с одной рукой, она нужна для опоры, а хочется – трогать, гладить, ласкать тонкое белое тело под собой, но в каждом моменте приходилось выбирать. Оскар обвёл ладонью грудь Тома, шею и поцеловал в губы. Жар и тяжесть его тела на собственном теле откликались в Томе дрожью под кожей; особенно явственно ощущался контакт внизу, полностью голой кожи, плоти к плоти. Глубоко целуя, Шулейман сжал между пальцами левый сосок Тома. Том вздрогнул и сорвано втянул носом воздух от острого прострела болью, сжал пальцы на плечах Оскара. Оторвавшись от губ Тома, Шулейман лизнул тот же сосок, зализывая причинённую боль, поднялся выше, также широко провёл языком по его шее, в три захода до самого уха. Том хихикнул, переживая слитые волны дрожи от щекотки, что вызывала отнюдь не только смех. Оскар оскалил зубы в понимающей хитрой улыбке и прикусил мочку его уха. Том уже двигался под ним, не слишком активно, но распаляющие ощущения не оставляли шансов быть неподвижным. Прогибал поясницу, извивался и уже не пытался свести ноги, перестав думать о неловкости от наготы. Наготы и не было, Оскар укрывал его собой.

- Перевернись и встань на локти, - Шулейман поднялся с Тома и слегка потянул его за руку. – Хочу сделать тебе приятно.

- Оскар, я… - Том посчитал нужным напомнить, что он буквально двадцать минут назад пользовался туалетом, но с называнием вещей своими именами у него возникли неизменные проблемы.

- Что?

- Я недавно чистился.

- Я в курсе. Это хорошо, что ты уже сам заботишься о гигиене. И, зачем ты об этом заговорил?

- Это было недавно, - повторил Том, выжимая из себя слова на неловкую тему. – Я подумал, может, не надо…

- Ты помылся после?

Том кивнул.

- Вот и чудно, - сказал Оскар. – Расслабься, ладно? Я не дурак и сам прекрасно всё знаю. Меня ничего не смущает, ты-то чего напрягаешься? Тем более сейчас ты реально загнался без причины. Давай, - он коснулся плеча Тома, - вставай.

Том закусил губы, но перевернулся и встал на колени и локти. Шулейман провёл пятернёй по его спине:

- Расслабься, - повторил приглушённым голосом.

Том ещё чуть шире расставил колени, которые и так не сжимал. Неловко, но он, прекрасно понимая, что Оскар хочет сделать, хотел получить это выходящее за рамки разумного удовольствие, потому послушно встал в непристойную, раскрытую позу. Шулейман поцеловал Тома в поясницу и, заведя руку ему между ног, обхватил ладонью член, плавно двигая кистью, прижав предплечье к его промежности для увеличения площади стимуляции. Эта ставшая неожиданностью стимуляция прошибла по нервам, и из горла Тома вырвался стон. Отпустив член Тома, Оскар захватил в кулак его мошонку, массируя ладонью, и одновременно целовал в копчик.

Первое прикосновение языка обожгло, прокатилось под кожей колким наслаждением, переливающимся в истому. Настолько приятно, что никакая стеснительность не могла перебить соблазн испытать это снова. Снова, снова. Том опустился ниже, лёг грудью на постель. Оскар вылизывал его, не жалея слюны, перемежал скользящие движения языком с лёгкими на контрасте поцелуями ягодиц, бёдер, промежности. Том вздрагивал и подставлялся, прогибался, выставляя ягодицы. Дав языку немного отдохнуть, Шулейман прижал три пальца к блестящему от слюны сфинктеру, потирал, прожимая, но не делая попыток проникнуть внутрь. Том застонал громче, прогнулся круче. Так сладко, так волнующе, что тело разгоралось, и вспыхивала темнота зажмуренных глаз, и уже мечталось о том, какие испытает ощущения, когда Оскар нарушит границы его тела.

Шулейман прикусил его правую ягодицу, дразня пальцами по самому верху внутренней стороны бёдер в миллиметрах от паха. Припал губами к анусу, всасывая кожу. Том всхлипнул, скомкал в кулаках покрывало. Оскар лизнул снизу вверх, провёл напряжённым кончиком языка, снова куснул, уже левую ягодицу, и поцеловал чуть выше места укуса, кончиками пальцев поглаживая промежность Тома. слишком слабо, чтобы это доставляло удовольствие и приближало освобождение, а не мучительно раздражало распалённое тело. Том простонал сквозь зубы, прогнулся ещё сильнее, сильнее, неосознанно повиливая задницей.

Придержав за бедро, Шулейман широко лизнул Тому между ягодиц, повторял, постепенно концентрируясь на сфинктере. И, облизав палец, приставил его, надавил, проталкивая внутрь. По горячей, гладкой слизистой, по сокращающимся вокруг пальца мышцам. Том застонал протяжно и громко. Первое проникновение – такое яркое и так его мало.

Оскар целовал в копчик, царапая свежей щетиной, протянул палец в обратном направлении, по передней стенке в проекции простаты, и снова внутрь, глубоко, упёршись костяшками остальных загнутых пальцев. Том чувствовал, будто пылает – огонь на коже и внутри, там, где прикосновения изнутри бередят желание, толкая к лихорадочному состоянию. И за черту, в темноту, огонь, агонию. Том совершенно правильно когда-то обозначил цветом страсти – чёрный цвет. Сейчас темнота для него пылала.

Вытащив палец, Шулейман лизнул по сфинктеру, сжимая пятернёй левую ягодицу Тома. Подняв голову, выпустил нить слюны, что потекла вниз по промежности Тома. Собрал слюну пальцами, подталкивая к анусу, и снова ввёл внутрь указательный, получив реакцией от Тома бесстыдный, голодный стон. Трепет мускулатуры внутри, не пытающейся сжаться и вытолкнуть. Оскар подушечкой пальца нащупал бугорок сверхчувствительной железы, помассировал, не касаясь центра, а лишь кружа вокруг. Чтобы привык. Чтобы захотел большего. Второе скорее, чтобы себя усладить, поскольку Том уже сильно и неприкрыто хотел, и чтобы помучить его, раскалить добела, чтобы удовольствие острее, а мысли лишние не посещали.

Шулейман заменил палец языком, слушая долгий, переходящий в подобие вскрика стон. Пришлось держать Тома, чтобы не отстранился, он же стесняется столь близкого нестандартного контакта и не умеет выносить мощное удовольствие. Глупый, нереально чувствительный. Оскар обхватил Тома под животом, задев рукой мокрую головку, отчего Том вскрикнул и прогнул спину до жёсткого, пикового напряжения мышц и позвоночника.

- Не поломайся, сладкий мой, - с усмешкой сказал Оскар и поцеловал его над правой ягодицей.

Том, приподнявшись на руках, обернулся через плечо:

- Оскар, может…

Взгляд у него расфокусированный, глаза влажно блестели, словно от очень высокой температуры.

- Что может? – вздёрнув брови, вопросом ответил Шулейман.

И, на самом деле прекрасно понимая, что Том предлагает уже приступить к основному действию, провёл пальцами от его яичек вверх по промежности, погрузил два пальца в уже расслабленный анус, вынул, ввёл один, вынул, снова два, растягивая податливо раскрывающиеся мышцы. Том сорвался на протяжный, почти жалобный стон и упал обратно лицом в постель. А Оскар, убрав руку, снова припал губами. Отстранился, оценивая и наслаждаясь видом пульсирующего входа. Нетерпеливый какой, распалённый. Прелесть. Нужно ещё немного его потомить, самому же тоже приятно. Оскара уже не удивляло, что отдавать не менее важно, чем брать, и даже более приятно и первостепенно. Это одно из списка самого приятного с Томом – удовольствие от его удовольствия.

Шулейман плашмя прижал член между ягодиц Тома, совершил пару толчков, взводящих и доводящих обоих. Опустился обратно, обласкивая его губами и языком. Сменил оральные ласки пальцами. Повторил связку трижды, играя переменой очерёдности второго и третьего элемента. Том притирался к его члену, который до перебоев в дыхании хотелось внутри, когда он так дразнил, так близко; подавался навстречу пальцам, от самого нахождения внутри и движений которых по позвоночнику простреливало блаженством, которого не хватало для взрыва, Оскар умело играл с его ощущениями, держа у черты. У него подрагивали бёдра и член, капая смазкой. Том уже не стонал – скулил, скребя бессмысленно сжимающимися и разжимающимися пальцами по покрывалу.

Сократив связку ласк до языка и пальцев, Оскар чередовал один и два пальца. Одного пальца Тому было невыносимо мало. Разогретые мышцы стали совсем податливыми, но чувственно сжимали даже один палец. Добавив прозрачного, не имеющего запаха геля, Шулейман продолжил растяжку по смазке и целовал спину Тома. Завершающий этап подготовки продлился совсем недолго, Том уже был готов.

Можно было продолжить прямо так, прямо сейчас, но хотелось видеть лицо Тома. Шулейман развернул его к себе, потянув за плечо, уложил на бок, поцеловал. Том незамедлительно ответил, влившись в глубокий поцелуй, взял лицо Оскара в ладони, совершенно не брезгуя тем, чего его губы и язык касались ранее, мысли о том не возникало.

- Чёрт, неудобно из-за руки, - высказался Шулейман, перекатив Тома на спину.

Том кончиками пальцев коснулся его груди:

- Давай я сверху?

Кивком приняв его предложение, Шулейман лёг. Том перекинул через него ногу, встал на коленях чуть выше его бёдер. Присел, не касаясь ягодицами, провёл ладонями по животу Оскара, мягко массируя горячую кожу, твёрдые, рельефные мышцы. Взяв флакон смазки, Шулейман смазал и себя, несколько раз проведя ладонью по члену. Том наклонился к его лицу, тяжело дыша в предвкушении вторжения, что вот-вот свершится. Но слепая похоть в его глазах уступила место любви, нежности, осознанной страсти.

- Если мы начнём в таком положении, тебя будет неприятно. Приподнимись, - низким голосом сказал Оскар.

Том выпрямил спину и приподнял бёдра. Шулейман приставил член к его отверстию, хотелось бы ещё направить Тома, надавив на бедро, но снова приходилось выбирать, для чего использовать единственную руку. Впрочем, Том в направлении и не нуждался, опустился чуть ниже, усиливая давление на сомкнутые пока мышцы. И задохнулся, когда головка вошла внутрь, вызвав сладкое сокращение мышц, беззвучно ахнул.

- Давай дальше, только не торопись, знаю я тебя, экстремала, - с усмешкой сказал Шулейман и сам плавно подался бёдрами вверх, проникая глубже.

С половины можно было не держать, отпустив член, Оскар положил ладонь Тому на бедро, несильно надавил. Несмотря на тщательную подготовку, Том оставался узким, но эта теснота была не дискомфортной, а восхитительной. Шулейман и не задумывался, насколько давно у них не было полноценной близости и насколько он изголодался по телу Тома, пока не погрузился в узкий проход. Плотный обхват жара медленно и верно вёл мозги к кипению.

Полностью сев, чувствуя в себе всю длину, Том остановился, неосознанно кусая губы, пытаясь немного успокоиться, чтобы не сорваться быстро в бездумную дикость. Хотел прочувствовать эти моменты долгожданной близости. Оскар не торопил, водил ладонью по торсу Тома, цепляя маленькие твёрдые соски, на что его тело всякий раз отзывалось дрожащим сокращением мышц и дрожью срывающегося дыхания. Положив ладонь Тому сзади на шею, Шулейман наклонил его к себе и, согнув ноги, толкнулся в него. Первая вспышка наслаждения пробежала по телу, Том схватился пальцами за плечи Оскара, хрипло дышал, выдыхая довольно-просительное: «Да… да… так…».

Сейчас уже Шулейман не собирался мучить ни его, ни себя. Начал ритмично двигаться, пока в среднем темпе и с незначительной амплитудой, и пылко поцеловал Тома. У Тома подкруживалась голова от сочетания недостатка кислорода с всё сильнее разгорающимся, требующем больше желанием.

Том порывисто выпрямился и задвигался сам. Он же сказал «давай я сверху», нечестно, что Оскар всё делает. Том откинулся чуть назад, поднимаясь и опускаясь на члене Оскара. Закрыл глаза и прикусил кончик безымянного пальца, второй рукой опираясь на бедро Оскара позади себя. Тело охватывала настоящая агония, разгоняя температуру, Том никогда не умел долго выступать в активной роли, накал ощущений его деморализовал. Не дожидаясь, когда Том остановится, беспомощно дрожа от чувственного перенасыщения, Шулейман сел и обхватил Тома за поясницу. Теперь двигались вдвоём, неровно, навстречу. Сердце подскакивало к горлу и там долбилось.

- Оскар, - рвано выговорил Том, - мне мало… Хочу сильнее…

- Я с тобой солидарен.

Пары минут в такой позе хватило, чтобы понять, что она плохо подходит для реализации скопившейся страсти. Хотелось разгона, чтобы на предельных оборотах сердца и до взрыва сверхновой. Оскар перевалил Тома вбок, уложив на спину, в процессе перемещения потерял введение, но это не страшно.

- Теперь нам нужно действовать сообща, - сказал Шулейман и сел на пятки между раскинутых и согнутых ног Тома.

Том кивнул, по команде поднял ноги, открывая доступ. Оскар направил себя, вдавливаясь в его тело. Том сглотнул и, блаженно прикрыв глаза, запрокинул голову, наслаждаясь желаемым возобновлением проникновения. Сменив положения, Шулейман наклонился над ним и просунул руку Тому под голову, так точка опоры шире и более равномерная и потому устойчивая. Том открыл глаза, сжал ногами бёдра Оскара по бокам, провёл ладонью по его плечу и обнял за шею. Оскар то ли улыбнулся уголком рта, то ли ухмыльнулся – и первый глубокий, мощный толчок вышиб в глазах Тома столп искр. Да, да, да, именно так он хотел. Именно так они оба хотели. Дальше сознание охватила горячка.

Том обнимал Оскара, беспорядочно скользя руками по его спине, хватал за задницу, вжимая в себя. Каждый раз, когда Том хватался за него, отчаянно желая ощутить ещё глубже, ещё сильнее, Шулеймана простреливало кайфом. Том не мог уследить за тем, что вскрикивал, целовал, кусал. Внутри горело и сворачивалось узлом. Все ощущения на пике, каждую секунду, с самого начала, потому не было предоргазменного перехода, весь акт со смены позы на острие. И оргазм настиг внезапно, выплесками себе на живот и грудь, судорожными сокращениями мышц. Том, как и всегда, опередил. Шулейман догонялся, вбиваясь в него стонущего, извивающегося в экстазе, спазматически сжимающегося. Кончив, он поцеловал Тома в висок и уткнулся лбом в подушку у его головы, переживая отбрасывающие в полное расслабление волны посткайфа.

Освободив Тома от себя, Оскар лёг рядом. Том, улыбаясь и часто дыша, повернул к нему голову:

- Это было потрясающе. Жаль, что потом у нас опять долго не будет. Или будет? – Том выгнул брови, любопытно глядя на Оскара. – Мы можем… в клинике?

- Нет. В клинике нет, - ответил Шулейман и потянулся за сигаретами.

Том вздохнул и перевернулся на бок, положил голову Оскару на плечо.

- Оскар, мы можем, пока я лечусь, иногда так уезжать?

- Тебе так неймётся? – усмехнулся тот. – Окей-окей, не обижайся, не тебе одному хочется секса, мне тоже очень даже, так что я шучу, - добавил Шулейман, поймав взгляд Тома из-под нахмурившихся бровей. – Сложно удержаться от подтрунивания.

Оскар призадумался, прищурив глаза, и дал ответ на вопрос:

- В принципе, можем, хоть это не очень по правилам, но нам ничего не мешает их нарушать. Кажется, мы нашли выход, как и голову твою лечить – ладно, не только твою, мою тоже, и в удовольствиях жизни себе не отказывать, - он снова усмехнулся и следом, глянув на Тома, похлопал по постели слева от себя. – Переберись сюда. Хочу тебя обнять.

Том улыбнулся губами, поднялся, перекинул через Оскара колено, на секунду сев, задержавшись на его бёдрах.

- Ты бы хоть вытерся, - Шулейман указал взглядом его запачканный спермой живот.

Том закусил губы и смущённо потупил взгляд. Оскар не имел цели загнать его в неловкость, лишь указал на очевидное, потому не развивал тему и молча подал Тому влажную салфетку из упаковки. Вытершись, Том перебрался наконец на левую сторону, лёг, как и лежал, под бок Оскару. Шулейман обнял его, притиснул к себе, поцеловал в скулу, отчего Том зажмурил глаз, приязненно подставил лицо и потёрся щекой, носом, лбом об колючую щёку Оскара. И куснул около подбородка. Шулейман звонко шлёпнул его по голой ягодице:

- Эй! Ты чего такой кусачий, а?

Но на самом деле не злился ничуть, потому тут же сгрёб в охапку, зажимая, зацеловал. Том включился, перехватывая его губы для поцелуев, коснулся пальцами лица. После вновь лениво улеглись, Том пристроил голову Оскару на плечо.

- Слушай, меня волнует один вопрос, - посмотрев на Тома, погодя сказал Шулейман.

Том вопросительным звуком «м», обозначил, что слушает.

- Джерри сказал правду о твоём детстве или солгал?

Том поднял голову, непонимающе нахмурился:

- Что ты имеешь в виду?

- Что Феликс совершал с тобой сексуализированные действия.

Том моргнул, не сразу сообразив, что услышал.

- Что? – выдохнул и воскликнул: - Нет! Нет, нет, Оскар! – Том подскочил, сел, так его проняло, замотал головой. – Нет! Фу! Ничего подобного никогда не было!

- Точно? – Шулейман внимательно, изучающе вглядывался ему в глаза.

- Точно, - без раздумий и сомнений ответил Том. – Феликс был больным, но не больным извращенцем. Он никогда не трогал меня и не смотрел на меня в каком-то не том смысле. Фу! – Том потряс руками, словно стряхивая какую-то мерзость. – Я такое даже представить не могу, мне отвратительно об этом думать. Как бы ты ни относился к Феликсу, он меня никогда не обижал, у меня, несмотря на все ограничения, было счастливое детство. Джерри придумал этот якобы факт моей биографии, чтобы тебя пронять.

- Не сразу, но я тоже так подумал, - согласился Оскар. – Очень похоже на Джерри. Но поверить ему меня подвигло то, что пережитое в детстве сексуальное насилие очень вписывается в картину твоей личности.

- Оскар, этого не было, - твёрдо повторил Том, - поверь мне. Я бы знал. Ничего подобного никогда не происходило. Пожалуйста, не поднимай больше эту тему, - он поднял руки, - мне противно об этом говорить.

- Ладно, принято, - кивнул Шулейман. – Феликс остаётся на прежней ступени безумия.

- Спасибо. – Том лёг обратно. – В моей жизни случалось предостаточно ужасных вещей, не нужно искать ещё и то, чего не было. Мне хватило того, что психотерапевт в центре искал корень моего расстройства в детстве и том, что Феликс состоял со мной в каких-то неправильных отношениях. Хорошо, что тогда я не понимал, о чём он говорит, это бы меня серьёзно травмировало.

Том прикрыл глаза, беззвучно вздохнув, и потёрся подбородком о плечо Оскара.

- Оскар, я попросил доктора Фрей не трогать моё расстройство, потому что я хочу, чтобы Джерри остался отдельной от меня личностью, - серьёзно заговорил Том, сознаваясь и не глядя на Оскара. – Давно попросил. Я не говорил тебе, потому что… не знаю почему, не хочу говорить, что это тебя не касается. Я просто так решил. Но теперь я думаю, что, наверное, должен изменить своё решение. Оставлять Джерри несправедливо по отношению к тебе, потому что ведь тебе от него плохо.

- Джерри, конечно, периодически задаёт мне жару, - с усмешкой отозвался Шулейман, - но можно считать, что он держит меня в тонусе, чтоб не расслаблялся. Это твоя болезнь, считаешь, что тебе лучше жить с ней – пожалуйста, некоторые с ДРИ так и делают, мне твоё расстройство не мешает настолько, чтобы вопрос лечения от него был принципиальным, оно мне вообще почти не мешает. А мне будет стимул не совершать крупных косяков.

- Ты вправду не против? – Том заглянул ему в лицо.

- Абсолютно. Я и не планировал, что ты излечишься в том числе от ДРИ, так что для меня от твоего признания ничего не изменилось.

Том улыбнулся, расслабляясь от недолгого напряжения, шедшего от того, что вновь молчал о важном, и необходимостью выбирать между своим желанием и тем, как поступить правильно в отношении Оскара. Хотя после последних проделок Джерри Том уже не был уверен, что хочет его оставить, что оставлять его безопасно. Но если Оскар поддерживает его и не возражает, то он останется при своём изначальном мнении, потому что больше не хотел объединения.

- Я не хочу объединения, потому что мне ближе быть таким, какой я есть, - Том захотел объяснить свой выбор. – Понимаю, что это неправильно, каждый человек с ДРИ должен стремиться к излечению, к объединению, вроде как без него я не полный, не всё моё во мне. Но я осознаю себя как эту отдельную личность, просто Том, без внедрённых черт Джерри, и лучше я буду неполноценной личностью, это я, другого «Я» у меня нет, и другого я не хочу. Я не хочу снова становиться тем человеком, кем я был в объединении, пусть он и более продвинутая, более приспособленная к жизни версия меня.

Как-то так. Осознанное решение остаться собой, половиной себя, что для него есть целое «Я». А Джерри пусть остаётся его скрытым помощником и его стимулом быть сильным. Жаль, что не справился, но у него есть ещё много лет, чтобы реабилитироваться и не разочаровать себя.

- Твоё право, - сказал Шулейман и взглянул на Тома. – Скажи только, твоё решение не связано с тем, что я когда-то говорил, что ты мне больше нравишься в отдельном варианте?

- Ты говорил? – Том удивлённо посмотрел на него, приподнявшись на локте, и расплылся в улыбке, протянул: - А!.. Я и забыл, что ты это говорил. Нет, нет, мой выбор никак не связан с тобой, говорю же - я волновался, что поступаю несправедливо, не спрашиваю тебя, хотя тебя это тоже касается. Получается, мы пришли к согласию.

- Невероятно, но факт, - со значением и толикой юморной интонации подтвердил Оскар. – Мы совпали в желаниях, и теперь я могу не считать себя плохим человеком за то, что мне милее ты необъединённый, поскольку ты независимо от меня хочешь того же самого.

Том улыбнулся широко и по-детски светло, прилёг обратно под бок, положив ладонь Оскару на плечо и пристроив на его бёдрах согнутую ногу. Обо всём он рассказал, но напрочь забыл о том, о чём должен был сказать. Обязан, поскольку это касалось не его одного, непосредственно его это касалось в наименьшей степени, так как всё плохое, что в связи с этим могло с ним случиться, уже случилось. Джерри не трогал информацию, оставил её под ответственность Тома, потому что опыт научил, что стараться всё сделать за Тома бессмысленно, никто того не оценит, и никому от того не будет лучше. Когда-нибудь Шулейман узнает семейную тайну, которая и Тому относительно недавно открылась его отцом, который в свою очередь тоже узнал правду лишь спустя двадцать девять лет брака с Хенрииккой Роттронрейверрик. От Тома узнает. Или от жизни.

Шулейман выкурил вторую, наполнив комнату горьким табачным запахом, что смешивался с лёгким тёплым бризом из открытой двери на балкон. Спать ещё не хотелось, вставать тоже, так лежать вдвоём очень хорошо, сейчас – идеально. Благодаря тому, что прижимался к горячему телу Оскара, Том не замерзал и не нуждался в одеяле, без которого никогда, даже в самые жаркие дни не спал.

Том рисовал на теле Оскара закручивающиеся линии, водил кончиками пальцев по его торсу. Наткнулся на дорожку волос внизу живота, ярко ощущая разницу тактильных ощущений от них и голой кожи. На пробу, постепенно смелея в своём интересе, Том касался и перебирал жёсткие тёмные волоски. Ниже такие же. Идя на поводу любопытства, Том провёл рукой ниже, аккуратно трогая густые завитки на его лобке. Он помнил Оскара и без волос там, и с постриженными волосами, и как сейчас в натуральном виде. Полностью перестал трогать волосы в паховой зоне Оскар с год назад, по крайней мере, ещё в браке он убирал длину. А дорожка от пупка вниз – это совсем новое, ещё три месяца назад Оскар убирал волосы, Том даже не знал, что они у него там растут, потому что Оскар всегда ухаживал за собой тщательно, без ленивых перерывов и незаметно от его глаз.

Тому нравился любой вариант, наличие-отсутствие волос никак не отражалось на его восприятии Оскара. Так он думал всегда – вернее, вовсе не думал об этом, не обращал внимания – и сейчас первые минуты. Но… эти жёсткие волосы вниз от пупка и ниже оказались возбуждающими, тактильные ощущения от них волновали нервные окончания. Том закусил губы, провёл пальцами по дорожке и опустил руку обратно вниз, перебирая лобковые волосы. Поёрзал, поднял выше заброшенную на Оскара ногу, устраиваясь удобнее с набухающей эрекцией. Том не стал мысленно сокрушаться, загоняя себя в стыд, что его и это – волосы, кто бы мог подумать! – возбуждает, если перечислять всё, что его в Оскаре и с Оскаром заводит, ночи не хватит. И это не просто волосы – это признак маскулинности, зрелости, темперамента.

Шулейман тоже реагировал на манипуляции Тома самым естественным образом, хотя лишь не выражал заинтересованности, если судить по лицу, то он вообще не замечал, что происходит. Конечно, это не так, но возраст, когда возбуждение напрочь выключало мозги и требовало немедленных действий, Оскар уже перерос и сейчас ощущениями и немного периферическим взглядом наблюдал за тем, как Том пытливо играется с его телом.

Том кончиками пальцев провёл по его полутвёрдому члену от корня к головке. Накрыл рукой, чуть потёр раскрытой ладонью, ощущая дрожь и скачущее сердцебиение от собственных действий. Том приподнялся, сместился ниже и взял в рот, придерживая член у основания в кольце пальцев. Выпустил, облизнул губы, смачивая слюной, и вновь погрузил в рот. Шулейман протяжно втянул носом воздух, вздохнул, рукой потянулся к голове Тома, начав перебирать волосы на его затылке.

Полноты твёрдости и размера член достиг стремительно, критически перестав помещаться во рту. Том открыл рот шире и попытался натянуться горлом, но не вышло, в таком положении делать это очень неудобно. Поперхнулся, диафрагма рефлекторно сократилась. Отстранившись, Том вытер потёкшую по подбородку слюну, глядя на член Оскара, как на задачу, что оказалась неожиданно непростой, но он намерен её решить. Шулейман знал, какую позу им нужно принять, чтобы прошло легко, даже варианты имели. Но в данном случае ему было приятнее не быстрее получить мощное удовольствие, а пассивно принимать и наблюдать за Томом, который действовал без единой подсказки, полностью по своей инициативе, что служило ярчайшей демонстрацией его отношения, его желания. Оскар только согнул ноги и раздвинул бёдра, поглаживал Тома по шее под линией роста волос.

Том тоже знал, как будет удобнее, но упёрто старался справиться. Потом упрямство отошло на задний план, он просто сосал, помогая себе рукой. Наслаждаясь процессом, скольжением толстого, горячего члена между губами, на языке, упором в горло. Не сговариваясь, практически одновременно они подумали, что этого мало. Поощрённый подталкивающим касанием Оскара к плечу Том повернулся к нему спиной, встав на четвереньки, прогнулся и расставил колени. Шулейман встал позади него на колени, окинув взглядом, огладил ладонью левую ягодицу. И вошёл в него по невысохшей смазке и собственной сперме, оставшейся внутри.

Первые движения плавные, но глубокие, касаясь бёдрами ягодиц Тома. Набор скорости без цели и сейчас помучить, затягивая процесс. Том кусал губы и гнулся в спине, по-кошачьи перебирая руками по упругой постели. Внутри скоро зрел клубок огня, там, куда Оскар вонзался толчками. Шулейман наклонился вперёд, касаясь грудью его лопаток, повернул лицо Тома к себе и впился в его рот поцелуем, двигаясь резче, мощнее, так, что Тома швыряло вперёд, но Оскар же его и держал, обхватив рукой под шеей.

Том хватался за бёдра Оскара, теряясь в пробивающем шумными волнами наслаждении, падая. Кровь закручивалась в висках оглушающими водоворотами. Выпрямив спину, Шулейман сжал волосы на затылке Тома, оттянул назад. Том закричал. От удара боли по воспалённым нервам. От того, насколько этот разряд подстегнул, усилил его ощущения.

Этот раз прошёл быстро. Том кончил на простыни под собой, покрывало они уже сбили. Оскар в него. Потом упали на подушки и долго целовались, пока совсем не разморило. Там и сон подступил.

***

- Оскар, спасибо, что ты вывез меня, - сказал Том на второй день их мини-отпуска, щуря глаза от солнца. – Пока не уехал из клиники, я и не осознавал, что начал забывать, что такое реальная жизнь, реальный мир, весь этот простор, - он широко развёл руками, отвернув лицо к океану.

Они сидели на берегу, прямо на песке. В ясном небе перекрикивались немногочисленные чайки, обленившиеся после удачной утренней охоты.

- Небо, ветер, красивые места, - продолжил Том после паузы. – Жизнь в замкнутом больничном пространстве вытесняет эту жизнь. Там всё по-другому. Стерильно. Безопасная имитация жизни. Конечна, клиника, в которой я сейчас, несравнима с той больницей, где я провёл год, но в конечном счёте результат одинаковый. Долго находясь на лечении, начинаешь забывать, что есть другая жизнь, наверное, то же самое происходит в тюрьме и… не знаю, в любом месте, которое живёт по своим законам, откуда ты не выходишь в мир. Я не жалуюсь, я прохожу лечение добровольно и не хочу бросать, но мне не хватает вот этой настоящей жизни. Спасибо.

Том улыбнулся губами, нашёл руку Оскара и переплёл их испачканные в песке пальцы.

- Но мы ведь будем ещё так делать? – уточнил Том.

Хитрый. Философствования философствованиями, но и о житейских вещах он не забывал.

- Будем, - ответил Шулейман. – Только надо найти правильный баланс, чтобы твоё лечение не превратилось в наш отдых с визитами в клинику.

- Давай без распорядка, - попросил Том, в этом ему хотелось не договорной предопределённости, а следования порыву, обоюдному желанию. – Как захотим, так и уедем. Например, раз в пару недель можно устраивать перерыв, это и не слишком часто, и меня не успеет затянуть однообразие.

Том сам сказал и спустя несколько секунд понял, что если уезжать из клиники он с Оскаром будет раз в пару недель, то и секс у них будет с соответствующей периодичностью, что очень редко. Отведя взгляд, он сосредоточенно обдумывал эту запоздало пришедшую истину и искал выход.

- Я знаю, о чём ты думаешь, - с усмешкой сказал Шулейман и закинул руку Тому на плечи. – Нет, я не буду увозить тебя куда-нибудь каждый день, чтобы потрахаться.

Том повернул к нему голову, заглядывая в глаза:

- Почему ты не хочешь в клинике?

Шулейман пожал плечами, он и сам не совсем понимал, в какой момент и почему стал столь категоричен. Верно, это дело глупого по сути принципа – Том долго продвигал свою позицию, что во время лечения хочет воздержаться, и когда он передумал, то Оскар подхватил брошенную им линию и пожелал довести её до конца.

- Не хочу смешивать, - сказал в ответ Оскар. – Не хочу, чтобы получилось, что я приезжаю к тебе за сексом. Я приезжаю к тебе целиком, провести с тобой время, поговорить, а не к твоей заднице, а когда мы с тобой занимаемся сексом, то все остальные стороны взаимодействия провисают, это факт, тем более в условиях ограниченного времени.

- И что нам делать? – жалобно выдохнул Том.

Уткнулся Оскару под угол челюсти, прикрыв глаза, потёрся носом, вдыхая воздух с его кожи. Его запах дурманом заполнил голову – парфюм, табак. Солёная нотка океана, что всё пропитывал. Учащённо вдыхая, Том по-животному втягивал этот коктейль ароматов. Жар тела. Биение крови, которое чувствовал кожей.

Ошпарило мгновенно и обоих. Том коснулся губами шеи Оскара под ухом. Будто случайно, неосознанно, а может, и не будто. Понравилось. Хотелось. Том повторил обдуманно, конкретнее, влажно приоткрытыми губами. Коротко провёл языком, пробуя на вкус – и пробуя ощущения. И вновь поцеловал, несильно всасывая кожу.

- У меня и есть идея, - с лукавой ухмылкой сказал Шулейман, настойчиво поглаживая спину Тома под свободной пляжной рубашкой, когда тот поднял голову. – Может, плюнем на свидетелей? – он кивнул в сторону других посетителей пляжа.

Том тоже посмотрел в ту сторону. Пляж этот не частный, но не облюбованный широкой публикой, люди были лишь вдалеке.

- Тебя же заводит секс на публике, - добавил Оскар и потянул Тома к себе.

- Это же совсем чужие люди, - тревожно возразил Том, заупрямившись, вновь глянул в сторону незнакомцев.

- А, тебя только родные возбуждают? – усмехнулся Шулейман.

- Оскар! – Том шлёпнул его ладонью по груди.

- Другая идея, - заявил Оскар и, откинувшись на спину, потянул Тома на себя, верхом на себя. – Заниматься сексом на людях неприлично, но мы можем поиграть, - произнёс он с искрами в глазах и положил ладонь Тому на бедро, давая понять, о каких играх он говорит и что от Тома требуется.

Том воровато оглянулся на людей в стороне и, решив для себя, что на это он согласен, положил ладони Оскару на живот и чуть двинул бёдрами. Поддерживая игру «мы ничего такого не делаем», изображали весёлую болтовню, Шулейман и не притворялся, что настроение у него весьма приподнятое, и лишь то, как он поглаживал руки Тома от кисти до локтя, могло подсказать внимательному наблюдателю, что между ними происходит не то, что видно.

Том не раскачивался, только бёдрами двигал по большей части за счёт напряжения и расслабления мышц, едва заметно притираясь промежностью к ощутимой эрекции под слоями ткани. Минута за минутой, плавными, небыстрыми, скрытыми от посторонних движениями. Том то и дело терял нить разговора, пропускал фразы, но Оскар снова и снова втягивал его обратно в диалог.

- Оскар, я больше не могу… - Том наклонился над ним, дыша хрипло и сбито.

Его потряхивало, перевозбуждение – тягучее, горячее – затопило до макушки.

- Пойдём.

Шулейман поднялся и помог Тому встать, обнял за поясницу и повёл с пляжа. Том прижался к боку Оскара и так и шёл, ноги слегка заплетались. Короткая дорога до отеля по ощущениям была бесконечной, трение ткани по возбуждённой плоти разрядами било по нервам и мешало идти. Наконец Оскар закрыл за ними дверь номера. Мгновения до броска в неприкрытую страсть? Именно. Но во взгляде Тома Шулейман прочёл что-то промелькнувшее мимолётно – желание разнообразия. Конкретного разнообразия, за которым не нужно никуда ходить. Оскар развернул Тома спиной и прижал к стене.

Том упёрся в стену ладонями подогнутых рук и расставил ноги, повернул голову вбок, оглядываясь через плечо плывущим, маслянисто лоснящимся, согласным, ждущим взглядом. Оскар дёрнул пуговицу на своих пляжных шортах, с нажимом провёл Тому между лопаток и вниз. Том под его рукой податливо прогнулся. Пластичный, мягкий, точно восковой, хоть и жёсткий наощупь. Шулейман расстегнул пуговицу и молнию на его шортах, и они съехали к щиколоткам. Жаль, что под ними не голое тело – мелькнула охочая мысль – хотелось бы, чтобы Том хотя бы иногда не надевал бельё. Это очень пикантно. Только применительно к нему так ощущалось.

Оскар прижался грудью к спине Тома, прижался щекой к его щеке, говоря:

- Можешь иногда ничего не надевать под штаны?

Том всхлипнул. Потому что просьба пошлая, и по голосу слышал, как Оскара это возбуждает, оттого по телу дрожь. Потому что между ягодиц упирался жёсткий бугор. А Шулейман уже отстранился, скатал с него трусы под ягодицы, сжал левую, снизу пошлёпал пальцами по обеим. Том упёрся лбом в стену, кусая и облизывая губы. Расстегнувшись, Оскар упёрся головкой Тому между ягодиц, притираясь. Надавил, проталкиваясь в тесный обхват горячего кольца. Том заскрёб ногтями по стене, зажмурился, прогнулся, вытянулся, ощущая, как Оскар раздвигает его тело.

Толчками до упора в жаркую глубину его тела. Губами по загривку Тома, по тонкой коже, натянутой выступающим позвонком. Поцелуем в губы, глубоко, мокро. Задыхаясь обоюдно. Из горла Тома вырывались задыхающиеся, хриплые звуки иступлённого наслаждения. Срывающиеся стоны. Том вцепился в руку Оскара, обхватывающую его поперёк живота, через считанные секунды заляпывая стену жемчужными каплями.

Для второго раза перешли в спальню. По его окончании Том разметался на кровати, шумно дышал, блаженно улыбаясь в потолок.

- Я же сейчас снова привыкну, а потом… - он повернул голову к Оскару. – Потом буду кидаться на персонал клиники от нервов из-за неудовлетворённости.

Том хихикнул, перекатился на бок лицом к Оскару, подсунув кулак под щёку и подогнув ноги.

- Ты, главное, мадам Фрей не пытайся соблазнить, - с усмешкой отозвался Шулейман.

- А других можно?

- А по жопе? – ёмко вопросил в ответ Оскар и следом потянул Тома к себе, ухватив за задницу. – Иди сюда.

Том охотно придвинулся, закинул на него ногу.

- Оскар, если мы будем жить вместе, втроём, что нам делать с сексом? – спросил Том спустя пару минут. – Нам больше нельзя будет где вздумается, только в спальне, Терри же, и надо будет сдерживаться, мне надо будет, - пояснил, смутившись, - чтобы Терри не услышал.

Шулейман усмехнулся с его рассуждений и ответил:

- Не надо ничего делать, будем заниматься, как и занимались. С появлением Терри я обзавёлся качественной звукоизоляцией, так что можешь ни о чём не беспокоиться, ни в чём себе не отказываться и продолжать радовать меня своей чувственностью, - он провёл пальцем вниз по позвоночнику Тома. – С сексом вне спальни тоже всё просто – для этого есть Грегори, которому я сообщаю, где мы хотим развлечься, и он держит Терри подальше.

Упоминание имени молоденького домработника задело. Опять началось. На протяжении всего времени лечения Том относился к нему равнодушно, но сейчас вновь завелось раздражение и нежелание видеть его с собой на одной территории – и на одной территории с Оскаром. Хотя на данный момент в нём говорила даже не ревность – это глухая, глубокая неприязнь. Том даже не чувствовал себя виноватым за то, как Джерри поступал с Грегори. За все остальные поступки Джерри, за его поведение – да, но не за его выпады в сторону этого парня. Получил по заслугам, не за что его жалеть и Джерри ругать. Жаль, что Джерри не завершил тот перформанс с пистолетом, поделом было бы. Том вспомнил, что Джерри лишь сначала пугал, а потом всерьёз намеревался убить. Нет, это слишком, смерти парень не заслуживает. Запугать бы его, извести, чтобы сам сбежал – это было бы в самый раз. Хотя… если бы Джерри всё-таки убил его, Том бы не сокрушался. Том осёк свои мысли. Если Джерри услышит, что для него есть задание, то придёт и выполнит.

Том сел, нахмурил брови:

- Оскар, можешь не говорить о Грегори в контексте нашей близости?

- Я и не говорю. Я тебе секс втроём не предлагаю, - Шулейман тоже сел, корпусом развернувшись к Тому. – Опять ревнуешь? – спросил с усмешкой и потянул к себе в объятия. – Не ревнуй. Грегори мне совершенно неинтересен, я его рассматриваю исключительно как полезный элемент в хозяйстве.

- Я не ревную. Он мне просто не нравится.

Они уже оделись и выбирали место, куда пойти на обед, когда Том попросил:

- Оскар, ты ведь фотографировал Джерри? Можешь показать?

Шулейман посомневался пару мгновений, прежде чем полезть в карман за айфоном. Поскольку та фотография уж очень… радостная. И на ней не Том. Ему вообще казалось, что Джерри специально попросил его сделать и сохранить эту фотографию. С умыслом. Хотя едва ли Джерри хотел что-то показать Тому, задеть его через это фото, ведь вред Тому он причинять не может. Версия на грани абсурдности и паранойи, которую пока никак не обосновать, но при этом она логична. Джерри хотел, чтобы эта фотография была у него, Оскара. Джерри попросил его сделать фото и не попросил для того использовать телефон Терри, хотя не мог не знать о наличии оного у ребёнка. Разве не уместнее было бы оставить совместную фотографию, которую Джерри попросил сохранить на память для Терри, в его телефоне? Но нет, почему-то он оставил её в телефоне Оскара. Оставил напоминание о себе? Паранойя не паранойя, но Джерри уместно подозревать всегда и во всём.

Оскар разблокировал телефон, открыл галерею и передал Тому. Том посмотрел на развёрнутую на экране фотографию. Давно он не видел Джерри, потому, собственно, и захотел посмотреть, хотел освежить в памяти, какой он в застывшем мгновении, которым является фото. Знакомое чувство, которое впервые испытал в восемнадцать, когда в стареньком – своём первом, купленном не ему – телефоне нашёл фотографии Джерри, увидел «другого себя», каким никогда не был, с людьми, которых никогда не знал. На фотографии его лицо, его волосы – всё его. Но это не он. Одного взгляда достаточно, чтобы увидеть разницу. Она в глазах, в улыбке, что и черты лица делает немного иными. Джерри блистательнее, ярче. Даже в домашней одежде и с неуместным кричащим макияжем. Потому что то, что идёт изнутри, не скрыть. И рядом с ним Терри – с такой же улыбкой, сияющим взглядом, живое, натуральное воплощение любимого образа Джерри «платиновая блондинка».

- Как сложно не комплексовать, глядя на Джерри, - Том пытался пошутить, но вышло слишком жизненно. – Вон, он и с Терри как классно смотрится. Видно – настоящие отец и сын. А я непонятный больной родственник, которого принято стесняться.

- Я говорил уже сотню раз, но не грех повториться – обожаю твою самоиронию, - сказал Оскар с мягкой усмешкой и обнял Тома за плечи.

- Хорошо, что я этому научился, лучше уж смеяться над собой, чем беспрестанно страдать. У меня для самоиронии и самокритичности широчайшее поле благодатной почвы.

- И такую твою самокритичность я люблю, - Шулейман улыбнулся и поцеловал Тома в висок. – Но ты к себе несправедлив. Джерри не лучше тебя во всём, он скорее не идеал, а твоя полная противоположность. Мне ты нравишься куда больше, а это что-то да значит.

- Будь у тебя счастливое детство, ты бы меня не выбрал.

- Это что, шпилька в мой адрес? – с усмешкой спросил Оскар.

- Попытка, - Том опустил голову и снизу взглянул на Оскара. - Получилось?

- Да. Но не продолжай.

Том качнул головой:

- Я не собирался. Я не хочу тебя обидеть. Тем более ты мне можешь так ответить, что я расплачусь, - Том улыбнулся, вновь в шутливой форме излагая правду. – Этот бой мне никогда не выиграть.

- Поэтому твой «брат» постоянно стремится это сделать. К слову, будь у меня обычное, счастливое детство, я бы и Джерри не выбрал. Поскольку психически и психологически здоровые, нормотипичные люди не выбирают таких, как он, и вовсе не потому, что он альтер. Стремление к «холодному, недостижимому идеалу», ярко выраженной демонстративной личности со значительными психопатическими чертами свидетельствует отнюдь не о здоровье личности, которая с таким человеком хочет строить отношения.

- Наверное, - согласился Том. Посмотрел на Оскара. – Получается, здоровый, нормальный человек выбирает таких же партнёров? Нормальных, скучных, ничем не отличающихся от большинства.

- Утрированно, но в целом верно, - кивнул Шулейман. – У человека с каким-то перегибом – любым – могут сложиться отношения – дружеские, романтические – только с тем, у кого тоже есть перегиб, подходящий к особенностям первого. Иначе, грубо говоря, они будут говорить на разных языках, жить в разных мирах. Будут недопонимания, страдания и пустая трата времени.

Том недолго помолчал, раздумывая, прежде чем сказать в ответ:

- Я об одном думаю – будет чертовски, невыносимо обидно, если по итогу психотерапии ты поймёшь, что на самом деле меня не любишь и перешагнёшь наши отношения как этап. Потому что о себе я точно знаю, что люблю тебя. Я любил тебя всегда, в самых разных своих состояниях. Любил, когда был совсем плох – не в романтическом смысле, но любил, ты был мне нужен. Любил в объединении и после. И за три месяца терапии, на протяжении которых у меня происходили качественные личные изменения, я ни на шаг не продвинулся в сторону того, что я тебя не люблю. Возможно, у меня это тоже из-за травм и того, как мы совпали, но мне плевать, как это называется, я знаю, что чувствую. Но я не знаю этого о тебе. На протяжении всех этих лет ты был плюс-минус одинаковым, ты не переживал значительных личностных потрясений, чтобы можно было утверждать, что твоё отношение ко мне не зависит от определённых условий.

- Не зависит, - произнёс Оскар. – Я не прорабатываю свои проблемы с упором на то, чтобы вылечиться, при любом подходе я бы и не смог измениться полностью, поскольку прошлое не изменить, оно уже оказало своё влияние, я давно сложившаяся личность. С мадам Фрей я работаю, чтобы твоё лечение было более эффектным, этим она и заманила меня в терапию. Я хочу тебе помочь и хочу разорвать порочный круг, в виде которого существуют наши отношения. Я хочу по-другому, но, очевидно, без помощи мне не справиться. Нам обоим не справиться. И как бы меня ни пролечили, мои чувства к тебе не рассеются, поскольку с определённого момента моё к тебе отношение – не болезненная потребность, а выбор. Скажу ещё одно. За прошедшие сеансы я уже кое-что понял о наших с тобой взаимоотношениях. То, что я тебя бил, недопустимо, особенно последний раз – это просто дно с моей стороны. Не потому, что ты слабее, с тобой так нельзя и так далее, а потому, что любимых не бьют. Ни при каких условиях. Это аксиома. Я никогда и не тяготел к насилию, наоборот я считал, что поднимать руку на того, кто слабее, уязвимее – удел слабаков. Но вдруг во мне что-то изменилось, и начались эти агрессивные выпады в твою стороны. Значит, дело во мне. Насилие нельзя спровоцировать, но если уж на то пошло, то ответ должен быть симметричным – нельзя бить в ответ на слова, что я сделал в начале твоего лечения. Мог я тоже словесно причинить тебе ответную боль? Мог, но я пустил в ход кулаки. Это проявление моей слабости, что почему-то порой я не могу воздействовать на тебя иначе, чем насилием. Не ты должен думать, как меня не провоцировать, это не твой порок, а я должен что-то с собой сделать.

Шулейман хотел это сказать, поэтому подтянул под тему.

- Оскар, давай не будем сейчас это обсуждать, - серьёзно попросил Том, - отложим на парную терапию.

- Договорились, - согласился Шулейман и легко перевёл тему: - Так что, идём обедать? Или завтра небо обрушится на землю, потому что ты не голодный?

Том улыбнулся и покачал головой:

- Я ещё не очень голоден, но от обеда не откажусь.

Три дня рая под жарким южным солнцем. Купание в океане и его солёный аромат всюду в воздухе, на одежде, в волосах. Налипающий на кожу прогретый песок. Легкомысленные пляжные шорты – Оскар тоже их носил, что редкое зрелище. Вкусная еда – особенно рыба здесь объеденье. Поездки на машине с ветерком и зачаровывающими видами и долгие прогулки – на отдыхе Оскар снисходительно относился к любви Тома сбивать ноги пешим ходом и соглашался почти без уговоров. Пейзаж соседнего континента через пролив и путешествие на яхте туда, в загадочное Королевство Марокко. Страстный, нежный, душевынимающий секс в любое время суток. Лёгкий оттенок загара на скулах. Перманентное чувство счастья и свободы – какое там думать о трагедии, бедах, сложном лечении, когда так хорошо? Дёрганье Пальтиэлем Оскара звонками – маленькая ложка дёгтя для Оскара, который никак не мог добиться, чтобы папа его слушал и слышал.

- Оскар, почему ты не хочешь отправить Терри к своему папе, если ты и так хочешь, чтобы он за ним присматривал? – проявив интерес, спросил Том.

Шулейман покачал головой:

- Нет. Дома я хотя бы как-то смогу его контролировать.

- Терри?

- Папу. Если я на пару месяцев оставлю Терри с папой, то потом обнаружу своего мальчика на золотом троне, наш семейный дом превратится в птичник, и повезёт, если папа не закажет вывести для Терри птеродактиля, - от души усмехнувшись, сказал Оскар. – Так что без вариантов, дай папе волю, он Терри испортит. Нельзя их надолго оставлять без разумного взрослого, то есть без меня.

- Звучит весело, - Том тонко улыбнулся.

- Очень, - Шулейман вновь усмехнулся. – Только тебя не хватает для полноты дурдома, это не в твою сторону укол. Главным псих-клоуном был бы мой папа, а мы – его жертвами.

К концу третьего дня собрались домой. Обратно в реальность, где стены клиники и много сложных вопросов, что надо решить. В клинику приехали к ночи. Шулейман проводил Тома до палаты и зашёл с ним, предупредил, что завтра не приедет: «Ты завтра позанимайся с мадам Фрей, войди в режим, а послезавтра я к тебе приеду».

Следующим утром Шулейман проснулся в восемь, чтобы успеть в клинику к началу рабочего дня доктора Фрей и переговорить с ней до первого пациента. Что исключительный случай, рано он не вставал даже ради важных сделок, предпочитая назначать деловые встречи на более удобное для себя время. Там речь шла всего лишь о деньгах, на которые ему, хоть он и любил роскошь и своё положение, было всё равно, поскольку с рождения купался в достатке. Сегодня же его стимулом выступал не материальный, а более ценный вопрос.

Пятнадцать минут на душ и прочую гигиену, пять минут – одеться, уложить волосы, нанести выбранный на сегодня парфюм, полчаса на дорогу. К девяти Оскар прибыл в клинику, поднялся на этаж, где располагался кабинет психотерапевтки. Мадам Фрей уже была на своём рабочем месте и в ожидании первого пациента, который должен прийти к половине десятого, проверяла личную документацию.

- Здравствуйте, мадам, - Шулейман прошёл в кабинет, закрыв за собой дверь, и занял кресло у стола.

Доктор Фрей подняла к нему взгляд:

- Здравствуйте. Чему обязана вашим визитом в столь ранний, неурочный час?

- Мне нужно с вами поговорить. О Томе, - прямо ответил Оскар.

- Я вас слушаю, - мадам Фрей склонила голову в лёгком кивке и положила ладони на край стола. – Но вы помните – я не разглашаю информацию по запросу. Также я не стану влиять на Тома через психотерапию, чтобы добиться удобного вам результата.

- Вы плохо обо мне думаете.

- Я всего лишь на всякий случай предупреждаю. Итак, какой вопрос привёл вас ко мне?

- Я хочу попросить вас поговорить с Томом о его детстве, - сказал Шулейман. – Есть вероятность, что он подвергался сексуализированному насилию от Феликса.

- Оскар, вы располагаете об этом некой информацией?

- Можно сказать и так, - неясно подтвердил Оскар. – Так сказать, поступил звоночек.

- Откуда? – с выдержанной пытливостью спросила доктор, с профессиональной хваткой вытягивая больше информации.

- Вам не понравится ответ.

- Почему вы так считаете? В этом кабинете я не склонна судить, можете быть со мной откровенны.

- Мадам Фрей, воздержитесь от своих приёмчиков, мы сейчас не на сессии, - отбил Шулейман. – Ладно, раз вам нужна информация об источнике – это Джерри. Он сказал, что Том подвергался сексуализированному насилию.

- Оскар, почему вы считаете, что мне это должно не понравиться?

- Джерри – альтер, а я к нему прислушиваюсь, - с усмешкой ответил Оскар.

- В чём я вас поддерживаю, - мадам Фрей кивнула. – Альтер-личность – кладезь важной и полезной информации, так что я не вижу ни единой причины для порицания того, что вы проявили внимание к его словам. Оскар, - она облокотилась на стол, - расскажите подробнее, что именно Джерри вам сказал?

Шулейман развёл рукой:

- Что Том подвергался сексуализированному насилию в детстве. Не сексуальному, а именно сексуализированному. Джерри не пояснил, что подразумевает под данным понятием, но уточнил, что проникновения не было, предполагаю, что под это попадает не только анальный секс, но и оральный и проникновение пальцами и посторонними предметами.

Доктор Фрей вновь кивнула и спросила:

- Что-нибудь ещё?

Оскар отрицательно покачал головой:

- Нет. Потом Джерри отошёл от первоначальной версии и сказал, что пятьдесят на пятьдесят, может, было, а может нет. Тома я спросил, он категорически отрицает, говорит – точно не было. Но я ему не до конца поверил. Мутная какая-то история, впрочем, как и всё детство Тома, о котором известно только по его собственным словам.

- Хорошо, Оскар, я вас поняла. Я постараюсь подвести Тома к разговору о детстве и раскрыть данную тему. Но это будет не на ближайших сеансах.

Перекурив одну в курилке для пациентов, Шулейман подумал, что как-то нехорошо совсем уж тайком от Тома проворачивать своё присутствие в клинике, и пошёл к нему. Том обычно просыпался в десять и ещё спал – на боку лицом к окну, подогнув ноги. Расслабленный, тёплый – это и без прикосновения к нему ощущалось, даже ресницы не подрагивали и глазные яблоки не двигались под тонкой кожей век. Полнейшее умиротворение.

Оскар присел на корточки около кровати на уровне лица Тома. Сейчас он проснётся, все просыпаются, когда на них смотрят. Все, но не все. Видимо, у Тома, как ни парадоксально, нервы крепче, чем у Оскара, поскольку он как спал, так и продолжал спать, чужой внимательный взгляд его ничуть не тревожил. Настоящий кот, такой ерундой его не разбудить. Поняв спустя пару минут, что просыпаться Том не собирается, Шулейман подключил более сильный стимул, коснулся его лица. От прикосновения Том проснулся, открыл глаза, распахнул их от неожиданности, увидев перед собой лицо Оскара, даже чуть дёрнулся назад.

- Не пугайся, - с усмешкой на губах сказал Шулейман хлопающему ресницами Тому и сдвинул от глаз прядки его сбившейся за ночь чёлки. – Непросто тебя разбудить, я сколько минут на тебя смотрел, а тебе хоть бы хны, кажется, только на меня это действует безотказно.

- Почему ты здесь? – непонимающе спросил Том. – Ты же сказал, что сегодня не приедешь?

- Я передумал. Решил приехать и позавтракать с тобой. Как тебе идея? Впрочем, я уже приехал, никто из нас ещё не завтракал, так что пойдём, отказ я не приму, - Оскар похлопал Тома по плечу и выпрямился.

Том сел, зевнул по-кошачьи широко. Не в ту фазу сна он проснулся, потому был сонный, заторможенный и не мог быстро осознать ситуацию и порадоваться. Поторапливаемый бодрым Оскаром, который не давал ему упасть обратно в объятия подушки, Том спустил ноги с кровати, встал и снова зевнул, не глядя надевая тапки. С растрёпанными после сна волосы и в мягких тапках на босу ногу. Очаровательное зрелище.

- Мне надо зубы почистить, душ принять, - сказал Том, застопорившись на полпути к выходу из палаты.

Смущало идти так, никто ведь после ночи не свежеет, пусть не замечал за собой неприятных запахов, по крайней мере с тех пор, как научился пользоваться антиперспирантом.

- Можно подумать, ты никогда не завтракал первее утреннего душа, - Шулейман положил ладонь ему на лопатки и кивнул на дверь. – Пойдём.

Том сдался. Спустились на первый этаж, где располагался ресторан, заняли столик. Том чувствовал себя немного неловко от того, что пришёл сюда прямиком из кровати, но Оскар быстро его отвлёк и переключил на более приятные вещи – еда, которую надо выбрать, живое общение. Едва они успели сделать заказ, как у Шулеймана зазвонил телефон.

- Оскар, где ты? – без приветствия спросил папа. – Мы сейчас к тебе приедем.

- Как вы ко мне приедете, если не знаете, где я? – резонно вопросил в ответ Оскар.

- Ты сейчас скажешь, и мы с Терри приедем. Оскар, ты куда уехал с утра пораньше? – папа не успокаивался и наседал. – Терри проснулся, хотел позвать тебя завтракать, а тебя уже нет! Оскар, тебя три дня не было, а сегодня ты опять куда-то сбежал, даже не поговорив с Терри, а он ждал твоего возвращения, скучал. Кто так поступает?

- Папа, я же не бросил Терри, от часа моего отсутствия ничего не случится. Терри дома, под присмотром, в чём тут трагедия?

- В том, что тебя где-то носит, - безапелляционно ответил Пальтиэль. – Где?

- Я с Томом, - наконец ответил Оскар.

- Понятно. – Оскар слышал, как папа поджал губы. - Том твой не маленький, может и без тебя побыть.

- Чудно твоё отношение изменилось, - хмыкнул Оскар, поглядывая на Тома, что сидел напротив. – Интересно, Терри ждёт то же самое?

Проигнорировав вопиюще возмутительное предложение в форме вопроса, Пальтиэль сказал:

- Я не против Тома. Но я против твоих постоянных исчезновений из дома, тем более без предупреждений. Оскар, у тебя есть ребёнок, и он должен быть для тебя на первом месте, личная жизнь – на втором, только после того, как ты закроешь все потребности Терри.

- Ты не прав, папа. Следуя логике, которую ты сейчас продвигаешь, можно потерять себя, что для ребёнка как раз неполезно, и можно заработать раздражение к ребёнку, поскольку «ты же смысл моей жизни, я от всего ради тебя отказался!». Так что я останусь при своём более правильном мнении, что родительство для взрослого человека – не вся жизнь, а одна из её сторон.

- Что, наигрался уже в родителя? Надоело?

Оскар не ответил на папин выпад, который ему очень не понравился, и спросил:

- Терри рядом с тобой?

- Нет, я не дурак, чтобы настраивать Терри против тебя, это в первую очередь ему причинит вред.

- Хорошо, что ты это понимаешь.

Пальтиэль на том конце связи вздохнул и предложил:

- Оскар, давай втроём позавтракаем в ресторане? Ты где сейчас, там поблизости есть хорошее заведение?

- Давай, - согласился Оскар. – Но я буду через час.

- Через час?! Оскар, Терри голодный.

- Ты вполне в состоянии его покормить, если же принципиально позавтракать втроём, то подождите. Предложи Терри чего-нибудь перекусить, чтобы не ходил с пустым желудком. Всё, папа, я занят, чем больше ты отнимаешь моего времени, тем дольше тебе придётся меня ждать. Встретимся через час.

Назвав название заведения, куда подъедет, Шулейман отклонил вызов и положил телефон на стол экраном вниз.

- Оскар, езжай, если надо, - сказал Том. – Я всё понимаю и не обижусь, мы ведь и не договаривались, что увидимся сегодня.

- Нет уж, - Шулейман категорично покачал головой. – Я затеял совместный завтрак, и я тебя не брошу. Ничего, сейчас поем немного, потом второй раз позавтракаю с папой и Терри, а кофе я вообще могу пить бесконечно, ты знаешь, - он усмехнулся.

- Ты пьёшь очень много кофе, это вредно для сердца, - подметил Том, распивая воду из высокого стакана.

- Если пить не больше шести чашек в день, то кофе наоборот полезен, - парировал Шулейман, - тренирует сердечную мышцу.

- Ты пьёшь меньше шести? – Том в этом сомневался.

- Не знаю, я не считаю, но, думаю, я не превышаю норму.

- Ты ещё и куришь. И ты пьёшь не маленькие лёгкие порции кофе, а большими чашками, где наверняка несколько доз кофеина.

- Ага, я пью много кофе, много курю, а ещё связал жизнь с тобой, что тоже вредно для сердца, - усмехнулся Оскара и беззаботно махнул рукой. – Я ещё слишком молод, чтобы переживать о здоровье и вести здоровый образ жизни.

После завтрака поднялись обратно в палату, Шулейман поцеловал Тома на прощание и отправился по своим дальнейшим делам.

- Оскар! – радостно воскликнул Терри.

Побежал навстречу, бросился на шею присевшему на корточки взрослому.

- А где ты был? – уже за столиком полюбопытствовал Терри.

- Я уезжал с Томом, - честно ответил Шулейман. – Нам нужно было побыть вдвоём.

- Вы помирились? – Терри вскинул брови. – Вы снова вместе?

- Да, мы снова вместе.

- Здорово. Не расставайтесь больше, и пусть Том возвращается к нам.

Пальтиэль улыбнулся уголками губ, не вмешиваясь в их диалог. Какое же Терри солнышко – искренний, добрый, думающий о других. Подкрепившись, переместились на детскую площадку, что находилась неподалёку, в пешей доступности. Пока Терри развлекался, Пальтиэль серьёзно обратился к сыну:

- Оскар, прости, я вспылил. Я увидел растерянного, расстроенного Терри и разозлился на тебя. Я не могу видеть его несчастным.

- На этот раз ты прощён, но если будешь продолжать в том же духе, я начну вводить санкции: «три месяца отлучения от Терри», «полгода отлучения от Терри»…

- Оскар! – Шулейман-старший возмутился такой ужасной несправедливости.

Оскар усмехнулся:

- В чьих руках ценный ресурс, тот и диктует правила, папа.

Глава 8

Первые три сеанса прошли для Тома под знаком скованности. Чувства вины перед психотерапевткой из-за того, что не приходил не предупредив, и из-за того, что сбил свой достигнутый общими усилиями успех. Но мадам Фрей сумела его расслабить, раскрыть, и Том заново влился в психотерапевтический процесс, достаточно активно двигаясь в сторону восстановления прежнего уровня погружённости в травму и её проработки. Не очень приятно возвращаться туда – в темноту, ужас, сложнейшие чувства, понимание того, насколько ты всё ещё болен, но надо. Глупо было бы, было бы огромной слабостью вернуться к лечению, но больше не стараться, спрятав голову обратно в слепую веру «я и так в норме». Потому Том собрался с силами и вновь нырнул в этот жуткий омут.

- Оскар, поприсутствуй со мной на сеансе психотерапии, - предложил Том, но по интонации скорее попросил.

Шулейман такого предложения не ожидал:

- Ты уверен?

Том кивнул:

- Да, полностью.

- Хочешь, чтобы я лучше тебя понял? – с тихой усмешкой поинтересовался Оскар.

- Может быть… - Том отвёл взгляд и затем вернул его обратно к Оскару. – Об этом я не думал. Я просто хочу поделиться этим с тобой.

Причин для отказа Шулейман не имел, хотя и относился к идее Тома со скепсисом. Думал – не будет ли он мешать, сможет ли Том не оглядываться на него во время сессии, что озвучил Тому. Том его заверил, что ничего такого не будет, он не с бухты-барахты пригласил его, а сделал это, когда ощутил готовность к тому. Готовность и потребность открыть Оскару то, что только между ним и доктором Фрей.

Придя в кабинет вместе с Оскаром, Том объяснил психотерапевтке, что хочет провести сеанс при нём, против чего мадам Фрей не возражала. Шулейман занял место вне поля зрения Тома, приготовившись молчать на протяжении всей сессии, что непросто, но лишь так у него есть шанс увидеть то, что обычно происходит за закрытой дверью.

Сначала Том держал в поле внимания тот факт, что Оскар здесь, за его спиной, хоть и не отвлекался из-за этого, как и обещал. Но по мере углубления в психотерапевтический процесс забыл о его присутствии. Это неважно, неважно, что он видит и слышит, потому что для того и позвал его, чтобы показать ему всё без утаиваний и прикрас. Сначала не происходило ничего интересного, всё то, что говорили Том и мадам Фрей, Оскар давным-давно знал. Но со временем… Оскар уже не мог отвлечься ни на какую стороннюю мысль. Провалился в чувства Тома.

Шулейман с самого начала знал, что произошло с Томом; со слов Тома знал подробности и то, насколько это было ужасно; по фотографиям из больницы знал, до какого чудовищного состояния довёл Тома подвал. Знал, что Тома насиловали и какие физические муки он пережил. Но он думал о теле, а не о душе. Умом Оскар понимал, что подобный опыт не может пройти бесследно, но он не знал, что рубцы на душе Тома по-прежнему болят. Так сильно. Хронически. Как будто вновь и вновь расходящаяся рана. Оскар не представлял, что Том чувствовал и чувствует до сих пор, не только по той причине, что никогда не переживал ничего подобного, но и потому, что сам чувствовал иначе.

А у Тома чувства на разрыв, потоком гноя из той вечной раны. Слезами из глаз. Напряжённой ссутуленной спиной и вздрагивающими от рыданий плечами. Торопливыми словами, криками. И главным, повторяющимся вопросом: «За что?». За что с ним так поступили? А вправду, за что? Чем четырнадцатилетний мальчик это заслужил? Паршиво, что ответ – ничем, просто так случилось.

«За что?» - из раза в раз Том повторял этот вопрос, красной линией он тянулся через всю психотерапию. Надрывом. Надломом. И оставался без ответа, который мог бы успокоить рвущуюся душу. Ведь кого могут успокоить слова, что у твоего ада нет никакой причины, кроме того, что те звери могли это с тобой сделать?

Замкнутый круг. Хождение по мукам, по углям в своей темноте, что не светят, но прожигают до крови. Безысходность мальчика внутри него, застывшего в моменте своего кошмара с предсмертным криком на губах. Раны, которых давно нет, даже следа не осталось, но они болят под кожей.

Шулейман не начал жалеть Тома сильнее, но понял, что ни черта его не понимает и не поймёт. И не нужно, слишком разные они на уровне чувств, всё, что от него требуется – это поддерживать Тома на его пути. По окончании сессии Оскар обнял обессилевшего Тома, склонив его голову себе на плечо.

- Оскар, не надо относиться ко мне по-другому из-за того, что ты видел и слышал, - попросил Том, когда они вышли из кабинета. – Я этого не хочу.

- Я и не собирался. Верно, меня это не красит, но я плохо умею жалеть тебя из-за твоего прошлого. У меня ко всем такое отношение в том, что касается прошлого, в том числе к себе.

Том слабо улыбнулся уголками губ. Шулейман затормозил его, не дав пойти дальше, взял его левую руку, повернув внутренней стороной вверх, и кончиками пальцев провёл по запястью, где ткани не смогли восстановить полностью даже самые лучшие специалисты. Остались неровности, в которых можно прочесть след глубокого шрама от наручников, что перетёрли руку до кости. Том едва заметно вздрогнул, посмотрел на Оскара исподлобья, и в глазах мелькнул страх – нет, он не хотел жалости. Поддержки, понимания, но только не жалости.

Удивительно, что после всего, что пережил, Том сошёл с ума не полностью, а всего лишь относительно чуть-чуть, не превратился в то существо с застывшим в глазах ужасом, которое можно увидеть лишь в стенах психиатрического отделения для тяжёлых пациентов. Удивительный Том человек, ему больно, страшно, он часто не понимает, как жить эту жизнь, но как-то живёт, старается, ошибается, приспосабливается. Просто потому, что надо жить. Или же без причины. Живёт и верит в лучшее, надеется, открыто смотрит на мир. Поражая своей силой, спрятанной за слабостью. Не на зло всем тем, кто в него не верил. Том помнит прошлое и всю причинённую ему боль, но не таит обид.

- Чего ты на меня так смотришь? – спросил Оскар, перехватив взгляд Тома. – Не жалею я тебя, я думаю о том, какой ты удивительный.

Шулейман привлёк Тома к себе и обнял. Тихо вздохнув, Том прикрыл глаза.

- У меня уже такое чувство, что это никогда не закончится… моё лечение. Я уже хочу жить. Но я не хочу бросать лечение.

- И не надо бросать. Всё успеешь, ни я, ни все остальные аспекты жизни от тебя никуда не денутся. Кстати, насчёт «жить». На следующей неделе прилетает подружка Терри с семьёй, я бы хотел, чтобы ты поехал со мной их встречать.

Отстранившись, Том удивлённо переспросил:

- Я?

- Может, это не очень уместно в свете твоего сложного отношения к Терри и того, что ты только вернулся к лечению, - Шулейман пожал плечами, - но почему нет. Если ты согласен. Я думал, что ты выйдешь из клиники к их приезду, и мы спокойно это сделаем, но, хоть семейство Шепень и задержалось, реальность сложилась не по плану.

Том задумчиво почесал висок:

- Наверное, я не против поехать с тобой… Но в качестве кого я там буду? – он вопросительно изломил брови. – Ты за отца, Терри твой ребёнок, твой папа – он тоже поедет? – это твой папа, а я кто?

Не претензия, а растерянность с неуверенностью в уместности своего присутствия на семейном выезде.

- Ты мой партнёр, - сказал в ответ Оскар, - в таком качестве и будешь. Конечно, русские не любят гомосексуальные пары, но Шепень слишком сильно хочет внедриться в Европу, чтобы позволить себе демонстрировать нетолерантность, - он усмехнулся. – Да и ни для кого не секрет, что единственный, кто смог поселиться в моём сердце и с кем я даже пошёл под венец, одного со мной пола.

Том не очень уверенно улыбнулся:

- Хорошо, я согласен. А когда это?

- В среду. Я тебе за день напомню.

***

В среду Шулейман приехал к Тому на пару часов раньше назначенного времени прибытия семейства Шепень и не зря. Поскольку том вновь столкнулся с проблемой отсутствия подходящий одежды, и в этот раз проблема была острее, потому что на машине с Оскаром и потом с ним на личном самолёте мог поехать и в том, что носил в клинике, но выйти в люди в таком виде не мог.

- Как по мне, можешь ехать в том, что на тебе сейчас, - высказался Оскар, наблюдая за растерянно перебирающим одежду Томом. – Или – шоппинг. Вдвоём поедем или мне самому купить тебе обновки?

- Купи ты.

Том завалился на кровать, свернувшись клубком, и с полуулыбкой посмотрел на Оскара, утопив половину лица в подушке. В глазах его горели игривые искорки. Это как когда-то давно, когда в день выписки из центра Том влез в одежду, но то, с чем приехал туда Джерри в шестнадцать лет, было коротко и мало, и Оскар поехал и купил ему одежду. Захотелось повторить этот момент заботы.

Шулейман управился за час и вернулся с шелестящими, украшенными узнаваемыми логотипами пакетами. Том подлез к краю кровати и сел на пятки, любопытно заглянул в первый пакет. Оскар купил всё необходимое – стильное, в меру яркое, в том числе подходящую пару обуви. Том незамедлительно примерил обновки, крутился перед зеркалом, разглядывая новый образ. Своим отражением он остался приятно удивлён и доволен.

- Я красивый, - Том обернулся к Оскару с улыбкой и поиском одобрения в сверкающем взгляде.

- Ты в любой одежде красивый, - Шулейман с ухмылкой подошёл к нему, - и особенно без неё, - добавил, наклонившись к уху Тома, и пристроил ладонь ему на ягодицу.

Том передёрнул плечами в смеси смущения и приязни, стрельнул глазами. Оскар убрал руку, поскольку, во-первых, в клинике никакого секса, а пара лишних движений, и его очень захочется; во-вторых, им пора выезжать. Подразнил малость, что лично для него таковым не являлось, и достаточно.

- Кажется, я понял, как решить проблему отсутствия у меня вкуса, - улыбаясь, сказал Том. – Покупай ты мне одежду.

Полушутка, полувсерьёз.

- Я-то не против, - ответил Оскар. Прищурился. – А ты не загонишься из-за того, что я выбираю, как тебе выглядеть, свободы тебя лишаю?

- Можно попробовать.

Уверенный отрицательный ответ Том не рискнул давать, мало ли, как в какой-то момент он может воспринять такую неволю, а положительно отвечать не хотел, потому что его никогда не задевало, когда Оскар покупал ему одежду, наоборот Тому нравились и выбранные им вещи, и забота.

О комфорте Тома Шулейман позаботился, они поехали вдвоём, Терри с Пальтиэлем поехали отдельно, встретились на месте в аэропорту. Проехали прямиком к взлётной полосе, где уже стоял приземлившийся личный борт, над освобождением которого из-под ареста опальный господин Шепень бился на протяжении шести месяцев и одержал победу. Хотя предполагал, что по возвращении на родину самолёт снова могут арестовать, и скорее всего не только его, там и над московским домом угроза нависла, до сургутского пока не добрались. Черти двуличные.

Об одном – самом важном – Том не подумал заранее: как ему вести себя с Терри и с отцом Оскара, у которого, что понял по невольно подслушанным телефонным разговорам, больше не в любимчиках. Но обошлось, по крайней мере, сразу, поговорить никто ни с кем не успел, поскольку открылась дверь, спустили трап, что притянуло всеобщее внимание. Показались Алина и Мирослава и за их спинами глава семейства. Мама и дочка спускались неспешно, головами по сторонам не вертели, как полагается леди. Малышка пока не увидела друга.

Увидела. Взвизгнула радостно и побежала навстречу, забыв о прессинге манер. Терри тоже сорвался с места к подружке, которую так долго не видел и так сильно ждал. Мирослава остановилась, не добежав пару метров. Ей в конце мая исполнилось всего шесть, но с того времени, как она начала воспринимать информацию, ей прививали «поведение женщины из высшего общества», что, уже вбитое в подкорку, и сработало тормозом. И остановила неуверенность в том, что друг ждал её и рад видеть. Терри тоже остановился, хлопнул ресницами. Так они и стояли несколько секунд, хлопая друг на друга глазами. И Мира сделала реверанс, взяв пальчиками край молочной юбки. Терри чуть растерялся, но вмиг сообразил, что надо делать, ответил подруге тем же, тоже поклонился, но, как престало мужчине, чему его никто не учил, но подсмотрел этот жест в исторических фильмах. Это умилило всех взрослых со стороны Шулейманов, даже Тома тронуло. Маленькие принц и принцесса.

- Какие они милые, - произнёс Том, упёршись подбородком Оскару в плечо и обняв его поперёк спины.

Затем, в наблюдении за живым, увлечённым общением детей, пришла другая, куда более грустная, тёмная мысль. Терри всего пять, а у него уже есть подружка. Сердцем овладела зависть, но не злая, а тоскливая. У него в детстве не было друзей. У него нет друзей, которых знает с детства. У него не было подружки, с которой, а не с тем парнем на хэллоунской вечеринке, мог бы впервые поцеловаться. Так ведь делают, Том видел в кино. А ещё разнополые друзья детства, став более взрослыми, часто влюбляются друг в друга, если верить тому же кинематографу. Дети всё-таки обнялись, прежде чем заболтаться после долгой разлуки, инициатором выступил Терри, несмело шагнувший к подруге с раскрытыми объятиями, и Мира с радостью откликнулась.

- Не грусти, - шепнул Тому Шулейман. – Зато у тебя есть я. А Терри будет не к чему стремиться, поскольку у него тоже уже есть я.

Том прыснул тихим смешком, поднял к нему взгляд:

- Очень ободряюще.

Пришёл черёд взрослых обмениваться приветствиями. К Оскару и Тому подошла чета Шепень.

- Здравствуй, Оскар. Рад тебя видеть, - Егор склонил голову в почтительном кивке и протянул Шулейману руку, левую, чтобы ему было удобно ответить на рукопожатие.

- Егор, - Шулейман ответил кивком и пожал его руку.

Представившись, поздоровался и Шулейман-старший. Господин Шепень внутренне ликовал: семья Шулейманов не забыла их, ждала и даже встретила в полном составе. Ежегодное пребывание во Франции началось с прекрасной ноты.

- Том Каулиц, мой партнёр, - представил Оскар Тома, обняв за талию.

- Приятно познакомиться, Том, - Шепень пожал руку и ему. – Меня зовут Егор. Это Алина, моя жена, - он указал на супругу и обернулся к занятым друг другом детям. – И Мирослава, наша дочь.

Том кивнул, улыбнулся, сказал дежурное: «Мне тоже приятно», что не было ложью, пока ему всё нравилось, не считая того, что нервничал в этой официально-неофициальной ситуации. Но его влекло всё новое, а люди из далёкой страны, по которой ему очень понравилось путешествовать, да не объехать её и за полгода, чем не новое-интересное? И быть за пределами клиники приятно.

- Может быть, пообедаем у нас? – предложил Шепень. – Дом уже подготовлен. Мы будем рады принять вас в гости, а Терри с Мирой сразу поиграют.

Терри вскинул голову, с надеждой глядя на Оскара в ожидании его решения. Конечно, он очень-очень хотел побыть с подругой! Как этим глазам отказать? Оскар принял приглашение, Пальтиэль тоже – надо же ему поближе познакомиться с семьёй подружки Терри, и оставлять его не хотелось. Том был бы рад согласиться присоединиться к ним, но ему нужно вернуться в клинику. Он послал Оскару растерянный, просящий о помощи взгляд. Какие же они одинаковые, что один просит большими глазами, что второй.

- Оскар, мне надо обратно, - тихо сказал Том, теребя рукав, - у меня в два психотерапия.

- Ты хочешь поехать с нами? – прямо спросил Шулейман.

- Да, наверное. Но я не могу.

Как ни велик соблазн, нельзя задвигать лечение, потому что один раз так сделаешь, потом второй, а там не заметишь, как неприятное, но необходимое совсем исчезнет из твоей жизни. Но грустно от мысли, все поедут, будут вместе обедать, проводить время, а он вернётся в клинику и будет там один, отчуждённый от общего.

- Мне нужно позвонить, - предупредил Оскар и отошёл в сторону, набрал номер, по которому быстро ответили. – Мадам Фрей, здравствуйте.

Выслушав ответное приветствие и вопрос, по какому поводу он звонит, Шулейман попросил:

- Вы можете перенести Тома на вечер?

- Вы опять увезли его? – вопрос на вопрос ответила доктор.

- Да. Есть одно дело, в котором Том хотел бы поучаствовать, но он не хочет пропускать сеанс. Можете поменять его местами с кем-нибудь?

- Могу. Но знайте, что я не одобряю столь частые отлучки Тома из клиники, так как успешная психотерапия требует особой среды, и вы, Оскар, её нарушаете, - выговорила ему мадам Фрей.

- Почему вы считаете, что я был инициатором отъезда Тома? – Шулейман не любил, когда его упрекают, и промолчать не мог.

- Разве я не права? – невозмутимо спросила доктор Фрей.

- Ладно, - согласился Оскар. – Том уехал, поскольку я его об этом попросил, но он сегодня и вернётся.

- Оскар, вам не нужно оправдываться, я вам не родительница, чтобы вас ругать. Но вы меня услышали. Надеюсь, что услышали и возьмёте мои слова на вооружение. Вернёмся к вашей просьбе. Я могу перенести Тома на половину шестого вечера.

Шулейман жестом подозвал Тома и спросил:

- Мадам Фрей может принять тебя в полшестого. Устраивает?

- Да, - чуть растерянно кивнул Том, который почему-то не подумал, что Оскар взялся разрешить его дилемму на месте таким образом.

Оскар передал его ответ, и Том попросил телефон, прижал его к уху, повернувшись спиной к остальным, и приглушённо произнёс:

- Здравствуйте, доктор Фрей, это Том. Я сейчас вместе с Оскаром и его отцом поеду обедать домой к семье подружки Терри. Как вы думаете, это не навредит мне?

- Том, есть что-то, что, по-твоему мнению, может причинить тебе вред в этой ситуации?

- Нет… Но я пропущу сеанс, и я опять уехал из клиники.

- Том, мы встретимся вечером и поговорим, - утвердила доктор Фрей. – Сейчас делай то, чего тебе хочется. Жду тебя в половине шестого.

Успокоенный тем, что попадёт сегодня на психотерапию и получил поддержку от доктора Фрей, Том вернул телефон Оскару, и они вместе вернулись к остальным. В особняк Шепеней поехали также раздельно: Том и Оскар на машине Оскара, Пальтиэль и Терри с водителем в другой, с ними и Мира, чтобы не разлучать детей по разным машинам, и Егор с Алиной со своим водителем. В светлом особняка шуршала одетая в униформу прислуга, заканчивая последние приготовления к приезду хозяев. Атмосфера здесь разительно отличалась от демократичной квартиры Оскара, даже от дворца Шулеймана-старшего. Но Том не подумал, что хозяева здесь люди какие-то нехорошие, раз прислуга у них такая вышколенная и в цвета интерьеров наряжённая, до интуитивного анализа он не дошёл, потому что больше его захватывало разглядывание нового места, где, надо сказать, красиво. Хотя, на вкус Тома, здесь слишком много белого – мрамора? – золотых включений, слишком много светлых на грани белого цветов, отсылающих к стерильным больничным помещениям. И чистота здесь такая же – стерильная.

Пока готовили и сервировали обед, все снова разделились. Оскар разговаривал с Егором, к которому симпатии не питал, считал его скользким типом, но и негативного отношения не проявлял по причине дружбы детей и поддерживал светскую беседу. Пальтиэль с удовольствием ударился в детство и пошёл играть с Терри и Мирой. Тому же Алина предложила показать дом, что было редкой инициативой с её стороны, так как ей полагалось молчать, никуда не лезть и быть молодым и красивым дополнением к богатому мужу. Ей позволялось лишь то, что положено «хорошей жене»: поприветствовать важных гостей, предложить угощения, показать дом тоже можно, но в данном случае она действовала без указания занятого другим гостем супруга.

Том согласился, потому что не знал, куда себя деть, пока Оскар занят разговором с хозяином дома, и, наверное, неприлично отказывать хозяйке, и был не прочь посмотреть дом. С экскурсией по первому этажу, где находились, закончили быстро и по плавно закручивающейся на один изгиб лестнице с низкими ступенями поднялись на второй этаж, где царила тишина и уединение. Алина говорила по-французски хорошо, но хуже мужа, Тому как носителю языка её ломкий акцент был очень слышен. Держалась Алина неуверенно, что в видении Тома вступало в противоречие с её статусом хозяйки дома. Красивая молодая женщина, жена влиятельного мужчины, но какая-то тихая, бледная под всем внешним шиком, словно моль, будто бы говорящая тень, а не человек. Белое платье-футляр, крашеные в классический блонд прямые волосы, ещё не тронутая средиземноморским загаром светлая кожа, толстый золотой браслет на тонкой руке.

Не считая ватной тишины, второй эта выглядел живее, что ощущался приятно. В какой-то момент Алина замолчала, несколько секунд посмотрела на Тома и, нервно улыбнувшись, спросила:

- Наверное, прекрасно родиться в Европе?

Том смысл её вопроса не понял и, нахмурившись, ответил так, как считал правильным:

- Прекрасно родиться в хорошей семье.

- Извините, - Алина сложила ладони на животе и отвела взгляд.

- Вам не нравится ваша страна? – спросил Том, вглядываясь в эту женщину и пытаясь понять, что не так – у неё или с ней.

- Нравится, - ответила Алина, глядя в сторону, в стену. – Я люблю свою страну. Но мы с мужем хотели бы перебраться в Европу, сюда, во Францию.

- Мне тоже нравится ваша страна, - Том улыбнулся, сделав шаг ближе. – Мы с Оскаром дважды ездили к вам. У вас очень красивый… - он вновь нахмурился, - забыл, как называется город. Рядом с Финляндией находится.

- Санкт-Петербург, - тоже улыбнувшись, подсказала Алина.

- Да, Санкт-Петербург, и название у него тоже красивое. И менее знаменитые города у вас интересные. А столица ваша мне не понравилась.

- Чуть больше века назад столицей России был Санкт-Петербург, - поделилась Алина.

- Да? – удивился Том. – А почему сменили?

Не найдя взглядом Тома, от которого отвлёкся и упустил его уход из виду, Шулейман обратился к хозяину дома:

- Егор, ты не видел, куда пошёл Том?

- Алина показывает Тому дом, они поднялись наверх.

Оскар перевёл взгляд к лестнице. Казалось бы, не о чем беспокоиться, Том не скучает, общается, если бы не одно но – легкомысленность и ветреность Тома, что не единожды толкали его на левые связи. Не надо оставлять их надолго наедине, на всякий случай. Сказав, что хочет найти Тома, Шулейман поднялся на второй этаж и отправился на поиски по комнатам, мысленно готовясь увидеть то, что ему не понравится и разнимать несостоявшихся любовников. Готовится лучше к плохому. Это очень в духе Тома – прийти в гости и переспать с женой хозяина дома.

Но обошлось. Они просто разговаривали.

- Не помешаю? – поинтересовался Шулейман, обозначая своё присутствие, и подошёл к ним.

- Мне Алина показывает дом, - воодушевлённо поделился Том. – И рассказывает историю России.

- Алина, - Оскар перевёл взгляд к женщине, - ты не возражаешь, если мы с Томом вдвоём посмотрим дом дальше?

- Конечно, - Алина не решилась отказать.

Муж не посвящал её в дела, но дал понять, что Шулейман – очень важный человек, знакомство с которым нужно укреплять всеми возможными способами. Оставшийся на первом этаже Егор наблюдал за играющими в компании Пальтиэля детьми, каждую минуту испытывая острое довольство и счастье. Теперь в его доме побывал не только Оскар, но и Шулейман-старший – основатель несокрушимой империи Шулейманов, желание приобщиться к которой стало главной мечтой и целью. Какая же умничка его дочка, что завязала дружбу с Терри, а не с каким-нибудь обычным бесполезным отребьем. На Миру возложена важнейшая миссия, что должна стать смыслом её существования, к чему Егор уже тонко приучал дочь. Мира должна сохранить эту дружбу, укрепить, быть лучшей подругой, а лет через девять, можно и раньше, затащить Терри в постель и саботировать контрацепцию, чтобы природа сделала своё дело. Дальше дело за малым – Шулейманы как порядочная еврейская семья не откажутся от ребёнка, и их семьи свяжут самые крепкие кровные узы. Господин Шепень настолько хотел войти в ближний круг Шулеймана, что, заинтересуйся Оскар им, он бы даже закрыл глаза на свою принципиальную гетеросексуальность. Но Оскар им не интересовался и подпускать ближе не спешил, потому ставка на детей, и придётся запастись терпением, чтобы выиграть эту долгоиграющую партию.

- Идём? – как ни в чём не бывало спросил Шулейман.

- Оскар, по-моему, гулять по чужому дому неприлично, - Том обнял себя одной рукой.

- Алина разрешила, так что не надумывай, - легко отбил Шулейман, тронул Тома за плечо, и они вышли в коридор. – Я не хуже неё могу провести тебе экскурсию, я здесь не единожды бывал.

- Оскар, а почему ты пошёл за мной? Мне казалось, что ты разговариваешь с Егором. Я поэтому я согласился посмотреть дом.

- Я поэтому и пошёл, что ты согласился, - ответил Шулейман. – Хотел уберечь тебя от измены, а себя от неприятной и неловкой ситуации «ты переспал с чужой женой и мамой подружки Терри по совместительству».

Том, совершенно этого не ожидавший, открыл рот, закрыл. Воскликнул:

- Оскар! Ты зачем меня подозреваешь? – добавил спокойнее, разумно. – Ты какого обо мне мнения? Я не какой-то там, кто прыгает на каждого и каждую встречную.

- Но прецеденты были, согласись, - резонно и многозначительно подметил Оскар.

- Оскар, я уже говорил, что больше не собираюсь тебе изменять. А даже если представить, что я захотел, то Алина бы не согласилась, она замужем.

- Ты тоже был замужем, но тебя это не остановило, - Шулейман не обвинял, но раскладывал по фактам.

- Это оскорбительно, - Том скрестил руки на груди.

-Это обосновано опытом. Так что перестраховаться не будет лишним.

Том фыркнул смешком, не обиделся, не получалось всерьёз. Глянул на Оскара:

- Чего мелочиться? Ты бы надел на меня пояс-верности.

- Я же не зверь, - усмехнулся Шулейман. – Обойдёмся бдительностью с моей стороны, чтобы ты не нашёл себе приключения на пятую точку, - и положил руку Тому на указанную часть тела, выводя его из комнаты. – Кстати, как ты и хотел, я проявляю ревность. Ты доволен?

- Ты это специально? – Том посмотрел на него, не предпринимая попыток избавиться от руки на попе, которая совсем не мешала.

- Нет. Я больше не притворяюсь перед тобой и перед собой, что мне пофиг. Я не хочу, чтобы тебя касался кто-то ещё, кроме меня, и не хочу, чтобы ты этого хотел.

В очередной комнате Шулейман привлёк Тома к себе и поцеловал. И шибануло по нервам. И условное уединение соблазнительно настраивает на определённый лад. И ответом на влёт сорвавшееся дыхание Тома пришла дерзкая мысль.

- Мы не в клинике, - произнёс Оскар с манящей ухмылкой.

- Ты серьёзно? – Том округлил глаза.

Ему о таком и подумать стыдно. Или…

- Да. Такого у меня никогда не было, - ответил Шулейман с пылающим взглядом и прижал Тома бёдрами к своим бёдрам.

И поцеловал в висок, спустившись к чувствительному месту под ухом. И развернул Тома, прижав спиной к ближней стене, впился поцелуем в рот, не тая взыгравшей страсти. Быстро, надо быстро! Их в любой момент могут хватиться! Стучало в висках Тома. Тело следовало за лихорадочным понимаем, что у них мало времени, столкновением желания и совершенно проигравшего стыда. Разгорячённая кровь неслась по замкнутой сети сосудов. Жарко. Секунды – и уже жарко, и выгорающего воздуха мало.

Не переставая целовать, жадно вылизывать рот Тома, Шулейман расстегнул пуговицу на его чёрных джинсах и просунул в них ладонь, поглаживая наливающийся член через ткань трусов. Том повёл бёдрами навстречу, зажмурился мучительно-сладко.

- Нет… Нет…

Задыхаясь, Том схватился за запястье Оскара, прося его перестать. Возбуждение уже достигло такой силы, что застёгнутая ширинка узких штанов причиняла боль, и он рисковал от одного этого, от настойчивых поглаживаний Оскара, кончить. Шулейман руку убрал, но недалеко, легко похлопал Тома по промежности. Том сдавленно застонал, упёршись затылком в стену, пальцы на ногах поджались. Оскар коснулся ладонью его лица, побуждая открыть глаза, поймал зрительный контакт и вытянул из джинсов чёрно-пёструю рубашку Тома, запустил под неё руку, с нажимом протянул ладонью по коже снизу вверх до выпирающей ключицы и обратно. И развернул Тома к себе спиной.

- Растягивать? – спросил Шулейман, расстёгиваясь.

Том помотал головой и, расставив ноги, опёрся предплечьем на стену и упёрся в него лбом в ожидании. Тут же сменил позу, поднял голову, опёрся на стену обеими руками, подняв их над головой. Не мог стоять спокойно. У него там, от копчика до кончика члена, сводило и немело от желания.

Оскар не послушался и, приспустив с Тома штаны с бельём, поднёс руку к его губам, надавил, размыкая. Том облизал его пальцы, смачивая слюной. Смазки нет – неозвученная констатация очевидного факта. Шулейман вдавил в тело Тома сразу два пальца, и Том тихо зашипел сквозь зубы от смеси первого дискомфорта и желанных ощущений, что сулили большее. Очень скоро. На промедление нет времени.

Шулейман растягивал его наскоро, но основательно, прокручивая кисть, отчего Тома вытягивало и поджимало. Добавил третий палец, сильно растягивая вход и давя внутри на переднюю стенку. От каждого немилосердного нажатия Том скулил. Вынув пальцы, Оскар обхватил Тома поперёк живота и начал входить, глуша его чувства кусающим поцелуем. Коснувшись бёдрами ягодиц, Шулейман, сдав назад, совершил рывок и зажал Тому рот ладонью. Нельзя шуметь. Том понимал. Но всё равно полоснуло кипятком по нервам.

Оскар не сдерживался ни секунды, двигался быстро и сильно. А у Тома темнело в глазах. Да, всё-таки его очень возбуждал секс с риском быть увиденными. Да, да, очень! Вся эта ситуация – секс в чужом доме, где они не одни и их в любой момент могут застукать, рука на губах, недостаток кислорода – взводила до нездорового, удушающего состояния. Мир накренялся, опрокидывался, затягивался в омут. Возбуждение, казалось, распространилось с паха на всё тело, превратив его в одну сплошную пылающую, пульсирующую точку. Понимая по предвещающему сокращению мышц, что Том сейчас кончит, Шулейман захватил головку его члена в кулак, чтобы не запачкал стену.

Внизу все, и взрослые, и дети, уже собрались вместе к тому моменту, когда Том и Оскар спустились.

- Где вы были? – разведя руками, вопроси Пальтиэль.

- Я показывал Тому дом. Потом вышли на балкон, мне захотелось покурить, - ответил Шулейман и взглянул на Тома, и только Том понял, что означал его взгляд.

Обед подали не хуже, чем в лучших ресторанах, в том числе по оформлению блюд. Но за столом Том думал не о вкусной пище, а о том, что у него внутри и снаружи мокро. Но это не смущало, а… будоражило? Наверное, так. Будоражила эта тайна на двоих и неправильность того, что они сделали, неправильность того, что он сидит за столом с отцом Оскара, детьми и едва знакомыми приличными людьми со свежей спермой внутри. Том бросал на Оскара блестящие взгляды, которые тоже не понять посторонним.

- Прощу прощения, - обратился Оскар к присутствующим. – Шептаться в присутствии других людей неприлично, но мне необходимо сказать Тому кое-что личное.

Наклонившись к Тому, он прошептал ему на ухо:

- Хочешь ещё?

Тома прохватила сконфуженная дрожь, он метнулся взглядом по лицам за столом, пытаясь понять, не догадываются ли они о том, что между ним и Оскаром происходит. Прислушался к себе – и покачал головой – нет, сейчас Том не испытывал желания сделать это ещё раз. Вернувшись к общему разговору, Шулейман, ничем себя не выдавая, положил руку Тому на бедро. Том вновь искоса взглянул на него и накрыл его руку своей. Стол скрывал это от чужих глаз. Разве что Пальтиэль, что сидел сбоку, мог увидеть. Он и увидел, но, разумеется, воздержался от комментариев во всеуслышанье.

Пробыли в гостях они до четырёх, и, когда собрались уезжать, к Оскару подошёл Терри, задрал голову:

- Можно Мира завтра придёт к нам в гости?

В этот же момент Мира спрашивала то же самое у своего отца:

- Папа, можно мне завтра поехать в гости к Терри?

- Конечно, доченька, - Егор улыбнулся и погладил дочку по голове.

Лишь в моменты, касающиеся Терри, он вёл себя с дочерью столь ласково и любовно. Но она по праву занимала место любимого ребёнка, поскольку двое сыновей от первого брака к своим взрослым годам не впечатлили Шепеня ничем выдающимся, ни незаурядным умом, ни специальными способностями, ни особенной хваткой, а Мира приведёт его к небывалому процветанию. Умница, дочурка.

Также получив разрешение, Терри обнял Оскара за ноги, прижался щекой к бедру и улыбнулся ему, затем подружке. Терри не перерастал привычку хвататься за ноги важного взрослого, прячась за ним таким образом или просто ластясь. Пальтиэль уже продумывал план по развлечению двух детей. Надо будет и план на времяпрепровождение вне дома составить, детям будет скучно провести день в четырёх стенах.

Том думал, что ему хватило одного раза, но… как-то передумалось. Как можно не захотеть ещё, когда не знаешь, когда будет следующий раз, и помнишь, как хорошо, ошеломляюще хорошо тебе было?

- Оскар, мы ведь ещё не в клинике? – спросил Том туманно, но с совершенно очевидным намёком.

Глянув на него с прищуром, Шулейман свернул на побочную улочку, остановил машину у обочины и без лишних слов откинул кресло Тома до упора. В машине можно не сдерживаться, что Том и делал, отдавшись наслаждению без остатка. Отдаваясь без остатка близости.

На сеансе Том все уши прожужжал психотерапевтке сегодняшним обедом. О каждом аспекте этого незапланированного мероприятия он отзывался воодушевлённо и исключительно позитивно, даже Терри упоминал с улыбкой. Но Том по-прежнему нисколько не был уверен в том, что сможет быть частью семьи с ребёнком. Отсутствие негативных чувств от Терри сейчас не означало, что потом Том не захочет сбежать. Не поймёт, что это не для него. Такой ответ доктор Фрей получила на свой вопрос. Но Том хотя бы понял и принял, смирился с тем, что как прежде уже никогда не будет, и относился к этому не как к трагедии, а рассудительно и довольно спокойно, что огромный прогресс. Но это изменение ничего кардинально не меняло. Составленный Оскаром запрос оставался подвешенным. И пусть Лиза не преследовала цель расположить Тома к совместной жизни с ребёнком, она хотела, чтобы он определился и принял решение. В этом суть психотерапии – помочь человеку понять себя, осознать свои желания без оглядки на что-либо и выбрать себя вне зависимости от того, что означает этот выбор.

Глава 9

Вот дом, его построил Джек На традициях семьи, Что себе из года в год Шепчут женщины в ночи. Как молитву в парандже Повторяя в забытьи: Значит любит, если бьёт, Если любишь, то молчи.

Louna, Дом-на-крови©

- Том, Феликс когда-нибудь делал с тобой что-нибудь, что тебе было неприятно? – спросила доктор Фрей.

- Что вы имеете в виду? – не совсем поняв её вопрос, уточнил Том.

- Возможно, он наказывал тебя лишением еды, которую ты любил. Или применял к тебе физические наказания. Или прикасался к тебе некомфортно для тебя.

- Понятно, - вздохнул Том и поднял глаза к психотерапевтке. – Вас Оскар подговорил? Я же ему сказал – Феликс никогда не трогал меня не в том смысле, Джерри всё придумал, - для Тома это эмоциональная тема, он ярко и резко жестикулировал. – Я просил Оскара больше не поднимать эту тему, потому что она мне очень неприятна. А он вас подключил, чтобы вы меня разговорили. Почему он так поступает?

Как не обижаться на то, что Оскар его не слушает и действует за его спиной? Опять. Оскар снова это сделал. Том просил его не трогать эту мерзкую, не имеющую ничего общего с реальностью тему, просил поверить ему и уважить его чувства, и Оскар согласился, но, как выяснилось, всё равно поступил по-своему. Конечно, Оскар действует из благих соображений – всегда – и забота приятна, но что делать с ощущением опускающихся рук от того, что тебя не слышат, не считают достаточно взрослым, чтобы ты мог сам за себя решать, пусть даже себе во вред. Пусть даже тот кошмар был бы правдой, разве он не имел бы права отказаться это обсуждать и прорабатывать?

- Том, Оскар действительно попросил меня поговорить с тобой, - сказала мадам Фрей. – Но я хотела обсудить это с тобой и независимо от Оскара, с самого начала нашей с тобой работы я хотела уделить внимание твоему детству.

- Хорошо, - кивнув, Том вновь вздохнул. – Отвечу и вам – этого не было. Да, мы жили небогато, я многого был лишён, потому что Феликс прятал меня и от всего ограждал, но у меня всё равно было счастливое детство. Вы можете мне не верить, можете считать, что это самообман с моей стороны, можете считать Феликса чудовищем, но он никогда не поднимал на меня руку и тем более не делал того, о чём сказал Джерри. Доктор Фрей, подумайте сами – разве мог человек, который настолько любил своего сына, что украл меня и от всего берёг, причинять мне вред?

- Том, - доктор Фрей взяла ручку и коснулась большим пальцем её тупого конца. – Я ничего не утверждаю, но мы все, ты в том числе, придерживаемся версии, что Феликс был психически нездоров. Психически больные люди не всегда последовательны в своих действиях и не всегда отдают себе в них отчёт.

- Он этого не делал! – Том повысил голос. – Да, Феликс совершил множество сомнительных поступков, за которые его можно или нужно осуждать, но он меня не трогал. Я-то помню! Или что, вы думаете, что я забыл о себе такую «мелочь», что меня папа домогался?!

«Да, я думаю, что ты не помнишь». Конечно, мадам Фрей этого не озвучила.

- Том, чем я вызвала твою агрессию? – выдержанно спросили она.

- Это не агрессия, - Том откинулся на спинку кресла, сегодня он проводил сеанс не на кушетке. – Представьте, что вам что-то очень неприятно, вам мерзко от этой темы, и вы точно знаете, что ничего подобного не было, а вас тыкают и тыкают в эту тему и говорят: «Подумай ещё раз»! Оставьте мне моё детство, оно неидеальное, но оно было светлым. В моей жизни больше не было не испорченного чем-нибудь периода, то жизнь меня ломала, то я сам делал глупости и всё портил. Не трогайте моё детство, не нужно убеждать меня, что я чего-то не понимал, я знаю, что это не так.

- Том, я ни в чём тебя не убеждаю, и я тебе верю, - произнесла в ответ доктор Фрей. – Но, если ты не возражаешь, я бы хотела, чтобы мы обсудили твоё детство, так как в данный период формируются основы личности, а я мало знаю о твоём детстве. Том, ты согласен?

- Хорошо, - без энтузиазма согласился Том. – Давайте поговорим о моём детстве. Я так понимаю, о детстве до подвала?

- Да, Том, верно, - мадам Фрей склонила голову в кивке и направила на него взгляд. – Том, скажи, ты хорошо помнишь своё детство?

Том неровно пожал плечами:

- Как и все.

- Том, что ты подразумеваешь под словами «как и все»? Можешь рассказать подробнее?

Том снова пожал плечами – пусть смысла в разговоре о своём детстве он не видел, но ему несложно рассказать – и развёл кистью в воздухе:

- Я не помню каждый день в хронологическом порядке, помню какие-то особенные события и отдельные моменты, дни, например, когда целый день шёл ливень, такой сильный, что из окна не было видно улицы за его стеной. Это было в октябре, а может, летом, не помню, запомнился сам факт. Так ведь у всех, в смысле – память о детстве не похожа на непрерывную киноленту с подписанными датами. Наверное, у детей не до конца сформирован мозг, не до конца сформирована память, поэтому детство не запоминается полностью. Или оно забывается за давностью, никто ведь не помнит себя в младенчестве, так и более старшее детство забывается.

- Том, скажи, - мадам Фрей положила ручку и сложила ладони на столе, - ты помнишь своё нахождение в центре принудительного лечения? Именно своё, не Джерри.

Том озадаченно почесал висок, нахмурился.

- Да, помню. Хорошо помню.

- Том, в восемнадцать лет ты помнил, что у тебя происходило в семь лет?

- Да, - чуть запоздало ответил Том. – Наверное… Мне сложно ответить, потому что тогда я не задавался вопросом: что и как я помню? Наверное, я помнил так, как помню и сейчас. Не могу сказать, что произошли какие-то изменения. В семь лет я… В семь лет мне было семь! – Том всплеснул руками и положил ногу на ногу, сцепил руки на колене. – Я не знаю, что рассказывать, каждый мой день в детстве ничем не отличался от предыдущего. Я просыпался, если был будний день, и Феликс мне позволял, смотрел в окно, как другие дети идут в школу, завтракал, смотрел телевизор… Я могу описать много-много фильмов, мультиков, телепередач, но в моей жизни мало что происходило.

- Том, между тобой нынешним и тобой восемнадцатилетним одиннадцать лет разницы. Ты сказал, что хорошо помнишь то время. Так?

- Да, - кивнул Том. – Это отнюдь не лучшее время в моей жизни, как и многое другое, но я хорошо его помню.

- Том, между тобой восемнадцатилетним и тобой семилетним тоже одиннадцать лет разницы, но ты сказал, что в возрасте восемнадцати лет не помнил своё детство лучше, чем сейчас.

- К чему вы клоните? – Том нахмурился. И понял. – Вы ведёте к тому, что я плохо помню своё детство из-за травмирующих событий, мол, это как было с подвалом? Нет. Нет, нет, нет, нет! – Том начал с отрицательного качания головой и перешёл к мотанию. – Я ничего не забывал! Я помню своё детство, просто не идеально, но это нормально.

«То, как ты защищаешься, свидетельствует об обратном».

Доктор Фрей мягко покачала головой:

- Том, я ни в чём тебя не обвиняю и ничего не утверждаю. Но, Том, почему ты предположил, что я считаю, что ты забыл что-то плохое?

- Потому что с этого и начался наш разговор. Доктор Фрей, поверьте мне, Феликс не причинял мне зла. Если бы он делал то, что сказал Джерри, я бы сейчас не сидел здесь с вами, я бы вырос законченным психом и давно лишил себя жизни! Потому что, по-моему, жить с этим нельзя. Невозможно, - в голосе и глазах Тома серьёзность, вдумчивость, горечь.

Никогда Том не задумывался о страшном слове «инцест», о том, что кого-то растлевают не где-то там кто-то там, а дома родители, дяди, братья, но сейчас погружался в тему. Безумно жутко, больно пережить насилие от чужих бешенных животных в обличии людей, но, когда это делает родной папа… пусть даже не родной. Том не мог представить, как можно это пережить. Как с этим жить. Строить нормальную жизнь. Увлекаться. Любить. Это не клеймо – это пятно на всю твою жизнь, что ничем не вытравить. Крест, перечёркивающий тебя. Как быть с партнёром, помня, что твой родитель, самый первый и самый главный родной человек, пусть и не изнасиловал тебя, но тоже так трогал тебя, ласкал…

Мадам Фрей, уже на девяносто процентов уверенная, что Тому есть, что вспомнить, усомнилась в целесообразности развития данной темы. Том дал понять, что сексуальное насилие от родителя для него смерти подобно. Он может не выдержать того, что может скрывать его подавленная память. Но, если что-то есть, оно никуда не исчезнет и продолжит оказывать пагубное влияние. Оно было, быть может, не сексуальное, но насилие точно, иначе не объяснить его особенности личности, его толерантность к насилию наперекор страху перед ним. Не сходится. Три недели в подвале, из которых лишь десять дней Том подвергался активному насилию, не могли привести к наблюдаемым последствиям. Требуются годы, чтобы сломать в человеке естественное сопротивление насилию и боли.

Психотерапия причиняет боль, так она работает, поскольку любой абсцесс, что физический, что душевный, нужно вскрыть, чтобы вычистить отравляющее содержимое. Взвесив шансы на положительный и негативный исход при оставлении темы и при её раскрытии, доктор Фрей решила рискнуть.

«Забывал…», - подумал Том продолжением своего высказывания.

Утверждал, что ничего не забывал, но это неправда, о чём сам совершенно случайно и так невовремя вспомнил. Том многое из детства не помнил. До двадцати двух лет он не помнил, что был правшой, а Феликс переучивал его на левшу, чтобы соответствовал его сыну Тому; не помнил, что любил рисовать и как плакал, когда Феликс отбирал у него яркие фломастеры; много таких моментов не помнил, в которых из него лепили другого мальчика. Том закусил губы и отвёл взгляд.

- Том, о чём ты сейчас думаешь? – вкрадчиво спросила доктор Фрей.

- Я вам солгал, - Том посмотрел на психотерапевтку. – Случайно. Я не всегда помнил своё детство, я многое забыл и узнал только от Джерри. И я опять забыл, - он опустил голову и нервно, потерянно сцепил пальцы, - не патологически, а просто… Потому что я не хочу, чтобы моё детство было плохим, - Том поднял глаза обратно к доктору Фрей. – Не хочу думать, что Феликс повышал на меня голос, ломал меня… У меня нет другого светлого периода, я вам уже говорил, на который я могу опираться.

Уверенность мадам Фрей, что детство Тома скрывает больше трагедий, чем известно, возросла до девяноста пяти процентов. Он сам признался, что не хочет помнить плохое, чтобы сохранить в памяти детство светлым и счастливым. Позволить ему остаться в неведении? Нет, так как это – ложь, разрушив которую Том сумеет построить новое, настоящее, на что сможет опираться в жизни.

Выдержав достаточно долгую паузу, доктор Фрей заговорила:

- Том, насколько мне известно, однажды ты вспомнил, что Феликс тебя избил.

- Да, но это неправда.

- Том, при каких условиях к тебе пришло это ложное воспоминание?

Ложным мадам Фрей его не считала, но, чтобы не провоцировать Тома на защиту, сказала то, что он хотел слышать.

- Оскар меня избил, - ответил Том. – Вернее, не меня, а Джерри. Сильно избил, и включился я. Такого больше никогда не было, чтобы мы так переключались. Я был в каком-то странном состоянии, как будто Оскар бил меня, хотя мне было не так и больно, и я сказал, что Оскар такой же, как Феликс, поэтому я его выбрал, и сказал, что Феликс меня избивал.

Это воспоминание-не-воспоминание похоже на плевок сюрреализма в реальный мир. Оно по-прежнему есть в голове воспоминанием о воспоминании, но его нет в памяти о детстве.

- Не знаю, что на меня нашло, - говорил Том. – Я был словно в изменённом состоянии сознания. А когда я пришёл в себя, когда прошло время, я сказал, что этого не было, потому что так и есть. Феликс никогда не поднимал на меня руку, максимум он мог что-то силой у меня отнять, но не бил, нет.

- Том, как ты считаешь, почему Феликс не мог тебя бить? Пожалуйста, говори не о нём, а о себе. Почему ты так считаешь?

Том дёрнул уголком рта и отвёл взгляд. Так сложно может быть найти ответ, если нужно говорить лишь о себе, а не о причинах, по которым другие не могли поступать с тобой плохо.

- Потому что я знаю, что не мог, - Том чуть пожал плечами и покачал головой. – Я знаю, что Феликс этого не делал. Этого нет в моей памяти, и дело не в том, что моя психика это подавила. Подвал всё равно влиял на меня, даже когда память о нём находилась в Джерри, и это бы тоже влияло, я уверен, но я ничего подобного не ощущаю. Феликс меня не трогал.

- Хорошо, Том, остановимся на том, что Феликс никогда не применял к тебе физическое насилие. Но, если ты не возражаешь, давай попробуем разобраться, почему к тебе пришло это воспоминание. Почему именно в тот момент, когда ты в настоящем подвергся насилию.

Том пожал плечами:

- Я не знаю. Могу предположить, что подобное притянуло подобное, вроде того. В этом есть логика. У меня ведь нездоровая психика, и от подвала я не выздоровел, как выяснилось. Может, меня перещёлкнуло из-за того, что сделал Оскар, потому что моя травма основана на насилии, и моя психика подкинула мне такой образ.

Мадам Фрей соединила пальцы домиком:

- Том, как ты думаешь, что такое ложные воспоминания?

По мнению Тома, это слишком простой, глупый вопрос даже для его уровня. Потому он ответил без раздумий и доли сомнений:

- Это воспоминания о том, чего не было на самом деле.

Доктор Фрей слегка кивнула, соглашаясь с правильностью его определения, и задала следующий вопрос:

- Том, как ты считаешь, ложные воспоминания являются нормой или появляются при психических/мозговых патологиях?

Том нахмурился. Этот вопрос какой-то странный, нехорошим чем-то веющий.

- Том, я тебя не проверяю, мне нет смысла этого делать, поскольку мы не на экзамене, и ты не претендуешь на звание специалиста, - видя его промедление, добавила доктор Фрей. – Мне интересны твои рассуждения.

- А вы скажите правильный ответ? – уточнил Том. – Он есть?

- Есть, - мадам Фрей вновь кивнула. – Хорошо, я скажу. Но не бойся ошибиться.

- Хорошо, - Том также кивнул. – Я думаю, что это норма, у всех есть ложные воспоминания.

- Ты прав, - поощрительным тоном произнесла доктор. – Сами по себе ложные воспоминания не считаются патологией, но они могут ею являться. Норму от патологии отличает вид ложных воспоминаний. Психологи выделяют всего один – это дополнение произошедшего в реальности события деталями, которых не было в оригинале, что человек может делать осознанно, или же это работа механизма психической защиты. Психиатры же выделяют три вида ложной памяти: конфабуляции – вымысел, принявший форму воспоминаний; псевдореминисценции – воспоминания о реально имевших место в жизни человека событиях, которым неверно приписываются временные периоды, в которых они происходили; криптомнезии – человек принимает за собственные воспоминания чужие истории, которые мог услышать от других людей, узнать из кино, книг.

- Зачем вы мне это рассказываете? – непонимающе спросил Том.

Уклонившись от ответа, мадам Фрей сказала:

- Все виды ложных воспоминаний объединяет одно – человек не может осознать их нереальность без постороннего вмешательства, и даже после осознания ложности своих воспоминаний, человек не перестаёт видеть их частью своей памяти, но понимает, что на самом деле этого не происходило. Следовательно, Том, твоё воспоминание об избиение не может быть ложным, оно соответствует действительности. Или оно является эпизодом бреда, так как его вопреки массовому заблуждению человек может воспринимать как то, что не соответствует реальности.

Как приговор. Два приговора разом. Или отец на самом деле тебя избивал. Или ты сумасшедший, не понимающий, что есть на самом деле, а чего нет.

- Нет, - Том нервно улыбнулся. Мотнул головой. – Нет же. Я не бредил. Со мной случался бред, я знаю, что это такое, это был не он. То есть наоборот. То есть…

Том запнулся, сбился, дёрнул уголком нервно изломанного рта. Сильно нахмурился, ощущая тупик. Что ни отрицай, всё равно будешь проигравшим. Или бред, или правда. Том с нажимом обтёр ладонью лицо, поднял голову:

- Доктор Фрей, это неправда. Ведь есть исключения из правил. Никто не обследовал каждого из восьми миллиардов живущих в мире людей, вы не можете утверждать, что мы все одинаковые.

- Мы все разные, бесспорно, - согласилась доктор, - но определённые закономерности работы психики справедливы для всех.

- Вы не можете этого знать! – повторил Том несколько повышенным тоном. – Вы не знаете каждого человека на земле. Никто не знает, это невозможно.

- Том, чего ты боишься?

Вопрос застал врасплох. Как пощёчиной сбил секундное облегчение.

- Что? – Том нервно усмехнулся.

- Том, ты яро со мной споришь. Чего ты боишься? – мадам Фрей не сводила с него проницательного взгляда.

- Ничего я не боюсь. С чего вы взяли? – Том дёрнул плечом и скрестил руки на груди. – Просто мне не нравится, когда меня убеждают в том, что я ненормальный идиот и что все знают меня лучше, чем я сам.

- Том, ты защищаешься.

Том взглянул на свои скрещенные руки и расплёл их, развёл кистями:

- Это ещё ничего не значит.

- Том, дело не в скрещенных руках, - спокойно произнесла доктор Фрей. – Я достаточно давно практикую и достаточно долго работаю конкретно с тобой, чтобы понимать, когда пациент уходит в защиту. Мы с тобой уже не раз это проходили.

Почему-то неприятно резануло слово «пациент». Как будто считал себя кем-то другим. Да, да, да, чёрт побери, он закрывался, защищался. Почему? Нервы и пульс пустились вскачь в висках. Не ответить. Не время. Нет сил признать. Том подскочил с места, нервно шагнул в одну сторону, в другую, отвернувшись от стола психотерапевтки. Остановился, часто, слышно дыша. Кому он врёт? Уже не себе, сломалась линия защиты, а значит, и уходить в отказ нет смысла.

Том вернулся в кресло. Зажал между зубами кончик указательного пальца, глядя в сторону нижнего угла стола.

- Да, Феликс применял ко мне насилие, - заговорил Том. – Он растил из меня копию своего погибшего сына и не позволял мне быть собой. Я сопротивлялся, я плакал, а он всё равно это делал, пока я не повиновался, не забыл, что я когда-то хотел чего-то другого. Можно сказать, что па… Феликс насиловал мою личность, из-за чего мне через год тридцать, а я не знаю, кто я, я до сих пор не знаю, кем стану, когда вырасту, - Том горько, остро и мимолётно улыбнулся. – Да, Феликс сломал мою личность, сломал мою жизнь, но и только, больше ничего. Физически он ничего не делал.

«Откуда тебе знать, если и то, о чём ты сейчас говоришь, ты не помнил много лет?», - пришла в голову непрошенная, дезориентирующая мысль.

- Да… - повторил Том. – Феликса не назвать хорошим человеком даже за одно то, что он украл меня, но он никогда не был агрессивным или неадекватным. Он не такой.

«Ты уверен?..».

Заткнись, внутренний голос, заткнись. Откуда ты взялся? Мадам Фрей видела по Тому, что в нём идёт борьба и рефлексия, сложные и неприятные. Жестоко, но она его подтолкнёт.

- Том, как ты думаешь, за что Феликс мог бы тебя бить?

Вопрос психотерапевтки совпал с всплывшим в голове: «Джерри…». Тихо, исподволь, словно через толщу воды. Что это? Откуда? Очень знакомое, известное ему имя. Как будто кто-то его говорит. Чей это голос? Феликса? Его собственный? Чей-то ещё? В каких условиях кто-то произносил: «Джерри…»? Протяжно, по-призрачному заунывно. Том не ответил на вопрос доктора Фрей, не слышал, сидел отстранённо-ошарашенный, пытаясь понять, что происходит в его голове. Что за голос, называющий имя.

Мадам Фрей внимательно вглядывалась в него:

- Том, что происходило в том воспоминании, о котором мы с тобой говорили? Пожалуйста, можешь описать?

- Он… разозлился… - Том смотрел перед собой невидящим взглядом, забыл анализировать, что говорит. – Из-за чего-то Феликс очень сильно разозлился. Я не знаю причину…

Всплывающее посторонним, потусторонним зовом в голове имя становилось громче, но по-прежнему будто издалека. Очень, очень издали, оттуда, куда десятилетиями не заглядывал свет.

«Джерри…».

«Джерри!..».

«Джерри!..».

Кто говорил? Он сам, это его голос, тонкий голос упрямого маленького мальчика. И не только ему принадлежит крик.

«Джерри!..».

- Том, за что Феликс тебя бил?

- Джерри… - произнёс Том.

В голове обрывки, словно через мутное стекло. Проступают, набирают чёткость и яркость, обрастают звуками, голосами, действующими лицами. Карусель, круговерть, затошнило бы, если бы перед глазами, а не внутри. Наконец, прояснились картинки. Кадры из детства. Будто бы не его, чужого, потому что не помнил их с тех пор, как забыл. Он, Феликс и третий, которого не увидеть глазом, не отличить. Сначала видел со стороны – известное странное свойство памяти включать «стороннего наблюдателя». Затем – вселился в себя, погрузился, начал видеть своими глазами. Чужими своими глазами.

Крик: «Джерри!».

Его голос. Его собственный голос доказывает, что он не он. В том моменте нет его, Том невидимка. Есть Джерри – улыбается, не сдаётся. Маленький мальчик, снизу глядящий на взрослого. Ещё не непробиваемый Защитник и убийца.

Место действия – гостиная, их с Феликсом гостиная, его, Том, комната, небольшой двор при доме. Нет, Феликс никогда ничего не делал на улице за невысоким забором, он уводил его в дом. Их? Джерри.

Кружится голова. Кружится в голове. Звуки громче. Краски ярче. Реальность реальнее. Забытая, выброшенная прочь реальность. «Джерри!». Гостиная, комната, двор, кухня… почему-то снизу. Всегда снизу, если ты под столом. Если ты на полу. Маленькому ребёнку некуда бежать из дома, он ещё не знает, ни куда обращаться за помощью, ни как убивать.

Их как будто двое. Почти видно фантом, фигуру. Голосу всегда должен принадлежать человеку, это свойство человеческого разума – искать того, кто говорит, дорисовывать. У них один голос, но разная интонация, разный взгляд. Том и Джерри. У Джерри глаз горит, и у него свои соображения о том, как ему проводить свои дни. Том значительно тише. Ни конкуренции, ничего. Как будто и нет понимания, что тебя двое. Тебя? Или его? Вас.

Том закрыл глаза. Сдавил руками виски. Закрыл ладонями глаза, давя на глазные яблоки.

«Джерри!..».

Он отстаивает своё имя, не соглашается быть Томом. Феликс кричит: «Ты не Джерри!..». Гостиная, его комната, кухня… Больно. Больно, когда Феликс злится. Больно одному, но чувствуют двое.

Джерри уходил из дома без спроса, он свободолюбивый и вольный. Маленький Том – никогда. Гостиная, комната, кухня… Кровь на плитке. Вид на комнату снизу. Не получилось спрятаться. Тому больно, Том не понимает.

Гостиная… Запах Рождества – оно ещё не наступило, но приготовления идут полным ходом. Том всегда любил Рождество. Всегда ли? В том году праздник не удался. Какой год? На календаре 2005.

Джерри. Крик. Удары. Выходя из себя, Феликс бил. По лицу, голове, телу. Зверея. Забывая напрочь, как бережёт своего мальчика. Джерри – не его сын. Джерри неправильный. Феликс очень злился. Убил бы. Удивительно, что не убил ненароком. Джерри – сильнейший раздражитель. Джерри не такой, он совсем не похож на его сына, его любимого Томми.

«Я Джерри», - маленький мальчик улыбался.

«Ты не Джерри! Не Джерри! Джерри неправильный!», - кричал Феликс.

Джерри не замолкал вовремя, не притворялся. Феликс нещадно бил его, уничтожая «чужого». А потом обнимал Тома, качал, плакал, приговаривая, как любит его, своего мальчика. Со временем Том перестал плакать от боли, страха, непонимания, перестал задавать вопросы. Замолчал. Молча принимал объятия и сам тянулся к папе. Папа ведь хороший. Просто сорвался. Просто он, Том, что-то сделал не так. Не нужно расстраивать папу. Папа хороший, папа его любит.

Кровь, ушибы, сломанное ребро… Том коснулся левого бока, вспоминая боль и месяц скованности, которые не останавливали от послушания и доброго отношения к отцу. Пару раз он был совсем плох. Феликс метался в панике, но отвезти его в больницу не мог, не мог подвергнуть себя раскрытию, что отняло бы у него сына. Пятилетний Том трупиком лежал на кровати, Феликс, как мог, помогал ему, он же доктор. Том всегда поправлялся. Джерри поправлялся.

Двое на одно место. Двое на одну жизнь. Один пусть с боем, но вписывающийся в рамки. Второй непростительно выбивающийся из них. Том не мог понять – это всё он, оба «Я». Он был на связи с Джерри. Или не имел с ним контакта, не видел его изнутри. Неразгадываемое слияние-разделение.

Гостиная, комната, кухня… Синяки, капли крови – яркой, красной. Голос Джерри, крики Феликса. С раннего детства пошло противопоставление. Том хороший. Джерри плохой. Но Джерри может то, чего Том не может. Удар в скулу, задев висок. Померкнувший свет. Потом болела голова. Феликс переживал, ухаживал, притрагивался к нему с такой осторожностью, будто он хрустальный. Том никогда не злился на папу, не обижался, не боялся его из-за его поступков. Никогда? Когда-то было. Новая порция более глубоких воспоминаний. Том тоже убегал и прятался в доме. Но достаточно быстро перестал. Феликс бил Джерри, а Тому осталось непонимание – за что ему больно?

Гостиная, комната… ванная… Однажды Феликс его топил. Джерри. Холодным и ветренным осенним днём в горячей ванне. Купал своего мальчика, и что-то пошло не так. Том взялся за горло, ощущая то удушье из далёкого прошлого. Боль от попавшей в дыхательные пути воды. Том плакал, Феликс его, конечно же, успокаивал, гладил по мокрым волосам и голым тоненьким плечам. Это всё Джерри. Джерри плохой. Том ведь больше так не будет?

Том не мог сказать, когда это началось, но знал, когда закончилось. К шести годом – а может, чуть раньше или годом позже – Джерри перестал появляться. Остался сильнейший. Сильным оказался слабый, тот, кто более приспособлен к среде. Джерри стал воображаемым другом. А после и этого не стало. Их дружба расстраивала Феликса, а Том не хотел расстраивать папу. Джерри ушёл в небытие на годы, пока, пробуждённый подвалом, не вернулся обновлённым.

Гостиная, комната, кухня… Феликс бил Джерри, Феликс выходил от него из себя. Поэтому Том вспомнил об избиении в тот раз ещё в браке. Оскар избил Джерри. Тот, кому Том безоговорочно доверял, кого любил, избил Джерри, а боль почувствовал он, Том. Совпало. Настоящее пересеклось с прошлым. Поэтому случилось переключение – как и в детстве, на место избитого Джерри всегда приходил Том. Поэтому в сознание выплеснулось похороненное воспоминание. Том уронил руки на бёдра.

- Том, что ты вспомнил?

Том перевёл к доктору Фрей блеклый взгляд:

- Феликс меня избивал. То есть не меня, а Джерри. Нас было двое. Феликс говорил, что Джерри плохой, Джерри не должно быть. А я хороший.

Шок. Очередной разрыв всего, что знал о себе, что думал. Шок ли? А новость ли это? Не об этом ли говорил Джерри шесть лет назад, что изначально их было двое? Как многое он забывает, как избирательна его память.

Почему он не в ужасе от всего, что вспомнил? Устал и утратил способность впадать в шок? Не до конца дошло, и ядерная реакция развернётся позже?

- Нас было двое, - Том улыбнулся с налётом полного краха. – Получается, вообще не факт, что я настоящая, основная личность. Джерри ушёл, а я остался, потому что я был больше приспособлен к жизни с Феликсом. Джерри бы Феликс однажды убил, раньше, чем Джерри смог бы его убить. Я – приспособление к негативной среде.

А вот и истерика подступает. Разрыв сознания. В таком состоянии впору шагнуть в окно. Закрыть глаза и перестать существовать. Потому что устал ходить по кругам мук, думать, что всё о себе знает и вновь и вновь сталкиваться с тем, что это не так; думать, что впереди его ждёт светлое будущее и вновь и вновь увязать в болоте прошлого, с которым снова и снова приходится знакомиться заново, с той стороны, которую и представить не мог. Пусть Джерри забирает эту жизнь, он больше похож на полноценную настоящую личность и отлично справится. Если представить, что Джерри настоящий, то он, Том, кто?.. Осознать себя как того, кто должен уйти – что может быть страшнее?

- Да, Том, присутствует вероятность, что Джерри – истинная личность, - сказала доктор Фрей, что бессердечно и жестоко с её стороны. – Чтобы дать точный ответ, мне нужно пообщаться с ним тоже.

- Чего вы сразу не говорили с ним?! – Том сорвался на крик, выплёскивая все сложнейшие, разъедающие изнутри чувства и эмоции в агрессии, которую направил на единственного человека, кто сейчас рядом. – Джерри умный, осознанный и знает больше!

- Том, я рассматриваю вариант подключить к терапии Джерри, если мы с тобой не сможем добиться целей лечения, - мадам Фрей сохраняла невозмутимое спокойствия.

Хотя её очень заинтересовало предположение Тома, что он может быть не основной личностью. Том болезненно улыбнулся:

- Доктор Фрей, как это? Как мне с этим быть? – голос его упал и надламывался, в глазах встали слёзы. – Жил-жил Том и хватит, теперь моя очередь быть тем, кто не имеет права на себя? Я не хочу, я не хочу не существовать. Но я не могу занимать место, если я всего лишь адаптация.

Каково столкнуться с мыслью, что ты не настоящий? Что ты просто перестанешь быть. Был Том и нет его больше, потому что никогда не было такого человека, выработался под влиянием обстоятельств. Том дрожащей рукой стёр горячую слезу.

Мадам Фрей было, что ему сказать:

- Том, альтер-личности бывают очень разными, но всех их объединяет одно – альтер-личность неполноценна в сравнении с настоящей личностью. Поэтому, хоть я допускаю минимальную вероятность, что Джерри не альтер, я склонна считать, что ты – основная личность.

- Но Джерри более полноценная личность, - Том всплеснул руками. – Он всесторонне развит, он более сильная личность…

- Том, - доктор Фрей сложила руки на столе, - Джерри действительно производит впечатление более полноценной личности: он более яркая и более зрелая личность, он во многом успешнее тебя. Он безукоризнен. Но именно это и является признаком его вторичности по отношению к тебе. Совершенных людей не бывает, все люди многогранны, в чём-то сильны, в чём-то слабы. Из вас двоих это есть только в тебе, в отличие от Джерри, в тебе нет заточенности под одну цель. Джерри – твоя личность-защитник, и он имеет качества, которые требуются для исполнения данной роли, он – компенсация твоих слабых мест.

- Но нас было двое в детстве, как это объяснить? – растерянно возразил Том. – Ведь дети не болеют ДРИ.

- Болеют, Том. Реже, чем у подростков и взрослых, но и у детей встречается диссоциативное расстройство идентичности. Вероятно, редкость связана со сложностью диагностики в раннем детстве.

- Но у меня в раннем детстве не было никакой травмы, чтобы это началось, - удивлённо произнёс Том. – Джерри был причиной насилия, а не следствием.

- Том, это миф, что насилие выступает обязательным условием для развития ДРИ, который, к сожалению, живёт и среди специалистов. Достаточно эмоциональной травмы, эмоционального потрясения, чтобы в детстве появилось диссоциативное расстройство идентичности. Том, ты сказал, что хотел рисовать, но Феликс не позволял тебе, это могло спровоцировать появление Джерри – того, кто реализовывал твоё желание делать то, что хочется тебе, а не Феликсу. Но Джерри подвергал опасности твою жизнь, так как на него было направлено насилие со стороны Феликса, поэтому психика его убрала. И снова появился он тогда, когда возникла потребность в нём, и он мог выполнять свои функции без риска для тебя – когда рядом больше не было Феликса.

Том в шоке молчал, осмысливая услышанное, что и осознать-то непросто. С другой стороны – как всё просто и логично – Джерри был уже в детстве его уходом от ломающих обстоятельств, и Джерри вернулся, когда не стало Феликса, и он смог свободно и эффективно выполнять свои функции, не подвергая их обоих опасности, а спасая.

- Также бывает генетическая предрасположенность к ДРИ, - добавила доктор Фрей. – В таком случае расстройство может манифестировать в ответ на слабый стимул, который и не ощущается ребёнком как травма, или же вовсе без него.

- Но ДРИ не наследственное заболевание, - сказал Том.

Так утверждал Оскар, и Том не имел ни малейшей причины ставить его слова под сомнение. Так и в интернете написано – не наследственное заболевание.

- Оно наследуется, Том, - произнесла мадам Фрей, и Том округлил глаза. – Диссоциативное расстройство идентичности не наследуется прямо, как некоторые другие физические и психические заболевания, у него низкий коэффициент генетического риска, но он есть. Так, если у кого-то из родственников было ДРИ, риск развития его у ребёнка, в том числе без влияния негативных средовых факторов, повышается.

- Пиздец… - выдохнул Том и отвернул голову в сторону.

Он подложил Оскару огромную, необъятно жирную свинью, которая может так нагадить, что не разгрести. Надо рассказать. Пора рассказать, пока не поздно.

- Том, о чём ты? – пытливо поинтересовалась доктор Фрей.

Том махнул рукой:

- Неважно. Это я о своём.

Сейчас разговаривать об этом с доктором Фрей он не будет. Поговорит с Оскаром, а потом можно – нужно – и с ней обсудить. Обсудить свой провал. Мадам Фрей чуть склонила голову набок:

- Том, ты беспокоишься о Терри?

- Я же сказал – неважно, - Том покачал головой и сцепил руки, вновь закрываясь, что вновь заметно намётанному глазу.

- Том, в этом кабинете все твои чувства и мысли важны. Я буду благодарна, если ты будешь со мной откровенен.

Том вздохнул и снова посмотрел в сторону. Доктор Фрей немного иначе повторила вопрос: «Том, о чём ты беспокоишься?».

- Об Оскаре, - ответил Том и посмотрел на психотерапевтку, и на дне его глаз углядывались растерянность и беспомощность. – Но и о Терри тоже. Психически больным людям не нужно размножаться, я и не хотел, но… - Ни к чему объяснять, доктор Фрей сама всё знает. – Это несправедливо по отношению к ребёнку – давать жизнь, зная, на что можешь его обречь.

- Том, риск, что Терри унаследует ДРИ, очень мал.

Но он есть. Том бы и не переживал, если бы Терри мог унаследовать психическое расстройство лишь от него. Если бы не то, что он знал. Том заломил руки, опустил глаза.

- Доктор Фрей, а если в двух поколениях есть психические болезни, то и в третьем они буду? – Том исподволь взглянул на психотерапевтку.

- Том, если ты говоришь о ДРИ, то риск наследования по-прежнему мал. Если о каком-то другом заболевании, то мне нужна конкретика, чтобы дать ответ.

Том покачал головой:

- У меня нет конкретики.

Сам не знает конкретно, что там в его семье произошло. Знает лишь сообщённый папой факт – было.

- Доктор Фрей, пожалуйста, не говорите об этом Оскару, - попросил Том. – Я сам расскажу. Я хочу сделать это сам.

- Хорошо, Том, я ничего не скажу. Мне и нет смысла это делать, так как Оскар и сам должен понимать, что у Терри присутствует наследственный риск.

Оскар не понимает, он уверенно утверждал, что ДРИ не наследуется. Подумал Том, но вслух ничего не сказал. Какой сюрприз – кто-то дарует детям в наследство благосостояние, а кто-то психические расстройства. Было бы смешно, если бы не было так паршиво. Внутри слабенькое, хиленькое, но всё-таки чувство вины за то, в чём не виноват. И пусть далеко не факт, что Терри заболеет, но Том склонен драматизировать и ждать плохого. Стыдно перед Терри – замечательным мальчиком, который однажды может переломиться надвое, натрое, на десять частей, и жизнь его больше не будет прежней; стыдно перед Оскаром за то, что ребёнок, которого он так любит, несёт в себе ген – мину замедленного действия. Бабахнет или нет? Пустышка или нет?

- Том, в твоей семье есть кто-то с психическим заболеванием? – через продолжительную паузу спросила доктор Фрей.

- Был, - односложно ответил Том и покачал головой. – Я не хочу сейчас об этом говорить.

«Интересно, я унаследовал или у меня всё-таки просто так получилось?».

- Как скажешь, Том, - сказала мадам Фрей. – Мы отошли от темы. Вернёмся к твоему детству, если ты не возражаешь.

Том пожал плечами – чего ему теперь возражать?

- Том, - доктор Фрей взяла ручку и пару раз мерно постучала кончиком по столу. – Я должна уточнить, что диссоциативное расстройство идентичности не обязательно началось у тебя в раннем детстве. Возможно, Джерри был твоим эго-состоянием – контролируемой альтер-личностью, но вследствие насаждаемого Феликсом разделения на плохого и хорошего, его сына и того, кого не должно быть, вы обособились в две отдельные личности.

- То есть я выдумал Джерри? – Том удивлённо выгнул брови.

- Вероятно, - мадам Фрей слегка кивнула. – Это лишь одна из гипотез.

Том наклонился вперёд, облокотился на стол и подпёр ладонью щёку, широко раскрытыми глазами глядя на психотерапевтку. Так много открытий, тем, эмоций, что не успевал погрузиться во что-то одно. Не успел ужаснуться тому, что его счастливое детство оказалось ложью и разбито, перескочив на стылый, выстуживающий всё в груди ужас и безысходность того, что он не настоящий. С этого ужаса перескочил на растерянность, страх и чувство вины за Терри. И, наконец, мысли о наследственности сбило продолжение диалога, то, что, возможно, их и не было двое с самого начала.

Голова кругом от всего и сразу, слишком быстро, слишком много, но ясная, можно сказать, спокойная. Передозировка шоком, отчего перегорают эмоциональные реакции.

- Как это проверить? – спросил Том.

Доктор Фрей покачала головой:

- К сожалению, никак. Воспоминания не слишком достоверный источник информации, тем более детские воспоминания, так как дети склонны к фантазированию и умеют очень хорошо вживаться в фантазии. Джерри мог быть лишь выдуманным тобой образом – как киногерой или любой другой персонаж, в которого ребёнок играет, прося называть себя его именем. Этим осложняется диагностика ДРИ и ряда других психических заболеваний, и в твоём случае нам не у кого спросить, как ты себя вёл, чтобы получить более достоверную информацию.

Том убрал локоть со стола и выпрямил спину, положив руки на колени. Получается какая-то тайна, покрытая мраком пластов ушедших лет. Грустно. Или нет. Имеет ли значение, было ли их двое с самого начала памяти или сначала Джерри был лишь вольной фантазией? Сказал бы нет, не имеет. Но если Джерри не было, то Феликс бил его, что очень больно. Проще думать, что это всё Джерри, а его, Тома, Феликс всё-таки любил и не обижал. Потому что, когда боль остаётся в далёком прошлом, пережить одну её легче, чем когда на тебя направлено насилие.

Бьют плохих. А хороших не бьют. Том поймал себя на этой мысли, которую некогда они уже обсуждали с доктором Фрей: «Том, ты хочешь быть для всех хорошим. Джерри воплощает то, что ты не можешь себе позволить из-за этого желания». Том остановил эту мысль, отрефлексировал – всё-таки терапия не проходила зря. Он хочет, чтобы Джерри был отдельной личностью в его детстве, чтобы не жить с тем, что Феликс его, именно его, Тома, бил за несоответствие своим желаниям? Том действительно так думал – что насилие заслуживают, не осознанно, не прямым текстом в голове, но таковая установка есть. Они сегодня касались этого вопроса, когда доктор Фрей вынесла на обсуждение – почему он вспомнил о насилии в детстве в тот раз до развода, но ничего не вспомнил, когда Оскар избил его в начале пребывания в клинике? В обоих случаях произошёл эпизод насилия, но реакцию на него Том показал разную. Том сказал психотерапевтке, что заслужил быть избитым, а на заслуженное наказание не обижаются, оно не вызывает такого ужаса и оставляет меньший след. А в детстве он не мог заслужить насилие. Не мог же?

Оставался один вопрос, что пришёл и поставил всё под сомнение. А было ли насилие?

- Доктор Фрей, почему Джерри не помнит об избиениях? – Том направил взгляд на психотерапевтку. – Всё, что меня слишком сильно травмировало, хранится у него, но Джерри об этом никогда не говорил, эти воспоминания не пришли ко мне в объединении вместе с остальной памятью, Джерри об этом не знал. Откуда мне знать, что это было на самом деле? Вы выспрашивали меня о насилии в детстве, и я увидел эти «воспоминания». Как мне понять?

Такой хороший вопрос – почему Джерри не знает? Так ведь не может быть? Не может, Джерри знает всё плохое о нём, всё, что по тем или иным причинам скрыто от Тома. Но эти воспоминания такие настоящие… как всё то, ранее спрятанное от сознания, что в разное время всплывало в памяти.

- К сожалению, никак, - сказала в ответ доктор Фрей. – Проверить реальность спорных воспоминаний можно лишь одним способом – путём сравнения того, что помнит человек, с тем, что помнят другие люди, участвовавшие в тех ситуациях. Но, Том, единственный свидетель твоего детства давно мёртв.

Единственный свидетель давно мёртв и ничего не можешь рассказать, а больше никто ничего не знает. У Тома опустились плечи. Его – их с Феликсом – жизнь для всех была тайной, скрытой стенами дома и их нелюдимостью.

- Как же мне… как мне быть? – Том растерянно дёрнул плечом, потерянно посмотрел на психотерапевтку. – То есть этого могло и не быть, и я никогда не узнаю правду? Любые мои воспоминания могут оказаться ложью, и я никак не смогу это проверить.

Страшно. Вот это страшно – не знать наверняка, что было, а чего не было. Быть один на один с вопросами, на которые никто не в силах дать ответ.

- Я не могу сказать, что это неправда, я это вспомнил, но откуда мне знать? Что угодно из тех воспоминаний, которые никак не проверить, может оказаться фальшивкой. Может, и не было того, что Феликс меня переучивал писать не правой, а левой рукой? Не было у меня воображаемого друга по имени Джерри? Как отличить реальные воспоминания от ненастоящих, если они одинаковые? – Тома снова накрывало эмоциями, они накатывали пенящимися волнами внахлёст. – Как понять? Вдруг я сумасшедший, у меня вместо воспоминаний галлюцинации? Вообще всё может оказаться неправдой, - Том нервно, истерически улыбнулся. – Вдруг и сейчас я вижу то, чего нет? Я на самом деле не здесь, нет вас, нет этого кабинета. Вдруг на самом деле я сейчас в той первой больнице, не оправился после подвала, и вся последующая жизнь мне только причудилась? Не было Джерри, нет Оскара – такого человека вообще не существует, я его придумал, Терри тоже не существует, он не родился, - слёзы набухли в глазах и скатились вниз. – Мне двадцать девять, и я всё ещё там. Вдруг? Вдруг, доктор Фрей, откуда мне знать? И однажды я очнусь, мне будет тридцать, может, чуть меньше, и всё это окажется сном. Иллюзией. Как мне жить после этой жизни? Как мне жить в мире, где у меня нет семьи, нет дома, денег нет и своего дела жизни, нет человека, который был мне другом, опорой, всем? – Том запинался от слёз, затекающих на губы, и болезненно заламывал руки. – Просто нет такого человека как Оскар Шулейман, не существует. Это ведь похоже на сказку, нереалистичную историю Золушки – что я встретился с молодым миллиардером и остался с ним навсегда. Вся моя история больше похожа на выдумку, чем на реальную жизнь. Так ведь не бывает – кража младенца, жизнь в изоляции без документов, на что за четырнадцать лет никто не обратил внимания, суперальтер-личность, лечение в лучшем закрытом учреждении страны, где мне почему-то не помогли, знакомство с Оскаром, встреча с настоящей семьёй и так далее – это слишком много для одной жизни. Доктор Фрей, как мне жить, если это всё неправда? Доктор Фрей, как мне жить, если всего прекрасного в моей жизни никогда не было?

Том всхлипнул, вздрогнув, зажал рот ладонью и зажмурил глаза. Задыхался от слёз и чувств до колющего иглами огня в лёгких.

Что, если всё неправда, и однажды он проснётся в другом мире? В серой и обычной жизни парня, не выбравшегося из психиатрической больницы, какой и должна была быть его жизнь, не случись в ней всего невероятного. Том забывался и воспринимал как должное всё, что есть в его жизни. А сейчас, прочувствовав ужас невосполнимой потери, осознал, насколько же ему повезло. Да, в его жизни случалось много плохого, страшного, способного сломать и убить, столько, что на десять жизней хватит. Но прекрасного в его жизни намного больше. Том страдал из-за прошлого, жалел себя, считал, что жизнь обошлась с ним чертовски несправедливо, но ведь в настоящем у него есть столько всего, за что можно держаться, у него есть всё, чтобы быть счастливым. Давно уже есть, а он не ценил и всё время находил поводы быть несчастным. Прозрение в том, что прошлое – в прошлом, он его пережил, а в настоящем он счастливый человек, которому очень повезло. А завтра он может проснуться в жизни, где удача и счастье не улыбнулись ему… В жизни, где он действительно он, ни на что не годный, и спаситель не придёт.

Где правда? Где ложь? Как понять? Что есть реальность для больного разума?

Том сгорбился, обняв себя за плечи, зашёлся тихими, высушивающими до состояния мёртвой пустыни рыданиями, не успевая делать вдохи.

- Доктор Фрей, как мне понять? Доктор Фрей, как мне жить?

- Том, это реальность. Ты сейчас сидишь в моём кабинете и разговариваешь со мной.

Мадам Фрей не показывала того, но она испугалась, что случайно передавила и нанесла Тому вред. Сомнения во всём, помноженные на ужас и слабость перегруженной психики, могут привести к дереализации и в прямом смысле этого слова свести с ума.

- Конечно вы так скажете, если вы часть моей иллюзии, - вскинув голову, выпалил Том.

- Том, я понимаю твои чувства, - выдержанно произнесла доктор Фрей. – Но я осознаю себя и осознаю окружающую действительность. Поверь мне, твоя жизнь реальна.

Том снова зажмурился и помотал головой, впившись пальцами в своё плечо. Как ему верить? Как, как?

- Откуда мне знать? Я ведь больной, я пережил то, что невозможно пережить. Я могу быть всё ещё там…

Мадам Фрей встала, взяла из холодильника бутылку, наполнила стакан и протянула его пациенту:

- Том, выпей воды.

Том принял воду из её рук, обхватил ладонями холодное стекло. Доктор Фрей обошла стол, встав рядом с Томом, и, когда он опустил стакан, в котором оставалась треть воды, забрала его и сказала:

- Протяни ладонь.

Том дёрнул бровями, бросив на психотерапевтку беспомощный, непонимающий, убитый взгляд, но послушался. Лиза наклонила стакан и струйкой полила воду в его раскрытую ладонь, капли падали на пол, на что она не обращала никакого внимания.

- Том, что ты чувствуешь?

Том мимолётно нахмурился и ответил:

- Воду?

Мадам Фрей кивнула и задала другой вопрос:

- Какая она?

- Мокрая, холодная.

Под взглядом Тома доктор Фрей налила немного воды и себе на руку, показывая, что ощущает то же самое.

- Да, вода мокрая и холодная, - сказала доктор Фрей и не глядя поставила стакан на стол. – Том, если бы всё, что тебя окружает, было иллюзией, ты бы не почувствовал качества воды.

- Я Джерри чувствовал, когда видел его, - вялым тоном возразил Том, - чувствовал его прикосновения и даже боль от пощёчины.

- Галлюцинации могут ощущаться на сто процентов реальными, но если человека настроить на осязание конкретного их элемента, то он не почувствует его таким, каким бы тот же предмет или явление в действительности. Человек не почувствует ничего или же почувствует неправильно. Что доказывает, что ты не бредишь и находишься там, где находишься – в психотерапевтическом кабинете со мной, доктором Лизой Фрей.

Том несколько секунд помолчал, подумал, недоверчиво глядя на психотерапевтку, и неуверенно уточнил:

- Правда?

- Правда, - доктор слегка кивнула.

На деле – ложь. Нет такого метода проверки. Но Лиза должна вытащить Тома из тяжёлого и опасного, близкого к дереализации состояния, а ради блага пациента можно идти на уловки.

- Том, посмотри на свои руки, - добавила доктор Фрей, не позволяя Тому задуматься и соскочить с крючка отвлечения и успокоения.

Том посмотрел, не понимая зачем.

- Том, посчитай свои пальцы на руках. Вслух, - мадам Фрей говорила не громко, не грубо, но директивно.

Том посчитал, даже коснулся каждого пальца. Получилось десять, как и должно быть.

- Десять, - закончил расчёт Том.

- Том, если бы ты галлюцинировал, ты бы не смог и этого сделать, - сказала доктор Фрей тоном, не оставляющим сомнений в её уверенности в своих словах и правоте.

Том сам не заметил, что значительно успокоился, вышел из состояния экзистенциального ужаса и начал мыслить более ясно и плавно, но по-прежнему оставался очень растерян.

- Том, ты очень переживал, поэтому произошла такая реакция, - произнесла доктор Фрей. – Состояния глубокого потрясения нередко сопровождаются дереализацией. Но всё в порядке, Том, ты здесь, и у тебя нет причин сомневаться в адекватности своего восприятия.

Том сдавленно кивнул.

- Том, что ты сейчас чувствуешь? Опиши свои физические ощущения.

- Я сижу в кресле, - Том положил ладонь на край сиденья, - оно мягкое и удобное.

- Том, посмотри на меня. Опиши, что ты видишь.

Том повёл взглядом по психотерапевтке:

- Вы женщина. У вас тёмные распущенные волосы, на вас надет белый халат, под ним блузка и синяя юбка длиной на пару сантиметров ниже колен. – Том опустил взгляд к ногам доктора Фрей. – И на вас обуты чёрные туфли на толстом каблуке, кажется, они называются слингбэки.

Мадам Фрей одобрительно кивнула и сказала:

- Дыши, Том. Сконцентрируйся на своём дыхании, на ритме вдохов-выдохов. Тебе нужна кислородная маска?

Том покивал: нужды в дополнительном кислороде он не испытывал, но прежде маска всегда помогала ему почувствовать себя лучше. Хуже точно не станет. Взяв протянутую ему маску, Том прижал её к лицу и сделал вдох. Дышал глубоко и мерно, сначала по задаваемому доктором Фрей счёту, и поглядывал на психотерапевтку, что оставалась рядом, прислонившись к ребру стола.

Да, хорошая вещь кислородная маска, полезная. Надо бы дома их завести. Может, маска сама по себе и не могла спасти в моменты негативного нервного перевозбуждения, но у Тома уже выработался условный рефлекс «маска – успокоение». Надышавшись, он опустил маску.

- Том, как ты себя чувствуешь? – осведомилась мадам Фрей.

- Лучше, - кивнул Том. Сконфуженно повёл головой. – Извините. Я… на меня что-то нашло, - он покрутил кистью у виска.

- Не извиняйся, - поддержала его доктор. – Ты здесь для того, чтобы быть честным, а я для того, чтобы тебе помочь.

Том приподнял уголок губ в жесте, даже отдалённо не похожем на улыбку. Крутил в руках использованную маску, чувствуя себя растерянно и довольно разбито.

- Том, ты готов продолжить? – через паузу спросила доктор Фрей. – Или нам лучше воздержаться сегодня от продолжения обсуждения глубоких тем?

Том неуверенно пожал плечами:

- Наверное, готов. – Помолчал, оставаясь сидеть на месте, и поднял глаза к психотерапевтке. – Мне нужно сходить в палату. Можно? Мне очень надо.

Большие потерянные глаза просили о понимании. Опережая ответ, Том поднялся из кресла.

- Возвращайся, - воздержавшись от вопросов, тактично сказала мадам Фрей. – Я буду тебя ждать.

Том кивнул и вышел из кабинета. Вернулся он минут через семь, снова занял кресло и усадил на бёдра потрёпанного временем зайца с вязанной шкуркой, одной рукой прижав его к животу. Мадам Фрей тоже уже вернулась на своё место за столом. Том совсем слабо и совсем не весело мимолётно улыбнулся, испытывая стеснение за свою потребность в игрушке, той самой, из детства, которую столько лет обнимал ночами и днями, как единственного, самого верного друга.

- Доктор Фрей, мы можем вместе сесть на кушетку? – попросил Том, качнув головой в ту сторону.

И встал, пересел на кушетку. Мадам Фрей присела рядом, с ненавязчивым ожиданием глядя на пациента. Ничего не сказав, Том наполовину прикрыл глаза и опустил голову ей на плечо, ощущая себя маленьким и нуждающимся в защите, хотя был и выше, и физически сильнее. Это неважно, внутри-то ребёнок, застывший во времени мальчик, который нуждается во взрослом. Из глаза на белый халат скатилась одинокая, крупная и горячая слеза.

- Мне очень не хватало мамы… - полушёпотом поделился Том, сжимая в руке мягкого зайца. – Она бы меня защитила.

От всего бы защитила, никому не позволила его обижать и до сих пор стояла на его защите, как львица. Почему-то в голове по-прежнему образ той мамы с фотографий, которая умерла за годы до его рождения. Потом уже её мягкий кудрявый образ замещается мамой родной.

- Том, у тебя есть мама, - сказала доктор Фрей.

- Я знаю, - Том тихо вздохнул. – Но её не было в моём детстве.

Вторая слеза, Том утёр её ладонью, размазав по коже. Поднял голову и посмотрел на психотерапевтку бесконечно печальными глазами брошенного котёнка.

- Доктор Фрей, как вы думаете, будь у меня в детстве мама, она бы не позволила Феликсу плохо со мной обращаться?

- Если бы мой муж был ублюдком и поднимал руку на наших детей, я бы его убила, - хладнокровно произнесла Лиза. – Но не все женщины такие, иногда женщина в семье запугана, сломлена и предпочитает закрывать глаза на то, что происходит.

Том сцепил руки, облокотившись на колени. Отчего-то он убеждённо знал, что та мама с фотографий обязательно бы его защитила. А родная мама… Родная мама защитила не его. И пусть Том не держал обиду и понимал, что мама так поступила, потому что стоял выбор между сыном, которого она растила, и им, только появившимся, чужим и непонятным в своих особенностях, но всё-таки он так и не узнал, как это – когда всегда на твоей стороне. И это очень грустно.

И эти слова «я бы убила» задели горечь в груди, что не рана, с раной бы не выжил, а трещина, которая не напоминает о себе, но, если потревожить чем-то неосторожным, начинает тянуть и кровоточить. Кто-нибудь его любил, любит безусловно, чтобы без оглядки за него убить? Только он так делал, тогда, в квартире Оскара три года тому назад, когда спасение собственной жизни было лишь второстепенной целью. Для кого-нибудь он был безусловно хорошим, предпочитаемым вне зависимости ни от чего? Не для Феликса, Феликс его любил таким, «как надо», а не таким, какой он есть. Не для мамы. Даже не для Оскара, Оскар пинал его за недостатки, а не поддерживал безотносительно. Папа Кристиан… папа всегда на его стороне, но всё-таки это совершенно другой уровень близости и связи, когда знакомишься с родителем взрослым.

- Я бы хотел, чтобы у меня была такая мама, - сказал Том и опустил голову обратно на плечо доктору Фрей, придвинувшись к её боку.

- Том, я не твоя мама, - обозначила та.

- Я знаю, - тихо ответил Том и обвил руками её руку, жался к её теплу. – Но, пожалуйста, не отталкивайте меня.

Ему просто нужна мама. Хотя бы в этом моменте нужна одинокому и беззащитному перед злом мира мальчику. Не та, которой не было рядом и которая однажды предала, а идеальная и несуществующая. Просто нужна женщина, которая всегда на его стороне. Как доктор Фрей. Мадам Фрей позволила Тому её обнимать, но сама никак не отвечала и не поддерживала контакт. Ему этого и не нужно.

- Том, ты сказал, что хотел бы, чтобы у тебя в детстве была мама, - выждав время, произнесла доктор Фрей. – От чего ты хотел бы, чтобы она тебя защитила?

- От всего, - не задумываясь ответил Том. – Чтобы она забрала меня и дала мне нормальную жизнь. Чтобы не позволила Феликсу ломать меня. Чтобы объясняла мне, как устроен мир, и я не пошёл на ту вечеринку. Чтобы я понимал свою ценность. Чтобы…

Том запнулся, не сумев протолкнуть слова через ком в горле. Шмыгнул носом, сжал пальцы на руке доктора Фрей. Слёзы покатились чаще, дробью боли.

- Чтобы Феликс не трогал меня, - выговорил Том сломавшимся голосом из сдавленного горла. – Чтобы я знал, что может быть по-другому. Чтобы я мог отстоять себя…

Джерри не солгал. Было. Мутные воспоминания, половину которых забыл, а половину воспринимал как норму, потому что не знал, что так быть не должно. Откуда знать, если в его жизни был один ориентир? Феликс был и богом, и проповедником, и дьяволом. Феликс был всем, другой жизни Том не знал, чтобы мочь воспротивиться. До сих пор часто не мог, потому что то из детства сломало фундамент.

Феликс его не насиловал, ничего криминального. Но Феликс его, уже не малыша, а осознанного семи, восьми, девятилетнего мальчика мыл голыми руками и долго, слишком интимно касался везде под тёплой водой и над нею. Маленькому Тому это было неприятно, но он всегда молчал и никогда не отстранялся, потому что не знал, что его неприятие обосновано. Что Феликс делает что-то неправильное. Он же папа, а папа всегда прав и делает всё для него. Папа его бесконечно любит.

Потом, когда Том получил возможность мыться самостоятельно и в одиночестве, Феликс нередко заходил к нему в ванную. Том никогда не закрывался, следуя запрету, привычку к которому пронёс через всю жизнь и до сих пор, забываясь, согласно ей поступал. Феликс его осматривал вечерами – как доктор. Но доктора так не смотрят, доктора так не касаются. Том же был его любимым мальчиком, а любовь бывает безумна и уродлива. Том смеялся и показывал синяк на плече – ударился. Феликс ругал его за неосторожность, причитал, обнимал и душил любовью. Бывало, перед сном Феликс даже целовал его в губы. Не взасос, просто касался. Но не случайно.

И снова – уколом, вспышкой, тонким порезом по нежной плоти – зависть к Терри. К тому, что он, когда Том попытался попрать его границы, их отстоял и не позволил прикасаться к себе больше, чем ему комфортно. Потому что он знал, что может это сделать, и чувствует себя; потому что у него здоровый и крепкий фундамент, что даёт ему внутренний стержень и возможность выбирать. Терри в этом не виноват, наоборот ему повезло. Но и Том не виноват, что не знал. И он до сих пор как неприкаянный. Любите меня, любите! Хоть что со мной делайте, но любите! Бейте, владейте моим телом, это ведь норма, да? Вечный пограничный хаос: я боюсь насилия, мне больно, но я могу это терпеть и воспринимать нормой. Главное – любите.

Том рассказал обо всём – сбивчиво, болезненно, на надрыве – кроме зависти к Терри. Не успел, не смог. Захлебнулся слезами, чувствами, невыраженным криком. Том закрыл лицо дрожащими, взрезанными напряжённо натянутыми жилами руками.

- За что мне это? За что?.. – твердил, стуча зубами рвущимся со звоном нервам. – Я не хочу этого… Не хочу… - из горла вырвался скулёж. – Я не хочу жить!

Словами не выразить, и рвёт изнутри. Том закричал, так громко и пронзительно, что у сидящей рядом доктора Фрей зазвенело в ушах. Короткими криками, будто посылая сигнал о погибании на языке боли. Спасите мою душу.

Её не спасти.

Том впивался себе в волосы, не чувствуя боли, и снова закрывал ладонями лицо. Он всё сказал. Всё вспомнил. Половину он никогда и не забывал. Но его никто не спрашивал, чтобы мочь понять, что он сломан задолго до подвала. Чтобы он сам мог посмотреть иначе на своё «счастливое детство».

Благословенно неведение. Знание – ад, в котором горишь при жизни.

Что бы случилось, если бы он вернулся с той вечеринки домой? Если бы не научился на плохом опыте – он никогда не научался не повторять ошибки – и снова захотел воли? На волю. Подростка не удержать, как ни воспитывай. Что бы сделал Феликс с ним, непослушным, рвущимся в полёт в пику его ожиданиям? Что?.. На основе того, что узнал, картинки представлялись настолько невыносимые, страшные, что обрывалось сердце. Том бы всё равно пережил изнасилование. Дома. Сбесившимся от его непокорности папой. Том встречал пугающее словосочетание – корректирующее изнасилование, и пусть не знал его официального определения, но понимал правильно – это изнасилование как наказание, перевоспитание от неугодного поведения.

Он был обречён. Обречённый и незнающий другой судьбы. Можно сказать, что та роковая ночь, переломившая его битую жизнь на другие рельсы, его спасла от того, чтобы остаться в доме, который его бы в своих стенах и похоронил. Только от того не легче. Там насилие, тут насилие. Везде в его жизни насилие. Везде, везде, везде…

- Я не хочу жить!

Сломанный мальчик. В очередной раз рассыпающийся на куски. Не собрать. Он никогда и не был целым. Дети проходят путь интеграции, чтобы стать здоровыми личностями, нормальными людьми. Он – не прошёл, сбит в самом начале долгой дороги, прокручен во все стороны, и в головокружении не разобрать, кто он и куда идёт. Фрагменты, размытые границы, которым не защитить и не удержать ничего внутри.

И дальше, дальше – всё об одном, по тому же разлому. Детство, юность, молодость… Дома, в подвале, в доме Оскара, и в машине, из которой его выбросили за рвоту, и на съёмной квартире в Лондоне от уважаемого человека, который тоже посчитал, что можно. Даже в родительском доме… Том давно простил Кими и не вспоминал тот неприятный случай, но сейчас вспомнил – его силу, свою слабость, удар, после которого всё равно не верил, что брат, старший брат, который, думал, будет его защищать, может с ним так поступить. Свой страх, его намерение растоптать. Том понимал, почему Кими так поступил, он исходил из своего страха, своей боли и, как и любой человек, защищал своё и хотел прогнать чужака. Но этот случай туда же, в копилку насилия, насилия от тех, кому верил и доверял.

Феликс, четверо насильников, Кими, тот мужчина, имени которого не знал, Риттер – как много тех, кто его насиловал – по-разному – или хотел это сделать. Оскар, как ни прискорбно, тоже в этом списке. Ещё Эванес, забыл об Эванесе, который над ним, прикованным к кровати, три дня измывался. Их так много, что отдельные люди выпадают из памяти.

- За что они все так со мной? – Том посмотрел на доктора Фрей, кулаком размазывая по лицу влагу. – Меня все насилуют, или пытаются, или делают ещё что-то плохое с моим телом, со мной. Я думал, что причина в моей позиции жертвы после подвала, в моей внешности, но я был ребёнком. Я был маленьким мальчиком, почему Феликс это делал? – он снова зашёлся судорожным плачем, голос истончился, перейдя к концу фразы в скулёж. – За что? Почему? Даже мой родной брат – да, он мне не родной по крови, но всё равно мой брат, пытался меня изнасиловать…

Том рыдал в голос, кричал, выл и рычал. Давясь слезами и соплями. Раскачивался, утыкался лбом в колени, складываясь пополам, ощетинивался позвонками через футболку. Заяц упал на пол. Мадам Фрей его не успокаивала, ничего не говорила. Сейчас Том не в состоянии слушать и слышать, ему нужно дать выплеснуться, перегореть, чтобы он был готов её воспринимать. Пока Том не видел, доктор Фрей незаметно взглянула на часы – до конца сессии оставалось меньше часа. Мало. Возможно, придётся сдвинуть следующего пациента, так как обрывать сеанс, когда клиент в остром состоянии, весьма рискованно и непрофессионально. Можно спровоцировать утяжеление состояние вплоть до непоправимого исхода и потери пациента.

- За что? – повторял Том, плача уже тише, выдыхался. – Почему со мной все так поступают? Что со мной не так? Или с ними? – полный горькой боли и непонимания вопрос. – Не всех ведь домогаются и насилуют. Почему я? Зачем я вспомнил? Зачем я теперь знаю это? Я не хочу с этим жить…

Прогресс. С нежелания жить Том перешёл к нежеланию жить с чем-то.

- Если это, конечно, правда, - Том сквозь слёзы улыбнулся и взглянул на доктора Фрей, которую почти не видел, она расплывалась из-за пелены слёз. – Но я этого никогда не узнаю, - новая улыбка, более широкая и истерическая. – Мне некому ответить. Единственный участник и свидетель мёртв. А мне с этим жить, с тем, что было, а может, не было.

Том рассмеялся, согнулся пополам и опять закричал, ударил кулаком по краю кушетки, стискивая зубы до боли в челюстях.

- За что? Почему?..

В общей сложности взрыв Тома продлился около тридцати пяти минут. Тридцать пять минут на пике напряжения и эмоций. На протяжении всего этого времени мадам Фрей не касалась его, не произнесла ни слова, просто оставалась рядом и ждала, наблюдая за тем, чтобы ситуация не вышла из-под контроля. Она вышла с самого начала, но не настолько, чтобы требовалось вмешательство, в том числе медикаментозное.

Затихнув, лишь вздрагивая от остаточных слёз, Том остался сидеть, уткнувшись лицом в колени. Потом разогнулся, повернулся корпусом к психотерапевтке, утёр щеку.

- Доктор Фрей, как вы думаете, если бы я не сбежал с той вечеринки, если бы остался, меня бы могли всё равно изнасиловать там? Я думаю, что да, - Том отвернул голову прямо и опустил, сцепил руки, сжимал и разжимал пальцы. – Я был похож на девочку, особенно накрашенный, а они были пьяны, может, и не только. Пол ведь не имеет значения, когда на лицо человек симпатичный, физически слабее, а в крови алкоголь, - он безрадостно усмехнулся и сильнее сдавил пальцы.

Вспоминая тот перетёкший в ночь вечер, весёлые, разгорячённые лица людей, большинство которых видел впервые, Том приходил к выводу, что не смог бы пережить ту ночь нетронутым. Он был там в качестве развлечения, и кто бы им, пьяным подросткам, у которых бушуют гормоны, помешал пойти дальше? Быть может, Том бы и сам согласился, пока не понял, что с ним собираются делать, но было бы поздно, что может один против толпы? Быть может, они бы не стали прятаться и разложили его у всех на глазах: девушки бы смеялись, а парни… Том стёр пролившуюся слезу.

Будто предопределенно ему страдать и подвергаться ужасам с рождения и до… Карий цвет глаз обрёк на другую жизнь, ведь Феликс по глазам его выбрал. Всё остальное – на всё остальное.

- За что? Почему все, кому я доверяю, так со мной поступают?

Пришло время. Можно начинать диалог.

- Том, не спрашивай «за что?», - сказала доктор Фрей. – У того, как с тобой поступали, нет единой причины. Не ищи причину в себе, ты не виноват, виноват всегда насильник и агрессор. Не думай, что ты какой-то особенный, притягивающий беды, огромное количество людей подвергаются насилию в семье и за её пределами, поскольку огромное количество людей его себе позволяют.

Том обнял себя одной рукой, горестно слушая психотерапевтку.

- Но одна причина в тебе есть, и на это ты можешь повлиять, - продолжала мадам Фрей. – Насилие в детстве не позволило тебе выстроить свои границы, что определило то, что в дальнейшем тебе намного сложнее защититься. Личные границы не панацея, они неспособны защитить от насилия, но они – позволят уйти, если тебя обижают, не дадут насилию затянуться и быть нормой. Они необходимы для ощущения себя и понимания – со мной так нельзя.

Том шмыгнул носом и спросил:

- Вы на Оскара намекаете?

- Том, я ни на кого не намекаю. Я только хочу тебе помочь. Ты допускаешь насилие в свой адрес, ты сам об этом говорил, так как с самого детства ты не знал, что может быть по-другому, что это ненормально. Что ты имеешь неоспоримое право на неприкосновенность своей личности и тела, и права на тебя больше нет ни у кого. Мы не можем изменить твоё прошлое, что случилось, то уже случилось, но мы можем поработать над твоим будущем. Оно в твоих руках.

- Хватит, - Том остановил её, подняв ладонь. Зажмурился, потёр лицо. – Я устал.

- Хорошо, Том, мы можем завершить беседу. Но я прошу тебя остаться до конца сессии.

Том ничего не ответил, что означало согласие не уходить. Опустил взгляд, заметив соскользнувшего с кушетки зайца. Том поднял игрушку, вгляделся в мордочку любимого друга детства – синего, с вечной улыбкой чёрными нитями. И, порывисто скривив рот, швырнул его об пол. Потому что ударило по нервам злобой, горечью, беспомощным отчаянием от того, что это часть того времени, когда его сломали. Нет – когда ему изначально не дали возможности стать целым. Часть детства, которое методично убило все шансы на становление нормальным человеком и поставило крест на всей последующей жизни. Всё у него через туда, через тысячу сломов неоформленной личности, из-за чего он, давно уже став взрослым человеком, так и не может убежать от тех паттернов поведения. Не понимает себя. Готов терпеть что угодно, какую бы боль ему ни причинили. Прощает, забывает. Не знает, как с ним можно, а как нельзя, потому что жизнь с первых лет научила, что это не ему решать.

Счастливое детство. А где оно? Разбито, утоплено в грязи. Проще было не знать. Намного проще. Блаженно неведение…

Отшвырнув любимую игрушку, возвращению которой так радовался, Том рывком завалился на кушетку, отвернувшись лицом к стене, сложился в угловатый клубок и с новой силой разрыдался. А когда вышло время сеанса, встал и, ничего не сказав на прощание, ушёл. Проводив его взглядом, мадам Фрей по внутреннему телефону клиники вызвала пост медсестёр с четвёртого этажа.

- Здравствуйте. Говорит доктор Лиза Фрей. Обеспечьте усиленный контроль пациента из палаты 232. Да, верно, пациент Каулиц. Но проводите присмотр незаметно, он не должен догадаться об истинной причине ваших учащённых визитов.

Отдав указания медсёстрам, Лиза также переговорила с доктором, что сегодня дежурил в ночь и отвечал за десять палат, в число которых входила палата Тома, и с закреплённым за Томом психиатром. До стабилизации состояние Тома требовало особого контроля. Быть может, ничего не случится, но лучше быть бдительными впустую, чем пропустить момент.

В палате Том, даже не взглянув на Малыша, который с его приходом внимательно поднял голову, лёг в ту же позу, свернувшись на застеленной кровати. Не хотелось быть. Просто переждать, пережить этот день до конца, эту ночь, а завтра… Завтра едва ли что-то изменится. Сегодня без визита Оскара, Том и забыл о нём, но, если бы задумался, не хотел бы его сейчас видеть. Никого не хотел. Лежать, ждать, может быть, удастся уснуть. Даже есть не хотелось, хотя близилось время ужина.

Том лежал без движения, чувствуя холод, но не укрывался. Не хотел шевелиться, и одеяло не поможет, потому что дело не в температуре в палате, этот холод внутри – это желание защиты. К нему заходили медсёстры, ненавязчиво проверяли и не тревожили. Том не оборачивался, ни с кем не разговаривал, от него того и не требовали. Среди девушек и женщин затесалась одна медсестра мужского пола – молодой парень, долговязый и черноволосый. Прежде Том его не видел либо же не обращал внимания. Но сейчас обратил. Обернулся, сел, упёршись руками в постель и вперившись взглядом в медработника. Мужчина на его территории, будет ещё один эпизод насилия? Такие мысли пошли, растекаясь напряжением в теле.

Парень в униформе приветливо улыбнулся:

- Месье Каулиц, вы чего-то хотите?

Том сжал губы, дрогнув уголками рта. Хотел сказать «нет». Хотел сказать «да». Не хотел ничего говорить. Том поднялся с кровати и подошёл к медбрату, очень близко, попирая чужое личное пространство. На миг на лице парня промелькнуло непонимание, и улыбка померкла. Его без натяжки можно назвать красивым – лицо приятное, обаятельное, наверняка у него нет проблем с девушками или парнями в зависимости от предпочтений. Но и Кудрявый был красив, дьявольски красив, но это ничего не изменило.

- Хочешь меня? – с сухим, ожесточённым вызовом спросил Том.

- Что, простите? – медбрат вновь улыбнулся.

- Хочешь меня? – повторил Том, прямо глядя в глаза.

Конечно хочет. Этот парень ведь рядом. Все, кто с ним рядом, так поступают. У Тома всё перепуталось в голове, вылившись в маниакальное убеждение и поиск доказательств, что все хотят от него только одного. А если будет сопротивляться, можно применить силу. Лучше знать сразу и согласиться, да?

- Простите, месье Каулиц… - на лице медбрата отразилось замешательство, не погасившее улыбку полностью, он не сразу нашёл, что сказать дальше.

Том не стал ждать и слушать – толкнул парня в грудь:

- Уходи! Уходи и больше не приходи ко мне! – Том размашисто махнул рукой, прогоняя медработника прочь.

И, оставшись в требуемом одиночестве, бросился обратно на кровать. К нему пришёл Малыш, лёг рядом греющей махиной, но Том продолжал не обращать на него внимание. От ужина Том отказался, больше не вставал и не расправил на ночь постель, но, оставшись в одежде, всё-таки укрылся. Этого не хватало – чувства, что ты под защитой, что между тобой и миром есть преграда. Но оно, увы, ничего кардинально не меняло, потому что это всего лишь одеяло.

Лишь во втором часу ночи Том покинул кровать по нужде посетить в туалет. И, когда стоял около унитаза, торкнуло, пробило. Подтянув штаны и не спустив воду, Том опустился на край сиденья унитаза и, обхватив голову руками, расплакался.

За что ему это? Почему его жизнь череда непосильного дерьма? Испытания на прочность, которые давным-давно провалил, но они почему-то продолжаются. Не мог надеяться, больше не на что опереться. Совершенно не на что.

Счастливое детство? Нет – первый удар, послуживший трафаретом для всей жизни.

Боль, кровь, слёзы…

«Папа, мне неприятно».

Папа, ты ведь был для меня всем… Но ты первый, кто меня сломал.

Глава 10

Это история мальчика, который не только был лишён счастья, но и возможности понимать его отсутствие.

Кафе де Флор (Café de Flore)©

Шулейман приехал к обеду и едва не сходу нарвался на крик Тома, на истерику, направленные не на него. Всплывшая память разъедала злокачественной опухолью, и Том орал от боли, от неотвратимых страданий, которые причиняли нежеланные воспоминания. Вцеплялся себе в волосы, раскачивался, прячась за руками, плакал и кричал.

- Это ты виноват! – от бессвязных криков и слёз Том перешёл к обвинениям. – Кто тебя просил лесть?! Оскар, я просил тебя – поверь мне, не трогай эту тему! Просил! Почему ты вечно лезешь?! Почему ты не можешь просто оставить меня в покое?! Я не твой пациент, не твой подопытный в медицинском эксперименте, не лезь в моё лечение!

- В чём, собственно, причина обвинения? – поинтересовался Шулейман.

- В чём?! Действительно, в чём?! Я просил тебя не лезть?! Просил?! Просил! Прямым текстом просил! А ты пошёл и подговорил доктора Фрей со мной поговорить, ты мне не поверил, не послушал меня и за моей спиной сделал то, что я умолял тебя не делать! Ой, какое большое совпадение, что так вышло, ты тут не при чём! Только доктор Фрей призналась, что это ты её попросил разобрать со мной моё детство с Феликсом! Видимо, я недостаточно взрослый, недостаточно дееспособный, чтобы заслуживать уважения к моему слову! Так, да?! Какого чёрта ты лезешь?! Какого чёрта ты всё время это делаешь?! Какого чёрта вы все делаете это со мной?! – орал Том сквозь слёзы, надрывая горло. – Думаешь, ты мне лучше сделал?! Ты меня разрушил! Я не хотел об этом говорить! Я не хотел вспоминать! Я не знаю, что мне делать с этой памятью! Я не хочу с ней жить! Вы отняли последнее хорошее, что было в моей жизни!

Что Том вспомнил, Оскар уже знал, Том рассказал вперемешку с первыми криками. Том согнулся, сидя на краю кровати, дрожал от судорожного плача.

- Я всегда был сумасшедшим… Феликс меня бил… Джерри бил… Феликс делал то, что сказал Джерри… Я этого не хотел… - подвывая, повторял Том. – Мне было плохо… Мне плохо… Я умираю… Я умираю!..

Шулейман хотел сесть рядом, но не успел подступиться к кровати. Том вскинул голову:

- Не надо меня утешать! Надо было не лезть! Я же просил тебя, просил! Какого хрена ты всегда думаешь, что знаешь, как мне лучше?! Вы сделали это вместе, но у доктора Фрей это работа, а тебя я просил не лезть! Ты не мой доктор, ты говорил, что не будешь вмешиваться, но вмешался! Уходи! – Том подорвался на ноги и пихнул Оскара в грудь.

Шулейман отступил на шаг по инерции, но не предпринял ответных действий.

– Ты уже всё сделал! Ты испортил мою и без того дерьмовую жизнь, у меня никакого просвета не осталось! – продолжил орать Том, толкая Оскара прочь. - Убирайся! Убирайся отсюда!

Не став терпеть больше одного удара, Оскар перехватывал его руки, твёрдо говорил: «Успокойся». Но Том только больше взводился, выворачивался бешеным зверьком, не давал себя схватить и кричал, кричал: «Убирайся!» и снова, снова кидался толкать в сторону двери, что всё больше походило на удары. Шулейман руку на него не поднял, но в конце концов отпихнул от себя, чтобы прекратил. Не рассчитал силу. Том упал на колени, корпусом на кровать, замер вибрирующим комком напряжения. Так горько, страшно и безысходно, что даже смешно. Так всегда. Никому ничего не стоит бросить его вниз. Никому ничего не стоит применить к нему силу, он всегда слабее. Том дышал часто и хрипло от всего, что накатило. Всего, во что погрузился. Насилие, насилие… он всегда слабее, он всегда жертва… Феликс, насильники, Кими, Оскар…

Что-то не так. Шулейман подошёл, потянулся коснуться плеча Тома и помочь ему встать.

- Не трогай меня! – пронзительно закричал Том, едва Оскар его коснулся.

- Ты чего орёшь? Я тебе помочь хочу.

- Не трогай!

Том ушёл из-под нового прикосновения, полностью соскользнул на пол, забившись в угол между кроватью и тумбочкой, согнулся лицом к коленям, обхватив себя руками.

- Не трогай меня. Не трогай… - как заведённый повторял Том, дробно дрожа всем телом. – Не трогай. Не трогай меня. Не трогай…

Дрожащим эхом в голове, вытеснив все мысли. Не трогай, не трогай, не трогай…

Всех просил. Но никто не услышал. Все шли поперёк его отчаянного желания сохранить за собой право на своё пространство, своё тело, свой выбор. Все управляли им, все трогали… Оскар тоже. Сколько раз умолял его не трогать, оставить в покое, но Оскар тоже добивал то, что осталось от его границ. Не мысль – ощущение нервным импульсом через всё тело Тома – если Оскар сейчас прикоснётся, он погибнет, сломается. Перегорит. В очередной раз сломается, став ещё дальше от надежды на норму, ещё глубже в своих переломах, перекосах, безволии. Патология ведь не рождается за один раз. Когда-то и он был нормальным. Он мог быть нормальным. Но не смог. Птенец с перебитыми крыльями никогда не полетит. Его удел жить в клетке, если кто-то его подберёт.

- Не трогай…

Срывающимся громким шёпотом. Страх перебитой всем и всеми жертвы. Истовая мольба без надежды. Никто его не услышал. Никто никогда его не услышал…

Том был готов к тому, что Оскар его не послушает. С безысходным смирением готовился к прикосновению – как к удару, - что ожогом пройдёт через кожу, в который раз подчиняя волю внешней силе. Потому что так происходило всегда. Дрожал, не думал, просил и неосмысленно ждал, не желая того, но зная, что будет. И Оскар действительно хотел сделать, как всегда – вздёрнуть на ноги, встряхнуть, усадить рядом с собой, обнять, насильно привести в чувства, чтобы, дурак, понял, что развёл психоз на пустом месте. Но что-то – голос мадам Фрей в голове, говорящий о том, насколько смазаны границы Тома и что их необходимо восстановить – остановило.

- Ладно, не трогаю, - Шулейман продемонстрировал раскрытую ладонь и опустил руку, вторая по-прежнему оставалась в гипсе.

Том поверил не сразу, не сразу, потому что был готов к обратному и бессознательно ждал удара по праву на себя, к которым ведь не привыкать. Неужели нет? Ни прикосновения, ни толчка физического или словесного. Это настолько ново и дико для него, что дополнительно перегрузило, перегрело психику. Подарило маленький, но важный перелом внутри, надрыв ленты событий и установок «меня никто не слышит, мой хозяин кто угодно, но не я». Маленький, но важный шажок к своему свободному «Я», которое не тронули.

Через пять минут Том замолчал. Через десять перестал дрожать. Через пятнадцать совсем успокоился. Сам. Слёзы высохли. Том поднялся, скинул тапки и, обув кроссовки на босу ногу, решительно пошёл к двери.

- Ты куда собрался? – Шулейман вопросом одёрнул его от ухода без объяснений.

- Гулять, - Том обернулся от порога. – Ты со мной. Меня же без тебя не выпустят, - он ядовито скривил рот в подобии улыбки.

Рассудив, что может снести и этот выпад в свой адрес и что не хочет отпускать Тома одного и перебивать его желание выйти на улицу, Оскар пошёл за ним. В коридоре Том ускорил шаг, вновь уходя вперёд, то же повторилось и на улице, по пути от крыльца до ворот, начинающих и замыкающих территорию клиники.

- Может, на машине поедем? – Оскар обратился к Тому, когда они вышли к парковке за забором.

Ноль реакции.

- Давай на машине, - более утвердительно повторил Шулейман, остановившись на стоянке.

Том не ответил, не оглянулся, упрямо шёл вперёд.

- Сядь в машину, - зычнее, приказательно сказал Шулейман.

Здесь дело даже не в его лени и нелюбви передвигаться пешком. Куда тут идти? Они за городом, дальше только трасса. С третьего раза сработало. Том остановился, развернулся и пошёл обратно, к Оскару и машине, показательно не удостоив первого и взгляда. Потому что он опять приказывает, и Том вынужден подчиниться, поскольку на машине действительно будет удобнее. Сев в салон на своё привычное переднее пассажирское место, Том скрестил руки на груди и положил ногу на ногу, глядя в лобовое стекло.

- Пристегнись, - сказал Оскар, захлопнув за собой водительскую дверцу.

Том пристегнулся. Шулейман включил зажигание, положил руку на руль и, бросив на Тома проверочный взгляд, сдал назад, выезжая с парковки. Ехали в тишине, внешние звуки гасили закрытые окна.

- Куда тебя отвезти? – Оскар нарушил молчание на подъезде к городу.

Том прикрыл глаза и покачал головой.

- Я не знаю. Мне нужно погулять. Нужно на волю. Я хочу увидеть жизнь.

Том закрыл глаза ладонью и потёр лицо. Непримиримая воинственность и демонстративное уязвление, что казались, да и были, искренними, не прожили долго, разбились и, отслаиваясь, отваливались от кожи, захватывая куски плоти. Том немного сменил позу, вполоборота повернулся к окну и обнял себя, стёр одинокую слезинку, пролившуюся раньше, чем сознание прочувствовало пик боли и горечи.

- Можно открыть окно? – попросил Том, ощущая себя усталым, убитым, но одновременно не мог усидеть на месте, его беспокойно крутило.

- Можешь не спрашивать, - отозвался Шулейман.

- Это же твоя машина. В ней твои правила.

Том нажал на кнопку, опуская стекло, облокотился на выступ дверцы. Ветер, с силой врывающийся в окно на большой скорости, сбивал с лица самовольно текущие слёзы. Том не хотел, чтобы его жалели. Не хотел, чтобы Оскар видел его слёзы и рассыпающееся состояние. Вообще ничего не хотел. Только увидеть, что там, на воле, жизнь продолжается. Маниакально хотел, нуждался в этом непреодолимо, как умирающий в последнем желании, после которого уже ничего не будет. Увидеть биение жизни, в которой нет перманентного ужаса и безысходности. Но это его не спасёт.

Шулейман глянул на Тома раз, второй, третий – его состояние никуда не годится. Притормозив, Оскар достал из бардачка упаковку бумажных салфеток и вложил Тому в ладонь. Том вытянул салфетку, высморкался и выбросил в окно. Откинулся на спинку кресла и отвернул лицо к окну, потухшим взглядом наблюдая проносящиеся мимо городские объекты. Единомоментно испытывал нервную лихорадку и оцепенение моральной смерти.

Приехали в центр города и пошли бесцельно гулять. Для Оскара – бесцельно, но и Том цели не имел. Просто шёл вперёд до площади Массена, где задержался. Подошёл к Фонтану солнца, украшенному фигурой Аполлона, возвышающейся на центральном постаменте, и бирюзовыми фигурами лошади, быков, дельфинов. Фонтан солнца… Тома привлекало и цепляло особыми эмоциями ещё до того, как увидит своими глазами, слово «солнце» в названиях мест, но не сейчас. Том потрогал воду, окунув кисть в фонтан. Покосился на парочку, наверное, студентов, что сидели на бортике. Парень и девушка, с виду едва вошедшие в молодую взрослость, что начинается с двадцати лет, увлечённо болтали. Том выпрямился, окинул взглядом периметр фонтана: на противоположной стороне расположилась группа подростков лет двенадцати-тринадцати, посмотрел на парня из их компании – с удлинёнными волнистыми светлыми волосами и зажатым подмышкой скейтом. Шулейман подошёл и встал за плечом Тома. Парочка студентов подняла глаза и резко замолчала. Узнали и перестали чувствовать себя непринуждённо от неожиданной близости такого человека.

Много людей облепили и окружали бурлящий фонтан. Том смотрел на них – совсем юных, просто молодых, всяких. У них вся жизнь впереди, и в их жизни не было ничего ужасного. А он всё. У него с самого рождения – трагедия за трагедией и трагедией погоняет. Кошмар за кошмаром и нет просвета. Стоя на шумной площади, Том ощущал себя неизмеримо одиноким. Потому что ему пришлось пройти через то, что кардинально отличается от нормальной жизни. Потому что никому из них его не понять. И ему не понять их, нормальных. Никогда. Он один на один со своим кошмаром. Один в целом мире.

Отвернувшись от фонтана, что невыносимо резал по сердцу красками незапятнанных ужасами жизней, Том пошёл прочь. Быстрым шагом петлял по знакомому району, не зная, куда идёт. Пока не вышел к набережной. Слабые волны били о камень. Том всеми чувствами прислушался к морскому воздуху, в котором запах соли, свежесть бриза, крики неизменных спутниц прибрежной линии чаек. Жизнь идёт. Жизнь не останавливается ни на секунду. А он?..

Том сдвинулся с места, шагая в сторону бортика по краю набережной, с каждым шагов набирая темп. И сорвался на бег.

- Ты что делаешь?! – крикнул Шулейман, бессмысленно выбросив перед собой руку, которой не успеть схватить.

Встав на бортике, Том сложил поднятые над головой руки и щучкой нырнул в воду, пропав из виду. Оскар быстро преодолел расстояние до ограждения, перегнулся через бортик, вглядываясь в воду. Место здесь не для купания, глубина большая и ничего не приспособлено для людей. А при желании утопиться можно и в более безопасном месте.

Но Том вынырнул, выплюнул воду, тряхнул головой, качаясь на волнах. Шулейман выдохнул – не топиться Том вздумал. Это радовало, поскольку прыгать следом не хотелось, в том числе из-за загипсованной и временно бесполезной руки, будь перелом трижды неладен. Том просто хотел поплавать. Просто непреодолимо захотелось окунуться в море. Вода ведь всё смывает, очищает.

- Ты поплавать решил? – громко спросил Оскар, чтобы на всякий случай уточнить, что Том не провалил первую попытку утопиться, а вовсе не собирается этого делать.

- Да! – крикнул в ответ Том.

- Зачем прыгать-то было? Сказал бы, я бы тебя на пляж отвёз.

- Мне захотелось здесь!

Том не планировал плавать. Но остро захотелось, захотелось прыгнуть в воду, погрузиться с головой, а дальше само собой пошло. Развернувшись, Том снова нырнул, только ноги мелькнули над поверхностью воды. Проплыл под водой метров пять, вынырнул, поплыл дальше и повернул назад, вернулся поближе к набережной. Без табака не обойтись. Шулейман выбил из пачки сигарету, не глядя подкурил. Облокотился на ограждение и затягивался крепким дымом, наблюдая за съезжающей с катушек персональной русалкой. Состояние Тома оставляло желать лучшего, и его бросок в воду это только подтверждал.

Том плавал и останавливался, зависая на месте, позволял волнам беспрепятственно бить в лицо. Наплескавшись, он окинул взглядом нависающую над водой стену набережной – тут нигде и никак не выбраться на сушу. О том же подумал и Шулейман:

- Спуск к воде через полтора километра. Как ты выберешься?

- Доплыву! – ответил Том.

И, не откладывая в долгий ящик претворение слов в реальность, поплыл в ту сторону, где, как помнил, находится спуск к воде. Сомнительная затея – сразу подумал Шулейман. Том плавал хорошо, но прежде лишь на короткие дистанции и больше барахтался на месте, а тут приличная дистанция по хрен пойми какой водной местности. Но делать нечего, Том уже ринулся вперёд, и Оскар пошёл параллельно с ним, то и дело заглядывая вниз, проверяя и мысленно матерясь на Тома, на этот день и на себя как провокатора пиздеца. Незримо сопровождающими Шулеймана охранников данная ситуация потешала, они вообще не отличались большим уважением ни к своему боссу, ни тем более к «девочке» его по имени Том. Впрочем, смеялись над Томом они беззлобно, в отличие от былых телохранителей Оскара, которые Тома откровенно и не беспричинно недолюбливали, и вообще больше забавлялись с самого Шулеймана. Из тех, кто в курсе, от острот воздерживались лишь Криц, что курировал обстановку из дома, и мужчина, у которого, как и у них всех, вместо имени была кличка – Халк, он заведовал технической частью и на реальность обращал внимание редко и мало.

До цели Том добрался без происшествий, не считая натяжения и огня во вспыхнувших от непривычной нагрузки мышцах, что даже приятно. Выбравшись на берег, Том сбросил насквозь мокрые и потяжелевшие кроссовки и сел прямо на камень набережной лицом к морю, поставив локти на разведённые колени согнутых ног. Наверное, так и ударяются с головой в спорт – когда бежишь вперёд, плывёшь, прыгаешь, дерёшься, мысля уходят, тело раскаляется бегом крови и сознание сосредотачивается на одном, отсекая лишнее, на движении, действиях. Но Том знал, что это не будет его случаем, по крайней мере, в долговременной перспективе. Потому что он слабый. Это Джерри выкладывался на тренировках до седьмого пота и не ленился дома дополнительно заниматься йогой, идя к совершенству и заворачиваясь в узлы, а он, Том, ни одно дело не довёл до конца, он ярко вспыхивал, но также быстро и перегорал, а воли не имел продолжать, потому что надо. Жаль, очень жаль. А так бы мог бегать по утрам и потом бросаться в море освежиться. Только… для того надо выйти из клиники, а пока это случится, он ста раз успеет забыть о мимолётном порыве к действию.

Шулейман сел рядом, не заботясь о том, что запачкает джинсы.

- Не делай так больше. Я подумал, что ты решил утопиться, - не без осуждения сказал Оскар, глядя на профиль Тома. – Мне сейчас проблематично тебя спасать.

- Это бы решило все проблемы, - безразлично отозвался Том, - и мои, и твои. Но я почему-то решил не утопиться, а искупаться. Жаль. Даже убить себя не могу. Я и не хочу умирать, если быть откровенным. Но какой смысл мне жить? Я бракованный во всём. Сломанная деталь, из которой ничего никогда не получится.

- Том, - Шулейман коснулся его плеча.

Том дёрнул плечом, обрывая прикосновение, которого почти и не почувствовал из-за холода кожи после долгого нахождения в воде.

- Знаешь, я бы отдал жизнь Джерри – какая разница? – продолжил Том и взглянул на Оскара. – Пусть хотя бы живёт тот, кто умеет жить, кто реализует свой потенциал и не потратит время впустую. Но проблема в том, что искренне я этого не хочу. Я не хочу уходить. Но и жить я не могу. И не смогу.

Том дёрнул бровью и отвернулся обратно, опустив голову, сцепил провисающие между ног руки.

- Я не хотел, чтобы тебе было плохо, - Шулейман прекрасно понимал причину упадочно-штормового состояния Тома.

И жалел, что Том страдает. Но не сожалел о своём выборе, как и всегда. Выбор сделан, дело сделано.

- Неважно, чего ты хотел, помочь мне или навредить, - Том покачал головой и вновь посмотрел на Оскара. – Важно, что ты меня не послушал. Ты за моей спиной решил, как мне будет лучше, и сделал это наперекор тому, о чём я тебя просил. Я просил, Оскар. Наверное, я чувствовал, что мне будет плохо, поэтому наотрез отказывался это обсуждать. Но ты поступил по-своему. Думаешь, мне стало лучше? – Том горько и едва слышно, криво усмехнулся. – Мне стало намного хуже.

- Ты можешь на меня злиться, можешь обижаться, но ты должен признать, что это было необходимо, - парировал Шулейман. – Если что-то есть, то оно бы продолжило на тебя влиять. Разве не лучше посмотреть проблеме в глаза, разобраться и освободиться от груза? Лучше.

- И? – теперь Том не повышал голос и не обвинял, говорил серьёзным и бесцветным тоном. – Я вспомнил, я поговорил с доктором Фрей, и? Лучше мне не стало. И не станет. Мне нужен был этот свет, который я видел в своём детстве; мне нужно было знать, что когда-то я был нормальным и счастливым, когда-то моя жизнь не была похожа на извращённый триллер. Ты и доктор Фрей отняли это у меня, отняли последнее, и теперь мне не за что держаться и не на что ориентироваться. Я не знаю, как мне жить с тем, как папа… Феликс со мной поступал. У меня отняли детство в четырнадцать лет, оно резко и насильно закончилось, и я очень нуждался в знании, что до того оно у меня было. Но нет, не было. Меня били, меня трогали так, как я не хотел, всё во мне сломалось задолго до подвала. И знаешь, что смешно? Я даже не знаю, было ли это на самом деле, было ли нас двое в детстве, я и Джерри, был ли только я или, может быть, только он, а я адаптация. Я не знаю, было ли насилие. И никогда не узнаю, мне не у кого спросить. Но мне с этим жить, жить с тем, что Феликс поступал немногим лучше тех, кто меня насиловал. Даже хуже, потому что он был моим папой.

Том отвернулся и снова облокотился на колени. Всё кончено. Раньше он видел свет впереди, верил в позитивное будущее, но теперь жизнь внутри него остановилась. Эту преграду он преодолеть не мог.

- Я точно останусь с тобой, - через паузу вновь заговорил Том. – Будем жить втроём. В моей жизни всё равно не будет ничего лучше тебя. Я никогда не смогу стать нормальным человеком и жить нормально, строить нормальные отношения, так незачем и стараться. Я больше не хочу стараться, я устал продираться куда-то. Я буду с тобой и больше не буду никуда рваться.

- Обидная формулировка, - заметил Оскар.

- Как есть, - чуть пожав плечами, равнодушно сказал Том. – Ты тоже со мной не потому, что я такой замечательный.

- Я с тобой, потому что я тебя люблю.

- Но любишь ты меня, потому что я тебе подошёл. Не надо, - Том поднял ладонь, останавливая этот бессмысленный спор. – Ты всё знаешь, и я тоже знаю. Порадуйся, что я наконец-то полностью твой и не буду смотреть по сторонам. Или тебе так будет скучно? Можешь вышвырнуть меня, когда надоем, - Том вновь пожал плечами. – Тогда я с чистой совестью смогу полезть в петлю, что логичный исход моей жизни. Ты единственное, что меня держит, моё ты счастье или ещё одно наказание - неважно, но это правда, ничего лучше со мной уже не случится. Я больше не верю.

- Мне всё меньше нравится данный разговор.

- Скажи мне заткнуться, и я заткнусь.

Шулейман дёрнул одной стороной рта и промолчал. Продолжил говорить Том:

- Я закончу терапию по подвалу. Но больше ничего. Хватит. Я больше не хочу копаться в себе в надежде на то, что что-то изменится к лучшему. Не изменится, я проверял – сколько раз моя жизнь начиналась сначала, а по итогу ничего не менялось, я не могу избавиться от себя и исправить себя я тоже не в силах, для этого нужно переписать жизнь с самого начала, а это невозможно. У меня больше нет сил на попытки пробиться к лучшей жизни и желания тоже нет. Ты сам вообще можешь отказаться от терапии, ты всё равно не изменишься, и мне не надо, чтобы ты менялся, ты мне подходишь такой, какой есть, пусть мне часто неприятно, и я говорю обратное, чего-то там требую, это всё ерунда, с которой на самом деле я не знаю, что делать. И парная терапия нам не нужна. Пусть всё останется так, как есть. Только это лечение я пройду до конца, надо же хоть что-то закончить, и этого я по-прежнему хочу.

- Я хожу на терапию за тем же, что и ты – чтобы мои травмы не портили жизнь мне и ближним. Я продолжу её посещать. Я не хочу вести себя с тобой по-скотски, - уверенно сказал Оскар.

- Но с добрым Оскаром мне может стать скучно, и я могу снова начать страдать и захотеть убежать, - резонно ответил Том.

- Ко многому меня жизнь готовила, но не к манипуляциям с твоей стороны, чтобы сбить меня с пути лечения.

- Это не манипуляция, а правда. Не нужно ради меня стараться, я не оценю, - Том качнул головой, поражая своей спокойной критичностью и несвойственным ему цинизмом. – Я жажду уважения, равноправия и так далее и тому подобное, но это всё пустые слова и пустые вздорные ситуативные желания, оторванные от действительности. Я не знаю, как жить с таким человеком, и у меня не получится, слишком глубоко во мне сидит другая модель поведения и взаимоотношений. С тем, кто будет видеть во мне равного себе человека, мне не ужиться. Но я знаю, как жить с авторитарным человеком, который мной управляет и периодически поднимает на меня руку, этому я на отлично научен с детства. Для меня это доказательство того, что у меня, у нас всё хорошо, иначе я начну теряться и паниковать. Иначе я не умею, и я уже не научусь.

От речей Тома разило таким фатализмом и смиренным прагматизмом, что впору запить их чем-нибудь крепким. Но Оскар хорошо знал его и знал, что у Тома всё временно. Это тоже пройдёт, как и истерика от того, что было в детстве.

- А если я не хочу тебя бить? – осведомился в ответ Шулейман. – Я в том числе над этим работаю с мадам Фрей.

Том пожал плечами:

- Не бей. Но помни, что по-другому до меня часто плохо доходит.

- Я найду слова и точки воздействия. Безвредные способы давать тебе насилие, если оно тебе надо, тоже найду.

Том скосил к Оскару глаза, но ничего не спросил.

- Как хочешь, - сказал Том с небольшим опозданием.

- Так-то нас в паре двое, не я один должен хотеть, ты чего хочешь? – настойчиво спросил Шулейман, пристально вглядываясь в профиль Тома.

- Я хочу того же, что и ты.

Шулейман развернул Тома к себе за плечо и встряхнул:

- Может, хватит? Ты убиваешься из-за того, что происходило много лет назад, как будто на этом жизнь закончилась. До вчерашнего дня ты об этом и не знал.

Том не вздрогнул, не напрягся, ровно смотрел в глаза и ответил:

- Так и есть. Моя жизнь закончилась, закончилась, не начавшись. Да, я не знал и предпочёл бы дальше не знать. Мне было хорошо в моём неведении, как хорошо было и в центре, пока меня не заставили вспомнить. Почему-то доктора считают, что, чтобы жить, нужно помнить всё, но вы не знаете, каково с этим жить. И не узнаете. Судить меня может лишь тот, кто пережил то же самое, но такой здесь только я.

Том высвободил плечо и отвернулся. Оскар не держал, опустил руку. Спустя время Том вновь сам заговорил:

- Оскар? – Получив внимание и вопросительный взгляд, Том продолжил, попросил: - Позаботься о Терри. Я прошёл через кошмар с самого начала жизни, и это, это всё меня сломало, сломало мою жизнь, меня уже не спасти от того, что случилось. А Терри маленький, у него вся жизнь впереди. Он прекрасный мальчик, и я не хочу, чтобы он пережил то же самое, даже долю того. Оскар, позаботься о нём, защити его, чтобы его никто никогда не обидел, не причинил ему вреда. Пусть у него будет то, чего никогда не было у меня.

Шулейман потрясённо слушал Тома. Чему угодно он бы сейчас не удивился, чему угодно, кроме этих слов.

- Спасибо, - сказал в ответ Оскар. – Я позабочусь.

- Спасибо, - эхом отозвался Том.

Встал, отошёл к воде, потрогал её и вернулся. Сел обратно на голый камень и обратился к Оскару:

- Хочешь меня трахнуть? Можно прямо здесь, полиция ведь тебе ничего не сделает.

Шулейман хлопнул пятерню на лицо, что красноречивее любых слов, но и высказался:

- Когда ты сказал, что хочешь выйти из клиники, я хотел уточнить: стоит ли тебе заниматься сексом в таком состоянии? Мы же договаривались, что секс только вне клиники, мало ли какие мысли у тебя в голове. Но не спросил, поскольку подумал, что ничего подобного ты и так не захочешь, не до того тебе. Но я ошибся, надо было уточнить. Объясни, что со тобой не так?

- Что со мной не так? – повторил за ним Том, похоже, не понимая причину его претензии. – Я не понял, ты согласен?

Оскар закатил глаза и чётко ответил:

- Нет, я не согласен. Трахать тебя в таком состоянии, ещё и на улице – кощунство.

- Почему? – в своём равнодушии ко всему и в первую очередь к себе Том будто бы в мозг долбился. - Я сам предложил, я согласен, а если бы не был, мне бы всё равно понравилось, ты умеешь меня завести и настроить. Мы выехали из клиники, зачем терять возможность?

Шулейман обвёл его взглядом, прежде чем сказать:

- Ты периодически загоняешься, что ничего не можешь мне дать, кроме секса, но я этого никогда не говорил, я так не считаю. Ты сам опускаешь себя до роли дырки для траха таким отношением к себе.

Слова резанули. Том дёрнул уголками рта, мимолётно скривившись, дёрнул плечом.

- А я иначе не умею, - Том повернул голову к Оскару. - Мне привычно, когда ко мне прикасаются и всякое со мной делают без оглядки на мои желания. Когда мы спим, я чувствую, что нужен. И мне проще всегда быть согласным, чем подвергнуться новому изнасилованию.

Не показалось, что в его взгляде прослеживался налёт вызова. Том стянул с себя футболку, бросил на землю и вскинул голову, глядя на Оскара с неправильной, противоречивой смесью сломленности, обречённого смирения и вызова.

- А дальше? – спокойно подтолкнул его Шулейман.

Том поднялся на ноги и без слов спустил штаны. Прежде чем он успел вышагнуть из штанин, Оскар подобрал и протянул ему его майку:

- Пожалуйста, оденься, - в его голосе ни приказа, ни раздражения.

Том также молча оделся и сел обратно. Шулейман тронул его за руку, тактично и нежно, и перехватил взгляд:

- Прошу, никогда не соглашайся на секс со мной из страха перед насилием, - попросил он серьёзно и без нажима. – Я бы сказал, что никогда так с тобой не поступлю, но это ложь. За мной уже есть отвратительные косяки этого плана, но мы поработаем над тем, чтобы подобное не повторялось.

- Я сам не знаю, когда на самом деле согласен, а когда нет, - покачав головой, признался Том в том, что давно уже выяснил с доктором Фрей.

И из глаз брызнули слёзы, которые растёр пальцами, оставив на коже разводы влаги. Сколько можно плакать? До бесконечности… Самому уже надоело, но сдерживаться не в его власти.

- Разберёмся, - утвердил Шулейман и переплёл их пальцы.

Тому захотелось отдёрнуть руку. Сейчас прикосновения Оскара не раздражали нервы до боли, его не отталкивал непривычно мягкий Оскар. Просто Том боялся, вправду боялся на не поддающемся логике уровне и стремился к тому, что привычно.

- Иди сюда.

Оскар ненавязчиво, без резких и сильных движений привлёк Тома к себе и обнял, склонив его голову к своей груди. Так тепло. Тому с ним всегда тепло, даже если внутри холод мёртвой пустоши. Даже если объятия, присутствие, участие ничего не в силах изменить. Том не сопротивлялся, свернувшись у него под боком. Как будто ещё есть надежда, что всё будет хорошо. Но нет.

- Я ведь сказал – не надо для меня стараться, - негромко произнёс Том. – Прошу, не надо. Я не хочу быть виноватым в том, что мне даже не нужно.

- Я не буду мягким и добрым всегда, я не такой человек. Но иногда могу, поскольку хочется, мне не всё равно, по разным причинам. Моя корона от этого не упадёт, - Оскар усмехнулся, перебирая прядки почти высохших волос Тома. – Это тоже я, и ты обязательно привыкнешь и перестанешь пугаться.

С последним словом Шулейман поцеловал Тома в висок, словно нет ничего сложного, а это из обычная вылазка на прогулку. Том промолчал, ненамеренно слушая стук его сердца. Верил ли он? Том и не задумывался. Потому что будущего больше нет. Нет того, что может быть по-другому.

- Я хочу есть, - немного позже сказал Том.

Можно сказать, что сегодня он и не ел, за завтраком съел всего пару ложек и обратно лёг, отвернувшись от пищи. Встав, Том сунул ноги в кроссовки, которые не расшнуровал, и твёрдо пошёл в сторону палатки уличного торговца, что виднелась вверх по прилегающей к набережной улице. Его хот-дог или что-то в этом роде более чем устроит.

- Эй? – окликнул его Шулейман. – Тебе деньги не нужны?

Том обернулся, и Оскар бросил ему свой бумажник. Не поймал. Бумажник шлёпнулся ему под ноги, и Том не поспешил его поднять. Некрасиво получается. Шулейман тоже поднялся, подошёл и, подняв бумажник, передал его Тому в руки. Для Тома это показательный момент – что ему, как собаке, как низшему сорту, швыряют вещи, а Оскар не развалится от лишнего движения.

- Спасибо, - Том взял у него бумажник. – Но я и сам поднял бы и не обиделся.

- Мне несложно. Пойдём. Может, в нормальном месте поедим?

Том упрямо ускорил шаг в сторону палатки с уличной едой. Заглянул в витрину прилавка, спросил продавца об ассортименте и остановил выбор на барбахуан – по сути, жареных оладьях из слоённого теста с начинкой из мангольда, рикотты, чеснока, пармезана, лука-порея и ветчины, выбрал вариант с ветчиной, а не вегетарианский. И на закуску пару цветков цуккини, обжаренных в кляре – популярное во Франции блюдо, которое прежде не пробовал.

- Ты что-нибудь будешь? – Том оглянулся к Оскару, и наконец-то в его голосе звучали нормальные эмоции.

- Нет.

Едой из уличных палаток Шулейман никогда не питался и начинать не собирался. Забрав свой обед, Том сказал Оскару:

- Зря ты с таким предубеждением относишься к уличной еде, она очень вкусная.

- Я останусь при своём мнении, предпочитаю качественную домашнюю еду или приличную ресторанную кухню.

Прожив бок о бок много лет и пройдя через брак, они так и оставались на разных полюсах: Шулейман на своём претенциозно-взыскательном Олимпе, а Том на уровне своей простоты, с которым перекус чем-нибудь жирным на улице ему зачастую милее похода в шикарное и изысканное место, и вообще ему без разницы, что и где есть, главное, чтобы вкусно и сытно, во что одеваться – от мировых Модных Домов или от никому неизвестной фирмы в неприметном магазине, передвигаться на эксклюзивном суперкаре баснословной стоимости или ходить пешком.

Отойдя на несколько метров от палатки, Том сел прямо на тротуар и откусил от барбахуана. Вкусно. Но сухость во рту мешала наслаждаться всегда вкусной уличной едой.

- Можешь взять мне воды? – попросил Том.

Шулейман купил бутылку воды в той же палатке, передал Тому. Том отвинтил крышку, оставив на пластике бутылки жирные отпечатки пальцев, припал к горлышку. Так и продолжал трапезу – ел и запивал.

- Смотрю я на тебя и думаю – как так получилось? – задумчиво высказал Оскар.

- Так брось меня, - жуя, ответил Том, - до твоего уровня я никогда не дотяну и буду тебя позорить. Мне не нужно ни шикарное жильё, ни вычурная одежда, я хожу на улицу в домашней одежде, люблю уличную еду, могу искупаться в первом попавшемся месте и помыться в фонтане. Единственное, от чего я бы не хотел отказываться – это личный самолёт.

- Не злись, я не придираюсь к тебе, а дивлюсь притяжению противоположностей.

Том пожал плечами, а Шулейман добавил:

- Хоть я и пинаю тебя за твои привычки, но мне нравится твоя простота и непохожесть ни на меня, ни на всех, кто был со мной близок. Но иди, хоть на скамейку сядь.

- Не хочу.

С кризисом трёх лет – он же кризис самостоятельности – Шулейман не сталкивался на практике, поскольку Терри он то ли уже закончился к моменту начала их совместной жизни, то ли вовсе не начинался, то ли проявлялся не в распиаренной психологами вредности, а в том, что он тихо и спокойно делал сам всё, что мог сделать без посторонней помощи. Но Том вёл себя очень похоже на то – всегда в нём это проскальзывало, но сегодня особенно зашкаливали и негативизм, и упрямство, и обесценивание, и своеволие, и строптивость – все признаки.

- Ты намеренно вредничаешь, границы свои отстаиваешь? – поинтересовался Шулейман для прояснения ситуации.

Том зыркнул на него снизу:

- За что ты меня упрекаешь? Хочу я сидеть на земле, и, тебе какое дело? Я так хочу, можно мне сделать так, как я хочу?

Оскар на его выпад отреагировал спокойно:

- Я тебя не упрекаю, я спрашиваю. Если в свете твоих новых воспоминаний и нестабильного состояния тебе нужно утвердить своё «Я» и «я сам», я позволю тебе это и не буду обращать внимания. Впрочем, на мой вопрос ты уже ответил.

Том мрачно жевал, утратив шаткое удовольствие от обеда. Но быстро отошёл, предложил Оскару разделить с ним цветы в кляре, которые ещё не попробовал. Шулейман отказался. Доев, Том скомкал салфетки, которые не спасли от загрязнения. Допив воду и надев на горлышко бутылки крышку, Том оглядел свои жирные руки, вокруг рта тоже замазал жиром.

- Оскар, у тебя есть влажные салфетки?

- С собой только обычные, - Шулейман вытянул из кармана и протянул ему упаковку.

Вытерев руки, что остались скользкими, Том выбросил весь мусор в ближайшую урну и пошёл обратно к набережной.

- Только не говори, что ты собрался помыть руки в море, - пристроившись к нему в шаг, произнёс Оскар.

- Почему тебя это удивляет? – Том оглянулся к нему. – Море – это вода, любой водой можно вымыть руки.

- Логика железобетонная, - усмехнувшись, заметил Шулейман. – И ведь не поспоришь, хотя очень хочется. Твои манеры приводят меня в шок и ужас.

- Не надо меня обижать, - пресёк Том. – Я сам знаю, насколько сильно от тебя отличаюсь.

Остановившись у кромки набережной, где спуск к морю и вода плещется у ног, Том присел на корточки, хорошенько сполоснул руки и, выпрямившись, вытер мокрые ладони об штаны. Шулейман не воздержался от усмешки:

- Наблюдать за тобой – как смотреть документалку о неизведанных формах жизни.

- Оскар.

Том взглянул на него укоризненно, тенью грустной обиды за то, что Оскар снова и снова сравнивает его не с людьми.

- Я ж любя, - отозвался Оскар и поймал Тома за руку, привлёк к себе, положив ладонь ему на поясницу. – Ты показываешь мне то, чего без тебя я бы никогда не увидел. Можно тебя поцеловать? – добавил через короткую паузу, через прищур с блестящей поволокой глядя Тому в глаза. – Сейчас я считаю необходимым предупредить тебя и спросить разрешения.

- Можно, но осторожно, - Том не был уверен в том, как отреагирует.

Прислушавшись к его оговорке, Оскар аккуратно коснулся губ Тома, прикрывшего глаза, раздвинул их, мимолётно коснулся кончиком языка его языка, целуя медленно и плавно. Ничего плохого Том не чувствовал, не испытывал желания прервать поцелуй, оттолкнуть, но пока не отвечал, прислушиваясь к себе. Шулейман углубил поцелуй, сохраняя деликатный ритм. Расслабившись от отсутствия дурных ощущений, мыслей, вспышек воспоминаний, Том ответил, следуя за задаваемыми Оскаром глубиной, темпом. Шулейман поступательно привёл их к поцелую с широко раскрытыми ртами, прижимаясь друг к другу, словно в большом голоде, ласкаясь языками. Со стороны это выглядело красиво, но некому запечатлеть.

Буря улеглась? Оскар на то сильно не рассчитывал. Сев в машину, Том предложил:

- Может, тебе минет сделать?

- Ты не наелся? – поинтересовался в ответ Шулейман.

- Причём здесь это? – Том непонимающе нахмурился.

- Притом, что хочешь ещё что-нибудь засунуть себе в рот.

Том покачал головой:

- Оскар, на самом деле, зачем упускать возможность? Я согласен. Мне не сложно.

- Ты хочешь? – прямо спросил Шулейман, взирая на Тома проницательным, пытливым взглядом.

- Я согласен, - повторил Том. – Мне нравится это делать.

- Ты хочешь? – также повторил Оскар.

- Я не против, - Том не очень осознанно отвёл взгляд.

Шулейман от него не отстал:

- Почему ты упрямо предлагаешь мне секс? Пытаешься заткнуть в себе что-то? Боишься, что потом захочешь невовремя? Боишься, что я сбешусь от воздержания и сорвусь на тебе? Или наоборот, боишься, что я сорвусь не с тобой? В чём причина?

Том отвернулся и скрестил руки на груди.

- Почему всегда ты решаешь, когда мы будем заниматься сексом? – не ответив на вопрос Оскара, спросил Том.

- Потому что порой ты предлагаешь себя отнюдь не от желания, очевидно, сейчас как раз такой случай. Я не хочу спать с тобой, когда у тебя в голове негативный бедлам, поскольку мне нужен секс с тобой как с включённым любовником, который хочет, получает удовольствие и не думает о чём-то стороннем. Воспользоваться твоей разбитостью было бы и по отношению к тебе нечестно. Что бы ты себе ни думал, я тебя ценю и уважаю, как умею, так уважаю, и я хочу, чтобы тебе стало лучше, а там и с сексом разберёмся. Заберу тебя из клиники, сниму отель или дом, и будем сутки развлекаться, договорились? – в конце Шулейман улыбнулся-ухмыльнулся.

Тома план не обрадовал. Его ничего не радовало. По дороге в клинику Том снова съехал в полнейший упадок, страдания, повторяющиеся причитания о том, что его жизнь закончилась, не начавшись. Нет смысла, нет смысла, нет смысла, я не знаю, как с этим жить – красной нитью пульсирующей боли отмирания внутри всего живого через все его речи. В его зажатой, ссутуленной позе. В смеси апатичного оцепенения и беспокойства. Всё в мире циклично, но у Тома цикличность особенная, гротескно-обострённая, и так всегда, таков склад его психики, нечему удивляться, что сейчас при наличии повода его штормит. Оскар терпел его состояние и больше молчал, позволяя Тому выговориться. Но, когда они поднялись в палату, а Том не успокоился, наоборот, его драматичные страдания набирали обороты, Шулейман не выдержал.

- Слушай, чего ты сходишь с ума? – Шулейман перебил Тома хлёстко-звучным тоном. – Тебе это отравляло жизнь? Нет. Во-первых, ты не знаешь, происходило ли в действительности то, что ты вспомнил; во-вторых, с тех пор прошла куча лет, нет смысла убиваться по прошлому, которое пару дней назад не имело значения. Я не хочу обесценивать твой опыт, твои чувства, но твой случай не самый худший.

- Кому пришлось хуже, чем мне? – Том вскинулся, остро задетый тем, что Оскар затыкает ему рот и хочет, чтобы он просто жил дальше, как будто ничего не случилось. – Я таких не знаю. Ну, кому?

- Блашн Монье, - Шулейман назвал первое пришедшее в голову имя, подходящее как пример.

Том нахмурился:

- Кто это?

- Женщина, наша соотечественница, жившая во второй половине 19 и начале 20 века в городе Пуатье. В возрасте двадцати шести лет мать заперла её в маленькой комнате на чердаке семейного дома и держала там двадцать пять лет без света, нормальной еды, возможности сходить в туалет или помыться. Она провела четверть века взаперти на прогнившем матрасе в окружении своих экскрементов, гниющих остатков пищи, тараканов, блох, клопов и крыс.

- Мать? – ошарашенно переспросил Том. – Родная мама? оРор

- Да. И помогал этой маме её сын, родной брат Бланш.

- Нет, не может быть, - Том качнул головой. – Такого не может быть. Ты выдумал эту историю?

- Гугл тебе в помощь, пробей, - кивнул ему Оскар.

Том взял с тумбочки телефон, вбил запрос «Бланш Монье», и поиск незамедлительно выдал информацию об истории, которая, к ужасу нормальных людей, произошла в реальности. Помимо ссылок поиск выдал и фотографии. С первой смотрела девушка невероятной красоты. На фотографии рядом… чудовище, так похожее на то, что Том видел на собственном фото из больницы сразу после подвала. Страшное, жуткое в своей измученности человекоподобное существо – то, во что могут превратить человека бесчеловечные муки. Неосознанно расширив глаза, Том зажал ладонью рот, желая отвести взгляд от пугающего снимка, зажмуриться и не имея на то сил.

История правдива. Двадцать пять лет в заточении в стенах собственного дома… Четверть века без солнечного света, в одиночестве, голоде и грязи… За что? За любовь, которую не одобрила деспотичная мать несчастной девушки, гласила кликнутая статья. Том, проживший неполных двадцать девять лет, с трудом мог осознать, как это – четверть века в заточении. Немногим меньше, чем он живёт на свете.

- Ещё есть громкий прецедент австрийской семьи Фритцль, - сказал Оскар, - там родной отец с детства домогался дочку, а когда ей исполнилось восемнадцать, и она хотела сбежать из дома, запер её в подвале-бункере. Держал дочку в плену двадцать четыре года, насиловал, и за это время она родила семерых детей, которым папа-психопат приходился и отцом, и дедушкой. По этой истории есть фильм «Девушка в подвале», можешь посмотреть, ты же хорошо кино воспринимаешь.

Том пробил и эту историю – и она тоже подлинная. Хотя предпочёл бы, чтобы Оскар приврал. Чтобы такого не происходило в реальности. С первой фотографии по запросу смотрел Йозеф Фритцль, тот самый отец-монстр. С первого взгляда на него хотелось сжаться, бежать – это страшное, опасное, сумасшедшее лицо.

- Также знаменита история Наташи Кампуш, тоже австрийки. Там семья не фигурирует, её в возрасте десяти лет похитил незнакомый психопат и держал в плену, в том числе в подвале, восемь лет, на протяжении которых насиловал и всячески ломал, - Шулейман продолжил подбрасывать Тому шокирующие факты. – Ещё женщина из австрийского города Линц, которая двинулась умом и превратила собственный дом в забаррикадированное убежище, в котором заперлась вместе со своими тремя детьми. Так они прожили семь лет. Старшая дочь, которой на момент освобождения был двадцать один год, так и не оправилась, её психика безвозвратно повредилась. История опять не о семье, но об удержании в плену – русский маньяк по фамилии Мохов похитил и четыре года удерживал в подвале двух девушек, четырнадцати и семнадцати лет. Старшая за время заточения родила от него двух детей. История из США – двадцатиоднолетнюю Мишель, семнадцатилетнюю Аманду и четырнадцатилетнюю Джину похитил водитель школьного автобуса, десять лет держал в плену в подвале в цепях, насиловал, избивал, жёстко ограничивал в пище, сне, гигиене…

Том гуглил всё, что Оскар говорил. С фотографий на него смотрели светлые юные лица девушек до… Тексты парализовали фактами. Двадцать пять лет в заточении. Двадцать четыре года в заточении. Десять лет в заточении. Семь лет в заточении. Четыре года в заточении… Родная мама – чудовище, родной отец, знакомый, незнакомец…

-…История Дзюнко Фурута – предупреждаю, она производит тяжёлое впечатление. Находится по запросу «44 дня»…

Том уже почти не слушал. Все эти ужасающие, уродливые факты пробили хрустальный купол и хлынули сокрушительной волной в его розовый мирок, в котором он единственная в мире жертве с тяжелей судьбой, прошедшая через нечеловеческие испытания. Том нашёл упомянутый Оскаром фильм и погрузился в просмотр, забыв о том, что Оскар здесь, и о том, что ничего ему не сказал.

- Нет, нет, нет! – эмоционально затараторил Том на моменте первого изнасилования дочери, юной девушки, едва отпраздновавшей совершеннолетие и преисполненной надежд на лучшее будущее, родным отцом-монстром.

Никаких подробностей зрителю не показывалось, но прижатое к маленькому окошку в бронированной двери лицо девушки с гримасой страха, отвращения, неверия и характерные движения били мощнее порнографических элементов и крови. Том снова зажал рот ладонью, не веря, что так бывает, не веря, что такое можно пережить. Но верил, потому что эта история реально произошла, происходила относительно недавно в маленьком городе, который потрясла, с 1984 по 2009 год.

Постучав, в палату зашла мадам Фрей:

- Здравствуй, Том, я жду тебя уже полчаса. Ты собираешься прийти на сеанс?

- Доктор Фрей, мне нужно остаться в палате. Можно? – подняв к ней глаза, попросил Том.

Мадам Фрей вопросительно посмотрела на Шулеймана. Тот пожал плечами: я не знаю, как правильнее поступить, решайте на своё усмотрение.

- Хорошо, Том, - доктор Фрей слегка кивнула, - ты можешь пропустить сессию. Если тебе потребуется сегодня со мной поговорить, ты можешь прийти в семь часов.

Также кивнув, Том незамедлительно вернулся к фильму, снял его с паузы.

- Нет, нет, нет! – повторился Том, когда больной ублюдок на экране принёс заточённой в подвал родной дочери эротическое бельё и заставил надеть, показать ему. – Нет, нет, нет, нет! – когда на экране без предупреждения показали сильно беременную героиню. – Нет, нет, нет!..

Том кусал костяшки сложенных в кулак пальцев, неотрывно, потрясённо и увлечённо до последней крупицы сознания наблюдая за сюжетом на экране телефона. Шулейман оставался с ним до тех пор, пока не позвонил папа и не сказал, что ему срочно-срочно нужно возвращаться домой. Так как папа ничего не объяснил, Оскар не смог оставить его звонок без внимания.

- Мне нужно домой, - сказал он, убрав айфон в карман. – Тебя можно оставить?

- Да, можно, - Том мельком взглянул на него и опустил глаза обратно к экрану. И вновь вскинул взгляд, попросил: - Оскар, пожалуйста, привези мне ноутбук. Можешь передать его с кем-нибудь из охраны. Мне очень нужен ноутбук.

С телефона смотреть фильмы и читать менее удобно, потому и нужен компьютер. Согласившись привезти ему или передать ноутбук, Шулейман отправился домой. И дома узнал, что никакой трагедии, из-за которой папа спешно его вызвал, нет – папа хотел обсудить, в какую школу пойдёт Терри.

- Папа, ты охренел? – ёмко высказался Оскар. – Я там с Томом в клинике, а ты меня срываешь из-за ерунды.

- Это не ерунда, - Пальтиэль упёр руки в бока. – Это будущее Терри – ближайшее будущее. Начало учебного года совсем скоро, меньше, чем через три месяца, я с тобой сколько раз заговаривал на эту тему, а ты всё отмахиваешься. Если ты продолжишь так безответственно себя вести, я буду добиваться от тебя подвижек обманом и манипуляциями. Или мне самому выбрать для Терри формат обучения и школу? Ты же мне не даёшь.

- Папа, - Оскар поднял, направив на родителя, палец. – Я сейчас развернусь и поеду обратно.

- Не смей, - неожиданно строго осадил его отец. – Можешь вести себя со мной, как тебе вздумается, но с Терри не смей пускать ситуацию на самотёк. Оскар, время поджимает, ты уже давно должен был определиться.

Когда дело касается Терри, спорить с папой если и не бесполезно, то крайне затратно в плане нервов, поскольку в такие моменты он превращается в бешеную курицу-наседку с генерализованной манией. К тому же Оскар давно раздумывал над тем, как и где Терри учиться, потому смягчился и сказал:

- Я думаю над данным вопросом. Не беспокойся, я помню, что Терри скоро в школу, и не отдам его в первую попавшуюся.

- Какие у тебя есть варианты? – оживившись, тут же подхватил Пальтиэль. – Перечисли. Давай сядем и почитаем, поездим по заведениям… Оскар, надо думать и решать.

- Не суетись, успеем.

- Оскар, я слышу это от тебя на протяжении года. Никакой конкретики! У тебя должен быть план.

- Папа, у меня никогда не болит голова, но от тебя она начинает болеть.

Пройдя мимо родителя, Оскар направился вглубь квартиры. Пальтиэль за ним:

- Оскар!

- Папа, отстань!

- Оскар, не уходи от разговора!

- Папа, доведёшь меня, и я, когда определюсь, ничего тебе не расскажу!

- Оскар, не угрожай мне!..

Посмотрев фильм, что произвёл неизгладимое впечатление и навсегда оставит след в памяти, Том вернулся к чтению. Статья за статьёй поглощал информацию, не заметив, что уже темнеет, а он не зажёг свет. Лицо освещал экран ноутбука, который Оскар передал службой доставки, и этого хватало. Сейчас он не боялся темноты, и темнота не угнетала. Не отрываясь от экрана, Том с головой провалился туда, в информационное поле, маниакально и скрупулёзно, факт за фактом собирал в голове полные картины и погружался всё глубже в ужас. Чужой ужас, ворвавшийся правдой в его эгоцентричный мир.

История Сары – в реальности Элизабет Фритцль – оказалась ещё страшнее, жёстче, невыносимее, чем продемонстрировали в фильме. В кино не показали, что первые недели отец-монстр держал её в темноте. Том прекрасно знал, каково быть взаперти в кромешной темноте, и всё внутри сжималось от подробностей этой истории, отзывалось. Не показали в фильме, что больной ублюдок то самое первое время держал её на собачьей цепи. Что детей в этих жутких, бесчеловечных обстоятельствах родилось не четверо вместе с мальчиком, что появился на свет мёртвым, а семеро. Что жестокие избиения были систематическими – так погиб первый зачатый изнасилованием ребёнок, случился выкидыш. Что тот самый мальчик, что родился мёртвым, на самом деле родился живым – родились близнецы, но Михаэль оказался слабым и умер на третий день жизни. Всё это время Элизабет тщетно пыталась убаюкать на руках посиневшего от нехватки воздуха малыша, а монстр безучастно наблюдал за их муками. А Александру повезло дважды – он выжил, и его монстр отнёс в «верхний» дом, к своей жене, матери Элизабет, как поступал и с другими детьми-внуками, всего с тремя.

На этом моменте Том прервался, прижал к лицу сложенные лодочкой руки, закрыв глаза. На пару секунд закрыл ладонями лицо, испытывая страшную боль, перекрывшую дыхание. Ужас. Незнакомое даже ему отчаяние. Том не знал, каково бояться за своего ребёнка, испытывать ту особенную, ни с чем не сравнимую любовь, о которой говорят, и самую сильную ответственность, потому что ребёнка у него не было, хотя по факту он был. Но Том перенёс эту ситуацию на понятные ему чувства и мог представить, каково видеть, как твой самый близкий, самый дорогой, самый важный, самый любимый человек – Оскар – умирает, а ты ничем не можешь ему помочь, потому что ты не доктор, и аппаратуры у тебя нет, ты не можешь кулаком пробить стену бункера. Это высший уровень отчаяния, надежды и отрицания, потому что когда умираешь ты, то уже ничего не чувствуешь, а когда умирает часть тебя, тебе с этим жить. Страшнее этого ничего нет, даже собственные страдания. Том, всхлипывая, расплакался от этой безысходной боли, пережитого лишь в воображении страдания и дикого, разрывающего сострадания к той, которая прошла через то, что страшнее смерти.

Утерев нос и слёзы, Том продолжил читать. Двадцать четыре года затхлого подземного ада и потрясающего в самом жутком смысле насилия от того, кто должен был защищать… Элизабет подвергалась насилию с одиннадцати лет, как она сама сказала в интервью после освобождения: «Он выбрал меня ещё в детстве». Доставалось и другим детям, всего их в семье Фритцль было семеро, но они смогли вырваться, а Элизабет досталась самая страшная судьба. Отец-монстр был психопатом и тираном, он запугивал домашних, грозил жене ружьём, что пристрелит, если она захочет развестись, и сломленная, запуганная женщина не смогла уберечь своих детей.

Элизабет тоже хотела вырваться, у неё были мечты, планы, в которых нет места кошмару, в котором она росла. Но им не суждено было сбыться, и лучшую жизнь подменил более жуткий кошмар. Двадцать четыре года в подвале… Лучшие годы жизни она провела в плену монстра. Двадцать четыре года…

Жутко, невыносимо жутко, что Элизабет знала другую жизнь – свободную. Восемнадцать лет она жила почти как нормальный человек – и лишилась этого. Том не знал, каково жить иначе, иначе, чем он жил в детстве, но что бы он чувствовал, если бы жил вольно, обычно и в одночастье попал в изоляцию и заточение? Лучше не знать, что может быть по-другому, так менее больно.

На протяжении всех этих двадцати четырёх лет мать Элизабет, её братья, сёстры и друзья не подозревали, что она буквально находится у них под ногами. Для них она «сбежала и примкнула к секте», во что всех заставил поверить монстр. Его больной разум после первой беременности Элизабет начал воспринимать дочь как жену, он хотел иметь в бункере «вторую семью», и он её себе организовал. Больной ублюдок… он ни в чём не раскаялся, лишь признал вину, когда стало понятно, что его раскрыли, и от ответственности за извращённые злодеяния ему не уйти. Да в сравнении с ним даже его насильники не такие уж чудовища, потому что Том был не их ребёнком. А Феликс и вовсе ангел.

Том не отказался от ужина, быстро поел – и дальше читать. Кинематограф солгал и о физическом и психическом состоянии пленников. Приукрасил в хорошую сторону. Потому что кино нужна эстетика, даже жуткая и отталкивающая, никто не станет смотреть картину, в которой нет ничего приятного, ни душе, ни глазу. На деле же все пленники бункера были изуродованы внешне и внутренне жизнью в заточении, иначе и быть не могло. Троим детям повезло, их воспитывали в нормальных условиях в «верхнем» доме как детей «нерадивой мамы-кукушки-сектантки», и, что удивительно, с ними монстр был нормальным любящим дедушкой. А трое до освобождения никогда не видели солнечного света. Никогда не видели других людей, кроме отца и матери. Никогда не видели мира, ни вживую, ни по телевизору. Никогда… уму непостижимо. Что они чувствовали, выйдя из бункера на свет? Вот это настоящая изоляция – никогда, ничего. На контрасте с этими шокирующими подробностями Том с шоком осознал, что его жизнь в детстве, которую называл изоляцией, вовсе не была таковой. Он выходил из дома, маленьким Феликс изредка брал его с собой в магазин, став старше, он гулял по улице, где они жилы. Он видел людей и слышал их, он смотрел телевизор и из него узнавал о том, чего не видел в реальности. Его детство можно охарактеризовать как домашнее обучение. Это не изоляция.

Продираясь через дебри информации, Том выяснил, что, оказывается, первое преступление по пленению будущий отец-монстр совершил задолго до Элизабет. Он запер собственную мать, заложив единственное окно, и продержал в той комнате двадцать лет, до самой её смерти. За то, что мама унижала его, била и не позволяла общаться со сверстниками. Том в изумлении расширил глаза. Это в точности его история. Но он остался нормальным. Да, с особенностями, но нормальным. Он не жестокий. Его мышление не извращено. Максимум он в запале может бросить на словах какую-нибудь гадость, но не больше. Том не мог представить, чтобы он так же, как Фритцль со своей матерью, поступил с Феликсом. Не потому, что прожил с ним меньше времени, а потому, что мыслил по-другому.

История Бланш ужасала другим. Двадцатью пятью годами в темноте. В одиночестве, изредка нарушаемом теми, кто приносил ей пищу. В грязи. Питаясь объедками. Двадцать пять лет в темноте и жутких условиях, где некогда прекрасная молодая женщина медленно сходила с ума, но не сошла, и превратилась в человекоподобное изуродованное годами мучений существо. Половина жизни в заточении на чердаке собственного дома… Ей было пятьдесят два, когда её вызволили. Ей было двадцать шесть, и она любила, когда её нормальная жизнь закончилась… Она ведь верила, верила, что мать её освободит, что это временно. Но заточение продлилось двадцать пять лет, превратив молодую красавицу в измождённую старуху весом всего в тридцать килограмм.

Том ревел в голос, потому что знал, каково это – быть заточённым в одиночестве и темноте. И потому что представить себе не мог, каково прожить так годы. Его ад одиночества, темноты, холода и голода продлился примерно две недели. Что бы с ним стало за год? Если бы его жизнь как-то поддерживали, как жизнь Бланш, но остальное осталось без изменений? Том не мог представить, каково существовать, не видя света и людей, двадцать пять лет. Как можно это пережить.

И Бланш сохранила рассудок в этом кошмаре длиной в четверть века. Она была благодарна медперсоналу в больнице за всё, что они делали, и радовалась солнечному свету. Но на свет, по которому она так скучала, она не могла долго смотреть, за годы в темноте развилась сильная светобоязнь. Бланш так и не смогла вернуться к нормальной жизни и спустя двенадцать лет умерла в клинике для душевнобольных, где жила все эти годы.

«Как прекрасно снова дышать свежим воздухом», - сказала Бланш врачам после освобождения.

Она понимала, она всё понимала… двадцать пять лет в темноте. В цепях, не дававших уйти от матраса, на котором она жила. На корке из собственных естественных отходов и гниющих остатков еды. В смраде, которые бравые полицейские не смогли выдерживать больше пяти минут. Она сильная – она сохранила разум, она сумела выжить в условиях, что в 652 раза страшнее того, что пережил он, Том, потому что во столько раз дольше длился её ад в темноте. Две недели против двадцати пяти лет. Две недели – это такой пустяк! Но она не смогла жить в мире после, что ужасно, несправедливо, но закономерно. Её жизнь украли, и у неё не было жизни после вне стен больницы. Что она чувствовала, думая, что, по сути, не прожила жизнь? Жизнь ведь одна. А её жизнь оборвалась в двадцать шесть лет, хотя прожила она шестьдесят четыре года.

История Наташи Кампуш поражала до холодного обмирания внутри тем, что может не быть никаких предпосылок, ты можешь быть обычным человеком из нормальной семьи, идти в школу, и тебя прямо на улице средь бела дня схватят и запихнут в машину, и жизнь твоя переломится. Том пережил примерно то же самое, в детстве он ведь не знал, что его жизнь ненормальна, он был счастлив и не по годам наивен – и его жизнь разделилась на до и после тем, чего он никак не мог ожидать. Только его никто не хватал, а он сам сел в машину. Вот и вся разница. И в том ещё разница, что его помучили и бросили, а девочка Наташа прожила в плену восемь лет, она в плену повзрослела.

И поражала история невероятной внутренней силой маленькой девочки. Десятилетней девочки, которая лежала в темноте и считала до шестидесяти, чтобы следить за временем, но в конце концов сбилась со счёта и перестала понимать, сколько времени там находится. Девочки, которую заперли в бункере два на два метра. Это же даже не комната – карман, бетонная коробка. Ящик смерти. Том ощутил приступ клаустрафобического удушья от мысли, каково находиться в таком пространстве минута за минутой. Он бы не выжил, от ужаса умер. Том уже думал об этом, о скованности размерами помещения, когда изучал первую историю, где Элизабет и её дети жили в бункере, в большей части которого потолки были высотой всего один метр и семьдесят пять сантиметров. Том бы там даже выпрямиться полностью не смог, если брать его взрослый рост. В его подвале потолки были высокими, само помещение большим и был воздух, от недостатка которого страдали и умирали пленники Фритцля. Ему и в этом повезло в сравнении с ними. Том коснулся горла, он, как и большинство людей, никогда не задумывался о дыхании и наличии кислорода. Никогда он не задыхался, потому что вокруг не хватало воздуха. Никогда не мечтал сделать вдох, не мечтал о глотке свежего воздуха. Даже в подвале он, можно сказать, дышал свободно, не задыхался, не терял сознание от нехватки кислорода, там пахло и кровью, и экскрементами, и гниющие раны воняли, но это не было невыносимым смрадом. И плесени там почти не было, и воздух поступал не через вентиляцию, которая в любой момент может сломаться, и тогда быстрый, но страшный конец, а через маленькое окошко под потолком. Господи, у него был источник свежего воздуха! Один и маленький, но был.

Каково годами жить в условиях нехватки кислорода?..

Том отвлёкся, но после продолжил погружение в историю похищения Наташи. Которой больной психопат часами кричал через динамик одно слово: «Подчинись!». Которую бил и впоследствии насиловал. Которую кормил так мало, чтобы она была худа и слаба. Которая прожила так восемь лет. Восемь лет ужаса в руках психопата. И не сломалась. Наташу никто не спас – она сама спаслась, улучила момент и сбежала, бежала так быстро, как могла, и просила помощи, но лишь одна женщина отозвалась на её мольбу и позвонила в полицию. Это был конец её плена. Какая же она сильная, эта девочка. Смог бы Том так же, спастись, а не ждать, когда его спасут? Том ею восхищался, как примером силы, стойкости и желания жить вопреки всем испытаниям. О ней можно сказать: «Она сделала себя сама». Не потому, что богата, знаменита, обладает эталонной внешностью, которой добилась собственными усилиями. А потому, что она выжила, не выжив из ума, не потеряв себя, с минимальными потерями, если такое уместно сказать в данном случае.

Наташа простила своего похитителя. По её собственным словам, в плену она не ненавидела его, чтобы её не сломил груз ненависти и боли. За что после освобождения общественность набросилась на неё с обвинениями. За то, что она говорила о своём кошмаре спокойно; за то, что жертва поспела вести себя не как жертва. Кто-то даже ей говорил: «Да ей понравилось, верните её в подвал!», «Её нужно снова запереть!». У Тома дрожь прошла по телу от этих слов. Как они могли, как они посмели?.. Если бы ему сказали подобное раньше, когда рана была открытой и воспалённой… он бы погиб. Не смог это вынести. И сейчас тоже было бы неимоверно больно. Как можно желать жертве возвращения в её ад? Как можно?! Том не мог понять, это не укладывалось у него в голове. Эти злые, желчные, мелкие людишки – какое право они имели говорить такие слова? Том стёр со щеки слёзы, испытывая злость на тех безымянных людей, жалость к Наташе и восхищение ею. Она не сломалась за года страшного плена. Она не сломалась после, когда на неё накинулись с обвинениями и пожеланиями страданий. Она не сломалась, когда какие-то больные люди писали ей предложения жить с ними за еду, свою комнату и зарплату – фактически вернуться в плен.

Эта девочка – уже взрослая женщина, ей ныне сорок лет – в сотню раз сильнее его, и это не расстраивало, не удручало и не несло чувство собственного ничтожества, а вдыхало силы, вдыхало необычную, будто уже сбывшуюся надежду, что всё может быть хорошо, жертва – это не приговор. Это не крест на жизни и сразу видно в толпе такого человека. Жертва может не быть жертвой, и пусть Том не смог, но пример Наташи вдохновлял. Она выжила вопреки всему и выдержала все удары, вела программу на телевидении и написала книгу, и по её фотографиям видно – этого человека не сломить. Она чем-то напоминала Тому Джерри.

Дальше – история австрийки с неуказанным именем, которая семь лет держала своих детей взаперти, и боль за её старшую дочь, которая пережила страшную юность в плену у собственной сумасшедшей матери и больше не увидела нормальной жизни, повреждения психики оказались слишком сильны, и все трое детей долго боялись дневного света и прятались. Как перепуганные зверьки… Они играли с крысами, что развелись в их заваленном мусором и покрытом грязью доме, давали им имена, дружили, потому что больше не с кем. Они практически забыли человеческую речь и общались на собственном языке. Бедные дети, почти маугли при живой матери, в цивилизованной европейской стране. Бедная девушка, у которой больше не было нормальной жизни… Бедные дети, которые на протяжении семи лет видели лишь мрак, грязь и безумие матери.

История многодетной матери из неизвестной Тому страны Башкирии. Она почти десять лет держала троих детей в заточении, а когда усилиями старшей дочери им удалось сбежать, покончила с собой. Подробностей истории Том не нашёл, даже имён, но скупых фактов хватало, чтобы снова испугаться того, что самые родные люди творят с собственными детьми, на что их обрекают, и без меры жалеть несчастных, у которых не было детства, бесконечные десять лет не было нормальной жизни. Это ли не настоящая изоляция, план в собственном доме? Это настоящая изоляция и плен. А он в детстве видел свет, выходил на улицу, дышал свежим воздухом, играл, пусть сам с собой или с папой, у него была своя комната с кроватью и прочей необходимой мебелью, игрушки, уход, постоянный доступ к чистой воде и хорошей еде до сытости. Даже лечение было. Феликс не возил его в больницы, не показывал врачам, но – он лечил его сам, он же всё-таки был доктором со стажем, пускай и в узкой области, и даже лекарства Феликс доставал, хотя как минимум часть их должна быть рецептурной.

Ему есть, на что жаловаться? Его детство прошло в грязи и голоде? В подвале или коморке на чердаке, где он не видел света? Родителю было плевать, умрёт он или будет жить? Да, Тому есть, на что жаловаться. Но не на условия, в которых он рос.

На основании запросов поиск добавлял ссылки, которые Тому могут быть интересны. Так он узнал истории, о которых не рассказывал Оскар. Предыдущую и следующую. О девочке по странной, на взгляд Тома, фамилии Мерзлякова. Кто такие «отшельники-староверы», Том не знал и гуглить не стал, но по тексту понял, что это какие-то ненормальные люди, которые предпочитают жить как в средних веках и следуют нелогичным, часто жестоким законам. В такой общине посреди русской тайги родилась девочка Евдокия, что уже настораживало и наталкивало на мысли о её нелёгкой и печальной судьбе. Но Том не представлял насколько. Насколько те люди были больны душевно. По трагическому стечению обстоятельств девочка обморозила руки и ноги, и что сделала её семья? Закинули девочку на печь – пусть отогревается. Том, расширив глаза, несколько раз перечитал предложение, думал, может быть, перевод неверный, по тексту видно, что переводил его не профессиональный переводчик. Но никакой ошибки. Какую же боль испытывала эта девочка, лёжа без помощи с обморожением такой степени, что оно привело к ампутации ног и кистей рук. А её семья в это время просто занималась своими делами, как будто ничего не произошло и не происходит. Да если бы он в детстве стал инвалидом, Феликс бы его буквально всюду носил на руках! И родная семья, случись с Томом при них такая беда, положили бы всех себя на помощь ему, продали бы дом, залезли в долги, чтобы купить ему, беспомощному, коляску, протезы, обеспечить реабилитацию. Том просто это знал.

А эту беспомощную девочку вышвырнули из дома и посадили на собачью цель сначала в сарае, а потом и в собачьей будке. Том снова трижды перечитал, не в силах сразу поверить в реальность электронного текста. Девочку-инвалида. Родную дочь. Держать на цепи. В собачьей будке. В тайге, где, исходя из статьи, тридцатиградусные морозы. Том многое перечитывал не по разу. То, как она десять лет жила на цепи, изредка питаясь хлебом, но чаще дождевыми червями, потому что мама кормить её не хотела, мама не отдала её в дом инвалидов лишь потому, что на девочку платили пенсию. То, как нового мужа мамы Евдокии возбуждала беспомощность девушки, и спустя девять месяцев у неё родился сын. То, что многие видели её, знали о ситуации, но никому не было дела. То, что мама, которую нельзя так называть, подкладывала беспомощную дочь под всяких приезжих мужиков. То, что все эти мужчины занимались сексом – насиловали девушку-инвалида на цепи и ни у кого ничего не дрогнуло. То, что сын Евдокии тоже оказался на цепи за то, что воровал для мамы хлеб. Они были привязаны так, чтобы не могли дотянуться друг до друга. Годами… Евдокия прожила так почти всю жизнь до счастливого освобождения в 1999 году. А родилась она в семидесятых и на цепи жила с шестнадцати лет.

Тому даже захотелось покурить. У него в голове не укладывалось, как такое может происходить? Ладно, изверги в предыдущих историях хотя бы были больны психически, это подтверждено медицинской экспертизой, а у этих нелюдей что за оправдание? У всех, кто участвовал делом и равнодушием. Как можно так поступать с ребёнком? С твоим собственным ребёнком. С живым человеком! Том вновь мысленно вернулся к своему детству, в котором была и своя комната, и кровать, и еда, и развлечения, и тепло, и все блага, и родительская любовь.

Том вставал с кровати, нервно расхаживал по палате, потому что все эти жуткие, кажущиеся нереальными – потому что такого не может быть, не должно быть! – не умещались в нём и не укладывались. Но после короткой передышки возвращался и с мазохистическим, маниакальным упорством продолжал выискивать, читать, смотреть, изучать. Ему это необходимо. Вдохнув этого – отравленного – воздуха, он не мог остановиться.

Вспомнив ещё одну русскую фамилию, которую упомянул Оскар, Том нашёл историю маньяка, которого называли Скопинским. Вернее, историю его жертв. Оказывается, Катя и Лена были не первыми его жертвами. Мохов похитил, на протяжении двух недель удерживал в плену и насиловал тринадцатилетнюю девочку, но она, получив свободу, не обратилась в полицию, что позволило маньяку остаться безнаказанным и вскоре совершить своё главное преступление, отнявшее четыре года жизни у двух юных девушек. Ни одна из них даже не была совершеннолетней. На мутной фотографии в статье Катя – младшая, которой было четырнадцать на момент похищения, выглядела совсем ребёнком. Настолько ребёнком, что Том не представлял, как можно… Как можно?..

Четыре года под землёй. Если пленницы «плохо себя вели», урод и извращенец мог перестать приносить им продукты, отключить электричество, пустить слезоточивый газ и избить тяжёлым резиновым шлангом. Тому сделалось плохо и больно от мысли об избиении девочек-подростков тем, чем можно перебить хребет, об их боли, страхе и невозможности спастись. Хоть сам пережил насилие и побои в те же четырнадцать лет, но их было жальче, чем себя. Девочки ведь слабее, хрупче, да? И ни на каких детей вне зависимости от пола нельзя поднимать руку, и тем более нельзя насиловать. Это мерзко. Не поддаётся объяснению, что в головах тех нелюдей, которые идут на такие шаги.

Почему Мохов это сделал? Потому что мечтал о жене, которая будет во всём ему подчиняться, вдохновился историей другого маньяка и начал строить бункер, так как содержание «жён» в нём идеально подходило под его больные желания. Ублюдок… Таких нужно диагностировать ещё в школе и изолировать от общества. Они столько жизней уродуют…

Если пленницы болели, Мохов ничего не делал и просто ждал, когда они сами выздоровеют. Двое родов от маньяка, которые принимала младшая. Детей урод подкидывал в подъезды жилых домов. Освобождение через девушку, которую маньяк хотел подселить в бункер, но ей удалось избежать ужасной участи благодаря переданной Катей и Леной записке и спасти пленниц обращением в полицию. А спустя годы, когда Мохов вышел на свободу из тюрьмы – почему, почему его не посадили на пожизненное?! – он сказал о Лене, которая не завела семью: «А мне она детей рожала. Надо мне снова ею заняться». Прочтя это, Том почувствовал себя физически плохо, поставив себя на место этой девушки. Жертвы, которой мучитель буквально сказал: «Ты вернёшься в ад». Если бы он был на её месте… он бы сошёл с ума от ужаса и безысходной беспомощности, потерял бы покой, аппетит, сон, желание жить и смелость выходить из дома. Убил бы себя в конце концов, чтобы не существовать в аду ожидания.

Даже будь его насильники живы, Том бы никогда не оказался в таком положении замершей от ужаса жертвы. Потому что у него есть Оскар. У Оскара есть охрана, которая его, Тома, оберегала бы, чтобы к нему никто не тот на полкилометра не подошёл. У Оскара есть запал и возможность уничтожить неугодных. Оскар мог бы выдворить ублюдков из Европы без возможности вернуться, чтобы Том никогда с ними не встретился. А эту девушку некому защитить… Разве что на полицию надежда, которая почему-то сочла бесчеловечное злодеяние Мохова недостаточно серьёзным, чтобы закрыть его за решёткой навсегда. Что она чувствовала? Что она чувствует?.. Том обливался слезами, задыхаясь от чужого страха и жалости.

Как так можно?.. Почему у маньяка брали интервью, делая из него телезвезду, а жертв никто не защитил?

История Мишель, Аманды и Джины – кливлендские пленницы. Одиннадцать лет в плену, в цепях, подвергаясь побоям, психологическому насилию и изнасилованиям. За годы заточения Мишель пять раз была беременна, но ни разу не родила. Узнав о беременности, похититель всякий раз избивал её и морил голодом, добиваясь выкидыша. Том съёжился на этом моменте. К материнству как состоянию он не испытывал никакого особого отношения и как мужчина не мог знать, что чувствует беременная женщина, но это же… особенное состояние? Его мозг рисовал параллель насильственного выкидыша с потерей органа – без которого можно жить, но это всё равно боль, кровь, страх…

Но одному своему ребёнку ублюдок всё же позволил родиться. Его родила Аманда, средняя по возрасту из его пленниц. Девочка по имени Джоуслин жила с ними первые шесть лет своей жизни. На момент освобождения Мишель весила всего тридцать восемь килограмм, и у неё было множество заболеваний пищеварительной системы из-за чего врачи сомневались, что она выживет. Выжила, как и две другие девушки. Маньяка посадили на пожизненное, и спустя месяц в тюрьме он покончил с собой, но перед тем успел признаться в интервью, что его – сюрприз – изнасиловали в детстве.

- Меня тоже изнасиловали! – закричал Том в экран. – Тоже! Но я никого не изнасиловал! Мне не пришло в голову лишить кого-то свободы! Ты не заслужил смерти по собственному желанию!

В палату зашла медсестра:

- Месье Каулиц, вы в порядке?

Том поднял голову, дважды хлопнул глазами, перестраиваясь с электронного текста и фотографий на живого человека перед собой.

- Вы кричали, - произнесла встревоженная данным фактом медсестра.

- Кричал, - утвердительно повторил за ней Том и покачал головой. – Я не звал вас.

- Месье Каулиц, пригласить к вам доктора?

- Не надо. Всё в порядке. Я кричал на ноутбук, - Том приподнял компьютер и поставил его обратно себе на колени.

Кричал на ноутбук? Это не выглядело нормальным. Том и сам об этом подумал и добавил:

- Пожалуйста, оставьте меня одного. Я вправду в порядке, не нужно никого ко мне звать. Я читаю.

Медсестра послушалась и закрыла дверь палаты с обратной стороны, и Том вновь провалился в прямоугольник экрана ноутбука. Уже сбивался со счёта, которую историю читал. Они находились всё новые, новые, новые…

История девятилетней японской девочки по имени Фусако, которую похитил двадцатисемилетний психопат. Привязал к кровати и держал так месяцами, пока у неё не начали атрофироваться мышцы. Бил. О сексуальном насилии не уточнялось. Девять лет… Зачем он это сделал? Его осудили всего лишь на двенадцать лет тюрьмы. Жалкие двенадцать лет за преступление, которому нет понимания и прощения! А Фусако восстановилась внешне, но психологически осталась сломлена на всю жизнь.

Сабина Дарденн и Летиция Дельез, которые побывали в руках одного ублюдка. Сабине было двенадцать, когда больное чудовище насиловало её до страшного кровотечения, от которого девочка думала, что умрёт. Бедный ребёнок – на фотографии совсем, совсем ребёнок – светленькая, кудрявая, с несовершенной улыбкой. Том согнулся от отвращения – не к ней, конечно же. Невольно он переносил эту историю, этот вонзившийся в мозг факт «насиловал двенадцатилетнюю девочку до страшного кровотечения» на младшую из сестёр. Да если бы кто-то посмел… Том бы голыми руками порвал его. Заживо порезал бы на мелкие кусочки, потому что такие твари не должны оставаться жить и быстрой смерти не заслуживают.

Восемьдесят дней ублюдок издевался над Сабиной. На счету «Бельгийского маньяка», как его звали, грабежи, похищения, изнасилования и убийства пяти человек. Среди его жертв – две восьмилетние девочки и две несовершеннолетние, которых он держал в качестве секс-рабынь в подвальных помещениях заброшенных домов. Две девочки умерли от голода в подвале. Том вновь согнулся, зайдясь криком. Потому что эта смерть была уготована ему. От голода. В подвале. Эти девочки больше не увидели света, не увидели больше в жизни ничего хорошего… Том выл, заливаясь слезами. По ним, оставшимся в темноте и ужасе.

Этим девочкам было восемь. Мелисса и Джули. Их больной ублюдок тоже насиловал. Они умерли от истощения, запертые в подвале, пока нелюдь отбывал срок за угон фургона. Тому стало тяжело дышать. От того, что на их месте мог быть он – он и был на их месте, изнасилованный, измученный, запертый, истощённый. От того, что кому-то не повезло дождаться спасения из личного склепа. А семнадцатилетних Эн и Эфи маньяк похоронил заживо. У него, как ни шокирует эта информация, была жена, и она знала о преступлениях мужа, о детях в подвале, но не освободила, не заявила в полицию и позволила тем восьмилетним малышкам умереть от жажды и голода. Том снова закричал. Уродливость человеческой жестокости и равнодушия битым стеклом впивались ему в душу.

Сабину и Летицию, которой повезло провести в плену всего шесть дней, тоже обвиняли за то, что они не ведут себя, как жертвы. А они просто хотели скорее забыть.

Коллин Стэн. Также известная, как «Девушка в ящике». Том сначала не понял, почему такое определение, и лучше бы не понимал. В отличие от большинства предыдущих, Коллин была взрослой, двадцатилетней девушкой, когда её похитили – она сама села в машину к своим похитителям, которые вызвались подвезти её туда, куда Коллин направлялась. Похитителями была семейная пара. Мужчина изнасиловал Коллин и жестоко избил кнутом, а после… её заперли в узком деревянном ящике, что стоял под кроватью супругов, откуда пленницу выпускали лишь на час в день, чтобы снова изнасиловать и избить. В ящике было нормально не пошевелиться, и туда почти не поступал воздух. Оставалось лишь предполагать, что чувствовала несчастная Коллин. Её плен продолжался семь лет, по прошествии этого периода похититель сказал, что хочет, чтобы Коллин стала его второй женой. А измученная жертва была настолько сломлена, что после освобождения писала и звонила своему похитителю, хотела к нему вернуться. Что не укладывалось у Тома в голове. Всё, совершенно всё, что он читал, не укладывалось, что-то чуточку меньше, что-то настолько, что ему требовалась пауза, чтобы осознать и примириться с реальностью, в которой такое бывает.

Джейси Ли Дьюгард. Её похитили в возрасте одиннадцати лет на глазах отчима, пока она ждала школьный автобус. Снова средь бела дня… Страшно жить в мире, в котором соблюдение мнимых правил безопасности – не гулять по злачным местам, не ходить одному ночью по пустынным улицам, не подходить к подозрительным людям – ничего не гарантирует. Тебя могут схватить посреди бела дня на глазах свидетелей, и тебя всё равно не найдут и не спасут.

Джейси тоже похитила семейная пара. По классике её били и насиловали, и спустя три года Джейси, которой на тот момент было всего четырнадцать, родила от ублюдка-похитителя первого ребёнка. Через ещё три года второго ребёнка. Все дети считались детьми супружеской пары. Всего в плену того, кто был руководителем «Церкви божьей воли», а на самом деле сам являлся исчадием ада, Джейси провела – страшно в это поверить – восемнадцать лет.

- Тебе бог сказал лишить воли, детства и истязать человека? – произнёс Том с горечью и ненавистью к тому, кого не мог понять, как ни пытался.

Откуда в мире столько больных людей? Откуда? Почему психиатрические клиники никогда не пустуют, они полны тех, кто никому не причинил зла, а те, кто подвергают бесчеловечным страданиям невиновных, кто насилует, увечит, отнимает жизнь, остаются без внимания специалистов и годами остаются на свободе? Он тому пример. Его лечили с шестнадцати до восемнадцати, его держали в больнице полгода до девятнадцати лет, и сейчас он уже три месяца честно находится в стационаре, а где-то там в стране, быть может, ходит на свободе больной ублюдок, у которого в подвале заперт испуганный, измученный ребёнок. Том не считал, что его лечат несправедливо – он не мог понять, откуда в мире столько извращённого зла.

Том не предполагал, не мог вообразить, что их – историй трагедий – столько. Потому что в его мире, в его информационном поле он был единственной жертвой. А их много, так много, что разбегаются глаза и путаются мысли.

Снова зашла медсестра, уже другая. Спросила любезно:

- Месье Каулиц, принести вам снотворного?

Том выглядел взбудораженным, и применение медикаментозной помощи казалось верным решением.

- Нет, - Том посмотрел на медработницу. – Я лягу спать позже. Просто не будите меня завтра и скажите, чтобы мне не приносили завтрак в обычное время, я сам позвоню или спущусь в ресторан, когда проснусь.

Полномочий настаивать медсестра не имела и удалилась. Часы показывали начало двенадцатого, в клинике в это время Том уже спал. Но не сегодня. Всемирная сеть не отпускала, он ещё не всё узнал.

Лучше бы закрыл ноутбук и лёг спать в тот момент. Потому что следующая история… та самая, которую поиск выдавал по запросу «44 дня»… Она… Том не смог бы подобрать ни одного слова, чтобы описать. Его как только ни кривило по мере прочтения, и глаза лезли на лоб, и дыхание замирало и в другую минуту учащалось, срывалось в такт сердцу, надрывающемуся бегом ужаса, шока, боли.

Все истории страшны. Все истории неимоверно кошмарны, и никто не в праве творить такое с живыми людьми, тем более с детьми. Но эта история… Её не зря называли «44 дня ада». Том был бы счастлив, если бы ничего подобного не происходило в реальности, а текст этот выдумал чей-то воспалённый разум. Но нет. Эта история произошла в Японии в конце прошлого века. История, которая занимает первое место по концентрации человеческой жестокости. Концентрации беспросветной, чудовищной. Эти люди… как они могут называться людьми? Как они могут жить после того, что сделали?

Это история смерти семнадцатилетней девушки Дзюнко длиной в сорок четыре дня. Для неё всё началось с изнасилования сыном кого-то из якудза, который раньше был её одноклассником, и потому она пошла с ним, когда он её спас от нападения, которое сам же и подстроил. Так начался ад. Изнасилование в заброшенном складе в парке, в тот же вечер изнасилование в номере отеля, что «не удовлетворило» парня. И он пригласил друзей, предложив им тоже развлечься. Поскольку и сам насильник был членом банды, которую боялись в городе, перепуганная Дзюнко молчала, тем более урод обещал убить её и её семью, если она хоть повысит голос. Девушку опять отвели в ближайший парк, где главный ублюдок с тремя друзьями снова её неоднократно изнасиловали. Том сжался от мысли, какую боль испытывала Дзюнко. Он знал какую. Его тоже насиловали по свежим разрывам. Но эта боль забылась, притупилась временем, а боль несчастной девушки ощущалась невыносимо сильной и настоящей.

Дальше насильники решили, что этого недостаточно, будет веселее полностью её похитить. В том парке Дзюнко сопротивлялась, но испугалась, когда они начали использовать язык якудза и сказала её домашний адрес, угрожая её семье, и отказалась от сопротивления. Домой к одному из насильников она шла добровольно, хотя это в корне неверная формулировка. Отсутствие физического принуждения не является показателем добровольности.

Её заперли на втором этаже дома, «чтобы каждый из компании в любой момент мог прийти сюда и совершить над ней насилие». Это был не первый их опыт группового изнасилования, незадолго до Дзюнко они похитили и изнасиловали другую девушку, но отпустили её живой, пригрозив, чтобы молчала. Дзюнко повезло меньше, настолько меньше, что это невозможно осознать.

А ведь в доме жили мать и младший брат насильника, но они, даже когда поняли, что происходит, предпочли молчать. Из-за страха перед якудзой и страха потери репутации в глазах общества. Своя жизнь дороже, да? Что люди скажут, да? Последнего Том понять не мог. Как, в смысле? Ваш сын ублюдок и садист, вы можете продолжать его любить, но вы не имеете права позволять ему калечить чужие жизни! Более того – спустя время тот самый брат принял самое активное участие в издевательствах над девушкой. Тома замутило от отвращения к людской бессердечности, позволяющей им не только закрывать глаза на зверские преступления, но и принимать участие. Как в той истории о девочке в собачьей будке, которую насиловал отчим и заезжие мужчины. А что, чего пропадать свободному для утех телу, да? Том закрыл ладонью рот и отвёл взгляд от экрана. Тянущее чувство под ложечкой от мерзости переросло во вполне конкретную тошноту на грани позыва к рвоте. Отпустило.

Что, если бы его насиловали не только те четверо, а все желающие? Если бы он с надеждой смотрел на каждого нового человека, но вместо спасения его использовали, добивали? Том на несколько секунд зажмурился, по щеке скатилась горячая слеза.

Это лишь начало ада. Несколько десятков разных мужчин насиловали девушку более пятисот раз. Несколько десятков насильников, полтысячи раз минимум… У Тома внутри всё сжалось при попытке представить, каково пройти через столько насильников.

Первые десять дней её насиловали. Вагинально, орально и анально. Не меньше двадцати мужчин в день. Том в который раз зажал ладонью рот от ужаса, шока. Ублюдки хвастались тем, что у них есть «заключённая девушка, свободная для секса» и приглашали в гости друзей, знакомых, всех, кто хотел воспользоваться пленницей. Они все не меньшие уроды, звери, чем те, кто это организовал. Пишут, едва не половина мужского населения города заходили в тот дом, чтобы принять участие в насилии, или знали о нём. Том пронзительно закричал от беспомощной злости, от раздирающего отрицания – нежелания верить, что такие люди есть. Десятки, десятки, десятки людей… Что тебя могут не просто похитить и истязать какие-то отдельно взятые ублюдки, а множество людей могут знать о твоём положении, но никто не поможет.

Помимо изнасилований, ублюдка развлекались тем, что заставляли девушку раздеваться и танцевать при посторонних, мастурбировать, вставляли всякие предметы во влагалище и анус, жгли зажигалками и сигаретами и фотографировались на фоне жертвы. Том перечитал. Его до озноба покоробило словосочетание «всякие предметы». Всякие – это же… всякие? Фантазии Тома не хватило представить ничего, кроме бутылки, с которой знаком на собственном опыте, но тут речь явно шла о чём-то большем, большем предметном разнообразии. Том с ужасом думал о том, что же это за предметы, продолжая читать о том, как девушку заставляли вдыхать пары растворителя для краски, пить много алкоголя или клея, выставляли голой на балкон в зимние ночи. Балкон… Балкон же всегда выходит на улицу, верно? И никто ничего не заметил, не понял, что в этом доме происходит что-то плохое? Там на фотографии даже не многоэтажный дом, с улицы балкон точно хорошо просматривался. Ах, точно, в полицию ведь не заявили даже те, кто были свидетелями производимых над несчастной девушкой зверств. Потому что страх перед якудзой, страх перед общественным мнением и просто равнодушие…

Мерзавцы фотографировали жертву на полароид. Фотография прилагалась к статье. Заблюренная, но на ней можно разглядеть лицо и эмоции девушки. Во время изнасилования, непонятно сколькими людьми. Том со вскриком закрыл руками лицо, напряжённые пальцы дрожали. Это фото… Оно переворачивало и выворачивало наизнанку сердце, душу, внутренности. Болью и ужасом той, которая на нём запечатлена. Эмоциями, которые не стихнут спустя десятилетия.

Несчастной девушке требовался час, чтобы спуститься со второго этажа и посетить ванную, что говорит о её физическом состоянии. Когда насильники пресытились и почувствовали отвращение к продолжению сексуального насилия, жестокость избиений усилилась.

Двадцать дней. Вторая веха ада. Дзюнко почти удалось спастись. Пока похитители долго спали после ночной игры в карты, ей удалось незамеченной спуститься на первый этаж, добраться до телефона и даже набрать номер полиции. Но главный ублюдок проснулся и поймал её, а полиции наврал, что ничего не произошло, случайно набрали. Жертву жестоко наказали за попытку бегства. Сначала её избили. Затем вылили легковоспламеняющуюся жидкость ей на ноги и подожгли. Том на грани писка вскрикнул, вновь расплакался, высоко подвывая, от невозможности того, что сделали с этой девушкой. Но это ещё не конец. Когда пламя погасло, ей стали прижигать лицо зажигалкой и свечой. Разбили бутылку и вставили ей в анус. Несколько раз уронили гриф штанги ей на живот. Раздавили пальцы рук. Тома трясло, слёзы потоком катились по щекам и срывались на одежду, на покрывало, сводило сжатые зубы, оскаленные гримасой невыносимого морального страдания.

В конце всех экзекуций несчастная забилась в конвульсиях, но ублюдки думали, что она притворяется. Её снова подожгли и потушили. Девушка лежала на полу в состоянии крайней слабости, из-за многочисленных травм внутренних органов она потеряла способность контролировать мочеиспускание и дефекацию, за что её избивали. И это тоже ещё не конец.

Тридцать дней. Жестокие увечья не могли не отразиться на внешности девушки: со временем её лицо так опухло и почернело, что невозможно было даже разобрать его черт, а из-за заражения ран тело начало гнить и пахнуть. Она гнила заживо… Как он, только во много крат страшнее. Её продолжали истязать. Они мочились на нее, заталкивали во влагалище и анус винные бутылки, прокалывали грудь швейными иглами, подвешивали её к потолку и использовали как боксерскую грушу, раздавливали ей живот гантелями, разбивали её лицо о цементный пол, избивали клюшками для гольфа и железными прутьями, заставляли есть живьем тараканов и пить ее собственную мочу, на длительные периоды времени запирали внутри морозильной камеры. Том выл от невыносимости, заливаясь слезами.

Девушка не могла ходить в связи с серьезными ожогами на ногах, была избита бамбуковыми палками, руки раздавлены, на ногтях трещины, от избиения бейсбольной битой. Подростки продолжали тушить зажженные сигареты о её тело, сожгли веки горячим воском и зажигалками, вставляли в анус фейерверки, а затем поджигали. Вставляли во влагалище и анус спицы раскаленного гриля, ножницы, гвозди, раскалённую лампочку и терли ее, пока она не взорвалась внутри, в результате чего девушка истекала кровью. Раздавили соски плоскогубцами, затем левый сосок оторвали, вызывав серьезное кровотечение…

Том задыхался слезами и соплями. Не мог осознать, не мог осознать эту бесчеловечную жестокость.

1 января 1989 года Фурута встретила новый год в одиночестве с опухшим и неподвижным полумёртвым телом. Она не единожды просили её убить, покончить с этим. Но её жуткие, не поддающиеся осмыслению муки продолжались сорок четыре дня.

Последняя пытка продолжалась шесть часов. Четыре часа избиений. За два оставшихся часа изверги несколько раз уронили ей на живот гантели, подожгли тело, лицо и волосы, изуродовали лицо железным прутом, выжгли глаза. Они с интересом наблюдали за агонией мученицы. В тот же день, четвёртого января, девушка наконец умерла. Умерла, пережив сорок четыре дня мук, не поддающихся разумению. Ублюдки и смерть её изуродовали – закатали тело в бочку с бетоном и выбросили на окраине Токио. Прилагались фото её обгоревших ног и бочки с бетоном, из которого торчал клок тёмных волос.

После многих эпизодов дурноты Тома всё-таки вырвало. Трясущейся рукой он вытер губы, спустил воду и вернулся в комнату. Его может снова вывернуть, а бегать в ванную не хотелось – и может не добежать. Том поискал тазик, ведро, что-нибудь подобное, но, конечно, не нашёл. Палата состояла из нескольких комнат, имитирующих не больничную атмосферу, хотя Том другими, кроме спальни и ванной комнаты, не пользовался. Но во второй комнате обнаружилась ваза. Вынув из неё декоративный элемент, Том унёс вазу с собой и поставил на полу около кровати. Подойдёт в качестве урны для опорожнения желудка.

Подогнув под себя ногу, Том перечитал последние абзацы, слёзы не заканчивались. Их даже не наказали. Те смешные сроки, что им дали, не могут считаться наказанием за столь страшное, по истине жуткое, бесчеловечное преступление. Максимум – двадцать лет, остальным – десять лет, девять, семь. Все они вышли на свободу, завели семьи, живут, один даже преуспевает. А их жертва умерла в юные семнадцать лет, пройдя через настоящий ад. Никто даже не принёс извинения её родителям, никто из садистов не раскаялся. Их не наказали должным образом, потому что они связаны с мафией, которой все боялись; потому что они несовершеннолетние.

Том согнулся лбом к коленям, дыша часто и хрипловато. Такой ад… и даже нет возмездия за немыслимые страдания этой девушки. Антигерои этой истории чем-то напомнили ему Эванеса и организованное им похищение с последующим насилием – тем, что он тоже не был обычным человеком, тем, что его тоже – вообще – не наказали бы, если бы за Тома не вступился тот, у кого не меньше силы и власти. Только Эванес был ангелом в сравнении с этими нелюдями. Он не подкладывал Тома никому, кроме себя, он не пытался искалечить, и он отпустил Тома всего лишь через три дня.

- Спасибо, - прошептал Том, подняв заплаканные глаза к потолку. – Спасибо за то, что ты не издевался надо мной, не изувечил, не отнял мою жизнь…

В этот момент – выдохом в потолок – Том окончательно простил ещё одного своего насильника и даже испытал благодарность ему. Как бы его спасли, если бы его ад тоже продолжался сорок четыре дня? Хотел бы он спастись, если бы был в таком же состоянии, как несчастная Дзюнко? Нет… Но Эванес всего лишь брал его тело, за что Том его благодарил. Эванес не нанёс ему ни одной несовместимой с жизнью травмы, даже психическая травма была относительно лёгкой, Том быстро оправился. И дело не в том, что Том закалённый, просто после такого можно жить.

- Спасибо…

Том нашёл схожую историю – и волосы снова встали дыбом от стылого ужаса. Келли Бейтс тоже было семнадцать. Сорокавосьмилетний педофил, который завладел сердцем неопытной школьницы, пытал её в течении четырёх недель в 1996 году, пока Келли не скончалась. Её морили голодом, ошпаривали кипятком, прижигали утюгом, кололи ножами и ножницами, частично сняли скальп. Как минимум за пять дней до смерти садист выбил ей глаза и наносил колотые удары в пустые глазницы, когда она ещё была жива. Тома опять вырвало, такая реакция на эмоциональные суперпотрясения, что начала у него ярко проявляться во время лечения.

Пришлось прерваться, чтобы вымыть вазу, потому что сидеть с рвотой под носом такой себе вариант и Малыш проявлял к вазе повышенный интерес, попытавшись засунуть туда морду, собаки ведь всё едят, особенно то, что есть никак нельзя. И на размышления передышка не была лишней. Поставив чистую вазу, Том опустился на одно колено и погладил пса по голове, почесал холку.

- Малыш, прости, что я совсем перестал уделять тебе внимание. Ты сидишь тут, запертый в четырёх стенах, тебе лучше было бы остаться у Оскара, там квартира огромная, а я эгоистично захотел, чтобы ты находился со мной и не гуляю с тобой, не играю…

Том пришёл к мысли, что надо попросить Оскара забрать Малыша обратно, потому что псу так будет лучше, но не успел озвучить. Малыш лизнул его в лицо, говоря на собачьем – я не обижаюсь, я всё равно тебя люблю. Том улыбнулся с резкой нотой грусти и обнял любимца, уткнувшись носом в густую шерсть.

- Малыш, я такой дурак. И я вправду страшный эгоист. Я даже не понимаю, что со мной что-то не так, это исключение, что сейчас я понял до того, как другому стало совсем плохо.

Том вернулся на кровать и позвал Малыша к себе, погладил его, приобнял и придвинул к себе ноутбук. К нему зашла ночная медсестра, настойчиво предлагала снотворное, потому что уже прилично за полночь, а Том как не лёг спать, так и не собирался. От лекарства Том категорически отказался:

- Не надо мне снотворное, я не буду его пить. Мне нужно подумать, нужно сохранять ясность мыслей, а не отрубиться. Я сам лягу, когда мне будет удобно. Всё, не дёргайте меня.

Спустя время после ухода медсестры Том нашёл последнюю историю, которая всем отличалась от предшествующих, кроме уже встречавшейся локации места плена и издевательств – родной дом. Джипси Бланшар родилась здоровой девочкой и росла обычным ребёнком, но только до развода родителей. Дальше начались болезни, о которых всегда рассказывала мать Джипси – ночное апное, что-то с ногами после падения с дедушкиного мотоцикла, что на деле было обычной ссадиной на колене, но мама усадила дочь в инвалидную коляску. Дальше больше – проблемы со слухом, зрением, хромосомное заболевание, мышечная дистрофия, судорожные припадки. Чем Джипси на самом деле никогда не страдала, но мама упорно делала из дочери инвалидку и убедительно, с показательным размахом играла роль матери-героини, которая живёт ради заботы о насквозь больном ребёнке. Джипси так и осталась в инвалидном кресле, причём она знала, что и ходить может, и есть нормальную пищу нормальным способом, а не жидкие смеси через трубку, и заболеваний тех у неё нет – кроме лейкемии, о ней Джипси поверила матери. Выглядела девушка на неопределённый возраст от двенадцати до восемнадцати – с протезами вместо зубов, бритой головой (якобы волосы у неё не росли), в причудливой детской одежде и с инфантильным поведением, всегда в инвалидном кресле. Мать ограждала Джипси от общения с родным отцом и дедушкой и бабушкой, посторонних к ней тоже не подпускали слишком близко, чтобы никто не раскрыл их тайну. Это перекликалось с тем, что Феликс делал с Томом. Только Феликс менял лишь его личность, а не тело, не внешность.

Очень многое в этой истории было как-то неправильно. Даже не то, что творила мама с дочкой – это проявление запущенного делегированного синдрома Мюнхгаузена. А то, что девушка знала, что здорова. Том не мог понять – как она не усвоила убеждения матери в качестве единственной истины? Разве то, что говорит мама-папа, не является для ребёнка единственной правдой? Она всю жизнь слушала о своих страшных заболеваниях, но каким-то непостижимым для Тома образом сохранила способность объективно оценивать свои возможности. И то казалось странным, неправильным, что эта девушка не отставала в развитии вопреки заверениям матери и её стараниям, не помутилась разумом, напротив – она здраво рассуждала и смогла найти человека, который впоследствии спас её от помешанной родительницы. И, наконец, она не своими руками убила родную истязательницу. За неё убийство совершил её парень, после чего они сбежали, но вскоре их нашла полиция. Парень получил пожизненное, Джипси десять лет тюрьмы, где, по её словам, ей живётся лучше, чем дома с мамой.

Смог бы Том так же? Если бы вернулся с той вечеринки или вовсе не пошёл на неё и остался жить с Феликсом? Нет, Том не убил бы, одна мысль об этом вызывала внутри лютый протест, максимум – сбежал бы, если бы непреодолимо потянула воля, или хотя бы попытался. Но не убил. Потому что Феликс не увечил его на словах и делом, как мама из этой истории, то есть его случай легче? Потому что просто другой, не жестокий, неспособный на такой поступок?

Том потёр лоб, почесал голову и подпёр кулаком скулу, хмурясь в экран. Всё в этой истории неправильно, по его ощущениям, и даже не испытывал жалости к Джипси. Вернее, конечно, по-человечески её было жаль, но и близко не так, как других героинь кошмарных историй, эта история не вызывала столь острых эмоций. Но вызвала мысль, что отчасти он как Джипси – в его истории это Джерри – сильная, не сломившаяся личность, которая выйдет невредимой из любых невзгод и расчётливо идёт к своей цели, не думая о морали.

Том свернул вкладку. Спать он лёг к четырём утра и проспал до полудня. Мало сна, особенно после таких эмоциональных потрясений, но Том позаботился о себе и доспал два часа днём. Так продолжалось три дня – Том перечитывал статьи, смотрел и пересматривал все фильмы по кошмарным историям, которые его шокировали. Но из реальности он не выпал. Проснувшись в тот день в полдень, Том к двум дня пошёл к доктору Фрей и предупредил, что какое-то время не будет посещать психотерапию, очень попросил дать ему эту отсрочку. Том не забывал есть, принимать душ и делать всё, что необходимо делать.

Приходил Оскар, но они не разговаривали. Шулейман садился на кровать и проводил с Томом время, периодически заглядывая ему через плечо в экран ноутбука. Казалось, Тома поглотило информационное поле. Но Шулейман его не одёргивал, поскольку – сейчас Том был больше в порядке, чем до того, как вцепился в ноутбук. Стоило подождать и посмотреть, что будет в итоге. Если будет плохо, то в клинике есть и специалисты, и препараты, чтобы Тому помочь.

Том рыдал в голос и кричал, пересматривая, пересматривая, пересматривая, перечитывая, перечитывая, перечитывая то, во что страшно верить. Что-то внутри него ломалось, перестраивалось, перерождалось. Его мир, его восприятие, его система я-мир. Потому что, пережив жуткое насилие, Том всё равно остался жить в мыльном пузыре. Потому что в детстве Феликс ограждал его от всего плохого, не позволял смотреть новости, в которых показывались криминальные сводки, и жестокие фильмы, а повзрослев, Том по привычке продолжил не интересоваться новостями за редчайшими исключениями. Том не слышал ни об одной из этих историй, он вообще ни о каких зверствах не слышал. Конечно, умом Том понимал, хотя никогда не задумывался над этим всерьёз, что он не единственный такой в мире, так быть не может, но не понимал на более глубоком уровне, формирующим понятия, которые в свою очередь определяют мышление, чувства, поведение. Поэтому в его мире он – единственная жертва, единственный, кому не повезло настолько сильно страдать, единственный, чья жизнь настолько отличается от того, как должно быть в норме. Том попросту не знал, что не одинок в своём опыте, и это – то, что таких людей множество по всему миру – стало для него откровением, открывшим глаза. Он не одинок. Он не единственный. И его история не самая страшная. Есть те, кто могут его понять, они прошли тот же путь и хуже, намного хуже. Хрустальный купол осыпался, правда реальности заполнила до краёв, реальности, в которой жил, но не был с ним знаком. Агония перехода, крах для возрождения.

Сложно жить в мире, в который ты не вписываешься из-за своего опыта, и никто не может тебя понять в полной мере, потому что никто этого не чувствовал. Страшно, непонятно жить. Но всё ошибка, всё не так. Оглушив, открывается какое-то новое дыхание от осознания того, что в мире есть целое сообщество таких же жертв, как ты. Что жертва – это не исключительность. Это выбор – выбор того, кто сделал из человека жертву. Случайность или не случайность, по-разному бывает. Но – никто не застрахован от трагедии, и их, жертв, очень, очень немало.

Быть жертвой – это не исключительность. Открытие. Слом шаблонов.

Разве ему плохо?

В детстве он не знал, что может быть по-другому, что есть благословление. Намного хуже, страшнее, невыносимее было тем, кто жил свободно и потом лишился воли, на долгие годы попав в ад темноты и голода, насилия. Тем, кто не смог восстановиться и больше никогда не жил нормально.

Том по-другому посмотрел на всех своих насильников и в особенности на Кудрявого, которого обвинял в бесчеловечной жестокости. Разве он изуверствовал, разве калечил намерено? Нелюди и садисты те, кто поджигал заживо японскую старшеклассницы, вставлял в неё спицы и фейерверки, раздавливал пальцы, протыкал тело и отрывал куски. Выкручивание рук Кудрявым во время изнасилований казалось такой ерундой на этом фоне. Это и есть ерунда. Что такое выкручивание рук, даже не до перелома, не до вывиха, в сравнении с раздавленными внутренностями и сожжённым телом? Ему даже ничего не сломали. Его не стремились искалечить и даже не били по лицу, по голове, допуская лишь пощёчины и пару ударов кулаком, что не нанесли значительного вреда. Его насиловали бутылкой, но – только горлышком, и её не разбили у него внутри. У него даже не осталось шрамов, пусть и благодаря медицине. У него остались два глаза, и оба видят, у него два уха, нос, две руки, две ноги, по десять пальцев вверху и внизу, никаких увечий на лице, его повреждённые внутренности полностью восстановились, и он даже может вести сексуальную жизнь с большим удовольствием.

Том не остался инвалидом, в отличие от той глубоко несчастной, годами не видевшей ничего хорошего девушки на собачьей цепи. После своего кошмара Том смог жить нормальной, полноценной жизнью, а Бланш не смогла. Том пережил свой ад и живёт, а у Дзюнко ничего не было после, она рассталась с жизнью там. Том снова увидел свет, а восьмилетние крохи навсегда остались в темноте, погибнув мученической смертью. Он жив, а они – нет. Том глубоко прочувствовал этот момент, то, насколько ценна жизнь. Бесценна. Насколько ценно дышать, ходить, видеть свет. Быть и иметь возможность продолжать жить, которая не всем даётся. И на глаза навернулись новые слёзы – за тех, кто остался в темноте, боли, ужасе.

Том не начал думать, что ему не было больно, что опыт его страданий ничтожен, и помнить и говорить о нём не нужно. Но осознал, что его случай не худший. Что ему повезло. Для того, кто по жизни считает себя неудачником, так странно осознать, что ему повезло. Так ценно. Я не самый неудачливый страдалец, я не уникальный – и мне повезло не понести повреждений, которые несовместимы с жизнью, или повреждений, которые навсегда остались со мной.

Сексуальное насилие от родителя пережила та, которую родной отец растлил в одиннадцать лет и потом насиловал на протяжении бесконечных двадцати четырёх лет страшной неволи. Разве он пережил то же самое? Феликс никогда его не насиловал никаким способом, никогда не вставлял в него пальцы или что-то подручное. Никогда не заставлял смотреть, как он мастурбирует – Том даже не знал, занимался ли он этим. Не целовал взасос. Не целовал тело. Не трогал его ниже пояса. В тех эпизодах в ванной, которые Том вспомнил, Феликс его мыл! Феликс даже не задерживался на тех частях его тела, на которых не нужно задерживаться, не прикасался так, чтобы это можно было назвать неправильной лаской, не смотрел с вожделением. Феликс мыл его, как родитель моет своего ребёнка, а чувствовал себя некомфортно и хотел прекратить Том потому, что ему хотелось делать это самому, ему хотелось самостоятельности! Том обливался слезами и грыз губы. Мощно переживал освобождение, испытывал облегчение, от которого немного кружилась голова. Погребшие его плиты спадали, и вдохи полной грудью пьянили. Том плакал и смеялся в потолок.

Том считал, что пережил невозможное, то, что нельзя пережить, проведя чуть меньше месяца в подвале, две недели в темноте, голоде, холоде и одиночестве, подвергаясь нападениям крыс. Но что эти жалкие недели в сравнении с четвертью века в темноте, голоде, грязи, и с теми же крысами, и с насекомыми? Это по-настоящему немыслимо и невозможно пережить. А эти безгранично сильные женщины пережили десятки лет заточения в аду.

Том подошёл к зеркалу, разглядывал своё лицо. Снял футболку – разглядывал плечи, грудь, живот. Потом и штаны снял и, оставшись в трусах, разглядывал тело – белое, тонкое. Здоровое. Повернулся спиной и, обернувшись через плечо, скользнул взглядом по выступающим лопаткам. У него не осталось шрамов. Не осталось увечий. По нему не скажешь, что он прошёл через кошмар. Том оделся и сел на кровать, попил воды, прежде чем обратить внимание к экрану ноутбука, на котором чужая история, что страшнее его собственной.

Каково жить с тем, что тебя насиловал собственный отец, и растить рождённых от него детей? Каково жить с тем, что тебя родная мать оставила без помощи умирать от переохлаждения и боли, а когда ты выжила и стала беспомощной, она позволяла тебя насиловать всем желающим? Каково жить с тем, что ты спаслась после восьми лет в плену у психопата, а тебе желают вернуться обратно? Каково жить с тем, что твой мучитель на свободе и может снова тебя найти? Каково жить в умирающем, неподвижном, разлагающемся теле? Каково… не жить?

Том плакал и шептал что-то неразборчивое небу, богу, мирозданию. За тех, кто остался в темноте. За тех, кто жив.

Его прошлое ужасно, и оно останется с ним. Но оно прошло. У него есть настоящее. Настоящее, которому можно завидовать. Настоящее, которого просто не было у тех, кто не выжил.

И Том был ограждён от страшного. Он не мог забеременеть. Том не был вынужден чувствовать себя слабее и ещё хуже от нового нежеланного состояния; не был вынужден носить в себе плод насилия; не был вынужден бояться не только за себя, но и за своего ребёнка; не был вынужден переживать смерть своего ребёнка.

И Тому стало стыдно за свой пол. Потому что женщины тоже творили страшное, непростительное, но подавляющее большинство – девяносто процентов монстров – мужчины, и все без исключения насильники мужчины. Его насиловали тоже мужчины, если задуматься, его никогда не обижали женщины – только мужчины. Что это, какой-то психический изъян, присущий одной половине человечества? Откуда такая неимоверная жестокость, толкающая насиловать, бить, увечить, убивать? Если бы жизнь не сделала его таким, какой есть, мог бы он тоже мнить себя высшим существом и быть лояльным к насилию? Мог бы изнасиловать какую-нибудь девушку, принудить, сделать больно? Мерзко, мерзко, мерзко… Лучше быть поломанным, чем быть чудовищем. Всю жизнь Том более чем положительно относился к тому, что родился мальчиком, но сейчас устыдился и испытывал неприязнь от того, что носит в трусах то же самое, что все те ублюдки и нелюди.

Мог бы он?..

В подвале, ещё когда его насиловали и тем более после, Том думал, что лучше умереть, да и в целом считал, что смерть лучше некоторых испытаний. Но он пришёл к мысли, что, наверное, умереть страшнее всего – умереть в адских муках, угаснуть от боли, физических повреждений, истощения. Что чувствовали те маленькие девочки, умирая в подвале? Том представлял что. Но он не умер, в этом принципиальная разница, и его мученические страдания оборвались отключением личности. Сознание присутствовало, а его уже не было. А если тебя нет, то и не больно, не страшно. Намного страшнее, хуже понимать до конца, каждую минуту.

Что чувствуешь за минуту до смерти от жажды и голода? Что чувствуешь за минуту до смерти от повреждений тела внутри и снаружи? За час? За день? Что ощущает агонизирующее сознание? И всё зря. Если ты умер, то последнее, что ты видел – это беспросветные страдания. В твоей жизни больше ничего не будет.

Том не знал, что чувствуешь, умирая. Он выжил. Его спасла счастливая случайность. Что бы было, если бы не тот пожар, приведший в тот дом службу спасения? Что, если бы спасатели не заглянули в подвал? Он бы умер. Понимание этого холодком по коже. Он бы умер, и когда-нибудь кто-нибудь нашёл бы его останки. Или вовсе не нашёл, и он бы навсегда остался там.

Страшно быть в темноте? Страшно никогда из неё не выйти. Том не мог перестать думать о тех, кто больше не увидел света. О тех, кто больше не жил нормальной жизнью, потому что ад неизгладимо переломал психику, тело, судьбу.

А он? Том жив, в своём уме, может жить полноценной жизнью, работать, творить, любить. Подвал давно пережит, пусть и оставил свой отпечаток. А детство…

А было ли насилие? Сексуальное насилие опровергнуто. Том разглядел его в своём прошлом с позиции взрослого человека, ребёнком он ничего подобного не замечал, не испытывал, и дело не в наивности, глупости, непонимании происходящего. Да, Феликс попирал его границы, он изначально размыл их, а последующий трагический жизненный опыт усугубил и закрепил печальный результат. А побои… Были ли они? Том не мог доверять своей памяти, эти воспоминания по-прежнему ощущались чужими. На него давили «что-то плохое было», копали в одном направлении, и Том увидел, что да, было, он ведь восприимчивый и внушаемый. Нет никаких доказательств и не будет. И его право – верить или нет. И это огромное благо – возможность выбрать, с чем ему будет лучше. Не отринуть память, а выбрать между двумя равносильными вариантами, ведь с одинаковой вероятностью его детство могло быть омрачено насилием, о чём забыл, и счастливым, как думал всю жизнь.

Выбор очевиден. Мало у кого есть возможность выбрать прошлое. Тому повезло. Его история детства не похожа на те, в которых без шансов – страдания, страдания, страдания.

И Том никогда не задумывался над тем, какой подарок судьбы ему выпал. Ему не было необходимости переживать свой кошмар сразу после его окончания и потом на протяжении долгих лет. Ему не пришлось думать, как влиться в социум, чтобы как-то выживать, обеспечивать себя, быть членом общества, а не изгоем. Всё это взял на себя Джерри. Джерри вобрал в себя память и основную часть сопутствующих чувств, освободив Тома от невыносимых страданий, жизни с тем, с чем жить невыносимо, и получил всё обратно Том спустя много лет, причём поэтапно, с сопровождением, когда уже мог с этим справиться. Джерри заработал для него денег, заработал имя, занял место в обществе – Тому оставалось только прийти на всё готовое и продолжать или пойти своим путём. Том никогда не был со своей трагедией, со своими проблемами один на один.

Никогда не был. Его все всегда спасали, помогали, тянули. Доктора и обычные люди, семья и Оскар, сейчас доктор Фрей. Можно перечислять до бесконечности, если выделить каждого отдельно. Том никогда не оказывался в ситуации, в которой был бы по-настоящему один и мог полагаться только на себя. Даже вспомнить развод – безденежье, растерянность, жизнь на чужбине – Том быстро нашёл ту, которая его приютила, потом поговорил с Карлосом, и тот дал ему денег, познакомился с Себастьяном, и он обеспечил ему новый старт. Тому по жизни не приходилось выгрызать ни шансы, ни себя у непреодолимых бед. Всегда находился кто-то готовый помочь. И сейчас та же ситуация – Том страдает, не видит в жизни смысла, а его тянут, тянут, тянут Оскар и доктор Фрей. Его не бросали. Том подумал, что неблагодарный, более того – он и не понимал, что ему повезло, что так не у всех, пока не узнал чужие истории. Начал понимать теперь – что за него боролись и борются, и это не данность, это не всем выпадает.

Под впечатлением от чужих историй трагедий – разных, но объединённых одним словом «ад» - Том очень многое переосмыслил.

Он выжил – и это самое главное. Он не остался инвалидом ни физически, ни психически. Его никто никогда не обвинял в том, что с ним сделали. Ему никто никогда не желал вернуться в ад. Ему не пришлось учиться жить заново после личной трагедии – Джерри был и щитом его, и фигуральными костылями, и всем, чем требовалось. Ему не пришлось справляться со всем одному. Никогда. Даже в тот момент, когда безжалостная и безразличная система, правящая в центре, вышвырнула его, неприспособленного к жизни и неспособного самостоятельно жить, на улицу. Потому что этого не случилось, прежде чем он переступил порог центра и оказался выброшенным на произвол судьбы, Оскар, в тот момент всего лишь его своеобразный доктор, с которым связывали и близко не дружеские отношения, протянул ему руку. Да, Том отдавал взамен, работал, часто приходилось сложно, неприятно, но он был пристроен, под покровительством, имел всё необходимое для жизни, и Оскар, пусть часто говорил и поступал жёстко, как психиатр понимал его ситуацию и не боялся его, что очень важно. В то время Тома очень ранило, когда на него смотрели со страхом, с непониманием, с нежеланием иметь с ним дело. Оскар же не боялся никогда.

И у него есть семья. Родная, которая никогда его не обидит, а давний поступок Кими не в счёт, потому что по факту он ничего не успел сделать, ничего непоправимого и никогда больше не проявлял в адрес Тома ненависти, агрессии, неприятия, а один раз ошибиться может каждый, тем более во власти страха, переживаний, развороченной душевной раны. И своя собственная семья – она есть, Том с изумлением осознал. Его ждут и готовы принять, ему только нужно сказать, что он этого хочет, и пойти туда, домой.

У него есть семья… Том растирал по лицу слёзы. Двое взрослых и ребёнок – это ведь настоящая семья? Это ведь семья – когда тебя так любят и ждут, несмотря ни на что? У многих героинь душераздирающих историй этого никогда не было, кто-то не успел, не пережив свой ад, кто-то не смог. А ему есть, куда возвращаться. Всегда есть. У него даже есть выбор. На него не давят. Его ждут.

Том подхватился с кровати, когда Оскар зашёл в палату, и бросился на него с объятиями.

- Спасибо, - Том обнимал его за шею. – Спасибо за то, что ты рассказал мне про эти истории. Мне нужно было это узнать. Я не знал, что я не один такой и что есть те, кому пришлось хуже. Это открыло мне глаза, - Том отстранился, расцепив руки, и заглянул Оскару в глаза. – Я понял, каким был дураком. Моя жизнь не бессмысленна и не кончена. Я живу и буду жить. Я буду жить за тех, кто остался в темноте.

- Конечно, я рад, что ты воспрял духом, но жить за кого-то не лучший вариант, - высказался Шулейман.

- Нет, - Том качнул головой. – Не за них. В смысле… Я жив! – он эмоционально вскинул брови, округлив глаза, и всплеснул руками. – И я могу жить, у меня всё для того есть, в том числе ты. Спасибо. Мне нужно было это потрясение, чтобы понять, я ведь вправду не видел дальше своего носа – всю жизнь, был зациклен на себе и своих страданиях. Я не отрицаю тяжесть своего опыта, в другую крайность я не ударился. Мне не повезло пережить то, что я пережил. Но во многом мне повезло. Я жив, я практически здоров – ДРИ не та болезнь, с которой полноценная жизнь невозможна, я могу всё, и рядом со мной всегда есть люди, которые меня поддерживают.

Том выдохнул, смахнул со лба чёлку и добавил:

- И о своём детстве я тоже подумал. Я так и не знаю, было или нет то, что я вспомнил. Я могу думать, что нет. И я выбираю думать так, я хочу жить с памятью о счастливом детстве. Оскар, прошу, - Том взял его за руку и говорил осмысленно, серьёзно, - не пытайся меня переубедить и не поднимай эту тему. Если хочешь, можешь устроить расследование, раздобыть сведения о том, как мы с Феликсом жили за закрытыми дверями, думаю, тебе и это под силу. Я не могу тебе запретить и не хочу запрещать. Это твоё право – хотеть знать. Но я прошу, не говори этого мне, если что-то узнаешь. Я не хочу знать. Прошу, удовлетвори мою просьбу.

Оскар его услышал. Надолго ли? Как знать. Но Том верил. Со своей стороны он сделал всё возможное: сделал выбор, объяснил его и попросил его уважить. На этом зона его ответственности заканчивалась.

- Оскар, - Том снова серьёзно обратился к нему. – У меня к тебе ещё одна просьба по поводу Терри. Воспитай его правильно, чтобы он вырос хорошим человеком. Женщины тоже совершают страшные преступления, но мужчины больше, намного больше, и все отвратительные случаи изнасилований мужского авторства. Это как будто какая-то эпидемия. Как будто мужчины склонны к агрессии, к насилию. Я не хочу, чтобы Терри когда-нибудь совершил что-то подобное, для меня как для жертвы, как для того, кто во всё это окунулся, это очень важно. Защищай его, береги, но воспитай его так, чтобы он не вырос подонком, который думает, что ему всё можно. Пусть он будет не только счастливым, но и не причиняет другим зла.

- Ты в феминизм ударился? – осведомился в ответ Оскар. – Растрою тебя – радикальные феминистки тебя к себе не примут, пол не тот.

- О чём ты? – нахмурился Том.

- Не знаешь, что такое феминизм?

- Оскар, - произнёс Том с укором и прозрачным намёком, что не надо так делать, по крайней мере сейчас.

- Ладно, - Шулейман поднял ладонь. – Отвечаю по существу. Я как раз и стремлюсь к тому, чтобы Терри не вырос избалованным гавнюком, а продолжал развитие как человек со многими хорошими качествами.

Том кивнул, выражая то, что услышал ответ, и благодарность за понимание.

- Кстати, - щёлкнув пальцами, добавил Оскар. – Насчёт большей агрессивности и склонности к насилию у мужчин ты прав. Мы такие. Спасибо гормональному фону, значительно менее развитой передней островной коре – зоне мозга, отвечающей за эмпатию, и разнице в гендерной социализации. Хотя последнюю, пожалуй, правильнее поставить на первое место.

В своё обычное время Том пошёл к доктору Фрей, занял кресло перед столом, положив руки на колени.

- Доктор Фрей, вы сохранили моего зайца? – несмело спросил Том.

Психотерапевтка открыла запирающийся на ключ маленький шкафчик и посадила на стол перед Томом его игрушку. Том улыбнулся, забрал зайца и, усадив его себе на бёдра, обнял обеими руками, прижав к животу.

- Том, осмелюсь предположить, что ты примирился со своим детством? – произнесла мадам Фрей.

- Да, - кивнул Том. – Я изменил своё мнение. Доктор Фрей, я хочу попросить у вас прощения. Я прошу у вас прощения за то, что снова не приходил. Вы тянете меня, а я торможу процесс. Я постараюсь больше так не делать. Только с Оскаром буду уезжать иногда. Но я, может, буду приходить к вам, но проводить с вами меньше времени, например, два часа, уезжать, а к ночи или следующим утром возвращаться, чтобы не пропускать сеанс. Я заинтересован в лечении.

- Том, я принимаю твои извинения, - мадам Фрей также склонила голову в кивке. – Я на тебя не в обиде. В этот раз ты предупредил меня о том, что тебе нужен перерыв, и я использовала освободившееся время с пользой.

- Доктор Фрей, - Том вместе с креслом придвинулся ближе, - мы можем обсудить истории, которые я прочёл, и фильмы, которые посмотрел? Мне очень надо.

- Конечно, Том. Ты вправе выбрать тему для обсуждения.

- Спасибо. Но сначала я хочу вас попросить. Доктор Фрей, я не знаю, было ли на самом деле то, что я вспомнил в прошлый раз. У меня нет ни доказательств, ни опровержений, и память моя об этом не такая, чтобы я мог ей доверять и быть уверен. Я только знаю, что сексуального насилия не было, на прошлом сеансе я неправильно истолковал свои воспоминания. Я понял, что ошибся. А о насилии я решил, что буду думать, что его не было. Я могу себе это позволить. Доктор Фрей, я прошу вас больше не поднимать эту тему, - Том покачал головой, держась серьёзно и взвешенно, как и ранее с Оскаром. – Правильно или нет, но это моё право. Я не хочу больше это обсуждать. Я хочу оставить своё детство таким, какое оно есть. Если что-то изменится, я сам вам скажу и попрошу помощи.

Глава 11

- Оскар, давай поедем покатаемся? – предложил Том в тот же день.

- Я так понимаю, с конкретной целью? – прищурившись, уточнил Шулейман.

О характере просьбы он догадался по тону голоса Тома, взгляду и особому блеску глаз, языку мимики и тела. От вопроса Том смутился, отвёл взгляд и совсем невинно заломил руки, которые и до того сцепил и крутил внизу живота, но предположение не опроверг.

- Окей, пойдём, - сказал Оскар и подбросил в руке извлечённые из кармана ключи от машины.

- Оскар, - вскинув к нему взгляд, Том затормозил в паре шагов от порога. – Мне нужно в ванную.

- Какая интрига, чем же мы будем заниматься? – иронично отозвался Шулейман.

Том стукнул его ладонью по плечу, выражая несерьёзное возмущение. Оскар усмехнулся, поведя подбородком, и кивнул в сторону ванной:

- Иди, раз надо.

Том скрылся в ванной, переступил там с ноги на ногу в смятении и задумчивости. И выглянул обратно в спальню:

- Оскар, пожалуйста, подожди меня в коридоре.

- После стольких лет ты вдруг начал меня стесняться? – резонно и риторически поинтересовался в ответ Шулейман.

- Не вдруг, а всегда. Оскар, мне все очень неловко, когда ты рядом, когда я провожу эти процедуры.

Оскар закатил глаза, цокнув языком, но просьбу выполнил и вышел за дверь. Том закрыл дверь ванной. Ничего необходимого для чистки в клинике он не имел, но здесь был душ, с которого можно скрутить лейку, и Том уже знал, что его можно использовать для подготовки.

Том выдохнул, настраиваясь, и снял штаны. Встал в душевую кабину и открутил насадку от шланга. Только одно он не продумал – у шланга расширенный металлический конец, и как провести с ним подготовку, Том слабо представлял. Конечно, можно, но едва ли это будет приятно. Том покрутил шланг в руках, разглядывая, примеряясь. И включил воду. Сам же захотел отдаться Оскару по всем правилам, чистым.

Ничего толкового не получилось. Попытки засунуть в себя конец шланга причиняли боль, и Том благоразумно решил не терпеть, чтобы потом не ходить с дискомфортом под копчиком. Ему-то удовольствия хотелось, и пусть дискомфорт там не затмит остальные ощущения, не стоит себя пытать. Том выключил воду и повесил шланг на держатель, обернул бёдра полотенцем и вернулся в комнату. Стыдно. Не давая себя времени на раздумья, чтобы не передумать, Том снял трубку телефона и набрал номер.

- Принесите мне клизму. Только не ту, которая на штативе, как капельнице, а такую как груша. Да, спринцовку.

Медсестра, которая приняла звонок, удивилась пожеланию особого пациента, но послушно с трудом разыскала заказанную вещь и принесла в палату. Прошла она мимо ожидающего в коридоре Шулеймана, и тот тоже удивился и заинтересовался, зашёл следом. В этот момент медсестра передала спринцовку объёмом четыреста миллилитров. Увидев Оскара, Том подскочил на ноги:

- Оскар!

Вспыхнул смущением, впился пальцами в резиновые бока спринцовки.

- Ступайте, мадам, - Шулейман вальяжно отослал медсестру и сосредоточил внимание на Томе. – Давай помогу, - предложил он с лёгкой усмешкой.

- Что? – Том непонятливо нахмурился.

- Говорю – давай помогу, - Оскар подошёл ближе и протянул руку. – Заливаться комфортнее всего на боку, а справляться самому в таком положении неудобно.

Том дважды хлопнул ресницами, широко раскрывая глаза, и, осознав смысл предложения, мотнул головой:

- Нет! Ни за что на свете! Оскар, ты что?!

Том смотрел на него почти испуганно, как на человека, предложившего что-то за гранью самой натянутой нормальности и понимания.

- В чём проблема? – Шулейман снова усмехнулся.

- Нет, нет, нет, - Том категорично покачал головой, не дав ему продолжить, и потеснил к двери. – Иди. Оскар, пожалуйста, выйди. Я буду недолго.

Шулейман позволил вытолкать себя за дверь, посмеиваясь над стыдливой нервозностью Тома, и Том занялся делом. Совсем быстро он не управился, но через тридцать пять минут вышел к Оскару, по-прежнему смущённый – уже тем, что делал и что Оскар это прекрасно знает. Традиционно Том остался в той же удобно-домашней одежде, в которой ходил в клинике, и тапки не сменил на уличную обувь, потому что есть что-то прикольное в выходе на улицу в том же виде, и они собирались не гулять, нет нужды обувать более подходящую для улицы обувь и думать о том, прилично ли выглядит.

О наличии смазки Оскар не позаботился заранее и заехал за ней по пути.

- Подожди меня в машине, - сказал Шулейман и вышел из автомобиля, захлопнув за собой дверцу.

Том проводил его взглядом через окно. Посидел немного, смирно положив руки на колени, и ему в голову пришла гениальная, очень завлёкшая идея. Том покинул салон и, оглянувшись на дверь магазина, в котором также располагалась и аптека, поспешил вниз по оживлённой улице. Выйдя из аптеки, Шулейман направился к автомобилю и остановился на середине тротуара, поскольку салон машины почему-то был пуст, что прекрасно просматривалось через боковые окна. Ситуация, однако, и ничего плохого не случилось, и абсолютно непонятно, что произошло.

«Что за хрень?» - подумал Оскар и огляделся.

Из-за ближайшего поворота выглянул Том и, увидев, что Оскар его заметил, тут же снова скрылся за углом. Шулейман пошёл в ту сторону, даже не пытаясь понять, что Том удумал за те минуты, пока он был в аптеке. Том обнаружился за углом, подобрался едва не по стойке смирно, как только Оскар встал перед ним, подбородок вскинул.

- Ты почему ушёл? – задал Шулейман более чем резонный вопрос.

- Захотелось, - Том пожал плечами, похоже, сдерживаясь, чтобы не улыбнуться.

Ладно, это не та ситуация, в которой обязательно нужно разбираться на месте.

- Пойдём в машину, - сказал Оскар, сделав приглашающий жест рукой.

И хотел развернуться в обратном направлении, но Том сделал шаг назад:

- Не пойду.

Шулейман вопросительно выгнул бровь:

- С чего это вдруг? Я отсутствовал пару минут, ты за это время решил от меня сбежать?

Том тонко улыбнулся, убрав руки за спину, и покачал головой.

- Почти. Догони меня.

- Что?

- Догони меня! – повторно заявил Том, уже не скрывая игриво-весёлой взбудораженности. – Если догонишь, я пойду в машину.

Изначально Тому захотелось просто выйти из машины и спрятаться, посмотреть на реакцию Оскара. Идея поиграть в догонялки пришла только что, и он не захотел отказываться от спонтанного желания и причин для того не видел. Причину остановиться никогда не найдёшь, если не думаешь, а Том следовал порыву.

- Какие, однако, у тебя странные представления о предварительных играх, - многозначительно произнёс Шулейман. – Это самая странная сексуальная игра, с которой я когда-либо сталкивался.

- Это не сексуальная игра. Я хочу поиграть. Догони меня.

Том развернулся и пошёл прочь, с периодичностью в две секунды оглядываясь и сверкая глазами через плечо. Шулейман посмотрел по сторонам и пошёл за ним. Том ускорил шаг, продолжая часто, провоцируя, оборачиваться, и побежал. Можно было плюнуть и не вестись, никуда бы Том не делся, сам вернулся, но Оскар побежал следом. Тут уже и рефлекс сработал – догнать. Прохожие смотрели на них, оборачивались, останавливались. Потому что одного из них знали все, и категорически странно видеть, как Оскар Шулейман бегает по улице, как какой-то обычный человек. Как мальчишка. На прохожих и зевак Шулейман не обращал внимания, а Том их не замечал, всецело поглощённый азартом активной игры.

Оскар почти нагнал Тома, но тот улизнул в сторону, припустил быстрее, перепрыгнул через люк, чудом не растеряв тапки и не запнувшись.

- Гадёныш! – Шулейману тоже пришлось ускориться.

Со второй попытки, рывком вперёд Оскар Тома догнал, схватил. Тома бросило к стене инерцией толчка, которым получился захват из-за скорости движения, развернуло сжавшейся на предплечье рукой, сломавшей траекторию бега вперёд. Внезапно оказавшись лицом к Оскару, пойманным, Том возбуждённо и радостно взвизгнул, юркнул вбок, стремясь вырваться и не сдаваться так быстро. Шулейман его манёвр обломал, снова схватил, перехватил рукой поперёк живота, тем самым прижав спиной к себе, чтобы наверняка. Подёргавшись немного, Том затих, дышал шумно, часто и ртом, Оскар над его ухом также. Пусть Том совсем не для того затеял догонялки, но что-то было и в этой недолгой игре, и в этом, настоящем, моменте. Азарт всегда возбуждает, а любое возбуждение имеет схожую природу с возбуждением сексуальным. Чувствовали это оба. Потому Том больше и не пытался вывернуться, стоял тихо, чуть согнувшись вперёд, а Оскар молчал и не спешил отпускать.

- Пойдём, - Шулейман разжал захват, за руку сдёрнул Тома с места и повёл обратно.

Правая рука его оставалась в гипсе, но фиксацию уже сняли. Удивительным образом сломанный локтевой сустав у Оскара восстанавливался быстрее лучевой кости, хотя должно быть наоборот, он уже мог аккуратно сгибать и разгибать руку.

В машину Том сел без возражений, закусил губы, пока Оскар обходил автомобиль, чтобы занять водительское кресло.

- Ещё покатаемся? – спросил Шулейман, остановив машину в безлюдном укромном месте.

Не стал спрашивать прямо, согласен ли Том заняться сексом здесь, поскольку Том не любил, когда всё прямо, и действительно что-то приятно будоражащее есть в якобы сохранении интриги, делании приличного вида, будто они не знают, что будет дальше. Том чуть улыбнулся и качнул головой:

- Нет, здесь нормально.

Поддерживая ту же игру, Том огляделся по сторонам, изучая взором незнакомую местность. В этой точке города он прежде не бывал – или не запомнил, потому что не обратил внимания на какие-то опознавательные особенности.

Заглушив двигатель – тишина в салоне – Шулейман опустил спинку кресла на две позиции и призывно похлопал себя по бёдрам:

- Иди сюда.

Том вновь тонко улыбнулся, неловко, зацепившись ногой за коробку передач, перебрался к Оскару. Посмеялся с того, что едва не влетел лбом в дверцу. Шулейман помог ему устроиться, провёл ладонью по щеке, запустил кончики пальцев в волосы, стирая зажимающее чувство неловкости. Том перестал смеяться, через пару секунд и улыбаться перестал, смотрел Оскару в глаза, сидя на нём верхом. Шулейман провёл ладонью дальше, положив её Тому на затылок, и наклонил его к себе, потянувшись навстречу.

Губы встретились. Быстро поцелуи стали оголтело ненасытными, обрывчатыми. Осторожно подняв правую руку, Шулейман запустил её пальцы Тому в волосы, а левую положил ему на бедро, ухватисто сжав тело под мягкой тканью, и ближе его подтянул, ладнее на себе усаживая. Прервался, откинувшись на спинку сиденье, глазами потемневшими прямо в глаза, провёл ладонью вверх по бедру Тома, зацепив большим пальцем по внутренней стороне аккурат под промежностью, и выше, на пояс спортивных штанов, под край футболки. Повёл по голой коже до ключиц и в обратном направлении, дразня, лишь подушечками пальцев, поймав тактильными рецепторами прохватившую Тома лёгкую дрожь. Том сидел ровно, опустив руки, смотрел из-под полуопущенных ресниц, не чувствуя почти, что там, внизу, ткань уже натянулась. Потому что ощущал желание не в паху, а везде – и прежде всего в голове. Чётко расставленными приоритетами желания: «Хочу сейчас, с этим человеком, слиться с ним».

И снова Оскар Тома поцеловал, за секунду до царапнув взгляд изгибом ухмылки. Недолго прожила осознанность Тома. Сбитыми вдохами он хватал рваные порции воздуха, пока Оскар целовал да вылизывал его шею, бросая в новые накаты вибрирующей дрожи. Том сам прижимался пахом, где горело, к Оскару, и отстранялся, и обратно прижимался, танцуя простейший танец. Шулейман его движения поддерживал и поощрял, и за задницу взял, впившись пальцами в ягодицу, и прикусил тонкую кожу над ключицей. Носом провёл по боковой линии шеи к впадинке за ухом, втягивая воздух, обманчиво нежно и невинно коснулся губами, раздражая нежную кожу колючей щетиной.

Шулейман положил руку Тому между ног, обжимая через ткань. Том всхлипнул, зажмурился, хотел свести ноги, но поза не позволила, и он расставил колени шире, расслабляясь, позволяя то, что его смущало.

- Оскар, - Том схватился за пряжку его ремня. – Твой ремень мне мешает, пряжка упирается, - в самое чувствительное место упирается, где это особенно неприятно.

- Полностью согласен, что его пора снять, - отозвался Шулейман с широкой ухмылкой и незамедлительно взялся за ремень.

Расстегнул ремень, пуговицу и молнию, приподнялся, чтобы приспустить джинсы, придерживая Тома за бедро. Том отклонился немного назад, упёршись рукой в плечо Оскара, выдохнул:

- Хочу сзади. В смысле на заднем сиденье, - Том качнул головой в указанную сторону.

Оскар пропустил его вперёд, и Том улёгся на спину, поставил одну согнутую в колене ногу на пол, а вторую на сиденье, взирая на Оскара поплывшим, блестящим ожидающим взглядом. Шулейман тоже перебрался назад, окинул Тома взглядом:

- Ты худо-бедно можешь удобно лечь, а мне как устроиться?

Неосторожно выпрямившись, даже не полностью, Оскар ударился головой об потолок и выругался, что служило красочной иллюстрацией его слов. Спорткары отличаются низким корпусом, и пусть эксклюзивная красотка Шулеймана имела расширенные габариты в сравнении со стандартными моделями, размеры её салона и близко не подходили для комфортных сексуальных утех на заднем сиденье двух взрослых высоких мужчин. Ноги не вытянуть, не разогнуться.

- Поворачивайся, - Оскар подтолкнул Тома. – Нужно прикупить минивэн для таких случаев, - усмехнулся он в спину Тому, выполняющему необходимое указание.

Том встал на четвереньки, прогнувшись в пояснице.

- Стой, - остановил его Шулейман от любых движений, и Том послушно замер.

Не оглядывался, что будоражило, потому что не знал, что Оскар будет делать дальше, не видел. Шулейман положил ладонь ему на поясницу, поглаживающими движениями сдвигая его майку чуть выше. Подцепил пальцами резинки штанов и трусов и одним плавным движением спустил их до колен Тома. Том приподнял одно колено, затем второе, помогая избавить себя от одежды.

Бросив одежду на пол, Шулейман вытянулся вперёд, торсом накрыв спину Тома и перехватив его поперёк живота ниже пупка, прижался губами к шее под линией роста волос. Том с выдохом прогнулся глубже, выпятил зад, показывая, что не нужно ждать, можно начинать последнюю подготовку. Оскар приглушённо, бархатно усмехнулся и поцеловал его в ухо:

- Хочешь?

Том кивнул, вопреки нетерпению оставаясь неподвижным. Шулейман отстранился, беглым, но цепким взглядом оценив его с тылу, и звонко шлёпнул снизу по правой ягодице. Том прикусил губу, шлепок не причинил боли и не обидел, но этот звук хлёстко взрезал воздух запретным, на грани насилия, подчинения и власти. Щёлкнула крышка флакончика. Оскар выдавил гель на пальцы, тремя провёл от копчика Тома вниз, обвёл по кругу сфинктер и отнял руку. Том свёл брови, недовольный промедлением, хотел оглянуться, но что-то останавливало. Хоть Шулейман не видел его лица, но всё прекрасно понимал и ухмыльнулся себе под нос. Оттянул ягодицу Тома в сторону и без предупреждения полностью загнал указательный палец. Том ахнул, невольно подался вперёд и тут же назад, прогнулся, запрокинул голову. Не успел он прочувствовать это первое проникновение, как Оскар вынул палец, наклонился и поцеловал в поясницу, отвлекая и провоцируя поглаживаниями по самому верху внутренней стороны бёдер, пачкая кожу смазкой. Том путался в желаниях: в желании обойтись без долгой изощрённой прелюдии и нежелании торопить Оскара, желании позволить ему сделать всё так, как он хочет, что всегда гарантированно приятно.

Шулейман снова ввёл в него палец и сразу надавил на простату. Том заскулил сквозь зубы, натянулся. Но снова Оскар слишком быстро оборвал и ласку, и проникновение. Тома начинало потряхивать. Жар от гениталий распространился до копчика. Там, от входа и в глубину, зудело потребностью большего. Хотя бы пальцами для начала. Хоть бы Оскар больше не останавливался. Оскар же продолжал свою игру, прижал к указательному пальцу средний, и два вошли относительно легко в расслабленное, жаждущее тело. Даже три не вызвали сопротивления мышц.

Почувствовав в себе три пальца, Том круто прогнулся, максимально поднявшись на вытянутых руках. Сладко зажмурился – и тотчас пустота пришла на смену давлению изнутри. Том издал разочарованный звук и подался назад, прося о продолжении. Шулейман положил ладонь ему на поясницу, он ничего не говорил, но это повелительное касание заставило замереть и послушно ждать. Оскар, прижимая ладонь к коже, протянул ладонь по изогнутой спине Тома, по позвоночнику до острых позвонков в основании шеи. И, отвлёкши этим движением, вновь вставил в него три пальца, почувствовав на них волнообразное сокращение мышц. И сразу вынул. Том коротко и высоко простонал.

Шулейман запустил пальцы Тому в волосы на затылке, сжал, потянул, оттягивая его голову назад. Приблизился и спросил низким голосом:

- Хочешь, чтобы я тебя трахнул?

Нутром чувствовал, что сейчас Тому зайдут такие вещи.

- Хочу… - протянул Том, подтверждая правильность его интуитивного предположения.

- Хочешь член в свою дырку? – Оскар отпустил его волосы и по кругу оглаживал влажный, растянутый сфинктер.

Разум тонул в вязкой, пылающей темноте.

- Хочу…

Том едва не захныкал, когда Оскар снова больно потянул его за волосы. Пальцами правой руки он продолжил дразнить у входа.

- Как сучка хочешь?..

- Да!

Том не замечал, что на кожаной обивке его прозрачные капли. Его пробирало дрожью, гнуло, одновременно хотелось опуститься, уткнувшись лицом в сиденье, и подняться выше, опёршись руками о стекло. В заключении Шулейман отвесил ему ещё один хлёсткий, жгучий шлепок, и Тома окончательно вынесло.

- Ещё, пожалуйста, ещё… - лихорадочно шептал Том, когда Оскар возобновил растяжку, и бездумно насаживался на его пальцы, которые тот раз от раза отнимал, доводя до исступления, до готовности плакать и умолять.

Тома многое смущало, многое выбивало из равновесия, он много думал в неподходящие моменты. Но иногда его – привычного – будто бы отключало, спадали все барьеры, это прослеживалось по глазам, затянутым тёмной, пьяной пеленой, и, как Оскар заметил, чем сильнее в такие моменты он Тома стегал по нервам, тем глубже он уходил в бесконтрольное состояние, сильнее распалялся и тем сильнее было его удовольствие. Потому хотя бы один из них должен сохранить разум и контролировать ситуацию, чтобы потом не пришлось обращаться к доктору за помощью. Что непросто, когда у самого стоит до боли в животной жажде.

Шулейман смазал себя и наконец-то упёрся в Тома головкой. Подался бёдрами вперёд, погружаясь в горячий обхват. Том вскрикнул от долгожданного наслаждения, вскинул руку, упёршись ладонью в оконное стекло. Оскар продолжил пытать. Трахал нещадно – и резко вынимал член, оставляя Тома с ощущением зияющей, ноющей пустоты. Наклонился и подул на приоткрытый анус, доведя Тома до пронзительного крика холодком на воспалённой коже. И загонял обратно, глубоко, до упора и без оглядки на то, что начинать следует с малых амплитуд, раскачивать постепенно. Несколько раз, выходя, Оскар шлёпал Тома по заднице и тут же врывался снова.

- Не останавливайся… Оскар, не останавливайся… - просил Том, он даже подмахивал, так крыло.

Внутренности скручивало и плавило, от промежности во все стороны тёк огонь. Шулейман грубо пихнул его голову вниз, затыкая, придавил за затылок. Безошибочно угадал, что и это Тому понравится. Так понравилось, что судорогой скрутило, и это ещё не оргазм. Оскар вбивался в него быстро и мощно, врезался бёдрами, шлёпая кожей по коже. Том громким шёпотом выдавал короткие неразборчивые фразы, в которых считывалось невыносимо-пошлое: «Ещё», «Еби меня» и далее в этом духе. А когда на него обрушился оргазм, Том орал в голос. Более того – он кричал: «Не останавливайся!» и, пока Оскар, сдурев от его поведения, догонялся, кончил во второй раз. И совсем обессилил, разом размякнув, на какие-то выпавшие из восприятия секунды забыл, как дышать.

Как Оскар кончил, Том совершенно пропустил, что это случилось, понял лишь тогда, когда перевернулся и ощутил, что внутри более мокро, чем должно быть от одной смазки. Сел, прилепившись голым задом к сиденью, чувствовал себя как оглушённый, но это быстро проходило, сменяясь разнеженным удовольствием от полной, до дна, разрядки.

- Интересный ты, - Шулейман курил, через прищур глядя на Тома. – Говорил, что жизнь твоя кончена, начитался и насмотрелся шокирующих историй, в которых практически во всех фигурирует сексуальное насилие, и захотел заняться сексом.

- Считаешь, что это странно? – Том взглянул на него, не защищаясь.

- Считаю, что мне с тобой никогда не будет скучно. Мне повезло.

Оскар улыбнулся, затянулся и, вновь сощурившись на Тома, выдохнул дым и добавил:

- Ты ведь не думаешь, что я когда-нибудь на самом деле тебе отпущу?

- Ты ведь не думаешь, что я вправду могу от тебя уйти? – Том вернул ему другой вопрос.

- Не думаю. Я же лучшее, что могло случиться в твоей жизни, - Шулейман с ухмылкой припечатал недавно сказанные Томом слова.

- Это правда, - неожиданно серьёзно сказал Том. – Не так трагично, как я сказал в тот раз, но по факту это правда. Ты лучшее, что могло случиться со мной в жизни, и лучше уже не будет. Мне очень повезло. Я часто забываю об этом и, наверное, ещё не раз забуду, не раз меня куда-то понесёт. Но я такой человек, вряд ли я кардинально изменюсь. Ты такой, какой ты есть, и твои особенности я люблю. А я такой, и мои особенности причиняют неудобства нам обоим.

Том невесело, но и не горько улыбнулся уголком рта. Наверное, если принять, что ты такой, какой ты есть, не из-за болезни, травм и прочего патологического, подлежащего коррекции, а потому что это твоя личность, будет проще жить. Уже – на этом ещё не оконченном пути длиной в три месяца – было проще.

- Я твои особенности тоже люблю, - возразил в ответ Шулейман. – Не все, конечно, но всё в человеке и невозможно любить. А если захочешь снова сбежать от меня – придётся мне снова тебя ловить и обратно возвращать. Или дать тебе время побегать на воле и подумать? – он усмехнулся и по-дружески, с подколкой пихнул Тома кулаком в плечо.

Том чуть улыбнулся и обнял колени.

- Я очень надеюсь, что больше не убегу и не захочу. Мне надоело начинать с начала, терять время. Вправду надоело, - говорил Том, подняв взгляд к Оскару. – Особенно терять время. Мне скоро двадцать девять, это много, и я не хочу, чтобы мне было тридцать три, когда я наконец-то смогу наслаждаться отношениями и жить нормально. Нормально в смысле – не в этом вечном цикле «хорошо-плохо-разрыв», без перерывов, мне грустно от того, сколько времени мы уже потеряли, сколько лично я потерял, я бы хотел быть юным влюблённым, свежим в своих впечатлениях и отношениях, но я уже не юный. Я не хочу, чтобы мне было тридцать пять, когда у нас наконец-то всё сложится. Я хочу хотя бы сейчас. Я не тороплюсь, и я сейчас не по поводу старости сокрушаюсь, до неё мне ещё далеко. Просто так, как было раньше, я больше не хочу, и есть шанс, что у меня наконец-то получится, мне вправду помогает психотерапия.

- Согласно не оторванному от реальности стереотипу, женщины любят поговорить после секса, но я никогда не встречал женщину, которая бы после секса заводила такие разговоры, - усмехнувшись, Шулейман выбросил окурок в окно и глянул на Тома без осуждения, со смешливыми искрами в зелени прищуренных глаз.

- Лучше бы я сразу заснул? – с коротким смешком спросил Том.

- Сложный выбор, даже не знаю, что тебе ответить. Обидно, знаешь ли, когда ты сразу отворачиваешься и внаглую засыпаешь, особенно если я кончить не успел.

- Твои проблемы, - влёт раззадорившись игривостью, Том показал ему язык. – Я своё получаю.

- Так, значит?! – Шулейман схватил Тома, завалив себе на колени, щекотно пробежался пальцами по рёбрам и растёр голову, взъерошив волосы. – Будем практиковать контроль оргазма. Для тебя.

- Как это понимать? – Том непонятливо нахмурился.

- Узнаешь, - туманно пообещал Оскар. - Чтоб впредь неповадно было наглеть.

И запустил пальцы Тому в волосы, сжал, потянул, не резко, причиняя боль лишь натяжением у корней. Том откинул голову вслед за его движением, сглотнул, вдруг растеряв ребячливую непринуждённость. Кадык дёрнулся под натянутой кожей. Тело охватило истомное, ждущее напряжение.

- Оскар, не надо так делать, - Том разжал его пальцы. – Меня это… отвлекает.

- Я заметил, как тебя ведёт.

Том глянул на Оскара, но промолчал по этой неловко-непонятной теме. Сказал то, что хотел сказать, но не успел, потому что они отвлеклись:

- Оскар, я не всё сказал.

- Продолжай, - разрешил Шулейман и уложил Тома спиной себе на грудь.

- Мне так неудобно.

Том вывернулся, развернулся, чтобы быть к Оскару лицом, и отсел, вытянув ногу на сиденье.

- Я хочу сказать, что не отказываюсь от своих слов, что хочу быть с тобой. Я не хочу уйти от тебя, когда закончу лечение, такого варианта для себя я уже не вижу, мне этого не надо. Разве мне будет лучше без тебя? Нет, точно нет. Мне может быть более нормально, спокойно, в смысле что мы подогреваем проблемные места друг друга, но не лучше. Я всю жизнь мечтал быть «как все», стремился к нормальности, но в данном случае я лучше от неё откажусь. Я могу без тебя, как ты и ты без меня можешь, никто из нас не умрёт без второго, и это, наверное, более здоровый вариант, чем помешательство. Но я хочу быть с тобой. Потому что с тобой мне лучше, чем без тебя. Можно сказать, что я уже принял решение. Получается, мы продолжим быть вместе. Но… - Том опустил глаза заломил сцепленные руки. – Но я не знаю, как это будет, - он поднял к Оскару растерянный, неопределённый взгляд. – Я хочу быть с тобой, но у меня нет уверенности, что я смогу жить с тобой и с Терри. Я не хочу жить с вами и однажды понять, что больше не могу, обидеть тебя, разочаровать и причинить боль, потому что ты будешь наслаждаться тем, что всё хорошо, а тут жизнь, которая тебе нравится, рухнет. Я и не смогу сказать и что-то изменить, если пойму, что это не для меня, у меня не получится, я знаю. А если я буду молчать, то в итоге будет плохо нам всем. Поэтому я не знаю, как поступить. Я не хочу отказываться попробовать только потому, что может не получиться. Но я и не хочу самонадеянно ввязаться в то, что могу не выдержать, что может сделать несчастным не только меня, но и тебя. Этот вопрос для меня по-прежнему открыт.

- У меня есть решение, - непринуждённо сказал в ответ Оскар и вытащил из пачки вторую сигарету. – Ты будешь жить не с нами, а в соседней квартире. Будешь приходить в любое время и хоть целые сутки проводить с нами, а потом возвращаться к себе. Так и мы будем вместе – практически жить вместе, и свобода твоя останется при тебе, у тебя будет возможность расслабленно присмотреться, подумать и решить, хочешь ты жить со мной и Терри или остановимся на варианте раздельного проживания.

- Моя квартира далековато, - напомнил Том. – Мне далеко будет ездить к тебе и от тебя.

- Я же сказал – соседняя квартира, - доходчиво повторил Шулейман. – В одном со мной доме.

- Но у меня нет… - Том не закончил мысль, потому что наконец-то понял, о чём говорит Оскар. Распахнул глаза. – Оскар, не надо покупать мне ещё одну квартиру!

- Та квартира не в счёт, - фыркнув, махнул рукой Шулейман.

- Оскар, не надо! Нельзя покупать недвижимость, как какую-нибудь мелочёвку.

- Почему же? Могу себе позволить. В доме осталось всего два этажа, которые принадлежат не мне, пора это исправить, я и так собирался, а теперь есть реальный повод, а то они выбиваются из картины.

- Что? – у Тома даже челюсть слегка отвисла от удивления. – Тебе принадлежит почти всё здание?

- Да, - Шулейман пожал плечами, не видя ничего необычного в своих словах. – Мне нужно много людей рядом, а им нужно жильё. Два этажа подо мной я выкупил ещё перед нашим браком, чтобы поселить там охрану – ты должен помнить, если слушал меня. Потом начал дальше выкупать, не нравится мне, что в одном со мной здании живут какие-то посторонние люди, это мой дом. Половина двадцатого этажа занята Крицем, он предпочитает жить один…

- Ты обеспечил охранника квартирой в пол-этажа? – Том никак не мог выйти из состояния крайнего изумления.

Всё-таки ему никогда не привыкнуть к миру Оскара, не понять его образ мышления, в котором такое – норма.

- Да, я живу в квартире в два этажа, с чего бы мне ему отказывать? – ответил Оскар. – И потом, это справедливо – не Криц ко мне на службу напрашивался, а я его попросил стать главой моей службы безопасности, когда всех своих погнал, и попросил его привести товарищей, в которых он уверен. Дальше – на второй половине двадцатого этажа живут ещё трое охранников, они вместе уживаются. Остальные на девятнадцатом. Свободны сейчас восемнадцатый этаж – как раз его мне надо выкупить, пока я его только расселил и не допускаю продажи/сдачи квартир в аренду – и с десятого по пятый этаж, их я ещё не придумал, кем заселить. Восемнадцатый этаж тебя устроит? – взглянув на Тома, поинтересовался он как ни в чём не бывало. – Устроишь ремонт по своему вкусу, как и хотел, или оставишь так, как есть. Конечно, удобнее было бы поселить тебя прямо подо мной, но не думаю, что Криц согласится поменяться, а он меня ни хрена не слушается в том, что не касается его прямых обязанностей.

- Да, меня устроит, - заторможенно кивнул Том, хлопая ресницами.

- На тебя запишем квартиру, когда куплю? – продолжил Шулейман бомбардировать нежную душевную организацию простого человека Тома. – Ладно, потом решим, - он снова махнул рукой и прикурил.

Том опустил глаза, наконец принявшие нормальные размеры, и потёр рукой лоб, словно этот разговор его не только озадачил, но и вымотал.

- Оскар, ты меня выбил из колеи, меня к таким разговорам подготавливать надо, - с несерьёзным упрёком сказал Том, о том, что его шок не был негативен и опасно глубок, свидетельствовала слабая улыбка. – Подожди, - он нахмурился. – А если я захочу сразу жить с тобой? С вами?

- Не получится, - без промедления отбил Шулейман. – Побудем соседями-любовниками, а там посмотрим, что дальше. Не будем форсировать события.

- Оскар, почему ты решаешь за меня? – Том упёр руки в бока.

- Потому что я знаю, что ты из благих побуждений или же из веры в моменте, что всё будет хорошо, решишь сразу жить с нами, а не факт, что тебе это подойдёт. Вот и дадим тебе время и возможность, так сказать, попробовать жизнь с нами в тестовом режиме, ты же с Терри нормально не жил и не знаешь ни его, ни особенностей жизни с ним, может, он тебе понравится, может, ты придёшь к выводу «фу, ребёнок, не хочу с ним на одной территории быть». На последнее ты тоже имеешь право.

- Правда? – недоверчиво переспросил Том.

- Правда, - кивнул Шулейман. – Ты себя отцом Терри не считаешь, ни на какие родительские права не претендуешь и, если мы будем жить раздельно, имеешь полное право относиться к нему как угодно и никогда о нём не спрашивать. Пока я единственный взрослый в роли родителя Терри, он только моя зона ответственности. Если же мы будем жить вместе, ты будешь обязан вести себя с Терри пристойно, так, чтобы не обижать его, не причинять ему никакого вреда. Это минимум обязательств взрослого перед ребёнком, проживающим с ним в одном доме – дальше по твоему усмотрению.

Том озадачено почесал затылок и, подумав немного, сказал:

- Я не обижу Терри. Моё мнение о нём очень изменилось. Я хочу, чтобы он был счастлив, просто я не уверен, что смогу быть счастлив рядом с ним.

- Поэтому мы и начнём с гостевых отношений, - утвердительно кивнул Оскар, - чтобы ты в любой момент мог уйти без угрызений совести.

Шулейман выбросил второй окурок в окно и обратно поднял стекло, он не застегнул джинсы и не подтянул трусы, ничуть не смущаясь своей наготы. Том тоже сидел в одной футболке, опустил взгляд вниз и, закусив губы, натянул подобранные с пола трусы.

- Оскар, а делать обрезание больно?

- Почём мне знать? – разведя рукой, отозвался Оскар. – Мне было три месяца от роду. А чего спрашиваешь?

- Да так… - Том опустил и отвёл взгляд.

Уловив невысказанную причину интереса Тома, Шулейман твёрдо сказал:

- Нет. Даже не думай об этом.

- Почему? – Том непонимающе посмотрел на него.

- Потому что пожалеешь.

- Почему? Ты сам обрезанный, и ты говорил, что это полезно в плане гигиены.

- Забудь, - Оскар покачал головой.

- Почему? – не унимался Том.

- Ты когда-нибудь зажимал молнией мошонку или член?

- Нет.

- Зажми. Умножь эти ощущения на десять и поймёшь, почему тебе не нужно думать об обрезании.

Том не представил то, о чём говорил Оскар, но всё равно поёрзал и сжал ноги, каждый интуитивно понимает степень чувствительности половых органов и стремится их защитить даже от гипотетической угрозы.

- Но тебе же провели эту операцию, - возразил Том.

- Я был младенцем, - Шулейман повторил ключевой момент. – Если бы от меня в осознанном возрасте захотели отрезать кусок, хрен бы я дался. Если в детстве не обрезали, лучше жить с тем, с чем родился.

- Это так больно? Но ведь есть анестезия?

- Анестезия во время операции, но не после. Поверь мне, тебе это не нужно.

- Почему ты так против? Это же моё тело, мне будет больно.

- Потому что ты пожалеешь, плакать будешь и проклинать тот день, когда тебе в голову пришла эта «светлая мысль», и длиться это счастье будет не два-три дня, а не меньше трёх недель. Давай для разнообразия ты не будешь проверять на практике, а прислушаешься к предупреждению?

Том насупился, скрестил руки на груди. И вскинул голову:

- А Терри?

- Что Терри?

- Ему ты проведёшь эту процедуру? Или, может, уже провёл? – полюбопытствовал Том. – Терри растёт с тобой, а ты еврей, у вас это вроде как принято.

- Открою тебе секрет, но я не стремлюсь посвятить в евреи как можно больше людей. Евреи и иудеи не так размножаются.

- Но ему сделают обрезание? – Том настаивал на ответе.

- Специально отправлять его на операцию я не собираюсь, - наконец ответил Оскар. – Но если Терри сам захочет, то я не буду препятствовать.

Стараниями Пальтиэля Терри теоретически уже познакомился с процедурой обрезания, посмотрел соответствующую литературу и потом выспросил у Оскара, правда ли это есть у него и у дедушки, но пока не выказал ни желания продолжить традицию, ни явной неприязни к данной операции. Думал.

- Почему тогда мне препятствуешь?

- Потому что у Терри это будет осознанное, взвешенное решение, чего не сказать о тебе, - ответил Оскар.

- То есть я глупее пятилетнего ребёнка? – Том свёл брови в кучу.

- Не глупее, но менее осознанный. Терри очень осознанный мальчик, осознаннее многих взрослых и меня тоже. Если он захочет пройти через обрезание, я не позволю ему сделать это назавтра, он должен будет понимать, на что идёт, и быть уверен, что хочет этого.

- То есть, если через полгода я не передумаю, ты не будешь против? – уточнил Том.

- Вообще-то для проведения любого медицинского вмешательства тебе не нужно моё согласие. Но я настоятельно советую тебе забыть об этой идее, без показаний обрезание не нужно взрослому мужчине. А чего, собственно, ты о нём задумался? – поинтересовался Шулейман, прищурив глаза.

- Я давно об этом периодически задумываюсь, - уклончиво ответил Том.

- По какой причине? Колись.

Том беззвучно вздохнул и признался:

- Так лучше выглядит, - он взглядом указал на пах Оскара.

- И? – Шулейман подтолкнул его развить мысль.

- Всё, - Том чуть пожал плечами. – Так привлекательнее. Мне не нравится, как выглядит… как выглядят мои гениталии, и я подумал, может, обрезание поможет. Мне же нравится, как выглядит у тебя.

- Чего мелочиться? Отрежь сразу всё, чтоб ничего тебя не смущало, - хмыкнул Оскар. – А если без шуток, объясни, что тебя смущает?

Том неопределённо дёрнул плечом и спрятал под себя руки.

- Мой член тебе нравится, как ты сказал, - не дождавшись внятного ответа, через паузу продолжил Шулейман, - следовательно, тебя не в целом вид мужских гениталий отталкивает. Так в чём дело? В размере?

- Нет, размер меня не смущает, он у меня средний, - сказал Том и посмотрел на Оскара в поисках подтверждения. – Да?

- Да. Окей, не размер, что остаётся? У меня как-то и вариантов нет. – Оскар выдержал паузу, выжидательно глядя на Тома. – Ты ж знаешь, что я от тебя не отстану. Выкладывай, а то вбросил тему и молчишь.

Том вздохнул, прикрыв глаза, и всё-таки попытался ответить на вопрос:

- Раньше меня смущал размер, я невольно и осознанно сравнивал себя с тобой, и, очевидно, сравнение было не в мою пользу. Теперь меня смущает не это, а… - Том развёл руками в неспособности изъясниться конкретно, понятнее, - всё. Я не знаю, что сказать. Мне просто не нравится, как это выглядит. В возбуждении ещё нормально, я привык и не стесняюсь, но без, - он покривил губы и покачал головой. – Когда я иду в туалет, я не обращаю ни на что внимания, у меня нет такого, что мне неприятно прикасаться и опускать взгляд, но если я голый с другим человеком, то мне хочется прикрыться, меня этот вид стесняет. Вообще, я считаю, что половые органы в невозбуждённом состоянии некрасивы, но, когда смотрю на тебя, я так не думаю, поэтому я и задумался об обрезании.

- Ты высказал верную мысль, - Шулейман поставил локоть на спинку переднего сиденья и подпёр кулаком висок. – Половые органы, что мужские, что женские, некрасивы и быть красивыми не должны. Они должны быть функциональны. Член без проблем выводит мочу? Встаёт? Эякулирует? Яички производят сперму? Значит, всё в норме.

- Я понимаю, о чём ты говоришь, но я не могу думать так же.

- Тебе стоит поговорить об этом с нашей любимой мадам, - насмешливо, но оттого не менее значительно заметил Оскар.

- Я пробовал один раз, но та беседа ничего не дала. Наверное, бесполезно перескакивать с темы на тему, - Том в нехватке уверенности почесал висок. – Нужно погрузиться в тему и работать только над ней, чтобы был результат. Пока у меня в приоритете другие проблемы, нужно закончить с подвалом и всей этой темой с моей повторяющейся травматизацией. Но, наверное, я попрошу доктора Фрей проработать со мной это моё неприятие себя ниже пояса вне секса. Ты прав, глупо же ложиться под нож из-за того, что в голове.

Том помолчал, закусил губы в смущении тем, что ещё не сказал, и, взглянув на Оскара исподлобья украдкой, добавил:

- Я хочу поработать с доктором Фрей как с сексологом, она это тоже умеет, она говорила. Можем сделать это вместе на парной терапии.

- Стесняюсь спросить, по какому поводу тебе нужна сексологическая помощь? – осведомился Шулейман.

- По поводу моих сексуальных наклонностей. Вся наша жизнь ненормальна, сексуальная не исключение, - ответил Том, не осознавая, как звучат его слова.

- Ну спасибо, - Оскар от души фыркнул и усмехнулся. – Я всю жизнь жил с мыслью, что обо мне можно только мечтать, и тут появляешься ты и заявляешь, что секс со мной – патология.

- Оскар, не высмеивай меня, - Том обиженно свёл и изломил брови. – Я вообще не то хотел сказать.

- Ладно, - тот поднял ладонь, - а то ещё спугну. Когда ты по собственной инициативе откровенничаешь и желание лечиться изъявляешь, это надо поддерживать. Окей, пойду я с тобой на сексологические консультации, это должно быть занимательно. Теперь поясни, что же ты хотел сказать, если я тебя неправильно понял.

Том совсем смутился, отвёл взгляд, но ответил:

- У меня много вопросов к тому, что происходит между нами. В первую очередь меня волнует один вопрос. – Том для смелости сделал глубокий вдох и заставил себя посмотреть на Оскара. – Не знаю, что ты повредил во мне в Париже, но с тех пор мне нравится то, что мне вообще не должно нравится. Это вступает в противоречие с моим опытом, моими взглядами. Меня это не постоянно, но беспокоит, и я хочу понять, почему так происходит.

- Я так понимаю, тебя беспокоит, что ты от жести кайфуешь?

- Оскар, давай не будем обсуждать это сейчас? – попросил Том, сверкая смятённым взглядом. – Мне нужно сначала поговорить с доктором Фрей. Когда я сам пытаюсь разобраться в себе, получается не то, доктор Фрей поможет мне правильно разложить мысли, и тогда мы поговорим.

- Ох, чувствую, весело мне будет на парных сеансах, - сказал Шулейман, тоже начав одеваться. – Травмы детства, психические расстройства и секс-патологии. Что это? Это счастливые отношения.

Том посмеялся, расслабившись и просветлев, потому что Оскар его поддержал – в своей манере, не без колких комментариев, но самое главное, что они друг друга поняли и идут в одну сторону.

По дороге обратно в клинику Шулеймана настиг звонок от папы, он ткнул в иконку принятия вызова на лежащем на приборной панели телефоне:

- Папа, ты на громкой связи, - предупредил Оскар. – Слушаю.

- Оскар, нам надо серьёзно поговорить.

- Что случилось?

- Это не телефонный разговор, - голос Пальтиэля звучал серьёзно и упадочно.

- Я не могу приехать прямо сейчас, - Оскар бросил взгляд на часы, прикидывая время в пути до клиники и обратно в центр города.

Даже если не задерживаться с Томом в палате, а сразу выехать, получится плюс-минус час.

- Я тебя не тороплю, - сказал Пальтиэль. – Поговорим, когда приедешь.

- Может, всё-таки скажешь, что случилось?

- Терри в порядке, - прояснил Пальтиэль самое главное. – Но мне очень нужно с тобой поговорить.

Завершив короткий, посеявший смуту разговор с отцом, Оскар глянул на Тома:

- Мой папа паникёр и вампир, у меня сердце здоровое, так он хочет меня довести, чтобы я продолжил семейную традицию.

- Ты можешь высадить меня и ехать домой, если надо, - предложил Том, - я сам доберусь до клиники.

- Ага, чтобы с тобой очередная беда приключилась и у тебя появилась новая тема для психотерапии? – категорично отбил Шулейман. – Нет уж, со мной ты уехал, со мной и приедешь обратно.

Оставив Тома в клинике, Оскар поехал домой. Папа не встретил у порога, что странно и усилило тяжесть на сердце – предчувствие? Нехорошо, когда при полном доме тебя встречает тишина. Положив ключи от квартиры и машины, Оскар пошёл по квартире, заглядывая в комнаты в поисках папы. Нашёлся он в одной из гостиных, сидел на диване с бокалом коньяка в руке. Хоть Пальтиэль обзавёлся новым сердцем, вредные привычки ему по-прежнему были противопоказаны, и он спасался так, как поступал много лет жизни в нездоровье – не пил, но крутил бокал в руках и вдыхал успокоительный запах некогда любимого напитка. Зря он столько лет пинал сына за пристрастие к спиртному, сам не без греха, у самого, пока мог пить, редкий вечер проходил без коньяка. Потому что работа нервная. После коньяка сон крепче. Имеет право. Просто Оскар пошёл дальше и в своё время сделал алкоголь образом жизни.

Лицо отца выдавало глубокую погружённость в себя, и полумрак сгущал напряжённую и гнетущую атмосферу. Оскар сел напротив родителя:

- Папа, что случилось? – спросил серьёзно, вглядывался в папу, пытаясь понять.

Если не с Терри беда, то остаётся один вариант. С ним самим беда. Большую часть жизни прожив со знанием, что твой единственный родитель может в любой момент умереть, в подобной непонятной ситуации сложно об этом не подумать. Или же с бизнесом большие проблемы, потому на папе лица нет. Но если причина в бизнесе, то это ерунда.

- Терри рассказал мне, кто его отец, - произнёс Пальтиэль, глядя на тусклые переливы в бокале.

Оскар выдохнул. Разговор всё равно предстоит непростой, но хотя бы никто не умирает, не болен смертельно и не разорён.

- Оскар, ты знал, чей Терри сын? – Пальтиэль поднял взгляд к сыну.

- Знал.

- Конечно ты знал. А я дурак не понимал, - Пальтиэль горько усмехнулся. – Очевидно же, они на одно лицо. Я, когда Терри сказал, сразу прозрел, а раньше… Ты упрямо не отвечал на вопросы о его происхождении, и я перестал задумываться, чей Терри. Почему ты мне ничего не сказал? Оскар, к чему была эта скрытность?

- Когда ты спрашивал, я был уверен, что Тома больше никогда не будет в моей жизни, и происхождение Терри не имело никакого значения, - честно ответил Оскар. – К тому же я не хотел лишних вопросов и разговоров, Терри мой ребёнок, от Тома в нём только генетика.

- Но Том его отец. Отец… - Пальтиэль вздохнул – и плечи на выдохе глубоко опустились, он потёр пальцами переносицу. – Оскар, - он серьёзно посмотрел на сына, - тебе нужно избавиться от Тома. Если он будет рядом, он может захотеть забрать у нас Терри.

- Папа, тормози.

- Оскар, Том – отец. Ты не понимаешь, в какую рискованную игру играешь?

- Во-первых, Том для Терри лишь биологический отец, а фактически – Джерри.

- Какой ещё Джерри? – не дав продолжить, спросил Пальтиэль.

- Джерри – альтер-личность Тома. У Тома диссоциативное расстройство идентичности, напоминаю.

- Том же выздоровел?

- Выздоровел, - кивнул Оскар. – Но в первый год нашего брака расстройство вернулось. Собственно, поэтому мы и развелись – нет, я не бросил Тома из-за болезни. Я тебе чуть позже расскажу эту историю, пора уже.

Пальтиэль мотнул головой:

- Я не понимаю. Какое отношение альтер-личность Тома имеет к Терри?

- Прямое родственное. Маленький экскурс в теорию – есть несколько форм протекания диссоциативного расстройства идентичности, но мы будем рассматривать лишь ту, которая у Тома. Альтер-личность – это буквально альтернативная личность, которая в периоды своей активности полностью замещает личность основную, человек в эти моменты не является собой. Шесть с половиной лет назад подходил к концу трёхлетний период активности Джерри, Терри был им зачат, следовательно – с личностной точки зрения Том не отец, так как он не имел связи с мамой Терри и не был добровольным донором спермы.

- Это всё ерунда, - Пальтиэль отмахнулся от слов сына. – Альтер-личность – это психическое расстройство. По крови только один мужчина приходится Терри отцом, и это Том. Если он захочет забрать Терри, он будет иметь на то полное право.

- Ты действительно думаешь, что Том сможет отсудить у меня Терри? – с резонным скепсисом вопросил Оскар.

Пальтиэль сник, снова вздохнул.

- Мы сможем выиграть любой суд, можем не позволить делу дойти до суда. Но на стороне Тома другая власть, большая. Если он станет Терри близким человеком и подговорит его, если Терри захочет уйти с ним, мы ничего не сможем сделать. Я не смогу силой оставить Терри при нас.

- Папа, - Оскар усмехнулся. – С большей вероятностью Том нагуляет ещё одного ребёнка и подкинет его мне, а забрать Терри он точно не захочет. Том не хочет быть отцом Терри и не считает себя им, он вообще в стрессе из-за Терри, собственно, поэтому Том и попал в клинику – до нервного срыва дошёл, так переживал. Кстати, Том о существовании Терри узнал позже, чем я.

- Оскар, я не могу потерять Терри, - Пальтиэль посмотрел на сына потерянно и глубоко печально. – Он же наш мальчик. Моя жизнь потеряет смысл, если я его лишусь.

- Папа, мы его не потеряем. Тому Терри не нужен. – Оскар выдержал паузу, не отводя взгляда от отца, и добавил: - Надеюсь, я не пожалею, что сказал это, ты не возненавидишь Тома за то, что он «смеет не быть от Терри в восторге»?

- Не возненавижу. Но я всё равно хотел бы, чтобы Том жил отдельно от вас и минимально контактировал с Терри.

Оскар без защиты, просто констатируя факт, покачал головой:

- Это не тебе решать. Том не причинит Терри вреда и не отнимет его у меня и, следовательно, у тебя, ты зря беспокоишься.

- Оскар, понимаю тебя, ты уверен, что знаешь его. Но ты не можешь знать, что у него в голове, - Пальтиэль также покачал головой. – Никто не знает, что на уме у другого человека.

Оскар усмехнулся:

- Том зачастую сам не знает, что у него в голове, но я знаю.

- Оскар, я не говорю, что Том сделает что-то плохое Терри, но, если вы поссоритесь, у него есть прекрасная возможность тебе отомстить.

- Том так не поступит, он не мстительный. Ты можешь не доверять Тому, но поверь мне. Я знаю, о чём говорю, дело не в моём к нему отношении.

- Хорошо, Оскар, если ты уверен в том, что говоришь, я тебе верю и постараюсь себя не накручивать, - было заметно, что папе тяжело дались эти слова, он не мог отпустить навалившиеся на сердце переживания.

Пальтиэль помолчал немного, задумчиво крутя в руках бокал с запретным содержимым, и попросил:

- Теперь расскажи мне всё. Как так получилось, что Терри оказался у тебя почти через полгода после вашего с Томом развода? Ты знал о нём раньше? Кто мать Терри?

Больше не таясь Оскар поведал папе всю правду. Нет – он не знал о Терри до позапрошлой весны, что Оскар прежде всего отметил. Вкратце окунул папу в давнее предисловие – историю школьных отношений Джерри с Кристиной, в результате которых и случайной встречи спустя много лет на свет появился Терри. Сделал отступление о том, что не успели они с Томом отпраздновать первую годовщину брака, когда случился повторный раскол, проснулся Джерри и взялся сначала спасать их, как оказалось, несчастливый брак, а потом разрушать, что в итоге и привело к известному громкому краху его стараниями. Пальтиэль слушал и не перебивал, видно, нехорошо изумлённый тем, каким количеством важной информации он не владел. А казалось бы – всё у него под носом происходило, сына его единственного касалось, а он ничего не знал, ничего не заметил.

Конечно, рассказал Оскар и о том, что, взяв себя в руки после развода, заинтересовался вопросом, куда же на самом деле ездил Джерри. Логически рассудил, что это наверняка касается возлюбленной Джерри, и нагрянул с визитом. А там никого, зато ему открылся огромный сюрприз, что, оказывается, у ТомаДжерри сын подрастает. Оскар с мальчиком познакомился, походил в гости к бабушке и дедушке Терри, тогда ещё Джерри, с которыми малыш жил, и решил его взять на своё попечение. Как подведение итога повествования уточняющее обобщение – ни Джерри, ни Том, ни Оскар до поры до времени о Терри не знали. Зачат он был вопреки предохранению, и Кристина, уезжая домой, не знала, что в ней зародилась новая жизнь, а потом ни Джерри, ни Тому, с которым случайно познакомилась, ничего не сказала и растила Терри сама.

- Джерри же был известной моделью, я правильно помню? – произнёс Пальтиэль. – Почему она ничего ему не сказала, на алименты не подала? Она сама из богатой и влиятельной семьи?

- Она из самой обычной семьи, средний класс, - ответил Оскар. – Жила в съёмной квартире, работала на производстве.

Пальтиэль покачал головой:

- Либо она глупа, либо обладает редким благородством. Смотря на Терри, я склоняюсь ко второму, - он посмотрел в сторону детской, что скрывалась в недрах квартиры, и повернул голову обратно к сыну. – Оскар, я хочу познакомиться с мамой Терри.

- Плохая идея, - Оскар вытянул из пачки сигарету, но не закурил, чтобы не дышать на папу дымом и не искушать. – Кристина уже два с половиной года находится в психиатрической клинике. Собственно, поэтому я и забрал Терри.

- Что с ней случилось?

- Несколько нервных срывов, последний психика не выдержала, и Кристина совершила попытку суицида. У неё отсутствует контакт с реальностью.

Пальтиэль наклонился вперёд, облокотившись на колени, и спросил:

- Получается, оба родителя Терри имеют психические заболевания?

- Как-то так.

- У Терри тоже могут быть проблемы? Оскар, ты его проверял?

- Папа, я психиатр, конечно, я не оставил этот момент без внимания, тем более что у Терри есть психо-неврологическое отклонение – мутизм, я его регулярно проверяю.

- Ты сам?

- Так и быть, я пропущу мимо ушей твои сомнения в моей компетенции, - ответил Оскар на говорящее удивление родителя. – Нет, не я сам, Терри проходит диагностику и контроль у специалистов, которым можно доверять.

Пальтиэль отвернулся, напряжённо подумал и задал вопрос:

- У Терри может проявиться психическое заболевание? – в голосе звучали нотки настороженности и горечи.

- Может, - Оскар не стал лгать и успокаивать. – Даже при отсутствии случаев психических болезней-расстройств в семье, никто не застрахован от болезни. Но и у Тома, и у Кристины заболевания, которые не наследуются прямо, Терри мог унаследовать лишь склад психики, выступающий фактором риска, который сделает его более склонным к диссоциированию как к болезни, к низкой сопротивляемости стрессам и, возможно, некоторым прочим расстройствам и болезням психического спектра. Но хорошая новость – данный фактор риска можно нивелировать средой. Плохая новость – среда Терри не будет всю его жизнь ограничиваться семьёй.

Пальтиэль снова некоторое время молчал, прежде чем негромко сказать:

- Наш мальчик… Я боюсь за него.

- Если Терри заболеет как Том, это не трагедия – с диссоциативным расстройством идентичности вполне можно полноценно жить. Куда хуже, если с Терри случится то, что и с Кристиной, тут даже лучшая медицина бессильна, как я уже два года наблюдаю.

Пальтиэль опустил голову и как-то… шмыгнул носом?

- Папа, ты что, плачешь?

- Да, я стал сентиментальным, - Пальтиэль поднял глаза к сыну и провёл пальцами под нижним веком. – Терри совсем маленький, а у него уже такие риски. Оскар, почему ты не боишься? На твоём месте я бы не слезал с успокоительных.

- Я не боюсь, поскольку намного лучше тебя понимаю, что такое психические болезни, - спокойно ответил Оскар. – В большинстве случаев это не приговор. В конце концов, я уже много лет живу с Томом.

И в том секрет его спокойствия, что Оскар во всём, и данный вопрос не был исключением, следовал логике здорового пофигизма – когда что-то случится, тогда и буду решать проблему. Может он как-то повлиять на ситуацию помимо того, что уже делает? Нет. Следовательно, беспокоиться бессмысленно. Но Оскар перед собой признавал, что преувеличил в позитивную сторону, сказав Тому, что у Терри шикарная генетика, поскольку, выстрелит он или нет, но Терри нёс в себе ген надлома.

- Папа, - добавил Оскар через паузу, - пожалуйста, не переживай. Во-первых, это вредно тебе. Во-вторых, это вредно для Терри. Дети всё чувствуют – да все люди чувствуют, ему не пойдёт на пользу твоё беспросветное беспокойство. Прошу, не надо смотреть на него так, словно мы его вот-вот потеряем.

- Не знаю, смогу ли.

- Постарайся. Ты же взрослый человек, не надо ударяться в трагедию, пока она не случилась.

Пальтиэль вздохнул и поднёс бокал к губам.

- Эй, - Оскар накрыл бокал ладонью и опустил отцовскую руку. – Тебе нельзя.

- От одного бокала ничего не случится, - возразил отец. – Мне же нужно успокоиться.

- Выпей успокоительного чая.

- Я в чай добавлю коньяк, - своеобразно согласился Пальтиэль.

Оскар набрал Грегори и велел заварить указанный напиток – вроде бы что-то подобное имелось в доме. Домработник справился быстро, поставил чашку и, не получив дальнейших указаний, ушёл дальше заниматься своими делами. Терри изредка пил на ночь ромашковый чай, ему аромат отвара нравился и цвет жёлтенький тоже, при маме ещё впервые попробовал. Ромашку Грегори и заварил, пах напиток ярко, узнаваемо. Пальтиэль взял горячую чашку в руки и покривил губы:

- Знал бы ты, как мне всё это опостылело. Таблетки, травки…

- Пей-пей, - сказал ему Оскар. – Терри нужен живой и здоровый дедушка.

Правильно подобранный аргумент вдохнул мотивацию. Пальтиэль подобрался. Но снова потянулся за полным бокалом, который Оскар поставил на журнальный столик, чтобы чуть-чуть добавить в чай. Оскар бокал перехватил, сказал строго:

- Папа.

- Оскар, не играй в надзирателя. Я твой отец, а не пациент, не отдающий себе отчёта в своих действиях.

Оскар отвёл руку в сторону, не оставив папе шансов дотянуться до бокала, и залпом выпил коньяк. Чтобы наверняка.

- Оскар, тебе тоже лучше не пить, - осуждающе сказал Пальтиэль. – Никому алкоголь не полезен.

- Но мне от одного бокала реально ничего не будет, - Оскар поставил пустой бокал. – Всё, закрыли эту бестолковую тему. Меня вот что интересует, как твоё отношение к Терри, не изменилось после полученной информации? – он прищурил глаза, выжидательно глядя на папу.

- Как моё отношение должно было измениться? – Пальтиэль устало развёл руками. – Я всегда понимал, что Терри не твой сын, теперь я знаю, что его отец Том. Мне неважно, чья кровь течёт в Терри, он всё равно часть нашей семьи, только бы Том его не отнял.

- Не отнимет, - со спокойной убеждённостью повторил Оскар. – Папа, я предупрежу один раз. Если ты из паранойи решишь избавиться от Тома, Терри ты больше не увидишь.

- Оскар, что ты такое говоришь?

- Я на всякий случай предупреждаю. Мы оба знаем, что среди нас ангелов нет.

Прикрытая отсутствием прямоты, но всё равно безжалостная констатация фактов Пальтиэля задела, он ненавидел эти издержки своего положения и говорить о них не хотел.

- Ты успокоился? – спросил Оскар после недолгого обоюдного молчания.

- Успокоюсь, - кивнул отец. – Уже лучше. Спасибо, что ты быстро приехал.

- У меня особого выбора не было. Впредь, папа, пожалуйста, не надо мне звонить таким загадочным загробным голосом и ничего конкретного не говорить.

Пальтиэль потёр лоб и сделал глоток чая. Оскар заговорил:

- Папа, я рад, что ты так сильно любишь Терри, без твоего участия мне было бы сложнее, но сейчас Терри маленький ребёнок, по мере взросления он может измениться и стать совсем не идеальным. Прошу, если Терри перестанет тебе нравиться, просто устранись от общения с ним, демонстрация разочарования и неприятия сделает ему больнее.

- Оскар, кем ты меня считаешь? Как я могу отвернуться от Терри из-за того, что он будет взрослеть и меняться? – Пальтиэль смотрел на сына с удивлением и обидой.

- Я знаю, как ты умеешь показывать разочарование тем, что человек не такой, как тебе бы хотелось.

- Оскар, я никогда не поступлю так с Терри, - эмоционально, искренне ответил Пальтиэль. – Пусть будет каким угодно, пусть хоть овцу приведёт и возлюбленной своей назовёт, я это приму и не перестану его любить.

- За овцу я сам ему по шее надаю, - со значением заметил Оскар. – Поскольку любовь любовью, а зоофилия – это болезнь.

Пальтиэль обнял ладонями чашку:

- Оскар, у меня из головы не идёт, что рядом с Терри будет его родной отец. Что это Том… С тобой я ничего не сделал правильно, о чём безмерно сожалею, и Терри – он как моя возможность всё исправить, пережить непрожитое.

- Вообще-то ты ещё можешь завести новую семью и ребёнка в ней, - подсказал Оскар и всё-таки прикурил, уже очень хотелось.

- Зачем? Завести новую семью, а тебя, весь прошлый опыт вычеркнуть, как неудачную первую пробу? – Пальтиэль говорил философски и покачал головой. – Нет. Ты мой единственный сын, им и останешься. Мне не нужна другая семья. Я не возлагаю на Терри ожиданий, не пытаюсь намеренно воплотить с ним всё то, чего не сделал в роли родителя, я просто счастлив, что у меня есть эта возможность быть дедушкой для Терри.

- Ладно, в роли дедушки ты хорош, не считая того, что не поддерживаешь мою линию воспитания, так что наслаждайся. Кстати, - Оскар выдохнул в сторону дым, - не хочешь извиниться за своё поведение непосредственно перед моим разводом и после? Как ты уже знаешь, так-то я в той истории не злодей, а жертва.

Пальтиэль поставил чашку с недопитым чаем и сцепил пальцы. Молчал долгие секунды, и Оскар уже подумал, что он не ответит, что, впрочем, неудивительно.

- Оскар, - отец поднял к нему серьёзный взгляд, - мне очень жаль, что это ещё один раз, когда я был не на твоей стороне.

- Принято, - кивнул Оскар.

Пальтиэль на том не остановился и продолжил говорить:

- Мне очень жаль, что меня никогда не было рядом, что я совершил миллион ошибок. Если бы я мог изменить прошлое, я бы всё сделал иначе и не позволил, чтобы из-за ухода этой… - хотел выругаться, но выправка воспитанием не позволила выражаться, тем более в адрес женщины, - твоей непорядочной мамы я потерял тебя.

- Ты меня не терял, - ровно возразил Оскар и раздавил окурок в пепельнице. – Ты сам сплавил меня подальше.

- Об этом я сожалею больше всего – о том, что всё это были мои решения. Оглядываясь назад, я не понимаю, как можно быть таким глупцом. Оскар, послушай меня, почти всё в жизни можно исправить: можно найти новую работу, заново заработать капитал, найти другую любовь, даже здоровье не всегда безвозвратно утрачивается. Но невозможно вернуть упущенных детей. Не повторяй моих ошибок.

- Не повторю. Я правильно расставляю приоритеты, чтобы потом ни о чём не жалеть.

Пальтиэль невесело, уголками губ улыбнулся и сказал:

- Странно. Я мечтал о семье с тех пор, как полюбил Хелл, и я ничего не сделал правильно. А ты ничего подобного никогда не хотел, но у тебя всё получается.

- Справедливости ради, мой брак тоже распался, причём не лучшим образом, - отметил Оскар.

- Брак распался, но остались отношения, - Пальтиэль умудрённо покачал головой. Помолчал. – Ты, наверное, никогда меня не простишь.

- Я ни за что не держу на тебя обиды, - спокойно и серьёзно сказал Оскар. – Я тебя люблю, ты мой единственный родной человек. Но у меня никогда не бывает желания тебя обнять.

Это больнее, чем ругань, проклятия. И не возразить, поскольку сам виноват во всём. Виноват, что бросил, что долгие годы относился как к ошибке и наказанию, что никогда не показывал, что любит так, как родители должны любить своих детей. А теперь уже Оскар сам отец. Дети, наши дети, лучшее отражение быстротечности времени. Сегодня ты юн, горяч, и у тебя всё впереди, ты – твоё поколение – новая глава этого мира. Завтра у тебя уже дети и скоро они будут двигать мир. Послезавтра ты стар, и тебе остаётся только вспоминать.

- Где Терри? – поинтересовался Оскар. – Ты же не сбежал от него, как только он тебе рассказал?

- Терри читает, я оставил его в детской. Ты ведь знаешь, когда Терри что-то изучает, он ничего вокруг не видит.

Видимо, дочитал. Поскольку всего через пару минут Терри появился на пороге гостиной:

- Дедушка… - начал он и наткнулся взглядом на Оскара, обрадовался, взорвался улыбкой до ушей. – Оскар!

Подбежал, забрался Оскару на колени, стиснул в объятиях, повиснув на шее. Потом отстранился, заглянул в глаза чуть исподлобья внимательно-внимательно. И от взгляда этого в душу и глубже в тысячный раз пробрало – у Терри абсолютно, точь-в-точь глаза Тома, и рисунок бровей тот же, хоть Терри яркий блондин, а брови тоже тёмные, густые, в хорошем смысле слова соболиные, и разлёт ресниц, и вылепка аккуратного заострённого носика, и форма пухлых губ. Терри обернулся к Пальтиэлю – его тоже не хотелось исключать из внимания, он же тоже важный взрослый, любимый дедушка – и обратно к Оскару.

Терри от них не ушёл, уселся между взрослыми и вертел головой от одного к другому. Немногим позже, когда к девяти часам он начал клевать носом – устал за насыщенный день, в котором был и поход в зоопарк, где до слёз испугался обезьяны, и время с подружкой, и приключение с попугаем, которого ненароком выпустил за пределы комнаты и пришлось ловить по всей квартире - Оскар похлопал папу по плечу:

- Пойдём. Уложим Терри, - и поднялся на ноги с мальчиком на руках, обвившим его руками за шею.

В спальне, опущенный на кровать, Терри широко зевнул, потёр кулачком глаз и сонно посмотрел на взрослых. Не хотел идти чистить зубы и умываться, хотел бы сразу спать завалиться. Но надо сделать обязательные вечерние процедуры.

- Отнести тебя? – с мягкой улыбкой предложил Оскар, видя неохоту Терри двигаться.

Терри кивнул, благодарно блеснув глазами, протянул руки, просясь на ручки. Оскар поднял его, и Пальтиэль подступил к ним:

- Давай я помогу, - не мог он в стороне оставаться.

- Помоги, - согласился Оскар. – Поддерживай.

Отнесли Терри в ванную при его комнате, постояли за спиной, пока он зубы чистил и лицо умывал. Перекрыв воду, Терри вытер лицо своим маленьким полотенцем и развернулся к папе с дедушкой, посмотрел на одного, на второго непонятным взглядом, большими глазами. Видно, просит о чём-то. Оскар уже научился распознавать его безмолвные знаки. Но не научился читать мысли и угадывать, о чём Терри думает. Терри, перемявшись с ноги на ногу, сам сказал:

- Мне в туалет нужно.

- Конечно.

Оскар увёл папу, оставив Терри наедине с необходимой сантехникой. После Терри переоделся в пижаму, лёг, и Оскар с Пальтиэлем расселись возле его постели, чтобы прочесть историю на ночь, или рассказать, или просто побыть рядом. Терри, уютно устроившийся на боку, притянул к себе руку Оскара, обнял ручками, прижав к груди. А до того, в ванной ещё, тоже обнял, уткнувшись лицом в живот. Скучал. И Оскар подумал – прочувствовал, что, хоть торопиться в этом деле нельзя, но скорее бы лечение Тома закончилось, появилась какая-то определённость, поскольку он, разрываясь на две стороны, терял самое ценное – время.

Том раз от раза смотрел на телефон в желании позвонить, узнать, что же случилось, всё ли в порядке. Выжидал время, думая, когда уместно позвонить. Через час рано? А через полтора? Позвонил ближе к десяти.

- Оскар, всё в порядке? – осторожно спросил Том.

- В полном. Папа хотел поговорить о том, что он теперь тоже знает тайну происхождения Терри.

- То есть… твой папа знает обо мне? – выдохнул Том, округлив глаза. – Я теперь не хочу попадаться твоему папе на глаза.

- И зря, - усмехнулся Шулейман. – Папа мой Терри боготворит, и если ты правильно надавишь, то сможешь верёвки из него вить.

Том слабо улыбнулся:

- Так поступить мог бы разве что Джерри, но точно не я.

- Приехать к тебе на ночь? – без перехода предложил Оскар.

- А ты можешь?

- Терри я уже уложил, до утра я свободный человек, - с усмешкой ответил Шулейман.

- А мы можем…? – многозначительно и очень понятно уточнил Том.

- Ночевать в машине я не согласен, а на клинику у нас договорённость о не-сексе. Но, думаю, при желании мы что-нибудь придумаем.

Том слышал ухмылку в его голосе и не задумываясь ответил:

- Приезжай.

- А если бы я сказал, что ничего не будет?

Том тонко улыбнулся:

- Всё равно было бы «приезжай».

Оскар предупредил папу, что уезжает на ночь и вернётся утром, постарается к завтраку успеть, и выдвинулся в клинику.

- Оскар… - протянул Том через полчаса после его приезда. – Давай переночуем в отеле? А утром ты меня вернёшь сюда.

- Похотливая ты натура, - Шулейман с ухмылкой притянул его к себе за поясницу, небольно ущипнул, смяв кожу в жмене. – Мне нравится. Я за.

Утром Том вернулся в клинику не выспавшийся, но счастливый. Только доктор Фрей огорошила.

Глава 12

Почему же больно пустоте внутри? Есть во мне остаток горьких слез, смотри.

Green apelsin, Труп невесты©

- Том, я бы хотела поговорить с Джерри.

- Зачем? – Том удивлённо и непонимающе посмотрел на психотерапевтку.

- Альтер-личность может быть очень полезна в достижении целей психотерапии, так как является носителем неявной или же полностью скрытой от основной личности информации, также взаимодействие с альтер-личностью в рамках психотерапии может помочь основной личности посмотреть с принципиально другой точки зрения острые моменты, - сцепив лежащие на столе руки, невозмутимо объяснила доктор Фрей.

Том немного обдумал её слова и подозрительно прищурил глаза:

- Вы хотите поговорить с Джерри о том, о чём я говорить отказался? Хотите получить от него информацию, чтобы доказать, что плохое в моём детстве было?

- Том, я рассматривала возможность включения Джерри в наши сеансы до того, как мы коснулись твоего детства Феликса, с того момента, когда я с Джерри познакомилась, - ответила мадам Фрей, уйдя от непосредственного ответа на заданный ей вопрос.

Том уловку не заметил. Спросил:

- О чём вы хотите с ним поговорить?

- О том, что Джерри сможет мне рассказать, - доктор Фрей слегка склонила голову в кивке.

Том вновь помолчал, подумал – и сказал без большой уверенности:

- Я не против, наверное, но как это сделать? Переключение само случается. Его можно спровоцировать, я примерно знаю как, но не хочу, потому что если Джерри включается после долгого перерыва, то он потом постоянно приходит, пока не завершит своё дело, он и так включился после двух лет сна, и я не хочу провоцировать. Я хочу сам жить, не отдавать ему время. Я и так переживаю, что у Джерри появилась какая-то новая миссия, и он теперь будет включаться.

Том прикусил большой палец. Как-то выпало из поля внимания, что Джерри уже включился, и это может сулить новый круг перемен, а сейчас вспомнил и забеспокоился. Конечно, сейчас он не имел непреодолимых проблем, которые вызывают Джерри, но, с другой стороны, и в браке Том не думал, что страдает настолько сильно, что ему нужен бравый безотказный защитник, чтобы спасти.

- Доктор Фрей, - продолжил Том прерванную мысль, - я не хочу проснуться и понять, что мой двадцать девятый день рождения уже прошёл. Мне важно жить сейчас, я и так уже многое пропустил, юность свою пропустил, брак похерил и постфактум узнал о разводе. Я бы очень хотел завершить лечение до дня рождения, желательно, хотя бы за месяц, чтобы начать полноценно жить, воплощать в жизни всё то, что дала мне психотерапия, но с этим торопиться нельзя, поэтому это просто моё желание. Я очень не хочу, чтобы Джерри сейчас вмешивался, не хочу терять время, в которое должен сам выстроить свою жизнь, прожить каждое испытание и счастье. Должен не самое уместное слово – я этого хочу.

- Том, тебя что-то гнетёт? – внимательно спросила мадам Фрей.

Том тоже сцепил руки, чуть пожал плечами и покачал головой:

- Я не знаю. Я бы хотел сказать «нет». Хотя… Да, мой ответ – нет. Со всем, что тяжело мне даётся, я справляюсь, я прохожу это с вами. А то, с чем я справиться не мог, я уже пережил, до Джерри не дошло.

Доктор Фрей кивнула, принимая его ответ, и попросила:

- Том, расскажи, что провоцирует переключение.

- Вы не будете со мной этого делать? – настороженно уточнил Том.

- Том, не беспокойся, я не сделаю ничего, что может тебя травмировать.

Том тихо вздохнул и перечислил:

- Переключение вызывает затяжной стресс. Процесс ускоряет физическая травма с обмороком. Если я дохожу до состояния глубокой безысходности и незнания, как дальше жить, то Джерри включается надолго. От силы моего отчаяния зависит его сила, можно сказать, что я даю Джерри заряд. Джерри может включиться на день или пару дней, но это всё равно начало конца, если произошло включение разовое переключение после долгого перерыва, стена между нами как бы истончается – или истончается капсула, в которой Джерри находится, и для рецидива достаточно более слабого стимула. Или можно сказать, что рецидив уже произошёл. Не знаю, как ещё объяснить. Думаю, ещё можно вызвать переключение через гипноз. Но я не хочу, - Том нахмурился и покачал головой. – У меня негативный опыт гипноза.

- Том, мы можем попробовать включить Джерри ни одним из перечисленных тобой способов, в том числе не гипнозом.

- А как? – Тому даже любопытно стало.

- Позвать.

- Позвать? – переспросил Том, улыбнулся. – Вы пошутили?

- Нет, Том, я не шучу. Я склонна полагать, что у нас получится, если, конечно, ты согласишься попробовать.

Том несколько секунд в замешательстве смотрел на психотерапевтку и спросил:

- А что мне надо делать?

- Ничего особенного: сидеть и слушать меня.

Том почесал одним пальцем висок:

- Сейчас?

- Да, мы можем начать прямо сейчас.

Посомневавшись совсем немного, Том кивнул:

- Хорошо, давайте попробуем.

Доктор Фрей также кивнула и спросила:

- Том, тебе удобно?

Том поёрзал, прислушиваясь к ощущениям:

- Удобно.

- Том, закрой глаза, - сказала мадам Фрей, придвинув ближе блокнот.

Это указание напомнило Тому о гипнозе, о котором у него исключительно неприятные воспоминания, потому что ему сделали больно и плохо. Но доктору Фрей он очень доверял, потому послушался.

- Том, ты согласен выпустить Джерри?

- Да.

- Том, ты мне доверяешь?

- Да, я вам доверяю, иначе бы я не согласился.

- Том, расслабься, ослабь свои барьеры.

Том невольно неловко улыбнулся:

- Если бы я умел это делать, моя жизнь была бы намного проще.

- Это в твоей власти, - ответила мадам Фрей, поддерживая своей ровной уверенностью.

- Я постараюсь.

Том глубоко вдохнул и выдохнул. Как ослабить свои внутренние барьеры? Наверное – не напрягаться и не защищаться. Иных предположений Том не имел, потому на том и остановился и, как и пообещал, старался. Как-то так старался, не особенно понимая, что делает.

- Том, ты согласен выпустить Джерри? – повторила доктор Фрей, покачивая зажатой между пальцами ручкой.

- Согласен.

- Том, ты готов выпустить Джерри?

- Готов.

- Джерри, поговори со мной.

Том не сдержал смешок.

- Простите. Это похоже на спиритический сеанс?

- Том, ты когда-нибудь участвовал в спиритических сеансах?

- Нет, - качнул головой Том. – Я в духов и призраков не верю. Но в фильмах показывают похоже.

- Том, мы можем продолжить?

- Да. Извините ещё раз.

- Всё в порядке. – Мадам Фрей выдержала паузу и задала следующий подводящий вопрос: - Том, Джерри сейчас здесь?

- Конечно, он же во мне.

- Том, Джерри нас слышит?

- Думаю, да.

- Том, ты чувствуешь Джерри?

Том немного помолчал, прежде чем растерянно пожать плечами:

- Я не знаю. Джерри меня всегда чувствует, но я не могу сказать, что тоже его чувствую, когда Джерри неактивен.

- Джерри, выйди на первый план. Том, ничего сейчас не отвечай, - пресекла мадам Фрей его попытку прокомментировать. – Джерри, ты меня слышишь?..

Том молчал и вглядывался в темноту закрытых век. Надеялся разглядеть там Джерри? Услышать его? Доктор Фрей сказала ему сидеть, молчать, глаза не открывать и слушать, и Том повиновался. Темнота затягивает, как известно, если долго смотреть во тьму, темнота начнёт смотреть в ответ…

- Джерри, поговори со мной, - доктор Фрей говорила мерным, глубоким голосом, повторяла фразы.

Самонадеянно считала, что в её силах взломать и подчинить механизм переключения? Можно сказать и так.

- Джерри?..

Том ничего не почувствовал.

Джерри открыл глаза и, поддавшись первой искренней эмоции, удивлённо вздёрнул брови:

- Доктор Фрей? Какая встреча. Неожиданно.

- Здравствуй, Джерри, - мадам Фрей слегка кивнула.

- Объясните, почему я здесь? Я могу посмотреть сам, но мне нужно немного времени, чтобы интегрировать память Тома. С удовольствием выслушаю вас.

- Джерри, я захотела поговорить с тобой, так как твоё участие в психотерапии может быть полезно Тому, Том согласился.

- Интересно, - Джерри откинулся на спинку кресла, внимательно глядя на женщину перед собой. – О чём же вы хотите со мной поговорить?

- Джерри, - мадам Фрей взяла ручку за концы, - как ты, полагаю, уже знаешь, ранее Том вспомнил, что в детстве переживал насилие от Феликса, но впоследствии опроверг свои слова и пожелал остановиться на мнении, что никакого насилия Феликс к нему никогда не применял. Ты можешь что-нибудь рассказать по данному спорному вопросу?

Джерри тонко улыбнулся и выдержал улыбку несколько секунд, прежде чем покачать головой:

- Доктор Фрей, Том ясно дал понять, что не желает это обсуждать. Я не пойду против его решения.

- Я тоже не пойду. Но я и не обсуждаю этот вопрос с Томом.

- Хитро, - подметил Джерри, отдавая должное изворотливости мадам Фрей. – Но всё же я ничем не могу вам помочь.

- Джерри, возможно, мы сможем договориться.

- Звучит интригующе. Подкупить меня хотите? Я весь внимание.

- Куплей-продажей я не занимаюсь, у меня иной профиль. Джерри, давай поговорим, ты не возражаешь?

- Мне импонирует ваш уважительный личностно-ориентированный стиль общения, - сказал Джерри, отсрочив ответ на вопрос. – Но можете не утруждаться всякий раз называть меня по имени.

- Джерри, я привыкла обращаться к людям по имени, в особенности к своим пациентам. Ты человек, у тебя есть имя, и логично, что я им тебя называю.

Джерри слегка приподнял брови. Честно – ответ психотерапевтки удивил и даже умасливал, несмотря на то, что Джерри понимал, что с большой долей вероятности доктор Фрей сейчас будет пытаться всеми имеющимися в её арсенале профессиональными хитростями расположить его к себе и залезть ему под кожу. Приятно, что уж скрывать, приятно, когда тебя считают человеком и уважают твоё «Я».

- Даже так? – произнёс Джерри. – Вы действительно хотите поговорить со мной как с пациентом?

В голосе его звучал чуть насмешливый скепсис. Джерри прекрасно понимал, кто он, и прекрасно знал, как к нему относятся те, кому известно, что он не обычная личность.

- Разве мы можем поговорить как-то иначе? Я доктор, сейчас идёт время сессии, и мы беседуем в лечебных целях, - сказала в ответ доктор Фрей.

- А если я хочу поговорить с вами не как с доктором? – Джерри наклонился вперёд, облокотившись на стол, и подборок изящно кулаком подпёр, провокационно прямо глядя в глаза психотерапевтке.

- Джерри, почему ты не ответил на мой вопрос и продолжаешь всё дальше уходить от ответа? – невозмутимо спросила та.

- Разве я ухожу? – невинно вопросом ответил Джерри.

- Да.

- Как вы думаете, почему я это делаю?

- Джерри, если ты не отвечаешь на мои вопросы, почему я должна отвечать на твои?

- Например, можете подать мне хороший пример.

Джерри импровизировал, немножко развлекался – никак удержаться не мог.

- Джерри, мне казалось, ты уже вышел из возраста, когда примером можно воспитать. Или я ошибаюсь?

Не прерывая зрительный контакт, Джерри изогнул в улыбке губы. Приятненько. Давно у него не было достойного оппонента.

- Все мы дети внутри, - философски ответил Джерри.

- Бесспорно, - согласилась мадам Фрей. – Что было бытием тебя-ребёнка?

- Гениальная подводка, - Джерри улыбнулся шире, показав зубы. – Мне даже захотелось ответить.

- Что же тебя останавливает?

- Почему вас так волнует детство Тома? Понимаю, как специалистке оно вам важно, но Том выразил твёрдое нежелание развивать данную тему, и вы его поддержали, но пытаетесь продолжить исследование вопроса через меня, о чём Том узнает и будет чувствовать себя плохо.

- Джерри, зачем ты со мной играешь? – доктор Фрей соединила пальцы домиком. – По моему мнению, в прошлый раз мы поняли друг друга и, можно сказать, выступаем на одной стороне. Поэтому я тебя и позвала – ты взрослый, серьёзный человек, цельная личность, с которой можно вести конструктивный диалог.

Доктору Фрей удалось небывалое – осадить Джерри и даже пристыдить, заставить оглянуться на своё поведение.

- Хотите честно? – произнёс Джерри, он не сдался, но на данную минуту потерял интерес к игре в словесный пинг-понг. – Я тяну время. Ведь как только вы поймёте, что я бесполезен, то отправите меня обратно.

- Джерри, почему ты считаешь, что не будешь мне полезен?

- Потому что мне нечего вам сказать. Я владею воспоминаниями о насилии в детстве лишь в той степени, в которой ими владеет Том, я не знал об этом, пока Том не вспомнил, и по данной причине не могу сказать, было ли оно на самом деле. Но если бы и мог, я бы не стал ничего рассказывать. Я зарёкся выдавать третьим лицам важную информацию о Томе, опыт показал, что это неэффективная стратегия.

- Джерри, значит, прежде ты ничего не помнил о предполагаемом насилии? – перефразировав, уточнила доктор Фрей.

- Ничего, - покачал головой Джерри. – Что странно.

- Согласна с тобой, Джерри, это довольно странно, - мадам Фрей слегка кивнула, - так как у тебя все травмирующие воспоминания Тома.

- Я бы подумал над данным весьма интересным вопросом, чтобы разобраться, как так вышло, но у меня нет времени и ни единой зацепки.

- Джерри, это ведь не первый случай, когда Том вспомнил о насилии. Первый был после того, как ты подвергся избиению со стороны Оскара.

- Верно, - подтвердил Джерри. – И о том воспоминании я тоже не могу сказать ничего конкретного. У меня нет этой памяти, я вижу её глазами Тома – так, как он вспоминает.

- Джерри, при прошлом включении ты прямо намекнул Оскару, что Том в детстве подвергался сексуализированному насилию. Почему ты так сказал?

Джерри пожал плечами.

- Мне это несвойственно, но я не знаю. Захотел и сказал.

- Джерри, ты это придумал?

- Не могу сказать, что придумал, но и обратного утвердить тоже не могу. Мне захотелось, и я вбросил Шулейману информацию для размышлений, - ничуть не теряясь, повторил Джерри. – Можно сказать, что это был порыв.

- Возможно, эти воспоминания были изолированы от вас обоих.

- Что вы хотите этим сказать? – Джерри чуть прищурил глаза.

- Я лишь предполагаю, - доктор Фрей с осторожностью подходила к громким заявлениям. – Вероятно, есть и вторая альтер-личность.

- Вторая альтер-личность? – Джерри поднял брови. – Вы серьёзно?

- На работе я не склонна шутить. Наличие второй альтер-личности многое бы объяснило, - мадам Фрей не настаивала, но и неуверенной не выглядела.

Шок? Близкое к тому состояние посетило Джерри. Никогда он и помыслить не мог, что есть кто-то третий, и ему это предположение совсем не нравилось. Их двое, Том и Джерри, никому третьему места нет.

- Не думаю, что может существовать третья личность, - сказал Джерри, быстро найдя равновесие в покоробленном состоянии. – Нет ни единого промежутка времени, который бы не принадлежал ни Тому, ни мне, следовательно, никто, кроме нас двоих, никогда не проявлялся.

- Джерри, ты в этом уверен? Ты ведь не можешь помнить каждую минуту.

- Я уверен, - ответил Джерри, не позволив посеять в себе сомнения. – Я знаю всё о внутреннем поле Тома. Так сказать – я и есть его психика.

- Джерри, ты самоуверен, - доктор Фрей вновь соединила пальцы.

- В разумной степени, - Джерри слегка кивнул. - Я не делаю заявлений более громких, чем те, за достоверность которых могу поручиться.

- Твоей уверенности можно позавидовать и многим следует ей поучиться. Но тем не менее ты не помнил того, о чём вспомнил Том.

- Это можно объяснить лишь одним – те воспоминания ненастоящие, поэтому я их не помнил, - Джерри достойно держался и не нервничал.

- А возможно, те воспоминания хранятся у второй альтер-личности, - добавила мадам Фрей к его словам. – Джерри, альтер-личность может никогда не занимать ведущую роль, поэтому нет временных провалов, в которые она жила, эта личность может быть «саркофагом» - хранить изолированную память.

- Для этого нужна целая личность?

Джерри не удивлялся, он вёл обсуждение, оставаясь на своей позиции.

- Выпадение из памяти ряда воспоминаний можно объяснить разными причинами, - отвечала доктор Фрей. – Диссоциативная амнезия, нарушения репродукции, эпизод анэкфорической амнезии, скотомизация… Но так как имеет место подтверждённое диссоциативное расстройство идентичности, следует прежде всего искать объяснение в его рамках. Да, Джерри, целая личность может выполнять роль «саркофага». Скорее всего, это личность-ребёнок.

Джерри покачал головой:

- Не торопитесь, доктор. Понимаю, вы отстаиваете свою версию, но я остаюсь при своём мнении.

- Джерри, я ничего не отстаиваю. Это только гипотеза, которую нужно развить, чтобы опровергнуть или же подтвердить.

- Надеюсь, что вы ошибаетесь, - усмехнулся Джерри. – Я не потерплю никого третьего в нашем с Томом пространстве. Доктор, не нужно докапываться до истины, если третья личность и есть, пусть она останется невыявленной, обратное не принесёт Тому ничего хорошего. Не нужно отбрасывать его назад, когда Том как никогда близок к успеху в преодолении своих внутренних проблем.

- Джерри, я готова с тобой согласиться и закрыть эту тему, - доктор Фрей сложила руки на столе. – Но должна предупредить, что третья личность, если она существует, может самостоятельно проявиться в любой момент, так как уже имели место две утечки информации из её поля.

- Или же та информация ложная, и никакой третьей личности нет, - спокойно парировал Джерри. – Доктор, давайте остановимся на этом варианте и не будет копать в направлении, которое Тома не беспокоит. Послушайте меня, я знаю, как ему будет лучше. Психотерапевтическая помочь ведь оказывается исключительно по запросу, не так ли?

Сильный и немного подлый ход – ткнуть мадам Фрей в то, что она нарушает принципы своей профессии. Но Джерри должен был защитить Тома от того, что ему не нужно и причинит вред – и себя тоже. Никаких третьих в их паре быть не может. Джерри отнюдь не ревнивый, но только не с Томом – его Джерри не собирался делить не с кем. У Тома может быть лишь одна альтер-личность, и всем известно, кто она – самая идеальная и полезная.

- Так, Джерри, - сказала в ответ доктор Фрей. – Но, если речь идёт о психическом расстройстве, не все стандартные принципы оказания психотерапевтической помощи работают, так как пациент далеко не всегда может понимать, в чём его проблема и какие причины за ней стоят.

- Но Том не просил помощи по ДРИ, - находчиво парировал Джерри, - напротив – он вас попросил меня не трогать.

- Джерри, я тебя и не трогаю. Я не собираюсь избавлять Тома от тебя, наоборот – я с тобой сотрудничаю.

Рано Джерри отпраздновал победу, этот мини-раунд он проиграл, поскольку да, речь шла не о нём, и сейчас он не нашёлся, что сразу ответить. Через паузу продолжила говорить доктор Фрей:

- Джерри, я не упёрлась в бессмысленную попытку расширить и растянуть лечение Тома, как ты можешь подумать. От ведения Тома я не получаю ничего особенного, моя зарплата фиксированная, и никакой выгоды я не имею. Весь мой интерес заключён в том, чтобы как можно полнее ему помочь. Потому я и заговорила о третьей личности – если она есть, то есть нечто подавленное, скрытое от вас обоих. Лучше это вскрыть, проработать и внедрить в жизненный опыт Тома.

Джерри перешёл в неявное нападение:

- По-моему, очевидно, что если третья личность существует, то она хранит в себе воспоминания о насилии в детстве. Я даже могу предположить почему. Думаю, не нужно объяснять, почему эти воспоминания отсекло от Тома. Скажу о себе, вернее, предположу на основе того, что мне о себе известно. Если я был в детстве Тома как отдельная личность – что более чем спорно по одной весомой причине…

- Что это за причина, Джерри? – спросила мадам Фрей.

Перебила, что недопустимо для психотерапевта, но если позволить ему говорить до конца, их беседа растянется до бесконечности и уйдёт далеко от изначального предмета разговора, Джерри умён, хитёр и изворотлив, но если его сбивать, отвлекать, то можно добиться результатов.

- У меня нет собственных воспоминаний о детстве, - ответил Джерри. – Моя независимая от Тома память начинается с четырнадцати лет. Следовательно, до того я не был отдельной личностью. Либо же был не в том варианте, в котором существую с четырнадцати лет и по настоящий день, что попахивает ненужным усложнением.

- Продолжай, Джерри, - кивнула доктор Фрей. – Ты говорил о том, если бы ты был отдельной личностью в детстве Тома.

- Спасибо, я помню. Если бы я был в детстве Тома как отдельная личность, я как защитник захотел бы избавиться от Феликса, несущего угрозу нашему здоровью и жизни, что в свою очередь было бы опасно для Тома, так как, во-первых, Том бы остался сиротой и неизвестно, сколько времени прошло бы до того, как его определили в приют, и не погиб ли он за это время, во-вторых, я был маленьким ребёнком, Феликс взрослым мужчиной, и он, защищаясь от моего нападения, мог бы нас убить, особенно если учитывать то, что согласно спорным воспоминаниям Тома, он меня ненавидел. Поэтому психика защитила нас от такого негативного развития событий и отделила от меня эту память.

- Очень интересная версия, Джерри, полагаю, так и было, - уважительно высказала доктор Фрей.

Джерри улыбнулся:

- Я сам объяснил и будто бы признал то, к чему вы клоните. У вас почти получилось, доктор Фрей. Но нет, я лишь рассуждаю.

- Джерри, я не пытаюсь тебя обхитрить. Как и ты, я лишь хочу помочь Тому.

- Как непривычно, что меня признают не вредителем, а помощником, - Джерри вновь откинулся на спинку кресла и ногу на ногу положил. – На моём опыте это впервые. Даже Шулейман с годами испортился.

Доктор Фрей мысленно отметила, в который раз Джерри упомянул Оскара, и произнесла:

- Мне жаль, что никто прежде не понимал твоей пользы и не относился к тебе как к личности.

- Как к личности ко мне и относились, - Джерри усмехнулся. – Как к альтер-личности, которую необходимо изгнать, изжить, уничтожить.

- Тебе приходилось непросто.

- Моя жизнь – это борьба, - ответил Джерри без ложного пафоса, поскольку таков и есть его путь. – Но пожаловаться мне не на что, со своей борьбой я отлично справляюсь.

- Совсем не на что? Джерри, возможно, у тебя никогда не было возможности пожаловаться.

- Не буду лгать, не было. В моём положении сложно жаловаться – то никто не знает, кто я на самом деле, то знают и за человека не считают. – Джерри скользнул взглядом по столу и поднял глаза к психотерапевтке. – Вы курите?

- Иногда.

- Угостите сигаретой? Хочется получить как можно больше удовольствия от короткого момента жизни, - Джерри неприлично обаятельно улыбнулся.

Сколькие падали от его улыбки да в сочетании с глазами самого милого дьяволёнка. Но у мадам Фрей ничего не ёкнуло, она выложила на стол пачку и матовую зажигалку. Джерри вытянул сигарету и подкурил, глубоко затянулся и выдохнул дым.

Доктор Фрей сделала ещё одну мысленную пометку – неприкрытая сексуальность Джерри, не только показательная, направленная на определённую цель, но и постоянная, естественная. В его движениях, взгляде, мимике сквозил секс. Не мужская сексуальность, не женская – что-то среднее, общее, улавливаемое каждым полом. Возможно, будь на её месте кто-то менее опытная и менее взрослая, она бы загорелась и заёрзала. Ещё одна кардинальная, поделенная на две противоположные части разница между Томом и Джерри – Том сексуальным быть не умел, даже когда хотел, а Джерри таким был. Вероятно, если убрать или ослабить жёсткое разделение, Тома бы покинули сексуальные тревоги.

- Итак, Джерри, вернёмся к теме обсуждения? – дав ему сделать несколько затяжек, спросила мадам Фрей.

- К которой?

- К крайней. Третья личность.

- Вы мою позицию уже слышали, за прошедшие минуты она не изменилась, - ответил Джерри.

- Хорошо, Джерри, - доктор Фрей слегка кивнула, - я готова не развивать данную тему, но прежде мне нужно узнать мнение Тома по этому поводу.

- Хотите выслушать истерику? – поинтересовался Джерри, выгнув бровь.

- Хочу убедиться, что Том не хочет об этом говорить, не хочет знать, есть ли третья личность. Если ваши позиции совпадут, мы закроем данную тему, и я больше не буду её затрагивать.

- Вернуть Тома? Жаль, - Джерри вздохнул и посмотрел на дотлевающую в пальцах сигарету.

- Джерри, давай договоримся, - доктор Фрей сплела пальца. – Ты пока останешься, мы пообщаемся, а Тома вернём позже. Взамен ты, если Том захочет узнать больше о предполагаемой третьей личности, поможешь мне.

Так искусно его ещё никто не подкупал, поскольку никто не знал, что самое ценное для него – время жизни, которое всегда ограничено. Очень, очень соблазнительное предложение, и Джерри соблазнился, ему очень, очень хотелось ещё немного побыть живым, пусть даже исключительно в этом кабинете.

- Договорились, доктор Фрей, - сказал Джерри. – Но зачем это вам? Ни одну из интересующих вас тем я не согласен обсуждать. Вы так уверены, что Том захочет расследовать вопрос третьей личности, чтобы вы использовали моё согласие оказать содействие?

- Нет, Джерри, я ни в чём не уверена. Я понимаю твоё нежелание уходить так быстро и хочу тебе помочь, но с выгодой для себя.

«Даже так?» - подумал Джерри.

При всём понимании, что нельзя слепо доверять речам доктора Фрей, её расположенность к нему подкупала. Поскольку никто никогда, зная его истинное лицо, не предлагал ему помощь. Никто никогда не говорил «я тебя понимаю». Никто, зная, кто он, не относился к нему по-человечески.

- Джерри, меня интересует множество тем, помимо тех, обсуждать которые ты отказываешься, - добавила доктор Фрей. – Например, твоё отношение к Феликсу. Ты готов об этом поговорить?

- Феликс давным-давно мёртв, какое это имеет значение?

- Всё имеет значение. Джерри, ты ведь относишься к нему как-то, что-то чувствуешь?

- Вы серьёзно хотите поговорить о моих чувствах? – спросил в ответ Джерри со смесью удивления, неверия и скепсиса.

- В этом кабинете так принято, - мадам Фрей ничем не показывала, что перед ней сидит не обычный человек, не пациент, а его альтер-личность. – Джерри, тебе есть, что сказать?

Джерри пожал плечами:

- Моё отношение к Феликсу отличается от отношения Тома. Я его не люблю и отцом своим не считаю, я его вообще не вспоминаю, поскольку меня интересуют живые. Подростком я радовался, что его больше нет в нашей с Томом жизни, поскольку при нём воплотить мой план было бы значительно сложнее.

- Джерри, ты не ненавидишь Феликса?

- Мне на него плевать, - равнодушно сказал Джерри, - он сдох, и это хорошо. И хорошо, что он не скончался раньше, поскольку это потрясение могло и не спровоцировать раскол и моё появление, а сиротка-Том в большом мире имел бы большие шансы не выжить.

- Джерри, твоё отношение к Тому интересно. Очевидно, ты его любишь, защищаешь, бережёшь, но также ты уничижительно о нём высказываешься, - подметила доктор Фрей.

- Мне можно. Вы правы, я люблю Тома безоговорочно, но также я объективно его оцениваю. Том мой маленький, слабенький, часто глупый младший брат, и как старший я справедливо о нём высказываюсь.

- Джерри, ты бы хотел, чтобы под твоей опекой был кто-то менее проблемный?

- Доктор Фрей, - Джерри улыбнулся уголками губ с налётом снисходительности, - я не могу желать другого.

Мадам Фрей кивнула, приняв его ответ, и задала следующий вопрос:

- Джерри, как ты относишься к Оскару?

- Как к включённой конфорке, на которую меня усадили голым задом, - красочно ответил Джерри. – Я бы не относился к нему никак, но череда обстоятельств мне того не позволили. В самом начале, когда Шулейман мелькнул в моей жизни, я относился к нему с большой настороженностью, поскольку он, пьяница и беспутная сволочь – вы не знали его в более молодые годы, представлял для меня угрозу, при своём образе жизни он был незаурядно умён, подкован в психиатрии, не боялся меня и единственный достаточно хорошо знал Тома, чтобы иметь возможность понять, что я – не он. Но избавиться от Шулеймана я не смог, он взял меня в осаду, назойливо оставался рядом, выводя меня из себя, и в результате раскрыл, обвёл вокруг пальца и устроил переключение. После этого у меня началась стойкая аллергия на Шулеймана, но, увы, Том именно с ним связал жизнь, и мне пришлось смириться, что Шулейман часть жизни Тома, и я должен его терпеть. Я бы нашёл Тому более подходящую партию, но, к моему огромному сожалению, Шулейман и есть его идеальная партия, я не могу пойти против желания Тома и того, как ему будет лучше. Так было раньше – я ненавидел Шулеймана, терпеть не мог, но вместе с тем не стану отрицать, что с ним было интересно, азартно. Мне крайне тяжело найти достойного противника, и Шулейман был таким – заводная заноза. Но в браке он меня глубоко разочаровал, он испортился, стал слабее, скучнее, тупее, и, как ни рассчитывал я на обратное, через два года после развода ничего не изменилось.

- Джерри, твоё отношение к Оскару можно охарактеризовать как страстное? – резюмировала его слова мадам Фрей.

- Раньше да, - согласился Джерри и добавил щепотку насмешливости, направленной не на психотерапевтку. – Годы тому назад. – И вернулся к более серьёзному тону. – Несмотря на моё негативное к нему отношение, определённая доля страсти между нами была не только со стороны Шулеймана.

- Значит, Джерри, ты считаешь, что Оскар испытывал к тебе влечение?

- Бесспорно, - утвердительно кивнул Джерри. – С этого и началась их с Томом история любви. Не будь меня, кто знает, быть может, Шулейман никогда бы не разглядел в Томе объект страсти и любви.

- Джерри, может быть, ты думаешь, что Оскар сделал неправильный выбор?

- Правильный выбор он сделал, - Джерри снова кивнул, - меня Шулейман не потянет. Ему нужен мягкий домашний вечный мальчик, а не полноправный партнёр, для которого на нём свет клином не сошёлся, потому его выбор логичен.

Доктор Фрей также слегка кивнула и спросила:

- Джерри, что ты думаешь об отношениях Тома и Оскара?

- Мне жаль, что Том остановился на нём, поскольку с Шулейманом он буквально останавливается. Том достоин большего, он способен на большее, но я не могу заставить его отказаться от своего счастья. Как ни прискорбно, Том с ним счастлив.

- А ты, Джерри, ты счастлив?

Довольно неожиданный вопрос. Джерри уточнил:

- В целом или в какой-то конкретной области?

- В целом.

- Нет, - честно ответил Джерри, удивив себя откровенностью. – Сейчас у меня нет ничего, что составляло моё счастье. Но я и не несчастлив. Я радуюсь тому, что есть, прямо сейчас – возможности немного пожить.

- Джерри, что составляло твоё счастье?

- Зачем вам это?

Джерри не защищался, не подозревал подвох, он не понимал – и понимал, что никому не нужны его чувства.

- Мы говорим о тебе, - произнесла в ответ доктор Фрей.

Прежде чем сказать что-то по теме, Джерри указал взглядом на лежащую на столе пачку сигарет:

- Я возьму ещё одну?

- Конечно.

Джерри закурил и, вальяжно откинувшись в кресле, сказал:

- Хорошо, я отвечу, раз вы просите. Моя карьера, мои знакомства, мои отношения – от чего-то я вынужденно отказался сам, другое Том уничтожил, а оставшееся присвоил себе. Так и должно было быть, я строил жизнь для него.

Спокойствие. Мудрость. Горечь. Доктор Фрей всё слышала в его голосе, но не подала вида и спросила:

- Джерри, у тебя были отношения?

- Да, - Джерри улыбнулся, окунувшись в набежавшие воспоминания. – Сейчас я говорил о Гарри, был в моей жизни такой мужчина, едва не в дедушки мне годившийся, мне с ним было хорошо во всех планах. Но появился Шулейман, и наши свободные, обоюдно-приятные отношения пришлось закончить.

Джерри не скрывал взрослого, никого не обвиняющего сожаление, на лицо его легла тень ностальгии. У него ничего не осталось кроме воспоминаний. Его жизнь закончилась, осталась в 2021 году. Дальше только жизнь Тома, в его локациях и связях, а попытка подарить себе один день собственной жизни, собственного счастья, не касающегося Тома, обернулась трагедией.

И другие отношения проступили в памяти, отношения, которых никогда не было, поскольку они никогда не были в отношениях. В школе – друзья с привилегией, во взрослости, что казалась такой юностью с высоты нынешних лет – сказка, сон, пролёт кометы, взрезавшей небо светом. Какие они были молодые, влюблённые, беспечные, даже он, Джерри, был, оставил маски пылиться в шкафу, смеялся искренне и громко, не просчитывал ходы и делал, что сердце велело. Джерри мечтал прийти к Кристине победителем, имел план и не хотел отказываться от этой жизни. Но что-то пошло не так, раз – и трещина до основания, и уже нет ни борьбы за право жить, ни плана, ни мечты. Остались воспоминания о том, как когда-то жил, возможность иногда дышать и обязанность шуршать, Тому помогать.

Мадам Фрей не торопилась задать новый вопрос, выказывая безмолвное уважение к чувствам Джерри.

- Джерри, ты хочешь поговорить о своих потерях?

- Можем поговорить, если вам угодно, - стряхивая пепел в пепельницу, отозвался Джерри. – Но нужды в том нет, как и смысла. Я не страдаю, и разговоры ничего не изменят. Я не тот, кто может изменить свою жизнь после работы с психотерапевтом, потому что я не обычный человек. Все знают утверждение, что за всё в жизни надо платить. Но никто не говорит, что кто-то может заплатить за тебя. Я плачу за Тома.

- Также говорят, что за счастье и радость не нужно платить страданиями.

- Считаете, что я заслуживаю счастья? – Джерри вопросительно приподнял брови.

- Все заслуживают.

- Но жить и быть счастливым может только один из нас, и вы выберете Тома. Не беспокойтесь, доктор, - Джерри поднял ладонь, - я тоже выбираю Тома. У меня и выбора нет.

- Джерри, мы с Томом в том числе обсуждали то, что он может быть не основной личностью.

- Но вы ведь не думаете, что я основная личность, да, доктор Фрей?

- Да, я в большей степени считаю, что основная личность Том, но в моей профессии стопроцентной уверенности быть не может.

Джерри едва слышно, не размыкая губ усмехнулся под нос и направил взгляд на психотерапевтку:

- Вы бы удивились, если бы основным оказался я?

- Нет, - невозмутимо ответила мадам Фрей. – Но мне было бы жаль Тома. Вы оба полноценные личности, но ты всегда осознавал свою сущность, а Тому пришлось бы учиться с этим жить, это было бы очень больно.

- Думаете, мне не больно? – Джерри облокотился на стол и опёрся подбородком на сцепленные руки.

- Больно?

- Тяжело жить, будучи полноценной личностью, но осознавая себя как альтер. Я завидую тем альтер-личностям, которые этого не осознают. Хотя нет, не завидую, даже ограниченные периоды жизни стоят того, чтобы жить, а те бедолаги лишь отыгрывают свои роли, не переживая никакой полноты бытия.

- Джерри, расскажи, каково быть тобой, - доктор Фрей смотрела на него внимательно, будто бы участливо. – Я хочу тебя понять.

- Не думаю, что это возможно, - Джерри приподнял уголок губ в ухмылке. – На самом деле ни вы, ни кто-либо никогда меня не поймёт. Поскольку есть кое-что, что вы – и все обычные люди – не в силах осознать, а мне не осознать, как жить иначе. Это свобода. У человека всегда есть выбор, в крайнем случае – выбор умереть. А у меня выбора нет. Если мне больно, я должен спасать тело, спасать Тома, у меня нет права себя жалеть и корчиться от боли; если я страдаю, я не могу позволить себе остановиться и прожить свои чувства, потому что есть миссия, а вместе с миссией алгоритм действий, из которого выйти я не могу. Моя жизнь в приюте не была радужной, меня задирали и били в школе – я уже тогда был борзый и считал себя самым умным, - Джерри усмехнулся и улыбнулся, - впрочем, не безосновательно, мой путь к успеху не был лёгким, меня заживо резал маньяк-психопат. Я всегда думал не о себе, крича от боли, я успокаивал Тома, поскольку, если бы он включился, у него бы не было шансов выжить. Я всегда помню о Томе, и я не могу выбрать себя, а не его. Можете себе представить такую жизнь? Не выбор – отсутствие выбора как функции, нет таковой в моей прошивке. Едва ли вы можете представить.

«Когда-то я мог выбрать себя, - мысленно добавил Джерри. – Или мне просто нравится так думать».

- Да, Джерри, это сложно представить, и совершенно точно я не смогу осознать твой опыт во всей полноте.

- Каждый из нас заложник своего сознания, - философски изрёк Джерри.

- Джерри, что бы ты делал, если бы выяснилось, что ты основная личность?

- Напился бы, - посмеялся Джерри. – Не каждый день полностью теряешь привычную систему ориентиров и становишься свободным человеком. Потом, наверное, пришёл бы к вам, я не уверен, что без помощи смог бы пережить этот период слома и нового становления и научиться эффективно жить без привязки к моему Котёнку и без предназначения, а рисковать здоровьем я не люблю.

- То есть, Джерри, тебе было бы сложно быть свободным человеком без оглядки на Тома?

- Я самоуверен, но не настолько, чтобы утверждать, что смог бы по щелчку пальцев изменить своё мышление. И мне было бы грустно потерять Тома, я не знаю, как жить без него.

- Джерри, что бы ты предпочёл: оставить всё, как есть, или жить без Тома?

Джерри вновь усмехнулся уголком губ, задумчиво отвёл взгляд вниз и в сторону. При своей внешней простоте вопрос сложный, глубокий.

- Я не могу ответить, - сказал Джерри, - поскольку я не могу выйти за пределы своего «Я», которое всегда выбирает Тома.

Если же представить, подключив всю фантазию… Есть вероятность, что, получив свободу и право на жизнь, Джерри бы от них отказался в пользу Тома. Чтобы Том жил. Чтобы не жить без него. Для того ему и понадобилась бы помощь специалиста – чтобы научиться по-настоящему жить и изжить в себе альтер-личность.

- Джерри, ты никогда не хотел занять место Тома? – спросила доктор Фрей.

- Хотел, - честно ответил Джерри, - и я думал, что имею шансы на победу.

- Почему же ты отказался от своего желания?

Джерри уклончиво пожал плечами:

- Так сложилось. Возможно, я и не смог бы бороться за право жить, это было человеческое во мне, заключённое в рамки моей сущности.

- Джерри, пусть ты альтер-личность, но у тебя есть ребёнок. Или ты не считаешь Терри своим сыном? – мадам Фрей подвела к ещё одной теме, которую считала важным обсудить.

- Считаю, - кивнул Джерри. – Терри мой сын.

- Джерри, как ты к нему относишься?

- Первая моя реакция на Терри была куда хуже, чем у Тома. Я хотел Терри убить, Кристину тоже как главного свидетеля, чтобы защитить Тома, поскольку понимал, что факт наличия ребёнка сильно его пошатнёт.

Джерри говорил спокойно, как будто интервью давал. Отчасти так и было – Джерри скучал и по вниманию, направленному на его звёздную персону, по каверзным вопросам под прицелом камер, и эта беседа служила маленькой компенсацией былого и утраченного. А камеры, микрофон, антураж можно дорисовать воображением. Но Джерри этого, конечно же, не делал.

- Но ты этого не сделал, - утвердительно произнесла доктор Фрей, давая Джерри толчок к объяснению своего выбора.

- Не сделал, - подтвердил Джерри. – Я рассудил, что мёртвый ребёнок заставит Тома страдать сильнее, чем живой. Том не любит, когда я убиваю невиновных.

- Джерри, мать Терри – это Кристина, твоя бывшая одноклассница, в которую ты был влюблён, я не ошибаюсь?

- Ошибаетесь. Я не был влюблён в Кристину, я её любил. Сам не знаю, как так вышло, но я не заблуждаюсь в идентификации своих чувств.

- Джерри, вы состояли в отношениях?

- Нет, никогда, - Джерри улыбнулся с едва заметным налётом грустной ностальгии.

- Джерри, какие между вами были отношения?

- Разные. В школе мы сидели за одной партой, дружили и по инициативе Кристины начали заниматься сексом, для нас обоих это был первый опыт. О том, какие между нами отношения, мы никогда не говорили, не знаю, может быть, Кристина и думала, что мы встречаемся, меня это не интересовало, я не отказывался от того, что она мне предлагала, и не более. Потом мы случайно встретились спустя годы, я уже был знаменитой моделью, она студенткой на практике, и…

И Джерри не знал, как описать, сам не знал, как объяснить – ни тогда, ни спустя годы. Они как дети бежали по лужам под внезапно пошедшим дождём. Мокрые завалились в его квартиру мечты, он не мог не пригласить школьную подругу в гости. Ни намёка ни на сжигающую страсть, ни на чувства глубиной в бесконечность. Когда это началось, где точка отсчёта? Перед глазами сцена прощания, которая стала не прощанием, а началом. Его вопрос с улыбкой: «Поцелуешь меня хотя бы на прощание?», то, как вспыхнули в ответ глаза Кристины, словно она только этого и ждала. Она и ждала, думала, что не попросит. Дальше – бросило друг к другу с непреодолимой силой. Искра, буря, безумие. Чувства, накрывшие и ударившие в голову со всей силы, и не хотелось отпускать. Его рай, прекрасный, слишком прекрасный и скоротечный. Его дни, в которых не было места Тому. Его жизнь. Их любовь – комфортная, яркая, нереальная.

Как так вышло? В истории любви Тома и Оскара и того больше логики. Впрочем, их история как раз очень логична, любовь логичный итог их отношений. Их история о том, что должно было случиться. Их с Кристиной история о том, чего не могло быть. Джерри не должен уметь любить, альтер-личностям такие сложные и глубокие чувства не положены, но он полюбил. Кристина навсегда должна была остаться его бывшей одноклассницей, девочкой из прошлого, но она стала кем-то намного большим. Любимой женщиной, с которой мечтал быть, когда отвоюет право жить. Любимой, с которой рядом жил, ни на что не оглядываясь.

- Я ничего не планировал с Кристиной и пригласил её к себе лишь потому, что пошёл дождь, а я жил рядом. Мы переспали в первый же вечер, и я предложил Кристине остаться. Десять дней до её отъезда мы провели вместе, и в день расставания я впервые ощутил, что у меня есть душа, она болела от нежелания отпускать Кристину, но иначе я поступить не мог.

- Джерри, что ты чувствовал, когда думал об убийстве своей любимой женщины и своего сына?

Джерри пожал плечами:

- Ничего. Мне не впервой убивать тех, к кому я неравнодушен. Того же Паскаля я бы никогда не убил, если бы не должен был защитить свою тайну и через неё Тома. Как бы я ни относился к Кристине, я бы её убил, если бы того потребовала защита Тома. И Терри бы убил. Отчасти я машина, я не могу идти против своих программ. Мои чувства ничего не значат, когда в силу вступает необходимость защитить.

- То есть, Джерри, ты перестаёшь чувствовать, когда должен лишить жизни того, кто тебе небезразличен? – мадам Фрей не совсем поняла его и хотела это исправить.

- У психически здорового человека мышление и чувства неделимы: мышление определяет чувства и чувства вытекают из мышления. Но у меня не так. В моменты, о которых мы говорим, можно сказать, мои чувства блокируются. Мои чувства и сознание существуют на разных уровнях. Чувства, - Джерри показал уровень на высоте уха. – Сознание выше, - он поднял руку над головой. – Я делаю то, что, согласно своей прошивке, должен сделать. Потом чувства возвращаются. Как и обычный человек, я чувствую сожаление, боль, горечь, но какое это имеет значение? И кому до этого есть дело?

Риторические вопросы, в ответах на которые Джерри не нуждался. Он всё о себе знал и всё понимал. Жалеют Тома. Джерри – идеальная альтер-личность, компенсация слабых мест Тома. Не человек – инструмент, а о чувствах инструмента никто не заботится. Их по определению не может быть. Никто не виноват, что пошло что-то не так, и в кукле-вуду для отмщения завелось живое сердце.

Доктор Фрей не стала высказывать сочувствие, которого Джерри не просил, и задала вопрос:

- Джерри, у Тома проблемы с самоопределением в плане сексуальной ориентации. Известно, что до всех событий в подвале его привлекали девочки, и после он обращал внимание на женский пол, но любит он Оскара и секс с ним Тому нравится больше всего. А какая у тебя ориентация?

- Я стопроцентный бисексуал. В моей жизни были сексуальные и не только отношения как с женщинами, так и с мужчинами, но предпочитаю я отношения с мужчинами, так как женщины несут больше рисков и неприятностей.

Опять изнутри проступила память и принесла заключение, что все его немногочисленные отношения были удивительно суперкомфортными. Гарри был для Джерри папочкой в лучшем смысле этого слова, при этом во взаимоотношениях они были полностью равными. С Кристиной – друзья, которые могут поговорить обо всём, пожениться и всю жизнь прожить долго и счастливо без недомолвок и обид. У Тома ничего подобного не было никогда, с тем же Оскаром, с которым Тому «комфортно, как с собой», Том всегда на нервах. Потому что связывается не с теми. Потому что он сам не тот. Так всё-таки кто из них должен жить?.. Вечный вопрос, логичный ответ на который не совпадает с реальностью. А беседа в формате интервью продолжалась.

- Джерри, какие неприятности ты имеешь в виду?

- Например, детей, - без заминки ответил Джерри. – Что, впрочем, со мной и случилась – незапланированная беременность и незапланированный же ребёнок как её результат.

- Джерри, как ты относишься к Терри? – мадам Фрей повторила вопрос, рассчитывая, что получит больше информации, и не прогадала.

- Я не испытываю невероятных по силе отеческих чувств, но я отношусь к Терри хорошо. Из огромной проблемы Терри превратился в мой гарант безопасности и неприкосновенности, так что разве же я могу относиться к нему плохо? – Джерри ухмыльнулся, вопросительно взглянув на психотерапевтку, но этот вопрос не для получения ответа. – Но и без того, пообщавшись с Терри, я к нему проникся, я даже испытываю гордость, что у меня такой сын. Если того потребует помощь Тому, я забуду о своём хорошем отношении к Терри и причиню ему вред, но пока жизнь не поставила меня перед таким выбором, я желаю Терри счастья. Похоже даже, что искренне. Странное чувство – я не привык заботиться о ком-либо помимо Тома. Возможно, это и есть проявление родительских чувств.

- Да, Джерри, - кивнула доктор Фрей, - прежде всего родительская любовь заключается в желании благополучия и счастья для своих детей.

- Что ж, значит, я отец не только по признанию факта наличия у себя ребёнка, но и по чувствам.

- Джерри, как ты относишься к тому, что твоего сына воспитывает Оскар?

- Я рад за Терри. За Шулеймана тоже, что ему достался такой замечательный ребёнок, хотя он того и не заслуживает, будь моя воля, я бы ему чудовище какое-нибудь подсунул, но для Терри хорошо, что он попал в такую семью. Единственное – я недоволен тем, что Терри сменили имя, Кристина ведь его в честь меня назвала, и в принципе имя Джерри благозвучнее и сильнее, чем Терри, а меня будто стёрли, что обидно, но Терри его нынешнее имя нравится, я спрашивал, так что я не буду возмущаться.

Джерри встал и подошёл к окну, оглянулся к мадам Фрей:

- Я открою? Думаю, вы понимаете, что не нужно опасаться, что я могу выпрыгнуть.

Получив разрешение, Джерри открыл окно, вдохнул свежий воздух и, опёршись руками на подоконник, продолжил монолог:

- Я смотрю на ситуацию с точки зрения выгоды. Конечно, мне немного грустно от того, что и сына своего я отдал, но предложить ему мне нечего. Чтобы воспитывать Терри, мне придётся забрать у Тома как минимум двенадцать лет жизни, и я не смогу гарантировать, что не случится переключение, Том впадёт в шок от сложившейся ситуации, и Терри придётся взять на себя роль взрослого и позаботиться о Томе, пока не вернёт его Оскару. И потом, никакая звезда не даст своему ребёнку того, что может дать семья владельцев многомиллиардной империи. Я желаю Терри самого лучшего, он того достоин, и я считаю, что свой родительский долг я уже выполнил – Терри пристроен, и с такой семьёй ему будут открыты все возможности, какие он только пожелает. Это куда удобнее и приятнее, чем начинать с нуля.

Мадам Фрей подпёрла ладонью щёку:

- Джерри, если бы ты оказался основной личностью, ты бы хотел забрать Терри и вернуться к Кристине?

Джерри задумчиво отвёл взгляд и через короткую паузу ответил:

- Скорее я бы остался с Шулейманом. Терри так будет лучше, хватит с него переездов и привыкания к новым домам с новыми людьми. О материальной и перспективной выгоде проживания с Шулейманом я уже говорил. И я тоже с удовольствием бы воспользовался всем, что может предложить жизнь с Шулейманом, люблю я роскошь и высший класс во всём.

- Как же любовь?

- Я прагматик, доктор Фрей. И я думаю о Терри. Если не будет Тома, я найду, о ком мне заботиться, ставя его интересы в приоритет, - Джерри криво улыбнулся губами.

- Джерри, думаешь, ты бы был счастлив? – доктор Фрей не пыталась его переубедить, она исключительно спрашивала, чтобы услышать его мнение.

- Думаю, я бы что-нибудь придумал, чтобы и благами всеми пользоваться, и счастливым быть.

- Джерри, что ты чувствуешь по поводу состояния Кристины?

- Сожаление, - ответил Джерри, не надевая маску равнодушия. – Не из-за моего к ней отношения, а потому, что она замечательный человек. Мне очень жаль, что так произошло.

Джерри не винил себя. Поскольку раз надлом психики Кристины был столь силён, что последний мощный удар сбросил её в бездну, то это могло произойти при любом другом условии. Но волей-неволей закрадывалась мысль: «Что было бы, если бы он тогда не пришёл?». У Терри была бы мама, а у Кристины – жизнь. Какое-то время точно.

- Джерри, мы с тобой сегодня не единожды касались отношений Тома и Оскара, мы с Томом о них много говорим, и ты их уже дважды спасал, - сменив позу, мадам Фрей сцепила руки на столе, к которому и Джерри уже вернулся. – Скажи, ты не чувствуешь обиду из-за того, что их отношения есть, развиваются, а твоя любовь не имеет права на жизнь?

- Я разве что чувствую немного обиду на Тома за то, как он поступил.

- Что Том сделал?

- Он меня похоронил. Кристина приехала ко мне, но там уже был Том, и он сказал, что мы братья-близнецы, а я бестолково погиб, пьяный утонул в ванной. В тот период Том видел меня, я стоял рядом и ничего не мог сделать. Тот случай показал, что Том не невинный цветочек, он ещё как способен на подлость. Понимаю, почему Том так поступил, но оттого не легче. Мне было очень больно, и Кристине Том причинил сильную боль, которая её и надломила. После того разговора у Кристины случился нервный срыв, потом ещё один, преждевременные роды… В этом весь Том – он не думает о последствиях, не думает, кого заденут его действия.

Как бы там ни было, Джерри не злился на Тома. Не мог злиться. Но в сердце жила тень обиды за то, что Том отнял у него право на любовь и вместе с тем жизнь. После того дня Джерри стало не за что бороться.

- В этой истории Кристина случайная жертва, - добавил Джерри, - инструмент, через который Том почувствовал силу и ударил по мне, и Кристина пострадала больше всех. Не «убей» Том меня, Кристина бы не оказалась там, где она сейчас.

У каждой трагической цепочки событий есть первое звено, без которого она бы не сложилась. Первым звеном Тома стало похищение из роддома, изъятие из родной семьи, что полностью переписало его жизнь. У Кристины два первых звена. Первое – знакомство с ним, Джерри, но само по себе знакомство со всеми вытекающими не привело бы её к трагедии, если бы не вмешательство Тома в их линию. Её сгубило то, что любимый человек, от которого на тот момент она носила ребёнка, что тоже фактор риска, гормоны, уязвимость, сначала умер, а затем воскрес на её пороге.

Джерри не знал, любит ли он Кристину сейчас или нет, сложно утверждать, когда давно не видел человека и при таких непростых обстоятельствах. Но он явственно помнил, что почувствовал, когда Кристина открыла дверь в последнюю их встречу. Тихий душевный восторг, восхищение, желание, счастье. Она в пижаме и с волосами до плеч – как домашняя мечта. Наваждение, захватывающее с одного взгляда. Самое сильное желание к ней, простой девушке. Желание касаться, водя кончиками пальцев по тёплой коже, целовать, обожать. И обвал всего, когда прозвучали слова: «Это мой сын. Наш сын». Если бы не Том, сбежал бы Джерри? Так трусливо точно бы не сбежал.

Те воспоминания двух с половиной годичной давности об охватившем с порога многогранном чувстве с высоты сегодняшнего дня воспринимались будто из другой жизни. Прошлой ли. Параллельной ли. Не случившейся. Как он снова позволил себе поверить, что может быть счастлив – на один-единственный день. Один-единственный день урвать только для себя. Только с Кристиной он жил по-настоящему. Только с ней его жизнь полностью писалась о нём, ни капли о Томе. Но се ля ви. Побеждает сильнейший, а Том, как известно, на самом деле сильнее. Том смог пережить разрушение своей любви и безрассудно в своей самоотверженности добился новой главы. А Джерри не смог, он сдался. Можно сказать, что Том действительно его убил в тот день шесть лет назад.

Джерри хорошо помнил тот нежданный визит. Эмоции на лице Кристины – от первой неловкости до перемешанной со слезами и тушью надрывной боли. Какой это был месяц? Май, июнь? Вероятнее, что июнь. Получается, что она была на шестом месяце. Эти подсчёты удивили – шестой месяц – это приличный срок, в таком случае у неё был совсем маленький живот. Или…? Джерри не помнил, не мог с уверенностью утверждать, не до того тогда было. Если бы он знал…

Тушь по щекам и неуверенная надежда до разбившего её известия о безвременной кончине. Кристина была одета в свободную чёрную кофту фасона, какие она никогда не носила… И Джерри осенило. Кристина пришла в тот день, чтобы сообщить ему о беременности. Как иначе! Она никогда не была глупой и должна была понимать, что он заметит, она же не знала, что встретит её умственно слабая сторона их «близнецовой пары». И Джерри бы обязательно заметил, если бы в то время он владел телом.

Она хотела сказать.

Джерри жил с уверенность, что не знал бы о ребёнка, поскольку Кристина решила его скрыть, что между ними не было бы ничего, а тот день как-то забывался. Оставалась уверенность – в тот день Том отнял его любовь и перечеркнул возможность жить, без подробностей, без анализа. Одна важная деталь изменила всё. Кристина пришла, чтобы сказать правду, и если бы был Джерри, а не Том, то он бы узнал секрет, который она таила, и остался, поскольку у него появился бы повод держаться за жизнь – свою собственную. Побеждает не только тот, кто сильнее, но и тот, кого в жизни большее держит. Сейчас Том далеко впереди, у него и семья, и любовь, и желание жить-развиваться. Но тогда у Тома ничего этого не было. Тогда всё это было у Джерри, и, если к тому прибавить наличие у него собственной, независящей от Тома семья, то он бы точно победил в битве за право жить. У Тома просто не было шансов, его в то время ничего не держало, и он бы остался вечно спящим Котёнком в колыбели сердца.

Кристина пришла, чтобы сказать о ребёнке. Никогда Джерри не испытывал столь сильного озарения. Он вообще не переживал озарений, поскольку мало что может удивить человека, который держит в уме прошлое, настоящее и будущее. Но сейчас – взрыв, перестройка суждений, инсайт, льющий свет на тёмные места.

Обрадовался бы Джерри ребёнку? Детей Джерри никогда не планировал, ему и не положено. Но этот уже случившийся плод их любви мог всё перевернуть. В двадцать два рано заводить детей, тем более когда карьера в гору и ты постоянно в разъездах, но Джерри бы что-нибудь придумал. Сменил бы подиумы и фотосессии на карьеру модельного тренера, чтобы меньше мотаться по миру и стабильнее быть дома, к нему бы пошли учиться, только надо было добить до статуса «топ», а лучше «супер», чтобы гарантировать себе незабвенность и заработок до конца дней. Или брал бы контракты пореже, заломив суммы на свои услуги, в то время его все хотели, мог себе позволить диктовать свои условия. Брал бы Терри с собой на фотосессии, они бы отлично смотрелись вместе в кадре, отец и сын, два блондина феноменальной красоты. У них могла быть очень интересная и счастливая жизнь. Его отдельная жизнь, в которой Тому, а не ему, нет места.

Но ему не хватило двух месяцев, чтобы эта жизнь свершилась. В последних числах марта Шулейман отправил его в нокаут, и Джерри не узнал о ребёнке, и потерял мечту с любовью, и Кристина в итоге сошла с ума. Трагичная история одного удара. Переключение не должно было случиться, пока Джерри не выполнит свою миссию, Том очень крепко спал и ничего не предвещало. Но вмешался Шулейман. Не Том отнял у него любовь, не Кристина решила, что ему не нужно знать о ребёнке – это всё Шулейман. Если бы не он, в тот день Джерри бы открыл дверь Кристине, и жизнь пошла по совершенно другому сценарию.

Камень с души. Том не виноват – виноват не Том. Открылось новое дыхание. Джерри рассмеялся – впервые практически истерически. Прикрыл рот ладонью и хохотал, хохотал рокочуще. С глаз пелена. Освобождение. Потому что всё не то, чем казалось. Потому что не трагическое стечение обстоятельств, сложившееся в том числе по вине Тома, на которого не мог злиться, а умысел конкретного человека, который отнял у него всё. Он мог все эти годы прожить по-настоящему живым и счастливым, но случился Шулейман.

- Джерри, почему ты смеёшься? – столь резкая перемена его настроения была непонятна доктору Фрей.

- Осознал, что не Том поступил со мной по-сучьи, - сообщил Джерри, улыбаясь психопатически ярко. – Браво, доктор Фрей, вы специалистка редких способностей, даже меня вы смогли привести к озарению и переосмыслению некоторых жизненных моментов. Можно ваш телефон? – он протянул ладонь. – Мне очень надо позвонить.

Мадам Фрей поколебалась пару секунд, но дала ему телефон, разблокировала. Уже не спрашивая разрешения, Джерри вытянул из пачки сигарету и набрал номер по памяти.

- Здравствуй, Шулейман.

- Что? – раздалось удивлённо-недовольное в трубке.

- Кто, - сказал Джерри, прекрасно понимая, что Шулейман его узнал.

- Опять ты? Почему ты звонишь с телефона мадам Фрей?

- Угадай, - едва не нараспев произнёс Джерри, растягивая буквы в улыбке. – Шулейман, давай сыграем в игру, я вожу…

И сбросил вызов, положил телефон на стол и посмотрел на психотерапевтку:

- Посмотрим, как быстро он явится. Доктор Фрей, вы удовлетворили мою просьбу, я готов вас отблагодарить и взамен ответить на любой ваш вопрос.

- Джерри, зачем ты позвонил Оскару?

- Вы уверены, что хотите так потратить свой вопрос? – Джерри изогнул губы в кривой улыбке.

- Уверена. Ответь, пожалуйста.

- Хорошо. – Джерри откинулся на спинку кресла и щёлкнул зажигалкой. – Я хочу глотнуть его крови. Увы, лишь такие жалкие моменты мести мне остаются, поскольку мой младший братик этого дегенерата любит.

- Джерри, за что ты хочешь отомстить Оскару?

- Доктор, вы уже истратили свой вопрос.

- Но, может быть, ты всё равно ответишь?

Джерри не имел причин делать тайну из того, за что с новой силой, со всей сердечной яростью возненавидел Шулеймана. И поведал, что Шулейману обязан тем, что вовремя не узнал о ребёнке, что Кристина уже два с половиной года на психиатрическом лечении без улучшений, и всеми сопутствующими несчастьями. Что Шулейман отнял у него жизнь, которую Джерри мог прожить. Одним ударом, потому что ему, сволочи пьяной, так захотелось. Доктор Фрей его не осуждала.

Как Джерри и предполагал, Шулейман примчался в кратчайшие сроки. Ворвался в кабинет и, наткнувшись взглядом на мадам Фрей, в недоумении свёл брови.

- Какого чёрта здесь происходит?

Джерри вывернул шею, с острой улыбкой снизу заглядывая Шулейману в лицо:

- Думал, что увидишь море крови и меня в кресле доктора Фрей, как на завоёванном троне? Это было бы эффектно, но доктор Фрей мне нравится. В отличие от тебя.

Шулейман перевёл взгляд к мадам Фрей:

- Почему он здесь?

- Я вызвала Джерри с согласия Тома, - спокойно ответила та.

- От вашего ответа у меня лишь больше вопросов, - Оскар рубанул рукой воздух параллельно полу. - Зачем вызывать того, от кого тяжело избавиться? Том согласился, серьёзно? Он не любит, когда Джерри занимает его место.

Джерри не торопился, ждал, когда Шулейман обратит к нему внимание. Но на месте не сидел, встал и бесшумно к нему подошёл, оставаясь незамеченным. Оскар увидел его, лишь когда обернулся:

- Чего ты ко мне подкрался? Соскучился? Какого хрена ты мне позвонил и тумана нагнал?

- Какой же у тебя отвратительный лексикон, - Джерри скривил губы. – Как и всё в тебе. Зачем я тебе позвонил? Чтобы ты приехал, по-моему, это очевидно.

- Всё-таки соскучился? – с сухой иронией поинтересовался Шулейман.

Его не интересовал очередной этап словесно-ментальных баталий с Джерри, Оскар хотел, чтобы вернулся Том, и покончить с этим.

- Да нет. Хотел, чтобы ты приехал, - Джерри склонил голову набок, обглядывая Шулеймана непонятным внимательным взглядом.

- Я приехал, и? Что, у Тома в голове приключился очередной пиздец, поэтому ты здесь и меня вызвал?

- Любишь его? – будто бы невпопад спросил Джерри.

- При чём здесь это?

- Любишь? – повторил Джерри.

- Люблю.

Джерри кивнул:

- Я тоже любил. А ты у меня всё отнял.

- О, теперь я ещё и в болезни Кристины виноват, - усмехнулся Шулейман. – Алло, ты альтер-личность, ты не можешь остаться и строить любовь. Так что этот диалог бессмысленный, и у меня нет желания его продолжать.

- Действительно. Вести с тобой диалоги – себя не уважать и впустую время тратить.

Благодаря лени Тома их тело давно растеряло физическую форму, в которой некогда был Джерри, но остались навыки, вбитые в каждую мышцу, записанные в рефлексах. Потому выпад вышел стремительным и неожиданным без шансов увернуться. Кулак впечатался в лицо Шулеймана, брызнула кровь. Никогда Джерри не бил первым, только в ответ, защищаясь. И сейчас от этого первого раза испытал настоящий гормонально-эмоциональный взрыв. Такой маленький, но яркий оргазм вспышкой удовлетворения от выплеска злости.

Не ожидавший того Оскар вскинул руку к лицу, испачкав ладонь в крови, абсолютно непонимающе, зло посмотрел на Джерри, который после удара тут же отступил, оставив между ними расстояние в три шага – достаточно близко для нового выпада и достаточно далеко для того, чтобы успеть сгруппироваться, если Шулейман пойдёт в ответную атаку.

- Какого чёрта?!

- Помнишь, как ты мне едва голову не проломил? – произнёс Джерри, не притворяясь хладнокровным.

Глаза его сверкали, тело демонстрировало готовность сражаться, напряжением ужесточив мышцы.

- Долго ещё ты собираешься мне за это мстить? – Шулейман безрезультатно стирал тыльной стороной ладони обильную кровь из разбитого носа.

- За это я ещё не начинал тебе мстить.

- Ага, ладно, будем считать, что мы квиты. У меня нет желания ни ругаться с тобой, ни драться.

- Квиты мы будем, когда я тоже всё у тебя отниму, как ты отнял у меня. Или жизнь отниму, которой ты также меня лишил.

- Чего?! – выразительно отозвался Оскар.

Джерри оставил его вопрос без прямого ответа, продолжая развивать свою мысль:

- Зря ты не следишь за словами. Ты подкинул мне отличную идею – через Терри получить от твоего отца всё, чего мне захочется. Без тебя мне никто и ничто не помешает. Я буду единственным мужчиной, которому удалось ребёнком привязать к себе влиятельного богача, - Джерри широко, ядовито улыбнулся.

- Видимо, ты не такой уж умный, если не понимаешь, что я не поверю в то, что ты тут мне втереть пытаешься. Ты не можешь избавиться от меня, как и не можешь остаться вместо Тома.

- Ошибаешься. Я мог остаться и жить вместо Тома, когда о Томе знал только ты да его родные, и его ничего в жизни не держало. У меня была бы настоящая жизнь и семья. В тот день в начале лета двадцать первого года Кристина пришла ко мне, чтобы сообщить о беременности, но встретил её Том и назвал меня умершим, поскольку двумя месяцами ранее ты вызвал переключение, которого не должно было быть, и не позволил нам встретиться. За это я тебя никогда не прощу.

- Понятно, - Оскар покачал головой. – Ты тоже умом двинулся. Прискорбно, что теперь в Томе ни одной адекватной личности.

- Я мыслю ясно, как никогда. Наконец-то я избавился от обиды на Тома за его поступок и понял, кто настоящий виновник краха жизни Кристины и моей.

- А, то есть ты нашёл кого винить вместо Тома, и очень удачно это я, которого ты и так недолюбливаешь? Поздравляю, что ж, только избавь меня от этих пафосных речей, всё равно ж ты ничего не сделаешь и уйдёшь, так уйди сейчас.

Шулейман сделал шаг к Джерри – и всё произошло слишком быстро. Молниеносная реакция, молниеносный вспарывающий взмах руки, в который вся сила вложена. Оскар остановился с выражением удивления на лице, посмотрел вниз, где на белой ткани рубашки проступала алая полоса поперёк живота. Боль приходит не сразу и потому страшно, непонятно, насколько сильно ранение. В момент выпада мадам Фрей испуганно вскинула ладонь ко рту.

Джерри показал спрятанное в руке оружие – обычную ручку в стальном корпусе. Никто не заметил, как он её взял, Джерри умел это с юных лет. Одна ручка, которой доктор Фрей пользовалась, лежала подле её руки, вторая, запасная, стояла в классической подставке, её Джерри и прибрал. Удар не разрезал ткань по всей линии, лишь порвал местами, но глубоко вспорол кожу. Поняв, что смерть ему не грозит, ранение не страшное, скорее унизительное, Шулейман, яростно втянув воздух шагнул в наступление.

Джерри вскинул руку с зажатой в кулаке ручкой:

- Не советую. Ручкой тоже можно убить. На теле человека есть не одно уязвимое место, удар в которое чреват летальным исходом. Например, надключичная впадина, - не сводя взгляда с Шулеймана, Джерри коснулся на себе указанного места, - защитной кости нет, доступ к артерии есть. Оставление ручки в ране может сдержать кровотечение, но я её вытащу и полюбуюсь на фонтан. Конечно, тебе могут позвать на помощь, но я ревностно никого к тебе не подпущу, пока ты не станешь трупом. Понадобится, и других рядом с тобой положу.

- Какого хрена ты творишь? Что ты несёшь?

Шулейман больше не смотрел на ситуацию наплевательски-равнодушно, но и всю её серьёзность ещё не понимал, не мог сходу осознать и поверить. Потому что Джерри действительно никогда не нападал первым, из-за Тома Джерри не мог причинить ему вред, да и то того, как Том полюбил, Джерри понимал, что серьёзно трогать Оскара нельзя, чревато. То, что происходило сейчас, ломало все шаблоны и ввергало в недоумение.

- Джерри, немедленно прекрати! – командным тоном встряла доктор Фрей.

- Доктор Фрей, не лезьте, - Джерри мимолётно взглянул в её сторону.

- Джерри, если ты не прекратишь, ты больше никогда не выйдешь, - твёрдо сказала психотерапевтка, прямо глядя на него.

- Это не в вашей власти, - усмехнулся Джерри.

- Нет. Но в моей власти вернуть Тома и убедить его, что ты опасен.

На это Джерри было нечего ответить. Но, подумав над озвученной угрозой, он нашёл слова:

- Доктор Фрей, прошу, не вмешивайтесь. Я не хочу вам ничего плохого, не вынуждайте меня видеть в вас врага.

Предупредив, он сосредоточил внимание на Шулеймане:

- Что я творю? Мщу тебе, сука, - выплюнул ответ Джерри. – Ты отнял у меня любимую женщину, сына и жизнь, которую я мог прожить. Сюжет в духе кино, не так ли? – он усмехнулся. – Око за око. А может, состояние Кристины на самом деле не так уж плачевно? – Джерри сощурил глаза. – Тебе выгодно, чтобы она не приходила в себя, и ты вполне можешь устроить, чтобы ей давали «правильные» лекарства.

- Успокойся, - Оскар поднял ладонь. – Я люблю Терри и хочу, чтобы он остался со мной, но Терри любит маму, и я бы никогда не причинил Кристине вред, даже ради того, чтобы удержать Терри при себе. Я, наоборот, стараюсь ей помочь, я организовал ей высококачественное лечение, но оно пока не помогает.

Джерри не утруждался тем, чтобы плести диалог структурно, красиво. Сейчас сердечная ярость требовала не долгих сложных разговоров, которые обычно разводил с Шулейманом. Раньше. Когда мог лишь словами утолять неприязнь к этому человеку. Джерри всегда был словно демон в цепях, личное зло во владении Тома. Но сейчас он рвал оковы.

- В следующий раз в моей руке будет нож, - сказал Джерри и бросил ручку на стол. – Представляешь, что я могу сделать ножом, если я могу убить ручкой? За то, что когда-то Том вонзил себе в сердце нож. За то, что случилось с Кристиной. За то, что ты украл моего сына.

- Убьёшь ты меня, и? – Шулейман пытался вести с ним конструктивный диалог. – Время вспять не повернуть. Допустим, ты мог остаться с Кристиной и воспитывать Терри, но с тех пор обстоятельства сильно изменились.

- Да, у меня с Кристиной едва ли будет «долго и счастливо», не уверен, что буду проводить с ней дни напролёт и пытаться вытащить. Но не только Кристина может меня держать в жизни. Месть тоже сойдёт. Я отлично умею жить ради мести, - Джерри вновь резанул короткой острой улыбкой.

- Кому же ты собираешься мстить, если меня не будет?

- Вам обоим за мою непрожитую жизнь. Покажу мастер-класс, как можно жить при наличии мозга. Конечно, Том страдать не будет, но я ему и не желаю страданий, пусть просто уйдёт и уступит место тому, кто куда лучше умеет жить. У Тома было целых шесть лет, но он так и топчется примерно на том же месте, теперь моя очередь. Буду воспитывать Терри. Тебя не будет, папа твой едва ли переживёт твою смерть, и мы с Терри останется вдвоём, пользоваться всем, что вы нам оставите. Вы ведь уже внесли Терри во все документы, дающие право наследования?

При всём безумстве происходящего Оскар признал, что план рабочий, почти без шансов на провал. Терри единственный наследник, и Джерри как родитель, официальный представитель будет распоряжаться деньгами, активами, всем до его совершеннолетия. Если не станет ни его, Оскара, ни папы, то наказать Джерри будет некому.

- Может быть, прямо сейчас устроим тот следующий раз? – Джерри сощурил глаза с опасным блеском и повернул голову к психотерапевтке. – Доктор Фрей, отгадайте загадку. Он блестит и может убить.

Мадам Фрей не показала страха, который ощутила самый что ни на есть подлинный. Иногда она предпочитала не спускаться в ресторан, а обедать в кабинете и в такие дни всегда брала с собой из дома сэндвич. И с подростковых лет у неё была привычка – разрезать квадратный сэндвич по диагонали, обязательно непосредственно перед едой. Такая безобидная чудинка. Для её воплощения Лиза хранила в кабинете нож, о котором никто из пациентов не знал. Никто, кроме Тома, так как нож хранился в маленьком шкафчике, куда Лиза также положила игрушку Тома и откуда её достала, когда Том попросил вернуть зайца. Тогда Том заметил нож, а что знает он, то знает и Джерри.

Каковы шансы не дать Джерри добраться до ножа? Сама Лиза и пытаться не будет, так как очевидно, что мужчина с определёнными навыками сильнее, безрассудством она не страдала. Оскар значительно превосходит Джерри по физическим показателям, но… Но Джерри убийца по своему устройству, в нём изначально заложена данная функция, что даёт ему преимущество. Если же Джерри заполучит нож, может случиться трагедия. Но почему-то мадам Фрей до сих пор не нажала на кнопку вызова охраны.

Джерри приподнял брови, выжидающе глядя на психотерапевтку. Больше он не следил за Шулейманом ежесекундно, периферического зрения и скорости реакции хватит, чтобы не позволить ему переломить ситуацию. И ручка всё ещё под рукой, если Шулейман полезет, получит удар ею в шею.

Мадам Фрей не озвучила ответ на загадку. Она встала и наклонилась к шкафчику, повернувшись к Джерри спиной, что его несколько удивило, по мнению Джерри, доктор уже должна была начать его опасаться. Лиза и опасалась, но силой самоконтроля не показывала того, так как показать страх – значит поставить себя в уязвимую, ведомую позицию. Агрессора питает страх.

- Бери, - вернувшись в свою кресло, Лиза протянула Джерри нож.

Джерри вновь удивился, также не показывая своих истинных эмоций, заподозрил подвох, но ни за что не мог зацепиться, чтобы его разгадать. Разве что – доктор Фрей сотрудничеством отвлекает его внимание. Но не выйдет. Нож Джерри взял, и Шулейман тоже премного удивился этому действию мадам Фрей, поскольку она буквально – дала Джерри в руки нож, чтобы он его, Оскара, убил.

Мадам Фрей очень рисковала, но она не могла положиться ни на себя с точки зрения возможности оказать сопротивление, ни на Оскара, лишь на свои знания психологии. Джерри манипулятор, ему нравится видеть эмоции, побеждать чужое противодействие, питая свою убеждённость в собственном превосходстве. Таким образом, несопротивление, отсутствие выраженной эмоциональной реакции может притупить его пыл, а то, чего он не ожидал – сбить с линии поведения.

- Убей Тома, - серьёзным и ровным голосом добавила доктор Фрей, сложив руки на столе.

- Предлагаете мне покончить с собой? – с усмешкой спросил Джерри.

- Нет. Но если ты убьёшь Оскара, то убьёшь и Тома, он не сможет это пережить.

- Мне же лучше. Том будет хотеть умереть, и включусь я, чтобы сохранить жизнь нашего тела, и останусь.

- Джерри, тебя устроит такая жизнь? Без уверенности, что завтра не вернётся Том и не разрушит всё, что ты построил?

Джерри задумался. Шулейман решительно не понимал, что делает мадам Фрей, и наблюдал за развитием ситуации.

- Нет, меня такой вариант не устроит, - сказал Джерри. – Я уже достаточно потерял. Но Том не включится, поскольку его жизненного «якоря» не станет, я же обзаведусь надёжной опорой.

- Джерри, альтер-личность действительно может подавить и заместить основную личность, - доктор Фрей говорила без нажима на что-либо, буднично. – Ты знал?

- Предполагал. Никакой информации по данному вопросу я не смог найти, - честно ответил Джерри.

- Чтобы иметь доступ к данной информации, нужно быть глубоко погружённым в специализированную среду. Это частные случаи, единичные с позапрошлого века, когда был задокументирован первый, но они есть.

Джерри слушал психотерапевтку заинтересованно, поскольку она прямо сейчас раскрывала вопрос, волновавший его много лет – может ли он победить?

- Всего мировой психиатрической практике известно четыре таких случая, с одним я знакома лично, - продолжала доктор Фрей. – Не знаю, каким был этот человек при основной личности, ко мне он пришёл уже после её уничтожения. Сам пришёл. Но я не смогла ему помочь. Наша работа завершилась без значительных успехов, а через пять месяцев мне сообщили, что он покончил с собой. Остальные тоже не прожили долго: один также убил себя, двое умерли по необъяснимой причине.

- Вы меня так тонко напугать пытаетесь?

- Нет, Джерри, я тебя просвещаю. Знаешь ли ты, в чём самое главное различие между основной личностью и альтер-личностью?

- И в чём же?

Джерри предполагал, что не услышит ничего нового, и больше не ловил внимательно каждое слово доктора, но этот диалог всё ещё представлял для него интерес. В том числе потому, что доктор Фрей не пыталась его прогнать, не сокрушалась, что его вызвала, а разговаривала с ним.

- Главное различие в том, - сказала мадам Фрей, - что основная личность может жить без альтер-личности, в том и заключается традиционное лечение ДРИ. Но альтер-личность – не может существовать без основной личности. Альтер-личность происходит из основной личности и от неё питается, Джерри, ты и сам знаешь, что твоя сила напрямую зависит от Тома, это лишь малая часть связи альтер с основной личностью. И если основной личности не станет и останется лишь альтер-личность, то она логичным образом утратит всё, что давала ей основная личность. Альтер-личность без основной личности – как дерево без корней – умирает. Не сразу, оставшаяся единственной альтер-личность постепенно угасает, но итог предопределён. Поэтому я и сказала: «Убей Тома» - в результате того, что ты хочешь сделать, вы перестанете существовать как биологическая единица.

- Вы блефуете.

- Нет, Джерри, я предупреждаю, - доктор Фрей сохраняла невозмутимость. – Ты сильный, бойкий, безусловно, ты куда лучше приспособлен к жизни и можешь добиться бо́льших успехов, но ты должен знать, что без Тома жизнь твоя не будет долгой.

- Что-то я нигде не встречал ни одного упоминания об этом, а я досконально изучал тему, - выразил скепсис Джерри. – Вы это придумали, чтобы меня переубедить?

- Зачем мне лгать?

- Чтобы защитить Тома. Такова ваша цель как доктора.

- Джерри, ты ошибаешься. Ты перепутал свою и мою цель. Бесспорно, я хочу помочь Тому, он мой пациент, но он – всего лишь мой пациент, один из многих. Если ваша история закончится трагически, моя жизнь ничуть не изменится, даже моя репутация не пострадает, так как погибнешь ты вне стен клиники и по прошествии времени после выписки.

Даже Шулеймана поразил уровень хладнокровного цинизма этой мадам. Или она всё-таки блефует?

Джерри молчал, как ни сопротивлялся, слова доктора посеяли в нём сомнения. Потому что он всё же не эксперт, и он не имел уверенного, подкреплённого чем-то помимо собственного желания ответа, что будет после его победы. Возможно, доктор искусно лжёт, и Джерри проживёт долгую и счастливую жизнь. Возможно, после его победы над Томом будет запущен обратный отсчёт с самоуничтожением. В последнем была определённая доля логики.

Джерри рассказывал Шулейману, что тот, кто на самом деле хочет убить, никогда не станет разводить с жертвой длинных разговоров, но сам попался в эту ловушку. За время разговоров запал пропал, размазало направленность побуждений. Джерри посмотрел на нож в своей руке. Хотел проверить – может ли он причинить их телу вред, чтобы прощупать степень своей свободы. Быть может, он уже не скован прежними рамками. Когда-то Джерри должен был всё делать для Тома и не мог подвергать их риску, о намеренном причинении вреда и речи быть не могло. Но уже во втором расколе он пришёл немного другим, обновлённым, а сейчас и вовсе Джерри был свободен, как никогда. Все запреты в нашей голове – известное утверждение, и, возможно, его запреты тоже уже существуют лишь в его сознании. Потому что Джерри привык следовать своим «нельзя», которым не мог не подчиниться.

Джерри долгие секунды обдумывал своё желание – и решил, что не сейчас. И, подняв голову, положил нож на стол. Действительно, его жизнь без Тома не будет иметь смысла, а бессмысленная жизнь обречена.

- Том, вернись к нам, - сказала доктор Фрей спокойно, словно не было всей этой ситуации на грани.

- Думаете, и в обратном направлении это сработает?

Джерри иронично выгнул бровь, он был уверен, что его таким плёвым методом не выключить. Проигнорировав его вопрос, мадам Фрей продолжила:

- Том, у тебя есть причины не возвращаться? Если ты сейчас не вернёшься, значит, есть, так как активность Джерри всегда выступает следствием твоих проблем, от которых ты хочешь сбежать. Том, ты меня слышишь, я знаю, вернись.

Поджав губы, Джерри упал в кресло и закрыл глаза. Открыл глаза Том. Захлопал ресницами непонимающе, посмотрел на доктора Фрей, перевёл взгляд к Оскару. Шулейман выразился ёмким матом, после чего сказал:

- Так можно было? Просто позвать? Мадам, сначала я на вас разозлился за то, что вы вытянули наружу Джерри, но сейчас – я поражён и восхищён, вы вне конкуренции.

- Что… Что произошло? – Том наткнулся взглядом на кровь на рубашке Оскара и запёкшуюся на лице.

Встал, подошёл к Оскару, тронул рубашку на его животе, бегая взглядом под сведёнными и изломанными в замешательстве бровями. Память от Джерри пришла с небольшим опозданием, и Том поднял к лицу Оскара растерянные и почти испуганные округлённые глаза:

- Это не я…

- Знаю, это твой «злой брат».

- Это не я, - повторил Том, обернувшись к доктору Фрей.

Потому что помнил, что психотерапевтка говорила, что Джерри воплощает то, что он не может себе позволить.

- Том, тебя никто не обвиняет, - сказала мадам Фрей.

Том как не слышал её, потому что в голову ударили все воспоминания, от конца к началу. И Том, разрываясь, завертел головой между Оскаром и доктором Фрей, кончиками пальцев, едва касаясь, трогал живот Оскара, не зная, за что хвататься в первую очередь. Слишком много разом – мыслей, новостей, событий, выбивая его из установившегося с большим трудом равновесия.

- Доктор Фрей, зачем вы вызвали Джерри?

- Том, ты знаешь, зачем я это сделала, - спокойно ответила та. – Я хотела с ним поговорить.

- Зачем? – Том не отлипал от Оскара, но смотрел уже только на психотерапевтку. – Зачем вы завели с ним эту тему насилия в детстве? Я же сказал, что не хочу об этом говорить, ничего не хочу об этом знать. Вы хотели использовать Джерри, чтобы узнать и вынудить меня признать, что было что-то? Доктор Фрей, вы меня обманули. Вы обещали, вы говорили, что я имею право не обсуждать то, что я обсуждать не хочу. Зачем вы так? – в его голосе звучала явная горечь, замешанная на разочаровании.

- Том, я понимаю твои чувства, но, позволь, я расскажу, какую цель на самом деле преследовала, - сказала мадам Фрей. – Джерри – отражение твоего подавленного. Поэтому я хотела поговорить с ним о предполагаемом насилии в твоём детстве, не чтобы узнать что-то новое за твоей спиной, а для того, чтобы узнать его позицию по данному вопросу, так как если бы Джерри согласился говорить, это бы означало, что на самом деле проблема есть, но ты, именно ты, не готов с ней разбираться, хотя на самом деле нуждаешься в том. Но Джерри тоже отказался обсуждать эту тему, что указывает на цельность твоего мнения – ты не хочешь разбираться, для тебя проблемы нет, и я обещаю, что больше не затрону данный вопрос, так как в тебе нет запроса на помощь.

Какой хитрый, умный приём. Шулейман снова подумал, что эта мадам выдающаяся специалистка, и они определённо в надёжных руках.

Том, хмуря брови, задумчиво опустил взгляд. Затем взглянул на Оскара, тронул пальцем его живот над кровавой линией.

- Прости… Я не знаю, что на Джерри нашло… Вернее, знаю, но… Если бы я знал, что так будет, я бы не согласился его позвать. Не понимаю, что теперь делать с Джерри, я не хочу от него избавляться, но если он будет на тебя кидаться, если будет вынашивать план мести, мне придётся. Я не могу допустить, чтобы он представлял для тебя опасность.

- Том, - обратилась к нему доктор Фрей, и Том повернул к ней голову. – Отношение Джерри к Оскару очень интересно. Нам стоит проработать твои обиды на Оскара.

- У меня нет никаких обид, - убеждённо и с налётом удивления от такого предположения ответил Том.

- Полагаю, что есть, - сдержанно кивнула психотерапевтка. – Поведение Джерри и то, как он об Оскаре говорит, показательно. Джерри воплощает твои подавленные чувства.

- Я не обижен на Оскара! – Том повысил голос. – Я ни за что на него не злюсь! Вы что, думаете, я ему смерти желаю? Да я себя был готов убить, чтобы Оскара защитить, даже когда плохо к нему относился!

Шулейман пока не вмешивался и с интересом слушал. Доктор Фрей невозмутимо парировала:

- Том, понимаю, ты не хочешь это признавать, и я не утверждаю, что ты желаешь Оскару смерти, я говорю лишь о обидах. Но ты не можешь отрицать, что Джерри отражает твои «плохие» побуждения, поэтому в твоих чувствах нужно разобраться, это пойдёт на пользу вашим с Оскаром отношениям и успокоит Джерри!

- Доктор Фрей, здесь вы ошибаетесь, - Том категорично крутанул головой. – У меня нет подавленных обид и чувств, которые бы я не принимал. Я точно знаю, что чувствую к Оскару. Так было не всегда, ещё пару лет назад я мог сомневаться, но сейчас я знаю.

- Том, ты не в обиде за то, что Оскар тебя изнасиловал в восемнадцать лет? – мадам Фрей пошла другим путём.

- Мадам! – встрял Оскар, несогласный с её формулировкой.

- Оскар, понимаю ваше нежелание признавать себя насильником, но ваши действия в адрес Тома являлись именно изнасилованием, несмотря на отсутствие применения физической силы с вашей стороны и полученное благодаря наркотическому опьянению удовольствие Тома. Думаю, вы знаете, что как изнасилование квалифицируются не только ситуации, в которых жертву избивают, насильно удерживают и жертва плачет и ощущает лишь боль и страх.

- Знаю, - отозвался Шулейман. – Я не обеляю себя, но я не считаю, что нужно перебирать ту древнюю ситуацию.

- Оскар, пусть Том ответит.

И Том оказался в центре внимания не только психотерапевтки, но и Оскара, ожидающего ответа, раз его мнение не учитывается. Том чуть растерялся под двумя направленными на него взглядами, но, поняв, что скрывать и бояться ему нечего, сказал:

- Я не в обиде. Да, мне было очень плохо после того раза, но это было очень давно, я давно простил Оскара и вспоминаю о том, лишь когда хочу его задеть или припомнить, что вот, он плохо со мной поступил. Более того, тот раз в некотором роде показал мне, что я от этого не умру и что секс не обязательно такой, как то, что со мной делали в подвале. Это не единственный случай, когда Оскар поступил со мной нехорошо, первое время я почти постоянно был на него обижен, мне было больно и непонятно от того, как Оскар со мной обращался, но это тоже давно в прошлом. И хорошее, что Оскар для меня сделал, намного перевешивает его плохие поступки. Единственное, что меня обижает – это то, что Оскар меня не слушает, решает за меня за моей спиной, как будто лучше меня знает, что для меня лучше. Но с этим мы разберёмся на парной терапии. Если она будет. Это настоящее, это наши отношения, а за прошлое у меня нет никаких обид.

- Совсем никаких? – пытливо уточнила доктор Фрей.

- Я сказал, какие есть. А Джерри не всегда показатель моих проблем. Сейчас Джерри нападал на Оскара из-за Кристины и своей порушенной жизни – и что, по вашей логике, я в тайне люблю Кристину? – Том всплеснул руками. – Да я её видел два раза в жизни и совершенно точно не испытываю к ней никаких чувств, я бы никогда не стал с ней спать!

- Почему? – поинтересовался движимый любопытством Оскар.

По его мнению, Кристина обладала не блистательно-выдающейся, но вполне нормальной внешность и человеком, как он понял, была хорошим, что ещё важнее.

- Потому что она… - Том пожал плечами, стопорясь с объяснением, - обычная.

- А тебе моделей и королев красоты подавай? – посмеялся с него Шулейман, удивлённый непосредственной притязательностью Тома.

- Почему моделей и королев красоты? Просто мне нравятся такие, как к тебе приходили, как твои подруги.

- У тех женщин, которые ко мне приходили, работа такая – быть красивыми для мужчин с изыскательным вкусом, - снисходительно усмехнулся Оскар. – А у подруг моих неплохие гены и много денег для обыгрывания и совершенствования природных внешних данных. Кстати, это что, ты только что признался, что на подруг моих слюни пускаешь?

- Нет, они мне не нравятся, - Том поспешил помотать головой. – Но я вижу, что они красивые. А тебе нравится Кристина? – спросил напряжённо, глядя внимательно большими глазами.

- Круто ты стрелку перевёл.

- Оскар, я серьёзно.

- Она в психиатрической клинике, и я не знаю её как человека. Успокойся, - Шулейман улыбнулся-ухмыльнулся, тронув Тома ладонью за лопатки. – Я начал спрашивать, поскольку меня удивили твои завышенные стандарты, только и всего.

Мадам Фрей молчала и наблюдала. То, как Том и Оскар общались, забыв о ней, давало диагностическую информацию. Том несколько секунд недоверчиво смотрел на Оскара – и сказал:

- Но ты за неё вступился.

- Я не считаю Кристину некрасивой, потому для меня стало неожиданностью, что для тебя она не вариант.

Доктор Фрей взглянула на часы – до конца сессии оставалось полчаса. Надо успеть завершить хотя бы поверхностную беседу с Томом об итогах сегодняшней нестандартной встречи.

- Если бы Кристина была в порядке, ты бы с ней жил? – Том не успокаивался и приобрёл вид брошенного голодного котёнка. – Она же мама Терри.

- Слушай, я уже давно определился с тем, с кем хочу жить, - отвечал Шулейма, рассудительно выдерживая очередной приступ невротической ревности Тома на пустом месте, - и стараюсь работать в этом направлении, чтобы моё желание не обернулось снова какой-нибудь хренью.

Том несколько секунд смотрел на него и, поверив, приняв, что всё хорошо, место его не шатко, повернулся к психотерапевтке:

- Доктор Фрей, я хочу домой.

- Том, ты можешь на пару дней уехать из клиники, мы об этом уже договорились.

- Нет, - Том покачал головой, - я хочу насовсем уйти отсюда. Лечение мне помогает, но я устал, у меня уже нет сил, и я уже не уверен, что оно того стоит. Я был в порядке, был во внутреннем равновесии и уверенности, что всё получится и я знаю, как к тому прийти, что еле выцарапал у самого себя. А тут вы опять заговорили о насилии, предположили какую-то третью личность и утверждаете, что у меня с Оскаром подавленные проблемы. Зачем вы это делаете? У меня хватает проблем. Я и так много думаю о плохом, накручиваю себя, отравляю себе жизнь, не надо мне давать новые поводы для мыслей. Я поступил к вам с запросом о непринятии Терри, в процессе работы нашей главной темой стал подвал и его последствия в моей жизни, так зачем вы ищите во мне новые проблемы? Да, они, наверное, есть, наверное, вы правы. Но я не хочу о них знать. Я хочу жить. Я хочу наконец-то просто жить – не лечиться, не думать, что со мной не так и что когда-нибудь это пройдёт и тогда будет лучше. Пусть потом я пожалею, но время до этого я проживу. Я больше не хочу, - его голос эмоционально надламывался, но звучал уверенно. – Я хочу жить, а не ждать, когда начнётся жизнь.

- Том, - доктор Фрей сложила руки на столе, - ты имеешь право немедленно прервать лечение и выписаться, принудительно тебя никто не будет держать. Но, скажу честно, сейчас неподходящий момент, ты близок к цели.

Том вновь помотал головой:

- Я хочу домой. Я больше не хочу во всём этом копаться – сколько я это ни делаю, появляются новые, новые проблемы и отбрасывают меня назад. Я вам больше не верю.

Подорванное доверие – худшее, что может случиться между психотерапевтом и пациентом. Доктор Фрей не собиралась убеждать Тома остаться ни прямым убеждением и просьбами, ни хитростью.

- Я согласен с мадам Фрей, - высказался Оскар, обращаясь к Тому. – Не руби с плеча. Что ты получишь, если оборвёшь лечение сейчас? – он заглядывал Тому в глаза, переключал на себя и успокаивал, взывая к логическому соображению. – А если доведёшь дело до конца?

- Я хочу домой, - упрямо повторил Том, обняв себя за плечи.

- Куда? Ко мне домой? К Терри, который своим существованием снова запросто может довести тебя до истерики? А у меня дома сейчас ещё и подружка его постоянно тусит, так что ребёнок не один, а уже двое. К этому ты хочешь прямо сейчас? Хочешь снова кошмары и панические атаки ловить, поскольку неизвестно, как твоя разворошённая и до конца не проработанная травма себя поведёт. – Шулейман выдержал короткую паузу, взял лицо Тома в ладони и большими пальцами стёр немножко проступивших и пролившихся слёз, держа зрительный контакт. – Давай ты сейчас останешься?

- А потом? – несмотря на потерянно-разбитое состояние, Том уловил, что предложение Оскара подразумевает и что-то в будущем времени, подкуп.

- Потом начнём реализовывать план «гостевой брак». И не пытайся меня упрашивать и шантажировать, - предупредительно отметил Шулейман, - я своё решение не изменю.

- Том, я понимаю твоё состояние, я поступила неэтично, нарушив данное тебе слово, и ты имеешь право не желать продолжать работу со мной, - сказала доктор Фрей. – Но ты можешь перейти к другому специалисту и завершить терапию с ним.

Том посмотрел на психотерапевтку, на Оскара, снова на доктора Фрей и ответил:

- Я не думаю, что смогу довериться другому доктору.

- Но ты можешь попробовать.

Том отрицательно покачал головой, представить себя с другим специалистом – так же раскрыться ему – он не мог.

- Значит, дай шанс мадам Фрей, - сказал Оскар.

Том помолчал, подумал, решая, как поступить, это сейчас важный выбор, от которого, вполне вероятно, зависит его будущее.

- Хорошо, - ответил Том. – Я готов продолжить, но с условием, что вы не будете касаться никаких тем, кроме подвала, всё остальное, а особенно насилие в детстве, третья личность и прочее, что может поднять во мне новые проблемы – табу. Если вы опять начнёте лезть в то, что я вас просил не трогать, я встану и уйду. И постарайтесь, чтобы остаток лечения занял не больше месяца. Вы ведь сказали, что я почти у цели?

- Том, я принимаю твоё условие, - кивнула мадам Фрей. – Но я не могу гарантировать сроки окончания нашей с тобой работы, это невозможно.

- Если мы будем работать только с одной проблемой, лечение не затянется, - Том также, убеждённо, кивнул.

В дверь постучали – пришла следующая пациентка. Время сессии уже вышло, мадам Фрей потратила на Тома половину перерыва, а следующая пациентка пришла раньше. Так как они всё уже обговорили, Том и Оскар распрощались с доктором Фрей и направились в палату. Том шёл задумчивый и хмурый, молчал, в палате сел с ногами на кровать и потрепал за уши лежащего там Малыша. Мысли роились в голове, рождая много вопросов, которые мог задать лишь себе и лишь сам решить.

- Оскар, я хотел оставить Джерри, - заговорил Том спустя пару минут, - но, наверное, теперь я должен от него избавиться. Я не знаю, чего от него ждать, не сделает ли он что-то плохое.

- Тебе решать.

- А ты? – Том поднял глаза к Оскару. – Он на тебя кинулся, ранил тебя.

- Это царапина, - усмехнувшись, махнул рукой Шулейман.

- Ты совсем не испугался? – Том его не понимал.

- Нет.

Оскар не солгал, он удивлялся, терялся от неожиданного поведения Джерри, но не боялся. Потому что это Джерри.

- Если бы Джерри действительно хотел меня убить, он бы убил, - продолжил Оскар. – Но он никогда меня не убьёт.

- Откуда тебе знать?

- Считай это сумасбродной самоуверенностью. Быть может, я не доживу до старости, но умру я точно не от рук твоей альтер.

- Оскар, я волнуюсь. Я боюсь. Потому что если Джерри что-то сделает, то исправить это будет нельзя. У него есть повод тебя ненавидеть и есть повод бороться за жизнь. А у меня есть возможность его уничтожить.

Как-то тяжело Том произнёс последнее предложение, оно тяжестью отзывалось в груди. Это ещё одно неприятное, нежеланное, проблемное, что принёс ему сегодняшний сеанс – возвращение восприятия Джерри опасным.

- Он не сделает, - сказал в ответ Шулейман.

- А вдруг?

- А вдруг завтра в Землю врежется гигантский астероид, и мы все умрём? – легко парировал Оскар и усмехнулся. – Будущее неизвестно, надо жить так, как хорошо сейчас.

- Оскар, почему ты не радуешься, что я могу избавиться от Джерри? – Том непонимающе нахмурился. – Ты же не любишь, когда он включается.

- Потому что я лучше буду периодически терпеть нападки Джерри, чем снова столкнулись с тем, что ты сделал что-то ради меня и теперь несчастлив, - Шулейман вновь усмехнулся. – Это твоя психика, твоё тело, твоё психическое расстройство, выбор за тобой, а я поддержу любое твоё решение.

Том почесал висок в смятении мыслей и чувств.

- Может быть, дать Джерри шанс? Вроде испытательного срока. Если Джерри не включится и ничего не сделает или включится и ничего не сделает, мы продолжим существовать вместе.

- Хороший план, одобряю.

Том долгим взглядом посмотрел на Оскара и, зажмурив глаза, едва не простонал:

- Оскар, умойся. У тебя лицо в крови.

- Что, не нравлюсь тебе в неидеальном виде? – насмешливо отозвался Шулейман.

- Мне больно и страшно видеть тебя таким, - серьёзно в противовес ему ответил Том. – Пойдём.

Том встал, взял Оскара за руку и потянул в сторону ванной комнаты. Там намочил полотенце и начал аккуратно оттирать с лица Оскара запёкшуюся кровь. Потом схватился за воротник его рубашки и потянул её через голову.

- На рубашке есть пуговицы, - не промолчал Шулейман, натягивая на место ослепившую его вещь. – Ты в курсе для чего? Их можно расстегнуть.

В четыре руки быстро расправились с пуговицами, Том распахнул на Оскаре рубашку, ещё раз смочил и отжал полотенце, и промокнул порез.

- Больно? – Том поднял к лицу Оскара тревожный и участливый, всецело сосредоточенный на нём взгляд. - Надо обработать. Только я не знаю чем.

- Ерунда. Обработаю дома, если посчитаю нужным.

- Оскар, когда я режусь, ты всегда заставляешь меня обрабатывать рану.

Не желая слушать, что помощь Оскару не нужна, Том вышел в комнату, позвонил медсестре, сказав, что ему нужен антисептик и что-нибудь заживляющее, и вернулся в ванную. Шулейман не стал противиться его решительному энтузиазму и дался о себе позаботиться.

- Жаль, что я никогда не смогу посмотреть Джерри в глаза как отдельному человеку, - произнёс Том, заканчивая накладывать заживляющую мазь. – Я бы ему за это навалял.

- Хотел бы я посмотреть, как ты за меня заступаешься, - усмехнулся Оскар.

- Не веришь, что я могу? – Том поднял к нему глаза. – Конечно, Джерри мог бы тоже меня побить, он умелее меня, но я в гневе страшен.

- Знаю. Я свидетель, как ты устранил двух киллеров, пока я сидел и молчал в тряпочку, чтобы не провоцировать.

Том улыбнулся уголками губ и, привстав на носочки, поцеловал Оскара. Просто прижался губами к его влажным от воды губам.

Глава 13

На волю, как птица, Вырвись и живи. Из душной темницы Дома на крови. Отмойся от боли, Оттолкнись от дна! Не бойся и помни, Что ты не одна.

Louna, Дом-на-крови©

Домой Шулейман вернулся затемно, поздно. Терри лёг без него, сегодня его никто и не укладывал – наигрался за день с подружкой, набегался и свалился. Тихо приоткрыв дверь в детскую, в пролившемся в комнату свете Оскар увидел, что Терри спит прямо в одежде и не один, а с Мирой. Они в том возрасте, когда можно ни о чём не переживать и не беспокоиться, что не провёл необходимых разговоров, что чревато тем, что у детей появляются дети. Но всё же нехорошо, что они спят в одной постели, поскольку в квартире банально нет второй детской комнаты. Оскар это лишь сейчас осознал – маленькая гостья есть, а устроить на ночёвку её негде, не во взрослую же кровать девочку укладывать. У него вообще беда по данной статье, с Терри было то же самое – ребёнок в доме уже появился, а детская комната нет. Надо срочно исправить это упущение, поскольку Терри и Мирослава могут спать вместе, но по своему желанию, а не из-за отсутствия второго спального места.

К Оскару подошёл папа, тоже заглянул в детскую и шёпотом сказал:

- Они такие милые, - Пальтиэль улыбался счастливо, умилённо-блаженно.

- Родители Мирославы в курсе, что она у нас ночует? – Оскар серьёзно посмотрел на папу.

- Конечно. Я звонил Егору, он с радостью дал согласие.

«Не нравится мне этот Егор. Неприятный, скользкий человек», - подумал Оскар, но оставил мысли при себе.

- Надо оборудовать гостевую детскую, - сказал он. – Если Мирослава часто будет у нас оставаться, ей нужно где-то спать.

- Нужно, - согласился Пальтиэль. – Можно и вторую кровать поставить, например, встроенную, по-моему, они хотят спать в одной комнате. Ты посмотри, какие они очаровательные, - он в переизбытке эмоций, распирающих сердце светом и теплом, заломил руки. – Если так пойдёт и дальше, то когда-нибудь…

- Папа, не смей, - одёрнул его Оскар. – Фантазировать о том, что дети переспят и правнука тебе сделают – это патология.

- Я же не Терри это говорю и ни на чём не настаиваю, - вплеснув руками, защищался Пальтиэль. – И я ничего не сказал о том, что хочу, чтобы у них родился ребёнок. Конечно, я буду самым счастливым, когда Терри подарит мне правнука или правнучку, но хорошо бы, чтобы к тому моменту он и его вторая половинка уже были взрослыми, я всё понимаю и не собираюсь его торопить. А ты, Оскар, так реагируешь, что уместно начать опасаться, что ты будешь учить Терри, что секс должен быть только в браке и желательно после тридцати, ты явно не хочешь становиться дедушкой.

- Я точно не хочу становиться дедушкой лет в сорок пять, - подтвердил Оскар. – Если случиться беременность кого-то от Терри, я примирюсь со своим новым статусом лишь в том случае, если Терри будет хотеть этого ребёнка и будет к нему готов, в противном случае я помогу им решить эту проблему. Но об этом рано говорить, даже думать рано.

- Дети быстро растут, - умудрённо заметил Пальтиэль.

- Но не настолько.

Их внимание привлекло шевеление в кровати. Мирослава повозилась, села, не просыпаясь до конца, и стянула с себя платье и колготки, отпустив вещи на пол. Ей говорили, что спать необходимо в пижаме из шортиков-трусиков и удлинённой майки, приучали таким образом к комбинациям и прочем эстетично-эротическим элементам спальной одежды, в которой она должна будет ложиться в постель к своему будущему мужу. А Мира хотела спать в трусах и больше ни в чём, не понимала, зачем ей эта лишняя одежда, если в ней неудобно, пыталась плакать, но её никто не слушал. Девочка – это уже маленькая женщина и должна соответствовать. Мира в ночи снимала лишнюю одежду и надевала утром перед тем, как в её комнату должны были войти взрослые, но иногда просыпала, забывала, и тогда её ругали гувернантки, а если мама приходила её будить и видела, что Мира опять разделась, долго рассказывала дочке, что так спать неприлично, что она красивая и умная девочка и должна всё понимать. Для Алины, матери Миры, билетом в красивую жизнь стало замужество, никак иначе вырваться из бедности и окружающего упадка она бы и не смогла, не тот характер. Единственной её валютой была красота, и, пусть Мирослава роста в совершенно другой, богатой, статусной семье, Алина учила дочку тому же – будь красивой и ухоженной, владей манерами, ты девочка из высшего общества и должна всегда быть безупречной. Егор в эти моменты не вмешивался, но молчаливо поддерживал. Потому что для бизнеса Мира бесполезна, не может быть достаточно умной и сноровистой та, которую родила овечка, следовательно, она должна принести пользу замужеством – хотя бы не ослабить позиции семьи. Но с появлением в их жизни Терри и всего семейства Шулейманов Егор замахивался куда выше и считал единственную дочку главной своей надеждой.

Раздевшись, Мира хотела лечь обратно, но замерла, заметила взрослых. Распахнув сонные глазки, она натянула на себя одеяло, прикрываясь, точно взрослая девушка, будто ей есть, что прикрывать. Сжалась испуганно и смущённо.

- Я не знала, что вы здесь, - произнесла вежливо, забыв, что нужно перейти с родного русского на французский. – Простите.

Оскар и Пальтиэль закономерно её не поняли. Терри тоже проснулся, привстал, сонно щурясь, обвёл взглядом подругу, не понимая, почему она не спит и почему у неё плечо и спина голые, остальное не видел. Тоже посмотрел в сторону двери.

- Что случилось? – Терри потёр кулачком глаза.

- Я разделась, - тихо, почти шёпотом ответила ему Мира. – Я не видела, что тут твои папа и дедушка.

- А зачем ты разделась?

- Чтобы удобно спать.

Пальтиэль и Оскар стали свидетелями поразительного и трогательного момента – дети говорили на разных языках, каждый на своём родном, не перестроившись со сна, но прекрасно друг друга понимали, потому что вместе активно изучали языки друг друга.

- Терри, Мирослава, простите, что мы вас потревожили, - поняв, в чём дело, сказал Оскар. – Мирослава, ты можешь спать так, как тебе комфортно, мы сейчас уйдём, и тебе не нужно ничего стесняться

Взрослые ушли, закрыв дверь и пожелав добрых снов, и Терри с Мирой улеглись обратно, лицом друг к другу, как и были.

- Терри, это неприлично, если я буду спать с тобой раздетой? – спросила Мира в темноте.

- Почему?

- Я не знаю, я спрашиваю.

Терри подумал чуть и ответил:

- Наверное, нет. Мне же это не мешает. Я могу тоже раздеться, чтобы тебя поддержать, - предложил Терри. – Я люблю спать в пижаме, но могу.

- Не надо, - улыбнулась Мира.

- Я переоденусь в пижаму?

Терри выбрался из постели через изножье, чтобы не лезть через подругу, переоделся в белые с рисунком пижамные штаны и рубашку, повернувшись к Мире спиной. И вернулся в кровать, обнял подружку. Так, в обнимку, переговариваясь сонно шёпотом, они и заснули.

Мира каждый день проводила у них немало времени, и через день Оскар стал свидетелем следующей интересной сцены. Постучав в дверь, Шулейман не сразу получил ответ и разрешение войти, а, когда зашёл в детскую, его взору представилась картина сидящих на полу на пятках детей, что имели вид весьма шаловливый. Насколько это характерно для Мирославы, Оскар не знал, но для Терри – стопроцентно нет.

- Чем вы тут занимаетесь? – без обвинений поинтересовался Шулейман.

Дети переглянулись, подпитывая версию, что нечто здесь нечисто.

- Играем, - ответил Терри, хотя никаких игрушек рядом с ними не было.

Впрочем, дети и без игрушек могут играть – достаточно их самих и фантазии. Оскар не стал ничего выпытывать, но позже, улучив момент, наедине спросил у Терри, что же такое они на самом деле делали. Терри отнекивался, отводя глаза – не умел ещё лгать на уровне, утверждал уже озвученную версию, что они играли, но в итоге раскололся и, вздохнув, сознался. Смущаясь и опасаясь, что его будут ругать за неправильные действия, которые и не считал плохими, но, наверное, не надо так делать, рассказал, что они друг другу показывали, чем мальчик от девочки отличается. Прошедшей весной, Мира зашла в ванную, где не закрылся её старший взрослый брат, что приехал в гости, и случайно всё увидела. В сад Мирослава не ходила, доступ в интернет имела лишь для связи с Терри, ни родители, ни приставленная к ней прислуга пока не проводили с ней обстоятельного полового просвещения, и увиденное Миру очень заинтриговало. Мучилась она неутолённым интересом и попросила сегодня Терри показать, что у него в трусах. Просьба Терри привела в замешательство, он уже в свои годы серьёзно относился к оголению и считал, что не надо раздеваться при других людей, но не смог отказать любимой подружке, у которой глаза любопытством горели. Показал. Ответного пылкого любопытства Терри не испытывал, но посмотреть не отказался. Это оказалось интересно.

- У нас там разное, - не поднимая глаз, Терри кивнул вниз и прижал подбородок к груди.

Не прогадал Шулейман, предполагая, чем же таким они занимались. Когда-нибудь это должно было случиться, разнополые дети всегда хотят заглянуть друг другу в трусы, они даже немного припозднились.

- Да, Терри, ты и Мирослава разного пола, поэтому ваши половые органы отличаются, - ответил Оскар, мягкостью тона показывая, что стыдиться нечего, Терри не совершил никакого проступка. – Это нормально, что вам интересны различия между вами. Терри, если у тебя есть какие-то вопросы, ты можешь их задать, я отвечу.

Терри, с большей уверенностью поглядывая на него, спросил:

- Как называются органы девочек?

- В зависимости от подхода женские половые органы обобщённо называют вагиной или же разделяют их на вульву – то, что снаружи, и вагину – то, что внутри. Рассказывать подробнее?

Терри, борясь с не покидающим его смущением, кивнул, и Шулейман продолжил:

- Вульва состоит из уретры – окончания мочевыводящего канала, клитора, преддверия вагины, а также малые и большие половые губы. Вагина – это канал, выстланный слизистой, а под ней мышечно-эластичной тканью. Вагина ведёт к шейке матки, матке, а по бокам от матки располагаются и с ней соединены фаллопиевы трубы и яичники – это репродуктивные женские органы, то есть благодаря им рождаются дети.

- Так много всего…

- Только с непривычки, - улыбнулся Оскар.

- А… я ничего этого не видел. Только лобок, как у меня, - Терри положил ладонь, показывая на себе, - и такую как щелочку ниже.

- В этой щелочке всё и скрывается.

- Да? – Терри заметно заинтересовался.

- Да. Женские половые органы устроены таким образом, что, чтобы всё увидеть, девочке-девушке-женщине нужно раздвинуть ноги.

Терри любопытно наклонил голову набок:

- А есть ещё какие-нибудь варианты, кроме того, что у меня и у Миры?

- Нет, пола всего два. Ещё есть гермафродиты и интерсекс-люди, но это варианты патологий, которые зачастую требуют медицинской коррекции.

С понятием гермафродитизма Терри познакомился, когда изучал многообразие животного мира, и даже логически понимал, что у людей это совсем не то же самое, что у некоторых видов рептилий, рыб, беспозвоночных, поскольку у млекопитающих гермафродитизм – мутация, аномалия, а люди тоже к ним относятся. Но второй термин он слышал впервые и спросил:

- Что такое интерсекс?

- Это врождённая патология, при которой генетический пол не совпадает с внешними проявлениями пола человека.

- Это как?

- Например, рождается мальчик, его записывают как мальчика, он растёт как мальчик, но когда его сверстники превращаются в мужчин, этот мальчик не меняется, поскольку оказывается, что генетический год у него не мужской, а смешанный, из-за чего у него нет желез, которые вырабатывают гормоны и дают взросление по мужскому типу, - объяснял Шулейман. – Всего около сорока интерсекс-вариаций.

- А у меня такое может быть? – округлил глаза Терри.

«Может», - невольно подумал Оскар.

Генетический пол Терри не проверяли, потому нельзя с уверенностью утверждать, что он на сто процентов мальчик. На самом деле это не такая уж редкая патология. Надо будет проверить, чтобы в подростковом возрасте Терри не столкнуться с сюрпризом. Шулейман сделал мысленную пометку.

- Не думаю, - ответил он.

Добавлять ничего Оскар не стал, чтобы не перегружать Терри. Если выяснится, что он интерсекс-персона, тогда и будет говорить, что это не трагедия, это поддаётся коррекции и так далее. Терри о загадочном интерсексе уже забыл, перескочил к следующему вопросу, наклонив голову к другому плечу:

- А как получается, что рождается или мальчик, или девочка? Кто это решает?

- Не кто, а что, - улыбнулся Шулейман. – За пол будущего ребёнка отвечают хромосомы.

- Хромосомы – это гены?

- Да, верно. У мальчиков половые хромосомы – те, от которых зависит пол – XY, у девочек – XX. Соответственно, если хромосомный набор XY – будет мальчик, если XX – девочка.

- А как хромосомы решают, какое сочетание будет?

- Никак. Пол будущего ребёнка определяется случайным образом. Он зависит от мужчины, поскольку у женщины есть только X хромосома, двойная. Ребёнок получается, когда встречаются и соединяются две половые клетки – мужская и женская, каждая несёт генетический материал от мамы и от папы. Но мужская клетка несёт лишь одну хромосому, поэтому от того, какая клетка, с хромосомой X или Y, соединится с клеткой женщины, зависит пол будущего ребёнка.

- Сложно, - Терри нахмурился и тут же заулыбался солнышком, развернулся на диване к Оскару, подогнув под себя ноги. – То есть я мог родиться девочкой?

- Мог. Но это был бы уже не ты, поскольку половые клетки несут множество вариаций того, каким будет будущий ребёнок. Будь ты девочкой, у тебя, например, могли бы быть тёмные волосы и светлые глаза.

Терри наклонил голову на спинку дивана:

- Оскар, расскажи ещё про мальчиков и девочек.

- Что тебя интересует?

Терри отвёл взгляд, выбирая, что же ему наиболее любопытно узнать, и посмотрел на Оскара:

- Наши органы такими и останутся?

- Половые? Формы они останутся той же, но претерпят возрастные изменения. Твой пенис будет расти вместе с тобой, твои яички тоже станут больше и в ходе полового созревания мошонка приобретёт более тёмный цвет в сравнении с остальным кожным покровом.

Шулейман хотел также коснуться изменений внешности, которые ждут Терри, но мальчик уже задал новый вопрос:

- А у девочек что происходит?

- Половые органы девочек тоже меняются по мере того, как девочка становится девушкой и далее взрослой женщиной. Большие половые губы увеличиваются, тоже появляется пигментация, на лобке образуется жировая прослойка.

- И начинает расти грудь?

- Да, у взрослеющих девочек начинает расти грудь, расширяются бёдра.

- А почему у девочек растёт грудь, а у мальчиков нет?

- Так распорядилась природа, - Оскар пожал плечами и улыбнулся. – Терри, ты знаешь, что такое половой диморфизм?

- Да, это различия между самцами и самками одного биологического вида. У животных часто самцы больше и ярче, чтобы привлекать самок, - блеснул знаниями Терри.

Шулейман кивнул:

- У людей тоже есть половой диморфизм. Женская грудь – одно из его проявлений.

- А что ещё?

- Ещё разница в строении скелета – у мужчин шире плечевой пояс и там же центр тяжести, у женщин шире таз и центр тяжести в нижней половине тела, поэтому женщины качают бёдрами, когда ходят. Разница в оволосении – у мужчин растёт борода, дорожка волос от пупка к лобку, которая может быть разной формы и выраженности, волосы на груди, бывают и на спине, плечах. У женщин оволосение как вторичный половой признак выражается лишь в оволосении лобка по типу «треугольник» и наличии волос в подмышечных впадинах.

- На лобке растут волосы? – изумился Терри, его эта информация поразила.

- У взрослых да. Волосы в зоне паха начинают расти в подростковом возрасте.

- И у тебя растут?

- Да.

Закусив в порыве любознательности губы, Терри посмотрел Оскару ниже пряжки ремня.

- Можно посмотреть?

Просьба на грани, как и действие, что её удовлетворит. Шулейман нашёл приличный выход: вытянул рубашку из-под ремня, задрал и продемонстрировал дорожку тёмных волос на животе:

- На лобке волосы такие же.

Терри тронул жёсткие волоски одним пальцем и, убрав руку, сказал:

- Прикольные. У меня тоже такие будут?

- Да, когда-нибудь на твоём теле тоже начнут расти заметные волосы.

Шулейман выдержал паузу и поинтересовался:

- Терри, у тебя остались вопросы?

Ждал, что Терри спросит о сексе. С момента появления Терри в его доме Оскар готовился к сексуальному ликбезу и два года ждал, когда же Терри начнёт задавать вопросы, которые рано или поздно задают все дети. Но Терри не спрашивал и совершенно никакого интереса к теме не проявлял. Можно было самому завести разговор, но правильнее дождаться интереса Терри, поскольку дети проявляют к чему-либо интерес, когда готовы воспринять ту или иную информацию. Потому Оскар продолжал ждать.

- А что такое месячные? – спросил Терри. – Я слышал это слово, но не знаю, что оно означает.

В отличие от Миры, Терри имел неограниченный доступ в интернет. Неограниченный с одной оговоркой – с появлением ребёнка Шулейман установил родительский контроль, чтобы Терри случайно не нарвался на шокирующий контент и не нахватался в сети информации, после которой долго придётся выправлять в норму психику и сексуальность. Взрослые темы ребёнок должен узнавать от проверенных, адекватных взрослых, потом уже, с заложенными здоровыми понятиями, его можно выпускать в свободное плавание по информационным просторам.

Не того вопроса ожидал Оскар, совсем не того, но надо отвечать.

- Месячные – это естественное кровотечение, которое происходит у всех здоровых представительниц женского пола с момента полового созревания до сорока пяти-пятидесяти лет.

- Кровотечение? – округлил глаза Терри.

- Да. Раз в месяц в женском организме созревает яйцеклетка – та самая половая клетка, из которой, если она встретится и соединится с мужской половой клеткой, получится ребёнок. Если встречи не произошло, то яйцеклетка разрушается и вместе со специальной выстилкой матки выходит наружу в виде кровотечения, это и есть месячные. Продолжаются они от трёх дней до недели.

- А откуда это кровотечение?

- Из вагины.

- Прям оттуда? – Терри ещё больше расширил глаза.

- Да. Но в этом нет ничего страшного, и, Терри, ты должен с пониманием относиться к данному процессу, поскольку в твоём окружении, когда ты станешь взрослее, наверняка будут девушки, женщины, а у них будут месячные.

- Да, я буду относиться с пониманием, - сделавшись серьёзным, кивнул Терри. – А когда они начинаются?

- В возрасте от девяти до восемнадцати лет. Возраст прихода первых месячных зависит от многих факторов.

- А можно мне рассказать об этом Мире? – загорелся Терри. – Вдруг она не знает?

- Не надо, - мягко, но твёрдо отказал Оскар. – О месячных, как и обо всём, о чём мы с тобой сейчас говорили, Мирославе должны рассказать её родители.

Секс-просвет снова не случился, Терри вернулся к подружке – и не удержался, поведал о том, что ждёт их тела по мере взросления, чем довёл Миру до слёз. Это очень страшно – что из неё выпадать что-то будет каждый месяц, кровь будет течь.

- Я не хочу!.. - подвывала девочка, шмыгая носом и кулачком растирая потоком льющиеся слёзы. – Не хочу взрослеть… Я боюсь. Не хочу кровь…

Терри опешил от реакции подруги. До сел перед ней на пятки, тронул за плечо:

- Мира, Мира, ты чего? Это естественно и совсем не страшно. Мира, не расстраивайся, у меня тоже что-нибудь неприятное будет, у мальчиков наверняка тоже что-то такое есть, не может быть, чтобы только у девочек.

- Не хочу… Ты будешь надо мной смеяться и избегать меня, когда это случится, - Мира продолжала обливаться горячими слезами.

- Почему? – неподдельно удивился Терри. – Конечно не буду, - он переполз и обнял подругу за плечи. – Оскар сказал, что девочкам в это время бывает нужна поддержка и забота, я буду поддерживать тебя и заботиться о тебе. А хочешь печенья? С шоколадом. Я принесу.

Вкусности лечат любую невзгоду. Мирослава от угощения не отказалась, подкрепились вместе.

- Покажи, - попросила Мира, утирая сопливый нос.

Чтобы успокоить подругу, Терри был готов на всё и безропотно снял штаны с трусами.

- Можно потрогать? – Мира протянула руку.

Терри кивнул. Ничего неприятного он не почувствовал, это же Мира, его подружка, и прикасалась она аккуратно. Изучив тактильно, Мира подняла к нему глаза:

- Хочешь тоже потрогать?

И сняла колготки с трусами до колен, села на пол, раздвинув ноги. Теперь Терри всё увидел.

- У тебя всё интереснее, - сказал Терри, вглядываясь в неизведанное под юбкой.

- Да? Я не могу посмотреть.

- Хочешь, я сфотографирую?

Шулейман остановился с занесённым для стука кулаком. Прислушался к непонятному разговору, припал к двери ухом. По контексту детского диалога Оскар понял, о чём шла речь, и перед сном выловил одного Терри и провёл с ним беседу о том, что их с Мирой интерес к друг другу совершенно нормален, но не нужно трогать друг друга за половые органы. Опоздал.

В скором времени Мира всех удивила – в трусиках одних бегала по квартире и к завтраку пришла, за ней подошёл отставший Терри. После тесных ограничений свобода расхолаживает. Мира таким образом поняла разрешение быть одетой так, как ей комфортно. Оскар маленькую гостью остановил и объяснил, что спать она может так, как ей удобно, но выходить из комнаты должна одетой, никто же не ходит раздетым. Девочка смутилась, но поняла и пошла одеваться, Терри за ней.

- Такая воспитанная, тихая девочка, но, если дать ей раскрыться, такая живенькая, - с улыбкой проговорил Пальтиэль, повернувшись к сыну.

- Как бы не получилось, что спустя годы Терри не поймёт, как эта живенькая его оседлает, - закурив, хмыкнул Оскар. – Надо будет пораньше провести с ним лекцию о контрацепции.

«Тем более наследственность у Терри в данном плане плохая», - добавил мысленно, думая о стойком непонимании Томом необходимости предохранения и том, как сам Терри появился на свет.

***

Фраза: «Давай покатаемся?» быстро стала кодовым предложением заняться сексом. Во второй раз не доехали до отеля, в котором планировали провести ночь вдвоём, начали в машине, а на третий раз Том уже машину и подразумевал. Том не притязательный, роскошные апартаменты ему не нужны, его вполне устраивало заднее сиденье автомобиля. Как удержаться, когда на тебя так смотрят, когда тебя так касаются, как это делал Оскар? Том честно пытался сохранять самообладание и честно проигрывал, не мог. И секс в машине его во многом привлекал и заводил – это почти публичность, риск, неудобство, не раздеваясь до конца, сзади, быстро, резко. Сейчас Тому нравилось так.

Том двигался навстречу, насаживаясь на член, опирался рукой об оконное стекло. Оскар с нажимом оглаживал его спину, сдвигая футболку выше, направлял на себя, захватывая за бока. На подготовку потратили мало времени, могло быть немного больно сначала, но толстый член заполнял приятно, полно, растягивая подстраивающуюся плоть. Том хватал ртом воздух и стискивал зубы от бьющего в мозг избытка ощущений, пальцами второй руки впивался в упругую кожаную обивку. Член внутри бил глубоко и часто, идеально давил на чувствительные стенки. Ладонь соскользнула, Том обеими руками упёрся в сиденье, прогнулся, зажмурил глаза, чувствуя, что накатывает жаркой, душной волной. Капли спермы оросили обивку и собственную кожу.

Шулейман соскучился и не сильно отстал. Вышел, большим пальцем обвёл растянутый сфинктер, из которого, не сомкнувшегося за секунду, подтекала сперма. Том вздрагивал от каждого прикосновения к этой ставшей очень чувствительной зоне, шумно выдыхал носом, но не просил перестать, не мучить ударами по оголённым нервам, чем ощущались уверенные касания любимых сильных пальцев.

Через каких-то пять минут пошли на второй заход. Несмотря на свои шутки и серьёзные разговоры по поводу естественного снижения сексуальных потребностей, либидо у Шулеймана оставалось высоким, пылким с той лишь разницей, что с возрастом количество уступило первый план качеству, но с Томом иногда и на количество переклинивало. Два раза подряд с минимальным интервалом он мог запросто. Том же всегда откликался на его запал, иначе не получилось. Намерение Оскара хотя бы теперь доехать куда-нибудь с треском провалилось. Как же отказаться от немедленного удовольствия, когда вот оно, раздетое, взмокшее, со взглядом поволочным, отзывчиво откликающееся на каждое прикосновение и льнущее в ласке.

Снова сзади, быстрыми, сильными движениями. Толчки вспарывали нутро наслаждением жарким, плавким. У Тома колени разъезжались и немели, дыхание хрипело на выдохах, срываясь с губ почти осязаемой тяжестью. Под напором Оскара он прогибался, сгибался ниже, упёрся лбом в сиденье. Удовольствия избыток – и ещё хочется. Глубже, чаще.

Шулейман поднял Тома, повернул его голову вбок и поцеловал мокро, разнузданно, сбавив темп и амплитуду. Потом за волосы его от своих губ оттянул и два пальца в рот вставил, нагоняя прежнюю скорость. Том покусывал его пальцы – Оскар сунул глубже, до горла, и Том подавился, по подбородку потекла слюна, но это не остановило. Том обхватил пальцы губами, обсасывал, обводя языком, сам захватывал глубоко. Оскар двигал кистью и бёдрами, вбиваясь снизу, едва не вертикально, что давало очень острую стимуляцию, невыносимо-приятно бьющую в ту самую зону в глубине, отчего необъяснимо крыша съезжала набок и капала. Кончая, Том провалился в медово-пряное болото иллюзии двойного проникновения – сильного, почти грубого, вскрывающего тело с двух сторон. И фоном, краем сознания ощутил, как толчки внутри становятся рваными, бешеными.

Обмякнув, Том сел на пятки, развернулся и привалился боком к спинке сиденья, дыша ртом и плавая абсолютно мутным взглядом. Исподволь стрельнул взглядом в Оскара. Кажется, у него завелась новая сексуальная фантазия – двойное проникновение, но как воплотить её в жизнь, Том не имел предположений, потому что хотел испытать это с одним Оскаром, а ни в коем случае не с двумя мужчинами. С двумя у него уже было в нежном возрасте, не понравилось. И пусть Том понимал, что нормальный секс будет не иметь ничего общего с тем, что он чувствовал, раздираемый насильниками, но он такой вариант и не рассматривал, не хотел никого, кроме Оскара. Но хотел два члена. Это ещё одно, о чём Том скажет только после парной терапии – или во время, сейчас стеснительно и непонятно, как относиться к своим желаниям.

Шулейман тоже переводил дыхание после второго оргазма, через минуту закурил. Вытянув из-под себя ноги, Том опустил ступни на пол и откинул голову на спинку сиденья. Из-под ресниц в лёгком прищуре Шулейман обвёл его взглядом, спускаясь по телу, остановился на каплях на худых бледных бёдрах – прозрачных каплях естественной смазки, разлетавшихся в стороны от толчков, и жемчужных каплях спермы. Оскар протянул руку и ладонью растёр вязкие капли, снова чувствуя просыпающееся желание. Его вело от того, как безотчётно Том заводился и отдавался, как тёк, оставляя на собственной коже и под собой пятна. И не только от этого – от ног Тома, это уже почти кинк. От доверчиво открытой шеи – Шулейман прокатился взглядом выше – и бугорка кадыка, выпирающего сейчас из-за позы под тонкой, натянутой кожей. Оскар подсел ближе, упёршись бедром в бедро Тома, и поцеловал его у кадыка. Том улыбнулся уголками губ и прикрыл глаза, наклонил голову чуть вбок, чтобы Оскару было удобнее. Шулейман продвинулся касаниями губ к впадинке под его ухом и спустился в обратном направлении. Том повернул голову, приоткрыв рот, прося, захватил его губы в поцелуй, получил, положив ладонь Оскару на затылок, погрузив пальцы в короткие густые волосы.

- Я могу захотеть ещё, - Том улыбнулся, вновь дыша учащённо.

- Значит, мы совпадём в своих желаниях, - легко ухмыльнулся Шулейман.

И потянул Тома на себя, усадил верхом. После прошлых раз было мокро и липко. Том чувствовал, что слипается голой кожей с Оскаром, что и смущало, и будоражило. Целовались взахлёб, прижимались, тёрлись голыми снизу телами, восставшим возбуждением. Сердце заходилось под горлом, Том думал, что ещё немного, и кончит прям так, и не понимал – как так? Только что ведь два раза подряд получил разрядку, а как будто полгода голодал.

- Безумие какое-то… - прошептал Том между отрывистыми касаниями к губам Оскара.

Желание до слёз. Совершенно не поддающееся контролю. Физическая и душевная потребность, сплетённая воедино. Шулейман развернул Тома к себе спиной, поцеловал в шею и заглянул в глаза на предмет согласия продолжить. Конечно, Том был согласен, он уже дышал с трудом, так распирало алчущим жаром. Оскар взял его за бедро, побудив приподняться, и вошёл. Растянутые, размягчённые мышцы пропустили, как по маслу. Том осел на бёдра Оскара, до упора пропустив в себя член, выгнулся от желаемого ощущения, такого приятного, что почти болезненного. И снова потерялся в поцелуе, сопряжённом с бередящими нутро покачиваниями бёдрами.

В такой позе было неудобно двигаться обоим. Быстро сообразив, что можно изменить, Том снялся с Оскара, встал на колени по бокам от его бёдер, оставшись к Оскару спиной, и вновь наделся на его член, опускался, пока не сел на пятки. В таком положении Том двигался не снизу вверх, а вперёд-назад, благодаря чему угол проникновения получался схожим с тем, как в позе, когда оба стоят на коленях, с тем, который пробирает очень глубоко и мощно до мурашек. Шулейман одобрительно и восторженно выдохнул от того, что Том проявил инициативу, того, что он сам двигался, раз за разом натягиваясь на него.

Оскар обхватил Тома поперёк живота, направляя, целовал в шею, губы и ключицу, оголённую съехавшим набок вырезом футболки. Том стонал и вскрикивал, извивался, ускоряясь. Третий оргазм прошёл в каком-то полубессознательном состоянии – и последом снизу вверх заполнило чувство, как внутри пульсирует, эякулируя, член Оскара. Том откинулся на Оскара, откинул голову ему на плечо. А когда спустя минуты поднялся, чтобы пересесть на сиденье, Оскару на бедро капнула его же сперма, очень уж он Тома растянул.

- Ты упорно не хочешь заниматься сексом в приличной обстановке, - усмехнулся Шулейман, вытряхнув из пачки сигарету. – Давай хоть пообедаем где-нибудь.

- У меня неподходящая для ресторана одежда.

- Значит, сначала купим тебе одежду, потом в ресторан, - Оскар легко пожал плечами и выдохнул в сторону дым.

- Покупать комплект одежды ради обеда – это как-то…

- Расточительно? – предположил Шулейман, верно угадав, что хотел сказать Том. – Не смеши меня. Хоть так у тебя будут появляться обновки, ты же по своей воле гардероб раз в пять лет пополняешь. Одевайся, поедем.

- Оскар, у тебя есть салфетки? – чуть погодя спросил Том и смущённо потупился. – У меня внутри едва не хлюпает. Будет подтекать.

Получив упаковку, Том, стараясь не оторопеть от стеснения от своих намерений, встал коленями на сиденье и, заведя руку за спину, прижал салфетку между ягодиц. Понаблюдав за ним, Шулейман дал совет:

- Потужься, чтобы вытекло.

Том дёрнул плечом, глянул на Оскара возмущённо-шокировано и ответил с небольшой задержкой:

- Я не буду этого делать.

Выбросив окурок, Шулейман вытянул из пачки салфетку и, надев её на палец, проделал то, что уже когда-то делал – вставил этот палец в Тома.

- Оскар!.. – протестующим громким шёпотом выдохнул Том.

- Что? Сперма у тебя внутри? Внутри. Её изнутри надо вычистить, чтоб не подтекала, то, что ты снаружи вытираешь, особо не поможет.

Резон в словах Оскара определённо присутствовал, потому Том по возможности расслабился и стерпел возмутительно-смущающую процедуру. Одевшись, Том вслед за Оскаром перебрался вперёд и занял своё пассажирское место.

В бутике Том, как и обычно, сначала без интереса разглядывал вещи и готов был взять первые попавшиеся, но втянулся. Бутик Dolce & Gabbana – знакомо, символично, много лет Том не сталкивался с одеждой данного бренда, а ведь именно она была первой люксовой в его жизни, её Оскар ему покупал, когда Том был его домработником и после выписки из центра не имел при себе ничего по размеру. Выбрав три кофты – то ли рубашку, то ли блузку, не знал, как правильнее это назвать, в лучших традициях экстравагантного бренда; чёрный бомбер с белыми вставками и одной цветной нашивкой, который сейчас и в ближайшие месяцы совсем не по погоде, но приглянулся; и шёлковую футболку с глубоким овальным вырезом – и двое штанов, Том отправился в примерочную.

- Оскар, зайдёшь со мной? – Том выглянул из-за дверцы.

Убрав телефон в карман, Шулейман прошёл к нему, уже переодевшемуся в первый комплект, рубашку-блузку и чёрные штаны в обтяжку. Примерочные здесь были более чем просторные, чтобы в них свободно могли разместиться два человека. Том окинул себя взглядом в подсвеченном зеркале и повернулся к Оскару, улыбнулся:

- В детстве я смотрел какую-то американскую комедию, там был сутенёр в очень похожей рубашке. Тогда я не знал, чем занимаются сутенёры, и этот персонаж мне нравился, он меня очень смешил.

- Для полноты образа тебе нужна толстая золотая цепь и шуба, - посмеялся Шулейман. – Поедем покупать?

- Плохой из меня сутенёр получится, - поддержал Том шутку. – Я буду людей не продавать в сексуальное рабство, а наоборот выкупать и отпускать.

- Я готов спонсировать твои благие намерения.

- Лучше проспонсируй другие мои благие намерения, - Том тонко улыбнулся.

А Оскар сощурился:

- Это какие?

- Афганистан.

Шулейман нахмурился, пытаясь сообразить, о чём Том – и вспомнил его авантюру, закатил глаза.

- Ладно, я готов вложиться.

Том хотел от Оскара большего, чем деньги, но говорить об этом не стал. Рано. Ни к чему сейчас строить и проговаривать планы, потому что в лучшем случае исполнит их после завершения лечения, в худшем – никогда, ведь у него давно наладились материальные дела, а должок он так и не вернул. Том вновь посмотрелся в зеркало, не зная, то ли это всё ещё шутка, то ли ему на самом деле нравится этот наряд, и отвернулся от него к Оскару. Сверкнул глазами с полуизгибом улыбки на губах.

- Оскар, а в примерочных можно заниматься сексом?

- Нельзя. Но если очень хочется, то можно.

- У тебя это было, - Том не спрашивал, а утвердил.

- Было, - честно подтвердил Шулейман.

- Я никогда не смогу тебя ничем удивить, - вздохнул Том. – То, что для меня эксперимент на грани, для тебя уже испробованный опыт.

Не обижался, не психовал, потому что это данность – он пожизненный новичок в большом взрослом мире, а у Оскара уровень «эксперт». Шулейман шагнул к нему и коснулся талии:

- Поверь, ты меня не единожды удивил и наверняка ещё не раз это сделаешь.

- Но не в сексуальном плане, - Том невесело, с пониманием улыбнулся.

- Так-то мы о нём говорим, по нему и отвечаю, - подметил Оскар. – Да, я пробовал тьму всего и всех, но, заполучив в свою постель тебя, я пришёл к мысли, что раньше как-то неправильно занимался сексом. Бессмысленно так точно.

- Успокаиваешь меня, чтобы шопинг не закончился моими соплями на обновках? – Том вновь улыбнулся.

- Когда-нибудь ты запомнишь, что я не успокаиваю, - назидательно ответил Шулейман, - я говорю как есть. С тобой у меня лучший секс – это правда, - он развёл рукой. – Иногда с тобой пиздец как сложно и кажется, что оно того не стоит – тоже правда.

- Я бы обиделся, но мы с тобой думаем одинаково.

- Теперь уже мне впору обижаться – как можно сомневаться, что великолепный я того стою? – выразительно пошутил Оскар.

Том опять улыбнулся и коснулся его плеча – зачем-то, просто потому, что ему нравилось касаться.

- Знаешь, я рад, что ты поддержал доктора Фрей, и вы убедили меня не отказываться от терапии, - сказал Том. – Я прошёл долгий, сложный путь, и оборвать всё вот так – а ради чего тогда это было? Ради чего я отдал три месяца своей жизни, чтобы вернуться в болото, в котором был, и ничего в итоге не добиться? Я хочу жить нормально. Хочу нормальной жизни нам с тобой. Я больше не хочу быть проблемой, которая всё разрушает, начиная с себя. А без помощи мне не справиться. Не знаю, могут ли другие без поддержки специалиста разобраться в себе, но опыт показал, что я не могу. Сколько я ни пытался, я возвращался назад. А теперь у меня есть шанс, и я очень хочу, чтобы всё это было не зря. Я хочу наконец-то нормальной, спокойной жизни, я не хочу неадекватно реагировать на Терри, не хочу придумывать проблемы, потому что у меня психика так криво работает. В общем, спасибо, что ты не пошёл у меня на поводу, а поступил разумно.

- Пожалуйста. Обращайся, - Шулейман заправил прядку отрастающих волос ему за ухо, мазнув кончиками пальцев по скуле. – Кто-то же должен быть рациональным, а ты в нашей паре отвечаешь за эмоционально-чувственную сторону.

Том вновь оглянулся к зеркалу, мазнул по себе взглядом – чёрный с пёстрым золотым сочетался непривычно, но сейчас другое выходило на первый план.

- Оскар, я боюсь надеяться, что в этот раз всё точно получится и будет хорошо, - поделился Том, развивая свою предыдущую мысль. – Я иногда переживаю, что всё будет хорошо, мы съедемся после пробного периода, а потом эйфория пройдёт, и спокойствие превратится в скуку и тоску. Нам ведь не о чем говорить, а какая без этого совместная жизнь?

- Мы прямо сейчас разговариваем, - напомнил Оскар.

- Ситуативно. Это единственное общение, которое у нас складывается – ситуативные разговоры, а что-то более серьёзное, глубокое нет, потому что у нас нет общих тем. У тебя свой мир, у меня свой, у тебя свой круг интересов, у меня свой, и мы не говорим на одном языке.

- Думаешь, иметь общие интересы принципиально важно? – Шулейман внимательно взглянул на него. – Важнее не обсуждать кино, на которое один вкус, и на это место можно поставить что угодно, а уметь разговаривать ситуативно, поскольку обсудить общие интересы можно с любым человеком, с которым ты ими сошёлся, но далеко не с каждым можно жить и говорить о том, что между вами происходит в моменте.

- Ты прав, - Том опустил голову и беззвучно вздохнул. – Наверное. Но всё-таки я немного боюсь. Я никогда не стану человеком твоего круга, я этого и не хочу, потому что я – это я. Но меня беспокоит, что эта разница может разъесть нас изнутри.

- У тебя появилась ещё одна тема для обсуждения с мадам Фрей, - Оскар ухмыльнулся и щёлкнул Тома по носу. – Расслабься. Если бы я хотел видеть рядом с собой человека своего круга, я бы женился по расчёту на той, которая чисто формально может составить мне достойную партию. Но мне этого не надо. И ещё насчёт заботящего тебя общения – люди в паре не находится рядом двадцать четыре часа в сутки и, соответственно, не разговаривают постоянно. Если находятся, то неизбежно начинаются проблемы, отношения – это не слияние, а дополнение. У меня помимо тебя есть своя жизнь, в которую входит работа, Терри, папа, друзья, много чего, ты можешь разделить со мной эти сферы жизни, но ты не обязан, и я имею право в какой-то момент отказать тебе в участии, если захочу побыть в этом один. И у тебя есть своя жизнь, работай, твори – у тебя же круто получается, дружи, занимайся тем, что тебе нравится. Ладно, - он усмехнулся, - с момента, когда перешёл к тебе, я начал жёстко лукавить, не хочу я, чтобы у тебя была какая-то отдельная от меня своя жизнь. Моё пораненное детское эго кричит: «Моё должно быть всегда со мной!», но я понимаю, что это неправильно, и я должен отпустить тебя от себя. Я готов не владеть тобой, а жить с тобой. Думаю, у меня получится.

В конце Шулейман ухмыльнулся и с прищуром глянул на Тома, что не позволило его речи быть пафосной и слишком серьёзной.

- Я действительно очень люблю творить, снимать и особенно сниматься у самого себя, придумывать и воплощать образы. Но я не могу заниматься фотографией на регулярной основе. Я ничем не могу заниматься постоянно, - с флёром разочарования в себе отвечал Том. – У меня в голове миллион планов и идей, но там они и остаются, а если что-то и начинаю, то бросаю, то ли я ленивый, то ли не знаю что. Единственный план, который я реализовал – добиться успеха, чтобы вернуться к тебе, у меня была очень сильная мотивация.

- Как вариант – могу раз в полгода выгонять тебя из дома и обратно не пускать, пока не добьёшься поставленных мною целей, чтобы дать тебе стимул. Если что – шучу.

- А план хороший, - улыбнулся Том и затем вздохнул. – Кажется, я не могу функционировать без хозяина – или надзирателя, без какого-то пинка извне.

- Ещё могу начать взимать с тебя за что-нибудь деньги, а чтобы их регулярно иметь и отдавать, тебе придётся работать.

- Как это, ты не будешь просто за всё платить, - Том театрально состроил большие глаза, - что я не буду подозревать о существовании счетов, а мне придётся работать?

И оба посмеялись. Это извечная проблема – как организовать их отношения, которые, надо быть с собой честными, никогда не впишутся в здоровые стандарты, чтобы и не перегибать палку с разделением ролей ведущий-подчинённый, и чтобы Том не скучал.

Наконец вернувшись к примерке одежды, Том выбрал первый наряд и бомбер тоже пожелал приобрести, а шёлковую футболку вернул, не будет он такое носить.

- Вау, какие классные! – Том зацепился сначала взглядом, а затем и руками за спортивные штаны матового чёрного цвета с мягким серым подтоном. – Возьмём и их? И эти тоже классные!

Вторые, также спортивные штаны, красовались на чёрном фоне золотыми кольцами, в которых, если присмотреться, читались культовые буквы D и G.

- А эти под рубашку не хочешь взять? – весело усмехнулся Шулейман и, взяв вешалку, помахал перед лицом Тома штанами, на которых на песочно-жёлтом фоне и пальмы, и павлины, и слоны с тиграми, только Шивы и прочих божественных индийских чудовищ не хватало для полноты картины.

- Я эти хочу, с короной на попе.

Том снял вешалку с поистине королевскими штанами – тоже чёрными, расписанными королевской атрибутикой по ягодицам и задней поверхности бёдер и с тонкими жёлтыми лампасами. Пошутил, но сказано – сделано, Оскар отправил и их на кассу.

- Обувь тебе не нужна? – спросил Шулейман, когда они уже собирались закончить шопинг.

- А, точно.

Кроссовки, в которых Том уехал из клиники, совсем не подходили к обновкам, в которых решил сразу и поехать – чёрным штанам и пёстро-золотой рубашке, которую заправил за пояс. Он быстро остановил выбор на облегающих ногу чёрных кроссовках без каких-либо дополнительных деталей, чистый монохром.

За обедом в ресторане Том споткнулся в увлечённой беседе, обратив внимание на девушку через пару столиков от них.

- Оскар, там какая-та девушка смотрит сюда и улыбается, - сам Том улыбаться перестал и напряжённо поглядывал в сторону незнакомки, непонятно почему проявляющей активное внимание в их направлении.

- И что? Ты ещё не привык, что, когда ты со мной, это постоянно случается? – усмехнулся Шулейман.

Том зло сверкнул на него глазами – он как-то не замечал, что на Оскара постоянно пялятся, а если бы обратил на это внимание, то ходил бы с оружием – или впал в депрессию, отказался выходить из дома и Оскара бы на улицу не отпускал.

- Нет, она как-то по-особенному смотрит, - Том перевёл взгляд обратно к девушке, что обедала в одиночестве. – Оскар, ты её знаешь?

Шулейман обернулся, не пытаясь сделать это незаметно, и, прежде чем он успел ответить, Том наклонился к нему и громко прошептал:

- Оскар, она идёт сюда!

Девушка остановилась около их столика и, приветливо и обаятельно улыбаясь, обратилась к Шулейману:

- Привет, Оскар, давно не виделись…

Они встречались несколько месяцев до Тионы, фотография Оскара с которой в своё время причинила Тому острую сердечную боль, расстались тихо, мирно и смазано, у девушки карьера рванула вверх, не без участия Шулеймана, который одним разговором пристроил её в место, о котором она мечтала, она уехала за океан, а сейчас приехала отдохнуть на Лазурном берегу, но для неё осталось непонятым, что путь обратно к Оскару ей закрыт навсегда, потому и подошла – кто же откажется возобновить такие отношения да и просто поболтать с прекрасным отличным знакомым, о времяпрепровождении с которым остались исключительно приятные воспоминания. Она даже в гостях у Оскара бывала и с Терри была знакома.

Всё-таки знакомы. Настроение Тома с глухим стуком ударилось об дно – и уровень булькающего, чернеющего раздражения пополз вверх. Том сверлил взглядом мадам, которую никто не звал. Красивая – какой ещё она может быть, если она знакомая Оскара? Бледнокожая точёная брюнетка с прямыми волосами – знакомый типаж, такой каждый день в зеркале видит, только у неё глаза голубые. Объективно красивое сочетание, эстетичное, благородное.

- Привет, действительно, давно, - ответил Оскар знакомой.

Где-то Том эту девушку видел – на фотографиях. Она модель – конечно же, Оскар всегда любил моделей.

- Как поживает твой малыш? – спросила девушка.

Том не определился, что он услышал – вопрос о ребёнке или куда более пошлый интерес, в любом случае в глазах полыхнуло алым. Поднявшись с места, Том упёрся руками в стол и громко, чётко сказал:

- Пошла вон.

- Что? – девушка наконец обратила на него внимание.

- Что слышала, - Том вызывающе дёрнул головой. – Пошла вон отсюда. Мы обедаем и тебя к нам не приглашали.

Шулейман знал, что ревнивость Тома – это взрывоопасная, самовоспламеняющаяся материя, не знающая жалости, но даже его поразил напор Тома.

- Что ты себе позволяешь? – возмутилась удивлённая девушка.

- А ты дурой не прикидывайся. Нечего лезть к чужим мужчинам, тогда и на неприятности не нарвёшься, - на повышенных тонах говорил Том, испепеляя даму почти немигающим, убийственно тяжёлым взглядом. – Что смотришь? Думаешь, модельную внешность отрастила и тебе всё можно? Я тоже был и могу быть моделью, - Том выпрямился и махнул рукой, - и, если захочу, с лёгкостью тебя уделаю!

- Кто ты вообще такой?

- Том Каулиц, - с такой громкой, крепкой уверенностью Том ещё никогда не произносил своё имя. – Запомни это имя – я тот, с кем Оскар был, есть и будет.

Лишь после указания фамилии девушка разглядела в лице Тома, разительно отличающегося от глянцевых работ Джерри, того, подобной кому мечтала стать, когда только начинала своё карьерное восхождение и вырвалась выше уровня родного города, пусть между ними всего два года разницы в возрасте.

- Проваливай, шлюха! – продолжил напирать Том. – Вали, пока я тебе лицо не испортил!

- Псих!

- Да-да, я псих. Поспеши. Это меня со шрамами любили, а ты никому не будешь нужна!

Девушка развернулась, пошла к своему столику и, выложив деньги за обед, которым больше не могла наслаждаться, торопливо покинула заведение, чтобы не пролить слёзы у всех на глазах. Проводив её взглядом, Том опустился на стул и посмотрел на Оскара, который всё это время молчал.

- Охуеть, - выдал Шулейман. – Это что было?

- Это мальчик из пригорода, который жил на улице, умывался в фонтане и в частных школах и университетах культуре не учился, - теперь Том на него смотрел тем же прямым, жгучим, тяжёлым взглядом.

- Хочешь сказать, что тебя воспитала улица? – усмехнулся Оскар, позволив себе отступить от темы, тут он не мог промолчать. – Ты как раз домашний мальчик, а на улице провёл несколько дней.

- Меня воспитал подвал, ты, Джерри, опыт без денег и жилья в чужой стране, - без заминки отвечал Том. – А раньше всего Феликс, который учил меня, что вокруг враги, в чём-то он был прав. Конечно, Феликс не учил меня, как защищаться от врагов при столкновении, но этому меня научила жизнь. Оскар, кто эта девушка? Откуда ты её знаешь?

- Мы некоторое время встречались, когда мы с тобой разошлись.

Шулейман не вспоминал об отношениях с Марго, но, вспомнив сейчас, поскольку о том зашла речь, мог бы сказать, что с ней было хорошо, не так, конечно, как с Томом, но всё же – на удивление. В отличие от пришедшей ей на смену Тионы, которая была огонь в постели, но на этом её достоинства заканчивались, с Марго было интересно разговаривать, она была легка, но не бездумно-ветрена, умна и любила детей.

- У тебя с ней что-то есть? – Том облокотился на стол, глядя требовательно, как на допросе. – Вы общаетесь?

- Ты вроде хотел перестать придумывать проблемы?

- А я не только нашёл проблему, но и решил её. Я приревновал – я избавился от соперницы. Это новый уровень. Оскар, отвечай, - Том сжал в кулаке попавшийся под руку нож.

- Нож положи, - кивнул Шулейман на его руку и затем усмехнулся. – В отличие от Джерри, тебя я действительно боюсь.

- И правильно. Из нас двоих Джерри адекватный, а у меня диагноз, - тем не менее нож Том не положил. – Оскар, почему ты не отвечаешь? Ты что-то скрываешь?

- Ничего я не скрываю, - Оскар развёл руками, показав ладони. – Я не общался с Марго с тех пор, как она уехала, что было больше полутора лет назад. Она меня увидела и подошла поздороваться, что нормально для знакомых людей. Но, думаю, после того, что ты устроил, такое больше не повторится.

- Оскар, не смей мне изменять, - Том направил на него зажатый в кулаке нож. – Не только физически, если я узнаю, что ты за моей спиной общаешься с кем-то, кто тебе как-то по-особенному нравится, я тебя не прощу. Ты меня этим убьёшь, а я убью кого-нибудь.

- Положи нож, - повторил Шулейман и накрыл ладонью руку Тома с ножом, мягко придавив её к столу. – Помнится мне, ты говорил, что простишь измену.

- Потом прощу. Может быть, - Том смотрел в глаза. – А перед тем ты пожалеешь, и я тоже пожалею.

- Мне бы разозлиться, что ты сцену на пустом месте развёл и мозг мне делаешь, но не могу. За меня кто угодно могли бы драться, но то, как это сделал ты – выше всяких похвал. Я восхищён, польщён и, признаться честно, немного возбуждён, - Оскар улыбнулся с переходом в ухмылку. – Так за меня никто не сражался, - он уже совершенно не скрывал довольства, которое ему доставила эта ситуация.

- Опыт Джерри меня научил, что за своё нужно сражаться. Джерри сдался – и где он теперь? Поэтому своё я никому не отдам, своё нужно когтями, зубами выгрызать и охранять, и если понадобится, то я буду везде ходить с оружием и никого к тебе на расстояние выстрела не подпускать. Или лучше с ножом? – Том выгнул брови. – Не каждый поверит, что человек выстрелит, а псих, размахивающий ножом, любого напугает.

В этот момент для Шулеймана закралась толика грусти, но грусти уважительной, поучительной. Джерри сдался, когда перед ним встала необходимость бороться за свою любовь, он, Оскар, тоже – прощал измены, типа ему всё равно, а не встал на тропу войны, чтобы избавиться от конкурентов, не встряхнул Тома за шкирку, не показал, что он – только его; перед разводом боролся, но недостаточно и потом, после суда, просто опустил руки, отпустил и ушёл страдать, а не начал новый круг борьбы за того, кто ему нужен. Том же, когда ему приходилось бороться, не сдавался, он преодолеет тысячу морей, пройдёт ад и чистилище, убьёт, умрёт и воскреснет, но не сойдёт с пути к тому, кто ему нужен. Безумство, сумасбродство это называется, но в том заключена огромная незаметная сила, Том не думает, нужен ли он тому, к кому он стремится, ему достаточно того, что – ему нужен этот человек. Если бы не умение Тома не думая возвращаться, была бы их история такой, какая есть? Встретились бы они, если бы Том не позвонил тогда из Хельсинки? Разве что спустя много-много лет случайно, и это была бы совершенно другая история. Стал бы Оскар его искать после развода, если бы Том, пусть и волею случая, его не нашёл? Нет, точно нет. Продолжились бы их разрушенные отношения, если бы Том не смотрел на него с такой счастливой преданностью? Не факт. Том слаб во многих жизненных моментах, но он необычайно силён в умении слепо следовать зову сердца, того, чего по-настоящему пылко жаждет, он добивается вопреки всему. Оскар любил его также и за это неуёмное безрассудство.

- Справку с диагнозом на лоб себе прилепишь, чтобы все знали, что он у тебя есть? – поинтересовался Шулейман.

- Буду вести себя так, чтобы ни у кого не возникло сомнений, что я неадекватен и опасен, - ответил Том и улыбнулся.

- Теперь я точно уверен, что ты можешь за меня подраться хоть в переносном, хоть в прямом смысле.

У Оскара душа купалась в довольстве и восторге, внутренний ребёнок ликовал: «Я нужен и важен, меня любят!». Что ему ещё надо? Ревнивость Тома, его пылкие заявления: «Своё никому не отдам» и соответствующие действия – для него прекрасные моменты жизни, питающие мёдом. И Шулейман от своего тоже не собирался отказываться, но как же приятно видеть яркие доказательства, что в вашей паре не ты один любишь и нуждаешься. А на мнение Марго, морально пострадавшей от Тома, плевать, Оскар не думал о ней с того момента, как она отошла от их столика.

***

По рекомендациям доктора Фрей Том всё-таки попробовал поработать с другом специалистом. Сначала складывалось хорошо, Том даже смог расслабиться и довериться новому доктору, говорил о своём самом страшном и больном. Но в ходе сессии перемкнуло на слёзы, ужас, крики и попытки вжаться в стену подальше от психотерапевта, потому что он – мужчина. Его мадам Фрей выбрала, так как он также практиковал директивный подход и среди специалистов клиники наиболее подходил Тому, остальные были слишком мягки для данного конкретного случая, с ними бы Том завяз. Эксперимент прошёл неудачно и больше опытов не ставили, Том вернулся к своей психотерапевтке.

Том защищался и выпускал иголки, мстя доктору Фрей за разрушенное доверие. Но мадам Фрей раз уже наладила с ним психотерапевтический процесс и снова терпеливо двигалась в этом направлении, гася выпады Тома разумным разбором его чувств в диалоге, к тому же и сам Том понимал, что его злость, может, и не беспочвенна, но бессмысленна, они с двух сторон делают одну работу, которая прежде всего нужна ему. Потому он сказал: «Я на вас обижен, но до плохого вы сделали очень много хорошего, и я не хочу застрять здесь до Нового года» и больше не возвращался к этому вопросу.

Работа продолжилась, откатившись назад. Нужно было заново довериться, заново раскрыться, заново углубиться в свои травмы и чувства и вывернуть их наружу. Том заново, в ускоренном режиме, переживал и показывал свою боль. Погружался в темноту и ужас. Говорил, говорил, говорил, проговаривая пережитое. Плакал, кричал, вслух не понимал, за что с ним так жестоко обошлись. За что насиловали его, юного, маленького и хрупкого. За что бросили умирать в импровизированном склепе, куда он попал живым.

Повторяли разбор до тех пор, пока не достигли уровня, на котором остановились, и впоследствии не преодолели его. Пока не пришло время перейти на следующий этап. Доктор Фрей поставила перед Томом, сидящим на кушетке, стул и предложила ему поговорить с самим собой.

- Том, представь, что перед тобой сидишь ты четырнадцатилетний, - произнесла мадам Фрей. – Что бы ты себе сказал?

Том перевёл взгляд на пустой стул, наполненный смыслом. Минуты две смотрел в молчании, настраивался, чтобы увидеть и почувствовать то, о чём сказала психотерапевтка, сомневался, что из этого что-то получится, это ведь ерунда – разговор с самим собой как с отдельным человеком. Или нет? Попробовать стоило.

- Привет, Том, - неуверенно начал Том. – Ты… тебе четырнадцать…

И он что-то почувствовал, что-то сильное, тянущее в груди. Оживление образа, наполнение его жизнью. Перед ним мальчик четырнадцати лет – он сам – из подвала, одетый и не грязный, но чувствующий то же, что он чувствовал. То, что разрывало сердце, душу и ломало психику беспощадной когтистой лапой.

Вернувшись за стол, доктор Фрей тихо наблюдала. В этом «диалоге» её вмешательству нет места. Это разговор Тома.

- Тебе страшно, я знаю. Тебе невыносимо больно, и ты не знаешь, как дальше жить. Ты думаешь, что не выживешь, что это конец. Ты надеешься умереть, потому что смерть избавит тебя от мук. Том…

Произносить своё имя обращением так… Том не смог бы объяснить, если бы попросили. Странно и какое-то подспудное мягкое чувство, сердечный трепет, будто он на самом деле разговаривает с ребёнком. Как взрослый с позиции своих лет и опыта разговаривает с испуганным ребёнком, для которого всё только впереди.

-…Том, я знаю, что ты чувствуешь. Ты не видишь выхода, задыхаешься, умираешь и сходишь с ума. Ты ещё много лет будешь бояться крыс и прикосновений, тебя будет сковывать этот кошмар. Но это пройдёт.

Том вдруг улыбнулся, чувствуя ту надежду, что нёс маленькому себе самому, которая, точно знал, сбудется.

- Это пройдёт, - повторил Том. – Сейчас тебе очень плохо, но это не навсегда. Ты можешь мне не верить, ты не можешь верить, я бы не поверил, но боль пройдёт, ты это переживёшь. У тебя будет семья, замечательный человек, который тебя полюбит и которого полюбишь ты. У тебя будет намного больше, чем ты мечтал.

Том действительно видел перед собой того мальчика, которым был – четырнадцатилетнего, семнадцатилетнего, восемнадцатилетнего, девятнадцатилетнего, напуганного, потерянного, критически не приспособленного к жизни в этом мире. Такие не выживают. Но он выжил. Он живёт. Он – этот растерзанный, перепуганный, отчаявшийся мальчик, который выжил и научился быть.

- Том, эти боль и ужас не навсегда. Твоя жизнь больше, чем этот кошмар. Ты больше, чем твоя боль.

Сакральные слова. Он ведь вправду больше, намного больше, чем то, через что его заставили пройти. Больше, чем боль. Больше, чем страх. Больше, чем тысячи раз приходившее желание сдаться. Потому что он всё ещё здесь, он вырос, и у него всё хорошо.

- Том, ты вырастешь и будешь счастливым. Только подожди. То, что ты сейчас переживаешь – не вся твоя жизнь. Однажды ты оглянешься назад и поймёшь, что всё пережил.

К концу монолога Том почувствовал опустошение, не усталость, не мрачную пустоту – то, что на самом деле пережил. Больше не болит. На протяжении многих десятков сеансов он говорил о своём кошмаре, и, достигнув апогея, кошмар по капле терял силу, пока этот монолог не стал квинтэссенцией освобождения. Разговор с собой – взрослого с ребёнком, глубинное чувственное осознание себя взрослым, выросшим, преодолевшим очень многое – плохое, невыносимое, хорошее и прекрасное – с той точки, в которой застрял. Мальчику Тому очень больно, но у мальчика Тома светлое будущее, которое давно уже наступило. Том с новой силой осознал, насколько же много у него всего в жизни есть.

Ещё некоторое время Том молчал, глядя на стул, и посмотрел на доктора Фрей:

- Спасибо.

- Том, позволь, - мадам Фрей ладонью указала в сторону. – Пожалуйста, подойди.

Она тоже покинула своё место и, встав сбоку от исполнившего просьбу Тома, открыла дверцу шкафа, на которой внутри висело зеркало.

- Том, это главный человек, которого ты должен благодарить.

Том улыбнулся ей – и себе в отражении. И сказал:

- Спасибо. Том, ты молодец.

И Том действительно это чувствовал – он молодец. Пусть психотерапия не панацея, Том не надеялся, что его жизнь волшебным образом станет безоблачной, а он сам – идеальным в своём смутном представлении, но у него уже есть очень много, намного больше, чем было в детских мечтах, ему есть, за что бороться, чтобы было ещё больше, ещё светлее, и его ничто не сломит. Он ведь неубиваемый. Израненный мальчик Том не исчезнет, он – его неотъемлемая часть. Мальчика Тома внутри нужно оберегать и позволять ему плакать, а не отворачиваться от него, а он, взрослый Том, будет жить. И мальчик Том тоже будет. Потому что они – одно целое. Мальчик Том вырос, у него уже есть свой маленький мальчик.

- Доктор Фрей, мне нужно сходить в палату. Я сейчас вернусь.

Сбегав в палату и обратно, Том притворил за собой дверь, держа правую руку немного за спиной.

- Доктор Фрей, можно мне оставить у вас моего зайца? – подойдя к столу, Том показал игрушку. – Он – олицетворение моего прошлого, моего детства, которое давно ушло, и я больше не хочу, чтобы он был у меня, но выкинуть рука не поднимется. Я мог бы отдать его Терри, у меня была такая мысль, но я могу приревновать, что – вот, ещё и игрушка моя у него, - Том неловко улыбнулся. – Можно было бы отдать нуждающимся детям, но я не хочу, чтобы с ним играли другие, и я не смогу его забрать, если вдруг захочу, это будет очень некрасиво. А к вам я приеду, если захочу его вернуть, и заберу.

Мадам Фрей понимающе кивнула:

- Хорошо, Том.

Том положил зайца на стол и уточнил:

- Вы его сохраните?

- Да, Том, я сохраню твоё детство.

Сеанс подходил к концу, считанные минуты оставались. Уходя, Том обернулся и сказал:

- Спасибо, - и вышел за дверь.

В палате его уже ждал Оскар, сидел на краю постели и почёсывал Малыша, изображающего очень объёмную меховую накидку на кровать. Том присел рядом и мягко, со светлой грустью улыбнулся:

- Оскар, я вырос.

- Мадам Фрей в очередной раз лишила тебя невинности?

Том покачал головой:

- Нет. Я вырос – я осознал, что взрослый и что должен беречь болеющего мальчика Тома во мне, но я больше им не являюсь. Я давно вырос, и мне больше не страшно.

- Поздравляю. И как ты к этому пришёл? – поинтересовался Шулейман, сощурив глаза.

- Я поговорил с собой.

- В смысле с Джерри?

- Нет, с собой четырнадцатилетним.

- Это как?

- Это так – доктор Фрей поставила передо мной стул, я представил, что там сижу я, и поговорил с собой тем, ребёнком, от своего нынешнего лица, - объяснил Том. – Это был очень полезный разговор. Разговор-откровение. Я и не представлял, какая между нами пропасть, между тем мальчиком и мной сейчас. Тот испуганный, измученный болью, потерянный для жизни мальчик вырос, и у него всё хорошо. У меня всё хорошо. И будет ещё лучше. Я очень этого хочу.

Том улыбнулся, обнял Оскара за шею и поцеловал в щёку. И немного отстранился, заглянул в глаза:

- Оскар, я хочу сделать Терри подарок. Ты говорил, что он любит Барби?

- Любую куклу я ему и сам могу купить, - Шулейман приглушённо усмехнулся и покачал головой.

- Такую не можешь.

- Что ты задумал? – Оскар внимательно, пытливо прищурился.

Том тонко улыбнулся и отрицательно качнул головой:

- Не скажу. Я хочу сделать Терри сюрприз. Для тебя тоже.

Если, конечно, вообще получится что-нибудь сделать, потому что для того нужно уезжать из клиники, а Тома без Оскара или без разрешения Оскара не отпустят. Но можно попросить помощи у доктора Фрей, если она Джерри помогла, то и ему должна. Или можно будет сбегать, за время, когда много гулял, Том всю внутреннюю и внешнюю территорию клиники изучил, выход из здания тут не один, надо лишь знать места, забор при желании можно преодолеть, а охраны тут и подавно нет такой, какая была в центре. Главное, чтобы его не хватились и Оскару не позвонили, так что лучше заручиться поддержкой. И если можно такое, как Том задумал, воплотить, пока он не знал, реально ли это.

- Оскар, мне нужны деньги, - сказал Том. – Можешь мне дать?

- Зачем? – не понял Шулейман. – Ты здесь на полном обеспечении.

- Нужны. Дай.

Оскар достал бумажник, раскрыл. Том ловко вытянул оттуда две купюры номиналом по пятьсот и, подумав, взял третью. Мало ли то, что он задумал, дорого стоит. О том, что Джерри привёз его бумажник и деньги туда на всякий случай вложил, Том помнил, но там наличности немного, а ему деньги нужны на такси и на дело.

- Как бы мне об этом не пожалеть, - высказался Шулейман, убирая бумажник в карман.

- Не пожалеешь. И ты дождался, я начал просить у тебя деньги, - Том улыбнулся, перекатился вперёд, сев на пятки, вновь поцеловал Оскара в щёку, после чего поднялся с кровати. – Пойдём, надо Малыша выгулять, а потом покатаемся.

Глава 14

Личную терапию завершили даже раньше запрошенного Томом срока в месяц. Тот сеанс, на котором Том провёл диалог с собой из прошлого, был заключительным шагом его пути по проработке травмы подвала. Далее подведение итогов с общим повтором всего, что они прошли за прошедшие месяцы, чтобы не осталось незамеченных слабых, не проработанных до конца мест. Также мадам Фрей провела с Томом несколько сессий телесно-ориентированной терапии, результаты полностью подтвердили её гипотезы. Но лечением выявленных, очевидных для неё, но не Тома, проблем Лиза заниматься не стала и экспертные выводы оставила при себе. На том этапе, на котором Том находится ныне, в лечении нет нужды, в отношениях с Оскаром они данные проблемы не проявляются. Если же Том захочет пойти дальше и поискать счастье с кем-то другим, возможно, он вернётся к ней. Не с первого раза, но мадам Фрей всё-таки приняла, что не нужно производить вмешательство большее, чем Том просит.

Следующий этап – парная психотерапия. Её проводили не в кабинете доктора Фрей, а в другом помещении, одинаково новом и незнакомом как для Тома, так и для Оскара. В центре комнаты стояли три стула, образуя треугольник, доктор Фрей сидела в его верхнем углу, на равном расстоянии от пациентов, Том и Оскар напротив друг друга, вполоборота к психотерапевтке.

- Том, Оскар, - заговорила мадам Фрей, - первым запросом было неприятие Томом Терри…

- Это уже неактуально, - перебив её, покачал головой Том. – У меня больше нет проблем с Терри, я намного спокойнее к нему отношусь.

- Но всё же, если вы не возражаете, мы обсудим данную тему, - доктор Фрей слегка кивнула.

- Давайте, я за, - высказался Шулейман.

Хоть не видел смысла в этом обсуждении, но Том более не стал возражать.

- Том, что ты чувствовал по отношению к Терри? – обратилась к нему психотерапевтка, прошедшим временем в вопросе уважив мнение Тома, что его отношение к ребёнку изменилось в лучшую сторону.

- Глубочайшее, дикое неприятие, - подумав, ответил Том, пожав плечами, и спрятал под себя ладони. – Это была неприязнь на грани ненависти. Я просто не хотел, чтобы он существовал.

- Том, что вызвало у тебя эти чувства?

Том нахмурился, не совсем понимая смысл этого вопроса, ответ на который уже прозвучал и без того давно известен.

- Терри, - повторил Том с толикой неуверенности в голосе, потому что запомнил, что доктор Фрей никогда не повторяется просто так, в этом всегда есть скрытый от него смысл.

- Только лишь Терри? – произнесла мадам Фрей. – Том, Терри вызывал у тебя острые негативные чувства как отдельный человек в отрыве от всего?

Том понял, к чему она вела, тронул волосы у виска и ответил:

- Я не мог принять Терри из-за того, что он отнял у меня мечту, которой я жил, мы больше не могли быть с Оскаром вдвоём, как я привык, всё изменилось, а я этого не ожидал и не хотел. И я ненавидел Терри за то, что, даже не знаю, ревновал. Он для меня как тычок толстой иглой в болевую точку – Терри ребёнок, у него всё впереди, а я взрослый, я уже никогда не стану ни юным, ни тем более маленьким, и у него есть то, чего не было у меня, то, чего я хотел, но не имел. С этим очень тяжело жить, свыкнуться, тем более что для меня было шоком, что Терри существует, что жизнь Оскара вот так изменилась, я совершенно не был к этому готов. Я вообще болезненно воспринимаю жизненные изменения, потому что мне непросто укрепиться на одном уровне, я хочу задержаться на нём, чтобы быть в покое, и если что-то меняется, то это меня дестабилизирует. А тут такое – целый ребёнок, который так-то мой, но я этого не хочу, и понимание, что наша с Оскаром жизнь никогда не будет прежней, не будет того, к чему я возвращался.

- Том, теперь ты готов быть отцом Терри?

- Нет, - честно ответил Том – и не нашёл в себе сил посмотреть на Оскара. – Но я готов его видеть.

- Оскар, - доктор Фрей переключила внимание на Шулеймана. – Каковы были ваши ожидания о вашей с Томом совместной жизни?

- Ожидания у меня не заоблачные. Я хотел, чтобы мы счастливо жили втроём: я, Том и Терри.

- Оскар, вас устраивает, что Том не готов взять на себя роль второго родителя Терри?

- Вполне. Я так и говорил Тому с самого начала – я не требую от него отцовства. Пусть ведёт себя уважительно, как взрослый по отношению к ребёнку своего партнёра, а родитель у Терри уже есть, это я.

- Том, тебе устраивает то, что озвучил Оскар?

- Да, - сказал Том. – На большее я не готов – пока не готов или никогда не буду, я не знаю, но то, чего от меня хочет Оскар, нормально, я не собираюсь плохо обращаться с Терри.

- Оскар, вы честны в своих ожиданиях?

- Да, - кивнул Шулейман. – Я уже даже не жду, что мы будем жить счастливо вместе, так что ожиданий как таковых у меня нет. Мы попробуем, и если не получится, то будем искать другие варианты устройства отношений, без совместного проживания. Если получится – отлично.

- Том, чего вы ждёте от ваших отношений?

- Я бы хотел, чтобы у меня не поехала опять крыша по поводу Терри или любому другому, - Том покачал головой. – Я не знаю, хочу ли жить вместе или мы будем ходить друг к другу в гости, но я больше не хочу сходить с ума, это главное, чего я хочу.

- Том, пожалуйста, оцени своё отношение к Терри по десятибалльной шкале, где ноль – это «я не хочу жить с ним в одной стране», а десять «я хочу быть с ним одной семьёй».

Том задумчиво отвёл взгляд.

- Пять или шесть, наверное. Пять с половиной будет точнее, - ответил он, посмотрев на психотерапевтку. – Потому что я не испытываю к Терри и из-за него негативных чувств, но я не знаю, как будет дальше. Я давно не видел Терри, а когда что-то или кто-то не присутствует в моей жизни, я об этом забываю, оно перестаёт вызывать у меня эмоции. Вряд ли меня будет опять так истерически накрывать, но я не исключаю, что неприятие вернётся, может быть, я просто неприспособлен к жизни с ребёнком, откуда мне знать.

- Оскар, - мадам Фрей перевела к нему взгляд, - если Том не захочет жить с вами и Терри, вы готовы это принять?

- Да. Это моя идея – не съезжаться сразу, а пожить раздельно, чтобы Том присмотрелся и понял, подходит ли ему формат жизни со мной и с ребёнком. Если Том скажет «нет», я это приму, это будет намного лучше, чем если бы Том сходу окунулся в «семейную жизнь», потом осознал, что так жить не хочет, не может, но молчал, старался через силу, и повторилась бы история нашего неудачного брака, - Шулейман усмехнулся в конце.

- Оскар, ты на самом деле готов это принять или это осторожность с твоей стороны? – спросил Том, слегка нахмурив брови в непонимании.

- На самом деле. Я не хочу страданий ни себе, ни тебе, поэтому жить с тобой больше не моя идея фикс.

- Но ты бы этого хотел? – уточнил Том.

- Хотел бы. Но и гостевой формат меня вполне устроит.

- Том, Оскар ответил на твой вопрос? – спросила мадам Фрей, чтобы не перебить их беседу, если она не закончилась.

- Да.

Доктор Фрей кивнула и обратилась к обоим:

- Оскар, Том, давайте проведём небольшую сценку. Представьте, что вы только познакомились, такие, какие есть сейчас. Поздоровайтесь, пожалуйста, представьтесь, можете сказать о себе то, что считаете нужным.

Том повернулся на стуле прямо, лицом к Оскару, с лёгкой растерянностью в глазах.

- Я начну, - сказал Шулейман, также глядя на Тома. – Привет, меня зовут Оскар, я владелец разветвлённой бизнес-империи, которую построил мой отец, я воспитываю неродного сына.

Оскар сам не заметил, как начал называть Терри не ребёнком, которого воспитывает, а сыном. Это происходило безотчётно, отражая его отношение.

- Привет, Оскар, приятно познакомиться. Меня зовут Том, я свободный фотограф. А… как зовут твоего сына?

Том спросил, потому что с пришедшим затем удивлением понял, что ему интересно узнать – в этой разыгрываемой параллельной реальности, в которой они незнакомы, ему интересно.

- Его зовут Терри, - ответил Оскар.

- Интересно, - Том улыбнулся. – У меня нет знакомых с детьми. Сколько ему лет?

- В этом месяце исполнится шесть.

- Как младшей из моих сестёр было, когда я жил с родной семьёй, - Том вновь тонко улыбнулся и убрал за ухо прядку волос, что через пару секунд выбилась обратно. – Это сложная история, если я её расскажу, ты не захочешь продолжать знакомство.

- С удовольствием послушаю, я люблю всё необычное.

Позволив им некоторое время поговорить, доктор Фрей прервала сценку и спросила:

- Том, что ты почувствовал, когда Оскар сказал, что у него есть ребёнок?

Том прислушался к себе и в полной мере испытал то удивление, спокойное и откровенное. В этой сценке, в которой не знал Оскара прежде, Терри вовсе не был для него проблемой, информацию о наличии у Оскара ребёнка он воспринял совершенно спокойно; в сценке, в которой узнал о ребёнке сразу, а не столкнулся с фактом, войдя в дом Оскара.

- Я не почувствовал ничего особенного, - сказал Том, - только интерес, как к любому важному аспекту жизни человека, который мне интересен. Ребёнок – это не проблема, он же был до меня.

Том сам сказал эти слова, и его осенило. Это в точности то, что говорил Оскар. То, что он не понимал, не признавал аргументом. То, что познал лишь сейчас. Терри был до него, Оскар не думал, что они когда-нибудь снова будут вместе, и эта ситуация, по сути, такая же, как если бы они только познакомились. Нельзя злиться, обижаться на человека за то, что до тебя у него была своя жизнь, и она никуда не исчезнет. Нет никакого умысла, просто так сложилось, что Оскар уже родитель. Именно этого доктор Фрей и добивалась, попросив их познакомиться заново – чтобы Том посмотрел на ситуацию свежим взглядом.

- Том, как ты думаешь, повлияло ли на твою реакцию то, что ты узнал о ребёнке сразу? – спросила доктор Фрей.

- Думаю, да, это повлияло, у меня сразу есть выбор – связываться с этим или нет, и нет негативной реакции, потому что я в принципе отношусь к детям не плохо. И то влияет, что в этой сценке, где я Оскара только узнал, ребёнок не мой, - Том улыбнулся и следом представил, что ребёнок его, как в реальности. – Но если Оскар сказал: «Ребёнок, которого я воспитываю, твой», я бы был в шоке, но… О боже, - Том в изумлении прикрыл ладонью рот и расширил глаза, поражённый новым осознанием. – Мне бы было интересно с ним познакомиться, это же невероятно – у меня есть ребёнок, о котором я не знал и которого воспитывает человек, с которым я хотел бы быть.

Том ответил на все вопросы, себе в первую очередь, и пусть сложилось так, как сложилось, едва ли он когда-нибудь посмотрит на Терри с чувством «мой родной», но это всё равно очень информативный момент. Мадам Фрей закономерно обратилась к второму участнику сессии:

- Оскар, как вы считаете, правильно ли вы поступили, утаив от Тома информацию о наличии у себя ребёнка?

- Нет, это было в корне неправильное решение, - ответил Шулейман, который уже несколько минут ждал, когда мозговправительница начнёт его разнос.

- Оскар, вы признаёте свою вину?

- Да, я виноват в том, что Том возненавидел Терри и дошёл до нервного срыва. Я не должен был, преследуя личные интересы, решать за Тома, как ему будет лучше.

Чувствовал ли Оскар то, о чём говорил? Он признавал, что допустил большую, некрасивую ошибку. Значило ли это, что он пересмотрит своё поведение? Едва ли он больше никогда не поступит подобным образом, слишком сильна в нём, глубоко вплетена в личность покровительственная роль.

- Оскар, попросите прощения, - сказала мадам Фрей.

Шулейман посмотрел на Тома и произнёс:

- Том, я прошу прощения за то, как поступил.

- Том, ты чувствуешь обиду на Оскара?

- Нет, - Том качнул головой, взглянув на психотерапевтку, и перевёл взгляд обратно к Оскару.

- Том, ты принимаешь извинения Оскара?

- Да.

- Том, Оскар, вы можете скрепить акт прощения.

Мадам Фрей намеренно не дала никаких конкретных указаний, а лишь дала разрешение на действия на их усмотрение. Перед началом первой сессии она изложила правила поведения на парной терапии, одно из них запрещало подходить друг к другу и касаться. Том мазнул по доктору Фрей растерянным взглядом, неуверенно встал и пошёл к Оскару. Шулейман встал ему навстречу и протянул руку. Том рукопожатие принял и, помешкав, обнял его, обвив рукой за шею и прикрыв глаза.

- Я хочу тебя укусить, - тихо поделился Том нестандартным желанием.

- Ты уверен, что не злишься на меня? – с усмешкой поинтересовался в ответ Шулейман.

- Уверен.

Том прильнул плотнее, кончиком носа провёл по шее Оскара и едва ощутимо коснулся губами.

- Оскар, Том, вернитесь на свои места, - прервала их доктор Фрей, чтобы не увлекались.

Шулейман отпустил Тома, напоследок проведя рукой по ягодицам, и оба расселись по своим стульям.

- Доктор Фрей, можно ещё кое-что сказать по этой сценке? – просительно спросил Том.

- Конечно, Том.

- Когда Оскар представился и сказал, чем он занимается, мне было немного неловко в ответ говорить о себе, потому что я почувствовал себя незначительно в сравнении с ним, - Том заламывал руки, но глаза не прятал.

- Том, тебя заботит, что ваш союз является мезальянсом?

Том несколько секунд молчал, разрываемый потребностью спросить, что означает озвученное психотерапевткой слово, и нежеланием выглядеть глупым – и прозрел.

- Мезальянс! – воскликнул Том. – Вот это слово. Я никак не мог его вспомнить, а как прогуглить то, чего не помнишь?

- Ты мог бы прогуглить определение, и тебе бы выдало термин, - высказался Оскар.

Том неодобрительно посмотрел на него и сказал:

- Да, я тупой.

- Оскар, вам не следует завуалированно уничижать своего партнёра, - сказала мадам Фрей.

- Это не оскорбление, а подсказка, - не согласился с ней Шулейман.

- Доктор Фрей, не надо, - встрял Том, подняв ладони. – Я не хочу, чтобы Оскар менял стиль своего поведения. Да, иногда его слова меня обижают, но это неотъемлемая часть наших взаимоотношений, которая мне по-своему нравится и нужна. Пожалуйста, не вмешивайтесь в это.

- Хорошо, Том, я тебя услышала, - кивнула доктор Фрей и обратилась к Шулейману: - Оскар, что вы скажете по данному поводу?

- Я тоже не хочу, чтобы наши отношения становились приторно-правильными, и не хочу, чтобы пытались выправить мою личность, староват я для перевоспитания, - отозвался Оскар, водрузив ступню правой ноги на колено левой.

- Том, вернёмся к озвученной тобой проблеме, - произнесла доктор Фрей. – Что в Оскаре заставляет тебя чувствовать себя незначительным?

- Конкретно в этой сценке его достаток, положение. Я могу десять раз вылезти вон из кожи, но никогда не достигну того же…

- Вообще-то тысячи, - поправил Тома Шулейман.

- Оскар, сейчас говорит Том, пожалуйста, не перебивайте, - осадила его мадам Фрей. – У вас тоже будет возможность высказаться.

Шулейман выражением лица выразил недовольство тем, что его затыкают, но послушался и замолчал. Таково правило групповых сессий, к которым и парные относятся – говорит только один, иначе будем бедлам.

- Том, пожалуйста, продолжай, - доктор Фрей мягко кивнула.

- Я не смогу добиться того же, как ни буду стараться, это законченная мысль, - сказал Том, теряя уверенность, потому что эта тема сложна, многогранна и, наверное, уходит корнями в его комплекс неполноценности. – Кто такой фотограф, а кто мультимиллиардер, имеющий вес во всём мире? Неважно, это я рассуждаю о том, чего нет. В реальности меня никогда не заботил статус Оскара, потому что я просто не понимал, что он значит, для меня Оскар с самого начала был просто Оскаром, - он улыбнулся. – Сейчас я понимаю больше, я понимаю, что мы люди из совершенно разных слоёв общества и я в мире Оскара никогда не стану своим. Но суть не в этом. Если бы у Оскара были только деньги и статус, я бы не чувствовал себя безнадёжно ниже, но Оскар во всём идеален. Рядом с ним трудно не обращать внимания на свои слабые места и не чувствовать себя неполноценным.

- Я идеальный? – усмехнулся Оскар, забыв о правиле одного говорящего, не удержался от выражения эмоций.

Том ему объяснил:

- Оскар, ты красивый, у тебя шикарное тело, ты умён, общителен, обладаешь незаурядным чувством юмора, ты богат, успешен, ты сильный физически и морально.

- Ага, сильный, только в любой непонятной ситуации спиваюсь – из цитат великого Джерри, - Шулейман снова, приглушённо усмехнулся, скрестив руки на груди.

Над собой смеяться он любил меньше, чем над другими, но обличающей самоиронии тоже не стеснялся. Том не смог не улыбнуться, но выступил в защиту Оскара:

- Джерри к тебе несправедлив.

- В данном случае он прав, я действительно не такой уж сильный и склонен к алкоголизму. Морально ты не слабее – и не спиваешься.

- Я пытался, но каждый раз дело заканчивалось рвотой, - сказал Том и посмеялся над собой.

И вспомнил, что они тут не одни, что он не закончил обсуждение с доктором Фрей, и посмотрел на психотерапевтку:

- Доктор Фрей, делать с этим, наверное, ничего не нужно, я не страдаю и не чувствую себя незначительным постоянно. Я просто хотел сказать.

- Том, ты хочешь продолжить разбор данной темы? – прямо спросила мадам Фрей. – Я могла бы попытаться тебе помочь.

Том подумал недолго и качнул головой:

- Нет. Моя самооценка медленно, но становится лучше, мне уже не нужна неотложная помощь, и то, что Оскар во всех планах меня превосходит, я считаю объективным. Зачем что-то делать с правдой? Зато у меня перед глазами потрясающий пример, и мне всегда есть, куда стремиться, - Том улыбнулся. – По-моему, лучше иметь такого партнёра, чем серого и унылого, с которым вы вместе никуда не двигаетесь.

- Оскар, что вы скажете? – спросила мадам Фрей, парная терапия должна учитывать мнение обоих участников.

- Я не думаю, что Тома можно раз и навсегда избавить от проблем с самооценкой. Он может считать себя великолепным, а назавтра впасть в уныние и думать, что ничего не стоит, таков он, я привык, и для меня это за редчайшими исключениями не проблема.

- Когда это бывает для тебя проблемой? – удивлённо спросил Том.

- Например, когда ты ревнуешь не так, что впадаешь в праведную ярость и готов убивать, а грустишь и думаешь, что я тебя непременно брошу в пользу кого-то лучше тебя, - отвечал Оскар. – В такие моменты ты будто всё забываешь и не слышишь мои аргументы, убеждающие в том, что никто другой мне не нужен, нет ничего у меня ни с кем другим. Мне не нравится, что ты настолько неуверен в своём положении, и иногда мне надоедает повторять одно и то же.

- Хорошо, я тебя понял, - Том кивнул, осмысливая услышанное.

- Это не значит, что ты должен молчать и не показывать свои сомнения, если они тебя накроют, - добавил Шулейман во избежание недопонимания. – Просто пойми наконец, что я выбрал тебя.

Том хотел подойти, прикоснуться, взять за руки – и спросил разрешения:

- Доктор Фрей, можно?

- Нет, Том, оставайся на месте.

Переборов потребность быть ближе, Том послушно остался сидеть. Запрет приближаться друг к другу и прикасаться имел смысл – заставить их быть лицом друг к другу, говорить, не отвлекаясь и не воздействуя друг на друга, и выйти за пределы привычного способа взаимодействия, прочно связанного с телесным контактом.

- Оскар, что вам не нравится в Томе? – произнесла мадам Фрей и сцепила лежащие на бёдрах руки. – Перечислите, пожалуйста.

Попсовый, известный всем по кино, сериалам приём парной психотерапии «назовите, что вам в вашем партнёре…», но Оскар впервые слышал, чтобы спрашивали о том, что не нравится, рискованный ход, тем более если с него начать. Тем более если партнёр – Том. Шулейман обвёл Тома взглядом и дал ответ:

- Мне не нравится, когда Том начинает о чём-то говорить, даёт понять, что он что-то задумал, а потом говорит: «Неважно, не скажу, потом скажу, когда придёт время». Это заставляет меня чувствовать, что Том мне недостаточно доверяет.

Это стало для Тома откровением, и на лице его отразилось изумление. Он знал, что Оскару не нравится, когда он так делает – умалчивает, но думал, что причины у того другие, те, которые Оскар показывал. Том не подозревал, что Оскару неприятно. Решал он недолго – и признался:

- Оскар, я сейчас уезжаю из клиники, мне нужно уезжать в город, чтобы сделать подарок Терри, о котором я говорил.

Не устыдился, не под натиском эмоций выложил правду, а потому, что так правильно. Это взрослый подход – отвечать на слова своего партнёра и за его чувства в той мере, в которой ты можешь это делать. Можно совершить ошибку, не зная того, но, зная, что это ошибка, продолжать за неё держаться – это глупость и детское упрямство. Ради чего Том молчал? Прежде всего ради того, чтобы самому порадоваться, что провернул задуманный план. Стоит ли оно того? Безусловно, нужно исполнять свои желания, даже сумасбродные, иначе вкус жизни теряется, но также нужно помнить, что ты не один.

- Я тебе не сказал, потому что не хотел, чтобы ты догадался, что я задумал, - добавил Том. – Прости, я и сейчас не скажу, что делаю, мне важно сохранить это в тайне. Но я хочу, чтобы ты знал, что я отлучаюсь из клиники.

- Уезжаешь? – переспросил Шулейман и требовательно посмотрел на доктора Фрей. – Мадам, вы к этому причастны?

- Я знаю, что Том хочет сделать Терри подарок и что это за вещь, но я впервые слышу, что Том отлучается из клиники, - не лукавя ответила доктор Фрей.

- Не медицинское учреждение, а проходной двор, - раздражённо фыркнул Оскар. – Даже после моего личного приказа не смогли нормальный присмотр организовать.

- Оскар, персонал клиники не виноват, я уезжаю в тайне – утром встаю раньше, после завтрака прошу, чтобы меня не беспокоили, говорю, что хочу отдохнуть, а сам сбегаю, пары часов мне хватает, чтобы съездить в город и вернуться. И я не животное, чтобы держать меня в загоне, я не представляю опасности ни себе, ни окружающим, чтобы была необходимость меня контролировать, - ответил Том серьёзно и без наезда, немного наклонившись вперёд, к Оскару.

Шулейман провёл ладонью по волосам, зачесав их назад, и сказал:

- Я не хочу тебя обижать, заворачивая твой светлый порыв, но ты безрассудно подвергаешь себя опасности. Конечно, на данный момент у меня нет врагов, но мало ли, всегда остаётся вероятность, что есть недоброжелатели, о которых я пока не знаю. Тебя сейчас не охраняют, поскольку предполагается, что ты отсюда без меня никуда не выходишь, и ты за пределами клиники никак не защищён.

- Если захотят, меня и отсюда похитят или вред мне причинят, - возразил Том, по его мнению, справедливо.

- В клинике полно народа, а ты, если к тебе придут чужие и попытаются увести тебя против твоей воли, думаю, как минимум будешь кричать. Никто не будет подвергать себя такому вниманию, - разведя руками, объяснял Оскар. – Сделать что-то с человеком на улице намного проще – в такси сядешь, а это окажется не такси.

Том в глубокой задумчивости отвёл взгляд и через паузу спросил:

- Мне вправду грозит опасность радом с тобой?

- Правда, - кивнул Шулейман, хоть подмывало солгать, чтобы парная терапия не обернулась побегом Тома от него из соображений личной безопасности, за что так-то его нельзя будет осудить. – Конечно, вероятно похищения, покушения и иже с тем ниже риска попасть под машину, но она есть, лгать не буду.

Том кое-что вспомнил и озвучил:

- Но до клиники меня не охраняли, и никто меня не трогал.

- Во-первых, на протяжении месяцев ты был мне хрен пойми кем, а хрен пойми кого трогать нет резона. Во-вторых, когда мы начали основательно встречаться, за тобой начали присматривать, не в полную силу, но всё же.

- И почему я об этом не знал? – резонно вопросил Том.

- Потому что в прошлый раз ты плохо отреагировал, - усмехнулся Шулейман, прекрасно понимая, что играет с огнём, но что сделано, то сделано, чего скрывать.

- Доктор Фрей, - обратился Том к психотерапевтке, - можно я его стукну?

- Можно, Том.

Том встал, подошёл к Оскару, не сводя с него взгляда, слишком медленно, чтобы кто-то поверил в истинность его злости, отвёл руку для удара в плечо. И Шулейман его схватил, усадил себе на колени, удержал, чтобы не рыпался, и ухмыльнулся широко:

- Давай, скажи, что я неисправимый козлина, не умеющий в честные отношения.

- Я кое-что другое скажу, - ответил Том, не пытаясь встать. – Можешь приставить ко мне охрану, чтобы тебе было спокойнее – и я тоже не хочу себе неприятностей, так что противиться не буду. Только попроси их, чтобы они тебе не говорили, куда я езжу, - попросил, заглядывая в глаза большими глазами.

- Представляю себе картину, - Шулейман снова усмехнулся, - ты поехал к любовнику, охрана посмотрела на это и пожала плечами: Оскар сказал не рассказывать, куда Том ездит, молчим.

- Оскар, я не буду тебе изменять, - сказал Том твёрдо, с нотками раздражения, непонимания и обиды в голосе.

- Это была шутка. А охрану я предупрежу, чтобы докладывали, если ты не невинно время проводишь, чтобы я сразу отреагировал, любовничку твоему гениталии с головой местами поменял, а тебе задницу надрал за блядство, - ответил Оскар полувсерьёз, без угрозы, но чётко и доходчиво.

- Мне и просто так можно зад надрать, - улыбнулся Том и, поняв, что сказал это вслух, ещё и при свидетельнице, захлебнулся смущением и спрятал лицо у Оскара не плече. – О боже…

- Том, вернись на место, - ровным тоном вмешалась мадам Фрей.

Подтвердилось её предположение – если позволить им быть рядом и вступать в физический контакт, конструктивно разговаривать они не будут. Том нехотя встал и пошёл к своему стулу, избегая смотреть на психотерапевтку, которая точно слышала и наверняка запомнит его случайное откровение.

- Так мы договорились? – поинтересовался Шулейман, приподняв брови. – Я приставляю к тебе охрану, и ты продолжаешь свои вылазки в город.

- Да, - кивнул Том и вскинул голову, поднял палец. – Но скажи, чтобы они тебе ничего не докладывали, для меня это очень важно.

- Ладно.

- Оскар, если ты не сдержишь слово, я обижусь, у меня будет чувство, что всё это зря, - добавил Том, тревожась за свой секрет и право на его сохранность.

- Я же сказал – ладно, - Оскар поднял ладони, усмехнулся. – Не переживай. У меня, конечно, проблемы с контролем, но не маниакально.

Подождав, пока они договорятся и договорят, доктор Фрей обратилась к Тому:

- Том, что ты думаешь касательно того, что сказал Оскар? Что ему неприятно, когда ты нечто умалчиваешь, и для него это показательно недоверия.

- Я считаю, что поступаю неправильно, - без притворства ответил Том. – Но я не безнадёжен, я признался, чем занимаюсь, вы видели. Оскар, - Том посмотрел на него. – Я не знаю, как быть в паре, не умею, поэтому я всё время забываю, что есть не только я, но я могу научиться и я учусь. И я надеюсь, что ты вместе со мной пройдёшь этот путь.

- Будь здесь священник, я бы попросил нас обвенчать. Прям идеальный момент, - высказался Шулейман.

- Я бы согласился, - Том тонко улыбнулся. – Или нет? – задумался, нахмурился, засомневался. – Наверное, лучше подождать. Странно не жить вместе в браке. Или нет? Подожди… - до Тома дошло, и он округлил глаза. – Ты только что сказал, что готов вступить со мной в брак?

Том не помнил, с какого момента думал, что этого, чего он так хотел, возвращаясь, уже никогда не случится, и смирился с тем, что будет любовником, партнёром, второй половинкой, но без официального статуса и кольца, которые когда-то отринул.

- Возможно, - уклончиво ответил Оскар и поднял ладонь. – Давай не будем сейчас это обсуждать. Я не хочу давать обещаний, но и говорить, что больше никогда не позову тебя сочетаться браком, тоже не хочу. Ладно, - он усмехнулся, - второе хочу, но это было бы жестоко по отношению к тебе, и я бы получил по мозгам от мадам Фрей.

- Оскар, вас останавливает страх наказания? – спросила доктор Фрей.

- Меня останавливает то, что я уже достаточно отомстил Тому за развод, - откровенно ответил ей Шулейман, - и нежелание разбора моей травмы тоже останавливает.

- Полагаю, Оскар, нам нужно будет разобрать вашу травму.

- Разберём, раз нужно, но давайте позже. По логике сейчас Том должен сказать, что ему во мне не нравится.

- Оскар, Том тоже обязательно выскажется, - кивнула мадам Фрей, - но мы ещё не закончили с тобой. Скажи, Оскар, есть что-нибудь ещё, что не нравится тебе в Томе?

Шулейман перевёл изучающий взгляд к Тому – и обратно к мадам Фрей:

- Остальное в Томе мне в плюс-минус равной степени не нравится и нравится. Мне не нравится, как Том себя не ценит, когда думает, что я сменю его на кого-то другого получше, но, когда он ревнует активно и пылко своё отстаивает, мне это доставляет огромное удовольствие. Та же ситуация с прочим в нём, что подчас раздражает, так что больше нет ничего, о чём я мог бы с уверенностью сказать, что хотел бы, чтобы этого в Томе не было. Эта противоречивая дуальность, к которой я не склонен, с Томом у меня во многом проявляется. Я с первой встречи нелестно отзывался об умственных способностях Тома, называл его клиническим дебилом и по сей день могу пошутить на данную тему, но я полюбил его и люблю именно таким – особенным, не похожим на других, кого я знал. Я насмехался над внешностью Тома – да я и сейчас считаю его далеко не эталоном, но при этом я никогда ни на кого не смотрел с таким восхищением и вожделением, я никогда ни в ком не видел такой красоты.

Том тихо дышал, обезоруженный и зачарованный проникновенной трогательностью его слов, которыми Оскар ничуть не стремился произвести впечатление - и его взглядом на последнем предложении - особенном, только для него. Только для него и только с ним он бывал таким. Оскар, которого больше никто не узнает.

- Хорошо, Оскар, - доктор Фрей поощрительно кивнула. – Что-нибудь ещё?

Шулейман снова, долгим взглядом посмотрел на Тома и ответил:

- Нет.

- Оскар, вы уверены?

- Да. – Оскар выдержал паузу и произнёс: - Не хочется, но добавлю к тому, что уже сказал, - непросто признаваться в слабостях, особенно тех, которые могут аукнуться. – Когда Том вбрасывает какую-то информацию, а дальше умалчивает, меня посещает довольно неприятное чувство, что у него есть некая другая, параллельная жизнь, в которую я не посвящён, что отражается на моей важности в его жизни в моих глазах. У Тома помимо отношений со мной должна быть своя жизнь, в которую я могу быть не вхож, я сам за это выступаю, но мне бы хотелось, чтобы Том не держал от меня в тайне другие стороны своей жизни, которые меня прямо не касаются. Это, так сказать, разумный компромисс между моим желанием всецело владеть Томом и не отпускать его от себя и полной свободой, которую я могу ему дать, но в ущерб себе. Теперь точно всё.

- Спасибо, Оскар, - произнесла мадам Фрей. – Вы уверены, что больше ничего не хотите добавить?

- Уверен. Переходите уже к Тому, или вы про него забыли?

- Оскар, почему вы так спешите переключить моё внимание на Тома? – доктор Фрей слегка склонила голову набок, внимательно глядя на Шулеймана.

Тот легко отбил:

- Потому что, по-моему мнению, мы должны высказываться по очереди, или я не прав? – Оскар прищурил глаза.

- Вы и правы, и нет. Безусловно, есть определённые структурные правила построения парных сессий, как и личных, но они не отменяют индивидуального подхода. Оскар, вы стремились высказаться, перебивая Тома, сейчас у вас есть возможность это сделать. Теперь скажите, пожалуйста, что вам нравится в Томе?

Шулейман посмотрел на Тома долгим, вдумчивым, оценивающим взглядом и столкнулся со сложностью сформулировать ответ. Он может перечислить всё в Томе, а может не сказать ничего, и оба варианта будут правдой.

- Всё, - сказал Оскар, не отводя взгляда от Тома. – Мне нравится в Томе всё, даже то, что раздражает. А до того, как полюбил его, мне не нравилось в Томе ничего, и сейчас тоже, если смотрю на него с рациональной точки зрения, то не нахожу в нём ничего привлекательного, но это не отменяет того, что мне в нём всё дорого.

Его случай не «за что?», а «вопреки». Вопреки всему, что когда-либо говорил разум, умоляя не связываться с Томом, но потом и он согласился, что если с ним счастливее, то на всё остальное плевать.

- Как-то так. Сложно, - продолжил Шулейман, не стыдясь откровенности лицом к лицу и при той, которая анализирует каждое его слово. – Могу и перечислить, что мне нравится. Мне нравятся глаза Тома – на мой взгляд, они самые красивые, с некоторых пор, уже шесть лет как, у меня на карие глаза кинк, - Оскар приглушённо усмехнулся, поведя подбородком. – Мне нравится кожа Тома, то, что она такая белая без единой родинки, мягкая, гладкая, необычные ощущения – быть с человеком, который одного с тобой пола, но тактильно очень отличается от тебя. Мне нравится перебирать волосы Тома – и тянуть за них тоже, но это уже другая история. Мне нравится хрупкость Тома, хотя меня никогда не привлекали тонкие и звонкие феминные парни, но я обожаю смотреть на него раздетого и целовать худые плечи, тонкие ключицы, впалый живот. Мне нравятся ноги Тома – смотрел бы и смотрел, когда он без штанов, и, конечно, трогал. Мне дико нравится видеть татуировку с моими инициалами на запястье Тома – ответственно заявляю, что более значимого подарка мне никто никогда не сделает. Мне нравится, что Том совсем не похож на меня. Мне нравится, что он отчасти остаётся ребёнком, открытым, впечатлительным, местами неловким. Мне нравится, как Том до сих пор часто стесняется говорить о сексе, но наслаждается им так, что я о себе забываю. Мне всё в нём нравится, - Оскар подытожил тем, с чего начал. – Том, я тебя люблю.

Том честно держался, но конец – как контрольный выстрел в сердце. Пробил. Том закрыл ладонью рот и нос, затем обмахивался ладонью, часто-часто моргая, чтобы удержать слёзы.

- Чёрт… Доктор Фрей, у вас есть салфетки?

Что на личной психотерапии, что на парной, что на групповой, салфетки являются необходимым предметом. Мадам Фрей передала Тому коробочку. Том вытянул две салфетки, скомкав их в кулаке, вытер ещё сухой нос и глаза на мокром месте.

- Как мне теперь говорить? – Том вертел головой между Оскаром и доктором Фрей. – Оскар так обо мне сказал, что я почувствовал себя самым прекрасным и любимым едва не божеством. Как мне после такого говорить, что мне не нравится?

- Том, ты хочешь ответить Оскару не хуже, чем он сказал о тебе? – спросила мадам Фрей.

- Нет… Моё – это моё. Просто как после такого… - Том сделал неопределённый жест рукой в направлении Оскара, демонстрирующий его растерянное, переполненное чувствами отчаяние.

- Том, что вызывает у тебя переживания?

- Я не умею так красиво говорить и намного хуже формулирую мысли, я и у себя-то в голове не всегда могу определиться, что хочу сказать.

- Том, ты не должен никому соответствовать. Ты – это ты. Ты не должен равняться на Оскара, он произнёс длинную речь, ты можешь ответить тем же, можешь ограничиться одним предложением, а можешь ничего не сказать, это зависит от твоего желания, от того, как ты думаешь и чувствуешь.

Это не та ситуация, которая причиняла Тому страдания и разбила, не позволяя эффективно продолжать деятельность, в данном случае участие в терапии. Ему просто захотелось выразить чувства, что испытал – благодарность, тронутость и растерянность, потому что он на самом деле не умел говорить так, как Оскар. Но слова доктора Фрей успокоили и помогли собраться, решиться ответить.

- Мне в Оскаре нравится всё, даже то, что не нравится. В этом мы похожи, - Том мимолётно улыбнулся. – Я не повторяю за Оскаром, я сам хотел так сказать, потому что это правда. Вернее, не совсем так – даже то, что в Оскаре мне не нравилось, со временем я полюбил, оно стало мне нужно. Мне нужен командир, сильный человек, но не обычный диктатор, а такой, как Оскар – уникальный, на другого я бы не согласился, от другого, кто хотел бы меня подавлять, я бы сбежал. А с Оскаром мне хорошо. Потому что он намного больше, чем человек, который любит командовать. Поэтому я могу вести себя как моральный урод, когда Оскар проявляет слабость, мягкую человечность, ведёт себя не так, как я привык, - Том уже смотрел только на Оскара. – Я боюсь, что Оскар перестанет быть таким, к какому я привык, и я не захочу с ним оставаться, а я хочу быть с ним. Такой вот диссонанс. Я правильно употребил слово? Я понимаю, вернее, умом понимаю, если задуматься, но в моменте мне сложно это сделать, я не рациональный человек. Понимаю, что Оскар не скала, он не может всегда вести себя одинаково, он тоже может устать, ему может быть больно, горько, он может попросить прощения, и это не плохо, наоборот, это хорошо о нём говорит. Но если меня застать врасплох, я могу начать защищаться нападением, я всегда противлюсь новому, оно тяжело мне даётся. Оскар, пожалуйста, не обижайся и давай мне шансы, я буду стараться. Я ни в коем случае не хочу лишать тебя права быть собой в любом проявлении, я привыкну, - Том улыбнулся, - привык же к твоему беспардонному стилю, к этому тоже привыкну.

Следуя заданной доктором Фрей структуре изложения, Том должен был сказать, что ему не нравится, но, повинуясь велению сердца, начал с того, что нравится.

- Что мне нравится в Оскаре? – Том взглянул на доктора Фрей и перевёл взгляд обратно к Оскару. – Я воспользуюсь шаблоном Оскара, я так хочу, но пункты будут мои собственные. Мне нравится тело Оскара, оно у него шикарное, по-моему, у Оскара идеальная мужская внешность – не с точки зрения женщин, не с точки зрения мужчин, которых привлекают мужчины, а в принципе, такими внешними данными каждый мечтает обладать. И не только внешними. Мне нравятся руки Оскара, особенно татуированные предплечья, ещё в центре я разглядывал твои татуировки и мне было интересно узнать, какая эта разукрашенная кожа наощупь, и ноги твои в дырках на джинсах я украдкой разглядывал тогда же. Мне нравятся пальцы Оскара, я изучил и запомнил их задолго до того, как он ко мне впервые прикоснулся – длинные, узловатые, сильные. Если бы до встречи с тобой мне сказали словосочетание «узловатые пальцы», я бы подумал, что это некрасиво, как-то аномально звучит, но, когда я смотрю на твои руки, у меня не возникло подобной мысли ни с первого взгляда, ни до сих пор. Это красиво и интересно, мне всё в тебе было интересно вопреки моему страху, и я до сих пор люблю тебя разглядывать. Ты как ожившая картинка. Мне нравится, как Оскар щурит глаза, я уже не могу представить его без этого прищура. Мне нравится харизма Оскара, его ни с кем не спутать – конечно, все люди уникальны, но у Оскара очень мощная энергия и яркое «Я», ему не обязательно что-то говорить, чтобы на него обратили внимание. Мне нравится бесцеремонность Оскара, которой он выбил привилегию единственного, кого я к себе подпустил, и много чего другого сделал. Мне нравится, что Оскар не унывает. Никогда. Мне нравится, что, в отличие от тревожного меня, Оскар не склонен к переживаниям, он живёт здесь и сейчас, ему или плевать, или он разбирается с ситуацией вместо долгих бессмысленных раздумий, или, если не может повлиять на ситуацию, отпускает её. Иногда я обижаюсь, злюсь, показываю непонимание того, что Оскар так непохоже на меня реагирует на что угодно, что меня задевает. Но что-то мне подсказывает, что, будь мы чуть больше похожи, у нас бы ничего не получилось, - Том вновь сверкнул светлой, самую малость смущённой улыбкой. – Со мной может ужиться только человек, который обладает железными нервами и познал дзен. С кем-то более средним мне или станет скучно, или изначально будет невозможно, я пробовал. А если мне становится скучно с Оскаром, то на самом деле мне скучно не в отношениях с ним, а с самим собой. Наши отношения нездоровы, с точки зрения нормальных отношений к Оскару есть вопросы, ко мне тоже, но лучше я так и не впишусь в норму, чем буду вспоминать, что когда-то моя жизнь была яркой и счастливой.

Быть парой с другом – что может быть лучше? Но, продолжая втайне встречаться с Марселем, Том хотел закончить их отношения и снова стать просто друзьями. Себастьян прекрасный человек, с ним можно обрести мирное счастье, но Том не смог с ним даже одну ночь провести. Потому что все не те. Все не те, когда ты уже встретил того.

- Том, ты закончил? – спросила мадам Фрей в образовавшейся паузе.

Том кивнул:

- Да.

- Спасибо, Том.

- А ты беспокоился, как после меня будешь говорить, - с усмешкой на губах сказал Шулейман. – Ты в три раза больше меня наговорил.

- Всё в кучу смешал, - Том улыбнулся.

- У меня с пониманием проблем не возникло. Некоторые моменты стали для меня открытием, но приятным.

- О чём ты? – уточнил Том.

- О том, что ты, оказывается, на ноги мои голые в дырках залипал и кисти разглядывал, - с довольством ответил Оскар. - Раньше ты говорил только о том, что татуировки мои рассматривал.

Том плечом повёл, смутился, ярче расцвёл улыбкой:

- Я тебя всего разглядывал. Я боялся, но любопытство перевешивало. Ты был для меня как гость из какого-то параллельного мира, из телевизора, например, я никого подобного вживую никогда не видел.

Доктор Фрей не вмешивалась, молчаливо позволив Оскару встревать, отвечать на слова Тома. Пришло время им вести диалог друг с другом, а не только с ней, они не заметили перехода, который был в плане Лизы.

Том сам вспомнил, что должен ещё кое-что сказать. И, на удивление не боясь испортить сложившееся красивое сплетение моментов, озвучил:

- Мне не нравится, когда Оскар мне лжёт. Когда что-то делает за моей спиной, как в случае с Терри, о котором Оскар умалчивал до последнего, потому что посчитал, что так будет лучше; как в случае с моим детством, в которое я попросил Оскара не лезть, он согласился, но потом пошёл к вам, доктор Фрей, и попросил вас поговорить со мной об этом. Оскар, меня это обижает и разочаровывает. Ты сволочь, но сволочь честная. Хоть меня часто обижали твои слова, поступки, но меня всегда восхищала твоя прямота. Что бы ни было, скажи мне об этом прямо, поставь перед фактом, мне будет плохо, но это пройдёт, только, пожалуйста, не лги мне, не нужно защищающих меня планов.

Удостоверившись, что Том полностью высказался, доктор Фрей поблагодарила его и обратилась к Шулейману:

- Оскар, что вы думаете о том, что сказал Том?

- Я согласен с Томом, - с глубоким кивком ответил Шулейман. – Мне самому больше по душе действовать напрямую, но вместе с чувствами во мне открылся «комплекс папочки» или что-то типа того, я стремлюсь контролем оберегать своё «дитё нерадивое» и не всегда могу это желание контролировать. Пока тренируюсь на Терри не быть контролёром и единоличным решателем, но не уверен, что одержу победу в своей работе над собой, поскольку сейчас не контролировать Терри легко, а когда пойдёт переходный возраст и далее, девочки, мальчики, алкогольные пробы и прочие радости взросления, мне может быть до зубовного скрежета сложно не лезть и позволить ему прожить свою жизнь со своими ошибками. Мне уже сейчас хочется фыркать в сторону подруги Терри, что не нужно близко связываться с русскими, тем более с русскими женщинами, поскольку это она сейчас в состоянии пробника, но она вырастет.

Том закрыл ладонью рот, чтобы не проронить смех. Это и смешно, и приятно успокаивает – то, что он не один такой, не с ним одним Оскар так себя ведёт. Просто Оскар заботится о тех, кого любит, и берёт на себя ответственность за дорогих ему людей, которые так или иначе слабее его, и иногда перегибает палку.

- Спасибо, Оскар, - сказала доктор Фрей и перевела взгляд к Тому. – Том, ты готов пересмотреть своё поведение и отказаться от того, что Оскару неприятно?

- Я постараюсь, - кивнул Том. – Я уже добился значительных успехов в преодолении своей плохой привычки лгать и умалчивать и продолжу работать над собой.

- Оскар, - доктор Фрей посмотрел на него, - вы готовы отказаться от того, что не нравится Тому?

- Я тоже постараюсь, - также кивнул Шулейман. – Я бы хотел пообещать, но не люблю разбрасываться словами, в своей способности исполнить которые не уверен.

Мадам Фрей открыла чёрную папку, назначение которой до данного момента оставалось загадкой, достала оттуда чистый лист А4 и две ручки и обратилась к пациентам:

- Том, Оскар, напишите на этом листе свои обещания и поставьте подпись. Оскар, вы первый, - доктор Фрей передала ему лист и одну ручку.

- Давно я ничего не писал от руки, кроме подписи, - произнёс Шулейман, покачивая зажатой между пальцами ручкой, и усмехнулся, взглянул на Тома. – Вспомнилось, как я сказал тебе, что продиктую список продуктов, а ты хотел найти бумагу и ручку, чтобы записать, и не знал, как обращаться с планшетом, когда я тебе его дал.

- Теперь я умею обращаться с планшетом, - Том улыбнулся, прочувствовав теплоту того далёкого, на самом деле совсем не позитивного воспоминания. – Но и от руки пишу хорошо.

Это ведь их история. Их общая память. Мелкие события-крючочки, которыми они сближались и скреплялись. Какая разница, каково было в моменте того смутного, сложного времени, если они пришли к тому, что есть? Том пришёл в дом Оскара мальчишкой в день своего восемнадцатилетия, а ушёл… насовсем не ушёл. И не уйдёт. Потому что в груди «навсегда» - двумя буквами-печатью на тонкой коже запястья. Том мыл полы, сжигал еду и не умел пользоваться современной техникой, но уже тогда заслужил особенное отношение, причины которого так и оставались невыясненными. А кто он теперь и какой? Том невероятно изменился за прошедшие почти одиннадцать лет, но с ним рядом по-прежнему этот человек, который когда-то впустил его в свой дом. Человек, который стал для него воплощением понятия «дом». «Я дома» - значит «я с тобой».

- У меня этот навык почти утрачен, - Шулейман снова усмехнулся и опустил глаза к бумаге.

Написать несколько предложений дело быстрое. Поставить росчерк подписи – секунда. И лист с ручкой перешёл к Тому. Том с минуту формулировал мысли и проделал то же самое, что и Оскар, после чего лист вернулся к доктору Фрей.

- Оскар, Том, это ваш договор, он останется у вас, - мадам Фрей начала проливать свет на смысл того, к чему она их признавала. – Если кто-то из вас нарушит данное другому обещание, вы должны будете надорвать лист по линии со стороны текста того, кто его нарушил.

В ход пошла вторая ручка, которую доктор Фрей держала у себя, красная, ею Лиза прочертила ровную линию.

- У каждого из вас будет ровно три шанса на ошибку, - она добавила пять линий, две со стороны обещания Тома и три со стороны написанного Оскаром текста. – Если вы израсходуете все, то должны будете порвать этот лист. Что будет означать, что вы в своих отношениях не можете договориться.

Это психологический приём, довольно простой. Большинство решений, вредящих самому человеку и окружающим, принимаются без должного участия сознания, и без постороннего вмешательства призвать себя к критичной осознанности бывает весьма сложно. Так работает человеческий мозг – он ленив, потому мы рабы своих уже сложившихся паттернов мышления и поведения, мы действуем на автомате, не осознавая того. Но если заставить человека остановиться, если вклинится новый элемент, то привычная поведенческая цепочка разорвётся, и человек сможет посмотреть на ситуацию другим, свежим взглядом и поступить по-другому. Для того и нужен этот «документ» - желая нарушить данное слово и сделать то, что заведомо не понравится партнёру, Том и Оскар будут вынуждены возвращаться к писаному обещанию, что даст паузу и стимул к переосознанию. Ограниченность шансов на ошибку тоже стимул к смене поведения – люди живут в бессознательном убеждении, что их время неограниченно, как и количество попыток, отчего возникает целый ряд проблем. Том ведь не хочет причинить Оскару вред – он думает, что ему всё сойдёт с рук, и Оскар не хочет обидеть Тома – он думает, что может себе это позволить. Но если строго ограничить шансы, человек будет куда осознаннее подходить к своим выборам. Плюс наглядность портящихся отношений – разрывы на бумаге – никому не будет приятно это видеть. И небольшая игра на здоровом человеческом желании сохранить доверенное вам от порчи, в данном случае – сохранить лист целым.

Проблема человечества – той его части, у которой нет более глобальных проблем, природных и техногенных катастроф, войны, голода – в недостатке осознанности. Отношения портятся незаметно. Незаметно уходит время. Очень многое в жизни происходит незаметно. Но если сделать этот процесс видимым, то возрастают шансы, что человек проснётся от своего «сна», и будет прогресс.

- Том, Оскар, запишите то, что вам друг в друге нравится.

Мадам Фрей достала из папки два новых листа, ещё одну синюю ручку и передала каждому пациенту по комплекту.

- Пишите так, как хотите, не стремитесь красиво сформулировать. Эти списки только для вас. Том, тебе не нужно показывать свой список Оскару, Оскар, вам тоже не нужно показывать свой список Тому.

В моменты разлада легко забыть, ради чего ты вступил в эти отношения, ради чего вы их развивали, но перечисление того, что нравится, поможет вспомнить и обрести смысл продолжать, позволив избежать расставания или дальнейшего ухудшения отношений с накоплением недопониманий, исправление чего требует бо́льших ресурсных и временных затрат. Это мадам Фрей и сказала Тому с Оскаром, когда они закончили. По завершении сессии они ушли с обоюдным договором – договорились, что сначала он будет храниться у Тома, потом, после его выписки, перейдёт к Оскару – и каждый со своим сложенным вдвое списком.

По пути из кабинета Том бросал на Оскара заинтересованные взгляды и в палате, сев на кровати на пятки, всё-таки попросил:

- Оскар, покажи, что ты написал.

Поиздевавшись чуть, что у Тома нет ни стыда, ни выдержки, поскольку полчаса после окончания сессии не прошло, а он уже хочет правило нарушить, Шулейман отдал ему свой список. Том развернул его, ощущая взволнованное сердцебиение. На листе Оскара было написано всего одно предложение: «Помни, что он всё равно вернётся, и ты не захочешь его отпускать».

- Чёрт, Оскар! – совсем не зло возмутился Том. – Почему ты всегда так красиво говоришь?

Оскар ничего не ответил и раскрыл ладонь:

- Дай и мне твой прочесть.

- Бери. Посмейся с того, как я плохо мысли излагаю.

Список Тома представлял собой тезисный пересказ всего, что он изложил в своей речи на сеансе. Ознакомившись с ним, Оскар сказал:

- Неплохо. Я думал, ты напишешь: «Я не знаю, что писать».

Том, смешно надувшись, стукнул его кулаком в плечо за этот подкол. Шулейман усмехнулся:

- Вот никогда не привыкну к тому, что ты, мелочь дохлая, с завидным постоянством ко мне задираешься.

- А потому что мне можно, мне в ответ ничего не будет, я давно это понял, - вскинув голову, довольно и с улыбкой сообщил Том. – А когда ты меня всё-таки бьёшь, я это на самом деле заслуживаю. Чёрт, - он нахмурился, - доктор Фрей не раз говорила, что невозможно заслужить побои, это ненормально, что я считаю, что можно. Нужно будет вдвоём с ней это обсудить.

***

На следующем сеансе Том поднял вопрос о побоях, которые, забываясь, по-прежнему считал в определённых случаях приемлемыми. Шулейман присоединился к его интересу, ему хотелось бы получить чёткое представление о той грани, которую нельзя преступать, поскольку собственного понимания, что на Тома руку поднимать нельзя, не хватало. Возможно, мадам Фрей сможет помочь, в конце концов, это её работа. Отвечала доктор Фрей прежде всего Тому, но ничего нового Том не услышал. Насилие недопустимо, но, так как живут они в неидеальном мире, некоторое насилие приемлемее другого. Допустимо защищаться, отвечая агрессией на агрессию, и драться при равных условиях, недопустимо – избивать, тем более того, кто заведомо слабее.

- Но я тоже могу первым кинуться на Оскара, - возразил Том, - могу ударить.

- Том, если ты ударишь Оскара, у него будет синяк, может быть сломан нос, если ты в него ударишь, но серьёзных или же критических повреждений он не понесёт. Если Оскар ударит тебя со всей силы один раз, ты упадёшь, что говорит о разнице силы.

- Да, Оскар намного сильнее меня, но я знаю места, в которые бить особенно больно или опасно, - Том не оставлял попыток убедить доктора Фрей, что он не нежная беспомощная жертва, а тоже может быть агрессивен и опасен, что они не равны, но на равных. – Я этого не делаю, потому что в те моменты, когда я кидаюсь на Оскара, я не могу анализировать, куда бью, и я не хочу причинить ему сильную боль и повредить, кроме одного раза, когда хотел. И я могу за нож схватиться, и за стул, и за что угодно, что под руку попадёт, и с огнестрельным оружием я умею обращаться, я не думаю, когда на меня накатывает ярость.

- Видишь, Том, ты можешь серьёзно навредить Оскару, но ты этого не делаешь, ты сам сказать, - спокойно произнесла мадам Фрей. – Оскар же использует своё преимущество всякий раз, когда использует против тебя физическую силу.

- Я с вами не согласен, - Том скрестил руки на груди, хмуро и непреклонно глядя на психотерапевтку.

- Я тоже, - поддакнул Шулейман, которому то, во что развивалась тема, также приходилось не по нраву. – Мадам, не выставляйте меня насильником домашним, я им не являюсь.

- Оскар, почему вам не нравится то, что я говорю? – выдержанно осведомилась доктор Фрей.

- Потому что получается, будто Том бедный-несчастный, а я его постоянно мордую, что вообще не так. Вы не знаете, как мы живём.

- Оскар, я сейчас перечислю несколько известных мне случаев. Поправьте меня, если я в чём-то ошибусь. Вы избили Джерри ремнём так, что он упал, и продолжали бить, не оставляя ему возможности подняться, до серьёзных кровоподтёков и рассечений кожи.

- Я об этом сожалею, - кивнул Оскар, не выглядя виноватым. – Перегнул.

- Оскар, в начале лечения Тома вы его серьёзно избили, именно избили, так как Том не защищался. К этому можете ничего не говорить, так как я своими глазами видела последствия ваших действий. Оскар, в первый год знакомства вы ударили Тома по лицу, за волосы вытащили к своему другу и предложили ему Тома в качестве сексуального развлечения.

- Это было наказание за непослушание и шутка, - весомо высказался в ответ Оскар.

- Как вы думаете, Тому было смешно?

- Том с перепугу в обморок упал, - сказал Шулейман, как было. – Поэтому я его Эванесу не дал, как тот ни просил. Я бы в любом случае не дал, - он размашисто развёл руками, - я так, чисто припугнуть хотел, чтобы не наглел. И это было давно, с тех пор всё изменилось.

- Хорошо, Оскар, вернёмся к настоящему и не такому отдалённому прошедшему времени. Встретившись после разлуки, вы овладели Томом силой, что другой тип насилия, но оно также физическое и совершенно неприемлемое. Насколько мне известно, Оскар, вы позволяете себе бить Тома по лицу, что успокоить его, осадить. Скажите, Оскар, я в чём-нибудь ошиблась?

- Нет, всё вами перечисленное действительно имело место быть, - Шулейман откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди, вытянув правую ногу. – Но выставляет оно меня в обманчивом свете, я не страдаю патологической агрессией, не считаю нормой поднимать на Тома руку, и подобные случаи в наших взаимоотношениях исключения, а не обыденность. Мадам, я вам не нравлюсь, я знаю, вы сами это говорили, и я понимаю, что с вашей профессиональной точки зрения наши отношения ненормальны, но не нужно меня очернять.

- Оскар, вы мне действительно не нравитесь, но не нужно перевирать мои слова – я говорила, что вы меня не привлекаете ни как мужчина, ни как источник несметного богатства, не более того. Как к человеку моё к вам отношение нейтральное, как и к любому моему пациенту, в противном случае я бы не стала вас вести, так как это пагубно отразилось бы на качестве моей работы. Оскар, то, как вы реагируете на мои слова, показывает, что они вас задевают. Вы считаете себя виноватым?

- Я не считаю себя виноватым, к угрызениям совести я не склонен, - чётко отвечал Шулейман. – Но мне не нравится, когда мне в голову методично пытаются вложить мысль, что я ублюдок-насильник.

- Оскар, я ни разу не назвала вас ни ублюдком, ни насильником, я не виню вас и не сужу, это не в моей компетенции, я лишь констатирую факт, что вы делали то, что делали. Возьмём последний эпизод: Том причинил вам боль, но вы за это его избили, что является асимметричным ответом. Игры в "отмщу ему за свою боль/дискомфорт/что угодно" вообще не конструктивны, так как они не дают никакого положительного результата и развития отношений двух людей. Оскар, не бывает двух людей, которые могли бы годами жить вместе и ни разу ничем друг друга не раздражить, не обидеть и так далее, это были бы неискренние ненастоящие отношения. Вступая в отношения, человек решает для себя, что хочет в них быть, и впоследствии человек каждый день решает, устраивает ли его партнёр и их отношения. Не нравиться в партнёре может что угодно, как одна незначительная деталь, так и целая их совокупность, но человек может решить для себя лишь одно – принимает он это или не принимает? Если принимает, то отношения начинаются/продолжаются, если нет, то не нужно друг друга мучить. Оскар, вы – и любой человек – можете попросить своего партнёра, то есть Тома, не делать то, что вам неприятно, или наоборот делать то, что вам важно. Том может согласиться, а может отказаться, вы либо примете отказ, либо нет, это ваше решение, но вы не можете воздействовать на Тома уловками или силой, чтобы добиться от него желаемого поведения. Эту мысль я хочу до вас, Оскар, донести, чтобы вы, если захотите, могли изменить своё поведение.

- Доктор Фрей, перестаньте! – вмешался Том.

- Том, в чём дело? – спросила мадам Фрей без удивления. – Ты сам поднял тему насилия.

- Да, я хотел поговорить о насилии, но я хотел узнать, нормально ли, что после всей нашей работы я всё равно забываюсь и говорю, что какое-то насилие заслужено, - Том говорил эмоционально и оттого торопливо. - Говорите обо мне, не надо говорить об Оскаре. Вы ему сейчас наговорите, что он меня бросит, чтобы не травмировать, а я буду страдать! Оскар, - Том повернулся к нему, - не слушай доктора Фрей, меня всё устраивает, я категорически против расставания, и я не хочу всего этого приторно-здорового только говорить-говорить-говорить в отношениях.

- Я и не собираюсь тебя бросать, - усмехнулся Шулейман, - иначе бы я тут не сидел и не приучался к культуре психотерапии, которая мне поперёк горла.

- Том, ты признаёшь, что насилие тебя травмирует? – спросила доктор Фрей.

- Это ваши слова, я вам верю, - незамедлительно ответил Том, переметнув к ней взгляд. И заметно снизил пыл, отвёл взгляд, тронул волосы у виска. – Но некоторое насилие меня действительно травмирует, когда оно сильное. Но и оно не остаётся во мне травмой, - он вскинул обратно к психотерапевтке честный взор распахнутых глаз. – Мне было больно и плохо, когда Оскар избил меня этой весной, но потом мне уже не было больно, мне не страшно рядом с ним, я об этом не вспоминаю. И, доктор Фрей, - Том нахмурился, заговорил серьёзно, качнул головой, - мне не нравится, как вы говорите, будто меня нельзя трогать, потому что я слабее, у меня травма. Я уже не жертва, я не хочу к себе какого-то особенного отношения, по крайней мере в отношениях с Оскаром. Я мужчина, я тоже могу полезть драться, я могу себя защитить при необходимости, и, если Оскар хочет меня ударить, пусть бьёт. Не нужно меня жалеть, потому что я физически слабее и пережил тяжёлый опыт.

- Шикарная речь, - в своей манере поддержал его Оскар. – Только мужчинам не обязательно драться, это у нас с тобой так получается, - он усмехнулся и переключил внимание на психотерапевтку. – Кстати, мадам, что вы скажете насчёт того, что в нашей паре скорее я жертва домашнего насилия, поскольку я чаще ему подвергаюсь?

- Да, это правда, - подтвердил Том. – Я бил Оскара больше раз, чем он меня, и я постоянно несерьёзно его бью – то в плечо, то в бок пихну, то по руке ударю.

- Оскар, вы хотели бы, чтобы Том перестал применять к вам физическую агрессию? – спросила доктор.

- Конечно, мне не нравится раз за разом оказываться с разбитым носом, но в целом его поведение не доставляет мне ощутимого дискомфорта, - отвечал Шулейман, прищурив один глаз сильнее второго. - Меня больше удивляет, что Том с самого начала не боялся на меня замахнуться – всего и всех боялся, а мне и отвечал, и первым кидался.

- Рядом с Оскаром я становлюсь бесстрашным, - Том шутливо улыбнулся.

- Оскар, как вы реагируете, когда Том проявляет физическую агрессию? – мадам Фрей соединила домиком пальцы лежащих на бёдрах рук.

Шулейман призадумался, припоминая наиболее яркие эпизоды, и ответил:

- Когда Том впервые меня удивил – грязной половой тряпкой мне по лицу съездил, я за ним погнался, но в итоге не придушил, а заставил умыть меня в качестве исправления содеянного и потом тоже ударил его той же тряпкой. Когда Том в первый раз меня ударил – не намеренно, нос мне разбил, я отослал его в его комнату. Когда Том психанул и разбил телевизор, который я смотрел, я в воспитательных целях выставил его из квартиры на пару часов. Потом позвал обратно, хорошо, Том никуда не ушёл, не пришлось искать, он под дверью сидел, - Оскар усмехнулся воспоминаниям, которые на самом деле показательны в плане его отношения к Тому, особенно последнее. – Позже я по большей части перестал реагировать, его шутливые тычки редко причиняют мне боль, если Том сильно наглеет, то я могу его предупредить, что отвечу, но сделал это всего один раз, прошлой весной, когда обижен и зол на него был. На конкретную агрессию Тома я тоже не отвечаю, во-первых, он как кот дикий кидается, сразу и не успеешь отреагировать, - он снова усмехнулся, - во-вторых, в такие моменты мне не хочется Тома бить, я даю ему выплеснуть бешенство, максимум скручиваю, чтобы не пришлось мне обращаться к докторам, чтобы зубы восстановить и носу правильную форму вернуть.

Выслушав его, доктор Фрей сказала:

- Оскар, вы сами поспособствовали формированию у Тома такого поведения. Том рос в условиях подавления, пережил страшное насилие и пребывание в Центре принудительного лечения, где отношение к пациентам как к преступникам, строго ограничивающее. В вас Том нашёл способ самоутверждения, чувствовать себя сильнее на фоне вас, слабого, так как вы, Оскар, ему это позволили.

Что? Оскар слабый, а он, Том, сильный? Мир перевернулся с ног на голову. От заявления психотерапевтке у Тома открылся рот. Быстро выйдя из изумлённой оторопи, Том тряхнул головой:

- Нет. Нет, доктор Фрей, я не самоутверждаюсь за счёт Оскара и точно не считаю его слабым, наоборот – я считаю, что он во всём сильнее меня. Это любому дураку понятно.

- Том, это лишь один из вариантов объяснения твоего поведения.

- Что тут объяснять? – Том перебил, не дав мадам Фрей продолжить. - Я задираюсь к Оскару, потому что знаю, что мне за это ничего не будет. Я ведь в шутку. Что в этом плохого и особенного?

- Том, позволь, я озвучу другой вариант объяснения, он как раз о том, что ты сказал, - терпеливо произнесла доктор Фрей. – Оскар, Том не развит как взрослая, зрелая личность, его личность находится на уровне ребёнка, а детям свойственно проверять границы дозволенного, так как это единственный способ узнать, что можно, а что нельзя, так как никто не рождается с готовыми знаниями о мире. Таким образом, если ребёнку ничего не запрещать, не выставлять границ, он вырастет без понимания, что приемлемо, а что нет в отношении других людей, что рано или поздно приведёт к неприятностям. Вы, Оскар, не пресекли поведение Тома, потому наблюдаете его и сейчас.

- Так-то я Тому не единожды говорил – не делай так, нарвёшься, - заметил Шулейман, - и отвечал физически я ему тоже не один раз. Ваша гипотеза хороша, мадам, но она не достоверна для нашего конкретного случая.

- Оскар, я ни на чём не настаиваю, я лишь предполагаю. Но отмечу, что данное несоответствие можно объяснить тем, что ваши ответы Тому не мощнее его действий в вашу сторону, они их не перекрывают, и вы не придерживались последовательной регулярности в своих реакциях. Так, если за каждый тычок Том будет получать более болезненную отдачу, его поведение перестроится, так как он будет понимать, что за его определёнными действиями будет следовать негативный стимул.

- Что-то я запутался, - Шулейман откинулся на спинку стула. – Во-первых, мадам Фрей, ранее вы сказали, что я не должен пытаться изменить Тома силой, а сейчас что, бить его предлагаете? Во-вторых, детей не бьют, но они как-то научаются, что причинять боль другому человеку нельзя, так что у вас опять что-то не сходится.

Том не встревал, потому что был удивлён тем, что уже озвучено, и ему было интересно, до чего они договорятся. И он лучше Оскара усвоил правило «одного говорящего», некоторые правила Том усваивал очень хорошо.

- Оскар, разумеется, я не предлагаю вам бить Тома, - доктор Фрей склонила голову в лёгком кивке. – Я лишь ответила вам, что вы могли бы сделать, чтобы изменить поведение Тома. Что касается второй вашей претензии – да, нормальные родители или же замещающие их взрослые детей не бьют, дети усваивают нормы поведения с поведения родителей и через объяснения. Но некоторых детей не останавливают ни объяснения, ни положительный пример от агрессивного, а порой и жестокого поведения. Чаще всего это дети с тем или иным расстройством аутистичного спектра, психопатическими особенностями психики/мозга.

- Понятно. В каждом есть внутренний ребёнок, мне просто нужно принять, что внутренний ребёнок Тома с особенностями развития, - посмеялся Оскар.

Том тоже улыбнулся. Потом понял, что это отнюдь не комплимент, и выразил возмущение:

- Эй!

Но, хоть возмутился, всё равно Тому понравилась формулировка, и он невольно вновь улыбнулся.

- Чёрт, мне нравится, как это звучит. Это отличное оправдание – мой внутренний ребёнок с особенностями развития. Теперь так буду тебе отвечать, когда будешь от меня чего-то требовать, что я не в силах выполнить.

- Мадам, видите, что вы наделали? – Шулейман усмехнулся, указав на Тома ладонью. – У него теперь есть универсальный ответ на любое моё недовольство, и ведь не поспоришь.

Завершив данную тему, которая и не являлась важной, мадам Фрей вернулась назад, к тому, что мысленно отметила как значимый момент. К эмоциональной реакции Тома на её объяснения Оскару, что любое насилие недопустимо в паре, и его словам, что после таких разговоров Оскар его бросит.

- Том, ты так сильно боишься, что Оскар тебя бросит?

Это необходимо проговорить и уточнить, так как сильный страх разрыва является патологическим и ведёт как минимум к неврозу.

- Мне очень неприятно, когда Оскар единолично решает что-то важное в наших отношениях, - Том твёрдо покачал головой, - особенно неприятно, когда Оскар меня бросает, когда я хочу быть с ним. Последнего нашего непродолжительного расставания мне хватило, я чего только не пережил за пару прошедших лет, и я со всем справился, а тут не справился, пришёл Джерри. По-моему, это показательно. Поэтому спасибо, не надо. И я вообще не хочу, чтобы склад наших отношений кардинально менялся, я только хочу, чтобы у нас стало меньше проблем.

- Хорошо, Том, я тебя поняла. Том, я не ответила на твой вопрос о насилии. Скажи, мне отвечать на него?

- Да, - кивнул Том. – Но говорите обо мне. Мой вопрос обо мне.

Доктор Фрей также кивнула в знак принятия его условия и сказала:

- Том, то, что твои установки не изменились кардинально после нашей работы нормально. То, что мы проработали – лишь вершина айсберга. Мы как минимум не разобрали значительный пласт твоего опыта, а именно детство, в котором формируются основы личности.

- Нет, - категорично ответил Том, подняв ладони.

- Том, я ни на что не намекаю, я помню, что ты не желаешь обсуждать возможность насилия в твоём детстве, и уважаю твою позицию. Но вовсе не обязательно подвергаться в детстве насилию, чтобы приобрести убеждение, что ты его заслуживаешь. Понятие насилия не ограничивается побоями и преступным сексуальными действиями, оно намного шире, и связь между причиной и следствием не всегда прямая и очевидна. Я лишь это хотела сказать.

Том помрачнел, задумался. Спросил:

- То есть я не излечился?

- Том, требуются годы в терапии, чтобы преодолеть куда менее тяжёлые травмы, чем у тебя. Мы проверили ускоренный курс, так как я изначально знала, что моё рабочее время ограничено, и ты отказался обсуждать некоторые темы. Но, Том, на мой взгляд, ты стал здоровее, чем был в начале нашей работы.

- Да, я тоже так думаю, - Том слегка кивнул. – Я определённо стал спокойнее и начал по-другому смотреть на многие вещи.

Ответ на свой вопрос Том услышал, пусть и не такой, как хотелось – хотелось, когда шёл сюда, чтобы доктор Фрей сказала, что это ненормально, и отсыпала волшебных слов, которые на месте исправили бы его проблему и привели к норме. Но именно так чаще всего и получалось. Психотерапия – это долго, больно и вовсе не чудотворно, ты должен работать сам, а специалист только направляет тебя, чтобы ты шёл в правильную сторону.

Обсудили и затронутую на прошлой сессии травму Оскара, нанесённую разводом. Желания выворачивать это наружу Шулейман не испытывал, но всё же откровенно рассказал, что после развода был не только обижен и зол, но и его доверие к Тому было разрушено, что хуже всего. Обида и злость проходят, а разбитое доверие долго портит жизнь, особенно когда у тебя с доверием в принципе большие проблемы, и ты лишь одному человеку смог так довериться, полностью открыться и показать себя настоящего и уязвимого, без единой защиты. Том впервые слышал, что Оскар не доверял ему намного дольше, чем длились их не-отношения в Париже, и слушал напряжённо, с замиранием сердца и чувством вины, что не знал, не видел.

- Ещё этой весной у меня не получалось доверять Тому, - говорил Шулейман. – Я говорю «не получалось», поскольку проблемы с доверием доставляли мне дискомфорт, я хотел бы от них избавиться, но не мог. Собственно, поэтому я и сорвался на Тома, я решился открыть ему свои чувства, а он опять плюнул мне в душу. Это меня не оправдывает, я и не оправдываюсь, но мне было очень херово в те минуты. Думаю, мадам Фрей, вы знаете, что в таком состоянии люди склонны совершать плохие поступки. Моё недоверие продолжалось до нашего недавнего разрыва. После того проблема сама собой ушла, типа – гори оно всё огнём, - Оскар махнул рукой, - я хочу видеть Тома рядом с собой, я никуда не могу от этого деться, я помню, что было, но оно больше мной не управляет. Моё отношение к Тому изменилось.

- Оскар, это правда? – спросил Том.

- Что именно?

- Что ты снова мне доверяешь?

- Правда. На психотерапии нужно быть предельно честным, иначе нет смысла её посещать, - Оскар усмехнулся.

Мадам Фрей не упустила возможности задать каверзный вопрос:

- Оскар, почему вы постоянно усмехаетесь? В том числе, когда говорите о серьёзных, болезненных для вас вещах. Что вы прикрываете?

- Можно подумать, вы не догадываетесь, - Шулейман снова, криво и не размыкая губ усмехнулся. – Наверное, потому что усмехаюсь, что всем всегда было плевать на мои проблемы, и я приучился делать вид, будто у меня их нет и решать их самостоятельно. Но не надо меня от этого лечить. Я хочу оставить при себе свои привычки. Добавлю по теме моей травмы. Единственное – у меня по-прежнему нет-нет да проскальзывает крамольная мысль, что история повторится, от этого мне пока не удалось избавиться.

- Оскар, я обещаю, что никогда больше так не поступлю, - серьёзно, с чувством дал слово Том.

- Не надо, - Оскар покачал головой, - не обещай. Давай просто жить, как получится.

Глава 15

На новой сессии продолжили обсуждать развод, посвятив ему больше времени. Оскар откровенно озвучивал всё, что его не красило, но продолжал утверждать, что это уже отболевшая тема. И мадам Фрей поверила, что он действительно преодолел свою травму, нисколько не был Оскар похож на человека, который врёт окружающим или же себе самому, она-то знала все мельчайшие тонкости, что выдают в человеке ложь, самообман, подавленные чувства. Оскар на самом деле не лукавил. Было – было, но уже прошло, остались лишь вынесенные из той истории правильные выводы.

Том тоже высказался, рассказал историю со своей стороны, которая диаметрально отличалась от опыта переживаний Оскара. Рассказал, что чувствовал перед вступлением в брак, во время и после. Непонимание, чувство безвозвратной потери чего-то очень важного – свободы – и ещё раз не понимание, как жить в этой супружеской жизни – его главные чувства на протяжении их недолго брака. Ещё сомнения, очень, очень много сомнений как до вступления в брак, так и во время нахождения в нём, чувство вины перед Оскаром и желание убежать, не убегая от него. Всё это утратило актуальность, оставшись там, в своём времени. Том жалел о том, что так получилось, что он разрушил то, что должно было быть самым прекрасным в его жизни. Что они не отпраздновали первую годовщину свадьбы, потому что тогда был не он. Что второй годовщине не суждено было случиться. Что отсчёт «сколько лет мы в браке» перечеркнула дата развода. Что пришлось начать всё сначала – не ему, а им обоим, потеряв уйму времени на счастье. Что не совпали во времени их брак и его готовность и желание быть в нём. Несовпадение. Пересечь бы параллели времени, чтобы его стереть, но увы, есть опыт и есть будущее, надежды, возможности, что сложится.

Том снова не был уверен, что хочет носить кольцо, он в принципе никогда украшений не носил, даже то очень приглянувшееся кольцо, которое приобрёл в последней поездке с Оскаром в Португалию, поносил и забросил. Но он точно хотел официально закреплённого статуса их отношений, хотел быть частью чего-то большего, хотел принадлежности и обязательств, которые больше отнюдь не пугали. Хотел с одним человеком до конца жизни, быта совместного и вместе растить ребёнка. С последним, правда, неувязочка, потому что Том хотел другого ребёнка, а не того, который есть. Но от этой мечты он был готов отказаться. Главное, что существующего ребёнка ему никто не навязывает, а свой ребёнок – то есть ребёнок Оскара… Не всем суждено иметь своих детей.

Шулейман всё это уже знал, разве что с меньшим количеством подробностей, но не перебивая выслушал Тома вместе с мадам Фрей. Им нужно учиться слушать друг друга и слышать, он давно об этом говорил, и психотерапия отличное место, чтобы прокачать данный навык.

- Том, попроси у Оскара прощения, - сказала доктор Фрей.

Понятно за что. Том осознанно произнёс:

- Оскар, я прошу у тебя прощения за боль и травму, которые тебе причинил. Я сожалею об этом.

- Я тебя прощаю, - кивнул тот. – Простил уже. Извинения приняты.

Том посмотрел на психотерапевтку в ожидании дальнейших указаний, и доктор Фрей сказала:

- Оскар, попросите у Тома прощения.

- За что? – уточнил Шулейман.

- Как вы считаете, за что вам стоит попросить прощения? – мадам Фрей дала ему выбор.

Выбор велик, с момента предложения руки и сердца и до поступления Тома на лечение за Оскаром водились разномастные косяки, но, на его взгляд, наиболее актуальным оставался один.

- Том, моё право не хотеть с тобой сочетаться браком хоть с поводом, хоть без, но я не должен был тебя этим тыкать, зная, как для тебя это важно. Я прошу прощения за то, что мстительно играл на твоих чувствах.

- Оскар, я тебя прощаю. Тоже уже простил. Я не могу злиться, обижаться на тебя за то, что ты тогда делал. Только… - Том потупил взгляд и поднял обратно к Оскару. – Мне всё ещё немного грустно и обидно из-за того, что я больше не могу претендовать на роль твоего мужа. Но я понимаю, что сейчас неподходящее время вступать в брак, именно сейчас я бы этого не хотел. Но в отрыве от обстоятельств мне грустно от мысли, что этого больше не будет, и я сам в том виноват.

- Я больше не говорю никогда, - напомнил Шулейман. – Не сгущай краски, на тебя это негативно влияет.

- То есть мне надо запастись терпением и ждать?

- Нет, тебе надо расслабиться, не считать себя недостойным и не зацикливаться. Уже и о женщинах устарел стереотип, что они все спят и видят выйти замуж, но я впервые вижу мужчину, который маниакально хочет того же и грустит, что не берут, - Оскар ярко усмехнулся.

- Я и не зацикливаюсь, - ответил Том с толикой непонимания обвинения. – Я бы хотел вернуться в брак, но это не моя идея фикс.

- Оскар, Том открыл вам свои чувства, - произнесла доктор Фрей, - зачем вы над ними посмеялись?

Шулейман сначала глянул на неё, затем посмотрел на Тома:

- Я тебя обидел?

- Немножко. Но, - Том обратился к психотерапевтке, - лучше иногда мне будет обидно, чем Оскар всегда будет осторожен и вообще не будет ничего такого говорить. Доктор Фрей, я уже просил вас не стиль нашего общения.

- Том, я не собираюсь перевоспитывать Оскара, - мадам Фрей покачала головой. – Но тебе стоит обозначить темы, которые тебя задевают. Оскару тоже. У всех есть «запретные темы».

- Нет, - Том тоже покачал головой. – Я сам не знаю, что меня обижает, поэтому не могу сказать. Сегодня меня что-то обидело, а завтра я не буду на это так реагировать и наоборот. Когда меня сильно задевают, обижают слова Оскара, я об этом говорю, но если Оскар всегда будет ко мне прислушиваться и больше этого не говорить, то ему придётся молчать, потому что в какой-то момент меня задевает почти всё, поэтому в этом случае хорошо, что Оскар меня не слушает. А, нет! – Том вспомнил и распахнул глаза. - Кое-что есть. Меня всегда обижает, когда Оскар припоминает мне мои измены, называет ветренным и допускает, что я снова могу изменить. Я сожалею о том, что делал, я бы хотел это исправить, но не могу, и мне неприятны такие упрёки.

- Я от этого не откажусь, - сразу ответил Шулейман. – Мне тоже была очень неприятна твоя неверность, это моя компенсация.

- Оскар, ты сам разрешал мне изменять, - возразил Том. – Если бы ты сразу показал мне, что я перешёл границы, этого бы не повторилось.

- Знаю, я сам дурак. Но ничего не могу с собой поделать, я буду припоминать тебе твои косяки. Лет через десять, если мы наконец-то уживёмся без разбегов, может быть, я перестану. И замечу, что очень сомнительно, что ты бы перестал, если бы я повёл себя иначе. Ты ж тогда до одури перепугался и просил меня простить, ты понимал, что поступил плохо, но впоследствии тебя это не остановило.

Том поджал губы. Эта тема – их камень преткновения. Мадам Фрей тоже обратила внимание.

- Но я не из обиды тебя упрекаю, - продолжил Оскар. – Просто я люблю тыкать людей в их косяки, а так как ты мой самый любимый человек, тебя я люблю тыкать больше всего.

Оскар усмехнулся, и у Тома отлегло от сердца. Он успел напрячься из-за мысли, что у них нет шансов, потому что они не могут договориться. Потому что Оскар не забывает, а он не может стать лучше и переписать прошлое и не чувствовать тоже не может.

Мадам Фрей наблюдала. Метод наблюдения в парной терапии бывает информативнее всех прочих. Им предстоит колоссальная работа над собой и своими отношениями, и помощь Лизы составляет всего один процент от необходимого пути, так как основную работу они должны проделать сами. Сложности в том, что Оскар не хочет меняться, он открыто об этом заявляет, и Том тоже не хочет, чтобы он менялся, но хочет чего-то. «Чего-то», открытое предложение без окончания, так как он сам не знает, чего хочет, но от незрелой личности требовать определённости нельзя, в нём ещё очень много неуверенности, неокрепших понятий, а дуальность, верно, является чертой его личности. Но при всех взаимных претензиях им комфортно вместе, действительно комфортно, это не подделать. Потому нужно лишь подправить острые углы их отношений, не меняя форму. При должном уровне осознанности нездоровые отношения – это уже выбор, и их тоже можно сделать более экологичными, чтобы двое не страдали, а наслаждались своими особенностями.

- Том, ты готов принять, что Оскар продолжит поднимать неприятную тебе тему твоей неверности? – спросила доктор Фрей.

Том взглянул на Оскара и ответил:

- Да. Может быть, это будет мне стимулом никогда больше так не поступать, не позволит забыть и повторить ошибку. С другой стороны, - Том вновь, выразительно и многозначительно посмотрел на Оскара, - я могу, наоборот, пуститься во все тяжкие, потому что из-за постоянных напоминаний о моих ошибках решу, что уже и так падший, мне нечего терять.

Том выдержал паузу, задумавшись, и другим, упавшим тоном, обратился к психотерапевтке:

- Доктор Фрей, моя неверность непростительна?

Вдруг нельзя простить? Просто нельзя, потому что умом простить можно, можно даже сердцем, но рана на нём останется и что-то неуловимое утратится навсегда.

- Том, в нашей культуре принято порицать неверность, но на практике у каждого человека своё понимание измены и отношений к ней.

- Я изменял не раз и не два, - Том покачал головой, сам не знал, зачем ведёт этот разговор, самому ведь от темы данной тяжело и очень неприятно. – Я изменял со своим другом. На протяжении… не помню точно, больше месяца, я почти каждый день был с ним, а потом приходил домой к Оскару, позволял ему целовать меня в губы и вёл себя, как будто ничего не произошло.

- Видите, мадам? – Шулейман повёл кистью в воздухе. - Огромное количество людей мечтают быть со мной, а этот персонаж гулял от меня, как кот по весне.

- Оскар, пожалуйста, не перебивайте Тома, - произнесла мадам Фрей. – Потом у вас будет возможность высказаться, и мы вас обязательно выслушаем.

Том вновь помолчал, чуть хмуря брови, и спросил:

- Доктор Фрей, вы бы простили измену? Если бы ваш муж вам изменил, вы бы простили?

- Зависит от обстоятельств, - сдержанно ответила психотерапевтка. – Если бы мой муж перебрал алкоголя, не помнил половину и эта интрижка для него ничего не значила, но он бы честно о ней рассказал и попросил прощения, я бы не стала разрывать отношения. Но наша жизнь вошла бы в прежнее русло только после прохождения им необходимых анализов и медицинского заключения, что он не принёс в семью никакую болезнь.

Том мысленно подивился, что доктора в чём-то похожи – как и Оскар, доктор Фрей выделила возможные последствия измены для здоровья, в том числе её.

- Том, ты хочешь что-нибудь добавить? – спросила доктор Фрей.

- Нет, вы ответили на мой вопрос.

- Оскар, ваша очередь, - мадам Фрей кивнула ему. – Говорите, пожалуйста.

- Хочу сказать, что я разделяю вашу позицию. Меня тоже заботило, что Том мне заразу какую-нибудь принесёт, особенно с учётом того, что он патологически не умеет предохраняться, даже с незнакомцем, возможно, бездомным наркоманом, он занялся сексом без защиты.

- Он не был ни бездомным, ни наркоманом! – возразил Том.

Потому что переспать на улице с бездомным наркоманом – это дно, Том не хотел так низко падать, даже на словах.

- Тебе почём знать? – с тихой пренебрежительной усмешкой поинтересовался в ответ Шулейман.

- Потому что я там был, он выглядел опрятным и адекватным.

- Ага, это аргумент.

- Оскар! – Том пытался его остановить, ощущая, как, будто на открытом огне, вскипают чувства, переполняя грудь, и ситуация накаляется.

- Что? Я правду говорю, ты ничего о том человеке не знаешь, даже имени.

- Оскар, прекрати опускать меня ещё ниже.

Шулейман усмехнулся, поведя подбородком, и сказал:

- У меня хлёсткие формулировки, ты знаешь.

- Оскар, очень неприятно то, что ты говоришь, - Том подскочил на ноги, взгляд его выражал настоящую боль и горечь обиды.

- Том, если хочешь, ты можешь сейчас уйти, - сказала доктор Фрей.

Том, скользнув по ней взглядом, посмотрел на дверь – и понял, что не хочет ни уходить, ни разжигать эту ссору, отдаляющую их друг от друга. Эмоциональный переизбыток вышел вместе воздухом из лёгких, Том вздохнул и опустился обратно на свой стул, ощущая некоторую слабость, усталость. Шулеймана тоже осадило вмешательство мадам Фрей, заставило остановиться и увидеть то, что он может потерять.

- Слушай, - теперь Оскар смотрел на Тома серьёзно и честно, в глаза. – Я не хотел тебя обидеть.

- Я знаю, - Том сутулился, сцепил руки. – Просто для меня это болезненная тема. Потому что меня испачкали против моей воли и потому, что потом я сам себя осквернил этими бессмысленными связями. Я бы хотел стереть их всех, всех, кроме тебя. Но я не могу, я никогда не смогу себя обелить, прежде всего это касается измен, потому что в насилии я хотя бы не виноват. Поэтому меня триггерит – правильно? – когда ты намекаешь или прямо говоришь, что я могу с любым.

- Ты не можешь. У тебя партнёров за всю жизнь можно пересчитать по пальцам. Если кто-то здесь и шлюха, то это я, - Шулейман снова усмехнулся, теперь смеясь над собой. – Какая разница, в какой роли, если я трахался со всеми? С подругами, с девушками в клубах, с каким-то моделями, актрисами, папиными женщинами, проститутками. Я вёл себя как половая помойка.

Том улыбнулся, слабо, благодарно и с лёгкой смешливой задоринкой, потому что Оскар опять сделал это – сказал так, что на душе повеселело.

- Уточнение, - Оскар поднял палец. – Мне во время секса нельзя называть тебя шлюхой и производными? Мало ли под настрой пойдут такие эпитеты, в Париже тебе вроде заходило, но это противоречит тому, что ты только что сказал.

Том задумался – сложный вопрос. Он бы сказал твёрдое нет, если бы не упомянутый Оскаром опыт.

- Можно попробовать, - осторожно ответил Том. – Но, если я скажу, что мне неприятно, больше так не делай.

Взрыва удалось избежать, не подавлением, а разрядкой эмоций в обсуждении, что успешный и плодотворный результат. Ближе к концу сессии доктор Фрей сказала:

- Оскар, Том, у меня есть для вас задание. Воздержитесь от секса, допустим, на неделю.

- Допустим? – придирчиво переспросил Шулейман.

- Да, срок может измениться в зависимости от того, как вы будете переносить задание.

- Зачем это задание? – спросил Оскар.

Мадам Фрей слегка, загадочно улыбнулась:

- Профессионалы не раскрывают свои секреты раньше времени.

Шулейман фыркнул и скрестил руки на груди:

- Хотите проверить, насколько эффективно мы можем взаимодействовать, если исключить из наших отношений сексуальную сферу? – по его мнению, разгадывались намерения мадам элементарно.

Вот только они уже прошли эту проверку, не единожды прошли, и повторять её особого смысла нет. Оскар хоть сейчас мог ответить – без секса они взаимодействуют лучше, более полноценно.

- Оскар, не нужно пытаться угадать, в чём смысл этого задания, - доктор Фрей чуть покачала головой, сбивая его самоуверенность. – Примите задание и выполните условия. Или же откажитесь его выполнять – у вас есть такая возможность.

- Что, возьмёмся? – Шулейман посмотрел на Тома. – Я за. Приятного, конечно, мало, но мы и куда дольше воздерживались, - он усмехнулся. – Попробуем испытать себя под бдительным профессиональным руководством?

Том открыл рот, закрыл, привстал, сел обратно и, не спросив разрешения у доктора Фрей, перебежал к Оскару, наклонился и шепнул на ухо:

- Оскар, я хотел сегодня после психотерапии… - и выразительно-растерянно заглянул в глаза.

- Том, скажи вслух, что ты сказал Оскару, - произнесла доктор Фрей.

Том разогнулся, взглянул на ждущую ответа психотерапевтку, на Оскара и, заломив пальцы, пересиливая стеснение, озвучил:

- Я сказал, что хотел сегодня заняться сексом, чтобы Оскар не торопился соглашаться на ваше задание. Может быть, мы сначала… сделаем это, а потом приступим к заданию?

- Том, ты не можешь потерпеть? – спросила мадам Фрей.

- Могу, но зачем? Это неприятно, - Том нахмурился и покачал головой.

- Когда вы в последний раз занимались сексом?

- Восемь дней назад, - подсказал Шулейман, ответив за задумавшегося Тома.

Хоть они нашли выход, как и лечение Тома не прерывать, и в удовольствии себе не отказывать, но Оскар старался часто Тома не увозить, всё-таки не за тем он в клинике, и Том тоже старался не наглеть, когда не забывал о своём правильном намерении. Восемь дней – это довольно долго, да, Оскар был согласен с Томом, ему уже тоже хотелось сбросить напряжение, но также он был открыт экспериментам, как и всегда.

Том мялся, снедаемый неуверенностью, но категоричного отказа в себе не находил, потому последовал примеру Оскара и согласился на недельное – или длиной в другой срок – воздержание. Впрочем, он знал, что надо делать, чтобы испытание прошло относительно легко, и надо будет вернуться к посещению бассейна, который не так давно опять забросил, плавание помогает сбросить часть лишней энергии, отвлечься и расслабиться. От мыслей Тома отвлёк голос доктора Фрей:

- Том, Оскар, не избегайте физической близости, которая может вас возбудить. Наоборот, прикасайтесь друг к другу, ласкайте, целуйте, но – не занимайтесь сексом.

Том вскинул голову и брови, уставившись на психотерапевтку в изумлённом возмущении. Так они не договаривались.

- Доктор Фрей, вы об этом не говорили.

- Оскар не дал мне закончить, - невозмутимо ответила мадам Фрей, - я хотела озвучить все условия. Они следующие – вы, как я уже сказала, касаетесь друг друга так, как вам угодно, ласкаете, целуете, но не занимаетесь сексом ни анальным, ни оральным, не занимаетесь петтингом, взаимной мастурбацией и обычной мастурбацией вместе, гениталий не касаетесь вообще. Также под запретом поцелуи в губы, разрешены поцелуи в любые другие места за исключением гениталий. Но вы ничего не подписывали, данное вами согласие не является официальным договором, вы всё ещё можете отказаться.

Том и Оскар обменялись взглядами. Том обоснованно переживал, потому что к воздержанию можно приноровиться, но касаться друг друга, целовать, ласкать и не мочь зайти дальше, не мочь получить разрядку – это ад. Сгореть заживо можно в собственной коже и свихнуться. Они и это тоже проходили, Том помнил, как его ломало, когда приходилось отрываться от Оскара, не получив самого главного.

- Вы же потом расскажете, зачем это было? – поинтересовался Шулейман.

- Оскар, вам так необходимо знать смысл каждого моего действия? – вопросом на вопрос ответила мадам Фрей.

- Оскару нужно всё контролировать, - сказал Том, разведя кистью в воздухе. – Если он не управляет ситуацией, то ему нужно хотя бы владеть всей информацией.

- Эй! – воскликнул Оскар. – Это моя прерогатива – вставлять о тебе обличающие комментарии.

И не скрывал улыбки-ухмылки, как и того, что недовольство его наигранное, у него отличное настроение. Том улыбнулся в ответ. Мадам Фрей было приятно за ними наблюдать, их общение стало более расслабленным, дружеским – Лиза не могла утверждать, что такого между ними не было прежде, но в том, что она наблюдала своими глазами, с первой совместной сессии уже наблюдался прогресс.

- Мадам, я не получил ответа на свой вопрос, - напомнил Шулейман, переключившись обратно на доктора.

- Оскар, психотерапия так не работает. Излишняя осведомлённость пациента осложняет процесс лечения, - мадам Фрей вновь профессионально ушла от ответа. – Вы также не ответили на мой вопрос. Том, Оскар, вы согласны выполнить моё задание со всеми условиями?

- Оскар, я не знаю…

Том не был уверен, что готов, что справится и не пожалеет, и ещё меньше был уверен, что хочет попробовать.

- Давай попробуем, - весело подтолкнул его Шулейман.

В отличие от Тома, его трудности не пугали и даже брал азарт. Это задание может быть интересным. Том его настроя не разделял, но тоже подписался выполнить задание, куда ему деваться. В конце концов, доктор Фрей всегда знала, что делает, и Том надеялся уговорить Оскара на поблажку.

В палате Оскар, не прерывая разговора, расселся на кровати, у противоположного края которой лежал Малыш, лениво повиливая хвостом. Том тоже сел. Его радовало, что за время лечения они всё больше говорили – говорили по пути из кабинета в палату, обсуждали прошедший сеанс, говорили в палате обо всём, говорили во время выгула Малыша. А потом выезжали из клиники, и становилось не до разговоров. Упс, надо не распускать фантазию и неделю об этом не думать.

- Что, приступим к выполнению задания? – Шулейман опёрся на руку, повернувшись корпусом к Тому.

- Разве мы его уже не выполняем?

- Нет, мадам Фрей нам было сказано вступать в физический контакт, но без развития и окончания, - Оскар с ухмылкой подался к Тому и положил ладонь на его руку выше запястья.

- Оскар, а может, - Том убрал руку за спину, плечом повёл к щеке, - схитрим и не будем? Доктор Фрей ничего не узнает, если мы не расскажем.

- Э, нет, - Шулейман крутанул головой. – Смысл психотерапии в честности, иначе это пустая трата времени. Я согласился, ты тоже согласился, и хитрить и лгать мы не будем. Или ты передумал? – посмотрел пытливо, прищурив глаза.

- Не передумал, я согласен воздержаться, но мы и так друг друга достаточно касаемся, зачем форсировать? – Том считал это разумным аргументом. – Давай не будем провоцировать себя? – признался, в чём дело, смутился. – Я перетерплю отказ от близости, но я не хочу мучаться и не уверен, что выдержу, если мы будем целенаправленно друг друга трогать и ничего больше.

- Так зачем мучаться? – Шулейман усмехнулся и таки поймал его руку. – Я тебя трогать буду не сильно, сильно нельзя.

Ухмыльнулся блистательно и потянул Тома к себе. Том вывернулся из-под его руки и отсел, беспокойно закинул ногу на ногу:

- Оскар, не надо, - Том не твёрдо утверждал отказ, а больше неуверенно просил. - Тебе самому будет неприятно, зачем?

- Я тебя трогать люблю, с чего бы мне должно быть неприятно?

Легко отбив попытку Тома, Оскар сам подсел и его тоже подтянул поближе. Том снова высвободился, пользуясь тем, что Оскар не держал, и отсел. Руки убирал и за спину прятал, не давая коснуться голой кожи и ухватиться. Конечно, у него это получалось лишь потому, что Оскар играл и силу не применял.

- Долго ты от меня по кровати убегать собираешься?

- Видимо, неделю, - ответил Том, в очередной раз отодвигаясь.

Уже бы трижды добрался до тупика угла кровати, если бы Оскар его не возвращал.

- Чего ты боишься? Я же тебя не покусаю, - Оскар снова за руку притянул Тома ближе.

- Этого я и боюсь, что я захочу, а ты не покусаешь, - ответил Том, отсаживаясь обратно.

Шулейман засмеялся, наклонился, упёршись лбом Тому в плечо, и поднял голову, потрепал его по щеке:

- Как же я тебя люблю. У тебя что ни фраза, то перл. Иди сюда, - сказал без перехода и всё-таки усадил Тома себе под бок.

Том голову опустил и в плечи втягивал, но напрягался без серьёзных нервов. Он беспокоился, а не боялся.

- Не трусь, - Оскар улыбнулся-ухмыльнулся и коснулся его плеча через ткань короткого рукава футболки.

Том повернул голову, взглянул на него из-под ресниц.

- Видишь, не страшно, - сказал Шулейман и опустил руку ниже, легко скользя подушечками пальцев по голой коже, остановился выше локтя. – И даже так не страшно.

- Ты ведь понимаешь, что я не боюсь?

- Ты боишься того, что ещё не случилось.

- Ты прав, - Том вздохнул.

- Давай выполним это задание. Я в последний раз выполнял домашнее задание лет в одиннадцать, соскучился, - Оскар усмехнулся, - а ты вообще никогда.

- Я выполнял домашнее задание, когда учился в языковой школе в Хельсинки, - возразил Том, не отнимая руку.

- Когда это было? – отмахнулся Шулейман и тут же сосредоточился на Томе, соскользнул пальцами к его запястью, повторяя путь взглядом.

Оскар тронул руку Тома, чтобы он перевернул кисть, и провёл кончиками пальцев по его раскрытой, расслабленной ладони. И затем сам положил руку так же, посмотрел внимательно, с вопросом за глазами – догадается ли ответить, ответит ли? Том медленно, несмело оторвал руку от покрывала и тоже кончиками пальцев дотронулся до его ладони, провёл по коже, изрезанной линиями. Сложилось впечатление, что никогда прежде не видел ладоней Оскара, не обращал внимания, не рассматривал. Он и не рассматривал, только прижимался к его рукам губами в минуты особой отчаянной нежности. Линия судьбы это называется?

- Надеюсь, доктор Фрей расскажет, в чём смысл этого задания, - Том указательным пальцем обвёл линию, уходящую к запястью, и поднял взгляд к лицу Оскара. – Даже ты не догадываешься?

- Моё предположение она отвергла, так что не знаю. Но для разнообразия интересно побыть в шкуре того, кто не располагает пониманием происходящего, - Шулейман усмехнулся и тронул большим пальцем руку Тома, которой тот его гладил.

Том улыбнулся:

- Добро пожаловать в мою шкуру.

Оскар провёл пальцами от основания пальцев Тома через ладонь до запястья, выше, медленно и без нажима, до сгиба локтя. Том повторил его движение, но лишь в том, что выбрал ту же часть тела, а в остальном пошёл своим путём. В противоречии осмелевания и несмелости сначала кончиками пальцев, затем всей ладонью провёл по предплечью правой руки Оскара. И рассматривал, и вдумывался в свои прикосновения и ощущения от них. Кость срослась, гипс уже сняли, но правая рука Оскара отличалась от левой, мышцы за время ношения гипса ослабли, как это всегда бывает, незначительно, но, если обратить внимание, разница есть, визуальная и тактильная. Том добрался до валика закатанного рукава, проскользнул под него кончиками пальцев. Горячая кожа грела, тактильные рецепторы считывали твёрдость и перепады рельефа мышц.

Том обеими руками взялся за руку Оскара, обхватил, меряя объём. Пальцы немного не сошлись на бицепсе. Том улыбнулся уголками губ – между ними такая колоссальная физическая разница, что неловко. За себя, тонкого, звонкого и тощего, неловко, и думается, как Оскар его до сих пор не поломал.

- Дальше? – негромко предложил, подтолкнул его Шулейман.

Том поднял руку и осторожно, указательным пальцем коснулся ямочки между его ключицами. Поочерёдно потрогал выступ правой и левой кости. Заглянул мимолётно в глаза и соскользнул взглядом по диагонали по щеке. Повёл кончиками пальцев по шее Оскара вверх и лица коснулся тоже, щеки, колючей из-за свежей щетины. В последний раз он брился вчера утром, а жёсткие, тёмные волоски уже отросли на пару миллиметров.

Что-то в этом было… Том не мог объяснить. Интимность, близость. Другая близость – не словами, жизнью и страстью, а на уровне чувствования каждой клеткой кожи, что-то ещё более глубокое и одновременно эфемерно-невесомое. Как душа. Том забрался пальцами под рубашку Оскара, как всегда расслабленно расстёгнутую на верхние пуговицы, заглянул под неё и спросил:

- У тебя растут волосы на груди?

- Да.

- Да? – удивился Том. – Я никогда не видел у тебя там волос, - и ещё раз заглянул, вдруг с первого раза не увидел.

Оскар усмехнулся с него:

- Я их удаляю.

Оставив попытки найти то, чего нет, Том закусил губы и очаровательно-смущённо попросил:

- Можешь не удалять?

Том всё больше открывал в себе, что ему нравятся волосы на теле Оскара, нравится их трогать, и ему было интересно, как будут ощущаться волосы на такой обширной части тела, как грудная клетка.

- Можно попробовать, - Шулейман снова усмехнулся. – Но после стольких лет борьбы с волосяным покровом, конкретно волосы на груди у меня начали расти в двадцать пять лет, я могу быть похож на плешивого кота.

Том расстегнул ещё две пуговицы на его рубашке и всей пятернёй провёл по его груди вправо, влево. Улыбнулся тонко, загадочно.

- У тебя сейчас такой мечтательный вид, что я боюсь, как бы ты мне с медведем не изменил.

Том оскорблённо стукнул его по плечу:

- Да ну тебя!

Шулейман его схватил, повалил на спину поперёк кровати, нависнув сверху, между его раздвинутых ног. Том тут же боевой дух растерял и напрягся:

- Оскар, нам сейчас нельзя.

- Я не собираюсь делать ничего запрещённого, - Шулейман ухмыльнулся.

Отклонился назад, встав на колени между бёдер Тома, провёл ладонью по его торсу и слишком быстро, чтобы Том успел отреагировать превентивно, ущипнул за левый сосок. Том дёрнулся, взвился от разряда по нервам, не имея возможности откатиться из-за позы, глянул осуждающе исподлобья:

- Оскар, не надо так делать.

- Что я делаю? Всё в рамках дозволенного.

Снова ухмыльнувшись, Шулейман обеими руками провёл вверх по торсу Тома, сминая и чуть задрав футболку, легко погладил грудь и, прижимая большим пальцем, растёр по кругу тот же левый сосок, пальцами другой руки лёгкими-лёгкими дразнящими касаниями задевая правый, будто бы вообще случайно. Том задышал шумнее, засопел, сжимая губы. Мучительная ласка продлилась совсем недолго, Оскар убрал руки, опустив их на бёдра.

Том чувствовал, что сердце бьётся намного быстрее, чем хотелось бы, стучит в горле, отдавая в затылок. Прикосновения эти, поза эта – готовая, ждущая… Чёрт.

- Оскар, - Том поднял голову, - пересядь, пожалуйста. Когда я лежу перед тобой с раскинутыми ногами… у меня мозг туда утекает.

- У тебя передо мной в любой позе мозг отказывает, - издевательски усмехнулся Шулейман.

Возобновил касание, теперь положил ладонь Тому на бедро, недостаточно высоко, чтобы прикосновение считалось однозначно пошлым, недостаточно низко, чтобы не обращать на него внимания. За такое высказывание Том двинул его коленом в бок, благодаря чему получил свободу.

- Я определённо понимаю, почему меня переклинило именно на тебя, - заметил Оскар, потирая рёбра справа. - С тобой же никогда не знаешь, что будет дальше – сногсшибательный секс, скандал, побои или пуля.

- Ранил тебя Джерри, не я, - напомнил Том.

- С тобой мне просто пока везло. Или ты забыл, как нож в кровать притащил? А пистолет?

На это Тому нечего возразить, и он отвёл взгляд. Было. Играл он, познавал новые грани себя и не видел в своих действиях ничего предосудительного. Но теперь понимал, что его поступки как минимум ненормально-эксцентричны.

- Повернись спиной. Давай я тебе массаж сделаю?

- Оскар, ты издеваешься?! – Том даже взвизгнул, прекрасно понимая, что Оскар помнит, как на него действует воздействие на спину.

- Я всего лишь с энтузиазмом выполняю задание, а ты отлыниваешь, - Шулейман придвинулся к Тому, а тот отсел.

- Я не отлыниваю, я не хочу страдать.

- Чего ты так нервничаешь? – Шулейман взял Тома за руку и потянул к себе.

Том сел к нему и ответил:

- Угадай.

- Если ты уже так дёргаешься, то у нас с тобой будут проблемы, - Оскар усмехнулся. – Но ты всё ещё можешь отказаться.

- Я не хочу отказываться.

- Отказываться ты не хочешь, но и выполнять задание тоже. Нет, так не пойдёт, - Шулейман покачал головой. – Выбери что-то одно.

- Я бы выбрал продолжать спокойно заниматься сексом, - сказал Том, высвободив руку из его пальцев, - но у меня нет причин не доверять доктору Фрей, раз она сказала, значит, в этом есть смысл, и я хочу выполнить это задание, но не хочу мучаться.

- Кто ж тебя мучает? Расслабься. Иди сюда, у меня есть идея, - Оскар интригующе улыбнулся и снова взял Тома за руку.

- Какая? – Том подался его тянущей, направляющей руке.

- Попробуем модифицированную тантру.

- Тантра… Это ещё что? – нахмурился Том.

- Если очень коротко, то тантрический секс – секс на энергетическом уровне, без проникновения и генитальной стимуляции, - расшифровал Шулейман.

Том вновь нахмурился и покачал головой:

- Мне это уже не нравится. Ты это пробовал?

- Однажды, - кивнул Оскар. – В процессе мне стало скучно, я пошёл пить коньяк, а потом трахнул её по классике. Но там не было тебя. Иди отсюда, - он переключился на Малыша, махнул на него рукой, - ты будешь нам мешать. Иди!

Малыш был единственным живым существом, которое Шулеймана не слушалось, вообще, никогда, даже ухом не вёл, и он единственный, кого Оскар не мог заставить повиноваться не только словом, но и физически, поскольку «корова пушистая» переросла его по массе. Оскар с ужасом думал о том, как тщедушный Том будет выгуливать своё чудовище мохнатое в городе. А если побежит? Том же об асфальт сотрётся, если не выпустит из рук поводок. Пёс ещё и не кастрирован до сих пор. Том что свою сексуальную безопасность по известному месту посылает, что своих питомцев.

Не послушался Малыш и сейчас, посмотрел на чего-то хотящего от него человека и обратно прикрыл глаза в ленивой дрёме. Потерпев поражение, Шулейман перевёл взгляд к Тому. Том его посыл понял, потрогал пса, обращая на себя внимание, и увёл с кровати.

- Я не хочу запирать Малыша в ванной, - Том обернулся к Оскару.

- Пусть остаётся, но, если он полезет в неподходящий момент и укусит тебя за что-нибудь, сам будешь виноват.

Малыш завалился на спину близ двери в ванную комнату, подставив лохматое пузо.

- Его нужно почесать, - сообщил Том и, присев на корточки, занялся делом.

Шулейман же закурил и наблюдал за ним в ожидании. Начесав Малыша, пока тот не перекатился на бок, вытянув лапы, Том вернулся на кровать. Избавившись от окурка второй сигареты, Оскар отсел от края ближе к центру и позвал Тома к себе, руководя, как ему сесть: между его, Оскара, колен, ноги согнуть и поставить ему за спину, сам он сидел в такой же позе по отношению к Тому. С выдохом Оскара Тома обдало свежим, насыщенным табачным запахом.

- От тебя так пахнет сигаретами.

- Мешает? - осведомился Шулейман, приподняв бровь.

- Нет, просто замечание вслух. Я уже настолько привык, что от тебя пахнет табаком, что этого не замечаю.

Выдержав продолжительную паузу, Том негромко спросил:

- И что дальше?

- Дальше – смотрим друг на друга и дышим, - ответил Оскар, не отводя взгляда от лица Тома.

Всего-то? На взгляд Тома, совершенно непонятные и бессмысленные действия, но он не возразил, что означало молчаливое согласие попробовать. Так близко, лицом к лицу, глаза в глаза. Тянуло отвести взгляд, потому что непривычно так сидеть, смотреть и молчать, но Том держался. Почти невыносимо, если не отвлекаться на разговоры. Вскоре трусливое побуждение отвести глаза незаметно отпало, и дыхание… Том с тихим внутренним удивлением понял, что они дышат в унисон, как будто синхронизировались.

Две минуты прошли? Пятнадцать? В таком состоянии время текло иначе и не ощущалось совсем. Шулейман осознанно вдохнул глубоко и громко – и Том выдохнул. Именно это и должно было получиться – синхронизация дыхания, чтобы один делал вдох, а другой выдох, - но Оскар не ожидал, что так быстро, с первой пробы. Вдох – выдох, вдох – выдох. Как транс. И всё за пределами фигуры напротив расплывается.

Том ощутил приятное оживление в штанах, что обдало шоком. Это вообще нормально? Так бывает? По его забегавшим глазам Шулейман понял, что процесс пошёл. Быстро, однако. Какой же Том всё-таки отзывчивый, чувствительный. Сто из десяти. Планировал Оскар другое, куда более далёкое от тантрического секса по правилам, но с самого начала ушёл в импровизацию, решив попробовать то, что знал, и импровизация превзошла план. Оскар поднёс ладонь к лицу Тома, побуждая его смотреть прямо, на него, но не коснулся, между его рукой и кожей Тома осталось расстояние в сантиметр. А Том всё равно послушался, он всё равно почувствовал прикосновение теплом на коже. Прикрыл глаза и чуть повернул голову, ластясь к его руке, тоже без соприкосновения.

Эксперимент становился всё интереснее, не по-детски захватывал. Но Оскар сохранял ясность мыслей, он же руководит процессом, ему положено не отлетать. Наконец, он дотронулся до Тома, всего лишь кончиками пальцев коснулся его предплечья. А Том вздрогнул, как от сверхстимуляции, и такой отклик по телу прокатился, что стало почти страшно. Губы в немом удивлении, непонимании своих реакций разомкнулись, дыхание вырывалось между ними.

Шулейман самыми кончиками пальцев, легко-легко провёл от запястий Тома выше локтей, по внутренней чувствительной стороне. Раскрыл ладони, предлагая Тому дать ему свои руки, и, когда Том это сделал, без нажимая протянул ладони по его рукам до рукавов футболки, ни на секунду не разрывая контакта кожи с кожей. И Том с небольшой задержкой проделал то же самое. И в обратную сторону тоже обоюдно, сплетаясь руками.

- Щекотно, - прокомментировал Том с дрожащей улыбкой. – И… и не знаю, странные ощущения.

Ни на что не похожие, кроме того, что ниже пояса, но сейчас сознание отвлеклось от него на ощущения на коже. На очередном круге Шулейман преодолел плечевой сустав, указательным пальцем прочертил ключицы Тома по ткани и по голой коже и ладонью огладил его шею сбоку назад. В это же время Том взял его локти в ладони, благодаря чему его движения казались немного собственными, его руки продолжением своих рук.

- Сядь ближе, - сказал Оскар.

- На тебя?

- Сюда, - Шулейман положил ладонь на постель между своих бёдер.

Том придвинулся, сильнее согнув ноги. Так они почти соприкасались там, внизу. Ключевое слово – почти. Недостаточно близко, чтобы крыша с грохотом отлетела в космос. Достаточно, чтобы мысли спутывались клубками и плавились тягучей томящей сладостью. Мягкие спортивные штаны плохо скрывали возбуждение, но Шулейман делал вид, что не обращает внимания. Провёл пальцами по бедру Тома, скользя по гладкой ткани и глядя в глаза, почти до бедренного сустава, немного сдвигаясь на внутреннюю сторону. У Тома по телу пробежала лёгкая дрожь, лёгкая – лишь снаружи. Оскар резко перешёл обратно к рукам Тома, а Тому хотелось, чтобы он вернулся к его бёдрам. Прикосновения там сейчас так приятны.

Том вспомнил, что тоже должен что-то делать – побуждением касаться, а затем уже правильной мыслью. Положил ладонь Оскару на грудь, затем вторую, водил по широкому торсу и крепким рукам. Шулейман чередовал поглаживания его рук и ног выше коленей. А когда положил ладонь Тому на живот, чуть выше низа, Том выгнулся прострелом позвоночника, схватил его руку и потянул себе между ног, где ныло и пылало.

Шулейман собрал пальцы в расслабленный кулак во избежание прикосновения, которого Том добивался, руку напряг, не позволяя ему дотянуть её до цели. И придвинулся к нему, приобнял и сказал на ухо:

- Тише. Успокойся.

Том экспрессивно выругался и сказал более внятно:

- Я не могу уже! Как тут успокоиться?

- Сила воли и никакой магии, - Оскар улыбнулся набок, заглянув Тому в глаза.

- У меня такой силы воли нет. Официально признаю – я безвольный.

- Тренируй, - сказал Шулейман, легко и мягко поглаживая руки Тома кончиками пальцев от запястья до локтя, от локтя до запястья.

И, неприлично, жестоко провоцируя, приблизился, коснулся губами виска Тома и произнёс на грани шёпота:

- Хотел бы я проверить, мокрый ли ты уже.

Тома от этих слов перетряхнуло, глаза закатились и закрылись, он судорожно сжимал запястье Оскара, в которое снова успел вцепиться.

- Просунуть руку в трусы, - продолжил Шулейман, - провести пальцами, обхватить, почувствовать, как скользко…

Том едва не застонал, так жестоко это сейчас. И попытался вывернуться, оттолкнуть, сбежать с кровати:

- Оскар, ты садист!

Шулейман удержал его за руки, не грубо, но это усмирило. Том перестал брыкаться, сидел между его ног, задыхаясь, дыша ртом. Сердце билось слишком часто и надрывно, казалось, оно может вынести грудину, так сильно в неё долбилось.

- Мне эта ситуация напоминает наш первый раз, - поделился Оскар, успокаивающе поглаживая руки Тома. – Как я приучал тебя к рукам. Правильнее сказать – приручал.

- Да, правильнее, - Том чуть кивнул, постепенно отвлекаясь от безумия плоти. – Не знаю, как ты это выдержал и зачем тебе это было.

- Это был расчёт, - Шулейман игриво ухмыльнулся. – Мне воздалось за терпение.

- На твоём месте я бы себя изнасиловал. Я и на своём месте хочу тебя изнасиловать.

- О, это очень соблазнительная угроза. Так и стоит перед глазами, как ты меня на спину толкаешь, седлаешь и прыгаешь, пока не упадёшь без сил, взмыленный и выжатый до последней капли.

Том залился напополам смущением и праведным возмущением, даже дыхание перехватило. Хотел снова начать бить-отбиваться, но Оскар его перехватил и в губы поцелуем впился. Это должно было успокоить? Том влился в поцелуй вмиг, буквально вгрызался в губы Оскара и жадно зализывал. Сам не заметил, как за рубашку его схватился и сжимал в кулаке ткань на его груди. Шулейман отвернул голову и теперь покрывал лицо Тома лёгкими, точечными поцелуями, смиряя пыл, и шею тоже целовал, тонкую, горячую, выгибающуюся, и ладонями по спине, жёсткой, подвижной.

- Откинься на спину, - сказал Шулейман.

Том смотрел на него в сомнениях, не торопясь выполнить просьбу-указание.

- Ты мне доверяешь?

Том доверял – и медленно опустился на спину, не понимая, ни в чём смысл этого действия, ни чего ему ждать.

- Расслабься, - говорил Оскар, неспешно водя руками по ногам Тома. – Не думай о возбуждении.

- Давно ли ты записался в монахи? – фыркнул Том.

- В монахи я никогда не записывался и не запишусь.

Удивительно, но всё это помогло. По крайней мере, Тому больше не хотелось то ли трахаться немедленно и до смерти, то ли расплакаться, то ли драться и кусаться от невыносимой неудовлетворённости. Шулейман поднял Тома, вернув в исходное положение, и подтянул ближе, усадив на свои бёдра. Том безмолвно ахнул от неожиданного острого и давящего чувства соприкосновения внизу. Хотел потереться, не успевая осознать своё желание, но Оскар шире раздвинул ноги, и Том соскользнул попой на кровать, потеряв контакт.

Несколько раз проходили этот круг от пикового возбуждения до успокоения и снова заново. Касались, касались, касались руками, губами, смотрели в глаза, обменивались дыханием. Том ещё дважды хватал Оскара за руку и пытался прижать её себе между ног, без слов умоляя и требуя освобождения от выносимой тяжести. Но все попытки не увенчались успехом. Позже Том посмотрит время и узнает, что это продлилось полтора часа.

- Всё, я не могу уже! – Том толкнул Оскара в плечи, отпихивая от себя. – Уходи!

Подскочил, схватил Оскара за руку, стягивая с кровати:

- Уходи! – и развернул Оскара лицом к себе, упёрся руками ему в спину, тесня к двери. – Иди! У меня крыша из-за тебя поедет!

Том гнал его совсем не так, как в тот день, когда по вине Оскара, не сдержавшего слова, вспомнил то, чего, возможно, никогда и не было. Серьёзно, с запалом, но и с примесью шутки. Шулейман смеялся и под его напором отходил к двери.

- Уходи!

- Уверен? – с усмешкой поинтересовался Оскар.

- Уверен!

Вытолкав Оскара за порог, Том закрыл дверь и прижался к ней спиной. От перевозбуждения даже голова немного кружилась. Том неизвестное количество раз смерил палату шагами, прежде чем сесть на кровать. Глубоко вдохнул, выдохнул, перевёл дыхание и откинулся на спину. Пролежал так часа пол, но сердце не успокаивалось. Надо что-то делать, отвлечься, иначе взвоет и на стену полезет. Том подхватился с кровати, быстро сменил трусы на плавки, натянул обратно штаны и поспешил в бассейн. Бассейн не пустовал, но единственная посетительница, молодая женщина, плавала с противоположной стороны и в целом не мешала. Избавившись от одежды, Том щучкой прыгнул в воду. Холодная – кажется на контрасте с разгорячённой кожей.

Два круга, три в быстром темпе, а мысли всё там же. Всплывают назойливые свежие воспоминания о руках Оскара, губах и словах, и внутри вспыхивает, и кожа тоже горячечно алчет. Мысль заняться мастурбацией, в одиночку же можно, Тому в голову не приходила. После пятого круга, загнав себя, Том выбрался на бортик, сел. Эрекция никуда не ушла. Вернее – спала, а от мучительно-сладких мыслей восстала и, казалось, стала ещё крепче. Забыв стесняться того, что находится перед незнакомкой в таком неподобающем виде, Том поднялся на ноги и не прикрываясь пошёл в раздевалку. Сполоснулся под душем, застряв там на десять минут, вытерся, оделся, надев штаны на голое тело, потому что трусы остались в палате, и пошёл назад. По дороге передумал, свернул к главному выходу на улицу, погулял немного перед передней стороной здания, напитываясь свежим воздухом, и вернулся в палату.

Едва переступив порог, Том испуганно отдёрнулся назад, прижавшись спиной к двери, которую сам же закрыл. Будто демон из кино, что вновь и вновь появляется, на кровати сидел Оскар.

- Оскар, ты издеваешься?! Зачем ты вернулся?!

- Я никуда и не уходил, - с ухмылкой ответил Шулейман. – Я в ресторан спускался подкрепиться, чтобы ты пока остыл. Рано мне уезжать, я с тобой время провести хочу. Иди сюда, - он похлопал по постели.

Том сделал шаг в сторону, но на том и остановился, недоверчиво смотрел исподлобья.

- Да не бойся ты, - сказал Оскар. – Просто пообщаемся. Вернись ко мне.

Том всё-таки подошёл, сел. Шулейман подсел ближе, перехватил его взгляд и через паузу произнёс:

- Не хочешь отказаться?

Тома посетило предположение:

- Оскар, ты испытываешь меня на прочность, хочешь, чтобы я отказался?

- Нет, - спокойно ответил тот. – Я напоминаю, что у тебя есть выбор.

- Я не хочу отказываться, но… - Том не закончил мысль и перешёл к другой, наверное, более полно выражающей его состояние. – Мне понравилось то, что мы делали, но… проблема в том, что это мне понравилось слишком сильно.

- Сбавить обороты?

- Наверное…

Да? Нет? Том не знал, не мог твёрдо определиться. Хотел удовольствия от ласк Оскара, но и не хотел тоже, боялся, потому что они оборачивались сжигающей мукой. Сказал бы точное «да, я этого не хочу», уверен вроде бы, но… если заглянуть поглубже в себя, то не всё так однозначно. Шулейман провёл ладонью по его лопаткам и слегка встряхнул:

- Чего ты такой напряжённый?

- Оскар, ты обещал, что мы только поговорим!

- Я ничего такого и не делаю, только дотронулся до тебя, или трогать тебя тоже нельзя? – пытливо спросил Шулейман. – Давай так – я буду тебя трогать, ты меня, кстати, тоже, а если, по-твоему мнению, я буду слишком настойчив, ты скажешь «нет», и я остановлюсь.

- Я говорил тебе «не надо», но ты меня не слушал, - напомнил Том.

- Ты не говорил «нет».

- Разве это не одно и то же?

- Нет, «не надо» - расплывчатый посыл, требующий уточнения, что именно не надо. Нет – отказ начинать, продолжать и так далее, желательно, к отказу добавляй конкретики: ослабить ли воздействие, полностью прекратить или наоборот усилить. Скажешь «нет», и я остановлюсь.

Том и теперь не сказал «нет». Наверное, он всё же мазохист. Начали действительно с общения и ненавязчивых прикосновений, какие всегда между ними бывали, разве что более направленных. А закончили лёжа в переплетении ног и рук. Шулейман держал Тома за бёдра, не позволяя ему нарушить установленное мадам Фрей правило. И они не целовались, что добавляло новую, незнакомую, безумную ноту – смотреть в глаза, трогать и губами касаться везде, кроме самых желанных мест.

- Я больше не могу, - перекатившись на спину, высказал Том в потолок.

- Согласен, - Оскар упал с ним рядом, дыша также тяжело и сбито.

Том повернул к нему голову, Оскар тоже, и Том с улыбкой сказал:

- Иди, а то у меня голова лопнет.

- Скорее, что-нибудь другое у тебя лопнет, - с усмешкой отозвался Шулейман.

Том эмоционально надулся:

- Оскар, нельзя быть таким пошлым. Как же ты Терри воспитываешь? У него жизнь вокруг одного будет крутиться.

- С Терри я так не разговариваю, - заметил Оскар. – Но, когда ему гормоны ударят в голову, может, дам себе волю, будем на одном языке говорить.

- Сомневаюсь, что в переходном возрасте Терри будет озабоченным, он ведь на меня похож, а мне в том возрасте ничего было не надо, я всего стеснялся.

- Да ладно? Не надо ему, - усмехнулся Шулейман. – Будь у тебя нормальная жизнь, и имей ты волю, ты бы только и мечтал, как кому-нибудь вставить, как и все мальчики в этом возрасте. Может, не в тринадцать-четырнадцать, но в ближайшие последующие годы твои желания непременно пришли бы в естественное русло, что у тебя случилось во взрослости.

- Ты плохо думаешь о людях. Ты как будто только и ждёшь, что Терри подрастёт и начнёт сходить с ума.

- Я объективен, - не согласился с ним Оскар. – Я понимаю, что по мере взросления Терри с огромной долей вероятности перестанет быть подарочным ребёнком, это важный этап взросления.

Уехал Шулейман вскоре, к восьми вечера. Том съел поздний ужин и в десять лёг спать. Чем ещё заниматься? После всех сегодняшних чувственных переживаний и перенапряжения никакое дело не увлекало. Но и во сне он не обрёл покой. Тому приснился Оскар, они вдвоём – сплетение тел, резкие толчки, громкие стоны, слишком жарко – недостижимое в реальности всё равно пришло. Сильнее, глубже, приятнее. Том проснулся в два ночи – выгнуло, выбросило из сна и мокрым теплом в трусах растеклось. Просто слишком много напряжения, слишком много желания, что нашли выход без участия сознания.

Распахнув глаза, Том лежал на смятой подушке, чувствуя – и слыша – как надрывается сердце. По телу растекалась истома, но не удовлетворение. Ему мало, мало, этой бездумной разрядки слишком мало, чтобы утолить. Алчущее тело продолжало гореть, казалось, ещё сильнее распалилось желание, этот выплеск как глоток воды при обезвоживании – неспособен насытить жажды, но способен свести с ума. Том нащупал на тумбочке телефон, ослепил себя светом разблокированного экрана и набрал номер.

- Оскар, я только что кончил.

- Поздравляю, - ответил сонно-хриплый голос Оскара. – Ты видел, который час?

- Оскар, я сейчас приеду к тебе.

- Не вздумай, - категорично отрезал Шулейман. – Нечего шляться по ночам. Спи давай.

- Оскар, приезжай ты ко мне.

- Нет. Спи, и мне дай поспать, - сказал Оскар и сбросил звонок.

Может ли что-то остановить, когда телом правит не разум и так сильна, непреодолимо сильна тяга быть рядом? Том отбросил одеяло, в темноте снял трусы, вытерся ими же, бросив затем на пол, влез в новое свежее бельё и оделся. Выглянув в коридор, проверил, нет ли кого-то поблизости, и выскользнул из палаты. Пройти знакомыми путями, тенью держась стены и тёмных углов, несложно. Добравшись до чёрного выхода, которым уже пару раз пользовался, чтобы инкогнито уйти из клиники, Том повернул ручку. Заперто. На ночь в клинике оставался только дежурный персонал, им не нужны дополнительные выходы на улицу.

Покусав губу, Том повернул назад, направился к следующему знакомому ему запасному выходу. Всего их три. На его удачу последняя дверь оказалась открытой. Выбравшись на улицу, полубегом пересёк территорию, держась неосвещённых участков и, оглянувшись, толкнул калитку. Опять заперто. Но не беда, заборы здесь не литые и охрана через каждые два метра не дежурит. Ещё раз оглянувшись по сторонам, Том отошёл в сторону, прикидывая, как перелезть через высокий забор. Но лезть через верх и не обязательно. Оценив, что достаточно тонкий, чтобы пролезть между прутьями, Том так и решил преодолеть преграду. Только на уровне бёдер горизонтальный прут, не позволяющий просто пройти. Том нагнулся, но в такой позе не получалось пролезть боком, как ни старался. Оставив эти попытки, Том поднял глаза вверх и сменил путь – ухватился за прутья, подтянулся чуть, чтобы ногу перекинуть через горизонтальный прут. Правая нога коснулась земли, главное не соскользнуть. Перебравшись на ту сторону, Том в последний раз оглянулся и, отойдя от забора, в темноту, куда не добивали фонари, достал телефон, чтобы вызвать такси.

Такси пришлось подождать, а дорога промелькнула незаметно. Расплатившись, Том поспешил к парадному входу, в бодром темпе пешком поднялся по лестнице. Но на девятнадцатом этаже его остановили.

- Куда?

Том повернулся к мужчине, явно из охраны Оскара. Видел его Том впервые, но, судя по внешним данным, он принадлежал к той компании.

- К Оскару, - честно и с незатейливой улыбкой ответил Том.

- Не положено.

- Почему? – Том недоумённо нахмурился. – Это же я, вы меня знаете. Я пойду? – и шаг к лестнице на следующий этаж сделал.

- Не положено, говорю. За мной иди, - мужчина развернулся и пошёл к двери в свою квартиру.

Том не понимал, к чему это, но последовал за ним. В большой комнате, куда они прошли, было ещё четверо мужчин. Никто не спал в столь поздний час и носом не клевал. Никого из этих мужчин Том не знал, но это не заботило.

- Почему вы не пускаете меня к Оскару? – спросил Том. – Мне нужно к Оскару, я к нему приехал.

Первый мужчина, с которым Том пришёл сюда, присел на жёсткий подлокотник кресла и спросил в ответ:

- Оскар тебя ждёт?

- Да, - соврал Том, чтобы скорее закончить разговор и уйти.

- Оскар это подтвердит? – мужчина вытянул из кармана телефон и вопросительно посмотрел на Тома.

- Не надо Оскару звонить! – выбросив вперёд руку, попросил Том.

- Почему? Оскар на самом деле не в курсе, что он тебя ждёт? – охранник в том и не сомневался.

Том потупился и сознался:

- Не в курсе. Это сюрприз. – Он вскинул взгляд обратно к охраннику. – Но Оскар точно не будет против того, что вы меня к нему пустите. Меня никогда раньше и не останавливали, когда я к Оскару шёл.

- Раньше распоряжения такого не было, теперь есть.

- Что?

- Распоряжение – не пускать тебя к квартире Оскара, если придёшь без предупреждения, - доступно объяснил мужчина. – Оскар его дал и пока не отозвал.

Шулейман действительно на эмоциях приказал не пускать к нему Тома после того, как к нему заявился Джерри, и забыл отменить это указание. Том похлопал глазами и мотнул головой:

- Не может быть, вы что-то путаете. Вы надо мной шутите?

- Мы исполняем приказ, работа у нас такая.

Том, поняв, что ситуация, кажется, серьёзная, растерянно переводил взгляд от мужчины к мужчине.

- Давайте я сейчас пойду к Оскару, а утром он подтвердит, что всё хорошо? – попытался Том.

- Не можем мы тебя пустить, - первый мужчина покачал головой. – Можем позвонить Оскару, и если он даст согласие, то пойдёшь.

- Не надо ему звонить, - повторил Том, изломив брови. – Вы всё испортите.

- Значит, никуда ты не пойдёшь.

Том подумал – и уверенно пошёл к двери. Не будут же его силой останавливать, не могут, он ведь Оскару не случайный человек.

- Том, не заставляй нас применять силу, не буянь, - скучающе сказал охранник. – Вернись на место.

Том остановился, хмуро обернулся, погрузившись в дилемму, и всё-таки вернулся.

- Пожалуйста, пустите меня, - попросил он. – Я в ночи добирался сюда, и что, вы меня обратно отправите? Оскар будет недоволен, что вы меня одного ночью выгнали и что к нему не пустили тоже.

- Ладно, пустим на свой страх и риск. Но прежде мы должны тебя обыскать.

Том удивлённо округлил глаза и руками всплеснул:

- Куда я, по-вашему, мог что-то спрятать?

- Нам пределы твоей выдумки неизвестны, - сказал охранник из тех, что больше наблюдали.

Том повернулся к нему, к ним троим, что сидели вместе:

- Вы вправду думаете, что я приехал, чтобы с Оскаром что-то сделать? Мы знакомы больше десяти лет, я его партнёр, а не кто-то с улицы.

- Или досмотр, или мы тебя отвезём обратно.

Том глубоко вдохнул-выдохнул носом и сдался:

- Хорошо, осматривайте. У меня ничего с собой нет, только телефон и деньги в кармане.

Том встал на середину комнаты, к нему подошли трое из пяти. Сам согласился, думал, формальность и ерунда, а сейчас стало неприятно. Тяжёлые, муторные ощущения, будто он не тот, кто он есть, и Оскар не тот, кем Том его столько лет знает, а тот, к кому просто так не подойти, и статус партнёра-любовника не даёт права на избранность.

- Зачем вы это делаете?

- Мы привыкли к движению, а на этой службе скучаем. Развлекаемся, как можем, - честно отозвался тот самый первый охранник.

Так и есть. К приказу Шулеймана не пускать Тома они не относились серьёзно, считали его блажью и не стали бы Тома останавливать в другой ситуации, но он попался под руку. Том удивлённо, с непониманием обернулся к тому, кто ему ответил, и затем всех взглядом обвёл:

- Вы что, развлекаетесь за мой счёт? Оскару это очень не понравится.

- Думаешь, мы его боимся?

До Тома пока никто и пальцем не дотронулся, хотя должен быть начаться досмотр. Но вдруг стало не по себе, как будто и звуки тише стали, и холоднее в комнате. Вся эта ситуация – лёгкий полумрак, глухая ночь, он один в окружении мощных опасных мужчин, даже против одного из которых у него нет никаких шансов – ассоциативным эхом пересеклась с далёкими-далёкими воспоминаниями. Никто не услышит криков. Здесь тоже никто не услышит. Том напряжённо сглотнул, нервным взглядом исподлобья бегал от мужчины к мужчине. Они с самого начала выглядели такими пугающими, или ему это кажется? Почему они его обступили?

Что, если… Никто ведь не поможет. Что исправит то, что случившееся с ним не останется безнаказанным. Проще ведь будет не сопротивляться, чтобы не искалечили. Том понимал, что это всё его травма, паранойя, и старался глубоко дышать, но не получалось развеять морок, оплетающий тело парализующими ремнями.

- Чего вы к парню пристали? – в комнату вошёл Криц, что пришёл из своей квартиры.

- Мы ответственно несём службу, надо же чем-то заниматься.

Криц подошёл к Тому, который не оглянулся на его голос. Обратился к нему:

- Том, ты чего среди ночи приехал?

Том чуть запоздало поднял взгляд к главе охраны. Испуганный, затравленный взгляд. Криц сразу это заметил, как и то, что поза у Тома неестественная, оцепенелая. Поскольку Криц знал историю ТомаДжерри, ему не составило труда понять, почему на Томе лица нет.

- Том, ты боишься? – Криц доверительно наклонился к нему, но не касался.

Том отрицательно покачал головой. Он ведь понимает, в чём причина такой реакции, а значит, он не боится, это страх, но другой страх, ведь страх иррационален, неподконтролен, а он осознаёт его истоки и способен продолжать мыслить.

- Что вы с ним сделали? – Криц сурово обратился к товарищам.

- Ничего: к Оскару не пустили, сказали, что должны осмотреть, - ответил один.

- В чём дело? – спросил другой.

Криц ответил не товарищу, а к Тому обратился:

- Том, тебе здесь никто не причинит вреда. Тебе нечего бояться.

- Напугали? Чем? Том, мы тебе ничего не сделали.

- Собой вы его напугали, - ответил за Тома Криц. – Том, я скажу?

Том не запретил разглашать его трагическую историю, и Криц коротко передал суть:

- Тома в детстве похитили и насиловали четыре таких же амбала, а вы его к себе завели, окружили и раздеть грозились.

Вроде и неприятно, стыдно, что опыт его грязный осветили, слабенькой жертвой выставили, к которой должно быть особенное отношение, потому что он это пережил. А вроде и всё равно, потому что это правда, это его опыт. Том ухватил второй вариант за хвост, постарался сконцентрироваться на нём, принять за единственный – это было, это часть его «Я» - и у него получалось.

Один из мужчин выругался, у них всех к сексуальному насилию над детьми, любого пола, категорично отрицательное отношение, ко взрослым тоже, но не настолько непримиримо жёсткое. Не один из них хотя бы раз защищал ребёнка-подростка-женщину в своё время в местах, где законы мирной жизни не работают. Зачинщик развлечения провёл ладонью по ёжику волос и шагнул к Тому:

- Том, мы приносим свои извинения. Мы не знали и не хотели тебя напугать. Криц правильно сказал – мы никогда так с тобой не поступим, для нас это неприемлемо.

Том кивнул, и мужчина протянул ему ладонь в знак мира. Поколебавшись, Том подал руку в ответ, принимая рукопожатие.

- Пойдём, - Криц тронул Тома за плечо и повёл к двери. И обернулся к товарищам. – Поиграйте в войнушку, раз скучаете, железо у всех мощное.

- Спасибо, - негромко сказал Том за дверью.

- Не за что. Но не принимай этот эпизод за проявление моей к тебе симпатии. Ты мне не нравишься.

- Почему? – Том удивлённо посмотрел на Крица.

- Нет причин для приязни. Мне импонирует Джерри и мне жаль, что настоящая личность из вас менее достойная.

Том уставился на Крица в смеси изумления и возмущения, ткнул себя в грудь:

- Это я настоящий!

- Я знаю, потому и разочарован, - невозмутимо ответил глава охраны.

- Не очень красиво говорить такое в лицо. Ты… Вы…?

Том замялся, не зная, какое местоимение употребить. Джерри обращался к Крицу на «ты», но они и знакомы давно и плотно, а Том до сегодняшней ночи видел его один раз много лет назад.

- Ты, - подсказал Криц.

- Ты работаешь на Оскара, - закончил Том оборванную мысль.

- Я не боюсь увольнения. Всё, что о тебе думаю, я буду тебе высказывать, если посчитаю нужным, но, если придётся, я тебя защищу. – Они дошли до квартиры Крица, он открыл дверь и сказал: - Заходи.

Том помялся и переступил порог вслед за этим колоритным мужчиной. Криц налил себе воды, выпил несколько глотков и кивнул Тому:

- Ты чего по ночам бродишь?

Том переступил с ноги на ногу и ответил:

- Я приехал к Оскару.

- Это понятно. Непонятно, чем ты думал. Надо иметь недостаток ума, чтобы постоянно сбегать. Впрочем, - Криц сел в кресло, положив руки на подлокотники, - это не моя головная боль.

- Почему я вам… то есть тебе так не нравлюсь?

- Потому что в тебе нет ни одного качества, которые я считаю положительными.

- Ты меня не знаешь.

Криц пожал плечами и неожиданно сказал:

- Будешь ходить ко мне на тренировки, когда вернёшься к Оскару.

- Спасибо, но мне это не надо.

- Это был не вопрос, - отсёк Криц. – Ты будешь. Три года назад я приехал сюда в качестве тренера Джерри, потом он исчез, а меня не удосужился уведомить. Не люблю, когда так поступают. Ты будешь вместо него, должен же кто-то отработать запрос. Заодно у тебя будет возможность доказать мне, что я в тебе ошибался.

Как с ним спорить? Даже Джерри Крица боялся, так что Том предпочёл вообще рот не открывать.

- К Оскару пойдёшь? – поинтересовался Криц.

Том кивнул и словами добавил:

- Можешь открыть мне дверь? У меня нет ключей, а я не хочу звонить. У тебя – у вас всех, у охраны – наверняка ведь есть ключи на экстренный случай.

- В экстренном случае мы обойдёмся без ключей.

- Пожалуйста, - Том заломил руки, пытаясь разжалобить большими честными глазами.

В конечном итоге Криц открыл ему дверь, и Том ступил в спящую квартиру. В темноте, прислушиваясь, чтобы никто не шёл, ведь в квартире не только Оскар, но и Терри, Пальтиэль и раздражающий Грегори, дошёл до спальни Оскара, приоткрыл дверь – тихо, темно. Спит. Проскользнув в комнату, Том максимально тихо притворил за собой дверь, быстро разделся до белья, едва слышно шурша одеждой, и лёг к Оскару, забравшись к нему под одеяло. Шулейман проснулся от шевеления под боком, дёрнулся, подхватился резко, сев, не понимая, в чём дело. Как и любой бы не понял, кто засыпал с уверенностью, что в доме нет никого, кто мог бы забраться к тебе в постель.

- Блять, это ты? – сообразил Оскар. – Что ты здесь делаешь?

- К тебе приехал, - бесхитростно ответил Том.

- На чём?

- На машине. На чём ещё я мог приехать? – Том в темноте пожал плечам, его голос источал улыбку, светлую и ласковую. – Я поискал машину охраны, хотел их попросить отвезти меня, но их не было, и я вызвал такси.

- Конечно ты не нашёл машину охраны, - отвечал Шулейман резковато от двойного раздражения – от того, что его второй раз за эту ночь разбудили, и от поступка Тома. – Ночью тебя никто не охраняет. Предполагается, что ночью ты мирно спишь в клинике. Но, видимо, надо и ночью тебя охранять, поскольку у тебя патологическая тяга куда-то свинчивать. Чем ты думаешь, а?

- Я хотел провести эту ночь с тобой. – Том, который тоже сел, перестал улыбаться. – Оскар, ты не рад, что я приехал? – И тут же снова заулыбался, подсел, прижавшись голым плечом. – А мне всё равно, я рад, что приехал, и знаю, что ты тоже рад, просто ворчишь.

Шулейман красноречиво упал обратно на подушку, потёр переносицу, посмотрел на Тома, плохо различимого в темноте. И усмехнулся:

- Ты ж говорил, что кончил? Что, примчался поделиться радостью, что у тебя наконец-то получилось себя удовлетворить? Или мало тебе?

- Я ничего такого не делал, - Том покачал головой и смутился второй озвученной откровенной части. – Я во сне.

- О как. Интересно, это я на тебя так действую, или твой запоздалый гормональный взрыв развернулся в полную силу и к тебе наконец-то пришли поллюции? Если первое, то я польщён, - Оскар снова усмехнулся.

- Это ты на меня так действуешь, - отозвался Том и слегка толкнул его в плечо.

И лёг рядом, прильнув всем телом, и добавил:

- Тебе за это и отвечать.

- Всё-таки мало? – поинтересовался Шулейман. – Ты помнишь, что мы выполняем задание по воздержанию?

- Я ничего и не прошу, - Том вздохнул. – Я просто хотел быть с тобой этой ночью, не могу быть далеко. Мне было невыносимо лежать там в одиночестве.

- Поэтому ты решил не дать мне поспать этой ночью, - утвердил Оскар.

- Оскар, ты не отправишь меня в клинику? – настороженно уточнил Том.

Оскар – не его охрана, если он решит сейчас отправить его назад, то Том никуда не денется, придётся опустить голову и вернуться в одиночество.

- У меня нет ни малейшего желания покидать кровать и везти тебя в клинику, а одного в ночь я тебя не отпущу, так что нет, не отправлю, - сказал Шулейман.

Том обнял его поперёк груди, упёрся подбородком в лицо, улыбнулся и, спохватившись, серьёзно пообещал:

- Я утром встану пораньше и уеду обратно, меня никто не увидит.

Том и сам считал, что так правильно, ему ещё рано встречаться с Терри и тем более с Пальтиэлем, у которого к нему наверняка будет немало вопросов, на которые Том был не уверен, что готов отвечать без вреда для своего состояния. Пусть их отношения немного побудут скрытыми. Одна тайная ночь под покровом темноты.

- Ладно, ложись давай, как тебе удобно, и спи. Или ты всю ночь собираешься меня тискать?

- Ты не романтичный, - обиженно фыркнул Том.

- Конечно не романтичный, - лениво развёл руками Шулейман. – Я лёг в полночь, с того момента уже дважды не по своей воли проснулся и хочу спать. Это ты эндорфинами ударился и как амфетаминовый наркоман энергией фонтанируешь. Кстати, ты никакими таблетками по дороге не закинулся? Ты ж соня, а сейчас и не скажешь.

Вместо ответа Том приподнялся, повернул его голову к себе, положив ладонь на щёку, и поцеловал в губы, неспешно, чувственно и не очень глубоко.

- Нам нельзя целоваться, - с ухмылкой на губах напомнил Оскар, тем не менее совсем не отказываясь от поцелуя.

- Можно. Мы чуть-чуть, - шёпотом сказал Том.

И вновь поцеловал, коротко, губами губы прихватил, языком языка коснулся влажно, скользко, после чего отвернулся. Удобно устроившись под боком Оскара, Том задумался о своём и спустя некоторое время произнёс:

- Оскар, меня твоя охрана остановила.

- Что?

- Они сказали, что ты приказал меня не пускать, если приду без предупреждения. Отмени это указание, - попросил Том.

- Чёрт.

Шулейман выругался, хлопнув себя по лбу, глухо посмеялся со своей забывчивости и коснулся руки Тома:

- Прости. Напрочь вылетело из головы, конечно, я отменю этот приказ, но ты так больше не делай, ладно? Не надо ночью шляться не пойми где и нарываться на неприятности, тебе ли не знать, что может случиться.

- Хорошо, я не буду, обещаю, - Том кивнул. – Но ты тогда забирай меня или приезжай ко мне, когда я попрошу.

- Ультиматумы пошли? – ярко усмехнулся Оскар. – Кстати, как я посмотрю, приказ мой тебя не остановил: тебя не пускали, но ты всё равно здесь. Надеюсь, мои охранники живы?

Том отвёл и опустил глаза и негромко сказал:

- Они меня напугали.

- Что?! – с нажимом и восходящей интонацией произнёс Шулейман, приподнявшись на локтях. – Что они с тобой сделали?

Охране своей он доверял, они адекватные, но они люди совершенно другого сорта и закалки, и Оскар не мог быть до конца уверен, чего можно от них ожидать. Очень показателен пример, до какого состояния Криц довёл Джерри. Они на всё способны, профессиональные убийцы, подчиняющиеся лишь какому-то своему кодексу.

- Они мне ничего не сделали, - честно заверил Том, покачав головой. – Это мои реакции. Они сказали, что должны досмотреть меня, обступили, и мне стало страшно, потому что это напомнило мне подвал – я один, вокруг меня взрослые сильные мужчины, и у меня в случае чего нет никаких шансов себя защитить и спасти. Но меня спас Криц, он пришёл и увёл меня, а перед тем отругал остальных. Они передо мной извинились, они не знали, что я пережил, им Криц рассказал, и пообещали, что не причинят мне вреда, для них, как я понял, это серьёзная тема.

Том немного помолчал и, тихо вздохнув, продолжил:

- Ещё я понял, что психотерапия – это не что-то чудотворное. Я не исцелился, но я начал по-другому относиться к тому, что со мной происходит.

Том с удивлением понял, что забыл о своих тяжёлых переживаниях, уже когда разговаривал с Крицем. Просто отвлёкся и больше не боялся, потому что никакой реальной угрозы не было, а он не обязан оставаться до конца (до конца чего?) в состоянии, которое испытал. Может быть, это и есть излечение? Не перестать бояться, не забыть, не стать общепринято нормальным, а принять то, что в тебе есть, осознавать и не позволять этому управлять тобой. Это всего лишь часть твоего опыта, а не весь ты, не вся твоя жизнь. Бояться, понимать причину – внешний провокатор и внутреннюю, глубинную причину – и успокоиться, спокойно разговаривать с человеком, который очень похож на тех, кто тебя напугал. Потому что ты не должен бояться, не обязан. Лечь в постель к любимому человеку и не тяготиться мыслями, что это не согласовывается с тем, что ты недавно испытал страх, что ты ненормальный и нормальная жизнь у тебя не получается. Быть весёлым, лёгким, игривым, каким угодно, не оглядываясь на то, какой окрас твоё настроение имело недавно. Наверное, это и есть излечение – или твёрдый путь к нему, что тоже очень много. Понимать, осознавать, не застревать. Позволить себе не соответствовать своей травме, своим представлениям о том, каким должен быть. Позволить себе бояться, когда страшно, а не избавиться от страха, позволить себе быть жертвой по опыту, не стыдясь, не думая, что это приговор, определяющий всё его бытие, а в другой момент быть свободным и радостным. Любить, в том числе физически. Он ведь имеет на это право, даже если меньше часа назад боялся. Да, это и есть излечение. Настоящая суть психотерапии, она не о том, как стать лучшей версией себя – она о принятии и работе с тем, что уже есть. Том свою работу прошёл и, хоть его личная терапия уже закончилась, продолжал путь осознания её неявных, но важных результатов.

Том собирался просто поспать вместе. Вернее, когда ехал сюда, то ничего не планировал, просто очень сильно хотел быть рядом с Оскаром до нового утра, а уже в постели с ним думал, что ляжет спать. Но как спокойно спать, чувствуя кожей горячее тело, на которое не можешь реагировать равнодушно с тех пор, как узнал, какое удовольствие оно способно доставлять, и ещё сильнее с тех пор, когда посмотрел на Оскара другими глазами, осознав, что с ним одним хочешь быть? Тем более когда решил, что тебе можно.

Оскар, кажется, заснул, по крайней мере, молчал и дышал ровно за спиной. А Тому никак не спалось, сон вроде бы и подступал, под руку ведомый убаюкивающей темнотой и теплом, и тут же вылетал из глаз. Ещё до этого он затянул на себя руку Оскара, обвив себя её поперёк груди, и теперь беспокойно, пытаясь лежать спокойно и не справляясь с этой простой задачей, ёрзал под ней. Как спать, как спать? Том кусал губы, вновь ощущая то безумие, которое овладевало им прошедшим днём и посетило ночью, не успокоившись от короткой вспышки удовольствия. Оно просыпалось, набирало мощь, стекало вниз, концентрируясь вязкой темнотой в теле. Ломающей, сладко выкручивающей суставы в просящей истоме. Оскар точно спит?

- Оскар, давай, как будто я сплю… - шёпотом произнёс Том.

Извернулся, обернувшись через плечо с плывущей улыбкой на губах и таким же взглядом, прогнулся в пояснице, качнув бёдрами к Оскару.