Читать онлайн "Танцуют все"

Андрей Столяров

ТАНЦУЮТ ВСЕ

Не очень понятно, с чего эту историю начинать. В принципе можно было бы начать ее и с начала, с того момента, когда Хухрик (кстати, ни настоящего его имени, ни фамилии я так и не знаю) уви­дел лица своих приятелей, вернувшихся из Игры, их непроницаемые глаза, их улыбки, растянутые словно на резиновых масках. Улыбки испугали его больше всего. Испугали так, что, пробормотав: я… это… тут… на минуточку… – он выскользнул из рабочего кабинета, на цыпочках, стараясь не производить ни малейшего шума, спустился на улицу, вскочил, даже не посмотрев на номер, в первый же подошедший автобус, поминутно оглядываясь, добрался до дома и, не позволяя себе ни на секунду остановиться, рассовал по карманам карточки, деньги и документы.

К вечеру он уже обитал в глухих новостройках, на другой квартире, которую снял, перелистав интернет, по самому дешевому предложению, а до этого у ханыги на рынке купил сотовый телефон, явно краденый, старый же, модный, со всякими наворотами, немедленно выбросил.

Обрубил все концы.

Он не мог объяснить, что именно его так испугало. Наиболее внятное: это как будто на него, дружно, повернув морды, посмотрели два омерзительных рептилоида. Словно оценивали – стоит ли его сожрать прямо сейчас? Или, может быть, подождать? Прошибло до пота, дома почувствовал, что рубашка на нем насквозь мокрая.

Две недели он просидел в этой проклятой квартире, с мутными окнами, выходящими на гаражи, с наполовину ободранными обоями, с протертым тусклым линолеумом, выбирался лишь ранним утром, в ближайший универсам, за продуктами, никаких интернетов, естественно, даже радио боялся включать, две недели – пока не обдал его ужасом настойчивый звонок в дверь.

- Честное слово, - ежась и вздрагивая от воспоминаний, сказал он Ивану (а я знаю об этом только в его изложении). – Сердце сжалось в такой вот тугой комок… Думал – сейчас лопнет, умру…

Да, можно было бы начать с этого, но тогда осталось бы непонятным, кто такой Хухрик и почему он так испугался, а это повлекло бы за собой длинное и утомительное объяснение, значительную часть которого пришлось бы опять-таки дополнительно объяснять.

Логика подсказывает, что поскольку я волей-неволей оказался в центре событий, поскольку они втянули в водоворот меня самого, то и начинать надо с момента, когда я с ними соприкоснулся. С того дня, когда я осознал, как изменилась Адель. Однако и тут не обойтись без ретроспективного фона. Бэкграунд необходим, он фиксирует ситуацию, когда все это началось для нее.

Для нее, а, следовательно, и для меня.

Адель уже полчаса сидит в пробке на Садовой улице, неподалеку от пересечения ее с Ломоносова, и время от времени барабанит пальцами по рулю. Пробка чудовищная. Она протянулась, судя по всему, до Сенной, а, возможно, и дальше – хвостом уходя в глубь Коломны. Причина понятна: поверх легковых машин видна туша косо упертого двухэтажного экскурсионного автобуса, видимо, чмокнулся с кем-то на повороте. Скоро отсюда не выбраться. Разгар июньского дня, солнце жарит вовсю, блики окон, невыносимая духота. Адель то и дело отхлебывает из бутылочки ортофосфорную кислоту, которая официально именуется кока-колой. Пить от этого хочется еще сильнее. Ползет пот по щекам. Водитель «ниссана», стоящего перед ней, не выдерживает: сдает чуть назад, чуть вперед, каждый раз немного доворачивая колеса, и наконец, перевалив через бордюр тротуара, нарушая все правила, вползает в Апраксин двор. Интересно, как он будет выбираться оттуда? Проезда на набережную Фонтанки там нет, Адель это точно знает, а переулок, перпендикулярный Садовой, наверняка тоже забит транспортом под завязку.

Нет, Адель за ним не последует. Такие эксперименты ей ни к чему. Тем более что звякает телефон, приходит сообщение от Валентины:

- Ты где?

Адель отвечает, что – рядом с Апрашкой.

- Очхор!!! Давай быстро ко мне, я, кажется, загнала маглора!!! Премию – пополам!!!

Обилие восклицательных знаков. Валентина находится, как обычно, в восторженно-невменяемом состоянии. С другой стороны, делать все равно нечего. А маглор есть маглор, премия за него – ого-го!

Адель надевает очки с темными стеклами. В действительности это не стекла, а маленькие экранчики, дающие эффект стереоскопии. Выщелкивает из толстых дужек чипы, похожие на таблетки, и прилепляет их к вискам по обеим сторонам головы. Тычет на кнопочку входа. Освещение вокруг тут же меняется. Воздух приобретает бледно-зеленоватый оттенок, будто неглубоко под водой. Так же меняется обстановка вокруг нее: теперь это аккуратные двухэтажные магазинчики с узкими сквозными проходами между ними. В самом деле – Апраксин двор. Игра, как полагается, выдала ближайшую к пользователю локализацию. Меняется и сама Адель: сейчас она в кожаном плотном камзоле, с галунами, с бахромой на плечах, в мягких сапожках, в руках – заряженный арбалет. Многие по последней моде предпочитают лук, и напрасно, арбалет, Адель это знает по опыту, намного надежнее.

- Ты где? – шепотом спрашивает она.

- Даю маршрут, - также шепотом говорит Валентина.

Вспыхивает желтый пунктир, уводящий в щель между стенами. Тут же раздается резкий шипящий звук и с крыши ближайшего магазинчика взметывается хвостатая тень.

Адель, не задумываясь, стреляет.

Пронзенный стрелой, похожий на ящерицу ядозуб шлепается на булыжник и взрывается пиксельным снопом искр. Еще двадцать очков! В верхнем левом углу поля зрения очерчивается баланс: у нее на счету четыреста семьдесят долларов. Это – десятка полтора ядозубов, убивать которых легко, но кроме того – три лемура, попробуй их разгляди, дикобраз, в свою очередь стреляющий иглами, и даже, представьте себе, одна чупакабра. Уже немного, совсем немного остается до пятисот, а это рубеж, после которого деньги можно снимать со счета. Или не снимать, а, например, купить бластер, удобнее, чем арбалет, и стоит как раз пятьсот долларов. Расходы себя оправдают. Или можно будет купить «зрение», тогда начнешь без труда видеть ловушки – бездонные ямы, полные удушающей черноты. А если удастся причпокнуть маглора, то это – она быстро прикидывает – хватит и на бронежилет. Тогда всякая мелкая нечисть будет ей не страшна.

По пунктиру она сворачивает в простенок. Там темно, но опасности, кажется, не предвидится. Разве что притаился, сливаясь со штукатуркой, какой-нибудь чахлый лемур. Черт, обязательно надо приобрести фонарик. И стоит копейки, и будет надежная гарантия от лемуров – они с их выпученными глазами без век от яркого света шарахаются.

Проулок заканчивается небольшим расширением. Два угловатых здания заслоняют собой висящие чуть в отдалении фонари, из-за этого открывшееся пространство кажется озерцом с черной водой. Адель осторожно нащупывает ногой асфальт. Ловушки вроде бы нет. Прерывистые штрихи маршрута упираются в стену противоположного дома.

- Ты где? – снова спрашивает Адель.

От дома отделяется неуверенная фигура.

- Я здесь, - говорит Валентина.

Проблеск фонаря падает на нее. Валентина тоже в камзоле. Но обшитом не галунами и бахромой, а овальными медными бляхами, исчерченными значками рун.

Из стандартного набора для новичков.

Выпендривается.

Ни от чего эти руны не защищают.

- А где маглор?

- Тоже здесь.

Валентина улыбается, мягко сморщив лицо. Так могла бы выражать радость надувная резиновая кукла.

Адель прошибает дрожь от этой улыбки.

Она чувствует: здесь что-то не то. Никогда прежде Валентина так жутковато не улыбалась.

Однако прежде чем Адель успевает что-либо сообразить, шею ее обхватывают сзади твердые холодные пальцы. Они сжимают горло с такой силой, что чуть ли не раздавливают гортань. Адель бьется, как птица, отчаянно, роняет арбалет, выгибается, но тот, кто сзади, гораздо сильнее ее.

Из жесткого обхвата не вырваться.

Маглор!

Она задыхается.

Воздуха нет.

Она пытается закричать.

Из горла ее выдавливается лишь слабый хрип.

На правах рекламы.

Не знаете, чем заняться? Плохое настроение? Не везет? Все валится из рук? Ничто не радует? Сыграйте во «Вторжение»: вход бесплатный! Всего полчаса, и ваша хандра развеется. «Вторжение» – это не просто игра. «Вторжение» – это и развлечение, и доход!

В то время я, разумеется, ни о чем таком не догадывался. Смутно помню, что в середине лета Адель явилась домой какая-то вялая, есть ничего не стала, промямлила, что у нее мозги слипаются из-за жары, ушла к себе в комнату и в этот день больше не появлялась.

Меня, надо сказать, это не слишком обеспокоило. Ну, почувствовала себя неважно, бывает. Жара тогда действительно стояла убийственная: небо выгорело до цвета жести, листья на деревьях обвисли тряпочками, устав цепляться за жизнь. Спала и загустела вода в каналах, поднимался оттуда запах гниющей тины. Глобальное потепление, черт бы его побрал! Не только Адель, многие в те дни ощущали вялость и дурноту.

Волновался я тогда совсем по другому поводу. В прошлом году Адель не прошла по конкурсу в Первый медицинский университет. Первый мед, как его до сих пор по традиции называют. Для нас это была полная неожиданность: результаты Единого государственного экзамена у Адели были более чем приличными, весь июль она со своими баллами уверенно держалась в списке абитуриентов. Но когда четвертого августа были опубликованы официальные данные о зачисленных на бюджетное отделение, ее там почему-то не оказалось. Как я понял из бурного всплеска эмоций в сетях, в этом году резко сократили число мест на технические специальности в вузах (годом ранее там был недобор): многие, имеющие в своем профиле математику, сразу хлынули на клиническую психологию (как раз туда подавала Адель) и вытеснили более половины ранее зарегистрированных.

Вот такая обычная российская катавасия.

Собственно, ничего страшного не произошло. Еще было время направить документы в пару вузов с медицинскими факультетами, где оставались места, или переориентироваться в том же Первом меде на лечебное отделение, со своим рейтингом Адель туда бы прошла, но она вдруг уперлась: либо на клиническую психологию, либо – никуда. Переубедить ее я не смог. В результате это «никуда» и материализовалась.

Для Адели это было колоссальное потрясение. Постепенно я начал догадываться, что поразила ее даже не внезапная катастрофа, не крушение планов, вынашивавшихся целый год, а равнодушная механистичность всего этого действа. Никто не глянул в ее сторону. Никого не интересовало, чего хочет сама Адель. Для бюрократического круговорота системы образования она была не человеком, не личностью, стремящейся к чему-то и уже прочитавшей множество специальных книг, а блеклой цифрой в графах отчетности, бумажной фишкой, которую небрежным движением смели за ненадобностью со стола.

Поступить на платное отделение, как я предложил, она категорически отказалась.

- Спасибо! Чтоб на меня смотрели как на круглую дуру?

В общем, Адель погасла. Жизнь ее из кипения замыслов и надежд превратилась в болотный застой. Она словно зависла в летаргическом безразличии. Заблокировала телефоны подруг, не отвечала на сообщения. Неслышно ступая, как призрак бродила целыми днями по комнатам, подолгу не задерживаясь нигде. Книги свои свалила в угол у шкафа, и они покрывались там пылью, которую она запретила стирать. Было во всем этом что-то потустороннее. Как из загробного мира, звонил из Дюссельдорфа Арсений: что там у вас происходит? Звонила оттуда же Ева, требовала ответа: почему я не уследил на ребенком? Что я мог им сказать? Следить за ребенком, по-моему, должны были родители. А если родители умотали бог знает куда, ребенка бросили, сочтя, что он им, по крайней мере на первых порах, будет обузой, то нечего удивляться. Конечно, ничего подобного я Еве не говорил: чувствовал и свою вину, хотя, честное слово, не понимал, в чем она заключается. Разве что в том, что Арсик из застенчивого милого мальчика, легко краснеющего, смущающегося, больше всего на свете любящего леденцы, превратился в Арсения, кандидата наук, классного специалиста, жестковатого, твердо знающего, чего хочет: работать в престижной фирме, на Западе, получать зарплату в евро, а не в рублях, жить, как подобает белому человеку, – так он высказался перед отъездом в Германию.

Я знал, что это были мысли Евы, а не Арсения. Арсений их просто озвучивал в более четких словесных формулировках. С другой стороны, они уже давно стали его собственными мыслями и словами, убеждениями, которые невозможно было поколебать.

Наверное, я был к нему не совсем справедлив. Ведь это неплохо, когда у человека есть в жизни конкретная цель. К тому же в сентябре Арсений сказал, что они с Евой приглашают Адель пожить немного у них: присмотреться, освоиться, может быть, останется навсегда, подкачает язык, поступит в Дюссельдорфский университет, тем более что базой его является медицинская академия. У них все налаживается. Ему продлили контракт еще на три года, с получением гражданства, с официальной натурализацией теперь сложностей нет.

Адель на это лишь вяло кивнула:

- Ну, можно съездить. – И добавила, вероятно, почувствовав, как у меня болезненно затрепыхалось сердце. – Не переживай, еще ничего неизвестно.

И действительно, вернулась она уже через две недели: в новой куртке, в новом кашемировом свитере, в новых сапожках с замшевой декоративной каймой. Однако – все такая же летаргическая. Что там у них произошло, никто мне толком не объяснил. Арсений, позвонив перед ее прилетом, коротко бросил:

- Ты превратил ребенка черт-те во что.

А сама Адель через пару дней сказала:

- Чего они все там улыбаются? Один говорит, что жена у него заболела, тяжелая операция предстоит, – и улыбается. Другой рассказывает, что исламист с ножом ранил трех человек, смертельно, на улице, – и опять улыбается. Третий рассказывает о коррупционном скандале в мэрии – и улыбочка до ушей.

Путаясь от горячей радости при виде ее, я кое-как объяснил, что таковы особенности современной европейской культуры: приоритет толерантности, гуманизация социальных кон­тактов, минимизация негативных эмоций, чтобы не загружать других своими проблемами, извещать о них, но не требовать сопереживания.

- Так проще и легче жить.

– Я и говорю – идиоты.

И еще сказала, это уже об Арсении с Евой:

- Знаешь, что их волнует больше всего? Что они живут в квартире, а не в собственном доме, как полагается успешным специалистам. Лужайка им нужна, где можно устраивать барбекю, бассейн им нужен, гараж автоматический на две, лучше на три машины. Вот увидишь, лет через пять у них все это будет: возьмут кредиты, выплачивать будут всю жизнь, переломятся пополам… – На секунду прижалась ко мне. – Не хочу жить с ними, хочу – с тобой…

Мне тогда показалось, что она оживает. Но нет: просто короткая вспышка полузабытых эмоций. Уже через пару дней Адель снова смотрела на все, как сквозь расплывчатое стекло, устроилась на работу в какую-то мелкую фирму.

- Чем ты там занимаешься?

- Да так… системный учет по сбыту… ничего интересного…

Год прошел без каких-либо неожиданностей. Бывают такие периоды времени, которые состоят из ненавязчивой пустоты, из бессобытийного тлена: если схлопнуть их по календарным границам, то – ни звука, ни ощущения, словно не было вообще ничего. А весной, уже ближе к лету, Адель, видимо, отстоявшись в намерениях, мельком, но непреклонно сказала, что не хочет никуда поступать, ни к чему, и так все нормально.

Я постарался не выказывать своего огорчения. Я все же надеялся, что время излечит ее от апатии. Тем более что как раз в эти дни, после краткого приступа квелости, Адель начала оживать. Появилась в ней какая-то внутренняя энергетика. Она точно заново родилась. Правда, энергетика эта, на мой взгляд, была странная, словно в куклу, которая еле двигалась, вставили свежую батарейку: непрерывная, без спадов и сбоев, неосмысленная, чисто механическая динамика. Нормальные люди так себя не ведут. Это сперва насторожило меня, а потом стало серьезно тревожить.

У меня тогда, разумеется, и мыслей не было, что это не единичный случай, а эпизод громадного по масштабам процесса, захватывающего тысячи и десятки тысяч людей. Что разворачивается в цифровой тиши титаническое преобразование мира, вся структура его необратимо меняется: идет сражение, которое нами фактически уже проиграно, гибнут батальоны, полки, дивизии, рассеиваются целые армии, капитуляцию, конечно, еще никто не подписывал, но она постепенно утверждает себя как свершившийся факт. Что воронка событий неумолимо затягивает и меня, что я тоже тону, тоже гибну, хотя и не подозреваю об этом.

Смыкаются над нами волны Великой Гармонии.

На правах рекламы.

Анатолий Смирнов, студент инженерно-строительного колледжа из Костромы, впервые вошел в Игру по совету приятеля и всего за три дня собрал в качестве приза 14 тысяч долларов. Исполнилась его мечта, казавшаяся несбыточной: он покупает мотоцикл Kawasaki W 800 плюс. «Вторжение» – это вам не какое-нибудь казино. Здесь все по-честному, - заявил Анатолий нашему корреспонденту.

Трудно сказать, как все развивалось бы дальше. Вероятно, я еще долго бродил бы в потемках, недоумевая, тычась холодным носом то туда, то сюда. Нельзя исключить, что вообще не выбрался бы из них. Или выбрался бы, когда уже было бы поздно. Но тут, как в жизни бывает, в дело вмешался случай: мне позвонил Иван Карогодов и спросил, не могу ли я дать ему небольшую аналитическую консультацию.

- Иван! Заходи! Буду рад! – откликнулся я.

А может быть, это был и не случай. В интерпретации Гегеля случайность – это проявление закономерности. Все, что происходит в мире, внутренне обусловлено. Ведь даже Эйнштейн однажды сказал: «Бог не играет в кости». Однако Бор ему тут же ответил: «Не учите бога, что ему делать». В том смысле, что в фундаменте мироздания присутствует квантовая неопределенность.

Так или иначе, но ближе к вечеру раздался звонок, уже в дверь, и с этого момента история приобрела совершенно иной характер.

С Иваном мы познакомились лет пять назад, когда в одном Заведении (назовем его так) я читал короткий спецкурс по психологии толпы и методам управления стихийным сознанием больших масс людей. В связи с цветными революциями, сотрясавшими многие страны, и спонтанными протестами, вспыхивавшими по всему миру, вплоть до штурма Капитолия в Вашингтоне, тема была более чем актуальная. Курсанты слушали меня внимательно, задавали вопросы, подчас такие, что вздрагивал их куратор, молчаливый и тоже очень внимательный капитан. Вздрагивал, но, замечу, чрезмерную активность аудитории не пресекал. А после первой же лекции некий молодой человек напросился проводить меня до метро (получил на это специальное разрешение от куратора) и всю дорогу донимал вечной проблемой теории и практики: как мышление превращается в деятельность, созерцание – в праксис, то есть в конкретный поступок, осознание мира – в необходимость его изменения. Все это в его исполнении был детский лепет, но уже тогда я почувствовал в Иване неуемную, страстную любознательность, редкое качество, свидетельствующее о потенциале ума, и еще более редкую характерологическую черту – стремление во всем докапываться до сути, до основ, на которые в идеале должны опираться любые аналитические построения. Черту, надо сказать, опасную для карьеры, но необходимую для интеллектуальной возгонки, если уж ты взялся за это дело. Позже мы беседовали с ним еще несколько раз, я написал положительный отзыв на его курсовую работу, посвященную – ни много ни мало – аспектам социальной неопределенности, а затем он Заведение окончил, вполне успешно, распределился, пропал из виду, со студентами и курсантами это бывает.

И вот он вновь предстал предо мной, повзрослевший, как принято говорить, возмужавший, был, кстати, не в форме, а в штатском, что, впрочем, естественно при его профессии. Единственное, что я уловил в нем, – некоторую нервозность. От коньяка, например, он категорически отказался: еще на работе, мельком согласился на кофе: не надо заваривать, сойдет растворимый, а как только мы уселись за кухонный стол, сказал, что, если я не против, то – сразу же к делу.

- Извините, что так внезапно, но не поможете ли вы разобраться в одной запутанной ситуации?

В его изложении эта ситуация выглядела следующим образом. Некоторое время назад, по данным петербургского отделения МВД, в городе произошло резкое снижение уровня правонарушений. Причем интересно, что сразу же по всей регистрируемой номенклатуре: от тяжелых преступлений, типа убийство или воору­женный грабеж, до мелких краж, хулиганства и дорожно-транс­портных происшествий. Разумеется, само МВД объясняло это высоким профессионализмом своих сотрудников, их неутомимой работой на благо Отечества, а также – комплексом профилактических мероприятий, развернутых в последние годы. То есть – звенят фанфары, готовьте приказы о премиях, навешивайте медали и ордена. Но вырисовывалось и настораживающее обстоятельство: падение криминального уровня выглядело очень уж резким, а потому решено было осуществить негласную, но тщательную проверку представленных отчетов и цифр. Эту работу поручили как раз Ивану, поскольку он был, заметим в скобках, из параллельного и куда более серьезного ведомства.

Установка при этом была такая: не слишком ли беспардонно наводит МВД глянец на свой фасад, не закружились ли головы у некоторых его высокопоставленных руководителей, соответст­венно – тщательно все изучить, поскрести позолоту, и если посыплется, крепко дать, кому следует, по башке, невзирая на звания и чины.

До этого Иван уже проводил пару аналогичных расследований, действовал, по мнению своего начальства, энергично, доказательно, целеустремленно, заслужил в своем ведомстве определенную репутацию и ныне, как он понимал, переходил на более высокий служебный уровень.

В общем, он взялся за работу засучив рукава: перелопатил тонны отчетов, проверил перекрестным сопоставлением сотни и тысячи данных, побеседовал с десятками низовых сотрудников МВД на местах (проще говоря, с полицейскими в районных отделениях города) и через пять недель этого ревизионного марафона пришел к странному выводу, что масштабных приписок в отчетах нет (есть, конечно, но – пренебрежимо малые), итоговые показатели никто не натягивал и информация, представленная МВД, как бы парадоксально она ни выглядела, полностью соответствует действительности.

Иван честно признался, что некоторое время пребывал в растерянности: понимал, что его начальство таким выводам не обрадуется. Ведь ориентировали его, пусть вскользь, но вполне однозначно: собрать компро­мат. Как он догадывался, шел осторожный, издалека, но для тех, кто разбирается в бюрократических войнах, вполне очевидный подкоп под нынешнее руководство министерства внутренних дел. То есть в своем расследовании он очутился меж двух огней: «подправить» выводы, как того желает начальство, значило попасть под удар МВД, которое, что вполне вероятно, обвинит его в намеренной фальсификации, а подать все как есть – получишь по голове уже от своих. Положение было незавидное. И тут его озарило. Пользуясь временными следовательскими полномочиями, он заказал отчетность по другим российским регионам и мегаполисам и уже без особого удивления, вновь перелопатив тонны бумаг и цифр, убедился, что падение уровня правонарушений регистрируется и там – не такое разительное, как у нас в Петербурге, но все же – довольно отчетливое, пренебречь им нельзя. С некоторых мест уже пошли в Москву такие же реляции об успехах.

Кстати, данный феномен заметил не он один. В группе аналитиков МВД, где Иван представился аспирантом, пишущим обзор по криминогенной динамике мегаполисов, для чего заручился соответствующим направлением, это явление тоже уже зафиксировали. Однако возобладало мнение, что не следует придавать ему слишком большого значения: это следствие сопряжения нескольких маловероятных факторов, которое и вызвало резонанс (правда, в чем данные факторы состоят, мнения расходились), в общем, не надо подпрыгивать, не надо бить в барабаны, скоро эта редкая аномалия так же спонтанно расфокусируется, уровень криминальности вернется к рутинным параметрам.

- А конкретные цифры? – спросил я. – Или это секрет?

– Ну какие от вас секреты? – Иван движением губ обозначил улыбку. – Меньше всего падение было в группе тяжких преступлений, около двадцати процентов, а больше всего в группе мелких и административных. Количество ДТП, например, за полгода снизилось почти на сорок процентов.

- Ого! Это серьезно, - сказал я.

- Есть также любопытная возрастная разница. Наиболее сильное снижение правонарушений присутствует среди молодежи, в старших возрастных категориях это не так заметно, хотя тоже – случайным выбросом не объяснить. – Иван на секунду запнулся. – И вот еще что. Экономическая ситуация в стране неважная, в причины я вдаваться не буду, вы знаете их не хуже меня, застой, доходы населения падают, цены растут, перспективы туманны, можно было бы ожидать, что как следствие будет возрастать и социальная напряженность, в частности – митинги, демонстрации, но, напротив, мы наблюдаем удивительную социальную тишь: протестные настроения невелики, рейтинг президента, который еще недавно медленно, но неуклонно снижался, теперь также медленно, но неуклонно растет. Где логика? Вы, наверное, скажете, что логика здесь ни при чем, сознание обычного человека иррационально, он не анализирует, а чувствует, в выборе его преобладают эмоции. Но эмоции, несмотря на их стихийность, не возникают из пустоты, им нужна почва, гумус, поддерживающая питательная среда. То есть здесь должен наличествовать некий фактор, создающий психологически мотивированный настрой. Что это может быть за фактор? Вот в чем вопрос.

Честно говоря, он меня озадачил.

Я лишь руками развел:

- Ну, дорогой мой, откуда я могу знать? Ты слишком многого от меня ждешь. Здесь надо серьезно подумать, изучить материалы… Ну, если хочешь, можно вот так… Мы находимся сейчас в ситуации Большого транзита: старый мир спонтанно разваливается, распадается на глазах, сквозь обломки его прорастает совершенно новый бытийный пейзаж. Говоря проще, наступает будущее. Мы внезапно оказываемся в мире, о котором раньше не подозревали. Нам чужд этот мир, нам непонятны его законы, мы боимся его, поскольку не представляем, как в нем можно существовать. А потому всеми силами пытаемся спасти остатки привычного настоящего: цементируем его трещины, пытаемся хлипкой арматурой связать расползающиеся обломки. Страх перед будущим – вот доминирующее состояние современности. Его чувствуют политики, скорее селезенкой, а не умом, его чувствуют государства, его чувствуют нации, его чувствуют массы людей: не надо нам ничего нового, пусть все остается как есть. Любое отклонение, правонарушение в том числе, воспринимается как дискомфорт. Его интуитивно стараются избегать, причем даже те, кто к правонарушениям склонен. Таков обобщенный психологический вектор, а то, о чем ты мне рассказал, это его проекция на реальность.

- Н-да… - несколько уныло изрек Иван. Он был явно разочарован. Он, по-видимому, ожидал, что я, как в прежних наших беседах, слегка подумаю, небрежно кивну, щелкну пальцами и все ему растолкую. Сразу же возникнет ясная и простая картинка, главное – станет понятно, что следует делать. А вместо этого получил длинные и расплывчатые рассуждения, вроде бы и на тему, но какие-то сугубо теоретические. – Н-да, Алексей Георгиевич… Ну что же… Вы, кажется, говорили, что у вас есть коньяк?

Признаюсь, я тоже был сильно разочарован. Иван пришел ко мне за помощью, за конкретным советом, а я стал читать ему лекцию о закономерностях будущего.

Что это я?

Совсем опупел?

И вот тут в дело вмешался еще один случай.

Иван, видимо, закругляя бесполезный визит, обозрел кухню, обстановку которой, скорее всего, до этого не замечал, не до того ему было, и, увидев фотографию на стене, вдруг замер:

- Ваша дочь?.. Красивая…

Аделия здесь и в самом деле выглядела чудесно: в легком воздушном платье, у яблони, словно сотканная из солнечной белизны.

Именно такая, какой я в первый раз увидел ее.

- Не дочь, жена. У меня нет дочери, только сын. Зато есть внучка, тоже Аделия, в ее честь, точная копия.

И, размякнув от коньяка, в таких мелочах и сказывается возраст, я сделал то, чего раньше категорически избегал: пожаловался на жизнь. Рассказал, как Адель не прошла в Первый мед, как она впала в клиническую апатию и целый год бродила по квартире, безмолвно, словно отражение в невидимых зеркалах. Как она, буквально пару недель назад, все-таки начала оживать, но ее оживление выглядело несколько… странным. Я даже думал, что она наконец влюбилась, но – нет…

Иван повернулся ко мне.

- А в чем конкретно заключались странности? – каким-то напряженным голосом спросил он.

Он явно насторожился. Однако я этой его настороженности не заметил и, находясь в том же размягченном состоянии, объяснил, что Адель стала, например, фанатичной аккуратисткой. Ты посмотри: нигде ни пылинки, ни пятнышка, все вещи расположены строго на своих местах. Я и сам, как ты заметил, наверное, аккуратист, люблю порядок, это экономит время и силы, но, знаешь, не до такой же степени. Ее, не преувеличиваю, коробит, если я что-то сдвину, поставлю, пусть временно, не туда. Или, например, раньше она на свою работу просто тащилась, через не хочу, чувствовалось, как ей это обрыдло, а теперь –бежит, волнуется, как бы не опоздать, будто в копошении этом открылся ей некий смысл. Или вот еще хуже, возвращаясь, обязательно целует меня в щеку: я тебя люблю, дед, знаешь, как упорно твердят персонажи американских фильмов: я тебя люблю – я тоже тебя люблю, словно стараются убедить себя в том, чего уже нет.

- То есть тщательное соблюдение социальных ритуалов и норм?

- Да… пожалуй… – после паузы, несколько опомнившись, подтвердил я.

- Алексей Георгиевич, позвольте мне осмотреть ее комнату.

Я тоже насторожился:

- На симптоматику наркомании это совсем не похоже. Скорее наоборот…

- Позвольте, - настойчиво, со следовательским нажимом повторил Иван.

- Ну… если ты считаешь, что это необходимо…

Мы прошли в комнату Адели. Я заметил, каким цепким профессиональным взглядом Иван ее охватил: желтенькие полупрозрачные занавески на окнах, литографии на стене, Петербург осенью и весной, письменный стол, зеркально-паркетный пол, диван, сейчас сложенный, где цветные подушки образовывали строго выверенный по расстояниям ряд. Я как бы увидел это его глазами: не комната, а вылизанная до блеска витрина в мебельном магазине.

Что-то неживое, картинное.

Для манекенов, не для людей.

- Я загляну в ноутбук? – спросил Иван.

Поколебавшись, мне это было не слишком приятно, я все же кивнул.

Иван поднял крышку.

- Надеюсь, он не на пароле… – Причмокнул, дернув щекой. – Надежды не оправдались… Когда у нее день рождения?

Я сказал.

Иван пробежался по клавишам:

- Нет… А если наоборот? Тоже – нет… А у вас?

- Что у меня?

- Когда у вас день рождения?

Я неохотно назвал дату. Мне это нравилось все меньше и меньше.

- Так… число, месяц, год… Нет… А если месяц буквами?.. Опять – нет… А если наоборот?.. О, проехали!.. – Он хлопнул в ладони. – Ну – все как всегда!.. Теперь – история посещений… Надеюсь, Адель ваша ее не чистит…

Я кашлянул, собираясь его прервать. Это становилось невыносимым. Иван вскрывал жизнь Адели, как раковину моллюска, обнажая влажную беззащитную мякоть. Или словно подглядывал в щелку за женщиной, которая переодевается.

- Иван, подожди…

Но тот уже щелкнул по нужной клавише.

- Ого!.. – и застыл, всматриваясь в экран.

Я тоже нагнулся.

По экрану тянулся список адресов-посещений, написанных мелкими буковками.

Мне это ни о чем не говорило.

Однако Иван снова сказал «Ого!», - после чего двинул мышкой и развернулась картинка в ярких и одновременно как бы зловещих тонах: средневековая башня из крупных неровных камней в окружении петербургских домов с черными стеклами.

Какое-то все безжизненное.

- Да, конечно, - пробормотал Иван. – Этого следовало ожидать… Видите?.. Но мы туда не пойдем… – Мановением пальца он убрал картинку с экрана. Не отрываясь от ноутбука, сказал. – Алексей Георгиевич, это не шутки. Никогда, подчеркиваю: никогда, не входите в эту игру. Кто бы вам это ни предлагал, чем бы он… или она… это ни мотивировали…

- А что там такое? – растерянно спросил я.

- Там – смерть…

Позже Иван признался, что в тот момент, когда на ноутбуке Адели всплыла заставка Игры, его как будто что-то ударило в мозжечок. Он и раньше, перебирая в своем расследовании кипы бумаг, беседуя с людьми, сопоставляя противоречивые факты, натыкался на упоминания о некой Игре, но – косвенно, где-то на периферии, воспринимая данные сведения как неизбежный словесный мусор, который следует разгрести, но в подсознании его они, вероятно, накапливались, сцеплялись друг с другом и тут, после очередного свидетельства, достигли критической массы. Вспыхнуло, как при атомном взрыве. Он еще не мог объяснить всех деталей, не мог постигнуть в целостности их смысл, не в состоянии был описать механизм игрового воздействия, но по горячему биению крови, знакомому любому, кто проводил мучительные расследования, по колокольному звону в висках понял – это то, именно то, что он так долго искал.

И тут я услышал, как поворачивается ключ в замке.

- Уходим! – сдавленный шепот мой был словно из триллера.

- Что?

- Это – она…

К счастью для нас, Адель задержалась в прихожей: размещала две сумки с купленными по дороге продуктами. Когда мы вышли – оба с каменными физиономиями, она как раз бралась, чтобы нести их на кухню.

Я засуетился:

- Оставь, оставь!.. Помогу!.. И вообще – познакомься, это Иван, мой бывший… студент… Иван, это Адель.

- Очень приятно, - сказала Адель.

И одарила нас улыбкой кинозвезды.

Иван промолчал.

В чем дело?

Я обернулся к нему.

Иван замер, словно остолбенев.

Глаза у него были странно расширенные.

Он, не отрываясь, смотрел на Адель.

На правах рекламы.

Вот мнение доктора психологических наук, профессора, заведующего кафедрой когнитивной психологии Эдуарда Баракиняна:

«Вторжение» принципиально отличается от других компьютерных игр своей структурной осмысленностью и прикладной функциональностью. Игра только внешне выглядит незамысловатой. В действительности, как установлено нашими длительными исследованиями, сюжет Игры ненавязчиво мотивирует пользователя на профессиональную деятельность: человек как бы сливается с ней, она становится для него вдохновляющей целью. Добьешься успеха в Игре – добьешься и в жизни. Вот почему мы рекомендуем «Вторжение» в качестве стимулирующего эмоционального тренинга. Если персонал фирмы периодически играет в эту Игру, то производительность труда у него существенно повышается.

Велика и богата была Ринея, появившаяся на карте мира в незапамятные времена. Лежала она между двух океанов и омывалась пятью морями, также выходившими в океанский простор. Распахивались из нее пути во все стороны света. Привольны были реки Ринеи, текущие и с севера на юг, и с юга на север, безграничны были ее леса и покрытые сочными травами степные равнины. Обильны были недра ее, содержащие руды, нефть, золото, редкие минералы. Многочисленные народы насе­ляли Ринею, говорили они на разных, иногда экзотических языках, но все издавна ощущали себя ринеянами, единой дружной семьей, спаянной кровным родством. И если вторгался в Ринею враг, то такой же единой семьей поднимались они на защиту родной земли, сражались стойко и мужественно: враг, упоенный своей кратковременной силой, терпел сокрушительное поражение.

Разумно властвовали в Ринее правители, прислушивавшиеся к нуждам народов и прозревавшие глубинные чаяния их: не думали они ни о почестях, ни о славе, ни о наградах, ни о личном богатстве, но лишь о благоденствии великой страны. А когда правитель начинал ощущать, что его срок власти исчерпан, что силы, источенные государственными трудами, не позволяют ему служить Ринее, как раньше, он уходил в монастырь, предварительно назначая себе преемника, который отбирался из числа лучших людей.

Царили в Ринее покой и согласие. Мирно и счастливо жили ринеяне, восхваляя мудрость своих правителей и милость своих богов.

И вдруг, точно треснуло небо, обрушились на Ринею неисчислимые бедствия. Откуда-то начали появляться люди, называющие себя либерами (от древнего слова «либа», означающего свободу), которые провозглашали, что мир изменился, что нельзя жить по старым законам, уже не соответствующим современности, и что нужна новая жизнь, совершенно иная, чем прежде. Немного было либеров, но звонки были их голоса и неутомимы были они в своих проповедях. Началась всеобщая смута в умах. Многие ринеяне, очарованные красивыми лозунгами, тоже возжаждали чего-то иного. Правда, что такое новая жизнь, не мог объяснить никто: одни хотели одного, другие – другого, третьи – третьего, а четвертые – вообще такого, что уже не вмещалось в сознании человека. Появились даже безумцы, утверждавшие вообще неслыханное: что мужчины могут – в плотском отношении – жить с мужчинами, а женщины – с женщинами, и это не противоречит природе вещей. Причем каждый был абсолютно уверен, что он один знает, какой должна быть новая жизнь, а всякого несогласного объявлял тупым ничтожеством и врагом.

Заразились либерским безумием и населявшие Ринею народы. Оказалось вдруг, что ринеяне уже не одна семья, живущая по законам любви, взаимности и родства, но каждый народ считает себя особенным, избранным и несправедливо ущемленным другими. Высказывались претензии, сыпались оскорбительные обвинения, начались конфликты и открытые столкновения на границах «исконных земель», кое-куда пришлось даже вводить войска, чтобы избежать кровопролития.

К сожалению, тогдашний правитель Ринеи был уже стар и слаб, таким же дряхлым и немощным было его окружение, он уже не способен был на энергичные действия, но вместе с тем медлил и со своим уходом, не назначал преемника, опасаясь – и не без оснований, – что перемена власти еще больше усилит смуту. Ситуация тем временем ухудшалась, страна из великой державы, из града, сияющего на холме, превращалась в рыхлый конгломерат автономий, требующих себе все больше и больше прав.

Ринея находилась на грани распада, и соседи, давно зарящиеся на природные богатства ее, завидующие ее величию, уже стали потихоньку концентрировать войска в приграничных районах, рассчитывая в случае краха урвать себе жирный кусок.

В этот момент появились маглоры.

Позже возникла легенда, что это вообще были не люди, а сгущения всепроникающего эфира, связующего компьютеры и айфоны, природа которого была до сих пор неясна, сгущения, выражавшие желания миллионов и потому воплотившиеся в людей. Само слово это в переводе с магического языка древних означало «спасители», а в качестве особого Знака, выделяющего их среди других, маглоры надевали кожаные ошейники, показывая тем самым, что не для себя они живут, но – исключительно для страны. И так сильна была вера их, настолько они проникались ей, что ошейники эти срастались с телом, образуя вокруг горла кожистое кольцо. Непоколебимы были маглоры в своем призвании и несокрушимы в своей правоте. Шаг за шагом, упорно продвигались они к намеченной цели. И однажды утром пробудившиеся ринеяне узнали, что старый правитель сегодня ночью добровольно ушел в монастырь, а новым правителем, по совету достойных, назначен Великий Маглор. И, приникнув к телеприемникам, услышали и узрели они, как Великий Маглор, клянясь скипетром, взывая к Вечному Небу, обещает, что теперь воцарятся в стране Закон и Порядок.

Это вызвало еще больший хаос в умах. Одни – в основном либеры – кричали, что нельзя отдавать с таким трудом завоеванную свободу, другие, напротив, яростно отвечали им, что нельзя разрушать державу, созданную трудами и кровью предков, а третьи – их называли Смятенными, и были они в подавляющем большинстве – вообще не знали, что делать. Напряжение стремительно нарастало. Обе стороны уже начали вооружаться. Ринея приближалась к порогу гражданской войны. И тогда собрались Смятенные в толпы и, подняв хоругви, пошли к Храму Истинной веры, который высился над столицей уже полторы тысячи лет, пережив все бури и потрясения. И спросили они у вышедшего к ним Верховного хранителя Истины: «Ответь нам, что есть закон?» – И ответил им Верховный хранитель: «Закон есть то, что указал Великий Маглор». – И спросили Смятенные у Хранителя: «Скажи нам, что есть Порядок?» – И ответил им Верховный хранитель: «Порядок есть соблюдение всех Законов, которые установил Великий Маглор». И еще сказал Верховный хранитель: «Кто вы такие, чтобы изменять мир? Посмотрите на Небо, давшее светом своим жизнь нам всем: планеты вращаются по предначертанным им траекториям, звезды и галактики движутся по предначертанному им пути. Посмотрите на Землю, поддерживающую своей силой всю нашу жизнь: каждый год произрастает трава, и каждый год колосятся поля, наливаясь зерном, каждый день всходит солнце и каждый вечер стремится оно к закату. Ничто не отклоняется от предначертаний Истины. Только обезумевший человек может нарушать Божественную Гармонию мира»…

Так он сказал.

И тогда прозрели Смятенные, и поняли, что нет у страны иного пути, кроме начертанного Великим Маглором. И поднялись они, и безжалостно отторгли всех тех, кто провозглашал иное: изгнали либеров с их работ, чтобы больше не смущали умы, изгнали их из школ, из институтов, из государственных учреждений, изгнали из их домов, отовсюду, где бы они ни пытались укрыться. Изгнанных же ссылали на Бесплодные острова в Северном море: пусть там строят свое царство свободы. Впрочем, многие либеры сами бежали из Ринеи в другие страны.

И утвердилась в стране власть маглоров, и воцарились в Ринее незыблемые Закон и Порядок. И прекратились братоубийственные распри народов, и ярче прежнего воссияла ее державная слава. Снова гордый ринейский флаг начал развеваться по всему миру. Снова затрепетали и покорно склонились перед Ринеей злокозненные соседи. А успокоенные ринеяне, многие из которых тоже надели кожаные ошейники, начали славить мудрость и прозорливость, коими наделен был Великий Маглор.

Несколько следующих дней я провел, точно во сне. Я как-то сразу понял, что случилось с Иваном. Почему он в ответ на ослепительную улыбку кинозвезды, лишь пробормотал что-то невнятное, да и то после мучительной паузы, а потом деревянной походкой, будто слепой, чуть ли не ощупывая воздух руками, двинулся к лестнице. С ним случился любовный обморок. Точно такой же, какой случился со мной, когда сорок пять лет назад я впервые увидел свою Аделию: обожгло дно зрачков, мир выцвел, перед глазами поплыла молочная пелена. Я тоже в этот момент пробормотал что-то невнятное и тоже некоторое время потом двигался, как слепой, спотыкаясь, задевая предметы.

Все повторяется.

Все повторяется в другом времени, с другими людьми, но сила, движущая жизнью, не иссякает.

А тогда я был немного ошеломлен. Иван? Вот уж никак не ожидал этого от Ивана. Мне казалось, что такие нахлывы лирических чувств ему совершенно не свойственны. Я помнил, сразу обратил на это внимание, что даже девушки в группе курсантов, весьма, надо заметить, раскрепощенные, не называли его ни Ваней, ни Ванечкой, тем более и не Ванькой, а именовали строго Иваном, словно натыкались вокруг него на невидимую преграду.

И вот – пожалуйста.

В ошеломлении моем был привкус тоски. Я, разумеется, не рассчитывал, что Адель останется со мной до конца жизни. Понятно было, что когда-нибудь мы расстанемся, она уйдет, ломкая гусеница-подросток превратится в бабочку, выпорхнет замуж, появятся дети, будет своя семья, свои интересы, просто я не ожидал, что это «когда-нибудь» наступит так быстро. Или, может быть, мои волнения преждевременны? Я сквозь линзу старческого эгоизма вижу то, чего пока еще и в помине нет. Ведь когда я рассказывал Ивану о странностях, появившихся у Адели, я, не знаю уж почему, не сообщил ему самого главного: именно в эти дни у меня начало возникать ощущение, что это уже не совсем Адель, не Адель, не Адель, а кукла из целлулоида, аккуратно раскрашенная, с простеньким механизмом внутри, запрограммированным на стан­дартные действия. Положено радоваться при виде меня – она радуется, положено спрашивать, как мое настроение и дела, – она спрашивает и выслушивает ответ, положено улыбаться – она улыбается, положено целовать в щеку – целует. Трансформация произошла, но совсем иная. В чем разница, не объяснить: одни эмоции, чувства, смутные впечатления, однако теперь, когда Адель чмокала меня, вернувшись с работы, я едва сдерживался, чтобы не отстраниться: щеки моей касались не губы, а нагретая изнутри неживая пластмасса. Неприятно было в этом признаваться, но мне казалось, что рядом со мной действительно живет не Адель, которую я помнил и бесконечно любил, а некое чужеродное существо, принявшее облик Адели и копирующее ее до мелочей. Глупо, конечно. Глупо, нелепо и некрасиво, я ненавидел себя за это, но ничего не мог с собой сделать.

Интересно, кстати, что признаком чужеродности стала для меня повязка на шее. Адель вдруг начала носить ее даже дома. Это была то цветная газовая косынка, то что-то вроде широкой ленты, заколотой брошью или завязанной пышным узлом, а то и обычный платок, как правило, красный, наподобие пионерского, я по возрасту еще помнил данный идеологический аксессуар. Тогда мне и в голову не приходило, что как раз в эти дни у Адели вокруг горла образовался ошейник: уплотненное вздутие кожи шириной примерно в полтора сантиметра. В глаза он сам по себе не бросался, но при повороте головы, когда горло тянулось, просматривался достаточно ясно. Соответственно изменилась и психика. Правда, тогда я еще не знал, насколько это серьезно. Тем более что на такую деталь одежды возникла, как мне казалось, определенная мода. Я то и дело встречал в транспорте, в метро, например, девушек и парней с разнообразными шарфами и платками.

Повторяю: о значении этого я не догадывался. Как, впрочем, не догадывался и об Игре, тихонько просачивающейся в нашу жизнь. Иван в тот день мне ничего толком не объяснил. Его пронзило предчувствие, он прикоснулся к обжигающей тайне, но до самой тайны еще следовало добраться, осмыслить ее, очистить от напластований, увидеть воочию ее огненное нутро.

Все это нам еще предстояло.

А пока я блуждал в потемках сознания. Мы с Аделью как бы поменялись ролями: она стала деятельной, энергичной, ни секунды покоя, как будто жизнь ее неожиданно обрела некий смысл, а я, наоборот, погрузился в апатию, бродил, словно собственное отражение, по квартире, заваривал кофе, который потом не пил, листал книги, не имея никакого желания их читать, чем они мне помогут, подолгу, без единой мысли, сидел в кресле, у себя в кабинете, слушая загадочные шорохи тишины. Квартира у нас была пятикомнатная, большая, в самом центре, наследство такой же большой, но уже исчезнувшей в беспамятстве перемен семьи, окна ее выходили с одной стороны в переулок, а с другой – в асфальтовый дворик, обсаженный чахоточными тополями. Жара, к счастью, закончилась, шли дожди, налетали порывами и барабанили крупной дробью по стеклам, в лужах мучилась сорванная с деревьев листва, а я все надеялся, верил, что это просто какой-то морок, что он пройдет, стоит встряхнуться, развеется, точно дым: откроется дверь, войдет Адель – такая, какой она была еще год назад. И все вдруг наладится, все станет по-прежнему.

Тщетные это были надежды. Дверь открывалась, Адель входила, и возобновлялся тот же утомительный сериал: заботливая, прилежная внучка и любящий ее, но по-старчески бестолковый дед.

Как ни странно, об Игре я в то время почти не думал. Высказывания Ивана на эту тему были слишком неопределенными. Вместо этого я вспоминал тезис Хейзинги о том, что именно игра породила культуру, а не культура – игру, основано на животных инстинктах: лиса приносит детенышам полузадушенную мышь-полевку, чтобы учились охотиться – играли с ней. Пронизывает всю нашу жизнь: спортивные состязания, судопроизводство, карьера, война, любовные ритуалы – все это, по сути своей, игра. Мы играем с рождения и до смерти. Кстати, и вера: спасение души, реинкарнация, метемпсихоз – не что иное, как попытки обыграть даже смерть. Я также вспоминал мысль Роже Кайуа, что игра составляет основу современного общества, поскольку объединяет собой социальное и инстинктивное, превращая его таким образом в целостный живой организм. И об «обществе спектакля» Ги Дебора, порожденном именно тотальной игрой, я тоже иногда вспоминал. Но это проходило у меня как бы по краю сознания. Я не понимал, какое отношение эти ослепительные концепции, сами представляющие собою род интеллектуальных игр, имеют отношение к тому, что происходит с нами, со мной и Аделью, «здесь и сейчас».

И все же, слушая шорохи, порожденные сумрачной пустотой квартиры, или вздрагивая от плеска дождя, разбивающегося об оконные стекла, я чувствовал, что нарастает некое напряжение, рокотание жизненных струн, натянутых до предела.

Словно сгущался воздух и словно начинали, как перед обвальной грозой, проскакивать в нем мелкие электрические разряды.

Должно было что-то случиться.

Я ощущал это замиранием сердца, которое точно зависало над пустотой.

Не мог ни спать, ни есть, ни думать, ни существовать вообще.

Пребывал в ожидании.

И это «что-то» в самом деле случилось.

В один далеко непрекрасный вечер Иван приволок ко мне Хухрика.

Лента новостей.

Молодежная организация «Отчий край» обратилась к молодым россиянам с призывом играть только в патриотические компьютерные игры, в те, которые развивают лучшие качества человека: любовь к Родине, готовность к самоотверженному труду ради ее процветания, готовность в случае необходимости выступить на защиту Родной Земли. «Вторжение», как считает пресс-секретарь организации, одна из таких ярких патриотических игр.

Иван провел его на кухню, как под конвоем. Конечно, без наручников, без «руки за спину!», даже не держал за локоть цепкими пальцами, и все равно тот шествовал, словно в спину ему упиралось дуло винтовки, которое подталкивало вперед.

- Садись!

- Ну, отпустите меня…

- Тебе сказали – садись!

А когда тот осторожно опустился на табуретку, кое-как, сгорбившись, зажав ладони между колен, Иван устроился, вплотную к нему, напирая все телом:

- Вот, Алексей Георгиевич, посмотрите на этого Хухрика. Забился в щель, думал, я его не найду, но я умею искать, скажи, умею?

Хухрик что-то пробормотал, пытаясь, хоть на миллиметр, отодвинуться.

Но отодвигаться ему было некуда.

Дальше была стена.

- Громче!

- Умеете… да… – голосом, полным слез, выдавил из себя Хухрик.

Казалось, он сейчас разрыдается.

Кличка Хухрик ему удивительно подходила: невысокий, щупленький, рыжеватый, с бороденкой из нескольких волосяных завитков, с жиденькими бицепсами на предплечьях, высовывающихся из футболки, будто никогда в жизни не поднимал ничего тяжелей кружки с пивом.

Настоящего его имени Иван не назвал. Сказал: Хухрик, так и осталось.

- Ну, рассказывай…

Хухрик вздохнул, почти всхлипнул, поежился, поморгал, облизал губы остреньким, как у ящерицы, язычком, втянул в тощие легкие побольше воздуха и наконец, опасливо косясь на Ивана, поведал свою историю.

Он закончил колледж по специальности «информатика», устроился в какую-то фирму, где аутсорсингом создавались мелкие эпизоды для одной из популярных игровых Вселенных. Что-то, как я понял, связанное с войной Звездных кланов. Работа была на редкость занудливая, прописывание и доводка очень частной текстуры. Однако, блуждая по закоулкам этой Вселенной, для того, как Хухрик честно признался, чтобы тырить текстуру оттуда, а не разрабатывать картинку с нуля, он натолкнулся на вбоквел, некий спин-офф, некий побочный сюжет, который его внезапно заинтересовал: одна из периферических рас, маглоры, осуществляла экспансию, просачиваясь в сетевое пространство противника, создавала там тайные Башни, механизмы репродукции персонажей, а они, в свою очередь, образовывали простую, но занимательную игру, привлекали геймеров и, внедряясь в их сознание, делали своими физическими носителями.

- Не очень понятно, - заметил я.

Хухрик поднял ладони и пошевелил пальцами, будто ощупывая невидимую фигуру:

- Ну… если маглор… побеждает противника… тот не умирает, а… становится его рабом…

Он с надеждой посмотрел на меня, словно рассчитывая на защиту.

- Дальше, - лязгнул Иван.

- Погоди, - я посмотрел на него. – Что значит «рабом»? В каком смысле?

- Носитель выполняет все приказы хозяина, иных интересов у него нет и не может быть. Но главная его задача – привлечь в Игру как можно больше других людей, расширить таким образом игровую аудиторию …

- По типу вирусной инфекции, что ли?

Хухрик шмыгнул носом:

- Можно сказать и так…

- Нет, ты погляди, что, гады, выдумали, - сказал Иван. – Превратить всех нас в зомби, в рабов…

- Погоди… – я вновь повернулся к Хухрику. – И что, это действительно так? Я имею в виду… носитель, геймер… становится для… маглора… рабом не только в игре, в виртуальном мире, но и в мире физическом, то есть в жизни?

- Ну… поначалу я этого не знал, - промямлил Хухрик.

Тут же выяснилось, что термин «маглоры» придумал он сам, во Вселенной данная раса называлась как-то иначе. Пояснил: это чтобы не нарушать авторские права. А физическая трансляция обнаружилась несколько позже, когда Хухрик вместе с двумя приятелями из той же фирмы решили создать на основе обнаруженного спин-оффа самостоятельную игру, данный сюжет все равно был заброшен, о нем забыли, если поменять фактуру и именования, то концов никто не найдет. Можно будет продать это как собственную разработку…

Хухрик, подшмыгивая слезами, рассказывал что-то еще, но тут я на некоторое время выключился. Не то чтобы я мгновенно поверил в игровое рабство Адели, но оно, по крайней мере частично, могло объяснить странности ее поведения. Конечно, выглядело это объяснение неожиданным, однако таковы уж особенности научной ре­флексии, единственно приемлемой для меня при осмыслении мира: какой бы безумной на первый взгляд ни казалась гипотеза, как бы ни ошарашивала, но если она подтверждается фактами, то переходит в статус теории. И мы вынуждены руководствоваться ей, пока новые факты не опровергнут ее или не уточнят.

В общем, несколько минут я, точно со стороны, воспринимал, как Хухрик объясняет Ивану внутренний механизм Игры – все те замаскированные крючочки, которыми она цепляет геймеров. Оказалось, что самый первый вход в Игру был свободным, но если геймера укусил ядозуб, или оцарапала чупакабра, или облапил и присосался лемур, а это, как пояснил Хухрик, происходит чаще всего, или попала в него игла дикобраза, то геймер будет как бы убит, выбрасывается из Игры, и за второй заход он уже должен будет внести определенную плату. Небольшую, можно сказать, мизерную, но – тем не менее. Кроме того, обнуляется его игровой баланс, все накопленные им средства переводятся на счет Игры.

Вот так, простенько, но эффективно.

Но главный крючок, уже не скрытый, более того, демонстративный, по словам Хухрика, заключался в том, что в этой Игре зарабатывались не очки, а именно реальные деньги. Данный факт Хухрик огласил с некоторым торжеством: убитый ядозуб – столько-то долларов, убитая чупакабра – столько-то. Причем на первых порах убивать монстров довольно легко, динамика их приторможена, с этим справляется и начинающий геймер, счет его быстро растет, а вместе со счетом растет и игровая заинтересованность. Это эффективнее даже, чем в сетевом казино, там пользователю, чтобы привлечь, выдаются авансом три – пять тысяч рублей, первые ставки, а у нас геймер как бы зарабатывает эти деньги сам, за счет своей ловкости, проявляя чудеса героизма, что привязывает гораздо сильнее.

- Правда, есть тут одна хитрость, - Хухрик хихикнул. – Выводить деньги или тратить их на серьезные гаджеты внутри Игры, можно, лишь достигнув рубежа в пятьсот долларов. А до него добирается менее четверти новичков. Так что в эту трубу втекает больше, чем вытекает. Кстати, мало кто, набрав пятьсот долларов, сразу же их выводит, большинство надеется накопить более солидную сумму. Ну и, конечно, приз тому, кто захватит и уничтожит Башню, – миллион долларов, представляете, миллион! – как прожектор, ослепляет и будоражит всех.

- А это реально? - спросил Иван.

- Что? Дойти до Башни? – Хухрик замахал руками, беспорядочно, словно отгоняя рой мух. – Нет, это в принципе невозможно. Защита в Игре устроена так, что после каждой победы геймера сопротивление ему будет пропорционально усиливаться. Например, прыгают сразу два ядозуба с двух разных сторон, и нужно не просто укоцать первого, а успеть увернуться и от второго, уконтропупить его, пока тот вновь не прыгнул. Затем дикобраз начинает стрелять одновременно двумя – тремя иглами, между прочим, опереточную броню, в которую облачаются новички, они пробивают насквозь, а броню настоящую еще надо купить. Есть птица Рух, падающая сверху, как молния, есть ямы-ловушки, откуда почти невозможно выбраться, наконец есть сами маглоры… Так что, извините-прощайте, но миллиона долларов у вас не будет…

- Искусственный интеллект, что ли?

Хухрик чуть ли не прыснул:

- Какой там интеллект, да ну вас, смешно!... Элементарная, заложенная в программу арифметическая прогрессия: прибавление единицы мощности на каждом шаге…

Хухрик вообще оживился. До него, по-видимому, дошло, что убивать его тут никто не намерен, его даже бить, скорее всего, не будут: перестал дрожать, хлопнул стопочку коньяка, который я машинально выставил, тут же, без перерыва, хлопнул вторую порцию, ощутимо, как поросенок, порозовел, хотя еще иногда с опаской поглядывал на Ивана, а время от времени начинал канючить: ну отпустите меня, зачем я вам нужен, я ведь уже все рассказал… Чувствовалось, что, несмотря на расслабленность, он все же хочет сбежать подальше от страшных знакомцев, может быть, в этот раз – за рубеж, куда-нибудь на край света, затаиться и не высовываться, дышать через раз, забыть об Игре да и – обо всем на свете…

Повторяю, я воспринимал это как сквозь серый туман. Интересно также, что до сего момента я ни о какой Игре слыхом не слыхивал. Смутно припоминал, что вроде бы натыкался на ее назойливую рекламу, но поскольку по рекламным ссылкам я – еще чего! – ни разу не проходил, то поисковики мне ее не навязывали.

Снова я включился в беседу тогда, когда Хухрик, жестикулируя, снисходительно объяснял Ивану, что Игра эта базируется не на конкретных серверах, а как бы распределена по десктопам и айфонам всех пользователей. Когда геймер первый раз входит в нее, он автоматически соглашается на инсталляцию части софта в своем девайсе, подписывает соответствующую оферту. Кто ж их читает, эти лицензионные соглашения – восемьдесят шесть пунктов мелким шрифтом на канцелярите. Таким образом каждый геймер сохраняет у себя определенный фрагментик, иногда целую утилиту Игры, причем многократно дублированную на других устройствах, а сервером, реально поддерживающим процесс, является вся совокупность девайсов. Здорово, правда?

- А это законно? – хмуро спросил Иван.

- Никто не заставляет пользователя принимать оферту. Все – добровольно, в здравом рассудке и трезвой памяти.

- Но ведь пользователь не осознает, что подписывает…

Хухрик опять хихикнул:

- Это его проблемы.

Лично меня беспокоил другой аспект.

- Значит, чтобы уничтожить Игру, нужно отсоединить от сети устройства всех геймеров?

- Не отсоединить, этого недостаточно, а переформатировать жесткие диски, очистить память планшетов, айфонов, так чтобы – уже нигде, ничего. Иначе Игра восстановится… – Хухрик с гордостью поднял указательный палец и повертел его, словно высверливая дыру. – Наша фишка!.. Собственно, на том все и стоит… Четыреста тысяч геймеров… Это месяц назад… Сейчас, наверное, больше… – Он вдруг напрягся и тоненько, длинно икнул. Прикрыл рот руками. – Пардон… звиняюсь… дж… жд… тельмены…

- Напился, скотина, - с отвращением сказал Иван. Взял Хухрика за шиворот и тряхнул его так, что у того ляскнули зубы. – Ну-ка соберись, соберись!..

– Я не н-н-пился… п-просто ус-с-с-тал… – с негодованием возразил Хухрик. Вытаращил глаза на меня. – А вы сбст-венно кто?.. Пр-стите… Вы не пр… тр… ставились…

Выглядел он совершенно осоловевшим.

С коньяком, точнее с некоторыми людьми, так бывает: вроде бы нормально, нормально, а потом вдруг – как даст по мозгам.

- Что будем с ним делать? – спросил Иван. – Отпускать нельзя. Он еще пригодится.

Я прикинул:

- Можно уложить здесь. Место найдем.

- А ничего?

- Так ты ведь тоже останешься?

- Теперь, вероятно, придется.

Иван посмотрел на Хухрика.

Тот, как китайский божок, поворачивал голову то к нему, то ко мне:

- Ик!.. Рз-будите меня в семь ч-сов… Ср-чно!.. Ик!.. Зв-тра у меня м-ного дел…

Это был странный вечер. В жизни вообще много странного, иначе она не была бы жизнью. Но данный вечер, когда за окнами постепенно темнело и город, зажигая огни, погружался, как в теплую воду, в мокрые петербургские сумерки, запомнился мне надолго. Он остался со мной, словно картинка, приклеенная к дну сознания.

Хухрика мы уложили в дальней комнате, предназначенной как раз для таких вот случайных гостей. Раздевать его мы не стали, Иван сказал: обойдется. Он лишь обшарил его карманы, впрочем, ничего существенного не нашел. Хухрик вяло, не открывая глаз, отбивался: ну з-зачем вы… ну не надо м-ня щек-к-котать… – но стоило Ивану убрать руки, как причмокнул, уткнулся щекой в ладонь и начал безмятежно посапывать, подергивая иногда мягким носиком.

А затем мы вернулись на кухню, и Иван, попросив заварить кофе покрепче, рассказал мне то, о чем Хухрик сообщить не успел. В частности, как тот перепугался до смерти, увидев своих приятелей, вернувшихся из Игры. По его словам, они были похожи на рептилоидов.

Надеюсь, не было заметно со стороны, как я вздрогнул, поскольку сразу же перенес эту ситуацию на Адель. Хотя, в ней рептилоидных черт пока не было.

Бог ты мой!

Это – пока.

Однако я спросил о другом:

- А разве он сам не играл?

Иван кивнул:

- Я тоже поинтересовался. И выяснилось, что – нет. Он как дизайнер и администратор имел дело с изолированными фрагментами, с их сборкой и монтажом, прогонял, когда требовалось, отдельные ролики, но в саму Игру, целиком, не влезал: ему это было не интересно. Зачем играть – перекладывать деньги из одного кармана в другой?

- Повезло.

- Скорее это нам повезло, иначе бы мы хрен что от него узнали.

И еще одну любопытную вещь он рассказал. По словам Хухрика, Игра привлекала геймеров не только заманчивыми денежными призами, но в немалой степени и необыкновенной реалистичностью: вживаемость в нее была абсолютная, пейзаж, динамика и текстура, были так красочны и правдоподобны, что пользователь входил в них как настоящую жизнь. Поразительный, бьющий в глубь мозга эффект. Сначала Хухрик считал, что дело тут в новых тайваньских чипах, знаете, такие, «хонека», появились недавно, синхроники, которые прикрепляются на виски, но потом сравнил с двумя-тремя аналогичными играми – нет, тут что-то другое. Игра при входе в нее не просто воспроизводила заданный визуал, но как бы сама достраивала его, доводя до высшей степени достоверности. Такой спонтанный перфекционизм. То же самое и с сюжетной динамикой. Присутствовали даже тактильные ощущения, а это уже, опять-таки по словам Хухрика, козырь, который бьет все. Словно помимо базового кода Игры в ней наличествовал еще и некий скрытый потенциал, самопроизвольно развертывающийся при движении игрока по сюжету.

- Полагаешь, это в самом деле вторжение?

Иван покрутил головой:

- Не знаю… С одной стороны, разумеется, глупо: ужастик какой-то, тупая фантастика, пришельцы, жаждущие захватить Землю… Развлечение для недоумков. Но с другой стороны… вот здесь, - он постучал себя пальцем в грудь, - здесь что-то ноет…

- «Какие ваши доказательства?» – процитировал я. – Твоя статистика? Давай проверим: может быть, все, кто тщательно соблюдает законы, несколько ниже среднего роста? Тоже будет парадоксальный фактор. Или, например, подавляющее их большинство – статистически достоверное большинство – в детстве переболело ангиной… Со статистикой еще надо уметь работать. Это может быть смысловой тупик, псевдозависимость, ложная корреляция, которая ничего, в сущности, не объясняет… Странности у Адели? Девушка юная, впечатлительная, пережила потрясение, для неокрепшей психики это не проходит бесследно… Ты, надеюсь, о бритве Оккама слышал: из всех объяснений выбирается, которое проще…

Я отталкивал от себя то, во что не хотел верить.

Иван поболтал чашечкой кофе:

- Алексей Георгиевич, вы – прямо как адвокат дьявола.

- Каюсь, каюсь, но знаешь, слишком уж много за последние годы выслушал легковесных гипотез… Нет, ты мне факты давай…

- Ну хорошо, - с внезапным напором сказал Иван. – Есть у меня ко всему этому добавление.

Жестковатый тон его меня отрезвил. Вдруг оказалось, что передо мной сидит совсем другой человек. Не тот давний курсант, любознательный, энергичный, но еще слегка бестолковый, спотыкающийся от робости, почтительно признающий мое интеллектуальное превосходство, но вполне самостоятельная фигура, капитан, следователь высокой квалификации, добывший важные сведения и опирающийся на них. Я вдруг увидел вертикальную складку между бровей, след напряженных раздумий, крепко сжатые губы, непреклонные, как дуло пистолета, коричневые зрачки.

Ну-ну.

А добавление состояло в том, что три дня назад Иван подал предварительное заключение по своему расследованию, между прочим, вскользь упомянул в нем и Игру, ложную корреляцию, как я ее охарактеризовал. Так вот вчера его вызвал начальник отдела, подполковник, громадный опыт работы, служебный нюх у него ого-го, и приказал расследование прекратить. Дескать, что там расследовать? Какого хрена! Снижение уровня правонарушений? Так этому, как выяснилось, надо радоваться, а не мазать дерьмом. Ра­боту правоохранительных органов? Так по всем показателям она непрерывно и качественно улучшается. И вообще, есть мнение (Иван, вероятно цитируя, голосом выделил эти слова), что законопорядок в стране укрепляется благодаря последовательной политике нашей власти, взявшей курс на построение правового общества и государства. Вот так. Ни больше ни меньше.

Внезапный начальственный разворот.

Все осторожные возражения Ивана, всего его скромно высказанные сомнения были безоговорочно отметены. Хуже того, вызвали неприязненную реакцию.

Короче, ступай и займись делом!

- Ну а что ты?

- А что я? Приказали – значит, есть, и под козырек!.. Сейчас закругляюсь, привожу документы в порядок, сдам их на днях, и цурюк.

Я подумал.

- Нет, все же это косвенное свидетельство. Независимо от мнения твоего начальства, я принять его как подтверждающий факт не могу.

- Не можете?

- Извини…

- Ладно, тогда давайте нальем еще, - сказал Иван.

И потянулся за коньяком.

Как отрезал.

Больше мы к этой теме напрямую не возвращались. Хотя непроизвольно затрагивали ее то с одной, то с другой стороны. В частности, я сказал Ивану, что если даже принять гипотезу о вторжении, о космическом вирусе, просачивающемся на Землю, то физически нам ничего не грозит. Прежние глобальные эпидемии, пандемии, чума, холера, «испанка», вспыхнувшая после Первой мировой войны, выгорали за счет колоссального количества жертв – носители вируса гибли, и эпидемия угасала. Однако нынешний космический вирус, если, конечно, он представляет собою реальный факт, совершенно иной: он не убивает носителей, напротив, стремится их сохранить, создать среду максимального благоприятствования, где носители могут спокойно существовать, для чего – снизить уровень преступности, агрессии, насилия вообще. Соблюдение законов, строгий социальный порядок – наиболее простой механизм, способный это реализовать. Речь таким образом идет не о гибели человечества, речь о его трансформации, о новом мире, в котором нам отныне придется жить.

- Повторяю, все это – гипотетически…

Непонятно, кого я успокаивал данными рассуждениями – его или себя. Иван в ответ сказал мне, что лично он всегда мечтал о мире, где агрессия и насилие минимизированы, где не лгут, не грабят, не убивают, где, наверное, все равно возникают маньяки, биологические уроды, но подавляющее число людей именно соблюдает законы, и не потому, что за нарушение их можно попасть в тюрьму, а потому, что нарушать законы это гадко, это нехорошо, нормальному человеку такая мысль и в голову не придет.

- Вот почему я пошел работать туда… куда я работать пошел.

- Ну и как?

- Вы же все знаете сами, - резковато сказал Иван.

Конечно, я знал.

Мы помолчали.

- Во всяком случае, ты шагаешь в ногу с властью, - заметил я. – В спецкурсе я об этом не говорил, но власть – подчеркиваю, любая власть – подобна вирусной эпидемии: она также стремится заполонить собою все, проникнуть во все щели, пропитать собой всю ткань общества. Мечта любой власти – превратить граждан в подданных, послушно следующих ее указаниям. Превратить жизнь в игру, где нельзя отступать от правил, поскольку – по умолчанию, просто по факту рождения – каждый как бы подписывает соответствующее лицензионное соглашение.

Тут я привел ему в пример Табель о рангах, созданную еще Петром и доработанную Николаем Первым до совершенства. Четырнадцать чинов, лестница со строго прописанными процедурами возвышения: прослужил столько-то лет, переползаешь на следующую ступеньку, получил личное дворянство, затем – потомственное, пришел срок – вручили соответствующий орденок. Вот вкусная морковка перед носом у кролика, тысячи грызунов-чиновников упорно перебирают лапками, карабкаясь вверх, и тем самым приводят в движение бюрократическое колесо государства. Идеально продуманная структура, предписывалось все – покрой мундира, цвет ткани, выпушек, галунов, форма бороды и усов, титулование, то есть обращение низших к высшим. Регламентировался каждый вздох. «Империя каталогов», писал об этом маркиз де Кюстин. Результат – застой, протухание, поражение в Крымской войне.

- Между прочим, есть аналогии с нашим временем. Вспомни недавно принятые законы о том, что можно говорить и чего нельзя… Тот же круговорот, дурная бесконечность по определению Гегеля: события вроде бы происходят, но ничего не меняется… Протухание, социальный застой… Почва для инсталляции Игры – лучше некуда. Она ляжет на нынешнюю ситуацию один к одному.

Я понимал, что меня слишком несет, что мне следовало бы притормозить, но был не в состоянии это сделать. Тревога внут­ри нарастала, и я говорил, говорил, говорил, пытаясь словесной завесой, хаосом беспорядочной речи отгородится от убийственной правды, которую не желал признавать. Неизвестно, к чему бы я в итоге пришел, Иван уже с некоторым удивлением посматривал на меня, но тут послышались протаптывание и возня в прихожей, вернулась с работы Адель.

- Дождь на улице, - бодро сообщила она, появившись на кухне. – О, а у нас гости… Кажется, Иван, да?

- Добрый вечер, - голос у Ивана был напряженный.

В столбняк он сегодня не впал, но смотрел на Адель, как на феерическое видение, материализовавшееся из снов. Адель, впрочем, его внимание не смущало. Она чмокнула меня в щеку, и я опять ощутил прикосновение целлулоида:

- Есть хотите? Могу что-нибудь приготовить… Да!.. А почему у вас дверь в квартиру открыта?

- Как открыта?

- Ну – так… Просто прикрыта, не защелкнута на замок…

- Хм… интересно… - я начал было приподниматься, однако Иван меня опередил – мгновенно вскочил и опрокинув легкую табуретку:

- Идем!

Через пару секунд мы уже находились у двери в дальнюю комнату. Тахта, на которой посапывал Хухрик, была пуста.

Мятая подушка, скомканное покрывало. Желтоватым покоем стоит между стенами электрический свет.

- Был кто-то еще? – спросила Адель.

Я неопределенно хмыкнул.

Не знал, что сказать.

Зато Иван отчетливо скрипнул зубами:

- Сбежал, сукин сын!..

Сообщения СМИ.

Выступая перед выпускниками Санкт-Петербургского военного института Росгвардии, президент подчеркнул, что главной задачей внутренней политики нашей страны сейчас является обеспечение законности и порядка. Закон и порядок – вот базовые принципы современного правового Российского государства, сказал он, и мы эти принципы будет всеми силами, неукоснительно проводить в жизнь.

Весь день ее немного мутит. Тошноты нет, но есть вялость, нахлывы головокружения: мир иногда как бы мягко поворачивается на несколько градусов, и тогда она пошатывается, не сразу восстанавливая равновесие. Ощущение неприятное, но так надо, голос Хозяина время от времени окатывает ее теплой волной, и Адель понимает: так надо, так надо, перетерпеть, все пройдет, успокоится, она скоро обретет новую сущность.

Ближе к обеду она берет на работе отгул. Зюзя, начальница хренова, блок-фюрерша их этажа, морщится, что-то недовольно шипит, как гюрза, елозит тощей задницей в кресле, но в конце концов нехотя разрешает. Скажите, какая милость! Да Адель и так бы ушла. Тем более что Валентина, которая последние дни щеголяет дурацкой косынкой на шее, улучив момент, подходит, обнимает Адель со спины, пригибается к уху, шепчет: ничего не бойся… уходи… уходи…

Голос Валентины – это голос Хозяина.

Адель, кстати, и не боится. Если Хозяин обещает, что все пройдет – значит, пройдет. Слегка тревожит одно: сквозь теплые волны умиротворения пробивается слабенький, будто с другого конце земли, прерывистый писк – некий крохотный человечек, живущий внутри, подпрыгивает, размахивает руками, пытается о чем-то предупредить. Адель догадывается, что этот человечек – она сама, та, какой была до сих пор, но теперь-то она другая, пробудившаяся, постигшая смысл, голос человечка почти не слышен, он не пугает, а лишь щекочет сознание, как крылышки комара.

Дома она быстренько отделывается от деда, буркнув, что замоталась сегодня, жара, скрывается у себя в комнате, запирается, валится без сил на диван, и, не раздвигая его, лежит так весь оставшийся день, да, собственно, и всю ночь, не спит, хотя иногда проваливается на час-другой в забытье, где нет ничего, обморочная глухота, но именно это обволакивающее мозг «ничего» подсказывает ей, что следует делать.

«Ничего» – это тоже голос Хозяина.

Единственное, из-за чего она утром слегка застревает, уплотнение кожи на шее, которое Адель замечает в зеркале. Похоже оно на ошейник, охватывающий горло, и поначалу она вздрагивает, ощупывает его, пытается массировать, чтобы это уплот­нение разошлось, но затем до нее опять докатывается волна Хозяина: так надо… так надо… и она сразу же успокаивается – повязывает на шею косынку, приветом от Валентины, но ей, в отличие от Валентины, это идет, придавая задорно-легкомысленный вид.

То, что требуется.

И все же, когда сразу после планерки она направляется к Бегемоту, то, вышагивая по коридору, немного нервничает. Одно дело теория, там все просто: загадочно посмотреть, томно вздохнуть, выпятить грудь, как бы невзначай покрутить тем, чем женщины крутят…

А вот как это на практике?

А вот так: на практике это оказывается проще, чем она полагала. Стоит ей, нагнувшись к экрану (якобы демонстрируя сводки заказов), плотненько юзануть грудью по плечу Бегемота, как тот тоже, якобы невзначай, якобы так удобнее, обхватывает ее за талию, и потом почти сразу опускает руку пониже. А поскольку со стороны Адели возражений не следует, хватает ее за попу, вообще – по-хозяйски усаживает к себе на колени. Растопыренные ладони мнут ее грудь, гладят бедра, протискиваются в жар между ног. Бегемот даже пытается задрать ей юбку, сидя это никак, но он очень старается: рыхлое, в складках жира тело его колышется от усилий. Адель, что интересно, почти ничего при этом не чувствует: ни возбуждения, которое раньше, как электричество, пронзало ее при мысли о том, что чьи-то чужие руки вот так вот лягут на ее чувственные места, ни отвращения, которое придется преодолевать – ничего, ничего, нейтральные осязательные ощущения. Ей немного скучно, словно это унылый, но необходимый массаж. Чуть-чуть мешает лишь голос крохотного человечка внутри, тот кричит и кричит с безнадежным отчаянием: что ты делаешь? Сейчас Адель, хоть и с трудом, но разбирает слова. Правда, крик из такой дальней дали, что растворяется в воздухе. Тем не менее Адель, чтобы отвлечься, рассматривает одну из стен кабинета, густо увешанную какими-то фотографиями, грамотами и дипломами, а потом переводит взгляд на окно, где стекает по стеклам серая дождевая вода. Лето называется, уже неделю солнце не выглядывало из-за туч, шлепаешь по лужам, будто на дворе не июль, а ноябрь. Адель выжидает. И когда чувствует, что Бегемот дошел до кондиции: все-таки, пыхтя и сопя, задирает ей юбку до середины бедер, говорит:

- Подожди… Хочу тебе кое-что показать.

- Ну покажи, покажи… – охотно соглашается Бегемот.

Он воспринимает это как часть любовной игры.

Адель, извернувшись, ловко прилепляет ему чипы к вискам (уже держала их наготове), а затем так же ловко пристраивает на переносице пружинистую ленту очков.

- Ничего не вижу, - пугается Бегемот.

- Секундочку потерпи… милый… Сейчас, сейчас…

Она пробегает пальцами по клавиатуре. Вспыхивает заставка, ползут строчки «легенды», воздух вокруг приобретает бледно-зеленоватый оттенок. Фирма, где они пребывают, располагается на Загородном проспекте, и потому Игра, как Адель догадывается, локализует их в одном из узеньких переулков, тянущихся от него к набережной Фонтанки. Это длинный и довольно мрачный сквозной проход, образуемый несколькими смежными через низкие арки дворами.

- Ух ты!.. – ошарашенно говорит Бегемот. Он, по-видимому, никогда ни в одну настоящую игру не играл, ограничивая свой интерес порносайтами. – Это где это мы?

Адель быстренько объясняет ему основные правила, экипирует стандартным набором, полагающимся каждому геймеру: камзол, нож, простенький арбалет, показывает, как им пользоваться. Ей это нетрудно – и очки, и чипы ей заменяет ошейник, вот в чем, оказывается, состоит одна из его функций.

- Видишь пристройку? – спрашивает она. – Вон, двухэтажная, плоская, впереди и чуть слева… На крыше ее – ящерица… Ну, видишь?..

- Ух ты!.. – выдыхает Бегемот сиплым горлом.

Небогатый, однако, словарный запас.

- Сейчас она прыгнет, ты должен ее подстрелить.

Ядозуб тут же взвивается вверх. Он не летит, а как бы в замедленной съемке неторопливо плывет по воздуху. Это специальная, приторможенная динамика для новичков. Бегемот судорожно стреляет. Чешуйчатое хвостатое тело шлепается на булыжник. Разевает пасть, пищит, шлепает по камням длинным раздвоенным ярко-розовым языком.

- Отличный выстрел! Поздравляю! Ты сейчас заработал двадцать долларов.

- Двадцать долларов? – недоверчиво спрашивает Бегемот? – И что, я могу их получить?

- Конечно, я же тебе объясняла… Вон, смотри, еще одна ящерица… Так!.. Прицелился…

Через пятнадцать минут они выбираются из этого проходного двора, пересекают горбатый мостик с щелистым деревянным настилом и на другой стороне Фонтанки ныряют под арку, которая выводит их в пространство Сенного рынка. За это время Бегемот убивает еще двух ядозубов, а на самом мосту подстреливает чупакабру, бредущую, пошатываясь, непонятно куда, как заблудившаяся коза.

Чупакабра приводит Бегемота в полный восторг.

- Это же теперь у меня сколько? – интересуется он.

- Сто десять долларов, за чупакабру полагается тридцать. Ну что, хватит или продолжим?

Вопрос праздный.

- Идем! Идем!..

Бегемот подрагивает от азарта. Про Адель, сидящую у него на коленях, он и думать забыл. Пользуясь моментом, она одергивает обратно юбку, благо Бегемот, увлекшись, держит руки слегка расставленными, на весу, поводя из стороны в стороны невидимым арбалетом. Тоже особенность новичка – не умеет отделять виртуальные движения от физических. Адель слышит его прерывистое дыхание. Вот, поди ж ты, вроде состоятельный человек, владеет фирмой, что ему жалкие сто десять долларов, а весь дрожит, напрягается в жажде убить, власть первобытного охотничьего инстинкта.

Сенной рынок похож на то место в Апрашке, где ее недавно ждала Валентина: такие же низкие, в два-три этажа торговые павильоны, такие же между ними узенькие и путанные проходы.

- И куда дальше? – спрашивает Бегемот.

Он озирается. Да уж недолго осталось. Адель увлекает его вдоль пустых торговых рядов, увешанных плащами, джинсами, куртками, которые здесь, в Игре, неизвестно кто покупает. Да их никто и не покупает, это просто такой фактурный игровой антураж. Сворачивает вдоль квадратного невзрачного магазинчика и выводит их обоих на пятачок, заставленный одинаковыми контейнерами в человеческий рост. Путь ей указывает Хозяин. А вот и он сам – неслышно ступая, выскальзывает из сгустка тени между контейнерами. Он великолепен, он необычайно красив: бледная, будто лакированная, кожа его поблескивает даже при скудном свете, руки распахнуты, готовые принять нового члена Гармонии, в глазах, полных тьмы, вспыхивают багровые искорки. От него явственно исходит аура силы и власти: сила справедливости и власть, чтобы эту справедливость вершить. Буквально два шага, и он оказывается вплотную за спиной Бегемота. Тот, надо отдать ему должное, что-то чует и дергается:

- Кто здесь?..

Пытается обернуться, но не успевает: длинные костяные пальцы смыкаются на складках жирного горла. Бегемот дико хрипит, ноги его шаркают по мостовой…

Через минуту Адель возвращается на свое рабочее место. По дороге она подмигивает Валентине: все в порядке, не переживай. И действительно, еще через десять минут Бегемот, утираясь платком, отбывает из фирмы. Плохо себя почувствовал, сообщает Зюзя сквозь зубы. А в короткий технический перерыв, который им полагается каждые два часа, они с Валентиной встречаются в маленьком дальнем холле – он пустой, народ обычно клубится поближе к кофе – и распределяют задачи на ближайшие дни. Валентина берет на себя Басилу, хмурого парня, отвечающего за техническое обеспечение, системный администратор, так это называется: давно на меня поглядывает, так что проблем никаких, и также Тараева из отдела заказов, тот вообще делает стойку на каждую юбку. А Адели достается Васенька Пупырев, повезло, он такой симпатичный, прелесть, ресницы пушистые, голубые глаза, и как особое задание – тот парень, Иван, фамилию уточни, из спецорганов, который приходил к ним домой.

- Ты можешь установить с ним контакт? Это ценный кадр. Хозяин будет доволен.

Адель кивает: смогу. Она помнит, как Иван на нее смотрел.

А вообще она почти не слушает Валентину. То есть, слушает, разумеется, запоминает, но как бы вскользь, сквозь розовую пелену.

Ее омывают теплые волны умиротворения.

Адель счастлива.

Она счастлива, вероятно, как никогда.

Жизнь проходит не зря.

Сегодня она присоединила к Великой Гармонии своего первого человека.

Все эти подробности из жизни Адели я узнал значительно позже. И так же значительно позже узнал, чем занимался в это время Иван.

Дела у него, между тем, обстояли неважно. Иван больше суток просидел в обшарпанной, пахнущей пылью и затхлостью квартире Хухрика: тот так и не появился. Осмотр квартиры ничего существенного не дал. Единственное – остался брошенным новенький ноутбук, но под паролем, который Иван расколоть не сумел. Хухрик оказался умнее, чем можно было предполагать. Также ничего существенного не принесло посещение фирмы, выпустившей эту Игру. Помещение фирмы (переулок Гривцова, дом номер такой-то, второй этаж) оказалось запертым утром, днем, вечером, дверь металлическая, вскрыть замок подручными средствами Ивану не удалось, ни на звонки в нее, ни по телефону, ни на запросы по электронной почте никто не отвечал, хотя сайт фирмы указывал, судя по обновлению новостей, что она по-прежнему функционирует. Вместе с тем оба ее учредителя, граждане Лемешев и Колобан, бесследно исчезли, адреса проживания, указанные в документах, были фиктивные. Объявить же их вместе с Хухриком в розыск Иван не мог: формально это дело было закрыто. Не объяснять же начальству, что идет просачивание на Землю инопланетных пришельцев, которые тихо и незаметно превращают землян в рабов. Кроме того, во всяких инопланетян Иван не очень-то верил, его мучили подозрения, что Игра – это секретная разработка российских спецслужб, аккуратно внедряемая то ли в виде эксперимента, то ли, может быть, даже в качестве общенациональной программы.

- Наше это, наше, я нутром чувствую, - говорил он мне в редких телефонных звонках. – Не рептилоиды эту гадость выдумали, а люди, умники какие-нибудь в ведомственной лаборатории. На последствия им наплевать. А потом некая «светлая голова» наверху, решила, что неплохо бы впрыснуть в общество такой социальный транквилизатор. Для всеобщего успокоения, для того, чтобы больше не было у них никаких проблем. Вы же видите: фирма – это прикрытие…

Меня его конспирологические построения не вдохновляли. Не такие уж нами правят гении, чтобы придумать и реализовать подобный грандиозный проект. Впрочем, гипотеза об инопланетных захватчиках вдохновляла меня еще меньше. Я в то время уже начал склоняться к мысли, что Игра представляет собой не целенаправленное субъектное действие, а технологическое самозарождение, вызванное комплексом взаимосогласованных, но одновременно и случайных причин. Иными словами, компьютерные игры стали на­столь­ко сложны, настолько динамичны и настолько пронизаны самообучающимися нейросетями, что рано или поздно нечто подобное должно было произойти. Это своего рода техномутация, но не точечная, в виде частной модернизации, которую можно локализовать, а скорее – ароморфоз, большой структурный процесс, когда система, неважно, естественная или искусственная, трансформируется спонтанно, порождая некое новое качество, а затем, благодаря преимуществу, которое оно дает, начинает вытеснять аналогичные сущности, побеждая в конкурентной борьбе.

Но пока это были не более чем догадки, смутные, неоформленные словесно, из которых не выстроишь логичный концепт. Я бродил меж ними, как археолог, напряженно вглядывающийся в необычный ландшафт: почему здесь такая странная графика, не скрывается ли под земляными наплывами некая загадочная цивилизация?

Ситуация, складывающаяся вокруг Ивана, меня беспокоила. Всех подробностей я, конечно, не знал, были вещи, о которых он предпочитал не рассказывать, но по случайным репликам, по обмолвкам, можно было понять, что расследование он не оставил: встречался с людьми, запрашивал сведения, осторожно задействовал некоторые свои служебно-прия­тельские знакомства. Короче, несмотря на всю скрытность, вызвал в своем департаменте мелкую рябь, волны которой расходились все шире и шире. Кончилось тем, что его опять дернули в начальственный кабинет и категорически потребовали, чтобы он прекратил будоражить сотрудников всякими нелепыми россказнями.

- Тебе поручено конкретное дело? Занимайся им!..

Можно было бы не обращать на это внимания, ну втык – так втык, на то оно и начальство, чтобы периодически делать подчиненным втыки – и для поддержания бодрости, и вообще. Однако на сей раз тон у подполковника был такой, что сомнений не оставалось: в случае неисполнения приказа будут приняты административные меры. А возможно, не только административные.

Повторяю, всех подробностей я не знал, но через пару дней обнаружил в нашем почтовом ящике телефон с единственным номером в памяти и записку без подписи, начертанную печатными буквами: в дальнейшем все разговоры вести с этого номера. Иван, несмотря ни на что, продолжал работу. Он делал то, что, по его мнению, требовалось: упорно накапливал информацию, рыскал то здесь, то там, пытаясь нащупать чужеродные нити, прорастающие в наш мир. Никакие втыки остановить его не могли. Никакие приказы, пусть самые грозные, на него не действовали. Меня это не удивляло. Фанатизм исследователя в Иване за прошедшие годы, вероятно, окреп: если во что-то вцепится, то уже не отпустит, пока не доберется до сути. Повторяю: качество, на мой взгляд, продуктивное, но имеющее и свою теневую сторону: очертя голову прорывать все пределы. А наш предел был уже достаточно близок. Собственно, мы уже вплотную к нему подошли, разве что еще не переступили черту.

Иван, мне кажется, что-то такое чувствовал. В одном из разговоров по этому самому секретному телефону он сказал:

- Поймите простую вещь: тот, кто контролирует Башню, упомянутую в «легенде», может контролировать и всех геймеров, подписанных на Игру. А тот, кто контролирует сотни тысяч и миллионы геймеров, может контролировать всю страну. В итоге даже – весь мир. Это не мегаломания, Алексей Георгиевич, не шизофрения, это – прогноз.

Впрочем, я это уже и сам понимал.

Тем более что именно в тот момент из глухих новостроечных дебрей, из толщи забвения, из какого-то темного городского придонья вновь вынырнул Хухрик.

Лента новостей.

Депутат Государственной Думы от правящей партии Елена Мадулина предложила включить в школьную программу блок из нескольких компьютерных игр. Игры уже стали частью нашей жизни, выступая, сказала Мадулина, они непосредственно формируют подрастающее поколение, влияют на сердца, души, умы, и этот важный процесс нельзя пускать на самотек. Нам не нужны западные игры, проповедующие насилие, растлевающие молодежь, нам нужны талантливые российские игры, соответствующие нашим традиционным ценностям. Комитет по науке и образованию Государственной Думы сейчас готовит соответствующий законопроект.

Встречу он назначил в кафе на Московском проспекте. Неприметное заведение: шесть пустых столиков и девочка в фирменном фартуке, скучающая у кассы. Были приняты меры предосторожности. Хухрик заставил меня поклясться, что я ни словом не обмолвлюсь об этом Ивану: обещайте, дайте мне слово, иначе я не приду!.. К тому же он радикально перелицевал внешность: покрасил волосы в темно-каштановый цвет, бороденку свою хилую сбрил, нацепил очки типа «Джон Леннон», кажется, без диоптрий, с простыми стеклами, непрерывно их поправлял, видимо, еще не привык, синие джинсы, синяя клетчатая рубашка, какие носят американские фермеры. Глянуть мельком – совсем другой человек. Разве что лицо оставалось такое же – скомканное испугом, с бегающими зрачками, которые непрерывно сканировали окружающее.

Сказал, что времени у него мало, поэтому разговор будет короткий.

- Уезжаю. Из этого города, из этой страны, вообще – к черту, провались оно все! И не надо меня искать, я вас очень прошу… – Выложил на стол глянцевую черную флешку. Подтолкнул ко мне ногтем. – Вот вам – прощальный подарок.

И далее он объяснил, что на флешке записан весь код Игры – и начальная база данных, и последующие имплементы. Правда, менять код, пытаться встраиваться в него не имеет смысла: при входе в сеть изменения будут тут же откорректированы, попросту уничтожены массой распределенной базы, она настроена на самовосстановление, любые отклонения убирает автоматически.

- С другой стороны, кто знает, может быть, вам удастся отыскать какую-нибудь случайную брешь, щель какую-нибудь, втиснуться… Хотя я сомневаюсь…

Кроме того, по его словам, на флешке была представлена карта Игры: расположение ловушек, ям, наполненных чернотой, дворовых арок и стен, которые, стоит приблизиться, обваливаются лавиной камней, липких пятен, намертво приклеивающих подошвы, вы же не хотите идти далее босиком, напороться на колючки «асфальтника»? Так же на флешке был перечислен набор всяких хитростей: с бродячими скелетами лучше не связываться, проще уйти, они движутся медленно, то же самое с троллями, которые охраняют строго ограниченные территории, дикобраз стреляет всего три раза, далее он безвреден, василиску, как бы ни пугал он, как бы ни завывал, в глаза не смотреть, бить стрелой или из бластера в грудь, окаменеет, тем все и кончится, а птица Рух перед тем как пасть с неба, издает резкий протяжный крик, успеть спрятаться, она дважды не нападает…

Ну и так далее, и тому подобное.

- Не знаю, какие у вас дальнейшие планы, - сказал Хухрик, - мало ли, пригодится. Но честно предупреждаю, чушь все это: чупакабры, тролли, скелеты… Главный ваш противник – маглор, имейте виду. А победить маглора не удавалось еще никому, не верьте той ахинее, что пишут в чатах рекламщики…

- Никому? – переспросил я.

- Ну, теоретически это возможно… Не с бластером надо идти на него, а с мечом, бластер бесполезен, с ножом в крайнем случае. Необходимо лезвие. Есть у маглора, внизу грудины, там, где ребра заканчиваются, некая «точка жизни»… Вот если ударить туда…

Он мельком глянул в окно, выходящее на проспект, и вдруг весь застыл, словно одеревенев.

Понизил голос до шепота:

- Посмотрите… только как бы случайно… Там – стоит человек?

Я осторожно мазнул взглядом витрину, возле которой находился наш столик.

Хухрик дернулся:

- Пс-с-с… не рассматривайте, не рассматривайте его, отвернитесь…

- В чем дело?

- Следят.

- Кто?

- Откуда я знаю? – Хухрик уже не говорил, а шипел, очки его поползли к кончику носа, и он едва успел их подхватить. – Третий день ходят за мной. Все разные, появляются ниоткуда, но возникнет такой и – идет, идет, как привязанный, от него не отделаешься…

Мне казалось, что он сейчас заплачет.

Хухрик, однако, сдержался.

- Ладно, все, я пошел… А вы, пожалуйста, пока посидите… Не беспокойтесь, вас он не тронет… Наверное…

Не дожидаясь ответа, Хухрик быстро поднялся, но направился не к дверям из кафе, а к девушке, дремлющей возле кассы. Не знаю, что он там ей прошептал – она вздернула нитяные брови, чуть отшатнулась, но, секунду подумав, кивнула и скрылась за занавеской служебного коридора. Хухрик немедленно нырнул вслед за ней. Понятно, попросил вывести его через черный ход.

Я вновь глянул в окно. Человек по-прежнему стоял у витрины, внимательно, так мне казалось, изучая обстановку внутри. А, может быть, наблюдая за мной. По-моему, он даже не шевельнулся.

Застыл, как памятник.

Вроде бы ничего угрожающего.

И тем не менее мне передался испуг Хухрика. Скорее всего потому, что я сам последнее время находился в каком-то вздернутом состоянии. Что-то сместилось в моем сознании, какие-то тонкие фильтры, какие-то психологические диоптрии: куда бы я ни смотрел, я везде видел игру. Недавно я присутствовал на защите докторской диссертации, слушал выступления ученого секретаря, соискателя, говорившего уверенным басом, двух оппонентов, опять секретаря, опять соискателя, отвечающего на вопросы, слушал все это и отчетливо понимал, что никакая это не защита в истинном смысле данного действа, не столкновение мнений, не аргументированное отстаивание чего-то нового, а чисто условная рутинная процедура, игровой ритуал, выводящий геймера (соискателя, то есть) на более высокий карьерный уровень. Ничего ощутимого соискатель в науку не внес, вся работа его представляет собой обзор прошлых и современных исследований, собственные худосочные соображения, еле просвечивают, на статью хватило бы, но при чем тут докторская диссертация? И все это понимают, все это осознают и все же как заведенные, исполняют шажки, поклоны и повороты научного менуэта.

Или я знал, что в субботу, ровно в семь вечера по московскому времени, промяукает музыкальный вызов айфона и Арсений из своей дюссельдорфской квартиры задаст мне четыре стандартных вопроса: как я живу, как себя чувствую, как отношения с Аделью, не требуется ли какая-нибудь помощь? И я отвечу: все хорошо, все в порядке, нормально, пока ничего не требуется. А в воскресенье, ровно в пятнадцать часов, из Дюссельдорфа позвонит уже Ева, и задаст те же вопросы Адели, получив в ответ аналогичные формулировки. Тоже игра – в родителей, соблюдение социального ритуала. Ничего удивительного, такова жизнь в Европе, разграфленная на множество формализованных эпизодов, для каждого существуют свои четкие правила: как себя вести, что говорить, о чем думать, к чему стремиться. Арсений просто включился в тиканье этого хтонического механизма.

Честно признаюсь, за Арсения я не слишком переживал. Ну – включился и пусть, и ладно, получил, что хотел, я давно махнул рукой и на Еву, и на него. Кстати, за себя я тоже особо не беспокоился. Я пережил советскую власть, я пережил застой, летаргию ее мертвых, зомбирующих обрядов, я пережил внезапные гласность и перестройку, я пережил катаклизм девяностых годов, я пережил период начального накопления капиталов, я пережил вставание России с колен, я пережил призрачную эпоху стабилизации, я пережил две чеченских войны, я пережил энергетическую сверхдержаву, я вроде бы пережил даже нашу суверенную демократию, которая тоже благополучно почила. У меня стойкий иммунитет ко всем лозунгам, ко всем вдохновенным призывам, ко всем политическим играм, ко всем вывертам власти. Мне семьдесят с лишним лет, на грани финала, чего, спрашивается, бояться?

И все-таки я испугался.

Потому что – Адель.

Что делать с Аделью?

Я плохо помню дни, предшествующие перелому. Они предстают в моей памяти, как полустертые пятна, накладывающиеся друг на друга. Помню только, что на меня навалилась бессонница: я до трех, до четырех ночи лежал в постели и, пялясь в сумрачный потолок, вяло думал, что правы и Хейзинга, и Роже Кайуа: любую деятельность можно рассматривать как игру, в том числе и собственную мою жизнь, уже идущую к завершению, в ней тоже присутствовали и соревновательный элемент, и сравнение с другими как точка отсчета, и попытки, сознательные или бессознательные, набрать соответствующие социальные баллы. Так я выиграл или проиграл?..

Ночи были прозрачные, светила в окна луна, в темных пятнах, тоже прозрачная, похожая на тающую пластиночку соли, удлиненные блики ее тянулись через всю комнату, и я думал, что не выиграл, и не проиграл, не играл вообще – просто жил, так как жизнь складывалась. Весьма слабое утешение. Тем более что временами на меня накатывало что-то вроде галлюцинаций: я видел мир, превратившийся в громадный и безукоризненный механизм, все колесики его крутятся по своим осям, все детальки притерты и согласованы между собой, массы людей с безукоризненной точностью перемещаются по заданным траекториям, исполняя действия, предначертанные его параметрами. Ни одного отклонения, ни единого шага в сторону: никому это и в голову не приходит. Каждый последующий день в точности копирует предыдущий, ничего не меняется, бытийный танец незыблем, как полагается механизму. И так – из месяца в месяц, из года в год, из века в век, из тысячелетия в тысячелетие…

Утром я поднимался разбитый, с тяжелой, как из сырого песка, головой, Адель к тому моменту уже упархивала на работу, и бродил по пустой квартире, пытаясь избавиться от этого наваждения. Я наблюдал из окна, как светлеет небо, как человеческие ручьи устремляются к остановкам транспорта, как движутся длинные синие неповоротливые туши автобусов, как жмутся внутри них сонные пассажиры, цепляясь за поручни и стараясь не замечать потных соседей. Я словно оказался в фильме, где заполонили мир восставшие зомби, они были повсюду, пустые глаза, равнодушные неподвижные лица, и редким людям, еще живым, приходится подстраиваться под них, чтобы не выделяться.

Часы пустоты стекали, вечером возвращалась Адель, прикасалась к моей щеке целлулоидными губами: я тебя, дед, люблю, садилась ужинать, участливо, расспрашивала меня, как прошел день, кивала, где надо, подавала мелкие реплики, но глаза у нее при этом были тоже стеклянные, она отсутствовала, пребывая в совершенно ином, чуждом мне мире, и лишь старательно исполняла роль, навязанную ей Игрой. Повзрослела, вылупилась из куколки, но стала не грациозной бабочкой, как я некогда полагал, а каким-то неведомым насекомым, странным видом, который энтомологам еще предстояло открыть. Мне было трудно вспомнить, какой она была раньше. Я с тоской ощущал, что прежний образ Адели стирается, будто под взмахами ластика, становится неопределенным, блеклым, уходит в небытие. Я уже не могу его восстановить.

В такие минуты со мной что-то происходило. Я тоже становился каким-то иным. Мне было начихать на весь мир, пусть он провалится хоть к чертям собачьим. Мне было начихать на человечество, пусть оно, как слепая лошадь, ходит по кругу, вращая год за годом одно и то же унылое колесо. Пусть ходит, пусть мучается, честное слово, мне было на это все начихать. Я знал одно: Адель я им не отдам. Чего бы мне это ни стоило, какие бы жертвы для этого ни пришлось принести. Тем более что выход все-таки есть. Сжимая флешку, похожую на ядовитое насекомое, я видел это совершенно отчетливо. Выход есть, безумный, но именно потому сулящий надежду.

Теперь главное – не отступать.

Вот с каким настроением я поднялся из-за столика после встречи с Хухриком. Я готов был на все. Я не боялся никаких демонов, высовывающихся из темноты. Пусть приходят, я сумею с ними сразиться.

Однако когда я вышел на улицу, человека, заглядывавшего через витрину, там уже не было.

И вот наконец Великая цель была достигнута. Во всем мире, на всей планете воцарились Закон и Порядок. По всем столицам сколько-нибудь значимых государств маршировала непобедимая ринейская армия. Звенели фанфары, очищая небо от туч, гремела сияющая медь военных оркестров. Страна за страной, народ за народом склонялись перед Великим Маглором. Собственно, отдельных стран и народов уже более не существовало: все они вошли в состав Великой Ринеи, все стали истинными ринеянами, все стали дружной, единой и неделимой семьей. Никто никому был не враг. Никто никому не желал никакого зла. Эмоции перехлестывали через край. Незнакомые люди обнимались на улицах и приветствовали друг друга как братья. Миллионы и миллионы их надевали Знак верности, кожаные ошейники, и хотя сохранялись еще в некоторых регионах разные языки, но все они славили справедливость, установленную и поддерживаемую маглорами.

Никогда человечество не знало такого расцвета. Распущены были национальные армии, отменены государственные границы, разделяющие людей. Деньги, которые ранее тратились на войну, теперь вкладывались в науку и социальные сферы. Забывалось проклятое слово «коррупция», отныне каждый чиновник думал не о личном обогащении, а о той пользе, которую он своей деятельностью принесет. К тому же стали стремиться и крупнейшие транснациональные корпорации, поставленные под контроль Совета Достойных. Не было больше разделения на богатых и бедных: в самых отсталых, технологически неразвитых странах, повышался уровень жизни. Главное – мир стал полностью безопасным, впервые в истории простой человек, обычный житель обычного города, почувствовал что ничто ему не угрожает: ни безработица, ни потеря средств к существованию, ни голод, ни нищета, ни мафия, ни даже хулиганство на улицах, ни своеволие властей, ни бытовое насилие, ни конфликты с драками и стрельбой, разражающиеся непонятно из-за чего. Средства массовой информации окрестили эту эпоху Золотым веком, временем благоденствия, о котором люди мечтали тысячи лет. И молились в эту эпоху прежде всего о том, чтобы вечно жил Великий Маглор и чтобы вечно продолжалось его осененное самим Небом правление.

Тем более странным и неожиданным оказалось появление новых либеров. Так и осталось загадкой, каким образом они вновь возникли в Ринее. То ли, как считали одни, скрывались они в катакомбах Арульских гор, до сих пор не исследованных и протянувшихся чуть ли не на тысячу километров, там находились их тайные капища; то ли, как считали другие, рождались они у сладострастных женщин от соития с демонами, поскольку демоны даровали им, женщинам, неземное феерическое наслаждение; то ли, как полагали ученые, представляли собой ошибку природы, психофизиологическую аномалию, вызванную сбоем в работе генома – так утверждал в своей знаменитой статье Аллопонус Дегеда, президент Ринейской академии наук.

В конце концов это было неважно. Важно было другое: опять звонки были их голоса и опять неутомимы были либеры в своих проповедях. Странные вещи провозглашали они, будто бы у каждого человека есть неотчуждаемые, дарованные самим Небом права: говорить то, что он думает, жить, как он хочет, если конечно, не мешает другим, и даже – страшно помыслить – свободно избирать правителей, а если потребуется, то и отправлять их в отставку. Прельстительны были их речи, непрерывно смущали они умы, особенно тех, кто еще не надел маглорский ошейник, а таковых в мире хватало. Опять началось брожение, грозящее пертурбациями. Снова, будто угли, вздутые порывами ветра, загорались конфликты между теми, кто думает так, а кто – иначе. Дошло до того, что самой в столице Ринеи, на центральной площади, перед сверкающим на солнце дворцом, где обитал Великий Маглор, собрались сотни людей и потребовали уравнять их в правах с «верноподданными ринеянами». Ничтожно выглядели они в громадном пустом пространстве, оцепленном рядами вооруженной ринейской полиции, но по чьему-то недоброму умыслу, телеканалы разнесли эту картинку по всей стране, и тут же, с теми же требованиями, начали собираться люди на площадях в других городах.

Болезнь перекидывалась, как лесной пожар: из страны в страну, с континента на континент. Средства массовой информации извещали, захлебываясь, что она охватила уже сотни миллионов людей.

Казалось, содрогается почва, проседают и трескаются тектонические плиты материков. Снова самодеятельные пророки предвещали, что наступают в истории человечества Последние Дни.

И тогда обратился Великий Маглор к народам – выступление его, гневное и страстное, прервав обычные передачи, транслировали все каналы.

И спросил Великий Маглор:

- Неужели вы хотите опять погрузиться в хаос и смуту Темных Времен? Неужели вы хотите, чтобы ваши дети, тряслись, как припадочные, под сатанинскую музыку и кололи себе наркотики? Или вы хотите, чтобы гигантские корпорации, помешанные на прибылях, отравляли земли, воды и воздух промышленными отходами? Или вы хотите, чтобы жалкая горстка богатых роскошествовала, а вы сами прозябали бы в нищете? Или чтобы вами опять правили лживые коррумпированные политики? Или чтобы вернулись в мир войны, ненависть, потрясения?..

Так спросил Великий Маглор.

- Нет! – в единодушном порыве ответили ему народы. И голоса их были подобны раскатам грома. – Нет, Великий Маглор, мы этого не хотим. Правь нами и дальше. Мы верим только тебе!

И поднялись на его призыв уже не миллионы, а миллиарды. И прошли они многокилометровыми шествиями по улицам городов. И продемонстрировали свою несокрушимую силу. И в страхе забились либеры в тайные щели, поняв, что по сравнению с этим единством они являются жалкими, разрозненными отщепенцами.

И вновь воцарились в мире Закон и Порядок.

А Великий Маглор, в согласии с Советом Достойных, издал Указ «О недопустимых высказываниях»: каждый, требующий изменений, должен быть через надевание Знака верности подвергнут принудительному лечению. Ибо лишь сумасшедший может выступать против блага людей, лишь безумец, безнадежно больной, может желать зла человечеству.

И в это же время группой ринейских ученых было сделано выдающееся открытие: бесплотный эфир, связывающий компьютеры и сотовые телефоны, способен проникать в иные миры, через него можно установить контакты даже с другими галактиками. Более того, будучи собранным в определенном формате, в компактный пакет, названный базовым кодом, он без труда инсталлируется и разворачивается в любой инфосфере, если у иной цивилизации таковая имеется, а затем – через психофизиологическое взаимодействие с пользователями – утверждает себя и в физическом мире.

И тогда объявил Великий Маглор, что отныне у Ринеи есть грандиозная миссия: установить Закон и Порядок во всей Вселенной. Были сконструированы мощнейшие излучатели, построены электростанции и реакторы, обеспечивающие их энергией, созданы специальный центры по конструированию: Великий Маглор, окруженный Советом Достойных, лично нажал пусковую кнопку в первом из них.

И в этот момент на стремительных волнах эфира полетели по пустынному космосу от звезды к звезде посланники Великой Гармонии…

Из статьи Эрика Голденберга «За пределами»:

Возникает вопрос: почему такая незатейливая Игра обрела подобную популярность? Казалось бы обычная ремесленная поделка: примитивный сюжет, картонные персонажи, скудное операционное поле, сводящее движение игрока к набору элементарных действий. Убогость по сравнению с нынешними громадными игровыми Вселенными. Но, вероятно, в том-то и дело. Современный мир стал слишком сложным для восприятия. Мы тонем в хаосе законов, правил, регламентов, параграфов, предписаний… Разобраться в них невозможно. Они пугают и раздражают. Они превращают человека в беспомощную букашку, заплутавшую в джунглях. Он ощущает свою микроскопическую ничтожность. А потому – естественная реакция: социальный пользователь больше не хочет сложности. Он отвергает статус букашки. Он хочет вновь стать человеком, самостоятельно определяющим свой жизненный путь. Он жаждет ясности и простоты…

Итак, в течении нашей жизни произошел перелом. Но если поначалу, когда я понял, что Адель им

– Карта – это хорошо, - говорил он, изучая распечатку с флешки. – Карта – это отлично, это то, что нам требуется. Посмотрите, здесь и ямы-ловушки указаны, и болото, и помечен Призрачный мост, и липкие пятна, имитирующие асфальт, и даже места, где заложены кувшинчики с магией. Магия в дополнению ко всему мне очень бы пригодилась…

- Тебе? – удивился я.

- Да, мне, Алексей Георгиевич, а кому же?

Неожиданно выяснилось, что Иван уже неделю готовится к этому предприятию: по многу раз в день заходит в Игру, сидит в ней часами, изучает ее топографию, тоже составляет примерную карту, разумеется, не такую подробную, как у Хухрика, прикидывает различные варианты маршрутов. А попутно, стараясь не рисковать, отстреливает всякую мелкую нечисть, накапливая тем самым очки, уже пересек рубеж в пятьсот долларов, приобрел «зрение», два армейских ножа, броню, не стесняющую движений, меч вот не догадался купить, думал, не нужен, но ничего, есть доступ к счету Адели, на меч денег хватит…

Тут у нас разгорелся ожесточенный спор. Я настаивал, что в Игру следует идти мне: семьдесят два года, терять нечего, к тому же у меня присутствует сильная мотивация – спасти Адель, ты же понимаешь, как это для меня важно, а Иван вежливо, но обоснованно возражал, что как раз возраст и является главным препятствием: семьдесят два года, не та реакция, вы споткнетесь, если не на первом же, то на втором ядозубе, а против маглора, у вас вообще шансов нет. Попутно выяснилось, что сам Иван почти три года ходил в секцию фехтования.

- Это еще зачем?

- А затем, что схватки в фехтовальных поединках стремительные, вырабатывается скорость реакции, полезно потом и при физическом контакте, и при огневом.

- Неужто приходилось стрелять?

- Пока нет, слава богу, но зарекаться не следует… Давайте вернемся к теме. Конечно, меч – это не шпага, с которой я в основном имел дело, но базовые навыки те же самые.

К тому же Иван добавил, что перед решающим входом в Игру примет особые… стимуляторы. Фармацевтика, знаете, у нас отличная.

Я проявил осведомленность:

- Мельдоний?

- Мельдоний – это уже прошлый век, сейчас есть средства покруче.

Против этого мне возразить было нечего.

А что касается личных мотивов, то тут Иван просто ударил меня в под дых. Уткнувшись в распечатку, стараясь не встречаться взглядом со мной, сообщил, что три дня назад ему позвонила Адель, откуда, интересно, узнала номер (впрочем, я думаю, перелистала мой телефон), и при встрече прямым текстом предложила ему, как он, щадя меня, иносказательно выразился, «близкие контакты третьего рода», если Иван, в свою очередь, поможет ей разобраться с одной хитрой Игрой, которой она увлеклась.

- Слово «Игра» она произносила как будто с заглавной буквы, - заметил Иван.

Причем возникло у него подозрение, что аналогичное предложение Адель делала не только ему.

У меня действительно перехватило дыхание. А Иван, не отрываясь от карты, ощерился, будто намереваясь впиться зубами во враждебную плоть. У него, по-видимому, тоже был перелом. Я ведь видел, какими глазами он смотрел на Адель. Однако Иван с приступом агрессии тут же справился и голосом, где совершенно отсутствовали эмоции, сообщил, что существует еще один фактор, который следовало бы учесть:

- За мной следят.

Я вздрогнул:

- Свои?

- Трудно сказать… Но не похоже… Слишком часто они меняются и слишком легко их засечь. Хотя свои тоже… знаете… мне кажется, что по крайней мере какая-то их часть уже включилась в Игру… Но тут – нет, тут что-то иное…

И далее Иван высказался в том духе, что, судя по материалам, которые он тщательно изучил, маглоры в своей экспансии предпочитают действовать в основном ненасильственным образом: это проще, привлекает меньше внимания, но если кто-то начинает оказывать им сознательное сопротивление, если представляет угрозу, реальную или потенциальную, то возникает защитная, постепенно усиливающаяся реакция – так лейкоциты собираются вокруг инородного тела, попавшего в организм.

Я прищурился:

- Интересная мысль.

Теперь мне стало понятным, почему Иван, проскользнув в квартиру, прежде всего внимательно, стоя у окна сбоку, обозрел двор, куда выходила парадная, а потом, так же из другого окна, уже в гостиной, осмотрел переулок, где, словно на страже, дремала вдоль тротуара цепочка машин. А интересна эта мысль была тем, что, если наблюдение, сделанное Иваном, верно, то получается, что у Игры нет разума: она представляет собой именно вирусную систему, способную лишь на самые примитивные типы реакций. Это следовало обдумать, впоследствии, сейчас данный факт особого значения не имел. И тем не менее я заметил, что мы разговариваем, сильно понизив голос. И Иван это тоже заметил, усмехнулся:

- Пуганая ворона куста боится. – Обвел взглядом комнату, потянулся к стене, включил радио, пощелкал программы, нашел какую-то музыку. – Маловероятно, что здесь организовали прослушку, но береженого бог бережет…

Что-то пословицы из него так и сыпались.

В одном Иван был безусловно прав: времени у нас почти не осталось. Игра быстро распространялась, захватывая все новые и новые территории. Я не знал, насколько глубоко она проникла в организацию, где служил Иван, но не сомневался, что геймеры там уже появились. И также не сомневался, что появились они и в администрации города. Боже мой, да что там наша убогая администрация! Судя по тому, как изъяснялись Ева или Арсений, обширные очаги Игры возникли уже и в Европе.

В общем, Иван сказал, что на подготовку ему потребуется еще неделя. Он хочет, как следует, до автоматизма проработать весь начальный маршрут, по крайней мере, довести его до канала, (рубеж Коломенского района), до Трех мостов: обидно будет споткнуться на какой-нибудь ерунде.

- Надеюсь, неделю мы продержаться сумеем. И, кстати, как там у нас насчет кофе?

Странная это была ситуация, она тоже запечатлелась у меня в сознании, словно выделенная особой подсветкой: разгар дня, блистающее летнее солнце, снова жара, распахнутые настежь окна, детские голоса и крики, доносящиеся со двора. Город, не подозревая ни о чем, жил обыденной жизни. И в это время двое людей, взрослых, в трезвой памяти, в здравом уме, сидя в гулкой квартире, по которой, колыша шторы, гуляли легкие сквозняки, вполне серьезно, точно заговорщики, на пониженных до шепота голосах обсуждали, как им спасти человечество.

Кофе мы тогда выпили немереное количество. От коньяка Иван категорически отказался: работать надо на неповрежденную голову. Каких только вопросов мы попутно не обсудили. И может ли эта Игра захватить весь наш мир? Тут мы оба сошлись, что да, разумеется, может: большинство людей жаждет именно четких и ясных правил социального бытия, свобода им не нужна, свобода влечет за собой ответственность, которую они с радостью отдадут… И можно ли будет «зрячим», не-геймерам, жить в порабощенной стране? Конечно, можно, рецепт: поведенческая мимикрия, ничем не выделяйся, действуй, как все. И будет ли это сталинизм, так сгоряча воскликнул Иван. Нет, тут я был с ним не согласен. Сталин как раз никаких правил не соблюдал: убивал даже тех, кто был ему фанатично предан. И не является ли аналогом нашей Игры «юридическое общество» Запада – это когда на каждый жизненный случай создается закон. Нет, я опять с этим не согласился: закон можно изменить или вообще отменить, но в том-то и дело, что правила нашей Игры ни скорректировать, ни отменить нельзя. Ну и в завершение – как добраться до Башни, создающей маглоров, разрушить ее – взорвать, сжечь, разломать? Не представляю, честно сказал Иван, знаю одно: чтобы победить, надо сражаться. Что же, на простой и ясный вопрос всегда существует такой же простой и ясный ответ.

Неизвестно, до чего бы мы в итоге договорились, кофеиновое возбуждение швыряло наши мысли из стороны в сторону, но около пяти вечера у Ивана замурлыкал сотовый телефон.

- Слушаю… Что?..

Я увидел на нем застывшую маску вместо лица.

Томительно тянулись секунды.

А затем:

- Хорошо. Понял, - сказал Иван, ровным, словно отшлифованным, голосом подавляя возбуждение собеседника, и, помедлив мгновение, нажал кнопку отбоя. Перевел темный взгляд на меня. – Они все же его достали. На платформе «Площадь Восстания», столкнули под поезд.

Я даже не стал спрашивать, о ком речь.

И так было понятно, что это о Хухрике.

Я пробормотал:

- А это значит…

- А это значит, что недели у нас нет, - сказал Иван.

Из выступления президента по национальному телевидению.

И главное, о чем нам всем следует помнить – наша сила, наша независимость, наше благополучие зиждутся на фундаменте традиционных ценностей, тех социальных правил и норм, которые наши предки вырабатывали и утверждали столетиями. Изменения ради самих изменений, к которым призывают разные горячие головы, нам не нужны. Мы выступаем против всяких попыток расшатать исторически сложившиеся в стране порядки. В соответствии с Конституцией, следуя духу нашей великой истории, я час назад подписал Указ «О защите традиций», который – я в этом не сомневаюсь – станет прочной гарантией нашего будущего, обеспечит всем нам спокойную и достойную жизнь. Указ этот обретет законную силу уже через несколько дней.

Я смотрел, затаив дыхание, как Иван продвигается в зеленоватой атмосфере Игры. С локализацией ему повезло: он вошел в игровое пространство неподалеку от Сенной площади. Это составляло чуть больше половины пути до Башни; видимо, где-то в этом районе находилась квартира, которую он специально для данной операции снял. Удача, несомненно, удача! Инсталляция хоть и была, как правило, привязана к месту физического нахождения игрока, но все же существовал и ощутимый разброс. Иван рисковал очутиться хрен знает где: возле Невского, например, или в переулках у Исаакиевского собора. И также ему повезло, когда он сразу после входа в Игру прихлопнул двух синхронно прыгнувших на него ядозубов. Почему ядозубы сработали в паре, я объяснить не могу. Подразумевалось – по крайней мере, так я понимал, - что в начале Игры они должны были появляться по одиночке. Или это тот самый пропорциональный рост, о котором нам рассказывал Хухрик? Ведь Иван на этой неделе в Игру не раз заходил, очки набирал, увеличивал рейтинг, значит, ему был положен более высокий уровень сложности.

Так или иначе, но одного ядозуба он еще на взлете пронзил стрелой, а другого, ловко отклонившись от его траектории, полоснул вдоль всего тела ножом. Я и отследить не успел, когда он выхватил нож. Реакция у него была потрясающая. Сказывался, вероятно, «мельдоний» или как его там. Иван и выглядел сейчас, как подлинный воин: в легкой броне, состоящей из полупрозрачных золотистых чешуек, движений они, по-видимому, не стесняли, на поясе с левой стороны – меч, с правой – еще один нож, пока не использованный (лезвие первого растворилось в крови ядозуба), в руках – арбалет, когда он успел его зарядить, я тоже отследить не успел.

Картинка была изумительно ясной. Мы с Иваном четко договорились о том, что на время операции я надену очки, сопряженные с ноутбуком Адели, это для объемного ви

Мне отводилась скромная роль наблюдателя.

Так что я все видел воочию. И не только видел, мы даже переговариваться могли. Хотя, добавлю, голос у Ивана был какой-то картонный, на фальцете, утрированный, словно у персонажа мультфильма. Или так и было задумано? Но визуал Игры в самом деле был исключительный: фантастическая достоверность текстуры, стереоскопия, эффект присутствия, каждый дом, каждый камень, каждая травинка представали такими, какими и должны были быть. Я замечал пыль на стеклах, мелкую рябь в канале по правой от меня стороне. Однако больше всего меня поражало, как легко и непринужденно Ивану удается идти. Двигался он, словно танцуя, тут же схватывая окружающее и предугадывая опасности, возникающие одна за другой. Вот он прихлопнул еще одного бородавчатого ядозуба, тот шлепнулся об асфальт и развалился на пиксели. Вот, ни мгновения не помедлив, уложил чупакабру, бредущую как бы рассеянной, обманчиво безопасной походкой. Вот без проблем отбился от всех трех взвизгнувших игл дикобраза и сразу, вроде бы и не целясь, навскидку, всадил ему стрелу прямо в глаз. А вот, пробираясь через мрачную, в пятнах плесени и потеках, узкую и извилистую вереницу сквозных дворов, шагнул под арку, тут же, не задумываясь, отскочил и, переждав, пока осядет облако пыли от тонны рухнувших кирпичей, осторожно перебрался через завал. Мне было ясно, что меня бы они погребли с головой. Впрочем, думаю, я не добрался бы и до арки. А Иван, между тем, ухитрился, как по канату, натянутому под куполом, прокрасться по узенькой тропочке между тремя хитро устроенными ловушками и подобрать хрустальный кувшинчик с магией – она, пробежав по нему синими искрами, впиталась в кожу.

Несколько растерялся он лишь тогда, когда поднялся с какого-то лежбища носорог, размером с трамвай и, взрыкнув нутряным басом, ринулся на врага. Я тоже, надо сказать, растерялся. Откуда это страшилище? Я как-то не помнил, чтобы такой персонаж присутствовал в методичке у Хухрика. Но я помнил, что тот же Хухрик предупреждал: Игра обладает конфигуративной спонтанностью, сама выбирает наиболее эффективную стратегию сопротивления, может создавать самые неожиданные варианты. Здесь, скорее всего, был именно такой случай. Стрела, выпущенная из арбалета, звякнула и отскочила от костяных бляшек, покрывающих тушу. Я вздрогнул, почувствовав, что Иван еле успел увернуться: опасно заточенный рог вспорол воздух буквально в миллиметре от его тела. Самого Ивана отбросило метров на пять ударом массивного бока. Он даже на ногах не сумел удержаться, перекатившись по асфальту брошенным веретеном. А пока поднимался и от сотрясения приходил в себя, носорог развернулся и ринулся в следующую атаку. Несмотря на ужасающие размеры двигался он очень проворно, безостановочно – я, хоть и взирал на схватку со стороны, ощущал, как земля подрагивает от топота тумбообразных ног. Впрочем, это мельком, действительно со стороны, я в этот момент лихорадочно, роняя страницы, листал распечатку: неужели про носорога так-таки ничего и нет?

Однако Иван справился без моей подсказки. Он вытянул руки вперед, как бы упершись в стену растопыренными ладонями, по телу пробежала быстрая судорога, он весь напрягся, окаменел – и тут с пальцев его, из-под ногтей, заструились синие молнии, одевшие тушу носорога ярким огнем. Тот резко затормозил, проехав ногами-тумбами по асфальту, остановился, поводил туда-сюда массивной башкой, неуверенно, покачиваясь, переступил влево-вправо и вдруг с шумом, со свинячим хрюканьем рухнул в яму-ловушку.

Взлетел фонтан жидкой грязи, комки ее с чмоканьем начали шлепаться на асфальт, и через секунду бугристая туша исчезла, словно провалившись аж до центра Земли.

- Молодец!.. – крикнул я, наконец выдохнув из груди напрочь перегоревший воздух.

Сердце у меня колотилось.

А Иван развел руки и, как артист, поклонился:

- Аплодисменты!.. – игриво мне помахал. – Между прочим, еще триста долларов на счету.

Напрасно он так расслабился.

Уже в следующее мгновение мы, по-моему, одновременно заметили, что воцарилась на всем пространстве Игры какая-то нехорошая тишина: ни звука, ни движения, ни колебания воздуха, словно опустилось на нас невидимое, но толстое, обморочно-душное одеяло. Обстановка вокруг Ивана была такая. Справа, за каналом, возвышался Никольский собор, деревья на бульваре, отделяющем его от улицы, почернели и скорчились, как бы обуглившись. Слева же находилась галерея Торговых рядов, под арками их скопилась чернильная тьма. И из этой тьмы, из этой непроницаемой черноты, видимо, порожденный и напитанный ею, выделился продолговатый сгусток – уплотнился, посветлел до белесости, приобрел почти человеческие очертания, и – шагнул прямо на середину улицы, преграждая дорогу.

Из верхней части его, где постепенно проступало лицо, вырвалось длинное прерывистое шипение.

Будто высунулся оттуда змеиный язык.

Так я впервые увидел маглора.

Но не о нем я подумал в эту секунду. Другая мысль вспышкой озарила сознание.

По-моему, я даже негромко вскрикнул.

И даже чуть не сорвал с себя дугообразные игровые очки.

Как там Адель?

Из переписки в сетях:

…Братцы! Вот это игруха! Как сел на нее, так и уехал. Ничиго такого раньше не знал. Ни вру ни скока! Кто еще не распробавал давай сюда! Чесслово! Ни пожалеите!..

…Согласен, игра классная. Сразу захватывает. И не надо ни регистрации, ни аккаунта, ни пароля, ни телефона, вообще ничего. Входи и играй…

…Ой, я тоже хачу. А где эту игру можно найти?..

Адель с бокалом в руках бродит по банкетному залу, освещенному, несмотря на солнечный день, кругами трехъярусной люстры со множеством хрустальных висюлек. Висюльки слегка покачиваются, по граням их пробегают разноцветные искры. В бокале у нее не вино, а темно-вишневый сок, ни разу не натуральный, оставляющий на языке привкус парфюма.

Это семинар по развития среднего бизнеса. Ее привез сюда Бегемот, сказав, что тут будут нужные люди. И действительно, помимо участников, присутствуют двое руководителей департаментов из администрации города, трое депутатов местного Законодательного собрания и аж депутат Госдумы, сказавший речь на открытии. Собственно, на него Адель и нацелилась. Проникнуть в Госдуму было бы здорово, это была бы качественная работа, Хозяин был бы доволен. Главное – Адели удалось бы реабилитироваться за неожиданный сбой с Иваном: черт бы его побрал, все вроде бы начиналось нормально и вдруг ни с того ни с сего сорвался с крючка. Что она не так сделала? Хозяин выразил недоумение. Правда, если подумать, то тут, вероятно, сыграла роль профессиональная подозрительность офицера спецслужб. С наскока такую стенку не прошибешь. Дурачок, своего счастья не понимает. Ведь как здорово, когда все человечество превращается в единую любящую семью! Какое это необыкновенное наслаждение – участвовать нотой во Вселенской Гармонии, где каждый исполняет сольную партию, а все вместе, дополняя друг друга, сливаются в мощный торжествующий хор. Словами это не объяснишь, это надо почувствовать. Ничего, она через некоторое время повторит попытку. Терпение и настойчивость, как внушает Хозяин, обязательно принесут успех.

При мысли о Хозяине у нее, как всегда, прокатывается по телу волна теплой радости, будто согревает его ласковый солнечный луч. Конечно, все будет в порядке. Ведь как быстро они с Валентиной завербовали сотрудников фирмы, даже Басила, на что уж хмурый, заторможенный, туповатый, не устоял. А как легко ей удалось подключить Бегемота: уже через пару дней, чуточку оклемавшись, он без разговоров выделил приличную сумму на рекламу Игры, и вот, пожалуйста, на престижный семинар ее захватил.

Кстати, и фирме это пошло на пользу – не бегают, как раньше, то и дело к кофейному автомату, не толпятся там, не гогочут, не рассказывают анекдотов, которым в обед – сто лет. Продажи, по данным отдела сбыта, выросли почти на двадцать процентов. Что не удивительно: работают теперь не на дядю раскормленного, а на семью, к которой сами принадлежат.

А просочиться в Госдуму было бы здорово.

Адель фланирует по квадратному залу. Поглядывает на окна с волнистыми приспущенными «маркизами», на серебряные светильники в виде нимф с подчеркнуто эротическими фигурами, на расписной, в голубизне и золоте, с лепниной по краям потолок, и терпеливо ждет, пока рассосется кружок, собравшийся возле велеречивого депутата. Там скопилось человек пять или шесть: вежливо толкаются, протискиваются поближе, делают вид, что внимают, поддакивают, улыбаются, сами пытаются (и безнадежно) что-то ему втолковать. Депутат так же вежливо улыбается им в ответ, так же кивает, и чувствуется, что все это ему давно надоело. Впрочем, осталось недолго. Вот один отошел, осознав тщетность попыток, вот аккуратно, как шелуха, отслоился второй, да и третий тоже начал оглядываться по сторонам…

Все, пора.

Адель мягким движением втискивается в кружок. В тусклых глазах депутата загораются огоньки интереса. Женщин здесь мало, семинар исключительно деловой, а Адель натянула сегодня такое платье, которое не столько скрывает, сколько подчеркивает телесный ландшафт. С легким румянцем, с горячей кожей, с трепетностью во взоре она чудо как хороша. Хороша, хороша, она знает это сама. И пусть назойливый человечек внутри по-прежнему кричит и размахивает руками, Адель не слышит его.

Шаг вперед.

- Мы, кажется, незнакомы? – проникновенно говорит депутат. Обнажает в привычной любезности крупные белоснежные зубы, фарфоровые, не иначе, великолепный фасад, стоимостью хрен знает во сколько. – Разрешите представиться…

Тем же чарующим голосом он говорит что-то еще. Кажется, спрашивает, какую фирму она представляет. Однако Адель внезапно отключается от него. Ее, как горячим паром, обдает жар тревоги: что-то непонятное происходит с Хозяином. Она ощущает его растерянность, даже ошеломление, его ярость, его смертельный испуг. Хозяину угрожает опасность, он призывает ее на помощь. В смятении Адель оглядывается и понимает, что вместе с ней, точно так же оглядываются сейчас десятки, может быть, сотни людей, не только в зале, но и по всему городу, оглядываются, замирают, как в столбняке, прислушиваются: чем помочь? – а некоторые, кто уже догадался, срываются с мест и куда-то бегут.

И, кажется, она знает – куда.

Прозрение.

Точный адрес.

Но ведь ей не успеть.

Отчаяние.

- Что с вами? – спрашивает депутат.

Голос его доносится откуда-то издалека. Слов не понять, да Адель и не пытается в них разобраться: страх, боль, беспомощность петардой взрываются у нее в голове, она отворачивается от депутата и тоже бежит – сначала по коридору мимо поблескивающих темным лаком дверей, затем по ступенькам мраморной лестницы, едва не падая, чуть касаясь перил, и далее – по обширному гулкому вестибюлю, где цокот каблуков бодро отскакивает от стен. Ноги у нее подгибаются: ей не успеть, не успеть! Дыхание рвется, петарда рассыпается снопом огненных брызг. Тревога сменяется тупой ватной слабостью: поздно, поздно, уже все закончилось, все свершилось. Хозяин мертв, ему ничем не поможешь. Семья умирает. Вселенская Гармония распадается на агонизирующие фрагменты. Как дальше жить? Адель утыкается лбом в колонну серого мрамора, обхватывает ее, прижимается, пытаясь втиснуться внутрь. Она едва сдерживается, чтобы на закричать. Мир вокруг становится тусклым и пресным, словно из прессованного картона…

И вот наконец я увидел маглора. По очертаниям он напоминал человека, но – кожа бледная, неживая, будто вымоченная в воде, нос плоский, приплюснутый по-звериному, с вывернутыми наружу ноздрями, уши тоже – по-звериному заостренные, с ветвлениями хрящей, и, дополняя картину, янтарное свечение глаз было рассечено вертикальными черточками зрачков. А на вершине гладкого, наподобие скорлупы, черепа, у него торчал волосяной хохолок, только волосы эти были полупрозрачные, с перетяжками, комковатого кровяного цвета и шевелились, подрагивая, будто нюхая воздух. Неприятное он производил впечатление. Хотя сейчас это не имело значения. Главное – перед нами предстал тот самый маглор.

Ошибки быть не могло.

Из того, что Хухрик наворотил – беспорядочно, торопясь, – в своих комментариях, сохраненных на флешке, я понял: чтобы снять с человека ошейник, нужно уничтожить его Хозяина. Здесь, по сути, простая линейная связь. Башня, откуда бы она ни взялась, представляет собой генератор, создающий игровых персонажей. Вход в Игру – запрос на их продуцирование. Не существует одного-единственного маглора для всех, напротив – для каждого нового геймера создается собственный виртуальный маглор, постепенно наращивающий, как куст, подчиненное ему человеческое сообщество. Привязка идет по адресу компьютера или айфона. А поскольку Иван вошел в Игру дистанционно, как бы с ноутбука Адели, перед нами появился именно тот, кому этот запрос был адресован.

Один из властителей проклятой Игры.

Подлинный Хозяин Адели.

Как я ненавидел его!

Если бы я мог сконцентрировать свою ненависть в нечто вроде арбалетной стрелы и с такой же ненавистью ее метнуть, она пронзила бы маглора насквозь.

Жаль, что ни стрелы, ни самого арбалета у меня не имелось.

Мысли эти промелькнули у меня в одно мгновение. Собственно, даже не мысли – беспорядочный всплеск ощущений. Но маглор за это мгновение уже переместился вплотную к Ивану. Двигался он вообще как-то странно, небольшими скачками, зрительно отделенными друг от друга. Каждый конкретный скачок было не отследить: маглор как бы исчезал из одной точки пространства и тут же появлялся в другой. Одет он был в короткую юбку с овальными металлическими пластинами, такой же жакет и манжеты, прикрывающие запястья. Причем пластины были тоже функциональны, при скачке они так ярко вспыхивали, что потом перед глазами плыли блеклые туманные пятна. Видимо, не только у меня, но и у Ивана. Тот, впрочем, не растерялся: сразу же, как при нападении носорога, выставил руки вперед, напрягся в судороге, заструились с пальцев его синие зигзагообразные молнии и одели маглора пленкой колышущегося огня.

Оказывается, у Ивана осталось еще немного магии.

Молодец!

Сумел сохранить.

Но и маглор к этому был готов.

- Ш-ш-ш… ш-ш-ш… ш-ш-ш… - опять выползло змеиное рассерженное шипение. Огонь погас, видимых повреждений на теле маглора не обнаружилось. Однако, как я заметил, он все же утратил способность прерывистого перемещения, теперь двигался слитной динамикой, как человек, разве что немного быстрее, но это у меня было чисто интуитивное ощущение.

И еще краем сознания я отметил, что маглор нисколько не удивился, когда по трафику с конкретного адреса перед ним вместо Адели появился Иван. А если и удивился, то ничем этого не показал. Его это не обеспокоило. Он просто по сужающейся спирали крутанул ладонью над головой и прямо из воздуха вынул светящийся меч, явно заимствованный из знаменитого фильма. Оставляя за собой мятые лоскуты огня, меч описал полукруг, вроде бы даже тоненько зазвенев. Иван еле успел отшатнуться, чтобы не попасть под удар. В его руке уже тоже был меч, и обратный выпад маглора он им элегантно отвел.

Дальнейшее течение схватки мне описать трудно. Иван не зря говорил, что фехтовальные поединки стремительны, скоротечны, глаз не успевает следить за бешеным танцем клинков – я воспринимал лишь отдельные разрозненные детали, да и то с опоздание, когда уже возникала совершенно иная графическая конфигурация.

Противники столкнулись с металлическим лязгом, и их, словно магнитным полем, отбросило друг от друга. Затем они снова столкнулись и их снова отбросило. А далее они сошлись в длинном раунде ожесточения, хаотичном настолько, что образовался единый, из ломаных линий, вращающийся клубок, непрерывно меняющий очертания: с шизофренической скоростью чередовались прямые и косые удары, отклонения, блоки, подсечки, прыжки, приседания, повороты, выпады, блеск мечей, мелькания рук и ног… На пару секунд Иван, вращая клинком, поставил перед собою сплошной сверкающий круг, не знаю, уж как это ему удалось, но маглор его защиту пробил. А еще через пару секунд, которые показались мне вечностью, аналогичную сверкающий круг поставил уже маглор, но и Иван тоже сумел почти сразу же его проломить. Я, не будучи профессионалом, естественно, не мог оценить, кто сильней. На мой взгляд, явного преимущества не имел ни тот, ни другой. И все же меня тревожило то, что маглор в этом безумном раунде медленно, очень медленно, но явственно наступал, а Иван, соответственно, шаг за шагом, так же медленно пятился, иногда ненадолго притормаживая противника.

Кажется, я догадывался, что происходит. Маглор, пользуясь преимуществом в скорости, неочевидным, но все-таки достаточно ощутимым, оттеснял Ивана к цепи ловушек, в одну из которых недавно угодил носорог. А Иван, понимая это, пытался осторожно свернуть, но натыкался на резкие боковые удары. Он, видимо, уже уставал. Не физически, разумеется, накапливалась чисто психологическая усталость, в отличие от его кошмарного визави, который, являясь персонажем полностью виртуальным, ничего подобного не испытывал. Это можно было определить по разнице их дыханий: надсадному, с горловыми присвистами у Ивана, и мерному пых-пых-пых, словно работал насос, у продвигающегося вперед маглора.

Впрочем, за Ивана я не слишком переживал. Ему, даже если маглор победит, это ничем особенным не грозило. Ну вывалится из Игры, ну обнулится, придется начинать все сначала. Ничего, останется жив. Я был уверен, что взять за горло, надеть на себя ошейник Иван не позволит. Но вот – Адель, Адель… Что тогда будет с Аделью?..

Я чувствовал, что шансы на победу становились все призрачнее. «Мельдоний», или как его там, на длинных дистанциях, вероятно, себя на оправдывал. К тому же Иван, сосредоточившись на маглоре, по-видимому, элементарно не замечал окружающего. У него сузился фокус зрения. Но я, находясь вне Игры, в отличие от него, ясно видел, что, словно подключилась некая опция, начинает оживать весь игровой антураж: на крыше Торговых рядов появились несколько ядозубов, еще не прыгали, но уже примеривались, надували под горлами кожистые мешки, выскользнул из какого-то подвала дикобраз и на спине его угрожающе вздыбилась щетина коричневых игл, заплетая копыта, побрела к нам по набережной чупакабра, а из ямы-ловушки непонятно каким образом выкарабкался носорог и грузно топал ногами, стряхивал с себя пласты грязи: готовился к беспощадной атаке.

Ситуация для Ивана стремительно ухудшалась. А меня мучило то, что я был не в состоянии ни на что повлиять. Я был пленником совершенно иной реальности. Я отчетливо понимал, что если прилеплю себе на виски чипы и влезу в Игру, то просто-напросто не доберусь до места схватки. Иван был прав: меня убьет первый же ядозуб, первая же чупакабра, не говоря уже о чудовищном носороге. Я был абсолютно бессилен. Я не рисковал даже крикнуть, чтобы предупредить Ивана о новой опасности: боялся отвлечь его от напряжения схватки.

Здесь все решали секунды.

Помочь ему я ничем не мог. Мне оставалось надеяться, что Иван знает, что делает. Еще вчера, когда мы вечером лихорадочно обсуждали детали этого нашего предприятия, пытаясь выработать наиболее выгодную стратегию, он в итоге вздохнул и сказал, что забрезжила у него одна идея, рискованная, но, кажется, перспективная. Суть ее он объяснять мне не стал, добавил вскользь, что не бывает абсолютной защиты. Всегда есть брешь, главное – вовремя обнаружить ее. Обнаружить и нанести смертельный удар.

Что он имел в виду, я так и не понял. Иван сослался, что перед сражением надо как следует выспаться, и ушел. Перебрался в снятую неподалеку квартиру. Возможно, сработали у него профессиональные навыки: не говорить лишнего никому, ни родственникам, ни коллегам, ни самым близким друзья. Однако наблюдая сейчас, как он медленно, но неумолимо отступает все ближе и ближе к цепи бездонных ловушек, я стал терзаться сомнениями: а была ли у него вообще какая-либо идея? Может быть, и не было никакой конкретной идеи. Иван таким образом успокаивал и себя, и меня, в действительности рассчитывая на случай, на везение, на «мельдоний», на свое умение фехтовать. И, судя по всему, допустил катастрофическую ошибку. Развязка надвигалась с неумолимостью смерти. Носорог уже опустил башку с острым рогом и заревел низким басом, как паровоз, готовый начать движение. От оглушительного рева его Иван, видимо, на мгновение растерялся. И этого короткого замешательства оказалось достаточно: маглор сделал выпад, резко дернув рукой, меч, вышибленный из рук Ивана, взлетел – крутанулся два раза в воздухе, и тьма одной из ловушек поглотила его. А костяные пальцы маглора сомкнулись у Ивана на шее.

Все было кончено. Мне хотелось крепко зажмуриться. Отчаяние, как болотная жижа хлынуло мне в горло, в легкие, в сердце. Я не мог ни выдохнуть, ни вдохнуть. Мне казалось, что и меня от смерти тоже отделяет одно мгновение. Веки у меня подергивались. И все-таки хорошо, что я их не сомкнул. В следующую секунду маглор как-то тоненько всхлипнул, вытянулся, став чуть ли не на полголовы выше, отпустив Ивана, сделал два неуверенных шага назад, и я увидел, что из груди его, там, где, по словам Хухрика, находилась таинствен­ная «точка жизни» торчит рукоять ножа. Причем она тут же вспыхнула пронзительно-лимонным сиянием, будто раскаленная плазма, будто сгусток неземного огня – маглор зашатался и по груди его веером, полные пиксельных искр, начали расползаться мерцающие мелкие трещины.

Так вот в чем заключалась идея Ивана! Прикинуться выдохшимся, ослабевшим, позволить маглору вплотную себя обхватить, и тогда ударить ножом: видимо, скрытно держал его в левой руке.

Рискованно.

Очень рискованно.

Но ведь, как оказалось, – оправданный риск.

По-настоящему обрадоваться я не успел. Пошатывающийся маглор открыл широкий, как у лягушки, рот, и в воздухе поплыли басовые напряженные глоссолалии:

- Лла… инна… лалла… оммана… лла…

Они были тугие, почти вещественные, давили на барабанные перепонки, втискивая сквозь них в мозг мутную боль. Слышать это было невыносимо. Я инстинктивно прижал уши ладонями. Мне казалось, что в голову мне заливают расплавленный стеарин.

Я трясся.

Я качался из стороны в сторону.

Возможно, я постанывал или мычал.

Впрочем, длилось это недолго. Пространство Игры мигнуло, точно на мгновение вырубилось электричество, потом вновь зажглось, но уже багровым хаосом переливающихся теней. Ничего в нем было не различить. А затем что-то оглушительно щелкнуло и окончательно отключилось. Я сидел перед гладким темным экраном мертвого ноутбука.

Тяжело, как Иван, дышал.

Квартира казалась чужой.

В голове у меня, затухая, но с той же болью звучало:

- Лла… инна… лалла… оммана… лла…

Игра – это искушение, которому почти невозможно противостоять. Сперва ты начинаешь играть в нее, а потом она начинает играть тобой. И с этого момента ты уже проиграл. Ты становишься персонажем игры, ты становишься фигурантом чужого действия… Выиграть в Большой игре под названием жизнь, можно лишь нарушая правила этой Игры…

Йен Хеннек «Тотальная игромания».

Ломка у нее продолжалась три дня. В первый день Адель еле передвигалась: с трудом, как бы по частям, поднималась на ноги, мелкими неуверенными шажками, опираясь о стену, добиралась, куда ей надо. От помощи, тем не менее, отказывалась категорически: нет, я сама, сама!.. Большую часть времени проводила в постели, пластом, то ли дремала, то ли не имела сил шевелиться. Иногда из-под зажмуренных век ее начинали течь слезы, Адель чуть слышно всхлипывала и растирала их по щекам ладонями.

- Опять? – спрашивал я.

- Да, опять…

Ей снился маглор.

К счастью, все реже и реже – превращаясь в расплывчатое пятно.

Можно было надеяться, что скоро он исчезнет совсем.

Несмотря на ее слабенькие протесты, я вызвал врача. Пожилая женщина, судя по всему, опытная, спокойная, измерила температуру, давление, расспросила о самочувствии, получив ответ вялым шепотом, что ничего нигде не болит. Сделала вывод, что это приступ апатии, истощение психических и физических сил, наблюдаемое сейчас у многих.

- Не успеваем за темпом жизни, носимся, как сумасшедшие, но хотим еще больше, еще лучше, еще быстрее, ни на секунду не останавливаемся, растрачиваем в горячке деятельности все резервы, эмоции выгорают, метаболизм расшатывается, и вдруг – бац, человек падает, не может пошевелиться. У меня сейчас полно таких пациентов…

Рекомендовала витамины, длительные прогулки, режим, правильное питание, съездить куда-нибудь, сменить обстановку.

- Если будет хуже – звоните.

В общем, ничего не сказала.

Все было понятно и так.

Тем более что через сутки Адели стало значительно лучше. Она начала понемногу есть, жадными большими глотками пила воду и соки. А на третий день ходила уже вполне уверенно, иногда, правда, пошатывалась, хваталась за спинки стульев, присаживалась на несколько минут отдохнуть. Ошейник у нее постепенно рассасывался. К концу недели он стал практически незаметен. Рептилоидные черты, как обозначил их Хухрик, тоже не проявились. Видимо в ошейнике пробыла недостаточно. Выходить на улицу она все же не рисковала. Подолгу стояла у окна в переулок, испятнанный солнечными отражениями стекол.

Мы о многом переговорили за эти дни. Адель, пересиливая себя, рассказывала мне о вселенной маглоров.

- Словами этого не передать, - утверждала она. – Представь себе мир прозрачный, сияющий, как бы хрустальный, и вместе с тем – теплый, родной, согретый какой-то внутренней эманацией. Я правильно употребила этот термин? Дышишь ею и не понимаешь, как могла дышать чем-то другим. После нее наш, земной, воздух кажется мертвым. Главное – ощущение Вселенской Гармонии, все просто и ясно, понятно, что говорить и что делать. Более того, понятно, как жить. И понятно дарованное тебе предназначение, выше которого нет ничего: распространить эту Гармонию на весь мир. Необыкновенное чувство единства: все – братья и сестры, ты не одна, нас, таких, неисчислимое множество, целая галактика родных, близких людей. И каждый, без исключения, любит тебя, и каждый, если потребуется, тут же придет на помощь. Впервые я почувствовала, что живу правильно, так как надо, в соответствии со всеми стремлениями души. Настоящее счастье, словно попала в рай… И когда вдруг лишаешься этого… – Тут она слегка задохнулась. – Когда оно исчезает… Не знаю, как объяснить… В сердце – холодная пустота… страшный голод… не физический, какой-то другой… будто умер близкий тебе человек, и его отсутствие уже ничем не восполнить…

Она вся дрожала – как скорченный лист на ветке, как ребенок, у которого грубо отобрали игрушку. Что я мог ей ответить? Когда наркоман вкалывает себе долгожданную дозу, когда дрожащей рукой, пристанывая от нетерпения, втыкает в вену иглу, он тоже испытывает настоящее счастье, «приход», блаженство, которое в земной жизни не с чем сравнить. Но это счастье химическое, суррогат бытия, оно лишено высоких экзистенциальных модусов. Ты понимаешь, что я имею в виду? Это насыщение, а не переживание. И готовность прийти на помощь в данном случае аналогична тому, как работает автомат с кока-колой: опустишь монетку – запрос – выскочит аккуратная баночка с ярлычком. Тоже чисто механическая реакция. Тоже подлинного сопереживания нет. Сам автомат, разумеется, не поймет, что ты умираешь от жажды, и по собственной инициативе не предложит тебе ни глотка воды. Кстати, скажу, что и человек, надевший ошейник маглора, это вовсе не раб. Раб свое рабское состояние осознает, он может взбунтоваться, восстать против него, а человек в ошейнике, если я тебя правильно понял, даже в принципе не мыслит себя рабом. Он считает это не рабством, а счастьем. Это скорее зомби, хотя термин тоже неточный.

Мы также говорили о том, что нас ждет. По словам Адели, галактическая империя маглоров включает в себя уже несколько звездных систем. Везде воцарились в них Закон и Порядок. Везде были возведены мощные передатчики, каждый час извергающие очередной информационный пакет, – посланцы Великой Гармонии летят сейчас сквозь космический мрак. В настоящий момент они достигли Земли, идет процесс инсталляции.

Тут, однако, мы быстро сошлись во мнении, что невозможно определить: империя маглоров существует в реальности (ее, например, можно было бы наблюдать в телескоп) или она представляет собой миф конкретной Игры, оставаясь легендой в ее локальном пространстве.

Впрочем, для нас особой разницы не было: угроза тотального игрового порабощения присутствовала и в том случае, и в другом.

- Так что же, выхода нет? – настойчиво спрашивала Адель. – Они победят? Мы все подчинимся маглорам?

Она теребила янтарный кулончик – каплю, оправленную в серебро, надетую теперь вместо ошейника. Я осторожно ей отвечал, что в краткосрочной перспективе, то есть сейчас, этот вариант, к сожалению, наиболее вероятен.

- Но почему, почему?

- Да потому, что наш нынешний мир ужасен. Мы привыкли к нему, стараемся не замечать, но в действительности это пожар в сумасшедшем доме: ползет дым, рушатся горящие балки, гибнут люди, все здание уже начинает шататься, а жильцы его, вместо того чтобы пожар тушить, дерутся между собой, выясняя, кто кому какую обиду нанес, сильные безжалостно давят слабых, слабые в ответ пытаются хотя бы побольнее укусить тех, кто сильней. Подумаешь, маглоры какие-то! Да народы, человечество вообще, распахнет объятия любым маглорам, лишь бы погасили огонь и установили в мире Закон и Порядок. И прежде всего объятия распахнут политики. Любая власть воспримет маглоров как неожиданное и долгожданное счастье. Ведь образуется, с их точки зрения идеальное общество: золотой миллиард, нет, не миллиард, это много, скорее сто миллионов, которые ни в какую Игру не пойдут, они будут править, причем уже без всяких ограничений, и десять миллиардов послушных зомби, которые станут работать, покупать рекламируемые товары, голосовать за того, на кого укажут… нет, думаю… электоральная система в таком обществе отомрет. Зато излучатели обязательно будут построены, и будут возведены храмы, где станут славить Великого и Единственного Маглора. Элиты выполнят все формальности, а ничего больше Игра от них не потребует…

- И ты так спокойно рассуждаешь об этом?

Н-да…

Все-таки не получалось у меня осторожно.

- Ладно, - говорил я Адели. – Тогда давай так. Когда-то давно читал я роман, фантастический, но это не имеет значения, об обществе, где появлялись люди, которые желали странного. Их целенаправленно уничтожали, вылавливали, их заключали в концлагеря, они считались преступниками, но они все равно появлялись. Так вот, человек отличается от животного тем, что иногда хочет странного. Он не довольствуется тем, что есть, он жаждет того, чего нет. Конечно, таких людей очень немного, но они появляются неизбежно, подобно либерам в маглорской легенде. И вот как раз они в Игру не пойдут. Им будет душно в благостном настоящем. Они возжелают странного. Они захотят вдохнуть обжигающий воздух будущего, увидеть, что там, за границами привычного бытия, и – пусть даже рискуя всем, даже жизнью – эти границы перешагнуть. И тогда треснет ветшающий фундамент Игры, и зашатается возведенная на нем галактическая империя, и придет новый мир, который мы пока не в состоянии вообразить…

- И когда это произойдет?

- Могу сказать лишь одно: это – произойдет.

Вот о чем мы с ней разговаривали в эти дни.

Очень аккуратно и как бы к слову, я сообщил Адели о смерти Ивана. Примерно через четверть часа после его схватки с маглором (Иван еще и компьютер выключить не успел, скачивал анонимайзеры, пытался, видимо, снова войти в Игру), к нему в квартиру ворвалось около десятка людей, в основном жителей ближних домов, вооруженных молотками, ножками от стульев, двое – топориками. Вышибли входную дверь, вдребезги разнесли компьютер, все было кончено буквально за пару минут. У Ивана был пистолет, но стрелять он не стал. Меня известил об этом незнакомый мужской голос по тому телефону, который Иван оставил для связи с ним. Человек не назвался, представился как его коллега, добавил, что ни один из нападавших, вообще ни один, не был с Иваном знаком, действия свои они объяснить не могли, мотивировали их тем, что Ивана надо было убить: так якобы повелел им некий Небесный Глас. А через пару часов все они впали в полукоматозное состояние. Более – ничего. Какой-то абсурд. Тот же человек настоятельно посоветовал мне выбросить связной телефон, а о знакомстве с Иваном никогда и нигде не упоминать.

Адели я всех этих подробностей не рассказывал. Да она и не интересовалась: кто для нее был Иван? Она и видела-то его пару раз: у нас в квартире, мельком, когда мы потрошили Хухрика, и еще – в каком-то кафе, тоже недолго, когда пыталась его завербовать. Для нее это были незначительные эпизоды, мелочи, еле брезжащие сквозь ядовитые миазмы Игры.

Что ж, пусть будет так.

Единственное, чего я не понимал – это почему зомби ворвались в квартиру к Ивану, а не ко мне: вход в Игру был совершен с ноутбука Адели. Или маглор отследил дистанционный трафик: сам-то я в Игру не входил.

Вполне может быть.

И еще некоторое время я опасался, что за нами, как за Иваном, тоже могут прийти: из соседних квартир, с верхних этажей, из дома напротив – те, кто услышал призыв маглора о помощи. Однако в нашу дверь никто не звонил, не стучал, соседи, с которыми я сталкивался в лифте или парадной, скользили по мне равнодушными взглядами. Вероятно, маглоры нас с Аделью как угрозу не воспринимали. Мы находились для них как бы в слепом пятне.

В остальном же ничего особенного в нашей жизни не происходило. Адель по обычной почте послала заявление в свою фирму: увольняется по собственном у желанию.

- Не хочу туда возвращаться. Там – одни зомби, - сказала она. – Уверена, все они уже снова в Игре.

- А тебе это не грозит? – спрашивал я.

И Адель, как в ознобе, передергивала плечами:

- Бр-р-р… Нет!..

Уже хорошо.

Свой айфон она почти полностью заблокировала, теперь связаться с ней никто, кроме меня, не мог. Да, по-моему, никто ею и не интересовался. Несколько раз звонила по обычному телефону некая темпераментная Валентина, подруга, вроде из той же фирмы, но разговаривать с ней Адель наотрез отказывалась:

- Скажи, что я больше здесь не живу!

Валентина благополучно сгинула.

И так же она наотрез отказывалась говорить с Евой или Арсением, которые, как заведенные, продолжали названивать из своего Дюссельдорфа – каждую субботу и воскресенье.

Взвалила эту обязанность на меня:

- Они ведь тоже в Игре? Не спорь, не спорь, я у них, в Дюссельдорфе, была. О маглорах они, может быть, и не слышали, но движутся в жизни, слово куклы на ниточках, и говорят только то, что им вдалбливает суфлер… И улыбаются, улыбаются… Боже мой!.. Тоска смертная!.. Помнишь, ты мне как-то сказал, что чума, проклятие двадцать первого века – это не Черная смерть, а Серая жизнь…

- Это не я, это Олдос Хаксли…

- Не имеет значения. – Она пальцем указала на телефон (разговор происходил как раз после родительского звонка). – Ну вот.

Возразить на это мне было нечего. В Европе я бывал много раз – и на конференциях, и с лекциями, и просто так: ездили с Аделией в Италию, Францию и Германию. Гуляли по бульварам и площадям, осматривали памятники, церкви, дворцы, забредали в картинные галереи… И каждый раз во время такого вояжа меня тоже охватывала тоска. Я словно проваливался в светлое пространство безвременья. Европа казалась мне не кладбищем, нет, но музеем, мумифицированной историей, собранием редкостных экспонатов, где граждане-служители, в тапочках, поддерживают тишину и порядок.

В музеях интересно бывать, но упаси бог там жить.

В общем, мне было нечего возразить.

Я отчетливо понимал, что танцуют все.

Весь мир начинает кружиться в макабрическом блаженном безумии.

Я мог лишь беспомощно смотреть на Адель и не молиться, что толку с молитв, но надеяться, что этот приступ хореомании, все-таки не затронет ее.

Конечно, это была слабенькая надежда. Она еле тлела а тумане, которым окутывало нас будущее.

Крохотный, трепещущий огонек.

Но она все же была.

А через неделю мы рискнули выйти на улицу. Дни стояли сухие, солнечные, но не жаркие. Сквозь истончающуюся августовскую духоту уже просачивалась прохлада осени. Я немного тревожился за Адель. На лестнице она оступилась, и я судорожно ее подхватил. Но она тут же вывернулась из моих объятий:

- Хватит меня опекать! Не надо! Я совершенно здорова! – И чтобы доказать это, подпрыгнула на ступеньках, впрочем тут же вцепившись в перила, чтобы сохранить равновесие. – Вот видишь. Со мной все в порядке.

Вообще она всячески демонстрировала жизнерадостность: купила мороженое и, глотая кусками, слопала его в шесть секунд, подтащила меня к витрине магазина одежды и, глядя на что-то клетчатое, несуразное, заявила, что хочет такое пальто, вскочила на высокий поребрик сквера и пошла по нему на цыпочках, балансируя расставленными руками.

Ладно, я не возражал, пусть резвится.

Однако, чем дальше мы шли, тем мрачней она становилась. Вдруг начала оглядываться, замедлила шаг, сама взяла меня под руку и, как ребенок в испуге, немного прижалась.

- Слушай, ты ничего… такого… не замечаешь?

Я, разумеется, замечал, поскольку, в отличие от нее, в последние дни не раз выходил из дома.

Мне, правда, казалось, что это в глаза не бросается.

Значит, ошибся.

- Они как-то странно идут, - сказала Адель, имея в виду прохожих. – Не то чтобы в ногу, но как-то… синхронно… Будто под марш…

- Да, – сказал я.

- Раньше такого не было…

- Да.

Я обратил на это внимание два дня назад. Люди действительно передвигались по улице в каком-то единообразом ритме. Никто не торопился, никто внезапно не останавливался, никто резко не поворачивал, вдруг вспомнив, что ему не туда. Даже машины на мостовой скользили, четко соблюдая дистанцию, ни на сантиметр не нарушая ее. У многих женщин повязаны были цветные косынки, половина мужчин – в бадлонах, в джемперах, тоже закрывающих шею. Но многие были и с низкими, открытыми воротниками, и тогда – не у всех, но довольно часто – было заметно на горле кольцевое утолщение кожи. А у некоторых проблескивала в глазах желтизна и лица были ощутимо бледнее, чем у других.

- Они в Игре? – тихо спросила Адель.

Я так же тихо ответил:

- Во всяком случае, они там побывали. Ну что, возвращаемся?

- Нет!

Я удивился:

- Нет?

- Идем дальше. Я хочу это видеть.

И Адель потащила меня по набережной канала – мимо моста с грифонами, мимо колоннады собора, раскинувшей серые крылья свои вдоль проспекта. На перекрестке, у пешеходного перехода, сгрудилась густая толпа. Адель, крепко взяв меня за запястье, ввинтилась в нее. Проспект был удивительно пуст: ни единой машины, ни троллейбусов, ни автобусов. На другой его стороне горел запрещающий сигнал светофора.

Ярко-красный, словно воспалившийся глаз.

Прошли две или три минуты. Мы – топтались. Светофор продолжал гореть. Толпа нарастала, затопляя собой тротуар по обе стороны перекрестка. Удивительно, но все ждали молча и терпеливо – ни разговоров, ни попыток выбраться из удушливой тесноты. Мы словно были стиснуты статуями людей. Только девушка рядом с нами, кстати, по-моему, без ошейника, потыкала пальцем в айфон и сказала:

- Сбой регулировки транспорта. По всему Невскому. Движение остановлено от Московского вокзала до Адмиралтейства…

Она ни к кому конкретно не обращалась, и на ее слова никто внимания на обратил.

Не попытался ничего уточнить.

Никто головы к ней не повернул.

Адель вдруг сильнее сжала мое запястье:

- Пошли!

- Куда? – спросил я.

- Вон туда… – она указала подбородком на противоположную сторону.

- Нам красный горит.

- Ну и что?

Лицо ее выражало отчаянную решимость.

Действительно, ну и что?

Я понял:

- Ладно, идем…

Протиснувшись через два первых ряда, мы ступили на мостовую. Трудно сказать, что в эту минуту чувствовала Адель, но я ощутил, что в нас, словно взяв на прицел, уперлись сотни вытаращенных изумлением глаз. Даже те, кто на другой стороне проспекта проходили мимо, теперь медленно оборачивались и замирали, точно остолбенев.

Ноги мои прилипали к асфальту.

Каждый шаг давался с тяжелым трудом.

И с таким же трудом, вероятно, шагала Адель.

Чуть впереди.

Но мы все-таки шли.

Шли, шли и шли.

Словно перебирались вброд через сонную реку небытия.

Пустота вокруг нарастала.

Я не знал, двинулся ли кто-нибудь вслед за нами.

Мы не оглядывались.

Мы просто шли.

Рука в руку, плечом к плечу.

И, возможно, это была лишь иллюзия, однако мне почему-то казалось, что с каждым нашим шагом меняется мир…