Читать онлайн
"Черный зверь"

Пролог.

Конец 9 века. Центральная Америка. Сельва.

Ах-Чуэн чувствовал, что не успевает, что вот-вот, рядом, на террасе храма начнется что-то страшное. Если уже не началось.

Молодой парень, он бежал из последних сил, рискуя в любой момент сорваться с узкой террасы в пропасть. Светлоокая Ишчель, богиня луны, сейчас светила в полглаза.

Почему – ночью?

Ах-Чуэн не знал, зачем халач виник собирает народ… и воинов. Жрецы – это было понятно, они присутствовали при строительстве денно и нощно.

Где-то впереди, за черной густой полосой колючего кустарника, послышался гул барабанов. Вот оно – началось!

А что именно началось?

Юноша прибавил ходу – наверное, он очень скоро об этом узнает. Еще рывок, на этот раз – последний, и молодой человек очутился на широкой площадке, аккуратно выровненной посреди сельвы, посреди которой высилась громада храма. Впрочем, пирамида казалась высокой лишь по сравнению с окружавшими ее приземистыми постройками, а вообще-то, Ах-Чуэн видывал сооружения и куда как выше.

Успел!

Кажется, успел…

Пирамида была окружена воинами в высоких деревянных шлемах. Горели факелы, и стоявшие рядом с пирамидой стелы, окруженные сейчас ничего не понимающими людьми, отбрасывали черные дрожащие тени.

Словно бы демоны ночи слетелись на пир!

Ах-Чуэн поежился – слишком уж страшным показалось сравнение.

- Ну, наконец-то явился, - кто-то стукнул сзади по плечу.

Молодой человек обернулся, увидев перед собой встревоженное лицо Эб Мена, великого Эб Мена, художника, чей дар, несомненно, был послан богами…

Именно он, великий Эб Мен, вот уже третий месяц расписывал храм великолепнейшими фресками, а Ах-Чуэн, в числе прочих одаренных юношей, лишь помогал ему.

- Учитель Эб Мен! Что случилось?!

- Темные враги идут к нам с Запада неисчислимыми полчищами, - перекрикивая гул барабанов, сообщил Эб Мен. Невысокий, плотный, о чем-то напоминал бога маиса Ах Муна, высеченное из камня изображение которого красовалось на вершине пирамиды.

- Враги? – удивленно переспросил Ах-Чуэн. – Да, я что-то об этом слышал. Но, наши воины…

- Наших воинов мало, - художник скорбно покачал головой. – Однако – надежда есть. Надежда на милость богов… и на их Гнев!

Последнюю часть фразы он произнес полушепотом, но юноша все равно услышал. Услышал и ужаснулся!

Он кое-что знал о Гневе Богов, один из старых слуг старосты - халач виника - как-то проговорился, сболтнул лишнее…

- Я вижу – ты что-то об этом знаешь!

О, Эб Мен был весьма наблюдательным, и на миг исказившая лицо Ах-Чуэна гримаса ужаса отнюдь не укрылась от взгляда художника, даже сейчас, в дрожащем мареве факелов.

Исподлобья взглянув на учителя, юноша вздрогнул, испугавшись еще сильнее.

Многие знания – многие печали: а знание о Гневе Богов вовсе не было чем-то обычным, более того – каралось немедленно смертью.

- Не бойся, Ах-Чуэн, я не стану доносить на тебя, - тонкие губы мастера скривила едва уловимая улыбка, в насмешливых чуть прищуренных глазах отразилось оранжевое пламя, трепещущее, живое, словно человеческие сердца, вырванные из грудных клеток умелой рукою чилана-жреца. О, это тоже было нелегким искусством – приносить в жертву сердца…

- Так ты, о, великий…

Юноша не успел закончить – барабаны грохнули в полную силу, завыли флейты, их злобный и, вместе с тем, какой-то жалобный вой унеся высоко в поднебесье… и упал, низвергнулся вниз, в сельву.

Снова ударил барабан. И затих.

Мертвая тишина воцарилась над городом, над храмом, над сельвой и неширокой, но бурной рекою. Лишь слышно было, как жарко трещат факелы, да в ветвях сейбы испуганно кричит потревоженный красавец кецаль.

Главный жрец – Ахав Кан – «Господин-Змея» - встал рядом с правителем. Длинные волосы жреца паклей свисали на покатые плечи, огромный горбатый нос казался клювом какой-то неведомой птицы, а голова была настолько плоской, лоб был так скошен назад, что составлял с линией носа почти прямой угол.

Такая форма черепа создавалась специально, с раннего детства – голову младенца сдавливали специально привязанными дощечками. У простонародья считалось, что на такой голове удобней носить поклажу, жрецы же знали иное. Именно в изуродованной таким образом голове и могло зародиться нечто божественное, важное, нелюдское…

Такая голова была и у правителя, и у начальника войска – накона, да и у многих… Но, только у главного жреца – уж чересчур… Можно себе только представить, какими мигренями бедняга мучился! И все ради чего? Уж ясно, не ради пустой моды, и, уж точно, не ради того, чтобы таскать на голове корзины.

- Враги идут, - наконец, молвил правитель – халач виник - морщинистое лицо его, освещенное серебряным светом луны, казалось высеченным из камня. – Враги скоро будут здесь. Их много. Очень много. Неведомые и жестокие боги ведут их. От них нет спасения… Если только наши великие боги не помогут нам!

Неслышно подбежал к правителю и главному жрецу юркий мальчишка-раб с золотым подносам в руках…

- Чун-хи чи къин-ил, - отрывисто и четко произнес жрец. – Год начинается на Западе… Ек-йуу-аан у-мам – его покровитель – Черный зверь… ум-цек у-куч – его ноша – Владыка черепов… Йе-кам-ил-тун – отмечен смертью год!

- Йе-кам-ил тун! – упав на колени, все присутствующие, не исключая сановников и воинов, повторили последние слова жреца. – Отмечен смертью год!

И тот час же, едва закончив фразу, жрец – и почти сразу – правитель – взяли с золотого подноса острые иглы агавы и суровые бечевки. Высунув языки, одновременно проткнули их иглами и, просунув в раны бечевки, принялись терзать плоть, и ползающие внизу слуги благоговейно собирали падающую крупными каплями кровь в широкие листья пальмы. Собирали и несли к жертвеннику… к которому вскоре обратились и их хозяева.

Тоже самое происходило снизу – выпрашивая милость богов, люди разрывали себе языки, царапали мочки ушей, икры… Щедро, щедро лилась кровь этой ночью!

Йе-кам-ил тун – отмечен смертью год!

Великий художник Эб Мен терзал свой язык с такою же яростью, что и все прочие. Пожалуй, даже яростнее, у стоявшего рядом, на коленях, Ах-Чуэна даже зародились опасения – а сможет ли потом великий мастер есть или говорить? И – если сможет – то как скоро?

Сам же юноша пока только расцарапал себе колючкой уши и щеки… Нет, левую щеку все же проткнул насквозь и непроизвольно дернулся, вскрикнув от боли.

- Плачь, Ах-Чуэн, - едва ворочая языком, одобрительно поддержал Учитель. – Пусть все плачут. Пусть льется кровь… Без крови – ничто Гнев Богов…

Вот так – или примерно так – он сейчас и выразился: без крови Гнев Богов ничто. Что ж тут непонятного? Все боги очень сильно любили и человеческие сердца и кровь… ведь еще не успевшая свернуться кровь и еще бьющееся, но уже вырванное из груди, сердце – носители души, которая и отправляется к богам с особо важными посланиями. Сейчас был как раз такой случай…

По знаку окровавленного Ахав Кана, на пирамиду, по узкой лестнице торжественно поднялись семеро молодых людей – четверо юношей и три девушки. Обнаженные тела их, украшенные золотыми браслетами и изумрудно-зелеными перьями кецаля, лоснились от масел и благовоний. Ярко светила луна, и желтый свет факелов взрывал темноту ночи. Серебряный и золотой свет, серебро и золото… Красиво!

Богам все это тоже должно понравиться – ну, еще бы! Семеро! Все - не какие-нибудь там рабы или крестьяне – отпрыски самых знатных семей. А как же иначе? Ну, разве раба пошлешь со столь важной просьбой? Боги явно обидятся… А сейчас… Сейчас они будут довольны.

Под негромкий рокот барабанов и благоговейные крики собравшихся у подножия пирамиды людей, процессия медленно поднималась к храму, точнее – к жертвенной плите из черного базальта, рядом с которой молодых людей уже давно поджидали жрецы. Ах-Чуэн узнал мукулистого накона с измазанной синей краской кожей – синий и голубой – цвета смерти! Након – жрец, отвечающий за человеческие жертвоприношения – терпеливо ждал, выставив вперед левую ногу и положив ладонь на рукоять торчащего за поясом жертвенного ножа из острейшего обсидиана. Рядом с ним толпились чиланы – жрецы-пророки – и чаакобы – старцы, в чьи обязанности входило удерживать жертву…

Вот первый молодой человек несмело вступил на террасу… Након низко поклонился ему и дал знак старцам… Те, не заставив себя ждать, тут же схватили несчастного, распяв его на жертвеннике так, что грудь бедняги выгнулась, туго натянулась кожа…

Гулко ударил барабан.

Быстрокрылой птицей взмыл вверх жертвенный нож… и так же быстро опустился, рухнул, раскроив дернувшемуся юноше грудную клетку слева, чуть ниже соска… Рука жреца выхватила, выдрала из кровоточащей раны сердце и – еще живое, еще трепещущее – швырнула на золотое блюдо, которое тут же поднесли Ахав Кану, и тот, свхатив сердце в руку, немедленно пошел к идолам, обмазывая им губы свежей сочащейся кровью…

Ах-Чуэн содрогнулся – он все никак не мог привыкнуть к этой отвратительной церемонии… Да и многие не могли привыкнуть, но…

Жрецы схватили втрого…

Ударил барабан…

Взметнулся нож.

Слабый вскрик…

И снова – брошенное на золотое блюдо сердце…

Одна из предназначенных в жертву девушек, красавица с лицом, прекрасным, как молодая луна, в ужасе заломила руки… видать, приготовленное жрецами для снятия страха смерти снадобье оказалось не таким уж действенным…

Внизу, среди народа, пронесся глухой гул…

И тут главный жрец Ахав Канн надел на голову нечто… Серебряная диадема в виде небольших черепов с сияющими рубинами вместо глазниц… Да, такую можно было надеть только на специально деформированную голову…

Надев диадему, главный жрец обвел взглядом собравшихся…

Ах-Чуэн, как и все прочие, не понял – что же такое случилось? Вот буквально только что он испытывал отвращение к этим окровавленным жрецам и всему, что происходило на террасе пирамиды, отвращение настолько явное, что, наверное, юноша и не смог бы его скрыть, да и, честно говоря, не очень-то и старался, впрочем, в этот момент многие, не признаваясь самим себе, испытывали похожие чувства.

Гул барабанов, окровавленные руки жрецов, истерзанные тела жертв… Мерзость!

И вдруг…

Жрец надел диадему…

Что-то изменилось в один миг!

Ах-Чуэн внезапно почувствовал нахлынувший на него экстаз и буйную, ничем не объяснимую, радость. И жрецы, и жертвы выхвали у него сейчас истинное благоговение и желание… весьма противоречивое желание броситься к жертвеннику, отдаваясь в руки жрецов… и – одновременно! – самому взять в руки жертвенный нож. О, он, Ах-Чуэн, пусть пока лишь только помощник великого мастера, однако удар был бы точен! Как точна линия рисунка, сделанная его рукой под контролем Учителя…

Удар! И вырванное из груди сердце – теплое, трепещущее сердце! – взмыло бы к небу во славу великих богов!

Все вокруг чувствовали то же самое, еще больше отдаваясь мистерии, жертвуя божествам собственную кровь. Вот и Ах-Чуэн сам не заметил, как, пронзив иглой агавы язык, исступленно терзал его веревкой, как по груди его текла алая кровь, как вокруг, выпучив глаза и смеясь, бесновались такие же, как и он сам, люди… А жрец стоял, и диадема на плоской голове его сияла колдовским серебряным светом. Да-да, молодой художник видел, как от нее исходило сияние… или это ему лишь просто казалось?

Нет, исходило – падало в толпу, отражаясь от каменного гребня на крыше храма – так вот он для чего, оказывается, этот гребень!

Лицо жреца с огромным горбатым носом внезапно исказилось страданием, казалось, он не мог больше сдерживаться… И вот – упал!

Странная тугая волна ударила Ах-Чуэна в лицо – в глазах юноши потемнело, вдруг захотелось разрушить все вокруг – вот эти гнусные храмы – почему они такие некрасивые? – эти жуткие стелы, безобразные статуи…

Ах-Чуэн нагнулся за валявшимся у самых ног камнем… Схватил, с неожиданной ненавистью швырнув в изображение какого-то бога. И вскрикнул от радости - попал прямо в глаз божеству… И тут вдруг кто-то набросился на юношу сзади… послышался вой, жуткий, и это не был вой волка, это выл человек… нет – люди!

Дотоле стоявшие на коленях, они вдруг неожиданно пришли в возбуждение, быстро перешедшее в какое-то неистовство! Кто-то сцепился, кто-то кому-то проломил голову камнем, а кто-то впился ближайшему же соседу в горло.

Крушить! Бить! Убивать!!!

Повсюду слышались стоны и хрипы, предсмертные крики разрывали ночную тишину сельвы, как будто кругом были не люди – хищники, ягуары! Вот кто-то страшно закричал совсем рядом с Ах-Чуэном. Юноша оглянулся, увидев, как сразу трое мужчин – по виду, крестьян – набросились на Учителя, повалив в траву, и теперь, радостно завывая, пинали ногами.

Швырнув в ближайшего супостата камень, которым до того с упоением сокрушал стелу, молодой человек с яростным рычанием кинулся на выручку Эб Мену, великому художнику Эб Мену, от величия которого, судя по всему, уже почти ничего не осталось – окровавленное лицо, согбенная, в кровавых ссадинах, спина, прижатые к груди руки…

С воплями раскидав вражин, Ах-Чуэн и сам, в свою очередь, получил кулаком в челюсть, упал, но, тут же рывком поднялся, вскочил на ноги, ударил… кого? А кто попался под руку!

Учитель Эб Мен уже отполз куда-то в кусты, там и затаился, а, может быть, уже успел убежать – юношу это почему-то уже особо не интересовало, куда больше занимало другое – группа молодых парней, накинув ременные петли на вершину высокой стелы, пыталась ее повалить, там было довольно весело, и Ах-Чуэн с удовольствием присоединился к новой забаве.

- И-и-и… р-раз!!! – деятельно командовал стихийно выдвинувшийся вожак – здоровенный детина с грубым, словно высеченным из камня, лицом и нахальным взглядом, судя по вышитой набедренной повязке и закинутому за плечи деревянному, с обсидиановыми вставками, мечу – это был воин. Не из самых знатных, но и не из последних.

- Вали, вали его! – азартно подбадривали остальные.

Рядом кого-то били, а кого-то уже успели проткнуть насквозь копьем – из груди у бедняги торчал острый каменный наконечник. Удивительно, но это почему-то сейчас сильно смешило юношу… как, впрочем, и всех.

Где-то дрались, где-то убивали, жрецы на вершине пирамиды деловито приносили в жертву… такое впечатление, что уже – первых попавшихся.

Предсмертные крики жертв смешивались с сардоническим хохотом жрецов, главный из которых – Ахав Кан – сброшенный с пирамиды, валялся в густой траве у ее подножия. Никто его и не искал – не до того было: халач виник сцепился в смертельной схватке с чиланом. Последний был вооружен жертвенным ножом, правитель же сжимал в руках копье… и довольно умело им действовал, едва не поразив соперника в грудь, жаль, тот оказался вертким – еще бы! – и едва не оттяпал ножом ногу халач виника.

Что-то жуткое происходило с людьми, до того – вполне мирными обывателями. Первым понял это, наконец, очнувшийся Ахав Кан. Тряхнув патлами, пошарил в траве… И тут же, получив копьем в грудь, захрипел…

Узнав жреца, на выручку бросились воины…

- Там… - в смертной судороге взметнулась вверх рука… и безвольно повисла.

- Гнев Богов… - собравшись с силами, вымолвил умирающий жрец. – Найдите… скажите, чтобы все ушли… спасались…

- Мы сделаем так, великий Ахав Кан! – приложив руку к груди, заверил мускулистый воин в зеленых перьях кецаля – военачальник Халаш Ук.

Сердце главного жреца перестало биться, голова бессильно повисла…

- Убивайте всех! – поправив шлем, распорядился Халаш Ук. – Всех, кто будет мешать.

Случившийся рядом – стелу, наконец-то, свалили – Ах-Чуэн видел, как группа воинов во главе с украшенным перьями кецаля вождем, уничтожая на своем пути всех, бросилась к вершине пирамиды…

Вот военачальник уже встал рядом со жрецами перед жертвенником, опустив голову, что-то поискал взглядом… довольно ухмыльнулся, склонился, подняв сверкающую серебром диадему в виде человеческих черепов с рубиновыми глазницами…

Обезумевший, с горящим взглядом, чилан, только что расправившийся с халач виником, ударил воина ножом в спину. Халаш Ук дернулся, удивленно распахнув глаза… Упали на террасу капли свежей крови. Окруженная волшебным сиянием диадема, выпав из ослабевшей руки, со звоном покатилась по лестнице вниз, в мокрую от крови траву… прямо под ноги Ах-Чуэну.

Юноша машинально наклонился, подхватил, надел на голову… эх, если б его голова была такой же плоской, как у жрецов! Диадема держалась плохо – Ах-Чуэн это чувствовал, поднял руку – снять – и тут же увидел направленные ему в грудь копья!

- Коли! – гнусно осклабившись, приказал какой-то воин.

Прочь!!! О, боги!!! Подите все прочь!!! – ужаснувшись, подумал юноша, и даже еще не ощутил до конца свою мысль, как увидел… увидел, что враги его, вот те, кто только что собирался проткнуть его копьями, вдруг повернулись спинами… и ушли! Нет! Даже не ушли – убежали!

Так! Так! Бегите, гнусные морды!

Ах-Чуэн не мог поверить своим глазам: побоище прекратилась так же неожиданно, как и началось. И все бежали! Бежали, охваченные странным всепоглощающим ужасом, поспешно спасались бегством. Бежали воины, закинув за спины окровавленные мечи и каменные секиры, бежали жрецы, бросив под ноги только что вырванные сердца, кто-то даже на одном из сердец поскользнулся, да так и сверзился вниз, прогрохотав затылком по высоким ступенькам, спасались бегством сановники, теряя на бегу драгоценные перья кецаля, и давно уже убежал простой народ, все исчезли - лишь где-то в сельве слышались крики…

Уже занимался рассвет, алело на востоке небо, солнечные лучи уже вспыхнули золотом на вершинах дальних гор, и теперь подбирались уже и к ближним. Светало. Встречая надвигающийся день, радостно запели птицы.

А вокруг пирамиды, вокруг храмов, не было никого! Лишь стонали раненые – те, кто не смог убежать – да во множестве валялись истерзанные трупы.

Сняв с головы диадему – о, боги, какая же она горячая! – Ах-Чуэн устало опустился на ступеньку лестницы, ведущей к храму. Не замечал, что сел прямо в кровавую лужу. Впрочем, такие лужи здесь были повсюду… и так же повсюду виднелись следы отвратительного ночного побоища, как видно, спровоцированного «господином преисподней» Ах Пукухом – жутким божеством смерти.

Голова раскалывалась, болела так, что, казалось, сейчас разорвется, разлетится на тысячи кровавых кусков. Юноша посмотрел на диадему… горячая! Даже не дотронуться. И как только серебро не расплавится? Хотя… Нет, это не серебро. И – явно – не золото. Какой-то непонятный металл… пахнущий смертью!

- Каждый, прикоснувшийся к нему – умрет, - молодой человек вдруг услыхал голос художника.

- Эб Мен! Ты жив, Учитель!

- Да уж, скорее жив, нежели мертв, - ковыляя, художник едва добрался до ступеней храма. Да и не добрался бы, если б Ах-Чуэн ему не помог.

- Они все ушли, учитель Эб Мен! Убежали!

- Знаю, - Эб Мен не сводил глаз с мерцающей диадемы. – И так же догадываюсь – почему… Ты разбудил древний ужас, Ах-Чуэн… Разбудил, сам того не желая.

- Я?!

- Да ты. Водрузив себе на голову то, к чему никогда не должен был бы даже прикоснуться. Хотя… конечно, здесь больше виноват главный жрец. Ведь что-то пошло не так, и он должен был это почувствовать… должен был…

Юноша покачал головой – нет, в его душе сейчас вовсе не было страха, одно лишь безмерное удивление – вот оно, оказывается, как бывает!

И – внезапно – его словно ударили обухом. Свет помер в глазах, и молодой человек безжизненно повалился в траву… Правда, быстро очнулся.

Учитель Эб Мен лежал тут же, рядом… Умер?! Нет, вот дернулось левое веко.

- Учитель!

- Мы все скоро умрем, друг мой Ах-Чуэн – ты должен знать это.

Юноша помог учителю сесть. И никак не мог поверить – сам великий Эб Мен назвал вот только что назвал его другом! Показалось? Послышалось? Нет, ведь действительно, назвал.

- Такие припадки будут терзать нас все чаще и чаще, пока… - художник закашлялся. – Я уже не переживу, ты же… Ты молодой… ты протянешь дольше… Хочу попросить…

Глаза художника вновь закатились…

- Учитель!!! Не умирай! Заклинаю всеми богами – не умирай! – по лицу юноши текли слезы.

Эб Мен пришел в себя и вновь попросил:

- Хочу попросить… не живи, как трава – закончи храм!

Ах-Чуэн дернулся: он знал, о каком храме шла речь. О тайном, подземном, выстроенном для хранения Гнева Богов – вот этой вот диадемы. И что в ней такого? Ха! Что?!

- Закончи все росписи… вместо меня…

- Но…

- Я верю, ты сможешь, Ах-Чуэн! Твой талант ничуть не менее моего, а, быть может, и более…

Старому художнику уже было трудно говорить.

- Ты поместишь Гнев Богов туда… где и он и должен быть… Навсегда! Навеки! И пусть Вак Митун Ахав, называемый так же Ах Пукух, «господин преисподней» ходит вокруг тебя кругами… Закончи роспись! Нарисуй… нарисуй Гнев Богов… предупреди людей… чтоб знали… чтоб помнили… чтоб никогда… И помни – у тебя очень мало времени.

- Ты имеешь в виду врагов, Учитель? Тех, кто должен был напасть?

Легкая усмешка скривила тонкие губы художника, побелевшие от боли и предчувствия близкой смерти.

- Нет, - он тряхнул головой. – Я имею в виду смерть. Твою смерть, дружище Ах-Чуэн. Что же касается врагов… то они тоже бежали… как и все. Думаю, в эту ночь опустело множество городов… даже самых богатых и сильных…

Эб Мен вдруг закашлялся, страшные судороги сотрясли его тело, горлом хлынула кровь…

- Учитель! Не умирай!!!

Умер.

Все равно – умер.

Упал, ткнулся головою в траву.

Ах-Чуэн похоронил его, как смог, а затем, забрав в храме кисти и краски, отправился в тайный храм – храм Гнева Богов, дабы силою своего таланта исполнить то, что завещал ему Учитель.