Читать онлайн
"Ко мне, пёс!"

Я родился весной. Грязные ручейки бежали через талый снег, солнце не грело, и от ветра старое деревянное крыльцо деревенского дома скрипело и подрагивало. Но я ничего этого не знал. Весь мой мир был сосредоточен в мягком материнском животе, таком тёплом и безопасном. Тычась крохотным мокрым носом ей в брюхо, пытаясь быстрее братьев и сестры, добраться до молока, я тонко пищал, удивляясь собственному голосу: "Как громко! Неужели это я так шумлю?" Должно быть, меня слышали все вокруг. Слепо щурясь, я ворчал и топорщил шерсть, когда ласковый шершавый материнский язык скользил по моей спине. Сытый и вымытый, я устало засыпал, чувствуя, как медленно и ровно бьётся большое сердце моего мира.

Мать решилась выбраться из-под крыльца лишь спустя несколько дней, когда голод стал невыносимым. В её животе урчало, как и в моём, когда я сильно хотел есть. До этого момента такая безопасная темнота теперь принесла мне одиночество. Я дрожал и скулил, прижимаясь то к братьям, то к сестре. Вокруг стало слишком просторно, и это пугало.

Скоро она вернулась. Её шерсть пропиталась дождевой водой и странными чужими запахами, но мы тут же поспешили к ней. Так странно. Будто матери не было целую вечность. Но стоило мне почувствовать знакомое тепло, как мой мир снова был крепок и надёжен. Всё забылось, словно она и не уходила. Всем своим крохотным сердечком я верил, что больше мать никуда не денется. Пока на следующий день она не ушла опять.

Когда я прозрел, сразу испугался. Со всех сторон, под старым прогнившим и покосившемся крыльцом, меня окружало тёмное пространство; сухие деревяшки показались мне огромными. Помню, как одинокий луч света, первый тёплый дар весны, пробрался сквозь узкую щель нашего убежища. Я потянулся к нему, вдохнул носом сырой воздух, и он коснулся моей морды, подарив внезапное тепло. Знакомясь с Солнцем, я и представить себе не мог, что оно станет моим самым близким и единственным другом.

Вскоре мать начала уходить чаще, а её вылазки за пропитанием становились дольше. Но я уже не трясся от страха. Знал, что она вернётся. Мать всегда возвращалась. Да и бояться мне было нечего, ведь теперь я видел, а мир был перед глазами: сухая трава, на которой мы спали и играли с братьями и сестрой, рассохшиеся доски, надёжно скрывающие наше убежище от посторонних глаз, темнота знакомая и уже не пугающая, как раньше. Вот он такой понятный и привычный.

Мать возвращалась, и в нос ударял новый вихрь ароматов, среди которых слаще всего пахло молоко. Прижимаясь к её шерсти, я принюхивался, узнавал и запоминал, как пахнут дорога, куры и чёрно-белая кошка, что каждый день заходила к нам в гости, садилась на забор и, нагло щурясь, грелась на солнце. Завидев её, мы поднимали лай и визг, но достать до верха забора не могли. А она насмешливо смотрела на нас и умывалась.

Мои более крупные братья, чёрные и неотличимые друг от друга, первыми научились рычать и теперь отвоёвывали кусочки земли у нас, которые были поменьше и друг у друга. Порой мне очень хотелось ввязаться в их возню, но всё, что я мог — упираться лапами в землю и не давать себя сдвинуть. Братьям это радости не доставляло, и они просто валили меня набок. Так что мы с сестрой держались особняком. Она была почти белая и, прячась за моей коричневой шкурой, опасливо прислушивалась к возне братишек. Они не обижали её, но в свои игры принимать не спешили, как и меня. А потом у нас появились первые клыки и зубы. Целыми днями мы играли, отрабатывая рычание и укусы.
Однажды в середине лета, нам на глаза попалась неосторожная полёвка, решившая перебежать под нашим крыльцом. Я был к ней ближе всех, одним прыжком нагнал её и схватил. Своей первой добычей я поделился с братьями и сестрой. Было очень вкусно, но одной мыши на четверых оказалось маловато, и я пожалел, что поделился. Не в последний раз голод убивал во мне все остальные чувства.

Сестрёнка родилась самой слабой из нас. Когда веки открылись, она так и не прозрела. Но как же прекрасен был её нос. Сестра первая успевала к материнскому животу, потому что лучше всех чувствовала запах молока. Она узнавала о приближение матери, когда та возвращалась сквозь плотную стену дождя, и в воздухе пахло лишь сыростью.
А потом мать впервые принесла кость. Сестра учуяла вкуснятину раньше всех. Её тоненький голосок прорвался наружу. Я тогда даже не знал, что это такое, но на всю жизнь запомнил сумасшедший дурманящий аромат. Мать тогда рыкнула пару раз, она, наверное, хотела сама её отведать, но потом просто отвернулась и улеглась на бок. Ну а я. Я бросился к этому белому твёрдому куску чего-то фантастически вкусного и вцепился в него зубами. В тот момент я впервые так отчётливо ощутил свою силу и способность что-то защищать. Один из чёрных братьев подпрыгнул ко мне и потянулся мордой к моему трофею. Рычал я слабо и не грозно, поэтому изо всех сил сомкнул маленькие челюсти. В тот момент я готов был умереть, лишь бы не отдавать её.

С тех пор братья смотрели на меня, как на равного. А сестра попробовала на вкус то, чего ей больше никогда не придётся есть. Через несколько дней она заболела: не играла с нами, перестала вставать и не поднимала голову даже на запах молока. А ещё через день её не стало. Это была моя первая потеря.

Мать будто знала, что произойдёт. Она не прогнала, но перестала кормить сестру, рычала на нас, хватала за шкирку и оттаскивала в дальний угол, когда мы пытались подойти к ней. Я тогда не знал, зачем она это делает, и злился. Лишь спустя годы понял, что так она нас защищала, не хотела, чтобы зараза передалась кому-то ещё.

Смерть сестры сильно напугала меня. Её не стало, когда матери не было дома. Малышка просто замерла и перестала дышать. Мы сразу и не поняли, что произошло. Думали, она заснула. А потом... Долгое время, я закрывал глаза и видел перед собой её маленькое окоченевшее тельце. Тогда я прижимался к матери, зарывался в её густую шерсть и жалобно скулил. Но время не шло. Постепенно тоска и страх ушли, а воспоминания приняли смутные очертания. Однажды я проснулся и понял, что смерть сестрёнки не терзает меня, как прежде.

Мы росли быстро, и с каждым новым днём, места в нашем убежище становилось всё меньше. Спустя два месяца после рождения, я впервые высунул нос наружу и оторопел. Хотел спрятаться назад, но в спину уже пыхтели братья. Я выкатился клубком в короткую зелёную траву, разом познав, что никакого моего мира, маленького и безопасного, на самом деле не существовало. А был огромный неизвестный, в котором каждый день пропадала мать. Я разом окунулся в него, в жаркий солнечный свет, сухую траву под лапами, далёкие странные звуки и совершенно незнакомые запахи. Правда, я и глазом не успел моргнуть, как страх сменился любопытством. С тех пор я каждый день вылезал из-под крыльца, чтобы узнать что-то новое: исследовал запустевший дом, лежал у перекошенных ступенек и наблюдал за тем, как закат сменял рассвет, как между цветами порхают бабочки, шумят насекомые в траве. Тем временем голод становился сильнее и нестерпимее. Мне пришлось попробовать на вкус дождевого червяка, назойливую муху, кружащую над моей мордой, выпавшего пару дней назад птенца ласточки, чьё гнездо находилось под козырьком дома.

Сначала то, что приносила с собой мать, казалось огромным и бесконечным, но со временем нам перестало хватать. Вскоре молоко у неё пропало, и мы, сбиваясь в кучу, делили то, что ей удавалось раздобыть. В такие моменты наши игры превращались в отчаянные драки. Всякий раз, видя, как хвост матери исчезал под покосившимися воротами, я думал: куда же она ходила, что делала, где пропадала? И почему по возвращении от неё так странно пахло. Мне было интересно, сколько ещё в этом мире запахов, о существовании которых, я не знал и даже не догадывался.

Однажды я не удержался и последовал за матерью. Без труда пролез в щель и побежал, еле пробираясь через высокую траву на своих едва окрепших лапах. Её запах оставался на кустах, на краях канавы, так что я с лёгкостью шёл по следу. Вокруг всё было огромным и чужим: звуки пугали, а небо будто падало на меня и вынуждало бежать вперёд со всех лап. Очень скоро родной запах стал слабеть. В спёртом летнем воздухе появилось что-то странное, похожее на дым, но намного противнее. Оно было липким, от него щекотало в носу и чесалось горло. Я остановился, чтобы принюхаться, но тут меня окатило волной тёплого и вонючего воздуха. Над головой пронёсся резкий и страшный шум. Прижавшись к земле, чтобы никто меня не видел и не слышал, я осторожно пополз вперёд на животе, протискиваясь между стеблей травы. Звук, только затихший, вдруг появился снова. И тут моя морда уткнулась в песчаную насыпь. Помню, как впервые увидел их! Огромные, страшные чудища. Они проносились надо мной, и каждое рычало так, что мне закладывало уши. Вне себя от ужаса я помчался назад через траву и кусты, боясь, что услышу, как за мной гонится один из тех монстров.

По дороге к дому я насобирал блох и наградил ими всех братьев. Мелкие гады страшно донимали. В те дни, когда есть было нечего, паразиты будто голодали вместе со мной и впивались в мою шкуру со всей своей звериной яростью. Тогда мне казалось, что нет зверя страшнее блохи. Позже я узнал, как сильно ошибался.

Случалось, что мать возвращалась домой без еды, уставшая и злая. А мы так хотели есть, что кидались к ней, боролись за место у груди, позабыв о том, что молоко давно закончилось. Она порыкивала на нас, иногда покусывала. С первыми лучами солнца мать снова уходила, а мы, голодные и обессиленные, взглядом провожали её хвост, который исчезал за покосившимся забором. После ночи живот сводило так сильно, что я скулил и пищал, пока не терял от натуги голос. Я звал мать, а братья мне вторили. Мы знали, что она не слышала нас, оттого выли, ещё тоскливее и оглушительнее.

Вскоре трава за забором зашуршала. Мать возвращалась! Братья кинулись ей навстречу, а я следом за ними. Первое, что я помню это запах, который мне сразу не понравился. Резкий, чужой, враждебный. Так пахла опасность. Я зарычал, глядя на две здоровые лапы, видневшиеся из-под ворот. На них не было ни когтей, ни пальцев. Просто огромные, чёрные, гладкие. Незнакомца не было видно, и оттого он казался ещё опаснее. Мы с братьями, чувствуя друг друга рядом, осмелели и лаяли, как нам виделось, очень грозно. А странный, подозрительный чужак гавкнул что-то в ответ, и резкий, страшный удар сотряс ворота. Что он пролаял, я, конечно, не понял, но было в этом что-то нехорошее. Угрожающее. Я чувствовал, как вставала дыбом моя шерсть на загривке, не понимаю, что именно мне так не понравилось. Мы кинулись к изгороди, рычали и гавкали, в надежде прогнать непрошенного гостя. Тут чёрные лапы тронулись с места и зашагали прочь от ворот. Вскоре шум поступи чужака растаял в воздухе. Как же мы радовались тогда. Нам удалось прогнать жуткого и неведомого зверя, вторгнувшегося на нашу территорию. Победа показалась настолько сладкой, что мы на время позабыли о голоде. Братья прыгали, рычали и валяли друг друга в грязи. Возня и догонялки помогали нам забыться, отвлекали от голода и холода, приходившего с сумерками. За играми время пролетало незаметно. А когда мать возвращалась, мы всей семьёй ели и укладывались спать. Конечно, если было что есть.

К вечеру небо затянуло тучами, и пошёл мелкий неприятный дождь. Мать всегда успевала вернуться до заката, но в тот промозглый вечер она задерживалась. Из-за грозовых облаков небо казалось мне слишком тёмным. Я никак не мог определить, время, а мать всё не приходила. Я сидел и скулил, надеясь, что вот-вот почувствую её запах. Стоило бы поиграть с братьями, и тогда она вернулась бы быстрее, но я не мог. Возможно, чувствовал, что приближается нечто опасное, и оно хуже голода и дождя. Мать так и не появилась. Голос мой охрип от вытья. Я промок и замёрз, залез обратно под крыльцо, пытаясь согреться в сухой траве. Место моего рождения всегда пахло покоем и безопасностью, но не в этот раз. Свернувшись калачиком и поджав под себя лапы, я закрыл глаза в надежде, что когда открою, мать вернётся и мне вновь будет тепло и сытно, как раньше.