Читать онлайн "Белая нефть"

Вадим Алейников

БЕЛАЯ НЕФТЬ

Детективная история

Поэтому с обдуманностью веди войну твою.

Прит. 24:6

УДК 821.161.1

ББК 84(2 Рос=Рус)6-44

А45

Вадим Алейников

А45      БЕЛАЯ НЕФТЬ.

ISBN 978-5-00189-690-6

Автор предупреждает, что все совпадения имен, фамилий, обстоятельств героев романа с именами, фамилиями и обстоятельствами реальных лиц полностью случайны. Все герои действуют и высказываются, исходя из собственной жизненной позиции, автор и издательство не несут за это никакой ответственности. Автор осуждает все вредные привычки персонажей, но повлиять на их поведение никак не может.

Все права защищены. Настоящая книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или бумажной форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от правообладателей. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

УДК 821.161.1

ББК 84(2 Рос=Рус)6-44

ISBN 978-5-00189-690-6

© Вадим Алейников

© ООО «Трэнд», 2021

Автор глубоко признателен консультантам, чьи профессиональные компетенции позволили исправить многочисленные неточности, имевшиеся в рабочей версии книги:

Андрейсу Цивьянсу, бывшему начальнику полиции г. Юрмала

Алексею Муравьеву, специалисту по истории восточного христианства, доктору исторических наук, доценту Школы исторических наук и Школы востоковедения НИУ ВШЭ, старшему научному сотруднику Института всеобщей истории РАН.

Глава 1. Боб

…Мы в недобром, неправедном мире живем —

Так чего же мы ищем, чего же мы ждем

И на что мы надеемся, толпы невежд,

Переживших разлуки и гибель надежд?..

Башшар ибн Бурд

Так бывает; не часто, но случается. Момент, когда начались изменения, заметить невозможно. Орнамент жизни сложился, ты двигаешься в колее: звонок будильника, кофе, дорога в офис, вечер, ужин, потом снова утро, и так каждый день, и так каждый год… Бог убедился, что с тобой все в порядке, и занялся кем-то другим. Ты уже свободен, никакого поводка из облачной выси. Это обычно продолжается долго, иногда — всю жизнь. Но может случиться иное. В какой-то момент ты случайно сошел с тропы, не успев заметить этого. Что-то необратимо изменилось — и скоро изменится всё. Ты открыл люк в подвал, увидел узкую лестницу и начал спускаться во тьму. Дурно пахнущую, угрожающую, полную чудовищ — вымышленных или настоящих.

***

Рига — приятный и уютный город. Именно такой ее заранее представляют себе туристы, и, случается, город не обманывает ожиданий. Примерно раз в четыре года в конце августа Рига бывает особенно хороша. Уже нет жары (если она летом была), и по какой-то причине пока нет дождя. Светит нежаркое солнце, и Рига выглядит очень празднично, особенно Старый город и кварталы югендстиля.

Именно в такой замечательный полдень на одной из улиц квартала югендстиля в небольшом служебном помещении первого этажа отец Владимир (Шатров) — или, для своих, просто Боб — с трудом разлепил глаза, просыпаясь.

Боб рывком сел на койке, и старое пружинное ложе заскрипело и заволновалось под грузным его телом. Боб почесал что-то внутри рыжей бороды, ногами нащупал под койкой шлепанцы, встал и в два шага пересек жилище свое. Боб вышел в сырой и сумрачный подъезд с лифтом. На железной двери лифта пылилась табличка: «Уважаемые посетители! Это устройство последний раз действовало в 1923 году. Все, кто мог бы об этом рассказать, уже умерли. Пожалуйста, не дергайте ручку экспоната! Комендант».

Табличку сочинил и смастерил Боб — собственноручно вставил в застекленную рамку и повесил. Ему надоело в своей комнатке слушать, как посетители стучат ручкой замка, а в некоторых случаях даже грохочут кулаком по железу. Табличку он повесил давно, и она сама уже выглядела экспонатом. Текст был на русском — Боб убедился на опыте, что латыши сдержанный народ и редко пинают дверь.

Боб чуть приоткрыл тяжелую дверную створку и осторожно выглянул на улицу, жмурясь от яркого света.

На улице было солнечно и хорошо. Десант японских пенсионеров рассредоточился вдоль исторической улицы, беспорядочно фотографируя исторические здания и себя на фоне зданий. Выспавшиеся и бодрые туристы были вполне беззаботны, ни у кого, судя по их оживлению и веселым голосам, не болела голова после дешевого виски на ночь глядя, выматывающих душу разговоров с бывшими супругами и бессмысленного скандала в финале. Туристы аккуратно обходили породистый черный мотоцикл, стоящий у дверей подъезда с набором табличек офисов на стене. Это был старый «Харлей-Дэвидсон», верный конь Боба, и Боб облегченно вздохнул: байк был на месте и в целости. Однако из руля торчала свернутая в трубочку бумажка, и скорее всего, это был штраф. Тридцатка — не очень большие деньги, но только в том случае, если у тебя есть большие. А если нет никаких? Боб крякнул от досады. С другой стороны, если повезло проехать через всю Юрмалу в подпитии и не пообщаться при этом с полицией — это ли не удача? Что по сравнению с этим какой-то штраф? Укор вместо заслуженной кары. Или все-таки не штраф? Штрафные квитанции печатают на другой бумаге, желтенькой…

Идти одеваться Бобу не хотелось. Японские пенсионеры мгновенно повернули головы, когда дверь исторического здания отворилась и на улице показался толстый бородатый мужчина в одних трусах и шлепанцах. Пенсионеры улыбались и фотографировали. Не улыбался только один старик японец, стоявший особняком, опираясь на трость. Это был очень старый и очень эффектный старик в белом костюме, с выбритым загорелым черепом. Старик глядел на Боба пристально и пронзительно, а Боб щурился на солнце. Во взгляде старика, который, весьма возможно, участвовал еще в бомбардировке Перл-Харбора, читалось даже не презрение, а откровенная брезгливость. Самурай разглядывал викинга — толстого мужчину с бородой и в цветных трусах. Эти круглоглазые опустились настолько, что в вопросах приличия уже не могут следовать даже своим собственным немудреным и жалким правилам. Боб решительно направился к байку — ну и что же, что в трусах, жарко ведь, — схватил бумажку и снова вернулся в прохладный полумрак подъезда.

Это и в самом деле был не штраф, но легче Бобу не стало. «Зайди, нужно поговорить», — так было написано в листе блокнота почерком главного редактора Яниса. Кажется, только Янис и сам Боб во всей редакции еще использовали в работе блокноты и носили их с собой. Боб вернулся в здание, где на первом этаже он проживал в крошечной служебной комнатке, а на втором работал. Боб занимал довольно много должностей в экуменистическом медиахолдинге «Чаша Мира», или — для профессионального сообщества — просто «Чашка». Отец Владимир был начальником православной редакции, главой отдела специальных расследований, а кроме того, автором и ведущим радиопередачи «Былое и думы».

Боб прихватил щетку и зубную пасту и отправился умываться. В его комнатенке бытовых удобств не было предусмотрено, и Боб пользовался туалетом общественным, в который обычно никто не заглядывал — офисов на первом этаже не было. Умывшись и почистив зубы, Боб расчесал власы и бороду, влез в черную рясу и поднялся на второй этаж, который арендовала «Чашка». Он направлялся на встречу с руководством. Длинный загибающийся по дуге коридор с десятком дверей — когда-то на этаже располагались гостиничные номера, потом коммуналка, место от века было шумным и густонаселенным. Полы были древние, доски скрипели. Некогда их каждое утро натирали рыжей мастикой до блеска, но в текущем финансовом году денег на эту процедуру уже не хватало.

Здесь на одном этаже христианские конфессии вынужденно уживались с иными религиями и верованиями. Боб проходил мимо дверей с табличками на двух и более языках: «Католическая редакция», «Отдел протестантской прессы», «Сектор современных верований», «Сектор германского язычества», «Православная редакция», «Вопросы ислама», «Журнал „Пуруша“»… Двери были разносортные, публика за ними — тоже. Этот ковчег культов и культур был изрядно потрепан штормами двух финансовых кризисов, но пока держался на плаву.

Отец Владимир вышел в крошечный холл, который назывался приемной. Секретарь главного как раз собиралась обедать. Она имела непростое имя — Алевтина — и столь же непростую судьбу. Это была дама тщательно замаскированных лет с внешностью престарелой валькирии и помадой цвета перезрелого помидора. Алевтина уже заварила себе чай из каких-то вонючих и крайне полезных трав и, когда Боб вошел, медитировала на скользкую холодную жижу из шпината в пластиковой баночке. При виде Боба она с обожанием во взоре подалась вперед — ас отправляется на боевой вылет!

— Благословите трапезу, батюшка!

— Приятного аппетита! — брезгливо покосился на ходу Боб и без стука вошел в дверь с табличкой «Янис Левинс. Президент». К огорчению Алевтины, дверь он плотно закрыл за собой. — Добрый день, Янис! Вызывал? Что за срочность?

— Э… Labdien… — Янис привык тянуть это «э» еще со времен работы в советском эфире — протяжное «э» давало возможность подобрать подходящее русское слово. Редакционные остряки утверждали, что пауза необходима ведущему, чтобы успеть придумать правдоподобное вранье. Необходимость беседовать по-русски с экранными собеседниками не беспокоила Яниса уже много лет, да и язык он знал отлично, но вредные привычки всегда живут дольше, чем полезные.

Янис возвышался за своим столом как статуя острова Пасхи, на которую нацепили для смеха большие роговые очки. Он был занят рассматриванием двух фотографий с одной и той же блондинкой в разных ракурсах.

— Как ты думаешь, на кого… э… она похожа? — спросил он, не поднимая глаз на Боба.

— На дорогую проститутку, — сообщил отец Владимир, он же Боб, заглядывая сбоку в распечатки.

— А на… э… депутата сейма?

— А есть разница, сын мой?

— Не нужно так шутить. Мне кажется, она… э… похожа на Ким Бейсингер… Главное, что ей тоже так кажется. Это новый депутат, она обещает нам поддержку. А мы ей будем за это… э… делать бесплатное продвижение. Впрочем, это тебе безразлично. Не думал… э… что когда-нибудь скажу это, но пришлось… Я тебя увольняю. Твою передачу закрываю. Объяснения нужны? Э… убери зад с моего стола. И не дыши в мою сторону.

— Объяснения нужны.

— Тогда можешь думать, что я… э… гад и сука.

— Ну, это не тянет на новость… — Боб слез со стола, занял стул напротив и начал раскачиваться на этом стуле. — Кроме того, каждый начальник обязан быть сукой, иначе он просто профнепригоден. Если тебя на курсах менеджеров этому не научили, то ты зря потратил наши деньги.

— Не качайся. Ты… э… довольно толстый, а стул дорогой.

— Я не толстый, я мощный. Буду качаться. Сотрудники с Рождества премий не получали, а он мебель дорогую покупает. Коллектив напрягает последние интеллектуальные силы в борьбе с финансовым кризисом, а начальник купается в роскоши.

— Вот видишь, — вздохнул шеф, — ты лаешься с руководством даже в такой… э… эпический для карьеры момент.

— В список моих многочисленных достоинств не входит сакрализация начальствующих персон…

— И ты отказался сделать интервью с руководителями… э… муниципальных администраций…

— Это репортерская работа. В реестре моих постоянных увлечений нет пункта освоения смежных специальностей…

— И еще ты нелоялен, Боб… э… вызывающе нелоялен. Ты тут работаешь много лет, и все эти годы я слышу от тебя только оголтелую критику. Никакого… э… конструктива. Подаешь дурной пример сотрудникам.

— В перечень моих действующих приоритетов не входит очищение служебной кармы…

— Именно так: с тобой невозможно общаться. Коллеги тебя… э… любят, а ты платишь им сарказмом и обидными замечаниями с переходом на личности.

— Я нежно люблю наших сотрудников за их отдельные недостатки, но меня просто бесят их многочисленные достоинства.

— Ты… э… социопат.

— Я социофоб.

— Есть еще пункты обвинения. Например, ты больше не священник. Жаль, что я это узнал… э… не от тебя.

Боб слез со стола и выпрямился, сразу сделавшись монументальней и значительней. Он поднял указательный палец:

— Моего рукоположения никто не отменял. Из духовного сана никто не извергал. Запрещение в служении есть мера временная…

— Ну да, это в переводе означает, что с работы тебя… э… выперли, а диплом отобрать еще не успели. К такому священнику нет доверия, а мы здесь торгуем доверием, если ты еще не понял. Окей, все это уже неважно, Владимир Юрьевич. Ты — бывший. Я терпел тебя очень долго, гораздо дольше, чем редактор «Рижских вестей»… э… чем директор «Балтийской волны»… Теперь работы у тебя не будет, потому что у нас… э… маленькая страна. Если мне позвонят главреды, я тебя рекомендовать не буду. Я… э… журналист, я не умею врать людям устно. Да и не поверят они хорошей характеристике. Тебя все знают.

— Я опубликую разоблачение…

— Где, прости, опубликуешь?

— В каком-нибудь приличном издании, не чета нашему. В стране еще остались профессионалы, которые ценят добротную скандальную информацию. Я скажу, что ушел сам, потому что так называемый медиахолдинг «Чаша» — это просто умирающий телеканал и маргинальная радиостанция на содержании у непопулярного политика. Эту жалкую парочку рискованных активов постоянно доят дотационные редакции бульварных листков, безуспешно пытающихся продавать нашей пастве диковинные для нее суеверия и культы. Короче, это сомнительная контора, которая еле сводит концы с концами. В том числе потому, что ты плохой главред. Этому точно все поверят. Тебя тоже все знают.

— Тебе давно никто не верит, Володя, — сказал Янис. — Хуже всего, что не верит даже… э… наша аудитория. Люди не могут прислушиваться к наставлениям пастыря, который их оскорбляет. Вот твои слова из последнего выпуска, цитирую: «Без знания языка русских не берут на работу. Пока страна была советской республикой, они не учили язык, потому что не было необходимости, а потом двадцать пять лет не учили, говоря, что это унижает их достоинство. Теперь они могут бездельничать с чистой совестью».

— Это же правда!

— Разумеется, правда, потому они и… э… возмутились.

Янис закурил, встал и распахнул окно. В комнату ворвался шум большой улицы. Янис курил с отвращением и стряхивал пепел в маленькую карманную пепельницу с логотипом холдинга — чашу на тонкой ножке. Чаша эта, по мнению многих, весьма напоминала рюмку.

— Ян, ты же бросил курить?

— С тобой закуришь. С тобой даже запьешь… — Янис раздраженно швырнул недокуренную сигарету в окно. — Рассказать, в чем твоя проблема, Боб?

— Я более-менее в курсе своих проблем…

— Я дополню список. Ты… э… владеешь мастерством говорить правду в наиболее оскорбительном для аудитории формате. Пока ты рассказывал о каких-то… э… нехороших политиках или нечистых на руку чиновниках, народ тебя с удовольствием слушал, тем более что трепаться ты мастер. Но ты с чего-то решил вдруг обращаться к недостаткам и порокам всего… э… населения нашей страны…

— Разумеется, я же священник.

— К счастью для всех нас, это уже не так… Ступай… э… и не забудь свою зубную щетку.

Боб посерьезнел.

— Прости, из чистого любопытства спрашиваю, как бывшего однокурсника и друга: ты понимаешь сейчас, что это предательство?

— Конечно. Ты есть самый настоящий предатель, отец Владимир.

Янис вернулся за свой стол, придвинул поближе клавиатуру и обратил взгляд на монитор, давая понять, что разговор окончен.

— Сначала я — в кассу, получу выходное пособие как уволенный. Мы живем в европейской стране, правда?

— Бог подаст. Европеец нашелся… Напишешь по собственному желанию, а если его нет, то… э… появится. Кстати, я прозрачно намекнул, что казенную квартиру ты должен освободить.

Боб хлопнул себя ладонями по коленям:

— Нет, все-таки ты действительно гад и сука! Вот так внезапно, без объявления войны… Хорош, нечего добавить. А ведь мы долго работали вместе, Янис.

Янис выпрямился в кресле и стал еще больше похож на изваяние.

— Ты уже давно работаешь не вместе! Ты разнюхиваешь какие-то вонючие, очень вонючие дела. Ты вместо работы ходишь по судам, тебя показывают по телевизору, тебе, наконец, бьют морду… Твоя тайная сомнительная деятельность все больше становится публичной. Ты детектив, ты шоумен, ты кто угодно — но ты не журналист, в которого я… э… верил. Я делал на тебя ставку, терпел все твои выходки и скверный характер. Я думал, ты звезда, ты поможешь мне вытянуть холдинг. И что теперь? Ты сделал личный бренд сильнее корпоративного и бессовестно этим пользуешься. Ты у нас только зарплату получаешь… э… по моему упущению. Кто из нас предатель? Это не мы начали войну, это только твоя война, Боб. Скажу тебе: даже формально у меня есть все причины тебя выгнать. Ты нарушитель нашего договора. Работа налево… э… это расстрельная статья контракта. Ты ведешь свои дела так, что холдингу ничего не перепадает, буду говорить прямо. О твоих процессах и расследованиях первым делом узнают большие телеканалы. Ты не считаешь нужным дать материал сначала в свою редакцию. Этого я как журналист и как руководитель не понимаю… э… не могу простить. Нас ты кормишь всякой ерундой, пошлой текучкой, а большим дяденькам отдаешь все самое вкусное. Большую рыбу, событие сезона…

— Я правильно понял, что кто-то здесь хочет сделать из моей борьбы за справедливость жареный факт для первой полосы?

— Точно так, ты на лету схватываешь! Уточняю: для нашей первой полосы. Но пока… э… все жареное уходит на другие столы. Буду так говорить, что Большая рыба достается толстякам, а мы подбираем объедки.

— Но это всего лишь законы, по которым живет профессия… Если репортаж появился на канальчике типа нашего, сенсацией он не станет никогда. Извини, Янис, работать через нас — это похоронить событие. Для меня прайм-тайм — это не бизнес, пойми ты, это способ работы с проблемой. Это все вообще не про деньги! Я журналист, а не бизнесмен.

— Чушь. Я уже перестал понимать, кто ты… но ты и сам этого не знаешь. Тебе пора выбирать… э… кем ты станешь, когда вырастешь. Ты не выбираешь, значит, выбираю я. Сотрудники пока не в курсе. Я для них… э… придумаю версию, которая не повредит твоей самооценке. Прощай, Боб, ты отличный профессионал и хороший парень, но в таком виде, как сейчас, ты нам не нужен. Если клюнет Большая рыба — тогда поговорим о твоем возвращении. Прости. И не хлопай дверью, когда будешь выходить!..

Отец Владимир вышел и хлопнул дверью. Янис выскочил за ним в приемную:

— Я же просил!

Боб не повернулся к нему и покинул приемную. Вторую дверь он захлопывать не стал, опасаясь ушибить следовавшего за ним Яниса. Боб направился по коридору в самый его конец, к своему кабинету.

Кабинет был заперт.

Боб обернулся и увидел, что Янис, Алевтина и охранник, вызванный Янисом, как понял Боб, заблаговременно, выстроились в некотором отдалении и находились в заинтересованном ожидании — что же Боб собирается теперь делать. Алевтина застыла, слегка прикрывая корпусом начальство и явно изготовившись к большому скандалу, Янис был серьезен, а охранник глумливо улыбался — ему было лестно принять участие в низвержении кумира. Они полностью перекрывали узкий коридорчик, отрезая путь к отступлению. Но Боб отступать и не собирался.

— Дверь почему-то заперта, — пояснил Боб и подергал ручку для демонстрации.

— Это я распорядился, — спокойно сказал Янис, — Чтобы… э… не пропало чего.

— Ну так распорядись открыть! Там мой компьютер…

— Редакционный, ты хотел сказать?..

— Мой. Там внутри все мое.

— Теперь уже нет! Покиньте помещение. Слышишь, уважаемый! — охранник решительно направился к Бобу. Он произносил слово «уважаемый» так презрительно, как умеют это делать только таксисты и секьюрити самого последнего разбора. Боб хорошо знал эту категорию мелкого хамья. Мягкость и воспитанность такие типы полагают верным признаком слабости и быстро наглеют. Охранник остановился, не дойдя до Боба пары шагов. Все-таки немалые габариты отца Владимира подразумевали некоторую осторожность в обращении.

Боб знал все свои многочисленные слабости, а некоторым даже и потакал. Например, он знал за собой такую черту, как упрямство. Боб не умел сдаваться, даже не представлял, как это и зачем. Он мог лавировать, как парусник против ветра, но всегда двигался только в сторону цели и, как правило, в результате достигал ее. Боб кротко улыбнулся зрителям, подобрал полы рясы и нанес удар ногой в область дверной щеколды. Охранник оторопел и отпрянул к стене. Дверь распахнулась и закачалась на одной петле. Боб вошел и окинул взглядом маленькое помещение.

— Спасибо, кажется, и в самом деле ничего не пропало, — сообщил Боб. — Но я сейчас это исправлю.

Корпуса на компьютере не было, Боб как-то раз снял его, чтобы вставить плату памяти, да так и оставил — без футляра старенькая машина меньше нагревалась. Боб выдрал из потрохов системного блока жесткий диск и прошел через расступившихся бывших сотрудников, держа диск над собой как знамя.

— Это называется сжигать все мосты, — сказал Янис Бобу, и Боб не удостоил его ответом.

— Вызвать полицию? — шепотом спросила Алевтина у Яниса.

— Нет смысла, — сказал Янис. — Полиция почему-то уважает этого отморозка. Полиция часто ошибается в людях.

***

Боб вошел в отдел дизайна. Никто не поздоровался.

— Номер сверстали уже? — спросил он начальника отдела по фамилии Пушкин, которую новички полагали обычно кличкой, так как Пушкин носил самые настоящие бакенбарды.

— Тебя наконец выперли, Боб? — спросил Пушкин, не отрывая взгляда от монитора.

— Благодарю за сочувствие, старик. Выполни последнее желание приговоренного. Распечатай мне верстку завтрашнего номера, восьмую полосу. И дай взаймы сто евро.

— Боб, я на все готов, лишь бы ты свалил побыстрее. Вот двадцатка, не благодари. Кстати, печатное объявление — это анахронизм, дань традициям. Есть свежее изобретение, тебе будет интересно, называется интернет. Набираешь эсэс точка эл-вэ и имеешь выбор…

— Нет, не хочу в интернет. Там алчные продвинутые пользователи, акулы рынка. А мне нужны какие-нибудь бабули, которые на эсэс не ходят, которые трепетно относятся к предложениям от солидных партнеров… — Боб упрятал полученную купюру.

Пушкин ткнул в клавиатуру.

— Запускаю на печать, возьми с принтера. Только мы это будем еще переверстывать. Там одно объявление вчера отозвали.

Боб, сверяясь с распечаткой полосы бесплатных объявлений, набрал номер. Первый вариант — подозрительно недорогая квартира — был сдан еще вчера, по второму номеру отказались говорить по-русски, с третьего по восьмой никто на звонок не отвечал. Квартирные варианты кончились, и Боб переехал из квартир в раздел домов и коттеджей.

— Какое объявление отозвали?

— Левая колонка, первое снизу. Странная история. После первого выхода к Алине-рекламщице пришли какие-то дядьки с полицейским, допытывались: кто он, да что он, да как выглядит. А ей откуда знать? Он оплатил с телефона. Алинка испугалась и дала им адрес. Потом заказчику позвонила. Мужик тут же объявление отозвал, даже денег назад не просил. А платил за две недели…

Боб решил: где проблемы, там и скидки, — и набрал номер. Трубку взяли сразу, но кроме дыхания Боб ничего не услышал.

— Алло, я по объявлению.

— Вы кто?

— Вы давали объявление. Это вы сдаете коттедж? А почему так дешево?..

— Когда увидите коттедж, наверное, подумаете, что дорого… — сказал в трубку грустный мужской голос с нездешним акцентом.

— Не беда, я нынче при деньгах. Скоро буду, не уходите никуда!

— Мне некуда ходить, я безработный.

— Отлично! У нас найдется много общего… Ждите, помощь близка! — Боб подхватил рюкзак и устремился к выходу, — Все получилось, спасибо. Значит, адрес у Алины?

— Приглашай на новоселье! — вдогонку крикнул Пушкин.

— Не надейся, — сказал Боб уже в дверях. — Ненавижу общаться с кредиторами.

***

…Казенная квартира представляла собой десятиметровую комнату в цокольном этаже дома, часть которого арендовал холдинг. Лет сто назад в этой каморке, скорее всего, жила прислуга, какая-нибудь тихая белобрысая деревенская Илзе. Здание было конца девятнадцатого века, ветхое до крайности. Жить в нем было уже нельзя, а работать еще можно. Компания то расширялась в хорошие годы, то отказывалась от каких-то площадей в годы плохие. Последние годы были сплошь плохими. Слова Яниса о том, что во время экономического кризиса хорошо продаются только лекарства и религия, многократно цитировались в СМИ, но, как вскоре выяснилось, имели к реальности весьма косвенное отношение. Все мелкие арендаторы старинного дома постепенно разорились. Про маленькую комнатку хозяева просто забыли, она канула в один из зазоров постоянно перезаключаемых арендных договоров. Здесь до Боба редакция размещала корреспондентов из глубинки, которые не могли себе позволить гостиницу. Пружинная койка, маленький столик с электроплиткой, картонный ящик для одежды и стопки книг заполняли комнатку более чем наполовину. Высоченный потолок уюта не обеспечивал, наоборот — комната напоминала колодец. «Когда я упал на дно этого колодца, — спрашивал себя Боб, — когда работа стала домом?» Боб приходил сюда только спать, ну и почитать перед сном, и круг света от настольной лампы рядом с койкой по вечерам скрывал запыленные углы и ободранные стены. Ранним утром, когда Боб отправлялся на работу, тоже приходилось включать лампу. Боб никогда еще не появлялся здесь в середине дня, когда солнце некоторое время гостило в крошечном окне под потолком. Сейчас при полуденном освещении Боб увидел, что дома у него не только не стало — его и не было, очень давно не было.

За книгами и надувным матрасом Боб решил заехать позже, ноутбук и остальные предметы первой необходимости уместились в рюкзак. Боб всем рассказывал, что когда ушел от жены, то поделил имущество пополам: жене отдал все материальные ценности, а себе взял все духовные. «Харлей» значился в списке духовных. В списке материальных остался трехэтажный коттедж в Каугури. Пока Боб жил с семьей, он оставался иногда ночевать на работе, чтобы не возвращаться через всю Юрмалу. После развода он поселился здесь, как он себя убеждал, на некоторое время.

Боб осторожно присел на застеленную старым пледом койку и устремил взгляд в далекий потолок в разводах сырости и плесени. Никогда он не думал, что расставание с этим неуютным и странным временным жильем будет болезненным, а вот поди ж ты, привык, пустил какие-то корешки… Зазвонил телефон.

— Я говорю с Владимиром? — таким идиотским вопросом Алевтина обычно начинала телефонный разговор.

— Да, приятно познакомиться, — сказал Боб. — А что так официально?

— Янис просил вас забрать все свои вещи прямо сейчас, — холодно сказала Алевтина. — Я вызвала рабочих, они после вас будут приводить помещение в порядок.

— Ключ вам отдать?

— Не надо. Я вас не хочу видеть.

Коротко и честно, как принято у истинных арийцев. Боб сел на койке, размышляя, что еще уместится в рюкзак. Поразмыслив, он снял рясу и влез в старую просторную косуху. Верхняя одежда заняла бы в рюкзаке много места, а вот теперь в нем уместились еще несколько книг. Боб повесил рясу на криво вбитый в стену гвоздик. Рясу он рассчитывал забрать позже, вряд ли Алевтина покусится на святое.

— Бог, ты извини, я потом все объясню, — сказал Боб рясе, — тут такое дело, начинаю новую жизнь. Увидимся!

Дядюшка — Племянникам:

Я поискал усиление на месте, а то вы не справляетесь. Обнаружился один коллега. Если это действительно тот, про кого я думаю, то постарайтесь его использовать при случае. Но представляться ему не следует.

Племянники — Дядюшке:

Проверим конечно, а то нам здесь все равно заняться нечем.

Алекс (e-mail)

------— Пересылаемое сообщение--------

25.08.2016, 20:35, Romashka1980@inbox.lv

From alex@gmail.com

Привет!

У меня все нормально. Ты наверно волнуешся что я плохо ем. Но это я плохо ел в июле дома когда было жарко а сечас нормально. Вообще все нормально. Я думаю часто о тебе. Мне без тебя плохо. Мы вчера смотрели новый боевик. Боевики мы смотрим ночью на моем телефоне. Нам нельзя вобщето. Говорят что глаза портим. Глупо так говорить здесь. Пока. Я тебе буду писать даже пусть без ответов. Я потому и пишу. Что ты не читаешь. Я на самом деле тебя люблю, но не люблю, что ты кричишь и ругаешься.

Алекс

Сообщение почтового сервера:

Сообщение не может быть доставлено адресату. Указанный адрес не существует.

-------— Конец пересылаемого сообщения --------

Дядюшка — Племянникам:

Проверили? Это он?

Племянники — Дядюшке:

Три дня тут дежурим. Никто из дома еще не выходил.

Дядюшка — Племянникам:

Я уверен, вы что-нибудь придумаете.

Глава 2. Арон

Ты дорого, мой друг, заплатишь за ошибку,

Оскал клыков у льва принявши за улыбку.

Ас-Самарканди

До поселка пришлось ехать больше часа по пробкам, потом тоже очень медленно вдоль соснового леса по грунтовке, разбитой грузовиками. Небо закрыли тучи, поэтому сумерки наступили рано. Боб рассматривал коттеджи по пути, и они ему нравились. Он бы хотел жить в каком-нибудь из них. Но постепенно кирпичные домики сменились одноэтажными деревянными, стриженые газоны — грядками и теплицами. Дорога стала опасной: скачущий свет фары неожиданно выхватывал из тьмы плиты с торчащей арматурой и кучи строительного хлама, поросшие гигантских размеров борщевиком. Потом кончились и деревянные дома, начались бетонные коробки недостроя. За ними пошла совершенная уже дичь: развалины старых дач и сараев, полуразрушенные фундаменты и поваленные заборы. Наконец Боб добрался. Это было очень своевременно — из невидимых в сумерках туч начало накрапывать, и скоро дождь полил в полную силу. Запахло землей, гнилью, мокрым деревом. Через час грунтовка станет скользкой, в темноте ехать по ней будет очень тяжело и противно. Ну и хорошо, будем считать, что обратной дороги нет, решил Боб.

Улица — а вместе с ней и хоть какая-то дорога — кончилась. Боб на предельно малой скорости пробирался по проселку между кустами, ныряя в ямины и объезжая пирамидки строительного мусора. Наконец кусты остались позади, и Боб увидел коттедж.

Это был явно тот самый коттедж — хотя бы потому, что никаких других строений за ним уже не угадывалось. Все обитаемые дома остались далеко позади, фонари тоже. Неказистый проселок тут просто кончился, оставляя только намек на тропинку, уходящую по дуге к лесу. На опушке этого леса смутно виднелись поваленные фрагменты забора — разрозненная свалка из покосившихся разнокалиберных плит и сварных решеток. На краю этой странной свалки, расположившись на поваленной плите у небольшого костерка, выпивали несколько бродяг. Они заинтересованно посматривали на чужака. Пятеро. Боб присмотрелся и понял: не свалка это, а заброшенное кладбище, вот что.

Коттеджами в разделе объявлений назывались любые отдельно стоящие дома, домики и домишки самого разного метража и степени сохранности. Но это был даже не коттедж, а небольшой особняк; впрочем, настоящим особняком он был лет сто назад. Газон перед домом зарос мощными лопухами и крапивой, плавно переходящими в подлесок и сосновый бор на дюне. Два этажа с мансардой, облупившаяся лепнина под карнизом. От забора остались только столбы и часть фундамента, зато имелся сад с яблонями. Была даже каменная лестница с отколотыми краями ступеней. Стекла в некоторых окнах отсутствовали, а крыша, задуманная как черепичная, с годами частично прикрылась толем, местами же ее и вовсе не было. Демократичная деревянная терраса с характерными цветными окошками, судя по всему, была пристроена к зданию позднее. Окна террасы, полностью темные, изнутри были криво занавешены чем-то, что было похоже на старые простыни. Боб знал такие дома — скорее всего, на газовое отопление и канализацию рассчитывать не следует.

Боб просигналил на всякий случай и заглушил двигатель. Света не было не только на террасе, но и вообще ни в одном окне. Дом казался необитаемым. Над крыльцом раскачивалась на вечернем ветерке тусклая лампочка на проводе.

— Приятного аппетита! — громко сказал Боб на всякий случай в сторону кладбищенских посетителей, снял с багажника рюкзак и постучал в облупленную дверь.

Бродяги пошептались, потом поставили свои пластиковые стаканчики на плиту, встали и подошли. Дождя они как будто бы и не замечали. Один, самый мелкий, остался сидеть у костра, причем стал озираться, изображать прикрытие. Круглые его очочки в сумерках поблескивали красными огоньками. Мужики окружили лестницу, на верхней ступеньке которой стоял Боб. Они немного пошатывались, но спиртным не пахло.

— Слышь, рокер, с тебя десятка, — сказал один, довольно накачанный. Есть такая категория опустившихся спортсменов — пузо и оплывшие бицепсы. Боб понял: не бухали они, а запивали таблеточки.

— Я инвестирую только в хорошее. А вы замышляете плохое, — сказал Боб и еще раз постучал, посильнее. Тишина. Опять кидалово, подумал Боб; сегодняшнему дню пора бы кончиться наконец, слишком неудачно он складывается.

— Сами возьмем, — пообещал спортсмен. — Давай не будем портить друг другу вечер, толстый?

Вдруг дверь открылась, и на пороге, на фоне освещенного проема возник хозяин — невысокий лохматый субъект, укутанный одеялом. Его появление никого не смутило и не отпугнуло, даже наоборот — события начали стремительно развиваться. Один из любителей фармакологии выскочил из-за спины капитана команды и махнул в сторону Боба прутом арматуры. Боб подхватил рюкзак и закрылся им, как щитом. Тут же в скулу прилетел кулак первого спортсмена. Боб начал отступать в сторону, стараясь не поскользнуться на мокрой траве, — ломиться в двери к незнакомому человеку не стал. Нападающие весело заматерились, предчувствуя безопасное приключение.

Тут случилось странное. Хозяин сбросил одеяло, потом молча и очень быстро скользнул вниз по ступенькам и оказался между Бобом и атакующими. Боец авангарда прочертил кулачищем воздух над головой маленького хозяина и получил страшный встречный по ребрам. Второй нападавший махнул ногой и сразу же кубарем полетел на землю головой вперед. Еще несколько коротких движений — и двое других сели на землю: один захрипел, а второй начал кататься по траве.

— Еще увижу здесь — буду руки ломать, да? — негромко сказал хозяин. — Вон отсюда! Больше не надо приходить.

— Спасибо! — сказал Боб, когда нападавшие растворились в темноте. — А я думал, это я самый сильный в деревне. А что же не открыли сразу? Человек в беде.

— Надо было осмотреться, — ответил хозяин. — Проходи, поговорим.

***

— Я прошу девятьсот евро в месяц, — сказал смуглый невысокий человек, впуская Боба. — Смотри и решай.

Хозяин выглядел странновато: носатый, смуглый как араб, со снопом дредов, скрывающих половину лица. Он едва доставал Бобу до плеча. Острый подбородок прятался в неопрятной и наполовину седой щетине.

Боб миновал темную террасу-прихожую и вошел в комнату, неожиданно большую, неярко освещенную роскошной люстрой с разноцветными хрустальными бирюльками. Это был дом из прошлого, точнее, из разных прошлых. Большой зал с арочными окнами и эркером напоминал югендстиль. Мебель при этом была советская — «стенка», сервант и софа. Такая мебель в семидесятых выглядела бы роскошно где-нибудь в хрущевской однушке, но здесь, под высоким потолком и по соседству с камином, казалась откровенно убогой. На обоях, которые когда-то были терракотового цвета, виднелись темные невыцветшие прямоугольники — следы исчезнувших фотографий или картин. У стены стояли сколоченные из старых досок и заляпанные краской малярные козлы. На них, на пестрой газетке выстроились банки с краской.

На длинном то ли столе, то ли верстаке размещался компьютер с древним монитором-кинескопом. В углу стоял холодильник «Донбасс» — не просто старый, а скорее даже антикварный. Рядом с ним на полу у стенки был организован маленький продуктовый склад. В упаковке с тушенкой оставалось три банки, а вот зеленого горошка, сайры и фасоли было еще много. Много было и пустых пакетов вина, сплющенных и перевязанных изолентой. Тут же, в линию, штабелем были сложены новые двухлитровые пакеты. В большой арочный проем видна была часть кухни. Огромная дровяная плита начала прошлого века накрыта была листом оргалита, в центре которого расположились электроплитка на две конфорки и чайник.

Примерно половина комнаты была страшно захламлена, при этом на другой половине порядок царил идеальный, как в кубрике флагманского крейсера. Ящики с продуктами и вином выровнены как по линеечке, немногочисленная имеющаяся мебель расставлена в геометрическом порядке, даже окурки в плоской пластиковой крышке лежали аккуратной пирамидкой.

Комнату явно собрались ремонтировать и даже приступали пару раз, но потом бросали: ладно, и так сойдет. Одна стена была частично выкрашена, и красить ее бросили, не доведя последний мазок до пола, как будто из ослабевшей руки маляра выпала кисть. Выпала она, по всей видимости, довольно давно — банки с краской были открыты, но краской не пахло. Пахло табачным дымом, пылью и мастикой для полов.

— Вот, осматривайся, — сказал хозяин. — Девятьсот — это недорого. Только потому, что дому нужен ремонт.

Говорил хозяин странно, короткими предложениями, как будто неохотно расставаясь со словами. Глядел он при этом в сторону от собеседника.

— Этому дому нужен снос, а не ремонт! — подтвердил Боб. — Но с этим придется подождать, потому что мне нужен дом!.. Дом, кстати, хороший, и соседи — милейшие люди…

— Это не соседи. Я их не знаю. Дня три тут ошиваются зачем-то. Я как раз собирался их прогнать. Но они повода не давали. Сидят люди, отдыхают… Это свободная страна.

— Сколько комнат в твоем замке?

— Девять, но так, чтобы жить, то пять.

— Отлично. Мне пока хватит одной — вот этой большой, с камином. Девятьсот евро делим на девять… ну хорошо, на пять комнат — итого с меня сто восемьдесят. Еще скидка, как первому клиенту. Обмоем сделку? Кстати, у нас дожди все лето — где тебе удалось так загореть?

— На работе.

Боб широко улыбнулся своей фирменной улыбкой. Это была бронебойная улыбка, это была его фишка. Улыбка Боба Шатрова открывала двери высоких кабинетов, сердца самых замкнутых мизантропов и тайники подсознания аудитории. Это была улыбка-пропуск, улыбка-откровение. Никто и никогда не мог устоять перед ней, все тут же улыбались в ответ — кто глупо, кто понимающе, но улыбались.

Хозяин внимательно посмотрел на Боба, но не улыбнулся. Более того, он даже не ответил. Он сел на диван спиной к Бобу, поджав ноги под себя. Взял со столика перед диваном банку консервированной фасоли с торчащей ложкой и продолжил ужинать.

— Я хочу сдать весь дом за девятьсот. Минимум за пятьсот. Не можешь платить — до свидания.

— Но почему? — возмутился Боб, обойдя диван, чтобы оказаться лицом к хозяину. — Почему такой ползучий прагматизм? Ладно, если без шуток — я согласен на все двести, хотя высокий сезон кончается. Мы, русские, должны помогать друг другу на чужбине, в том числе материально. Слушай, если тебе все равно, пятьсот или девятьсот, то почему тебя так волнует разница между пятьсот и сто восемьдесят?

— Это разные разницы. За пятьсот я сниму что-то в городе. Там буду работать. За триста — не сниму.

— За девятьсот этот сарай сдать невозможно.

— Почему сарай? Хороший дом, ты сам сказал. Все есть, что надо.

— Ага. Все для истинных ценителей. Ароматы шпаклевки, воркование рабочих, нежное постукивание перфоратора по утрам. Трели дрели. Кто будет жить внутри ремонта?

— Не будет ремонта. У меня нет денег. У тебя тоже нет денег. Прощай.

Боб напрягся и улыбнулся еще раз, совсем уже обезоруживающе. Такая улыбка не могла не подействовать… но не подействовала.

— Я разве смешное сказал? — спросил хозяин.

Боб сдался и уселся на табуретку перед камином. Камин плотно был забит кипами старых газет и оберточной бумаги. Над каминной полкой красовалась голова оленя с рогами; круглые карие глаза чучела смотрели на Боба осуждающе, таким же взглядом, как у хозяина.

— Хорошо, пойдем длинным путем… Меня зовут Владимир, можно просто Боб. А тебя?

— Аарон Шабад. Можно Арон.

— Так вот, Арон, я уже бесплатно решил твою проблему. Я сниму одну комнату, но после недолгих уговоров соглашусь на подселение. Сдавай другие комнаты, наживайся. Я даже найду тебе еще людей по двести за комнату. Хорошо?

— Нет, не хорошо. Я не люблю никаких людей. Я хотел жить один в городской квартире. Машины нет. Там будет близко до работы. Скоро зима. Там не нужно топить печку.

— Ладно, уговорил. Я тоже не люблю людей, но для тебя сделаю исключение. Можешь не уезжать в город и не отдавать мои деньги непонятно кому. Живи тут, чего уж…

Арон вернул ложку в опустевшую банку, затем закурил. Он пристально посмотрел на Боба — впервые с начала разговора. Странный это был взгляд, даже неприятный. Так смотрят на тебя в полиции, будто сверяя по памяти с картотекой отвратительных типажей, чтобы принять последнее решение — куда, в какой ряд мерзавцев поместить тебя, перед тем как забыть по возможности быстрее. Потом встал и пошел к холодильнику. Сказал в своей манере разговаривать, повернувшись спиной:

— А я тебя знаю. Ты газетчик. Ты все время кого-то достаешь.

Арон вернулся с пакетом вина и налил — себе в сувенирную кружку «Кока-колы», Бобу в чайную чашку.

— Пей. Из пакета, но французское. Можно пить. Вспомнил. Был большой скандал. Местные ультрас, да? Я видел тебя в телевизоре.

Боб отмахнулся, отпил из чашки. Вино и впрямь было сносное.

— Старик, это не самый впечатляющий кейс…

— Точно. Тебе здорово тогда набили морду… Ты в телевизоре был такой… с мордой. Лоб забинтован. Голова — это важно. Голову нужно беречь.

— Голову я берег. Бинты — это было такое постановочное фуфло. На самом деле мне тогда сломали ногу, но гипса под столом не видно. Режиссер меня забинтовал для картинки. В телевизоре главное — картинка, старик.

— У тебя интересная жизнь. Тебя, наверное, часто бьют?

— Да! Часто! Потому что завидуют! Я же смелый, умный, сильный, красивый и богатый. Но мне не везет, Арон, в последнее время, лет десять примерно. Меня выгнали с работы, жена, которой я оставил квартиру, не дает мне видеться с ребенком, а денег на адвоката у меня нет, потому что смотри пункт первый. Арон, мне таки нужна эта комната. Я доверился тебе как дитя, я полдня добирался в эту глушь, где меня чуть не убили. Деньги я отдам позже, когда расследую что-нибудь политическое или гламурно-стразовое. Надо погуглить, за что сейчас больше платят.

Арон задумчиво покрутил дред в пальцах и посмотрел на гостя уже без неприязни. Перед ним сидел здоровенный детина с рыжеватой бородой, большим животом, большими руками и лучезарным взглядом голубых глаз. Этот человек почему-то Арону нравился. Была в нем некая загадка, но не опасная и не стыдная.

— Значит, ты уволен. Тебе нужна работа?

— Точно! Но еще мне очень нужны деньги. Скажем так: если мне предложат на выбор деньги или работу, я без колебаний выберу деньги.

— Ну черт с тобой. Живи пока. Заработаешь — отдашь. Только я много курю.

— Вот спасибо! — Боб искренне обрадовался. — Ты тогда кури, а я пить буду и баб водить! Кстати, давно хотел тебя спросить, но не было повода… А где ты научился драться?

— На работе.

***

…После этого хмурого, но судьбоносного вечера прошло несколько дней, за которые Боб перемолвился с хозяином от силы несколькими словами.

Разговаривал Арон странно. На некоторые вопросы он просто не давал ответа, на некоторые отвечал коротко и не всегда понятно, причем так, что пропадало желание переспрашивать. Иногда он отвечал на иврите, а может быть, и не отвечал, а просто говорил сам с собой — понять по интонации было сложно.

По утрам Арон уходил на пробежку, возвращался через час. Убегал он в сторону леса, где, как полагал Боб, крушил вековые дубы страшно секретными ударами. Возвращался Арон взмыленный и принимал холодный душ. Затем подметал выделенный для уборки периметр, натирал до блеска паркет, шаркая ногой в войлочном тапке. Когда Боб завтракал, соорудив себе яичницу на электроплитке, Арон уже занимал свою обычную позицию с ногами на диване и потягивал вино из бесконечных пакетов. Пил он понемногу, но на протяжении целого дня, курил же почти непрерывно. Ближе к вечеру он съедал банку тушенки, иногда размешивая ее с рисом. Ел он только консервы, но делал это очень аккуратно и даже красиво. Ложка была его единственным столовым прибором, но владел он ей в совершенстве. Часто Арон стоял с кружкой у окна, глядя на дорогу и дождливый пейзаж. Поеду завтра в Ригу, говорил он, не обращаясь к Бобу, сегодня дождь, а вот завтра поеду искать работу. Боб предлагал свой мотоцикл, но Арон отмахивался: нет, поеду на электричке. Завтра, когда кончится дождь. В этой стране дождь может не кончиться никогда, говорил Боб, но Арон не слышал, окутывался дымовой завесой — завтра, завтра. Довольно часто он спал днем на диване, не снимая одежды и закутавшись в лоскутное одеяло. В этом же одеяле, похожий на маленького индейского шамана, он перемещался по комнате от холодильника к дивану, от дивана в кухню… На лице у него можно было увидеть два выражения — либо полнейшую безучастность, либо легкое удивление непонятно чему. Арон никогда не улыбался, ничего не рассказывал, не читал и не подходил к своему компьютеру. Интернета в коттедже не было. Иногда Арон включал старый телевизор и смотрел подряд все, что предлагал эфир, но не более получаса. Причем он мог начать просмотр в конце одной передачи и выключить телевизор на середине следующей. Несколько раз Боб, проснувшись в своей комнате, ясно ощущал снизу, из каминного зала, запах травки.

О деньгах с Бобом Арон не заговаривал. Из немногих ответов, которые удалось получить, Боб понял, что Арон приехал из Израиля совсем недавно, а невообразимый дом этот — наследство.

Боб посвящал часть своего времени наведению порядка в выделенной ему комнате и — по возможности — в кухне и на террасе, то есть там, куда Арон не считал нужным приходить со своим веником. Смотрел новости и политику на своем ноутбуке, раздавая интернет с телефона. Просматривал сайты в поисках работы, писал письма знакомым редакторам. Свободного времени все равно оставалось до черта. Потеряв надежду разговорить хозяина, Боб перестал обращаться к Арону даже по бытовым поводам. Ладно, думал Боб, в конце концов, без общения с чокнутыми репатриантами можно обойтись. Можно некоторое время питаться рисом и макаронами. А потом можно что-то придумать, потом даже придется что-то придумать. И Боб думал. Впервые за несколько лет у него появилось время поразмышлять о своей собственной жизни — и о прошлой, и о будущей. Он получил возможность осмотреться — любимое словечко Арона.

Про будущее думать было тревожно. Раньше он глушил такие мысли работой, а работы было много. Кучу времени отнимали радиопередачи, он готовил материалы и тексты всегда сам, без редакторов. Работы в храме тоже хватало — пока Боб не разочаровался в ее результатах. Были еще расследования по заказу и расследования самостоятельные, когда в ходе разработки темы вдруг понимаешь: вот здесь можно, приложив усилия, немного поправить косяки мироздания… Времени на рефлексию не было абсолютно, и Боб был почти счастлив. Это была эйфория больного, очнувшегося после наркоза, который еще не осознал, что жить отныне придется с ампутированными ногами.

Последние лет пять Боб чувствовал себя серфером, оседлавшим огромную волну, желанную, но и опасную. Брызги в лицо, скорость растет, восторженная публика на берегу ждет, когда волна обрушится на маленького человечка… Но волна уже под тобой, нужно только крепко стоять на ногах, контролировать ситуацию — и ты победитель.

Все кончилось, и реальность на удивление быстро стала неприятной и пугающей. Вместо алмазных брызг на гребне волны — только монотонный стук бесконечного дождика, только грязная посуда по утрам и серые сумерки вечером, неуют и сырые пыльные углы… Закутанный в сальное одеяло Арон с вечно дымящей своей сигаретой, который время от времени что-то тихо бормотал, оглушительно сморкался или напевал на своем языке, глядя в пустоту, где он очевидно видел что-то, для Боба недоступное. Вот так сходят с ума, думал Боб, и быстро сходят, мне точно хватит недели заточения в одной камере с сумасшедшим соседом… Это вот и есть твое личное персональное дно, говорил Боб себе, теперь осталось только оттолкнуться от него и всплыть.

Я же хороший профессионал, думал Боб, меряя шагами каминный зал. Я из тех, кто еще умеет писать, говорить и думать, потому что успел поучиться у правильных учителей. Я золотое перо, я олдскульный бренд нашей журналистики, думал он, ворочаясь на диванчике в своей спальне на втором этаже. Это не хвастовство, мальчики, это подтвержденные факты. Я хорошо учился, много читал и писал и оказался на порядок умнее, чем та молодежь, которая сейчас приходит в профессию. Им меня уже не догнать, думал Боб, сидя на крыльце с кружкой чая, — не то сейчас время и не та школа. Поскольку я был лучше, мне постоянно подбрасывали лучшие темы, рубрики и редакционные задания — так я сделал себя. Более того, я сделал профессию, создал для себя жанр, в котором другим будет сложно добиться сравнимого успеха. В какой-то степени я почти уже создал себе рынок, на котором успешно пару раз продавался. Я даже начал экспортироваться, если считать Эстонию заграницей. Ну, и конечно, я обаятельный, когда профессия этого требует. Я легко нахожу общий язык с очень разными людьми, даже с политиками, хотя это люди в лучшем случае наполовину. По какой же причине меня вытеснили на обочину?

В последнее время у Боба появилось ощущение, что качественный и профессиональный продукт становится не нужен. Профессионалы невыгодны, проще на ту же сумму купить десяток молодых, бездарных и послушных. Они будут заметно хуже, они будут лажать, но уже подрос потребитель, который находится с ними на одной ступеньке этой лестницы, ведущей вниз… Я добрый, думал Боб, в глубине души точно добрый, но тут зло берет. Необходимо доказать всем — и себе, конечно, — что я пользуюсь спросом, что я хороший товар. Надо найти новый заказ, нужна сенсация, Большая рыба, как говорит Янис. Но как это сделать сейчас? Раньше заказы сами находили Боба, потому что он был на виду: всегда можно позвонить в редакцию известному журналисту или прийти в церковь к популярному священнику. Что делать в нынешней ситуации — Боб еще не придумал. Развешивать на столбах объявления? Опытный журналист раскопает любое дерьмо, дорого, обращаться в старый коттедж у заброшенного кладбища.

Лучше всего Бобу думалось в пути. Боб завел было «Харлей», но тут же увидел, что бензина осталось только на дорогу до заправки. Денег было примерно на полбака. Причем это были самые последние деньги, и других ждать неоткуда. Точка невозврата была пройдена — и, как это часто с ней случается, незаметно.

Бобу и раньше случалось переживать безденежные времена и жить взаймы. Иногда приходилось несколько дней подряд есть только овощи и рис с соевым соусом. Но эти эпизоды нищеты и самурайский рацион были всегда именно эпизодами, временными трудностями. Рано или поздно выписывалась задержанная зарплата, падали на счет гонорары, и Боб снова был на гребне волны. Он с головой уходил в новый проект и тратил, тратил… Он ужинал с нужными людьми в хороших ресторанах, раздавал долги и выплачивал кредиты, покупал ребенку дорогие игрушки… Сейчас более-менее постоянные источники дохода иссякли. Денег стало меньше, потом они исчезли совсем.

Боб, рассматривая ситуацию недавнего прошлого со стороны, вынужден был признать, что две работы — оплачиваемая рутина холдинга и оплачиваемое развлечение в храме — давали возможность заниматься единственным делом, которое его увлекало по-настоящему, — расследованиями. Но как раз эти проекты денег не приносили вовсе. Репутация, драйв, опыт — все что угодно, но не деньги.

Через три дня Боб должен был перевести на карту бывшей жены оговоренный ежемесячный взнос. Оплата детского сада, логопеда и английского. Эти финансовые обязательства, существенно превышающие положенные по закону алименты, давали Бобу возможность встречаться с сыном. Раньше Боб, освободив от дел уик-энд, получал ребенка на один световой день. Они с Левкой ходили в аквапарк, в кино — это для души, — а потом и в «Макдональдс», конечно. Это была стандартная программа воскресного папы, эконом-класс, но формат не важен, как полагал Боб, куда важнее контент. С контентом проблем никогда не возникало, но сейчас и на формат денег не было. Даже на приличное мороженое не было, что там о кино говорить. Кончилось кино.

Только сейчас, понимая, что зарплаты больше не будет и Левку он не увидит, Боб затосковал. Страх не давал спать, страх мешал думать. Обычно от депрессии всегда спасала работа. Новые идеи всегда приходили в голову Боба или на трассе, или во время физического труда. Боб решил собрать в саду яблоки-паданцы. Он набрал полную корзину и сел передохнуть на сложенные в стопку ящики. Обтерев одно из яблок ладонью, откусил. Яблоки у Арона были отличные. Названия сорта Боб не знал. Пока он трудился, стемнело. Было ветрено, и даже невысокие яблони зябко поводили кронами, как плечами. Несколько яблок упали с глухим стуком в траву. Думай, Боб, думай. Ты не хотел начинать новую жизнь, но такова логика роста — время от времени расставаться с прежним собой. Теперь твои связи, твои должности — это прошлое. Ты всё потерял. Осталась только голова и в ней мозги. Пусть на нее упадет яблоко, как на голову Ньютона, пусть родится какая-нибудь очень практичная теория. Ньютон тоже когда-то начинал новую жизнь. До двадцати двух лет открыл все, что только можно, а потом вдруг исчез для физики, стал богословом, ушел с головой в религию…

Боб решительно поднялся и принялся за работу. Когда вторая корзина доверху наполнилась, Боб сделал выбор. Он даже удивился, насколько очевидным было решение. Просто, чтобы определиться, нужно для начала потерять все что имеешь: семью, работу, дом и деньги, — да еще потом признаться себе самому, что ничего не осталось, сорвать с раны присохший бинт. Мои проекты были моим хобби, решил Боб. Это мое любимое занятие. Жизненно важно сейчас превратить его в профессию, за которую хорошо платят. Должно получиться, потому что других вариантов нет. О том, что делать, если не получится, Боб старался даже не думать.

Боб занес корзины с яблоками в дом. Арон сидел на своем диване в одеяле и негромко напевал, глядя куда-то внутрь себя. Судя по грустному напеву, ничего утешительного он там не видел.

— О чем поешь, Арон?

— Это еврейская песня. О том, как мама заботится о своем маленьком мальчике. Она отдает ему все, а взамен хочет только любовь. Но мальчик растет и раздает свою любовь друзьям и девушкам. Потом он отдает ее своим детям. У него не хватает любви для своей мамы. Она плачет о том, что дети становятся большими, а их любовь — маленькой.

— Спиши слова.

Арон ответил что-то на иврите — возможно, самому себе.

***

Еще через пару дней Боб приступил к активным действиям на местности. Он хорошо знал: если начать структурировать пространство вокруг себя, в голову полезут правильные мысли. Упорядочивание всего материального неизменно привлекает помощь высших сил, именно такова механика сцепления мирского с надмирным. Боб нашел под навесом ведро и тряпку, наломал в глухом углу сада ивовых прутьев на веник и взялся за генеральную уборку.

Арон некоторое время, не говоря ни слова, наблюдал, как Боб подметает углы, сопит, приседая, чтобы замести мусор на совок. Затем Арон стал молча помогать. Они выбросили макулатуру из камина, и в нем жарко заполыхали обломки старого забора, прихваченные с соседнего заброшенного участка.

Боб и Арон трудились весь день, а утром продолжили начатое. Комнат в доме было не девять, а двенадцать плюс погреб, мастерская и гараж, который при постройке явно проектировался как конюшня на несколько лошадей. Даже только регулярное протирание пыли на таком пространстве заняло бы большую часть рабочей недели — так решил Боб. Поэтому в относительный порядок они привели только каминный зал внизу и две комнаты на втором этаже. Совместная борьба с энтропией сближает — Арон стал чуть более разговорчив и почти ничего не пил днем. К Бобу после победы над хаосом вернулись обычные самообладание и энергичность.

— Давай выбросим всю советскую мебель? Лучше совсем без мебели, чем с этими полированными гробами, — предлагал он Арону.

— Это не советская. Это югославский гарнитур… Дед очень им дорожил. Это память.

— Вот именно. Советский югославский гарнитур. Таких стран уже нет, это все мрачная и никому не интересная история.

Арон замолчал, снова уйдя в себя. Потом сказал:

— Выбрасывать жалко. Давай камин ей топить. В сарае топор есть. Я принесу.

***

…По окончании благоустройства Боб затеял новоселье, пригласив человек двадцать своих знакомых.

— Арон, я знаю, что ты их не знаешь, — говорил Боб, — а когда ты их узнаешь — не обещаю, что полюбишь. Но у нас нет денег на жратву, а гостям я сказал принести с собой сухой паек… и мокрый тоже. В свою очередь мы порадуем их экологически чистыми продуктами. Накопаем картошки у соседей, соберем яблоки в саду и запируем на просторе! По моему опыту, остатками такого пикника можно питаться неделю…

Некоторое время Арон слушал молча, глядя в сторону, затем начал говорить — непривычно много и неожиданно эмоционально:

— А что мы будем есть потом?.. Особенно ты. Ты много ешь.

Они сидели у камина и ужинали сосисками из последней оставшейся упаковки.

— Про меня — это хороший и правильный вопрос, я люблю, когда обо мне заботятся. У меня есть проект.

— Тогда скорее начинай его с блеском осуществлять. Осталась пятерка на хлеб и десятка на сигареты.

— Почему на сигареты больше?

— Потому что они дороже.

Боб вздохнул и доел сосиску. Обратился к голове оленя над камином:

— Бэмби, я не понимаю, как ты выжил в компании с этим вымогателем! Странно, что он еще не отпилил тебе рожки и не отнес в комиссионку…

— Давай уже трудоустраивайся, — угрюмо сказал Арон. — За что сейчас платят попам?

— Как и всегда, за посредничество в сделках с совестью. За психотерапию эконом-класса. За иллюзию бессмертия. Там много чего в прайсе. Мы божьи агенты, работаем за процент.

— Вот и пройдись по поселку… в спецодежде. Поспрашивай, может, кому что надо. Отпевать или куличи освятить. А я попробую в полицию устроиться.

— В августе на куличи спрос падает. А тебя в полицию не примут. Ты же «негр» преклонных годов.

— Я не похож на негра.

— «Негр» — это сокращенное от «не гражданин», — пояснил Боб. — Гражданство ты еще не получил, поэтому с полицией ничего не выйдет. Да и по возрасту не проходишь.

— Дашь мне рекомендацию.

— Тем более не возьмут.

— Говорят, еще официанты неплохо зарабатывают…

— Кто говорит?

— Они.

Боб только вздохнул.

— Почему у тебя, Арон, совсем нет денег? Ты же бравый ветеран и все такое. Тебе должны пенсию платить, всякие там боевые-неподъемные…

— Мне и платят. Я пенсию своим старикам отправляю. Они уже не могут работать… А где твои старики?

Боб подбросил в камин несколько досок от ящиков.

— Мои не успели стать стариками… Ладно, ты меня разжалобил, поэтому слушай. Есть проект, и я — его главный ресурс. Я довольно посредственный священник, зато хороший журналист. Даже так: я икона и легенда нашей журналистики. Я лучше всех умею расследовать скандалы, интриги и странные случаи в стране. Эта страна мне уже тесна, как все пиджаки в магазине, но зато я ее хорошо знаю. Я знаю, кто с кем дружит и ссорится, в каком банке имеет счета, какая партия собирает компромат на премьера и что кушают крокодилы на обед. Пришла пора срочно монетизировать мои компетенции. Мы открываем частное детективное агентство. Ты в доле?..

— А начальный капитал?

— Деньги — это не проблема.

— У тебя много денег?

— Денег нет. Поэтому не проблема.

Арон начал загибать пальцы на руке:

— Сертификат — раз. Регистрация фирмы — два. Реклама наконец — три. Даже если ты так уверен, что дело пойдет… Мы до первого заказа так и будем яблочки из садика кушать?..

Боб только вздохнул. Сертификат его не волновал, а вот насчет первого заказа Арон был прав, на горизонте пока ничего не маячило.

— Ты вообще знаешь, чем занимаются частные детективы, Боб?

— Разумеется знаю, потому и предлагаю. Каждый день с утра до вечера они спасают мир, разбивают несколько крутых тачек, обезвреживают пару бомб. Вечером ужинают у камина и рассказывают туповатым партнерам тонкости дедукции… Потом идут спать с лучшими актрисами второго плана.

— Нет. Они экономят каждый грош, чтобы хватило на рекламное объявление в дешевой газете и аренду офиса на окраине. Потом ищут песиков, убежавших на запах течной суки. Или круглые сутки следят за неверными мужьями… Это примерно как с песиками.

— Надо же, ты открыл мне глаза… Мой мир стал другим. Такой мир и спасать-то не хочется. Но я все равно буду. У меня уже есть офис на окраине и туповатый партнер. Есть мои компетенции и твой первый взрослый по мордобою. Идея выстрадана, старик.

— У нас нет денег. Идею нельзя превратить в бизнес, если нет денег. — сказал Арон.

— Это твой личный опыт?

— Нет, но я читал одну книгу про бизнес… Бизнес начинается с капиталовложений.

— Это замечательное открытие, нужно его немедленно использовать. Давай продадим половинку дома?

— Шутишь, да? Этот дом от деда, это моя память, мои корни. Он здесь жил. Теперь я буду жить. Половинку… Половинку яблони продают? Продай свой мотоцикл! Или половинку.

— Еще чего. Мы с ним почти ровесники, у нас так много общего… Я друзей продавать не умею.

— Ты ничего не умеешь продавать, да? Любой бизнес — торговля. Ты не умеешь торговать.

— Ты же у нас еврей, это твоя компетенция.

— Я никогда не торговал. Мы разоримся.

— Разоряются те, у кого есть что терять. Нам разориться не удастся…

Боб налил вина Арону и себе.

— Выпьем? Я рад, старина, что ты проснулся наконец. А то был не человек, а какой-то больной дикобраз… Я тоже не люблю находиться рядом с людьми подолгу, но ты меня уже начинал тревожить. Что, какая-то переоценка ценностей?

— Вино кончается, — сказал Арон. — Это последний пакет. Ладно, вызывай свои вертолеты поддержки.

— Черт возьми, ну улыбнись хоть разик, — сказал Боб. — Видишь, как все удачно для тебя складывается!

— Не могу, — сказал Арон. — Это я не нарочно. Врачи сказали: последствия психологической травмы, какие-то там нервы атрофировались.

И Арон выпил весь стакан не отрываясь, в несколько больших глотков — только шевелился заросший кадык на худой шее.

Глава 3. Жанна

Не скорби и не сетуй, соседка моя, —

Всем живым уготована чаша сия.

Мой сынок, что был ясного солнца светлей,

Он во власти могилы, он пленник камней.

Я отныне чужой в этой жизни земной.

Опочил он, и смерть породнилась со мной…

Ускакал он, как всадник в предутренний час,

Захватив скакуна запасного для нас.

Предстоит нам за ним на закате уйти,

Ибо нету для смертных иного пути.

Башшар ибн Бурд

— Так ты, получается, еврейский латыш? Или латышский еврей?

— Сам не знаю. Вырос тут, жил в Израиле. Еврей — это у кого мать еврейка… Это если строго подойти.

…Боб развалился в кресле у камина. Арон курил, забравшись на свой диван, в самый его угол. Он накрылся пледом с головой, как хасид на молитве, и, как понимал Боб, пребывал в шоке от перспективы уборки. Эта уборка выходила катастрофически далеко за пределы его ежедневного ритуала — подмести и натереть квадрат паркета, выбросить очередную пустую банку и помыть чашку после кофе. По шкале опасности эта уборка обещала стать не красной угрозой, а кроваво-красной. Беспорядок, многократно превышающий представления Арона о хаосе, грозил самим основам его мироздания. Арон спустился из своей спальни с утра за пивом, да так и остался в углу дивана, совершенно раздавленный открывшейся картиной бедствия. После вечеринки остался стол, до предела заполненный грязной посудой и пустыми бутылками. Пол был истоптан. Пахло перегаром, застоялым табачным дымом и кислятиной — характерный букет, который образуется в закрытом помещении за ночь после пирушки. Боб открыл окно, в комнате стало еще и холодно. Конечно, пора было встать и начать хоть что-то делать, но оба оттягивали момент неизбежной расплаты за вчерашнее. Боб пытался как-то разговорить Арона, а тот старался как можно медленнее пить пиво. Боб говорил в полный голос, а Арон отвечал еле слышно, чтобы не тревожить спящую на раскладушке девушку Жанну. Девушка была высокая и на раскладушке не умещалась полностью. Из-под лоскутного одеяла торчали ступни в ярких оранжевых носках с черными смеющимися обезьянками. Носки были непростые, а с пальчиками, как перчатки.

В саду под яблоней стоял принадлежавший девушке Жанне «лендкрузер» интенсивной апельсиновой расцветки, увешанный наклейками, оснащенный мощной лебедкой, кенгурятником, запасным баком и дополнительными фарами. Было хорошо видно, что машина прожила не только долгую, но и очень бурную жизнь. Ночью была гроза с сильным ветром, на крыше автомобиля и на газоне валялись красные яблоки, крупные как бильярдные шары. Лужайка перед крыльцом превратилась в лужу.

— А это у тебя дреды или пейсы такие? Всегда стеснялся спросить, но раз уж ты так разговорился…

— В человеке все должно быть прекрасно, даже прическа — так говорят, да? Это парик.

Арон откинул капюшон толстовки, стянул дреды как шапку и показал бритую голову.

— Мой бог, но зачем? — изумился Боб.

— Смотри: так я — бритый мусульманин. С дредами я — торчок. Очень разное, а достигается легко. Еще нос у меня большой. С большим носом могу быть хасидом, кавказцем, арабом. Даже французом или индейцем. Одна деталь одежды все меняет. Еще дреды скрывают лицо. Если надеть очки, то остаются нос и дреды. Если меня кто-то видел, — он кроме дредов ничего не вспомнит, если не профессионал. Человек с дредами — вот что он вспомнит. Нет дредов — и человека нет. А если еще бороду отпустить… Только нос на виду, как у Гоголя.

— Ты и Гоголя читал?

— Общее прошлое — общие книги. Я тут в школе учился. Потом уже уехал, с родителями.

— Стало быть, ты профессионал?

— Да. Только больше не работаю по профессии.

— Моссад?

— Зачем сразу Моссад? Все знают только Моссад… Моссад выслеживает, убивает, он такой таинственный и страшный… У нас не только Моссад. Моссад — это киношная сказка. Он не совсем такой, как в кино. Не загадочный. Молодые умники за компьютерами, и у них офисные рубашки. Скучная работа с хорошей зарплатой, нормальная жизнь. Я работал в другой… организации.

— Там было веселее?

— А разве на работе нужно обязательно веселиться?

— А как же старик, а как же! Только работая весело и с азартом можно достичь впечатляющих результатов! Вот посмотри хотя бы на меня!

Арон посмотрел на Боба, и Боб этот взгляд выдержал. Арон отвернулся к камину.

— У нас не было весело. У нас было… жарко. А тут мне всегда холодно.

— Скоро осень, старик… Осенью у нас прохладно. Летом, впрочем, тоже. А про зиму и весну я даже и говорить не хочу.

Боб присел на корточки у раскладушки и перебирал пальцами темно-рыжие пряди девушки. Рыжих он любил.

— Ау, спящая красавица! Вставать пора!.. А почему у тебя машины нет, Арон? Вот, даже у нее есть…

— Почему — даже? Женщинам машины достаются проще. У тебя тоже теперь нет, а у твоей жены есть.

— У меня байк, это круче.

— Да, «Харлей»… Большая американская мечта. Очень большая и мощная мечта. Глоток свободы… по выходным до обеда.

— Ну допустим. А что ты имеешь против свободы?

— Свобода — она либо внутри тебя есть, либо там ее нету. А если нету, искать ее на шоссе или где еще — бесполезно.

Девушка приподняла было голову, но тут же опустила лицо обратно в подушку.

— Labrīt...

— Доброе утро, Жанна. Кстати, хозяин наш по-латышски еще не выучился, поэтому давай уж на языке межнационального общения, хорошо? Ты лежи, лежи, — сказал Боб. — Если тошнит — нужно лежать лицом вниз.

— Пипец. Где все? — глухо сказала девушка в подушку. — Доброе утро, извините.

— Все спаслись на последней электричке. А ты была уж совсем никакая, чтобы за руль. Вот и осталась на ночь.

Девушка Жанна быстро, в одно движение, откинула плед и села на диване. Длинная и худая, глаза сонные, да еще и явно близорукие, непричесанная и ненакрашенная — Боб предпочитал знакомитьс