Читать онлайн
"Дом"

Что это? Дуновение, легкий порыв, что холодит пока ещё молочную кожу. Хотя это неважно, ты еще слишком мал, чтобы понять природу этого ветра. Да и не нужно думать о нём, ведь есть мама и папа, которые всегда закроют плечом. Встанут стеной защитить своё чадо, жертвуя многим, оберегая границы детского мира. Но чувство тревоги не отпускает. Ещё ребенком ты понимаешь: что-то не так. Мир не такой, каким притворяется. Ты слышишь где-то за взрослыми спинами бурю, что никак не уймётся даже спустя многие годы. Она ищет тебя, она одержима тобой. Все эти годы она помнит тебя и не оставит в покое, пока ты не станешь её неотъемлемой частью. Буря, имя которой – взрослая жизнь.

Натиск усиливается. Давление нарастает, а защита не может быть вечной, но и ты уже не ребенок. Ты не боишься, убеждаешь близких, что справишься, что тебе всё по плечу. Ты не слабак! На все уговоры отвечаешь отказом, и старшие наконец поддаются, уступая дорогу. Ты с вызовом бросаешься в бой, но замираешь на пустоши. Где этот ветер, что зовёт себя "взрослая жизнь"? Где этот шторм, который так угрожающе выл за тёплыми спинами? Мгновение штиля, и вот он – явился на зов. Ты приготовился к схватке. Но что это? Что происходит? Он не похож на ту смертоносную бурю, которая всё детство бродила вокруг семейного гнёздышка. Он не опасен, даже наоборот, будто на твоей стороне. Родители лгали. Они стояли преградой между тобой и поистине бескрайней свободой. Прятали от твоих глаз эту бесценную красоту. Но теперь они больше не смогут тебя «защищать». Теперь ты познаешь вкус наслаждения и полноты настежь распахнутого мира, которого незаконно лишали мама и папа. Теперь ты сам решаешь, куда течёт твоё время. Сам ведёшь свою жизнь по дороге судьбы. Больше тебя не обманут.

И ты врываешься в эту новую реальность с разнообразием красок и становишься её новым оттенком. Ты бросаешь родительский дом и мчишь без оглядки, а ветер, что раньше пугал, расправляет крылья мощным порывом, поднимая всё выше и унося дальше от дома. Он наполняет тебя частью себя, даруя всё, что раньше было запретом, заставляя забыть обо всём. И ты поддаёшься. Утянутый легкомыслием, прожигаешь годы, словно они бесконечны. Люди вокруг сменяют друг друга, а время льётся, точно вода. Всё прекрасно и беззаботно, но вдруг в твою жизнь заносит мелкие хлопоты. Они незначительны и не достойны внимания, а ты продолжаешь движение. Тебе не до них, вокруг такой большой и непознанный мир, который надо прочувствовать. Шагнуть на неизвестные тропы и окунуться в любовь под россыпью звезд. Млеть от мелодий гитарных струн над углями и жмуриться от даров Диониса средь огней, разгоняющих ночь. Легкомысленно и безрассудно делать следующий шаг, потому что дорога под ногами крепка, а воля способна вести хоть на край света, а может и дальше. И вот ты летишь, танцуя, по небу, игнорируя неурядицы, присущие молодости. Мчишь мимо невзгод, проблем и событий, которые как крохотный сор проносятся мимо. Делаешь взмах, чтобы приблизиться к солнцу, но тут вновь является он. Ветер, что помог тебе взмыть в небеса. Только теперь он другой. Он бьёт по лицу и рвёт крылья на части. Пытается сбросить на землю, а горизонт впереди застилает пыльная туча. Солнце тонет во тьме. Рядом проносятся молнии. Становится душно. Дорога потеряна. Воздуха не хватает. Глаза слепнут, сердце бешено совершает удар за ударом, ситуация выходит из-под контроля, и ты... начинаешь терять высоту. Моля о пощаде, раздирая легкие криком о помощи, ты надеешься на спасение. Но взрослая жизнь непреклонна. Для неё, как оказалось, ты такой же, как все.

Скорость всё нарастает, приближая тебя к неизбежному. И только теперь ты понимаешь, от чего мама и папа столько лет защищали. Только сейчас осознаешь, что им пришлось пережить, чтобы дать тебе всё, в чём нуждался. Что когда-то каждый из них озарял небосвод своими полыхающими мечтами. И что однажды они также рухнули вниз под весом проблем, нервов и обстоятельств, которые являются неотъемлемой частью той стороны взрослой жизни, что обычно укрыта от глаз.

Удар чудовищной силы. Но боль он принёс не телесную. Столкновение с неизбежным обычно не касается плоти, оно разрушает вещи куда более ценные. Разорваны не мышцы – мечты; сломаны не кости, а воля; разрушено не тело, а будущее. Крылья осыпаются пеплом, оставив культи с локтями и пальцами. Теперь ты калека, но не физически, а ментально. Погиб не ты, а ребёнок внутри. Теперь ты на земле, там же, где и миллионы взрослых детей оказались после встречи с коварством двуликого ветра. Теперь тебе придётся здесь жить, пытаться приспособиться к этим условиям, потому что годы ушли, а крылья сломаны безвозвратно. Отныне и навсегда тебе самому придётся защищать от этого маленькую, ещё совсем юную жизнь, что однажды, окрыленная уже своими мечтами, неизбежно упорхнёт из гнезда, оставив тебя доживать свои дни в одиночестве...

Последнее слово эхом ударило по ушам, несмотря на то, что голос, произнёсший его, уже десятки лет, как навечно умолк. Вслед за словами потянулись воспоминания, как маленький Нот по дороге на кухню услышал дядюшку Рутера. Тот был писателем, потому частенько зачитывал свои сочинения вслух. Поздний час, приоткрытая дверь и детское любопытство не иначе как силой провидения оказались собраны вместе, чтобы спустя несколько десятилетий этот же мальчик вдруг всё это вспомнил.

Дрожащий голос дядюшки Рутера ещё шелестел где-то за ушами, вещая о детстве и разбитых мечтах, пока потолок чёрным саваном опускался на голову Нота. Резиновые вены рвались на деревянных костях, пока стоны гвоздей сливались с воем древесины в мучительную агонию старого дома. Иссушенные временем лаги лопались под песочной кожей. Груз десятилетий выдавливал труху из дряблой конструкции, осыпая ей несчастного старика. Хотя пути отступления ещё не отрезало, из-за собственной немощности Нот не имел возможности по ним ускользнуть. Всё, что ему теперь оставалось – наблюдать за крохотным апокалипсисом, чьей жертвой должны были стать лишь престарелый ребёнок и его колыбель.

«Как иронично, — думал Нот, — навестить свою могилу ещё до того, как в неё лечь, а вместо похоронного марша слушать мёртвый голос из прошлого. Неужели за стремление найти ответы нужно так дорого заплатить?»

Нот горько усмехнулся.

«Человеческий мозг – словно печь, где на огне сознания томятся мысли и зреет ум, – рассуждал он, пока небольшое двухэтажное здание затягивало его за собой во мрак. – Пухнущий от дум, он сравни маленькой фабрике по производству идей и поиску открытий. Но даже в этом сердце мудрости порой за целую жизнь мы не способны отыскать ответы на все морочащие голову вопросы. Пока... — Нот поднял взгляд, — не посмотрим смерти в глаза».

Захлёбываясь кровлей, дом сглотнул второй этаж, погребая под ним застигнутого врасплох человека.

***

— Говорят, он проклят.

– Начинается, – буркнул мужчина, сочно облизнув пальцы и запустив их поглубже в склеенные страницы. – Иван, у нас тут культурные люди. Прекрати, пожалуйста, жуть нагонять.

Уязвленный Иван пристыженно посмотрел на коллегу, который, словно хирург, ощупывал книгу.

– Я не пастух, чтобы кого-то гнать. Тем более жуть.

– Вот и уймись. Дай отдохнуть перед завтрашним днём. Вон, лучше газетку поди почитай.

– Интересный вы, Сан Саныч, человек, – язвительно улыбнулся Иван, принимая газету, – про культуру заливаете, о людях печётесь. Но вот уже третью командировку назначаетесь куда угодно, лишь бы подальше от него. Лицимерненько.

Сан Саныч фыркнул, но промолчал, сделав вид, что потерял интерес к разговору. Иван тоже не спешил продолжать. Ему хотелось дать молчанию настояться, ведь он знал – любопытство хуже голода. Придвинувшись ближе к окну, с вялой заинтересованностью он взялся читать, пока бригада продолжала клацать ложками, точно народный оркестр. Смуглокожие от знойного солнца "музыканты" заняли всё свободное пространство на нижних полках купе, исполняя столовыми приборами котлетно-рисовую симфонию.

– Ну чё там с ним, Вань? – ненавязчиво намекнул на продолжение сантехник Владимир.

– С кем?

– С домом, – пояснил машинист башенного крана Евлампий Сергеевич, протирая пальцы салфеткой.

Среди работяг всякие мистические темы обычно не поднимались, но эта обрела неожиданную популярность. И Ване это польстило. Высокомерно взглянув на Саныча, он продолжил:

– Здесь такая техника работает – район проглотит, не поперхнётся. А домишко этот вопреки всему стоит.

– Это как? – спросил ещё совсем юный Аристарх.

– А вот так! Подъезжает к нему, значит, кран, да только метров двадцать не доезжая вырубается. И всё. Что хошь делай. Ещё минуту назад ревевший динозавр стоит мертвее мёртвого. Ни туды, ни сюды. Часок другой помолчит да очнётся. Назад дашь – во всю прыть помчится, вперёд попрёшь – в припадке дух испустит и больше не оклемается, пока бульдозером не оттянешь. И кончает так каждая машина, что по душу дома этого уходит.

– Вань! – скривился Саныч. – Ну какая душа у стен? Пощади хоть немного здравомыслие. Прекращай ты с этой дурью.

– Может, совпадение? – предположил Аристарх. – Мало ли причин, из-за которых техника глохнет.

– Так уже семь раз совпало. А восьмая и вовсе не очнулась. Так и суждено ей как донору теперь пойти. Не мне вам говорить, сколько эти звери стоят. Убыток колоссальный. Если бы не проект, в котором значится высотка на месте этого двухэтажного сарая, давно бы бросили задумку. А так лишь сроки двигают.

– Неужели нет других путей сравнять его с землёй? – спросил почесывающий недельную щетину Владимир.

– Путей-то масса. Уж поверь. И так, и сяк к нему подступались, – поглядывая в окно, сказал Иван, – но что бы не предприняли – всё идёт не так. А крушить его голыми руками чересчур опасно. Слишком ветхий. Поэтому какой бы метод не избрали, конец один: дом стоит. Крошится, сыпется, даже, говорят, вздыхает по ночам, но не сдаётся. Так и оброс молвой, будто проклят он. А может и не слух это, а прошлое его. Якобы колдун какой обряды там устраивал.

Сан Саныч не выдержал. Бурча себе под нос что-то о невеждах и глупостях, удалился из купэ.

Дождавшись того, когда Саныч уйдёт, Иван продолжил:

– Оттого и боятся его люди. Версту накинут, если надо, но лучше обойдут, а тут ещё Нечайнов Михаил Сергеевич...

– А что Нечайнов? – нахмурил брови Аристарх.

– Что-что? Бригаду, говорят, готовил. Добровольцев набирал, чтобы общей ратью на щепки растащить его. Зарплату высокую сулил. А из-за того, что никто не согласился, дал команду бригадирам сколотить костяк, но уже в добровольно–принудительном. Дело-то стоит, а сроки душат. Вот Саныч и противится моим словам, потому что добровольцев от своей бригады тоже должен предоставить. Так что ждите – как с поезда сойдёте, начнут вам в рот заглядывать. Я вот ещё на берегу со всем определился, туда ни-ни.

– Боитесь, Иван Игнатьевич? – кончив с обедом, спросил краснощёкий Жора.

– Опасаюсь. Помимо нашего семь вагонов кандидатов едет. Вот из них пусть и загребают, а я работать там не собираюсь.

– Я тоже не пойду, – принял сторону Ивана Аристарх.

– Я не боюсь, – сказал Николай Евгеньевич, грея пальцы о дымящуюся кружку, – просто соглашался изначально на другое. Поэтому просто не смогу.

– Я тем более, – добавил Владимир.

– И я!

– Меня тоже в это пусть не втягивают.

Наперебой рабочие стали заявлять о причинах, из-за которых не готовы принимать участие в сносе. Не совсем уверенно, но единогласно. Лишь один не делал заявлений. Ваня поднял взгляд на верхний ярус и упёрся в спину.

– А ты, Нот? – спросил Иван. – Что молчишь?

Но тот не шелохнулся.

– Спит, – предположил Аристарх.

– А мы тут балаганим, – посвистывая старыми лёгкими, добавил штукатурщик Александр. – Человек пашет на восьмом десятке, а в дороге и той покоя нет.

Было принято решение быть тише. Но тишина для Нота – рассадник мыслей и инкубатор дум. Именно в её пластах зрели монстры, сбегая от которых он оказался тут, находя пусть и временное, но спасение. Но с приходом ночи все опять умолкнут, и тишина вернётся. Вновь настигнет его раненую душу, принеся с собой мучения.

Пришлось зашевелиться. Заставить изношенное тело прийти в движение, тем самым развеяв "сон", имитацию которого он так тщательно хранил.

– Вы мне не мешаете, – не поднимая век, сквозь бутафорский дрём ответил Нот.

– Раз не спишь, скажи нам, как считаешь? Имеют ли право бригадиры просить нас...

– Я пойду, – бесцеремонно перебил Ваню Нот, прильнув к стене в попытке вжаться в холодную перегородку, пока небрежно брошенное им слово впитывалось в умы, раздражая в тех изумление, недоверие и страх.

Нот не видел лиц, не видел взглядов, но кожей ощущал смятение соседей по купе.

Ему не нравилось врать. За целую жизнь его рот излил много лжи. Хватит на целое море. Потому хотя бы в старости не хотелось мокнуть. Но и на правду не хватало сил. Не скажет же он, что тот район, сравнять с землёй который их послали, – дом его детства. Что за свои пятьдесят четыре года поисков он так и не нашёл себя. Что цель, за которой он едет – это попытаться вспомнить, почувствовать хотя бы кроху тех эмоций и чувств, что переживал там, будучи ребёнком.

– Старик совсем отчаялся, – негромко обронил Иван, прихлёбывая холодный чай, пока поезд неумолимо двигался вперёд.

Многотонная махина ползла по глуши сквозь мелководье молочного тумана, в то время как на небосводе загорался млечный путь.

***

Молодые и прыткие стояли в первых рядах. Желание отличиться, доказать, что они, как и старожилы, достойны уважения, двигало ими подобно инстинкту. Работяг и специалистов узкого профиля опыт отодвинул за молодняк. Они внимательно слушали инструкции бригадиров, пока филонщики с мечтательными глазами смотрели куда угодно, кроме своих начальников. Последние, вдохновлённые зарплатами, испытывали творческий кризис, когда за эту зарплату приходилось работать.

Тучными группами все эти люди расположились на перроне. Хоть в каждом легко угадывались черты той или иной касты рабочих, со стороны они все были одной толпой вахтовиков, ожидающих распределения.

Ждал его и Нот. Но не так, как все – в суете и гуще нетерпения – а в стороне, одинокой тенью и с усталым взглядом. Настолько хрупкий, что почти прозрачный, старик, ссутулясь, смотрел себе под ноги, игнорируя колкие взгляды и осуждающий ропот.

Самый лживый слух пускает корни глубже самой чистой правды. И плодов приносит больше, и люди с обожанием вкушают их и непременно травятся.

Над стариком посмеивались, осуждали, а кто-то специально, чтобы Нот услышал, рассуждал о старческом маразме. Но вопреки всему, в списке по "нечистому дому" стояла лишь одна фамилия.

В автобусе, который вёз одну из групп, Нот сидел, как прокаженный, отдельно ото всех. "Нормальные" рабочие не решались садиться рядом, чтобы не пошатнуть свой авторитет. Даже бригадиры и те посмеивались над глупым старцем.

Вновь прибывшим требовалось обжиться и отдохнуть с дороги, поэтому далось распоряжение приступать с завтрашнего утра. Людей поселили в ветхом общежитии, расположенном в сердце района, откуда почти до любого объекта не больше двадцати минут пешком.

Гам и гвалт неслись по коридорам, опережая новых постояльцев. Они разбегались по комнатам как дети, прибывшие на отдых в летний лагерь. Занимали тумбочки у своих кроватей, забивая те утварью. Местные всё ещё были на объектах, так что кроме вновь прибывших в здании никого не было. И они, недолго думая, решили устроить сабантуй.

Только одна кровать осталась нетронутой. Аристарх это заметил.

– Вань, – обратился он к колегге, что слонялся по коридору с полотенцем на шее и уже в домашних тапочках, – а где Нот?

– Шатается где-то. В таком возрасте нужно больше времени, чтобы прийти в себя после такой дороги. Вот и поплёлся погулять.

– Зачем вообще соглашаться на командировку? Конкретно на эту желающих было предостаточно... – спросил Аристарх, больше себя, нежели собеседника.

– Может, деньги нужны? А может, от безделья мается. Кто разберёт этих стариков?

– Я к тому, что, наверное, стоит предупредить начальство? Человек всё-таки пожилой.

– Да что с ним может случиться?

***

Не веря собственным глазам, Нот брёл шаркающей походкой в противоположную от общежития сторону. Вместо коры и листьев – железо и стекло. Берлоги исчезли под подъездами, а птичьи гнёзда сменили витражные балконы. На цветочные поля жирными слоями намазали асфальт, сковав те непроницаемой коркой. Реки клея, цемента и песка затопили некогда девственную природу, вскормив на своих берегах искуственное многоэтажное потомство. Цветастые башни, отутюженные парковки, детские и спортивные площадки сгустились здесь в душной тесноте.

В груди легонько укололо, и, чтобы не упасть, неповоротливые ноги увели его к стене за пазуху теней. Ладони ощутили сухой фасад здания, кожу обдало холодом. Промозглый и липучий он мимикрировал под тень и теперь впивался в пальцы. Нот устоял и вновь расправил плечи. Смятенно глядя в темноту, он трепетал от страха. И виной тому не ужас, вызванный секундным помутнением, а чужеродный холод, который стал первым постояльцем этих человейников. Он посмотрел на руку, и в памяти всплеснулся пруд. Тот самый, что лежал когда-то среди блескучего песка как раз в районе этого фундамента. Вспомнил, как валялся в этой горячей, рыжей крошке, обсыхая от воды, жмуря от удовольствия глаза. На воспоминания откликнулись и пальцы, но кроме затухающего холода ничего ни ощутили. Больше не было пруда. Не было пышущей зеленью травы и бескрайних горизонтов. Были цивилизация и холод.

Раньше было по-другому. Раньше было всё иначе. Не жили здесь ядовитые температуры. Даже в самом тихом, самом мрачном месте подобного не встречалось. А теперь...

Шмыгнув носом, Нот упрекнул себя за слабость и возобновил свой путь. Ступая по дороге походкой человека, что держит курс на неизвестность, Нот искал знакомое в давно забытом. Его вели не воспоминания, а какие-то сентиментальные инстинкты.

Нот вспомнил петляющие тропы, что лентами вели в безвестность. Ясени, чьи кроны творили лиственные арки. Лесные лужи, в которых жителей порою было больше, чем в соседних деревнях. Мутнеющее небо и воздух, каким дышалось тут перед грозой. Паутины, в чьих узорах путались клубы тумана. Вспомнил сумерки, чарующие и мистические, в тенях которых пряталось всё то, что он страстно хотел познать, но так и не решился.

Болота, окутанные тайной. Бездонные колодцы, овраги и студёные ручьи. Ягоды и шишки. Звёзды и костры. Тепло и запах хвои, которым пропиталось всё вокруг, даже собственная кожа. И тот уют, что жил в этом некогда затерянном мирке. И, конечно же, беспечность. Ощущение того, что жизнь продлится бесконечно. Что нет ни начала, ни конца.

Но Нот сбежал, а теперь, когда вернулся, понял: ушла и сказка. Больше нет на деревьях шалашей, что висели, точно гнёзда, нет диких пляжей и душистых полей. И того магического леса, что до сих пор кружит голову во снах, тоже нет. Всё ушло. Хотя не так – всё заставили исчезнуть. Цивилизация задушила. Она неотвратимо заявила о себе, не предоставив право выбора. Заковала реки в трубы, закопав под землю, засыпала колодцы, стёрла шалаши и расшугала звёзды.

Нот вдруг вспомнил сорняки и то усердие, с которым с ними боролись здесь. Он горько усмехнулся. Люди, как всегда, всё делают с изнанки. Бетон не был сорняком. Он не пытался выжить. Бетон изначально мёртв, а люди берегут его так трепетно, будто сама природа была ему угрозой.

Нот миновал просторный двор, запрятанный в тени многоэтажки, чья форма походила на подкову. Сквозная арка в теле здания вывела его к ещё одной гряде бетонных исполинов, растянувшихся на всё обозреваемое пространство. Но впервые Нот увидел гущу зелени, что по злой иронии теперь казалась в этом месте лишней. Подслеповатые глаза мгновенно увлажнились.

Впереди среди непробиваемой тверди зеленел кусок глуши. Даже с расстояния он выглядел уже покусанным железными ковшами. Сквозь пучковатые кроны, как через подшорсток, пробивались самые жилистые ветки, издали походившие на вензеля. Внизу же только пустошь распаханной земли. Чернозём сильно выгорел на солнце, как и след, оставленный последним смельчаком. Суеверия теперь заставляли соблюдать дистанцию.

Нот сбавил и без того небыстрый шаг. Он не мог наглядеться на этот последний дикий уголок. Памяти доверия не было, она могла подвести старика, но теперь сомнений не осталось: он там, где нужно. Ведь если бы не слухи, все эти обрывки красоты давно бы сгинули.

"Остров" оказался тернист. Он встретил Нота колкими ветвями и шипами, ещё на входе разодрав его спецовку. Пришлось приложить усилия, чтобы пройти сквозь изгородь из кустов. Когда Нот остановился, чтобы перевести дыхание, даже сипение его старых лёгких не способно было заглушить пульс жизни, бивший в этом месте. Это вызывало разительный контраст с тем миром, из которого он сюда явился. Углубившись в чащу, Нот наткнулся на след, оставленный железным монстром – тем самым что забрался дальше всех и пал первой жертвой. Этим следом была неширокая просека, в конце которой – он.

В голове вдруг зашумело. Чувства – давно забытые – волной ударили по сердцу, снова пошатнув немощное тело. Разум против воли суматошно ворошил память в поисках сохранившихся картин, а натыкаясь на редкие, уже померкшие образы, примерял те к реальности. Кутерьма эмоций с разъедающим чувством тоски разливалась по телу вместе с кровью.

Это он. Точно он. Склеп прошлого, в пустых комнатах которого покоились призраки детства. Голоса (давно умолкшие) легонько зашептали в голове, и на глаза навернулись слезы. Нот отвёл взгляд и отёр рукавом лицо, а после насколько возможно твёрдым шагом двинулся вперёд. Подходя к бледно-розовому зданию, он нашёл следы тех, чей страх смогли купить. Неуверенными лентами отпечатались они на илистой земле.

Вскоре он уже стоял в нескольких шагах от долгожданного порога. Проделав столь долгий путь... он наконец добрался. Наконец воочию увидел то, чем все эти годы грезил. Свой старый дом. Такой простой. Такой обыденный, ничем не примечательный. Но не для Нота. Ведь он последний в этом мире человек, кто знает его прошлое. Кто знаком с его историей. Тот, кто всё ещё способен его помнить.

Двухэтажная конструкция выглядела очень ненадёжно. Оконные рамы утратили стеклянные очи. На их месте теперь зияли чёрные провалы, ведущие в глубины комнат. Песочная кожа потрескалась, а местами и вовсе образовались глубокие рубцы. Краска выцвела и облупилась, свернувшись в трубочки на ввалившихся стенах. Но вопреки всему здесь до сих пор всё было пропитано той самой атмосферой, с которой Нот когда-то расстался. Дом хранил и оберегал её, чтобы сейчас передать последнему своему наследнику. Нот постарался взять себя в руки. Ему вдруг вспомнились слова одного старца: «Ты блуждаешь по миру и сыпешь чувствами, как несметными сокровищами, а когда нищаешь – возвращаешься туда, где наполнялся ими».

Нот вдруг оробел. Он топтался у входа и не решался сделать шаг. Словно вина, жившая в груди, стала осязаема и преградила путь. И чем дольше он медлил, тем крепче сдавливало горло разрастающимся комом.

– Ну, здравствуй… – прошептал он пересохшими губами и переступил порог.

Кожи коснулась та самая прохлада, что заставляла млеть в знойную погоду. Вместе с мраком она окутала тело, точно облачила в чёрные шелка, возвращая давно забытое ощущение покоя. Нот понял: дом приветствовал его в ответ.

Он вдохнул поглубже запах прошлого и, задержав дыхание, закрыл глаза. Ушла тревога, пропала тяжесть и заглохла боль. В груди всё расцвело, отчего страшно было сделать выдох и лишиться вновь оживших чувств.

Раздался лёгкий треск. Сухая щепка под подошвой оказалась частью ножки стула, извечно стоявшего в углу у входа. Теперь же там лежали только тени.

Он помнил её. Худенькая, маленькая, с большими и добрыми глазами, которыми она неустанно следила за тропой, уходящей в чащу. Уже тогда Нот понимал, насколько это больно – ждать. В ненастную погоду, в стужу и зной... Бабушка Ная сильно сдала, когда пришла трагичная новость о том, что автомобиль, в котором был её единственный сын, разбился в аварии. Здоровье пошатнулось, но не надежда. Мысль, что однажды он, как и прежде, покажется из-за поворота, очаровала её. Отрицая жестокую реальность, всему вопреки она заняла своё место. Соседи пытались помочь, утешить. Насколько возможно разделить печаль, что мучила материнское сердце, но вскоре сдались. Бабушка оказалась слишком настойчива. Прерываясь только на сон, она всегда была тут, в подъездной тени.

А спустя годы в какой-то момент она вдруг назвала Нота именем сына, протянув тому пирожок. Это не было помутнением или утерянным восприятием из-за горя – то была нерастраченная любовь. И хоть тогда она улыбалась, в потускневших глазах Нот увидел мольбу. Ная всё ещё была в ясном уме и крайне нуждалась в том, кому могла бы подарить частичку своей любви.

Сначала Нот растерялся, но потом понял – так нужно. Понял, как это важно – взять на себя роль человека, который никогда уже не вернётся. Они оба осознавали – он ей не сын и никогда им не станет. Нот не пытался его заменить. Ная не прекращала его ждать. Мимолётной улыбки и тёплых объятий хватало, чтобы дать Нае сил жить и нести свою ношу в одинокое будущее. И хоть Ная никогда об этом не говорила, Нот знал: она искренне ему благодарна.

А потом Ная ушла. Под покровом безмолвной ночи отправилась в путь, оставив только следы, ведущие до поворота, да изношенный временем стул. Жильцы сразу забили тревогу. Поиски велись круглосуточно. Каждый куст, каждая яма или нора не остались нетронутыми. Но даже с помощью добровольцев из соседних селений они не смогли её найти. Ная исчезла.

И лишь тогда, когда в доме на общей кухне собрались все те, кто был с ней знаком, Нот увидел в окно слабую тень. В суете приготовлений никто не заметил, как он отлучился на улицу.

Выйдя к подъезду, он разглядел силуэт, бесшумно шагающий к повороту. Его прозрачные контуры были едва уловимы, но до боли знакомы. Когда силуэт остановился, из сгустившихся сумерек к нему что-то вышло навстречу. Нот ясно увидел мужскую фигуру. Момент замешательства, и тени слились в нечто, напоминающее объятия.

– Ты чего убежал? – спросил дядюшка Фикс, положив на плечо Ноту руку.

Нот на секунду отвлёкся, а когда снова взглянул на дорогу, ничего там уже не нашёл. Он тогда долго спрашивал себя: сцена, которую он увидел – правда, или же это разыгравшееся из-за боли утраты воображение?

Спрашивал он себя и сейчас.

Мусор для чужака, для Нота – сокровище. Он поднял грязный обломок и отправил за пазуху. Ступени в парадной приветствовали теми же скрипучими голосами, которыми некогда провожали. В коридоре его встретили пятнистые тени. Самые разные: от чёрных, как смоль, до бледно-кофейных. Солнце проходило сквозь пышные кроны деревьев и дырявую крышу, как через сито. Сплошной свет разделялся на тысячи жёлто-рыжих солнечных зайчиков, которые, отскакивая от луж и осколков стекла, танцевали на стенах, полу и потолке. Рядом с ними дрожали причудливые солнечные стрелы, которые содрагались каждый раз, когда луж на улице что-то касалось.

Волшебное зрелище. Будто всё вокруг живое. Дышит и движется, имитируя расцветку какого-то небесного далматинца.

Коридор первого этажа уходил в обе стороны. Слева друг против друга тянулись очереди комнат, оканчивающиеся выходом в бывший сад. Справа помещения общего пользования – кладовки, санузел, котельная и, конечно же, кухня. Лагуна уюта, где каждая изнурённая тревогой душа на время обретала покой. За чем строго следил самый главный её обитатель – тётя Лолита.

Если бабушка Ная ушла в неизвестность, то тётя Лолита оттуда пришла. Никто так и не понял, что же случилось, просто однажды она вышла к ним из леса. Израненная, измученная и обессиленная, рухнула у порога, лишившись сознания. Жильцы отнесли её в дом, на кухню, где и выхаживали. На вопросы о прошлом тётя Лолита разводила руками. Говорила: "Не помню". Ни близких, ни мест, откуда пришла. Даже личность, и та оказалась утрачена. Осталось лишь имя и некогда дорогая одежда.

Только теперь Нот осознал: ещё тогда соседи всё поняли. Догадались, что за наивностью и скромной улыбкой скрывается много печали. Такой, которую невозможно забыть. Горькие искры которой он и сам иногда замечал в её взгляде.

Лолита осталась. Она нашла свой приют. Её поиски были окончены. Возможно, здесь не было такой роскоши как в местах, откуда пришла, но здесь было нечто более ценное – здесь её ждали. Здесь ей были рады. Любили, ценили и уважали. Тепло, которым её окружили, стало благодатной почвой и помогло возродить увядшее сердце. Чувства воспряли и, как побеги, распустились улыбками, любовью и благодарностью.

Она так и осталась на кухне. Стала хранительницей очага. Ей предоставили комнату, но она почтительно отказалась, объяснив тем, что именно в этом углу началась её новая жизнь. И если соседи не против, в нём она её и проведёт. Конечно, возражающих не было. И кухня начала своё превращение. Зажглись ночники в виде гнёзд, привезённые дядей Рутером из далёкого города. Ожила духовка, заросшая пылью, и вздохнула огнём. Цветочные обои застелили стены, а над плитой раскинулись рукотворные деревянные замки, на чьих эркерах поселилась посуда. Тётя Лолита создала мир внутри мира, где по вечерам собирались почти все местные обитатели. Она баловала домочадцев вкусной едой, на ингредиенты для которой зарабатывала в полях.

Это был замечательный человек. С тяжёлой судьбой, но с чистой и светлой душой. Ласковый и добрый. Она рисовала картины и мастерила детям из глины фигурки. Готовила самую вкусную кашу и бесподобный ягодный чай. Не было никого в этом доме, кто не носил бы связанную ею одежду или мучился от душевых невзгод. Лолита ощущала чужие тревоги и боль, точно собственные. И даже самый ворчливый и замкнутый дядя Раф после кружки горячего чая что-то шептал ей, тихонько шмыгая носом. Она кормила с рук голубей, восхищалась "волшебством" дяди Фикса, над которым другие беззлобно посмеивались. Научила грубияна Таху быть вежливым, дядю Остипа – терпеливым, а Нота играть в шахматы. Она много пела и любила объятия, всегда желала удачи и помогала детям с уроками. Она стала чем-то таким, что можно назвать талисманом. Символом тепла, уюта и взаимной любви... вместо которых остались лишь память и пауки.

Нот смотрел на эти пустые углы и заваленные мусором полки, часть из которых мародёры давно пустили в огонь, и чувствовал внутри то же самое. Такое же состояние, будто всё самое светлое и дорогое выдрали с корнем, оставив одни ошмётки. Он так и остался бы тут, всматриваясь в опустевший очаг, если бы не сила, движущая ногами. Принуждающая снова идти.

Она привела Нота на лестницу, напоминающую изогнутый хребет какого-то доисторического животного. Время иссушило её, отобрав прочность и цвет, взамен наделив бледностью и хрупкостью. Он понимал: подниматься опасно. Но влекомый зудящими чувствами, шагнул вперёд. Взгляд блуждал, дорисовывая в каждый изношенный контур частицы воспоминаний. С помощью великой силы воображения восстанавливал образы прошлого.

Пальцы тронули стену. Шероховатая поверхность даже от лёгкого прикосновения осыпалась. Прах, которым она обращалась, мерцал, клубясь в свете солнца, а потом серым туманом стелился на лестницу. Двигаясь вверх, Нот всматривался в каждую ямку. В каждую рытвину и щель, разыскивая среди общего многообразия те, рядом с которыми рос. Те, что увлекали его детскую наивность своей таинственностью во времена скуки. Таких было немного, но каждая из них была равносильна реликвии. Точно музейные экспонаты на ветхой витрине, они были выставлены перед единственным посетителем – тем, кто мог оценить их по достоинству. Который знал им истинную цену.

Второй этаж планировкой был таким же, как первый, разве что вместо выхода в сад он вёл на балкон. Узенький и несуразный, балкон больше напоминал случайный нарост на торце здания, нежели умышленную конструкцию.

Здесь не было технических помещений, лишь жилые некогда комнаты. Маленькие, но будоражащие любопытство. В те времена, когда у многих из них были хозяева, Ноту посчастливилось в них побывать. Где-то неоднократно, где-то единожды. И все они были неповторимы. Друг на друга ничуть не похожи. Как крошечные миры со своей уникальной природой и красотой.

У дяди Рафа комната была скорее как база. Стены – сплошные аллеи снаряжения для туристов. На них было много живописных плакатов с экзотическими местами, которые тот непременно хотел посетить. Палатки, рюкзаки и термосы. Карты, компасы, карабины и фонари были всегда готовы к встрече с приключениями, без которых не мог жить этот странник. Немногословный и замкнутый, он не нашёл себе места в большом обществе, предпочтя ему одиночество. Звёзды, реки и лес значили для него больше, чем люди. Возможно, поэтому они указали ему путь туда, где он мог найти облегчение. Где мог набраться сил для нового странствия.

«Сколько бы я не отсутствовал, меня всегда встречают с улыбкой. Здесь меня понимают без слов. Наверное, это и есть дом – место, где тебя могут даже не знать, но всё равно ждут», — так в коротких перерывах между походами говорил об этих стенах дядя Раф в редких своих откровениях с тётей Лолитой.

Вся эта комната была воплощением грандиозного странствия. Способная снарядить хоть на край света – туда, где больше всего мечтал побывать дядя Раф.

Мечта воплотилась.

Однажды на адрес дома прислали письмо, которое взрослые читали с бледными лицами. Дети забеспокоились, глядя на них, но вмешался дядюшка Фикс, благодаря которому приключение дяди Рафа превратилось в легенду. Он рассказал детям, будто это письмо от дядюшки Рафа, где он описывает сказочные пейзажи, невероятных созданий и то, как "там" всё устроено. А ещё что с ним всё хорошо и что он передаёт всем горячий привет. Те, кто помладше, конечно же, верили. Такие как Нот всё понимали.

И всё же Нот не забыл его. Тот загадочный взгляд и таинственную натуру, часто обитавшую на балконе. Даже сейчас, спустя столько лет, здесь веет его жаждой открытий. Жгучим желанием поиска, ради которого дядя Раф зашёл так далеко. Зашёл сам и вдохновил на это других.

Теперь Нот понимал, кому обязан этой неуёмной тягой к познанию. Кто незримым присутствием заставил его поверить в себя и отправиться в многолетний поход. Кто примером своим показал, как важно искать своё счастье. Сколько бы не пришлось пройти ради этого и через какие тернии пробиться. Нот сохранил внутри себя этот огонь и пронёс сквозь всю свою жизнь, пока не вернулся туда, где взял первую искру.

Послышался шорох. Струи песка из-под крыши потекли между остатками бумажных обоев в соседних комнатах. Посторонние звуки раздавались всё чаще, но старика это не заботило. Он позволил себе пройти коридор до конца, до самого балкона, где застыл. Он смотрел куда-то перед собой, пока всё его существо обратилось к осязанию. Он медлил. Ладони покрыла испарина, а по коже поползли стаи мурашек. Он чувствовал это тёплое дуновение с едва знакомым приторным запахом. Запахом его комнаты. Теперь уже бывшей.

Не смея поднять глаз, Нот ступил за порог. Стыдливо зажмурившись, жадно вдыхал воздух и аромат, пропитавший стены. «Почему? — спрашивал у себя Нот. — Почему только утрата пробуждает внутри нас настоящие чувства? Что за извращённое человеческое стремление – обрести, чтобы ненавидеть, а после лишиться, чтобы любить? Разве это нормально?»

Нот не понимал, почему задался этими вопросами так поздно. Лишь сейчас он смог по достоинству оценить, сколько сделали для него жившие тут некогда люди... Но благодарить больше некого. Не перед кем извиниться за то подчас взбалмошное поведение, продиктованное юностью и безрассудством. За несправедливую злость на тех, кто зла ему никогда не желал.

Столько лиц им было тут увидено. Со сколькими личностями познакомили эти стены... С одними соседствовал всего пару недель, с другими был с самых пелёнок. На его глазах кто-то делал свой первый шаг, а кто-то последний. Здесь жили друзья, враги и даже его самая первая любовь. Здесь его корни, которые он саморучно оборвал. Нет, он не корил себя, что уехал, но был зол за то, что сделал это слишком рано. Что не воздал должное каждому, кого знал. Что не был рядом, когда в нём нуждались. Возможно, не меньше, чем когда-то нуждался и он, а может и больше.

Веки приподнялись.

— Какой жуткий бардак, — неожиданно для себя сказал Нот вслух, более не сдерживая слёз.

У ног валялись страницы из любимых книг с жирными отпечатками грязных подошв. От парты осталась лишь пара сломанных ящиков. Светлые пятна на стенах напоминанали, что здесь когда-то висели плакаты, а обглоданные непогодой игрушки оказались разбросаны даже за пределами комнаты. Всюду колыхались ленты аудиокассет, заслушанные Нотом до дыр.

Сердце кольнуло, но Нот устоял.

— Разве можно держать комнату в таком бардаке? – сказал он себе, озираясь в поисках веника.

Сильно потрёпанный, тот валялся неподалёку. От прутьев почти ничего не осталось, он был бесполезен. Но Нот не мог собой управлять. Как под дурманом схватил он остатки веника и принялся мести пол своей старой комнаты. Игнорируя чудовищную разруху, запинаясь о мусор, продвигался к окну.

Нот замер, когда на стене рядом с окном заметил блёклые линии. Веник выпал из рук. Нот приблизился и протянул дрожащие пальцы, не веря глазам – он всё ещё сохранился.

Нот коснулся рисунка. А потом ладонь и вовсе накрыла собой весь его контур. Когда-то обведенный карандашом отпечаток ладони ребёнка теперь полностью помещался под рукой старика.

Этого оказалось достаточно. Будто в старую кожу из не менее старой стены проскочила искра. Короткая, но стремительная. Перед глазами всё поплыло. Он отёр ресницы грубой тканью рукава, и зазвучал вдруг в голове голос: "Не три глаза грязными руками!" Дядюшка Фикс часто повторял ему это, но никогда ещё на Нота не действовали эти слова так, как сейчас.

Из груди вырвался стон, и Нот, точно капризный ребёнок, стал делать то, что ему запрещали – вытирать глаза. Остервенело. Сильнее надавливая на них, выжимая из под век солёные струи, лишь бы снова услышать этот старый, давно забытый голос. Скорлупа, которой в городе обросло его сердце, наконец треснула, и воспоминания – живые и красочные, наполненные запахами и голосами – хлынули в голову, заглушая рыдания. Всхлипы мешали вдохнуть и, теряя над собою контроль, Нот упал на колени.

Рядом рухнул кусок штукатурки. Разбившись о пол, он швырнул старику в лицо тучу пыли. Труха и мелкие камни, посыпавшиеся сверху, путались в волосах и забивались в уши. Дом застонал вместе с Нотом и содрогнулся с ним в унисон. Опоры дрожали, но старика это не волновало. Сейчас он видел и слышал совсем другую жизнь. Чувствовал прикосновения другого времени.

Мука длилась недолго. В какой-то момент лёгкие засвистели, и старик, завалившись на пол, лишился сознания.

***

– Сейчас они меня заберут, и дело с концом! — воскликнул Нот, опасливо выглядывая на улицу.

Он стоял у окна своей комнаты, наблюдая за толпой людей, что суетилась у входа в дом.

Велась оживленная дискуссия. Незнакомцы строгого вида показывали бумаги, много говорили и что-то доказывали жильцам.

— Не заберут. Мы их заколдуем.

Дядя Фикс тоже следил за происходящим из комнаты Нота, с такой же настороженностью смотря во двор. Он как всегда был в своём любимом образе волшебника. Но Нота сейчас переполняли волнения, шутки старого трюкача ему были неинтересны.

— Простите, но ваши фокусы здесь не помогут.

— Никто и не говорил о фокусах. Они для детей, а ты давно уже не ребенок. Речь о самой настоящей магии.

— Я не хочу вас расстраивать...

Нот посмотрел на наивное лицо дяди Фикса и не смог сказать того, что на самом деле думал о его "магии". Но дядя Фикс прекрасно всё понял. Он мог бы обидеться, но вместо этого лишь тепло улыбнулся.

— Да, вижу, ты это уже перерос. Перерос эти чары, но попал под другие.

Нот снова с недоверием посмотрел на дядю Фикса.

— И они отравляют тебя. Мучают. Мы должны это исправить.

Нот понял, что дядя Фикс говорит об его упадническом настроении, но повлиять на себя не мог. Да и трудно это – быть в приподнятом настроении, когда за тобой явились, чтобы забрать в детский дом.

— Не беспокойся за это, — дядя Фикс кивнул за окно. — Я тебе обещаю — что-нибудь наколдую. Это не настолько страшно, чем то, что уже в тебе прорастает.

Дядя Фикс протянул Ноту руку. Он был настойчив. Настолько, что Ноту пришлось подыграть ему, чтобы тот скорее отстал. Нот протянул руку в ответ. В момент рукопожатия он что-то пучувствовал. То был небольшой свёрток, который Фикс умело спрятал между пальцами.

— Что это? — спросил Нот.

— Только от нас зависит, плохо нам или хорошо. Мы сами вольны выбирать, радоваться сегодня или грустить.

Нот тяжко вздохнул. Точно так же, как делал каждый в этом доме, когда дядя Фикс показывал свои неумелые фокусы или рассуждал о высоких материях.

— Я не понимаю.

— Представь, что пишешь письмо. Необычное письмо. Вообрази, что человек который прочтёт его, будет переживать самый тяжёлый момент своей жизни. И именно он должен узнать о твоих проблемах.

– Глупость какая-то. Зачем мне рассказывать кому-то о своих проблемах, если, к примеру, этому человеку может быть тяжелее? Он только посмеётся надо мной.

— А если не посмеётся? Вдруг для него твоё письмо может оказаться важнее чем даже... для тебя самого?

Разговор повышал градус абсурда. Если целью его служило желание отвлечь Нота от происходящего, то он с этим отлично справился.

— Допустим, — Нот решил остаться в роли, так как заметил, что Фикс засобирался, — но как это поможет мне?

— Поймёшь, на самом ли деле тебе так плохо? Делясь тревогами, мы преуменьшаем их значимость. А когда понимаем, что для слушателя они и вовсе таковыми не кажутся, позволяем себе их отпустить. Когда осознаёшь, насколько тяжела может быть чужая судьба, начинаешь благодарить свою собственную уже за то, что она не такая же.

— А если не осознаю?

– Что тогда потеряешь?

Нот стушевался.

— Правильно. А приобретёшь уж точно больше. Станет легче. Найдутся ответы на многие вопросы, а возможно... даже найдёшь то, что многие ищут всю жизнь – самого себя.

Нот нахмурился. Он не знал, как вести себя, когда взрослый наедине с ним рассуждал о таких вещах, а потому чувствовал себя неуютно.

— Позволь бумаге впитать тот яд, что зиждется на твоих тревогах, — продолжал дядя Фикс. — Сними с себя этот груз с её помощью, а потом приходи ко мне, и я покажу такой фокус, который точно тебя удивит. А пока займусь нашими гостями.

Дядя Фикс кивнул в сторону окна и уже направился к двери, когда Нот неожиданно для себя спросил:

— Так о чём же мне писать?

Фикс обернулся.

— На этот вопрос ты лучше меня знаешь ответ.

Нот испугался. Подумал, что сейчас дядя Фикс вернётся и разговор снова затянется. Но Фикс таки вышел из комнаты.

— Слова сами найдутся, — сказал он уже из коридора, — главное – искать.

В этот же вечер, когда грозная комиссия давно ушла, благодаря какому-то чуду не добившись желаемого, а дом погрузился в привычный вечерний уют, в дверь дядюшки Фикса постучали.

— А, это ты, — сказал он, увидев на своём пороге Нота. — Ну что, написал?

Нот выглядел пристыженным.

– Написал, – пряча глаза, ответил он.

– И как, легче?

– Простите, дядя Фикс! Я не...

– Всё нормально, – сосед улыбнулся и взъерошил волосы парню, – мы ведь собрались здесь не для того, чтобы придаваться самобичеванию, верно?

Тень сомнений и тревог сошла с лица мальчика, уступив любопытству и интриге.

– Встань сюда.

Дядя Фикс указал на место прямо посреди коридора.

– Где твоё письмо? – спросил он, когда Нот выполнил просьбу.

Парень смущённо вытянул из кармана во много раз сложенный листок.

– Ого, да тут на целый рассказ! – подивился объёмному свёртку дядя Фикс. – Теперь положи его на пол и накрой ладонью. Готов?

– Да, — ответил Нот, крепче прижимая листок к деревянному настилу.

Дядя Фикс отступил. Подойдя к двери на балкон, он отпер её. В коридор тут же затянуло лоскуты тёплого ветра. Вальяжно подбрасывая занавески, он обогнул дядю Фикса и устремился дальше. В лицо Ноту ударил пряный запах хвои. Дядя Фикс начал неумело размахивать руками, с видом человека совершавшего самый настоящий обряд. Нот уже почувствовал себя глупо от того, что согласился участвовать в этом, но как только дядя Фикс щёлкнул пальцами, листок вошёл в пол под давлением ладони.

По коже пробежали мурашки. Нот одёрнул руку – под ней было пусто. Как он ни оглядывался, куда бы ни смотрел и где бы ни искал – листок исчез. Словно нож в масло письмо вошло в пол и бесследно в нём растворилось. Дядя Фикс, сложив на груди руки и ухмыляясь, наблюдал за растерявшимся Нотом.

– Как вы это сделали?! Вы даже не подходили ко мне!

На что дядя Фикс многозначительно улыбнулся и ответил, разводя руками:

— Магия.

– Куда он делся?! – спросил изумлённый парень чуть громче, чем следовало в столь поздний час.

– Я передал его почтальону, который уже отправился в длинный путь, чтобы вручить письмо адресату.

– В кокой путь?! Какой адресат?! Я думал, вы шутите!

Нот даже немного расстроился.

– Ну, не переживай ты так, дружище, – сказал дядюшка Фикс, пытаясь утешить парня.

– Я так старался. Столько всего написал. Это письмо действительно как вы и говорили... оно помогло. Но я не думал, что вы на самом деле... Там просто столько всего понаписано. Я не хотел бы, чтобы это видел кто-то, кроме меня. Мне будет стыдно.

— Кроме тебя никто и не увидит.

Нот нахмурился, снова не понимая, что имеет ввиду старый трюкач.

– Не нужно стыдиться своих чувств, — сказал дядя Фикс, глядя на мрачнеющего парня.

Но тот уже посмурнел. Тогда дядя Фикс, чтобы хоть как-то успокоить Нота, сказал:

— Давай-ка я тебе ещё кое-что покажу.

Он пошёл в сторону балкона и жестом поманил его за собой. Ночь была лунная. Миллиарды искристых звёзд, словно украшения на бескрайнем шёлковом полотне, были рассыпанны по небосводу. Лес стоял сплошной чёрной стеной, лишь слегка подкрашенный на макушках желтоватым лунным светом.

Недоумевая, Нот встал рядом с Фиксом. Его внимание привлекли две совы. Ночные птицы сидели на ближайшей сосне. Они так разместились на ветке, что оказались точно между ними и луной. Контуры сов чётко выделялись на фоне светила, что придавало ночи таинственности.

— Такая ночь просто не может быть не волшебной, — сказал Фикс, проследив за вниманием парня и указав ему туда, куда следует посмотреть.

Прямо напротив балкона невдалеке клубился туман. Он выглядел неестественно, потому как нигде больше его не было. Нот присмотрелся и волосы на его голове зашевелились. В молочном облаке было движение. Он отчётливо увидел фигуру.

— Кто это?! — изумлённо-напуганно спросил Нот.

— Получатель, — с оттенком загадочности ответил Фикс.

Цветов и деталей не было видно. Только контуры. Но даже по ним Нот понял – фигура что-то сжимает в руке.

— Письмо! — закричал Нот. — У него моё письмо!

Охваченный стихийным восторгом, Нот неожиданно для себя вскинул руку и начал махать призрачной фигуре. Та, приподняв голову, это заметила и... помахала в ответ.

— Как такое возможно? — спросил Нот, глядя на то, как фигура медленно побрела в матовые глубины.

– В нашем мире, — сказал Фикс, хлопая парня по плечу, — и не такое возможно.

***

Скрипучий свистящий треск потусторонним раскатом пронёсся по комнатам.

Нота тряхнуло, что помогло ему очнуться. Пока он был без сознания, его засыпало слоем трухи.

Казалось, лаги выкручивает, как мокрую тряпку, и те вот-вот разорвутся. Нот не смог найти силы подняться, но его тело, движимое инстинктом, работало само по себе. Он выполз из комнаты и насколько хватало сил направился к лестнице, протираясь по полу животом. Коридор, который раньше казался таким небольшим, теперь стал бесконечно длинным. Периодически заваливаясь, Нот заставлял себя ползти. Мелкие камни впивались в колени и локти. Ранили кожу. Превозмогая боль, он таки смог добраться до лестницы.

Уцепившись за остатки наличников, Нот стал подниматься. В этот момент в комнате дяди Рафа обрушился потолок. Ближнюю связку стен завалило. Межкомнатная перегородка вышибла остатки оконной рамы, швырнув ту на улицу. Другая, примыкающая к ней, рухнула рядом с Нотом. Она с такой силой ударилась об пол, что раздробленные доски подбросило в воздух, как водные брызги. Нота накрыло этой волной. Его не смело только благодаря цепкости пальцев. Он впился ими в наличники, сажая под кожу целые букеты заноз.

Странно. Но посреди этого ужаса Нот не думал о боли, он думал о запахах – тех, что увязли в стенах и в последний раз вырвались на свободу. Ароматы оладий, одеколона дяди Фикса и сушёного Иван-чая бабушки Наи совершенно точно витали среди пыли и извёстки.

Ливень из опилок прошёл повсеместно. Брошенные хозяевами паутины посрывало с укромных уголков. В клубах пыли они летали по комнатам, напоминая переполошенных призраков.

В это мгновение где-то высоко из-за тучи снова выглянуло солнце. Его жёлто-оранжевые лучи стрелами пронзили дом сквозь щели, окрасив хаос в оттенки заката. Это пленило Нота. Он застыл, любуясь этой спонтанно возникшей красотой, которая напоминала пляски стихий. Ему хотелось получше вглядеться в завораживающий хаос. В великого уравнителя, который обращает всё в ничто. Нот видел, как клочки его прошлого мечутся в воздухе, разрываясь на части. Всё будто ожило. Всё то, что десятилетиями было мертво, пришло в движение.

Детство точно антиквариат – чем дальше от него находишься, тем дороже стоит. Сейчас оно вернулось, словно душа в давно остывшее тело, на пару мгновений наполнив то своим теплом. Фотографии порхали в воздухе. Небольшие машинки, разноцветные пульки, пёстрые фишки и блёклые наклейки из старых коллекций вереницами катались по полу – закрома и тайники выталкивали на поверхность спрятанные в них сокровища. За спиной раздались скрипы лестничных половиц, которые стиснуло накренившейся наружной стеной. Посыпались лясы. Две балки на кухне, падая, серпом отсекли плитку на фартуке.

Нот очнулся. Звук бъющейся керамики вернул в реальность. Торопясь, он смог миновать лестницу, совершенно не понимая, как ему это удалось.

Он был на площадке первого этажа в шаге от выхода, когда лестничные пролеты рухнули перед ним. В этот раз ноги не удержали и его отбросило в коридор. Выход оказался завален. Давясь пылью, Нот попытался подняться. Теперь осталась только дверь, ведущая в бывший сад, но до неё ещё надо добраться. Но выбирать не приходилось.

Он уже собрался с силами, когда потолок первого этажа зашевелился, и всё замолчало. Мир онемел. Разгорающаяся трагедия будто увязла в безвременном киселе, пока деревянное небо собиралось разверзнуться над беззащитным стариком.

Почему-то вспомнились строки дядюшки Рутера. Его голос, который мерно читал о ветре под названием «взрослая жизнь».

«Как иронично, – думал Нот, – навестить свою могилу ещё до того, как в неё лечь, а вместо похоронного марша слышать мёртвый голос из прошлого. Неужели за стремление найти ответы нужно так дорого заплатить?»

Нот понял – это конец. Инстинкты не били тревогу, а страхи оставили тело, предоставив душе попрощаться с ним наедине. Нот наблюдал не собственную кончину, а гибель маленького мира, чьё существование являлось единственным доказательством того, что когда-то он сам был счастлив.

Мгновение, и потолок, сминая стены, как вату, лавиной понёсся вниз. Скупая дранка препятствовала не более чем паутина локомотиву. И деревянное небо обрушилось, подняв волны сора, что понесли на своих гребнях щепки.

Удар был такой силы, что дом вырвало облаком пыли сквозь каждую щель. Старое, неуклюжее тело старика не успело даже что-то понять, как мрак сомкнулся над ним.

«Всё кончено? — спустя время спросил он себя. — Я... мёртв?»

Тут он осознал, что всё ещё мыслит, а значит жив. Когда по телу прокатилась судорога, он в том убедился. С пониманием пришла и тактильность. Оказалось, Нот не упал. Он стоял на коленях, завалившись на ближайшую стену.

Смахнув с ресниц изнанкой куртки грязь, Нот смог открыть глаза. Пока он был в забытьи, тучи пыли заметно осели, в том числе и в лёгкие. Сильный кашель не заставил ждать. Пока Нот сплёвывал чёрно-серые сгустки, налипшие на зубы, до него донёсся голос:

— Я слышал его! Я точно слышал! Похоже, жив!

Нот осмотрелся. Увиденное шокировало его. Почти все помещения оказались завалены. Штукатурку посрывало, как кожу с костей, оставив последние торчать острыми пиками. Единственное, что осталось нетронутым – небольшой участок, где находился Нот. А ещё – узкая тропка, ведущая к выходу. Но дом продолжал дрожать. Потолок обрушился лишь частично, и то была меньшая его часть, что означало – худшее ещё впереди.

Трудно было поверить, но если не считать пыли и щепок за щиворотом, Нот практически не пострадал. Ему даже почудилось, будто дом сделал всё возможное, чтобы его не задеть.

– Нот! Ответь, старик, ты где?

Видимо, люди увидели столб пыли, выброшенный воздух, и поспешили сюда. Нот слышал их, как они суетились, но вопреки своему положению не хотел никого видеть. На него навалилась апатия. Он слишком устал. Слишком измучился. Вместо ответов он получил только новую боль, и теперь, смущённый и уязвленный, он должен предстать ещё и перед рабочими.

Впереди мелькнула тень.

– Он здесь!

Топот сапог сообщил о подкреплении.

– На кой ты туда залез?

– Зовите врача!

– Похоже, у него ноги перебиты.

Нот поднял глаза. Рядом со входом толпился народ.

– Не шевелись, мы тебя вытащим! — кричал Аристарх.

Молодой парень уже ступил за порог, когда его за шиворот выволокли обратно.

– Сдурел?! – завопил кто-то визгливо. – Всё может сложиться в любую минуту! Не хватало нам ещё одного дурака!

– Предлагаете его там оставить?! Если бы вы сразу послушали меня и помогли с его поисками, этого бы не случилось!

В этот момент дом опять затрещал. Одну из ближних к выходу стен, смяло давлением, и она с грохотом переломилась. Сверху снова что-то посыпалось. Рабочие бросились врассыпную, преследуемые новыми выбросами грязи. Нот накрыл голову курткой и задержал дыхание.

Со звуком лопающихся веток прямо над головой старика остатки потолка прорезали новые жирные трещины. Дом хрустел, как чёрствая корка. Когда Нот вынул голову из своего "панциря", он увидел, что последние комнаты завалены. Они больше не пропускали солнечный свет. Единственный его источник – выход в сад – стоял в такой густой туче пыли, что лучи рассеивались прямо у входа.

Помещение будто стянулось в один узкий тоннель. Нот прищурился. Сначала он никак не мог понять, что ему это напоминает, но вскоре догадался.

Могила. Он чувствовал себя мертвецом, прямо сейчас смотрящим на мир с её дна.

Пугающее сравнение не помогло поднять опустившиеся руки. «Значит, так тому и быть», — подумал он и покорно склонил голову.

Среди мусора и обломков, несмотря на темноту, его внимание привлёк угловатый предмет. Послышалось шелестение. Видно было плохо, но Нот смог рассмотреть, как слабые порывы колыхали дряблые каймы чего-то бумажного.

– Нот!? Ты там как? Ответь!

Но старика эти вопросы уже не заботили. Внутри у него что-то шевельнулось. Он подполз к свёртку, взял его и принялся рассматривать. То был старый листок, вырванный, судя по всему, из школьной тетради. Причём настолько давно, что даже грубая кожа на пальцах ощущала его ветхость. В темноте практически ничего не было видно. Ноту пришлось наклониться, чтобы скудный луч света упал на бумажку. Когда он увидел знакомый почерк, руки его затряслись.

«Ну, и что ты уставился?» — гласила перваях строчка.

У Нота перехватило дыхание. Лоб покрылся испариной, а сердце начало бешено колотиться.

Дом, мгновение назад изнывающий от боли, затих. Будто притаился, чтобы не мешать, только редкие ручейки песка сочились из трещин. Внешние звуки притихли, а потом заглохли вовсе. В какой-то момент Нот перестал слышать всё, кроме собственного внутреннего голоса.

Глаза привыкли ко мраку. Дрожащими пальцами он развернул до конца листок, но с такой осторожностью, точно тот был не письмом, а последней волей усопшего. И начал читать.

«Ну, и что ты уставился? Нравится? Вот и мне нет. Дядя Фикс говорит, будто ты там страдаешь. Будто тебе может быть тяжелее...»

Дальше шли стаи мелких точек и ломанных линий, словно автор долго не мог подобрать слов. Оттого просто сидел и тыкал ручкой в бумагу, но даже за ними Нот чувствовал тень гнева.

«Ну я и придурок, раз согласился на это. Разговариваю с листком, да ещё и письменно. Кому не скажи – засмеют. Вообще, какого нормального взрослого можно заставить читать бред, который я здесь напишу? Я бы на такое не согласился, даже если бы небо грозилось обрушиться мне на голову».

Дальше снова шли кляксы и какие-то мелкие рисунки.

«Ладно. В конце концов, я обещал. Как он там говорил – надо рассказать о своих проблемах? С чего бы начать... Наверное, со скуки. Здесь ужасно тошно».

Текст снова прервался и продолжился только через несколько новых строчек.

«А если серьёзно, то это невыносимо. Я живу тут с рождения. Ещё когда были живы родители, здесь уже с тоски можно было с ума сойти. В этой глуши нет ничего. И ничего не предвидется. Все нормальные уезжают, а я до совершеннолетия вынужден торчать здесь и развлекать пожилых соседей. Редкие постояльцы – это уже событие, и все квохчут вокруг них, а мне хочется на стену лезть. Нет, конечно, я благодарен соседям. Если бы не они, я уже давно был бы в детдоме. Хотя, если он находится где-нибудь в городе...»

Нот не удержался и стиснул бумагу от злости, но быстро опомнился и разжал пальцы. Расправив ветхое письмо, он продолжил читать.

«Они постоянно говорят о том, что надо ценить то, что имеешь. А что я имею? Что такого у меня есть, чтобы ценить? Медвежий угол, в котором я живу? Глупые фокусы дяди Фикса? Или, может быть, эту старую комнату, доставшуюся мне от родителей? Эта рухлядь мне не нужна. Все эти поля, леса и ручьи, которыми восхищается дядя Раф, уже поперёк горла. Вот если бы здесь построили новый микрорайон. Да с кинотеатрами и магазинами. Если бы жизнь здесь кипела – то другое дело. Они говорят, что старость помогает что-то там увидеть, типа прозреть, но лично я считаю, что это проявление глупости. Самовольно решиться уехать из города в такую глушь, как сделали некоторые из здешних! Ради чего? Найти себя? Я так скажу: чтобы себя не искать, нужно просто не терять. Всё просто».

Текст становился всё менее аккуратным.

«Почему-то окружающие решили, что лучше меня знают, что я чувствую. Но им не понять, как внутри у меня все рвётся на части. Им не понять, как хочется убежать подальше и скрыться ото всех. Как хочется выть, но каждый раз, как соберёшься, обязательно кто-то влезет в душу. Они постоянно пытаются поднять мне настроение. Дядя Рутер своими небылицами, дядя Фикс этими дебильными фокусами, тётя Лолита... Да все они крутятся вокруг меня, будто у них нет собственной жизни. Они не знают, но по ночам я выбираюсь из дома и хожу по округе в поисках сам не знаю чего».

Нот читал это и его била мелкая дрожь. Он не верил самому себе. Ведь всё было рядом. Все те чувства, в поисках которых он оббегал свет, всегда жили здесь. Счастье буквально ходило по комнатам, жило в улыбках соседей, друзей. В каждом жесте и взгляде, которые он в силу юности не способен был рассмотреть.

Нот всё больше злился. Прямо сейчас он наблюдал заносчивого мальчишку, который маялся с тоски. Который шагнул в неизвестность за призрачными идеалами и мечтами. Если бы он знал раньше, если бы тогда он имел возможность посмотреть на себя со стороны, как сейчас, то не допустил бы ошибок. Не растратил бы годы впустую. Ни за что не попался бы в эту...

Нот поднял взгляд и произнёс уже в слух:

— Ловушку...

Он даже не понял, как вновь оказался её пленником. Однажды он всего лишился, совершенно не препятствуя и даже потворствуя этому. И теперь делает всё, чтобы лишиться снова. Рядом всё ещё были люди, были близкие, что ждали там в городе и которых он не ценил. Были возможности и пусть немного, но было время. Прямо сейчас он стал заложником тех же мыслей и чувств, в иллюзии которых жил тогда.

«Всё оказалось так просто, — думал Нот, сжимая в ладони письмо. — Вот она – правда. Вот она – истина. Счастья нет, есть счастливые люди. Ведь это мой выбор – держать или отпустить. Ведь это моё отношение определяет реакции. За моим решением стоит "быть или не быть". Улыбаться или грустить, смеяться или плакать. Даже имея все богатства мира, даже будучи в кругу всех тех, кого потерял, я всегда буду страдать, если сам выберу это. Нужно всего лишь научиться любить то, чем тебя одарила судьба. Нужно разрешить себе это. Быть благодарным даже за трудности, которые выпадают. Иначе так и будешь мучиться из-за упущенной жизни. Да, этих людей больше нет, но они навсегда останутся...»

Нот приложил ладонь к груди и поднялся, стиснув письмо, дочитывать которое больше не имело смысла. Не без труда он направился к выходу. Дом изнывал, но Нот знал – пока он здесь, тот не рухнет. Будет держаться.

Он двигался вперёд, рассекая тучи пыли, а в голове его роились шумные мысли.

Мы приходим в этот мир нищими, но каждый прожитый день дарит нам что-то, и дар этот не исчезает. Любовь, узы и дружба врастают в нас, пуская корни в сердце. Мы ищем в своём прошлом чувства, которые сами испытывали когда-то, будто более на это уже не способны. Будто нам их лишь одолжили. И не найдя их в настоящем, сходим с ума по ушедшим временам. А может, в этом и есть их ценность? Разве не должны они уйти, чтобы дать место новому, где уже ты сам не позволишь совершиться подобной ошибке? Разве не тем они ценны, что неповторимы?

Одурманенные, мы жаждем испытать эти ощущения снова и снова. Готовы потратить всю свою жизнь, ошибочно полагая, что только искомые чувства сделают нас счастливыми. Это пленит нас. Настолько, что иногда ради мгновения готовы поехать на край света, или в давно забытую глушь. Из-за них мы цепляемся за людей, с которыми когда-то было хорошо. Ради них мы способны пойти туда, откуда не возвращаются. И дальше, если потребуется.

Люди проявляют нечеловеческую выдержку и выносливость на этом пути, совсем забывая – не нужно искать, нужно творить. Нужно улыбаться. Нужно любить. Нужно быть благодарным, милосердным. Нужно быть той искрой, с которой вспыхивает счастье. Нужно зажигать новые искры, а не тушить собственные на тернистых дорогах, что не имеют конца.

Мы приходим в этот мир нищими, но богатеем с каждым прожитым днём. Наше сердце как замок, в котором заселяются новые комнаты. Появляется всё больше дорогих нам вещей. Вместо того, чтобы наслаждаться ими, мы бегаем по окрестностям, преследуя призраки чувств.

Дом – это не место и не время. Не потолки и не стены. Он гораздо ближе, чем мы думаем. Хватит стучаться в закрытые двери, нужная всегда открыта.

Нот стоял прямо у порога. Тот ещё был заволочён облаком пыли. Он обернулся и взглянул в ту темноту, в которой ещё недавно готов был остаться.

— Мы приходим в этот мир нищими, — вытирая слёзы, сказал Нот, в последний раз осматривая помещение, — но благодаря тебе я наконец смог разглядеть своё великое состояние. Спасибо. Я тебя никогда не забуду.

Как только Нот шагнул за порог, дом с облегчением рухнул.

В воздух мгновенно взметнулись новые тучи. Рабочие едва сумели разбежаться, преследуемые градом камней и обломков. Единственным, кого не задело, был Нот. Даже те самые тучи сложились в подобие коридора, по которому он беспрепятственно вышел к народу.

Гвалт негодований посыпался на старика сразу же, как люди немного очнулись от происшествия. Вокруг дома уже суетились несколько бригад, штатные медики и даже начальство. Стояла тяжёлая техника. Уже был разработан план по расчистке завалов и транспортировке Нота в областную больницу ближайшего города. Но планы эти он благополучно сорвал.

Люди были вне себя. Они окружили его и бранили на чём свет стоит. Нот, опустив голову, молчал. Кто-то из рабочих заметил слёзы на лице старика и тут же вмешался, призывая угомониться, а то и так довели человека до слёз. Но люди не могли успокоиться. Кто-то скакал рядом с ним, читая нотации, кто-то квохтал, ощупывая на предмет травм, кто-то дёргал за плечи, приводя в чувства.

Нот долго молчал, погружённый в себя, но когда наконец заговорил, люди смолкли.

– Я благодарен вам. Вам всем, что вы не бросили старика. Понимаю, вы злитесь, но поставленную задачу я выполнил. Больше я здесь не нужен.

И Нот медленно побрёл дальше. Обескураженные рабочие немо переглядывались, не смея препятствовать. Никто не кинулся ему вслед, не бросил колкой фразы. Люди просто смотрели, как он уходит, оставляя за собой пыльный след павшего дома.

И действительно. До людей только начало доходить, что тот самый дом, которого все так боялись, наконец-то лежит в руинах.

Вдали от рабочих на небольшом пне сидел ещё один работяга, тоже пожилой. Пожевывая травинку, он пристально следил за стариком.

— Вот оно что, — сказал он, когда Нот проходил мимо.

Нот остановился и посмотрел на мужчину вопросительным взглядом.

Тот хитро, но без злобы улыбнулся.

– Я, как и все здесь, ломал голову — как такое возможно? Ведь он стоял вопреки всему. Хрупкий, ветхий, но неприступный. Тут и вправду в мистику начнёшь верить. А оказывается... всё это время он ждал тебя. Наверное, чтобы попрощаться?

– Да, – с грустью ответил Нот. – А ещё чтобы напомнить мне кое-что действительно важное.

Нот повернулся к немой толпе, над которой все ещё возвышалось облако пыли. В этих клубах пыльных туч он увидел размытые, бесцветные фигуры. Один из силуэтов контурами походил на подростка, который восторженно начал махать. Нот поднял голову, улыбнулся и, покрепче стиснув письмо, помахал в ответ.

Рабочие, не поняв, кому предназначался этот жест, недоумённо переглянулись.

Попрощавшись, Нот продолжил свой путь.

– И что же действительно важно? – спросил Нота уже в спину старый рабочий.

— Что дом всегда там, где ты, — сказал Нот.

И медленно, но уверенно удаляясь, он скрылся в лучах яркого солнца.