Читать онлайн
"Агнец"

Даменсток, 2 августа, 1044 год

Время 17:13

Литературный клуб «Зелёная лампа»

Агнец решил окончить жизнь самоубийством.

Ничего уже не прельщало его: ни семья, ни друзья, коих на самом деле не было, ни еда, ни любовь, ни карьера, ни работа писателя, ни хобби художника, – ничего уже не держало его в этом бренном мире. Ничего не приносило удовольствия, как это было пару месяцев назад, когда он еле-еле держался за свою жалкую жизнь и руками, и ногами и бился в попытках доказать себе, что жизнь – величайший подарок судьбы, который нужно беречь и которым надо наслаждаться сполна, пока есть время. Однако одновременно с этим он считал, что его время вышло и пора отправляться в мир иной, покоиться глубоко под матушкой-землёй.

Он правда пытался наслаждаться жизнью и жить, ощущать землю под ногами, наполнять грудь свежим воздухом и любоваться прекрасными видами на свой родной город и на природу, вдохновляться, как творец, и жить, жить! Однако попытки эти были ничтожно слабы и слабели ото дня в день. Ему было тяжело даже вставать по утрам, открывать глаза, умываться, чистить зубы, завтракать и садиться за работу; тело наливалось свинцом, желудок становился полон до тошноты и всё, что он мог делать, проснувшись, – лежать, смотря в потолок, и думать о том, когда это всё закончится, воображая свою активную деятельность, на которую уже не хватало сил. У него ни на что уже не осталось сил.

Агнец хотел закрыть глаза, чтобы никогда не проснуться; хотел, чтобы его погребли и простились с ним раз и навсегда, чтобы его вовсе забыли и вычеркнули из истории (хотя достаточно большой след в литературе и в художественном искусстве он всё равно оставил и ничем не мог его стереть). Если поначалу он приписывал слабость своей лени, то с каждым прожитым днём понимал, что его охватил дурной недуг, чьё лечение – смерть, и никакие доктора ему не помогут, никакие травы и лекарства не подействуют. Ему нет лечения, а уж тем боле спасения.

Конечно, он здраво осознавал, что смерть – не выход, что надо бороться до конца и не предаваться дурным мыслям, отбиваться от них и быть крепче, но думы о кончине привлекали его сильнее, нежели думы о жизни. В разваливающейся колеснице жизни Агнца уже не было радости, не было печали, – существовала лишь непроглядная тьма и вечная карусель трудных однообразных дней. И он с удовольствием представлял свою смерть, представлял, как лежит там, глубоко в земле и отдыхает от суетливой жизни, скрестив руки на груди и смежив уставшие веки.

Недавно, чтобы развеяться, он даже съездил в другой город и пробыл там целую неделю, заполняя все дни различными экскурсиями, лекциями, походами по магазинам и прогулками, но и обновление вида ему не помогло, и он с ещё большей печалью вернулся в свой родной Даменсток.

Агнец пытался полностью погрузиться в ранее любимую работу писателя и писать, писать, пока не устанет рука, пока не отяжелеет голова, пока не заболит спина, трудиться денно и нощно, однако работа совсем не шла, сюжеты и идеи ему совсем не нравились, и он, ненавидя себя и всё, что он делает, в приступе безудержной истерии рвал черновики, мял свои творения, сжигал их в тазу и до крови кусал пальцы от отчаяния. «Ничего не выходит!» – хныкал он в мыслях и презирал себя за эту слабость и безыдейность.

Агнец пытался влиться в художественную стезю, но вместо радости и удовольствия получил лишь выгорание: в припадках он рвал полотна, бумагу, ломал кисти от злобы, когда у него ничего не получалось, и в перерывах кричал в подушку, раздирая своё горло. Даже любимая работа утратила своё ранее сильное воздействие на него.

Он окончательно впал в отчаяние, ненавидел своё прошлое и не видел ни настоящего, ни будущего, потому решил бросить всё и с разбегу броситься в объятия так манящей смерти, однако даже смерть оказалась для него тяжела и непосильна. Агнец много раз пытался броситься под машину, но как назло машины вовремя останавливались или сердобольные люди не давали ему лечь под колёса; давился горсткой таблеток, но они выходили из него рвотой и не хотели отравлять его слишком здоровый организм; резался, но кровь тут же прекращала идти и слишком быстро сворачивалась; пытался прыгнуть из окна, но его останавливали соседи, а также мысли о том, что если его труп увидят дети и поломают себе психику, то он никогда не простит себе этот страшный грех, если выживет и станет инвалидом.

В общем, у него всё валилось из рук. Жизнь перестала ласкать его, и даже смерть повернулась к нему спиной, не желая разворачиваться и обнять его цепкими материнскими руками.

Нет, вы не подумайте, что Агнец всегда был меланхоликом и безумцем, желавшим себе смерти, нет: на людях он всегда казался весёлым, энергичным, отзывчивым и по-настоящему добрым человеком, который, казалось, стойко выдерживает любые жизненные испытания и заставляет остальных так же держаться на плаву, чтобы жить, жить, наслаждаться каждым прожитым днем!.. Но это всё был лишь образ, который все любили за душевность и сердобольность, любили за то, что он всегда приходил на помощь, никогда ни с кем не ругался, никого не обижал и мог поделиться дельным советом, одарить любовью, радостью и такой нужной для всех поддержкой. Но Агнец устал притворяться жизнерадостным, коим он на самом деле не являлся, потому на неделю заперся дома и не выходил на связь, лёжа в постели и проклиная свою жизнь, своё бессилие перед проклятой болезнью. Конечно, порой приходилось отвечать знакомым, чтобы о нём никто не беспокоился, однако и это ему давалось с трудом; каждое слово, смешок и фразы высасывали силы из и без этого бессильного тела. Ему просто хотелось молчаливо и бесследно исчезнуть из мира, никого не потревожив; хотелось зарыться в тёплую бархатную землю, слушать, как трава шуршит над головой, и как вороны утробно поют о нём умершем.

Что до внешности Агнца, то это был действительно агнец в человеческом обличии: чисто-белые волосы его формой и завитком походили на воздушный зефир, белый пушок ресниц ярко сверкал на фоне чёрных кругов вокруг голубых невинных, но измученных и уставших глаз, кожа его также сверкала белизной. Нос его был вздёрнут, губы бледные, тонкие, уши острые. Телосложением он был тощ и слаб, и одевался Агнец всегда в красивые кристально-белые костюмы с цветастыми галстуками-бабочками, за что его коллеги прозвали «святым прозаиком». Даже писательское имя его было «Агнец Божий», что полностью подходило под его таинственный и даже священный образ. Но пора, наконец, похоронить его и стать самим собой: душевно слабым, никогда не улыбающимся, уставшим и мрачным человеком с тяжёлыми гирями мыслей в пропитанной гнилью голове. Однако было единственное, что выбивалось из его миловидного мальчишечьего облика – низкий басистый голос, который своей бархатистостью поражал многих и даже покорял девичьи сердца. Гордился ли им сам Агнец? Не особо. Он вообще собой не гордился, будем честны.

Самое важное и тяжёлое решение в своей жизни он принял, сидя в литературном клубе «Зелёная лампа» за столом в окружении закадычных писателей: прозаика Луи Девиля, поэта Матвея Крутенко и прозаика-критика Иосифа Эпикура.

Луи Девиль был приезжим автором, решившим покорить великую и прославленную на весь мир столицу Яоки Даменсток, и самым младшим в компании: ему только-только исполнилось двадцать три года. Это был свежий и добродушный, но чрезмерно самоуверенный и упёртый юноша с тёмными волнистыми волосами, собранными в два хвостика по бокам, мягкими чертами лица, округлыми густыми бровками и большими ярко-малахитовыми глазами. Одевался он всегда в одно и то же: чёрный плащ с капюшоном, что к концам превращались в лацканы, белую блузку с воротом, коричневые широкие брюки и туфли на замочке. Говорил он ломано и любил вставлять иностранные фразочки в свою речь, потому не все всегда его понимали. Помимо иностранных словечек он очень любил спорить и спорил настолько рьяно, что смешивал иностранные слова друг с другом, превращая их в кашу, слюна у него пенилась на тонких губах, брови почти пересекались в переносице, а глаза сверкали азартным пламенем и самым настоящим праведным гневом. В творческой стезе он прославился своими спорными сюжетами и большой галерей различных интересных персонажей, коих он наделял чрезмерной карикатурностью и ласково насмехался над ними, зовя «своими любимыми дурачками».

Тридцатилетний Матвей Крутенко вечно привлекал внимание своей эпатажной внешностью и громким, даже нахальным поведением. Его все знали, но не все уважали и любили. С ним постоянно ругались из-за его наглости, острых словечек и выходок: то он кого-то мог дёрнуть за нос, то с кем-то подерётся на деревянных мечах, то просто кого-то ущипнёт за бока и больно потянет за щёки – в общем, он шалил, как злобный ребёнок, и за шалости его прозвали «Матвейка-шебушейка». Выглядел он под стать своему поведению: закрученные у лица, подобно бакенбардам, большие локоны ярко-красных волос сверкали огнём при свете, вечно скрывавшие его узкие глаза тёмные очки квадратной формы, поднятая вверх одна бровь и нахмуренная вторая привлекали к себе внимание, а ещё больше на него обращали внимание из-за одежды. Он до безумия любил асимметрию: то поднимет один лацкан пиджака, то поднимет одну сторону ворота рубашки, то одну штанину завернёт и по-настоящему гордо ходит в своих, зачастую, нелепых одеяниях. И в своих вызывающих произведениях он постоянно поднимал острые темы и колко высказывался о них, заставляя критиков и читателей трещать от возмущения или уважения.

Иосиф Эпикур был вторым после Агнца по молчаливости писателем. Его мало кто знал в творческом мире, но те, кто знал, уважал его за глубокие и интересные размышления на сложные и важные темы. Характером он был спокоен и рассудителен, всегда прерывал чужие ссоры и споры на корню и выступал третьим лицом в конфликтах, отыгрывая роль так называемого «судьи». Внешне это был двадцатидевятилетний мужчина с длинной смоляной тройной бородкой и усами, густыми пышными иссиня-чёрными волосами, голубыми «грустными» глазами (веки у него были немного опущены, создавая, так сказать, печальный взор) и бледной кожей, ибо он на улице в любую солнечную погоду разгуливал под чёрным зонтом из-за чувствительной кожи. Одевался он всегда стильно, и на сей раз не поскупился на внешнюю красоту: на нём была синяя рубашка с диковинным воротом, широкими рукавами-фонарями и длинными манжетами с золотистыми запонками, охристые брюки на бордовых подтяжках и лакированные туфли на небольшом каблучке. Порой он на нос цеплял пенсне, что весьма старило его и превращало в самого настоящего философа или мудреца.

После игры в карты, четверо творцов решили засесть за обсуждение щекотливых тем и первое, к чему они обратились, была тема жизни и смерти. Агнец, сидевший по другую сторону стола от коллег, молчаливо слушал их доводы, погружаясь в свои мрачные думы, и всякий раз возвращался к страшной мечте о смерти, бледнея от ужаса.

– На самом деле смерть – очень страшная вещь, – сказал Луи с циничной улыбкой. – Ах, если бы сейчас создали какую-нибудь пилюлю для вечной жизни, то есть для бессмертия!.. На самом деле я боюсь смерти и не хочу умирать, поэтому, если представится возможность обрести бессмертие, я буду первым в рядах испытуемых!

– Господи, зачем бояться смерти? Это естественный процесс, все мы когда-нибудь умрём и будем покоиться в земле! – восклицал в противовес поэт Матвей. – Вообще, кстати, по моему скромному мнению, смерть – самая справедливая вещь в мире! Её никому не избежать, потому смерть накажет всех, кто её достоин.

– Смерть нам не страшна, ибо пока есть мы, смерти нет, а если есть смерть, то уже нет нас, – добавил стоящий возле него критик Эпикур.

– Тоже верно. Но, Матвейка, что насчёт добрых людей? – спросил Луи у поэта.

– Ну не бывает полностью добрых людей, поэтому смерть карает всех, всех, всех! И даже добрых, казалось бы, людей. Вот я, к примеру, совсем не добрый и признаю это, я даже горжусь этим, так как все слепо стремятся к доброте, а я к нему не стремлюсь и вообще веду себя так, каким меня родила мать, то есть я искренен, в отличие от остальных лжецов, которых поощряет наше гнилое общество! И ты, Луи, совсем не добрый, и ты, Иосиф, тоже; я уверен, ваши мысли очень черны.

– Всё может быть. Но как же Агнец?

– А Агнец... Тоже, наверное, – он пожал плечами под пристальным взором мутных голубых глаз Агнца. – Вообще в нашем бренном существовании самое страшное не смерть, а самоубийцы, ибо они забирают не только одну свою жизнь, они разрушают себя и свой собственный мир, который должен быть ему дорог, как память. Да и насколько же человек может отчаяться, чтобы совершить этот страшный грех?

– Даже не представляешь, насколько... – пробубнил Агнец, задумавшись и подперев щёку кулаком.

– Но иногда люди совершают суицид по глупости, – сказал Иосиф.

– Да, но меня пугают именно здравомыслящие суицидники. Лично я бы ни за что не простился со своей жизнью. Вы уж простите, но я безумно берегу её!

– А свою репутацию не бережёшь... – тихо сказал Агнец, но его никто не услышал.

– А здравомыслящих suicidés (фр.: самоубийц) не существует, – возник Луи. – Все suicidés – нездоровые люди! Они либо больны психически, либо souffrent de la rate (фр.: страдают от хандры).

– А вот моё мнение, что суицидальные наклонности не являются точным признаком психического расстройства! – заспорил Матвей. – И вообще, лучше человека с такими наклонностями убить!

– Как? Убить? То есть исполнить его намерение?

– Э-э...

Крутенко запутался в своём мнении.

– Я считаю, что суицид – это манипуляция, – добавил Иосиф. – Страшная манипуляция, которая действительно работает на многих. Так сказать, суицид – это ферзь в шахматной игре манипуляций, которая чаще всего работает. Люди по природе своей сердобольны, только кто-то развивает свою сердобольность, а кто-то, наоборот, хоронит её.

– Во-во! – воскликнул поэт, до конца не разобравшись в себе. – Меня пугает, что самоубийцы вообще не думают о других! Эгоисты – вот они кто, а не суицидники! Нет бы подумать об окружающих, да и их пожалеть, в конце концов, раз себя не жалко! А тех, кто их трупы убирает? А тех, кто их по-настоящему любил и ценил? Они ни о ком не могут подумать, только и могут, что вызывать у других жалость и дикий страх!

– Et ils ont du mal à penser aux autres (фр.: А им тяжело думать об окружающих), – ответил Девиль. – Если ты не suicidé, то ты не поймёшь их образа мышления и мотиваций. Вообще, насколько я читал, suicides разделяются на несколько видов. Помню там говорилось об... избежании, самонаказании и призыве. Призыв – это крик о помощи, самонаказание – искупление мнимой вины, которая терзает измученные души, а избежание – способ уйти от страдания или наказания. Вот, к примеру, если бы вы не отдали какой-то большой долг, то что первое приходит на ум от отчаяния? Правильно: суицид! Увы и ах, так работает наш проклятый мозг.

– Ого, ты прямо-таки изучал это дело! – удивился Крутенко.

– Конечно! – подняв нос, загордился Луи. – Мне было весьма интересно почитать про их сложную, как мелкий механизм, психологию. Но в любом случае тут, среди нас, нет самоубийц, поэтому за них мы говорить не сможем, вернее, сказать, что они чувствуют и думают. Да и не нам их судить, в конце концов. Верно, Агнец?

Агнец не понял, почему обратились именно к нему, заметно побледнел, но тут же вырвался из прострации и кивнул, слабо улыбнувшись уголками губ.

– Кстати, – обратился к нему Матвей, – а ты что думаешь по поводу смерти и суицидников, а, Агнец?

Этот вопрос застал нашего героя врасплох, что заметил один лишь Иосиф, но он виду не подал и лишь траурно покачал головой.

– Мне очень жаль самоубийц и их родных людей. А смерть... я... я не боюсь смерти, – дрогнувшим голосом сказал Агнец. – Я скорее боюсь того, что за ней последует.

Внезапно тишину клинком прорезал хохот, – поэт Матвей Крутенко, держась за живот, смеялся, отчего его очки сползли на самый кончик носа, открыв вид на узкие красные глаза. Несколько иных людей обернулось в их сторону и зашепталось о Матвейке-шебушейке.

– Ещё забавнее страх, вы посмотрите! – восклицал сквозь хохот Крутенко. – Боязнь того, что будет после смерти! Вот умора! После смерти ничего не будет, Агнец, потому что не существует никаких Богов или Дьяволов, и уж тем более каких-либо небесных судов, которые все так панически боятся! Есть только наш, – он поднял палец, – че-ло-ве-чес-кий суд, да и тот дырявый, как сыр, и чаще всего подкупной! Ну согласимся, что если бы мы были судьями, то не удержались бы при виде этих драгоценных монет и купюр!

– Et je parie! (фр.: А я поспорю!) – вмешался Луи Девиль. – Во-первых, я бы не подкупился, будь в той стопке даже миллиард, ибо я считаю, что справедливость должна быть во всём, а во-вторых, считаю, что после смерти нас, всё-таки, ожидает суд, после которого нас отправят либо покоиться в земле, либо на перерождение!

– Моё мнение, что после смерти последует либо Рай, либо Ад. Как и говорится в Священном писании: за душой прибудет либо Белая Смерть, отправляющая души в Рай, либо Чёрная Смерть, тащащая грешников в Адский котёл, – добавил от себя Иосиф Эпикур.

Матвей хохотал без остановки; настолько ему было смешно от предрассудков и верований коллег, что он не мог остановиться. Утерев слёзы и поправив очки, он цинично осклабился.

– Смешные вы, друзья! Не думал, что вы верующие...

– Это наше мировоззрение, а не вера, – поправил Иосиф.

– Да это одно и то же! В общем, давайте сойдёмся на том, что мы – не суицидники, потому мыслить о смерти не будем! Хотя наш мозг и в этом странен: ему до одури страшно думать о смерти, но, тем не менее, люди сами тянутся к ней, несмотря на свой страх, и заставляют этот свой страх расти в геометрической прогрессии. Ну всё, я наболтался; давайте-ка ещё одну партейку в дурака... Эй, Агнец, ты чего?

– Я? Ничего...

– А побледнел чего так?

– Я всегда бледный.

– Ага, как поганка! Отравы обглотался, что ль? Ладно, шучу.

– Плохо шутишь... – шёпотом добавил Агнец. К счастью, Матвей его не услышал.

На том и завершился их философский разговор, за которым последовали обсуждения новинок в писательской стезе и их разгромная критика.

Агнец продолжал отмалчиваться, ибо особенно сегодня ему не хотелось ни говорить, ни видеть этих людей, коих он считал близкими, но всего лишь знакомыми. Для себя он решил, что смерть – его единственное спасение, верное лечение его недуга и более нет верных лекарств от извечного одиночества, паранойи и тревоги.

...

Сумерки куполом накрыли могучую столицу.

Возвращаясь домой в подвешенном и разбитом состоянии, Агнец прошёл мимо небольшой будки предсказателя с цветастой бисерной шторой вместо двери и остановился. Перед ним, споткнувшись о бордюр, упал на землю и простонал от боли невысокий старик в тёмно-синей мантии и густой белой бородой, что скрывала почти всё его лицо кроме прямого носа и молодых васильковых глаз. На лбу у него была синяя повязка с четырёхконечной звездой посередине. Агнец тотчас устремился на помощь и с трудом поднял незнакомца на ноги.

– Ах, спасибо, друг мой! – шумно улыбнулся незнакомец.

– Вы не ушиблись?

– Нет-нет, совсем нет! Кто может ушибиться о столь небольшую преграду? Только коленка начала болеть, ай-яй... – старик поправил мантию с капюшоном, и вновь добродушная улыбка тронула его губы. – Ещё раз спасибо, друг мой. Могу ли я тебя как-то отблагодарить?

– Нет, не...

Но не успел Агнец договорить, как вдруг старик взял его небольшую ладонь, закрыл глаза и что-то скороговоркой зашептал на непонятном языке. Отпустив его руку, он с печалью покачал головой и нахмурился.

– Ах, малыш Агнец, беда тебя ждёт!

– Ч-что?

– Беда, говорю! Зайдём ко мне, я тебе всё расскажу.

Агнец с недоверием покосился на странного старика, оказавшегося небезызвестным предсказателем Шиито-Крыто. Откуда он знает его имя? Не шарлатан ли это? Зачем он его к себе зовёт? Чтобы обокрасть? Но выбора ему старик не оставил, схватил за руку и повёл внутрь своей будки.

Они прошли в маленькую с битком набитыми книгами и прочими безделушками шкафами, гобеленами, медальончиками, выгоревшими горочками свеч, небольшими и большими гипсовыми и медными бюстиками Высших, пёстрыми атласными лентами и гвоздиками прибитыми на стенах расписными тканями. Посередине этого порядочного бардака стоял стол с четырьмя мягкими стульями. Агнец поражённо рассматривал это по-настоящему волшебное убранство и не мог наглядеться; казалось, огонёк вдохновения впервые за долгое время посетил его израненную душу.

Сев за стол, старик Шиито-Крыто указал ему на место напротив и снял капюшон, явив на свет короткие каштановые вьющиеся волосы. Казалось, что это был совсем юноша, носивший поддельную бороду, ибо седина не тронула его головы.

– Здесь удобнее говорить, да и нас слышать никто не должен, друг мой, – как-то глухо и более пискляво сказал он, но губы его не двигались. – Как-никак, говорить с предсказателем надо тет-а-тет, без посторонних любопытных глаз и ушей.

– Ага, да... да...

– Обрати на меня внимание, мальчик мой!

– Я с вами...

– Ты витаешь в облаках и рассматриваешь моё скромное жилище, но никак не присутствуешь со мной в разговоре! Посмотри на меня.

– Я смотрю.

– Вот, теперь другое дело.

– Ага... Вы меня позвали сюда, чтобы поговорить. Вернее, вы хотите сказать, что увидели моё будущее?

– Да, друг мой, мальчик мой, я вижу твоё будущее, и оно печально. Ожидает тебя возрождение, которое ты так долго искал, но его скоропостижно прервёт страшная беда.

– Беда? Какая?

– Этого я сказать не могу, иначе судьба станет только жёстче к тебе. Малыш Агнец, зачем же ты так отчаянно жаждешь смерти?

– Что? Откуда вы?..

– Я знаю многое о тебе, даже то, чего ты сам не знаешь, не дивись, а соизволь ответить на мой вопрос.

– Мне... – Агнец судорожно вздохнул. – Мне всё осточертело, потому...

– Поэтому ты так жаждешь своей смерти?

– Ну, можно и так сказать.

– Беда, ой беда! Нельзя тебе умирать, иначе на других страшную беду нашлёшь!

– Почему нельзя? И кому нашлю?

– Тем, кого будешь ценить больше жизни.

– Мама?

– Ты ведь на самом деле её не любишь, потому это не твоя мать. Поверь мне, на своём трудном жизненном пути ты ещё встретишь своё счастье, которого самого себя лишишь. Не смей умирать, нельзя тебе! Твоё призвание – жить, жить, во что бы то ни стало, дышать свежим воздухом, смотреть на мир и творить, творить!..

Агнец улыбнулся уголками губ. Ему стало так смешно со слов шарлатана, что было трудно сдерживать смех и ухмылка порой проскальзывала на его бледных губах. Он не верил ни единому его слову.

Поблагодарив старика за предсказание и уверив его, что он обязательно его послушается и не станет умирать, наш герой вышел из будки и направился по дороге дальше. Шиито-Крыто последовал за ним и, выглянув из-за бусин, проводил его опечаленным взором.

– Не поверил! – прошептал он с отчаянием себе под нос и покачал головой, обращаясь в пустоту. – Хорошо, судьба, я доверяю этого мальчика тебе. Научи его жизни, избави его от страшных и дурных мыслей, но не наказывай, не пытай слишком сильно! Этот мальчик не заслуживает зла; он и так измучен, лучше приласкай его и помоги полюбить жизнь! Слышишь ли ты меня, матушка-судьба?..

Но его никто не слышал.

Агнец вернулся в свой дом. Вернее, в квартиру, ибо назвать это жилище домом он не мог, так как не понимал до конца, где ему суждено находиться. Щелчок ключей, – и его окружили белые стены, из-за которых коридор походил на лечебную палату, увешанные его же пейзажами и большим портретом Создателя (главного, священного и живого! человека во всём мире) в позолоченной раме. Квартира пропахла блаженным ароматом клубники и банана.

Переобувшись в старые рваные тапочки, он сразу же зашёл в неубранную спальню, размерами похожую на гробик, сел за уставленный книгами стол и сделал пометку о своей встрече с Шиито-Крыто. Его позабавил этот старик и даже немного вдохновил, но по приходу домой это вдохновение, за которое Агнец отчаянно пытался держаться всю дорогу, как рукой смело. В бессилии оставив укатившуюся на пол ручку и толстую исписанную записную книжку, он в белых рубашке и брюках прилёг на пыльный холодный пол, покрытый пятнами от пролитых чая и кофе, и задумался, однако в то же время голова его была пуста, – в общем, но находился в странном состоянии и не мог разобраться, что с ним не так.

Пролежал Агнец на полу около получаса, рассматривая пылинки, что сверкали при свете лампы, и смотря под кровать, во тьму, где, как ему с детства казалось, кто-то обитает.

«Наверно Домовой давно уже съехал с этой грязной вонючей каморки и нашёл жилище приличнее моего», – усмехнулся мыслям Агнец, разлёгся, как ему позволял размер комнаты, «звёздочкой» и начал делать пыльного ангела на полу, словно дитём купался в белоснежном снегу. Тишину комнаты прорезал его ласковый смех, который вскоре затих.

Сев на полу и взглянув на большие старинные часы с гудевшим боем над столом, он стал белее полотна и безумно улыбнулся: пробила полночь. С тумбочки раздался телефонный звонок, но Агнец решил не брать трубки. Пусть думают, что он уснул, пусть забудут про него!..

И вот третьего августа 1044 года, в свой двадцать пятый день рождения, Агнец твёрдо решил завершить страницы своей только-только начавшейся истории и отправиться в Кричащий лес.