Читать онлайн
"У Геркулесовых столбов"
Андрей Столяров
У ГЕРКУЛЕСОВЫХ СТОЛБОВ
Совсем простая история. Несколько человек собираются, чтобы отпраздновать Рождество. Это еще при советской власти, в календаре такого праздника нет, но уже легче: можно дышать, делай что хочешь, только не высовывайся, не кричи.
Кричать никто и не собирается. Все как всегда: салаты, курица с поджаристой корочкой, неимоверное количество водки, экзотическое вино под названием «Мурфатляр». Обычная студенческая компания: шум, гам, веселье, последний курс, предчувствие близкой свободы. Что-то такое уже носится в воздухе. Хозяин квартиры – борода, джинсы – настраивает гитару. Романтический баритон: «У Геркулесовых столбов лежит моя дорога... У Геркулесовых столбов, где плавал Одиссей»... Всего неделя после Нового года. Каникулы, необыкновенная пустота. Елка в углу очнулась и вдруг, на удивление всем, выпустила на концах ярко-зеленую опушь. Запах такой, что кружится голова. Чудо! Не забывайте: ночь перед Рождеством, значит, могут происходить чудеса!.. Это с ленцой говорит Нинель: роскошные волосы, ожерелье, на пальцах – два перстня с камушками. Вполне взрослая дама. И ведет себя тоже как взрослая: подай, принеси... Кавалер ее, Кугель, кличка такая, мечется как угорелый. Вообще – теснота, суматоха, теплые блики свечек, эмоции через край. Другие дамы, возраста двадцати двух – двадцати трех лет, исполнены восторженного нетерпения. Еще бы, вся жизнь впереди!
И вот среди этой праздничной кутерьмы, среди пузырения, гвалта, звездчатых бенгальских огней – двое, только что познакомившиеся друг с другом. Всего у них второе или третье свидание. Еще ничего не сказано, ничего не позволено, не решено, однако тут вдруг начинает приобретать некие очертания. Потому что – волшебный запах смолы, предчувствие перемен, медленный танец прижавшись, когда внезапно угадывается ответный телесный жар; у Геркулесовых столбов дельфины греют спины... – и это как обморок, при котором все-таки остаешься в сознании. А потом действительно обморок: середина ночи, нет сил, половина гостей уже разъехалась, разбрелась; сидят в кресле, куда вдвоем еле втиснулись, еще ближе, дыхание, дрожь вполне невинных объятий, руки, щеки и губы, тень шепота на ухо: он сделает, станет, добьется, перевернет весь этот мир, юношеский вздор, ахинея, действующая, однако, как заклинание; кажется, что вот это счастье и есть; и капризная, на всю комнату, ленца Нинели с тахты: «Ну, не надо, не надо, я спать хочу...» – что-то они там возятся с Кугелем...
Ничего, в общем, не было, но как будто все было. Утром кажется, что они знакомы уже тысячу лет. Никого не слышат, кроме себя. Слоняются вокруг человеческие фантомы, проплывают по кухне слабенькие отзвуки бытия. Бородатый хозяин за чаем рассказывает, что долбит сейчас английский язык. Как только выдолбит, сразу подает на отъезд. Нельзя больше жить в этой стране
И вот движутся по улице всей толпой. Набережная, дремотные промерзшие тополя. Призраки домов, одетых пушистой изморозью. На мосту те двое, о которых здесь речь, немного задерживаются: «Мы вас догоним...» Потому что им никого не надо сейчас. Это около десяти утра, уже рассвело, заколдованный город, оглушительная снежная тишина, они стоят на мосту с низкими чугунными ограждениями, и внизу – протертая черной водой, тревожная, продолговатая полынья. Таких зим в городе больше не будет: пойдет что-то гнилое, невыносимое, слякотное, простудное, с редкими наплывами холода, превращающего мокреть в кошмар. Но это будет потом. Сейчас – светлый мороз, игольчатая от снега пухлость кустов, белая пелена канала, будто уходящего в сон. А в просвете его, над крышами оцепенелых домов – громадный, всплывший из пустоты, багровый шар солнца. Как будто в первый раз на земле. Они даже не разговаривают друг с другом. Ну – взгляды украдкой. Ну – парок легких дыханий, смешивающихся и упархивающих в никуда. Зачем говорить, когда все понятно и так. Ведь совершенно понятно, что это уже навсегда. У него отчетливо бьется сердце. У нее тоже стучит в груди, как будто пошли часы, отсчитывающие новое время. Это и в самом деле новое время: с колокольни, возвышающейся над каналом, слетает чудный переливчатый звон и как птица мечты, только что обретшая жизнь, тихо, на невидимых крыльях, плывет куда-то за горизонт...
Все плывет куда-то за горизонт. Предчувствие их не обманывает – наступают новые времена. Сначала – перестройка, извергающая на страну миллионы слов, затем – период реформ, больше напоминающий землетрясение: все колеблется, осыпается, вздымает душную пыль, растрескивается, проваливается в небытие. Мир меняется буквально в одно мгновение. Кто бы мог в тот давний рождественский вечер предположить, что у нас снова будут бедные и богатые, что одним будет буквально не на что жить, а у других возникнут из воздуха, из ничего головокружительные состояния, что поднимутся в центре города напыщенные особняки, что каждый будет сам за себя – и никто за всех? Даже язык вокруг стал другим. Однажды в метро, спускаясь по эскалатору, он услышал в чересполосице объявлений: «Акцепт линков в регистре «ви-си». Ну, и что это значит? Акцепт, предположим, понятно. Но что такое «линки», что такое регистр «ви-си»? Совсем иная вселенная. Как будто подхватил ветер и перенес в параллельный мир.
Конечно, они расстаются. Разве можно хоть что-нибудь удержать во время землетрясения? Происходит как-то само собой: его тащит в одну сторону, ее – в другую. Все дальше, дальше, все глуше, все безнадежнее, уже не видно, не слышно, не добежать, не дотянуться через пропасть рукой. С грохотом передвигаются декорации. Вздымается жуть, от которой спасения нет. Голос из телефонной трубки едва доносится. Что тут услышишь, когда кругом сплошной дым, треск и гул, когда смешиваются небо с землей, когда танки, как динозавры, выползают на набережную и прямой наводкой, не торопясь, бьют по парламенту в центре Москвы? Себя – и то не слышишь, не чувствуешь. Такая социальная анестезия: все, что болит внутри, как бы и не болит. Все это пока не важно – потом, потом!.. Затих колокольный звон, исчезла птица, мифические песенные Столбы скрылись в тумане. Не смертельно, как оказалось. Легко нашли, легко потеряли.
Вот краткий список потерь. Хозяин квартиры, который зубрил английский, уехал все-таки в Штаты, устроился в какую-то фирму, выцарапал грин-карту, прочно осел. Позвонил оттуда лет через пять: «Ну, как дела?..» Была середина дня, хмурый март, мокрая метель за окном. «А у нас уже крокусы расцвели, вон перед домом лужайка – вся желтая»... Еще через несколько лет вдруг вернулся обратно. Столкнулись нос к носу у перехода с «Невского» на «Гостиный двор». Выяснилось, что уже месяцев восемь преподает в средней школе. Зачем-то, видимо от растерянности, рассказал, как добирался однажды из Окленда в Сан-Франциско: подсел на скамейку здоровенный негр с гамбургером и все сорок минут назойливо чавкал в ухо. Как можно есть гамбургер сорок минут?.. Недоумение на лице. Больше уже не виделись: о чем говорить?
А несколько раньше неожиданно наткнулся на Кугеля. Тоже – дождь или снег, новостройки, окраинная непредставимая глушь. Маршруток, которые скоро забегают как тараканы, пока еще нет, муниципальный автобус, кляни не кляни, ходит раз в полчаса. И вдруг такое явление: кожаное пальто с оторочкой, шляпа, элегантный портфель, попыхивает ни много ни мало сигарой. Это на улице, курит сигару, под снегом или дождем! Опять-таки: «Как дела?..» Выслушал сбивчивые объяснения, пых-пых, вальяжно кивнул: «Да, трудно, конечно, – пых-пых – всем трудно сейчас»… Сел в «мерседес» и уехал, дав прощальный гудок. Вот что делает время с людьми, вываривает как в кислоте: слезает нежная шкурка, обнаруживается безобразный скелет... С Кугелем, впрочем, был и другой случай. Еще через пару лет в автобусе внезапно ринулся обниматься какой-то небритый мужик: в отвислых трениках, в кедах, - где «мерседес», где кожаное пальто? Оказывается, кинули Кугеля западло, поставили, как у них
А вот Нинель, по слухам, обосновалась в Оттаве. Увез какой-то канадец, соблазнился, по-видимому, ленивым высокомерием. Что, впрочем, Нинель? Нинель как цветок: где высадили, там и растет.
Вообще все как-то наладилось. В жизни всегда все как-то налаживается. Несколько лет ему казалось, что уже совсем утонул: денег нет, работа (устроился на кафедру в университет) никому не нужна, сотрудники – те, что в перестройку не разбежались – бродят по коридорам как тени. Глухой донный ил, толща социального забытья. Одно время думал даже пойти в челноки, возить, как двое бывших коллег, ширпотреб из Турции или Китая. А что, существовать как-то надо? Но вдруг обломился грант на исследование трансферных белков, затем еще грант – в продолжение той же темы, вдруг оказавшейся актуальной, потом каким-то образом подключились к международной программе по исследованию генома, появилась зарплата, прикупили на кафедру оборудование, защитил кандидатскую, докторскую, слегка перевел дыхание, начал ездить на конференции, выступать, попутно женился, развелся, опять женился, выросли дети, у них – свои песни, свои заснеженные мосты. Вот так жизнь идет, не позволяя оборачиваться назад.
И только под Новый год его тревожит свежий еловый запах: какая-то пустота в груди, какая-то тоска по несбыточному. Места себе не находит. А когда начинает, что ныне разрешено, омывать город рождественский переливчатый звон, в сердце будто подергивается некая болезненная прожилка.
Ну что там было? Ведь ничего, в сущности, не было. Однажды, совершенно случайно, вот так же в середине зимы попал в тот район: знакомые дома снесены, за бетонным ограждением со множеством безобразных прорех раскинулся мусорный котлован. Оказывается, собираются здесь что-то строить, вторую сцену театра, расположенного на другой стороне, проект позже видел: что-то вроде смятой газеты, брошенной за ненадобностью на тротуар. В общем, что вспоминать?
И еще: стоял как-то на Седьмой линии, это Васильевский остров. Правда, уже апрель, только что развелся с женой. Зелень нежной весны, пугающая свобода: куда идти, двигаться, как дальше жить? Вдруг из двора, где, судя по вывеске, обреталась молодежная студия, отчетливые гитарные переборы: «Меня забыть ты не спеши-и-и... Ты подожди немного-о-о... И вина сладкие не пе-ей... И женихам не ве-ерь...»
На секунду даже померкло в глазах. Вот, представлялось, что жизнь будет такая, а она оказалась совершенно иной. Была громадной, сверкающей, распахнутой на весь свет, вдруг съежилась до размеров затхлой работы. Да и не жизнь это вовсе, а – так. Как будто остался там, на мосту, на набережной, которой больше не существует.
И у нее все тоже как-то наладилось. Сначала, правда, занималась легкомысленной ерундой: рисовала что-то такое, писала стишки, даже тиснула штуки четыре в мелком журнальчике, пристроилась наконец в одной из газет, брала интервью, бегала по дурацким мероприятиям, в дефолт, когда все вновь обрушилось, вообще оказалась без ничего – как жить, на что? – тем не менее выкрутилась, была дважды замужем, дважды без сожаления развелась: от мужей, от их приторной близости, тесноты накатывала мучительная тоска. Дочь неожиданно поступила в университет. Это было как потрясение – время проваливается в никуда. Вдруг возник маркетинговый отдел некой фирмы, снова бегала, но уже за более-менее приличные деньги, купила машину, с удовольствием училась водить, съездила, внезапно решившись, с директором фирмы на выходные в Финляндию, ничего, не размокла, зато платить стали уже совсем хорошо, приоделась, почувствовала под ногами почву, и однако, томясь в пробках, которые в Петербурге вдруг начали закупоривать центр, иногда думала, что, боже мой, чего-то у нее все-таки нет. Все вроде есть, а чего-то нет. Когда звонили рождественские колокола, ждала, что произойдет чудо. А чудо не произошло. И вот вместо жизни – сплошной маркетинг...
Хотя, почему, собственно, не произошло? То, как они стояли тогда на мосту, то, что чувствовали, то, как посматривали друг на друга... Ведь никогда, никогда больше не повторялось. Светит с тех пор как запечатанное в янтаре: те взгляды, те голоса, те минуты, секунды, прикосновения.
Ну, и не переживай.
Одного чуда на жизнь достаточно.
Давняя такая история. Все забыто, куда-то унесено, нет того времени, нет тех людей, нет той страны – осталась за Геркулесовыми столбами.
Не надо ничего вспоминать.
Даже эхо развеялось...
Однако у них это еще впереди. Еще ничто не стронулось с места, не дрогнуло, не заколебалось. Всё – на уровне неопределенных предчувствий.
Им это еще предстоит.
А пока – снежная невообразимая тишина, пока – синеватые тени, багровый сказочный шар солнца, вздымающийся над крышами.
Колокольный звон, пар легких дыханий.
Он у нее что-то спрашивает.
Она что-то ему отвечает.
Они сейчас счастливы, хотя и не подозревают об этом.
Они еще ничего не знают.
И потому, разом вздохнув, взявшись за руки, вступают в жизнь, которой у них не будет...
.
ЛитСовет
Только что
