Читать онлайн
"Корни деревьев"

Корни деревьев

И добиваться ты пустого перестань.

Молчи и вянь.

И.А. Крылов

Мы живём в бесцветном мире.

Так сказал учитель физики. Славик до сих пор не мог прийти в себя от этой фразы, хотя урок уже давно закончился. Сперва это был обычный урок физики. Славик не особо любил физику, со всеми этими её законами, формулами, уравнениями, благо педагог попался удачный. Не то, чтобы с ним предмет стал интересным, но как минимум, не таким мучительно-скучным, каким мог оказаться в устах иного учителя. У физика явно был талант к преподаванию – Славик был уверен в этом. Талант, которому нельзя научиться в институтах, сколько лет ни отсиди на лекциях, сколько курсовых ни защити. Это был талант какого-то интуитивного построения мостика между ним, предметом и учеником, поиска особого подхода, перелопачивания сухой методической информации в обычную человеческую речь. С таким педагогом физика становилась вдруг, если не прозрачно-понятной, то уж совершенно точно – доступной к пониманию - хотя, конечно и без формул не обходилось. Но и они уже не сильно пугали, когда ложились на усвоенные механизмы физического бытия.

Как когда-то пару лет назад, дед попросил Славика помочь передвинуть шкаф. Старый. Чехословацкий. Чертовски тяжёлый. Сперва Славик ясное дело – усомнился, дед был куда старее шкафа, а сам он – тринадцатилетний подросток с тонкими, как у воробья ногами и постоянными освобождениями от физкультуры. Гарнитур выглядел куда внушительнее их обоих вместе взятых. Дед нарезал сала, протянул Славику душистый бутерброд на чёрном бородинском. А корочки от сала не выбросил. Порезал на квадратики. Затем они, пыхтя, чуть наклоняя шкаф, подложили эти корочки под ножки, и дальше Славик уже вполне справлялся сам, передвигая тяжеленный шкаф на скользких ножках по линолеуму, как по катку. Дед только поддерживал, командовал и направлял.

Так же было и с предметом – педагог давал базовое понимание на каком-то доступном элементарном уровне, это и были те самые корочки, по которым потом с лёгкостью катились громоздкие, скрипучие формулы, теоремы и законы, которые были куда старше и шкафа, и деда, и техникума, в котором учился Славик. Справедливости ради, стоит упомянуть, что та история со шкафом всё-таки закончилась не так лучезарно, как начиналась. Возрадовавшись одним законам физики, Славик пренебрег другими, и в какой-то момент, окрылённый своей всесильностью (относительно гарнитура, конечно), не рассчитал рычага и прилагаемого усилия, и… уронил шкаф. Дед только и успел что-то крикнуть и отскочить в сторону, и грузная туша мебели, подобно сбитому дракону, с нечеловеческим грохотом обрушилась на пол, моментально перечеркнув ликование подростка. Потом приходили соседи снизу, жаловались на обвалившуюся штукатурку и стрессовое состояние, и дед с тех пор больше не звал Славика на помощь.

Физик был весьма молод и поначалу группа относилась к нему с некоторым пренебрежением, словно какой-то их сверстник пришёл их чему-то учить. Однако уже после первых занятий дерзкий пыл поостыл, и желание подкалывать молодого учителя у учеников больше не возникало. Уроки проходили в относительной тишине, даже гопники на задах периодически замолкали, усмиряя своё дебильное хихикание, и вроде пытались слушать. А это, как ни крути – был показатель качества преподавания. Обычно неуправляемая компашка, не ставящая ни во что ни учителей, ни администрацию, в вечных своих кожаных куртках, которые никогда не сдавались в гардероб, с синяками и табачным перегаром, постоянно задирающая всех вокруг, чтущая только свои авторитеты, на уроках физики словно менялась.

Темой урока был свет, и препод долго рассказывал про спектры, волны, температуру, способность различных поверхностей к отражению и поглощению. Потом вскользь затронул восприятие света человеком, зрение, устройство глаза со всеми его палочками и колбочками. И вот тут-то, практически перед самым звонком, он и сказал ту самую фразу:

- Мы живём в бесцветном мире. В мире-раскраске. И мы сами раскрашиваем его. Всё то разнообразие цвета, которое мы видим, это всего лишь наше восприятие, обусловленное особенностями нашего зрения. Цвет становится возможным только в наших глазах, в нашем мозге. Если бы наше зрение было бы устроено иначе, мир для нас был бы другим. Есть люди, с редкой аномалией, которые вообще не видят цвета, весь мир для них окрашен в серые оттенки. Есть животные, которые видят всего несколько цветов, а есть наоборот те, кто видят гораздо больше цветов, чем мы, люди. Таким образом, когда мы смотрим на красный, нет никакого резона считать, что этот красный действительно существует. Всё зависит от света, от поглощения и отражения, и органов нашего восприятия. И когда мы, например смотрим на белый лист бумаги, на который светит розовая лампа, наш мозг всё равно говорит нам: «Этот лист - белый». Наш мозг – тот ещё хитрец, он не верит нашим же глазам, и считает, что сам знает лучше. Но в том-то и обман, что лист не белый. Если мы видим его розовым, значит он розовый в данный конкретный момент. Эта изменчивость, бесконечная вариативность – она не удобна мозгу. Подумайте об этом.

И вот этот финальный монолог преподавателя стал для Славика тем самым падающим шкафом, который с противным хрустом сломал привычный ход вещей. Славик завис. Прозвенел звонок. Вокруг поднялась обычная послезвонковая возня. Урок был последним, поэтому после него все особенно спешили поскорее собраться и покинуть опостылевшее здание техникума. Ещё бы! Ноябрьские деньки стояли на редкость сухие, хоть и прохладные. А Славик всё сидел, пытаясь увидеть мысленным взором мир, в котором не существует цвета. Но сколько бы он ни напрягал фантазию, вокруг всё равно сновали цветные пятна его одногруппников.

- Слышь, патлатый, уснул что ли? – Из задумчивости его выдернул скриплявый, высокий голос Белокобыльского. И как только голос может быть настолько отвратительным? Словно визжащая старуха с хроническим насморком. Тот прошёл мимо его парты и больно (совершенно очевидно, что не случайно), задел Славика локтём. Не обернулся. Славик только проводил взглядом его бритую голову, его спину в чёрной кожаной куртке и начал неспеша собирать тетради в пакет. Но в висках застучало от негодования. Вот бы этот Белокобыльский никогда не попадался на глаза. Никому. Пусть жил бы в бесцветном мире. Там ему самое место.

- Сам ты патлатый, - только и нашёл, что пробурчать себе под нос Славик.

Стало досадно. И дело было не в каком-то там Белокобыльском. Досада была куда обширнее недавнего пинка локтём. У Славика в комнате на стенах висели с трудом добытые постеры западных музыкантов. Кого-то он знал, имел даже несколько переписанных кассет с записями, а с кем-то был знаком пока только по названиям. И все эти Металлики, Мегадеты, Мейдены, Стивы Вейи и Мальмстины были очень зрелищны даже на плакатах. И волосаты. И безумно круты в свете ярких софитов, со своими гитарами, барабанами, микрофонами. И наверняка – никакой проходящий мимо Белокобыльский их не пинает. У них деньги, женщины и рок-н-ролл. Много рок-н-ролла. Много женщин. Понятное дело, что стали они кумирами миллионов не за свои волосы, но всё же… они же тоже не родились звёздами, они ведь тоже были когда-то мечтающими подростками, ведь всё на свете начинается с мечты. На стенах в комнате Славика висели так же постеры с Арнольдом, Рембо и Брюсом Ли, с невероятными мускулами и кучей оружия, но, признаться, волосатые парни в непонятных штанах и одежде Славику казались куда круче. А тут… какой-то гопник с заводского района называет его «патлатым» и пинает локтём, будучи уверенным в своей абсолютной безнаказанности. Вот уж у него точно не висит дома плакатов с Элвисом.

А тут закостенелость постсоветского общества. Славик очень ясно прочувствовал это на своей шкуре. И был удивлён. Даже слегка шокирован своим открытием. Его вообще легко увлекали внезапно обнаруживающиеся истинные стороны мира и людей. До этой осени он был обычным четырнадцатилетним подростком. И его группа в техникуме, где он вместе с остальными ребятами, бросившими школу после девятого, постигал профессию сварщика, весьма лояльно к нему относилась. Ни для кого не секрет, что любой школьный класс, а уж подавно группа в учаге или технаре – это своё отдельное государство, со своими правилами и законами, и как в любом другом государстве, социальная несправедливость здесь – удручающая данность. В этой цепи питания он занимал законную золотую середину. Никогда не наглел, не задирал никого, но и тряпкой быть не хотелось - на подколы гопов мрачно огрызался, а когда на слабО спрыгнул со второго этажа (ещё на первом курсе), от него все отстали. Его не трогали, он не трогал никого, в хулиганскую тусовку не стремился, близости с авторитетами не искал. И хотя сам он избегал подобных эпитетов, его вполне можно было назвать серой массой. Внутри него происходила масса событий, переживаний, дум, (ну типа любви, воспоминаний о недавнем сексе или прочитанной книги Шопенгауэра), но наружу это никак не проявлялось – он не любил делиться внутренним. Ну разве что с Серёгой мог поговорить по душам, но Серёга – это отдельная тема. Друг ещё со школы. Пошёл в технарь, потому что было пофиг куда идти, как, впрочем, и Славику. Посидели, поговорили – почему бы и нет? А если без разницы, если профессиональное самоопределение ещё не сформировалось, то почему бы не выбрать заведение в своём же районе? На дорогу опять же не тратиться, в транспорте не толкаться, да и вставать не так рано. К тому же жили в соседних домах. Сплошные плюсы. Славика всегда удивляли одноклассники, которые точно знали, чего хотят от своего будущего, строили планы и шли к своей цели. Он не завидовал им, нет, просто не понимал, как можно думать о какой-то там профессии, когда в мире есть женщины и рок-н-ролл. И хотя ни в первом, ни во втором он никаких пока успехов особых не достиг, но ведь… всё в мире начинается с мечты…

Так и прошли два года в техникуме. Своим чередом. А потом на летних каникулах, он вдруг решил не стричься. Ну вот так взбрело ему в голову. Родители были против, но он нашёл для них красивые слова о свободе самовыражения, и на его прихоть махнули рукой. Да и что там могло отрасти за три месяца? Какая-то бесформенная копна. Но. В этом и заключался основной парадокс, основная метаморфоза окружающего его социума. В первый же день третьего курса он моментально стал чужим. Для всех. Члены его касты «средних», к которой он относился, конечно жали ему руку при встрече, но смотрели с плохо скрываемым непониманием, шушукались и косились в его сторону. Ну а гопники вели себя более привольно – ржали, выдумывали прозвища, отвешивали тупые шутки. Даже парни из параллельных групп ехидно улыбались в его сторону. Да что там сверстники – некоторые из преподавателей в лицо намекали, что постричься будет не лишним. И Славик не мог тогда понять: почему все так изменились? Ведь он всего-то что и сделал – три месяца не был у парикмахера. Он не украл, не убил, не изнасиловал ребенка, не развёл старушку на деньги, никого не подставил, никому не навредил… Просто его волосы отросли на три-четыре сантиметра. Его даже патлатым-то нельзя ещё было искренне назвать, но окружающий его мир моментально оценил, расценил и повесил на него бирочку. И да, конечно, у него был выбор. Сослаться на рассеянность, забывчивость, занятость в конце концов, и после первого же дня мчаться в парикмахерскую, чтобы исправить случившееся с ним недоразумение, и тем самым восстановить утраченную благосклонность. Он действительно так и поступил – пошел после уроков в парикмахерскую, но не затем, чтобы постричься, а чтобы обесцветиться. И это уже было не какое-то бесцельное, хаотичное действие, а целенаправленный вызов, перчатка, брошенная в лицо обществу. И на следующий день явился в техникум уже патлатым крашеным блондином. Тут уже даже и Серёга ахнул.

- Мы, конечно, с тобой друзья и всё такое, но ходить с тобой теперь явно не безопасно, - сказал тогда он. Сказал, но ходить не перестал.

За пару месяцев, что прошли с начала семестра, он наслушался о себе всякого, он побывал и «нифером», и «пидаром», и «хиппи», и «сатанистом», и «панком», и «Цоем», но уже выработал в себе антитела на выпадки. Он сделал для себя философский вывод – если ты машешь палкой перед бродячей собакой - что удивительного в том, что ты покусан? Но в этом махании палкой он видел для себя некий смысл, какую-то революцию, бунт против возмущающих его стереотипов. И когда какой-то очередной Белокобыльский скалился в его сторону, Славик понимал, что идёт по-прежнему своим путём. Пусть непролазным и дремучим, нелогичным и болезненным, но своим, им выбранным, путём. Вот и сейчас он успокаивал себя тем, что всё соответствует законам мира, что этот пинок не взялся ниоткуда, что он обусловлен вполне логичными причинно-следственными связями, а значит и он тоже был результатом его выбора. Ну и вообще, если идеализировать и представить мир прекрасным, где всем будет безразлично – какие у тебя волосы и одежда, стал бы он тогда не стричься? Вряд ли. Тогда его действие потеряло бы всякий смысл. Но ведь насколько это было бы чудесно принимать мир, который принимает тебя. Увы. Его мир не блистал ни мудростью, ни терпением, мир, где волосы приравнивались к преступлению.

Мы живём в бесцветном мире…

- Замутил бы с ней?

Неизвестно откуда взявшийся Серёга плюхнулся рядом с ним на лавку. Славик уставился на него:

- Чо?

- Ну… это… стал бы, говорю, с ней? – Пролепетал Сергей, указывая на Славкин пакет.

На пакете красовалась обнажённая девица, по пояс снизу прикрытая американским флагом, но зато оголённый верх её сиял на всю вселенную. Сейчас, в 93-м никто уже не ходил учиться ни с портфелями, ни с дипломатами. От них веяло древностью и нафталином. И хотя в школе Славик ещё застал эту моду, и последние годы учёбы носил учебники в дипломате (на котором, к слову, было очень прикольно кататься зимой с горки), но сейчас этот аксессуар виделся безнадёжно устаревшим. А пакет… Пакет был своеобразным символом эпохи. Занавес рухнул, как бы к этому не относились. Кто-то боялся, кто-то ждал. Занавес рухнул, и за ним открылся целый мир. Интересный и манящий. Этого мира оказалось очень много, подобно цунами он захлестнул страну, отчего поднялась неразбериха и хаос. Дамба слишком долго сдерживала мощный поток. Балки подгнили и в какой-то момент конструкция не выдержала и разлетелась к чертям. Подросток с окраины города никогда не интересовался политикой, не понимал и не пытался понять, но перемены были столь молниеносны, разительны и что важнее - заразительны, что игнорировать или не замечать их было невозможно. Страна взорвалась новогодней хлопушкой и всех накрыло разноцветным конфетти. Тут было всё: и радость, и отчаяние, и слёзы, и ликование, и разочарование, и бандитизм, и сникерсы, и нищета, и богатство, и бультерьеры, и иномарки, и ларьки, и хэви метал, и турбо, и инвайт, и денди, и очереди, и убийства средь бела дня, и спирт ройял, и среди всего этого - какой-то совершенно настойчивый, неугомонный дух нарастающей свободы. Может даже не свободы, а некой… разрешённости. Славик чувствовал это, не осознавая. И этот пакет с голой девочкой, он словно говорил: «Смотри, сиськи – это естественно. Это - жизнь». Родители, разумеется, ахали, охали – стыд, срам…. Стоит признать, что выбор в самом деле был велик, особенно котировались Мальборо, с неизменным мачо, либо Монтана, но Славику нравился именно этот, ему не было стыдно ходить с этим пакетом, а девочке… ну наверное, тоже не было как-то особенно стыдно. И в той атмосфере сетования старших поколений на рухнувшие устои и идеологию, Славик чувствовал себя сосудом, неспособным вместить всё новое, сверкающее, местами непонятное разнообразие целого мира. Взрослых можно было понять – Союз развалился, привычная, планомерная жизнь развалилась вместе с ним, нужно было вырабатывать новые навыки выживания, менять привычки и взгляды – это было чертовски неудобно, да и порой попросту – опасно. Но и шестнадцатилетнего подростка тоже можно понять – разумеется, пакет с девчачьими прелестями был ему куда ближе, чем строгие, скучные дипломаты и папки. Уже не надо было испытывать зависть к некоторым сверстникам, которым родители из заграничных командировок привозили всякие прелести забугорного мира. Теперь можно было запросто пойти и купить себе колу или джинсы. Но и не это главное. Появилась другая музыка. Появились другие фильмы и книги. И это вдохновляло. Как этот самый пакет, новый мир вдохновлял. А старый, рухнувший – нет. Как и старый дипломат, перешедший по наследству, покрытый царапинами, потёртый по углам, треснувший сбоку – старый мир теперь казался безнадёжно устаревшим, серым и невзрачным. Славик допускал вероятность, что многого не понимает в сложившейся ситуации, когда видел пустое разочарование старшего поколения, но решил для себя, что возможно поймёт их, когда сам станет старше. Или не поймёт. Наверное, так даже будет лучше – не понять. Ведь ему ясно виделось, что все они, эти вздыхающие взрослые, смотрят только назад, на своё прошлое, как на безвозвратно сломанную вещь и с унынием скорбят по утраченному. Ему же, молодому и полному оптимизма подростку оборачиваться было не на что, ну разве что на детство, из которого он не так давно вышел, и конец которого расценивал, как необходимость. Поэтому он смотрел только вперёд, и видел там сверкающую неизвестность.

Ну и к тому же ходить с пакетом плюсом ко всему было попросту удобно. Можно было повесить его на руку, а руку – в карман. Или ещё лучше – когда тетрадей не много, пакет сворачивался и вставлялся за пояс, под куртку. Мало того – руки свободны, так ещё и дополнительная защита, если вдруг прилетит в живот. С дипломатом такие штуки бы не прокатили.

- Конечно стал бы. Кто бы не стал?

- Мне кажется, она бы меня выбрала, - деловито причмокнул Сергей.

- Ну-ну. В таком случае – не стану мешать. – Славик саркастично ухмыльнулся. Ему вдруг совершенно отчётливо подумалось, что если вдруг девушке с пакета пришлось бы выбирать между ними, то у него, у Славика, шансов было куда больше. Но, с другой стороны, воспитанные в нём с детства понятия о чести и дружбе были настолько закоренелы, что он действительно не стал бы мешать, предпочти она Серёгу. В конце концов, у него был и другой пакет, с другой обнажённой симпатягой, с томным видом лежащей среди крокодилов. Уж с какой-то из них – точно бы выгорело.

Спустились в гардероб. Снимая куртку с крючка, Славик вдруг заметил на её спине смачный плевок. Мелкие пакости мелких людей. Как смог, вытер её об стену. Серёга молча смотрел, как его друг, почти равнодушно чистит свою одежду.

- Уроды, да? – попытался поддержать он Славика.

- Ну а что им остаётся? Дикие, как неандертальцы. Морду набить, на спину плюнуть – это они горазды. Им же не понятно, как это работает, вот и пытаются сломать. Но ты, конечно, прав – уроды.

Он надел куртку, сунул руки в карманы, и в следующий миг вдруг просиял, словно вспомнив нечто важное. Славик достал что-то из кармана и протянул Серёге:

- Зацени-ка!

Тот развернул предмет и разинул рот:

- Ну ни фига себе!

Это были кожаные перчатки с обрезанными пальцами, украшенные набитыми клёпками. Сергей видел такие только в кино, да на постерах с музыкантами в комнате своего товарища, и был абсолютно уверен, что ни в магазине, ни на базаре такие не купить. А значит - Славик сделал их сам, и оттого они казались ещё круче.

Он действительно потратил на них уйму времени. Сперва больших трудов стоило уговорить отца отдать ему, Славику в безвозмездное пользование одну из двух имеющихся у него пар. Отец сперва быстро согласился: «Да бери, конечно, носи». Но Славику было мало носить. Пришлось долго объяснять, что перчатки нужны ему с концами, что они уже никогда не вернутся к своему владельцу прежними. Когда отец смекнул в чём дело, он запротестовал. В понимании родителей то, что собирался сделать Славик с перчатками умещалось в одно-единственное, простое слово: «испортить». А в его понимании – вещь, которой уже лет двадцать, не меньше, могла обрести новую жизнь, новый вид, в конце концов – новый смысл. Да, отец уж точно никогда больше не надел бы их, но у него были другие, почти такие же перчатки, к тому же поновее, зачем ему ещё одна пара про запас? Да он может ещё лет десять про них вообще не вспомнит и не достанет их из шкафа. Все эти аргументы Славик пускал в ход чуть ли не ежедневно, но отец долгое время был непреклонен. Он сдался, лишь когда сын предложил сделку. Он пообещал в обмен на перчатки закрыть семестр без троек и исправно, без напоминаний пылесосить квартиру еженедельно вплоть до Нового года. В конце концов отец, видя непрекращающийся натиск и горящие глаза Славика, сделал вывод, что тому действительно нужна эта вещь и попрощался с перчатками. Да и условия уговора, были скорее так, для порядка, ведь учился Славик и так хорошо, да и пылесосил периодически по собственной инициативе.

Заполучив основу, Славик сразу же заперся в комнате и принялся за дело. Он надел перчатки и тщательно разметил линии раскроя. Прогадать было нельзя, второй шанс исключался. Следуя пословице «Семь раз отмерь», он проверил и перепроверил, после чего взял ножницы, и с некоторым трепетом, чуть ли не зажмуриваясь от ответственности, отсёк пальцы. Примерил. Идеально. Возможно, взрослые, наблюдай они его старательность, лишь снисходительно посмеялись бы над ним, ведь его действия казались бы для них сущей ерундой, но для него в данный конкретный момент это имело гиперважное значение, поэтому он предусмотрительно запер дверь. Теперь оставалось дело за клёпками. Но это было не так-то легко реализуемо – Славик не знал, где их взять. И как он раньше не подумал о поисках? Пока уговаривал отца, можно было бы озадачиться, и сейчас всё было бы готово к основному действию. Хотя… перчатки без пальцев и в отсутствии клёпок смотрелись отлично. Он покрутился перед зеркалом, подражая музыкантам с плакатов. Да! Самое оно!

Клёпки нашлись в самых разных местах. Изначально был соблазн распотрошить старую мамину сумку, прошитую ромбами, где на перекрёстках швов, стояли маленькие медные, круглые элементы. Но, он знал, что мать ни за что не отдаст ему на растерзание свою любимую вещь, пусть даже, она и пылится уже несколько лет на антресоли. Тем не менее, он достал её и рассмотрел. В некоторых местах клёпки уже были потеряны со временем, поэтому Славик решил, что потери ещё нескольких никто не заметит, если вообще кто-то вспомнит про эту сумку в ближайшие годы. В их семье не было принято выбрасывать вещи, поэтому, даже ненужные, они скапливались в различных шкафах, а которым места не хватало, переезжали в гараж и лежали уже там, ожидая какого-то своего звёздного часа. Аккуратно, чтобы излишне не повредить, он извлёк несколько клёпок с наименее заметных мест, решив, что этого достаточно, чтобы не вызвать подозрений в вандализме. Сразу наносить на перчатки не стал – это дело требовало определённой системности, поэтому сперва нужно было набрать клёпок, а уж потом продумывать расположение.

Несколько дней Славик, вооружившись ножом гулял по окрестным мусоркам, в надежде отыскать недостающие элементы. Иной раз его поджидала удача – он натыкался то на старые джинсы, то на сумки, с которых срезал всю металлическую фурнитуру, в основном же подобные вещи надолго на мусорках не залёживались и были моментально уносимы бездомными. Решив, что одного раза в день такого дозора недостаточно, он стал делать это дважды – в обед, после техникума и вечером, гуляя с собакой, но и тут улов не сильно возрос по показателям. Через пару недель таких прогулок Славик счёл количество найденных сокровищ достаточным и приступил к дизайнерству. Клёпки оказались разномастными, но это не повлияло на общий азарт, с которым он создавал себе атрибут. Вишенкой на торте стали четыре массивные клёпки, которые раньше были ножками того самого, ненавистного им дипломата. Славик с восхищением смотрел на созданный им шедевр. Символ мечты. Даже не мечты, а движения к мечте. Он отдавал себе отчёт в том, что клёпанные перчатки без пальцев не будут оценены социумом, и скорее всего, будут приравнены к его причёске, но тем ценнее они были для него. Сегодня был первый день, когда он вышел в них на улицу.

- И ты оставил их в кармане, в гардеробе? – Удивился Сергей. - Ушли бы на раз!

- Сглупил, - согласился Славик. Он натянул протянутые Сергеем перчатки, ещё раз окинул их взглядом, и они вышли на улицу.

Ноябрь был сухим, но уже весьма прохладным и ветренным. Сквозь голые ветви седело небо, увядая и тускнея, теряя привычную лазурь. Одинокие выкрики городских птиц предвещали скорое наступление холодов. В воздухе пахло ещё не просыпавшимся снегом. Никакой особой мрачности в этом времени года Славик не ощущал. Он знал, что за осенью наступит зима, новый год, потом весна, лето и снова осень. И так год за годом много-много раз. Будут исчезать предметы и люди, появляться новые, но эти ступени природы никогда не сотрутся. И почему некоторые ступени кажутся иным людям грустнее прочих? Непонятно.

Студенты стайками покидали техникум и рассыпались в разные стороны. Славик с Сергеем свернули за угол покрытого жёлтой, облупившейся от времени, краской и неспеша побрели вдоль дороги в сторону дома. Их дом находился ровно по диагонали прямоугольника шириной в квартал и длиной в два. Один из этих кварталов занимал клин-городок – городская больница со множеством корпусов, дальше шёл гаражный массив, за которым уже начинался жилой сектор. Территория больницы, обнесённая забором из стальных прутьев, содержалась в относительной чистоте и порядке, была весьма обширной, с тенистыми прогулочными аллеями. Корпуса её, построенные давным-давно – наверное, ещё до революции – представляли собой двухэтажные домики с красивыми балконами и колоннами, так непохожие на современные многоквартирные коробки. Славику нравилось бродить там и просто разглядывать эти постройки. Было в них что-то от той эпохи, когда красоте при строительстве ещё уделялось далеко не последнее место. Через этот сквер практически не ходили люди, видимо брезгуя близостью больничных корпусов, поэтому там всегда ощущалось некоторое спокойствие и совершенно отчётливая тишина, в сравнении с оживлённым транспортным узлом и хаотичным, стихийным базаром за его пределами. Не смотря на забор, лазейки на территорию были, помимо главного входа. То там, то здесь прутья были вытащены или погнуты, и эта щербатость позволяла проникнуть внутрь практически с каждой стороны.

- Слышал, что физик сказал? – Поинтересовался Славик.

- Ну, он много чего говорил. Про что именно?

Славику было несколько странно слышать это вопрос. Для него-то весь урок физики уместился в этом финальном монологе учителя и, если бы кто-то другой спросил его о том же, он бы моментально решил, что речь идёт именно об этом.

- Ну про то, что мы живём в бесцветном мире.

- А, ну да, слышал, - буркнул Сергей. – И что?

- Тебя разве не зацепила эта мысль?

Серей пожал плечами. Сразу было видно, что никакого откровения в этих словах он не услышал, и они не произвели на него такого впечатления, как на друга, более того - он уже почти забыл о них.

- Да что-то не особо. Сказал и сказал. Я-то вижу его цветным, какая разница, какой он там на самом деле. Какая польза в этом знании? Это так дойдёт до того, что и еда безвкусная, но пока сникерс для меня вкусный, мне пофиг какой он в реальности.

Славик не унимался:

- А вот если бы было наоборот? Если бы ты видел мир бесцветным, а он был бы цветным? Тебе тоже было бы пофиг?

- Ну тогда…, - рассудительно парировал Серёга, - скорее всего, тоже было бы всё равно. Я бы жил в бесцветном мире и привык бы к нему, мне было бы в нём удобно, а о цвете я не имел бы никакого представления. Зачем бы он был мне нужен? К тому же, если продолжить эту его мысль, то можно вполне представить себе некое существо, для которого наше зрение, наше восприятие будет ничтожно, а его способность воспринимать цвет будет многократно превосходить нашу, настолько превосходить, что тот уровень восприятия, которым мы оперируем, с его точки зрения тоже можно будет назвать бесцветным. Я к тому, что вдруг мы своё зрение ошибочно считаем цветным? Ну, как минимум, это понятие уж точно условное.

Славик уставился на товарища.

- Вот ты загнул! В этом что-то есть. Но разве не кайфово осознавать, что ты сам, своим присутствием делаешь мир для себя цветным? Словно берешь какие-то сырые ингредиенты, и потом тортик из них готовишь.

Сергей снова пожал плечами:

- Ну твоей-то заслуги в этом нет особой. Ты же не можешь выбирать. Ты просто так устроен. Если бы ты мог по своей воле так себя настраивать, чтобы видеть мир цветным, или бесцветным, или более цветным, чем сейчас – тогда другое дело. Ну и мир – он ведь не меняется, ты не можешь раскрасить сам мир. Каким бы ты его ни видел, он всё равно останется прежним. По сути, зрение создаёт лишь иллюзию…

- А мозг из этой иллюзии создаёт ещё одну иллюзию…. – подхватил Славик.

Его товарищ в третий раз пожал плечами, и некоторое время они брели молча, погружённые каждый в свои думы.

- Срежем через больницу? – предложил Славик, и не дожидаясь ответа, нырнул в дыру в заборе.

Вышли на центральную аллею. Почти сразу им навстречу попалась телега, развозившая между корпусами обед в огромных дюралевых баках с неровными, неаккуратными надписями – «гарн.», «перв. бл.», «компот», «хлеб», «подл.». В телегу была впряжена лошадь. Увидь Славик это впервые, он был бы очень удивлён такой старомодной картиной, но он был здесь частым гостем, поэтому лошадь смотрелась привычно. И ему очень нравилось, когда счастливилось повстречать лошадь. К этим старым корпусам лошадь подходила идеально, любой другой современный транспорт здесь, в этой территории старины выглядел бы чужеродно.

- Знаешь, почему я не люблю осень? – Вдруг спросил Сергей.

- А ты не любишь осень? – Славик был удивлён.

- Не люблю.

- И почему?

- Из-за деревьев. – Ответил он и замолчал.

Славик терпеть не мог эту черту своего товарища, когда он так отвечал на вопрос, что провоцировал спрашивать ещё. Словно он не мог озвучить мысль сразу и полностью, а ждал, когда его спросят, типа: «В каком смысле?», или «А что не так с деревьями?». Он старался не клюнуть на эту манипуляцию, пусть даже неосознанную, поэтому ответил просто:

- А, понятно…, - Хотя на самом деле, ему, разумеется, ничего понятно не было.

Ответил и тоже замолчал. Он понимал, что раз Серега начал этот разговор, то ему охота поговорить об этом, и он точно не удовлетворится своим собственным ответом, как и Славик. Через какое-то время он действительно вернулся к теме:

- Когда осень только начинается, и листья желтеют – это нормально, красиво и всё такое, но чем дальше, тем хуже. И когда наступает такая пора, что листьев уже не остаётся, мне становится не по себе. – Серёга сглотнул, и было непонятно то ли ему действительно некомфортно от вида деревьев, то ли он готовится раскрыть какую-то тайну, которую до сих пор не озвучивал.

Он продолжил, словно волнуясь:

- Когда я смотрю на голые стволы и ветки, меня навязчиво преследует мысль, что это не стволы и ветки…. – Он сделал глубокий вдох.

- А что? – Не выдержав, сдался Славик.

- Это… корни…. Это ведь действительно очень похоже, посмотри. Представь. Ведь на корнях не бывает листьев.

Славик не был обделён воображением, и ему не составило особого труда увидеть то, о чём говорил Сергей. Торчащие из холодной земли и ковра опавшей, пожухшей листвы, деревья в самом деле были похожи на корневую систему, стоило только подумать об этом, стоило увидеть это однажды. Как большие, так и более мелкие, и даже кусты, отзеркаленные внутренним взором Славика, теперь вполне гармонично казались нелепо перевёрнутыми вверх ногами по чьей-то сюрреалистичной прихоти. Словно гигантский пьяный садовник устроил дебош в своём царстве, выдернул одним лёгким движением все посадки и с каким-то гневом, перевернув, воткнул обратно. Привычная до этого момента картина теперь виделась до одури нелепой и фантасмагоричной. Идеально чистые, без комков чернозёма, корни теперь тянулись куда-то ввысь, в небо, стерильные, словно экспонаты в каком-то биологическом музее.

- Действительно, похоже… - протянул Славик, соглашаясь.

- И когда я начинаю думать об этом, становится как-то не по себе, - продолжил Сергей. – Когда взгляд уже настроен на иную реальность, какое-то неприятное чувство, которое я не могу контролировать, в прямом смысле лишает меня сил. Ноги становятся какими-то ватными. Мне становится реально жутко, вплоть до того, что я начинаю потеть и дыхание учащается. Как будто мы живём не снаружи, а там, внутри, под поверхностью, как черви. Бродим между корней, добываем себе пропитание. Ведь всю жизнь мы заняты как раз этим – добываем себе пропитание. И это не какое-то там философское, пустое размышление. Это чувство, понимаешь? Чувство бесконечной возни, чей смысл лишь поддерживать жизнь в наших жалких телах. Мы словно под землёй. У нас тут своё солнце, но мы под землёй. И тогда я начинаю искать взглядом хоть какой-то один единственный, чудом сохранившийся листок, и этот листок вновь делает меня прежним, возвращает в реальность. Ведь на корнях не бывает листьев.

Славик хлопнул товарища по плечу, подбадривая:

- Да ты романтик! И давно это у тебя?

- С прошлой осени.

- А почему не говорил раньше?

- Да ну как-то… странно о таком говорить всерьёз, ещё подумаешь, что я того… двинулся.

- Сейчас же сказал.

Сергей поджал губы и кивнул головой.

- Сейчас как-то к слову пришлось. Ты начал этот разговор про бесцветный мир, ну и вот, как бы в продолжение темы….

Они шли по аллее, усаженной липами.

- Ну если ты и сумасшедший, то сумасшедшим быть прикольно в таком случае. – Уверил его Славик. – Ты делаешь этот мир цветным, как можешь. А почему именно осенью? Зимой, весной, деревья ведь тоже голые?

- Ну зимой, когда они в снегу, такого ощущения нет. Снег выглядит почти как листва. А к весне вроде как глаз привыкает, и уже так не бросается.

По ровной дорожке оставалось идти совсем немного, потом предстояло обогнуть пару корпусов, после чего – пересечь участок относительно заброшенный, миновать очередную дыру в заборе и выйти уже в жилой двухэтажный район, откуда до дома было рукой подать. Славик шёл и с интересом разглядывал серые, сплетающиеся, выстреливающие в небо корни деревьев, и ему определённо нравилась эта картина. Где-то вдалеке одинокая птица сорвалась с извилистой ветки и упала куда-то в бездну угрюмого неба. А они неспеша шагали по неровному, покрытому трещинами асфальту. Над ними проносились редкие, бесформенные овцы облаков. И Славику подумалось: «А что, если и впрямь этот мир, в котором они проживают свою жизнь – бесцветен, а там, с другой стороны асфальта, он совсем другой – брызжущий цветом и любовью, цветами и счастьем». И они словно замурованы в нём без малейшего шанса на иное. Но удастся ли когда-нибудь хоть кому-то из них увидеть, каков он – мир с той стороны? Удастся ли прогрызть эту толщу асфальта, чтобы вылезти с той стороны, пусть даже их, как и любого другого червя, отважившегося на подобный шаг, постигнет участь быть растоптанным под подошвой какого-нибудь зазевавшегося романтика? Славик в который раз осмотрел свои перчатки. Они были прекрасны. Как ни крути.

- Э, пацаны, подойдите-ка! Есть разговор.

Резкий окрик выдернул из размышлений. Как гвоздь, внезапно впившийся в подошву. «Вот чёрт! Откуда они тут?!». Никогда прежде никаких стычек на территории клин-городка с ними не случалось. Это всегда была безмятежная территория. Теперь же, там, где строения уже закончились и до выхода оставалось каких-то пятьдесят метров, в бесхозном секторе, заросшем невзрачными сорными деревьями, да с нанесённым мусором, который, казалось, никто и никогда не убирал, на трубах теплотрассы, с торчащей местами стекловатой, словно вырванными из тела кусками плоти, где раньше нежились бродячие коты, восседала хмурая компашка из семи человек. И весь вид этих ребят, и тон, с которым те к ним обратились, и сама фраза не предвещали Славику ничего хорошего. Само по себе это место было весьма укромным – здесь ничего не было, кроме этой некогда жёлтой, но теперь безнадёжно выцветшей трубы, мусора, да бесформенного нагромождения хвороста (сюда свозили опиленные ветки с центральной аллеи), и следовательно сюда не ходили сотрудники больницы, разве что несколько зевающих, ленивых окон больничных палат в старых корпусах могли быть свидетелями, но вряд ли кто-то стал бы любоваться запущенным пустырём.

Славик попытался оценить обстановку. До лазейки в заборе – всего ничего. Если рвануть туда прямо сейчас, через гаражи, и там дальше уже затеряться во дворах, то был шанс избежать неприятной встречи. Но убегать чертовски не хотелось. Не хотелось потом оправдываться перед собой за это бегство. Не хотелось потом осознавать, что из всех ролей, которые жизнь могла предложить, ему выпала роль убегающей жертвы. Это гложущее чувство было хорошо знакомо ему. Он не был бойцом ни по духу, ни по физическим характеристикам, но и принять аксиому: «Если не можешь бить - беги» мешал внутренний протест, поскольку это ломало его критерии достоинства и накладывало неприглядные штрихи на его образ самого себя. Какое-то нерациональное в данных обстоятельствах понятие чести, вычитанное им в приключенческих книгах, мешало действовать решительно, отчего шансы на побег стремительно сокращались. Может, и к лучшему? Ведь это ощущение своей ничтожности будет потом и глубже и дольше, чем тот ситуативный, стремительный страх, что сейчас пульсирует в ногах. Потому ему не хотелось убегать, несмотря на реальную возможность. Но и подходить не хотелось тоже, Славик вполне понимал, чем это могло кончиться. Если бы Серёга рванул, то ему не осталось бы выбора – он помчался бы за ним, и никаких угрызений совести потом не испытывал. Но тот тоже не предпринимал никаких действий. Они замедлили шаг и переглянулись.

- Да не ссыте, пацаны. Просто поговорим….

Несколько парней встали с трубы. Всё. Момент был безвозвратно упущен.

Преодолевая расстояние до них, Славик пытался восстановить и успокоить раскочегарившееся дыхание. «Мы. Живём. В бесцветном. Мире». - На каждый шаг произносил он про себя.

Подойдя ближе, он узнал некоторых из них. Они были с района. Шестеро парней и с ними девка, размалёванная, несимпатичная кобыла, с круглым лицом, крупными, грубыми чертами, словно нарочно подчёркнутыми броской, разноцветной косметикой. Будто создатель не закончил работу над ней, сделал только черновой слепок, а к деталям и шлифовке не приступил – ушёл на обед, а потом забыл вернуться к своему творению. И среди этого нагромождения крупного носа, свисающих надбровий и морковных щёк, словно карикатурная наметка – два совершенно непропорционально-маленьких глаза.

В центре сидел невысокий, коренастый. Губы пухлые. Кепка на затылке. Пронзительный прищур. Он, как-то совершенно расслаблено, и казалось, что безразлично игрался с ножом-бабочкой, автоматически крутя, складывая и раскладывая лезвие. Нож был весьма стандартным атрибутом шпаны. Его может и редко пускали в ход, но носили всегда. Остальные персонажи почти не отличались друг от друга, как и от него. Бритые головы, кепки, спортивные костюмы, одноцветно-чёрные куртки. Очередной набор Белокобыльских. Как коробка с простыми карандашами. Все они для Славика были на одно лицо. Разве что по возрасту – заметно разные. Пара была совсем зелёные, лет тринадцати, напускавшие на себя наигранный вид заматерелости, но уж слишком быстро косеющие с дешёвого пива, оттого розовощёкие с посоловелыми глазами и заплетающимися языками, но ощущающие свою неприкосновенность в силу более взрослых товарищей. Пухлогубый, похоже был самым старшим и по возрасту, и по статусу.

- Это откуда такие нарядные нарисовались? – Поинтересовался он, изучая Славика с головы до ног.

- Да это местные, - влезла девка. – Этот крашеный, он в двадцать втором живёт, в четвёртом подъезде. Слышь, красавчик, я из дома напротив, приходи завтра ко мне – буду тебе давать. – Она мерзко гоготнула. Остальные тоже заржали. Кроме того, кто сидел в центре. Он оставался серьёзен, но в то же время беззаботен.

- Местные? Точно? – Он уставился в глаза Славика, не отводя взгляда. – Ты язык что ли проглотил? С тобой пацаны разговаривают.

- Да, всё так, как она говорит, - Ответил Славик, исподлобья отвечая взглядом, но стараясь придать тону дружелюбность. – Учимся в монтажном, домой вот идём.

- А ты? – обратился он к Сергею.

- Тоже. Мы соседи с ним. – запинаясь ответил тот.

- Местные, значит, - казалось, этот с пухлыми губами был разочарован. – Ну ваше счастье, что местные. – Он сплюнул через зубы.

Один из шайки, самый длинный, деловито обошёл их сзади, словно оценивая добычу.

- А чо, пойдёшь к ней завтра? – он указал пальцем на девку. – Приглашает, пока добрая.

- Не пойду.

- Это чо это? Не нравится? Или у тебя на бабу не встаёт? – Снова дружный смех.

- Всё у меня встаёт. А к ней не пойду, потому что у меня девушка есть. – Славик старался придать голосу уверенность, но сбивающееся дыхание предательски подводило.

- Дееевушка есть?…. Издевательски протянул Длинный, выгнув губы в перевёрнутую улыбку, - Ничего себе! Это он что ли? – Он ткнул Сергея пальцем в грудь под всеобщий хохот.

Самый мелкий внезапно блеванул, вызвав у всей компании новый приступ смеха.

- Он не девушка. – Максимально невозмутимо, насколько мог, сказал Славик.

Длинный подошёл к нему вплотную, посмотрел сверху вниз, приблизив лицо настолько, что Славику показалось, что он никогда не видел мужского лица так близко. Ближе было некуда, дальше – только уже поцелуй.

- Ты нарываешься, чмо, понимаешь? - Выдохнул Длинный в лицо Славика запах алкоголя.

- Я не нарываюсь. Вы нас позвали поговорить как пацаны пацанов, мы подошли. Отвечаем на ваши вопросы, а вы докапываетесь теперь. – Тактика диалога, выбранная Славиком пока не приносила результатов.

- А если мы разговариваем, как пацан с пацаном, что ж ты ссышь-то? – Длинный не убирал лица.

- Я не ссу.

- Попизди ещё! Дышишь, как пёс!

Славику стало больше невыносимо терпеть это лицо вместе с его отвратительной вонью перегара и испорченных зубов, рядом со своим. Во многих фильмах и книгах, которые он смотрел и читал, в подобных ситуациях главный герой, как правило, оказывался смельчаком и давал бравый отпор обидчикам. Но в этом документальном фильме, он, Славик, не был смельчаком. Да и был ли он главным героем? Может, это кино было совсем не про него, а, например, про этого гопника, и тогда его роль совсем не главная, даже не второстепенная, а так… небольшой эпизод? Он сделал шаг назад, от этого лица, от этой вони, Длинный подался в сторону, и в тот же миг Славик почувствовал сильный толчок в грудь, не успев сообразить, что произошло. Отшатнулся, но удержал равновесие и не упал. Он знал эти гоповские приёмы, когда один с тобой разговаривает, потом резко отходит, а другой из-за его спины неожиданно наносит удар с прыжка ногой. Знал, но всё равно оказался не готов. А удержался на ногах лишь потому, что сделал перед этим шаг назад. Удар прошёл как-то эмоционально-ровно, Славик не испытал ничего, кроме толчка, да весьма терпимой боли. Всё-таки удар, которого ждёшь, куда страшнее того, которого не ожидаешь.

Когда-то в детстве, когда у родителей на праздники собиралась шумная, веселая компания, были танцы, и алкоголь, и гитара, а после всего этого великолепия начинались задушевные разговоры. И почему-то в одно из таких застолий внимание было заострено на нём. Речь шла о самозащите, и армейские друзья отца сыпали советами. Славику тогда было лет десять не больше, и он разумеется, не запомнил всего, но одно врезалось в память и прожило с ними все эти годы. Один из гостей – высокий, усатый мужчина в очках, который казался веселее всех, постоянно травил анекдоты и всячески по-доброму подкалывал присутствующих, сказал ему такую вещь: «Бывают такие ситуации, когда драки не избежать. Если можно избежать, то надо избегать, но бывает, что окружили, и печёнкой чувствуешь, что кранты, особенно если ты один, а их много. И вот тогда выбираешь взглядом кого-то одного. Лучше, если главного самого. Смотришь на него не отрываясь, и говоришь, не всем, а именно ему: «Я тебя достану и горло тебе перегрызу». И потом, когда уже понеслось, пытаешься любыми силами его достать». Славик так и не понял тогда, чем это может помочь ему в драке, которую не избежать. Чисто для понтов? Чтобы запугать? В общем, практического применения этому вроде красивому совету, он так и не увидел за эти годы.

Слева мелькнуло. Славик чисто инстинктивно и неосознанно, заметив боковым зрением движение, наклонился и, поднырнув, ушёл от удара, как взаправдашний боксёр. Аж сам себе удивился. Кулак, метивший ему в челюсть, просвистел в воздухе над головой, и Длинный, не справившись с инерцией, неловко крутанулся, зацепился ногой за какой-то торчащий из земли провод и повалился в сваленную кучу веток под всё тот же одинаковый гогот. Запутавшись в ветках, он неуклюже пытался подняться, беспрестанно выцеживая сквозь зубы ругательства. Славик неподвижно стоял на месте. Может быть – это тот самый момент? Может именно сейчас стоит произнести именно то, чему его учил усатый весельчак? Славик упёрся взглядом в Пухлогубого, с шумом выдыхая воздух через ноздри, отчего они, должно быть, широко раздувались. Упёрся так, что казалось, пронзит его насквозь. Тот, в свою очередь, так же сверлил его взглядом. Язык пока не слушался.

- Да, мочите его уже пацаны, чо нянчитесь? – Девка снова вмешалась в ситуацию, - Таких лохов надо сразу по репе! У него же ни мозгов, ничего! Ходит, как петух по району!

Ну ни дать, ни взять – императрица. Правда в трениках, с грязными коленками и жопой, глотающая на пустыре пиво из горла, но оттого не чувствующая себя менее значимой.

- Ну ты, чертила, хана тебе! – Это Длинный наконец поднялся и повернулся к Славику, сжав кулаки. Глаза, полные ненависти, больше не выражали ничего, как у бешеного пса, с лаем и пеной мчащегося в твою сторону.

- Братан, угомонись. – Сказал вдруг главный, и Длинного словно окатило холодным душем, он осёкся на полуслове, обернулся на сидящего на трубе товарища и, увидев его взгляд, замер на месте.

- Деньги есть? – спокойно, но с явной угрозой, и по-прежнему не отводя глаз, спросил Пухлогубый.

- Нет. – Соврал Славик.

Сидящий прекратил крутить нож-бабочку. Поднялся. Подошёл.

- Вот ты говоришь: «Разговариваем, как пацан с пацаном». Но ты разве как пацан себя ведёшь? Стоишь, набычился, не знаешь, какие слова подобрать. А нормально бы бакланил, и не было бы ничего, забил бы стрелу, привёл бы своих и порешали бы. Вот как стоило поступить, если «по-пацански».

- Нет у меня никаких «Своих», - огрызнулся Славик.

- Ну а раз нет, то чего ты вырядился, как клоун? Неформал что ли? Сидеть бы тебе и не высовываться, а ты ходишь, как павлин. Думаешь, смелый? За внешний вид тоже ответить придётся, а если за тобой не стоит никто, то тебе же хуже. Я тебя сейчас прям этим ножом и обрею тут, понял, чмо?

Славик просто стоял. Бежать бессмысленно, в драку лезть тоже бессмысленно. Будь уже, что будет – решил он. Он слышал за своей спиной шумное дыхание Сергея, но какой-то помощи от него не ждал. Почему-то он считал, что именно он, Славик в данной ситуации в ответе за товарища. И уже от какого-то отчаяния, но уж точно не от отважности, сказал:

- Да ничего я не думаю. Смелый – не смелый, какая разница? Что это изменит? Вы позвали - мы подошли, если навалять хотите – то давайте, вперёд, чего резину тянуть? Обрить меня? Да можешь, конечно. А вот волосы себе отрастить не можешь. Потому что тебя твои же потом засмеют и уважать перестанут. Ты же у них, типа, главный? Но сделать по-своему не можешь. Но только знаешь что? Я вот смог. – Славик продолжал смотреть ему в глаза. Гогот утих.

- А ты борзый, да? – Ответил Пухлогубый. – Мне вообще братва рассказывала, что ниферы типа тебя на язык горазды. Но сам как-то вашего брата на районе не встречал. Вот и посчастливилось. Оказывается – не врёт братва-то.

Он поднял нож к Славкиному лицу. Тот продолжал смотреть, часто дыша.

- Поступим так. На первый раз я вас отпускаю. Правда за дерзость придется пробить. Подумайте, прикиньте. Но в следующий раз, если попадёшься с такими волосами, обрею.

- Светлый, ты чо? Куда отпускаешь? Я их урою щас. – Длинный явно был недоволен таким раскладом.

Славика аж передёрнуло. Светлый? Вы серьёзно? Какой он Светлый?

- Да говорю тебе – не кипишуй, пусть идут пацаны. – тон Пухлогубого не терпел возражений.

Правила были Славке хорошо знакомы. Он поднял руки на уровне лица.

- Бей.

Светлый убрал нож в карман. Размял кулаки. Встал в боевую стойку и от души прописал Славику в грудь. Удар был куда мощнее первого. Чёткий и жёсткий. Дыхание перехватило. Он сощурился от боли, но снова устоял на ногах.

- Хватит с тебя. Валите! – Светлый развернулся, и пошёл уже было к своему трону на облезлую трубу.

Серёга потянул Славика за рукав.

- Идём.

Славка не двигался. Смотрел на затылок Пухлогубого.

- Брей сейчас.

- Чего? – не понял Светлый, разворачиваясь.

- Ты сказал, в следующий раз обреешь. Но в следующий раз я всё равно буду выглядеть так же. Поэтому, какая разница, брей сейчас!

Сергей уставился на него, как на сумасшедшего и пихнул его локтем в бок. Раньше он думал, что двинулся, потому что видит корни деревьев вместо деревьев, но Славик показался ему окончательно рехнувшимся, что не использует такую возможность.

- Да пошли уже…

- Послушай друга своего, судьбу не испытывай. Я сказал, в следующий раз! Пошли отсюда! – Рявкнул Пухлогубый.

- Уёбывайте, пока не огребли! – Вставил своё слово Длинный, его нереализованный потенциал мести за собственную оплошность, заливал щёки краской.

Друзья развернулись и пошли обратно. Ощущение, что не сдрейфили, не сбежали и к тому же обошлись малой кровью приятно тешило. Славик даже смог изобразить какое-то подобие улыбки.

- Э, погодите-ка! Вернитесь! – раздалось сзади.

«Твою мать! Что на этот раз?» - процедил Славик. Пришлось вернуться. Светлый стоял на том же месте, засунув руки в карманы. Остальные довольно лыбились, ожидая продолжения спектакля.

- Классные перчатки. Дай померить.

Славик сжал кулаки. Перчатки он отдавать не собирался.

- Не дам. – Максимально враждебно ответил он.

Светлый наоборот, расплылся в улыбке.

- Да, харош. Я же у тебя не забираю. По-человечески прошу померить просто.

- Вернёшь? – Недоверчиво сощурился Славик.

- Конечно верну. Зачем они мне? Снимай.

Никакого резона доверять гопникам у Славика не было. Но и нарываться повторно уже не хотелось.

- Дай слово пацана.

Вообще он был далёк от всех этих дворовых понятий, но имел представление о базовых вещах. Пришедшее на смену «Честному пионерскому», «Слово пацана», да ещё и данное при свидетелях было некоторым гарантом.

- Ты же понимаешь, что я могу и просто их забрать? – Улыбка Светлого мгновенно исчезла.

- Понимаю. Но ты же говоришь, что просишь по-человечески. А так как мы с тобой никакие не друзья, дай слово пацана, что вернёшь. А если возвращать не собираешься, то лучше отшакальте просто.

- Вот ты, чёрт волосатый. – Казалось, что Пухлогубый был в замешательстве. Он обвёл взглядом своих подельников. Они, похоже, заскучали от отсутствия зрелищности. Мелкие совсем сползли, чуть ли не на землю, вконец разомлев от пива, девка грызла ногти, ещё двое завели какую-то пьяную беседу между собой и только Длинный не спускал с них глаз.

- Ладно, вот тебе слово пацана, что верну.

Всё ещё сомневаясь, Славик стянул перчатки, посмотрел на них ещё раз, вздохнул и протянул Светлому. Тот напялил их на свои ручищи, деловито осмотрел клёпки.

- Отличные! В них только на разборки ходить. Вместо кастета пойдут. Всё. А теперь – валите, пацаны.

Славик запротестовал:

- Ты слово давал, что вернёшь!

- А я и верну. Потом.

- Когда?

Пухлогубый что-то прикинул в уме.

- Сегодня вторник. Верну… в субботу. Здесь же, на этом месте. Вечерком, часов в семь. Придёшь – они твои. Ну а не придёшь, то всё, попрощайся с ними – себе заберу. Идёт? – Светлый пристально и холодно посмотрел на Славика.

- Идёт, - ответил тот понуро.

- Ну и уговор. А на сегодня всё. Разговор окончен. Валите.

Больше ловить было нечего, парни побрели прочь.

- Только это… - Снова крикнул им в спину Пухлогубый, и Славик обернулся. – Имей ввиду, Белоснежка, что в субботу будет уже «Следующий раз».

Славик видел, как расползлась ехидная ухмылка на лице наблюдающего за сценой Длинного. Светлый же по-прежнему держал себя сдержанно и холодно.

Какое-то время они просто шли, и никто не проронил ни слова. Сквозь лабиринты гаражей и старых сараев, товарищи вышли в жилой сектор, их дом отсюда уже был виден. Их девятиэтажка возвышалась над пятиэтажными постройками. Славик бесцельно пинал по дороге камень, Сергей подбирал слова, чтобы начать беседу.

- Как ты? – наконец спросил он.

- Да ну, паршиво.

- Сильно болит?

Сперва Славик не понял о чём он, но потом вспомнил про ушибленное место и потрогал грудь.

- Ну побаливает, но так… терпимо.

Всё это время его мысли занимала не физическая боль, а перчатки, которые достались ему с таким трудом, и которые он так легко отдал этому упырю. На что он надеялся? На честность гопника? Даже звучит смешно. С другой стороны, исход вряд ли мог быть иным – их бы отняли, если бы он не отдал. Но всё же ощущение, что он сделал это добровольно, подавляло.

- Всё это так несправедливо… - Сергей достал из кармана Стиморол, извлек подушечку и отправил в рот. Предложил Славику, но тот отказался. – Вот шли мы, никого не трогали, надо было им докопаться. И ведь зачем? От скуки? Неужели нет развлечений других?

- Серёг, мы с тобой травоядные, они – хищники. Если посмотреть с этой точки зрения, то всё закономерно. Хотелось бы, конечно, чтобы в мире не было никаких гопников. Это да. Но это – мечта антилопы, которой не суждено сбыться. Они есть – и это данность. Хочется верить, что для чего-то и они нужны в этом мире. Я вот, знаешь, несколько раз смотрел мультик про Короля льва, и там даётся какое-то совершенно лицемерное представление о круге жизни. Лев съедает антилопу, а когда умирает, то превращается в траву, а антилопа ест траву. Ну и типа – обоюдная выгода. Эту фразу в мультике говорит, кстати, лев. Но ведь, антилопа, когда умирает, тоже превращается в траву, и ей для этого вовсе не обязательно быть съеденной львом, и получается, что вклад именно льва в круговорот жизни – весьма сомнительный. Но эта фраза, это как обоснование насилия, типа с самого детства нам говорят – так и должно быть. Одни должны поедать других – это нормально. Так задумала природа, или бог, ну или что бы там ни было. А по сути-то, льву, чтобы выжить нужна антилопа, а вот антилопе, чтобы выжить лев не нужен. Поэтому сильные всегда будут стараться придать насилию статус нормальности и обоснованности – они заинтересованы в этом. Хищникам всегда будут нужны травоядные, они зависимы от них, а вот травоядным хищники не нужны. А траве, в свою очередь не нужны ни те, ни другие. Поэтому те, кто выше в цепи питания будут стараться найти красивые слова для поедания низших, словно в этом есть какая-то высшая цель. И чем выше существо в цепи питания, тем более оно зависимо от низших, и тем бессмысленнее (с точки зрения низших) их существование в этом мире. А сам мир, мне кажется, совершенно равнодушен и к высшим, и к низшим, он пускает всё это взаимодействие на самотёк, для него не существует понятия справедливости. У него есть система, которая исправно работает, и этого достаточно. Есть ли ему дело до слёз какой-то там антилопы, поедаемой львом? Справедливость льва и справедливость антилопы – это две разные справедливости, не имеющие общих точек соприкосновения.

- Но ведь хочется верить в какую-то общую справедливость? Которая будет едина для всех, разве не так?

- Так. Поэтому травоядные типа нас с тобой, придумали себе бога, и верят, что придёт бородатый небесный дядька, и покарает хищников за несправедливые деяния. Но разве думаем мы, травоядные, что и у травы может быть свой бог, который должен нас покарать. Мир признаёт только позицию силы, только этот закон действует. И если бы эта сила использовалась для того, чтобы оберегать и сохранять слабых, тогда слабые меньше бы сетовали на несправедливость. Но ведь сила в основном используется, чтобы пожирать и угнетать. Вот от этого и паршиво.

- Получается, что любая справедливость, это всего лишь точка зрения? – Понуро спросил Сергей.

- Получается так. Мир непредсказуем, случаен и хаотичен. Так мне кажется. И если ты согласен с таким положением вещей, то тебе остаётся смириться и уповать на придуманного бога, а если не согласен, то можешь бесконечно пробовать что-то в этом мире изменить. И то, и то – бессмысленно, как по мне. Интересно, проповедовали ли бы львы подобную концепцию круга жизни, найдись хищник свирепее, который питался бы львами. Сильно сомневаюсь, что они такие: «Ну окей, таков закон жизни». Мне кажется, мир стал бы моментально несправедлив в их глазах.

- И тебя не угнетает такая несправедливость и бессмыленность?

- Конечно угнетает. Перчатки жалко. Я столько сил на них потратил…. Но знаешь… я тут подумал… Если бы мир бы справедлив, как бог…. Даже не так. Если бы мир и был богом, воздающим каждому по делам их, то, вполне возможно, что страдали бы мы за наши проступки куда более сильно, чем сейчас.

- Ну ты как хочешь думай, но по мне, они – сволочи, - Резюмировал Сергей.

- Конечно, сволочи. – Согласился Славик.

Они сидели на лавке у подъезда. Долго беседовали о происшедшем. Это было необходимо. С разговорами выходил неприятный осадок из души. Мирно играли дети на площадке – гонялись вокруг ржавых качелей, визжали, прятались. Дети были разгоряченные и румяные, а две мамочки, сидящие поодаль зябко кутались в шарфы. Два бога, у которых есть свои дела, посерьёзнее, со скучающим видом ожидающих, пока их дети наиграются. «Андрюша! Не бей мальчика лопаткой!», - Донеслось до ребят.

- Может этим гопникам просто никто не говорил в детстве, что нельзя бить других детей лопаткой? – Улыбнулся Славик.

- Или, наоборот – говорили, что можно… Вот бы они передрались и перерезали друг друга. – С жаром вдруг добавил Серёга.

- Ого! Да ты кровожадный!

- Может быть, но у меня внутри всё переворачивается, когда вспоминаю эти их ухмылки. А сделать ничего не могу – осознаю своё бессилие. А они – осознают свою вседозволенность и безнаказанность. И меня это коробит. И не знаю, что больше – моя слабость или их сила. Но да, ты прав, хочется верить в то, что справедливый бог существует, и им обязательно воздастся за это. Если в это верить – сама эта мысль, она утешает. – Сергей пнул попавший под ногу камень.

Славик поджал губы, ему и самому порой очень хотелось верить в это, но каждый раз это казалось каким-то сказочным сценарием:

- Это будет работать, если бог займёт нашу сторону. А если нет? Думаешь у этих парней, нет своей правды. Вряд ли они сидят и думают – какую бы гадость сделать? Мне кажется, они тоже считают себя правыми. Просто мы почему-то уверены, что наша справедливость справедливее, чем их. Но ведь это может оказаться и не так. Что если правы они?

- Да нее… Бред какой-то.

- И мне думается, что если бы бог существовал, то было бы неплохо, если бы он вмешивался непосредственно в процессе. Вот сделал человек что-то плохое, а ему так с неба сразу: «Чувак, ты не прав, нельзя бить мальчика лопаткой, исправляйся». В таком случае у мира был бы шанс. А то выходит, что человек наказывается уже после смерти, ему зачитывается список всего, что он сделал не так, и озвучивается приговор – в ад! И никакой возможности осознать, переосмыслить, начать вести себя по-другому.

- А может быть, так и происходит? Бог же не может просто взять и сказать, тогда ему пришлось бы рассекретить себя, и всё – прощай вера. В боге должна быть загадка. Вот он и выдумывает какие-то обходные пути. Ты сегодня сделал что-то нехорошее, а он через год тебя на лестнице подскользнёт и ногу тебе сломает.

- Ну чот так себе метод. Как тут причинно-следственную связь уловить? Если так рассуждать, то и мы с тобой сегодня получили не просто так, а за что-то. Давай, колись, с чем ты там год назад так накосячил? – Эта мысль позабавила обоих, даже немного развеселила.

День стихал. Озадаченные жизнью взрослые возвращались после работы, а беззаботная молодёжь наоборот, покидала свои дома. Облака потеряли свою индивидуальность, уже не казались разрозненными, а сбивались в стада, затягивая и без того серое небо.

На прощание Сергей сказал:

- Верю, что ты сделаешь себе новые перчатки. И они будут ещё лучше тех.

На что Славик смеясь, ответил:

- Да ты погоди, я ещё те не похоронил.

- Ты же не хочешь сказать, что пойдёшь туда в субботу? – Несколько даже испуганно спросил Серёга. Славик только пожал плечами:

- Пока не знаю….

- Не вздумай! Перчатки можно новые сделать, если хочешь – я помогу. А идти туда – чёрт знает, чего ожидать…

- Не знаю… - Задумчиво повторил Славик.

Они пожали руки и разошлись.

В своей комнате Славик просто лёг на кровать и долго лежал, перемалывая в голове произошедший инцидент. Он смотрел на настенных музыкантов, но сейчас они были далеки, как никогда. Его мечта сейчас была подобна птице, которой не удалось взлететь, и она больно ударилась о камни реальной действительности. В глобальном смысле ничего не изменилось, но просто голос мечты сегодня звучал куда тише обычного. «Может стоит признать, что эта мечта не для меня? Смириться с тем, что я навыдумывал себе такого, что мне не по силам? Оставить мечту – просто мечтой, ведь так бывает. Кто из детей не мечтал найти клад, но ведь никто не подался в пираты ради этого? Такая мечта-игра. Она вроде есть, но в ней всегда присутствует элемент несбыточности. Может, взрослые правы, и я действительно занимаюсь ерундой, к тому же ерундой, которая мешает мне жить. Собирать марки – тоже ведь ерунда, но это хотя бы безопасная ерунда. Ведь, если быть честным – просвета не видно. Нет никаких намёков на то, что завтра станет как-то по-другому, лучше, справедливее. Да, может быть завтра-послезавтра я не столкнусь с ними на улице. Но ведь когда-то обязательно столкнусь и всё сначала. И если я не сломаюсь сейчас – на сколько ещё меня хватит? А ведь всего-то делов, что постричься сходить, и вернуться в свой мир, который был совсем недавно гораздо дружелюбнее. Стать прежним, перестать махать палкой перед бродячей собакой? Принять правила игры и не отсвечивать. Заманчиво…» - размышлял Славик.

Но мечта была ещё заманчивее. И эти постеры настойчиво доказывали ему, что он не во всём прав, что есть другой мир, непременно есть, что он разнообразен и не сводится к этой стычке на пустыре, что она, по сути, всего лишь неприятный эпизод, которых достаточно в любой жизни. Что просто в силу ярких негативных эмоций, этот эпизод затмевает сейчас всё остальное. Что когда болит зуб, человек думает только об этом больном зубе, а про всё остальное тело, которое не болит – не думает.

Славик так незаметно и уснул, прямо в одежде.

Следующие несколько дней были похожи и однотипны, как те гопники на пустыре. В них ничего не происходило. Они просто плавно перетекали один в другой, техникум сменялся домом, а дом – техникумом. Не было никакого желания ни на прогулки, ни на музыку, даже в видеопрокат Славик ни разу не зашёл. Вообще он очень любил заглядывать в маленький, пропахший табаком видеопрокат и рыться в стопках подписанных от руки видеокассет. Как же ему хотелось, чтобы все они стояли у него дома. Чтобы не надо было никуда идти и выбирать что-то одно, ну в крайнем случае два, а просто протянуть руку и взять что угодно. Будь так, он смотрел бы фильмы один за другим, пока не пересмотрел бы их все. Но в эти дни туда не тянуло. Он правда пару раз заходил в местный книжный, но там привоза не было, а весь старый ассортимент он знал почти наизусть. Он просто проходил между полками со знакомыми обложками, и потом покидал магазинчик. Время было покрыто серой, мохнатой пылью удручающих внутренних разногласий. Суббота стремительно приближалась, а никакого окончательного решения Славик так и не сформировал – слишком тугим был клубок его переживаний. Там извивались и боролись между собой совершенно противоречивые чувства: и страх, и достоинство, и честь, и опасения, и сожаления о перчатках, и досада оттого, что он должен принимать это решение, снова страх, и желание, и нежелание…. Всё это копошилось внутри, и если в какой-то момент могло показаться, что решение принято, что оно логично и правильно, спустя час оно сменялось другим, которое тоже казалось и логичным и правильным. Он даже хотел бросить монетку, но в итоге отказался от того, чтобы доверять выбор случаю.

По дороге в техникум и обратно ни он, ни Сергей не затрагивали эту тему, но по молчаливому соглашению, через больничный пустырь больше не ходили. Корни деревьев всё так же пялились в ставшее уже совсем серым небо. Сухие, солнечные деньки, очевидно заканчивались, готовя город к затяжному слякотному, неуютному сезону. Корни деревьев, надо же! Раньше он не проводил таких ассоциаций, но теперь же, с лёгкой подачи Серёги, не мог смотреть на голые деревья иначе. Он всегда теперь видел корни.

«Вот бы случилось что-нибудь такое, - думал Славик, чтобы не нужно было решать. Чтобы оставалось только пожать плечами и принять, как данное». Но увы, ничего подобного не случалось. Никаких знаков Судьба ему не демонстрировала, никаких подсказок не давала. Шли дни, и он по-прежнему не мог ни наполниться решимостью, ни смириться с утратой. Само собой, родителям он ничего не сказал об этом. Да и ничего бы это не изменило. Он практически мог представить речь отца: «Защищаться надо когда тебе, или другу, или девушке что-то угрожает, а просто так лезть на рожон – в этом нет ни подвига, ни уважения. Забудь ты про эти перчатки, сразу было ясно, что это дурость – идея твоя. У нас такое общество, что не поймут и не примут. Ну может, чему-то этот случай тебя научит, ума, может, прибавится». Родителям точно незачем знать об этом.

В техникуме было на редкость спокойно в эти дни. На него никто не обращал внимания, Белокобыльский и вся его компания о чём-то шептались, на переменах исчезали, с последних пар сваливали. Внутренне Славик был даже благодарен им за это. Уроки были не интересны и скучны, Физик заболел, и его предмет заменяли другим, либо просто отпускали, когда пара была последней. Мир становился действительно бесцветным. Единственное, что привносило некое подобие гармонии среди сумятицы чувств, это мысль, что суббота совсем скоро, что она непременно настанет, независимо от того, что он решит, и что более важно – она пройдёт и наступит воскресенье. И вот в воскресенье уже не будет никакой проблемы выбора, не надо будет ничего решать. Даже если в воскресенье он будет лежать в больнице с каким-нибудь сотрясением, это всё равно лучше, чем мучаться выбором. Это порядком его измотало. Суббота с одной стороны – это момент истины, наверняка все эти чувства будут острее и болезненнее, дыхание и сердцебиение будут частыми, а ноги – слабыми, но с другой стороны суббота – это финишная черта, за которой… никто не знает, что за ней. Было совершенно понятно, что стоит ожидать какой-то подлянки, но к чему именно готовиться – он не знал.

В пятницу отец напомнил ему, что завтра, в субботу День рождения бабушки, и она ждёт их на чай с пирожками, ну и конечно – неизменное пюре с жареной курицей. Несмотря на то, что блюдо было весьма распространено, у бабушки курочка всегда получалась как-то особенно вкусно.

Наконец наступила суббота. Славик проснулся в явно приподнятом настроении, даже в некотором ликовании оттого, что этот день настал. Вопреки его ожиданиям, день даже был ясным. Вчерашняя хмурь расступилась, и в небесных проталинах сияло солнце. После простого завтрака с семьёй, он ушёл в свою комнату, надел наушники и включил первую попавшуюся кассету с каким-то забойным металлом. Отслушал весь альбом, чего не делал почти неделю. Ему нравилось слушать музыку. Слушать, ничем другим при этом не занимаясь. У взрослых обычно музыка была просто сопровождением каких-то домашних дел, но у него это происходило не так. Ему доставляло огромное удовольствие прослушивание музыки. Он ложился на свой диван, закрывал глаза и слушал. Слушал, как переливаются друг в друга грохочущие гитары, словно дерущиеся, извивающиеся в пылающем небе драконы, слушал, как уверенно прокладывает свои тропы бас, то неторопливо, а то будто бегом, но всегда уверенно и твёрдо, словно путник, знающий дорогу наизусть, слушал, как выстреливают барабаны, словно залпы древних битв, словно топот кавалерии, словно мелькание золотых спиц в колёсах стремительной римской императорской повозки, слушал, как электроорган своими трелями создавал неповторимую ауру тайны и могущества, словно дым над жилищем лесного колдуна, словно дурманящий туман над болотами, полными разных неведомых тварей. Взрослые не любили метал и называли его какофонией. Но сколько красоты было в нём! Красоты неочевидной, не лежащей на поверхности, сколько картин возникало перед душевным взором при прослушивании.

В комнату зашёл отец.

- Пора ехать, - сообщил он.

День рождения бабушки был немноголюдным, и, как и положено – особенно домашним. Здесь не было незнакомых лиц. Он с родителями и сестрой, тётя с мужем и дочерью, да сама бабушка. Разговор лился беспрепятственно легко, и темы были самые обычные – вроде разных воспоминаний из уголков памяти, в которых стирались границы между поколениями. Не было ни напряга, ни тревоги, ни гложущей неопределённости. Славик смеялся вместе со всеми, даже когда вспоминаемые курьёзные случаи касались его самого. Но говорил он в тот день мало. Просто смотрел и впитывал лучезарные лица близких людей. И было ему как-то максимально светло и спокойно. Вот он – тот кусочек счастья, то одинокое дерево в пустыне, дарующее спасительную тень, тот ручей, избавляющий от жажды во внешнем сухом и враждебном мире. Здесь, может и не всегда понимали его, а точнее сказать – часто не понимали, но вместе с тем, принимали. Принимали все его чудачества, не особо осуждая, а лишь изредка, больше в шутку, подтрунивая над его детским максимализмом, идеализмом, стремлением бунтовать против устоявшихся законов мира и социума. Раньше он часто огрызался, или обижался на подобное несерьёзное отношение, но сейчас вдруг с особой ясностью понял, его роль – всего лишь роль маленького стёклышка в ярком, цветном витраже, и прочие элементы не обязаны походить на него ни по цвету, ни по форме, иначе витраж потеряет своё очарование, свою суть, станет однотипным, как бесцветный мир. И вся прелесть именно в том, что все, все разные. Здесь его не пытались переделать, хотя в обычные дни ему казалось именно так. Но сейчас становилось ясно, что всё это было лишь из соображений заботы. Не существует какого-то единого проявления любви, каждый проявляет её так, как умеет. Его родители умели вот так. Принимать ли её? Видеть ли эту любовь за их упрёками? Вот, что важнее. Вот выбор, который должен сделать каждый кусочек стекла в этой цветной мозаике. Это семейное застолье, казалось бы – что может быть обычнее, но Славик, переводя взгляд с одного близкого лица на другое, словно заново открывал их, словно вновь постигал особую ценность данности. Без теорем, предположений и доказательств.

И среди этого калейдоскопа улыбчивых лиц, как центральный, главный экспонат – лицо бабушки. Лицо, покрытое лучами мелких и крупных морщин, лицо со смеющимися глазами, полное сил и нескончаемого оптимизма, веры в жизнь, неутолимой жажды бытия. Лицо человека, ребёнком прошедшего войну и голод, пережившего пожар, потерю мужа, но не сдавшегося, не зачерствевшего, не подавленного под непреклонной плитой долгой, насыщенной жизни, человека, с весёлым смирением встречающего все тяготы, щедро выплеснутые судьбой на её долю, и из каждой невзгоды, словно младенца из пожара, выносящего бережно своё сердце, заботливо укутанное в плед. Сердце живое, не озлобившееся и не засохшее. Человеку, у которого стоило поучиться многим, и в том числе ему, Славику, что он и делал каждый раз при встрече с ней. От неё никогда нельзя было услышать завистливого слова, слова с ненавистью, или обычного старческого ворчания. От неё лучилась мудрость, но не тяжеловесными, суровыми томами стариков-философов, а легким и непринужденным дуновением свежего ветра, неизменно весёлая, житейская мудрость. Вот и сейчас Славик впитывал от неё что-то. Что именно – он бы и сам не смог ответить, поскольку это не было сводом каких-то тезисов, правил, выводов. Это происходило на другом, эмоционально-духовном уровне, он учился, просто глядя на её улыбку, на ясные, пронзительные глаза и на паутинку морщинок вокруг этих глаз. Должно быть, как-то так китайские монахи в далёких монастырях постигают суть мира, глядя на кружащееся в воздухе перо, или на волнение воды, вызванное упавшим листом. И Славику подумалось, что когда-нибудь он научится писать песни, и когда это произойдёт, то непременно одну из них он посвятит ей.

Несомненно, это был чудесный день. Слушая этот семейный щебет, он с довольным видом уплетал картошку с курицей, иногда вставляя какую-то короткую фразу. В этой беззаботности прошло несколько часов. День начал угасать, погружаться в осенние сумерки, солнце прощалось с городом. Оно окрасило ярким закатным светом верхние этажи соседней пятиэтажки, отчего серый кирпич её стен стал на пару минут оранжево-жёлтым. Это длилось совсем недолго, после чего кирпич вновь стал серым, а после стал становиться всё темнее и темнее, вместе с приходящим вечером. А когда часы пробили шесть, Славик встал:

- Хорошо с вами, но мне ехать надо. У меня ещё сегодня… встреча.

- Да подожди немного, ещё полчасика и все будем собираться, - ответила мать.

- Нет, мне уже пора, - Возразил Славик.

Он обнял бабушку, пожелал, чтобы здоровье её сохранялось крепким ещё долгие годы, затем обнял всех присутствующих, пожал отцу руку. Наверное, это показалось всем несколько странным.

- Сынок, всё хорошо у тебя? – поинтересовалась мать.

- Да, да, всё в порядке, - уже обуваясь, крикнул Славик из коридора.

Затем открыл дверь и вышел.

В клин-городке было уже совсем темно, однако аллея приглушённо освещалась нескольким фонарями, кое-где на лавках сидели пациенты, мирно дыша воздухом перед ужином. Было тихо, даже звук его шагов звучал обволакивающе-мягко. Славик шёл знакомым маршрутом, чувствуя, как ладони его потеют. Он огляделся по сторонам – не встретится ли лошадь? Лошади не было. Возможно, вся еда уже была доставлена по корпусам, и, закончив свою смену, она уже спала где-то в конюшне. В целом симптомы были такими, как он и ожидал – влажные ладони, сердце часто бьётся, даже слишком часто, неприятная слабость в ногах, шумное дыхание. Славик знал, как реагирует его организм на опасность. Но шага не сбавлял, наоборот, подгонял и себя, и время. Липы с некоторой благородностью выстроились в шеренги, словно подбадривая. Вообще, ему всегда было занятно, как деревья влияют на внешний облик улочек. Когда дерево благородно, будь то липа, каштан, ель, на крайний случай – берёза или рябина, то даже самый невзрачный переулок приобретает с ними вид дородный и ухоженный. И напротив, даже широкая дорога, вдоль которой растут безымянные, бесформенные коряги, выглядит неряшливо и заброшено. Славик называл их «сорными деревьями». У них наверняка было какое-то название, и посажены они были из соображений озеленения, но это их нелепое разностволье, хаотично торчащие, словно перепутанные, непричёсанные ветки вносили свой неприглядный отпечаток. Казалось, будто их поливали какой-то отравой, отчего их корёжило и выворачивало. Как раз такие и росли на пустыре за больницей.

Аллея кончилась. Фонари - тоже. Славик вдруг остановился в нерешительности на границе. Вздохнул и шагнул в чёрную дыру.

Сперва он никого не увидел. Было тихо, не слышно никакой возни и гогота. Славик посмотрел на электронный циферблат наручных «Монтана» - подарок родителей на 16-летие, нажал подсветку и дисплей засветился приятным голубым светом. Славик оказался пунктуален. Часы показывали семь. Подходя ближе, он всё же смог рассмотреть сидящую на трубе одинокую, тёмную фигуру. Собрав всю волю, с трудом справляясь с дыханием, Славик решительно двинулся в её сторону. Окна ближних корпусов бросали на пустырь слабый свет, недостаточный для полного обзора обстановки. Сидящий насторожился, заслышав шаги Славика. Всмотревшись в темноту, в его направлении, фигура поднялась с трубы. И она, вопреки ожиданиям, оказалась не низкорослой и коренастой, как у Светлого, а худой, длинной и опасной, словно змея в мультиках по Киплингу.

«А-а…! Так значит вот каким был план. Никто не собирался возвращать ему перчатки. Весь этот спектакль был лишь для того, чтобы дать Длинному возможность отомстить ему, Славику, за его прошлое собственное падение, оставив их наедине, в укромном тёмном месте. Ну и ну…» - Такой вывод сделал Славка, но всё равно шёл навстречу. Тут уже нечего было думать, других возможных вариантов явно не наблюдалось, ноги сами несли его вперёд, хотелось уже закончить всё, как можно скорее. «Ну хотя бы один на один, хотя бы - честно» - решил он. И тут, при этой мысли, его вдруг захлестнула такая ярость, такая безотчётная злоба, которая разом затмила страх, нерешительность, желание отделаться малыми жертвами, когда уже стало не важно, что будет. Он видел перед собой врага, чувствовал ненависть к нему и это невероятно придавало тонуса. Какое, к чёрту слово пацана, какая, к чёрту честь, достоинство, понятия? Они же сами своими поступками предают свои же понятия, превращают их в пустой звук, а виноват у них всегда он, Славик, тем, что ведёт себя не по-пацански! Какое невообразимое лицемерие, подлость и низость в одном флаконе! Бить надо было первым. И фраза про глотку была сейчас в самую пору. Словно одежда на вырост долго лежала она в шкафу, но вот теперь примерка показала, что в самый раз.

Он решительно и быстро подошёл к Длинному. Тот сутуло стоял около самой трубы, засунув руки в карманы, ожидая его приближения. Молча и мрачно. Когда они наконец оказались совсем рядом и Славик, что было силы сжал кулаки, насколько это возможно, готовый к схватке, подхлёстываемый адреналином и агрессией, тот вдруг вынул руку из кармана и протянул ему.

- Здарова. – хмуро, и неожиданно тихо произнес Длинный.

Славик резко остановился, словно на его пути неожиданно, откуда ни возьмись выросла стена, мешая продолжать движение. Он смотрел на протянутую руку Длинного, переводя глаза на его поникшее лицо, ища подвоха. Обернулся по сторонам на всякий случай. Руку жать не торопился.

- Да я тебе ещё в прошлый раз сказал – не ссы. Шёл ты сюда вроде более решительно. – Подтрунил его Длинный.

Со Славика схлынул весь боевой настрой. Если это был какой-то психологический манёвр со стороны Длинного, то он явно удался. Момент для внезапной атаки был упущен. Всё ещё сомневаясь, он протянул свою руку и пожал ладонь гопника. На удивление та оказалась совсем не крепкой, а совершенно дохлой и мягкой, и это вызвало неприятное, брезгливое чувство, будто трогаешь мёртвое животное.

- Здарова, - осторожно повторил Славик приветствие Длинного.

- Садись, - тот указал на трубу.

Славик сел, ожидая каких-то объяснений, потому что сам уже терялся в догадках, и совершенно не мог предположить, что происходит, к чему это всё ведёт, и самое главное – чем закончится. Длинный достал пачку сигарет, вытащил из неё последнюю, потом скомкал и отшвырнул ненужную тару. Закурил. Может, Славику и показалось, но выглядел он каким-то… растерянным, что ли. Длинный молчал. Была ли это какая-то игра, или он действительно не знал, как сформулировать мысль, подобная интрига выбивала Славика из и без того шаткого равновесия. Он решил начать сам:

- А Светлый, что? Придёт?

Длинный поднял взгляд и посмотрел так, словно ему очень не хотелось говорить со вчерашней жертвой, но словно и выбора не было. Он вздохнул:

- Нет, не придёт.

Славик возмутился:

- Он слово давал, что придёт! При всех! При тебе – ты слышал!

Длинный стал ещё угрюмее, его тяжёлый взгляд сверлил исподлобья.

- Да успокойся ты, не быкуй. Дело такое… - он запнулся, но почти сразу продолжил, - вчера замес был не детский. В общем, ножом его пырнули. Прям в пах, в яйца, прикинь?

На какое-то время Славик потерял дар речи. Да, они были врагами, это факт. Да, только на днях мечтали с другом о вселенской справедливости и наказании для обидчиков. Но ведь ножом в пах… по его меркам это было бесчеловечно настолько, что подобного не заслуживал ни один отморозок на свете. Столько нелепой дикости было в этой новости, что Светлый в его глазах моментально превратился в такую же, как и он, жертву, только для более свирепого хищника.

- И… что с ним? – Пролепетал опешивший Славик.

- Жив. В больнице со вчера. Что-то там ему подлатали, зашили. Жить, говорят, будет. Но пока ни ходить, ни сидеть не может…. – Длинный снова ушёл в свои мысли. По всему было видно, что ему не легко говорить об этом.

- Пусть поправляется… - Сказал Славка и сам удивился тому, как сочувственно вышла у него эта фраза, и что более удивительно, что он сказал это совершенно искренне, не испытывая ни злорадства ко вчерашнему врагу, ни торжества кармической справедливости – только сопереживание человеку, которого ножом ударили в пах.

- Угу, - буркнул Длинный, - передам…

Славик встал. Говорить с Длинным больше не хотелось. Человеческое сопереживание не могло сделать их ни друзьями, ни приятелями, ни даже знакомыми, с кем было бы приятно вести беседу.

- Ладно, пойду я….

- Я был у него сегодня, - словно не слыша его, продолжил Длинный. – Он велел мне сюда прийти и перчатки тебе вернуть. Так и сказал: «Если придёт – отдай перчатки».

С этими словами он полез во внутренний карман куртки, вынул оттуда скомканные перчатки и протянул Славику:

- Всё честно, как договаривались. Они твои. Забирай.

Славик взял перчатки, сжал их в руке, а сам не мог поверить в происходящее. Сколько бы сценариев он ни напридумывал себе за эти дни, но реальный сюжет превосходил все прочие своей фантастичностью. Жизнь оказалась куда талантливее в оригинальности, чем он. И хотя он видел, как терзается переживаниями за друга Длинный, утешать его или хотя бы похлопать по плечу в знак поддержки, желания не возникло, потому он просто сказал:

- Давай! Удачи! – Развернулся и пошёл прочь.

Оставшись один, Длинный равнодушно смотрел в темноту, в направлении, куда ушёл Славка, потом протянул руку, достал из-за трубы полторашку пива, открыл и долго вливал в себя содержимое. Отдышался, вытер губы. Он не планировал никуда уходить с этой трубы, как минимум, пока не кончится пиво. Ему было тягостно за Светлого, с которым они были знакомы с самого детства, с которым немало наворотили дел, с которым вместе прошли через такое, о чём можно было бы и книгу написать, вот только она непременно вызвала бы интерес у милиции. И вот сейчас он где-то валяется в больнице, и пока никто не видит – стонет от боли. Он не мог примерить на себя, каково это – получить удар в пах ножом, и при этих мыслях, какое-то сверлящее электричество рождалось в его теле, заставляя содрогаться и ёжиться. И ему не хотелось никуда уходить с этой трубы.

Вдруг, настолько неожиданно, что Длинный вздрогнул, подавился пивом и закашлялся, совершенно бесшумно из темноты вновь появился Славик.

- Ты чо? – Непонимающе уставился на него Длинный, вытирая рукавом слюни и пиво.

- Да я тут подумал… Вот… Передай ему, как пойдёшь – Славик протягивал перчатку.

- Ты чо? – ошалело повторил гопник, - Больной что ли?

Славик только пожал плечами:

- Ну… ему они понравились, он сам сказал тогда. А мне и одной хватит, так даже прикольнее.

- Э… ну… ладно, - обескураженный Длинный медленно взял перчатку и сунул в карман, не сводя со Славика ошалелого взгляда.

И потом уже без слов Славик развернулся и исчез в темноте.

- Слышь, крашеный, - крикнул ему вслед Длинный, - а ты всё-таки странный!

Но никакого ответа из темноты не последовало.

Эпилог.

Сергей сидел в своей комнате и вот уже пару часов корпел над чертежом хитрой детали, заданным в техникуме. Он чувствовал, что терпение его на исходе. Расчёты давались с большим трудом, он нервничал, отчего то там, то здесь всплывали ошибки, и упрямая деталь никак не ложилась на бумагу. В дверь позвонили. Он отложил опостылевший циркуль и пошёл посмотреть, кто это заявился в такой час, на ночь глядя. Дверь открыл отец, на пороге стоял Славик.

- Здравствуйте. Сергей дома? – поинтересовался тот.

- Привет. Конечно дома. Время – ночь почти. – Несколько строго ответил отец.

В проёме появился Сергей и приветливо махнул Славке рукой.

- Можно с ним на улице поговорить?

Отец взглянул на часы:

- Не поздновато для прогулок?

Славик поспешил уверить:

- Да мы ненадолго. На лавке посидим у подъезда, вам нас в окно будет видно.

Отцу явно не по душе была такая затея, но он понимал нюансы возраста.

- Хорошо. Но только на полчаса, не дольше. И это, Вячеслав, без глупостей.

- Само собой! – Отрапортовал Славик, и обращаясь уже к Сергею, добавил, - жду внизу.

Через пять минут вышел Сергей и протянул Славику руку. Тот тоже протянул. Сергей уставился на его руку так, словно в ней было что-то совершенно невообразимое – лампа с джином, не меньше.

- Откуда это у тебя? – не мог поверить своим глазам Сергей.

- Сходил, забрал, - не скрывая улыбки ответил Славик. – Ну это было проще, чем казалось.

- Ну ты, конечно, и чудило. Всю неделю ходил, молчал, я уж думал, думать про них забыл, а ты, оказывается, всё это время план вынашивал.

- Да не было у меня никакого плана, - махнул рукой Славик, - дрожал только, да сомневался идти-не идти.

- Ну давай, рассказывай, не тяни.

Друзья сели на лавку и Славик выложил в подробностях всю недавнюю встречу с Длинным.

- Ну дела… - протянул Сергей. – И как у тебя только мозгов хватило одному туда пойти?

- Да ладно тебе, всё уже позади. – Славик создавал впечатление счастливого человека. – У меня сегодня произошло, как сказать, озарение что ли… Помнишь физик про бесцветный мир рассказывал?

- Опять ты про это, - нетерпеливо начал Сергей, но Славик перебил:

- Да погоди ты. Дай закончить. Мы живём в бесцветном мире – так он сказал. В бесцветном, понимаешь. И наше зрение делает его цветным, раскрашивает его, так?

- Ну… так… - Серёга явно не понимал к чему он клонит.

- Воот, - продолжил Славик, - и сегодня мне вдруг стало ясно, что мир, он ведь бесцветный не только относительно зрения. Он бесцветный, как сказать – абсолютно, что ли. В нём нет не только цвета, а ни смысла, ни добра, ни зла, ни справедливости. Мир-раскраска, это он здорово сказал. А справедливым, добрым или злым, он становится только в нас самих. И смысл он обретает только в нас самих. И здесь уже нет такого органа, который работает одинаково во всех людях, типа зрения. Здесь уже непосредственное участие самого человека неизбежно. Помнишь, как ты говорил – вот если бы человек сам мог настроить своё зрение…. Так вот это как раз та сфера, которую человек настраивает исключительно сам. И как он для себя раскрашивает мир, в какие цвета, с какой насыщенностью, это уже целиком его ответственность. Поэтому искать справедливость или смысл в абстрактном мире бесполезно, всё это можно найти только внутри каждого, отдельно взятого человека. Вот о чём я подумал сегодня. Буквально пару часов назад.

Перед сном Славик внимательно окинул взглядом свою комнату. Плакаты, большие советские колонки, двухкассетник, кучу учебников и тетрадей, кассеты, пластинки, гитару в углу, пакет с обнажённой красоткой, в полумраке показалось, что она подмигнула ему. Славик провёл рукой по её полиэтиленовой груди. Это был его собственный, цветной и яркий мир, пусть непохожий на мир за пределами этой комнаты. Но… Всё на свете начинается с мечты, он знал это. И засыпая с улыбкой на лице, и не снимая перчатку, он твёрдо был уверен, что когда-то какой-то подросток повесит себе на стену постер с его изображением, что будет слушать его музыку, и видеть в ней драконов, и колдунов, и колесницы, а может быть что-то совсем другое, и все радиостанции будут крутить его песни, и все женщины мира будут его.

Конец

Март, 2025