Читать онлайн
"Незримые уста"

Незримые уста

В 1921-м году один человек уже отправлялся в великую аравийскую пустыню, в её часть, именуемую Руб-эль-Хали, в поисках Безымянного Города. Не припоминаю его имени и так же затрудняюсь рассказать кто он и откуда или хотя бы указать на того, кто может поведать об одиноком искателе нечестивых древностей, так и сгинувшим в красных песках. Десять лет спустя в те же места направились сразу четверо: Хуан Фернандес, Мэдисон Ли, Люсьен Дюваль и я — Джордж Хедворк. Разумеется, для того чтобы столь разношёрстная компания высокообразованных джентльменов разных возрастов и национальностей собралась в экспедицию требуется некая общая предыстория.

Начну с того что все мы читали «Некрономикон» безумного араба Абдула Альхазреда. Фернандес во время учёбы в университете Буэнос-Айреса, а Мэдисон будучи студентом Гарварда. Мы с Люсьеном были старше наших будущих спутников из нового света, много времени назад окончили учёбу и уже не мало потрудились во славу науки. Особенно в тех её неприглядных областях, касающихся той непостижимой истории, что так мало относиться к большинству известных, даже самым древним человеческим цивилизациям. Дюваль высмотрел таинственный фолиант среди картотеки Национальной библиотеки Франции в Париже, я же в Британском музее в Лондоне. Как видите каждый из нас имел свою возможность ознакомиться с латинской копией греческого перевода «Аль-Азифа».

Движимые схожими интересами, все мы не зависимо друг от друга, были начитаны одними и теми же авторами былого и настоящего. К тому же следили за новыми выпусками схожих научных журналов. Потому и не удивительно, что мы вчетвером оказались в одно время и в одном месте, а именно в Мискатоникском университете города Аркхема, штат Массачусетс, где в 1927 году проводился симпозиум, тема которого не раскрывалась в полной мере. В ходе краткой переписки через объявление давали только понять, что обширное обсуждение касается поклонениям архаичным культам, проводимым в наше время. Приглашались все желающие с достаточным уровнем компетентности по данному вопросу.

Так мы и собрались в Аркхеме. При этом Хуан Фернандес, беспокойный молодой человек из Аргентины, напутал с автобусами и едва не опоздал, очутившись в Иннсмуте. Позже он сам рассказал нам эту историю, не забыв упомянуть жителей этого зловещего негостеприимного городка на побережье, странно походивших на рыб и, с его же слов, пахнувших соответствующе.

Столь таинственный симпозиум, на проведение которого согласятся не всякие университетские власти, оказался не менее любопытным. Возглавлявший его антрополог из Бостона, не назвавший своего имени, среди всего прочего упоминал Ктулху — одного из Великих древних, упоминаемого в следующих строках «Некрономикона»: «В жилище своём в Р'льехе мёртвый Ктулху ожидает во сне, но он восстанет, и царство Его вновь наступит на Земле.»

Было видно, что сей учёный муж раскрывает нам меньшее из того, что ему известно и при этом как будто жаждет узнать нечто от него ещё сокрытое. Это только подстёгивало моё любопытство, равно как Мэдисона, Люсьена и Хуана. Последний ещё поделился, что два года назад, в ночь с первого по второе апреля смутно видел фантасмагорический сон то ли о руинах древнего города, то ли об океанском дне, чем заинтересовал записывавшего по ходу дела антрополога.

В ходе собрания, в котором помимо нас участвовали и другие прибывшие с разных уголков света люди, мы пригляделись к друг другу. А после, осознав то множество общего между нами, быстро сблизились. Пожалуй, это была самая яркая часть симпозиума.

Каждый из нас в разной мере знал по несколько иностранных языков и все в равной степени владели латынью, так что мы прекрасно понимали друг друга. Все четверо мы и направились в спецхран Мискатоникской библиотеки, где хранился пятый из общедоступных копий «Некрономикона». Наверное, со стороны мы напоминали шайку студентов, что до последнего откладывали подготовку к экзамену и делившими теперь одну книгу на четверых.

Здесь было всё также, как и в остальных подобных местах: большинство страниц фолианта были скрыты подобием конвертов с печатями, и приставленный библиотекарь следил, чтобы секрет запретных страниц не нарушался. У нас, как и у многих, не было полного доступа к этой книге. С урезанными главами, а порою и полностью пропущенными, мы могли только цитировать вырванные из контекста и пространные по смыслу обрывки текста, вроде:

«Нижние из пещер подземных недоступны глазу смотрящего, ибо чудеса их непостижимы и устрашающи.»

И всё в таком духе.

Люсьен Дюваль тогда ещё пошутил, что нам очень не хватает пятого товарища из Ватиканской библиотеки, и желательно кого-нибудь из приближённых самого Папы римского, посвящённого во все тайны, включая содержание «Некрономикона». Шутка заканчивалась замечанием Ли, что к сожалению служители церкви едва ли выписывают научные журналы.

Быть может, знай мы продолжение заученных со страниц «Некрономикона» слов, никто из нас так никогда и не отправился бы в проклятую пустыню Руб-эль-Хали.

Расстались мы добрыми друзьями и разъехавшись по домам продолжали наше общение по переписке. Так прошло несколько лет, пока я не совершил одно немаловажное открытие. Благодаря нажитым в Британском музее личным связям, мне удалось подобраться к рукописям Джона Ди.

Тут следует пояснить, что этот астролог и алхимик, живший ещё во времена королевы Елизаветы I, писал свой экземпляр «Некрономикона». По некоторым слухам так и не изданный английский перевод доктора Ди, основывался то ли на арабском оригинале, то ли на неизвестной, более точной нежели у Теодора Филетаса, копии (лично я склоняюсь ко второй версии). Об этом знали не многие и войдя в не слишком широкий круг посвящённых, я твёрдо вознамерился хотя бы мельком просмотреть дошедшие до наших дней обрывки того текста.

Пожелтевшие страницы оказались изношены временем настолько, что в своих руках я смог подержать лишь их фотографии. Содержание рукописи в имеющимся виде говорило не больше чем в известной мере доступный и ранее латинский «Некрономикон». Однако даже так было видно, что Доктор Ди намеревался сделать не просто перевод, а именно точную копию.

Среди тщательно перерисованных кругов и пересекающихся линий оккультных символов, каких в обычном «Некрономиконе» и не встретишь, в глаза бросался замысловатый, а на первый взгляд даже сумбурный, орнамент. Сам Джон Ди перенёс его на бумагу, как и всё остальное, по-видимому считая важным повторить в точности всё. Уже не узнать заметил ли это доктор Ди, но я, как астроном, без труда распознал в узорах карту звёздного неба, какой её видели древние арабы. Там, в спецхране британского музея, я не подал виду, а быстро добравшись домой сразу же зарисовывал схему звёзд и созвездий карандашом. Опираясь на хорошую память, я записал рядом такие почерпнутые в тот вечер строки:

Кто суры Книги сей бестрепетно прочтёт, Кто тайные слова произнести дерзнёт, Тот, подгоняем тьмой и ужасом крылатым, В пучину всех пучин отправится в полёт!

Всё нужно было проверить со всей возможной тщательностью, дабы удостоверится наверняка. Сверившись со звёздными каталогами из личной библиотеки и истратив немало времени на расчёты, я определил отмеченный звёздами путь по Великой аравийской пустыне. Абдул Альхазред провёл десять лет в лишённых жизни песках, скитаясь до самой Руб-эль-Хали на оконечности аравийского полуострова. Наверняка великий поэт и нечестивец не спроста проделал столь трудный путь. Возможно он что-то нашёл или наоборот скрыл нечто в безлюдных землях. Предо мной будто бы раскрылась полумифическая карта сокровищ.

Сомнений больше не оставалось, но ещё долго я не решался написать своим друзьям о раскрытии одной из невероятных тайн «Аль-Азифа». И всё же я не мог скрывать от них новообретённые знания. Именно с этого всё и началось. Именно так мы и оказались в дьявольской пустыне Руб-эль-Хали. Запечатывая конверты с приложенными к длинным письмам схемами и расчётами, я не мог знать, как горько буду сожалеть о содеянном мною.

На мои послания откликнулись с большим энтузиазмом и очень скоро мы вчетвером замыслили экспедицию по следам безумного араба. Деньги были, мы с Дювалем раскошелились, какое-то время ушло на подготовку и планирование непростого путешествия. Отложив все наши дела, как только всё было готово, мы приступили к осуществлению задуманного.

Местом общего сбора стал портовый город Аден. Оттуда, за отсутствием в Йемене железных дорог, мы выдвинулись верхом на верблюдах. По началу вместе с караванами, а потом в сопровождении нанятых нами проводников. Не преминули мы по пути посетить и Сану с его старинными тенистыми улочками меж стен высоких домов с зубчатыми парапетами на узких крышах, откуда был родом Абдул Альхазред. Собственно, именно от ворот этого города-крепости простиралась тропа в неизведанные и по наши дни земли.

На то чтобы добраться таким образом до Руб-эль-Хали у нас ушло полтора месяца. Проводников в саму пустыню не нашлось. Местные сторонились этих выжженных в красных песках пустошей, старались о них в лишний раз не упоминать и даже отворачивались от вида бескрайних барханов. Всё это доходило чуть ли не до крайней степени религиозного трепета. В какой-то момент мне стало казаться, что нас ненавязчиво отговаривали. Вместе с различными мистическими историями нам также поведали и об одном, как и мы иностранце, который лет десять назад так и не вернулся оттуда. Когда же обитатели затерянного оазиса поняли, что намерения наши непреклонны, то нас стали избегать, как прокажённых. Благо это продлилось не долго, ибо задерживаться мы не стали.

Все эти истории и так порядком нагоняли жути, так рассказики ещё и творили некий ритуал за нашими спинами. Не успело поселение скрыться позади, как до нас донёсся дурманящий аромат благовоний. Обернувшись мы увидели, как их предводитель, облачённый во всё черное, начертал ятаганом знаки на песке. Его приглушённым напевам вторили все остальные, при этом коленопреклонённо раскачиваясь в унисон. Тогда мне ещё подумалось, что провожающие нас столь странным образом были кем угодно, но только не благоверными магометанами.

Выдвигались в путь мы только ранним утром и поздним вечером. Днём мы скрывались в редких тенях от невыносимого зноя, а с наступлением темноты кутались в шерстяных накидках, стуча зубами от холода.

Каждую ночь я сверялся со звёздами и их сплетениями на небосклоне. Мои расчёты были верны — более тысячи лет назад по этим местам проходил Абдул Альхазред. Всего какое-то неуловимое мгновенье для ночных светил и тех, кто скрывается меж их сиянием. Уверен, что сохрани красноватый песок следы некроманта из Саны, то мы бы ступали прямо по ним. Очень сомневаюсь, что у сгинувшего здесь десять лет назад путешественника была карта из рукописей доктора Ди. Тогда сей факт вселял в нас уверенность.

Разумеется, мы рассчитывали увидеть воочию хотя бы частичку описанного в «Некрономиконе». Наше любопытство к недоступному знанию было столь неуёмным, что толкало нас на безрассудства. Наше воображение отчего-то не рисовало страх неведомых ужасов, поджидавших нас в безжизненной пустыне. Как же мы наивно полагали, что все тайны безумного араба мертвы, подобно фараонам из долины царей. Тогда я ещё не понимал значение таких строк:

«Не мёртв, кого навек объяла тьма. В пучине лет умрёт и смерть сама».

Неделю мы шли, не переставая поражаться тому как Абдул Альхазред провёл десять лет в землях, что позабыли жизнь. Пески не ведали как родить деревья и насыщать их плодами живущих, только как вбирать в себя редких мертвецов. Здесь запросто можно разувериться в собственном существовании.

Мертвенная неподвижность воздуха шумела, как если бы приложить к уху морскую раковину. Тогда гул несуществующего океана разносился над возвышавшимися дюнами, как над девятыми валами. Эти волны не были мертвы, они накатывали на берега вечности. Наши шаги и поступь верблюдов оставляли рябь в раскалённых песках.

На восьмой день мы увидели колодец. Сложенный из синеватых камней он ложился совершенно неестественным для пустынного пейзажа тёмным пятном. Находка эта нас сильно воодушевила и не потому что мы хотели пить, хотя возможность наполнить фляги из шкур была очень кстати. Ошибки быть не могло — именно сюда нас вела звёздная карта. Рукотворный источник воды свидетельствовал о близости поселения, чьи обитатели некогда утоляли свою жажду из него. Нам ещё предстояло выяснить полулегендарный ли это город столпов Ирем или старше незапятнанной памятью древности безымянный город.

В нетерпении мы подгоняли верблюдов и вскоре уже вглядывались в глубину колодца. Его жерло уходило глубоко вниз. Казалось там, на дне, ночь скрывалась от солнца и дышала нам в лицо прохладой. Камушек долго падал вниз и когда мы было подумали, что на дне уже не осталось воды, эхом раздался всплеск. Эта скважина была глубже из всех нам известных, по крайней мере вырытых вручную.

Мэдисон ко всем своим многочисленным талантам был ещё и геологом. Он не смог определить из какого камня состоит искусно подогнанная кладка, но по всем признакам обтёсанные блоки были родом из моря. Ли утверждал, что или материал по какой-то причине завозили издалека, либо колодец возвели в те времена, когда море ещё не отступило так далеко от этих мест. Когда-то он являлся центром жизни, прямо как сейчас в окружении разбитого нами лагеря. Размышления об этом завораживали.

Нам понадобилась почти все мотки верёвок, что у нас были, чтобы впервые за неисчислимое количество веков достать из него воду. Хоть и слегка солоноватая, та оказалась чистой.

Мэдисон засобирался вниз, ему было интересно осмотреть сооружение изнутри и по возможности изучить дно водного источника. Я с Фернандесом помогали с подготовкой стоп и канатов. Дюваль не сдержался и тут запечатлел этот момент, достав из чемодана небольшой фотоаппарат. К нему ещё была ручная динамо-машина с фонариком, реагенты с лабораторной лампочкой в чехле и всё необходимое для полевой проявочной. Что и говорить, к экспедиции мы хорошо подготовились.

Слегка посетовав на Люсьена за пустую трату плёнки, Мэдисон прихватил фотокамеру с собой на случай, если встретит что-нибудь интересное. Он перелез через парапет и начал плавный спуск. Древняя постройка была не мегалитических размеров, однако достаточно просторной для взрослого мужчины атлетического сложения. Если бы не фонарик у Мэдисона, то мы почти сразу же упустили бы его из виду. Под палящим аравийским солнцем нашим глазам казалось, что колодец наполняла столь плотная тьма, что её можно было зачерпнуть и пригубить. Окунавшийся в её пучины электрический свет чудился приманкой удильщика. Иногда он тускнел, затем раздавался стрекот динамо-машины, и мерцание разгоралось с новой силой. Тогда на ум приходил образ насекомого. Что-то среднее между тривиальным светляком и скарабеем древних египтян.

Мы втроём, все кто остался на верху, полностью превратились в слух. Холодные влажные стены отражали и усиливали любой отзвук. Мы различали как шуршат подошвы о камень и треск верёвки под натяжением. Ли всё спускался и спускался, отталкиваясь ногами. Вот донёсся его несдержанный вскрик удивления. Защёлкал затвор фотоаппарата.

Раздался оглушительный крик. Раскатистый нечеловеческий вопль ужаса. Верёвка конвульсивно задёргалась в руках Фернандеса, что едва не падал в обморок. В панике мы с Дювалем перехватили её и быстро-быстро потащили на себя. Вдруг канат перестал трепыхаться. Эхо всё ещё вторило резко затихшему Мэдисону.

Несмотря на жару от выступившего холодного пота стало зябко. Ноги подкосились, и мы едва не обронили мёртвое тело обратно в пропасть колодца. Сквозь нас смотрели глаза мертвеца, будто бы в последний момент жизни его зрачки всматривались куда-то вдаль, с застывшим в неимоверном испуге взглядом. Приятное при жизни лицо исказилось безумной гримасой отчаяния и неописуемого кошмара.

Быть может через какое-то время мы бы придумали естественную причину по которой скончался Мэдисон Ли, но предавая его не родному кроваво-красному песку, совершенно не хотелось думать об этом. Наш друг умер и умер очень внезапно, прожив не так уж и много — это и занимало наши горестные мысли. Весь остаток дня мы пробыли в трауре, собирая вокруг колодца осколки всё того же синеватого камня и выкладывая их на могильный холмик.

Сквозь походный шатёр тускло струился багровый ореол. Одинокой саранчой потрескивала ручная динамо-машина. Дождавшись ночной темноты, Дюваль стал проявлять фотографии для дальнейшего изучения. Это он умел делать лучше всего. Люсьену помогал Фернандес, очень чувствительная натура. Было видно, как сильно, но вместе с тем стойко он переживал нашу общую утрату. Так они собирались почтить память ушедшего в вечность друга, который, как и все мы, стремился разгадать древние тайны. Эти фотографии последнее его дело, которое следовало завершить. Это было нашим наследством от него. Открытия, запечатлённые на плёнке, были последней волей покойного.

Палатка была не велика и решив не плодить тесноту в импровизированной фотолаборатории, я устроился на против неё, сидя на песке и облокотившись на парапет колодца. Отчего-то меня потянуло именно сюда, а в голове звучали цитаты о пещерах из «Некрономикона», который и привёл нас к этому месту. Хотя это я привёл своих друзей в эту проклятую пустыню. Я очень сильно в этом раскаивался, ведь если бы не я, Мэдисон Ли остался бы жив.

Возбуждённое поздними часами и зловещим сиянием красной лампочки воображение рисовало жуткую картину: последний возглас нашего товарища поглотила тьма. Там, глубоко под землёй, крик ужаса разноситься по нескончаемым коридорам лабиринта, не умолкая ни на минуту. Быть может вместе с этим воплем вырвалась и душа Мэдисона, обречённая на вечные скитания по царству теней. Или она была вырвана кем-то не видимым?

От последней мысли стало совсем не по себе. Наплывшие на меня страхи можно было бы объяснить впечатлением от слов, записанных безумным арабом. Но как объяснить то, что в памяти всплывало никогда мне неведомое. Я никак не мог знать, а тем более помнить тех ужасных, произносимых вслух меж алтарных камней и пред ликом звёзд слов, что приходили ко мне в тот час. Как богомерзкий хафиз вместо Корана познавший наизусть запретный «аль-Азиф», я всё продолжал и продолжал излагать в голове содержание таинственного гримуара. Оборванные на полуслове и не понятные для меня изречения Абдула Альхазреда облекались в чудовищный смысл.

Казалось сама реальность более не выносит меня и пытается отторгнуть в темноту меж звёзд и к тем, кто там скрывается в ожидании своего часа. Разум становился тягостно невыносимым под нескончаемым потоком сур. Сосуд разума, ограниченный природой человеческой, уже переливался через край, но был некто, кто продолжал безжалостно наполнять меня тёмными водами безумия.

Проблеск самосознания пробудил мои более приземлённые органы чувств. До слуха доносилась необъяснимо стройная какофония флейт вместе с шёпотом из бездны колодца. Я уже стоял, вцепившись в холодную синеватую кладку и склонившись над тьмой. Моё существо млело пред обителью уст, что провозглашали тёмные истины.

Из оцепенения меня вырвал ужасающий крик Мэдисона, долгий и завывающий, который, однако шёл не эхом из колодца, а из-за спины. Когда всё стихло, весь трясясь от страха и напряжения, я медленно развернулся, но увидел только палатку в багрово-кровавом сиянии. Поначалу ковыляя, шаркая по песку, я побежал и ворвался в неё. Это кричал не Мэдисон, а Люсьен. Хотя я до сих пор сомневаюсь, что люди вообще способны издавать такое нечленораздельное многоголосие ужаса. Его тело лежало неестественно скорчившись, руки выгнулись как будто в последний момент жизни он что-то держал ими. В его широко раскрытых глазах и изуродованном посмертной гримасой лице сквозили тот же непостижимый страх, что и у несчастного Ли.

Мой взгляд скользнул по развешанным под сводом шатра фотографиям. Только спустя время я разглядел запечатлённые на них древние барельефы. Они изображали сцены бесчеловечных жертвоприношений, ибо невозможно было увидеть хоть что-то человеческое в безобразных существах в странных одеяниях, справлявших свои ритуалы. Древние города, что возводились и разрушались, кишели жизнью и поражались мерзостью запустения. Движение звёзд и далёких планет, космические пейзажи, само течение времени было высечено в камне. Переплетения знаков и символов, некоторые из которых я уже встречал в рукописях доктора Ди. Великие Древние под водами океанов и морей, наблюдавшие за их сном собратья под небесами, скрытые в тенях Земли и те, кто ещё не пришёл из глубин внешней пустоты. Вереницы тёмных богов с их нечестивыми свитами. Их чуждые человеческому восприятию реальности имена и облики содержали в себе беспристрастную ненависть ко всему сущему. Замыкали всё это какие-то перепуганные лица с большими ушами и закрытыми глазами, больше походившие на ритуальные похоронные маски диких племён. Из колодца к ним тянулся абсолютно неразличимый силуэт. Вряд ли всё это могли сделать люди.

Но всё это будет потом, а тогда я стоял как вкопанный, уставившись на Фернандеса. Оскалившийся беззвучный смех казался в красном свете по особенному жутким. В руках он комкал фотографию с оторванными уголками. Как оказалось, те так и остались в мёртвой хватке Дюваля. Из его бессвязного бреда, я понял, что Люсьен умер от страха, как только посмотрел на одну из фотографий, а сам Хуан обезумел, лишь краем глаза взглянув на её. Стремительно терявший рассудок Фернандес стоял на коленях, раскачивался из стороны в сторону и умолял не смотреть на фотокарточку, призывал сжечь плёнку и этот снимок, пока запечатлённое на них не истребило своим видом весь род людской. Под его нечеловеческие почти звериные завывания я исполнил всё в точности, как он и сказал.

Я смутно помню, как до боли прижимал ладони к ушам, чтобы не слышать богомерзких флейт и шёпота, довлевшими над моим разумом и неописуемым образом проникавшие всё глубже и глубже. Волнами прилива неумолимо подступали ко мне всё новые и новые жуткие сокровения. Сквозь расплывчатую пелену изнеможения я видел, как Хуан непрестанно склоняется пред колодцем, вознося жуткие призывающие заклинания. Вероятнее потеряв сознание, чем уснув, я пришёл в себя только на следующее утро.

Лишь похоронив Люсьена Дюваля, и не задерживаясь ни на одно лишнее мгновение в этих проклятых песках, я погнал своего верблюда. Дальнейшая судьба Хуана Фернандеса мне не известна в полной мере. Говорю это потому что, в своих попытках найти его я не нашёл ни тела, ни следов. Пустыня всё сокрыла, а предположения о том в какой из бесчисленных обителей во вселенной он мог найти пристанище, я оставляю при себе.

Я единственный из всех четырёх, кто вернулся из Руб-эль-Хали. По крайней мере кто возвратился в мир людей. Единственный из всех четырёх, кто не видел Глашатая, но слышал Его зов. Только благодаря этому я остался в живых и могу поведать эту историю. Однако теперь я утратил то блаженное неведение, которым милостиво наделено человечество, и не в силах выносить заключённых в моём тесном сознании тёмных истин. Хотя даже так я не могу сказать кто или что обитает на дне пустынного колодца. Думаю, об этом не сказано даже в «Некрономиконе» Абдула Альхазреда, что провёл десять лет своей жизни в пустыне и внимал шёпоту незримых уст, со слов которых безумный араб и написал свою книгу. Никому не ведом всезнающий хозяин зловещего шёпота, и я надеюсь, что никому не будет суждено раскрыть эту тайну.