Читать онлайн
"Записки господина Ху"

Эта тетрадь была найдена паломниками на окраине священной рощи и доставлена в монастырь для дальнейшего изучения. По личному распоряжению настоятеля так называемые «Записки господина Ху» следует заново переписать, приведя повествование в надлежащий вид и снабдив поучительными комментариями. После чего оригинал необходимо уничтожить, как вводящий в искушение лисий соблазн.

Украденная грамота

Поэта всякий обидеть норовит — это я на своём печальном опыте усвоил и вам сейчас поведаю.

Однажды весенним вечером мы с приятелем устроились под цветущей сливой культурно отдохнуть. Выпили рисового вина, закусили, как полагается, курятиной, и я принялся декламировать свою поэму-хуэйвень. Скажу без ложной скромности, это лучшее, что я создал за сто лет жизни. Читать поэму можно хоть справа налево, хоть сверху вниз, хоть по диагонали, разницы никакой. Даже Небесный Император оценил — на конкурсе поэтов пожаловал мне собственноручно подписанную грамоту. Вот эту грамоту я и демонстрировал с законной гордостью своему приятелю, когда появился тот чиновник. Звали его Ван и ехал он в столицу, как мы потом узнали.

Увидел нас, остановился, глаза выпучил и принялся кричать, руками размахивая. Ну, не нравится тебе поэзия, не слушай, проезжай мимо, как порядочный человек. Так нет, видать мать его плохо воспитала, раскаркался! Мы, понятное дело, крики проигнорировали. Чего ради слушать какого-то мелкого чиновника, да ещё не из нашего уезда?

А этот сын жабы и черепахи подобрал камень, да как запулит в меня! Прямо в глаз попал, земляной пельмень, чтоб ему переродиться в следующей жизни навозным жуком! Я даже драгоценную грамоту выронил!

«Ну всё, — говорю чиновнику, — через год в этот день будет годовщина твоей смерти!» И совсем было собрался голову ему оторвать, да приятель удержал. «Ты на его лицо посмотри! — кричит. — Вон как дёргается! Сейчас пена изо рта пойдёт! Безумец, ясное дело! Такого укусишь и сам с ума сойдёшь!»

А чиновник второй камень подбирает. Кинулись мы с приятелем в разные стороны. И только потом, когда я подальше отбежал и отдышался, обнаружил, что потерял грамоту! Вернулся под сливу, а там пусто, только лепестки ветер перекатывает! Взвыл я не своим голосом и помчался по следам чиновника-ворюги. А он время зря не терял, добрался до трактира и там грамоту мою показывает всем желающим. Понаблюдал я за ними в окно… О боги, ни разу не слышал столь невежественных слов! Тычут грязными пальцами в небесную бумагу, а разобрать ничего не могут! Зачем, спрашивается, воровать, если оценить не в состоянии?

Тут приятель мой подоспел. Изучил обстановку, завязал мне подбитый глаз платком, похлопал по плечу ободряюще да и впихнул прямо в дверь трактира... В смысле, дверь мне открыл! А для чего ещё друзья нужны?

Толпа вокруг Вана как раз поредела, надоели, видать, невеждам его россказни. Подошёл я к чиновнику, вежливо попросил показать загадочную бумагу. Ван уже в свою заплечную сумку полез, да тут какой-то торопыга меня толкнул, так что я чуть не упал, а халат мой, на беду, задрался. Самую малость, культурные люди и не заметили бы конфуза, да где в нынешние времена найдёшь воистину культурных людей?

Хозяин трактира, чтобы его дети и внуки не смогли прославить отца и деда, глазастый оказался, заорал со всей дури: «Хули, хули!» Все повскакали с мест и принялись в меня разными предметами швыряться. Даже лепёшки не пожалели! Парочку я поймал да и выпрыгнул в окно. Сами посудите, не мог же я допустить, чтобы лепёшками разбрасывались и красивую посуду били?

Убежали мы с приятелем в лес, съели мою добычу, пораскинули мозгами. По всему выходило, пока Ван в столице, грамоту мне не вернуть. Людей там много, на улицах не протолкнуться, того и гляди самое ценное оттопчут. Да и стражники на каждом шагу. Неприятные личности, сначала мечом машут, потом разбираются. И решили мы сбегать в родной уезд Вана, познакомиться с его родственниками. Интересно ведь, в какой семье этот черепаший сын родился?

Родственников у Вана оказалась целая куча, а ума у них не набралось бы и орех наполнить. Таких не обмануть — себя не уважать.

И вот, когда Ван отправился обратно, ждал его немалый сюрприз. Встретил он на полпути караван своих родственников, которые наперебой принялись благодарить его. А он только глаазми хлопает и понять ничего не может. «Ну как же, - говорят ему, - сам ведь написал, что получил выгодное назначение в столице, и приглашаешь нас к себе жить. Мы на радостях всё имущество мигом распродали, да и в путь!»

Потребовал Ван письмо, а вместо него в пенале — чистый лист бумаги.

Пришлось всему семейству возвращаться обратно с большими убытками. Умный человек сообразил бы, что следует украденную грамоту в ближайшую рощу отнести, с поклоном и извинениями, да ещё курицу добавить. А лучше трёх. Но Ван только разорался, что сожжёт проклятую бумагу, если его в покое не оставят.

Нет, надо было его придушить! Мне бы за это благодарное человечество возвело храм при жизни.

Опять мы с приятелем совещание устроили. На этот раз — на голодный желудок, чтобы думалось лучше. А наутро заявился к Вану давно пропавший брат, считавшийся погибшим в далёкой провинции. Сели они пить вино, Ван и рассказал гостю, какие без него чудеса творились. А брат не верит. Ну, сами посудите, как такому поверишь? Разозлился Ван, достал грамоту и под нос брату сунул. «Вот, — говорит, — любуйся! Если хоть слово разберёшь, я тебе кувшин вина подарю!»

Приятель мой потом уверял, что, увидев своё сокровище, я во всё горло завопил «Наконец-то!», схватил грамоту и одним прыжком в окно выскочил, на лету чужой облик сбрасывая. А Ван с перепугу опрокинул светильник на тростниковые циновки. Ничего подобного! Это я на прощанье хвостом о стену дома ударил, оттого и пламя возникло!

Любоваться на пожар мы не стали, а то вдруг шальная искра на драгоценную грамоту попадёт? Убежали в лес, по пути прихватив пару бездомных кур, и отпраздновали заслуженную победу. А через год Вана сняли с должности по многочисленным жалобам. Родственников-то и у меня немало, и все грамотные.

Лисья дружба

Не любят люди наше лисье племя. Как увидят, сразу за камни хватаются, а то и хуже того — за лук со стрелами или за меч! Впрочем, они и друг друга не особо любят. Оттого вдвойне отрадно, что и среди людей встречаются достойные личности. Вот приятель мой в прежней жизни человеком был, а после смерти удостоился лисом стать. Не без моей помощи, понятное дело, но ведь я кого попало в друзья не беру.

Звали его тогда Чэ, и был он бедным студентом, но всё больше не над книгами сидел, а над чашей с вином. А я в то время, признаться, тоже безумно любил это рисовое зелье. Вот так и вышло, что привёл меня нос к дому студента. Гулял-то я по ночам, а он имел привычку перед сном выпивать по две-три чаши, да и оставлял винный кувшин у постели. И главное, никаких защитных талисманов у входа не вешал. Сразу видно, широких взглядов человек, можно сказать, приглашает в гости.

Как истинно культурный лис, вошёл я тихо, хозяина тревожить не стал, пусть спит, сил набирается. А сам сунул морду в кувшин, глотнул раз, другой… И такое это вино крепкое оказалось, что всего с трёх глотков меня разморило. Приятель мой потом уверял, что когда среди ночи проснулся, нашёл пустой кувшин, а рядом на постели храпящего лиса. Ничего подобного, я вообще не храплю, в отличии от него!

Ну, как бы то ни было, проснулся я ровно в полночь. Такова уж наша природа, что в юности, пока опыта не наберёмся, приходится перекидываться не по своему желанию, а в определённое время суток. А в ту ночь ещё и весеннее полнолуние было.

Просыпаюсь я в человеческом обличье и обнаруживаю, что лежу рядом со студентом, укрытый его одеждой. А он улыбается мне так радостно, словно давнего друга увидел, и говорит: «Как чудесно вы спали, господин лис! Воистину, эта ночь счастливейшая в моей жизни».

Услышать такое от человека — всё равно что в морозный день пить студёную воду – каждая капля отдаётся в сердце. Встал я, оправил свой зелёный халат и поклонился. «Примите искреннею благодарность, — говорю, — что не воспользовались моей усталостью и не убили во сне. Не часто встретишь столь великодушного человека!»

Он чуть не расплакался. Оказывается, все знакомые считали его дуралеем, и друзей у него вообще не было. «К чему благодарности? — говорит. — Если я не внушаю вам отвращения, будьте моим товарищем».

Провели мы эту ночь вместе ко взаимному удовольствию. Чэ всё приговаривал: «Приходи почаще, каждый вечер приходи, не стесняйся!»

Как тут откажешь? Согласился я, но к утру, когда он уснул, улизнул потихоньку, чтобы соседи не увидели. Весь день про своего студента думал. А когда вечером прибежал, смотрю, Чэ приготовил полный кувшин отличного вина, ещё лучше вчерашнего. Сели мы колени к коленям и стали весело пить. Я себя с самой лучшей стороны показал: шутил, рассказывал про те места, где побывал, а побывал я много где, даже при дворе Небесного Императора. Там моя матушка служит. Стихи свои почитал. Чэ смеялся, в ладоши хлопал, а потом вдруг загрустил. «Как жаль, — говорит, — что поздно обрел я столь чудесного друга!»

«Не поздно, — отвечаю, — а в самый раз. Лучше скажи, чем отблагодарить тебя за радушие? Ибо чувствую, что вместе с вином проглотил я ключ, отпирающий сердце».

Он лепетать начал, что хороший друг — это часть тебя самого, так какой же смысл в благодарностях? А за удовольствие со мной встречаться, никакого вина не жаль. «Это верно, — говорю, — но ты студент бедный, деньги достать тебе нелегко. Надо с этим что-то делать».

Побегал я по округе, вынюхал кое-что, пару должников матушки своей навестил. Я у неё младший сын, самый любимый, она мне всё своё земное имущество завещала, когда на небо уходила. Так что в средствах у меня недостатка не было. Но сразу на человека золотой дождь обрушивать я не стал. В таких делах лучше действовать постепенно, иначе и сам обнищаешь, и человека испортишь.

На следующий вечер я студента обрадовал: «Вот что, — говорю, — в трёх верстах отсюда у дороги валяется серебро. Иди скорее и забери».

Он шустро сбегал, нашёл два ляна и тут же накупил отличных закусок к выпивке. Я-то свежую курятину предпочитаю, но и от фруктов не отказываюсь, особенно от винограда. А потом, уже ближе к утру, нашептал студенту, что за его двором в яме лежит клад.

На следующий день, как протрезвел, Чэ начал рыть, и нашёл меди на сотни лян. До того обрадовался, что чуть с ума не сошёл. Было бы с чего сходить…

«Теперь, — говорит, — не будет больше у нас нужды в добром вине!»

«Разве долго продержится вода в канаве под жарким солнцем? — резонно возражаю я. — Ох, правильно тебя за дурака считают! Надо эти деньги на пользу потратить».

Сбегал я к матушке. Она от земных дел отрешилась, зато на небе всех знает. Покрутился я в погодной канцелярии, послушал, что говорят… Вернулся к своему студенту и советую: «На рынке сейчас подсолнечник по бросовой цене купить можно. А скоро этот товар драгоценным станет, верно тебе говорю».

Он меня на смех поднял: «Хватит ветер в поднебесье собирать, мешок твой в облаках прохудился давно! И не клей мне тут облака, и так все небо в клейстере!»

Пришлось подвесить его вниз головой в колодце — для вразумления. Когда через час я его достал, он резко поумнел. Как отдышался, так и побежал на рынок, накупил подсолнухов на десяток ши. Все соседи смеялись над ним, называли безумным крестьянином. Он только зубами скрипел. А в скором времени наступила большая засуха. Всё на полях засохло — и пшеница, и бобы. Только подсолнечник и можно было сажать. Чэ продал свой запас в десять раз дороже прежней цены и разбогател так, что от потрясения даже пить перестал. Почти.

Занятия свои окончательно забросил, да оно, честно говоря, к лучшему. Всё равно бы экзамены не сдал. Купил он себе огромное поле превосходной земли, но без совета со мной сеять не рисковал. А я каждый раз на небе справлялся о погоде и подсказывал, что лучше посадить — пшеницу, просо или другое что. И в какой срок. Оттого были у Чэ лучшие урожаи в округе.

Встречались мы по-прежнему каждый вечер, хотя Чэ вскоре женился. Я не возражал — оставить после себя потомство надлежит любому живому существу. Тем более, что жену Чэ выбрал тихую и послушную. Я к ней даже привязался, а на сына их смотрел, как на своего собственного.

Закончилось наше счастье внезапно, и виной тому была зависть людская. Пошёл слух, что Чэ знается с лисами. Соседки жену его, что ни день, до слёз доводили, внушали, что бросит её муж, непременно из дома выгонит. А женщины — народ глупый. Исключения, конечно, есть — матушка моя, к примеру, или сестрица Фэй. Этой палец в рот не клади, как говорит мой дальний родственник. Не только без пальца, без головы останешься.

Жена Чэ умом не блистала. Подсунули ей завистники нож с талисманными письменами на рукоятке, научили, что делать. И однажды ночью, когда мы с Чэ, по своему обыкновению, делили кувшин вина, эта глупая женщина прокралась в комнату и ударила, целясь мне в спину. Как Чэ успел меня оттолкнуть, я даже не понял. А нож ему прямо в сердце вонзился.

На похороны все мои родичи явились. С заката до рассвета поминали, как полагается. Никто в округе уснуть не мог — лисы, если хотят, пронзительнее волков выть способны. Сестрица Фэй так прониклась моим горем, что добровольно взялась растить сына Чэ, как родного. Даже согласилась носить облик вдовы ближайшие десять лет. Куда настоящая вдова делась? Съели на поминках. Фэй большая часть досталась — чтобы легче было чужой облик принять. Почему вдову не казнили за убийство? А зачем людей в наши дела вмешивать? Старший брат мой единоутробный — ему до девяти хвостов всего полстолетия осталось — постарался, всем глаза отвёл. Вот и не заметил никто ножевой раны, похоронили Чэ, словно бы он сам умер, тихой смертью.

А я наутро выкопал тело друга и на небо с ним помчался, к матушке. Она сначала разворчалась, что бессмертие нынче слишком дорого стоит, чтобы на всяких пьяниц его тратить, однако при виде искреннего моего горя уступила. И вот, вместо того, чтобы ждать перерождения, моя приятель ожил, да не просто к жизни вернулся, а превратился в лиса.

С тех пор бегаем по лисьим путям вместе. А для чего ещё нужны друзья?

Свадьба господина Ху

«Я самый счастливый лис во всей Поднебесной! Совсем скоро я исполню клич феникса к милой подруге. И пусть все — и родня, и приятель мой — в один голос твердят, что ничем хорошим моё сватовство не закончится, я докажу, что они ошибаются!

А началось всё пятнадцатого числа первой луны, когда с наступлением сумерек люди выходят гулять в лучших своих нарядах, с разноцветными фонариками в руках, согласно обычаю. Как сказал поэт: «Девы на прогулке, словно на небе тучи». Вот тогда я и увидел свою будущую невесту — девицу Цуй из семьи Сянжо. Дед её с юности служил при дворе императора и был им всячески обласкан. Девице только-только исполнилось восемнадцать вёсен и красотой лица, мелькнувшего между шёлковых занавесей паланкина, она затмила для меня и земные огни, и небесные.

Разузнал я, где прекрасная Цуй обитает, и начал являться к ней по ночам. С самыми добропорядочными намерениями! Сами посудите, разве мог я допустить, чтобы столь совершенная красота завершилась, не сохранив себя в детях? Да и матушка моя уже не раз намекала, что мои разнообразные таланты следует непременно передать по наследству. И чем скорее, тем лучше. У нас, лисиц, «родня тростника и камыша», в многочисленности наша сила. У брата моего единоутробного двадцать детей, и это только тех, кого он помнит.

Девица Цуй мои ухаживания принимала благосклонно. И когда я прижимался к ней, шепча на ухо нежные стихи, охотно и радостно сливалась со мной крепко-накрепко. Но когда я попытался завести с ней беседу, то с ужасом обнаружил, что избранница моя совершенно необразованна. Такую в семью ввести — позора не оберёшься.

Наши свадьбы — не то, что человеческие. Невеста должна показать себя с наилучшей стороны перед всем лисьем родом — приятной беседой на философские темы, умением слагать стихи, да ещё непременно игрой на цитре.

Девица Цуй мило бренчала на пипе, но дядюшки мои, которым за пятьсот вёсен перевалило, признают исключительно цитру. А тётушки любят вести глубокомысленные разговоры на исторические темы. Говорить же с девицей Цюй — всё равно что дудеть в скалку вместо флейты — ни одна дырка не сквозит.

К тому времени родственники моей избранницы начали подозревать неладное. Талисманные письмена у даосов раздобыли, по всем стенам расклеили. Ну, хоть даосы и великие волшебники, но и я не вчера родился. Пусть они там, в своём горном монастыре, нечистой силой повелевает, у нас и на даосов управа найдётся. Я уже говорил, что маменька моя при дворе Небесного Императора служит? Она хоть и утверждает, что от дел земных отрешилась, но за любимого сына всегда словечко замолвит.

В общем, когда я чего-то хочу, я этого непременно добиваюсь. И вот, убедившись, что талисманы ни в малой степени не способны мне помешать, я появился в доме Сянжо открыто — прямо перед дедушкой-придворным. Он мне самым умным показался. Представился я, по традиции, господином Ху, а на встречу надел свой лучший шёлковый халат, зелёный, с золотой вышивкой, и парадную шапку.

Старик и впрямь оказался умён — без труда поддержал учёную беседу и оказал мне всяческое уважение. Стали мы с ним приятно общаться по вечерам за чашей вина. И даже время от времени врывающиеся в комнату колдуны разных мастей, пытающиеся меня изгнать, удовольствия не портили. А когда гостеприимный хозяин окончательно осознал, что наслаждаться моим обществом ему предстоит долго, я завёл разговор об образовании его внучки.

Как заботливый дедушка, он моим пожеланиями внял без споров, в тот же день нанял учителя и засадил Цуй за изучение канонов и сочинения великих историков. А когда я заметил, что каллиграфия и философия тоже должны входить в программу, старый Сянжо покряхтел, но и дополнительные уроки оплатил. Вскоре нашёлся и учитель игре на цитре. Представился он старшим господином Ху, после чего стены в комнатах моего будущего тестя полностью скрылись под талисманными письменами. Старший господин Ху только улыбнулся и цену за свои уроки поднял в два раза.

Мог бы и в три. Не знаю никого, кто столь превосходно играет «Ночной крик воронов» и, особенно, сложнейшую пьесу «Гуанлин сань», которую мой дядюшка, по его словам, перенял от великого Цзи Кана, жившего пятьсот лет назад. А по моему мнению, всё наоборот было.

Девица Цуй смиренно принимала всех учителей, проявляла достойное похвалы старание, а я всё никак не мог собраться с духом и начать «разговор на льду». К тому же приятель мой, который до сих пор во всех делах поддержку оказывал, вдруг начал меня от женитьбы отговаривать.

К счастью, старый Сянжо сам завёл разговор о свадьбе. В тот вечер он заплатил за очередной урок на цитре, печально покопался в изрядно исхудавшем кошельке и прямо спросил, «не желает ли молодой господин Ху жениться на девице Цуй?» Пока её семья не дошла до полного разорения.

Я так обрадовался, что даже брови поднялись. С восторгом признался, что только и мечтаю соединить чаши с драгоценной Цуй, но по природной скромности не решался высказать своих намерений. Тут же в комнате оказались все Сянжо — и старшие, и младшие, начали меня поздравлять, принесли кувшины вина, вручили мне самую большую чашу и каждый со мной выпил.

«К чему откладывать радость? — говорят. — Завтра и свершим брачную церемонию. Только скажите, уважаемый, где ваш дом? Куда везти невесту?»

Мне скрывать нечего, дом у меня достойный, ещё матушка там жила. «В бамбуковой роще, — отвечаю, — совсем рядом с городом. Ищите дом, возле которого растут два старых бамбука».

С тем мы и расстались, уговорившись, что невесту доставят к следующей ночи. И вот теперь я пишу эти строки, в нетерпеливом предвкушении, как совсем скоро дойдёт до пределов наша с Цуй радостная любовь.

Я уже слышу, как собираются мои родичи на свадьбу, вот и приятель мой явился, улыбается во все зубы и что-то в рукавах прячет. Подарок, наверное….»

На этом записки прерываются, а в тетрадь подшит лист бумаги, исписанный другим почерком.

Из показаний охотников Чжоу и Фу, поставщиков дичи для императорского двора: «В то утро господин Сянжо вызвал нас и приказал разыскать в бамбуковой роще за городом лисью нору. И чтобы непременно рядом с ней росли два старых бамбука. Отыскав указанное место, мы обнаружили высокий могильный курган, весь изрытый, с многочисленными лисьими следами вокруг. Хорошенько запомнив все выходы, мы вернулись во дворец. Вечером господин Сянжо приказал своим родственникам и слугам вооружиться, а свою внучку, девицу Цуй, усадил в закрытый паланкин и отправил всех в рощу, сопроводив наставлениями непременно доставить ему голову и печень «младшего господина Ху». А по возможности, и старшего.

Согласно нашим указаниям, слуги взвалили себе на плечи по винному бочонку с водой, а младшие Сянжо принялись играть на флейтах и типанах. Под весёлые звуки мы окружили курган и принялись лить воду — сразу во все выходы.

Вначале из норы выплыли барсуки, потом пара лисиц, столь быстро шмыгнувших между наших ног, что никто не успел поднять на них оружие. И только когда нора до верху заполнилась, наружу выплыл, едва шевеля лапами, большой лис в насквозь промокшем зелёном шёлковом халате с золотой вышивкой.

«А вот и молодой господин Ху!» — радостно завопили все, и и в одно мгновение лис оказался утыкан стрелами. Мы отрубили ему голову, вырезали печень и сбросили остатки в грязную яму. Когда же вернулись во дворец, оказалось, что вместо головы лиса мы принесли голову старого господина Сянжо и его же печень! Смиренно молим Сына Неба о милосердии, ибо всему виной лисье наваждение!»

***

«Жизнь прекрасна, вот только небо треснуло — солнцу и луне трудно перейти. Хотелось бы мне верить, что Цуй рыдала, когда её уносили от моего погубленного дома. Но увы, мои чуткие уши уловили лишь радостный смех бывшей невесты.

Лучше бы мне не только пасть заткнули, но и уши завязали, и глаза. Не было в моей жизни горше предательства, чем в ту ночь. Приятель мой виновато сопел, пока меня развязывал и всё бормотал, что это к моей же пользе.

«Правильно, — поддакнул мой старший братец, почёсываясь. Он недавно девятый хвост отрастил, вот и линяет — меняет шкуру с чёрно-бурой на белую. — Иначе бы ты всё веселье испортил. А теперь давайте сожрём эту любезно выпотрошенную тушу, пока мясо не испортилось».

Я хотел молча уйти, бросив их обоих, но всё же не удержался. Сами знаете, как переживания обостряют аппетит.

«Могли бы и не губить мой любимый халат, — говорю. — И матушкин дом зачем позволили разрушить?»

«Иначе бы они не поверили, — возражает мой брат. — А вам, детки, всё равно пришла пора переселяться. Отправляйтесь-ка в горы. Так и воздух лучше, и людей меньше».

Мы с приятелем так и сделали. Собрали, что уцелело, и отправились в путь. Только задержались, чтобы узнать, чем дело с охотниками, которых обвинили в убийстве старого Сянжо, закончится. Суд императора оказался скорым, Чжоу и Фу приговорили к казни бамбуком. Мерзкое зрелище, доложу я вам. Любую жажду мести утоляет сполна, даже обратно льётся.

И вот теперь мы живём в горах. Я лечу своё израненное сердце, любуясь дивными пейзажами и сочиняя стихи, а приятель мой охотится. Получается у него плохо. Недавно чуть с утёса не навернулся, так что приходится перебиваться ягодами и птичьими яйцами.

Братец мой старший окончательно побелел, однако на небо не торопится. Говорит, пока меня не женит, не обретёт покой. Придётся поторопиться, ибо невыносимо мне стоять на пути брата к просветлению. Да и приятель мой начал поговаривать о какой-то прекрасной фее, обитающей возле горного озера. Надо сходить, взглянуть. Фея — это хорошо, они умеют о мужчинах заботиться. А то жрать до того хочется, что кисточка в лапах дрожит. Посему откладываю я свою тетрадь и не стану возвращаться к этим поучительным записям до тех пор, пока не обзаведусь семьёй».

Приписка другим почерком: «Мой драгоценный супруг, я нашла твою тетрадку, которую ты впопыхах забыл под нашей постелью. Вернитесь, оба, я прощу все обиды! И даже отзову свою жалобу из Небесной канцелярии! Можете оставить себе мой волшебный Угости-всех-столик, только заберите лисят! Я ещё слишком молода, чтобы обременять себя тройней! Ваша благодетельная супруга Сянь-нюй».