Читать онлайн
"Проклятая верность"

Давным-давно, а вернее каждую весну, на фестивале Цветущей Сливы можно повстречать странствующего иягикуна[П1] . Много бродячих в ночи, дремлющих в аромате мирабилиса существует юродивых болтунов. Все они, как один вещают и о любви, что измеряется журавлями в рукаве, и о мести добродетельных дам, что сеют ядовитые цветы в садах, и о глупости учёных мужей, что верят в единство братства.

Но тот иягикун был поистине особенный, а всё потому, что истории его не о любви и мести, не о дамах и учёных, а о призраках забавных, змеях морских, кровопийцах цинских, токкэби [П2] глупых, пульгасарях мудрых…

Никто не может предугадать в какой провинции он появится, под какой цветущей сливой остановится передохнуть. Но любой из любопытных мечтателей его тут же узнает, ведь старческое тело покрыто узором сутры, ведь глаза белей зимы, а ушей и вовсе нет. Поговаривают будто злой токкэби, узнав, что сплетни о нём старец распускает, подстерёг того и оторвал оба уха. Хотел и руки, и ноги оторвать, но божественные слова лапку обожгли и в пещеру со слезами забиться заставили.

Справедливости ради стоит упомянуть, что слепой старик не слишком огорчился, ведь прекрасно понимал недовольство токкэби. Кому будет приятно, когда из его семейных драм потешную басню для толпы сочиняют?

Некоторые из особо одарённых бродяг и огонь глотают, и сколько шпилек у императрицы знают, но безухий иягикун – особенный странник, подобно самому Будде неподвижный. Не об императрицах он рассказывает, ни об их шпильках, ни даже о прекрасных хваранах, что одолевают разбойников и чиновников-кровопийцев. Рассказывает он о том, что у призраков и духов подслушал… Поговаривают будто и сам он дух Сливового Дерева, а иначе почему тогда является только в разгар веселья?

Спросите у любого чосонкого мальчишки, какой была лучшая весна в его жизни? И мальчишки, что жаждут приключений и встречи с дивными народцами, не задумываясь ответят:

«Лучший день в год – праздник сливового дерева! Ведь именно в тот день на ярмарке, среди акробатов и певцов, вельмож и нарядных барышень можно повстречать слепого сказочника!»

– У безобразного слепца зрителей не меньше, чем у прекрасного цветения, – смеётся иягикун, подставляя иссохшую ладонь навстречу медовому лучику солнца. –Присаживайтесь, закрывайте глаза и слушайте. Не смотрите на старика, а слушайте его слова, ведь не лик старика, а его голос посоперничает с сиянием сливы.

Полна праздничная ярмарка господ, чьи аметистовые катккыны[П3] позвякивают на весеннем ветерке, полны торговые ряды барышень, чьи гребешки в чёрных косах мерцают ярче утренней росы на лезвиях трав. Мешаются небесно-голубые подолы пхо[П4] с персиковыми подолами юбок, вздымая лепестки.

Начал заводить призрачную песнь иягикун. Шелест ветвей и рокот предвкушающих сердец ему музыкой служат. Дивным образом не меркнет тихий голос старца среди сотни ярморочных звонких голосов, а сливовое цветение, точно снежный рой, оседает на его нищий плащ.

Говорил бродяга о недалёких краях, где рыбаки и ныряльщицы кормятся дарами моря, поклоняются морскому змею Имуги и чтят традиции столь сильно, что даже вельможным божествам их вера поперёк горла однажды встала. Отправляет смиренный люд змею в благодарность прекраснейших из сыновей и дочерей, а после ловят морских ежей и запекают гребешки на углях.

– Ничем не примечателен тот край, – поглаживает плешивую бородку иягикун. – И красавицы в нём в летнюю пору расцветают, а красавцы не прячутся от солнца, оттого лица их сверкают точно бронзовая чаша. Но ни те, ни другие не так набожны, как немая ныряльщица Ким Чон Хва в чьей хижине однажды раздался голос благословенного дитя.

***

Сперва ворчал местный люд, дескать незамужней женщине не престало детей между прочим в ночи рожать и всем спать мешать. Потерпела бы до утра и, как положено благонравной селянке, скрыла незаконнорожденное дитя от глаз судейских. Но нет, это же малость тронутая Ким Чон Хва. Как только дитя в доме её завелось – так она всем его и показала со столь пылающим от гордости лицом, будто в руках её жирное морское ушко.

Не стыдилась, не оправдывалась ныряльщица, а лишь хитро усмехалась, щуря сажевые газа, кланялась дитю родному, словно отцу престарелому. Неужто шальной дух в неё вселился, а дитя её – дочь лисьего царя?

Однако, как появилось дитя – так и полились богатства в руки женщины. Жемчуга, кораллы и сокровища затонувших кораблей – всё к Ким Чон Хва со дна поднимается, как приручённая сельдь.

В один день подняла горсть жемчуга, в другой нефритовые бусы, в третий браслет золотой, а на пятый и вовсе в волосах её спутанных шпилька с гранатовыми камнями на солнышке сверкает.

Обрядилась в яркие наряды, лепёшки на пару мясом закусывает, совсем отбилась Чон Хва от других ныряльщиц. Больше не ходит вместе с ними на охоту за морскими ушками и драгоценными ракушками. Наверняка боится, что кумушки-сестрицы узнают особые места, где жемчуга, как риса в чаше толстяка, и уведут, непременно уведут богатства из-под носа.

Перестали нарекать ныряльщицу Ким девкой распутной, а всё везучей из матерей кличут, ведь это она на свет дарующего удачу младенца породила и щедротами моря, как поминальное дерево обрядилась. Раньше пара худых ракушек – вот весь её улов, а что же теперь?

Приветливо усмехается Чон Хве при встрече староста, рисовыми пирожками угощают старейшие из деревенских женщин, а вдовцов, что повадились свататься к богатой ныряльщице – не сосчитать. Нос она от них воротит, не желая делиться дарами моря.

А что дитя благословенное? Не кричит, не капризничает, как то подобает порядочному младенцу. Лежит себе на тростниковой циновке будто зажиточный богач на шёлковых подушках, подложил кулачок под щёку, смотрит в окошко, по лучам солнца, как по струнам пальцем бьёт. А как немного подрос младенец – обратился девчушкой забавной, что стала гордо расхаживать по рыбацкому селению. Будто важнейший из чиновников свои просторы обозревает, денежки считает, тётушек и дядюшек раздражает.

– Матушка её богатейшая ныряльщица в деревне, – шептались кумушки.

– Батюшка её неведомо кто и откуда, – качали головами степенные отцы.

– Не гляди, что неказиста. Вырастит – хорошее приданное принесёт в дом родителей мужа, – красноречиво намекали отцы и матушки, бабушки и дедушки плаксивым сыновьям.

Однажды ранним утром, поглубже вдохнула необычайно довольная Ким Чон Хва. Скрылась в плодородных водах, и более не обжигал песок её ног. Не вернулась удачливая ныряльщица, как обычно, со шпилькой или булавкой, а вернулась с полными карманами подвесок, с полными соли и водорослей лёгкими, с полным мешочком и косами всяких царских драгоценностей.

– Скупость ныряльщицу Ким погубила, скупость не иначе, –укоризненно качали головами раздосадованные вдовцы.

– Море обокрасть хотела хитрюга Ким, – предполагали шаманы, шаманки и их важные ученики.

– Бедняжка всего-то ребёнка прокормить пыталась, – говорили у поминального костра статные ныряльщицы.

И только дочь, что будто царский павлин расхаживала у побережья не плакала, не горевала, а лишь головой качала с равнодушным видом глазея на беспокойные волны, которые ясным утром унесли её мать.

– Глупая Чон Хва…Узколобая Чон Хва… – ворчала нахальная девчонка, пока шаманки в белом кланялись кормильцу Морю, желая утопшей ныряльщице безопасной дороги на тот свет. – Бестолковая Чон Хва… Жадная Чон Хва… Непутёвая женщина… Ну что за неудача… Зачем было столько набирать?..

***

Будто в насмешку бедная ныряльщица Чон Хва назвала свою дочь Бо Ра, что означало «пурпурный. Цвет октября, когда изгибы Чосона укрываются дымкой гибискуса». Впрочем, так утверждала сама Ким Бо Ра, позволяя соседям самостоятельно гадать и предполагать откуда неграмотная Ким могла узнать, а после безмолвно пояснить утончённый смысл.

Как отдала Ким Чон Хва душу морю, так и стали поговаривать, что ребёнок ей вовсе не родной, а на пляже меж черепах найденный, из раковины похищенный, из водорослей выпутанный, у крабов с боем отнятый…

– Какое красивое имя, – говорили ныряльщицы и рыбаки за рюмочкой макколи жарким вечером. – Какое нахальное имя… Разбойница эта Ким Бо Ра… Точно разбойница… Украла имя какой-нибудь принцессы.

Пусть стала Ким Бо Ра сироткой приморской, но без матери-ныряльщицы богатства по-прежнему не покидали бедный дом. Видать, скупая мать была щедра лишь к своему непутёвому дитю, а потому на песке обозначила путь к тайникам донным, где меж камней растут шпильки и венцы.

Порой можно было повстречать самодовольную Бо Ру у моря, где она с безучастным видом складывает всякие ценности в ведро. Верно стыдно, совестно солёным водам перед девчушкой за сожранную родительницу, вот и щедрость их стала безгранична.

Не только скарбами ослепительными одаряет море сиротку, но и подкармливает её, посылая из глубин всяких упитанным моллюсков.

Сидит Бо Ра на берегу, жарит морских обитателей над костром, приговаривая:

– Вкусные мои, переродитесь королями.

Богатеет, толстеет, не знает истинную цену дарованных морем богатств беззаботная Бо Ра. Не глядя меняет нефритовую шпильку на горсть ирисок, а приносящий сыновей норигэ швыряет торговцу засахаренных слив так равнодушно, словно то был кислый медяк, а не дивный талисман.

Когда полны корзины сластей, когда сушится хурма на крыше, а копченные кальмары устилают пол вместо циновки – не показывается прожорливая Бо Ра из покосившегося ханока. Покуда тянулись ириски и липли к зубам сахарные сливы – не гас огонь и не смолкал старый барабан – то Бо Ра вяло пяткой по нему стучала. А после увеселительных дней и ночей дочь ныряльщицы заглядывала в опустевшие горшки, хлопала себя по пустым карманам, тяжело вздыхала и к морю, как к дойной корове шла широким шагом.

Брезгливо Бо Ра на солнышко поглядывает точно там её злейший враг с веерами пляшет. Не переодевается, не разувается, а сразу в ярком ханбоке и соломенных нонхари[П5] в море буйное сигает. Возвращается везучая Бо Ра, на зависть всем ныряльщицам, с гостью жемчуга в кулаке или со связью драгоценных подвесок в зубах.

Будто злобный дух, застрявший в бочке, вылезет она из водицы, иногда костёр разжигает, чтоб приставучих моллюсков пожарить, но чаще всего, с тяжёлой от водорослей и крабов косой, мчится к проезжающим мимо купцам за угощением.

Хотя и сирота, хотя блудницей мать её слыла, но крепкая и удачливая Бо Ра виделась некоторым деревенским семьям неплохой невесткой.

Будь она маленько покладистей, маленько скромнее – превеликое множество вдовцов приволочили бы просоленные кости к её порогу. Но не то неискоренимая гордость, не то больная глупость отпугивали хоть несколько уважающих себя, благополучие детей и память покойных жён деревенских мужей.

– Я видела, как деда твоего прадеда в сетях баюкали, девчонка, – ответила Бо Ра и дверь захлопнула перед навязчивой свахой.

Мудрая женщина видала всяких невест, даже тех, кто в лисиц от смеха обращался, а потому она предположила, что слова Бо Ры верно значат, что предложенный жених, рыбак Пак, чьему младшему сыну стукнула пятнадцатая зима, слишком молод для неё. Или возможно слишком стар? Вероятно, слишком деревенский? Бо Ра немало сладостей из королевских повозок купила. Объелась благородного угощения и решила, что принц теперь ей в самый раз?!

Вернулась сваха к уважаемой семье Пак и как можно мягче пояснила, что скупая Бо Ра не укажет родителям мужа на тайные скарбы. Потому как мужа у неё не будет, ведь говорить почтенно, кланяться учтиво она не умеет и учиться не станет, а попросту кочергой зашибёт.

– Видать в детстве осьминогом подавилась и малость тронулась умом. А как иначе отказать такому жениху? – успокаивала рыбака Пака сваха. – Кому нужна удачливая, но не далёкая в уме невестка?

Следует заметить, что папаша рыбака Пака был никто иной, как староста деревни. Семья его владела лодками и прочными сетями, невесомыми камбалами был увешан весь их двор, а морские ежи подавались трижды в день к столу. Всё лучшее в деревне старосте принадлежит, самый богатый ханбок на нём, а дочерям в седые косы он заплетает шёлковые ленты.

Неплохой он старик, но сыну его везучая ныряльщица Ким когда-то отказала, а теперь и дочь её идёт по неблагодарным стопам?! Сына его отвергает! Не гляди, что с груши трижды он упал и лицом рыбу-каплю малость напоминает. Хлопец хоть-куда, если глаза почтено опустить! Староста Пак терпел штормы и бури, но подобной грубости стерпеть не мог. Ещё не хватало, чтоб, разнообразия ради, разродилась Бо Ра как-нибудь. Тогда ведь и внучка Ким отвергнет рыбака Пака!

***

Из примечательных празднеств приморской деревни, помимо дня Цветущей Сливы, что пышно отмечается во всём Чосоне, были именины божественного Имуги.

Имуги свят, Имуги разборчив, Имуги подлинный лакомка – лишь красивейшие из юношей и девушек достойны стать его гарниром.

Осторожное словечко одному важному деревенскому лицу, красноречивый взгляд другой достопочтенной роже, и вот Ким Бо Ра – красивейшая из дочерей приморья, которой выпала честь стать ужином наследнику драконов.

Щедра девица Ким: драгоценностями, как дерево вишни по весне лепестками разбрасывается. Да только всё равно не нравится она селянам. Что толку от шпилек, когда она сама разбаловала проезжих торговцев так, что теперь за царскую драгоценность можно выручить лишь скромный рисовый пирожок?

Не припирались кумушки и вдовцы. Что толку от великодушной толстуньи, если её стараниями проезжие торговцы возомнили себя небожителями, рис у которых – всё равно, что жемчуг.

Дружно порешили не трогать трудолюбивых сынов и добродетельных дочерей, а остановиться на Бо Ре. Авось с матушкой почтенной на том свете повстречается. Ведь, наверняка, тоскует бедняжка, оттого и подбородками, как одинокий риф ракушками порастает.

Всё произошло вполне ожидаемо, когда однажды, ослепительным весенним днём, постучались в домик Бо Ры.

Надменная Бо Ра слегка приоткрыла дверцы, бросила горсть жемчуга и камней самоцветных, подобно тому, как монахи бросают красную фасоль в неугомонных призраков.

Вновь староста настойчиво постучался, но не открыла дверь Бо Ра. А когда и в третий раз назойливый староста пнул дверь ногой – едва не лишился носа – так гневно распахнулись дверцы.

– Чего тебе, жадный старик? – спросила Бо Ра у старосты, стремительно выглянув из ханока. Косы смольные её спутаны, а всё лицо в липкой карамели, как у шкодливого ребёнка, но при том жёлтые глаза искрятся вовсе не детской наивностью, а чем-то диким, древним будто кипящий янтарь. – Мало жемчуга, жабрун старый? – взгляд Бо Ры упал на многолюдное, гудящее столпотворение позади пришедшего. – А вам чего, презренные? Берите камни и идите сливой любоваться.

Хотел староста важные слова произнести и пожелать Бо Ре переродиться достойной женщиной, которая родит десяток отважных сыновей и удостоится почётного камня после смерти. Но высокомерная, как у гравюрного тигра рожа Бо Ры заставила его обиженно поджать губы. Махнул староста рукой – окружили нахальную девчонку шаманки с серебряными серпами за поясами.

– Чего вам надобно, метёлки пыльные? – отмахнулась от них Бо Ра точно от плутоватых воробьёв.

Махнул другой рукой староста – метнулись к позорной девице крепкие рыбачки.

– Чего вам надобно, скумбрии копчёные? – отшвырнула их Бо Ра словно несносную паутину.

Тогда махнул староста обоими руками – вооружившись вёслами и сетями, ринулось на Бо Ру всё село рыбацкое.

Всей деревней непутёвую дочь ныряльщицы догоняли. По скалам и побережью Бо Ра носилась с ловкостью дракона, с яростью медведя расшвыривала людей добрых, что сети на неё накидывали, но воспарить, скрыться за облаками от кумушек и рыбаков не могла.

Схватил Бо Ру староста за косу, а она ему уши оторвала и в море выбросила. Навалились на проклятую ныряльщицу селяне – цепями, узлами вяжут, с причитаниями разлетаются от пинков её и толчков, а пальцам, откусанным, счёт никто не вёл.

Ох, как она сопротивлялась! Ох, как пинала она почтенных вдовцов и добродетельных жен! Все они будто медузы по воздуху порхали! Не рыдала, не умоляла – она бранилась хуже дюжины артистов, она хватала старцев за ветхие бороды, стариц за седые косы, обещая, что пауками-тараканами они переродятся.

– Жадная Бо Ра, – приговаривали добрые люди, обмахивая разбитые носы.

– Скверная Бо Ра.

– Толстая Бо Ра.

– Не хотела делиться тайнами и скарбами, так отправляйся же навстречу к богатствам своим несметным.

– Отправляйся на глубокое море.

– Запрись в сундуке среди царственных венцов и бесценных браслетов.

Подобно жертвенному вепрю, дюжина крепких юношей несли Бо Ру над головами к утёсу. А Бо Ра, в свою очередь, подобно скованному вепрю продолжала пинаться, извиваться, шипеть и плеваться.

Обычно те набожные юноши и девушки, которым было суждено стать весенним гарниром на морской пирушке чудищ, напоминали полупрозрачные лепестки древесных цветов. От их постного вида тошно смертным становилось, а уж людоеды донные, вероятно, ими слёзно давились, как молодой редькой.

Бо Ра иное дело! Бо Ра – пир вкусный, а не перекус грустный! После такого праздничного улова должен расщедриться сытый змей! За водянистый молодняк обжора Имуги расплачивался камбалами и тунцами, но в этот раз пригонит полной жемчугов рыбы прямиком под крестьянские пороги!

Ко всему прочему, эта Бо Ра морских божеств обворовывала, эта Бо Ра яблочные огрызки и ореховую шелуху в царство господина швыряла. Наверняка обидно было Имуги, наверняка проучить ныряльщицу ненасытную хотелось, а выползти не может – камни брюхо колют.

– Будь милостив к нам, священный змей! – ветер разносил звучный голос, как солдата перевязанного старосты над буйными морями. – Благослови нас, добродетельное драконье дитя! Ниспошли рабам своим недостойным сайр, скумбрий, минтая, акул, сельдей, скатов и всех прочих своих слуг, чьи брюха полны нефрита…

– А не лопнешь, брюхоногий?! – голос Бо Ры был до того протяжным, что облака сгущались над головами.

– А взамен тебе мы пошлём девицу скверную, чьи помыслы подобны жгучему перцу, а плоть – сахарный арбуз. Будь милосерден за лакомство невиданное, Великий Змей!

– Это я ваш священный змей! – извивается Бо Ра в руках верующих мужей и жён. – Это я ваш бог! Пустите, презренные! Зашибу! Задушу! Отцу-дракону всё расскажу! Он небожителями жонглирует! Он обезьяньих витязей в бочках квасит! Дядек позову! Они вас в ступке табачной растолкут и в трубках выкурят! А сестрицы мои злее всех великанов на свете! Невежды! Глупцы! Вы куда меня суёте?! Это я змей морской! Это я волшебник щедрый! Вы чары мои губите! Оставьте меня в покое ещё на семьдесят пять зим, и китовый караван притащит каждому по нефритовому дворцу!

Не успела сочинить очередную басню лживая Бо Ра – швырнули её навстречу прожорливым волнам с змееподобного утёса. Развивалась алая юбка, из карманов драгоценности в ирисках вылетали, а скованная цепями Бо Ра всё обещала и угрожала до тех самых пор, пока не столкнулась с мехами вод, пока не разразили алтарный утёс дюжина молний – то божества и колдуны на небесах брюха от смеха надрывали.

***

Дни идут, а без Бо Ры кажется, что весна сладостней цветёт. Вероятно, Имуги замолвил словечко высокопоставленным родственникам, а те богам весны женьшеневого винца отнесли, чтоб те в свою очередь набожным крестьянам тёплых деньков наколдовали.

Хотели ныряльщицы моллюсков наловить, да весело отпраздновать день Цветущей Сливы. Ничего не продадут – сами вдоволь полакомятся и Имуги поблагодарят! Песни весёлые споют, с веерами потанцуют, волосы цветами украсят…

Полные добрых предчувствий, отправились ныряльщицы на пляж, смеялись и шутили, праздничный обед обговаривали, в море заходили. Непривычно горячи наступающие волны… Обжигают! Но что ныряльщицам весенний жар, коль январская стужа не пугает?

Нырнула одна кумушка, и через мгновение вернулась. Задыхается, руками машет, но пояснить ничего не может. Срывается её голос, путаются слова.

Вторая ныряльщица нырнула, и в тот же миг над волнами поднялась, к берегу пустилась и прям в ныряльщицких одеждах в деревню бегом помчалась.

Нырнула и третья кумушка, самая старая, самая крошечная и бесстрашная. Плывёт, по сторонам глазеет, ищет рыбу уродливую или скелет обглоданный. Но на дне рыбы обычные, скелеты водорослями увитые, а меж мозаикой звёзд и коралловых ветвей Бо Ра жёлтыми глазами сверкает. Да так яростно, так ослепляющее, что вскипают воды моря, опрокидывая лодки. Цепи её крабы пилят, а вокруг неё самой призраки юношей и девушек хороводы водят, досаждая булькающими песнями.

***

– Бедный змей, – качал головой иягикун. – Призраки утопленных юношей и девушек долго вокруг него хороводы водили, напевая одну единственную молитвенную песнь. Уж собственное имя Имуги слышать не желает, уж так сильно глаза закатывал, что собственный затылок изнутри рассмотрел.

Утихает шум весенней ярмарки, устало прыгают воздушные танцоры на канатах, утомились и торговцы сладостей, и назойливые, объевшееся мухи, девушки ушли к качелям, юноши ушли за девушками – наперегонки ловить улетевшие туфельки.

– Откуда ты знаешь эту историю, почтенный странник? – спросил особо храбрый мальчишка, заворожённо вглядываясь в белые глаза старца точно в них Бо Ра на дне моря отражалась.

– У Бо Ры послушал, – хитро признался иягикун, бережно вынимая из седых волос хрупкие лепестки. – Сотни три веков минуло прежде чем разъели крабы цепь. Поднялась наша змеица и давай камни пинать, рыбаков искать. Да только пуста деревня. Вместо ханоков рыбацких – пустыня приморская. Как призрак злой в море завёлся – так и сбежали все и, пожалуй, уже дюжину раз переродились в лучепёрых рыб, а возможно в пауков-тараканов или в разбойников. Злится несчастная Бо Ра – вместо одного века бесчисленные столетия бродить в человеческом теле придётся.

А всё ради чего, милые дети? Все ради экзамена. Вероятно, вы видели, как по весне юноши со всего Чосона в Ханян[П6] подобно птицам мчатся экзамены сдавать? У чудовищ морских, у змеев волшебных тоже свои, чародейские, экзамены есть. И один из них – прожить достойно смертный век. Природу дивную не изменить, потому некоторое чародейское мастерство остаётся при волшебниках, но за его беспутное применение увеличивается срок экзамена. Имуги-Бо-Ра самолично увеличивала на день-два собственный экзамен, когда ныряла за скарбами, когда дышала под водой. И всё ради ирисок, дети. Уверен, вы её прекрасно понимаете. Вот старик её прекрасно понимает, потому, как и сам предпочтёт нащупать в своей соломиной шляпе ириску, а не монету. Хотел схитрить, хотел немую ныряльщицу богатствами одарить Имуги, сотню лет в хижине проспать, сладостей наесться, а после к волшебным сородичам вернуться.

Не думал, не гадал несчастный змеёныш, что льстивые рыбаки его самого ему же в жертву принесут, вынудив применять чародейское, запретное в час экзамена мастерство. «Час за день» – так плакала Бо Ра у скал. Великие мудрецы пытались змеёныша обучить время почитать. Крабы хоть и усердные, но уж очень неспешные, а привидения бестолковые, только и умеют, что хороводы водить. Имуги бесчисленное количество годов кис на дне. Теперь бродит разъярённая Бо Ра. Потомков верующих рыбаков разыскивает. Берегитесь, дети, берегитесь, юноши и девушки, быть может сейчас Бо Ра за вашими спинами, быть может яростно объедается сахарными грушами, следя жёлтыми глазами за каждым хоть несколько похожим на приморского жителя. Теперь у змея морского достаточно времени, чтоб научиться его почитать, как злобную сестрицу.

[П1]Иягикун – странствующий сказочник из корейских сказок.
[П2]Токкэби – существа из корейской мифологии, в которых обращается забытая на сто лет вещь.
[П3]Катккын – драгоценные бусины на корейском головном уборе «кат». Могли служить чем-то вроде фамильных перстней.
[П4]Пхо – мужская одежда, походящая на халат.
[П5]Нонхари – корейские традиционные сандалии из соломы.
[П6]Ханян – старое название Сеула.