Читать онлайн
"Ведьма понарошку"

Боженьки-супруженьки, как же страшно жить, когда ты и так сиротинка горькая, а тут еще единственная тетка твоя померла. И жалко мне очень тётку Агнеху, а себя еще жальче, это же мне, бедной, теперь и поплакаться на жизнь свою горькую некому будет. Раньше, бывалочи, к тётке придешь, а она чай с травками заварит, медок на стол поставит, пирожок из печи достанет, выслушает, по голове погладит, совет даст. Скажет, зря ты, Ивушка (Ивушка – это я, Иванка, значит), расстраиваешься. Ты у меня умница и красавица, а те, кто обижают тебя – жабы болотные, хочешь, я им сейчас бородавок на все нежные места наколдую? Тётка Агнеха у меня ведьма была, самая настоящая. К ней даже из самых столиц пёрли, и конные и пешие, чтобы тётка слово заветное пошептала, травок волшебных дала, болезнь вылечила, беду отвела. Ну а я что, я же добрая душа, пирожком да медком утешусь и рукой махну – да пусть без бородавок живут, тёть. И уж как я об этом теперь жалею, как жалею, что на бородавки не соглашалась! Потому что только весть горькая пришла, мачеха меня сразу из дома выгнала. Раньше-то тёткиного гнева боялась. Хватит, сказала, дармоедку рыжую кормить. Отпугиваешь ты женихов от Марьяны, уходи. А я что? Я и не отпугивала я вовсе. Сидела себе на лавочке, вишенки ела, разве виновата я, что одна косточка вишневая в глаз марьянкиному жениху попала? Нет в том моей вины! А в другой раз и вовсе смешно было, ну подумаешь, перепутала я начинку для пирога – так это только потому, что была вся в печали от болезни родной тётки. Добром же мачеху просила: отпустите, выхожу тётку, на ноги поставлю, сразу вернусь! Не отпустили… Кто к смотринам дом убирать будет, угощение готовить будет? Ну я и приготовила. Две миски рядом стояли. Одна с мясом и огурчиками солеными для пирога. Другая с закисшими грибами, чтобы поросям кинуть. Ну попутала с тоски, так это слёзки горькие глаза мои застилали, ну гости-то все равно ели, ели и нахваливали, как пряно да сочно, но потом да, потом в нужник побежали. Да так прытко, так резво – любо-дорого посмотреть! После этого мачеха меня со двора и выставила, без ничего, считай, с одной котомкой в руках. Все, что в сундуках было припасено, батюшкой скоплено мне на приданое, все Марьянке досталось, нет в жизни этой справедливости. Ну и пошла я, ветром гонимая, солнцем палимая, до родной тётушки, думала хоть попрощаться и благословения попросить, а все одно не успела. Померла тётка Агнеха и дом пустым теперь стоит, грустно ставнями поскрипывает. Осиротели мы с ним, значит.

- Эй, девка, ты что здесь делаешь? Кто такая будешь?

Пока я стояла у порога тёткиной избы да слезы роняла, подошёл ко мне мужик, и смотрит, главное, так зло, что у меня аж мурашки по спине туда-сюда забегали.

- Я, - отвечаю, - дядечка, Агнехина племянница. Пришла вот…

И улыбаюсь жалостливо. И косу рыжую тереблю – не обижайте, дескать, сиротку, богов-супругов побойтесь.

А он:

- Я, - говорит, - тебе не дядечка, а староста деревенский, купец второй гильдии Димитро Копыто. Негоцианты мы, значит.

- Что ж, - вздохнула я, - бывает. Вы не огорчайтесь, нынче все вылечить можно.

- Прям вот все? – спросил недоверчиво, а я уж и дверь в теткину избу открыла, и чихнуть успела, откуда ж столько пыли-то накопилось!

- Не лечится только человеческая глупость, - наставительно ответила я, спасибо тётке за науку.

- Надо же… То есть ты тоже ведьма? Это хорошо. Это нам нужно. Госпожа Агнеха говорила, что новая ведьма придет. А не молода ты для энтой науки?

- Так, дядечка, мне под сотню лет уже, - вру я. – Это я выгляжу молодо потому что травки нужные пью и заветные слова на месяц растущий и убывающий шепчу.

Зачем вру? Ой, не знаю, натура у меня такая, как что скажу, а потом жалею. Испугалась я, наверное, что попрет меня этот староста из деревни. Может, на дом моей тётки у него уже пяток желающих. А мне тогда куда идти, сироте?

Староста головой покачал, посмотрел на меня эдак уважительно, я даже приосанилась под его взглядом.

- Ну, коли так, то оставайся, хозяйничай. Звать-то тебя как?

- Иванкой, добрый человек.

- А вот, госпожа Иванка, мне бы зелье от спины, спину прихватывает.

- В полнолуние приходите, будет вам зелье.

- Так сегодня как раз полнолуние, - опешил староста.

- В следующее!

- Дык…

Я в дом шмыгнула и дверь за собой закрыла. И засов, на всякий случай, задвинула. А то вдруг ломиться начнет? Огляделась и снова слезы потекли да в носу защипало. Дом и правда, как сирота был, родной матушкой покинутый – пыль по углам, на столе сушеные травы какие-то раскиданы, на полках горшки да склянки пылью покрылись. Печка холодная. Ну, раз мне тут жить, так надо за работу приниматься, работа она любую печаль вылечит. Так что слёзы я вытерла, метлу в руки – и вперед. Воды натаскать, перемыть в доме все, оконца протереть до блеска. Паутину с углов собрать. Травы сушеные выкинуть, один чих от них да сор. С банками и склянками вообще смешно и страшно, прежде чем выбросить, надо же в каждую заглянуть, а вдруг там что-то ценное? А если не ценное, вдруг выскочит и укусит? С другой стороны, может, тётка Агнеха пару монеток припрятала на черный день, так у меня сейчас день самый что ни на есть черный! В общем, сняла все с полок и давай порядки свои наводить. Один горшочек открываю - там слизь какая-то. Выбросила в огород от греха подальше. В другом семена. Ну, с семенами я знаю, что делать, на грядку их высыпала, захотят – взойдут. Так и хозяйничала до самого вечера. Зато чисто в избе сразу стало, просторно. Печь бы еще побелить, ну да подождет это, одним днем все не управить. А тут уже и вечер наступил. Помолилась я богам-супругом, сухарик последний из котомки догрызла, умылась и спать легла.

- Спасибо, - говорю, - тётка Агнеха за доброту твою, всегда ты меня, сироту, ласково принимала, уму-разуму учила. Век тебя не забуду.

Глаза закрыла и уснула тут же, а как не уснуть? От Больших Белок, где когда-то мы с отцом жили, а потом с мачехой и Марьяной, до Подковы, деревни, где тётка Агнеха ведьмовала, день пути, если ножками идти. Люди добрые, конечно, помогали путь скоротать, на телегах подвозили, но все равно, умаялась я. Есть, правда, хотелось, но в доме ни крошки съестного не нашлось, а мне не привыкать голодной спать ложиться. Ничего, утро вечера мудренее. Солнышко взойдёт, птичка еду найдёт.

Приснилась мне тётка Агнеха. Стоит она посреди избы, прямо как живая, и головой качает.

- Горюшко ты мое горькое, - говорит. – Не успела я тебя ничему научить, а и толку бы с тебя не вышло, нет в тебе дара колдовского. Но раз дара нет, бери хитростью, а я завсегда за тобой присмотрю.

И тут в дверь постучали. И я проснулась. Занавеску одернула, в окно смотрю – а там луна светит, да ярко так. Звёздочки щедрой горстью по небу рассыпаны. До рассвета еще далеко, спи давай, торопись. А вот не спят же, и мне не дают, на крыльце топчутся, да шумно так, сердито. Я еще постояла у окошка тихонечко, думала, может гость незваный сам догадаются уйти, но нет, стук только громче стал. Вздохнула я и пошла открывать.

На пороге девица стояла с корзинкой, а из нее так пирогами пахло, если нюх мне не отшибло, то с луком и яйцом. Я аж слюной захлебнулась и отступила, пироги в дом пропуская, а с пирогами вместе и гостья ночная зашла.

- Это ты, что ли, новая ведьма? – спрашивает.

- Я, - отвечаю.

Ну и пошла свечу зажигать, не в темноте же переговариваться.

Девица оказалась дородной, круглолицей – ну прямо кровь с молоком. По-хозяйски села за стол, хотя никто ее не приглашал, и корзинку рядом пристроила.

- Тогда я к вашей ведьминской милости с просьбой.

- Просьбу-то я выслушаю, - намекаю я ей, - а вот исполню, иль нет, там видно будет.

Ночная гостья понятливой оказалась, выставила на стол кринку молока да пяток пирожков выложила, не богато, но что ж теперь, мы не капризные, всему рады.

- Говори, девица, - милостиво кивнула я ей.

- Приворот сделай, - попросила моя гостья. – Очень надо. Сердечко мое болит и сохнет, а ясноглазый соколик мой мимо меня проходит, не улыбнется даже, не посмотрит лишний раз!

Тётка Агнеха про привороты мне рассказывала. Толку, правда, с тех рассказов не было, потому как ведьмовской дар меня стороной обошел, но кой-чего я помнила. Я вообще умная, один раз услышу – больше не забуду. Особливо если кто гадость про меня сказал. Боги забудут, а я и через сто лет припомню.

- На что приворот тебе надобен, девица? На любовную сухоту, на страсть неземную, на брак законный?

- А в чем разница?

- Ну, с любовной сухоты будет твой соколик под окнами твоими стоять, стишки читать, песенки душещипательные петь. Со страсти неземной в окошко к тебе полезет, дабы облобызать уста твои сахарные. А брак законный, тут понятно все, за ручку возьмет, к жрецам поведет, те перед лицом богов-супругов вас и поженят.

Девица задумалась крепко.

- А все сразу можно? – спрашивает.

- Нельзя, - сурово отвечаю я. – Если смешать разные привороты на одном человеке, беда случится!

- Неужто помрет? – ахнула моя гостья.

- Некоторые и помирают, другие заиками на всю жизнь остаются, - вдохновенно соврала я.

Не из корысти соврала или вредности, а потому что нельзя быть жадной такой, все ей подавай, вы подумайте!

- Ну, тогда на страсть, - решилась девица. – Замуж меня батюшка и так выдаст, а со стишков толку никаого.

- Завтра после полудня приходи, - обнадежила ее я. – Как звать соколика твоего? На кого приворот составлять?

- Лютом звать, воевода он наш молодой. А я Дарина.

- Все сделаю, - пообещала я, и Дарина расцвела вся от радости, сунула мне в руку две монетки серебряные и убежала.

Перекусила я славно, пирогами и молоком, монетки прибрала – утром на рынок схожу, муки куплю, хлеба напеку. Может, курицу живую сторгую, Марьяной ее назову. Будет память о сестрице и польза тоже будет, яйца в хозяйстве всегда пригодятся. Уснула крепко, а как солнышко встало – ну и я с кровати соскочила. Умылась, и первым делом пошла на огород тёткин. Посмотреть, нет ли там чего съедобного. Гляжу, а семена, которые я вчера вытряхнула, уже взошли, проклюнулись крохотными иголочками. Ну, я полила их водицей ключевой, пусть растут, для чего-нибудь да пригодятся. Грядки прополола, травы там росли в основном мне незнакомые, но некоторые пахли вкусно. Я и оставила. Пусть растут, я сюда еще петрушки посею, укропа, пару луковок воткну. Во дворе яблоня росла, но ни одного яблочка я среди ветвей не усмотрела, да и то сказать, старая она была. Тётка Агнеха говорила, что яблоня тут уже росла, когда ещё она совсем молоденькой ведьмой была, а было это давным-давно. Ну да пусть стоит, жалко мне, что ли, и её польем, воды в колодце хватит.

С делами управилась, косу переплела, чистый сарафан надела и на рынок пошла. А там меня уже ждут! Улыбаются, кланяются, госпожой Иванкой величают – оно понятно, ведьме всегда почет, даже самой захудалой. Не так посмотришь – вот уже у твоей коровы молоко скисло. Я, конечно, даже самой малой болячки не нашлю, даже если всю ночь колдовать буду, но никто этого не знает, так что я глядела важно, торговалась от души. Собиралась уже уйти с рынка, прихватив корзину с покупками и курицу-пеструху, как вдруг зашумели все, а девицы заохали, хихикать принялись как полоумные. Гляжу, а на вороном коне въехал на рынок красавец молодой, в богатой одежде, в сафьяновых сапожках, а на поясе сабелька звонкая висит. Кудри русые, глаза синие. А при нем глашатай вышагивает в красном кафтане.

- Это, - пояснила мне торговка, - воевода наш молодой, Лют.

- Слушайте-слушайте, - заорал глашатай, я аж поморщилась, вот уж глотка луженая. – Нынче ночью из лавки почтенного купца Димитро Копыто украдено было два отреза шелка лазоревого, браслет в виде змейки, серебряный, с одним изумрудным глазком, да бочонок вина красного заморского!

Зашумел народ, заволновался.

- Горе-то какое, - вздохнула торговка. – А что, госпожа Иванка, можно ли с помощью колдовства ворованное найти?

Ох, боженьки-супруженьки, я уже говорила, что у меня язык без костей, да? Сначала ляпну что-нибудь, а потом подумаю, а надо ли было…

- А как же, - важно отвечаю. – Сложно, конечно, очень уж трудное это колдунство, но вот как-то раз…

Торговка придвинулась поближе, и та, которая рядом тоже, ну меня и понесло.

- Как-то у боярина кобылу скрали, чистейшей белой масти, уж как он убивался, как по ней плакал, прямо высох весь от горя. Ну, меня и позвали. Я на след кобылы той три ночи ворожила, а на четвертую ночь воры уже сами боярину жеребца вернули!

- Так кобылу же скрали, - ахнула дородная торговка, и курица в моих руках заквохтала насмешливо.

Я на неё шикнула – молчала бы, дура, а то суп из тебя сварю.

- Украли кобылу, - кивнула я, - а привели и кобылу, и жеребца, так что боярин даже в выгоде остался. Уж он благодарил меня, благодарил, благодетельницей называл. Горы золотые обещал, чтобы я в его доме жить осталась.

- А что ж не остались-то? Жили бы в тепле да сытости, чем плохо?

- Вот такая вот я есть, нет во мне корысти, а только желание другим помогать. Пойду я, люди добрые, дай боги вам здоровья.

Ну и пошла себе. Дарина, поди, заждалась уже обещанного приворота. Но не тут-то было!

- Госпожа!

Оборачиваюсь – а это меня сам воевода Лют зовет, даже спешился, честь-то какая. Но что-то мне от такой чести неуютно стало.

- Ась? – спрашиваю, и ресничками хлоп-хлоп, вроде как я душа простая, обижать такую грех.

Потом вспомнила, конечно, что я ведьма о ста лет, и губы эдак недовольно поджала, прямо как моя мачеха, когда меня видела и тут же вспоминала, что огород не прополот, полы не помыты, свиньи не кормлены, пирог не испечен.

- Вы ли наша новая ведьма?

- Я, я, - киваю головой, а сама шаг ускоряю, может, сам отстанет, видит же – некогда ведьме, по делам спешит. – Племянница я госпожи Агнехи. Это у нас, значит, семейное. Ведьмовство. У нас в роду в кого ни плюнь, сразу в ведьму попадешь. Даже если с закрытыми глазами плевать.

- И свидетельство у вас есть?

Ох, боженьки-супруженьки, а про свидетельство я забыла! Каждой ведьме такое дается. Если сдаст экзамен, да не где-то, а в самой столице, да не кому-то, а главному волшебнику, который в экадемиях преподает.

- А как же, - отвечаю. – Есть!

- И показать, - спрашивает, - можете?

- А как же, могу! Вот приходите и покажу!

- Обязательно приду, - воевода посмотрел на меня как-то странно, с прищуром недобрым. – Но предупреждаю, ведьмовство без свидетельства запрещено и карается штрафом в десять золотых монет. Доброго вам дня, госпожа ведьма.

- И вам вовек не хворать, - отвечаю ласково.

И чего привязался? Шел бы, искал ворованное, делом своим занимался! Украли бы в деревне что-то снова, вот бы славно было. Воевода бы воров ловил, а я жила бы себе, хозяйствовала потихонечку!

Дарина и правда ждала на крылечке, грелась на солнце, жмурилась, как откормленная кошка. Вот уж кто ни дня не голодал, сразу видно.

- Пойдем, красавица, - кивнула я ей, - все готово у меня.

Как уж там тётка моя Агнеха привораживала-отвораживала - не знаю, не видела, так что пришлось мне на ум свой ясный положиться, да на хитрость. Как сиротинке горькой в этом мире без хитрости прожить? Мне ж многого не надо, вот, домик – крышу над головой, огородик, курочку, чтобы яйца несла. Жить себе тихонечко. Платьев всяких, как Марьянке, мне не надобно, и замуж я не рвусь. Что там, в этих ваши замужах хорошего?

Вынула я из корзинки клубок красных ниток, что на рынке купила, взяла две щепки и велела Дарине ниткой их друг к другу приматывать.

- Ты, главное, думай о своем соколике, поняла? Изо всех сил думай. А я буду ворожить.

И вот сидим рядышком, значит, Дарина от усердия аж взмокла (вот, наверное, воеводе Люту сейчас икается), я страшное лицо делаю и руками в воздухе машу, как будто мух отгоняю, курица на скамейку взлетела и сидит там тихонечко, смотрит, глаз не отводит. Так мы весь клубочек и смотали.

- А теперь что?

- А теперь, милая моя, тебе нужно это на крыльцо к воеводе подбросить. Непременно ночью. И три раза сказать: «На дворе трава, на траве дрова, раз дрова, два дрова, три дрова, суженый-ряженый, не коли дрова на траве двора, а приходи ко мне ужинать». Все запомнила? Сказать надо без ошибок, если хоть разочек собьёшься – колдовство не подействует. Поняла?

- Поняла. А когда подействует? Когда мне соколика-то ждать?

- Скоро, скоро. Ну все, иди, иди!

Уж как она меня благодарила! Насилу из дома вытолкала.

Остаток дня в хлопотах прошел, только все равно в приятных. Есть разница, ради себя стараться или на других спину гнуть. Я же на мачеху с детства батрачила, вот как батюшка умер, так она меня на кухню и отправила работать, всего-то мне тогда восемь лет было. Дите несмышлёное! А пришлось попреки терпеть, что я неблагодарная и доброго отношения к себе не чувствую, я все чувствую! Только какое там доброе отношение… В общем, хоть и устала я за день, а на душе все равно было тепло и радостно, одно печалило, что с тёткой Агнехой я так и не простилась, ну да верила я, что зла она на меня не затаила. А ночью в дверь опять постучали!