Читать онлайн
"Запись-ком кловуна Матея"

О событиях двух дней — судьбоносных для автора и его друзей

Запись-ком дня первого

Этим вечером нам свезло.

Свезло, так свезло. Мля… (Дальше нецензурно, зачёркнуто).

А проехали бы мимо к другому пабу дальше по улице, или свернули бы к закусочной, что рядом с рюмочной, оно, возможно, и к лучшему бы сталось. Нет, на финише полусуток пути из соседнего города «пивка с дороги» хлебнуть захотелось. Мля… (Дальше нецензурно, зачёркнуто).

Конкретно, в питейное заведение под вывеской:

Пиво Питера. Ресторация

мы устремились потому, что нам в нём была назначена встреча с Инкогнито. Мля… (Дальше нецензурно, зачёркнуто).

Так начиналась запись-ком с описанием событий, очевидцем и участником которых был ваш покорный слуга, кловун Матей. Текст мной восстановлен и переписан заново — без мата.

* * *

Этим вечером нам свезло. Свезло, так свезло. А проехали бы мимо к другому пабу дальше по улице, или свернули бы к закусочной, что рядом с рюмочной, оно, возможно, и к лучшему бы сталось. Нет, на финише полусуток пути из соседнего города «пивка с дороги» хлебнуть захотелось. В питейное заведение под вывеской:

Пиво Питера. Ресторация

мы устремились потому, что нам в нём была назначена встреча с Инкогнито.

* * *

Свободных мест, как и ожидалось, не было.

На входе в паб — под балконом, нависавшим полукруглым козырьком над крыльцом — образовалась очередь из дюжины мужчин. Крыльцо — оно необычайно высокое, притом, что необыкновенно узкое; на ступеньках разминуться бы только, не вывалиться бы за периллы. Компания уже где-то поднабралась (одни о чём-то спорили, другие вполголоса пели незабвенную «дубинушку»), сюда пришли догнаться двумя-тремя кружками горячего эля. Стояли в предвкушении, выжидали освободившихся в питейном зале мест. Бедолаги — маялись под дождём с холодным порывистым ветром, до кожи и костей забиравшим. Опадавшие с каштанов и клёнов на тротуар листья липли к макинтошам, капюшонам на голове и тростям в руках.

Подступ к входной двери преграждал швейцар в ливрее утеплённой меховым воротником, ниспадающим с крутых плеч вышибалы на грудь и спину. При виде нас он оттёр страждущих к ограждению одной стороны крыльца и, помахивая форменным картузом, позвал подняться.

Я не столько этого ожидал, сколько был уверен, что так и случиться, нас заметят и пригласят пройти в паб без очереди. Опытному швейцару, профессионалу своего дела, вдомёк, что, приглашая трезвых, приваживает посетителей перспективных в получении заведением дохода.

Мы к пабу подъехали на мотороллерах, без шума и гама. В одинаковом облачении, в необычном для поездок на скутере: кожаные водонепроницаемые жёлтые куртки; чёрные галифе из кожи же, с жёлтыми в бёдрах и красными в мотне вставками; штанины заправлены в модные яловые «сапоги-скороходы» со спасающими от дорожной шуги из-под колёс ботфортами, высокими по пах; на плечи накинуты белые каракулевые бурки с «разлётными» плечиками. Наряд наш дополнял клеёнчатое кепи с подбородочным ремешком, мотоциклетные перчатки, и под бурками широкие — дорогущие-дорогущие — Слуцкие пояса. Лицо по глаза скрывал дорожный шерстяной палантин, повязанный вокруг шеи шарфом. Над козырьком кепи устроились массивные с тёмными стёклами защитные очки.

— «Вятки» выкатить за бордюры на тротуар, оставить под кронами каштанов. Багажные сумки берём с собой, переоденемся, — распорядился я. — К крыльцу идём с намерением пристроиться в конец очереди. То, что швейцар подзывает, виду не подавать.

При виде нас в мокрых бурках, в сапогах с забрызганными грязью ботфортами, «бедолаги» понимали, что сейчас у нас одно только желание — пропустить на финише долгого во всю ночь пути пинту другую пива. Действительно, после вчерашнего прощального ужина в таверне мегаполиса проездом к Т-порталу, у нас на трассе во рту «ни росинки, ни былинки» не было. Я и швейцар — мужчина с виду средних лет, наверняка профессионал своего дела — в силу жизненного опыта знаем, что уставшие, намокшие под дождём путники, день, вечер до ночи, а то и до утра, просидят за кабацким столом под выпивку обильную. Идея пользоваться такой тактической в переездах из города в город уловкой — появляться у ресторана или бара компанией на скутерах, без шума и гама — моя. Коллеги, они же товарищи и друзья, — все трое известные, набиравшие популярность в СМИ и на радио, эксперты и дегустаторы по отелям, тавернам и пивбарам — уловке этой следовали неукоснительно: в дорогу готовясь, вместо утреннего «привет» все трое дружно мне обещали: «только лимонад». Уловка моя — чего уж там, хитрость — всяким разом срабатывала: нас подзывали и в заведение впускали без очереди.

* * *

Отстёгивая багажную сумку, я глянул на вывеску паба. Это питейное заведение мы с инспекцией не посещали — потому как открылось уже после нашего убытия из городка, да и не были мы на то время журналистами — обычные отпускники, путешествовали на отдыхе. Вывеска — растяжка из парусины цвета хаки (брезент обыкновенный) с намалёванным белой масляной краской названием: «Пиво Питера. Ресторация». Закреплена на опорных перилах фасонного дуба и по полукруглому экрану из стоек с прутьями, коваными в стиле «бичующий кнут». Лоджия балкона — она служит крыльцу своеобразным козырьком от дождя и солнечных лучей — опирается на две по сторонам балясины литые из чугуна.

Строение — знал я, да и вчера освежил в памяти, просмотрев перед сном путеводитель по Т-порталу — долгое время оберегалось законом по охране памятников истории и архитектуры, но после как «Районный краеведческий музей», в нём располагавшийся, был закрыт, статус сняли и бесхозное строение выставили на торги. На аукционе верх одержала предпринимательская компания «Питер & Берта» — новые владельцы и открыли в бывшем музее паб.

Паб, как по классике и принято для такого питейного заведения, занимал здание целиком. В прошлом оно было построено как военное сооружение, являлось боевым форпостом — замкнутым укреплением, составляющим общую линию фортеции. Таких наставили несколько десятков вкруг возводимого тогда Т-портала.

Местный тёсаный гранит сложен в стены двухметровой толщины, для сцепки и прочности блоки скреплены бетонным раствором из песка с цементом на куриных яйцах. Вместо окон по стенам два ряда бойниц с пушками, под стрехой крыши торчат стволы пулемётов, фундамент весь в огнемётных амбразурах. Крепость эта толлюдам (доминирующая в Орионе раса, сюзерен Кагора, планеты населённой расой людоидов) служила защитой от набегов аборигенами. Как только отстроят и запустят Т-портал, а строители Кагор покинут, форпостам сменят назначение: на входные двери навесят ростры с надписями «Районный краеведческий музей». Что логически закономерно: людоиды-кагориане ужились с толлюдами-оккупантами. В скором времени, паноптикумы станут питейными заведениями, в каких пиво пьют рабочие промышленных предприятий и сельчане деревень округи.

Бывшая крепость — одноэтажная, с пологими к фундаменту стенами. Крыша без какой-либо кровли — ноль дерева и соломы — выложена из тех же гранитных, что и стены, блоков. Почти плоская, чуть только покатая к «колодцу» внутреннего дворика, без крыши.

Здание имеет трёхлепестковую форму, относимую к архитектурным канонам средневековья, в плане — триконх. С виду напоминало центрическую церковь или капеллу — с тремя «лепестковыми» апсидами, только не полукружиями, а вытянутыми «носами». Если архитектурное решение описать точняком, то птицы строение обозревали зодчески стилизованным под «искру», которая тремя «лучами» (больше похожими на «клювы») вклинивалась в перекрёсток трёх центральных городских улиц. Надвое рассекала их проезжую часть. Потому-то, и было столь узко́ крыльцо на входе паба Питера.

Гарнизон против аборигенов огнестрельного оружия не применял, противник заманивался в дворовые пространства апсид и накрывался выстрелянной из-под карниза крыши нейлоновой сетью, после тремя коридорами загонялся в цитадель с внутренним двориком без крыши. Здесь пленных лечили от полученных при осаде ранений, избавляли от недугов и хронических болезней, протезировали покалеченных, заносили имена в базу террористов и неблагонадёжных. Наконец, выдавали паспорта гражданина Кагора, подъёмные… и выпроваживали из крепости восвояси, на вольные хлеба. И кагориане просекли халяву: осаду устраивали не затем, чтобы прогнать, извести захватчиков, а… подлечиться и заполучить подъёмные — стартовый в бизнесе капитал. Прекратили даже применять стенобитные баллисты, осадные башни и эскалады (переносная лестница, приставная стремянка), для виду только вооружались арбалетами, копьями и мечами. После мытья в бане, бритыми, во всём чистом, поочерёдно легионами чинили форпосту штурм. Позже окружали и осаждали уже только отдельными когортами, потому как под стены приходили с родными, жёнами и детьми. Солдаты, преторианцы и всадники под бойницами разоружались, в «козлы» составив копья, арбалеты и мечи. Гражданские в знак покорного ожидания своей судьбы сидели под стенами, край тоги накинув на голову, сняв сандалии. Все смиренно ждали пленения сетью и конвоирования по коридорам в уютный дворик. Здесь главам семей возвращали ножи и дротики готовить в мангалах конину и баранину. Спали здесь же под пальмами и в свободных по коридорам казармах. В общем, повторюсь, людоиды ужились с толлюдами. Император, чтобы ускорить «фильтрацию» подданных, центурионам и трибунам повелел договориться с толлюдами: отныне лечить, обучать, проводить тренинги по бизнесу не в «триконхе», а в муниципиях городов. А крепости за ненадобностью переоборудовать в хранилища экспонатов — осадных башен, баллист, эскалад, арбалетов, дротиков с мечами, доспехов и мангалов. Благодетелей попросить здесь же — экспонатами музейными — оставить пушки, пулемёты и огнемёты.

В наше время в пабе «Пиво Питера. Ресторация», два входа замуровали, бронированную штору оставшегося заменили дверью — одинарная, дубовая, по форме арочная и излишне высокая, вершком подпирала лоджию балкона.

В ресторации мы побываем ещё раз — через шестьдесят лет, по завершении наших по Кагору путешествий. Мы к этому времени успешно занимались бло́герским инспектированием таверн, пивбаров, ресторанов, отелей. Оценочно дегустировали та́мошний эль, пиво и закуски. В интернете выкладывали отчётные «видо́сы», проводили репортажные стри́мы. Нами создан контент, ставший популярным, дона́то-прибыльным. Так что, мы — Матей (меня так зовут), Гера, Лука и Ваня — блогеры-миллионники, известные и знаменитые по всему миру. В популярности не уступаем звёздам пост-рока, сравнимы даже, чем гордимся, с культовой группой «Шорты».

Паб, надо заметить, разительно изменится — через шестьдесят-то лет. Односкатную крышу заменят двухскатной из металла и стекла, куполообразным фонарём накроют площадку бывшего внутреннего дворика — устроят зимний сад. Над фонарём день и ночь роятся дро́ны с по́стерами, рекламирующими питейное заведение и ВИА «Шорты». Фасады стилизуют под классицизм с лепниной и картушами. И… испортят архитектуру тривиальными гофрированными панелями, не к месту декорированными свето-цветовым оформлением. Балкон снесут, на его месте смонтируют о́нинг из полированной листовой стали. Конструкцию подопрут дополнительными двумя, литы́ми из чугуна, колоннами-балясинами. С лица онинг стилизуют под вывеску с названием заведения:

Пиво у Петра I. Ресторан-кабаре

Лицевую панель окантуют светодиодными лентами золотого свечения, они завлекательно подмигивают «искорками» — созывают на «пивопой». В дизайне такое оформительское решение — довольно оригинально, внове́. Подобный «выпендрёж», нами экспертами «звёздности», ранее не наблюдался.

Подчеркну, и первое посещение ресторана, и второе через шестьдесят лет отразятся в моей с друзьями судьбе.

* * *

— Ваня! — прикрикнул я на товарища, засмотревшегося на двух девушек со смехом спешащих по тротуару мимо крыльца, — Не отвлекайся. Подымайся первым, мы за тобой. Внимание всем, палантины с лица не убирать, очки на глаза насунуть. Это чтоб нас не узнали. Народ в очереди из трудяг-строителей, должно быть. Да… и клаксо́ны со ску́теров снимите, с собой возьмём.

— Видать бригада бетоноукладчиков. Макинтоши на них фо́рменные, по крою на спецодежду смахивают. Под капюшонами строительные каски, декорированные логотипом — перекрещённые лом с кирко́й, — вставил Лука.

— Верно, подметил. В любом случае, нам раскрываться не стоит: статейки наши, чуть ли не передовицами печатают, наверное, почитывают. В общаге радио слушают.

Гуськом, один за другим мы взошли на крыльцо к швейцару. На наше удивление бетоноукладчики вежливо прислонились к перилам, пропуская нас. Будто рассчитываясь на первый-второй, сопроводили доброжелательным «Здрасте». Не потому, что всё же узнали нас, нет: наряд (макинтош, трость) мужчины состоятельного — строители Т-портала зарабатывали хорошо — обязывал. Кланяясь, клотик набалдашника трости прикладывали к козырьку каски в месте через трафарет набитых краской лома с киркой.

— Ваня, редкое красивое имя, — встретил подобострастным расклиниванием швейцар и, представившись Захаром, предложив недолго подождать под дверью, заперся изнутри. Через минуту объявился с вертлявым половым-юнцом — видать только набиравшимся опыта развести посетителя на чаевые. Ростом не высок, но ладный по фигуре, с прямо из-под тюбетейки ниспадающими на плечи соломенными волосами, с ангельским лицом красавца «жгучего». К таким смазливым юношам сверстницы липнут, как пчёлы на сахар, да и матро́ны, даже совсем уж пожилые — на милашек таких, как с картинки — заглядываются.

— Кого-то из вас зовут Ваней? — спросил половой с порога. Излишне громко. Это чтоб, в заволновавшейся, было, очереди услышали наверняка.

— Ну, меня Иваном нарекли, — отозвался Ваня, — Не мама с папой, нет. Да и нет их у меня. Дядьки трёхглазые так назвали, во сне вижу.

— Тебя же Ваней кличут, — возразил Захар.

— Так как зовут, Иваном или всё же Ваней? — допытывался половой.

— Без разницы. Зови Вано́, девчонки так меня величают. Понял ты, «фартук» в пиве? — Товарищ нередко раздражался на зов «Ваня».

— Ладно, ладно. Вано так Вано. Разрешите представиться, звать меня Пабло́, но благодарен буду за обращение Павло́. Маме так нравится. Вы, су́дари, — перешёл половой на говор тихий, — палантинов и очков не сняли, но я узнаю вас, как и мама с балкона определила по мотороллерам и буркам. Она давняя подписчица на газеты с вашими статьями и заметками, страстная почитательница кино с вашим участием. Ни одной фильмы́ в прокате не пропустила, предпочтение отдаёт тем, в каких рассказываете о местных кухнях разных регионов планеты. Ви́на пьёт только те, что вы дегустировали и одобрили, да. Пиво не пьёт, любит дикий эль, но только своей собственной варки, крафтовый. Чтобы вкус отличался оригинальностью, насыщенностью и послевкусием, миксует секретные, одной ей известные, компоненты. В продажу пока не ставит, мечтает, вы пробу снимите, дегустацию учините. Варит раз в полгода, для вас держит в пятнадцатилитровом дубовом бочонке с пометкой: «Дикий эль, крафтовый. Сварен Бертой для дачи в дегустацию «4»-ке». Мама у меня и бондарь заправский, бочонок сама собрала и четыре персональные для вас кружки из дуба колотного. Надеется, если не сейчас днём, то вечером, после приёма в мэрии, отведаете, оцените её мастерство.

— И я вас, — встрял Захар, — сразу же, как только подъехали к ресторации, приме́тил и узнал. Четверо, на «Вятках», в бурках, в сапогах-скороходах с ботфортами. Не удивляет, как преобразился, отстроился пригород в город, где вы четырнадцать лет назад служили в Доме Наместника Отто Шмидта? Да вымолит ему Церковь Проповеди ХРИССТС жизнь вечную и славную. Добрым словом в народе людо́идском его помнят.

— Приятно слышать, Захар, — поблагодарил я швейцара, — действительно, подъезжали, не узнавали родных мест. Хотя, было ожидаемо. Покинули городок с одной только культурной примечательностью — краеведческий музей, в котором теперь такой шикарный паб устроили. А Наместник Отто Шмидт нам всегда был добрым хозяином… и другом. Христсс, да в сто крат прибавит ему славы в веках.

— Да, Захар! Этим самым четверым господам столик заказан, пропусти! — громко на ветру, шум дождя об лоджию над головой перебивая — в ухо швейцару прокричал Павло. Громко, чтоб услышали бетоноукладчики.

Нам, посторонившись, негромко с почтением:

— Судари, прошу следовать за мной.

— Милости просим, — с поклоном отступил от порога шагом назад Захар, и двумя пальцами по-военному коснулся козырька картуза.

Мда, моя с друзьями хитрость! Но, надо признать, и швейцара с половым профессиональная уловка: страждущих на крыльце вокруг пальца обвести, чтобы выгодных посетителей без очереди впустить. Ни сами мы, и ни кто, ни какой Инкогнито, никогда столика нам не заказывал.

* * *

Павло провёл через крохотную прихожую и бесконечным коридором с дверьми казарм по сторонам к гардеробной. Здесь встретил и поприветствовал нас непогодам подвижный, юркий даже, старик. Людо́ид-карлик он нам толлю́дам-карликам не доставал и до шеи. Принял и повесил на вешалки сушиться бурки, переодеться пригласил пройти в переодевалку. Мы освободились от палантинов, очков, сняли куртку с галифе, сапоги, из багажной сумки достали и облачились в классические костюмы — «тройка»: пиджак, брюки и жилетка. Обулись в штиблеты. Причесались у зеркала и собрались рядком у прилавка гардеробной — выказали Павло готовность последовать за ним дальше. Но половой неожиданно замялся, стоял, переминаясь с ноги на ногу. Выражение его лица и умоляющий взгляд подсказывали самим нам догадаться, что ещё от нас хочет.

Подсказал карлик:

— Надо бы, уважаемые, с ку-ку-лями в зал войти.

Павло извинительным тоном пояснил:

— Идти нам через весь питейный зал к столику за номером тридцать восемь. Опасаюсь возможного… эксцесса. Сейчас утро трудового дня, посетители паба — людо́ид праздный, а это безработные, гопники, хулиганьё всякое. Поэтому, да, прошу предупредить нежелательное с их стороны поведение. Компании за некоторыми столами уже перебрали, могут… помешать нам. Побить, не побьют — не успеют. За барной стойкой сидит милицейский наряд — упредят. Но фигурирование ваших имён в протоколе нарушения общественного порядка репутации вам, как известным журналистам, не добавит. Костюмы-визитки на вас — знаменитые, всем известные, по ним вас всюду узнают… но без ку-ку-лей здесь в пабе могут принять… за евцев. Сейчас не послетрудовой вечер, когда к нам по пути домой с заводов и фабрик наведываются завсегдатаи — в общем-то, культурный пролетариат. Пока он весь за станками и конвейерами.

— Так ку-ку-ля в кармашке слу́цкого пояса осталась, — сказал Гера, — возвращаемся в переодевалку?

— Да, возвращаемся, — согласился я.

— Я здесь подожду, — проводил нас Павло.

Через минуту мы вернулись. По-прежнему, одетыми в тройки и обутыми в штиблеты, но теперь и подпоясанными под жилеткой. На пояснице за слуцкий пояс заткнут клаксон от скутера. С девайсом — корпус вещицы металлического литья, увесистый — не расставались: отбивались в потасовках. Наше облачение дополнял красный из поролона «шарик» на тонкой телесного цвета резинке — «клоунский нос», с каким на цирковую арену выходит выступать ковёрный. С ку-ку-лей на носу чувствовали себя неловко: давненько не пользовались. Ване одному пофиг. Дёргал на резинке «нос», шлёпал себе по носу. Ему невтерпёж, по пиву сох.

* * *

Нас четверо: я Матей, Гера, Лука и Ваня, и мы — судьба наша, поверь, незавидная — кло́вуны. В хозяйском Доме сидим в прихожей «на кортах» (профессиональное: на корточках) и встречаем приветствиями входящих гостей. Ну, ещё не редко сопровождаем Отто Шмидта в его наместнических по Кагору воя́жах с официальным представительством. Чаще — в разъездах по театрам, на ипподром, стадион, в гости к местной элите: олигархам от кагориа́нского купечества.

Зашёл в прихожую к примеру купец — даже не купец, любой, кто из кагориан или домочадцев, даже если садовник или конюх — с корточек встаём на цы́рлы и, чуть приседая на полусогнутых, кланяемся… И восклицаем: «Ку! Ку!». Руки, согнутые в локтях, разводим от плеч в стороны. Финишируем: «Ля!».

Встав с корточек, поприседав в поклонах с «ку-ку» и «ля», и разведением в стороны рук, кловун завершает приветствие финальным в ритуале движением: на выдохе оттягивает ку-ку-лю — на резинке — на длину руки перед собой и… отпускает. Поролон шмяк по носу — беззвучно, безболезненно. Вдыхает. Не обидно: свыклись.

Что за приветствие такое, от чего пошло? Ни кем не знамо, давно забыто. Но я, Матей, знаю и помню. До осуждения трибуналом и списания в кловуны я, флотский офицер, прошёл подготовку в диверсионно-разведывательной школе. Здесь из соображений конспирации мне уменьшили рост до среднего у людоидов, равно как и улюдей-землян — ещё до приговора трибуналом на усекновение, как то случилось с моими будущими по судьбе товарищами, Герой, Лукой и Ваней. По окончании подготовки в ДРШ сразу же был заброшен на Землю Солнечной системы с заданием, устроиться в акционерное общество «Ижевский механический завод», входящий в состав Группы компаний «Калашников» госкорпорации «Ростех» — бывший знаменитый Ижевский Механический Завод №74 ИЖМАШ. Под прикрытием фрезеровщика мне предстояло заняться промышленным шпионажем. Конкретно, стояла задача выкрасть из заводского архива конструкторскую документацию и технологическую карту постановки на производство АК-47. Издавна экземпляры этого автомата хранились по музеям Океана и Акиана, в войсковых учебках подготовки сержантов комплектовались оружейки для обучения стрельбы из огнестрельного оружия. В тирах городских парков и на пляжах был самым популярным «огнестрелом». АК-47 вызывал у сколь ни будь разбиравшихся в стрелковом оружии, в частности в пистолетах-пулемётах — что у толлюдов, что у людоидов — недоумение, шок. Во-первых, поражал приклад, целиком сделанный из массива дерева, а не метало-пластмассовый, откидной. Во-вторых, смущал текст аннотации на стендовой бирке:

Как и в АК-47 первых выпусков, в производстве модернизированной системы

наиболее трудным было освоение ствольной коробки, состоящей из деталей,

изготовляемых порознь разными методами, а затем соединяемых клепкой и

сваркой с применением сложных приспособлений. Конструктивная доработка

этой детали и внедрение в производство целого комплекса технологических

мероприятий, в отработке которых принимал участие Ижевский филиал техно-

логического института, улучшили качество изготовления коробки, однако и в этом

случае по стабильности сохранения главных размеров в пределах требований

чертежа на последующих технологических операциях сборки автомата она по-

прежнему уступала фрезерованному варианту детали.

Не верили. Сверялись с содержанием описания музейного экспоната — на той же бирке. Нет, «серийный», не «опытный» или «действующий образец». Требовали попробовать «стрельнуть разок». Строчил как часы. Рожок — все тридцать патронов — очередью выпускал без единого сбоя или осечки. Ствол, да, нагревался, но не критично. Специалисты-производственники, те будучи в музеях посетителями оружейной экспозиции, все Книги жалоб и предложений «измарали» (по мнению экскурсоводов), дескать, не соответствует экспонат — автомат АК-47 — технологической логике промышленного производства оружия стрелкового, «серийного». Мол, всё неоправданно сложно. Музейным директорам придирки надоели, и они в складчину сделали Главному разведывательному управлению Флота заказ добыть подтверждение тому, что нет никакого казуса. Действительно, на вооружении в Советском Союзе на Земле АК-47 состоял долгое время, производство сборочных деталей постоянно модернизировалось по технологической цепочке от простой (технологии) к современно-передовой. Автоматом Калашникова вооружалась — по настоящему серийным; «штамповались» по лицензии — не одна армия на планете, но модель 47 оставалась самой желанной: у солдат исполнявших свой интернациональный долг; у стрелков банд-формирований; у бойцов повстанческих бригадах, у партизан, что скрывались в лесах и горах.

Так вот, я с похищенными из архива чертежами решил отсидеться в кинотеатре неподалёку от завода, пока тревога не уляжется. Крутили комедию «Ку! Кин-дза-дза». Так что, из кинофильма, и «Ку! Ку!», и полуприсяды с разведением рук. Бытует легенда, будто Президент, когда «песковник» принёс ему на подпись Указ о возобновлении в Соединённых Цивилизациях Акиана практики кловунады, прежде чем поставить подпись в документе, опустил со лба себе на шнобель красный поролоновый на резинке нос клоуна. С последним росчерком пера Гарант Конституции облегчённо произнёс: «Ку! Ку!.. Ля». Хлопнул папкой и велел пресс-секретарю сегодня к себе в приёмную никого не впускать, в приёме всем отказывать — мол, «Президент в печали, смотрит кино». Как известно, Глава СЦА страстный любитель фильмов «советских», особенно почитает комедии Данелии и Гайдая. Ему, гению, да воздастся от благ Христсса.

* * *

В очередной положенный нам отпуск мы, четверо друзей, странствуем по провинциям планеты, где живут простые трудя́ги, кловунов с роду не видели и ничего о них не слышали. Потому, что на то время на Кагоре толлюдов-карликов с клеймом «военный преступник» содержал только один Наместник, пара-другая людоидов-олига́рхов содержала — по примеру сюзерена — кловунов из карликов-людоидов. Вассалам иметь в Доме кловунов в обязанность не вменялось, но содержали ради престижа и пиара. Купцам не в лом, только польза: средство прибыльности в бизнесе.

Мы носим пёструю скоморошью одежду, дополненную головным убором «двухрожковый детск» в бронзовых бубенчиках. На шею накинуто полуметровое в диаметре кольцо. Толщина «ярма» в палец, набрано из разноцветных пластиковых кругляшей, нанизанных на стальную проволоку. Когда кловун сидит на кортах в прихожей, с ним службу несёт — сидит в кольце — «табельный» по должности… попугай. Попка, весь такой важный из себя, тоже кланяется входящим, и проделывает это своеобразно: клювом в нырке делает круговые обороты — вертится в кольце, как заводной. Ему положено ещё и голосом чествовать, но «Ку! Ку!» не выговаривает. Раз другой каркнет вороной, ухнет филином, прочирикает воробьём, по-людоидски проскрипит что-то невнятное матерное и заключит: «Попка ха-роо-шшший». И всё — замолкает. Принимается дурачиться в попытках подставиться под возвращаемый резинкой на нос кловуну поролоновый шарик. Случалось, словит, и… с ку-ку-лей в обнимку — шмяк, шлёп-ля по носу карлика. Смеху в прихожей было б не остановить, но заливаются одни дети, их фейерверки из перьев и пуха пока занимают, взрослых давно нет. За нарушение регламента оборачивавшегося потерей у птицы оперения, наказывают не попку — «носителя», то бишь кловуна. Но мы на птичек не в обиде — орешками и семками делятся.

Нас в тавернах и кабаках — проездом по городам и весям мы непременно посещали питейные заведения — случалось, принимали за странствующих клоунов, цирковых ковёрных, жонглёров и репризёров. Просили — а в подпитии требовали с угрозами — «номер отколоть». Не отказывали б, если бы что-то умели, например, жонглировать или репризы показывать. В военном училище курсантов этому не обучают. Ваня мог бы фокусы показать, но сразу же напивался вдрызг — чтоб до избиения уже в отключке пребывать. Однажды согласились. Стали по центру зала в кружок спинами, надели на нос ку-ку-ли и принялись ими щёлкать себе же по носу. Сельчане нас — а случилось это в деревне с коллективным хозяйством — не поняли. Мужики били, пока не набежали в кабак сердобольные бабы — выручили. Сейчас здесь в пабе Питера, неподалёку от хозяйского Дома, проездом в соседнюю за Т-порталом провинцию, надеялись, обойдётся. Хотя, понимал, не мешало бы сидеть и пиво пить всё время с оглядкой, быть начеку. Нас клиентура паба не могла знать. Не оказался бы, за каким столом, какой колхозник из провинции — не принял бы за ковёрных. Впрочем, этим отпуском мы повседневно носили не кловунскую обычную одежду с детском в бубенчиках, и не костюмы «дорожные» или «деловые», а презентабельные костюмы-визитки — пиджак, брюки и жилетка. Кстати, наши табельные попугаи с нами не путешествовали, не при делах; остались в Доме орехи щёлкать и семечки лузгать, нам в «отмазку» за то, что за их проделки наказание сносим. Сейчас в пабе Питера поступали совсем непредусмотрительно: от приставал в провинциальных кабаках костюмы-визитки нас от избиения избавляли (колхозники за столичную интеллигенцию принимали), но здесь нас, действительно, могли принять за евцев, уличных с лотка торговцев и процентщиков. Тройки те все поголовно носят, будто униформу какую. Даже с залитыми пивом глазами посетители паба могли спутать нас евцами. Потому, что шиты пиджак, брюки и жилетка из одной только на все сезоны ткани «виндзорская клетка» — черно-белый гленчек с контрастной цветной полосой (названа в честь Эдуарда VIII). Кагориане одежду такой расцветки не носят, да и вообще клетка и тройки давно вышли из моды.

* * *

В переодевалке подпоясались слуцкими поясами, заткнули на пояснице клаксо́ны. Пиджаков не застегнули: на дармовых харчах по дорожным тавернам изрядно раздобрели — пуговиц не застегнуть. Выпятили на обозрение жилетки расшитые по атласу золотой нитью, и платиновые на золотой цепочке часы-луковкки в пистоне. Неблагоразумно, конечно, поступили: в зале по сообщению Павло за столиками сидели гопники. А если и налётчики? Но обошлось.

Павло раздвинул занавеску красного бархата, отделявшую гардеробную от питейного зала, пропустил нас вперёд, попросил остановиться и обратился ко мне:

— Уважаемый Матей, вы один не надели ку-ку-лю. Наденьте, пожалуйста.

Я достал и примостил на носу шарик. Посчитал, трое надели, у четвёртого без ку-ку-ли проканает. Номер не прошёл.

— Видите, по проходу к центру зала с эстрадой на фоне приватных кабинок четыре сдвинутых стола, четвёртый к трём не вплотную приставлен, с полуметровым промежутком. За тремя сидят работники мясокомбината, что по улице неподалёку от паба. За четвёртым — четверо бойцов скота из забойного участка, две недели назад пристроенного к цехам комбината.

Действительно, три стола занимали мужчины в рабочих спецовках, за четвёртым сидели четверо рослых мужика внушительной комплекции, одетых вместо спецовок в кожаные комбинизоны-безрукавки. На плечи накинуты полотняные балахоны, застиранные, с заметными следами от пятен крови.

— Постоим, а как джаз-бэнд заиграет, дальше пройдём, — сказал Павло.

Мы остановились на полпути до эстрады, в проходе между столами. Посетители на нас ноль внимания, одни после ночной сидки подрёмывали над кружкой, другие, по утрянке зашедшие, после нескольких пинт эля что-то рассказывали или доказывали друг другу, спорили. Курили, табачный дым под фонарём зала тучей висел.

А не го́нишь ты, Павло, предположил я, в ку-ку-ли «обул» — курам на смех.

— После ночной смены заходят, — продолжал информировать нас Павло. — Стол бойцов обособлен от столов работников других цехов: не привыкли, не обтёрлись за две недели, если вообще не конфликтуют сейчас коллективами. Бойцы, они ребята тихие, добродушные, мамы моей земляки, родом из одной станицы. Сюда на заработки приехали с семьями, в надежде на содействие в поиске работы землячкой. Помогла устроиться на мясокомбинат. Нам не помешают. А вот обработчики мясных туш, жиловщики, составители субпродуктов — эти могут, пьяницы задиристые. Вон, видите, пыль над столами, сцепились в перепалке с бригадой изготовителей фарша и мясных полуфабрикатов. Но, думаю, они нам не помеха, если что, бойцы на мою и вашу защиту станут, выручат. В благодарность маме помогают ей дебоширов в чувства привести. Гопота за столиками по сторонам тоже не помеха, на табуретах за барной стойкой сидит наряд милицейский — их контингент, вступятся если что. Без эксцессов нам бы до столика тридцать восемь добраться уже на пути за сценой и приватными кабинками. Там кучкуется не шпана, налётчики. К нам редко заглядывают, всё по портовым ресторанам якшаются, сегодня ночь гудели, утро прихватывают. Им менты и бойцы скота до одного места. Налились, маминой «беретты» даже не убоятся. Уважаемый Матей, ку-ку-лю поправьте, резинка ослабла — шарик с носа на губу сполз. А вы Вано, лоб с носом перепутали?

На подходе к сдвинутым столам я обратил внимание на то, что сидят бойцы скота глубоко понурыми, пиво пьют молча. Под локтём у каждого лежит свёрток из пищевой обёрточной бумаги.

— Вырезка запакована, — шепнул Павло, — экономика в стране «в загоне», потому платят продукцией — свежениной. У мужиков одна сейчас забота: возьмут ли и этим разом плату за пиво мясом. У Питера, да и у мамы, принцип в долг или по бартеру ни кому не наливать, а этих с первого дня поят взамен за вырезку — мама на поблажке землякам настояла. Против кловунов, уверен, ничего не имеют, у них на Вологе, в станице, вашего брата нет, и вряд ли что о них знают. Вот евцев люто ненавидят. По приезду на заработки, сразу попали в объятия лотошникам. Не совсем качественный товар сбывают, обсчитывают посреди улицы при честном народе — куда не шло, так ещё и в долг ссужали под процент кабальный. За что мужики по пути после паба их выдёргивают с уличного тротуара и в подворотнях по-тихому поколачивают.

От этих убийц свиней и коров можно всякого ожидать, подумалось мне. Нас с красными носами ещё сочтут, как и колхозники, за «ковёрных» — пристанут. А мне не хотелось бы объявиться в родном городке с приключением в пабе.

— Здорово мужики! — Поздоровался с мясниками Павло. — И вам, убивцам животины, респект. Шутка. Сейчас вам принесут по последней и рассчитаетесь. Убивцы — свёртками.

Четверо бойцов скота с облегчением проглотили пиво и выдохнули.

— Аваккай, дружок, — обратился Павло к сверстнику среди возрастных забойщиков, — допьёшь пиво, зайди в буфетную, я детишкам свёрток с креветками и гребешками подготовил, буфетчик отдаст.

* * *

— Пойдёмте, — скомандовал Павло, как только снова заиграл джаз-бэнд.

В квартете «завыла» труба, выдавая заунывные классические блюзовые опусы. Этой музыке звучать бы там, где женщины с девушками присутствуют, в танцзалах, к примеру. В пабе Питера одни мужики.

— Слышите шум и гам поутихли. Те, кто дремал над кружкой, уснули. Питер придумал эту мудату в репертуар музыкантам включить. Пока посетители слушают — как заворожённые — и спят, половые в буфетной успевают креветок с гребешками наготовить, по тарелкам выложить.

Я понимал, Павло не зря опасался инцидента. Молодые людоиды, не говоря уже о гопниках, действительно могла повести себя задиристо: к примеру, потребовать стать на цырлы, «Ку! Ку!» с «Ля» произнести и «носами» об нос щёлкнуть. Но потасовки, блага Христссу, не случилось — до цели благополучно добрались. Милицейский наряд поднялся от барной стойки и, окружив со сторон, сопроводил к столу за номером тридцать восемь, каким-то Инкогнито нам заказанному.

Вчера в номере отеля меня разбудил старший администратор, раскланиваясь с извинениями за беспокойство, вручил конверт с письмом в четыре строки:

Матею.

Утром в 9.00. Вам назначена встреча в пабе «Пиво Питера. Ресторация».

Для вас зарезервирован столик за номером 38.

Инкогнито.

Вот с этим Инкогнито нам и предстояла встреча, он нам столик забронировал. Вот только, пройдя большую половину зала, на подходе, я сквозь кабацкую пылевую взвесь и табачный дым столик под биркой «№ 38» узрел сиротливо пустовавшим. Опаздывает Инкогнито, успокоился я.

* * *

Павло провёл нас в один из углов трёхстенного в плане питейного зала под стеклянным фонарём. Подвёл к единственному (за номером 38) пустовавшему в зале столу.

— Ку-ку-ли спрячьте. Хвала Христссу, обошлось. За стол не садитесь, — потребовал я от друзей.

— Уфф, пронесло, — перехристссившись, выдохнул половой. — Спасибо, парни, — поблагодарил милицейский наряд. — Бармену передайте моё распоряжение усадить вас за восьмой столик, налить три килдеркина бочкового «жигулёвского» за счёт заведения. С закрытием паба посетите кабинки с девочками-стриптизёршами, угостят приватным танцем. Только просьба не баловать — танцовщиц не лапать. Питер осерчает, и Беретта, знаете, этого не потерпит. Ещё недельку здесь покайфуете, отдохнувшими и с «пузиками» в Менск вернётесь.

Парни в чёрных деловых костюмах, с бабочками вместо галстуков почему-то, в тёмных очках, дружно покивали головами и поспешили к бару. Молоденькие офицеры, судя по возрасту не старше лейтенантов МВД Белой Руси, они, проходя в центре зала мимо островка приватных кабинок, с вожделением заглядывались — и оглядывались — на занавеси красного бархата.

— Ага, как же, не будут лапать, — проворчал Павло. — Мама уже не раз грозилась позвонить министру МВД с просьбой заменить состав наряда мужчинами возрастными, любящими только одно пиво. Но где их взять, в милицию служить даже безработные Т-портала не идут, свалить всё из «синеокой» стремятся. Эти парни из Менска, менты столичные, опера желторотые, на усиление местного РОВД присланы. Мама их на ночь в гостиницу не отпускает, в наказание за «рукоблятство» спать укладывает в холодильной камере, а им всё нипочём. В холодильнике кеги с пивом хранятся, ночь вместо сна сосут. К тому же, за стеной будуары стриптизёрш размещаются — дырок дрелью накрутили, решето, а не стена. Беретта пока об том не знает — смекают дырки занавесить. А узнает — какая девица, вниманием обойдённая, сдаст — ох, накрутит им. Мама моя такая. Боюсь не надырявила бы в них самих дырок — из «беретты». Шучу, конечно.

— Павло, нам, конечно, интересно больше узнать о твоей маме, — остановил я полового. — Но извини, встреча нам назначена на девять утра, а уже начало десятого. Как встречать будем? Стол не накрыт. Вот придёт, а стол не накрыт, и это ещё «недоразумение», — повернулся я к половому.

На полу под столом кто-то спал, храпел богатырски.

Подбежал сын Павло с сообщением:

— Заместитель мэра отзвонился, задерживается по причине непредвиденных обстоятельств.

— Я так думаю, заммэра и есть Инкогнито, — сказал, лукаво взглянув на меня, Лука.

— Определённо он, — поддержал Гера.

— Что за фрукт под столом? Фартук в пиве, — это я доброжелательно, Павло, с иронией — кто таков? Он нам обедню не испортит? — И Ваня голос подал.

— К сожалению, не вправе прогнать или пересадить, столик тридцать восемь им арендован на сорок лет вперёд. День в порту работает, вечер здесь пьёт, ночь под столом спит. Подойдёт ваш Инкогнито, пообщаться пересажу в кабинку для приватных танцев. За тяжёлыми из бархата шторами переговоров ваших не услышат. Устраивает?

— У нас выбор есть? — выразил я за всех согласие. — Вообще-то мы не планировали к вам в паб заезжать, думали направиться прямиком в мэрию на пресс-конференцию, поселиться и отдохнуть в гостинице при мэрии, но вчерашняя записка с подписью Инкогнито — заместителя мэра как выяснилось, любителя-конспиратора, шутника — внесла корректировку в этот план. Согласен с Павло, похоже, нас разводят. Но подождём… за стол пока не сядем.

* * *

Сбитый из струганных досок и четырёх массивных ножек-баля́син, с табуретами на дюжину мест по сторонам, стол торцом вплотную приставлен к стене. Столешницу, голую без скатерти, выскобленную и воском натёртую, подпирал… живот мужчины в матросской робе.

Стол на весу — ножки-балясины пола не касались — держало брюхо. Настолько огромное в обхвате, что в поясе матросских брюк верхние пуговицы боковых клапано́в оставались не застёгнутыми. По полу за пределы столешницы простирались длиннющие ноги. В брюках с измятыми — будто бегемот пожевал — штанинами, расклешёнными слишком. На удивление огромные ступни обуты в матросские прогары, настолько в размере огромные, что без сомнений точили их вручную на заказ. Без носков. Кожа верха ботинок начищена ваксой, блестит, но дыры и стёртость подмёток выдавали изрядную их (прогар) поношенность. Ручищи! Не скажешь «руки» — брёвна! Толстенные в предплечьях и запястьях — настолько: в рукава рубахи вставлены клинья, а манжеты не сходились, запонками скреплены на цепочке. А кисти рук, даже не лапищи — в кулаке колоды, под столом разбросаны на стороны, покоятся на седушках табуретов. Десять крупных «сосисок» — пальцы в массивных перстнях — торчат из лайковых митенок, бывших морского офицера парадных перчаток. На удивление ни сколько не загрязнённых, белоснежных. Не сходившиеся манжеты обнажали запястья в неразборчивых под густой волоснёй тату.

Размеренный с клокотанием в горле басо́вый храп мужчины — без сомнений, толлюда, если и не высокого ростом, то в пропорциональных соотношениях живота, груди, плеч вылитый Баттербин — заглушал джазовые от эстрады опусы и гомон в зале.

— А не толстяк ли этот нам столик заказал? Не он ли себя за заммэра выдаёт? Павло, подыгрываешь? — спросил осенённый догадкой Гера.

И у меня возникла такая же мысль.— А не амбал ли этот выдаёт себя за Инкогнито? — спросил я Павло. — Разыгрываете нас? Питер с Бертой делают рекламу своему пабу?

— Нет, — глаза полового забегали по сторонам. — Ну… Ну, понятно же, не он. Питеру ночью позвонили из мэрии, наказали принять радушно, приютить на двое суток вашего отдыха. Посадить, чему мы удивились, за стол тридцать восемь, и ждать. Предупредили, заместитель мэра может несколько опоздать, но прибудет непременно. Мама вышла на балкон покурить, увидела вас в бурках на мотороллерах, метнулась в конторку сообщить компаньону. И управляющий распорядился вас встретить и сопроводить к этому самому столику тридцать восемь.

— Не волнуйся, юноша, понимаем — мы с опытом. Позвонили из мэрии с просьбой приютить в непогоду, накормить, напоить и спать уложить — это как водится, нам знакомо. Самим всем этим заниматься — при мэриях есть ведомственная гостиница со столованием — после рабочего дня поздним вечером, в непогоду, да ещё и в пятницу, не пристало. Похоже, развели Питера и нас за компанию. Завтра поутру пришлют кадиллак, пригласят на встречу в мэрии, чествовать будут… Но каков заммэра! Юморист! Навёл прям шпионского туману. Инкогнито.

— Развели, похоже на то, — соглашался юноша.

— Прими за хлопоты, вторую Назару передай, — воткнул я в кармашек фартука полового две шариковые ручки. На Кагоре недавно появились, потому относились на планете к разряду вещей престижных.

— Захару, — поправил меня Павло и расплылся в довольной улыбке — явно не ожидал такой щедрости.

— Захару, — поправился я.

— Так что, не Захар первым вас увидел и узнал, а моя мама. Служила в милиции опером, за поимку неуловимого в швейцарском Берне маньяка, тамошней сыскной полицией была премирована с вручением наградного оружия — пистолет Beretta 92. Была внедрена в круг близких преступника под именем Берта, дома прозывают не иначе как Береттой. Не мало преступников этим пистолетом положила: застрелила только двоих, рукояткой по голове укладывала. Теперь в отставке не расстаётся, носит в кобуре на поясе на виду у всех. Потому и прозвали Береттой. Она — совладелица паба. Напарник по бизнесу у неё бывший напарник-опер — Питер. В складчину им удалось приобрести на аукционе здание бывшего краеведческого музея и открыть ресторацию. Мама хоть и совладелица, в штате числится прибиральщицей и кладовщицей. А на самом деле, исполняет должностную функцию администратора заведением. Кобуру сдвинет на живот, и ступает к посетителям в зал… враз склоки и драки приструнит. Так вот, мама раньше Захара вас узнала, курила на балконе. Питер, не меньший, чем мама, ваш почитатель. Но, подозреваю, как управляющий, надеялся не увидеть вас у себя в пабе, потому как «раскатаете» его бизнес в газете и по радио. Опасение своё совладелице высказал, но мамина восторженность и настойчивость взяли верх. Питер — я как раз в эту минуту принёс ему кофе — дал мне указание немедленно, без очереди, впустить вас. Дело за малым стало — бригаду бетоноукладчиков, завсегдатаев наших, обвести вокруг пальца.

* * *

Ещё раз, поблагодарив меня за подаренные шариковые ручки, юнец представил, наконец, спящего:

— Боцман такелажфлота, портовый амба́л, бригадир грузчиков. Не смотрите, что с виду этакий баттербин… безобиден, пьяным рук не распускает, — сказал и легонько пнул кедом огромный, носком ему достающий до колена, матросский ботинок. И, прижмурив один глаз, крепко растёр по шее определённо «затычину», им полученную не иначе как от боцмана. — Вам не помешает, только что загрузился и отчалил в сон под разгрузку. Я сюда малышом к маме прибегал, он всё нагружался и разгружался, и всегда в этом углу, за и под этим столом.

Смахнул что-то — мы, глаза навостри́в, не увидели что — с голых досок столешницы, поставил по центру кувшин из самоварной меди с чеканкой на боку: ЗА СЧЁТ ЗАВЕДЕНИЯ. Подарочный посетителям эль. На плетёнку из соломы и камыша под дном кувшина выложил по кругу спиртовые таблетки для подогрева напитка. И, неловко кедом поддев клешнину боцманских штанов, чуть не упав, юркнул куда-то в сторону — исчез. Звали принести кружки и спиртовые горелки, не объявился. Друзья начали было возмущаться, задействовав от скутеров клаксоны, но я их кваканье остановил: напомнил про «беретту» у мамы Беретты.

* * *

Не от пинка по ботинку, а от того что половой, споткнувшись, потянул клешнину штанины, боцман проснулся. Поднял с табурета лапу, «сосисками» перебирая по доскам, протопал к циновке, нащупал кувшин, поласкал медь, и утащил сосуд под стол. Ему, ясно, не впервой: циновка ведь видна в щели иссохших досок столешницы без скатерти. После как мы прослушали жадные с кряхтением и кряканьем глотки, пальцы вернулись собрать с циновки спиртовы́е таблетки — закусить.

Не захлёбывается… навзничь пьёт, лёжа! Головы не подняв, из кувшина пьёт. Баттербин а ловкач, подивился я.

— Э-э! — начал было проявлять праведное возмущение Ваня, но остановил Гера, зажав ему рот и пригрозив:

— Угомонись. Как дам клаксоном.

Боцман, видимо Герину угрозу услышал. Одной рукой отодвинул стол в сторону, другой вернул на циновку пустой кувшин.

Точно, пил лёжа навзничь, удостоверился я в своём предположении: на полу голова амбала макушкой плотно упёрта в стену. Наползший от затылка матросский гюйс, по нос закрывал выпивохе лицо. Надо попробовать, подумалось мне. Учился в офицерском училище, курсанты-деды в отбой мерились высотой фонтанчика. Духи, и я в их числе, по команде дневального лежащим по койкам вливали из флакона во рты «спиртодрайк», моющее для кубриков средство. Будучи уже черпаком, попробовал приобщиться к дедовской забаве, но захлебнулся, еле откачали. Ваню научу, у него, винососа, получится, будет развлекать нас и девок своих, рассуждал я.

Следя за потужными движениями разгрузившегося боцмана, не забывал я следить и за занавесью в зал — не понимая почему, опасался Беретты с «береттой».

* * *

Часто, взахлёб, похватав ртом воздуха, боцман оглушительно чихнул, и гюйс с носа отбросило назад на стену. Лица разглядеть, толком не успел. Но голова, голова! Лысая, как колено, обёрнута чёрной с белым Роджером косынкой. Не голова там, какая непомерно крупная — башка пятигодовалой толлюдской девочки-рахитки (у толлюдов девочки крупнее мальчиков). Держится не на хилой, как у ребёнка, а на короткой, неохватной, как у Батербина, шее. Две жемчужные бусинки в лабретах, стянутых золотой цепочкой, подпирают подгубье; курчавая борода на этом месте подбородка наполовину выбрита. Пышные усы соединены по щёкам с пышными же и курчавыми же бакенбардами. Пират, да и только! Перевязи на выбитом глазе, да кушака с пистолей и тесаком на пузе только и не хватает.

Нас, углядев в прорези всё ещё слипавшихся век, боцман губищами пропойного пьяницы — пухлыми и мокрыми — распушил растительность под носом угрозой:

— Изыди, нечисть!

Окончательно пробудившись, уставившись замутнённым взором в потолок, жевал спиртовые таблетки. Дожевал, и в довольствии прикрыл веки. Подхватил со стены и укрыл гюйсом по глаза лицо, зычно сглотнул и, как только вид потолочных лаг, закопчённых свечами и плошками в былые ещё времена, заместился видом досок оборотной стороны столешницы (стол на себя, на место, сдвинул), захрапел.

По всем признакам храпит притворно, засвербело у меня в мозгу, и я запросил у Церкви Проповеди ХРИСТСС спасения: «Явись Беретта с «береттой», да не в кобуре, в руках наизготовку».

Стол на животе великана накренился — я насторожился и сгруппировался, в надежде отпрыгнуть на достаточное для сохранения здоровья расстояние.

Лука успел подхватить, готовый было упасть на пол пустой самоварной меди кувшин.

* * *

Ваня в сердцах пнул штиблетом по подмётке прога́ры, выхватил у Луки кувшин и устремился в разливочную, откуда объявлялись и куда пропадали половые, снуя между столами с кувшинами эля, кружками и тарелками с закуской к пиву.

На табуреты мы не садились, пить было нечего. Ждали Ваню, этот вернётся, мы не сомневались, с полным кувшином. Не занимали табуреты ещё и потому, что боялись потревожить боцмана. Спал тот не совсем крепко, бормоча что-то во сне.

Притворяется, нисколько не сомневался я. К тому же, стол на его пузе от глубокого дыхания ходил ходуном — не усадишь за таким. А вернулся Ваня, расселись на табуретах отстранённо от столешницы, под себя благоразумно поджав ноги.

Объявился Ваня в фартуке, нарукавниках и тюбетейке полового, перед собой катил сервировочный столик с пятнадцатилитровым бочонком из клёпок колотного дуба, заключённых в стальные обручи. Покоился сосуд на невысокой дубовой же подставке типа «козлы». Ступал неспешным шагом, с прямой спиной и выражением лица полного триумфа. Горелки по углам столешницы с горевшими в них спиртовыми таблетками придавали явлению пущую торжественность.

В бочонке в низу блонды из трёх досок в среднюю вделан разливочный кран, из дуба же. Сверху торчит пробка-затычка, дубовая же. Поворотная ручка крана и затычка связаны тесьмой через лоскут чернёной кожи с печатью — да так, что ни ручки краника не провернуть, ни затычку без разрушения сургуча не вынуть. По коже с лева печати нацарапано, видимо, шилом:

Тискер эль, крафтовӑй. Дача Валли бертӑпа "4" дегустацие пӗҫернӗ

С права:

Дикий эль, крафтовый. Сварен Бертой для дачи в дегустацию «4»-ке

— Это, на каком же языке? — спросил я вдруг объявившегося Павло.

— На чувашском. Мама моя чувашка. Её настоящее имя Нарспи, значение «красивая девушка». Швейцарцам трудно было запомнить, потому дали оперативное имя Берта. Так и осталось, здесь дома имя Берта трансформировалось в Беретта. К месту: и после отставки со службы опером маму без кобуры на поясе не видят.

— На Кагоре чуваши живут? Вот не знал.

— Ну да. Не сказал бы, что народ этот «малый». По берегам Вологи больше десяти миллионов проживает, в Т-портале и Менске у них диаспора самая большая, с диаспорой евцев соперничает. Чуваши, а русскими прозывают, и те не противятся. Матушка моя чувашка, а я людоид по отцу… вроде бы чувашского происхождения. От мамы не дознаться. Языка не знаю. Не подумал, что правая строчка может оказаться перевод левой. Иностранный текст заинтересовал. Спросил у Питера. Тот сказал, что язык знает, но что написано, не скажет. Я сразу просёк, что из вредности, чем там секретным может быть помечен на иностранном языке бочонок с элем, сваренным обычной администраторшей паба, хоть и бывшим опером и с пистолетом «берета». Тогда я попросил управляющего спуститься в погреб и показал просверленную тонким сверлом дырочку в затычке. Запустив руку в «козлы», извлёк ветеринарный шприц, к стяжным доскам скотчем крепил… Питер тайком от Берты выкачивал и пил дикий эль! Взмолился, просил Берту не посвящать в кражу. А я расстроился: нацарапано всего-то по-чувашски, и переведено на русский. За зря пропала возможность шантажировать управляющего. Кстати, он, как и мама, чуваш, но паспорт выправил людоида, якобы потомка индейцев пирахан в бассейне Амазонки. Того что чуваш, стыдится, за что мамой, если и не презираем, то, по секрету скажу, в день праздника независимости Чувашии непременно ею поколачиваемого, слегонца. А рука у Беретты тяжёлая, дай Христсс каждому мужчине… Лицо у меня белое, а не смуглое потому, что белённое. Как говорится, глупость подростковая на лице: хотелось, мне и сверстникам, походить на толлюдов, и непременно на акиянских: столичная молодёжь белилась по примеру незабвенного Майкла. Я после бритья, «тоновку» на «бель» накладываю, сегодня вот в утренней суматохе вас приветить не успел макияж наложить.

— Павло, охолонись, — прервал тираду полового Гера, он у нас не любит болтовни, прямолинеен, с людоидами, как не в духе, бестактен, — снова ты за своё, много языком трепишься. С Ваней, правда, тебе не сравниться, он, если заведётся, вечер под пиво и ночь под водочку способен в уши столько влить, не захлебнуться бы. Так, Ваня?

— Не, не потяну. У нас весовые категории разные. Моя речь в манере Чонишвили — с выражением, неспешная, с голосом поставленным. Павло же мелет со скоростью молотилки, согласные проглатывая. Пока напяливал на меня фартук, нарукавники и тюбетейку, спускались в погреб за бочонком, пересказал исторический урок радио «Град Петров» — о том, что монголо-татарское нашествие фейк, не было на Руси ига.

— Иго было, это я говорю как бывший школьный учитель истории, — высказался Лука.

— Ну да, ну да. Школьный учитель — авторитет в науке «о прошлой социальной реальности», — съязвил Гера.

— Ладно, ладно, — остановил я спорщиков, — Павло, займись печатью, оценим твоей мамы варку. И принеси кружки колотные, те, что для дегустации нам Бертой сделаны.

— Мама в сушильную камеру определила. Сбегать?

— Ладно, из кубков попьём… Что-то не кажет носа наш Инкогнито. Ничего, за элем дождёмся. Полагаю, «дикий» не плох, раз Питер осмелился шприцем красть.

* * *

На столике с бочонком не наблюдалось пивных кружек, но на нижней у пола полке стояли кубки. Металлические, видно, что станочно-токарного изготовления и литья в опоке с землёй. Мне то, Матею, некогда промышленному шпиону с подготовкой технолога в машиностроении, не знать. То, что в прошлой жизни занимался шпионажем, толком не помнил, сны о том иногда снились, но от специализации технолога кое-какие знания под коркой оставались.

Шлифованные и отполированные, без каких-либо надписей, эмблем, виньеток и другой оформительской мишуры́ — заготовки под оформительскую инфу. Но — ни дать ни взять, спортивные награды. Где только стырил? А главное, зачем? Неужели пивных кружек — в пабе — не нашлось?

Мне Ваня подал бо́льший в размерах, из литой бронзы, посеребрённой и с позолотой, с четырьмя по сторонам ручками в виде лавровых полувенков обвитых лентой с бахромой и позуме́нтами. Себе оставил такой же, несколько поменьше и с двумя только ручками, видать за второе в спортивном соревновании место. Гере и Луке выставил на стол ещё меньшие, в отделке скромные: из чушек нержавейки на токарке точёные; простенькие — без картушей, завитушек и ручек, целиком воронённые. По логике — за третье и четвёртые места. Внутри чаши — у всех четырёх кубков — стенка пройдена мельчайшими выборками токарного резца, кромка отполирована и украшена по наружному ободу стразами Swarovski. Постамент ножки, заматированный под платину, мелко прочеканен вкруг овальной виньетки из лавровых и дубовых листьев — полированная площадка для гравированных надписей.
Ваня, как рассказал мне после, вовсе не тырил выпивку с кубками, Павло ему всё всучил. Перехватил в разливочной, облачил в передник, нарукавники, тюбетейку и коллегам представил как стажёра Вано, племянника заммэра. Посетовал, что в погребе с бочонком маминого дикого эля не оказалось ею сделанных для нас персональных кружек. А обычных чистых у половых в разливочной вечная нехватка: «…стеклянные бьют, а стаканы из жести сминают и за пазухой выносят, сдать в пункт по сбору от населения лома». И, сославшись на свою сейчас занятость, предложил Ване в одиночку метнуться по коридору к двери с шильдой СКЛАД ПОСУДЫ. «Кладовщицы, мамы моей, там сейчас нет, с управляющим за эстрадной шторкой вами любуется. Подойти стесняется. Ну, а Питер, он Берту — с эпитетом «милая» зовёт — во всём слушает. Тоже наблюдает за вами, и, несомненно, опасается, в блокнотах запишите, что пиво на вкус «как моча ослиная», а закуска так вообще никакущая, чуть ли не с помойки. Креветки да морские гребешки одни, тривиальной тарани даже нет. Так что, сам на складе разберёшься, а мне пора в зал к столикам вернуться». И Ваня, незатейливая душа, метнулся. Склад оказался на поверку ещё и мастерской в отгородке, где Питер, страстный любитель гравёрного искусства, занимался своим хобби. Пивными кружками и стаканами были заставлены стеллажи и настенные полки, но Ваня прихватил спортивные кубки. Выпендрился, что ему свойственно — такой он по натуре наш товарищ. Вано, словом.

— Начнут бить, будет, чем отбиться, — заявил Ваня, самодовольно поглаживая чуб под тюбетейкой. — В бочонке дикий эль, крафтовый из погреба, персонально нам на дегустацию предназначенный. Читайте, «…бертапа "4" дегустацие песерне». Нам. Спиртовками столик украсил вместо подсвечников. Правда, годно вышло? Шикарно, да! Но нам это богатство обошлось задаром. Кто у нас добытчик? Я — добытчик. Вано!

Ванино бахвальство нам не в новинку, потому, ни как на то, не реагируя, наполнили кубки. Из краника в «воронённые» — за третье и четвёртое места — эль налился без проблем, до краёв чаш. А вот мне с Ваней наши кубки — высокие с ручками — пришлось изрядно накренить. В чаши эля попало добытчику наполовину, мне — сто грамм от силы.

А может, подумалось мне, мстит нам товарищ за что-то. Скорее всего, мне одному. Ваня, он такой. Пожалел, что отказал Павло сбегать за персональными кружками. Мог, конечно, заставить мстителя обменяться кубками, но тот первым успел себе налить напитка и приложиться жадно к чаше. С соплями под носом, они у него чудным образов выступали, как только касался губ ободком чаши с элем.

Выцедив сто грамм, я подумал, что вряд ли мне одному мстит, да и вообще мстит ли. Себе выделил бы кубок за четвёртое место, он профессиональный минёр с соответственным своему поведению мышлением и «умным» глазом.

Вытер изнанкой жилетки рот и отвесил липовому мстителю — но, да, удачливому добытчику — подзатыльник.

* * *

Костюмы-тройки на нас не фирменные, даже не обычного фабричного пошива. Определённо не «оригинал» — по всем признакам «реплика». Шиты даже не в салоне пошива мужской одежды. Но крой и строчка довольно качественные. Мы знали, дело рук какого частного мастера-закройщика или артельщика с планеты Союза Независимых Вотчин. На Кагор, планету, относящуюся к Соединённым Цивилизациям Акиана, поставляются контрабандно, в «Берёзке» Т-портала как конфискат реализуются. Мы же свои купили в секен-энде — поношенные, зато обошлись нам гораздо дешевле. Месяц приглядывались в ожидании жалования и хозяйских отпускных.

Посетители магазина костюмы-визитки, нами присмотренные к покупке, не отбирали и не примеряли. Опасались, что с плача евца. У народа этого, важно отметить, нет сколь ни будь определённо родных пенат, планет, родины. Населяют они, и Океан, и Акиан, точнее сказать, стольные грады Акеан и Акиян, по городам провинциальным не якшаются. Они не только уличные торговцы с лотка, ещё и известные процентщики. Покупателей от троек этих отворачивало ещё и то, что у таких костюмов (из-под руки артельщика, контрабандных — о том все посетители магазина поношенной одежды знали) нитка шитья в жилетке, часы в пистоне не совсем золотые и платиновые. С виду да, на поверку нет. Гальваническое покрытие белым золотом. Естественно, оно «старело» и со временем сходило. Евцы — у них тройки что-то вроде униформы — носили сезон не больше, меняли как перчатки. Проступала только где под позолотой медь, сдавали в скупку. С плеча авца, не с плеча, нам кловунам плевать, купить что-то другое не представлялось возможным: другие, какие костюмы — в том же секен-энде — нам не по карману. А хотелось — даже необходимо было — выглядеть респектабельно.

Костюмы «деловые», скорее «выходные», дорогие, из смесовой ткани шерсть и шёлк — без жилетки — с золотым шитьём по лацканам пиджаков и по шву брючин, платиновые аксессуары на Кагоре носят: городская администрация, адвокаты, бизнесмены, аферисты всякого пошиба и шулера всех мастей. Принято носить ещё и у профессуры с продюсерами, у балетных и у билетёров от интеллигенции. Знать и бомонд обеих столиц костюмы такие не пользуют, у них в моде эксклюзивный, авторского дизайн-пошива, костюм жокея в стиле «дерби» на каждый день. Скромняги. Нам, кловунам, о костюме из шерсти с шёлком, а тем более о костюме жокея, даже самого скромненького, от начинающего дизайнера, даже мечтать в голову не приходит.

«Пиджак и брюки из элитной ткани, шерсть плюс шёлк», рекламировал продавец, на поверку же костюмы-визитки оказались сшитыми из материала новомодного — крепдешин. В кабаках мы в тройках от жары млели и потели. С тоской вспоминали свою свободную, лёгкую скоморошью одежду из хлопка и льна.

Шитые закройщиками «южанами» на продажу мужчинам «северянам» (о мужчинах-толлюдах и речи нет), тройки нам карликам были великоваты в ростовке и узковаты по фигуре, с полами пиджаков ниже колен, чуть ли не в пол. Людоиду не всякому были в пору, поэтому ещё костюмы контрабандные на Кагоре носили одни евцы — рослые и узкокостные против кагориан. Однако, как правило, худощавый, узкоплечий евец костюм-визитку, приобретённый у контрабандиста, ушивал, пиджакам подшивал потаённые ватные плечики. Евца с лотком наперевес на улице, площади, в толпе, издалека видно, они, на каждом углу стоящие, — своего рода городские ориентиры.

Дочери хозяина Дома пообещали перешить, выручили. С садовниками и конюхами, с табельными попугаями зачастую «на ножах», с дочерями Наместника мы в приятельстве. Ваня — он, надо отдать ему должное, даже дружит с ними. Потому как до служанок их охо́ч, ни одной юбки не пропустит.

Разумеется, перешивали тройки не сами дочери Наместника — привлекли к этому делу горничных.

Штанины и рукава с полами пиджаков девицы укоротили, припустили в талии, из отрезной материи вставками расшили брюки и жилетку с боков. Плечики в пиджаках выпороли. Получились, как на нас шиты.

Расплатился за услугу Ваня один. Ловелас. Любитель ухаживать за женщинами — одно слово, волокита. Деньги у него не водились, к тому же не отличался выдающимися по красоте чертами лица, и по фигуре не атлет ни разу, зато имел весьма привлекательную у противоположного пола — сам так выражался — «притягательную, как магнит, «заману́ху»». Гера с Лукой ему подначивали: замануху называли словом общерасхожим — «болт». В путешествиях по провинциям, мылись в общественных банях, Ваня из раздевалки в помывочную входил и мылся не иначе как в юбке из берёзовых веников. Он устал от взоров на него глаз с рублёвую монету, и приставаний с вопросом: «Настоящий, не протез?». В парилку ни ногой, там замануху безобразно размаривало, юбка не скрывала. Когда финансово поиздержится, на мель сядет, всякий раз выкручивался: силиконовые молды своего «болта» делал. В формах отливал поштучно экземпляры из ювелирной смолы и в секс-шоп эксклюзивным товаром на реализацию сдавал. Товароведы брали, даже с охоткой, потому как скупались «болты Вано», как пирожки в голодном краю.

В клетушку, смежную с комнатой, где горничные управлялись с нашими костюмами, к Ване кроме служанок и нянечек — предпочтение ловелас отдавал кормилицам — заглядывали даже надменные и чопорные гувернантки, отнюдь не девицы-скромницы, а девы уже немолодые, замужние, некоторые в годах даже. Так что, перешивка костюмов нам обошлась задаром. Довольными остались безмерно — в костюмах-визитках за «ковёрных» не примут. Омрачала наш восторг только материя. Мало того, что в крупную, вышедшую из моды, «виндзорскую клетку» так ещё и ткань искусственная. К том уже, черно-белый гленчек с контрастной цветной полосой; визуально нас карликов, и без того отнюдь не стройных, заметно толстил. Домой из кабака возвращались мокрыми от пота и вонючими. На чистку в химчистке, нехило так себе, тратились, бывало тарань к пиву не всяким разом заказывали.

Через две недели только (за такое время костюмы можно было перешить раз десять) вернулся Ваня в казарму, с порога чуть дополз до своего лежака. Надев обновку «с иголочки», обувшись в новенькие штиблеты (эти не с ноги евца — новьё, раскошелились), мы друг за дружкой подходили к дивану благодарить Ваню. С нарочито наигранным на лице состраданием, пожимали ему его совсем уж вялую руку. Выходка Ване не понравилась, и он при всяком удобном случае искал повод насолить нам в отместку. Вот спортивные кубки вместо пивных кружек принёс. Не помыл, пыль хотя бы фартуком обтёр. Но за чаркой водки любил рассказывать, кормилицы, да служанки дочерей Наместника не убоялись его «болта», тогда как молоденькие нянечки, надменные и чопорные гувернантки позабавились другим: все у него «соки высосали» до корня.

* * *

За столом напротив через проход гуляли два пожилых моряка, оба старшины первой статьи, с «крестами» на груди и шевроном «дальпатруля» на рукаве форменки. И, разумеется, не аборигены Кагора — толлюды. Судя по повседневной матроской робе (не первой свежести после стирки, местами в не отмываемых масляных пятнах) и бескозырке, лентами завязанными в узел под подбородком — амбалы в поту Т-портала. Портовые грузчики, как и боцман. Толлюды амбалы флотские, безусловно, не обычные гражданские порто́вые грузчики из людоидов, имеют доступ к пристаням «номерным», охраняемым госгвардией на вышках с пулемётами. Как сюда их только занесло, дивился я. Толлюды по дешёвым кабакам, а тем паче по пригородным забегаловкам, не ходят. Но эти, похоже, были на мели, начали проматывать своё жалование по ресторанам Т-портала и теперь здесь, на отшибе в третьеразрядной ресторации, приканчивали.

Сидели амбалы в кругу ватаги подростков, явно местных шалопаев. Одеты в сюртуки с поддёвкой навыпуск поверх широченных по колено шорт, шитых, судя по тому, что штанов такого фасона в магазине не купить, самопально — чтобы выделится среди других дворовых банд. Шевелюры на макушках украшены тарелочками искусственных лысин, ресницы накладные, пушистые. Брови сросшиеся, лохматые, татуированные на пол лба рисунками листьев гелькуляссоого дерева. Губы — в татуаже с пирсингом. За спинами на бельевой верёвке через плечо висят семиструнные гитары, переделанные в шестиструнные.

— Стиляги. «Дворяне» несовершеннолетние, — и Гера обратил на ватагу внимание. — В каникулы ни чем не заняты, кроме как назначать «стрелки» дворянам соседних районов, в разборках рубиться до кровавых соплей.

— Пацанва, — констатировал Лука.

В компании толлюдов с лиц мальчишек не сходило напускное внимание — как же, слушали самих дальпатрулей, инопланетян-толлюдов! По сути — да, оккупантов. Но, правда, какие — так в школе учили — помогали их бедной ресурсами планетёнке технологиями. Маловодную и пустынную сушу наполнили морями и озёрами, испещрили реками, насадили лесами со зверьём. За что «особая благодарочка» — ширпотреб инопланетный, акиянский, ввозили.

Пацаны, сгрудившись вокруг моряков, сидели на табуретах, на столе, слушали старшин и надменно лыбились — как же, слышали-то не иначе как пьяный трёп.

Что-то сомнительно, подумалось мне, пьянчуги эти вряд ли служили матросами на эсминцах дальнего патрулирования за пределами Океана. По молодости, может быть, в дальпоходах и участвовали, но не на боевом корабле, а на каком сухогрузе в группе сопровождения. И тоже грузчиками, не потому ли на пенсии подрабатывают обычными портовыми амбалами, тюки и мешки с грузом в порту Т-портала на номерных пристанях ворочают.

Старшины, поцеживая эль сквозь закусанные ленты бескозырок — пропитаны веселящим настоем гелькуляссовой коры — рассказывали (врали, несомненно), как не раз по морям и в океане видели неопознанные космические объекты, а однажды даже наткнулись на «город в полёте». А полезли показать фотки, юнцы не преминули бросить в кружки соломины, просунуть их концы в щербины на месте выбитых фикс. Цедили эль и пощипывали на спине пацана-соседа шесть гитарных струн. Ни сколько не верили, что найдут: за снимки с НЛО даже толлюдам каталажка, а за фотографию «города в полёте» вообще трибунал. Так и вышло. Порылись в потаённых кармашках с изнанки брючин, и будто спьяну опомнились, один, что помоложе, нарочито заплетаясь языком, сокрушённо, объяснил замешательство:

— Не видеть мне больше… имн… Орион в профиль! После смены в порту в раз… имн… девалку не пошли, остались в робе. А фотки-то с «городом в полёте» в форменке… имм-н… выходной. Скажи, Степан Никанорович.

— Имм-н.

Ясно, врали. Дёшево. Пацанву — саму грешную — не проведёшь. Дружно щипком басовой струны «прокол» старшин отметили, подлили им в кружки эля и заказали принести героям матросского грога, и чтоб добро настоянного на гелькулляссовой коре — крепчайшего, с ног валящего. Распоряжалась всем, заводила компанию, тройка мальчишек — по всей видимости, единоутробных близнецов. Выделялись они и тем, что по возрасту чуть старшие, жгучие блондины, лохматые без искусственных лысин на макушках и дорисованных на лбу бровей. Шорты на них не простые чёрные, а в сине-белую полосу, больше походили на трусы «семейные». За плечами на перевязи висели не гитары, а американские банджо-кантри.

* * *

Скоро старшины допили эль, не осилили угощение от братвы и, подсушив на спиртовках ленты бескозырок, сославшись на необходимость им старикам поспать после трудовой смены, в обнимку, поддерживая, друг дружку, ушли. Их место тут же занял — будто поджидал где в сторонке — полицейский в зимней почему-то куртке со съёмными погонами-муфтами прапорщика. Шеврон на рукаве подписан «Охранное Ведомство Каргофлота». Вынырнул из табачного дыма, как чёрт из табакерки. Не спрашивая разрешения, стремительно сел за стол. Стиляги не успели гитары за гриф из-за спины крутануть, аккорды первые выдать. Банджо-кантри было опередили, но смолкли, на третьей секунде оборвав свою залихватскую трескотню. На внезапное явление офицера близнецы в замешательстве округлили глаза, такой спесивой наглости — хоть и проявленной офицером полиции — принять им дворянам западло.

Толлюд прапорщик или людоид, определить было не просто: для первого ростом не вышел, для второго слишком высок. Лицом опять же бел — не смуглый. Хотя видно, что без тоновки белилами, как то украшают себя артисты шоу-бизнеса, судьи с прокурорами и адвокатами, евцы молодые. Просто бледный, не здорового вида. Известно, что торговый флот у первых не в чести, тем более служба охранником у купца-кагорианина.

Завидев стоящих у соседнего стола и пялившихся на компанию пацанов, офицер вскочил с табурета, повернулся к нам во фрунт и представился:

— Матей Шошоакэ. Прапорщик. Логистический департамент Каргофлота. Охранное ведомство. Румын.

Фига себе, Матей — тёска, поразился я. Вспомнилось, как-то в кабинете Наместника случайно прочёл список населения конгломерации Т-портала по национальному признаку, румыном в нём фигурировал только один, и тот замначальника департамента госбезопасности, генерал, а тут прапорщик желторотый, охранник. Что-то здесь не так.

Прапорщик предстал в образе молодого мужчины подчёркнуто интеллигентного вида, франта: пенсне на носу, на галстуке зажим с жемчужиной, в апаше воротника кителя платиновая булавка. Галифе ушито, в бёдрах неприлично заужено, отчего походят больше на колго́ты, а не на воинские брюки. Сапоги и вовсе не уставные яловые — кирзовые. Среди офицеров обувь модная и дефицитная: из СНВ на Кагор доставлялись теми же, что и костюмы-визитки, контрабандистами. Купить удавалось только из-под полы, и только у евцев.

Я поднял кубок, сделал приветственный поклон, отпил. По всей видимости, этот франтоватый прапорщик — штабист, делопроизводитель или картограф какой. Или адъютантишко чей.

Матей Шошоакэ на мой поклон обернулся к столу, взял одну из кружек, принесённых старшинам с грогом, не допитым, поднял чуть выше головы, отвесил четыре коротких подбородком к груди поклона, но пить не стал. Развернулся спиной и сел на табурет.

Не понятно, что такой весь из себя делает в пригородной забегаловке. Денежное довольствие у штабных, а уж у адъютантов тем более, немалое, им не ресторации на периферии мегаполиса посещать, а рестораны фешенебельные в ядре Т-портала. Подсел за стол к ватаге пацанов, к дворянам — а вот это уже не только удивительно, это подозрительно, вынес я заключение происходящему.

* * *

Наигранно, пьяно-тупо, громким шёпотом, но не оставляющим сомнений в желании обратного эффекта, Матей Шошоакэ стал уверять:

— Нет никаких «городов в полёте», а есть так называемые «z-миражи», объекты оптических иллюзий. Их изобретатель мой двоюродный дядюшка. Он задался целью разорить знаменитую корпорацию «Фейерверк-проказник», но служба безопасности его раскусила и добилась увольнения. Совет директоров с треском вытурил начальника производственного отдела за несанкционированное изготовление опытной партии z-миражей и за начатую было самовольную подготовку их серийного выпуска. Дядюшкой разработанная технология позволяла прекратить коптить атмосферу фейерверками эфемерными, а освоить его изобретение — фейерверк по отношению к рыночным несравненно эстетически выигрышный, главное, экологически безвредный, как в действии, так и в производстве. Причём не в несколько секунд действия в небе, а способного «одуванчиком» выходить в космос, вечно дрейфовать по Галактике.

— Фига́ себе, — Ванина реакция. — Я об этом слышал, но верил в «города».

— Да, в СМИ — в «жёлтых» журналах и газетёнках — время от времени появляются ещё заметки о «городах», но то, заверяю вас, блуждают в межзвёздном пространстве опытные экземпляры дядиных шедевров. Проходя «заводские» испытания, разбрелись в межзвёздном пространстве… и были забыты. Официальные СМИ давно о том молчат, журналистов, якобы плодящих фейки, не жалуют, журналюгами обзывают, стыдят и гонят из профессии. Я один из них, в прошлом репортёр. Дописался до ручки. Вот, пришлось оранжевый жилет журналиста с надписью ПРЕССА сменить на полицейскую куртку со съёмными погонами-муфтами и надписью на спине ПОЛИЦИЯ.

Ага, промелькнула у меня мысль, «в прошлом журналист», как же... евец ты, не румын. И явно не охранником Каргофлота работаешь, а в каком нить департаменте КГБ крысячишь под крылом того же генерала КГБ, румына. Вон, какой весь узкий, с подкладными плечиками в кителе. Головного убора и за столом не снял, пейсы под фуражкой прячешь.

— Фейерверки фейерверками, фейки фейками, но надо — надо! — верить средствам массовой информации. И только офи-циа-льным! Как же без этого, куда идём, к чему придём.

На этом высокопарном умозаключении прапорщик заткнулся: боцман взял и поднял незадачливого племянника за грудки. И под извечную песню пьяниц «Шумел камыш, деревья гнулись, а ночка тёмная была…», задушевно с придыханием им начатую ещё под столом, тряс явного комитетчика. Бедняга, теперь лицом не белый, не смуглый, не бледный — красный, висел за шкирку смиренно, ноги поджав под себя и набок. Руки держал — видно, что опытом умудрённый провокатор — разведёнными в стороны и пальцами врастопырку. Показывал тем самым, что нет у него при себе табельного оружия.

Амбал пропел припев и отпустил незадачливого двоюродного племянника. Опускал на пол — обул в кирзачи. Сапоги на пару-тройку единиц прапарщику велики в размере, голенища слишком широки, потому от тряски за грудки соскользнули с ног.

Под аплодисменты от столиков, благодушно, по-боцмански, вернул франту на нос пенсне, поправил на галстуке зажим, булавку в апаше, одёрнул китель, и по-отцовски шумно и мокро поцеловал в лоб. Заплетаясь языком, вымолвил:

— Фигню несусветную баешь ты, малец... Клянусь честью адмирала в отставке, самолично отдал приказ... смолянуть по такому… как ты сказал? Земираж? Приказал бабахнуть из всех стволов. Залпом, когда один из моих патрульных эсминцев пи... это, как его?.. звезданулся об «город» с концами. Ни один из всей эскадры не упомнит, как ноги унесли. Сам я пришёл в себя только на пороге собственного дома. Моя супружница — калоша этакая — встретила меня под ручку с… таким как ты, сопляком в погонах мичмана… Матьмаю, моряка! Даже не океанского или морского флота, речной флотилии! По речке — нет, не на судне, в посудине — плавал! Пригласили в дом: «Заходите, желанным гостем будете». Ага, желанным, как же… Мичман стоял в одних брюках и майке без кителя, курил — не сигарету, трубку. Жена куталась в его рубашку — навыпуск по колени. Блядь... Что, из-за штучек твоего — тваюмать! — дядюшки эскадру расформировали и меня из дальпатрулей турнули? По его милости уволен с Флота, теперь баржи в порту гружу?.. Эй! Кто-нибудь — вашумать! — даст, чем закусить! Здесь заведут, в конце-то концов, кухню с поварами! Или по-прежнему вместо них только половые в буфетной стряпают! Креветок и ежей не несите, поперёк желудка стали, кишки и анус порвали. Беретта не только эль с водой бодяжила бы, но и на рынок, зачем съестным сходила. Сала с цибулей хочу, тваюмать!

Незадачливый племянник вылез из кирзачей, снял и засунул носки в карманы галифе, достал новые не раскреплённые с торговой биркой-прищепкой.

— А ты, паренёк, случаем не евец, — потянул носом боцман. — Специфично благоухаешь, да и ростом, цветом лица за евца вполне сходишь — это когда, случается, стыд проявляет. В блондина — видно — перекрасился.

— Отстань, дядя. Парик на мне, лысый я.

— А-а-а. Ну, коль так, ступай с Христссом.

Прапорщик поспешно сменил носки в разноцветную полоску на обыденно-серые.

Прыгал на одной ноге, другую совал в сапог… галифе зауженные по бёдрам на заду — аккурат меж «булками» — лопнули. Ни как на это не среагировав, сорвал с рукава куртки шеврон, с плеч съёмные погоны-муфты (с погонами) и, разомкнув булавку, выпростал из-под апаша на плечо петлицу младшего лейтенанта-советника КГБ. Боцману, я заметил (похоже, и Лука тоже: бровью мне повёл), торопливо прищепил к манжете боцманской рубахи бирку-прищепку от носков. Отставной адмирал, то ли не заметил этого, то ли не подал виду, скорее второе, предположил я.

Боцман сказал, как мне показалось не своим, не прежним у пьянчуги голосом:

— Не тушуйся, сынок. Плыви от беды к выходу. И галифе на заду подсобери — трусы розовые видны… Тваюмать, не будь я адмиралом в отставке, то не трусы — стринги женские. И фуражку с париком сними, лысину покажи, докажи, что не евец. А пейсы увидим, не обессудь, дружок, считай, не повезло. Бетоноукладчики на крыльце встретят радушно — на балкон забросят. Дверь в лоджию на запоре, а ключ есть только у Беретты с «береттой».

Зал заволновался. Бойцы скота оставили недопитым пиво и поднялись с мест. Гопники тоже встали, похоже с намерением стеной стать на защиту — своей «законной» — добычи. Ватага пацанов с близнецами не определилась и ретировалась на эстраду к музыкантам, к старшим коллегам под крыло — схорониться. Поняли, дело шло к нешуточной — не просто дворовой — потасовке. Да не тут-то было. Наряд милиции приступил к своим обязанностям, и из-за ширмы на сцену вышла к микрофону Беретта с кобурой на животе.

— Выбирайте, морды! Спою… с пальбой в потолок! Или рассядетесь по местам с миром!

Расселись. Пацаны оттеснили старших от микрофона и один из близнецов спросил зал какую рок-песню сбацать. Но джазовые музыканты — дядьки, пожившие тяжеловесы — праведно возмутились и сбросили пацанов со сцены. Те, утеревшись, вернулись к своему столику.

Советник, управившись наконец с носками и сапогами, наложил руки с париком себе на «булки» и под треск разбиваемых об стол гитар, так же стремительно, как и появился, исчез по направлению к выходу. Его встретил Захар, пинком под зад выставил за дверь. И впустил в паб бригаду бетоноукладчиков, рассесться пригласил за барной стойкой. Те дружно отозвались: опрометью бросились к табуретам. Милиционеров потеснили.

А боцман под бурные аплодисменты посетителей кабака, восторги половых и за подношения от пацанвы развлекал публику: перекусывал басовые струны банджо, благо на Кагоре их делают из воловьих жил. Грифы гитар ломал об колено, пальцем кузова дырявил.

* * *

Я так понял, пить отставному адмиралу было не за что, потому, недолго думая, пригласил с нами разделить бочонок.

Разглядев меня и всех нас коротышек, отставник согласился. Нас удивило и порадовало то, что повёл себя бывший адмирал без толики надменного великодушия — не по-толлюдски. Конечно, вряд ли он принял нас за соплеменников. Мы, толлюды карликовые, одного роста с людоидами. Но мы, замечу, толлюды по рождению, а карлики — по судьбе нашей клятущей. По вердикту Трибунала Флота за воинские преступления наказаны усекновением в росте. За аборигенов Кагора — людоидов — предположил я, боцман нас и принял.

Руки не подал, имён не справился и сам не представился. Взгромоздился на сооружение из четырёх сбитых табуретов и тут заметил (как бы, на самом деле, прикидывался, не сомневался я) висевшую на манжете рубахи бирку-прищепку. Отщепил, развернул этикетку, прочёл и спросил:

— Кто из вас Иван?

— Вано, — представился задиристо Ваня.

— Хватит выпендривался, клаксоном огрею, — пригрозил я.

— Ну, я Иван. Ваня.

— Иван и Ваня — одно и то же? — Боцман отнёс руку с биркой далеко от себя, долго близоруко сравнивал, должно быт, фото с оригиналом.

— А так похож? — снял Ваня тюбетейку и напустил на лоб чуб, средним и указательным пальцами закрыл под носом губной желобок.

— Похож… Иван, Лука, Гера, Матей… Матей… Ты румын?

— Я Матвей. В метриках в графе «принадлежность расе» прочерк. Сирота я, детдомовский. Оформляли на меня документы в трибунале, писарь в имени «в» пропустил, так и в вынесении приговора зачитали, с ошибкой же и удостоверение личности выдали. Не парюсь.

— Моль Феоктист Кириллович. Но зовите меня Боцманом, кликуха у меня такая. Хотя я и взаправду сейчас боцман каргофлота. Ну как боцман, бригадир амбалов в порту. Разжалован в старшину второй статьи, а был кадровым линейным вице-адмиралом, командовал штурмовым Конусом «Крепости», сейчас в отставке, на пенсии. «Отец расы» — этого почётного звания не лишён. Оставлено и право ношения адмиральского мундира с погонами по случаю торжеств. Правда, не с двумя на боку кортиками, одним «наградным». Оба изъяли. Оно и к лучшему, пьяным я тихий-тихий, но по трезвяку могу и порезать кого, а то — упаси Христсс — и прирезать. Наместник знает, вместе на Флоте служили, ветераны осады Новой Земли, да… Потому ментов настропалил, те ещё в порту Т-портала на трапе космолёта разоружили, раздели и в позорном смокинге с цилиндром на голове на приём Наместнику везли. Обращайтесь ко мне на «ты», и я не буду вы́кать — людоидам… Похоже, вы артельные, или цеховики? А то и приказчиками доводитесь у купцов. Как только вас в этот кабак занесло, уже ведь известен на всю округу — тем, тваюмать, что закуски — толлюдской, да даже людоидской — к пиву не допросишься… Предупрежу, гражданских не люблю, военных не жалую.

— Побьёт, — сокрушённо шептал нам в уши Ваня.

Но на этот раз Ванино предвидение не сбылось: был с нами отставной адмирал дружелюбен. И словоохотлив: рассказал занятную легенду. Я бы привёл её целиком, если бы были тогда на Кагоре портативные записывающие речь устройства, в блокноте стенографическими «козюлями» набросал. Карандашом, шариковые ручки — последние две — презентовал Павло и Захару. Карандашные по бумаге значки с годами выцвели, но программой распознавания в компьютере стенографию мою восстановил. Здесь легенду изложу дословно, как восстановить и вспомнить получилось.

* * *

Боцман, было, приготовился к рассказу, но осёкся и проговорил вкрадчиво:

— Прежде чем приступлю излагать то, во что обязан вас посвятить, хочу дознаться, проверить своё предположение… Вы… случаем не евцы? Вижу, не южане и не северяне Акиана… Возможно кагориане… но не из людоидов, определённо нет. На поморских северян смахиваете, но только чуть. Сказал бы что чуваши, но те в «Синеокую» не едут, не меняют «Вологские затопи» на Пущу. До евцев, скажу, в росте не дотягиваете, к тому же толсты, бледнолики и белобрысы… Костюмчики, да-а, выдают. Я то сразу, залитыми зеньками не углядел. Визитки годные, в виндзорскую клетку, процентщики в таких красуются по углам улиц с лотками наперевес. Заметил, перешитые: штанины и рукава подторочены, пиджаки без плечиков подложных. В часиках и в нитях шитья жилеток медь местами под белым золотом проклюнулась. Евцы этого так не оставляют, в скупку костюмы несут… Стринги на франте в кирзачах сподобили к вашему одеянию приглядеться. А глаз у меня, после как разгружусь, остёр, как у орла. Близорук, эт да, но дальнозоркость, я вам скажу — гиперметропия — что надо. Что за объект в космической дали виднеется, безошибочно определяю: «город в полёте» точкой заметил. И среагировал скоро: успел приказ отдать орудийным батареям. В порту два амбала-пенсионера работают, одного зовут Степаном Никаноровичем, имени второго не помню. Алкаши конченные, по их вине не раз госгвардия в пересменку на вышках пулемётный огонь открывала, хорошо, очередями выше голов смены. У меня на флагмане заряжающими носовой орудийной башни состояли — не дадут соврать. Трибунал вердикт вынес, будто по «воробью» стволы раскалил, снаряды потратил. Эх, расстарался на свою корму, с адмирала в боцманы скатился, тваюмать… Гражданских не люблю, военных не жалую, евцев не терплю. Мне, знатному по происхождению толлюду, с положением в социуме, контачить с этим народишком не доводилось. На Флоте их даже среди вольнонаёмных в помине нет. Кто, где, когда видел евца, заключившего с министерством ВС СЦА контракт со стремлением послужить отечеству, потребуется, грудью стать на защиту Акиана. Ага, щас. Лотками они вооружены, процент сшибают — мамоне служат. Не терплю с того дня как на судебном разбирательстве, узнал и увидел, что тройка народных заседателей трибунала сплошь из евцев, иху мать. Одеты в форму комсостава общевойсковых сухопутных, матьмою, войск. Полковники, мать их. Да и пусть бы, полковники-пехотинцы, так эти сидели в мундирах каких-то смесовых — галифе, толи пехотного офицера, толи кавалериста с кожаными вставками в паху, и прогары флотские на ногах. К тому ещё в мундирах «лощёных», надушенных, как платья у баб. Пейсы под фуражкой прятали. Пороха и во сне не нюхали. В стольном Акияне, выперли в отставку, гонял я лотошников по улицам из угла в угол, даже не по пьяне, потрезвухе, да. Здесь на Кагоре, только завидят меня, враз разбегаются… Так, кто вы, в тройках в виндзорскую клетку, есть, белёсонькие?

Во пират чешет! Вано с Павло за пояс заткнёт, поразился я словопотоку Боцмана.

— Не видите разве, — ответил Лука, — на нас нет ермолок, коротко без пейсов на висках стрижены, белобрысые опять же. Рождены — в метриках отмечено — толлюдами. Ростом малы, так это потому, что флотским трибуналом приговорены к усекновению. В карлики определены и в кловуны списаны. Служим в Доме Наместника Кагора. И тоже, тройка заседателей трибунала вся из евцев состояла… у нас подполковник и два майора. Дело судебное рассматривали не вице-адмирала, наше желторотых лейтенантиков, четверых скопом в одно судебное производство объединили. Иху мать.

И этот туда же, подивился я тираде Луки, обычно немногословного.

— Я был командиром диверсионной команды минёров, авианосцы и другую боевую посудину противника топили. Я ни какой, ни военный преступник, обвинили меня в том, что подрыв судна противника осуществлялся в шлемофоне подрывника по первой ноте моей скрипки. Моральным уродом в пропагандистских целях назначили, иху мать. А я скрипач не любитель, профессионал. Кстати, до службы на Флоте часто бывал здесь на Кагоре, на гастролях, и участвовал — не раз даже лауреатом становился — в международных музыкальных конкурсах. А однажды пригласили в Букингемский дворец, английской королеве на скрипке музицировал. «Вано» — королева первая так меня назвала. Христсс не даст соврать. А взрывал я только корабли, не команду с морскими пехотинцами. За сутки до подрыва предупреждал. Накладывая смычок на струны скрипки, матросов и десантуру по «громкой» связи предупреждал: «Кто не спрятался, я не виноват».

Ну, этому сам Христсс при родах пуповину резал и язык подвязывал — не удивлялся, любовался я Ваней.

— Ваня, заткнись, не то твоим же кубком по твоей недалёкой башке огрею, — пригрозил Гера.

* * *

— О как!.. Кловуны!.. Знавал таких. На Акияне их, пруд пруди, что собак резаных было. Всю столицу пленными солдатами заполонили, через год в годовщину поступления в Акиян победной реляции с фронта рассекретили кто они, откуда они. Проходу от них не было, пока в скоморошьи наряды не нарядили, по кольцу с попугаем не всучили и по Домам не распределили. Хозяева пропротен расходуют, антинекротиком жизнь кловуну продлевают, тогда как многие фронтовики, ветераны осады Новой Земли, старятся и мрут… Как мухи, тваюмать. И да, то, что кловуны служат в прихожей Дома, сидя на кортах, я знаю, но в Акияне так некогда, в давнем прошлом, было. Кловуны-новоземельцы наотрез отказались на корточки садиться. Их протест бунтом обернулся: пёстрые скоморошьи костюмы перекрасили в один цвет, красный. На двухрожковых детсках бубенчики заменили на их имитацию в виде половинок гранаты «лимонка». Ярмо смяли, стальную проволоку разорвали, нанизанки из пластиковых кругляшей рассыпали и выбросили. Попугаев чуток придушили и дворовым котам на забаву в форточки выбросили. Как примирительное, потребовали установить в прихожей подставки-хамонеры и выдать специальные ножи для нарезания на тонкие полоски свиного окорока хамона, которым пообещали угощать в прихожей гостей Дома. Кловунами по-прежнему называть себя великодушно позволили, но с приставным через дефис словом: кловун-хамоньеро. Заявили, что безмерно признательны будут обращению «кортадор», по-простому — нарезчик хамона. Взрослые нет, дети и подростки в гостях возмущались: им от нарезки перепадали одни малые ошмётки хамона, крохи: кортадоры слайсы мяса чаще себе в рот отправляли, чем малышу подавали. Но то недолго продолжалось, взрослые приструнили мелких: возрождённая кловунада в прежних традициях хозяевам Домов и нафик не улыбалась. Чего только стоило — какого здоровья! — ритуальное хождение всей семьёй в «гуське» по «красным углам». И это по семи комнатам размером в космодром… Президент возмутился, но прочтя коллективное прошение удовлетворить просьбу кортадоров, согласился на реформирование кловунады… Мне, хвала Христссу, повезло сбежать из Акияна — дурдома. Наместник Отто Шмидт пригласил перебраться к нему на Кагор, работу в порту Т-портала сулил. И кликуха Боцман от него пошла. Да-а. Форменка на мне — с его плеча. По молодости он служил линейным старшиной первой статьи, на должности боцмана сторожевого фрегата. Хранил как память, вот мне и досталась. Как и тройки ваши, перешита. Я толлюд, можно сказать, роста среднего, больше в ширину выдался, ширококостный я. Рядом со мной Отто Шмидт, ваш хозяин — сущий великанище. Открою вам занятный факт… но рот на замок: не секретно, но для служебного только пользования. Отто из тех на ком, впервые испытали «УВР». «Увелечитель В Росте» — трофейное людское средство для увеличения диверсантам роста до среднего у толлюдов. Наши флотские химики похимичили и заявили командованию, что нашли способ действие препарата «обернуть в спять», то есть, рост теперь можно будет не только увеличить, но и уменьшить. Командование препарат приняло на вооружение и посоветовало химикам название переиначить из «УВР» в «УУР», «Уменьшитель Увеличенного Роста» — для чистоты фармакологического изобретения. С экспериментом на Шмидте что-то пошло не так: в росте не уменьшился, наоборот, вымахал каланчой. Перегнал даже свою жену, в девичестве ещё занесённую в Книгу Гиннесса, как самую высокую в Океане толлюдку. Так вот, ей провал в эксперименте с мужем «поперёк горла» стал: не захотелось самой высокой женщине блистать на раутах и балах в паре с мужем у него подмышкой. Вы знаете, у толлюдов женщины выше мужчин, а жёны мужей — неукоснительно. Попросила достать ей «УУР». А чтоб и с ней не случилось казуса, наверняка подтянулась в росте, обогнала супруга, потребовала достать оригинал препарата, «УВР». Шмидту удалось достать «УУР». И что-то пошло не так: жена резко… уменьшилась в росте. В Книгу Гиннесса внесли поправку: переправили из «самой» в «самую». На рауты и балы Шмидт супругу приносил в кармане смокинга. Поговаривали, на фронт, в «Крепость» провёз спрятанной в кобуре бластера. Но это чьи-то домыслы. Здесь на Кагоре у Наместника вторая, знаете, жена — на удивление, ростом ему вровень. Флаг-адмирал, узнал сплетни, подумывал комиссовать Отто Шмидта, чтоб убрался со своей дюймовкой из «Крепости». Но обошлось: адъютанты и денщики командующего, как ни старались, не смогли сыскать супружницу комдива. Вроде улеглось, флаг-адмирал успокоился, но по «Крепости» развесилась «клюква», будто Малышев вечерами наблюдает за силуэтами в иллюминаторе каюты комдива — за супружеской парой Шмидтов, грациозно танцующей дюймовочки на фоне шнобеля супруга. Можно сказать, свезло Шмидту: застрял в контр-адмиралах на должности командира дивизии. По службе особо не высовывался, не геройствовал. На командирских совещаниях или учебных играх, проводимых Флаг-Адмиралом у себя в кубрике-ком, был тише воды, ниже травы. В строю из сорока адмиралов, всего адмиралитета «Крепости», он контр-адмирал, командир дивизии, прятался в третьей шеренге состоящей из комдивов — за спинами вице-адмиралов, у комконов, командиров Конусов «Крепости». На коленях стоял, аккурат за моей спиной. По честности сказать, всякий раз боялся, вот встанет с колен во весь рост, снимет мою фуражку и свою на меня опустит. Раздавила бы нафик.

Боцман вытащил из-за пояса рог — ожидал, нальют.

— Бригадиром в порту назначил, — отправил Боцман рог назад за спину, — грузчиков «свищу на верх». Да-а… сберёг, шельма, нервишки и штанишки… Да… Кортики мои заменил боцманской свистулькой, на боку у бедра — не на груди — потребовал носить, вместо изъятых «ножичков». Отыгрался сослуживец: в Конусе под моим началом я вице-адмирал его контр-адмирала в струнку ставил. Надел я его форменку старшины первой статьи, с погон по одной лычки содрал, педант. Но, однако, по гроб жизни благодарен ему: спился бы я в столице, или зарезал бы какого лотошника. Второе в порту мне, хвала Христссу, не грозит — потому, как первое держит, отваживает… Да-а. Акиян-столица — дурдом сущий… с той поры как расформировали гарнизон «Крепости» и вернулись морячки домой, а в след им навезли пленных новоземельцев. Кловунами стать наотрез отказались, стали хамоньеро, иху мать. Кортадоры, мать их… Да… Вы значит, кловуны, толлюды, военные преступники. Карлики. Разгружался, не видел, к столу моему через весь зал прошли с ку-ку-лями? А-а, вижу, у Вани за поясом наполовину торчит, золото шитья пояса красным отсвечивает.

Я заволновался, Инкогнито уже полчаса добрых ждём. Придёт ли вообще. А не Боцман ли этот — пришла в голову мысль — и есть Инкогнито? Не исключено.

— Ясно, кловуны. С ку-ку-лями вы неотразимы. Кловуны-хамоньеро «носов» ковёрных не имеют, на нос себе не напяливают. И от попок, говорил, избавились, котам на радость.

— Да и мы последний раз надевали лет двадцать назад, — вставил Гера.

— Вы не помните, да попросту не знали кто я. Однажды пришлось побывать в Доме Наместника — это когда из смокинга в боцманскую форменку переодели и кортики изъяли. Не упомню, но должно быть, вы меня в прихожей приветствовали. Вы в ку-ку-лях были, в скоморошьей одежде, не в этих замечательных тройках. Запомнились «взрывы» попок, их перья и пух — в «Пых!». Ну да ладно… Слушайте легенду и на ус мотайте. Замечу, то, что вам расскажу, не всякий действительный член Сената знает, ГлавКомы Объединённого Флота не в курсе, вы, кловуны, будете знать. Куда смотрит гений. Неисповедимы дела Христссовы.

Ваня запихнул поролон в кармашек пояса, и, сверив кубок с башкой, шептал нам в уши:

— Расскажет — побьёт, бошки нам отшибёт нашими же кубками. Пират он настоящий, ни какой не Моль Феоктист Кириллович. Давайте, пока есть ещё возможность, выпьем… и попробуем слинять. Павло мне шепнул, одно доброе дело сделаем, помощь окажет: «чёрным» коридором на выход проведёт. Нам только и надо сделать — продегустировать дикий эль, крафту Берты. И она, не сомневайтесь, поможет, если что, подоспеет с «береттой» нас спасти.

— Не побьёт, — утешил я Ваню. Наливай.

— А давай поменяемся, ты мне свой кубок, я тебе свой — в мой больше эля лезет.

— Не надо. Твой в соплях.

* * *

— Давным-давно, эоны лет с тех пор минули, Галактику потрясали войны, — начал рассказывать Боцман.

— Лучше бы побил, — вздохнул Ваня и начал примащивать мой кубок под краник.

— Закончились они, — продолжал, облизнувшись при виде Ваниной возни с бочонком, рассказчик, — как только Цивилизации начали следовать простой идее «непротивления злу насилием». Инопланетным пришельцам-недругам отпор оказывали, но не явно, скрытно от народа. Веками на планетах взращивалась тайная каста Спасителей-невидимок, ниндзей, чьё мастерство останавливало захватчиков, если и не изводило кого совсем, то сподвигло убраться к себе домой.

В конце концов, противники зареклись затевать междоусобицу. Сошлись на выборе: возрождение планет из пепла, становление и развитие Цивилизаций впредь должно происходить вне всяких контактов — индивидуально. На этой идее возникло учение «Хеогалактический индивидуальный толеэвэллизм», или, как упростили, «Всехучение». Цивилизации — планеты — прекратили всякие контакты. Ни у кого даже помыслов не было их возобновить — потому как время, наука, религия и искусство стирали из памяти поколений знание о существовании где-то в Космосе соседей.

В Галактике восторжествовало полное благоденствие. Всё испортили… люди.

Дело было так:

Как-то — ещё во время последних войн — одну планету, потерпевшую поражение, населили космические мигранты, да не обычные бродяги, какие меж звёздами кочевали неприкаянными, толпами, а секта ортодоксальных толлеэвэллистов. Новому дому они дали имя Рэй, себя назвали э́ллами.

Поначалу всё шло хорошо. Оправившись от «ядерной зимы», планета расцвела. Мигранты (аборигены и завоевателями погибли в термоядерной стычке), множась, заселяли всё новые острова и континенты. Над головой ясное и доброе от солнца, или звёздное с лунным светом ночью, небо. Под ногами густая высокая трава. Дышали чистым, звонким воздухом. Кровом служили пещеры в горах и гроты по склонам холмов. Были ещё и норы глубокие, но их не занимали — незачем: хищное зверьё обитало в саванах и в джунглях. Пища круглогодично — сладкие корешки, сочные фрукты и благоуханные цветы.

Жили с динозаврами, поначалу в приятельстве, скоро в дружбе, а после и в братской любви. Малыши эллёнок и динозаврёнок ходили друг за дружкой как привязанные, росли и взрослели, не разлучаясь ни на час. «Братки́» — так их прозывали. Дети эллинские — одной крови — так не дружили. «Не разлей вода». Выражение пошло от того, что браток меньший в воду не входил, на братке большем через озеро или реку переправлялся.

Вместе паслись. Бо́льшенький кормил Ме́ньшенького. Потчевал сочными плодами — бананами и кокосами. Мало́й до кронов пальм допрыгнуть не мог, а лезть по стволу ленился, потому большо́й лбом ему плод сбивал. Камень подставлялся, кокос и раскалывался. Сок, понятно кем, выпит, скорлупа с мякотью, понятно кому, достаётся. Сытые, братки забавлялись. Меньшенький, умещавшийся на лбу между глаз у большенького, катался верхом и скребком из древесной щепы почёсывал кормильцу глубоко в ноздре.

Вместе спали. В детстве вдвоём в обнимку, а взрослыми — вчетвером. Порознь. Не в обнимку, потому как спали теперь в обнимку с подругами. Теплее было... и интересней. Вместе растили детей и детёнышей. Учили: одних — лбом сбить кокос; других — почесать в ноздре.

Жили — не тужили. Жили долго: мяса не ели.

Взрослели. А старели, и умирал один, скоро от тоски умирал и второй.

Полная идиллия!

Всем(!) на планете всего(!) хватало. Не было проблем и претензий — ни у кого, ни к кому. Все(!) были счастливы.

Так повелось и, возможно, так было бы всегда, но однажды на Рэе случилась глобальная катастрофа. Леса с плодами и луга с цветами оказались под слоем льда — питаться стало негде и нечем.

Динозавр был животным, в учении толеэвэллизма ничего не смыслил, потому на прокорм братку-эллу забивал... динозавра. Ведь, будучи травоядным, охотиться на других животных не умел. Так динозавры — озверели, обмельчали, в конце концов, выродились в крокодилов.

А элл? Разве мог он на убийство брата смотреть безучастно? По боку бредни Всехучения, когда кормильца забивают! Чесалку в руку и в атаку… на сородича. Почему не на убийцу? У того два места, в которые можно поразить щепкой хотя бы с каким-то эффектом — это глаза. Но до них ещё достать надо — шея у динозавра длинная-длинная, голова высоко-высоко. А у сородича таких мест много — например, живот. И близко — только руку протяни. Кстати, с тех пор, и так, зарождалось искусство рукопашного боя и фехтования: эллы чесалки из-за пояса выхватывали, и отпор противнику давали.

Динозавры перебили друг друга.

Возможно, и эллы последовали бы их примеру, но природная, веками нажитая под пальмами, лень не дала.

Собирались у костра племенами и ходили кругом… ждали исхода битвы братьев бо́льших. После жарили на углях мясо. Хороводились, держась за руки — из предосторожности: следили за тем, чтобы чесалка у иноплеменника оставалась за поясом, не оказалась ненароком в руке. Так зачались обычаи рукопожатия и танцев. Поначалу только хороводили, мужчины и женщины в одном кругу за руки, это позже пришло предпочтение разбиваться на парочки, в «медляке» (со временем называли танго) обжиматься и тискаться.

У костров поодаль сидели «племянники» из племён «неудачливых». Племянник — он элл «безлошадный», то есть, лишившийся братка-диназавра. Племянников в своё племя, к своему костру племена «удачливые» переманивали — угощали шашлыком — с тем, чтобы сюда же переходили и их соплеменники… с динозаврами, пока остававшимися в живых. Таким незатейливым ухищрением запасались на перспективу мясом и рабочими руками. Потому так, что браток бо́льший, сидевший от костра ещё дальше братка ме́ньшего — обмороженный — рано или поздно погибал от холода и голода. Не доживал, бывало, даже до дуэли последней и предсмертной. А случалась схватка, элл — сирота «безлошадная» — становился племянником-рабом: начинал трудиться на племя удачливое. Собирал хворост, разделывал туши, готовил еду, выделывал шкуры, шил одежду, рисовал на стенах пещер...

Поев мяса, элл, в прошлом ортодоксальный толеэвэллист и ве́ган (пожиратель кокосов с бананами) облачался в «кожу» — скальп брата, отныне панцирь — и укладывал через плечо увесистую берцовую кость, брата же. Но смертный грех его не в том. Великую идею на вере «непротивления злу насилием» забыл и уверовал… в злой рок и судьбу. Причём, первыми обратились в отступников индивиды физически слабые, рождённые зачастую недоношенными. И жили такими тихонько, в герои выбиться не стремились. Ловкость и хитрость проявляя, наживали — правдами и неправдами — богатое состояние. Что примечательно, «сильными сего мира» становились — не редко — не самые из них физически развитые. В лидерах ходили всякого рода колдуны, шаманы, ворожеи, предсказатели, лекари. А в «люди» — по большей части, так повелось — «племянники-работяги» с очкариками и мастеровыми в купе.

Скоро Всехучение будет забыто напрочь. Планету-дом Рэй эллы переименуют в Землю — потому как землица во льдах стала предметом вожделения. Поначалу, чтобы хоронить умерших, а позже, когда и мамонтов (эти, чтобы в живых оставаться, выродились в муравьедов) постигла участь динозавров, взращивать в почве коренья и злаки. Обогатив скудный теперь мясной рацион корнеплодами, обзаведясь крышей из блоков тёсаного льда, себя нарекут «людьми». Может быть, потому, что жили теперь не одним тёплым летом, а и холодными зимами среди льдов. А чтобы выделиться из животного мира, назвались не просто людьми, а «людьми-разумными». С того времени Земля испытает «людниковый» период. Это кто-то из самых первых летописцев ошибся: в слове «ледниковый» вместо «ю» вписал «е». И понеслось. К тому же, историю омрачила ложь, будто динозавры вымерли с началом действительно «ледникового периода», а люди появились гораздо позднее, уже на Земле потеплевшей — и произойдут от обезьян. Враки! Абсолютно не состоятельная в свете открывшихся исторических фактов научная теория, даже на гипотезу не тянула. На самом деле, наоборот: обезьяны произойдут от людей.

Случалось, в могильниках на черепах покойников находили обручи из тончайшего среза берцовой кости динозавра, археологи считали, что это захоронения эллов не ставших людьми. Обручи надевались на головы «верным»: тем, кто не примкнул к «отступникам», остался — не потреблял мяса — верен братской дружбе, умер от голода. Не применил чесалку не по своему прямому назначению — в ноздре почесать.

Люди жили иначе, не так как эллы. Над головой хмурое небо, воздух не чист, под ногами асфальт, кров — тёмные, сырые каменные «клетки». Цветы... им отводили место в клумбах. Раз от разу дарили на дни рождения, в юбилей и по другим торжественным случаям. Набранными в букеты. По четыре штуки клали в гроб покойнику, шесть-восемь на приступки памятников.

Потребляли мясо.

В подсознании храня что-то от Всехучения, превозносили добро и несомненный верх добра над злом. А занимались этим те, кто нажил «состояние» — ловкие и хитрые.

Наказывали: «не убий» ...и изобрели порох и пушку на колёсах.

Увещевали: «не навреди» ...и применяли медицину «научную», а многих истинных врачевателей души и тела — подвижников медицины «народной» — колесовали на площадях.

Поучали: «будь равным» ...и создали общество равных возможностей. Правда, колесо фортуны не ко всем повернулось. Те, кому повезло, катались в шикарных лимузинах, с девушками и шампанским в обнимку. А неудачникам было суждено всю сознательную жизнь отходить на своих двоих, и счастливее себя ощутить только изредка, к примеру, как приобретёт по случаю (читай, за взятку) «ви́лковую рам» о двух колёсах, или четырёх на ра́мном шасси. Многие, кому не свезло, были колесованы «колёсами» употреблёнными внутрь.

Твердили: «на чужое не зарься» ...и построили, устав обирать друг друга у себя на планете, звездолёт, якобы с целью установления контактов с иными цивилизациями для взаимного обогащения знаниями и технологиями. На деле же, трюмы «Колеса» (название звездолёта) забили разными безделушками. Бусами из цветного стекла, зеркальцами, пластмассовыми Санта-Клаусами, тряпичными Дедами Морозами со Снегурочками, матрёшками, игрушечными тарантасами с лошадками и другой подобной всячиной. Ну и, конечно, же — ящиками с водкой «Туземка».

В момент старта «Колеса» от корпуса звездолёта отвалилась носовая пушечная башня...

В свою космическую эпопею люди достигли многих звёзд за тысячи парсеков в округе от Земли-матушки, почти полностью заселили пригодные для жизни планеты в одном из рукавов кластера Орион. Худо-бедно осваивались на колонизированных планетах. Повоевать, как оказалось, там было не с кем: везде жили миролюбивые, войн не знающие, расы — умудрённые учением хеогалактического индивидуального толеэвэллизма. На чужое не зарились, оружия не знали, пропагандой не занимались. Динозавров не трогали, мамонтам не докучали, бабочек особо жаловали. Моль не изводили, шубами специально подкармливали, чтоб «бабкам» не досаждали, крылышки красуням не подъедали. Убедившись в том, что аборигены в конфликт не вступят, и впредь смиренно будут себя вести, земляне, заключив союзы и альянсы, разделились, на два лагеря соперников. Один лагерь с одной стороны Земли, другой с другой. Естественно, зачали́сь междоусобные войны. Мать-Земля в попытках помирить своих детей металась меж двух огней. «Ну, ни фига себе, они дерутся! А чем жить на Земле-старушке? Зачем посылали в просторы Галактики? За нефтью, углём, газом и салом!»: эти слова стали расхожими на заседаниях Правительств и в СМИ. Мирила старушка, и кнутом, и пряником — поначалу. Со временем, изрядно истощавшая от нехватки собственных ресурсов, — стыдила одними уже жалкими упрёками и униженной мольбой. «Детки-то, вон какими вымахали». Требовала, просила, умоляла свару прекратить. Но безуспешно. В конечном счёте, Мать была обречена на влачение существования голодного, прозябание в мороке.

Зачем выходцам с Земли нужны были междоусобные войны, в чужих-то краях?! Что они хотели этим показать или доказать? Но — не суть. В том суть, что землянам, как показали реалии, вообще не надо было лезть в Космос. Ну, жили б себе на Земле «как люди», а ещё лучше — как эллы с динозаврами, или те же туземцы с бабками и молью. Так нет же, полезли к «чужим» за нефтью и салом. И что натворили! Инцидент с пушечной башней в момент старта звездолёта — явное знамение. Ничего не стоило ту экспедицию прервать (стартовали с Луны) или хотя бы в башнях демонтировать пушки, заполнить бусами, Дедами Морозами и Клаусами, прочей всячиной. Ящиками той же «Туземки». Но здравый смысл у начальства был упреждён долгом исполнительности и ответственности перед высшим начальством. А то помнило поговорку «вернёшься — не повезёт», ею и руководствовалось. На старте капитан «Колеса», приняв доклад об утере носовой пушки, надавил было на тормоз, но прослушав в комлоге начальственный рык «Вперёд!», дал, произнеся традиционное «Поехали», газу. Колесо истории «звёздного пути» людей завертелось...

* * *

Боцман с последними словами легенды, вдруг захрапел и соскользнул с табуретов под стол. За собой увлёк — не физически, нет, как магнитом за собой повлёк — нашего Ваню. Долго мы слушали храп дуэтом.

Приговорили бочонок эля, проснулся Ваня. Скорбным взором сопроводив полового с опустошённым бочонком, сказал:

— Знайте, люди «разумные» свой ум проявили только раз: когда назвали себя так — раз умные.

— Держи, дарю, — проснулся и Боцман. Прислонился спиной к стене, усадил Ваню на стол и протянул грузинский рог. — Теперь слушайте отнюдь не легенду, инфу строжайше секретную, выложу вам тайну осады «Крепостью» Новой Земли.

Ваня икнул. Рог с отделкой серебром был довольно увесистым, со стуком о доски положил на стол и снова икнул.

— Да, захват планеты состоялся, но не штурмовыми — так сообщалось в депеше Генеральному Штабу Объединённого Флота, Главкомам и Сенату — полуротами Головного Конуса «Крепости». Первыми к Новой Земле стартовали, преодолели орбитальный щит, и приземлись небольшие подразделения, числом от силы взвод. Как оказалось, не входившие в состав крепостных дивизий, вообще ни кому неизвестные. Прилетели они на небольших катерах с обратной стороны Новой Луны — без разницы, смотреть с Новой Земли, или из «Крепости». «Обойма» дрейдеров в Конусах, дабы не попадать под лучи новоземельного щита, постоянно пряталась за спутником. Разумеется, центр разведки космической обстановки зондировал и зумировал лунную поверхность, но ни каких следов присутствия там кого-либо не обнаружил. Стартовали катера за несколько минут до назначенного командующим Генерального штурма Новой Земли шатлами с полуротами десантников спецназа. «Новолунцы» упредили их высадку, первыми приземлились и приняли капитуляцию «новоземельцев». В недоумении пребывал даже сам командующий флаг-адмирал Малышев. Но резонно посчитали, что была проведена глубоко законспирированная операция Главного Разведывательного Управления Флота. Странным показалось не столько внезапное явление новолунцев, сколько их действия. Если высадившаяся на землю дивизия — кстати, под командованием Отто Шмидта — разоружала армейские части и ополчение, новолунцы занимались исключительно четырьмя полками укомплектованными милиционерами и полицейскими.

Ваня икнул.

— Пленённые новоземельцы, они строевые солдаты армейских оборонных подразделений — кстати, вооружённых АК-47. Сразу поцепили к стволам автоматов простыньки, заранее заготовленные. Подняли «лапки», как только приземлились первые шатлы Шмидта. Надо отдать солдатам должное, сдачей в плен они спасли жизнь гражданским. Сопротивление — яростное — шмидтовцам и полуротам спецназа оказали эти самые четыре полка, милиционеры и полицейские. Смерш толком не успел допросить, ночью новолунцы с последними исчезли. С концами. Катера остались на местах приземления, сами как сквозь землю провалились. Где они, что с ними сталось, а главное, что ждёт их в перспективе — об этом узнаете позже, когда придёт время. Пока же, знайте, четыре полка разделены на четыре десятка партизанских отрядов, которые засветились в разных полушариях и местах планеты. В городах оставят глубоко законспирированное подполье. Сколь ни будь серьёзных диверсий и террористических актов они не чинят. Таятся в горах и лесах, поэтому, как не пытаются их отловить, не удаётся. Но вообще-то, Отто Шмидт особо и не усердствовал, считал, опасаться всерьёз не стоит — потому как на сорок отрядов имелось только сорок автоматов, другое вооружение — милицейские и полицейские дубинки. Ну, грабят по хуторам овчарни и курятники, в городах из подпольщиков скатились в карманники, «щипают» горожан в метро, да по трамваям с троллейбусами — на большее не способны. Правда, как оказалось, так только казалось, на самом деле, воровство у подпольщиков было прикрытием. Их задача плодить секты ни кому неизвестного «Всехучения», дело дошло до рейдерских захватов православных церквей сына Божьего Христоса, даже постройки храмов «Церкви проповеди Христсс». Вот то, что не поймать, эт да, исчезать, попросту «смываться» с места правонарушения, великие мастера. Потому, ни партизанами, ни подпольщиками не названы, в сводках происшествий на столе у министра внутренних дел значатся как «нью-асассины». В скобках пояснено: «Члены религиозно-военизированных банд-формирований; их вера и учение зиждутся на каком-то Хеогалактическом индивидуальном толеэвэллизме. Бред». Флаг-адмирал Малышев все неудачи в поимке этих самых нью-асассинов свалил на Отто Шмидта. Якобы своим гигантским ростом тот выдавал места засад и пути рейдовых передвижений спецназа по горным тропам. Отстранил от должности комдива и ходатайствовал назначению Наместником на заштатную планетёнку Кагор.

Проводить СВО командующий назначил вашего покорного слугу. Командовал оккупационным корпусом в составе трёх дивизий и четырёх горно-стрелковых рот; по совместительству был назначен и Наместником Новой Земли. Последнее меня и сгубило. Заняв Кремль стольного града Мас-Ква, изголодавшийся в своём Конусе по женскому присутствию пустился во все тяжкие. В «Крепости» мужеподобные бойцы женского штурмового батальона не привлекали, а девиц геноидов-пираний не пользовал, к андроидам у меня с юности неприязнь. Приказы, указания и распоряжения отдавал в постели, то есть, свои функции командира корпусом и Наместника Кагора исполнял спустя рукава. Командиры дивизий, полков в «тяжких» делах от меня не отставали: новоземельские девушки те ещё штучки. По особенному изощрялись молодки замужние и матроны, я понимал так, мстили за поруганную родину, отцов, братьев, мужей и женихов. В общем Мас-Ква на Кагоре приобрела славу большущего борделя. Солдаты на ночь в самоволку бегали, преуспевали в этом горные стрелки. К утру возвращались истощавшие, с впалыми потухшими глазами, нередко помеченными фингалами. Дошло до того, что жандармерия в городах излавливала всякую нечисть, но только не карманников, то есть подпольщиков; горные стрелки, спасаясь от девиц и матрон, увлеклись соревнованиями в альпинизме. Ну, и ладно бы, но за сто лет моего правления Новой Землёй разведкой выяснилось, что контингент банд-формирований — нью-асассинов — утроился-учетверился. В составе четырёх полков из милиционеров и полицейских, как оказалось, имелись женские хозроты. В стычке с десантниками «Крепости» и сдаче в плен новолунцам они были одеты в мужскую форму мас-квовских силовиков. Словом, нарожали в горах детишек. Не так уж и много, но воспитали из них воинов необыкновенных, профессионалов настоящих: сущих невидимок; пока росли и обучались военному искусству, ни разведчики, ни альпинисты их не наблюдали. Как-то случайно на берегу горной речки нашли две стопки одежды — мальчиковой и девчоночьей. Сверху одежды лежали АК-47. Беглый же осмотр автоматов привёл к выводу, что они не конвейерной сборки, кустарной: на коленке собраны из деталей, изготовленных на универсальном оборудовании — токарном, фрезерном, шлифовальном и гальваническом. Сколько не ждали на берегу парочку любителей искупаться, засаду устроили, не выплыли, уплыли в неизвестном направлении — под водой. Малышев, естественно, — на сто первом году — лишил меня должности командира корпусом и посадного наместничества, приказал возглавить эскадру дальнего патрулирования и немедля отбыть в часть.

— Фига ́ себе, — повторился Ваня и икнул.

— А армейские пленные, которых с Новой Земли переместили в стольный град Акиян, и которым была уготована судьба кловунов, создадут — в дурдоме — «Общество вольных хамоньеро», станут модными в Домах кортадорами, по-простому — нарезчиками хамона.

— Фига ́ себе! — это уже вырвалось у Геры с Лукой.

— И так: вам не следует больше предпринимать странствий, с целью узнать хоть что-нибудь ещё о «тайне СЦА». Знаю, случайно, что-то отрывочно вы о ней прознали из сенаторского архива Отто Шмидта, вашего хозяина, как и тайного, впрочем, друга. Доступ к документам получили только раз и на недостаточное для полного ознакомления время. Потому-то и странствуете. За тринадцать лет посетили все кабаки, рестораны, таверни, отели и прочие злачные места на Кагоре. В каких, полагали, как нигде больше, можно узнать, хоть ещё что-то в дополнение к уже известному. Отто Шмидт в перевыборах победил, ещё семьдесят четыре года будет исполнять свои депутатские функции, заседать в Сенате, всё это время вы будете предоставлены самим себе. На Матея Наместник завёл банковскую ячейку, в которую поступает ежемесячное жалование и годовая порция пропротена на всех четверых, раз в пять лет будет осуществляться закладка чистого оскоминицина. Ни сколько не постареете. Совершенствуйтесь в журналистике, инспектируйте питейные заведения, у вас это делать получается отменно. Но… предупрежу, вольны вы до поры до времени: наступит некогда для вас час «Ч»… Досвидос, увидимся. Я загружусь и под стол отчалю разгружаться.

— Фига ́ себе! — это восклицание прозвучало уже из уст моих и товарищей, включая Ваню.

Запись-ком дня второго

Продолжение следует