Читать онлайн
"Невозможно скрыть"

«Любовь, как и болезнь, невозможно скрыть» (японская пословица)

Едва Минору повернул от дома, пришлось притормозить. Прямо посреди дороги целовалась парочка. Истинная любовь не знает правил приличия и дорожного движения. Из её груди разрасталась цветущая сакура, из его — ирисы. В груди Минору росло недовольство. Он посигналил. Влюблённые разошлись, цветы на коже исчезли.

С появлением истинных возлюбленных, казалось, всё должно было стать проще, но на деле — нет. Для начала поди найди свою единственную вторую половинку. Тот самый, твой человек, может оказаться много старше или моложе, жить на другом континенте, оказаться разочарованным циником или неприспособленным к жизни инфантилом. Или вообще, преступником или убийцей. Каково, а? Но на этом проблемы не заканчивались. Когда Минору учился в Киотском университете на коммерческом дизайне, его сокурсник встречался с девушкой с факультета ландшафтного дизайна. Они выглядели совсем как эти, с дороги. Какое-то время. Они даже поженились на втором курсе, чтобы через полтора года развестись. Минору не докучал расспросами, однажды друг просто рассказал ему за вечерним пивом, что его любимая отцвела. Звучало как дикость, но у друга не было причин врать. Взволнованный вопросом, Минору прошерстил весь интернет, изучил все анонимные истории про отцветание, и укрепился в мысли, что ни за что не хотел бы увидеть, как его единственная любовь увядает.

Как оказалось, людей, не приемлющих истинную любовь, оказалось не так уж и мало. Они по-прежнему заводили семьи, основываясь на взаимном уважении и, может не истинной, но всё же любви. Но Минору не устраивало и это. Свободные отношения — и никаких забот.

Правда, в этом тоже были свои недостатки. Например, с последней пассией пришлось расстаться как раз из-за резкой смены её взглядов. Но ничего, завтра подует завтрашний ветер, как говорится.

Фудзивара Аой была практически незаметна на дизайнерских планёрках. Она занималась корпоративным мерчем — устоявшаяся история, почти не требующая свежих решений. С вежливой заинтересованностью она слушала обсуждения, кивала и иногда высказывалась — максимально сдержанно и тактично. Она была настолько незаметной, что Минору едва ли помнил её. Меж тем, приглядевшись, он нашёл её вполне симпатичной. Подходящей.

— Эй, Кенто-кун, подсмотри в личном деле Фудзивары, сколько ей лет.

Курихара Кенто, главный специалист по мотивации и развитию, строго посмотрел на друга поверх монитора. Сам он, наверное, думал, что выглядит при этом внушительно, но Минору представлял на месте друга смешного лохматого щенка.

— Ты ведь сам её собеседовал, не помнишь?

— Собеседовал? Наверное… Наверняка, — Минору попытался вспомнить, но без толку, тогда у него была другая пассия, и ничего вокруг его не интересовало. — Если усадили за корпоративный мерч, значит, после университета… А сколько она работает?

— С такой осведомлённостью о подчинённых я удивляюсь, почему ты до сих пор начальник отдела. Фудзивара-сан работает здесь два года.

— Чудненько.

Минору развернулся и не стал выслушивать дальнейшие вопросы.

Всё складывалось как нельзя лучше. Он нагрузил её какими-то нелепыми правками, отправлял несколько раз переделывать макет для новогодних футболок, и наконец дождался, когда на этаже остались только они вдвоём. Моргнул непрочитанным письмом почтовый клиент. Минору гипнотизировал экран и ждал её появления. Такая старательная тихоня наверняка не станет сильно сопротивляться, а уж если посулить ей продвижение по карьерной лестнице…

Фудзивара Аой вошла, строго прицокнув каблуками. Она уже готовилась уйти домой — поверх тонкой блузки на лямках накинут пиджак, в руках сумочка.

— Я отправила вам последнюю версию, — её голос, в отличие от каблуков, не цокал, но был так же строг. На мгновение Минору показалось даже, что это его, нерадивого, отчитывает начальство.

— Да, только увидел, совсем замотался, — уголком губ он зажал виноватую улыбку.

— Я впервые задерживаюсь настолько долго…

— Иногда случается аврал…

— И мне это не нравится, — словно и не слыша его оправданий, закончила Аой.

— Я могу вас подвезти…

— Вы посмотрели макет?

— Да… То есть, нет… — Минору дважды кликнул мышью на письме, промахнулся, стиснул руку на поручне. — Давайте взглянем вместе?

Аой приблизилась — строгая и собранная, прекрасная в своём сдерживаемом недовольстве — и наклонилась, заглядывая в окно браузера.

Пальцы Минору сомкнулись на её запястье, он уже готов был начать плести какую-то очередную вдохновенную чушь, на которую обычно велись не самые дальновидные девочки, как замер. Из выреза блузки выглядывали цветы. Нежные, голубые, такие простые — из самого детства, с бесконечных весенних полей Хитати. В немофилах нет особого изящества — просто, когда их много, кажется, что ты стоишь посреди неба или моря. Он не помнил ничего прекраснее, чем оказаться ранним утром в парке и…

От резкой пощёчины зазвенело в правом ухе. Только спустя несколько секунд Минору понял, что всё это время держал её за руку и молча пялился на грудь. Хотел её догнать, но не смог. Не решился.

Аой — его истинная любовь. Он не понимал, что делать. Извиниться и начать встречаться? Уволить и навсегда забыть? Минору решил, что будет действовать по обстоятельствам. Чувствовал себя как моллюск, лишённый панциря: неуклюжим, неприглядным и уязвимым.

На следующее утро Аой прислала в корпоративном мессенджере короткое сообщение о том, что берёт больничный. Минору подумал, что он никакой не моллюск, а слизняк.

— Кенто-кун, у меня подчинённая заболела, а макет всё ещё не готов… Шепни мне адрес, я отвезу ей рабочий ноут.

— Фудзивара-то? Она подала прошение об увольнении.

Минору не хотел в это верить. Час назад она писала ему без всякого негатива и намёков.

— Адрес, — с тихим упорством повторил он.

— То, что ты делаешь, называется преследование. И, готов спорить, домогательство на рабочем месте.

— Кенто-ку…

— А то, что ты просишь — служебное преступление. Или ещё как-то, я в юридических терминах не силён.

— Если я пообещаю, что просто поговорю с ней — ты поможешь?

Курихара Кенто скрестил руки на груди.

— Без давления, запугивания и прочего недостойного поведения?

Минору кивнул. Через десять минут он уже вбивал в навигаторе адрес.

Аой жила в многоквартирном двухэтажном доме. Крупнозернистый асфальт на парковке местами потрескался; со старой сакуры облетали лепестки, скрывая этот изъян, из-за этого двор выглядел уютнее. Минору дошёл до нужной квартиры и, внутренне подобравшись, позвонил. Дверь приоткрылась, натянулась цепочка, показалась половинка лица.

— Я же написала, что болею. Уходите, Хаяси-сан, — сощурившись, Аой готовилась захлопнуть дверь.

— Подожди, пожалуйста, я… — Минору хотел просунуть в дверь ботинок, но передумал. — Я должен извиниться за своё поведение.

Он склонил голову и ощутил лёгкий толчок: дверь закрылась.

— Я… — он продолжил; находить слова, обращаясь к двери, оказалось гораздо проще. — Мне не следовало так долго держать тебя за руку. Просто ты цветёшь немофилами. Я залюбовался.

Дверь опять открылась, но Аой не выглянула.

— Протяните руку внутрь, — послышался её голос. — Только предупреждаю: одно лишнее движение, и я вызываю полицию.

Минору глубоко вдохнул и просунул руку в щель, словно укротитель в пасть льва. Волновался он ровно до того момента, пока не почувствовал прикосновение: одним пальцем, долго, неотрывно.

— Вот как… — раздался тихий голос, а потом звякнула цепочка.

Минору снова поклонился.

— Я сожалею, что вёл себя неподобающе. Если ты увольняешься из-за этого, я обещаю никогда больше…

— И правда немофилы.

Он встрепенулся и с какой-то жалкой надеждой посмотрел на неё. Аой была совсем не похожа на вчерашнюю. На любую версию себя до этого. Она напоминала богиню, которая принимает подношения — с тихим достоинством.

— Думала, что вы врёте.

По спине прокатилась волна холодных мурашек.

— Не понимаю.

Но он понимал. Не хотел признаваться себе в этом.

В этот раз она протянула ему руку — тонкие маленькие пальчики и ладонь напоминали нежный бутон. Минору на мгновение замешкался, но потом всё же дотронулся. От касания ничего не проявилось на его коже.

— Наверное, из-за рубашки не видно, — неловко рассмеялся он и потянулся напряжённой рукой к галстуку.

— Вы же не собираетесь раздеваться прямо здесь? Заходите.

Минору вошёл, поднял руки к вороту.

— И здесь тоже не надо. Идёмте за мной.

Он прошёл следом за ней, через маленькую прихожую и скромно обставленную комнату к двери в ванную.

— Можете раздеться там.

Снова их разделяла дверь. Минору даже подумал, что не хочет второй раз убеждаться в том, что его любовь не цветёт. Наверное, она давно зачахла без подпитки изнутри — его собственный скептицизм тому виной. Всё же Аой ждала, поэтому он стянул галстук, расстегнул рубашку и протянул руку в приоткрытую дверь. Касание. Глубокий вдох. И ничего. Ни единый росточек не вырос на груди. Он опустил непомерно тяжёлую руку.

В полной тишине оделся и вернулся в комнату. Аой ничего не говорила, потому что знала. Минору разглядывал тёмные доски пола, футон, застеленный синим с белыми полосками одеялом, простенький письменный стол, стеллаж с художественными принадлежностями: что угодно, лишь бы подольше не слышать неизбежного «уходите, Хаяси-сан».

— Что нам теперь делать?

Это явно лучше, чем «уходите». Минору не понимал, спросила ли она это только из вежливости или действительно видит разные варианты развития событий. Решил рискнуть.

— Можем начать встречаться.

— Зачем?

И правда — зачем? Мучить себя и её бесплодными попытками? Нет. Зачем-то же он предложил ей это, даже не задумываясь. Как и планировал вчера — действовал по обстоятельствам. Может…

— Чтобы взрастить любовь.

Аой промолчала. Минору по-прежнему бесцельно бродил взглядом по комнате, по второму, по третьему кругу: не смел смотреть ей в глаза. Она не стала спорить, поэтому он решился развить мысль.

— Всем известно, что любовь может отцвести. Вдруг получится и взрастить.

— Я согласна.

Взгляд тут же метнулся к ней.

— Только у меня два условия: свидания не чаще раза в неделю, и вы меня не касаетесь, — впервые Минору увидел, как она смущается. — Это странно — видеть, как цвету я и не цветёте вы. Я чувствую себя неловко и виновато, хотя я совсем ни в чём не виновата.

Минору не представлял, как взращивать любовь без прикосновений, но всё равно согласился.

Аой вернулась на работу через день. Кенто достаточно долго беседовал с ней тет-а-тет, потом отпустил. С Минору он разговаривать не стал, просто отправил в мессенджере короткое «Надеюсь на твою порядочность». Сам Минору надеялся на чудо.

На работе они общались исключительно по работе, и, наверное, со стороны в их взаимоотношениях ничего не поменялось. Только Минору стал чуть больше за ней наблюдать. Так, ещё до первого свидания он выяснил, что она не особо любит сладкое, а для прогулок предпочитает утренние часы. Преступно мало, но Минору утешал себя тем, что они всё наверстают.

Первое свидание они решили провести в парке Хитачи. Пришлось встать засветло, чтобы рано утром заехать за Аой и успеть до наплыва туристов. До парка езды два часа, и Минору боялся, что им будет совсем не о чём говорить, но она непринуждённо завела беседу сначала о живописи, потом об учёбе, и совсем скоро машину переполнял звонкий смех и какая-то непередаваемая лёгкость. Иногда они встречались взглядами, и этого было достаточно в тот момент. В глубине души плескался страх, что всё это не по-настоящему, что невозможна никакая любовь по указке картинок, проявляющихся на теле, но чем чаще слышал Минору мягкий смех, чем легче становился разговор, тем быстрее высыхал источник этого страха.

Несмотря на то, что они прибыли на место немногим позднее восьми утра, уже вовсю кипела жизнь. Тропы полнились туристами, голубые моря немофил рассекали фотографы и их модели, неспешно крутилось колесо обозрения.

Аой сначала просто смотрела, но уже спустя несколько минут окунала руки в цветочное море, не сходя с полоски суши под ногами. Улыбалась, что-то рассказывала. Минору поймал себя на том, что представляет, как она цветёт. Это было бы прекрасно — держать её за руку, идти по дороге от поляны до поляны, пока тропа не кончится, а потом — обратно. В цветении Аой было что-то такое, особенное… Не возбуждающее, скорее, побуждающее. Как дивный сад, за которым нужно было ухаживать, беречь, знать, что пойдёт на благо, а что навредит. Но этот сад — большая тайна, которую нужно хранить от чужих взглядов…

— Пойдём на колесо обозрения, пока ещё очереди нет?

Конечно, он согласился.

Едва они зашли в кабинку, всё изменилось. Молчание придавило закрывающейся дверью. Казалось, все их — все его — надежды остались снаружи, а внутри ждала суровая реальность.

Враньё. Кругом враньё. Это не её надо прятать, а его. Как недостойный сорняк, нет, как неприглядный мусор, который случайно принесло в этот дивный сад ветром…

— Можешь проверить, — не отрывая взгляда от моря цветов, Аой протянула ему руку.

Страх словно только этого и ждал. Глупо было бы надеяться на такие скорые изменения, но не надеяться тоже было бы глупо. Пусто. Минору непроизвольно сжал её пальцы и малодушно проверил, не уменьшилось ли цветение Аой. Вроде всё по-прежнему. Она не убирала руки и не говорила ни слова, ждала его. Не хотелось её отпускать, не хотелось спускаться обратно на землю, не хотелось признаваться…

— Пока ничего.

— Ясно.

Она всё так же смотрела вниз, на море немофил.

Кабинка пошла на спуск; Минору отпустил руку. Вовремя вспомнил, что на людях касаться Аой не стоит, и позволил ей выйти первой. Она встретила его мягкой улыбкой и почти сразу отошла подальше от толпы. Когда Минору нагнал её, она заговорила.

— Спасибо, что выбрал это место. Можно в следующий раз я снова доверюсь тебе?

— Д-да.

В голове не укладывалось. Словно она взяла и стёрла из сегодняшнего дня всё плохое, что его тревожило. Он так просто не мог.

Они решили перекусить перед отъездом. Аой доверила выбор Минору, и он заглянул в ближайший магазинчик.

— Если вы совсем не любите сладкое, то есть тайяки с сыром или ветчиной. А если хоть немного можно, то ещё заварной крем, бобовая паста — белая и красная.

Минору переводил взгляд с одной вафли в форме рыбки на другую и не мог решить. Может, купить каждой по одной? Нет, лучше есть свежими, а они сытные. Ох, как сложно! А ведь ещё напиток…

— Один с красной пастой, один с белой и два чая в бутылке.

— Один момент, — кассир собрал заказ и улыбнулся. — Вы выглядите очень счастливым.

— Правда?

Минору расплатился и поспешно вышел. Не чувствовал себя счастливым, не после колеса обозрения. Да и как можно понять, что кто-то счастлив, пока он выбирает тайяки?

Аой ждала его неподалёку от колеса.

— С чем ты любишь тайяки?

— С пастой, — не задумываясь, ответила она, а потом тут же смутилась и пламенно добавила: — Но ты не переживай, тайяки все вкусные! И я даже иногда ем с заварным кремом!

— Паста белая или красная?

Наверное, Аой удивилась или не сразу поверила, а потом её лицо просветлело.

— Красная.

Они ели тайяки, глядя на голубые бескрайние моря, запивали чаем. Минору подумал, что всё же счастлив.

***

Аой доверялась его выбору каждый раз, даже когда Минору предложил на следующей неделе сходить в парк неподалёку от её дома. Уже почти два месяца они встречались только в местах, которые предлагал он. Аой всегда радовалась, но Минору невольно начинал думать о том, что ей, в сущности, всё равно.

— Где ещё ты хотела бы побывать? — спросил он её на работе в пятницу, когда они так удачно оказались в комнате отдыха вдвоём на кофе-брейке.

— Даже не знаю… Просто походить по городу. Сворачивать, где вздумается. Слишком скучно?

— Ничуть.

Ранним утром в субботу они шли по дышащим влагой улицам, под низкими серыми облаками, укутавшими небо над Иокогамой, вдоль небоскрёбов и магазинов, жмущихся друг к другу старых домиков, пока случайно не набрели на канал. Воздух густел и тяжелел; собирался дождь. Никто не подумал о зонтике, хотя близился сезон дождей. Ну, хоть будет повод показать ей дом.

— Если пойдём и дальше вдоль канала, доберёмся до моего дома. Захвачу зонтик.

Аой кивнула. Грузные облака разродились дождём под конец пути: тёплые капли облизнули лицо и плечи, едва оставляя следы.

— Успели! — Минору достал ключ и замер в нерешительности.

— Зонт?

— У меня только один. Если будем идти под ним вдвоём…

— А, да…

— Лучше отвезу тебя, сейчас, только возьму ключи от машины.

— Минору!

Он вздрогнул и обернулся. Никогда раньше она не называла его по имени.

— Что случилось… Аой?

Гладкие белоснежные щёки горели румянцем.

— Можно мне войти?

Воздух застрял в груди. Тело застыло в напряжении. Он только и смог что кивнуть. Даже не осознал, как открыл дверь, как впустил её внутрь, зашёл следом.

Заученные, возведённые в ежедневный ритуал слова не находили выхода. Он хотел бы сказать эти слова именно ей, а не просто так. «Я дома». А она бы встретила его тёплым: «С возвращением». А сейчас…

Аой отвела взгляд и протянула руку.

— Сегодня не проверяли.

За секунду из Минору словно вышибло весь дух. За следующую секунду он смирился с тем, что пока никаких «Я дома» — «С возвращением».

Ещё через несколько секунд она удалялась в убегающее с дождями майское утро.

«Когда можно вернуть зонт?» — написала она поздним вечером.

«Оставь себе», — ответил он и понял, что больше так не может.

***

Эмоции требовали выхода.

Он купил сухую пастель, карандаши, уголь; не рисовал больше пяти лет. Работа дизайнером постепенно заменила любимое дело, и Минору не видел смысла тратить время на то, что не приносит дохода. Комната на втором этаже превратилась в студию — такую, о какой он мечтал в студенчестве, но не мог позволить. Большое окно проливало свет на огромный стол, мольберт и шкаф-купе во всю стену, занятый бумагой, холстами и другими материалами. Картины стояли прямо на полу вдоль другой стены. Его милая Аой тянула цветущие руки ему навстречу, подставляла усыпанные немофилами плечи мягкому ветру на побережье, спала, объятая шёлковыми простынями и невесомой вязью стеблей…

Каждый день он открывал мессенджер и каждый день видел там этот зонт. Зонт, под которым они могли бы идти оба, рука об руку. Палец застывал перед строкой ввода нового сообщения, и Минору понимал, что не сможет делать вид, будто ничего не случилось. А оно случилось, не случившись. Днём Минору старался держаться, а вечерами тонул в рисовании. В четверг после работы Кенто утащил его в кафе напротив в надежде хоть как-то взбодрить друга, но Минору равнодушно смотрел на равнодушных рыбок в огромном аквариуме и совсем не собирался бодриться.

Беседа текла вяло, и когда на телефон пришло уведомление, Минору сначала обрадовался, но потом сразу помрачнел.

«Хаяси-сан?»

Снова по фамилии? Минору выдохнул и написал нейтральное «Да?»

«То есть, Минору…»

Он выругался на свою нерешительность, свою мнительность, все свои другие проклятые недостатки, которые не позволяли сделать того, что нужно было сделать ещё в прошлую субботу вечером.

Минору извинился перед другом и вышел на улицу, набрал номер Аой. Едва поднёс к уху, как почувствовал вибрацию: новое сообщение. Закусил губу, ждал.

— Минору…

— Я не знаю, что тогда случилось, но я извинюсь.

Вздох.

— Ничего. Не надо извиняться. Я подумала…

— Но я должен извиниться.

— Хорошо… Я подумала, что, если ты не против, можем съездить в Токио. Сейчас как раз цветут ирисы и гиацинты. Я, правда, хотела посмотреть на лаванду, но, оказывается, ещё не сезон, да и до Хоккайдо далековато… Ехать целый день…

— Хорошо.

— Что?

— Послезавтра едем в Токио.

— Хорошо. И ещё…

Всё-таки есть «ещё».

— Спасибо за зонт. Он… Мне сначала было неудобно, что я его взяла и не могла вернуть, а теперь… Я правда могу оставить его себе?

— Правда.

— Спасибо.

В пятницу утром жизнь вошла в привычное русло, нет, стала ещё лучше. Минору уже мысленно нырнул в завтрашний день.

На телефон пришло оповещение о возможном землетрясении в его районе. Минору удовлетворительно выдохнул: как хорошо, что сейчас он на работе, но в следующее мгновение его словно молнией ударило. Картины. Их надо спасти!

Он сорвался обратно, не дойдя двух шагов до своего кабинета. Кто-то окликал Минору, на что он отвечал быстро и громко. Может, слишком громко для спокойного офисного утра, но плевать. Мозг хитрил и убеждал, что таких картин можно нарисовать ещё с десяток, но сердце не слушало.

На мосту машину потряхивало. Возле дома толчки ощущались яснее. Хватаясь за перила, Минору взлетел на второй этаж, принялся сгребать картины в охапку, листы выскальзывали и словно намертво приклеивались к полу; дрожащие пальцы сминали углы. Его ухватили за плечо и настойчиво поволокли на выход. В дверном проёме Аой замерла и заставила его опуститься, вжала в дверной косяк, сама присела рядом. Их ноги скрещивались чуть выше щиколоток, отчего она смущалась и цвела, опустив взгляд на листы, потом, смутившись ещё больше, уцепилась взглядом в лестницу.

— Я так больше не могу, — прошипел-простонал Минору и, уткнувшись лбом в дрожащие колени, сгрёб в охапку картины. — Наверное, я никогда не смогу полюбить тебя так, как хочет вселенная или судьба, или кто там вообразил себя гениальным художником... Но я правда люблю тебя: так, как умею. Хочу касаться. Обнимать во время прогулок, держать за руку, нести над тобой зонт и греть собственным телом во время дождя. Если это так важно — я сделаю татуировку. Какие цветы ты любишь?

— Лаванда.

Он перевел дыхание и сглотнул — во рту пересохло.

— Да, ты же только вчера о них говорила, как я мог забыть. Я понимаю, что это не по-настоящему, но...

— Нет. У тебя на спине распустилась лаванда. Из-за воротничка выглядывает.

Минору рефлекторно сунул пальцы за воротник, разумеется ничего не нащупал. Конечно, ни он, ни она не смогли бы увидеть, а сейчас... Нет, так думать — значит перечеркивать всё то, что они прошли вместе. Они взрастили эти цветы.

— Правда? — сжав воротничок, он поднял на неё взгляд.

— Зачем бы мне врать?

Она едва заметно улыбалась, хоть и была до смерти напугана и, как он, растеряна.

Голубые цветы добрались до ключиц.

— Значит… — всё ещё с оттенком недоверия в голосе начал Минору.

Вместо ответа Аой протянула руку, коснулась его шеи.

Он дотянулся губами до нежной кожи, которая тут же вспыхнула новыми цветами. Словно искусный художник водил шёлковой кистью по рисовой бумаге.

— Люблю, — тихо шепнул он лепесткам на запястье, а потом громче: — Люблю-люблю-люблю.

Картины разъехались в стороны.

Минору слышал только её дыхание, и видел, как цветы распускаются на новых местах. Ловил их губами, а они благодарно пускали всё новые побеги, оплетали пальцы до самых кончиков, поднимались по шее, спящими бутонами рассыпались по щекам. Аой, прикрыв глаза, улыбалась и проводила ладонями по его спине, вверх вдоль позвоночника, зарывалась в вихрастые волосы на макушке.

Рука потянулась к галстуку (ох уж этот галстук!), а потом замерла. Минору придвинулся ближе, подул на ресницы, поцеловал сначала один глаз, потом другой. Она тихо рассмеялась.

— Щекотно.

— Хочу, чтобы ты смотрела.

Глупый голос внутри пытался по капле нацедить старые страхи, влить в них новые, Минору боролся, как мог. И ему нужна была Аой, её честность, её искренний взгляд, её ответное желание, её готовность цвести, так, как сейчас: от щёк и до пальчиков ног. И она смотрела, беззвучно торопила горячим, сбивчивым дыханием, проникала взглядом дальше, чем могла бы увидеть — в самое сердце, откуда тянулись стойкие стебли.

Он уложил её на рубашку — голубое волны в белой пене, словно дивная картина. Вокруг разбросанные землетрясением карандаши, раскрошившиеся в пыль пастель и угольные стержни — и пусть так будет. Их движения создавали новые рисунки: влажная от поцелуев и пота кожа, словно, холст принимала каждую упоительную линию, каждый исступлённый мазок…

— Обещаю, — вдруг вырвалось у него само по себе.

— Что? — она ещё шире раскрыла глаза, которые так и не закрывала.

— Обещаю, что сберегу наши цветы.

— А я обещаю больше не отворачиваться.