Читать онлайн
"Никто не выйдет живым"

Город встречает меня так, как всегда:

Грязью в воздухе, мерцанием лживого неона, равнодушным гулом чужих жизней.

Я иду, будто сквозь призрачный рынок, где всё давно продано: честь, сострадание, память.

И каждый звук под подошвами кажется слишком громким — будто мир чувствует, кто я.

Шестеро.

И каждый оставил здесь свой след:

В смерти, в боли, в сломанных судьбах, о которых они давно забыли.

Я не забыл.

Под слоем асфальта и гнили скрыто место.

Моё святилище.

Моя клетка.

Моя сцена.

Бомбоубежище.

Когда-то оно должно было спасать.

Теперь оно — лишь раскрывает.

Правду. Гниль. То, что прятали даже от самих себя.

Я нашёл его.

Я вернул ему дыхание: кирпич за кирпичом, глотая пыль и ржавчину.

Внутри — лабиринт коридоров.

Старые таблички «Укрытие» облезли, буквы почти стёрлись.

И всё же они шепчут, издеваясь: укрытия нет. Никогда не было.

По углам затаились камеры — тёмные, безмолвные, будто глаза забытых мёртвых.

Я вижу ими каждый шорох.

Каждую трещину в стенах.

Каждую трещину в их лицах, когда они сюда придут.

В стенах тянутся провода.

Одни ловушки рассчитаны на страх — вспышки света, рёв сирен, холод в металлических трубах.

Другие — на боль: скрытые шипы, ток в перилах, ложные двери, что приводят только к отчаянию.

Я не боюсь, что они уйдут.

Сигнал здесь не ловит.

Надежда здесь не ловит.

Я сам запираю двери.

Я — их судья.

Я — их зеркало.

Я — их расплата.

И когда они войдут, каждый шаг будет говорить за них больше, чем тысяча оправданий.

Пока что — тишина.

Но уже скоро — первый из них сделает шаг в эту тьму.

И не найдёт пути обратно.

***

Город гудит, не замечая, как я тяну нити.

Один за другим они падают в ловушку.

Ирина.

Учительница, что отворачивалась, когда дети тонули в грязи чужих семей.

Пустая улыбка, закрытые глаза.

Сейчас — спящая в бледном свете камеры.

Алексей.

Юрист, превращавший чужую беду в статью доходов.

Техничный. Холодный.

Теперь — с повязкой на глазах, скрючившийся на холодном полу.

Дмитрий.

Владелец сети «антистресс-товаров», что убивал людей медленно, легально, по закону спроса и предложения.

Он всё ещё пытается понять, кто его предал.

Глупо.

Олеся.

Менеджер соцпроектов, закопавшая живых людей под отчётами и красивыми цифрами.

Вечно в смартфоне.

Теперь — без сигнала, без спасения.

Виктор.

Охранник с заводского склада.

Пинавший бездомных за мусорным баком, потому что мог.

Мускулы вместо совести.

Теперь — кулак, сжатый в цепи.

Светлана.

HR-специалистка, решавшая, кому жить, а кому вылететь на улицу без шанса.

Она оправдывала всё «компанией», «политикой», «обстоятельствами».

Теперь — одна, без компании, без оправданий.

Каждого я забрал в его собственной пустоте.

На парковке — когда фары слепят глаза.

На лестнице старого дома — когда думаешь только о завтрашней встрече.

В подворотне — под музыку в наушниках.

В лифте — между этажами.

В клубе — когда мигает свет, и нет никого рядом.

На заброшенной стоянке — под сенью поломанных рекламных щитов.

Одно движение.

Один укол.

Один провал в темноту.

Теперь они здесь.

Шестеро.

Там, где воздух с трудом втискивается в лёгкие.

Там, где стены не забыли, как звучит страх.

Я смотрю на них через экраны.

Сломанные фигуры.

Смятые лица.

Пульсирующая дрожь.

Все ещё дышат.

Все ещё надеются.

Пока.

Я выключаю экран.

Слышу, как под потолком гудит вентиляция — рваным, судорожным дыханием.

Как будто сама крепость жива.

Как будто стены шепчут мне в ответ:

«Дальше.»

Я киваю.

И ухожу обратно в темноту.

Готовиться ко второму шагу.

***

Тишина сперва кажется спасением.

Но затем в ней начинает дрожать страх.

Один за другим они приходят в себя.

Ирина открывает глаза первой.

Секунда замешательства — и пронзительный, рваный вдох.

Она дёргается, пытаясь встать, но цепь натягивается, вгрызаясь в лодыжку.

— Где я?! — её голос срывается.

Дмитрий приподнимается, щурится на слабый свет тусклой лампы под потолком.

Олеся тихо стонет в углу, обхватив голову руками.

Виктор сразу пробует сорваться с места, бросается на дверь — тяжелая, стальная, не поддаётся.

— Эй! Кто тут?! Выпустите! — его крик гулко отдается в бетонных стенах.

Алексей приходит в себя последним. Его взгляд мутен. Он медленно садится, потирая шею, где остался след от укола.

Ирина бросается к нему, дрожащими руками хватает за рукав.

— Что происходит? Ты знаешь?! Что они с нами сделали?

Алексей только качает головой.

Дмитрий, опершись о стену, пробует включить холодную логику:

— Это... похищение. Кто-то... Кто-то что-то хочет от нас.

— Чушь! — рычит Виктор. — Мы должны выломать дверь. Вместе.

Он тянет за цепь, напрягается, но металл впивается в кожу.

Олеся начинает тихо всхлипывать.

— Мы умрём здесь... Никто не найдёт...

— Замолчи! — огрызается Светлана, оглядывая потолок, стены, вентиляционные решетки. — Если паника начнётся, мы сами себе могилу выкопаем.

Они спорят, перебивают друг друга, каждый на грани срыва.

Но нарастающее отчаяние пахнет так ярко, что его можно почти увидеть.

И тогда — над головами, словно разрезая тишину скальпелем, звучит голос.

Низкий. Неспешный. Спокойный.

— Добро пожаловать.

Все замирают.

— Вы не случайные люди. Вы сделали свой выбор тогда, когда закрывали глаза. Когда проходили мимо. Когда продавали чужие судьбы за свой комфорт.

Ирина замирает, присев на корточки, шепчет что-то себе под нос.

Дмитрий медленно оседает вниз, опуская голову.

Алексей прячет лицо в ладонях.

Виктор бросает взгляд вверх, в потолок, сжав кулаки так сильно, что побелели костяшки.

— Вас не выбрали. Вы выбрали сами.

Своей ложью.

Своим равнодушием.

Пауза.

На мгновение кажется, что воздух в комнате стал гуще.

— Здесь вы пройдёте испытание. Или останетесь частью фундамента этого места.

Театр открыт. Роли распределены.

Шёпот Олеси срывается в истеричный крик:

— Пожалуйста! Мы ничего такого не делали! Это ошибка! Вы должно быть ошиблись!

— Нет, — отвечает голос спокойно. — Я не ошибаюсь.

Пауза.

Пульс в ушах.

Дрожь в пальцах.

— У вас будет шанс. Но не всем он достанется.

Голос обрывается, оставляя после себя вибрацию в стенах.

Как будто само место отзывается.

Вентиляция слабо гудит, словно стонет.

Я выключаю звук на мониторах.

Откидываюсь в кресле.

Вдох. Медленный, холодный.

Это мой театр теней.

Они — актёры.

Их вина — сценарий.

А я — режиссёр.

И сцена только начинается.

***

Свет дрожит под потолком, отбрасывая длинные зыбкие тени.

Шестеро.

Они не сразу осознают, что остаются в этой пустоте одни.

Первой заговорила Ирина.

— Нужно думать! Нужно понять... кто нас сюда привёл!

Её голос дрожит, но в нём ещё теплится надежда.

Дмитрий встаёт, прохаживается вдоль стены, ощупывает трещины пальцами.

— Это похищение. Требование выкупа. Или эксперимент. Или... — он замолкает.

Олеся, сидя на полу, шепчет:

— Я не сделала ничего плохого... Почему я здесь?..

Виктор срывается:

— Перестаньте ныть! Нужно ломать эти цепи! Ломать стены! Не сидеть, как крысы!

Он с яростью натягивает цепь на ноге — металл звенит, но не поддаётся.

Алексей вжимается в стену, качает головой.

— Здесь... здесь всё специально. Это место... как капкан.

— Может быть, это розыгрыш... — робко говорит Светлана. — Может, скоро всё закончится...

Но никто ей не верит. Даже она сама.

Их голоса сталкиваются, как осколки в пустом ящике.

Обрывки фраз, слёзы, крики, попытки найти план, договориться, объединиться.

Но каждый взгляд — полон подозрения.

Каждое движение — судорожное.

Каждая минута — топит их глубже в липком страхе.

И когда первые попытки выломать дверь заканчиваются кровью на пальцах, когда усталость забивается в кости вместе с безысходностью — они замолкают.

Один за другим.

Только дыхание.

Только судорожные вздохи.

Только пустота.

Я наблюдаю за ними.

Не вмешиваюсь.

Пока.

Их страх уже пахнет.

Их вера уже рассыпается, как трухлявое дерево.

Я наклоняюсь к микрофону.

Мой голос звучит ровно, почти спокойно:

— Вы попытались действовать вместе. Но внутри вас — пустота. И каждый из вас это знает.

На экранах — опущенные головы.

Опухшие от слёз лица.

Сжавшиеся тела.

— Завтра начнётся ваше первое испытание.

Я не ищу вашего страха. Я ищу остатки вашей человечности.

Если они ещё остались.

Пауза.

— Помните: здесь прощение не дают. Его зарабатывают.

Щелчок.

Я выключаю звук.

Тишина вновь наполняет комнаты.

Тишина, что ест изнутри лучше любого крика.

Их отчаяние теперь — мой безмолвный концерт.

Я откидываюсь в кресле.

Первая игра начнётся завтра.

И завтра кто-то поймёт, сколько стоит прощение.

***

Свет вспарывает тьму, как скальпель кожу.

Резкий, белый.

Беспощадный.

Комнаты становятся обнажёнными.

Нет больше укрытий в тенях.

Есть только стены, цепи — и память.

Они вздрагивают, морщатся, прижимают ладони к глазам.

После долгих часов в сырой темноте свет обжигает как кислотой.

Я наблюдаю за ними через экраны.

Дрожащие руки.

Тусклый блеск пота на коже.

Пересохшие губы, трескающиеся при каждом движении.

Без воды.

Без пищи.

Без времени.

Они истончаются. Ломаются.

И теперь — они готовы.

Сегодня они получили первый подарок:

Микро дозу моей собственной разработки.

Не классическая сыворотка правды, не грубая наркота.

Изысканный коктейль из ослабленных нейролептиков и стимуляторов, рассчитанный на истощённый организм.

Никакой магии. Только наука.

И только истина.

Я вижу, как эффект начинает работать.

Лампы мигают.

Стены оживают.

Проекции.

Лица.

Те, кого они предали. Оскорбили. Сломали.

Лица знакомые и забытые.

Голоса звучат прямо в их головах, подогреваемые препаратом:

«Почему ты отвернулся?»

«Ты обещала помочь...»

«Ты сказал, что всё будет хорошо...»

«Ты молчал, когда я тонул...»

Мой голос вплетается в хор памяти — ровный, холодный:

— Назовите имена.

Ирина трясётся всем телом.

Смотрит на стену.

И вдруг шепчет — глухо, сдавленно:

— Миша... Мальчик из школы... Я... Я видела...

Плечи её опускаются.

Она зарывается лицом в ладони.

Дмитрий стоит, вцепившись в свою цепь, как в спасение.

— Они бы и без меня всё равно... — шипит он. — Они сами виноваты!

Но на стене появляется мальчик.

Подросток.

Худой. Больной.

С капельницей в тонкой руке.

Но Дмитрий оседает на пол.

Олеся давит в себе крик, захлёбывается рыданиями.

— Я просто... я только закрывала отчёты... Я не знала... Я не знала...

На стенах вспыхивают лица стариков, сирот, исчезнувших в её проектах.

Алексей молчит.

Но его глаза бегают по стенам, пытаясь убежать от взгляда маленького мальчика с больничной койки.

— Страховка... Я думал, я просто бумагу подписываю... — шепчет он наконец.

Светлана стискивает зубы, трясётся, словно в лихорадке.

— Это... правила компании... Я выполняла приказы... я ничего не решала...

На стене напротив её комнаты появляется женщина с пустым, выжженным взглядом.

И наконец — Виктор.

Он плюётся в сторону камеры.

— Придурки! Это ловушка! Это подделка! Вы всё врёте!

Я нажимаю клавишу.

В его комнате вспыхивает резкий импульсный свет.

Тонкий частотный сигнал бьёт прямо в нервы.

Виктор хватается за голову, падает на колени, корчится, рычит — но больше не говорит.

Я наблюдаю.

Их лица теперь уже не защищены привычными масками.

Их дыхание тяжелее.

Их страх — сырой, настоящий.

Сегодня они впервые поняли:

Это не просто похищение.

Это суд.

И каждое имя, вырванное из них — это первый камень их собственного надгробия.

Я выключаю экран.

Тишина течёт по венам помещения.

***

Они просыпаются медленно.

Каждое движение даётся сквозь липкую пелену боли и пустоты.

Тело дрожит от голода, жажды, усталости.

Голова тяжёлая, как бетонная плита.

Часы без еды, воды.

Часы под действием моего раствора — разработанного специально для них.

Не яд, нет.

Истощение. Ослабление воли. Усиление истинных реакций.

Они разбиты.

Связаны друг с другом: нога к ноге, запястье к запястью.

Шестеро.

Трое мужчин. Трое женщин.

В центре комнаты мигает экран.

На нём холодными буквами:

«Убейте только одного. Выбор — ваш. Время идёт.»

Ирина — учительница, что отворачивала глаза на чужую боль.

Она смотрит на экран, дрожащими руками тянется к наручникам.

— Нет... мы... мы не должны...

Её голос срывается на шёпот.

Олеся — менеджер соцпроектов, привыкшая прятать страдания за цифрами.

Она моргает быстро-быстро, словно пытаясь стереть происходящее.

— Нужно подумать... спокойно... мы можем найти способ...

Но глаза её мечутся.

Она уже ищет не план — а выход.

Алексей — юрист, превращавший чужую беду в прибыль, — молчит.

Он ссутулился, втянул голову в плечи.

Дмитрий — торговец «антистрессом», губивший сотни под безобидной вывеской, — сидит, обхватив голову руками.

Он тяжело дышит сквозь зубы.

Виктор — бывший охранник, собравший в себе грубость и презрение, — рычит:

— Плевать. Делайте что хотите. Только тронь меня — убью.

И наконец Светлана — HR-специалистка, безучастно подписывавшая приговоры через увольнения.

Она стоит чуть поодаль.

Тихая.

Бледная.

Но в её глазах уже нет ужаса.

Только усталость.

Только выбор.

Их взгляды пересекаются.

Кто-то умоляет глазами.

Кто-то обвиняет.

Кто-то прячет взгляд.

Ирина делает слабый шаг вперёд.

— Пожалуйста... мы должны... вместе...

Олеся отводит взгляд.

Алексей опускает голову ещё ниже.

Дмитрий кривится, будто от боли.

Виктор напрягает мускулы, как зверь перед прыжком.

Светлана просто медленно кивает.

Решение принимается без слов.

Ирина чувствует его раньше, чем понимает.

— Нет... прошу...

Но время ушло.

Олеся первой хватает осколок трубы.

Светлана подходит с другой стороны.

Дмитрий и Алексей — не вмешиваются.

Виктор просто наблюдает, ухмыляясь криво.

Ирина пытается отступить, но цепи на ногах не дают ей шанса.

Олеся и Светлана действуют вместе.

Один удар.

Второй.

Третий.

Тело Ирины сминается на полу.

Её последний вздох тонет в бетоне.

Тишина.

Глухая.

Невыносимая.

Никто не говорит.

Никто не плачет.

Только тяжёлые вдохи.

Я наблюдаю через камеры.

Замедленно фиксирую:

Как Олеся отводит взгляд и стискивает руки.

Как Алексей дрожит мелкой дрожью, боясь взглянуть на то, что произошло.

Как Дмитрий сдавленно шепчет что-то себе под нос.

Как Виктор хрипло смеётся, будто победил.

Как Светлана неподвижно смотрит на упавшую Ирину — до боли долго.

Метки вонзаются под их кожу.

Горячие.

Неизгладимые.

Они сделали выбор.

Я выключаю экран.

Вентиляция над головой вздыхает рвано, как дыхание умирающего зверя.

Как будто сама крепость жива.

Как будто стены шепчут мне в ответ:

«Дальше.»

Я киваю.

И ухожу обратно в темноту.

Готовиться ко второму шагу.

***

Я отключаю свет.

Комнаты тонут в густой, вязкой темноте.

Не в той, что пугает глаза.

В той, что душит изнутри.

Настоящая тьма.

Без экранов.

Без голосов.

Без судьи.

Только они.

Только их дыхание, их шорохи, их всхлипы.

И собственные мысли — самые жестокие надзиратели.

Камеры в инфракрасном режиме фиксируют каждый вздох, каждую судорогу.

Я слышу всё.

Шорох ткани о бетон.

Скрип наручников.

Глухое бормотание.

Маски падают.

Виктор — тот самый, кто рычал угрозами, — теперь свернулся в угол.

Шепчет в темноту:

— Мама... прости...

Олеся — когда-то улыбающаяся менеджер соцпроектов — царапает стены ногтями, оставляя рваные следы на коже и бетоне.

Алексей тяжело дышит. Кажется, он и сам не знает, спит ли ещё, или давно уже умер в себе.

Дмитрий молчит.

Лежит неподвижно.

Экономит остатки сил.

Но она — Светлана — двигается.

Я замечаю это первым.

Сначала тревожные взгляды.

Потом судорожные вздохи.

Она ощупывает трубы на потолке.

Находит одну — тонкую, прогнившую, но всё ещё крепкую.

Рвёт рукав.

Трещит ткань.

Пальцы неловко, дрожащими движениями, вяжут узел.

Медленно.

Отчаянно.

Я мгновенно понимаю.

Рывком встаю из-за пульта.

Двигаюсь через коридоры к ней.

Дверь скрипит, открываясь.

Я почти успеваю.

— Светлана! — сорвалось с губ, слишком громко.

Она поднимает на меня взгляд — полные слёз глаза.

И прыгает.

Шея рвётся назад.

Тело дёргается в воздухе.

Я бросаюсь вперёд, чтобы перехватить её.

Но поздно.

Ткань натягивается.

Хруст.

В этот момент что-то рвётся не только в шее Светланы — рвётся воздух, реальность, моя сцена.

Из тени бросается Виктор.

Рёв зверя.

Удар в бок.

Я падаю на пол, глухо ударяясь плечом о бетон.

Его кулаки летят вниз, к моему лицу.

Один удар. Второй.

Камеры дрожат на записях.

Но я не слушаю боль.

Я двигаюсь.

Быстро.

Холодно.

В ладони блеснуло лезвие.

Одно движение.

Виктор осекается.

Грудь его вздымается.

Руки судорожно тянутся к животу.

Кровь стекает на пол, как тень.

Он шатается, опускается на колени...

И валится набок.

Тишина.

Только капли крови по бетону.

Только верёвка, покачивающаяся в воздухе.

И мёртвое тело Светланы — ещё тёплое.

Я встаю.

Рука дрожит.

Не от боли.

От того, что я вижу в глазах оставшихся.

Алексей — не отводит взгляда. Его рот открыт, как у рыбы, выброшенной на берег.

Олеся — всхлипывает, пятится к стене.

Дмитрий — смотрит прямо в меня. Прямо в самую суть.

— Это ты... — выдавливает он, хрипло. — Всё это... ты...

— Ты убил их... — шепчет Олеся, едва слышно.

Их обвинения — как камни.

Маленькие.

Тяжёлые.

Я стою в центре этого шёпота, среди мёртвых и выживших.

И впервые за долгое время...

Я колеблюсь.

Что-то внутри даёт трещину.

Я опускаю взгляд на ладонь, где ещё теплится кровь Виктора.

И без слов, без объяснений, поворачиваюсь.

Исчезаю в темноте коридоров.

Стены шепчут мне вслед:

«Дальше...»

Но теперь я не уверен, кто именно меня зовёт.

***

Я иду по коридору.

Стены здесь дышат тяжело, как старик на последнем издыхании. Пыль дрожит в тусклом свете камер.

Мои шаги глухи.

Мои мысли — громче, чем когда-либо.

Кто я?

Судья? Палач? Просто ещё один сломанный человек?

Я вспоминаю детство.

Маленький городок, пахнущий перегаром и мокрой глиной.

Пьяные соседи. Крики за стеной.

Шрамы не только на теле, но и под кожей.

Вспоминаю службу.

Пыльные сапоги, выжженные деревни, трупы, на которые быстро перестаёшь смотреть, как на людей.

Тогда мне дали форму и автомат.

Тогда я впервые почувствовал, что могу судить.

Мир всегда был гнилым.

Только одни прятались за законами.

А другие — действовали.

Я действовал.

И сейчас действую.

Не потому что кто-то дал мне право.

Не потому что я особенный.

Не потому что я справедлив.

А потому что я хочу.

Потому что я — часть этой гнили.

И в отличие от них, я хотя бы не отводил глаз.

Я возвращаюсь в зал.

И сразу понимаю — что-то не так.

Алексей.

Он лежит на полу.

Тело вялое, будто выжатое досуха.

Лицо — синюшное, глаза открыты, но пусты.

Я подхожу.

Прикладываю два пальца к шее.

Нет.

Тишина под кожей.

Только холод.

Я осматриваю тело.

Следов борьбы нет.

Просто... истощение.

Слишком много наркотика в крови.

Слишком мало воды.

Слишком много страха.

И всё это — моё дело.

Мои руки.

Мои решения.

Я сделал это.

Я поднимаю глаза.

Дмитрий и Олеся смотрят на меня.

Не кричат.

Не просят.

Не умоляют.

Просто смотрят.

В их взгляде — ярость.

Тихая, холодная, тяжелая, как надгробный камень.

Я отвожу взгляд.

Впервые за долгое время — отвожу.

На полу — четыре тела.

Виктор.

Светлана.

Ирина.

Теперь — Алексей.

Четыре.

Четыре капли на счётчике моей войны.

Я стою среди них — и впервые... позволил себе дрожать.

Что-то горячее течёт по щеке.

Я не вытираю слезу.

Пусть будет.

Пусть останется здесь, в этих бетонных стенах.

Пусть сольется с их криками, их мольбами, их страхами.

Моим проклятием.

Я поворачиваюсь.

Медленно, почти старчески.

И ухожу в свою комнату.

Сквозь пустые коридоры.

Сквозь мертвую тишину.

Чтобы уснуть.

Чтобы забыться.

Чтобы завтра...

Снова встать.

Суд всё ещё продолжается.

Пока я дышу.

Пока есть те, кто не помнит цену боли.

Я не бог.

Не демон.

Не герой.

Я — их отражение.

И я не прощу.

***

Тяжёлое ружьё лежит в моих руках, как древняя судья, готовая расправиться с теми, кто не понимает своей вины.

Я подхватываю его.

Пальцы слегка дрожат — не от страха. От того, что наступил момент.

Они стоят передо мной, связанные, глаза горят яростью, болью, возможно, даже страхом.

Дмитрий и Олеся. Последние двое.

Олеся всё ещё хрупкая, но уже теряющая свою маску беззащитности.

Дмитрий — такой же самоуверенный, как был прежде, но теперь его лицо испещрено шрамами внутренней борьбы.

— Вы изменились? — спрашиваю я, не сводя взгляда с их глаз.

Их дыхание тяжёлое, запутанное, будто каждое слово даётся с усилием.

Олеся вздыхает.

— Мы всегда жалели... всегда. — её голос срывается, она не может сдержать дрожь. — Может, не сразу, но сейчас... я понимаю, что сделала. Я верю, что если бы мы могли вернуться... то сделали бы всё по-другому. Я сожалею...

Дмитрий не так сдержан.

— Жалеть? — смеётся он. — Да кто бы мог подумать, что все окажемся здесь. Мы просто выжили, делали, что могли, думали, что так правильно! Да, возможно, я был жаден, но это было по сути — работа. Все мы были в игре, и никто не ждал этого конца. Но теперь... — он переводит взгляд на меня. — Ты меня спрашиваешь? Ты, который... ты вообще сожалеешь?

Я стою в полном молчании. Ружьё тяжело давит в руках, но меня не отпускает его вес.

Сожалею ли я?

Мои глаза скользят по четырём телам, лежащим в углу.

Ирина, Виктор, Светлана, Алексей. Все мертвы. Все убиты моими руками.

И вот они, двое оставшихся. Олеся и Дмитрий. Мои последние кандидаты.

Сожалею ли я?

Мне бы хотелось верить, что не сожалею. Но что-то внутри меня подсказывает другое.

В голове — вспышки образов. Я помню, как стоял в этих самых стенах, среди разрушений, среди пустоты, среди всего, что они мне сделали. Память о жестокости.

Я мог бы просто сдать их всем. Отправить в тюрьму. Они бы отсидели свои. Жизнь бы пошла по иному пути, и я бы забыл об этом.

Но они мертвы.

Я бы мог понять, если бы не мои руки.

Но я не сдамся.

Я смотрю на Дмитрия.

Его взгляд полный презрения.

И я понимаю, что он ждёт ответа. Он хочет, чтобы я признался. Он хочет, чтобы я сказал, что всё это бессмысленно. Что я жалел о том, что сделал.

Но не могу.

Я не могу признать свою вину.

Не могу и не хочу.

— Нет, — говорю я. — Я не сожалею.

Тишина нарастает, как буря, как давление в груди.

Моё внутреннее «я» начинает трещать. Но я снова держу это под контролем.

Я повторяю:

— Я не сожалею.

И вдруг понимаю: выжить должен был только один. Я думал, что решение уже принято, но теперь... Я понимаю, что это был не вопрос выбора, а самопредназначение.

Мои глаза жгут. Взгляд скользит по Олее и Дмитрию.

— Единственный кандидат теперь — это я. Это всегда был я.

Тело Дмитрия начинает дрожать.

И я кладу палец на курок.

Резкий выстрел.

Олеся зажмуривает глаза, но не закрывает их.

Она, как и я, уже знает: всё потеряно.

Я стреляю.

Тело Дмитрия падает.

Олеся стоит молча.

Её глаза впиваются в меня, но она не издаёт ни звука.

Она понимает. Она уже понимает.

Но я — судья.

Я — палач.

Я стою перед ней, как перед зеркалом.

И я нажимаю курок.

Тело Олеси тоже падает на бетон, как пустая кукла.

Тишина.

Мёртвая тишина.

Я смотрю на их тела.

И не знаю, кто я. Не знаю, что делать. Не знаю, почему я — это. Почему я продолжаю это.

Но я понимаю, что больше не могу уйти.

Не могу остановиться.

Потому что что-то внутри меня требует продолжения.

Что-то требует этого.

***

Я стою в тени, перед последним следом.

Последний след, который мне предстоит скрыть.

Мои руки уже не дрожат. Они движутся быстро, уверенно, почти механически.

Как давно это стало привычкой?

Удалить кровь с бетона. Смить её с их лиц. Стереть всякий след, всякую память.

Я улаживаю мелочи. Протираю камеры. Прочищаю динамики. Вытираю кровь с пола.

Последний раз.

Пустые глаза.

Пустые стены.

Я смотрю на эти тела, но они уже не значат ничего.

Они больше не живы, не виноваты, не мучаются.

Я убрал всё.

Но почему тогда мне так холодно?

Может быть, потому что всё это... не я.

Мне никогда не казалось, что я могу так поступить.

Я не мог бы так поступить.

Но это я, не так ли?

Это я всё сделал.

И всё равно — почему я это сделал?

Что было в них такого, что я решил стать их судьёй?

Не может быть, чтобы я сделал это просто так. Я был бы не способен.

Я... должен был быть способен на что-то большее. Я...

Почему?

Голос в голове становится тихим, почти шепотом.

Но его интонация — холодная. Тревожная. Это не просто вопрос.

Не просто самосуд.

Это не просто месть.

Я почувствовал, как что-то внутри меня растёт, как давно забытое чудовище. Я стал этим чудовищем.

Как я вообще дошёл до этого?

Мои пальцы касаются кожи. Чувствую, как начинают трястись. Я понимаю, что я это всё пережил. Я не могу остановиться.

Я — часть этой системы.

Этого города.

Этой тени.

Я становлюсь частью гнили.

Я покидаю комнату.

Тела, их лица, уже не мои.

Я всё убрал. Всё запечатал. Всё убрал в пустоту.

Я сажусь в машину. Завожу мотор. Вижу через лобовое стекло, как город остаётся позади.

Он мелькает. Грязный. Живой, но гниющий.

Впереди холм. Пустая дорога. Внутри — пустота. Но не та пустота, что была раньше.

Я еду туда, где могу смотреть вниз.

На город.

На тех, кто ещё не знает. На тех, кто даже не понимает, что скоро встретит меня.

Я должен продолжать.

Я знаю, что должен.

Потому что... потому что.

В конце концов, я — судья.

И я не могу остановиться.

Машина замедляется на вершине холма.

Тот же город. Те же здания. Те же люди.

Но...

Я задаюсь вопросом.

Не стал ли я теперь частью этой гнили?

Не стал ли я тем, кого я когда-то презирал?

Что я теперь делаю? За что я борюсь?

Я долго смотрю вниз.

Небо над головой мутнеет. Город — как грязное полотно.

И я знаю, что должен продолжать. Я не могу иначе.

Суд ещё не завершён.

Я еду дальше. В новый город.