Читать онлайн
"Тот, кто стоит за окном"

Алиса остановилась перед дверью квартиры №711. Дышала часто, порывисто — как зверь, загнанный в тупик. Коридор пах плесенью и мокрой штукатуркой; мигающие лампы наверху создавали ощущение, будто сама реальность подёрнулась рябью — и вот-вот исчезнет. Ремешок сумки натянулся под её пальцами, побелевшими от усилия.

— Последний шанс, — шепнул внутренний голос. Знакомый, упрямый, тот, что жил на дне сознания и вспоминал её слабости — промахи, бессонные вечера, вечную борьбу с невидимыми стенами, в одиночку.

Она замерла. Можно было повернуться, уйти. Раствориться в ночи, растворить себя в ней — и не узнать, что ждёт за этой дверью. Не рисковать.

Но нужда хлестнула по спине холодным кнутом.

Она постучала — три чётких удара, слишком громких в тишине.

Дверь открылась без заминки, будто за ней давно стояли, считая её вдохи. На пороге выстроились трое — мужчины в одинаково чёрных костюмах, одинаково гладких лиц, словно вылепленных из одного куска воска. Их улыбки были чрезмерны, как дешёвая реклама. И только глаза… Глаза были мёртвы. Бесцветные. Как вода в стоячем пруду.

Но Алиса всё равно захотела им поверить. Потому что иначе — ничего.

— Вы Алиса? — спросил один. Его голос был вязким, как влага, сочившаяся сквозь стены в старом подвале.

Она кивнула. Один шаг — и вошла внутрь.

Прохлада ударила в лицо. Воздух был застоявшимся, будто дом затаил дыхание. В глубине коридора тлел слабый свет, шаги отдавались скрипом, похожим на сбивчивое сердцебиение. Она не знала — своё ли это сердце, или чьё-то ещё.

— Уйди, пока не поздно, — бормотал внутренний голос. Но ноги не слушались.

Комната в конце коридора была пуста, как давно забытая сцена: облупленные стены, трещины, словно паутина, кресло в центре — серое, старое, упрямо ждущее. Из мутного окна лилась ночная тьма, густая, как мазут. В углу мигала камера: красный глаз следил за каждым движением. На низком столике — часы с обратным отсчётом. 07:00:00. Замерли. Начало.

— Правила просты, — сказал второй. Его улыбка натянулась, будто кожу растянули на лице. — До рассвета ты здесь. Шторы открыты. Окно перед тобой. Но что бы ни произошло — не смотри туда. Никогда.

Алиса хмыкнула. Дрожь в голосе удалось спрятать.

— И всё? Пятьдесят тысяч просто за то, чтобы не глядеть в окно?

Третий — с чересчур тёплым взглядом — наклонил голову:

— Мы изучаем реакцию на нестандартные стрессовые условия. Всё фиксируется. Камера, звук. Ты в полной безопасности, — сказал он, и его голос был сладким, как пересахарившийся мёд, тянущимся нитью между ложкой и ложью.

Алиса опустила глаза. Вспомнила, как засыпала в чужих квартирах, когда сквозь тонкие стены пробивались шёпоты, будто что-то знало, что она одна. Вспомнила ту ночь, когда не осмелилась открыть глаза.

И выжила.

— А если посмотрю? — бросила она, с наигранной небрежностью.

Они замерли. Как манекены, которых внезапно выключили. Один шагнул ближе.

— Тогда ты проиграешь. И потеряешь приз, — сказал он без тени угрозы. Словно речь шла о чём-то ненужном. О сдаче, что осталась в автомате.

(А ещё — потеряешь кое-что важнее. Но этого они не сказали.)

Комната сжалась. Воздух стал густым, почти зримым. Пол под ногами дрогнул, как зыбкое болото. Алиса знала: страх — это дверь. Главное — не открывать её.

Они протянули папку. Бумага пахла сыростью, землёй. Когда она коснулась её, на обороте вспыхнули символы — странные, будто древние. Она моргнула — и всё исчезло. Чернила на ручке были слишком тёмными. Слишком живыми.

Она подписала.

Когда она поставила подпись, тишина изменилась.

Не просто стала глубже — обрела качество, как будто что-то древнее, долго дремавшее, проснулось от звука чернил. Бумага на мгновение стала горячей, будто поглотила её имя — не в текст, а в суть.

Один из них забрал лист с осторожностью, словно это была не бумага, а ключ.

— Добро пожаловать, — сказал он. И улыбнулся — в этот раз по-настоящему. Или так показалось.

Они не провожали её — просто разошлись в стороны, растворяясь в темноте, будто отступая с линии ответственности.

Куратор приоткрыл перед ней другую дверь — та была ниже, темнее, чем остальные, с тусклым светом где-то в глубине.

— Вперёд, — сказал он. — Комната тебя уже ждёт.

Алиса шагнула через порог.

На ней захлопнулась дверь.

Комната встретила её вязкой тишиной. Воздух был плотным, как сироп, будто сопротивлялся вдоху. Каждый шаг отдавало в теле — как будто пол следил за ней, выслушивал. Скрип половиц был слишком громким. Или ей казалось?

Она подошла ближе. Кресло в центре — выцветший бархат, упрямо держащий форму, будто само не хотело исчезать. В углу, мерцая красным, наблюдала камера — слепой, равнодушный глаз, запоминающий всё.

На полу — часы. Обратный отсчёт. 07:00:00. Вспышка за вспышкой, и каждая — будто выстрел по внутреннему ритму. Она чувствовала: с каждой секундой здесь будет сложнее дышать.

Окно напротив было распахнуто. Шторы раздвинуты — как крылья мёртвого мотылька. За стеклом — чернота. Не ночь. Нечто плотнее. Пустота, которая смотрела обратно.

Алиса сжала зубы и глубоко вдохнула — выдувая страх вместе с воздухом, как будто можно было очиститься усилием.

Она села. Спина вдавилась в кресло. Руки — скрещены, прижаты к груди. Поза защиты. Или капитуляции.

«Они не сказали зачем». Мысль всплыла сама собой. Алиса попыталась отбросить её. Но не смогла.

Зачем им это? Почему я?

Что-то задело её кожу. Лёгкое движение воздуха — чужое, холодное, как дыхание. Или поцелуй. Она вздрогнула, резко обернулась.

Пусто.

Но на границе зрения — там, где никогда нельзя быть уверенным — мелькнула тень. Быстрая. Хищная. Слишком быстрая, чтобы поймать взглядом. Слишком близко, чтобы игнорировать.

Я затаился в её слепой зоне. В том месте, где страх растёт без формы. Без имени.

Пока ещё.

Но скоро.

Очень скоро.

***

Первые минуты Алиса сидела, затаив дыхание. Кресло казалось ловушкой, и любое движение — спусковым крючком. Она вслушивалась — в глухую тишину, в биение сердца, в случайные звуки, которые могли быть только в её голове.

Ничего.

Комната будто затаилась вместе с ней. Воздух становился всё плотнее. А часы отсчитывали секунды — медленно, точно, неумолимо. Их тиканье разносилось по телу, как отголоски чужого дыхания.

Алиса выдохнула, хрипло хихикнула — коротко, неестественно, как будто смех мог разрезать страх.

— Ну давай уже, «эксперимент»... Напугай меня... — пробормотала она, запрокинув голову.

Ответа не было. Воздух только стал тише.

Но я уже был рядом.

Время тянулось. Оно перестало быть цифрами на таймере — стало вязким, как мёд в ледяной воде. 23:30. Цифры на дисплее вспыхнули чуть ярче. Как будто комната дышала с ней в унисон.

И тогда — звук.

Тихий стук в стекло. Едва уловимый. Осторожный. Почти вежливый.

Алиса вздрогнула. Повернулась не сразу, а лишь краем глаза — боясь нарушить главное правило.

Не смотреть.

— Сквозняк, — прошептала она. — Наверное, створка неплотно закрыта...

Голос дрогнул. Даже самой себе она не поверила.

Пальцы судорожно сжались. В теле — дрожь, которая начиналась в животе и поднималась выше, заполняя грудь.

Я чувствовал, как в ней разгорается страх. Не паника — нечто глубже. Ощущение, что за стеклом — воля. Намерение. Чьё-то внимание, от которого не отмахнуться.

Она попыталась отвлечься — достала телефон. Экран был чёрным. Ни сигнала, ни времени. Пустота.

Реальность дала трещину.

Контракт…

Что я подписала? Что именно я разрешила этим людям?

Она смотрела вперёд, вгрызаясь в собственное самообладание. Всё объяснимо. Всё логично. Это проверка. Тест. Игра.

Но время ползло.

23:40.

Три удара в стекло.

Раз.

Раз.

Раз.

Не случайно. Не ветер. Кто-то был там.

Пальцы — слышно — скреблись по стеклу, настойчиво. Будто искали слабое место. Стекло звенело, вибрировало, словно удерживая крик.

Алиса вжалась в кресло, будто могла раствориться в нём. Костяшки пальцев побелели — она вцепилась в подлокотники, чтобы не закричать. Чтобы не встать. Чтобы не повернуться.

Не смотри. Не смотри. Не смотри.

Слёзы подступили, горячие, злые. Она чувствовала, как внутри разрывается нечто: желание бежать, кричать, бороться — и страх, цепкий, животный, который шептал: ещё немного… не двигайся…

Я стоял за стеклом.

Там, где ночь плотнее стены.

Я ждал.

И знал: всё только начинается.

***

Стрелка часов пересекла полночную черту.

Комната дрогнула — словно содрогнулась от холода. По полу прокатился едва уловимый толчок. Воздух стал плотным, давящим, будто стены начали сжиматься. Алиса резко вдохнула, но в лёгкие будто хлынуло нечто старое и пыльное — тяжёлое, словно запах времени.

Свет лампы мигнул, замерцал и вымер, оставив в комнате глухую серость. Всё — тускло, расплывчато, словно мир соскользнул за тонкую плёнку сновидения.

Алиса поднялась с кресла, дрожащими руками нащупывая выключатель. Нажала — ничего. Опять. Ещё. Света не было.

Она вернулась к креслу и замерла, стараясь услышать хоть что-то, кроме собственного дыхания. Тишина снова сгустилась — не пустая, а живая. Давящая.

И тогда — звук.

Скрип. Где-то за спиной. Будто половая доска под чьим-то весом. Алиса обернулась — резко, вслепую — и никого. Только комната. Только полумрак. Только она.

Ты одна... ты одна...

Окно. Её взгляд метнулся к стеклу.

На его запотевшей поверхности начали проявляться следы. Сначала — хаотичные, будто чей-то палец лениво водил по стеклу, оставляя тонкие, расплывчатые линии. Они дрожали, как мурашки на коже.

А потом — ясно, твёрдо, выверено:

СМОТРИ.

Алиса отшатнулась, вжалась в кресло, затылком — в спинку, будто можно было оттолкнуться от реальности.

— Нет... — выдохнула она. — Я знаю правила. Я помню...

Она закрыла глаза и начала считать: раз... два... три... — но пальцы не слушались. Всё тело сжалось в узел. Стекло тем временем менялось.

В нём проступала тень.

Сначала — расплывчатая, туманная. Потом — вытягивающаяся, будто ростом не человек, а нечто большее. Тень двигалась — медленно, настойчиво — и голова её коснулась стекла. Остался жирный, мерзкий след — как след дыхания… или гниющих губ.

Алиса вскочила. Сделала два шага от окна, наткнулась на стол, задела локтем край — боль вспыхнула, как искра, но была… реальной. Спасительной.

Она схватила со стола чашку — пустую — и бросила в угол. Шум. Разбитая керамика. Ещё доказательство: ты здесь, ты жива, это правда.

Но и это не помогло.

В голове — звон. Дрожащая рябь на грани сознания. Она сжала ладони к вискам, прошептала:

— Это не ты. Это не ты. Это не она.

Но голос… голос прозвучал за спиной — тёплый, хриплый, обволакивающий:

— Дочка… мне страшно…

Алиса застыла.

Это был голос матери.

Тот самый — из детства, из больничной палаты, где пахло лекарствами и тишиной. Голос, что был последним, прежде чем осталась пустота.

— Нет, — прохрипела она. — Нет. Этого быть не может...

Шаг. Будто кто-то подошёл ближе. И снова:

— Почему ты не смотришь?.. Мне холодно…

Слова впивались в сердце когтями. За каждым звуком — память, тепло, любовь… и невозможность.

Алиса повернулась на полшага, и тут же одёрнула себя. Уперлась взглядом в стену, словно могла расплавить её силой воли. Дышала тяжело. В груди — огонь.

Тень за стеклом дрогнула. Начала расползаться, словно масло на воде — с каплями, нитями, языками. И всё — к ней. Руки, длинные, почти вязкие, тянулись к её лицу.

Алиса отступила назад, натолкнулась на кресло и рухнула в него, вцепившись в подлокотники.

Не смотри. Не верь. Не дай этому войти.

Я стоял рядом.

Ближе, чем казалось. Почти внутри её мыслей. Пропитывая их.

Я улыбался — не губами, а сущностью.

С каждой секундой её воля трещала, как лёд весной. С каждым вдохом она сдавалась чуть больше.

И время было на моей стороне.

Мир Алисы трещал по швам.

***

Часы на потрескавшейся стене тикнули дважды — коротко, хрипло, будто и сами задыхались от усталости. Стрелки застынуты на 2:00.

Комната вздрогнула.

Холод подступил не рывком, а медленно, вязко. Он полз из щелей, сочился сквозь трещины в стенах, подкрадывался по полу, как вода по тонкой ткани. Алиса натянула куртку на плечи, но ткань тут же стала мёртвой, как будто пропиталась этой сыростью — не просто физической, а… чем-то иным. Будто смерть сама шептала сквозь волокна: ты здесь не хозяйка.

И тогда началось.

На запотевшем стекле, там, где раньше возникало это ужасающее «СМОТРИ», появилось движение.

Снаружи что-то царапало. Мучительно, скрежеща, как гвоздь по эмали.

Одна линия. Потом вторая — пересекающая первую. Третья — неровная, резкая, как удар когтя в ярости. Шрамы на стекле множились, превращаясь в нечто среднее между безумной вязью и паутиной — будто само стекло сопротивлялось, но проигрывало.

Алиса зажала уши руками, сжалась в кресле. Но звук не утихал — он не звучал, он жил внутри неё. Словно в груди царапали изнутри, шоркая по нервам, проникая до позвоночника.

Это как в тот раз, подумала она. Они всегда начинают с окна.

Она знала: если окно откроется — всё кончено. Всё, что по ту сторону, рвётся внутрь. Через стекло, через трещины, через глаза, если смотреть.

Нельзя смотреть.

Царапанье оборвалось.

Тишина была даже страшнее звука.

И тут — медленный скрип. Рама начала двигаться.

Сначала едва слышно. Потом — с хриплым усилием. Будто кто-то вцепился в неё изнутри, из глубины стекла, и теперь тянул раму наружу.

Холод ворвался в комнату — как запах подземелья: плесень, гниль, что-то сладковато-тяжёлое, от чего хотелось зажать нос, но не было сил.

Алиса видела — в щели — движение. Фигура. Неясная, как отражение в пруду, нарушенном камнем. Воздух дрожал, и с ним дрожало тело за стеклом.

Но глаза…

Глаза были чёткими. Две чёрные воронки, в которых не было света. Не было жизни. Не было конца.

Алиса вскочила. Её тело двигалось прежде, чем она успела подумать. Она бросилась к окну, вцепилась в раму — холод ударил в ладони, как раскалённый лёд. Потянула.

Но рама не поддавалась.

Будто кто-то изнутри держал её. Не руками — намерением. Воля. Чужая. Тёмная. Страшно человеческая в своей упёртости.

— Закройся... закройся, чёрт тебя...

Она рванула сильнее. Пальцы дрожали. Казалось, стекло вот-вот выдохнет — и всё рухнет.

Из щели пахнуло мёртвым.

Тошнотворная сладость костей, оставленных в сыром подвале. Гниль, что таится в старых домах и забытых снах. Этот запах был всегда, когда они пытались пробиться. Она помнила. Слишком хорошо.

И тогда — шёпот.

Хриплый. Сухой. Как если бы кору дерева поломали пальцами:

— Пусти...

Одно слово. Но оно врезалось в сознание, как заноза в мозг. Алиса вскрикнула, отпустила раму, отшатнулась — споткнулась о кресло, рухнула на пол.

Мир качнулся, словно потолок захотел стать полом. Края зрения потемнели.

Ты не должна смотреть. Нельзя. Никогда. Только так ты останешься собой.

Но она чувствовала: что-то уже внутри.

Что-то, что скользит по трещинам в её сознании, оставленным страхом, усталостью, воспоминаниями. Оно ждёт. Оно врастает.

А я стоял по ту сторону стекла.

Всё ближе.

Почти внутри.

Каждое её поражение — новая трещина. И я входил сквозь них.

Тихо. Не торопясь. Со вкусом.

Скоро. Очень скоро.

***

Часы на стене щёлкнули — глухо, хрипло, как последний выдох умирающего. 3:30.

Половина ночи позади. Начиналось время отчаяния.

Комната, некогда просто заброшенная, теперь казалась тяжело больной. Стены подрагивали, будто под их серой кожей что-то ворочалось. Пол стонал, как связки на пределе разрыва. Воздух был плотным, как если бы кто-то медленно вдавливал невидимую ладонь ей в грудь.

Алиса сидела в кресле, обхватив колени. Но уже не как жертва — как загнанное животное, что перестаёт дрожать и начинает выискивать путь к прыжку. Её глаза были широко открыты, слёзы застыли на скулах, но в зрачках теплился пульс разума. Оставшаяся часть, что ещё сопротивлялась.

И тогда я подошёл ближе.

Шаг за шагом. Беззвучно. Неуловимо.

Стекло снова ожило.

На инеистой поверхности зашевелились тени — тонкие, как щупальца, словно кто-то водил пальцем с обратной стороны, выцарапывая путь. Линии путались, исчезали, вновь возникали, и наконец, начали складываться в слово.

ПОЗДНО.

Алиса прижалась к креслу, но не зажмурилась. Нет. Она смотрела. Впервые — до конца. Как будто только увидев всё, можно было найти слабость.

— Что ты хочешь? — выдохнула она. Голос дрожал, но он был. И был её.

Слово на стекле стало жирнее, будто его вгрызали изнутри. Под ним начали появляться капли — тёмные, густые, как мазут, как застоявшаяся кровь. Они медленно стекали, оставляя на стекле борозды — не физические, а… как трещины в восприятии.

Алиса вздрогнула, но не отвела взгляда. В её памяти всплыл момент — тот самый, в больничной палате, где она впервые увидела такие капли, — и как тогда всё изменилось.

Это не галлюцинация. Это вторая сторона. Она пришла за мной.

Замок на окне щёлкнул.

Тихо. Как бы между делом.

И створка тронулась.

Она не распахнулась — ползла, будто не имела права на существование в этом мире. Как если бы само пространство сопротивлялось ей, но проигрывало.

Занавески взметнулись, затрепетали, как белые крылья у марионеток без нити. Воздух хлынул в комнату — холодный, гнилой, с привкусом земли, что давно перестала быть частью живого.

Алиса вскрикнула и сжала уши, но тут же разжала руки. Встала. Колени дрожали, но она сделала шаг вперёд.

— Не боюсь, — прошептала она. Враньё. Но иногда ложь — это единственное, что можно бросить в лицо темноте.

И тогда я рассмеялся.

Но это был не смех. Это была трещина в реальности, которая пошла по стенам, полу, стеклу. Это был шёпот гнили, что пел в костях. Это был скрип досок, которые не выдержали под весом чего-то невозможного.

Смех был везде.

Он жил в её груди, словно сердце теперь билось не кровью, а холодом.

Алиса пошатнулась, схватилась за подоконник. Руки были липкими от конденсата, но она не отпускала. Она не могла позволить ему открыть окно полностью.

И вдруг — резкий толчок изнутри. Рама вздрогнула. Словно кто-то ударил по ней из другого мира.

Алиса закричала — не от ужаса, от ярости. Она вцепилась в край створки, навалилась телом, и с глухим рывком потянула назад. Доски затрещали. Ветер взвыл.

— Ты не возьмёшь меня, — прорычала она. — Не сейчас. Не так.

Она удерживала.

Руки сводило. Суставы ныли, но она стояла. Словно вся её жизнь сжалась в один этот момент — в один этот обрывочный, отчаянный акт воли.

А я стоял за стеклом.

Ближе, чем когда-либо.

Она чувствовала — с каждой секундой я находил новые пути в её разум. Через старые страхи. Через запах, звук, отражение. Сквозь трещины памяти.

Но теперь в этих трещинах была и она.

Сопротивление.

Сопротивление, что ещё дрожало, но жило.

Скоро.

Очень скоро.

***

5:50.

Комната пахла страхом — густым, липким, с примесью мокрой шерсти и чего-то древнего, забытого. Воздух дрожал, как после удара, застыв в тягучем напряжении.

Алиса сидела в кресле. Не совсем сидела — больше зависла, как иссохший лист, едва державшийся на ветке. Глаза её были выжжены бессонной ночью, руки — сплелись на коленях, но не из страха, а из необходимости удержаться, не раствориться.

Часы тикали. Каждый удар был как слабый удар сердца — будто время само медленно умирало вместе с её волей.

И всё же — где-то глубоко внутри — теплилось упрямое, почти детское чувство:

Я выстояла. Я здесь. Всё позади.

Я смотрел на неё.

На её бледное лицо, на прикусанные губы, на скованные, искривлённые пальцы.

Хрупкая. Уставшая.

Живая.

Но я знал — именно перед концом рождается самая яркая надежда.

Её нужно пустить в душу. Чтобы потом, когда она сорвётся в бездну, падение было полным.

Алиса заморгала. Мир перед ней слегка накренился — будто стены сдвинулись, теряя очертания. На обоях проступали тени, похожие на лица — размытые, безглазые, как отражения в грязной воде.

Она зажмурилась.

«Это иллюзия. Просто остаток кошмара. Я проснусь… Я уже проснулась…»

Но потом — звук.

Громкий. Слишком реальный.

Дверь распахнулась с оглушительным грохотом, и в этот миг мир сорвался с петель. Алиса вскрикнула, инстинктивно прижавшись к креслу. Плечи дёрнулись, дыхание оборвалось — страх снова прорвался, не давая ей вздохнуть.

Их было четверо.

Чёрные фигуры. Лица под капюшонами — скрыты, будто стерты. Они двигались странно, неестественно, как тени в обратной перемотке.

Блестели короткие лезвия — не как оружие, как приговор.

Алиса пыталась понять, не столько происходящее, сколько своё место в нём. Её взгляд метался: стена, окно, тени, ножи — всё казалось не частью реальности, а чужим сном, в который она была вброшена без согласия.

Шаг.

Шаг.

Круг сомкнулся.

Она прижалась к креслу, её дыхание стало частым, но в нём уже не было крика. Слишком много было страха раньше — теперь он стал тихим. Умным. Пронизывающим.

И тогда появился он.

Куратор.

Обаятельный. Раньше — с улыбкой. Теперь — с лицом каменной статуи, как надгробие, выточенное в честь проигравшего.

Он подошёл. Медленно, с особой заботой.

Наклонился.

Его дыхание было тяжёлым, пахло пеплом, серой и землёй, которая лежала слишком глубоко.

Шёпот — почти нежный:

— Поздравляем. Ты выиграла. Приз — твоя жизнь.

Пауза.

— А её забирает Алварот.

Меня.

Мир качнулся.

Как декорации театра, которые вдруг обнажили пустоту за кулисами.

Алиса открыла рот, чтобы что-то сказать — протестовать, спросить, понять, — но голос не появился. Он застрял где-то между горлом и мыслью.

«Выиграла? Почему так больно? Почему я не могу… двигаться?..»

Она не могла дышать. Но даже не от страха — от ощущения, что её больше нет.

Я видел, как рушилось всё.

Каждая идея, каждая надежда, каждый образ спасения — падали в тишину, как пепел с ладоней.

В её глазах осталась только пустота.

Я шагнул к ней.

Не извне.

Изнутри.

Сквозь трещины, которые мы копали с ней долго. Сквозь сон. Сквозь голос. Сквозь сомнения.

Мои рабы подняли ножи.

Медленно.

Ритуально.

Для меня.

Комната наполнилась вязкой, серой тишиной. Ни страха, ни боли — только неизбежность, как свинец на языке.

И за окном начинал бледнеть рассвет.

Но для неё —

Он уже не наступит.

***

Ты ведь знал, чем всё закончится, правда?

С самого начала — как только увидел первый шорох, почувствовал первую тень. Может, даже раньше.

Ты ведь не первый, кто сюда пришёл. И, думаю, не последний.

Алиса? Она сделала выбор. Подписала контракт, села в кресло, отвернулась от окна. Молодец. Или глупая. Какая, по-твоему, разница?

Она бы умерла в любом случае.

Нет, правда — абсолютно в любом.

Смотрела бы — умерла. Не смотрела — умерла.

Не из-за проклятия, не из-за нас. Из-за себя.

Жадность — штука универсальная. Просто у одних она про деньги, у других — про ответы. У третьих — про иллюзию контроля.

Алиса хотела понять, хотела сыграть, хотела выжить. Всё сразу.

Так не бывает.

Интересно другое.

Ты всё это читаешь и будто бы на её стороне. Сопереживаешь.

И всё же не вышел. Не остановился.

Ты шёл дальше. Смотрел, как она сходит с ума. Слушал меня.

Ты выбрал остаться.

Пусть и просто глазами.

Но я ведь говорил: достаточно взгляда.

А теперь я могу сказать тебе честно — у меня нет особой ненависти. Или любви. Я не мщу. Не караю. Я наблюдаю. Я фиксирую.

Я… необходим.

Как тень под фонарём.

Как пауза между ударами сердца.

Ты думаешь, ты не на её месте?

Думаешь, ты в безопасности, пока читаешь?

Ах, как наивно.

Ты же знаешь — всё, что нужно, чтобы я пришёл, это дверь. Или окно.

И один взгляд в неправильную сторону.

Пустяк.

Ты удивишься, как часто люди сами его бросают.

Из любопытства.

Из скуки.

Из желания понять.

Они всегда хотят знать, как всё на самом деле.

Как будто правда что-то меняет.

Смотри. Я не лгу.

Я даже предупреждаю.

Ты можешь выключить экран.

Можешь забыть про Алису. Про меня. Про этот текст.

Но ты ведь всё равно — посмотришь.

В окно.

В чёрное стекло.

В своё отражение.

И в тот самый миг, когда ты решишь, что всё — просто рассказ, просто игра...

Я там буду.

Не потому что ты мне нужен.

А потому что ты уже здесь.